Соловецкіе узники.
(Къ вопросу о монастырскихъ заточеніяхъ.)
Соловецкіе узники.
(Къ вопросу о монастырскихъ заточеніяхъ.)
I.
II.
III.
А. Пругавинъ.
‘Русская Мысль’, No 11, 1881
Соловецкие узники, Пругавин Александр Степанович, Год: 1881
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Всть объ освобожденіи трехъ старообрядческихъ епископовъ, такъ долго томившихся въ суровомъ заточеніи монастырскихъ казематовъ, съ быстротою молніи пронеслась по Россіи, проникла въ самые глухіе, далекіе, захолустные концы и углы, везд и всюду вызвавъ одно и то же отрадное чувство нравственнаго удовлетворенія.
У насъ въ послднее время въ извстной части печати не мало говорилось о розни, существующей будто бы между интересами, желаніями и симпатіями съ одной стороны лучшей части русскаго общества, ‘интеллигенціи’, съ другой — народа, плебса, при чемъ стремленія и желанія этой части образованнаго слоя низводились на степень какихъ-то безпочвенныхъ ‘иллюзій’, пагубныхъ и вредныхъ для всей остальной массы народа. Но вотъ передъ нами широкая, обширная область духовно-нравственной, умственной жизни, съ ея настойчивыми запросами на свободу совсти, свободу вры, свободу мысли, слова, убжденія. Гд же тутъ рознь, гд тутъ противоположность интересовъ, симпатій и стремленій? Разв завтныя желанія многомилліонной массы сраго люда,— массы, окрещенной кличкой сектантовъ и раскольниковъ,— не т же самыя, которыя составляютъ давнишнюю горячую мечту боле развитой части культурнаго слоя? Разв эти желанія не выстраданы народомъ путемъ долгой, кровавой борьбы, рядомъ безчисленныхъ гоненій и безчеловчныхъ, жестокихъ преслдованій, вынесенныхъ имъ на его могучихъ плечахъ? Съ другой стороны, разв интеллигенція, въ лиц своихъ лучшихъ представителей, не жертвовала всмъ за эти же самыя стремленія, идеи и желанія?
Мы видли, какъ горячо отнеслась печать, органы которой въ большинств случаевъ являются отголосками той же самой интеллигенціи, къ факту освобожденія старообрядческихъ епископовъ, столь много пострадавшихъ за свои религіозные взгляды и убжденія. Что касается народа и, въ частности, многочисленной среды сектантовъ, то не трудно себ представить, какія свтлыя чувства вызвалъ среди ихъ этотъ ‘актъ гуманности’. Я считаю себя въ прав говорить объ этомъ, такъ какъ вотъ уже шестой мсяцъ постоянно вращаюсь въ этой сред, хожу и зжу изъ села въ село, изъ деревни въ деревню, живу среди этихъ людей.
Но этотъ ‘актъ милосердія’, ‘актъ гуманности’ долженъ въ то же время напомнить обществу, что освобожденіемъ старообрядческихъ епископовъ еще далеко не исправленъ, не заглаженъ (если только объ этомъ можетъ быть рчь) нашъ тяжкій историческій грхъ, наша великая вковая вина: онъ долженъ напомнить намъ о горькой участи тхъ страдальцевъ за вру и убжденія, которые до сихъ поръ томятся за тяжелыми замками монастырскихъ казематовъ. А лицъ, стоящихъ въ подобномъ положеніи, къ сожалнію, не мало. Объ одномъ изъ такихъ лицъ недавно снова вспомнила и заговорила наша печать.
Недавно газеты сообщали, что въ Петербург въ настоящее время находится депутація изъ жителей Пермской губерніи, пріхавшая ходатайствовать объ освобожденіи ‘нкоего Пушкина {Какъ извстно, слухъ объ этой депутаціи не подтвердился.}, который уже четырнадцать лтъ, по распоряженію духовнаго начальства, находится въ заключеніи въ Соловецкомъ монастыр’. Извстіе это сопровождалось сообщеніемъ нкоторыхъ данныхъ изъ прошлой жизни и дятельности Пушкина. Но такъ какъ свднія эти во многомъ очень неточны и неврны, поэтому они и требуютъ существенныхъ поправокъ.
Прежде всего совершенно невренъ фактъ, сообщаемый газетами о томъ, что Адріанъ Пушкинъ (ошибочно названный въ газетахъ Аанасіемъ) ‘въ 1868 выступилъ публично съ проповдью, въ которой удостоврялъ, что онъ — Христосъ, явившійся для спасенія міра’. Ничего подобнаго не могло быть уже по одному тому, что въ 1868 году Пушкинъ сидлъ за семью замками въ Соловецкомъ каземат.
Въ ноябр (19 числа) 1866 года Пушкинъ былъ внезапно арестованъ, посаженъ въ дорожную повозку и въ сопровожденіи двухъ жандармовъ немедленно отправленъ въ Соловки. Многіе пермскіе обыватели до сихъ поръ еще помнятъ эту сцену ареста, когда Пушкинъ, съ блднымъ, какъ смерть, лицомъ, выведенъ былъ на крыльцо жандармами. За нимъ толпились его испуганныя и плачущія дти и, какъ безумная, рыдала жена. У Пушкина осталось семь человкъ дтей, при чемъ старшему сыну было всего тринадцать лтъ, а дочери десять. Они учились въ мстныхъ гимназіяхъ. Посл ссылки Пушкина семья его осталась ршительно безъ всякихъ средствъ къ жизни, дтямъ нечмъ было жить, не только учиться,— и вотъ ихъ взяли изъ гимназіи и отдали… въ услуженіе.
