СЛПЫЕ И ЗРЯЧІЕ.
СЛПЫЕ И ЗРЯЧІЕ.
(Изъ деревенской хроники).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Н. Астыревъ.
‘Русская Мысль’, кн. VI, 1886
Слепые и зрячие, Астырев Николай Михайлович, Год: 1886
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Я проснулся отъ какихъ-то необычныхъ для моего уха звуковъ. Было довольно рано: часовъ пять утра, изъ открытаго окна несло еще утреннею свжестью, хотя солнце уже ‘жарило во вс лопатки’, какъ говаривалъ нашъ мстный острякъ, сельскій учитель, день поэтому общалъ быть, подобно предъидущимъ десяти-пятнадцати днямъ, удивительно знойнымъ. Когда деревянное состояніе духа, слдующее обыкновенно посл липкаго сна, покинуло меня, и я начиналъ сознавать — кто и гд я, мн ясно послышался женскій плачъ съ подвываніемъ и причитаніемъ, какъ это бываетъ въ деревняхъ по покойникамъ.
‘Ба-атюшки родимые… на кого вы насъ покинули?!… Что теперь намъ, горькимъ, дла-ать?!’ — надрывался одинъ голосъ, другой выводилъ только протяжныя ноты ‘а-а-а’.
‘Да, вдь, это Терентьевна плачетъ,— ршилъ я безъ малйшаго колебанія.— Что-жь такое могло у нихъ случиться за ночь?’
Я быстро одлся и вышелъ черезъ снцы на нашъ дворъ, откуда слышались плачущіе голоса.
Навалившись грудью на край телги, стоявшей подъ навсомъ, и прикрывъ лицо руками и передникомъ, громко причитада старуха Терентьевна, жена старшаго изъ двухъ братьевъ, моихъ хозяевъ, возл нея стояла съ заплаканнымъ лицомъ молодая ея невстка, жена единственнаго сына старухи, Михайлы, старалась ее унять:
— Будетъ теб, матушка, убиваться… будетъ, пойдемъ въ избу!
На завалинк сидла жена втораго изъ братьевъ, Петровна, и тоже плакала, но тише и не столь надрывающимъ голосомъ. У полураскрытыхъ на улицу воротъ стояли дв-три бабы сосдки и, подперевъ руками щеки, жалостливо смотрли на происходившее во двор, съ расширенными отъ страха и любопытства глазенками тутъ же толпилось нсколько ребятишекъ, нашихъ и сосдскихъ, сбившихся въ кучку невдалек отъ Терентьевны. Мужики наши тоже были вс въ сбор. Василій-ямщикъ, старшій братъ, отставной солдатъ, гонялся съ прутомъ въ рукахъ за какою-то курицей, чмъ-то ему помшавшей, курица съ громкимъ клохтаньемъ глупо совалась изъ одного угла двора въ другой, никакъ не ршаясь пробжать на улицу мимо стоявшихъ у воротъ бабъ, а Василій съ ясно написанною ненавистью на лиц преслдовалъ ее, точно смертельнаго своего врага. Иванъ, братъ Василья, мужикъ лтъ сорока, сидлъ на валявшейся на земл сох и всхлипывалъ, утирая рукавомъ ситцевой рубашки слезы. Михайло, сынъ Василья, мой хорошій пріятель, одинъ изъ лучшихъ виднныхъ мною когда-либо крестьянскихъ парней, стоялъ посреди двора, закинувъ руки за спину и въ безмолвномъ отчаяніи смотрлъ на совершающееся на его глазахъ несчастіе.
У одной изъ загородей стояли дв красивыя свтло-гндыя лошади, он тряслись всмъ статнымъ тломъ своимъ и, какъ бы пугаясь предстоящей катастрофы и ища помощи, робко жались другъ къ другу, колна ихъ гнулись, дыханье было прерывисто. Постоявъ съ минуту, он бросались на землю, катались по ней, съ трудомъ поднимались, шатаясь изъ стороны въ сторону, и опять стояли, жалостливо поводя глазами. Вся фигура ихъ была олицетвореніемъ безмолвнаго, но мучительнаго страданія, животныя эти умоляли своихъ ‘царей’, разумныхъ и одаренныхъ словомъ людей, придти къ нимъ на помощь, спасти ихъ, но тщетно: люди только плакали или стояли, опустивъ руки, и животныя, предоставленныя самимъ себ, издыхали на глазахъ плачущихъ и безпомощныхъ своихъ хозяевъ… Да, он издыхали,— это стало для меня ясно съ перваго взгляда. Незачмъ было спрашивать, что случилось и почему плачетъ Терентьевна, по комъ она голоситъ? Мой вопросъ былъ бы неумстенъ, мн отвтили бы на него или принужденно, непріязненно, или не отвтили бы вовсе. Я прислъ рядкомъ съ Петровной на завалинку и, подобно прочимъ зрителямъ, не спускалъ глазъ съ умирающихъ коней, такъ что почти не замтилъ, какъ мимо меня прошмыгнула въ избу жена Михайлы, молодая Дуняша.
Василій подошелъ въ колодцу, глубоко запустилъ въ него бадью и досталъ свжей воды, переливъ ее въ ведерко, онъ поднесъ его поочереди обимъ лошадямъ, но он только совали свои красивыя морды въ воду, а пить уже не могли. Дло, очевидно, близилось къ развязк. Высокая кобыла еще разъ брякнулась о-земь, потомъ встала и, шатаясь, какъ пьяная, пошла въ загородъ, на мсто ночевки, тамъ она немного походила и тихо прилегла на мягкую солому, уперевъ голову въ плетень, поза ея была совершенно естественна: мы вс, какъ оказалось потомъ, думали, что она задремала, и потому все свое вниманіе переменили на красавца мерина, оставшагося посреди двора. ‘Молодчикъ’ стоялъ нсколько минутъ, не трогаясь съ мста, но трясясь, какъ въ лихорадк, потомъ онъ подошелъ къ Василью, своему хозяину, здившему на немъ семь лтъ, и ткнулся ему мордой въ грудь. Василій, 52-ти лтній солдатъ, съ честью выдержавшій севастопольскую бойню, повалился ‘Молодчику’ въ ноги… Сцена была настолько тяжелая, что я не ршился дождаться ея конца и ушелъ въ избу.
