Смерть Гоголя, Арабажин Константин Иванович, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

К. И. АРАБАЖИНЪ.

ПУБЛИЧНЫЯ ЛЕКЦІИ О РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЯХЪ.

(Народный Университетъ)

Книга первая.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ‘ЯСНАЯ ПОЛЯНА’.
1909.

**Смерть Гоголя *).**

*) Читано на торжественномъ чествованіи памяти H. В. Гоголя Обществами Народныхъ Университетовъ въ Петербург и Псков.

Смерть Гоголя такъ же трагична, какъ и смерть многихъ русскихъ писателей XIX вка, и можетъ быть трагичне другихъ.

Давно уже отмчено, что, за исключеніемъ нсколькихъ кориеевъ, русскіе писатели не долговчны — Пушкинъ убитъ на 38 году своей жизни, Лермонтовъ 27 лтъ, Блинскій погибъ отъ злой чахотки, пріобртенной въ лишеніяхъ тяжелаго литературнаго труда и тоже въ возраст обычно полнаго разцвта физическихъ и духовныхъ силъ. Гоголь физически окончилъ свою жизнь сорока трехъ лтъ отъ роду (1809 — 1852), но духовно и нравственно онъ умиралъ уже съ 1847 года,— времени изданія своей ‘переписки съ друзьями’.

Было что то зловщее и трагичное въ атмосфер, окружавшей русскаго писателя, все давило, угнетало его, повергало въ уныніе, или полное отчаяніе, мучило, терзало, вело въ конц концовъ къ преждевременной и глубокопечальной гибели.

Теперь уже боле или мене выяснилось, что физически Гоголь не страдалъ никакой неизлчимой и тяжкой болзнью. Фактически смерть воспослдовала отъ послдствій долгаго и упорнаго голоданія,— результата долгаго, добровольнаго поста. Но еще за нсколько недль до смерти, по свидтельству С. Т. Аксакова, онъ былъ бодръ, здоровъ, крпокъ и свжъ. Въ теченіе всей своей жизни Гоголь не боллъ никакими опасными болзнями. Правда, онъ былъ мнителенъ и нервенъ, скоре даже неврастениченъ, и часто плакался на свое здоровье, преувеличивая иногда самыя ничтожныя проявленія болзни. Наслдственность у Гоголя была не изъ лучшихъ, въ его семь были случаи душевныхъ болзней, но нельзя сказать, что-бы и въ душевномъ отношеніи Гоголь былъ боленъ, шелъ дальше обычной и весьма распространенной у людей умственнаго труда неврастеніи.

Духовно Гоголь былъ здоровый человкъ, а не ‘сумасшедшій съ примсью плутовства’, какъ думали о немъ иногда кое-кто изъ его друзей — славянофиловъ.

Если не было въ жизни никакого особеннаго физическаго перелома, то и въ духовной жизни Гоголя до послднихъ лтъ не наблюдалось какихъ либо рзкихъ перемнъ и измненій. Какъ видно уже изъ писемъ къ матери, Гоголь съ юношескихъ лтъ отличался религіозностью и набожностью. Съ юныхъ же лтъ Гоголь сложился и какъ человкъ. Онъ не принадлежалъ никогда къ либеральному лагерю. На немъ совсмъ не замтно тхъ радикальныхъ вліяній, которыя оказали декабристы, напримръ, на сверстниковъ Гоголя, Герусна и Огарева. Гоголь былъ рядовой обыватель изъ мелко-дворянской семьи, скромно мечталъ о чиновничьей и твердо былъ увренъ, что служба — путь къ слав и его патріотическій долгъ!

На литературномъ поприщ все шло у Гоголя довольно гладко и успхи его не возбуждали большого разногласія. Казалось, все слагалось для Гоголя весьма благополучно, а между тмъ послдніе годы жизни Гоголя отмчены явнымъ упадкомъ его силъ, его умственной энергіи, какой то духовной простраціей, какимъ-то длительнымъ бореніемъ между жизнью и смертью.

Гоголь изнемогалъ отъ тайныхъ и не всмъ понятныхъ мукъ, отъ тоски по лучшему, отъ неудачныхъ поисковъ правды и смысла жизни, отъ неудачныхъ усилій сказать какое-то свое вщее слово, пророчествовать и спасти себя и Россію.

Что-то подтачивало жизнь Гоголя. Какой-то незримый червь вершилъ свою незримую работу, и разрушалъ прекрасный ‘храмъ’.

Судьба Гоголя глубоко трагична и назидательна. Она — глубоко скорбная страница изъ исторіи русской культуры незабвенной эпохи оффиціальнаго мщанства и пошлости, лучшимъ сатирикомъ и изобличителемъ которой явился именно Гоголь и жертвой которой онъ въ конц концовъ, и палъ.

Напрасно ищутъ врачи причинъ болзни Гоголя и ставятъ ея діагнозъ. Смерть Гоголя послдовала конечно отъ голоданія, вызваннаго постомъ. Но истинныя причины ея могутъ быть раскрыты только картиной общественныхъ и литературныхъ условій эпохи, когда провозглашена была оффиціальная теорія ‘народности’, по мткому опредленію А. Н. Пыпина, съ ея тріединной славянофильской формулой: самодержавія, православія, народности.

Тяжелымъ свинцовымъ туманомъ нависла надъ русской жизнью побдоносная эра оффиціальнаго самодовольства, наступившая досл усмиренія декабристовъ.

Революціонеры ‘хранили гордое терпніе’ въ рудникахъ Сибири, страна затихла и притаилась въ трепетномъ ожиданіи новыхъ каръ. Торжествовало крпостничество и абсолютизмъ, нашедшія себ неукоснительныхъ слугъ и исполнителей въ только что учрежденномъ корпус жандармовъ.