Старшій сынъ Пушкина (младшему, во время ареста отца, было не боле года), крайне впечатлительный мальчикъ, больше всхъ прочихъ былъ привязанъ къ отцу. Можно себ представить горе бднаго ребенка, столь неожиданно лишившагося горячо любимаго отца. Жена Пушкина въ письм своемъ къ редактору одной изъ петербургскихъ газетъ пишетъ по этому поводу:
‘Я не могу теперь сказать, потому что не помню, что было съ нимъ (ребенкомъ) въ день высылки его отца, а моего мужа: я сама была тогда въ какомъ-то безчувственномъ состояніи, ходила точно въ чаду. Спустя нсколько мсяцевъ посл высылки отца у мальчика обнаружились первые признаки болзни, выразившіеся въ подергиваніяхъ лица и рукъ. Впослдствіи, когда, не будучи въ силахъ пропитывать своихъ дтей, я отдала подроставшихъ сыновей въ услуженіе, болзнь у этого несчастнаго мальчика еще больше развилась среди чужихъ людей, такъ что, когда онъ сталъ взрослымъ юношей 18—19 лтъ, ему уже всюду отказывали отъ службы, вслдствіе припадковъ, и онъ долженъ былъ влачить цвтущіе годы жизни по больницамъ’ {Новости 1881 года, No 249.}. Въ прошломъ году онъ умеръ въ Петербургской больниц ‘Всхъ скорбящихъ радость’.
‘Вообще,— замчаетъ г-жа Пушкина,— высылка мужа крайне тяжело отозвалась на всей семь. Я даже считаю, что въ смерти остальныхъ трехъ моихъ дочерей виновата боле или мене та же высылка мужа: безъ него вся семья терпла и горе, и голодъ, и холодъ’… Такъ было попрано, разбито счастіе цлой семьи… А за что?…
Необходимо замтить, что Пушкинъ вообще ‘никогда не выступалъ публично со своею проповдью’, какъ увряютъ теперь нкоторыя газетныя сообщенія. Вс свои воззрнія Пушкинъ проводилъ исключительно въ правительственныхъ сферахъ, держа ихъ въ строгомъ секрет отъ общества и народа. Въ виду этого является весьма сомнительнымъ сообщеніе газетъ о томъ, что ‘секта Пушкина’ (которой въ сущности никогда не было), благодаря пропаганд его послдователей, разросталась будто бы ‘все больше и больше’. Еще вопросъ: были ли у Пушкина послдователи, кром доктора Коробова, который, служа въ Перми, былъ домашнимъ врачомъ въ семейств Пушкиныхъ?
Г-жа Пушкина говоритъ, что она по крайней мр никого не знаетъ изъ послдователей своего мужа, кром опять-таки того же доктора Коробова, который еще въ 1867 году, вслдъ за ссылкой Пушкина, оставилъ Пермь и ухалъ въ Петербургъ хлопотать за своего друга. Однако его горячее заступничество за опальнаго не только не помогло этому послднему, а навлекло лишь преслдованія на самого ходатая: Коробовъ былъ высланъ административнымъ порядкомъ въ г. Вологду, подъ надзоръ полиціи. Здсь онъ прожилъ около восьми лтъ, занимаясь врачебною практикой.
Своею доступностью, внимательнымъ, сердечнымъ отношеніемъ бъ бдному люду и полнымъ отсутствіемъ всякаго корыстолюбія г. Коробовъ заслужилъ всеобщую любовь вологжанъ. Особенный успхъ имла учрежденная имъ безплатная лчебница для приходящихъ больныхъ. По ходатайству вологодскаго общества, съ него былъ снятъ надзоръ полиціи и г. Коробовъ получилъ свободу. Вскор посл этого однако онъ оставилъ Россію, поселился въ Женев и началъ издавать тамъ журналъ ‘Встникъ Правды’, въ которомъ принялся развивать и пропагандировать религіозныя воззрнія своего друга Пушкина, безъ вдома и согласія послдняго.
Сущность этихъ воззрній, кром Коробова, могли, по словамъ г-жи Пушкиной, знать еще два человка, помогавшіе ея мужу въ качеств переписчиковъ и рисовальщиковъ на-бло его докладныхъ записокъ, чертежей и рисунковъ, въ которыхъ онъ изъяснилъ правительству свою идею. На сколько вообще секретно велъ онъ свое дло, можно судить уже по тому, что даже жена его, какъ она сознается, знала ‘только малую часть его записокъ…’
Приведемъ здсь нсколько краткихъ данныхъ о жизни этого человка, печальная, необыкновенная: судьба котораго невольно вызываетъ общее участіе.
Адріанъ Пушкинъ, пермскій уроженецъ, былъ крпостнымъ человкомъ графа Строганова и повреннымъ по его дламъ въ одномъ изъ имній графа въ Пермской губерніи. Въ 1853 году онъ выкупился изъ крпостной зависимости, оставилъ службу у Строганова и записался въ пермскіе купцы второй гильдіи. Но Пушкинъ никогда не былъ человкомъ съ капиталомъ, оставляя должность повреннаго у гр. Строганова, онъ располагалъ только нсколькими сотнями рублей, за то, пользуясь довріемъ къ себ многихъ богатыхъ лицъ, онъ имлъ возможность всегда выйдти изъ стсненныхъ обстоятельствъ.