Черезъ нсколько времени дверь скрипнула и ко мн вошла заплаканная Дуняша съ самоваромъ въ рукахъ. Я такъ далекъ былъ въ эту минуту отъ всякой мысли о чаепитіи, что въ недоумніи смотрлъ на вошедшую молодуху, говорившую:
— Ужь вы извините, H. М., позамшкалась я маленько съ самоваромъ нон… Такія у насъ дла!…
Черты ея красиваго лица при этихъ словахъ исказились.
— Что вы, Дуняша?… Да что это вы вздумали о самовар?… Время ли теперь?
— Какъ не время! Я, вдь, знаю, что вы, какъ встаете, то чай пьете. Я это стою на двор съ матушкой,— глядь-поглядь, а вы ужь вышли! Тутъ я и ахнула: батюшки мои, да, вдь, я нон денщица, мой день-то и самоваръ ставить, и стряпать!… Сейчасъ мужикамъ завтракать готовить надо.
— Да я бы подождалъ съ самоваромъ. Какой теперь чай?… Вонъ, кони-то у васъ…
Дуняша присла на лавку и закрыла лицо фартукомъ.
— Бда!… И чмъ это мы Господа-Батюшку прогнвили?— говорила она, всхлипывая. Но черезъ минуту она вскочила и уже въ дверяхъ сказала: ‘Пойти мужикамъ завтракъ собирать!’
Я жилъ уже боле полугода въ семь Болотовыхъ и если не во вс, то во многіе семейскіе интересы ихъ былъ посвященъ. Вся трагедія съ лошадьми прошла на моихъ глазахъ. Въ конц іюня мсяца, когда подымали пары, Михайло возвратился однажды съ поля пшкомъ: лошадь, на которой онъ пахалъ почти цлый день, внезапно издохла уже на пути къ дому. Погоревали мужики, потужили, приписали несчастіе это жаркому дню (‘отъ солнца, должно быть’), сняли съ трупа шкуру, и жизнь потекла своимъ чередомъ, благо лошадей во двор было много,— оставалось еще шесть штукъ: тройка, на которой здилъ Василій въ качеств земскаго почтаря, дв рабочихъ лошади и одинъ двухгодовалый жеребенокъ отъ лвой пристяжной кобылы, рослой лошади двухъ аршинъ и пяти вершковъ. Болотовская тройка нсколько лтъ тому назадъ не имла себ равныхъ во всей округ, коренникъ теперь уже сильно устарлъ,— ему уже лтъ подъ двадцать,— и его рдко запрягаютъ въ долгую дорогу, замнять его стали ‘Молодчикомъ’, который, несмотря на свой небольшой ростъ, проявлялъ также замчательныя достоинства. Въ прежнемъ же своемъ состав тройка эта сдлала однажды 25 верстъ въ часъ съ четвертью, этотъ день останется на всю жизнь памятнымъ Василью: онъ везъ одного изъ великихъ князей на охоту и получилъ тогда изъ высокихъ рукъ на чай ‘матерку’. Я изъздилъ не одну сотню верстъ на лошадяхъ Василья и зналъ ихъ чудесныя качества, зналъ также страстную,— другаго выраженія не подберу,— любовь всей семьи Болотовыхъ къ своимъ кормильцамъ, поэтому я нисколько не удивился, когда наканун того дня, съ котораго начинается мой разсказъ, Михайло сообщилъ мн, какъ объ огромномъ несчастій, что у нихъ ‘съ кобылой не совсмъ ладно: не стъ и скучаетъ’. Пошелъ и я посмотрть на больную, хотя помочь ей ничмъ не могъ: дйствительно, кобыла скучала и выказывала какое-то безпокойство, безпрестанно переходя съ мста на мсто. Стали толковать, какая тому могла быть причина. ‘Съ глазу! — ршилъ Иванъ (Василья дома не было).— Надо позвать Терентьевну’. Жена Василья, мать Михайлы, Терентьевна, умла ‘нашептывать’, и въ ней часто прибгали сосди за помощью, прося ‘пошептать’ надъ коровой или теленкомъ, а иногда и надъ ребенкомъ. Пришла старуха съ огорода, гд полола грядки, посмотрла, покачала головой, принесла изъ изба чистую деревянную чашку съ водой и велла всмъ выйти изъ стойла: такъ я и не видлъ, въ чемъ заключалось нашептываніе. Каждые полчаса, если не чаще, навщали хозяева кобылу, но не легче кобыл: еще пуще скучаетъ посл леченія Терентьевны. Къ вечеру пріхалъ Василій, возившій судебнаго пристава куда-то на пар (въ корню былъ ‘Молодчикъ’), онъ сразу ршилъ, что съ кобылой очень не ладно и попытался самъ поконовалить: какъ солдатъ и ямщикъ, онъ, и по мннію другихъ, и по собственному, долженъ былъ имть познанія по леченію лошадей. Принесли долото и молотовъ, Михайло держалъ кобылу подъ уздцы, а коновалъ рубилъ ей своими инструментами ‘шейную жилу’. Долго стучалъ онъ молоткомъ по долоту, разская толстую кожу, даже жутко становилось, слушая эти удары, полузаглушаемые мягкою наковальней — шеей больной лошади. Наконецъ, кровь брызнула тонкою струйкой, образуя лужу шагахъ въ трехъ отъ того мста, гд стояла кобыла, минутъ пять лилась ‘руда’, принимавшая все боле алый оттнокъ, вмсто первоначальнаго темновишневаго.
— Не будетъ ли, Григорьичъ?— не вытерплъ я.
— И то, пожалуй, будгъ…
Расщепленнымъ сучкомъ отъ втки зажалъ онъ ранку на ше и, кром того, туго перетянулъ по этому мсту бичевой: кровь перестала струиться. Еще прошло съ часъ времени, Василій молча наблюдалъ за кобылой и вдругъ пошелъ запрягать одну изъ рабочихъ лошадей въ телгу.