Достигнутые результаты казались блестящими — крамола вырвана съ корнемъ. Все склонилось передъ сильной властью, которая чувствовала себя на вершин всемогущества.

Правящая группа считала достигнутые результаты идеальными. Желать большаго было невозможно. Оставалось, объявить своего рода догматъ непогршимости, который по своеобразнымъ особенностямъ русской жизни и взялся формулировать не папа а… шефъ жандармовъ, знаменитый графъ Бенкендорфъ. Его формула оффиціальнаго благополучія устанавливала разъ навсегда полное прекращеніе какихъ либо, исканій, преобразованій, недовольства.

Le pass de la’Russie а t admirable, son present est plus que magnifique, quant son avenir il est au del de tout ce que l’imagination la plus hardie se peut figurer. {Прошлое Россіи удивительно, ея настоящее боле чмъ великолпно, что касается ея будущаго, то оно превосходитъ все, что можетъ, себ представить самое смлое воображеніе’.}.

Мы знаемъ теперь цну этой формул: переводя ее на языкъ правды, пришлось бы сказать: прошлое Россіи печально, настоящее (николаевской эпохи) боле чмъ ужасно, а что касается будущаго, то и т. д.

Но ‘въ стран господъ, въ стран рабовъ и голубыхъ, мундировъ’, по выраженію Лермонтова, изреченіе графа Бенкендорфа было святой истиной, и задача правительства заключалась лишь въ ревнивомъ охраненіи достигнутаго благополучія.

Всякія устремленія впередъ, всякіе свободные порывы должны быть обузданы и пресчены въ корн. Жизнь была заключена въ опредленныя формы и рамки. Всякимъ индивидуальнымъ уклоненіямъ былъ положенъ строгій предлъ. Перспектива знакомства со страной, куда воронъ костей не заноситъ и даже бдный Макаръ телятъ не гоняетъ, отбивала охоту умствовать у разныхъ разумниковъ и ‘вольтерьянцевъ’. На обывателя надтъ былъ властью установленный мундиръ, ему была отведена опредленная щелка въ жизни, для своевременнаго использованія пироговъ съ грибами, въ перемежку съ отеческими внушеньями начальства,— все было поставлено въ ранжиръ, обрито, подстрижено, уравнено и нивелировано.

Страна превратилась въ нчто среднее между казармой и канцеляріей, обыватель превратился въ раба или чиновника, неукоснительно исполняющаго приказанія своего непосредственнаго начальства. Мужикъ работали, на дворянина, получая по временамъ должное внушеніе на конюшн, или знакомясь съ ‘зеленой улицей’ смерти на военной служб.

Идея свободы принесена была въ жертву иде порядка. Установился тотъ кажущійся покой смерти, который съ такимъ истинно-хохлацкимъ сарказмомъ охарактеризовалъ Тарасъ Шевченко въ знаменитыхъ строкахъ:

‘На всіх язиках все мовчить

Бо благоденствуе…’

Правительство регулировало всю жизнь, во всхъ ея проявленіяхъ. Оно не допускало никакого индивидуальнаго творчества, никакого проявленія личности. Оно все знало, все предршало, на все клало свой казенный штампъ. Съ высоты престола диктовались указанія наук, искусству, литератур.

Отъ личности требовали смиренія, покорности, послушанія и исполнительности.

Свыше, напр., былъ предписанъ и установленъ архитектурный стиль даже для церквей. Высочайшимъ повелніемъ былъ разршенъ научный споръ о времени основанія государства россійскаго. Цензура была обязана заботиться о слог. Пушкину предписывалось заняться вопросами о воспитаніи. Ему же предлагалось ‘комедію’ (!) ‘Борисъ Годуновъ’ передлать въ историческій романъ. Правительственная иниціатива шла такъ далеко, что якутскому священнику, преподававшему въ уздномъ училищ Законъ Божій, приходилось испрашивать въ Петербург разршеніе на объясненіе церковной службы и оттуда слдовалъ циркуляръ, предписывающій давать такія разъясненія ‘разъ въ недлю’. Одновременно особымъ циркуляромъ министерства внутреннихъ длъ предписывалось дворянамъ брить бороды, потому что ‘Государь считаетъ, что борода будетъ мшать дворянамъ служить по выборамъ’.

Подобныхъ фактовъ приведено въ труд Барсукова (жизнь и труды Погодина) огромное количество. Правда, оффиціальное вмшательство въ личную жизнь, полный разцвтъ этого торжества пошлости и казенщины достигли своего апогея въ самомъ конц 40-хъ и начал 50-хъ годовъ. Но Гоголь жилъ въ эту эпоху, слдилъ за разцвтомъ ея коренныхъ чертъ, воспринимая безсознательнымъ чутьемъ геніальнаго художника, вс ея нелпыя и гибельныя послдствія, страдалъ отъ нихъ. Между тмъ, что длалось въ оффиціальной Россіи и что объ этомъ писалъ великій писатель, проникновенно вникшій въ сущность пошлости — громадная безспорная связь.

Рисуя намъ школу, гд учился Чичиковъ, Гоголь схватываетъ вс типичныя черты школы, этого приготовительнаго класса всероссійскаго чиновническаго департамента. Учитель Чичикова твердо зналъ, чего требуетъ начальство отъ будущихъ своихъ чиновниковъ. Не ума, не находчивости, не дарованій, не самостоятельности сужденій, а усердія и послушанія. ‘Усердіе все превозмогаетъ’,— вотъ лозунгъ ненавистной эпохи.

