<Начало статьи здесь.>
‘Встникъ Европы’, т.4, 1866
Сочинения T. Н. Грановского. В двух частях с портретом автора, Стасюлевич Михаил Матвеевич, Год: 1866
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Сочиненія T. Н. Грановскаго. Въ двухъ частяхъ съ портретомъ автора. Изданіе (второе) К. Солдатенкова. Ц. 2 р. Москва, 1866.
Намъ остается сказать о Грановскомъ, какъ о писател, но въ немъ трудно отличить писателя отъ человка, а именно въ этомъ тсномъ и рдкомъ соединеніи двухъ дятелей состоитъ вся неотразимая сила литературнаго значенія Грановскаго и отвтъ на вопросъ, который невольно представляется каждому съ перваго взгляда на посмертное собраніе его сочиненій: почему человкъ, обладавшій такою силою мыслителя и такимъ изяществомъ литературнаго слова, оставилъ вамъ такъ мало произведеній? отчего Грановскій такъ мало писалъ? Этимъ же вопросомъ открываетъ и покойный Кудрявцевъ свое ‘Извстіе о литературныхъ трудахъ Грановскаго’, помщенное въ вид предисловія къ обоимъ изданіямъ ‘Сочиненій T. Н. Грановскаго’. Кудрявцевъ, отказываясь дать вполн удовлетворительный отвтъ на предложенные выше вопросы, приводитъ только нкоторыя соображенія, основанныя на томъ, что Грановскій находилъ препятствія къ литературной дятельности писателя въ самыхъ достоинствахъ своего ума, его живой умъ не давалъ ему сосредочиться на какой нибудь части и увлекалъ его дале за другими сторонами предмета: съ другой стороны, этотъ хе живой умъ былъ вмст столь основателенъ, что не дозволялъ ему приниматься за перо, переложить мысль на бумагу, отлить идею въ окончательную форму, прежде нежели въ немъ явится убжденіе, что вс предварительныя работы готовы. Къ живости и основательности умъ Грановскаго присоединялъ симпатичность, увлекавшую его ко всмъ живымъ явленіямъ въ современности, что опять препятствовало ему уединить мысль на продолжительное время, какъ мы уединяемъ физическій глазъ, чтобъ всмотрться въ картину. Все, сказанное Кудрявцевымъ о качествахъ ума Грановскаго безусловно справедливо, но мы не видимъ во всемъ этомъ настоящихъ причинъ, почему онъ такъ мало творилъ въ литератур. Самъ Грановскій, по поводу біографіи И. Г. Фролова, высказалъ намъ свой литературный процессъ: ‘Я обдумалъ ее (біографію) — пишетъ онъ вдов покойнаго — сколько мн кажется, хорошо. Жду только, чтобы на меня сошла хорошая, свтлая минута, чтобы тотчасъ взяться за работу и кончить ее съ разу, безъ промежутковъ, охлаждающихъ мысль’. Вотъ, намъ кажется, гд заключалась настоящая причина того, что Грановскій писалъ мало, только люди, въ которыхъ писатель и человкъ, какъ мы сказали выше, соединены неразрывно, не ршаются писать иначе, какъ въ одни ‘свтлыя и хорошія минуты’ жизни своего ума и сердца, они боятся промежутковъ, охлаждающихъ, какъ замчаетъ справедливо Грановскій, мысль. Въ томъ же письм онъ прибавляетъ въ высшей степени характеристическія слова: ‘Если не съумешь сказать въ немногихъ словахъ того, чмъ полно сердце, то многорчіемъ только разведешь водою собственное чувство. Вотъ моя литературная теорія’. Такимъ образомъ, Грановскій избавляетъ своего біографа отъ объясненія причинъ, почему онъ такъ мало написалъ, и вмст, самъ не сознавая того, даетъ намъ ключъ къ понятію и оцнк его литературной дятельности.
Къ собственнымъ словамъ Грановскаго мы можемъ прибавить еще одно: всякому существу прирождено дйствовать тмъ способомъ, въ которомъ оно чувствуетъ себя сильне и могущественне. Грановскій, по свидтельству всхъ испытавшихъ его личную бесду, говорилъ не однимъ языкомъ: самый тонъ его рчи, выраженіе глазъ, власть нравственнаго обаянія, все это относило его къ разряду тхъ немногихъ избранниковъ, которые всегда предпочитаютъ устную бесду письму — а писанныя буквы, хотя и представляютъ вчность, но теряютъ жизнь. Въ этой любви къ устному слову, любви, основанной на личномъ дар, удляемомъ весьма немногимъ, заключается, но нашему мннію, вся разгадка аномаліи, замчаемой въ Грановскомъ.
