‘Многоуважаемый Иван Алексеевич!
Андрей Соболь
Примечания:
Примечания:
‘Снято Овсянико-Куликовским по просьбе Бунина’,, Хлавна Саломея, Год: 1998
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Публикуется по приложению ‘Окна’ к газете ‘Вести’ (Израиль) от 08.10.1998 г.
Много лет хранятся у меня газетные гранки ‘Открытого письма’ Андрея Соболя к И. А. Бунину. Сбоку, рукой Соболя, приписано: ‘Статья была снята с набора покойным Овс.-Куликовким по просьбе И.А. Бунина’. Внизу: ‘Одесса, 9 ноября’. Уточняю: 1919 года. Тогда ‘Южное Слово’ — газета, основанная в Одессе Добровольческой армией, выходила с ‘шапкой’: ‘При ближайшем участии академиков И. А. Бунина и Н. П. Кондакова’. Соболь же сотрудничал в другой одесской газете — ‘Современно Слово’.
Для Одессы ноябрь 1919 года был временем почти спокойным. Зыбкое спокойствие это давала одесситам власть ‘добровольцев’, сменивших большевиков. Провозглашенная Деникиным идея национального единства и возрождения обнадеживала, хотя с осени в Одессе возникли трудности с дровами и водой. Вспыхивали эпидемии, вокруг на фронтах продолжала литься кровь, а ужасы киевских, харьковских, конотопских погромов заставляли сжиматься сердца. Одесские газеты писали:
‘Страшно — не за киевских евреев <,…>, Страшно за грядущую Россию, которую мучительно любит не только Шульгин и не только дробители еврейских черепов.
В Москве — Ленин, в Петрограде — Зиновьев, в Киеве — Шульгин. Несчастная Россия.<,…>,'[1]
Повсеместно в одесской печати, а это не менее полутора десятка газет разного толка, была осуждена провокационная роль Шульгина. Даже самые черные националисты старались вести себя пристойно. Всем казалось, что впереди — Россия. Обновленная, очищенная от крови и грязных страстей, выстраданная всеми Русь…
Проживавший в 1919 году в Одессе И.А. Бунин относился к погромам с глубоким возмущением. Об этом говорят его короткие записи.
‘Окаянные дни’, 14 мая: ‘<,…>, В Николаеве зверский еврейский погром… Елизаветград от темных масс пострадал страшно… В Жмеринке идет еврейский погром, как и был погром в Знаменке…
Это называется, по Блокам, ‘народ объят музыкой революции — слушайте, слушайте музыку революции!'[2]
А за месяц до этого — 19 ноября: ‘Вечером с проф. Лазурским был в синагоге. Так все жутко и гадко вокруг, что тянет в церкви, в эти последние убежища, еще на залитые потопом грязи, зверства’.[3]
В октябре 1919 года И. А. Бунин выступил в газете ‘Южное Слово’. Он писал: ‘Опять еврейские погромы. До революции они были редким, исключительным явлением. За последние два года они стали явлением действительно бытовым, чуть ли не ежедневным. Это нестерпимо. Жить в вечной зависимости от гнева и милости разнузданного человека-зверя, человека-скота, жить в вечном страхе за свой приют, за свою честь, за свою собственную жизнь и за честь и жизнь своих родных, близких. Жить в атмосфере вечно висящей в воздухе смертельной беды, кровной обиды, ограбления, погибать без защиты, без вины, по прихоти негодяя, разбойника — это несказанный ужас, это мы все — уже третий год переживающие ‘великую русскую революцию’, — должны хорошо понимать теперь. И наш общий долг без конца восставать против этого, — без конца говорить то, что известно каждому мало-мальски здравому человеку и что все-таки нуждается в постоянном напоминании. Да, пора одуматься подстрекателям на убийство и справа и слева, революционерам и русским и еврейским, всем тем, кто уже так давно, не договаривая и договаривая, призывает к вражде, ко злобе, ко всякого рода схваткам, приглашает ‘в борьбе обрести право свое’ или откровенно ревет на всех перекрестках: ‘смерть, смерть!’ — неустанно будя в народе зверя, натравливая человека на человека, класс на класс, выкидывая всяческие красные знамена или черные хоругви с изображением белых черепов <,…>,'[4]
Бунинские ‘Заметки’ появились в ‘Южном Слове’ 20 октября, а неделю спустя, 27-го, газета ‘Одесские Новости’ ‘обрадовала’ читателей выдержкой, перепечатанной из статьи выходившей в Ростове-на-Дону кадетской газеты ‘Свободная Речь’. ‘<,…>, Было бы хорошо, если бы национальное чувство не принимало слишком исключительного характера, но едва ли мы сумеем добиться этого’, — писал автор статьи Иван Наживин. И далее: ‘<,…>, Погром дела не решает, не может решить — надо общими силами придумать решение человеческое, более разумное, более целесообразное. И я <,…>, не вижу пока другого выхода, как признание евреев подданными иностранной державы и вытекающее отсюда, с одной стороны, освобождение их от всяких обязанностей по отношению к России, но с другой стороны, и ограничение их прав на вмешательство в русскую жизнь’.