Пушкинъ былъ виднымъ общественнымъ дятелемъ въ своемъ город. Будучи купцомъ, онъ главнымъ образомъ занимался длами, какъ повренный, ходатайствуя отъ имени разныхъ частныхъ лицъ въ судебныхъ и административныхъ учрежденіяхъ. Безукоризненно-честнымъ веденіемъ этихъ длъ онъ снискалъ всеобщую любовь, довріе и популярность. Между прочимъ пермское общество возложило на него веденіе спорнаго дла о принадлежности городу земель вн городской черты, о чемъ вопросъ оставался открытымъ въ теченіе 50 лтъ. Потомъ Пушкинъ былъ избранъ обществомъ въ члены коммиссіи для изслдованія причинъ огромныхъ пожаровъ, бывшихъ въ то время въ Перми.
Къ 1858 году Пушкинъ сдлалъ первый шагъ по тому пути, который впослдствіи привелъ его въ казематъ Соловецкаго монастыря. Около этого времени онъ страдалъ усиленными сердцебіеніями и сильнымъ нервнымъ возбужденіемъ, результатомъ такого психическаго состоянія были галлюцинаціи и разные тревожные, необыкновенные сны. Такъ, напримръ, однажды ему явился во сн Спаситель въ томъ вид, какъ изображаютъ его на иконахъ, и сказалъ ему: ‘Меня не узнали!’
Все это вмст породило въ его голов впослдствіи особую идею, которую онъ пытался выразить аллегорически въ большой картин, подъ названіемъ: ‘Знаменіе царствующей вры’. Первый экземпляръ этой картины онъ послалъ въ 1858 году на храненіе въ Успенскій соборъ отъ имени неизвстнаго. Картина очень сложная. На первомъ план ея было изображено извстное сказаніе о Св. Георгіи и цариц Александр. Въ заголовк картины была такая надпись: ‘Сердце царево въ руц Божіей, и законъ Бога его въ сердц его’. Въ верхнихъ углахъ картины были поставлены, какъ эпиграфы, слдующія дв надписи: 1) ‘И сіе есть первое и живйшее желаніе наше — свтъ спасительной вры’ (изъ Высочайшаго манифеста) и 2) ‘Дая законы моя въ мысли ихъ и на сердцахъ ихъ напишу и буду имъ въ Бога, и тіи будутъ ми въ люди’ (Іерем., 31—33). Картина эта была написана впослдствіи во многихъ экземплярахъ и поднесена многимъ высокопоставленнымъ лицамъ.
Въ 1861 году, когда Пушкинъ здилъ изъ Перми въ Петербургъ, картина его была, вмст съ объяснительною рукописью, подъ заглавіемъ ‘Великая радость’, передана на разсмотрніе святйшаго синода, который далъ отзывъ, что картина, ‘по странному и непонятному сочетанію предметовъ, не заслуживаетъ одобренія и подлежитъ къ возвращенію автору’. Рукопись же синодъ задержалъ, находя, что она содержитъ въ себ воззрнія, несогласныя съ ученіемъ православной церкви.
Эта неудача не обезкуражила однако Пушкина. Спустя два года, въ 1863 г., онъ снова детъ въ Петербургъ и снова ходатайствуетъ въ разныхъ вдомствахъ и у разныхъ лицъ высшей администраціи о разсмотрніи тхъ данныхъ, на основаніи которыхъ написана имъ рукопись — ‘Великая радость’. Онъ обращается къ министру двора, графу Адлербергу, къ оберъ-прокурору синода графу Толстому, въ коммиссію прошеній, къ князю Суворову и ко многимъ другимъ высокопоставленнымъ особамъ. Въ это же время Пушкинъ передалъ черезъ оберъ-прокурора въ синодъ новую рукопись подъ заглавіемъ ‘Судъ Божій’. Однако вс его ходатайства остались безъ успха: ни одно изъ высокопоставленныхъ лицъ не дало себ труда повнимательне отнестись къ просьбамъ и сочиненіямъ этого страннаго религіянта.
