Следы динозавра, Огнёв Николай, Год: 1928

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Н. Огнев

Следы динозавра

 []

Рисунки Ю. Ганфа

1. Видения палеонтолога

— Альфонс, умываться!
Ответа не было. Профессор задремал снова. Где-то в глубинах сознания еще шевелилась мысль о том, что нужно вставать, куда-то ехать, что-то предпринимать… но все это заволоклось какой-то дымовой завесой, она закурилась смутными струйками, за ней блеснула синь моря, встали белые меловые скалы. Гигантские хвощи-папоротники с трехэтажный дом, плауны, сигиллярии, лепидодендроны раскинулись по белизне скал темно-зелеными лапами.
‘Меловая система вторичной, мезозойской группы’, — со смутным удовольствием отметила память профессора.
Но вот зашевелилась, качаясь, группа папоротников, оттуда глянули острые, колючие, неприятные глаза. Высунулась остроклювая голова, украшенная громадным двухметровым шипом и двумя шипами поменьше. Глаза неприязненно и подозрительно оглядели окрестность из-под опухлых век.
‘Трицератопс, — с замиранием сердца подумал профессор. — Он высматривает добычу’.
И, словно в ответ профессору, ломая стволы папоротников, на меловую скалу полезла грязно-бронзовая туша величиной со слона.
‘Ну да, трицератопс — трехрогий динозавр’, — с восхищением подтвердил про себя профессор.
Динозавр, раскачиваясь, дополз до вершины скалы и приник всей тушей к ее меловой поверхности. А спокойная до сих пор гладь моря внезапно забурлила, пошли круги, легкие волны стали биться на берег. Динозавр сжался, словно готовясь к прыжку.
‘А ведь он немного пониже Эйфелевой башни, — уже с жутью подумал профессор. — Кто же его противник?’

 []

Из моря высунулась голова на очень длинной гибкой шее. Похоже было, что колоссальных размеров змея встала на хвост, раскачивается, ищет жертву. Динозавр нагнул голову, выставил шипы, и тотчас же по поверхности моря понесся странный, скрипучий звук, словно поворачивали колесо деревенского колодца.
‘А, вот как вызывают на бой динозавры, — удовлетворенно подумал профессор. — Но кто его противник?’
Противник, издавая ровный, непрерывающийся свист, уже лез из моря навстречу динозавру. Казалось, гигантская змея приклеилась к туловищу колоссальной свиньи. Грязный хвост обхватом в трехсотлетний дуб волочился но скале, оставляя, серый, мокрый след.
‘Диплодок, — определил профессор. — Интересно, кто же сильнее?’
Динозавр внезапно оттолкнулся — и прыгнул. Его падение на спину диплодока было ужасно. Диплодок взвизгнул, захрипел, его шея змеей обвилась вокруг исполинского пуза динозавра, было видно, как на шее вздулись жилы толщиной с канат. Динозавр, изловчившись, вонзил большой шип в спину диплодока — и оба, храпя, визжа, извиваясь, покатились в море… Еще немного, еще — и страшный грохот покатился по меловым скалам, заставляя вздрагивать, колебаться, исчезать папоротники, плауны, метлы хвощей… ‘Но почему же такой грохот?’ — с удивлением подумал профессор, и открыл глаза. Та же самая стена, покрытая ровными, деловыми обоями, коричневая панель полированной перегородки, ночной столик, кувшин и таз в углу, — все, как в любом номере любой европейской гостиницы.

2. Москва за окном

— Альфонс, умываться!
За окном глухо рокотали экипажи, пели и завывали гудки, сирены, рожки. Где-то внизу, за стеной, плыла невидимая и стремительная масса пешеходов. Автомобили, автобусы, грузовики перегоняли друг друга в беге к неведомой цели. Но для того, чтобы видеть, нужно было встать, выйти из-за перегородки… вообще расстаться с теплой и мягкой постелью. Но для этого нужна теплая вода, мохнатая простыня, — и, самое главное, чтобы кто-то приготовил и подал.
— Ну, что ж? Вы, Альфонс?!
Ответа не было. Пошел за водой, — решил профессор. — В этой большевистской стране теплая вода выдается, вероятно, по карточкам.

