А. М. Скабичевский
А. М. Скабичевский
<Сочинения А. Скабичевского>
В 2 т. Т. 1.-940 с. СПб., 1903. Стб. 210-213
<Сочинения А. Скабичевского>
В 2 т. Т. 1.-940 с. СПб., 1903. Стб. 210-213
ПРИМЕЧАНИЯ
(Сочинения А. Скабичевского), Скабичевский Александр Михайлович, Год: 1903
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Карамзин: pro et contra / Сост., вступ. ст. Л. А. Сапченко. — СПб.: РХГА, 2006.
Для общества, при его крайней дикости было немаловажным прогрессом уже и то, что оно после высокопарно-громких од, поэм и трагедий с завываниями, настраивавшими сердца читателей постоянно на патриотически-торжественный лад, начало зачитываться еще при Екатерине переводными романами Ричардсона, Клариссой14, Памелой и Грандисоном, чувствительным путешествием Стерна15 и сентиментальными сочинениями Бакюляр Арно,16 вместе с этим на театре начали появляться мещанские чувствительные драмы. Все эти теперь давно забытые произведения читались когда-то с таким же страстным увлечением, с каким ныне читаются романы Шпильгагена17. Молодые люди и барышни начали бредить Элоизами18, Памелами,19 называть друг друга Агатонами20, Эльвирами21 и пр. Жизнь начала делиться на две противоположные половины: на скучную, обыденную прозу, к которой начали относить всю будничную практику жизни, и божественную поэзию, заключавшуюся в сладкой чувствительности, таинственной симпатии сердец и мечтательном упоении природой. Проливать умилительные слезы на благоухающий букет цветов, глядя на закат солнца, или бродить по берегу пруда, в котором утопилась бедная Лиза, и рыдать о ее злосчастной судьбе считалось в то время таким же прогрессом, каким в настоящее время считается делать ботанические экскурсии или устраивать женский труд, и как ни приторна, как ни искусственна кажется нам сентиментальность современников Карамзина, в свое время она было прогрессом: молодые люди, занимавшиеся умилительными воздыханиями, заливавшиеся беспрестанно слезами и сажавшие цветы на гроб своего друга Агатона или возлюбленной Батильды, были во всяком случае и гуманнее, и развитее тех юношей предшествовавшего поколения, которые, едва научившись подписывать фамилии, из-под ферулы дьячка или темного выходца из Франции записывались в полк и делались развратными петиметрами в свете и рабски приниженными исполнителями по службе. Сентиментальность послужила первым зародышем романтического движения в нашем обществе. В ней вы видите, с одной стороны, дуализм, основанный уже не на теологической догматике средних веков, требующей мрачного, аскетического подавления страстей, а, напротив того, на признании высшим нравственным идеалом свободных влечений сердца, с другой стороны, мы видим здесь первое развитие того индивидуализма, который составляет один из существенных элементов романтизма.
Представителем этой фазы развития нашего общества является Карамзин, и в нем мы видим вполне дитя своего времени. Напрасно станете вы искать в нем каких-либо зрелых и последовательных политических или философских убеждений. Вы найдете у него во всех этих отношениях одну только сентиментальную риторику, в которой вас поразит эклектический оптимизм, оправдывающий всевозможные формы общественного и политического быта, лишь бы только они основывались на добрых нравах, к этому ко всему приправлено искание мудрой умеренности и золотой середины, и все это вдобавок разукрашено узким квасным патриотизмом и консерватизмом того трусливого свойства, который готов сочувствовать всевозможным реформам, но, за недостатком просвещения, не находит возможности в немедленном их осуществлении и потому желает отложить их в долгий ящик. Такой бесхарактерный эклектизм не был личной принадлежностью Карамзина. Вспомним, что Карамзин получил образование в кружке Новикова22, в котором сомневались еще, что земля ходит вокруг солнца, отсутствие каких-либо последовательных и систематических убеждений было не его только личным недостатком, а общей характеристической чертой его века, и Карамзин не понимал того, чего не понимало большинство его современников. Но совершенно в ином виде представляется он вам, если вы, откинувши в сторону все его политические взгляды, посмотрите на него, как на моралиста. Здесь перед вами откроется светлая сторона его деятельности, и вы увидите в нем прогрессиста, имевшего немаловажное значение в свое время. Он первый, вопреки средневековой догматике, начал проповедовать и свободу страстей, и право человека на земное счастье. В этом отношении ‘Разговор о счастии’ (1797 г.) составляет эпоху в развитии нашей мысли. В этом сочинении впервые провозглашается, что всякий человек имеет право на счастье, счастье же заключается в тех удовольствиях, которые доставляют нам страсти, дарованные нам природой для наслаждения жизнью, что страсти губительны только тогда, когда они выходят из своих границ, на этом основании нравственная обязанность наша заключается не в подавлении страстей, а в наслаждении ими в данных границах, для чего нам дан рассудок. Как бы ни казались нам эти мысли детскими, но в свое время они были такой неслыханной ересью, что возбудили протест со стороны средневековой догматики, и в одном из журналов того времени, ‘Ипокрене’, появился в 1799 г. пасквиль на Карамзина, в котором пасквилист обращается к своему другу с таким противопоставлением догматической морали против морали Карамзина:
Не мнишь даны чтоб чувства были
На то, чтоб все их услаждать,
И разума лучи служили,
Чтоб наслажденья избирать,
Не выдал странную чудесность,
Приведши страсти в равновесность,
К блаженству с буйством их идти:
Но ты, всю цену истин зная,
Твердишь, что, страсти побеждая,
К блаженству путь легко найти.