‘Долго работалъ я надъ рукописями, въ которыхъ изложилъ свои взгляды на пришествіе Мессіи,— говорилъ мн Пушкинъ лтомъ 1879 года, когда, благодаря особенно счастливому ‘теченію обстоятельствъ, мн удалось увидться съ нимъ на двор соловецкой тюрьмы.— Когда он были окончены, я передавалъ ихъ разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, просилъ ихъ, умолялъ ихъ разсмотрть мои труды. Но я везд и всюду встртилъ отказъ. Никто изъ нихъ не хотлъ вникнуть, хотя сколько-нибудь, въ мое дло, никто не хотлъ выслушать меня. Я не зналъ, что мн длать. Мн хотлось, чтобы сама власть занялась этимъ. Тогда я подалъ прошеніе въ пермское губернское правленіе, приложилъ вс свои записки и рукописи, и просилъ, чтобы правленіе отправило ихъ въ сенатъ, на его разсмотрніе… Губернаторъ призвалъ меня и говоритъ: ‘бросьте это дло…’ То же говорилъ и Строгановъ… Когда же я не согласился на это, онъ поссорился со мною… Но могъ ли я послушать ихъ?… Другіе смялись надо мной. Я же просилъ только объ одномъ: назначить ученыхъ, на мои средства,— пусть они разсмотрятъ мои бумаги и ршатъ мое дло: кто правъ… Стали говорить, что я сумасшедшій. Назначили освидтельствованіе. Приводятъ въ губернское правленіе. Торжественное засданіе: губернаторъ, вс члены, городской голова, протоіерей, пять врачей. Задаютъ мн 200 вопросовъ и заставляютъ отвчать письменно… Два раза собирались. Потомъ отправили меня въ больницу. Здсь держали нсколько мсяцевъ… Четверо изъ врачей признали меня больнымъ, помшаннымъ. Только одинъ изъ нихъ сказалъ: ‘Нтъ, онъ здоровъ! Если считаете его вреднымъ, пошлите его въ тюрьму, но не въ сумасшедшій домъ…’ Этотъ врачъ былъ Коробовъ… (Голосъ 1880 г., No 234).
Врачъ, наблюдавшій за Пушкинымъ въ больниц, далъ о немъ такой отзывъ, что Пушкинъ — человкъ скромный, невзыскательный, вжливый, но что у него есть религіозная ide fixe, такъ какъ онъ постоянно читаетъ Библію. Такъ какъ прямаго указанія на душевную болзнь Пушкина не было, то онъ былъ назначенъ въ высылк въ Соловецкій монастырь, безъ опредленія срока содержанія. На оффиціальной почв дло высылки Пушкина было мотивировано тмъ, что онъ — сектантъ и что съ удаленіемъ его будетъ пресчено въ корн развитіе пропаганды… Мы видли уже, что онъ былъ совершенно чуждъ всякой пропаганд. Тмъ не мене, по ходатайству духовнаго вдомства, состоялось Высочайшее повелніе о ссылк и заточеніи Пушкина. Такимъ образомъ онъ очутился въ соловецкой тюрьм, въ холодной и сырой комнат, въ которой онъ содержался до слдующаго лта, когда пріхавшая въ монастырь жена его упросила о. архимандрита, чтобъ ея мужа перевели въ боле сносное помщеніе. И вотъ съ той поры и до сихъ поръ, въ теченіе четырнадцати лтъ, Пушкинъ томится въ крпкихъ стнахъ монастырской тюрьмы, подъ замкомъ и карауломъ часоваго. Но у этого узника нтъ и мысли о побг,— это по-истин человкъ не отъ міра сего.
‘Теперь онъ всми забытъ!— говоритъ о немъ его жена.— Я одна ходатайствую за него. До сихъ поръ, т. е. въ теченіе 14 лтъ, я не смла утруждать властей просьбой объ освобожденіи моего мужа. Теперь, когда преслдованія за религіозныя убжденія перестали мажется, имть мсто и когда пятнадцатилтнее одиночное заключеніе, казалось, можно бы было зачесть въ наказаніе моему мужу за вину писанія докладныхъ записокъ,— я ршилась просить объ освобожденіи мужа, чтобы возвратили мн его хотя пятидесяти-шести-лтнимъ старикомъ…’
Что же это за ‘записки’, которыми безпокоилъ Пушкинъ русскихъ сановниковъ и которыя наконецъ довели его до каземата? Въ чемъ, наконецъ, состояло то ученіе, т главныя идеи и положенія, которыя потребовали столь тяжелой кары противъ лица, нсповдывающаго это ученіе?
Объ основной, главной иде этихъ записокъ можно судить между прочимъ по тому общему заглавію, какое далъ самъ авторъ сборнику, составленному изъ всхъ его статей и записокъ, сборникъ этотъ названъ такъ: ‘Матеріалы къ доказательству пришествія Мессіи (Христа) только нын, или основанія къ соединенію всхъ церквей’.
При разговор со мною въ Соловкахъ въ 1879 году, Пушкинъ слдующимъ образомъ развивалъ главную идею своего ученія:
‘Міръ еще не спасенъ… Да, до сихъ поръ еще не спасенъ. Посмотрите, сколько грха, сколько несчастій, страданій — везд, кругомъ… Гд же спасеніе? Мессія еще не явился… Христосъ не былъ богочеловкомъ, потому что онъ не спасъ людей, не спасъ человка отъ грха, неправды и горя… Многое сдлалъ Христосъ, очень многое, но еще больше остается сдлать… Да, искупитель міра и людей долженъ явиться, и мы должны ожидать его и приготовиться встртить его. А разв мы знаемъ, какъ явится между нами искупитель? Какъ мы узнаемъ его и кто поручится, что мы достойно встртимъ его? Кто поручится, что Богочеловкъ не будетъ вверженъ въ тюрьму, битъ плетьми?… А горе все растетъ на земл и съ каждымъ днемъ растетъ людская скорбь все больше и больше… Народы, какъ зври, дерутся другъ съ другомъ, люди живутъ какъ враги… Скоро, скоро настанетъ крайній предлъ, настанетъ время суда, время возрожденія человка. И тогда-то явится новое небо м новая земля, духъ истины воцарится на земл, настанетъ миръ и правда, настанетъ на земл царство Божіе, еже есть правда и миръ и радость о дух святомъ… Успокоятся умъ и сердце человка, они будутъ удовлетворены, потому что чего жаждетъ теперь нашъ умъ, наше сердце?— Найти истину!… А тогда духъ истины воплотится въ жизни и въ людяхъ…’
Слушая этого человка, перенесшаго долгіе годы тяжелой тюремной неволи, и, несмотря на вс невзгоды, до сихъ поръ сохранившаго пылъ и горячность молодости, невольно думалось: ‘Что это: фанатикъ идеи, съ желзнымъ, непреклоннымъ характеромъ, сильный волею человкъ, или же душевно-больной, которому нужна разумная помощь психіатра, вмсто одиночнаго заключенія, развивающаго еще боле его психическое разстройство?’
