П. Халльстремъ
П. Халльстремъ
Соколъ *)
Соколъ *)
*) Переводъ со шведскаго Елены Благовщенской.
Сокол, Хальстрём Пер, Год: 1906
Время на прочтение: 12 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 11, 1911
Глаза Рено отражали вс оттнки утренней зари: во мрак они длались матовыми и темнли, когда солнце освщало его волосы и тонкую шею, въ глазахъ его сверкали золотистыя искорки, а по утрамъ, когда онъ уходилъ въ поля, подернутыя туманомъ, чтобы встрчать восходъ солнца, или когда онъ прислушивался къ шороху зайца въ кустахъ, къ треску сучьевъ въ лсу,— глаза его расширялись и въ нихъ зажигалось пламя, которое то разгоралось, то потухало.
У Рено былъ лнивый, гордый взглядъ, блескъ его глазъ напоминалъ позолоченную сталь на рукоятк кинжала, или золотыя монеты на смуглой груди цыганки, его босыя ноги ступали медленно и горделиво, та же печать лности и гордости лежала на красивомъ изгиб его рукъ, когда онъ, закидывая ихъ за голову, бросался на землю въ знойный день и прислушивался къ веселымъ звукамъ охотничьихъ роговъ и къ легкому сотрясенію земли подъ копытами коней.
A когда посл этого наступала тишина — странная, жуткая тишина, полная безпокойнаго ожиданія,— когда высоко въ небо взвивались дв черныя точки, тогда Рено приподнимался на локт и жадно впивался взоромъ широко раскрытыхъ глазъ въ безпредльное голубое пространство. A когда черныя точки сталкивались и падали внизъ,— одна изъ нихъ описывая въ воздух дуги, a другая прямо, какъ стрла,— когда воздухъ наполнялся звуками голосовъ и всадники спшили полюбоваться окончаніемъ борьбы между соколомъ и цаплей, тогда мальчикъ бросался къ групп охотниковъ и вскрикивалъ отъ радости при вид сокола, котораго сажали на перчатку его господина, птица продолжала еще трепетать отъ возбужденія, хотя сидла со сложенными крыльями и съ колпачкомъ на голов. Рено очень любилъ ходитъ на птичій дворъ сира Ангеррана и смотрть, какъ сокольничьи моютъ въ особыхъ металлическихъ сосудахъ желтыя ноги хищныхъ птицъ, вытираютъ ихъ полотенцами съ мтками, какъ они потомъ щекотятъ имъ шейки, пока наконецъ птицы не закроютъ своихъ голыхъ вкъ и не погрузятся въ дремоту, прислонившись къ плечу сокольничьихъ. Рено готовъ былъ пожертвовать десятью годами своей жизни или однимъ изъ своихъ десяти пальцевъ только за то, чтобы хоть разъ подержать на своей рук этихъ гордыхъ, молчаливыхъ птицъ, но не всякій имлъ право дотрагиваться до нихъ,— он были благородныя. У каждой изъ нихъ была своя перчатка, свой собственный колпачекъ съ вышитыми на немъ узорами, своя особая пища, разговаривали съ ними на особомъ язык, соблюдая самый утонченный этикетъ. Рено чуть не краснлъ, когда встрчался взоромъ съ ихъ большими равнодушными глазами, въ которыхъ было написано выраженіе лни и покоя. Но больше всего онъ благоговлъ передъ соколомъ самого сира Ангеррана, блымъ исландскимъ соколомъ, y котораго былъ красный, расшитый золотомъ колпачокъ, красная перчатка, a на ног ремешокъ съ серебряными бубенчиками, взглядъ его былъ полонъ усталаго презрнія, въ немъ искрилось золотое сіяніе героическихъ сказаній.