 []

Странно, однако… Профессор вспомнил вчерашнюю встречу на вокзале, вполне приличных молодых людей из ‘Общества культурной связи’, представителя научного общества, легкий ‘Фиат’, на котором профессора доставили в гостиницу. Неужели все это подделано? Неужели стремительное движение на улицах, расторопные милиционеры, сверкающие витрины магазинов, потоки электричества, неужели все подготовлено только для того, чтобы пустить пыль в глаза ему, профессору Дормье, члену Французского Палеонтологического общества? Профессор твердо помнил, что еще до отъезда в Россию он решил ни в коем случае не отвлекаться от главной цели внимания на эксперименты большевиков. Да, все это так, но если у них нет теплой воды…’
— Альфонс!!!
Вставать и разыскивать Альфонса не хотелось, четырехдневная дорога растрясла организм порядком. Но вместе с тем вставать было нужно, так как до отъезда нужно было повидаться с московскими коллегами, кое-чем запастись, достать новые, советские карты Монголии… Монголия! Наконец-то, профессор находился на пороге необозримых, неисследованных стран, гигантских пустынь, свидетельниц всех возрастов истории, где каждый шаг мог сулить новые, неожиданные, потрясающие открытия… Мамонт, покрытый кожей с волосами и доставленный в один из русских музеев… Мертвый город Хара-Хото… Кости исполинских ископаемых… Все это факты, а не плод досужей фантазии, не измышления шарлатана Чалленджера, журналиста Мелона и охотника лорда Рокстона [персонажи романа Конан-Дойля ‘Затерянный мир’]. Нет, каждая минута дорога!
— Альфонс! Альфонс! Альфонс!

 []

3. Мертвый камердинер

Но Альфонса не было. Профессор вскочил, поспешно натянул брюки и, путаясь в помочах, выглянул из-за перегородки. Верно, за окнами туманилось московское зимнее утро, легкие узоры красовались на стеклах окон. Чемоданы стояли нераспакованными, и профессор ощутил, что он стоит в чем-то мокром. Верно, — гладкий и блестящий паркет был залит водой.
— Вот большевистские прелести, — иронически сказал профессор вслух. — Лопнул водопровод и нас угощают потопом. Профессор подошел к кровати, взял нечищеные ботинки, надел их на мокрые носки и направился к выходной двери с явной целью устроить настоящий французский скандал и управляющему этой большевистской гостиницей, и Альфонсу, и вообще всем, кто попадется на дороге. Но большая и тяжелая дверь в переднюю номера не открывалась, профессор с силой нажал ручку и отпихнул какое-то препятствие. Поперек маленькой передней лежало человеческое тело, профессор вгляделся, узнал тщательный пробор Альфонса, его смокинг, надетый прямо на фуфайку, тщательно выглаженные брюки…
— Что с вами, Альфонс? — закричал профессор, трогая камердинера на плечо. От толчка профессора плечо качнулось, но тотчас же неукоснительно вернулось на старое место.
— Что такое? Пульс, пульс, — забормотал профессор, нашаривая руку Альфонса. — Что такое?.. Не работает! Сердце?! Не бьется и сердце! Альфонс, что с вами?!

 []