Въ теченіе нашего разговора Пушкинъ нсколько разъ возвращался къ мысли о томъ, что вскор долженъ явиться новый искупитель міра, которому предстоитъ докончить начатое Христомъ дло избавленія людей отъ страданій, что въ Библіи, будто бы, находится безчисленное множество указаній на то, что міръ будетъ спасенъ не однимъ человкомъ (Христомъ), какъ думали до сихъ поръ, а двумя, и что теперь-то именно настаетъ время пришествія этого втораго искупителя. Въ подкрпленіе этой мысли предо мной произносились цлыя страницы, цлыя главы изъ Ветхаго Завта, изъ Посланій апостоловъ, изъ Апокалипсиса, причемъ старательно подчеркивались вс т мста, которыя, по мннію собесдника, совершенно ясно подтверждали его идею. Но при этомъ онъ ни разу даже не намекнулъ на то, что въ лиц его я вижу этого искупителя. Соловецкіе монахи однако говорятъ, что въ разговор съ ними Пушкинъ прямо называетъ себя Христомъ, Мессіею… Насколько это справедливо, это, разумется, ихъ дло…
Но еслибы даже это было дйствительно врно, то неужели все это такъ ужасно, такъ вредно, такъ опасно? Неужели нельзя было обойтись въ этомъ случа безъ того, чтобы не похоронить человка заживо въ тюремной монастырской кель? Вдь посл этого, чтобъ оставаться послдовательнымъ, нужно засадить въ монастыри и всю массу всевозможныхъ богочеловковъ, богоносцевъ, хлыстовскихъ богородицъ, христовъ, Саваофовъ, богомиловъ и проч., и проч.
Условія, среди которыхъ содержится Пушкинъ въ Соловкахъ, были подробно описаны нами въ стать: ‘Еретики’, помщенной въ газет Голосъ за прошлый 1880 годъ (NoNo 227, 229 и 234). Поэтому теперь мы не будемъ повторять высказаннаго нами въ прежней стать. Напомнимъ только, что Пушкинъ боле десяти лтъ безвыходно провелъ въ самомъ суровомъ одиночномъ заточеніи и только въ недавнее время ему разршены въ извстное время дня прогулки по крошечному тюремному двору, обнесенному со всхъ сторонъ высокой, каменной, массивною стной. Тмъ не мене эти прогулки всегда происходятъ на глазахъ часовыхъ, караульныхъ солдатъ и т. п. Такимъ образомъ Пушкинъ лишенъ возможности, за исключеніемъ своихъ тюремщиковъ, видть живое человческое лицо, слышать живую человческую рчь..
Изъ всхъ путешественниковъ, постившихъ Соловки, лишь одинъ Диксонъ имлъ случай видться и говорить съ Пушкинымъ. Въ своей книг — ‘Свободная Россія’ — Диксонъ, какъ извстно, посвятилъ этому свиданію особую главу подъ заглавіемъ: ‘Адріанъ Пушкинъ’. Диксону очень хотлось облегчить участь Пушкина и онъ старался сдлать это, но ходатайства его въ то время остались безуспшны. Изъ русскихъ же путешественниковъ, сколько мн извстно, никто,— кром пишущаго эти строки,— до сихъ поръ не имлъ возможности видться съ этимъ интереснымъ ‘еретикомъ’. Чтобы получить свиданіе съ нимъ, мало имть разршеніе начальника караула, офицера, а необходимо добиться еще ‘особаго благословенія’ архимандрита монастыря. Но въ томъ-то и дло, что этого ‘благословенія’ вы уже никогда не добьетесь въ Соловкахъ.
Долгое заключеніе отняло, кажется, наконецъ у Пушкина даже надежду когда-нибудь избавиться отъ этой страшной неволи, когда-нибудь снова увидть свтъ, жизнь, людей, снова вернуться къ бдной семь родныхъ и близкихъ… На мой вопросъ: надется ли онъ когда-нибудь освободиться изъ тюрьмы?— Пушкинъ съ какимъ-то неопредленнымъ видомъ пожалъ плечами.
— Я не знаю,— сказалъ онъ,— въ чемъ мои вины, въ чемъ меня обвиняютъ, и потому не могу оправдываться. Мн говорятъ: ‘ходите въ церковь, оставьте свою ересь и васъ сейчасъ же освободятъ‘. Но разв я могу сдлать это? У меня поставлено на карту все: и состояніе, и счастье семьи, и собственная жизнь,— разв могу я теперь воротиться назадъ въ своихъ воззрніяхъ? Время должно оправдать меня… И оно оправдаетъ,— я врю въ это… Если же я заблуждаюсь, если все это только мн кажется истиною, то пусть соловецкая тюрьма будетъ моею могилой…
Мн невольно припоминается при этомъ разсказъ одного соловецкаго монаха о томъ, какъ ‘увщеваютъ’ Пушкина соловецкіе миссіонеры.