Молодыхъ птицъ, которыя еще не успли привыкнуть къ невол, трепетали отъ ярости и подъ темнымъ колпачкомъ грезили объ охот на вол, взъерошивая перья на ше, чтобы крикомъ облегчить свое горе, птицъ, которыхъ приручали, держа ихъ въ темнот и моря голодомъ,— этихъ птицъ Рено иногда позволяли вынимать изъ клтки. Ему позволяли выносить молодыхъ соколовъ на дневной свтъ, и онъ наблюдалъ за тмъ, какъ они сначала моргали глазами, ослпленные яркими лучами дня, и какъ судорожно впивались когтями въ его руку, но мало по малу, по мр того, какъ зрачки ихъ съуживались, они успокаивались, a когда Рено давалъ имъ кусокъ теплаго, кроваваго мяса, они даже начинали ласкаться къ нему. Однако, мальчикъ не любилъ ихъ, они скоро ему надоли, и, въ конц концовъ, онъ пришелъ къ убжденію, что ни y одного изъ нихъ не было стальной груди исландскаго сокола, его длинныхъ широкихъ крыльевъ и его спокойной увренной мощи.
Но интересне всего было смотрть на то, какъ молодыхъ соколовъ пріучали къ охот. По истеченіи извстнаго промежутка времени, посл того, какъ y нихъ совершенно сглаживалось воспоминаніе о вол, и они, отяжелвшіе и вялые, дремали на своихъ жердочкахъ, ихъ начинали дрессировать. Прежде всего сокола надо было научить летать на длинномъ шнурк, по команд сокольничьяго онъ долженъ былъ бросаться на чучело изъ краснаго сукна съ прикрпленными крыльями цапли, которымъ сокольничій размахивалъ въ воздух на длинномъ ремн, описывая имъ плавные круги — то было очень красивое зрлище. Къ чучелу привязывали убитаго перепела, или цыпленка, соколъ яростно бросался на него и разрывалъ его острыми когтями, разъяренный голодомъ и неволей. Вскор онъ такъ привыкалъ къ этому, что даже и не взлеталъ на всю длину шнурка и въ глазахъ его ужъ не загоралась больше дикая жажда крови, онъ сейчасъ же высматривалъ приманку, поднимался въ воздух только для порядка, потому что этого отъ него требовали, и затмъ лниво, кокетливо опускался внизъ. Потомъ, когда молодыхъ соколовъ начинали дрессировать не на привязи, они даже не замчали отсутствія шнурка.
Черезъ извстное время ихъ уже пріучали къ настоящей охот: маленькихъ соколовъ — къ охот на перепеловъ и куропатокъ, a боле крупныхъ — на зайцевъ, на цапель или на неблагородныхъ коршуновъ, которые обладали презрннымъ сердцемъ ворона, сильными когтями и мощнымъ клювомъ и которые такъ и не удостоились чести быть прирученными и сть за рыцарскимъ столомъ.
Сначала молодому соколу на приманку выставлялись чучела съ привязанными къ нимъ кускамъ мяса, потомъ связанныя животныя и птицы, въ которыхъ соколъ впивался когтями и терзалъ, охваченный пробудившейся въ немъ кровожадностью, постепенно охота эта становилась сложне, трудне, пока, наконецъ, соколъ не пріучался наслаждаться самимъ процессомъ ея. Старые кровожадные инстинкты пробуждались въ немъ съ новой силой, но уже боле облагороженные, боле утонченные: соколъ оставлялъ своего умирающаго противника въ поко, слегка только опохмлившись его кровью, онъ утолялъ свой голодъ особенной пищей, которую ему подавали на блюдахъ, украшенныхъ рзьбой,— гордо, съ достоинствомъ, какъ полагается благородной птиц. И глаза его глядли лниво, надменно, они отливали радугой утренней зари: когда снимали колпачокъ, они были матово-темные, a когда соколъ взвивался въ высоту, навстрчу солнечнымъ лучамъ, то глаза его искрились золотомъ и метали молніи, особенно когда раздавались отчаянные крики его жертвы. Эти гордыя птицы ласково прижимались къ загорлой рук Рено, но ни одна изъ нихъ не походила на благо исландскаго сокола съ величественнымъ презрніемъ въ томномъ взгляд. Рено часто съ досадой зажималъ имъ клювы, когда он начинали заигрывать съ нимъ, грубо отталкивалъ и дразнилъ ихъ, подражая крику коршуна, заставляя ихъ безпокойно настораживаться. Потомъ онъ уходилъ съ птичьяго двора, осыпаемый бранью и руганью, и бжалъ въ поля, гд было такъ свободно и легко дышать.
