‘Отечественныя Записки’, No 1, 1884
Сочинения Павла Якушкина. С потретом автора, его біографией…, Якушкин Павел Иванович, Год: 1884
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сочиненія Павла Якушкина. Съ потретомъ автора, его біографіей С. В. Максимова и товарищескими о немъ воспоминаніями. Спб. 1884 г.
Отдавая отчетъ о біографіи Щапова, мы привели извстный афоризмъ, гласящій, что жизнь отдльнаго человка можетъ быть не мене замчательна и поучительна, какъ жизнь цлаго народа. По поводу біографіи и вообще личности Якушкина намъ припоминается другой афоризмъ, утверждающій, что народы, не имющіе исторіи — счастливые народы. Счастіе, по остроумному замчанію Тургенева, все равно, что здоровье: если его не замчаешь, значитъ оно есть.
Съ этой точки зрнія, Якушкинъ былъ одинъ изъ самыхъ счастливыхъ людей, былъ той птичкой божіей, которая не знаетъ ни заботы, ни труда, хлопотливо не свиваетъ долговчнаго гнзда. Къ ‘сочиненіямъ.’ Якушкина очень кстати приложены ‘воспоминанія’ о немъ людей (ровно дюжины, но счету), лично и хорошо знавшихъ его, и относительно этого пункта вс характеристики свидтельствуютъ одно и тоже. Г. Максимовъ говоритъ, напримръ, объ Якушкин, что ‘завтнаго не было у него ничего, начиная съ презрннаго металла (какой для него больше, чмъ для кого-либо былъ дйствительно презрннымъ) и кончая умственными пріобртеніями, которыми онъ также длился безъ всякаго разбора. О денежныхъ вознагражденіяхъ за печатный трудъ онъ не условливался, довольствовался тмъ, что дадутъ, никогда не жаловался и не стовалъ. Цнилъ деньги и просилъ ихъ понемножку, когда были крпко нужны: сквозили сапоги и промокали ноги, сползала съ головы шапка, слзала съ плечъ свитка, да и объ этомъ надо было ему напомнить и кому-нибудь похлопотать. Хорошо вознаграждаемый изрдка литературнымъ гонораромъ, онъ, любя угощаться, любилъ угощать, владлъ замчательною способностью терять деньги и въ особенности удлять уцлвшія тому, кто въ нихъ нуждался’ (XXVIII). Совершенно въ такомъ же дух говорятъ о человческой личности Якушкина почти вс остальныя его ‘товарищи’.
Г. Курочкинъ отзывается объ Якушкин, какъ о человк, ‘до-нельзя помадномъ и уживчивомъ’ (XXXVI). У г. Минаева одна мысль о покойномъ писател-товарищ ‘вызываетъ невольную добродушную улыбку, и на душ становится какъ-то веселе’. Г. Лсковъ заявляетъ, что доброта и простота Якушкина выражалась ‘всего боле въ высочайшей и, можетъ быть, наисовершеннйшей форм самаго прекраснаго и плнительнаго, трогательнаго незлобія. Враговъ у него буквально не было’ (LVIII). И такъ дале. Только г. Боборыкинъ, джентльмэнство и европеизмъ котораго, разумется, оскорблялось немытою и нечесанною фигурою Якушкина, брезгливо замчаетъ: ‘частенько П. И. длался томителенъ… Разумется, и повторялся’.
Типъ, какъ видитъ читатель, часто встрчающійся въ русской жизни. Это извстный типъ ‘души-человка’, у котораго и сердце, и кошелекъ всегда на распашку, типъ, если угодно весьма симпатичный съ житейской точки зрнія, но общественное значеніе котораго представляетъ вопросъ. Одинъ изъ товарищей Якушкина, г. Португаловъ, вмняетъ ему въ заслугу и даже въ ‘подвигъ’ полную неспособность Якушкина къ сознательному и настойчивому дланію себ такъ называемой ‘карьеры’, которую, по его мннію, очень легко у насъ сдлать каждому ‘при извстномъ отношеніи къ окружающимъ условіямъ и къ существующему строю’. ‘Но, продолжаетъ г. Португаловъ:— несравненно трудне стать въ противорчіе съ этимъ строемъ, не искать мірскихъ благъ, какъ вознагражденія за ‘извстныя’ заслуги, отршиться отъ принятыхъ формъ общественнаго положенія и искать удовлетворенія своей души въ чемъ-то иномъ. Всю жизнь оставаться честнымъ человкомъ и не увлекаться страстью къ нажив, не эксплуатировать чужого труда и проводить въ жизнь опредленные и извстные принципы при извстномъ стро — это положительно подвигъ, тмъ боле, что со всхъ сторонъ соблазнъ и даже поощреніе идти инымъ путемъ’ (ХСІІ).