Воспитаніе сводилось къ вндренію идеи усердія и повиновенія. Въ наставленіи законоучителямъ военноучебныхъ заведеній объяснялось, что все величіе Христа заключалось въ повиновеніи властямъ. Христосъ была, образцомъ подчиненія и покорности. Это и предписывалось внушать кадетамъ ча урокахъ. Извстный Я. Ростовцевъ пошелъ еще дальше въ своей инструкціи для преподавателей военноучебныхъ заведеній. Онъ прямо объявилъ въ ней, что дажесовсть нужна обывателю въ очень ограниченныхъ рамкахъ — ‘въ частномъ домашнемъ быту’, а ‘на служб и въ гражданскихъ отношеніяхъ ее замняетъ высшее начальство’.

Совсть, замняемая предписаніями высшаго начальства! Вотъ ужъ ‘истинно русская’ бюрократическая этика,— своеобразное ‘истинно’ православное пониманіе завтовъ Христа, оно бросаетъ намъ свтъ на судьбы христіанства въ Россіи.

Исполнительность цнилась больше всего на ряду съ повиновеніемъ. Знаній тогда не требовалось. ‘Прикажутъ и буду акушеромъ’ — говаривалъ не разъ Кукольникъ. И Пушкину приходилось зассть по Высочайшему повелнію за педагогическую инструкцію, хотя ему, конечно, было очень мало дла до педагогіи. Особенно пригодными ко всякому длу за свою исполнительность считались военные. У нихъ, были быстрота и натискъ, ршимость и дисциплина — вотъ все, чего достаточно было даже для поста министра финансовъ.

Правъ г. Ивановъ-Разумникъ, когда говоритъ, что если-бы нужно было найти идейное выраженіе идеаловъ казенной Россіи этой эпохи, то нужно было бы обратиться къ великолпной фигур Козьмы Пруткова и въ его афоризмахъ мы нашли бы не юмористическія преувеличенія, а искреннее исповданіе правилъ жизни и поведенія всей начальствующей, среды русскихъ бюрократовъ.

И вотъ на почв этого торжествующаго безпросвтнаго мщанства сложилась приснопамятная теорія оффиціальнаго народничества, съ его ученіемъ объ особыхъ своеобразныхъ, путяхъ развитія русскаго государства…

II.

Гоголь былъ вдохновенный сатирикъ жизни, озарившій силой своего проникновенія весь ужасъ всероссійской пошлости, съ ея утробно-трезвенными идеалами, вншней, показной дловитостью, мощью выпяченныхъ колесомъ грудей, блескомъ мдныхъ пуговицъ и внутренней дряблостью и гнилостью. Гоголь вскрылъ передъ нами т бездны, къ. которымъ вела Россію эта система самодовольнаго, тупого усмотрнія чиновниковъ, лнивой сытости заплывшихъ жиромъ дворянъ, всеобщей чичиковщины и хлестаковства. Вскрылъ и ужаснулся, и самъ почувствовалъ, что за его смхомъ открывается черная зіяющая пасть смерти, тлнія. Веселый смхъ Пушкина, слушавшаго ‘Мертвыя души’, быстро оборвался и онъ воскликнулъ, обращаясь къ Гоголю: ‘Боже мой, какъ печальна Россія’ — и эти слова находили откликъ въ душ Гоголя, заставляли это прекрасное сердце сжиматься какой-то безконечной тоской по лучшему, какимъ-то почти мистическимъ страхомъ передъ темнющими провалами жизни.

Что длать? Куда идти? Гд обрсти спасеніе и выходъ? Какъ успокоить внутреннія сомннія и колебанія? Какъ примирить свое безпощадное художественное творчество и его жестокія правды съ обывательскимъ міровоззрніемъ, средняго русскаго человка?

Правда искусства и правда обывательскихъ будней стали другъ передъ другомъ во всей своей непримиримости и смущали совсть и умъ великаго писателя. Въ его ушахъ звенли попреки адеевъ Булгариныхъ и чиновныхъ олимпійцевъ. Они обвиняли Гоголя въ клевет на Россію, въ распространеніи грязи. Они требовали отъ него свтлыхъ красокъ, положительныхъ типовъ, отраднаго и успокаивающаго. Они были настойчивы и сильны своимъ количествомъ. Они дйствовали сплоченно, скопомъ. Они умло проникали со своими попреками въ отдаленные уголки чуткой совсти писателя и безъ того взволнованной неожиданными художественными откровеніями и не находящей оправданія выводамъ творчества въ доводахъ ума и житейской практик. Гоголь былъ человкъ не образованный, не сильный. Ему не хватало знаній, развитія, силы ума, подготовленнаго къ продолжительной теоретической работ, надлежащей умственной дисциплиной.

Положеніе Гоголя было въ высшей степени тягостное, пожалуй, трагическое. Онъ самъ былъ потрясенъ и подавленъ развернувшейся передъ нимъ грандіозной картиной гибели русской жизни. Онъ подошелъ къ краю пропасти и отступилъ назадъ. Великую отвтственность почувствовалъ Гоголь. Его знатные друзья и знакомые попрекали его за изображеніе только отрицательныхъ сторонъ жизни. Самъ Гоголь видлъ, что значеніе его творчества растетъ все больше и больше, что на него устремлены взоры его современниковъ. Ему стало страшно. Вмст съ ростомъ популярности росло и чувство отвтственности за творимое, вмст съ славой росла и потребность, присущая каждому человку проявить свою общественную цнность съ возможной полнотой, сказать свое вское, положительное слово.

Вотъ тутъ именно и начинается трагедія жизни Гоголя, здсь слдуетъ искать причины преждевременной смерти Гоголя.

Художественный геній вознесъ его на необычайную высоту, у Гоголя закружилась голова. Не привыкшій къ высотамъ, умъ пугливо озирался по сторонамъ и робко искалъ спасенія тамъ въ низинахъ…

Въ низинахъ русской пошлости стерегли уже черные вороны мятущуюся душу измученнаго писателя и ждали своей добычи. Они уже чувствовали трупный запахъ.