Сиръ Ангерранъ каждый день вызжалъ на охоту и чаще всего онъ надвалъ на руку красную, расшитую золотомъ перчатку, ибо только звенящій полетъ исландскаго сокола могъ пробудить пніе въ его сердц, только онъ могъ заставить его съ жадностью упиваться легкимъ утреннимъ воздухомъ, словно живительнымъ виномъ. Разъ какъ-то исландскій соколъ загналъ цаплю въ болото за лсомъ, гд она упала, истекая кровью, охотникъ разыскалъ ее тамъ и свернулъ ей шею, но соколъ исчезъ: или онъ увлекся преслдованіемъ другой добычи, или онъ испугался темной воды, или, подъ вліяніемъ каприза, позволилъ унести себя порыву втра — тщетно искали его повсюду, тщетно приманивали его самыми ласковыми именами, тщетно трубили въ рога по всмъ направленіямъ… Сиръ Ангерранъ въ кровь разбилъ своей перчаткой лицо трепещущаго отъ страха главнаго сокольничьяго и поскакалъ домой черезъ пни и кочки, плотно сжавъ губы, a брови его еще сурове сдвинулись надъ потемнвшими отъ гнва глазами… Соколъ такъ и пропалъ.
Но Рено удалось найти его: ремешокъ съ бубенчиками зацпился за кустъ терновника и соколъ сидлъ неподвижно, гордо ожидая голодной смерти, крпко охвативъ когтями втку: одно крыло его свсилась внизъ, другое онъ вызывающе поднялъ кверху, его тонкая шея съ узкой головой вытянулась впередъ, онъ съ напряженіемъ, грозно всматривался въ даль и кривая линія его остраго клюва рзко выдлялась. Онъ былъ прекрасенъ въ рамк кроваво-красныхъ ягодъ. Рено дрожалъ отъ волненія, высвобождая ремешокъ изъ колючекъ и шиповъ, его сердце сильно забилось, когда онъ услышалъ звонъ бубенчиковъ и увидалъ кольцо сира Ангеррана съ гербомъ, a когда острые когти сокола вонзились въ его мускулистую руку, онъ испустилъ торжествующій крикъ радости — этотъ соколъ съ самой широкой грудью, съ самыми длинными крыльями, съ самыми гордыми глазами принадлежалъ ему. Онъ еще сильне чувствовалъ это счастье оттого что никто не долженъ, былъ знать о немъ, ибо суровые законы охраняли развлеченія благородныхъ рыцарей. Въ лсу онъ выстроитъ ему клтку, рано утромъ, пока еще соколъ не успетъ согрться посл свжей ночи, Рено будетъ прокрадываться къ нему, они вдвоемъ будутъ уходить въ поля и любоваться синей далью, они полюбятъ другъ друга, солнце будетъ всходить и закатываться y нихъ на глазахъ, обливая ихъ сіяніемъ своихъ лучей, втеръ будетъ уносить съ собой ихъ мысли и никогда, никогда не придется соколу тосковать по своей красной перчатк и по расшитому жемчугомъ колпачку. Привязавъ его къ втк, Рено убжалъ куда то и вскор вернулся, держа въ рукахъ убитую утку. Соколъ принялъ ее — сердце Рено замерло отъ восторга: значитъ, онъ не презираетъ его, онъ хочетъ принадлежать ему.
И соколъ призналъ мальчика своимъ господиномъ: онъ наклонялъ голову на бокъ и настораживался, устремляя впередъ взоръ своихъ большихъ спокойныхъ глазъ, когда по утрамъ раздавался трескъ сучьевъ подъ ногами Рено, онъ радостно выпрыгивалъ изъ клтки, прижимался къ его рук и хлопалъ крыльями, какъ бы готовясь къ полету, но онъ не летлъ — это былъ лишь вызовъ съ его стороны. A потомъ они оба спшили на просторъ полей, которыя начинали сбрасывать съ себя туманный покровъ ночи.