Альфонс недвижно лежал, уткнувшись лицом в разбитый фарфоровый кувшин. Ровный рокот колес за окнами только подчеркивал напряженную, звенящую тишину. И внезапно профессор понял, что Альфонс потерян навсегда, что Альфонса больше не будет, и что он сам, профессор Дормье, остался один в этой странной, враждебной стране. Резким движением профессор распахнул дверь в коридор.
— На помощь! Люди! Люди! — закричал профессор в строгую тишину коридора и так как никто не отзывался, добавил негромко и неуверенно:
— Та-ва-ри-щи!
Еще в Париже профессор, готовясь к путешествию, раздобыл франко-русский словарь, и какой-то оборванный эмигрант целых два дня учил его произношению некоторых, наиболее употребительных русских слов. И теперь, так как никто не откликался, профессор в отчаянии хаотично выпаливал в пустоту коридора весь свой запас:
— Та-ва-ри-щи! Кррасиви женщин! Из-вош-ник! Дверь соседнего номера с шумом растворилась, оттуда шагнул необыкновенно длинный мужчина в фуфайке, стал перед профессором, спросил:
— В чем дело, гражданин?
— Извош-ник, — уже не помня смысла сказанного слова, умоляюще пролепетал профессор, глядя на незнакомца снизу вверх. — Понимаете, мой Альфонс умер! Может быть, он в обмороке? Но я вижу, что вы не понимаете! О, боже! Дайте мне вилле-ка!
— Э, да вы я вижу парле франсе, — прервал его незнакомец. — Муа осси! — Кельк шоз!
Тогда профессор ухватил его за фуфайку и потащил его в коридор своего номера. Быстрая и горячая французская речь ударила в уши незнакомца нервной барабанной дробью.
— Ах, это был такой слуга, такой слуга! И вы понимаете, в этой варварской стране потерять такого слугу, это нужно иметь несчастье. Он был не только слугой, он заменял мне технического помощника. Это с ним вместе на юге Франции мы обнаружили в сланце птеродактиля! Профессор Чалленджер, этот всемирный шарлатан, готов был лопнуть от зависти, он шел на все, чтобы переманить от меня Альфонса! И теперь на пороге великих открытий потерять его! Что это был за помощник!
Но долговязый незнакомец, обращая мало внимания на бессвязную профессорскую речь, быстро и деловито шагнул в спальню, несколько раз нажал кнопку звонка, затем положил Альфонса на спину и с трудом втащил его в номер, ближе к свету. Пока коридорный бегал за доктором, долговязый попытался сделать Альфонсу искусственное дыхание, но без всяких видимых результатов. Прибывший доктор выслушал сердце, проверил пульс и сказал:
— В морг! Позовите милицию. Разрыв сердца.

4. Товарищ Френкель

Долговязый незнакомец шагнул к профессору, сочувственно пожал ему руку, сказал:
— Морс, по латыни — смерть. Мои французские познания ограничены. Доктор, объясните ему, что я желал бы оказать ему посильное содействие. Меня зовут Френкель, товарищ Френкель.
Френкель принадлежал к числу людей, выброшенных из колеи империалистической и гражданской войнами. В спокойной, обывательской жизни был бы Френкель счетоводом пли почтово-телеграфным чиновником, кумиром провинциальных барышень и руководителем любительских спектаклей. Но эпоха потрясений вырвала Френкеля из мещанской среды, закрутила его, завертела и — вот уже целое пятилетие вертелся, беспокоился, разорялся Френкель, не находя себе притыку, доли, места в общем муравейном строительстве государства. В партию Френкель не вступал сознательно, так как не выносил никаких прикрепленностей, но с партийцами дружил и даже пользовался известным доверием. К Френкелю относились добродушно-иронически, если нужно было выразить что-нибудь несбыточное, неосуществимое, маловероятное, то говорили: ‘а это когда Френкель разоряться кончит’, и Френкель это знал, и сам над этим посмеивался. Главная беда Френкеля состояла в том, что он начинал, и не кончал. То он организовывал где-то на Полтавщине клуб беспартийной молодежи, но на полдороге бросал и мчался в Архангельск, пешком ходил по губернии и подбирал избачей. В Сибири ставил на ноги маслобойные артели, в Белоруссии добивался тракторов для крестьянских обществ, и затем оседал на некоторое время в Москве, срыву хватаясь за первое попавшееся дело. Френкеля несколько раз арестовывали, но очень скоро отпускали, так как убеждались, что он не аферист, не шарлатан, а совершенно бескорыстный человек, только без притыку…
И теперь, стоя перед профессором Дормье, с самым дружелюбным видом, Френкель действительно жаждал только одного: как-нибудь помочь, оказать содействие, а для этого — войти в контакт.
— Муа, же ву зассюр, — плел Френкель с совершенно немыслимым французско-нижегородским выговором и не дожидаясь объяснений доктора. — Ле доктор ву ди, ке же авек плезир [Я вас уверяю… доктор вам скажет, что я с удовольствием…].