Ужасно подумать, что Гоголя погубила та самая Россія, которую онъ заклеймилъ своимъ перомъ, что та самая тріединная формула, вс трагическія послдствія господства которой Гоголь изобразилъ съ такимъ вщимъ мастерствомъ, съ такимъ геніальнымъ провидніемъ будущаго, запутала Гоголя въ своихъ не хитрыхъ стяхъ и погубила его.

Оффиціальная Россія увлекла за собою Гоголя. Не сильный въ теоретическихъ построеніяхъ, онъ не сумлъ твердо перейти въ тотъ лагерь, который искренне восхищался его произведеніями, онъ все плотне и тсне сближался съ людьми другого лагеря обреченными на смерть, но еще сильными, властными людьми, пошелъ на встрчу имъ и оступился.

Нельзя безнаказанно отдаваться общенію съ людьми опредленнаго лагеря. Скажи мн, съ кмъ ты знакомъ (преимущественно), и я теб скажу, кто ты.

Гоголь велъ, по преимуществу, знакомство съ важными сановниками (‘самодержавіе’), аристократами, съ трудомъ говорившими по русски (‘народность’), и представителями византійскаго обскурантизма въ род о. Матвя (‘православіе). Это общеніе и привело Гоголя къ гибели, создало ту болзнь, которая явилась дйствительной причиной смерти великаго художника.

Кто не знаетъ, какимъ взрывомъ огненнаго негодованія и съ какимъ нелицемрнымъ отчаяніемъ была встрчена ‘Переписка съ друзьями Гоголя’ какъ со стороны Блинскаго и его друзей западниковъ, такъ и со стороны лучшихъ представителей славянофильства съ Аксаковымъ во глав.

И это негодованіе не было ошибкой или недоразумніемъ. Только одинъ А. Волынскій со свойственнымъ ему безстрашіемъ ничего не теряющаго человка объявилъ ‘Переписку съ друзьями’ великой неоцненной книгой. Но этотъ критикъ никогда не любилъ и не зналъ русской жизни и ея литературы.

Съ той жизненной чуткостью, которая присуща живымъ людямъ, а не умничающимъ лицемрамъ, Блинскій писалъ Гоголю въ своемъ знаменитомъ письм: ‘проповдникъ кнута, апостолъ невжества, поборникъ обскурантизма и мракобсія, панегиристъ татарскихъ нравовъ, что вы длаете?’ И Константинъ Аксаковъ, хотя и нсколько по инымъ основаніямъ, вторилъ Блинскому. Вся интеллигентная Россія была угнетена книгой Гоголя. Тургеневъ, впослдствіи даже пострадавшій за свою статью на смерть Гоголя, говоритъ о переписк въ томъ жетон: ‘боле противной смси гордыни и подыскиванія, ханжества и тщеславія, пророческаго и прихлебательскаго тона въ литератур не существуетъ’ {Литерат. воспоминанія, т. X. Собраніе сочиненій 1891 года, стр. 69.}. И теперь не можетъ быть никакого сомннія, что негодованіе лучшихъ русскихъ людей было вполн основательно. Сколько бы ни старались теперь нкоторые ‘критики’, ревнуя о слов Герострата, возстановить и реабилитировать избранныя мста изъ переписки съ друзьями — это все-же жалкая, убогая книга, свидтельство умственной нищеты, безсознательное отраженіе идеологіи правящихъ классовъ Россіи, наивное и безплодное и притомъ крайне безталанное развитіе идеологіи тріединной формулы. Даже Л. Н. Толстой, въ общемъ склонный хвалить все, въ чемъ есть отдаленнйшій намекъ на проповдь нравственнаго самосовершенствованія, не нашелъ въ этой книжк, перечитанной имъ ко дню открытія памятника Гоголя въ Москв, много цннаго и достойнаго памяти…

Неужели даже теперь, когда страсти улеглись и личныя отношенія не дйствуютъ, нельзя сказать честное, правдивое слово о ‘переписк’. {Одной изъ такихъ дльныхъ и вдумчивыхъ статей считаемъ разборъ В. Богучарскаго: Изъ прошлаго русскаго общества. Спб. 1904 г.} Гоголя? Вотъ она передъ нами. Мы читаемъ ее внимательно и вполн безпристрастно. Мы заране вримъ искренности Гоголя. Онъ, вдь, на самомъ дл былъ искренне религіознымъ человкомъ, никогда не отличался политическимъ ‘либерализмомъ’ И оппозиціоннымъ духомъ. Въ этомъ смысл прійдется отбросить элементъ подозрній въ подхалимств, расчитанномъ и злонамренномъ. Его, возможно полагать, — и не было. Намренія автора, можетъ быть, и чисты, но намренія не важны, важна сама книга, и тысячу разъ правъ Блинскій, когда онъ пишетъ Гоголю въ отвтъ на жалкій лепетъ его оправданій: ‘передо мной была ваша книга, а не ваши намренія. Я читалъ и перечитывалъ ее сто разъ и все таки не нашелъ въ ней ничего, кром того, что въ ней есть, а то, что въ ней есть, глубоко оскорбило и возмутило мою душу’.

III.