Нельзя также не замтить при этомъ и того обстоятельства, что Грановскій умеръ, если можно такъ выразиться, далеко не кончивъ жизни. Смерть, какъ мы замтили, остановила его въ ту пору, когда человкъ достигаетъ полноты силъ своего развитія, не утрачивая въ то же время ихъ энергіи, 4 октября 1855, въ день его смерти, ему было сорокъ два года отъ роду. Обратите вниманіе на цифру года, когда ему было суждено разстаться съ жизнью, и вы поймете слова Кудрявцева о необыкновенной перемн, которая произошла въ Грановскомъ наканун его смерти. ‘По особенному стеченію обстоятельствъ, замчаетъ біографъ Грановскаго, послдній годъ вообще былъ для него эпохою самаго сильнаго возбужденія умственныхъ и всхъ душевныхъ силъ. Никогда еще не порывался онъ такъ дйствовать всми зависящими отъ него средствами, на общую пользу, на пользу образованія въ особенности. Слды жизненнаго утомленія, которые еще не за долго предъ тмъ туманили его взоръ и по временамъ отзывались въ самыхъ его рчахъ, вдругъ исчезли, оставивъ мсто боле ясному и свтлому воззрнію на жизнь. Съ отрадою и упованіемъ начиналъ онъ смотрть на будущее, и глаза его попрежнему загорались огнемъ, когда онъ начиналъ говорить о своихъ надеждахъ. Люди особенно близкіе къ Грановскому, уже во время пребыванія его въ деревн лтомъ, замтили это внезапное обновленіе его нравственныхъ силъ.’ Такъ свидтельствуетъ о послднихъ мсяцахъ жизни современникъ-очевидецъ, въ начал 1856 года, и намъ его слова теперь сдлались еще понятне, нежели они были десять лтъ тому назадъ: біографъ, въ 1856 году, могъ объяснять перемну въ Грановскомъ однимъ ‘особеннымъ стеченіемъ обстоятельствъ’, но, мы уже теперь знаемъ, что годъ смерти Грановскаго былъ вмст годомъ новой эпохи въ жизни нашего общества. Избранная натура Грановскаго какъ бы предчувствовала наше будущее и выпрямлялась во весь ростъ въ ту минуту, когда, въ его организм уже совершались физическіе законы. Онъ какъ будто дожилъ только для того, чтобы ему можно было сказать: ‘Нын отпущаеши…’
Однимъ словомъ, предъ нами лежитъ только небольшой періодъ жизни Грановскаго, и потому собственно нельзя задавать вопроса, почему онъ не принялъ того участія въ литератур, котораго можно было ожидать отъ его таланта и силы мысли. Доказательствомъ тому служитъ необыкновенное возбужденіе въ немъ жажды къ дятельности наканун смерти, и наконецъ положительные факты, о которыхъ свидтельствуетъ тотъ же современникъ-біографъ. ‘Возвратившись къ вамъ въ Москву осенью (1855 года) — пишетъ Кудрявцевъ,— онъ поразилъ всхъ своею необыкновенною возбужденностью. Онъ самъ постоянно былъ занятъ одною заботою говорилъ мажь всмъ о необходимости работать дятельно для польза общей.’ Очевидно, Грановскій какъ бы говорить этимъ, что время работа только наступало, что до того времени и онъ самъ и все окружавшее его, ждало этого времени и готовилось къ труду. Но Грановскій не ограничился однимъ общимъ мстомъ, лично для него идея работа облеклась уже въ плоть, онъ имлъ цлую программу труда, которая, говоритъ Кудрявцевъ, занимала его съ давнихъ поръ, но только въ 1855 году ему показалось, что эта программа наконецъ можетъ быть приведена въ исполненіе. Грановскій ршился въ 1855 году предпринять періодическое изданіе литературно-историческаго журнала, на первый разъ отъ 3 до 4 книжекъ въ годъ. О план этого предпріятія мы можемъ судить только по немногимъ словамъ того же Кудрявцева. ‘Это изданіе, говоритъ онъ, должно было обнять въ себ современное движеніе не только исторической науки въ обширномъ смысл, но также литературы и политики’. Самъ Грановскій бралъ на себя редакцію и дятельное участіе, онъ имлъ въ виду помстить тамъ цлый рядъ статей подъ названіемъ ‘Историческія письма’ и большое изслдованіе ‘Городъ’ въ трехъ его главныхъ моментахъ, въ древнемъ, средневковомъ и новомъ порядк вщцей. Второго октября ему читали окончательную редакцію программы, онъ ждалъ только облегченія отъ болзни, чтобы хать въ Петербургъ съ цлью испросить дозволеніе на изданіе новаго журнала, четвертаго октября его не было уже въ живыхъ.
Къ сожалнію, до сихъ поръ ничего не открыто изъ оставшихся бумагъ Грановскаго, на которыя намекаетъ Кудрявцевъ, Въ третьемъ том нашего журнала мы помстили ‘Записку’ и ‘Программу’ курса всеобщей исторіи, какъ предполагалъ Грановскій составить его. При новомъ изданіи его сочиненій помщена только одна новая статья: ‘Объ ослабленіи классическаго преподаванія въ гимназіяхъ и неизбжныхъ послдствіяхъ этой перемны’, мы отсылаемъ нашихъ читателей къ ‘Педагогической хроник’, гд будемъ имть случай остановиться подробне на идеяхъ Грановскаго о предмет, важность котораго не утратила до сихъ поръ своего значенія.
Сочиненія Грановскаго давно уже были раскуплены и сдлались библіографическою рдкостью, потому новое изданіе явилось кстати. мамъ говорили, что издатели предназначаютъ деньги, которыя выручатся отъ продажи новаго изданія для составленія капитала, а на проценты съ него предполагается устроить стипендію Грановскаго въ Московскомъ университет. Такая цль почти вмняла бы въ обязанность всмъ, кто желаетъ почтить память одного изъ лучшихъ людей нашего времени, содйствовать къ достиженію цли издателей, притомъ такое содйствіе будетъ соединено съ пріобртеніемъ собранія произведеній, которыя по вншней отдлк слова, по ясности, опредленности и сил мысли, по честности убжденій останутся всегда замчательнымъ памятникомъ нашей исторической литературы Грановскій не былъ ученымъ въ узкомъ значеніи этого слова, онъ писалъ и говорилъ для того, чтобы понимали то, что онъ пишетъ и говоритъ, чтобъ быть ученымъ въ самомъ присяжномъ смысл этого слова, ему недоставало не знаній, не начитанности, не критическаго взгляда, не обобщающихъ идей — всмъ этимъ онъ былъ богатъ, какъ нельзя боле, но ему недоставало аффектаціи, чопорности, презрнія ко всякому независвшему отъ него мннію, однимъ словомъ, всего того, что такъ часто одними выдается, а другими принимается за ученость.