 []

Пока санитары укладывали на носилки труп Альфонса, доктор, с трудом выговаривая французские слова, успел объясниться с профессором. Выяснилось, что профессор хочет уехать в Монголию как можно скорей, а самое главное — разыскать в Москве такого человека, который хоть бы отчасти заменил бы скончавшегося Альфонса.
— Ах, доктор, вы говорите, что в Москве можно будет найти заместителя, — говорил профессор. — Да, я понимаю, но какого? Мне подсунут человека, который не будет в состоянии отличить триасовой системы от архейской группы, который спутает чешую бронтоватора с клешней трилобита. Нет?.. Потерять Альфонса на самом пороге великих открытий!
Между тем доктор объяснил Френкелю все, что нужно было сделать для профессора. Френкель выслушал с видом величайшей готовности, и не успел доктор кончить фразы, как Френкель уже несся гигантскими шагами по коридору к телефону — вызывать Дом Ученых, заказывать инструменты и — разыскивать помощника профессору.

5. Разложившийся Свистунов

‘Тощища какая. В клуб что ли шарахнуть?’
Васька Свистунов остановился посреди тротуара.
‘Бузина все… Культработа тоже называется… А куда податься? Эх, чертоплешина. Придется в клуб! А что там делать?’
Васькин взгляд скользнул по слабо освещенной домовыми фонарями улице, остановился на плакате Авиахима: по синему фону катился земной шар, и его огибал стремительный самолет.
‘Выиграть бы кругосветную поездку что ли?.. Всякие там страны, народы… уехать бы туда от всех? Поди ж, выиграй… Да и билет еще не куплен’.
Лениво шаркая ногами по тротуару, Свистунов двинулся вдоль улицы.
Не успел Васька подняться по обшарканной, со следами снега на ступеньках лестнице, знакомой до каждой выбоины, — как его остановил ядрист Пашка Лобов.
— Васька, ты что? — накинулся он. — Разлагаешься под влиянием нэпа? По целым неделям в клубе не бываешь?
— А что делать-то?
— Раньше-то находил дело?
— Раньше находил, а теперь не нахожу, — со злобой сказал Васька, глядя прямо в глаза Лобову. — Ведь работа-то разваливается? Ее собираешь, а она расползается. Ребята больше в пивную норовят, а девчата фокстротам обучаются. Поди, замани их на политграмоту или хоть на общеобразовательный! Ну?!
— Вот те и ну! Ты не бузи, Свистунов, а возьми вот — просмотри программы лекций политшколы, из ЦК прислали. А я сейчас на президиум…
Лобов исчез. Под самым плакатом ‘Не курите, ребята’ сидели несколько парней и отчаянно дымили папиросами и громко хохотали.
‘Ишь, ржут!.. Клубисты, тоже! Верно похабщину несут’ — подумал Свистунов и, проходя мимо, бросил:
— Курить бы можно и перестать! — Но никто не обратил внимания.
В углу несколько ребят разрабатывали на брусьях, брусья все время выскакивали из гнезд и стойки шатались. Кожаные матрацы были свалены беспорядочной грудой, и от каждого прыжка из них поднималась столбом пыль.
‘Разломали, черти!.. Все неорганизованно, без присмотра… Никому и дела нету…’ — подумал Свистунов, отворачиваясь в сторону.
В другом углу несколько девчат напевали ‘Цыганочку’, две девчины, стоя друг против друга, изображали цыганскую пляску: отчаянно тряся плечами и прищелкивая пальцами, они как-то странно выворачивали ноги одна перед другой.