— Ты это куда?— спрашиваю я его.
— Тутъ, неподалечку,— отвтилъ онъ нехотя.
Стало уже смеркаться, когда Василій вернулся, и не одинъ, а съ сдокомъ. То былъ блый, какъ лунь, и ничуть не плшивый, 70-ти лтній старикъ Изотъ, жившій на другомъ конц нашего огромнаго села. Изотъ былъ извстенъ, какъ знахарь, въ цломъ околотк и, по общественному мннію, умлъ нашептывать не въ примръ лучше Терентьевны, съ чмъ она сама вполн соглашалась.
— Я, вдь, больше такъ, самочиткой, — говорила она мн однажды,— ну, а Изотъ — тотъ обученъ.— Гд ‘обучался’ Изотъ, и какъ это можно нашептывать ‘самочиткой’, мн такъ и не удалось узнать, потому что сама Терентьевна была не словоохотлива вообще, а объ этомъ предмет и вовсе не любила говорить, другіе же обыватели отзывались невдніемъ: ‘мы ихнихъ дловъ не знаемъ’,— отвчали они на мои вопросы.
Изотъ произвелъ свои манипуляціи, не хоронясь отъ людей, какъ Терентьевна, а нкоторымъ образомъ публично. Он также веллъ принести чистую деревянную чашку, самъ досталъ изъ колодца воды, пошелъ на задворки, гд расли деревья, и сломалъ небольшую втку съ листьями, которую положилъ на чашку съ водой, затмъ спросилъ соли, которой отсыпалъ въ бумажку съ полгорсти и положилъ на втку, чашку со всми припасами поставилъ на-земь посреди двора. Посл этихъ предварительныхъ приготовленій, Изотъ сталъ молиться на востокъ, имя по лвую сторону отъ себя лошадь, а впереди — чашку съ припасами, безпрестанно кладя земные поклоны, онъ съ трудомъ поднимался съ земли и сейчасъ же опять опускался на колна. Лучи заходящаго солнца фантастично освщали эту высокую, хотя и согбенную фигуру блоголоваго старца въ лаптяхъ и въ плохонькомъ полушубк, который былъ на немъ одтъ, несмотря на лтнее время, около старика безъ привязи и, все-таки, совершенно смирно стояла его паціентка, мы, публика, составляли обширный кругъ и съ любопытствомъ, а иные и не безъ страха, смотрли на знахаря. Молитвы Изотъ читалъ про себя, только шевеля губами, поэтому, что онъ читалъ — осталось неизвстнымъ. Кончивъ молиться, онъ поклонился на четыре стороны, поднялъ съ земли чашку съ водой и съ лежавшими на ней предметами и сталъ что-то шептать, время отъ времени дуя на воду, этимъ окончились приготовленія и началось самое леченіе. Воду Изотъ частью вылилъ на голову больной, частью разбрызгалъ по всему тлу ея, помощью заготовленной втки, затмъ, подозвавъ Василья и Михайлу, веллъ имъ держать голову лошади и часть наговорной соли всыпалъ ей въ ноздри, часть въ уши и часть въ ротъ, потомъ еще нсколько разъ перекрестился, дунулъ паціентк въ уши и носъ и сказалъ: ‘Ну, дай Богъ на здоровье! Счастливо оставаться’. Онъ слъ на телгу и Василій повезъ его домой, Терентьевна, стараясь продлать это незамтнымъ для другихъ образомъ, положила къ нему въ телгу цлый ржаной хлбъ, всомъ фунтовъ въ 15.
Не весело ужинала семья Болотовыхъ этимъ вечеромъ, у всхъ на ум былъ вопросъ: поправится ли кобыла? Но никто изъ нихъ и не предполагалъ того, что оказалось да слдующее утро: не только кобыла издыхала, но и ‘Молодчикъ’, вчера еще возившій судебнаго пристава и казавшійся съ вечера совсмъ здоровымъ, въ нсколько часовъ опустился настолько, что видъ у надо былъ не лучше, чмъ у заболвшей 30—40 часовъ тому назадъ кобылы. Тутъ-то и поднялся плачъ бабъ, который потревожилъ мой утренній сонъ.
Какъ-никакъ, а самоваръ стоялъ на стол, и надо было приступить въ чаепитію, хотлъ было я тотчасъ позвать кого-нибудь изъ мужиковъ раздлить со мной компанію, но, заслышавъ, что они собираются завтракать, поршилъ пригласить ихъ посл завтрака. Въ снцахъ слышалась обычная возня съ ложками и чашками. ‘Мамка, молочка хоцца!’ — плакалась 3-хъ лтняя дочка Михайлы.— ‘Вотъ я те дамъ молочка! Не знаешь, нон постъ?’ — сурово отвчала Дуняша.— ‘Ну, картошки дай!’ — ‘На, отвяжись, мучитель!…’
— Васильичъ! зайди, чайку выпить,— говорю я, когда Михайло первымъ вышелъ во дворъ.
— Благодарствуемъ, H. М.,— отвчаетъ онъ.
— Чего благодаришь, посл поблагодаришь! Заходи!…
— Инъ чашечку выпить?… Оно посл пищи-то хорошо!
Черезъ минуту Михайло входитъ ко мн, успвъ уже всполоснуть руки и причесать волосы.
— Ну, что ‘Молодчикъ’?
— Готовъ!… Пошелъ за загородъ, да такъ со всхъ ногъ и брякнулся… Рядышкомъ и лежатъ. Какъ вмст въ упряжк шесть лтъ ходили, такъ вмст и жизнь свою кончили.
— Съ чего бы это напасть такая на вашихъ лошадей навалилась? Вдь, три штуки на одномъ двор, а нигд больше падежа не слыхать…
— Съ глазу, извстно съ чего! А то чего же имъ не жить?
— Михайло, я думалъ, ты поумне будешь!… Охота теб пустяки молоть! Какой тамъ ‘глазъ’ завелся у васъ?
Михайло угрюмо дуетъ въ блюдце, допиваетъ чай и опрокидываетъ стаканъ.
— Благодаримъ за чай, за сахаръ!
— Не за что… Такъ съ глазу?
— Вамъ, извстно, чудно это… Вы вотъ по книгамъ, а мы теперича эти дла тоже хорошо знаемъ… Покорнйше благодаримъ!
Часа черезъ два я видлъ, какъ старый коренникъ вывезъ трупы своихъ сотоварищей въ оврагъ, тамъ съ нихъ содрали шкуры, чтобы выжать послднюю пользу изъ того, что и до рожденія, и въ теченіе своей жизни, и посл самой смерти составляетъ собственность хозяина. Хотя Болотовы были моими пріятелями, или, если хотите, именно поэтому, я посовтовалъ сельскому старост понаблюсти, чтобы трупы лошадей были отвезены подальше отъ села и закопаны, какъ слдуетъ быть, въ землю, а не брошены на растерзаніе собакамъ.
Въ тотъ же вечеръ въ семь Болотовыхъ произошла отвратительная сцена, можно было подумать, что не только лошади, но и сами хозяева испорчены ‘съ глазу’. Василій сильно усталъ, снимая шкуры съ труповъ, онъ счелъ себя въ прав посл трудовъ пойти въ трактиръ выпить стаканчикъ-другой (путешествія эти онъ предпринималъ вообще очень часто, иногда по нсколько разъ въ день). Пропивъ имвшуюся у него мелочь, онъ захотлъ еще, но трактирщикъ въ долгъ не давалъ. Тогда Василій пошелъ домой и изъ кадки, стоявшей въ снцахъ, отсыпалъ въ мшокъ съ полмры обще-семейскаго пшена, которое и поволокъ для обмна на живительную влагу. Нужно замтить, что въ то время, какъ Василій былъ на военной служб, хозяйство въ дом велъ Иванъ, главенство за нимъ осталось и посл того, какъ братъ пришелъ со службы, ибо Василій нердко запивалъ, да и отъ хлбопашества отвыкъ, такъ что и самъ признавалъ, что хозяйство въ рукахъ Ивана будетъ лучше идти, нежели въ его, но въ пьяномъ вид Василій любилъ показывать себя хозяиномъ и напоминать, что онъ глава дома. Вс деньги хранились, по заведенному порядку, у Ивана, а Василью перепадали только т, которыя онъ урывалъ у прозжающихъ, за то ужь если попадали ему въ руки прогоны, то изъ нихъ ни копйки не поступало въ семейскую кассу,— все сполна оставлялось въ трактир.
Напившись до безумія за счетъ семейскаго пшена, Василій вернулся домой, тамъ уже узнали о случившемся отъ мальчика, сына Ивана, видвшаго, какъ ‘дядя отсыпалъ себ пшена’. И у Ивана, и у Терентьевны накипло на сердц много горечи уже съ утра и они не могли упустить удобнаго случая излить ее на кого-нибудь, совершенно охмлвшаго Ваоилья стали они упрекать въ краж пшена, въ пьянств, въ утайк прогоновъ и прочемъ, Василій освирплъ.
— Коли такъ, давай длить пшено! Я съ своею частью что хочу, то и сдлаю: хошь въ день пропью! Никто мн не указъ!
Онъ схватилъ мрку и сталъ ссыпать пшено въ другую кадку, много разбрасывая его по полу.
— Оставь, разбойникъ!— крикнула на него Терентьевна.
Василій размахнулся, и тяжелая мра съ хряскомъ ударилась въ стну на нсколько вершковъ полве головы Терентьевны.
— Душегубецъ!… На старости лтъ убитъ меня хочешь!— заплакала старуха.
— Ты что это, ошаллый чортъ, длаешь? Вдь, ты бабу чуть не убилъ!… Я войду въ волость, скажу, чтобы тебя старинна въ холодную посадилъ!— вмшался не совсмъ тактично Иванъ.
— Уйди, убью!— кричалъ окончательно разсвирпвшій Василій и съ подвернувшимся подъ руки полномъ кинулся на Ивана.
Тотъ ударился бжать.
Не знаю, чмъ могла бы кончиться эта безобразная сцена, еслибъ, на счастье и свое, и другихъ, Василій не споткнулся на ступенькахъ крыльца и не грохнулся со всего размаха о-земь, какъ колода, лишь только онъ упалъ, нервное раздраженіе его мгновенно стихло, хмль взялъ свое, и взбсившійся вояка тутъ же, близъ порога своего дома, заснулъ мертвымъ сномъ. Съ наступленіемъ ночи его за руки и за ноги перетащили въ снцы, гд онъ и проспалъ на полу до самаго утра.
На другой день на семейномъ совт Болотовыхъ было ршено отслужить у себя молебенъ съ водосвятіемъ, впрочемъ, ‘совтъ’ этотъ былъ чрезвычайно лакониченъ. За обдомъ Терентьевна, подавая за столъ кашу, сказала, ни къ кому прямо не обращаясь: ‘надо бы Богу помолиться…’ На это Иванъ, посл нсколькихъ минутъ раздумья и безмолвнаго истребленія каши, отвтилъ: ‘да, надо бы!’ Остальные молчали: Василій былъ вообще не словоохотливъ, а въ этотъ день, посл вчерашняго хмля, онъ былъ особенно угрюмъ, Михайло же и бабы подавать голосъ ршались вообще рдко,— не въ обыча это было. Подъ вечеръ, покончивъ домашнія работы, Иванъ одлъ новую поддевку изъ домашняго сукна, подпоясался кушакомъ и пошелъ къ отцу Петру.
Иванъ Иванычъ Мухинъ, отставной поручикъ, мелкій землевладлецъ, имющій домъ въ вашемъ сел, вернулся утромъ изъ города, получивъ пенсію въ уздномъ казначейств. За обдомъ Иванъ Иванычъ выпилъ, какъ слдуетъ быть, потомъ выспался, какъ высыпаются только люди, у которыхъ нтъ ни особенныхъ заботъ, ни экстренныхъ длъ, и въ настоящее время сидлъ за чаемъ, позвывая и раздумывая, что предпринять, дабы скоротать вечеръ. Внезапно Иванъ Иванычъ вспомнилъ, что изъ города онъ привезъ четверть столовой водки, далеко лучше той бурды, которую продаетъ нашъ трактирщикъ, Осипъ Никитичъ, подъ названіемъ ‘двойной очищенной’. Хотя Осипъ Никитичъ и пріятель Ивана Иваныча,— что неоднократно доказывалъ, отпуская ему въ кредитъ водку и пиво,— но поручикъ, въ пылу благороднаго негодованія, частенько заявлялъ даже въ глаза Осипу Никитичу, что онъ черезъ-чуръ широко пользуется правомъ, предоставленнымъ деревенскимъ трактирщикамъ снисходительнымъ акцизнымъ надзоромъ, разбавлять водку водой до крпости 30, а то и ниже. Вспомнилъ Иванъ Иванычъ послдній споръ свой съ Осипомъ Никитичемъ, имвшимъ нахальство утверждать, что въ город водка нисколько не лучше продаваемой имъ въ нашемъ сел, вспомнилъ еще Иванъ Иванычъ, что между разными припасами, которые онъ привезъ для своего продовольствія изъ города, есть банка килекъ и коробка сардинокъ,— вещи, какъ извстно, очень вкусныя въ качеств закусокъ къ водк. И результатомъ всхъ этихъ соображеній было то, что Иванъ Иванычъ ршилъ пригласить къ себ цвтъ и сливки мстнаго общества, чтобы, во-первыхъ, угостить ихъ хорошей водкой и закуской, во-вторыхъ, доказать Осипу Никитичу, что онъ безбожный лгунъ, и, въ-третьихъ, скоротать время за пулечкой или стуколочкой.
Иванъ Иванычъ веллъ работнику заложить лошадь и слъ писать приглашенія. Въ деревн это длается просто: ‘прізжай, пулька будетъ’ (варіаціи: ‘стуколка будетъ’, ‘винтъ будетъ’),— пишетъ одинъ партнеръ другому и, въ экстренно-важныхъ случаяхъ, посылаетъ за нимъ лошадь. Получившій записку тотчасъ садится въ присланную телгу или сани, зазжаетъ къ другому приглашаемому и, захвативъ его, къ третьему: вотъ и вс налицо. Такъ было и въ этотъ разъ. Отецъ Петръ,священникъ нашего села, молча пилъ шестой стаканъ чаю съ лимономъ и неистово звалъ въ ожиданіи скучнаго, бездльнаго вечера, его любимый котъ прыгнулъ къ нему на колна.
— Брысь, подлый!… И безъ тебя жарко!— крикнулъ отецъ Петръ и могучею десницей отшвырнулъ отъ себя кота.
— Ахъ, Петя, ты всегда такъ!… Чмъ онъ виноватъ, бдный?— придралась въ случаю поговорить хоть на какую-нибудь тему томная супруга отца Петра.
— Ну, матушка, а я-то чмъ виноватъ? Мн и безъ него не въ мочь жарко, а онъ тутъ лзетъ!… Тошно даже, право!…
— Можно бы потише, кажется.
— И то не громко, кажется!… Да ты-то чего пристала, скажи-ка пожалуйста?
— Не могу я видть твоего варварства!… Злодй ты, и больше ничего.
— Вона!… Распустила язычекъ… Дай хоть чаю напиться, какъ слдуетъ, Христомъ-Богомъ прошу тебя!
Отцу Петру предстояло, очевидно, не совсмъ интересное времяпрепровожденіе, и какъ же радъ онъ былъ, когда получилъ записку отъ Иврна Иваныча.
— Катай живй къ прочимъ,— говорилъ онъ посланцу, — а а на своей лошади доду… Эй, Сенька, запрягай жеребца!
— Опять ты, Петя, въ гости дешь?— спрашивала матушка, раздраженная, перспективой одиночнаго сиднія.— Ты ужь лучше на глаза мн не показывайся, когда вернешься.
— И не покажусь!… И не безпокойтесь о насъ, никто васъ не проситъ!…
Злосчастный котъ вновь верещитъ, на этотъ разъ отъ не совсмъ нжнаго прикосновенія къ нему остраго носка модной ботинки матушки-попадьи, затмъ слышится трескъ съ сердцемъ захлопнутой двери, и о. Петръ остается одинъ, онъ благодушно ухмыляется, расчесывая свои густые волосы, и мурлычитъ какую-то псенку.
На мою долю также выпало приглашеніе хать въ Ивану Иванычу. Я уже усплъ прочесть, взятые изъ волости, и Сельскій Встникъ, и Губернскія Вдомости, и плохонькій мстный ‘органъ нуждъ и стремленій’, и также, какъ и прочая ‘интеллигенція’ села ***, задавалъ себ мучительный вопросъ: что же теперь длать?— какъ вдругъ хорошо знакомый мн голосъ раздался въ открытомъ окн:
— Дома, что-ль?
— А, а, Иванъ Дмитріевичъ! Заходи!
— Какого тамъ чорта заходить? Бери шапку, демъ къ Ивану Иванычу!
Это быкъ нашъ учитель, онъ подъхалъ къ моему дому уже на телг. Я съ минуту колебался, принимать или нтъ приглашеніе, но, ршивъ, что на людяхъ, все-таки, скоре убьешь этотъ скучный и душный вечеръ, взялъ фуражку.
Мы застали у Ивана Иваныча уже двухъ гостей, фельдшера и трактирщика Осипа Никитича. Фельдшеръ былъ именно таковъ, каковы вообще фельдшера въ девяти случаяхъ изъ десяти, но трактирщикъ Осипъ Никитичъ… пожалуйста, недумайте, что это какой-нибудь деревенскій кулакъ или чумазый мщанінишко, нтъ, это господинъ въ тонкомъ голландскомъ бль, въ костюм изъ чи-чун-ча и съ золотыми часами на таковой же цпочк, — словомъ, это совсмъ культурный человкъ, нашей компаніи не портившій, даже въ мстномъ ‘орган’ корреспондентомъ состоялъ, чмъ немало гордились и мы, и онъ.
— Какого чорта даромъ время терять?— грохоталъ учитель черезъ пять минутъ посл того, какъ мы ввалились въ Ивану Иванычу.— Разставляй столы, друже!
— Нельзя, Иванъ Дмитричъ, надо, вдь, отца Петра подождать, чтой-то онъ запоздалъ, врно, задержали… А вотъ что, господа, хоть теперь и жарко, но говорятъ: ‘клинъ клиномъ вышибай’. Не выпить ли намъ по этому случаю по единой?… Городская, вдь, водочка, не здшней фабрикаціи.
Иванъ Иванычъ насмшливо посмотрлъ на фабриканта ‘здшней’ водки, тотъ пропустилъ обиду мимо ушей и сосредоточенно крутилъ папиросу.
— Охъ, жарко дюже, Иванъ Иванычъ!— протестовалъ учитель.— Вотъ кабы пивца.
— Будетъ и пиво: я уже послалъ. А что, H. М., правда, что у вашихъ хозяевъ все еще лошади дохнутъ?
— Просто ужасно, что длается!… Гндыя-то, троечныя, знаете? Вчера скапутились!
— Ай, ай, вотъ бда-то! Вотъ раззоръ-то! Какіе кони-то были!…
— А все жара. Вдь, по тридцати градусовъ въ тни бываетъ!
— Ну, не все жара!
— Что же еще?… Я ничмъ больше объяснить не могу.
— Впрочемъ, кто ихъ знаетъ, можетъ быть, и отъ жары…
— Я вотъ хочу завтра писать въ городъ, чтобы ветеринара намъ прислали.
— Ничего вашъ ветеринаръ не подлаетъ, поманите мое слово!— убжденно сказалъ хозяинъ.— Ужъ я видывалъ на своемъ вку эти штуки, не даромъ же шестой десятокъ доживаю. Да вотъ я вамъ разскажу, какой былъ случай. Покойника Максима Петровича знавали, вотъ, что торговлю здсь свою имлъ? Нтъ?… Впрочемъ, что же я-то брешу! Онъ уже года четыре какъ померъ, вы и духа его не застали. Да, такъ скупалъ онъ, нужно вамъ сказать, и овецъ: головъ по пятисотъ и больше плъ. Вотъ и случись у него падежъ: дохнутъ овцы, и шабашъ! Штукъ по пяти каждый день выволакиваютъ въ оврагъ, просте бда! Позвалъ онъ тутъ знающаго мужичка, тотъ посмотрлъ, никакой болзни на овцахъ-то не нашелъ и говоритъ, что не спроста, молъ, это. Помочь, говоритъ, я теб не умю, а совтъ даю: поскоре продавать всхъ, хотя бы и съ убыткомъ а то еще большій убытокъ понесешь, какъ вс подохнутъ. Не поврилъ Максимъ Петровичъ и похалъ въ городъ за ветеринаромъ, а по дорог, въ вагон, и разговорился съ сосдомъ: такъ и такъ, ду, молъ, въ городъ. Сосдъ засмялся: ‘Что же, говоритъ, твой ветеринаръ тутъ сдлаетъ, если на нихъ болзни никакой нту? Мн ты не повришь, такъ позжай же, потрать рублей двадцать денегъ, а потомъ сдлай, что скажу, и будутъ твои овцы цлы’. Оказалось, что сосдъ-то Максиму Петровичу попался хорошій: самъ скотскою частью не годъ и не два занимался. Привезъ Максимъ Петровичъ ветеринара, ничего тотъ не подлалъ: дохнутъ овцы попрежнему. Вотъ и приходитъ ко мн Максимъ Петровичъ и проситъ написать на бумажк какой-то наборъ словъ, заученный имъ со словъ сосда въ вагон. Взяло меня любопытство, и присталъ я къ нему: скажи, да скажи, зачмъ это теб понадобилось? Онъ долго отнкивался, однако, подъ конецъ сообщилъ, взявъ слово никому не говорить (теперь-то, я думаю, можно, потому что онъ ужь померъ, царство ему небесное). Видите ли, онъ плохо самъ-то писалъ, ну, и боялся, что прошибется, коли самъ писать будетъ. Оказалось, что это заговоръ отъ падежа. Надо его написать на бумаг, потомъ разорвать темною ночью на девять клочковъ и, читая девять разъ про себя, обойти,— три ли раза, семь ли разъ, не помню хорошенько,— овчарню, гд овцы ночуютъ, потомъ вырыть вокругъ овчарни девять лунокъ въ земл и въ каждую изъ нихъ закопать по клочку бумажки. Только и всего. И все прекрасно вышло. Ни одна овца больше не пала.
— Почтеннйшій хозяинъ Иванъ Иванычъ, ваше благородіе!— вмшался Осипъ Никитичъ,— что-жь это вы: зазвать-зазвали, а одними разговорами угощать намреваетесь? Ужь похвалитесь, похвалитесь своею водочкой!
Въ эту минуту загремла телга и появился давно ожидаемый о. Петръ.
— Что долго не халъ? Зачмъ людей заставлять ждать?— посыпались на него укоризны и вопросы.
— Ничего не подлаешь, господа! Только что было занесъ ногу на телгу, глядь, Ивана Болотова Богъ несетъ. Проситъ на завтра молебенъ съ водоосвященіемъ отслужить, лошади, вишь, у него дохнутъ. Да и проговорилъ съ нимъ минутъ десять, все просилъ посовтовать, что ему длать. Я ему говорю: Божья воля, молъ, такая, а онъ плачется, чмъ же это, дескать, онъ гршне или хуже другихъ, да не знаю ли я чего-нибудь такого, какъ лошадей отчитать?… Я ему отвчаю…,
— Будетъ вамъ, господа, объ этихъ лошадяхъ-то говорить,— протестуютъ Осипъ Никитичъ и Иванъ Дмитричъ.— Наладили цлый вечеръ объ одномъ и томъ же, а время-то идетъ.
— Ну, ладно, ладно! Какую же музыку заведемъ?… Если пульку…
— Ну ее къ чорту, твою пульку! Давайте въ стуколку,— предложилъ учитель.
— Что, али деньги лишнія завелись?— спросилъ Осипъ Никитичъ.— Ой, берегитесь, Иванъ Дмитричъ, проштрафитесь!
— Погодите, почтеннйшій корреспондентъ! Не торопитесь, цыплятъ, вдь, по осени считаютъ!
— Сосчитаемъ, сосчитаемъ безъ вашей помощи, не безпокойтесь, васъ просить не будемъ!
— Садитесь, же, садитесь, господа!— понукалъ неугомонный педагогъ.
Я сначала отказывался отъ участія въ игр, но потомъ, подъ вліяніемъ изряднаго количества холоднаго пива, также вошелъ въ азартъ, за что и поплатился нсколькими рублями, учитель же проигралъ одиннадцать рублей, т.-е. больше половины своего мсячнаго жалованья, послдній ремизъ, что-то около четырехъ рублей, ему даже нечмъ было заплатить, вслдствіе чего игра прекратилась сравнительно рано, часа въ три утра, и у него произошелъ крупный разговоръ съ трактирщикомъ.
— Это только мошенники такъ играютъ! Когда выигрываютъ — деньги берутъ, а какъ платить — не платятъ!
— Въ трактир у насъ за стойкой всегда стоитъ мошенникъ, вотъ вы и думаете, что вс вокругъ васъ мошенники!
— Ну, это тамъ какъ хотите, а отнын я съ вами играть слуга покорный!
— Будетъ вамъ, господа, ссориться изъ-за пустяковъ!— вмшался миролюбивый хозяинъ.— Учитель, давай лучше споемъ ‘нелюдимо наше море’.
— Качай!
И громовой дуэтъ двухъ могучихъ голосовъ нарушилъ утреннюю тишь, привтствуя восходящее солнце.
Съ восьми часовъ утра Терентьевна уже вынесла на середину двора столъ и покрыла его блою домотканною скатертью, въ двнадцатомъ часу пришелъ священникъ съ причемъ. Уставили на столъ образа, зажгли восковыя свчи, налили воды въ чашу, тонкою струйкой задымился ладонъ изъ кадильницы и раздалось торопливое чтеніе и пніе, хозяева мои истово крестились и усердно молились, прося Господа смнить гнвъ Свой на милость…
Прошло недли полторы. На мсто трехъ павшихъ лошадей была куплена Болотовыми покуда одна, рублей за пятьдесятъ. Опасенія за продолженіе падежа стали было уже исчезать у моихъ хозяевъ, какъ вдругъ заболла вновь купленная лошадь, одновременно съ этимъ на сосднемъ двор заболла и еще лошадь. Чуть ли не въ третій разъ дано было волостью знать уздной земской управ объ упорной эпидеміи, присосавшейся къ двору Болотовыхъ и уже перекинувшейся въ сосдній, на этотъ разъ земство откликнулось, и на другой день изъ города прибылъ представитель науки — въ экстренныхъ случаяхъ приглашаемый управой частно-практикующій ветеринаръ: своего, земскаго, у насъ еще и въ завод не было. Покуда перепрягали лошадей въ волости (представитель науки долженъ былъ постить еще три или четыре пораженныхъ разными эпидеміями мстности), больныя лошади подвергались осмотру. Прізжій тыкалъ имъ пальцемъ въ бока, приказывалъ разжимать зубы и вытаскивать языкъ на показъ и проч., наконецъ, присовтовалъ сдлать какую-то микстуру, взявъ полфунта одного, смешавъ съ 1/2 фунтомъ чего-то другаго и, распустивъ полученную смсь въ горячей вод, давать по бутылк, три раза въ день. Медикаментовъ съ нимъ не было, и на вопросъ, гд-жъ ихъ достать, онъ отвтилъ съ достаточною ясностью: ‘въ город въ аптекарскомъ магазин’, затмъ ухалъ, общавъ на обратномъ пути опять заглянуть. Меня во время этого визита дома не было, и передаю я о немъ лишь со словъ моихъ хозяевъ.
Михайло настоялъ на томъ, чтобы тотчасъ же хать въ родъ за снадобьями (до города было 25 в.), его и отправили, но съ плохо скрываемымъ недовріемъ въ результатамъ этой поздки. Хозяинъ сосдняго двора, у котораго также заболла лошадь напрямки отказался дать даже денегъ на покупку медикамента ‘Божья воля!— говорилъ онъ.— Прогнвался Господь, такъ никакимъ пойломъ не отпоишь, а то, захочетъ Милостивецъ — такъ выходится меринъ’. Однако, Михайло похалъ и къ ночи усплъ вернуться назадъ. Стали стряпать пойло, въ стряпн дятельное участіе принималъ и я. Затмъ влили бутылку приготовленной общими стараніями микстуры въ ротъ больной лошади причемъ ее, успха ради, пришлось связать и повалить на землю, раннимъ утромъ повторили леченіе, а часамъ къ пяти вечера плакали денежки Ивана, недлю тому назадъ отданныя за лошадь: она издохла съ тми же симптомами болзни, какіе наблюдались у ея предшественницъ. Нсколькими часами позже издохла и сосдская лошадь. Я настоялъ на томъ, чтобы трупы были свезены въ оврагъ, но не зарыты до прізда ветеринара, къ трупамъ поставили двухъ караульныхъ, охранять ихъ отъ собакъ. На утро пріхалъ ветеринаръ, возвращавшійся изъ своей поздки въ глубь узда, я сообщилъ ему о неудачномъ исход леченія.
— Этого надо было ожидать,— отвчалъ онъ.— Болзнь настолько уже развилась, когда меня вызвали…
— Но не можете ли вы мн сообщить, что это за болзнь такая и какія мры слдуетъ принять для прекращенія ея? Не пожелаете ли вы сдлать вскрытіе труповъ?