Не мнишь, чтоб жить в союзе тесном
Нам нужно было со страстьми,
Что в мире нравственном, телесном
Без них и жить нельзя с людьми,
Но знаешь, что зверям подобен,
Кто сладострастен, скуп и злобен,
Коль равновесны страсти в нем.
Но если страсти утишились,
Молчат, не действуют, сокрылись,
Тот схож со ангелом во всем {*}.
{* См. ‘История русской словесности’ А. Галахова, т. II, где этот пасквиль приведен вполне.}
Но поход против догматической морали стоил Карамзину не одних только литературных нападок. Против него писались в то же время и доносы, в которых сочинения его выставлялись ‘исполненными вольнодумческого якобинского яда, в которых явно проповедуется безбожие и безначалие’23 и пр.
Рядом с пропагандой свободы страстей Карамзин проводит в литературе идеи Руссо, суживая их настолько, насколько они были по силам пониманию, как его личному, так и всего общества. В нападках Руссо на современную цивилизацию, в его прославлении простого, естественного, сельского быта и в убеждении людей возвратиться в лоно природы к первобытному состоянию, — под формой парадоксов скрывается пропаганда чисто демократического свойства, этот демократизм Руссо был конечно сверх понимания Карамзина и его современников. Они приняли парадоксы его за чистую монету, и оттуда явился этот пресловутый пастушеский идеал удаления от суетного света и тихого счастья с милой подругой под соломенной кровлей, возле журчащего ручейка. <...>
Впервые: Сочинения А. Скабичевского: В 2 т. Т. 1. СПб., 1903. С. 210—213. Печатается по этому изданию.
Скабичевский Александр Михайлович (1838—1910) — литературный критик. Принадлежал к народническому направлению, сотрудничал в ‘Отечественных записках’, затем в ‘Русском богатстве’. ‘Скабичевский во всю ширь применил критическую народническую методологию ко всей тогдашней русской литературе, откликнувшись на самые разнообразные ее явления’ (Кулешов В. И. История русской критики. М., 1984. С. 360).
Во второй половине XIX столетия Карамзин продолжал оставаться актуальным явлением литературной и общественно-культурной жизни. Карамзинская традиция (т. е. затронутые им темы, проблемы, выявленные им конфликты, созданные им сюжеты и характеры, разработанные им жанры, выработанный им стиль) продолжала привлекать внимание писателей и критиков. Ее присутствие в творчестве того или иного писателя расценивалось в большинстве случаев как факт безусловно отрицательный, свидетельствующий об отсталости и бездарности автора.
От внимания критики не ушло то, что влияние Карамзина на многих его современников было не только очевидным, но порою даже тотальным.
В своем исследовании ‘Наш исторический роман’ Скабичевский говорит о подобном случае с Лажечниковым, в первых литературных опытах которого видно сильное подчинение влиянию Карамзина, ‘доходившее до такой степени, что издавши свою книжку, автор и сам устыдился незрелости и несамостоятельности своих трудов, как он говорит об этом в своей автобиографии: ‘к сожалению, увлеченный сентиментальным направлением тогдашней литературы, которой заманчивые образцы видны в ‘Бедной Лизе’ и ‘Наталье, боярской дочери’, он стал писать в этом роде повести, стишки и рассуждения. Впоследствии времени он издал эти незрелые произведения в одной книжке, под названием ‘Первые опыты в прозе и в стихах’, но увидев их в печати и устыдясь их, вскоре поспешил истребить все экземпляры этого издания» (Северный вестник. 1886. No 5. С. 124). Критик пересказывает повесть Лажечникова ‘Малиновка’, чтобы показать, ‘до какого рабского подражания Карамзину доходил в это время Лажечников’. В этом же контексте упоминается Загоскин, находившийся под воздействием ‘Натальи, боярской дочери’.