Гоголь даетъ намъ отвты на вс вопросы личной и общественной жизни: тутъ и разсужденіе о помощи бднымъ, и о женщин свта, и о христіанин, и о лиризм русскихъ поэтовъ, и сельскомъ суд и наставленіе занимающему важное мсто, и т. д.— всего тридцать два письма. Что-же они даютъ намъ? Изъ нихъ мы узнаемъ, что Гоголь стоитъ за власть помщика и крпостное право. Власть помщиковъ отъ Бога, который взыщетъ съ владльца человческихъ душъ ‘за послдняго негодяя въ сел’. Помщикъ долженъ собрать мужиковъ и объяснить, что ему вовсе не хочется быть помщикомъ, но такова ужъ воля Божья, что онъ родился помщикомъ. Онъ долженъ изъ евангелія указать имъ оправданіе помщичьей власти. Полезно распекать плохихъ мужиковъ, сказать такому: ‘ахъ ты немытое рыло’. Но самъ помщикъ не долженъ бить (‘създить въ рожу’) по тому успокоительному основанію, что ‘это суметъ сдлать и становой, и засдатель и даже староста’, чего въ самомъ дл трудить блыя дворянскія руки! Учить мужика грамот — вздоръ, только станутъ пустыя книжонки разныхъ ‘европейскихъ человколюбцевъ’ читать, да и священникъ можетъ сказать больше истинно нужнаго для мужика, нежели вс эти книжонки’… Народъ и самъ ‘бжитъ какъ отъ черта отъ всякой писаной бумаги’… ‘По настоящему ему не слдуетъ и знать, есть ли какія нибудь другія книги, кром святыхъ’. Вообще, просвщеніе можетъ быть только церковнымъ. ‘По мн, безумна и мысль ввести какое нибудь нововеденіе въ Россіи, минуя нашу церковь, не попросивъ ея благословенія’.

Свобода людямъ нужна только одного типа: ‘свобода не въ томъ, что бы говорить по произволу своихъ желаній да, но въ томъ, что бы умть сказать имъ нтъ’!

Судъ, по Гоголю долженъ, быть двоякій: человческій, гд оправдаютъ невиннаго и осудятъ виновнаго, и божескій, на которомъ ‘осудите и праваго и виноватаго’.— Совершенно, какъ это совтуетъ поручику комендантша въ ‘Капитанской дочк’— ‘поди, разбери ихъ, да обоихъ и накажи’— это сравненіе приводимъ не мы, его приводитъ самъ Гоголь…

Въ письм ‘близорукому пріятелю’ осуждается чтеніе иностранныхъ журналовъ, и мысли на нихъ основанныя, ‘суть мертвыя мысли’. Для уничтоженія гордыни духа бываетъ очень нужна ‘публичная, данная въ виду всхъ, оплеуха’.

Великолпны письма, посвященныя восхваленію русскаго бюрократическаго строя. ‘Чмъ боле всматриваешься въ организма, управленія губерній, тмъ боле изумляешься мудрости учредителей: слышно, что самъ Ботъ строилъ незримо руками государей’.

Вотъ скверно только, что воруютъ и взяточничаютъ. Но противъ этого есть прекрасный рецептъ. Во первыхъ, жены чиновниковъ не должны слишкомъ много тратить на наряды, а во вторыхъ нужно назначать честныхъ совтниковъ губернскаго управленія.

‘Какъ только будутъ честные совтники, тотчасъ-же будутъ честные капитана-исправники, засдатели, словомъ — все станетъ честно’. О томъ, что можетъ быть кто нибудь нечестенъ выше совтника губернскаго управленія Гоголь не допускаетъ и мысли. Губернаторъ можетъ тож:е многосдлать своимъ нравственнымъ вліяніемъ. И даже не слдуетъ ‘вооружаться жестоко и жарко противъ взяточниковъ и не преслдовать ихъ’, а дйствовать умилительной картиной ‘ дружески, въ виду всхъ пожатой руки честнаго человка’.

Высокополезна дятельность и губернаторши. Она можетъ гнать роскошь, эту язву Россіи ‘источницу взятокъ, несправедливости и всхъ мерзостей’. ‘Съ помощью городскихъ священниковъ’ губернаторша можетъ оказать большое вліяніе,— нравственное!,— на купечество, мщанство и всякое другое сословіе.

Еще большая роль выпадетъ на генералъ-губернатора, этого ‘министра внутреннихъ длъ, остановившагося на полдорог’. Гоголь знаетъ, что на Руси ‘образовался другой не законный ходъ дйствій мимо государства и уже обратился почти въ законный’, но это не смущаетъ его и не должно смутить хорошаго генералъ-губернатора, онъ можетъ создать ‘истинно-русскія отношенія’ между помщиками и крестьянами, онъ можетъ насъ спасти отъ чисто европейской болзни — ‘многосложности законовъ’, ихъ ‘разлива’, кляузъ и проч. Путь:— не заводить канцелярій (‘Храни васъ Богъ!’), ввести ‘патріархальность жизни’, простое со всми обращенье, такіе обычаи, которые будутъ основаны на разум и ‘единоустно’ (?) и единодушно будетъ признанъ всми и освященъ ‘самимъ Христомъ и Его церковью’. Такой обычай вполн замнитъ законы… ‘Также, какъ на водворенье обычаевъ, можетъ подйствовать генералъ-губернаторъ и на законное водворенье церкви въ ныншнюю жизнь русскаго человка’…

Мечты Гоголя, повидимому, осуществились въ нкоторыхъ современныхъ генералъ-губернаторствахъ, произошло и тсное сближеніе съ церковью, хотя и неясно, кто къ кому приблизился…— остается надяться, что осуществится и коренная мечта, внчающая его построеніе умилительной картиной любви восходящей по лстниц табели о рангахъ къ самому Господу Богу:

‘Полная любовь… должна быть передаваема по начальству, и всякій начальникъ, какъ только замтитъ ея устремленіе къ себ, долженъ въ ту же минуту обращать ее къ поставленному надъ нимъ высшему начальству, что бы такимъ образомъ добралась она до своего законнаго источника, и передалъ бы ее торжественно въ виду всми любимый царь самому Богу!’