Ихъ глаза зорко всматривались въ темный багрянецъ неба. Вдали чернли холмы, открывались прогалины на опушкахъ лса, деревья еще спали, поддерживая на своихъ втвяхъ дремлющихъ, молчаливыхъ птицъ. Но небо становилось все свтле, на горизонт загоралась золотая полоска, даль синла, надъ самой землей тяжело пролетала сова, ища пріюта, птички начинали разминать свои крылышки и тихо пищали отъ утренняго холода, a иногда быстро проносились по воздуху, прорзая его темной полосой. Но Рено съ соколомъ шелъ все дальше — это были лишь воробьи и дрозды. Вонъ тамъ y болота слышались рзкіе крики цапель и тяжелые взмахи крыльевъ — это ихъ добыча. Тамъ Рено подбрасывалъ въ воздухъ сокола, уже заране расправлявшаго крылья и напрягавшаго грудь, готовясь къ полету, и Рено любовался имъ, когда лучи солнца постепенно обливали его, словно расплавленнымъ золотомъ. Мальчикъ стоялъ вн себя отъ восхищенія, затаивъ дыханіе, онъ смотрлъ, какъ соколъ взвивался въ голубую высь, и прислушивался къ звону его бубенчиковъ, наводившему ужасъ на цапель. Он метались и кружились въ воздух, объятыя смертельнымъ страхомъ, то — бросались на берегъ, собираясь спрятать подъ извилистые корни деревьевъ свои длинныя шеи и глупыя головы съ торчащими хохолками, то — въ смятеніи поднимались зигзагообразной линіей въ воздухъ, надясь на свои широкія крылья и на то, что, благодаря имъ, они опередятъ врага и взлетятъ высоко, высоко въ небо, гд соколу трудно будетъ нагнать ихъ. Но соколъ заране намчалъ себ самую сильную цаплю, взлетвшую выше всхъ остальныхъ: онъ любилъ испытывать свои силы, онъ любилъ, когда прохладный воздухъ ударялъ ему въ крылья и онъ поднимался въ высь такъ быстро, такъ легко, словно его уносилъ съ собой солнечный лучъ. Вотъ онъ утонулъ въ синев неба, онъ кажется не больше воробья, но по взмаху крыльевъ, по движеніямъ его мощнаго тла можно догадаться, что глаза его сверкаютъ безумной отвагой, что онъ хищно выпустилъ когти… и внезапно вихремъ налеталъ онъ на свою жертву и вмст съ ней, какъ камень, падалъ внизъ. Тогда Рено бжалъ изо всхъ силъ на помощь, бросался въ воду, пускался вплавь, чтобы только не пропустить момента, чтобы поспть во время, если бы цапля, придя въ себя посл паденія, собралась съ силами для отчаянной предсмертной борьбы. A соколъ между тмъ наносилъ ей мткій ударъ клювомъ и устремлялъ свои большіе глаза на Рено: онъ не любилъ пачкать въ крови свои перья, онъ ждалъ, чтобы Рено самъ протянулъ ему неостывшее сердце жертвы.
Въ этотъ день соколъ ужъ не охотился больше, a если Рено подбрасывалъ его въ воздухъ, то онъ раза два взмахивалъ крыльями и сейчасъ же снова садился на плечо къ мальчику, обдавая струей холоднаго воздуха его смющееся лицо, казалось, онъ презиралъ игры. Рено понималъ это и не надодалъ ему больше.