— Бывало,— разсказывалъ монахъ,— еще прежній архимандритъ сколько разъ говаривалъ ему: ‘Смирись, Пушкинъ, отрекись ты отъ своей ереси поганой, сходи въ церковь, помолись святымъ угодникамъ Божіимъ, и тебя, говоритъ, ту же минуту выпустятъ, будешь на вол, подешь, говоритъ, ты домой, на свою родину… Опять заживешь тамъ человкомъ, какъ слдуетъ быть… Брось ты эту самую… глупость свою… А не послушаешь,— говоритъ,— плохо теб будетъ: такъ и умрешь здсь въ тюрьм, живой сгніешь, свту Божьяго не увидишь!…’
Итакъ, человка насильно тащутъ, насильно толкаютъ въ церковь, острогомъ думаютъ разршить сомннія его совсти, тюрьмой хотятъ загнать его въ храмъ православный, и когда онъ не идетъ въ эту церковь, когда онъ отвертывается отъ этого храма (не будемъ говорить, почему),— его запираютъ въ сырой, холодный казематъ… Одно изъ двухъ, говорятъ ему: церковь, или тюрьма!… Пойдешь въ церковь — и ты свободенъ: живи и пользуйся жизнью, не пойдешь — садись подъ замокъ въ темный, мрачный казематъ, забудь все, что есть у тебя въ жизни дорогаго, завтнаго, милаго сердцу, простись со всмъ и всми и терпливо жди, пока смерть придетъ, чтобъ избавить тебя отъ одиночества, отчаянія, сумасшествія и всхъ мукъ и ужасовъ заточенія… ‘Живой сгніешь!…’
Что же это такое?…
‘Когда ныншнимъ лтомъ,— разсказываетъ г-жа Пушкина,— я была въ Соловкахъ, то мужъ мой не совтовалъ мн хать сюда, въ Петербургъ, и просить за него.— ‘Напрасно только будешь мучить себя,— говорилъ онъ мн,— вдь не отпустятъ меня отсюда иначе, какъ, взявъ съ меня подписку объ отказ отъ своихъ убжденій, а такой подписки я дать не могу’.
Не будемъ говорить о томъ, какъ много достоинства, благородства и искренняго убжденія звучитъ въ этомъ отвт несчастнаго, изстрадавшагося узника. Замтимъ только, что пессимизмъ, съ которымъ относится онъ къ мысли о своемъ освобожденіи, вполн понятенъ, конечно, въ человк, столь много пострадавшемъ на своемъ вку. Къ тому же, будучи совершенно оторванъ отъ жизни въ теченіе цлыхъ 15 лтъ, онъ не можетъ знать, насколько подвинулись мы за это время въ области религіозной терпимости.
‘Но я не послушала мужа,— говоритъ г-жа Пушкина,— и пріхала въ Петербургъ ходатайствовать за него… Теперь, со смертію моихъ взрослыхъ дочерей, я стала чувствовать еще боле свое одиночество, которое я едва ли могла бы боле переносить, еслибы не поддерживала меня еще забота о воспитаніи моего послдняго сына, уже достигшаго 15-тилтняго возраста. Поэтому возвратъ мужа моего хотя и къ разбитой невзгодой семь былъ бы для меня по-истин утшеніемъ до забвенія всего пережитаго горя… Я не знаю, чмъ окончатся мои здсь ходатайства за, мужа, но пусть будетъ, что будетъ!…’
Мы замтили уже выше, что лицъ, стоящихъ въ положеніи Пушкина, до сихъ поръ не мало. Тюрьмы Соловецкаго, Спасо-Ефиміевскаго {Въ гор. Суздал, Владимірской губерніи.}, Свіяжскаго и нкоторыхъ другихъ монастырей и по сіе время служатъ мстами заключенія для отступниковъ отъ вры православной. Условія заточенія во всхъ этихъ монастыряхъ почти одинаковы… Бывали случаи и въ недавнее сравнительно время, когда о заключенномъ въ монастыр подлежащія начальства забывали. Такой случай былъ, напримръ, въ Соловецкомъ монастыр съ однимъ старикомъ-скопцомъ. Этотъ, несчастный боле тридцати лтъ просидлъ въ монастырской тюрьм, въ одиночномъ заключеніи, столтнимъ старикомъ онъ былъ выпущенъ оттуда. Оказалось, что, сидя въ тюрьм, онъ помшался и когда, по освобожденіи, его вывели изъ тюремной кельи на свтъ Божій, то онъ уже былъ не въ состояніи разсказать: кто онъ, откуда, есть ли у него родственники и т. п. Монастырское начальство, не зная что съ нимъ длать, оставило его въ монастыр, гд онъ и умеръ нсколько лтъ тому назадъ.
Попадавшіе въ монастырскую тюрьму получали со временемъ свободу лишь въ весьма рдкихъ случаяхъ, обыкновенно же тюрьма становилась ихъ могилой. Подобную участь одинаково испытывали какъ люди простаго званія, представители народной массы, такъ и члены общества. Лтъ десять назадъ въ Свіяжскомъ монастыр умеръ подпоручикъ Лалетинъ, находившійся въ этомъ монастыр въ заточеніи съ начала шестидесятыхъ годовъ. Лалетинъ служилъ до ссылки при уральскомъ горномъ правленіи и попалъ въ опалу какъ членъ религіознаго общества, возникшаго на Урал въ конц пятидесятыхъ годовъ и носившаго названіе ‘Десное братство’.