Такъ премудро устрояется русская жизнь при содйствіи генералъ-губернаторовъ. Впрочемъ, рядомъ съ предержащей властью нужно поставить россійское дворянство — сословіе ‘въ своемъ русскомъ ядр’ превосходное, не смотря на наросшую чужеземную шелуху. ‘Дворянство наше представляетъ явленіе точно необыкновенное’… ‘дворянство — это есть какъ бы сосудъ, въ которомъ заключается все нравственное благородство, долженствующее разноситься по лицу всей земли’…

Благодаря превосходству нашей бюрократической системы и необыкновеннымъ доблестямъ дворянства, осіяннымъ свтомъ истиннаго православнаго просвщенія, Россія достигнетъ необычайныхъ успховъ, о какихъ не снится западу. Гоголь восхвалялъ православную церковь и твердо врилъ, что можно вернуться къ ‘Домострою’.Россія — любимое дитя Бога, черезъ десять лтъ Европа прійдетъ къ намъ не за пенькой и саломъ, а за мудростью. Замтимъ кстати, что какъ разъ черезъ десять лтъ Европа пріхала къ намъ, что-бы осадить и взять Севастополь.

Въ стать о лиризм нашихь поэтовъ Гоголь отстаиваетъ оды, посвященныя восхваленію сильныхъ міра сего. Это даетъ Гоголю случай высказаться и по поводу формъ правленія. ‘Государство безъ полномочнаго мснарха — автоматъ: много много, если оно достигнетъ того, чего достигли Соединенныя Штаты. А что такое Соединенныя Штаты? Мертвечина… Въ Европ не приходило никому въ умъ опредлять высшее значеніе монарха… Высшее значеніе монархіи прозрли у насъ поэты, а не законовды — услышали съ трепетомъ волю Бога создать ее въ Россіи, въ ея законномъ вид’…

Сколько во всемъ приведенномъ выше наивности, невжества, прямо таки общественнаго скудоумія и пошлости. Но переписка изобилуетъ перлами пошлости и въ области другихъ вопросовъ — личной жизни. Совты, даваемые Гоголемъ въ пору выдумать Коробочк, Плюшкину и Чичикову — и то разв совмстными усиліями. Таковы совты Гоголя супругамъ: равновсіе бюджета, поучаетъ Гоголь, цль супружеской жизни и гарантія семейнаго счастья. Деньги нужно длить на семь кучекъ, причемъ ни одна не можетъ быть нарушена въ своемъ предназначеніи: если вышла кучка денегъ, предназначенная на благотворительность, то хотя бы мы были свидтелями самыхъ ужасныхъ картинъ несчастья и бдности,— никоимъ образомъ не должны быть тронуты деньги изъ другой кучки. ‘Не смйте и дотрогиваться до другихъ кучъ’! Цлый рядъ совтовъ мужу и жен дается съ такимъ видомъ и такимъ пророческимъ тономъ, какъ будто самъ Богъ глаголетъ устами Гоголя, и Гоголю дйствительно кажется, что это такъ: ‘создалъ меня Богъ и не скрылъ отъ меня назначенія моего’, восклицаетъ Гоголь безъ лишней скромности.

Самый языкъ его ‘переписки’ какой то особенный, странный: въ немъ чувствуется напыщенность, славянскій паосъ, стремленье говорить не просто, а торжественно-назидательно.

Языкъ, переписки’ чуждъ обычной Гоголю лукавой усмшки, юмора, искренности и силы, это языкъ елейно-канцелярскій. ‘Правдивый и могучій русскій языкъ’ измнялъ Гоголю, когда онъ брался не за свое дло и начиналъ говорить то. чего онъ совершенно не понималъ. На всей ‘переписк’ лежитъ печать безсилія и пошлости, той самой пошлости, которую Гоголь заклеймилъ въ своихъ художественныхъ произведеніяхъ.

Случилось нчто ужасное: Гоголь захлебнулся въ луж оффиціальнаго мщанства. Онъ не только погибъ, какъ гибли Пушкинъ и Лермонтовъ отъ непосильной борьбы съ торжествующимъ мщанствомъ, онъ пошелъ дальше. Пушкинъ и Лермонтовъ погибли, не сдавшись. Трагизмъ Гоголя въ томъ, что онъ сдался и увровалъ въ то, что клеймилъ, какъ художникъ.

‘Переписка’ Гоголя, эта по мннію г. Волынскаго, ‘оклеветанная (очевидно Блинскимъ) книга’, — начало конца Гоголя, начало той ужасной болзни, которая привела еготакъ преждевременно къ могил.

Нтъ боле печальной страницы, въ русской литератур, чмъ исторія медленной гибели великаго писателя въ дружескихъ объятіяхъ обскурантовъ, изувровъ и фарисеевъ.

И Гоголь чувствовалъ, что совершилъ созданьемъ своей ‘переписки’ что-то ужасное. Онъ самъ сознается, что ‘размахнулся въ своей книг настоящимъ Хлестаковымъ’, такъ что нтъ духа и заглянуть въ нее. Онъ не могъ не видть, кто привтствовалъ восторженно книгу его: Графъ Толстой, которому принадлежитъ и заслуга сведенія Гоголя съ о. Матвемъ, графиня Віельгорская, написавшая ему: вы высказали вашу душу и мы васъ поняли, А. О. Смирнова, урожденная Россетъ,— та губернаторша, которой преподавалъ свои назиданія Гоголь, и которая дала ему гибельный совтъ издать переписку, выжившій изъ ума старикъ Плетневъ, который, забывая Пушкина и самого Гоголя, изрекъ, что ‘переписка’ есть начало (!) русской литературы.