Въ конц концовъ, глаза Рено сдлались удивительно похожими на глаза сокола: они такъ же серьезно, такъ же напряженно всматривались въ даль. Ни къ кому еще мальчикъ не привязывался такъ сильно, какъ къ своей птиц, ему казалось, что она — его собственная душа, его безотчетное стремленіе, съ широкими крыльями и побдоноснымъ взоромъ… Но любовь его была полна страданія, смутнаго предчувствія какого-то несчастія, по временамъ Рено боялся, что соколъ улетитъ отъ него, что онъ исчезнетъ, сопровождаемый веселымъ звономъ бубенчиковъ, a эта потеря была бы для него равносильна смерти, она оставила бы по себ безнадежную пустоту и мракъ. Иногда ему казалось, что сама слава, лучезарная, сверкающая на солнц, отдыхаетъ y него на плеч, и въ самыя блаженныя мгновенія въ немъ вдругъ пробуждалось сознаніе собственнаго ничтожества, тогда онъ боялся поднять взоръ на сокола, и сердце его наполнялось горечью при мысли, что соколъ никогда не раздлялъ его радости, что взглядъ его гордыхъ глазъ никогда не смягчался, встрчаясь съ его взоромъ… и Рено бжалъ отъ этихъ мыслей въ міры грезъ.
Онъ бросался на землю и вытягивался на лож изъ розоваго вереска, облака проплывали надъ его головой, все дальше, подобно человческимъ жизнямъ… тяжелыя и легкія, они то собирались въ большія тучи съ опредленными рзкими очертаніями, то разрывались на маленькія пушистыя облачка и неслись въ невдомую даль, подгоняемыя невидимой рукою втра… кустарникъ свшивалъ внизъ свои золотистыя втви, листья его тихо шелестли и нашептывали что то, a Рено разсказывалъ соколу сказки. Король Артуръ снова ожилъ. Океанъ, омывающій берега Британіи, вернулъ ему его мечъ Экскалибуръ, цвта морознаго, синяго неба, и двнадцать рыцарей подняли свои отяжелвшія головы съ каменнаго стола и пробудились отъ сна… земля пла и ликовала при звукахъ ихъ шаговъ. A вотъ и Гаретъ, королевскій сынъ, который переодлся въ поваренка и покорилъ сердце надменной Люнетты. Самъ Рено занималъ одно изъ видныхъ мстъ въ этихъ сказкахъ: онъ благороднаго происхожденія, подъ нимъ гарцуетъ конь, a соколъ, который теперь дремлетъ y него на плеч, сидитъ на его рук и старается встртить его взглядъ своими сверкающими отъ радости глазами, въ которыхъ отражается золотистое сіяніе героическихъ сказаній.
Но облака плыли все дальше, дальше, подобно человческимъ жизнямъ, нагромождались другъ на друга, сгущались въ темныя тучи и пропускали сквозь небольшія, словно прорванныя, отверстія блдные солнечные лучи, похожіе на длинныя стрлы… a соколу снились сны, полные безсильнаго гнва, и онъ съ крикомъ просыпался.
Нсколько мальчиковъ, бродившіе по окрестностямъ, увидали сокола сира Ангеррана на рук Рено. Слуги рыцаря схватили его и повели въ замокъ, мальчикъ задрожалъ какъ отъ озноба, когда y него отняли сокола, который, невозмутимый и гордый, какъ всегда, даже не повернулъ шеи, даже не посмотрлъ на него своими холодными, спокойными глазами. Сокола отнесли къ его господину, но тотъ не удостоилъ ни единой лаской своего любимца, по которому онъ такъ тосковалъ, ибо къ нему прикасались неблагородныя руки. Сиръ Ангерранъ молча смотрлъ на Рено, и въ его памяти воскресъ одинъ старый охотничій законъ изъ тхъ временъ, когда дворяне безпощадно попирали народъ, утопая въ роскоши и удовольствіяхъ,— и онъ нахмурилъ брови, отгоняя отъ себя мысль, что этотъ старый законъ давно уже не примнялся. A законъ состоялъ въ слдующемъ: уличенный въ краж сокола съ рыцарскимъ знакомъ на ног долженъ былъ платить двнадцать золотниковъ серебра, a въ случа несостоятельности на него напускали разъяренную отъ голода хищную птицу, которая выклевывала y него изъ груди шесть унцій мяса.