Указанія г. Португалова совершенно врны съ фактической стороны, и мы не ихъ оспариваемъ. Мы не видимъ только въ добродушіи Якушкина того ‘проведенія въ жизнь опредленныхъ принциповъ’, которое усматриваетъ г. Португаловъ. Въ томъ именно и состоитъ отличительная черта Якушкина, насколько намъ удалось понять его личность, что онъ мене всего былъ человкомъ принципа. Это былъ воплощенная непосредственность, человкъ лишенный всякой власти надъ собою, жившій исключительно инстинктомъ. Эти инстинкты были честны, чисты, по крайней мр безвредны въ общественномъ смысл, но и только. О подвиг, о принципахъ, о сознательномъ проведеніи ихъ тутъ и рчи бить не можетъ.
Конечно, очень хорошо и для самаго дла полезно, если человкъ руководствуется въ своихъ дйствіяхъ нетолько принципами, но и органическими желаніями своими. Такому человку нтъ надобности ломать себя, тратить время и силы на борьбу съ собою, пришпориваться и подбодряться. Но и это положеніе справедливо только въ отвлеченномъ смысл и неумстно въ данномъ случа. Писемскій былъ очень правъ, говоря объ Якушкин какъ о человк, который ‘ни въ чемъ отъ міра не прочь и за міръ не челобитчикъ’. Въ этомъ обстоятельств источникъ и сильныхъ, и слабыхъ сторонъ Якушкина. За отсутствіемъ какой бы то ни было силы и самостоятельности въ своемъ характер, Якушкинъ могъ идти только съ ‘міромъ’ и за ‘міромъ’, т. е. за теченіемъ, нетолько не протестуя противъ этого теченія, но и не подозрвая самой возможности протеста. Къ хамеліонству онъ былъ не способенъ, но не способенъ былъ и къ критик идей и людей, къ выбору между ними, сознательному къ нимъ отношенію. Г. Лсковъ сообщаетъ, напримръ, что Якушкинъ ‘съ одинаковымъ спокойствіемъ и искренностью появлялся и въ редакціи ‘Отечественныхъ Записокъ’, гд около покойнаго Дудышкина сгруппировались постепеновцы и въ ‘Современник’ ‘гд бодрствовали и (Такъ г. Лскову угодно называть нашихъ тогдашнихъ консерваторовъ и прогрессистовъ). Смшно и до послдней степени несправедливо было бы говорить тутъ о какомъ-нибудь ренегатств. Нтъ, это было безволіемъ слабой души, это было выраженіемъ того добродушія, на взглядъ котораго вс люди — отличнйшій народъ. При полномъ равнодушіи къ какимъ бы то ни было идеямъ нетрудно сохранять самую широкую терпимость. О чемъ хлопотать, на что озлобляться, изъ-за чего ссориться? Перемелется, мука будетъ, и всякое дло можно разсудить по ‘душ’.