 []

‘Вот она, стабилизация’ — мелькнуло в голове у Свистунова. Он решительно подошел к девчатам, схватил одну из них за плечо:
— Это что же — клуб или кабак?
— Да что ты, Васька, в чем дело? — и потанцевать нельзя?
— Чего хватаешь? Тоже, нашелся распорядитель!
— Генерал — его превосходительство! Слушаем-с ваших приказаний, только не можем исполнять!
И, забывая, что девчата и год, и два, и три тому назад, тогда, когда, казалось, работа шла на полных парах, отругивались точно так же и в тех же самых выражениях, — Свистунов внезапно ощутил в выкриках девчат то самое разложение, которое он так остро чувствовал за последнее время. Мало того, отойдя от девчат, Васька почувствовал, что внутри у него что-то упало, что какой-то холод входит в сознание, и что, пожалуй, он, активист Васька Свистунов, и не нужен больше этому клубу, который он с такой охотой и с таким революционным напором строил четыре года тому назад.
‘И как это они могут работать в такой обстановке? — подумал Васька, проходя мимо комнаты президиума, откуда раздавались возбужденные голоса. — В других клубах, по крайней мере, есть результаты. А с нашими ребятами разве что сделаешь. Одна бузина!’
В художественной мастерской, на полу, сидели несколько ребят и клеили стенгаз.
— Свистунов, Васька! Помогать пришел? — встретили ребята. — Иди, посмотри, как здорово получается. Президиум за бездеятельность прокатили.
— Некогда, — отрезал Васька и с неприязнью подумал: ‘шарахнуть бы вас отсюда… Тоже, стараются, время убивают, а в газете одно зубоскальство и бузина — дельного ничего не почерпнешь…’
Васька вытащил из кармана программы и, усевшись на подоконник, стал их просматривать.
— А Свистунов где? — раздался громкий, возбужденный голос в соседней комнате, — и в художественную влетел бывший руководитель хорового кружка Френкель. — Вот он где! Здравствуй, Вася! Дело есть! Ну, как дела? Пойдем, поговорим!

 []

— Френкель?! — с радостным удивлением вытаращил глаза Васька. — Откуда? Года два не видались!
— Ну, не видались, а теперь увиделись! Идем, идем! Я только третьего дня с Урала — золотые россыпи разыскивал.
— Ну и что, — нашел? — с улыбкой спросил Васька, поднимаясь и уже чувствуя себя вовлеченным в струю необузданной и бестолковой энергии этого долговязого человека.
— Пойди, найди, да не в этом дело! Вот что, — отбивал Френкель слова, выведя Ваську в коридор. — Можешь ты мне рекомендовать человечка? Необходимо нужен человек. Только имей в виду: тут эта самая, как ее, — палеонтология замешана. Так что толкового!
— Какой человек? Какая ерундология? — перебил Васька.
— Палеонтология, это про разных мамонтов, — поспешно пояснил Френкель. — Только мне некогда, идем — проводи меня, все объясню… И на буксире у Френкеля Васька Свистунов покинул клуб.