Сиръ Ангерранъ зналъ, что Рено бденъ, онъ окинулъ взглядомъ его голую, смуглую грудь и дотронулся до нея осторожнымъ движеніемъ руки. Посл этого онъ послалъ гонца въ сосдній замокъ, зубчатая кровля котораго возвышалась надъ лсомъ, чтобы тотъ передалъ приглашеніе сенешалю и его двумъ дочерямъ пріхать черезъ три дня на соколиную охоту, онъ надялся, что передъ охотой они окажутъ ему честь и будутъ присутствовать при наказаніи вора — охота была назначена на утро, передъ разсвтомъ. Глаза Рено расширились отъ мрака тюрьмы, они потемнли, сдлались неподвижными, только зрачки медленно начинали съуживаться отъ свта, отражая разсянныя по небу облака и восходящее солнце, за сиромъ Ангерраномъ несли благо исландскаго сокола, его когти судорожно впились въ перчатку, a колпачокъ закрывалъ голодные, жадные глаза, которые въ продолженіе трехъ дней не видали пищи.
A сзади извивалась вереница, пестрющая яркими красками и сверкающая золотомъ, шесть блыхъ лошадей, покрытыхъ красными попонами, везли красную коляску, въ которой сидли дочери сенешаля, и ихъ тонкія руки и шеи сверкали золотыми украшеніями. Конюха вели лошадей подъ уздцы. A за коляской верхомъ на коняхъ хали шесть молодыхъ двушекъ, ихъ волосы были цвта сплой ржи, изъ-подъ подола платья видны были маленькія узкія ноги. Шесть охотниковъ трубили въ рога, и веселые звуки рзвились и плясали въ воздух, вылетая изъ изогнутыхъ трубъ, казалось, словно линіи на горизонт тоже плясали, подернутыя алющей дымкой утренняго тумана, и облака, плывшія по небу, сверкали золотой каймой, какъ крылья бабочки.
Вс тсно столпились полукругомъ возл куста, y котораго лежалъ связанный преступникъ. Попоны лошадей разввались отъ втра, красный цвтъ сгущался въ тни и давилъ своей тяжестью, но на яркомъ свт онъ горлъ и ликовалъ, какъ побдная псня, молодыя дочери сенешаля съ любопытствомъ вытягивали свои тонкія шеи и выглядывали изъ коляски, и ихъ остроконечные головные уборы сливались съ линіей ихъ плечъ. Он похожи на цапель, думалъ Рено, глядя на нихъ, и онъ даже ждалъ, что вотъ-вотъ раздастся рзкій пронзительный птичій крикъ, особенно посл того, какъ умолкли звуки роговъ и воцарилась тишина. Но когда онъ хорошенько разсмотрлъ лица молодыхъ двушекъ съ тонкими, прямыми губами, съ мечтательными глазами, которые, казалось, всегда были устремлены въ невдомую даль въ какомъ то холодномъ экстаз, когда онъ увидалъ ихъ нжныя, блыя руки, сложенныя на колняхъ, и длинныя, ровныя складки ихъ одеждъ, то он показались ему дивно прекрасными, какъ изображенія святыхъ, передъ которыми горятъ восковыя свчи, и ему вдругъ сдлалось больно при мысли о томъ, что он видятъ его связаннымъ. Онъ пере. велъ взоръ на молодыхъ двушекъ, сопровождавшихъ дочерей сенешаля,— на этихъ красивыхъ птичекъ, которыхъ ему такъ хотлось спугнуть своимъ свистомъ,— на красныя лица слугъ съ широко разинутыми отъ любопытства ртами, на выжженную равнину, по которой онъ бгалъ до сладкой истомы и на которой онъ такъ часто мечталъ…