Основателемъ этого ‘братства’ былъ капитанъ артиллеріи Николай Созонтовичъ Ильинъ, а членами — чиновники и офицера уральскаго горнаго правленія, а также нсколько горнозаводскихъ крестьянъ. Въ 1858 году противъ Ильина и его друзей возбуждено было дло по обвиненію ихъ въ составленіи тайнаго религіознаго общества, отпаденіи отъ церкви и въ распространеніи ученія, явно несогласнаго съ догматами православной вры. Длу этому было придано важное значеніе, чему главнымъ образомъ способствовали происки и личное раздраженіе противъ Ильина и его друзей главнаго начальника горнаго правленія, крупныя злоупотребленія и хищенія котораго безпощадно разоблачались Ильинымъ.
И, вотъ, не только самъ Ильинъ, но и вс близкія ему лица подвергаются суровому преслдованію. Первыми пострадали: чиновники горнаго правленія — коллежскій ассессоръ Будринъ, титулярный совтникъ Протопоповъ и подпоручикъ Лалетинъ, а также жена Будрина — Александра Николаевна, урожденная Ильина, и жена Лалетина. Вс эти лица были арестованы и содержались сначала въ мстной тюрьм (въ Екатеринбург), а затмъ при петербургскомъ ордонансъ-гауз (въ Петропавловской крпости). Не мшаетъ замтить, что все это происходило въ 1859 году, слдовательно какъ разъ въ ту епоху, когда всякаго рода новыя вянія были въ полномъ разгар и русское общество боле чмъ когда-нибудь
‘Въ надежд славы и добра
Впередъ глядло безъ боязни!…
Будринъ не вынесъ долгаго заключенія и умеръ въ тюрьм. Лалетинъ, какъ мы уже замтили, былъ сосланъ въ Свіяжскій монастырь, гд и умеръ въ заточеніи лтъ десять назадъ… Наконецъ при этомъ пострадали даже отдаленные знакомые Ильина, ровно ничмъ неповинные, какъ, напримръ, священникъ Іоаннъ Снегиревъ.
Что касается самого г. Ильина, то ему около двадцати лтъ пришлось пробыть въ монастырскомъ заточеніи. Сначала, если не ошибаемся, въ 1860 году онъ былъ отправленъ въ Соловки. Полнымъ силъ и здоровья вступилъ онъ на Соловецкій островъ, многолтнее одиночное заключеніе въ монастырскомъ каземат подкосило силы и преждевременно состарило несчастнаго узника. Въ немъ начали замчаться признаки душевнаго разстройства. Тогда разршено было выпускать его изъ тюрьмы и позволять ему прогуливаться по монастырю. Вроятно, многіе изъ посщавшихъ въ это время Соловки помнятъ бросавшуюся въ глаза фигуру ‘невольника’, въ сромъ плащ, съ блднымъ, болзненнымъ лицомъ и длинной сдою бородой. Одиноко, какъ привиднье, съ гордою осанкой, которой какъ-то странно противорчью мечтательное, идеалистическое выраженіе глазъ, расхаживала эта фигура вдоль монастырской стны. Диксонъ разсказываетъ, что мстные береговые жители такъ и называли его привидніемъ.
Монастырскія власти строго слдили за тмъ, чтобъ этотъ ‘еретикъ’ не посялъ плевелъ своего ученія, и зорко наблюдали за тмъ, чтобы ни монахи, ни прізжавшіе въ монастырь богомольцы и путешественники отнюдь не сносились съ отщепенцемъ. Онъ не имлъ права не только заговаривать съ кмъ бы то ни было, кром архимандрита, но ему строго запрещалось даже отвчать на вопросы, въ случа еслибы кто-нибудь изъ постороннихъ лицъ вздумалъ предложить ему ихъ. Однако вс эти мры не достигли цли: нсколько монаховъ и солдатъ приняли ученіе Ильина. Одинъ изъ послушниковъ бросилъ даже монастырь и ушелъ на Уралъ искать послдователей Ильина. Здсь, встртившись съ семействомъ Лалетина, онъ женился на одной изъ дочерей его.
Изъ Соловецкаго монастыря Ильинъ былъ переведенъ въ Суздаль, въ Спасо-Ефиміевскій монастырь, снова въ одиночное заключеніе. Здсь душевное разстройство арестанта проявилось рзче и опредленне. По усиленному ходатайству родственниковъ, онъ былъ наконецъ освобожденъ и въ настоящее время доживаетъ свой вкъ въ одномъ изъ остзейскихъ городовъ. Многіе находятъ его совсмъ помшаннымъ, это обстоятельство нисколько не мшаетъ однако мстной полиціи усиленно слдить за нимъ…
Со временемъ, если позволятъ обстоятельства, мы намрены подробно разсказать исторію ‘Деснаго братства’ {Во время своихъ послднихъ разъздовъ, намъ удалось пріобрсти нсколько важныхъ документовъ, относящихся къ этому длу и проливающихъ яркій свтъ на всю эту поучительную исторію. Авт.}, представляющую несомннный общественный интересъ и значеніе, на этотъ же разъ, по необходимости, приходится ограничиться лишь чисто вншними подробностями этого дла.