6. Краткие сведения о науке

Тихие просторы Дома Ученых были внезапно встревожены грохотом шагов, громкими голосами, препирательствами со швейцаром. Френкель втащил Ваську в общую комнату, усадил в мягкое кресло, сам исчез на мгновение — и притащил какого-то старого старичка. Старичок испуганно озирался, пытался оправдываться, но Френкель усадил его против Васьки и совершенно авторитетным тоном заявил:
— Вот что, товарищ! Мы вас не обеспокоим да и задерживать не будем. Но нам необходимо задать вам один вопрос. Что такое палеонтология? В кратких словах. Раз-два — и готово!
— Но позвольте, граждане… — пытался протестовать старичок.
— Да, ведь, что вам стоит?! — меловым тоном прервал Френкель. — Вы всемирный ученый, вас вся Европа знает! Ваши достижения! Ваши изыскания! Вы, наверное, всех мамонтов по именам-отчествам знаете!
— Позвольте, почему же мамонтов? Ну, хорошо, если вам нужно знать, что такое палеонтология, я вам объясню. Только лучше бы того… организованным порядком… Ну, хорошо, хорошо! Прежде всего, уважаемые граждане, — старичок поднял палец кверху, — палеонтология есть наука о растениях и животных, населявших землю в доисторические, так сказать, времена, и минувшие периоды жизни земли. С одной стороны, палеонтология примыкает к геологии — науке о происхождении горных пород, составляющих земную кору, об их свойствах и изменениях, которым они подлежат. С другой стороны, палеонтология близка зоологии и ботанике, так как обе эти науки посвящены тоже растениям и животным, только современным нам. Так, например, изучением вымершей породы гигантских ящеров-динозавров — занимается палеонтология, а ящериц, — прямых потомков динозавров, — изучает зоология. Исчезнувшие с лица земли растения лепидодендроны, встречающиеся только в виде окаменелостей, подлежат изучению ученых палеонтологов, тогда как близкие их родственники — папоротники — исследуются учеными-ботаниками. Старичок встал, воодушевился.
— Науки палеонтология и геология занимаются — каждая в своей области — исследованием и изучением истории земли. История земли, граждане, — это величественное понятие! Ведь это те миллионы и десятки миллионов лет, которые прожила наша земля еще до появления на ней человека… Сколько изменений претерпела земная кора. Какие только чудовища ни дышали тем воздухом, которым теперь дышим мы. Какие причудливые растения украшали собой совершенно непривычные нашему глазу виды. Но земная кора под влиянием подземной, вулканической деятельности трескалась, ломалась и погребала в своих недрах и животных и растения и меняла свой внешний облик до полной неузнаваемости…
Чтобы не путаться, следует помнить, что наука, занимающаяся изучением истории человека, — называется археологией. Геология же и палеонтология изучают все, что касается истории земли до появления на ней человека, а это произошло больше чем пятьдесят тысяч лет тому назад… Ну-с, что еще вы хотите знать?
— Да, ведь, как сказать? Больше, пожалуй, и ничего. А? Васька?! — вопросительно глянул Френкель на спутника. Тот промычал что-то в ответ, тогда Френкель вскочил и так яростно затряс старичка за руку, что тот раскрыл рот, собираясь звать на помощь…
— Ну, что же, найдешь ты мне человека? — спросил Френкель, когда они очутились на Пречистенке. — Только надежного, понимаешь? А то мой профессор, француз-то, уж очень о своем Альфонсе горюет…
— А куда ехать? — спросил Васька задумчиво.
— Да в Монголию же, Шут Иваныч, в Монголию, — разве я тебе не говорил? И вот, исследовать всякую эту палеонтологию.
— Слушай, Френкель, — торжественно сказал Васька, останавливаясь. — Если райком разрешит, то поеду я сам.
— Ты-ы?… — растерянно глянул Френкель. — Да ты разве годишься в технические помощники?
— Разберусь как-нибудь!
— Слушай! Васька! Да ведь ты же организатор… активист?!
— Между нами говоря, Френкель, — не могу я быть активистом… в этой обстановке. С удовольствием удеру куда-нибудь… хоть к черту на рога.
— Значит, едешь?
— Еду.
— Ну, так черт же тебя дери совсем! — в полном восторге воскликнул Френкель. — В таком случае и я с вами!

7. Первое знакомство

И они ввалились в номер профессора Дормье.
— Вот вам помощник! — закричал еще с порога Френкель. — Вуаля.
— Кескесе ву парле франсе? [Вы говорите по-французски?] — спросил профессор.
— Нейн, — ответил за Ваську Френкель. — Он по-французски не говорит, да это все равно, он потом научится. Я буду за переводчика. Я хоть и не говорю, да зато все понимали. Ведь понимаете, я тоже решил с вами ехать. Да, да. Я тут махонький гонорар в одном журнале подцепил — за уральские очерки, так мне хватит. Такая компания будет, что держись, — в восторге заорал Френкель. — Такого динозавра разыщем, не простого, а с кандибобером! Правильно, что ли, профессор? Же резон, не се па? [Я прав, не правда ли?]
— Динозаурус, — обнаруживая великолепные золотые зубы, заулыбался профессор Дормье. — Та-ва-ри-щи! Вив ла палеонтоложи! (Да здравствует палеонтология!).
— Палеонтоложи? Конечно, вив! — воскликнул Френкель. — Учись, Васенька! Э, да что там! Мы его самого по-русски научим, времени хватит. Правильно что ли, профессор?
Профессор отступил на шаг назад, напыжился, покраснел и внезапно выдавил из себя:
— Прра-виль-на. Ка-то-ры тщасс?
— Да что там, он уже болтает по-русски, — слышишь, Васька, — обрадовался Френкель. — Ну, профессор, пока — о ревуар! Ваське в райком нужно за разрешением, а я за кирками да мотыгами, — вот по вашему списку… Айда, Васька! О ревуар, мусье профессор!
Так встретились в первый раз эти три совершенно разных человека, которым суждено было пережить совместно длинный ряд далеко не обыкновенных приключений. Из них — профессор Дормье ехал с совершенно определенной научной целью, Ваське Свистунову нужно было взглянуть на себя и на свою работу со стороны, и только Френкель, вполне откровенно и отдавая себе в этом отчет — ехал искать именно приключений.