Все это черты добраго малаго, душевнаго и безхитростнаго человка, но отнюдь не серьёзнаго общественнаго дятеля. ‘Мужчина долженъ быть свирпъ’, гласитъ (по свидтельству Тургенева) какая то испанская пословица и немного перефразировавъ ее, мы, пожалуй, сможемъ установить т требованія, которыя предъявляются современною жизнью каждому человку, претендующему на общественную роль. Строгость къ себ и строгость къ другимъ: упорство въ труд, выдержка и послдовательность въ стремленіяхъ: отчетливое пониманіе конечной цли своихъ усилій, независимость мысли, независимость дйствій, независимость самого положенія — вотъ, вкратц, необходимыя условія, которымъ долженъ удовлетворять всякій общественный дятель. Ничего подобнаго у Якушкина и въ помин не было. Онъ жилъ день за день нетолько въ матеріальномъ, но и во всхъ другихъ отношеніяхъ. Самые загулы Якушкина, которымъ не было ни числа, ни мры, носили все тотъ же характеръ добродушной распущенности. Щедринскій Очищенный говорилъ: ‘вы думаете запой — отъ чего онъ происходитъ? Конечно, тутъ и неглежировка роль играетъ: неглежируетъ собой человкъ, неглежируетъ, ну, и запуститъ себя. А то вдь бываетъ тоже и отъ ‘пониманія’. Если запои Щапова происходили почти исключительно отъ ‘пониманія’, то запои Якушкина были дломъ одной ‘неглежировки’. Недоконченная работа?— ‘Поспется’! Расшатанное здоровье?— ‘Поправится’! Отсутствіе средствъ?— ‘Живы будемъ, сыты будемъ’! Словомъ —
И пить будемъ, и гулять будемъ,
А смерть придетъ, умирать будемъ,
какъ гласитъ псенка, которую недаромъ особенно любилъ распвать Якушкинъ, по показанію его друзей. Все это можетъ быть и ‘симпатично’, но легкомысленно и не серьёзно до послдней степени.
Обращаясь къ вопросу о томъ, что совершено Якушкинымъ, въ чемъ заключаются его общественныя заслуги, намъ, къ сожалнію, опять приходится противорчить друзьямъ — панегиристамъ покойнаго писателя. Г. Максимовъ, напримръ, говоритъ: ‘Написалъ собственно Якушкинъ немного, хотя сдлалъ несравненно больше того, о чемъ усплъ и съумлъ разсказать, судя но тмъ свдніямъ и знаніямъ, въ какихъ намъ сотни разъ приходилось убждаться лично. Онъ положительно былъ одинъ изъ серьёзныхъ знатоковъ народныхъ обычаевъ, быта и въ особенности характера. Преслдуя главную цль: собираніе псенъ, онъ изучилъ этотъ вопросъ до тонкости и въ погон за любимымъ дломъ, мимоходомъ слдя за остальными народными чертами, усвоилъ ихъ въ такомъ множеств, что возбуждалъ уваженіе. Можетъ быть эта отрывочность свдній и мшала ему остановиться на цльныхъ трактатахъ и спеціально ихъ разработывать. Вроятно оттого и литературныя работы его представляютъ коротенькія замтки, всегда сгруппированныя около его личныхъ похожденій, по вызову той или другой задачи’ (XXV). Съ своей стороны г. Португаловъ утверждаетъ: ‘Павелъ Ивановичъ первый понялъ необходимость узнать, что желаетъ собственно народъ самъ и что желаютъ за него другіе. Въ этомъ вся его заслуга. Онъ, какъ Колумбъ, первый открывшій Америку — первый проложилъ путь въ народъ для тщательнаго его изученія и ознакомленія съ его завтными думами. Въ этомъ отношеніи пальма первенства безспорно принадлежитъ ему, и онъ по праву можетъ считаться родоначальникомъ настоящихъ народниковъ’ (XCIV).