Ни одного честнаго голоса не раздалось въ защиту убогой, книги Гоголя. Онъ пытался оправдываться, но вдохновенное, огненное слово Блинскаго звучало, какъ колоколъ вчевой, въ сильной стальной форм безповоротно осуждающаго приговора, безпощадно и навсегда покарало оно оскорбительную для великаго художника и честнаго гражданина книгу:

‘Вы только омрачены, а не просвтлены, писалъ Блинскій Гоголю: вы не поняли ни духа, ни формы христіанства нашего времени. Не истиной христіанскаго ученія, а болзненнымъ страхомъ смерти, чорта и ада ветъ отъ вашей критики.’ {О черт и страх смерти у Гоголя подробно въ книжк Д. Мережковскаго ‘Гоголь’ Спб. 1909.} Гоголь былъ потрясенъ безпощаднымъ приговоромъ. На сторон Блинскаго была вся неоффиціальная Россія. Въ его письм чувствовалась живая энергія наростающихъ творческихъ силъ страны,— живой Руси, а не мертвыхъ душъ. Достаточно сравнить полный энергіи и мощи благородный языкъ письма Блинскаго съ дряблымъ и елейнымъ языкомъ ‘переписки’ Гоголя, чтобы почувствовать, на чьей сторон, была правда. Гоголь оказался среди мертвыхъ душъ и тхъ ‘свиныхъ рылъ’, которыхъ въ заключительной сцен полнаго отчаянія видлъ, обращаясь къ публик, одураченный городничій.

Дружба съ высшимъ ‘свтомъ’ прошла для Гоголя такъ же не безнаказанно, какъ и Пушкину. И невольно хочется повторить вмст съ Лермонтовымъ горькій, но справедливый упрекъ, обращенный къ Пушкину, но примнимый и къ Гоголю:

‘Зачмъ отъ мирныхъ нгъ и дружбы простодушной

Вступилъ онъ въ этотъ свтъ завистливый и душный

Для сердца вольнаго и пламенныхъ страстей?

Зачмъ они руку далъ клеветникамъ безбожнымъ

Зачмъ поврилъ онъ словамъ и ласкамъ ложнымъ,

Онъ, съ юныхъ лтъ постигнувшій людей.

И прежній снявъ внокъ, другой внокъ терновый

Увитый лаврами надли на него,

Но иглы тайныя сурово язвили славное чело!

IV.

Гоголь не только поврилъ ‘словамъ и ласкамъ ложнымъ’, но и рекомендаціямъ свтскихъ друзей. Аристократическое общество свело Гоголя съ изувромъ о. Матвемъ.

Фигура этого фанатика теперь вполн выяснена. Ржевскій протопопъ былъ грубый, необразованный человкъ, себ на ум, достаточно практичный, что-бы брать отъ своихъ поклонниковъ деньги за панихиды и молебны, и самое главное, былъ — человкомъ съ большой силой воли.

Это обычное явленіе: люди тупые и ограниченные часто импонируютъ своей волей людямъ растеряннымъ, нервнымъ и слабовольнымъ хотя и стоящимъ неизмримо выше по своему уму и дарованію.

Гоголь былъ именно такой развинченной, неврастеничной натурой, жаждущей указки.

Уже первая встрча съ о. Матвемъ характерна и для Гоголя и для Ржевскаго Саванаролы въ русской передлк.

Гоголя представляютъ о. Матвю.

Отецъ Матвй строго и вопросительно оглядываетъ Гоголя: — Вы какого будете вроисповданія?

Гоголь недоумваетъ.

— Разумется, православнаго!

— А вы не лютеранинъ?

— Нтъ, не лютеранинъ…

— И не католикъ?

Гоголь окончательно былъ озадаченъ:

— Да нтъ-же, я православный… Я — Гоголь!

— А по моему выходитъ — вы просто… свинья!! безцеремонно отвчаетъ о. Матвй. Какой вы, сударь, православный, когда не ищете благодати Божьей и не подходите подъ пастырское благословеніе {Ив. Щегловъ. Подвижникъ слова. СПБ. 1909. Книгоизд. ‘Міръ’.}.

Гоголь смутился и растерялся. Обычный россійскій окрикъ — смирно, руки по швамъ, произвелъ на него неотразимое впечатлніе.

Я — Гоголь! пробовалъ защитить себя и свое достоинство великій писатель. Но что значило для о. Матвя достоинство писателя. О. Матвй принадлежалъ къ пород тхъ православныхъ, которые, по примру Фотія, увщевавшаго кн. Голицына съ помощью брани и анаемъ, полагалъ, что окрикомъ все можно сдлать — строгость лучшій религіозный авторитетъ. И о. Матвй оказался правъ и побдилъ. Свиданіе съ Гоголемъ происходило въ дом оберъ-прокурора святйшаго синода А. П. Толстого и съ этой минуты и до своей смерти Гоголь оставался въ лапахъ россійско-византійской церковности, съ ея духомъ нетерпимости, отрицаніемъ искусства, радостей жизни, проповдью геенны огненной и казарменной субординаціи!

Начинается нравственная агонія Гоголя.

Несчастный писатель все боле и боле подчиняется вліянію о. Матвя. Ищетъ бесдъ съ нимъ, много молится, заказываетъ ему молебны, пишетъ длинныя письма, но видимо, безнадежно утраченныя (сталъ бы о. Матвй беречь письма русскаго писателя!), ведетъ съ нимъ долгія назидательныя бесды. Борется съ нимъ, потому что о. Матвй все время наступалъ на Гоголя и требовалъ отъ него все новыхъ и новыхъ жертвъ и полнаго отреченія отъ прошлаго, даже отъ литературы.

И Гоголь, смиряясь и падая духовно все ниже и ниже, сдаетъ одну за другой свои позиціи.

‘Не прилпляйся къ земному’—вотъ грозный окрикъ невжественнаго іерея фанатика, вкривь и вкось толкующаго христіанство въ смысл полнаго аскетизма. Литература — ‘земное, слдовательно, нужно отречься отъ нея’.