‘Не следует думать, что этот гениальный в своей простоте проект <,…>, продукт личного творчества г. Наживина, — комментировала ‘откровения’ русского писателя газета, — это своего рода mot d’order,[5] данное теперь по всему лагерю ‘здорового национализма’.
Отклики на выступление И. Наживина не заставили себя ждать. Его осудили и социал-демократический ‘Южный Рабочий’, и либеральное ‘Современное Слово’, и даже сама ‘Свободная Речь’, в которой и были напечатаны наживинские высказывания, поспешила не согласиться с ними. Молчала только газета ‘Южное Слово’, молчал Бунин. Хотя от него, выступившего недавно со страстным осуждением погромов, скорее, чем от кого-либо, можно было ожидать отклика, но он молчал. Бунин предпочел ‘не заметить’, ‘не поверить’ в то, что Ив. Наживин, писатель, которому он симпатизировал и чьи позиции частично разделял, мог сказать такое. Более того, почти одновременно с газетной статьей Ив. Наживина в Ростове-на-Дону вышла его же монархическая книга ‘Что же нам делать?’. Сравнительно быстро оказалась она в Одессе у Бунина, и ‘Южное Слово’ поспешило дать на нее восторженный отклик.
‘Недавно вышедшая книжка <,…>, доказывает, что писатель из крестьян пришел к таким же выводам, как, например, И. А. Бунин’, — пишет рецензент В. Лазурский, сотрудник ‘Южного Слова’, и далее: ‘… необъятная и невежественная Россия стала опытным полем, на котором из посеянного социализма выросла тирания…Теперь затосковавшая и обнищавшая интеллигенция, ужаснувшись той бездны падения, в которую низвергли страну большевики, заговорила тайком о необходимости Бога в нравственных понятиях, хозяина в государстве… Пора уже вместе с такими писателями, как Ив. Бунин и Ив. Наживин, честно и открыто сознаться, что в своей политической неопытности мы зарвались слишком вперед и наделали глупостей… Вместе со всем народом, очнувшись от дурмана, мы жаждем спасти родину и обновить ее вечными идеалами Бога, чести, самопожертвования’. [6]
Рецензия эта поставила как бы знак равенства между взглядами Бунина и Наживина. И после ее публикации, благодаря поставленному в рецензии ‘знаку равенства’, как Бунин ни пытался проигнорировать газетный опус Наживина, он принимал на себя и все наживинские воззрения. Это было непоправимой горестной ошибкой, которая тревожила Бунина и через многие годы. Появление на страницах газеты пресловутой рецензии явилось как бы ‘точкой отсчета’. Началом нелегкой полемики Бунина с представителями прессы. Полемики, в которую попытался вмешаться и писатель — Андрей Соболь, что, однако, И. А. Бунин предупредил, обратившись с просьбой (кстати, это было ему совершенно несвойственно) к Д. Н. Овсянико-Куликовскому — человеку. Незадолго до этого вышедшему из ‘Южного Слова’ и создавшего свою самостоятельную газету. Те, кто хоть в какой-то мере представляет себе самолюбивый характер И.А. Бунина, согласятся, что пойти на такое ему было далеко не просто. Впрочем, отсутствие Соболя в полемике ничего не изменило. Одесские оппоненты Бунина оказались ‘твердым орешком’, хотя, по свидетельству В.Н. Буниной, ответы им звучали ‘зло и остроумно’.
Если письмо Соболя так и не увидело свет, то следы конфликта Бунина с периодической печатью можно и сегодня отыскать без труда.
‘…Это противостояние началось еще в Одессе в 1919 году, где Бунин выступал в ‘южном Слове’ против своих оппонентов и ‘Современного Слова’ и ‘Одесских Новостей’, нападавших на Бунина после его лекции о русской революции, ‘Великий Дурман’, прочитанной дважды, 8 и 24 сентября 1919 г. (по старому стилю)’.