В то же время для русской литературной общественности второй половины XIX столетия Карамзин — прежде всего историк, а не беллетрист. Восприятие Карамзина главным образом как историка привело к тому, что его повести стали рассматриваться с точки зрения историзма и, не подтверждая этого качества, получали весьма низкую оценку: ‘…к сожалению, исторические повести … Карамзина … показывают только нам, до какой степени люди того времени были чужды какого бы то ни было чутья исторической действительности’, — писал Скабичевский.
Вместе с тем и критики, и исследователи говорят о громадном скачке, сделанном русской исторической литературой в течение 20-х годов. ‘Скачок этот особенно виден на таких второстепенных талантах, каковы были Нарежный и Лажечников, — пишет Скабичевский. — между их молодыми произведениями и писанными в зрелом возрасте лежит непроходимая пропасть и замечательно при этом, что подобным переворотом эти второстепенные писатели отнюдь не обязаны какому-либо влиянию первостепенных талантов: мы видим, по крайней мере, что в течение 20-х годов первостепенные таланты (Жуковский, Пушкин) занимались исключительно стихами. Повествовательная литература была, по-видимому, в полном пренебрежении, и вдруг к концу 20-х годов она делает небывалые успехи, причем самые маленькие беллетристы сразу делаются неузнаваемыми’ (Скабичевский А. Наш исторический роман. С. 127). Есть все основания предположить, что своими успехами историческая проза 30-х годов обязана во многом ‘Истории государства Российского’ Карамзина.
С другой стороны, обращаясь к историческому жанру в творчестве Пушкина, Скабичевский подчеркивает освобождение Пушкина от карамзинских сюжетов и образов: ‘Пушкин <...> обратился к истории уже в первой половине 20-х годов, живши в селе Михайловском. В то время был еще под сильным влиянием Карамзина, сказавшимся в его драме ‘Борис Годунов’. Но во второй половине 20-х годов он совершенно [освободился] от этого влияния до такой степени, что в 1830 году, в своей ‘Летописи села Горюхина’ {Правильно: ‘История села Горюхина’.}, он пародирует высокопарный язык и некоторые даже взгляды Карамзина, представляя их в самом комическом виде’ (Северный вестник. 1886. No 1. С. 73).
В своих более поздних работах, в лекционных курсах Скабичевский несколько изменил оценку роли Карамзина в истории русской литературы. Критик отмечает прогрессивное значение повестей Карамзина: ‘Он первый, вопреки средневековой догматике, начал проповедовать и свободу страстей и право человека на земное счастье’.
14 Ричардсон Сэмюэл (1689—1761) — английский писатель, создатель семейно-бытового романа. Роман ‘Памела, или Вознагражденная добродетель’ повествует о возвышении человека из ‘низов’. Теме денег посвящен психологический роман ‘Кларисса’ (1747—1748). Образ положительного героя Ричардсон попытался создать в ‘Истории сэра Чарльза Грандисона’ (1754). В отличие от сентименталистов для Ричардсона характерны рассудочность и недоверие к чувствам.
15 Лоренс Стерн (см. прим. 4 на с. 876) был также автором романов ‘Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена (1760—1767) и ‘Сентиментальное путешествие по Франции и Италии’ (1768).
16 Бакюляр Арно Ф. Т.-М. де (1718—1805) — французский писатель.
17 Шпильгаген Фридрих (1829—1911) — немецкий писатель, автор социально-политических романов (прежде всего ‘Один в поле не воин’), популярных в России среди народников.
18 Персонаж романа Руссо ‘Юлия, или Новая Элоиза’ (1761).
19 Героиня романа С. Ричардсона ‘Памела, или Вознагражденная добродетель’.
20 Персонаж романа К. М. Виланда ‘История Агатона’ (1766).
21 Эльвира — героиня повести Н. М. Карамзина ‘Сиерра-Морена’.
22 Новиков Николай Иванович (1744—1813) — русский просветитель, писатель, издатель сатирических журналов.
23 Имеется в виду письмо попечителя Московского университета П. И. Голенищева-Кутузова министру народного просвещения гр. Разумовскому 1810 г. (см. наст. изд., с. 491—492).