8. Чертова колесница

… И вот, член Французского Республиканского Палеонтологического Общества Жан-Мария-Франсуа Дормье, профессор трех университетов, кавалер ордена Почетного Легиона, и прочая, и прочая, — несется, подпрыгивая на каждом ухабе, — куда-то в даль пустыни, среди высокой и жаркой травы, несется он, и на очень странном сооружении, которое только с приблизительностью можно назвать повозкой. Сбоку и сзади, с гиком, криком и улюлюканьем вскачь несутся верховые в нелепых остроконечных шапках и в халатах… Но самое главное во всей этой бредовой скачке это то, что можно назвать движущей силой. От повозки вперед протянуты оглобли, к ним привязан поперечный брус, концы его с обеих сторон грудью и руками поддерживают двое всадников — и в отчаянной скачке увлекают колесницу с профессором вперед… Когда эти всадники устанут — они тянут брус со всем грузом вперед не меньше чем лошади — под ними раздается свист, сзади или сбоку подлетают двое верховых на смену, на полном скаку подхватывают брус — и чертова колесница, не замедляя темпа, вновь и вновь устремляется в жаркие объятия пустыни.
Профессор Дормье — в Монголии, и его почетным транспортом по открытому листу из Верхнеудинска препровождают в столицу Монгольской Народной Республики — Улан-Батор-Хото (Красный Богатырь)…
Справа от профессора сидит товарищ Френкель и чертыхается на каждом ухабе. Васька Свистунов остался в Кяхте упаковывать на грузовик Центросоюза багаж экспедиции — и выедет позднее. Френкель держится руками за сиденье — и проклинает себя за то, что не остался с Васькой.

 []

Но профессор Дормье доволен: он — в сердце Азии, где сделано столько великих открытий… В мечтах он уже открыл столько гигантских костей неведомых чудищ, что ахнул этот шарлатан, профессор Ж. Чалленджер… Вся ученая Европа, обе Америки дивятся этим открытиям… Но профессор Дормье — не честолюбив и не тщеславен: он отклоняет приглашение на все эти конгрессы, избрания в члены разных обществ и — даже ордена… Ему нужно только одно: во чтобы то ни стало собрать скелет нового, невиданного экземпляра ископаемого….. Но допустим, скелет уже собран, — он достигает 50 метров в вышину и 175 в длину, — все поражаются, и восхищенный ученый мир на торжественном собрании присуждает новому чудовищному ящеру имя Динозавра Дормье, Дормьезавра… И тогда…
— Ччччерт! — раздается рядом, и профессор летит параболой через борт повозки.
— Шшшшто такой? — кричит профессор, треснувшись с размаху об землю. Но уже соскочившие с седел люди в остроконечных шапках толпятся кругом, размахивают руками и бормочут на непонятном языке. Френкель охает и ругается по ту сторону свороченной в канаву повозки:
— И, черрт меня понес ехать на этой… на этой дьявольщине! Поехал бы вместе с Васькой на грузовике… Спокойно — и не тряско… Нет, вот до чего доводит проклятое любопытство!
Френкель, кряхтя, помогает профессору стать на ноги. Монголы в халатах подозрительно быстро ставят на колеса и чинят роковую повозку. Вскакивают на лошадей и торжествующе гарцуют вокруг: дьявольская колесница готова продолжать свой путь. Но… Френкель щупает свой череп, профессор потирает бок.
— Слушайте, профессор, — нерешительно говорит Френкель, за дорогу от Москвы до Верхнеудинска значительно освеживший свои познания во французском языке. — А что, если нам подождать Свистунова и сесть вместе с ним на грузовик?
— Свистунофф? — отвечает профессор. — Ничего не имею против, — сесть на авто приятней. Но… сколько километров нам осталось до города?
— До Улан-Батор-Хото километров триста, — говорит Френкель, определяя эту цифру по признакам, ведомым ему одному.
— Но где же мы будем ждать? — спрашивает профессор.
Френкель всматривается и видит группу юрт — монгольских переносных хижин. Путешественники, хромая и покряхтывая, направляются туда. ‘Почетный транспорт’ с недоумением следует за ними шажком.
— А жалко, что не было кино-оператора, — думает Френкель, — чтобы заснять сцену падения… Был бы боевой кадр…