Приведенная цитата, как и последующие, взята мною из предисловия к вышедшей в 1997 г. книжки И. А. Бунина ‘Великий Дурман’. Можно было бы, конечно, воспользоваться другими, не ‘лежащими на поверхности’ источниками. Но, к сожалению, это ничего бы не изменило. От одного источника к другому не только переходят фактические ошибки, но и сами цитаты яснее не становятся. Они ничего не проясняют, а лишь запутывают суть бывшего конфликта и, говоря ‘вокруг да около’, вуалируют его.
Скажем, приведенную цитату О. Василевская (автор предисловия) взяла из парижского издания Ю. Мальцева. Тот же ссылается на Эдинбургский архив Бунина. Кажется, первоисточник — куда солидней! И все же указывается неверно не только дата лекции (8 и 24 сентября не по старому, а по новому стилю), но и ссылка на оппонентов и ‘Современного Слова’ не соответствует действительности. Такой газеты в сентябре, когда Буниным была прочтена лекция, просто не существовало. Она появилась лишь месяц спустя. В сентябре ее будущий создатель Д.Н. Овсянико-Куликовский редактировал ‘Южное Слово’, в котором 10 сентября была опубликована положительная рецензия на ‘Великий Дурман’. Говоря об успехе лекции, автор рецензии высказал сожаление, что узкие газетные рамки лишают его возможности подробно рассказать о И.А. Бунине, который ‘вновь вырастает во весь свой исполинский рост великого художника слова’.
А 14 сентября в той же газете за подписью Д. Н. Овсянико-Куликовского появилось сообщение, что:
‘Отдел пропаганды в ближайшие дни устраивает повторение лекции академика И.А. Бунина на тему : ‘Великий Дурман’, прошедшей в последнее воскресенье с необычайным успехом.
Лекция академика привлекла всеобщее внимание в обществе и печати.
Содержание лекции, как нам известно, будет значительно расширено Лектор предполагает внести в свою лекцию еще более обширный материал, долженствующий иллюстрировать основные положения И.А. Бунина’.
Что касается ‘Одесских Новостей’, то они действительно выступили с критикой лекций. В очередных ‘Заметках’ И. А. Бунин приводит слова П. Юшкевича: ‘Суждения Бунина сухие, желчные <,…>, К революции, уважаемый академик Бунин, нельзя подходить с мерилом и пониманием уголовного хроникера <,…>, Гегель говорил о разумности всего действительного <,…>, в российской революции есть свой разум, свой смысл <,…>,’.
‘О, многомудрый гегельянец, — парирует Бунин, — ведь и самое жестокое самодержавие, и чума и холера может чудесно уложиться в Гегеле, утверждая, что есть разум и смысл в дроблении помещичьих, купеческих-, офицерских черепов, можно, следуя логике, дойти до Бог знает каких выводов <,…>,’.[8]
Далее эта полемика не шла. Больше никаких критических отзывов лекция Бунина не вызвала. Впрочем, возможно, ссылка на лекцию, как на начало противостояния, не случайна (в одной из своих ‘Заметок’ Бунин повторяет ее). Она помогает завуалировать суть конфликта, пройти мимо него, как в свое время Бунин прошел мимо высказывания Ив. Наживина.
Следующая цитата опять-таки из ‘Великого Дурмана’:
‘…в 1919 г. в газете ‘Современное Слово’ (Василевский ошибочно называет ее в своей статье ‘Одесские Новости’) появилась резко неодобрительная рецензия на монархическую книгу Ив. Наживина ‘Что же нам делать?’ На страницах ‘Южного Слова’ Бунин выступил с резкой полемикой с рецензентом (Текстом это статьи редакция не располагает)’.[9]
Прежде всего обращаю внимание на слова, помещенные в скобки (‘Василевский ошибочно…’ и т.д.). Они подсказывают, что запись эта появилась в бунинской ‘Записной книжке’ не ранее апреля 1921 года, т.е. после публикации в парижской прессе статьи И. Василевского, упоминающего о конфликте Бунина с одесской прессой. Этим можно объяснить, что воспоминания Бунина уже не отличаются большой точностью, что и он, возможно, действительно забыл об острых нападках ‘Одесских Новостей’. Но, возможно, умышленно решил ‘обойтись’ ‘Современным Словом’, как пользующимся менее четкими и острыми формулировками. Могу только добавить, что запись в дневнике В.Н. Буниной, появившаяся в те самые ноябрьские дни, несколько противоречит приведенной цитате, поскольку говорит о полемике с Б. Мирским (‘Современное Слово’) и П. Юшкевичем (‘Од. Нов.’). Им-то как раз Бунин и отвечал ‘зло и остроумно’.[7]
Что же касается газеты ‘Современное Слово’, то в ней действительно появилась резко неодобрительная рецензия на книгу Наживина. Автор рецензии — И. Василевский (Не Буква) писал, что Ив. Наживин ‘<,…>, Во все времена и на всех позициях всегда оставался специалистом по ‘исповеди’, по подоплеке, по нутру, по этакой своеобразной российской искренности.
Другие еще только думают, что хорошо бы, мол, к околоточному надзирателю вернуться, лестно было бы всех евреев иностранцами объявить, приятно бы ‘Боже, царя храни’ хором, истово так спеть, — а Ив. Наживин уже тут как тут. Другие про себя еще опасливо думают, а Ив. Наживин возьмет, да вслух и громыхнет <,…>, И какая же дряблая, какая запуганная, сморщенная и воистину лысая душа нужна для того, чтобы и теперь, в эти переломные, в эти решающие дни звать нас снова всего только к скромности и покорности и к мохнатой шапке спасителя городового’.[10]
Бунина, кажется. Больше всего обидел эпитет ‘лысая душа’, и он не замедлил ответить на критику. Называя Наживина ‘талантливым и умным русским писателем’, ‘писателем редким’, И.А. Бунин возмущается, что ‘этого человека <,…>, начинают зло, грубо, самым непристойным образом травить <,…>, поносить его по левогазетному шаблону, называть его ‘лысой душой’ <,…>,.
‘Бог мой, что же это на самом деле! Уж и слова не смей пикнуть теперь! — пишет он. Нельзя же уж так мордовать Фому у него же в дому! Ну, думает Наживин, что его дому, насколько он знает и чувствует его, пристала конституционная монархия больше, чем социалистическая республика, — что за повесная беда такая? Ну, ходил он по московским соборам, где перед ним ‘развертывалась вся наша история’, где ему ‘перед лампадкой на гробнице Грозного царя мнилось, что душа России теплится еще под старыми сводами’, где он так кровно почувствовал прошлое нашего старого, пусть мрачного, путь темного, но родного дом, — неужели это уж такое страшное преступление и неужели эти чувства так несложны и укладываются так по-дурацки в формулу ‘влечение к Грозному’, как это кажется ‘Современному Слову’? Пусть этот наш дом общий, и все нации России равноправны в нем: есть же все-таки в его прошлом нечто и такое, что все-таки действует сильнее на прямых потомков его строителей, чем на человека другой строителей, чем на человека другой национальности’. Таков был вкратце его ответ.
Ну, а больное для всех ‘решение еврейского вопроса’? Неужели Бунин так и прошел мимо юдофобской выходки ‘талантливого русского писателя’? Неужели так ее и не коснулся? Нет, конечно, коснулся, правда по-своему, по-бунински, одной строчкой — и мимо, мимо…
‘…Можно соглашаться или не соглашаться с Наживиным <,…>, сожалеть, что он больше не социалист, не революционер, а конституционный монархист <,…>, пожать плечами, что он полагает, что следует объявить всех евреев иностранными подданными., — если только точно, что он полагает это <,…>,’. [11] Вот и все. Пожать плечами, и то, ‘если точно’…
В ответ на эти ‘Заметки’ и последовало ‘Открытое письмо’ Андрея Соболя. Познакомиться с ним сейчас — самое время.
Когда в ‘Свободной России’ появилась отныне знаменитая статья И. Наживина, <,…>, я лично совершенно спокойно прошел мимо это статьи. Она меня не поразила. Не задела, ибо очень просто скала мне о простом — о том, что еще один русский литератор не смог стать выше ходячего уличного мнения о еврейском кагале, о еврейской зловредности, что еще одного русского интеллигента ударила мутная волна, озлобила и поместила на одну доску с любым мещанином, для которого Шульгин образец государственного мыслителя, а Пуришкевич — пророк. <,…>,
Но когда на защиту Ивана Наживина встает Иван Бунин, когда Иван Бунин берет под свое покровительство Ивана Наживина, тогда уже нельзя, немыслимо пройти спокойно, тогда уже ум и душа в волнении и ждут ответа, хотя бы на один недоуменный вопрос:
— Кого защищает Иван Бунин? Писателя Наживина, будто ни за что ни про что оскорбляемого, или соратника своего по вопросам общественного характера, ничего общего не имеющего с литературой? <,…>,
Я не становлюсь в позу грозного инквизитора и не спрашиваю вас:
— Како веруешь?
Но я могу и вправе требовать от крупнейшего русского писателя Ивана Бунина более. чем кто-либо знающего, как надо осторожно обращаться со словом в сегодняшний темный и жутки день падения человеческой совести, крушения человеческой души, чтобы он говорил прямо и открыто.
Если к слову Бунина прислушиваются тысячи — нужно ли Ивану Алексеевичу Бунину, чтобы было тысячи мнений, и нужно ли, чтобы за этими мнениями последовали те или иные поступки? А они будут — первые и вторые, — в этом не сомневаюсь ни на минуту и только этим объясняется появление моего открытого письма к Вам. <,…>,
Я еврей. Как еврей я никогда не боялся метаморфоз, происходивших в происходящих с российскими, так называемыми прогрессивными писателями и общественными деятелями. <,…>,
Но я не только еврей, я и русский литератор, и когда виднейший русский писатель Иван Бунин, отвечая авторам статьи о Наживине, чья национальность ему известна, пишет: ‘Не смей ругать Фому в его дому’, — я хочу, я смею, и это мое право, спросить Ивана Алексеевича Бунина:
— Как же, Иван Алексеевич, вы прикажете быть мне, русскому писателю и еврею?
Одесса, 9-го ноября’.
Письмо, повторяю, напечатано не было. Но это не уберегло Бунина от резкой критики. Названная ‘Право-газетный шаблон’ небольшая критическая заметка появилась на страницах ‘Одесских Новостей’ день спустя — 10 ноября. Анализируя высказывания Бунина, газета делала вывод: ‘Одно из двух: или писатель выступает в защиту современной русской литературы, тогда почему один Наживин в роли подзащитного, или гражданин Бунин защищает гражданина Наживина по причине единомыслия и единодушия, тогда на лево-газетный шаблон приходится ответить шаблоном право-газетным. И разве нельзя его найти в скрытом намеке на превосходство ‘прямых потомков строителей России’ перед людьми другой национальности’ (читай еврейской)? Вот и готов шаблон’.
Вероятно, позиция прогрессивных одесских газет явилась для И. А. Бунина неожиданностью, не просто вызвавшей раздражение, а выбившей его несколько из колеи. Иначе трудно объяснить тон его ‘Заметок’ в ‘Южном Слове’ 12 (25) ноября.
‘Собаки лают, значит едем!’ — говорит восточная пословица.
Однако я знаю и такие тоже восточные стихи:
Саади спросили: ‘Куда ты так быстро бежишь?’
— Погоня за пьяным верблюдом! — ответил Саади.
‘Но ты-то чего же боишься? Ведь ты не верблюд!’
— Э, полно, мой милый, ты вовсе не знаешь базара:
Тут стоит лишь крикнуть: ‘Саади есть пьяный верблюд!’ —
И тотчас поверят, поверив же, тотчас убьют.
<,…>, Одесскому базару не удастся превратить меня в верблюда, но он уже старается над этим с редкой находчивостью <,…>,’.
Резкость бунинского тона вызвала не менее резкий ответ, незамедлительно проследовавший в ‘Одесских Новостях’.
‘Маленький человек в большом писателе!
Весь нахохлившись от высокомерия, с улыбкой презрения на устах, Ив. Бунин говорит о себе великие вещи в маленьких ‘заметках’.
‘Знаю, что не подобает мне связываться с базаром. В Одессе после моей лекции о русской революции, после двух, трех моих статей в газете начали дерзить мне’.
Несмотря на ‘Crimen laesae majestatis’,[12] августейший писатель удостаивает ‘базар’ кратковременной беседы о том: ‘что чувствую и думаю лично я в данный момент, я, Ив. Бунин, я, я, я…’
А вот что: ‘Я не правый и не левый, я был, есть и буду непреклонным врагом всего глупого, бесчестного, вредного, откуда бы оно ни исходило’.
Господи, ты создал ‘Человека’ по образу и подобию своему.
‘Я был, — в силу того, что прежде верил в людей немного больше. Чем теперь, — приверженцем республик, теперь же стал несколько сомневаться в них — не делайте, пожалуйста, страшных глаз на меня, ‘не запугаете’.
Вовсе не страшные, а больше глаза. Как! Значит и Вы, Ваше Величество, оставляясь непреклонным врагом всего глупого’, попивали республиканское винцо? Теперь вы прозрели. Теперь вы уверены, ‘что из русского ‘народовластия’ выйдет опять гнуснейшая и кровавейшая чепуха, — видали мы и видим это ‘народовластие’, показало оно себя.!’
Что же прикажете делать? Кому присягнуть? На кого молиться? Забудьте на минуту о себе, о Бунине, и подумайте о России. Скромно, без ссылок на ‘людей все-таки не совсем рядовых’, разберитесь , посоветуйте, помогите. Не зажимайте нос, когда проходите мимо народа. С ним ведь жить придется!.. Вы не ‘русофоб, не германофоб, не англофоб и не юдофоб, хотя…’ Все это очень хорошо. Но вы слишком большой бунинофил.[13] Это плохо!.. Особенно, когда, проливая слезы над Россией, вы все время озабочены мыслью, к лицу ли вам глубокий траур…’ [14]
Наконец большую жирную точку в этом споре поставил П. Юшкевич — одни из старейших сотрудников старейшей одесской газеты ‘Одесские Новости’. Он писал:
‘<,…>, Бунин указывает, что в душе его, Наживина и других ‘потомков прямых строителей’ национальные реликвии и воспоминания действуют с иной силой, чем в душе представителей ‘других национальностей’. Это верно, это бесспорный факт, который отрицать нельзя. Конечно, факту противостоит такт, который должен был бы подсказать Бунину, что в переживаемое нами время неудобно подчеркивать эту сторону дела. <,…>,
Но это уже беда Бунина… От того, что Бунин стал во главе большого политического органа, <,…>, эта обязанность руководителя общественного мнения совсем сбила его с пути. И без того болезненно самовлюбленный, он совсем зачудил, вообразив себя каким-то пророком, призванным вещать новые глаголы. Под его пером глаголы эти превратились в местоимения первого лица, маниакально-назойливое повторение которого: ‘Я, я, я…’, разумеется, не способствует прояснению путаной мысли столпа двуакадемической газеты. <,…>, ‘ [15]
…Кончался ноябрь. Жить газете ‘Южное Слово’ оставалось еще два месяца. Но больше ни разу не появились на ее страницах бунинские ‘Заметки’, рассказы — да, стихи — да, но никакой публицистики. Не вернулся он и к имени Наживина. Но обвинение, полученное благодаря заступничеству за Наживина, забыто было, видимо, не скоро. Долгие годы не оставляла его внутренняя потребность в самооправдании. Ему — дворянину, либералу, ‘не последнему писателю России’ — не пристало получать подобные обвинения. Об это говорит и еще одна запись в его ‘Записной книжке ‘, примерно 21-23-го года: ‘…Вранье Василевского на меня, например, его глупая попытка записать меня в ‘юдофобы’ путем извращенной передачи того, что я писал в ‘Южном Слове’ в защиту не Наживина, которого тот же Василевский тоже хаял, обзывая ‘лысой душой’, а в защиту газетной пристойности и в ответ на таковую же попытку со стороны ‘Современного Слова’ (а не ‘Одесских Новостей’)’.[16]
Вот и ответ на вопрос, почему Бунин попросил снять с набора письмо Соболя. Ведь и Соболь, пусть мягко, пусть интеллигентно, с множеством вопросительных знаков, но обвинил его в том же. Да и вопрос поставил так, что ответить на него Бунин просто не мог.
[1]’Современное Слово’, 15 (28) октября 1919
[2]И.А. Бунин. ‘Окаянные дни’. М., 1990, с. 140-141
[3]И.А. Бунин. Там же, с. 96
[4]’Южное Слово’, 20 октября (2 ноября) 1919
[5]Распоряжение (фр.)
[6]’Южное Слово’, 31 октября (13 ноября) 1919
[7]’Устами Буниных’, Париж, ‘Посев’, 1977, т. 1, с. 320
[8]’Южное Слово’, 20 октября (2 ноября) 1919
[9]Бунин. ‘Великий Дурман’, с. 266
[10]’Современное Слово’, 6 ноября 1919
[11]’Южное Слово’, 8 ноября 1919
[12]Преступление, заключающееся в оскорблении величества (лат.)
[13] Подчеркнуто мною. — С. Хлавна
[14]’Одесские Новости’, 13 ноября 1919, цитаты И.А. Бунина из ‘Заметок’ — ‘Южное Слово’, 12 ноября 1919
[15]’Одесские Новости’, 16 ноября 1919
[16] Бунин. ‘Великий Дурман’, с. 53
Исходник здесь: http://marksobol.narod.ru/snjato.htm