— Да, да, это можно будетъ сдлать. А болзнь, очевидно, тифозная горячка (тутъ онъ сказалъ мудреное латинское названіе). А трупы цлы?
Мы отправились на вскрытіе. Любопытствовавшаго народу собралось множество. Василій добровольно совершалъ обязанности фельдшера, производя на трупахъ разрзы по указанію представителя науки, исполосовалъ онъ и печень, и легкія, и сердце, и селезенку: везд оказывались желтые сгустки, особенно обильные въ печени.
— Вотъ, видите, — говорилъ мн ветеринаръ, — это самый характерный признакъ тифозной горячки… Нтъ-съ, я не ошибся, я съ перваго взгляда опредлилъ болзнь!
— Но что же имъ длать, чтобы спасти остальныхъ лошадей? Вдь, эта штука можетъ, наконецъ, перекинуться и на сосдніе дворы и пойти косить вдоль и поперегъ?
— Нтъ, это врядъ ли, а, все-таки… Да, да, слдовало бы дезинфекцировать дворъ. Известки посыпать, карболкой обмывать, навозъ вывезти. Еще cali hipermarganicum.
— Это все прекрасно, но откуда же мужику взять средства на вою эту дезинфекцію? Вонъ, одинъ даже снадобья для микстуры отказался покупать.
— Да, да, это такъ, это правда… Я скажу управ объ зтонъ обстоятельств. Я думаю, что она приметъ мры…
Мръ, однако, никмъ никакихъ принято не было, только по моей усиленной просьб, Василій вывезъ навозъ отъ больныхъ животныхъ въ оврагъ. Но черезъ недлю посл этого единственнаго мропріятія пала у насъ опять лошадь, а потомъ еще и еще. Иванъ все прикупалъ, а он все падали, всхъ было прикуплено три лошади, и вс он пали, подохли также вс бывшія къ началу падежа налицо лошади, за исключеніемъ стараго коренника, онъ неустанно вывозилъ трупы своихъ сотоварищей въ оврагъ, а самъ оставался живъ и здоровъ, какъ ни въ чемъ не бывало: ‘дурной глазъ’ не бралъ его. Отчаяніе моихъ хозяевъ трудно описать, все въ дом притихло, не стало слышно ни веселаго говора, ни смха, даже дти какъ-то присмирли, только изрдка слышалась злобная перебранка мужиновъ между собой или съ своими бабами. Ямщину пришлось моимъ злополучнымъ хозяевамъ на время бросить, а хлбъ свозить съ поля наймомъ.
— Скажи ты мн, H. М.,— спрашивалъ меня однажды Иванъ, будучи нсколько подвыпивши (что съ нимъ стало часто въ послднее время случаться),— съ чего это на насъ такая напасть приключилась? Чмъ это мы Бога прогнвили?
— Не знаю, другъ мой, и самъ ума не приложу!
— Вотъ то-то!… Книжки ты все читаешь, а какъ что, такъ сейчасъ и ‘не знаю’… А отчего эта самая болзнь по вашему, по книжному-то, приключается?
— И этого теб сказать не съумю.
— Не съумешь?… И на что, коли такое дло, и книжки эти читать? Такъ, пустяковина одна!…
— Ахъ, Иванъ Григорьичъ, да, вдь, книжекъ много всякихъ есть, есть такія, гд и про лошадныя болзни сказано: отчего происходятъ, какъ лечить. Только такихъ у меня нту, и я ихъ не читаю.
— Что бы нужно, то и не читаешь!… Должно, все больше сказочками пробавляешься? Такъ-то, ба-аринъ!
Посл этого разговора я нсколько дней совстился попадаться Ивану на глаза съ книжкой въ рукахъ, но онъ обращался со мной совершенно попрежнему, какъ бы забывъ о данномъ мн строгомъ выговор, скоро и я забылъ о немъ…
Въ начал сентября мсяца, управившись съ работами, Иванъ ршился еще разъ купить лошадь, немедленно по покупк таковой, Василій на пар (старый коренникъ былъ, попрежнему, живъ и бодръ) похалъ верстъ за шестьдесятъ за извстнымъ въ нсколькихъ уздахъ знахаремъ. Этотъ послдній оказался человкомъ далеко еще не старымъ, черноволосымъ, съ суровою наружностью, не разговорчивымъ и угрюмымъ. Онъ взялъ за пріздъ свой съ Василія пять цлковыхъ, причемъ его обязаны были доставить опять домой. Что онъ длалъ надъ лошадьми, какія манипуляціи производилъ для уничтоженія силы ‘дурнаго глаза’,— осталось для меня тайной, такъ какъ онъ потребовалъ, чтобы ни одна живая душа не видала, что онъ будетъ длать во двор и въ конюшняхъ, я, конечно, долженъ былъ также подчиниться этому требованію, во избжаніе серьезной ссоры съ своими хозяевами. На этотъ разъ отчитываніе, продолжавшееся трое сутокъ, оказалось чрезвычайно удачнымъ: ни одной лошади въ нашемъ двор больше не пало, хотя черезъ нсколько времени къ двумъ, уже имвшимся, Иванъ прикупилъ еще двухъ, распродавъ для этой цли около двадцати штукъ овецъ. Василій сталъ опять ямщичить, и жизнь моихъ хозяевъ потекла попрежнему, если не считать порядочныхъ-таки прорхъ въ ихъ хозяйств. Въ сосднихъ дворахъ также не случалось больше падежа лошадей.
Мн, конечно, неоднократно приходилось говорить и съ хозяевами своими, и съ посторонними мужиками о блестящихъ результатахъ нашептыванія прізжаго знахаря. Я пробовалъ указывать на случайное совпаденіе времени этого леченія съ первыми сильными осенними заморозками, но ни одинъ изъ моихъ собесдниковъ ни на минуту, конечно, не усумнился, чтобы падежъ лошадей Болотовыхъ могъ прекратиться вслдствіе заморозковъ, а не вслдствіе побды знахаря надъ силой ‘дурнаго глаза’…