Рчи и посланія о. Матвя дйствовали на Гоголя потрясающе. Однажды, когда о. Матвй зашелъ слишкомъ далеко въ своемъ обличительномъ паос, Гоголь не выдержалъ и простоналъ: ‘Довольно, довольно… оставьте! Не могу боле слушать… слишкомъ страшно!!.’

Грудь Гоголя разрывалась отъ отчаянія. Розановъ въ своей стать ‘Небесное и земное’ передаетъ слышанное объ одномъ такомъ разговор о. Матвя съ Гоголемъ. Гоголь былъ въ религіозномъ экстаз. Гоголь уже отъ всего отрекся, отъ суеты, отъ славы, литературы, казалось, примирился съ Богомъ.

— Нтъ еще примиренія, сказалъ ему о. Матвй,— отрекись отъ Пушкина и любви къ нему: Пушкинъ былъ язычникъ и гршникъ’.

Гоголь затрепеталъ, какъ ножъ вошелъ подъ ребро и дошелъ до сердца и остановился вопросомъ. А вопросъ былъ предсмертный…

Несчастный Гоголь не выдержалъ этого испытанія. Сердце разрывалось на части. Умомъ онъ былъ во власти изувровъ и византійщины, душою великаго художника онъ былъ на сторон Пушкина. Онъ зналъ его лично, преклонялся передъ нимъ, былъ многимъ ему обязанъ.

Гоголь отступился передъ ужасомъ послдняго отреченія. Началась агонія. Должно быть, посл одного изъ такихъ жестокихъ споровъ, когда Гоголь не уступалъ настояніямъ о. Матвя, произошла ссора и о. Матвй ухалъ отъ него въ крайнемъ раздраженіи.

Но Гоголь уже раскаивался. Долго бороться онъ не могъ.. Онъ пишетъ Матвю покаянное, смиренное посланіе, проситъ простить его, вернуть свое пастырское благословеніе, готовъ забыть имя литератора и идти въ монастырь.

Какая страшная драма разыгрывалась въ душ Гоголя только потому, что онъ поврилъ въ Матвя, поврилъ изуврскому толкованію христіанства, толкованію, по которому все земное объявлялось грхомъ и мерзостью.

Гоголь чувствовалъ, что это не такъ, онъ не могъ какъ художникъ примириться съ утвержденіемъ, что міръ — есть отрицаніе Бога. Но онъ боялся смерти, боялся умереть не раскаяннымъ гршникомъ, а въ дом Толстого, оберъ-прокурора. синода, онъ не находилъ ни въ комъ поддержки своимъ ‘грховнымъ’, свтскимъ, ‘языческимъ’ инстинктамъ.

Приходилось смириться передъ о. Матвемъ, этимъ ‘каменнымъ кряжемъ’ историческаго православія, по удачному выраженію Мережковскаго.

И вотъ больной, покинутый, одинокій Гоголь ршается на послдній ‘подвигъ’, на актъ самоотреченія, или, врне, самоубійства. Устами о. Матвя историческое христіанство синодальнаго типа произнесло анатему надъ всей русской литературой отъ Гоголя и Пушкина до отлученнаго Толстого и нашихъ дней…

Гоголь былъ сломленъ. На первой недл великаго поста 1852 года въ ночь съ понедльника на вторникъ за девять дней до смерти и спустя три дня посл послдняго разговора съ о. Матвемъ Гоголь веллъ затопить печку, собралъ свои рукописи и бросилъ ихъ въ огонь…

Только одинъ мальчикъ,— крпостной мальчикъ, изъ числа тхъ людей, которыхъ Гоголь совтовалъ не учить грамот, и предоставлялъ бить становымъ и исправникамъ,— возражалъ противъ этого сожженія. Какой-то инстинктъ подсказалъ, представителю народа, что тамъ, въ печк, гибнетъ великеое народное достояніе. Въ этомъ мелкомъ и, можетъ быть, случайномъ факт чувствуется что-то символическое…

Теперь для насъ ясна дйствительная причина смерти Гоголя: атмосфера мертвыхъ душъ, оффиціальнаго мщанства и грязи, близость къ Гоголю носителей отмирающихъ идей тріединной формулы — вотъ отъ чего задохся и погибъ великій писатель и нтъ ничего въ русской литератур трагичне и печальне его смерти. Но нтъ ничего радостне вчной жизни художника въ его безсмертныхъ произведеніяхъ.

ОТЪ АВТОРА.

Со дня напечатанія на первыхъ страницахъ этой книги предисловія прошло много времени и потому послдовали нкоторыя перемны. Прежде всего лекція о Л. Н. Андреев разрослась въ цлую книгу, и не войдетъ въ эту первую книгу моихъ лекцій, а напечатана отдльно, число лекцій, прочитанныхъ мною о Толстомъ и другихъ писателяхъ, значительно возросло, по сравненію съ цифрами, указанными въ предисловіи, также какъ и число городовъ, въ которыхъ приходилось читать эти лекціи. Только объ одномъ Л. Н. Толстомъ пришлось прочесть 23 лекціи. По недосмотру поставленъ въ перечн городовъ Юрьевъ и пропущенъ Кіевъ.

Засимъ по издательскимъ соображеніямъ пока выпускается первой книгой только меньшая часть моихъ публичныхъ лекцій, среди которыхъ вн очереди помщены и дв рчи о Гогол, въ виду состоявшагося недавно торжества открытія въ Москв памятника Гоголю.

К. И. АРАБАЖИНЪ.

ПУБЛИЧНЫЯ ЛЕКЦІИ О РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЯХЪ.

Смерть Гоголя *).

ОТЪ АВТОРА.

Читайте также:

**Смерть Гоголя *).**