Во время нашего посщенія Соловковъ, въ іюл мсяц 1879 года, въ тамошней тюрьм находилось четверо узниковъ:
1) пермскій купецъ Адріанъ Пушкинъ,
2) крестьянинъ Новгородской губерніи Леонтьевъ,
3) какой-то іеромонахъ, имени и фамиліи котораго намъ не удалось узнать, и
4) монастырскій послушникъ, присланный сюда вмст съ іеромонахомъ.
По разсказамъ соловецкихъ монаховъ, всегда крайне неохотно бесдующихъ объ этомъ предмет, іеромонахъ и послушникъ присланы сюда за то, что отпали отъ православія и уклонились въ какую-то вредную секту, отъ которой и до сихъ поръ не хотятъ отказаться, несмотря на вс доводы, убжденія и даже застращиванія соловецкихъ миссіонеровъ. О причинахъ ссылки и заточенія крестьянина Леонтьева ровно ничего неизвстно даже мстному начальству. Только случайно удалось узнать намъ изъ источниковъ вполн достоврныхъ, что ссылка его состоялась по Высочайшему повелнію и что на содержаніе его въ монастыр ежемсячно отпускается изъ государственнаго казначейства шесть рублей серебр. Пушкинъ, въ разговор съ нами, между прочимъ, высказалъ, что ссылка Леонтьева находится въ связи съ открытіемъ имъ, Леонтьевымъ, какой-то школы.
Посл нашего посщенія монастыря, осенью 1879 года, въ Архангельск прошелъ слухъ, что въ Соловецкій монастырь привезены для заключенія какіе-то молодые люди подъ строгимъ конвоемъ. Говорили, что это — лица крестьянскаго званія, судившіяся и замшанныя въ нкоторыхъ изъ политическихъ процессовъ. Подобный слухъ, конечно, очень мало правдоподобенъ, тмъ не мене ему вс врили и врятъ до сихъ поръ. Этому быть-можетъ отчасти способствуетъ то обстоятельство, что въ одномъ изъ мстныхъ монастырей,— какъ увряютъ,— уже нсколько лтъ находится въ ссылк одинъ изъ крестьянъ, обвинявшихся по длу объ извстной демонстраціи на Казанской площади.
На дняхъ въ газетахъ проскользнуло извстіе, что въ архангельской уголовной палат вскор будетъ слушаться дло о крестьянин Потапов, обвиняющемся въ нанесеніи удара по голов архимандриту монастыря Мелетію. Что это за Потаповъ и чмъ могло быть вызвано столь необычайное преступленіе? При этомъ можетъ-быть не лишне будетъ припомнить, что фамилію Потапова носитъ тотъ крестьянскій мальчикъ, который держалъ въ рукахъ красное знамя и котораго подбрасывали вверхъ участники казанской демонстраціи. Можетъ-быть здсь одно простое совпаденіе фамилій, а можетъ-быть и нтъ. Судъ,— хотя и дореформенный,— безъ сомннія, разъяснитъ дло.
Разные, боле или мене фантастическіе слухи и толки относительно монастырскихъ тюремъ намъ пришлось слышать также и во Владимірской губерніи. Несомннно, что многіе изъ подобныхъ слуховъ и разсказовъ черезчуръ преувеличены народною молвой, это всегда и неизбжно бываетъ тамъ, гд стараются облечь все дло въ непроницаемую тайну и строгій секретъ. Для того, чтобы положить конецъ подобнымъ толкамъ и успокоить общество, нельзя не пожелать появленія оффиціальнаго сообщенія, которое бы точно указало цифру и имена всхъ лицъ, подвергшихся этой суровой мр.
Въ заключеніе же пожелаемъ отъ всей души, чтобы монастыри — эти ‘обители мира, любви и прощенія’ — перестали наконецъ играть роль остроговъ и тюремныхъ казематовъ, чтобы съ монаховъ сняты были наконецъ несвойственныя ихъ сану мрачныя обязанности тюремщиковъ. Будемъ надяться, что освобожденіе старообрядческихъ архіереевъ является лишь починомъ, первымъ шагомъ на этомъ пути гуманности и человколюбія, будемъ врить, что этой невозможной аномаліи, уцлвшей отъ далекой эпохи инквизиціонныхъ гоненій, пытокъ и нетерпимости, въ самомъ скоромъ времени будетъ положенъ конецъ… Пора, пора, давно пора!… Будемъ врить, что вс томящіеся теперь въ разныхъ монастырскихъ тюрьмахъ своеобразные искатели истины и ‘правой вры’ не будутъ обречены на медленную, мучительную смерть въ своихъ казематахъ, не зачахнутъ, не умрутъ одиноко среди могильной тишины тюремныхъ келій и не будутъ доведены до сумашествія, подобно тысячамъ своихъ предшественниковъ. Будемъ врить, что отнын двери монастырскихъ казематовъ никогда уже не откроются боле для того, чтобы поглотить и схоронить въ своихъ стнахъ новую жертву, вся вина которой обыкновенно состоитъ лишь въ томъ, что она боле горячо, боле страстно принимаетъ къ сердцу вопросы религіи, нравственности и правды, чмъ мы, холодные, разсудительные люди…