Рено зналъ, что его ожидаетъ, но когда принесли исландскаго сокола и когда онъ понялъ, что именно этотъ соколъ долженъ быть орудіемъ наказанія, то онъ разсмялся отъ охватившаго его чувства радости, сердце его наполнилось ликующимъ счастьемъ и гордостью, какъ въ былые дни, когда и соколъ, и безконечный солнечный день, и равнина съ притаившимся втеркомъ и нашептывающей осенней листвой,— когда все это принадлежало ему. Когда соколъ снова увидалъ свтъ, и глаза его привыкли къ нему, то онъ приготовился къ полету и ждалъ только, чтобы его подбросили въ воздухъ. Въ то же время взоры его жадно искали добычи — они безумно блуждали отъ долгаго голода и сверкали… въ нихъ не было ни тни сознанія, они никого не узнавали. Глаза Рено тревожно, вопросительно впились въ глаза сокола, и они наполнились слезами отъ горя, что взглядъ сокола не встртился съ его молящимъ взоромъ. Онъ ожидалъ, что въ глазахъ сокола отразятся его тоска, его отвага, его презрніе, его мечты на лож изъ розоваго вереска, но онъ прочелъ въ нихъ только нетерпливое желаніе поскоре наброситься на добычу,— эти глаза были такъ же холодны и жестоки, какъ любопытство окружавшихъ его людей, какъ насмшка, змившаяся на тонкихъ губахъ сира Ангеррана. Сердце его сжалось еще мучительне, и онъ отвернулся, чтобы овладть собой и, закрывъ глаза, отдаться полету мыслей. Такъ онъ лежалъ, пока герольдъ читалъ законъ — ‘двнадцать золотниковъ серебра — шесть унцій мяса изъ груди — такъ сиръ Ангерранъ охраняетъ свои развлеченія’. Рено не поднялъ взора даже и тогда, когда ему взрзали кожу, чтобы запахомъ крови приманить сокола, a когда соколъ вонзилъ ему въ грудь свой острый клювъ, то онъ не издалъ ни единаго звука, a только затрепеталъ всмъ тломъ, отчего въ глазахъ хищной птицы вспыхнулъ гнвный огонекъ, и она расправила свои крылья, готовясь бить ими. Дочери сенешаля наклонились впередъ, и въ ихъ мечтательныхъ глазахъ вспыхнулъ интересъ при вид этого зрлища, но он не закрыли своихъ лицъ руками, одежды ихъ лежали такими же ровными складками. Лошади начали фыркать, почуя запахъ крови, и били копытомъ о мерзлую землю, a кругомъ стояли охотники, приставивъ къ губамъ охотничьи рога, чтобы звуками ихъ заглушить крики преступника… но Рено лежалъ неподвижно, безъ криковъ, безъ стоновъ.
Въ первую минуту, когда соколъ впился ему въ грудь острымъ клювомъ, ему показалось, что y него изъ груди вырываютъ сердце, но потомъ онъ впалъ въ какое-то блаженное, полубезсознательное состояніе, и въ то время, какъ кровь медленно струилась изъ его раны, и острый клювъ терзалъ его грудь, онъ погрузился въ міръ голубыхъ, лучезарныхъ грезъ, онъ вдругъ понялъ все — и смерть, и честь, онъ видлъ, какъ золотистое сіяніе героическихъ сказаній ослпляетъ его, какъ оно разгорается…
Когда сиръ Ангерранъ нашелъ, что законъ исполненъ, что шесть унцій мяса вырвано изъ груди преступника, онъ подалъ знакъ трубачамъ, они затрубили въ рога, съ груди мальчика сняли сокола, упившагося кровью… теперь въ глазахъ его снова появилось гордое, спокойное выраженіе…
Блестящій кортежъ весело и оживленно тронулся по направленію къ тростникамъ, которые вдали желтли на солнц. A Рено такъ и не могли привести въ чувства: онъ забылся въ грезахъ, и он незамтно унесли его въ объятія смерти… Его только развязали и подложили ему подъ голову охапку розоваго вереска. Исландскій соколъ никогда ужъ больше не сидлъ на рук своего господина: сиръ Ангерранъ не любилъ пить изъ кубка, который лобзали другія уста.