Это нужно разсмотрть. Почему Якушкинъ ‘можетъ считаться родоначальникомъ настоящихъ народниковъ’? Потому ли, что онъ первый заинтересовался изученіемъ бытовой стороны жизни народа? Но сами же его друзья упоминаютъ о томъ, что свои изслдованія Якушкинъ производилъ по порученію другихъ лицъ — Киревскаго, Погодина и проч.— которые, стало быть, интересовались народомъ независимо отъ Якушкина и пораньше его. Но Якушкинъ, говорятъ намъ, первый употребилъ столь оригинальный пріемъ — переодлся въ зипунъ, смазные сапоги и съ коробкомъ за плечами отправился бродить по деревнямъ. Если это заслуга, то довольно скромная, и опять-таки сомнительно, чтобы и въ этомъ отношеніи пальма первенства принадлежала Якушкину. Еще у Тургенева въ ‘Запискахъ Охотника’ (‘Однодворецъ Овсянниковъ’) фигурируетъ какой-то помщикъ-народолюбецъ, одтый въ поддевку и въ т же знаменитые смазные сапоги. А Хомяковъ, который даже за-границею не снималъ своего ‘русскаго’ платья? Намъ возразятъ, что Хомяковъ и вообще славянофилы подвергали себя этому переодванью не ради практическихъ цлей сближенія съ народомъ, а ради аффишированья своихъ основныхъ идей, тогда какъ Якушкинъ переодвался лишь для того, чтобы внушить народу довріе къ себ. Но, во-первыхъ, народъ сейчасъ же узнавалъ въ немъ ‘барина’. Г. Лейкинъ свидтельствуетъ, напримръ, что ему ‘часто приходилось слышать объ Якушкин отъ простого народа такой отзывъ: ‘баринъ, но порченный… не совсмъ онъ въ порядк въ мысляхъ… А хорошій, добрый баринъ’ (LXIX). Во-вторыхъ, Якушкинъ и въ Петербург щеголялъ все въ томъ же зипун или въ той же свитк, являлся въ этомъ костюм и въ редакціи, и въ общество, и даже въ аристократическія сферы, какъ, напримръ, къ графу Строганову. Длалъ онъ это, конечно, безъ всякой задней мысли, безъ желанія порисоваться, а просто потому, что такъ было для него удобне. Никакого тутъ позора нтъ, но нтъ никакого и подвига, очевидно. Положимъ, и въ Петербург Якушкинъ братался и водился съ народомъ, но… но пусть лучше скажетъ объ этомъ наивнйшій, а потому самому и правдивйшій изъ друзей Якушкина — тотъ же г. Лейкинъ: ‘Были у Якушкина добрые пріятели и среди простого народа, по большей части среди буфетчиковъ въ трактирахъ или приказчиковъ въ винныхъ погребахъ’ (LXIX). Читатель понимаетъ, что эта дружба, это ‘сліяніе’ съ народомъ обусловливались вовсе не цлями ‘ознакомленія съ завтными думами народа’, какъ пышно выражается г. Португаловъ, а объяснялось гораздо проще.
Вс друзья Якушкина единогласно говорятъ, что онъ вообще не былъ человкомъ ‘политики’ ни въ обширномъ, общественномъ, ни въ узкомъ, житейскомъ смысл этого слова. Мы идемъ дальше, говоримъ больше. У Якушкина нетолько не было никакихъ политическихъ идей (опять-таки припомните Щапова, котораго сгубила, по мннію его біографа, политика), но и никакой системы изученія народа, потому что нельзя же вдь чисто вншній пріемъ переодванья называть системой. Онъ ‘наблюдалъ’, т. е. бродилъ, балагурилъ, глазлъ, записывалъ ‘кое-что’ — и только. Такъ какъ эти странствія его продолжались цлые годы, то, конечно, онъ пріобрлъ, даже помимо своей воли, то знаніе ‘народныхъ обычаевъ, быта и въ особенности характера’, которое г. Максимовъ вмняетъ ему въ огромную заслугу. Но это знаніе такъ и осталось въ Якушкин сырымъ, непереработаннымъ матеріаломъ, и Якушкинъ не систематизировалъ, не упорядочилъ его, потому что для такой систематизаціи нужна была хоть какая-нибудь теорія, каковой у Якушкина никогда не бывало.
Мы считаемъ лишнимъ останавливаться на разбор произведеній Якушкина. Дло изученія народа сдлало, со времени Якушкина, такіе успхи, мы имемъ теперь въ своемъ распоряженіи такую массу тонкихъ наблюденій, обобщенныхъ и освщенныхъ фактовъ, добросовстныхъ изслдованій, что произведенія Якушкина могутъ имть въ нашихъ глазахъ значеніе историческаго матеріала, не боле того. Въ своихъ работахъ Якушкинъ обнаружилъ и извстный талантъ, и наблюдательность, и знаніе народной жизни. Все это даетъ ему право на довольно видное мсто въ ряду — именно только въ ряду, а не во глав нашихъ современныхъ народниковъ.