9. Первый след динозавра

Первая же юрта, к которой подошли путешественники, была похожа на громадный опрокинутый котел, обмотанный войлоком. Окон не было. У самой земли была маленькая дырка, которую никак нельзя было принять за дверь. Тем не менее Френкель, а за ним профессор, скорчившись, полезли в эту дырку. Посреди юрты, на полу, несмотря на то, что стояла летняя жара, горел костер из кизячных плит… В углу пищал маленький ребенок. Еще пара ребят, совершенно голых, лежали у костра и с любопытством глазели на путешественников.
— Садиса, бачка, айшать будишь, — сказал старый, сморщенный монгол. — Чай шибка хорош. Вкусна, бачка!..
Действительно, над костром висел котел, и от него шел пар, наполнявший вместе с дымом внутренность юрты.
Старый монгол вытащил чашку из-за пазухи, — а на нем был только тэрлик, широкий халат, — вытер чашку полой, зачерпнул из котла и протянул Френкелю. Френкель боязливо взял чашку, чтобы не обидеть хозяина — пригубил и с размаху, не разобравшись, проглотил варево. (Знание народных обычаев было одним из главных коньков Френкеля). Горячая горькая касторка, помноженная на растопленный тухлый бараний жир, так жиганула пищевод, что Френкель, судорожно икая, полез на свежий воздух.

 []

— Ай-яй-яй, бачка, хараша чай, шибка хараша, вку-усна, — послышался гостеприимный голос сзади. Но Френкель, цепляясь за войлок, уже пробирался куда-то за юрту…
Следом за Френкелем, не будучи в состоянии выносить воздух юрты, полез и профессор. Увидев, что с Френкелем неблагополучно, профессор решил воспользоваться временной остановкой и сделать кой-какие геологические наблюдения. Следует сказать, что профессор из общего багажа захватил с собою в дорогу геологический молоток.
Разминая растрясенные поездкой в чертовой колеснице ноги, профессор и не заметил, как удалился довольно далеко от юрты. Кругом расстилались безбрежные серо-зеленые пастбища. Но вот, у самой дороги профессор увидел большую кучу камней — и, забывая все на свете, устремился к ней.
— Гнейс… Гранит… Архейская группа, — забормотал он себе под нос, рассматривая камни и отковыривая их один за другим в сторону. — Кварцит… Известняк… Как жаль, что нельзя их захватить отсюда для сличения с музейными образцами…
Мало-помалу, в пылу научного азарта, профессор взобрался на самую вершину кучи. Но тут раздались пронзительные гортанные крики, профессор обернулся и увидел перед собой туземца с гневным лицом. Профессор недоуменно посмотрел на него.
— Окка, русска! Лязай, русска, — окна!.. Окка: тенгри! (Окка — священная куча камней, около которой предполагается присутствие духов. Каждый проезжающий монгол оказывает уважение этой куче, присоединяя к ней еще один камень. Обычай этот, как и другие суеверия, не выветривается до сих пор отчасти потому, что около 40 % мужского населения Монголии состоит из лам — духовных лиц).

 []

Профессор слез с кучи камней, достал пятиалтынный, и туземец сразу сделался снисходительней. На его физиономии расплылось подобие улыбки, и он произнес:
— Мая — лама. Будда есть!
Дальше он
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека