Славянская спарта, Марков Евгений Львович, Год: 1898

Очерк
Время на прочтение: 205 минут(ы)
Скачать в PDF

СЛАВЯНСКАЯ СПАРТА
ОЧЕРКИ
путешествія по Далмаціи и Черногоріи.

I.— Далматское побережье.

Австрійскіе нмцы, систематически и тщательно стирающіе всякій признакъ славянства съ славянскихъ земель, славянскихъ городовъ, славянскихъ народовъ, перекрестили въ ‘Фіуме’ славянскую ‘Рку’. Впрочемъ, они не только перекрестили ее, они и дйствительно переродили этотъ важный приморскій портъ старой славянской земли въ цивилизованный нмецкій городъ, со всми удобствами и чистоплотностью современнаго европейскаго центра. Образцовыя мостовыя, прекрасное газовое освщеніе съ какими-то усовершенствованными горлками, длающими его похожимъ на электрическое, прекрасные отели, рестораны, кофейни, магазины, громадные пяти-этажные дома по сторонамъ новыхъ широкихъ улицъ, словомъ, все устроено такъ, какъ того требуетъ теперь отъ большого города взыскательный европейскій туристъ. Мы прежде всего отправились на пароходъ заручиться билетами и сдать свой багажъ, а затмъ, свободные отъ всякихъ обязанностей, пошли бродить по городу.
Большой ‘ресторанъ Ллойда’, куда мы зашли пообдать, быть полнёхонекъ жующаго, пьющаго и читающаго народа. На улицахъ везд тоже толпы, вс тротуары заставлены стульями и столиками ‘потребляющей’ публики кофеенъ и ресторановъ. Мы долго и съ искреннимъ наслажденіемъ гуляли по Корсо, длиннйшей улиц, широкой какъ любая площадь въ греческомъ город. Мостовая ея — тотъ же паркетъ, выметенный до послдней былинки, это не камни и не плиты, а какой-то крпкій цементъ, покрывающій улицу сплошною гладкою бронею своего рода, безъ всякихъ швовъ, выбоинъ и трещинъ, по которому колеса каретъ и телгъ катятся безшумно и ровно, какъ по упругому ковру. Магазины были большею частью закрыты по случаю вечера субботы, и это еще боле переполняло ряды гуляющихъ, къ которымъ мы присматривались съ понятнымъ любопытствомъ. Ночевать, однако, отправились на пароходъ, который, къ счастью, здсь придвигается вплотную къ набережной, не вынуждая злополучныхъ путешественниковъ качаться въ яликахъ по волнамъ, моря среди ночного мрака. Съ насъ взяли до Каттаро сто франковъ золотомъ за одинъ только проздъ, безъ ды. Это довольно дорого сравнительно съ цнами греческихъ пароходовъ. Дали намъ отдльную каюту, помстительную и приличную. Мы уже заснули мирнымъ сномъ, когда пароходъ тронулся въ путь. Съ пяти часовъ утра задулъ сирокко, южный втеръ, всегда разводящій легкую зыбь, и пароходъ закачало не на шутку. Но, слава Богу, лежа, даже моя слабая на качку голова страдала гораздо меньше. Это мы прозжали нелюбимое моряками Coro-Nero, ‘черное сердце’, тотъ заливъ въ востоку отъ полуострова Истріи, въ глубин котораго стоитъ Фіуме — единственный приморскій портъ венгерской половины Австро-Венгріи, точно такъ же, какъ Тріестъ, стоящій въ такой же пазух залива съ западной стороны Истріи,— единственный торговый портъ австрійской половины этой двойственной монархіи.
Коронеро окруженъ высокими горами Мажоре, которыя незамтно сливаются съ далматійскимъ хребтомъ Велебича — отрогомъ такъ-называемыхъ Динарскихъ Альпъ, и въ немъ постоянно свирпствуютъ бури.
Проснулись утромъ — весь полъ каюты въ вод, хотя люки наши были крпко завинчены, чемоданы, книги, блье, платье — все подмокло и попортилось. Насъ увряли, будто вода набралась къ намъ изъ сосдней каюты, гд былъ открытъ люкъ, но, кажется, ихъ люки и запертые отлично пропускаютъ воду, если волна шлепаетъ въ бокъ парохода. Насъ перевели въ другую, сухую каюту, но осушить вещи было не легко. Какъ только прикрыли насъ справа гористые острова, обильно разбросанные по Адріатик у береговъ Далмаціи, и мы вступили въ своего рода морской каналъ между этими островами и берегомъ, такъ качка утихла. Плоскіе берега Далмаціи покрыты садами, селами, католическими храмами, высящимися на каждомъ холм. Сады эти — все больше оливковыя и фиговыя рощи.
Вотъ и 3аpa, старый славянскій Задаръ, одинъ изъ важнйшихъ и стариннйшихъ городовъ Далмаціи. Пароходъ нашъ входитъ глубоко въ его бухту, сзади которой тснится весь городъ. Времени у насъ было довольно, чтобы обгать его. Зара сохранила на себ весь средневковой характеръ приморскаго итальянскаго городка. Остатки крпостныхъ стнъ и могучихъ когда-то башенъ еще окружаютъ ее, уже на половину обращенные въ бульвары и цвтники. Громадныя каменныя лстницы широкими сходами спускаются къ пристани съ вершины стны, покрытой теперь тнистыми аллеями тополей и разныхъ южныхъ деревьевъ. Веселая толпа дтишекъ, вооруженныхъ деревянными ружьями и саблями, играетъ среди цвтниковъ этого бульвара, подъ снью аллей, счастливо замнивъ собою суровыя фигуры былыхъ копейщиковъ и латниковъ, нкогда охранявшихъ подступы къ городу съ моря…
Сводистыя старыя ворота, увнчанныя крылатымъ львомъ св. Марка и разною аллегорическою скульптурою, художественно высченною по рисунку Санъ-Микели его ученикомъ и племянникомъ Жироламо, ведутъ сквозь нижнюю часть стны прямо въ лабиринтъ тсныхъ, будто ножомъ прорзанныхъ улицъ, иногда не больше 4-хъ аршинъ ширины. Въ этихъ узенькихъ, перескающихся улицахъ, сдавленныхъ многоэтажными старинными домами, иногда закоптлыми и замшившимися до-черна, то и дло попадаются венеціанскія надписи, гербы, плиты со львами св. Марка, скульптированные фасады и входы. На каждомъ шагу — tratorii, кофеенки, лавчонки, цирюльни, какъ въ любомъ старинномъ городк Италіи или Греціи, пропитанномъ обычаями и вкусами Востока. Старинные католическіе храмы тоже часты и этимъ также напоминаютъ Италію. На piazza del Duomo—огромный каедральный соборъ грубаго готическаго стиля, построенный еще въ XIII вк знаменитымъ венеціанскимъ дожемъ Дандоло, посл того какъ онъ разграбилъ въ своемъ пресловутомъ крестовомъ поход вмст съ французами одряхлвшую византійскую имперію, которой они считались союзниками, и овладлъ ея адріатическимъ побережьемъ.
Постройка тяжелая и безвкусная на мой взглядъ, изъ громадныхъ темныхъ камней, окруженная ради легкости рядами колонокъ, почти прилпленныхъ къ ея стнамъ. Огромная розетка, бдная узоромъ, въ верхней части фасада, и другая, еще большихъ размровъ — настоящее колесо съ каменными спицами — пониже, надъ самою дверью. Тутъ же духовная католическая семинарія, устроенная іезуитами на мст бывшаго здсь прежде и потомъ, конечно, закрытаго славянскаго глаголитскаго училища. Рядомъ, въ очень старинномъ и характерномъ двор, защищенномъ башнею и похожемъ на крпостцу своего рода, быть-можетъ уцлвшемъ еще со временъ римлянъ,— живетъ католическій архіепископъ, епархія котораго охватываетъ всю Далмацію и Истрію. 3аpa считается столицею Далмаціи, и въ ней вообще пребываютъ вс главныя власти этой провинціи, духовныя, свтскія и военныя. Другая католическая церковь Зары (св. Маріи), славящаяся своею картиною кисти Тиціана, еще старше собора и считаетъ за собою уже восемь столтій. Новая соборная колокольня изъ благо известняка съ мавританскими двойными колонками — безъ всякаго стиля. Въ общемъ это множество высокихъ колоколенъ, торчащихъ изъ тсно застроенныхъ старинныхъ кварталовъ, сообщаетъ городу характерную средневковую и католическую физіономію. Самый типическій памятникъ стараго венеціанскаго режима — это изгрызанная временемъ коринская колонна съ обломаннымъ крылатымъ львомъ и съ висящею у нея на ржавой цпи каменною плитою, на которой вырзанъ крестъ. Странный памятникъ этотъ стоитъ на крошечной piazza della Colonne и, по увренію старожиловъ, служилъ въ свое время позорнымъ столбомъ, къ цпи котораго приковывался преступникъ передъ казнью. Колонна повидимому — остатокъ римскихъ временъ, уже впослдствіи украшенная венеціанскимъ львомъ св. Марка. Зара была нкогда столицею римской провинціи Либурніи и называлась въ разное время то Ядерою, то Діодорою. До римлянъ здсь, безъ сомннія, была еще эллинская колонія. Но обломки римскихъ построекъ неразличимо заложены теперь въ крпостныя стны, башни и дома венеціанцевъ. Сохранились только развалины древняго храма Юноны, но и т до того застроены и, загромождены позднйшими постройками, что разв на вру можно признать ихъ римское происхожденіе.
Съ искреннимъ любопытствомъ скитался я по улицамъ Зары и любовался на ея оригинальную толпу. Вс эти улицы и переулочки, несмотря на свою тсноту и темноту, среди которыхъ такъ естественно гнздиться всякой грязи, вони и сырости, тмъ не мене удивительно чисты, вс они великолпно вымощены плотно притесаннымъ камнемъ, вс имютъ удобные стоки для воды и нечистотъ, вс постоянно метутся и поливаются,— и я увренъ, что это именно нмецкая аккуратность австрійцевъ изгнала изъ нихъ обычную нечистоплотность славянскихъ и итальянскихъ городовъ. Впрочемъ и то надо сказать, что во всемъ город я не встртилъ ни одного ослика, ни одной лошади, ни одного колеса. Здсь льется по улицамъ сплошными потоками одна только пшая людская толпа, такъ что кажется, будто вы гуляете по Венеціи. Не знаю, случайность ли это, или дйствительно тсныя улочки города вынуждаютъ жителей избгать экипажей и лошадей. Вроятно, мы попали въ базарный день, потому что иначе трудно объяснить себ движеніе и многолюдство, которое наполняетъ въ настоящую минуту этотъ старинный города. Просто не протолкаешься сквозь толпу красныхъ шапочекъ, тснящуюся въ каждомъ переулочк, волною текущую по главнымъ торговымъ артеріямъ города. На piazza del’ Erbe торговкамъ числа нтъ. У каждой въ кореянк какая-нибудь кучка свжихъ фигъ, картофеля, гороховыхъ стручьевъ, вишенъ и т. под.,— всякаго товару на два гроша и унести можно въ хорошей пригоршн. Кажется, здсь сколько людей, столько и продавцовъ. Кто держитъ за лапку одну курицу, соблазняя ею прохожихъ, кто — одно маленькое блюдцо съ какими-нибудь ягодами, какъ на мусульманскомъ восток, здсь все наружу: и продаютъ, и мастерятъ, и пьютъ, и, дятъ тутъ же, на глазахъ всхъ, везд слышатся веселые крики бойкой торговли. На здшній народа не налюбуешься. Море и горный воздухъ поддержали здсь славянскую расу во всей ея красот и мощи. Нтъ славянъ красиве далматинцевъ. Сосдство и вліяніе Италіи, а можетъ быть просто сходство природныхъ и бытовыхъ условій воспитали въ славянин-далматинц, росломъ и сильномъ, итальянскую грацію движеній, стройность фигуры и кокетливость наряда. Живописный красный беретъ съ кисточкой на черныхъ какъ смоль, курчавыхъ волосахъ, срый суконный жилетъ, весь разукрашенный серебряными бляхами, цпочками, подвсками, рядами серебрянныхъ пуговицъ, станъ, перехваченный широкимъ турецкимъ кушакомъ, и удальски накинутая на одно плечо коричневая суконная курточка съ красными выпушками, красными отворотами, красными махрами, часто еще расшитая по красному золотымъ шнуркомъ — вотъ обычный нарядъ зарскаго далматинца. Сбоку у каждаго виситъ еще черезъ плечо тоже ярко расшитая ковровая сумка, вся въ кистяхъ и бахром. Эти красныя мягкія шапочки такъ и переливаютъ сплошною волною по улицамъ и площадямъ Зары, точно вы двигаетесь по полямъ цвтущаго краснаго мака. Впрочемъ вы увидите тутъ въ толп и другія, далеко не такія щегольскія и яркія фигуры, пожалуй еще боле характерныя, и уже во всякомъ случа гораздо боле славянскія.
Ботъ, напримръ, протискивается сквозь толпу, съ какимъ-то тяжелымъ холщевымъ мшкомъ на спин, сумрачный, плечистый богатырь въ блыхъ холщевыхъ шароварахъ, блой холщевой рубах, засунутой въ штаны, и, несмотря на лто, въ блой же овчинной куртк нараспашку. Поищите глазами, и вы найдете въ базарной сутолок не одного такого молодца. Это — далматинскіе горцы, такъ-называемые морлаки, народъ суровый, бдный и полудикій, сохранившій среди своихъ трудно доступныхъ горныхъ дебрей въ чистот отъ итальянскихъ и нмецкихъ искаженій свою старую сербскую рчь, свои старые сербскіе обычаи и даже отчасти свою старую православную вру, хотя вковыя насилія католическаго духовенства во время господства венеціанцевъ и австрійцевъ успли уже подчинить папизму большинство морлацкихъ селъ.
Морлаки, повидимому, произошли отъ тхъ средневковыхъ бглецовъ, или ускоковъ Сербіи и Босніи, которые не могли помириться съ турецкимъ порабощеніемъ ихъ родины, и искали свободы въ далекихъ отъ турецкой власти приморскихъ горахъ, гд они заслужили потомъ славу заклятыхъ враговъ турка, и потому ими всегда старались пользоваться для защиты своихъ владній сосднія государства, враждовавшія съ Турціею, особенно Венеція.
Далматинки тоже одваются нарядно: изъ-подъ темной юбки алютъ красные чулки, а спереди ярко вырзается красный фартукъ, тальи перехвачены разноцвтными поясами, блые рукава рубашки оттняются узкою цвтною безрукавкою и чмъ-то въ род пестраго корсета, подвязаннаго подъ груди…
Вообще, къ удивленію путешественника, всеуравнивающая городская мода еще не коснулась, повидимому, этого приморскаго уголка, и, двигаясь по его тснымъ люднымъ улочкамъ у подножія темныхъ старинныхъ домовъ и темныхъ старинныхъ церквей, среди своеобразныхъ національныхъ одеждъ, среди деревенски-скромной торговли,— чувствуешь себя словно перенесеннымъ въ какой-нибудь глухой средневковой городовъ. Только телеграфная проволока да электрическія лампочки на своихъ желзныхъ баночкахъ, протягивающіяся надъ нашими головами съ одной стороны узенькой улицы на другую, напоминаютъ вамъ безпокойный вкъ цивилизаціи и нарушаютъ гармонію вашихъ впечатлній.
Если вы изъ лабиринта полутемныхъ переулковъ выберетесь, наконецъ, къ морю, то тамъ уже вы опять не въ средневковомъ, а въ современномъ европейскомъ город. Тамъ все — удобство, свтъ, просторъ. Набережная, широкая какъ площадь, на мст разрушенной стны, съ прекрасными тротуарами, съ чугунными колонками электрическихъ фонарей, съ сплошными рядами большихъ новыхъ домовъ, лишенныхъ всякаго стиля, окаймляетъ берегъ моря. Это — мсто обычныхъ гуляній здшней достаточной публики.

——

Ныншняя Зара совсмъ не отзывается ничмъ славянскимъ, и никто не узналъ бы въ ней старый сербскій Задаръ. Далматинская втвь славянства словно самою исторіею осуждена была на поглощеніе Западомъ. Адріатика издревле ставила ее въ такое тсное общеніе съ Римомъ, съ Италіею, что она постоянно разсматривалась ими какъ нераздльная ихъ составная часть, какъ нарочно, противоположный ей берегъ Италіи бденъ удобными пристанями, голъ и непріютенъ, такъ что все манило обладателей Италіи къ этимъ соблазнительнымъ сосднимъ берегамъ, изрзаннымъ безчисленными бухточками, мысиками, полуостровами, островами, покрытыми богатою растительностью.
Наслдникъ Рима, императоръ Карлъ Великій, тоже протянулъ свою властительную длань въ уютнымъ далматинскимъ уголкамъ, и вовлекъ ихъ въ политическую сферу Запада, точно такъ, какъ римскіе папы захватили ихъ въ предлы своей церковной власти. Крпость Сирмій-на-Сав, давшая имя теперешнему Срему, или Сирміи, сдлалась франкскою крпостью, и по договору съ греческимъ императоромъ вся Далмація была признана, въ 811г. по P. X., франкскою областью.
Этимъ захватамъ Запада больше всего помогло то, что на далматскомъ побережь сохранились до самыхъ среднихъ вковъ, среди занявшаго это побережье въ VII вк нашей эры славянскаго деревенскаго населенія, старинныя богатыя римскія колоніи ея Либуриской провинціи въ Діодор (Зар), Аспалатум (Спалат), Раузіум (Рагуз), Салон, Тетрангуріум (Трогир) и др. городахъ Далмаціи, которые и послужили надежнымъ оплотомъ и естественнымъ ядромъ западно-римскаго вліянія всякаго рода, могучимъ проводникомъ чуждаго славянству языка, чуждыхъ нравовъ, чуждой вры, чуждыхъ интересовъ. Разрозненная, невжественная и слабосильная деревня не могла успшно бороться съ дисциплинированными культурными силами своихъ городовъ, и спасалась отъ враждебныхъ ей стихій только отливомъ въ глубь страны, замыканіемъ себя въ горныя дебри, что, конечно, не помшало побережью, въ которомъ сосредоточивались богатство и сила страны, проникнуться мало-по-малу западными вліяніями и даже войти въ составъ западныхъ государствъ, навсегда отдливъ свою историческую судьбу отъ судебъ остального славянства…
Владли Далмаціею въ разное время и венгры, и венеціанцы, и французы, и австрійцы, но вковчными обладателями ея нужно считать венеціанцевъ, утвердившихся на берегахъ Далмаціи еще съ Х-го вка, а уже особенно прочно съ половины ХІІ-го вка, и потерявшихъ ее окончательно только къ началу ныншняго столтія, когда внскій конгрессъ присудилъ отдать Далмацію подъ власть Австріи. Венеціанцы везд и на всхъ клали свою желзную руку, съ безпощадною суровостью вводя свои законы, свою рчь, свои церковные обряды — въ подвластные имъ народы. Ихъ нравственный и матеріальный гнетъ до сихъ поръ памятенъ славянамъ насильственно объитальяненной ими Далмаціи. Австрія подражала въ этомъ отношеніи венеціанскимъ притснителямъ, и въ своей традиціонной ненависти къ славянству, сдлавшись владыкою Далмаціи, стала всецло на сторону ничтожнаго итальянскаго меньшинства ея населенія и продолжала систематически итальянизировать его, чувствуя свое безсиліе его онмечить.
Даже итальянскій языкъ былъ объявленъ оффиціальнымъ языкомъ этой славянской страны, подвластной нмецкому государству.
Австрія также систематически убивала матеріальное благосостояніе Далмаціи, облагая ее непосильными податями, строя въ ней мпожество укрпленій, словно въ какой-нибудь враждебной стран, ссоря помстныхъ владльцевъ съ народомъ и старательно разоряя старинные богатые роды вліятельныхъ славянъ. Для развитія торговли и промысловъ Австрія не длала ровно ничего, дороги устраивала только въ цляхъ стратегическихъ, для сообщенія гарнизоновъ одной своей крпости съ другой, а народное образованіе подавила совершенно, отдавъ славянскія школы въ безконтрольное распоряженіе итальянскихъ іезуитовъ.
Введеніе въ Австріи конституціонныхъ порядковъ было своего рода спасеніемъ для Далмаціи. Отдльныя національности, даже самыя придавленныя, получили хотя какую-нибудь возможность громко заявлять о своихъ законныхъ потребностяхъ и о вопіющихъ несправедливостяхъ къ нимъ. Далматинцы тоже подняли энергическій протестъ противъ порабощенія полумилліоннаго славянскаго населенія горстью итальянскихъ пришлецовъ и мало-по-малу отвоевали законныя права своему родному языку, своей славянской школ, своей народной литератур…

——

Лтъ тридцать тому назадъ суда еще должны были ночевать въ Зар, подчиняясь безконечнымъ процедурамъ недоврчивой и придирчивой австрійской полиціи, видвшей во всякомъ появленіи новыхъ людей покушеніе на государственную безопасность Священной имперіи. Русскіе же военные корабли, которыхъ наша сосдка спеціально заподозривала въ политическихъ интригахъ среди ея порабощеннаго славянства, не смли даже входить иначе какъ по одному въ гавани Далмаціи, и пока не ушелъ изъ этой гавани одинъ русскій корабль, другого не впускали ни подъ какимъ предлогомъ, хотя бы онъ погибалъ отъ бури или оставался безъ питья и ды.
Къ счастью, вс эти жестокіе порядки отошли теперь въ область преданій, и мы совершенно свободно вышли изъ тихой Зарской бухты опять въ безпокойное Адріатическое море.
Опять двигаемся среди настоящаго архипелага острововъ, набросанныхъ въ волны моря гораздо гуще и тсне, чмъ въ греческомъ архипелаг. Вс эти островки и сосдніе съ ними мысики, бухточки, полуострова населены природными моряками, безстрашными и ловкими, которые смло бороздятъ во всхъ направленіяхъ своими ‘трабакулами’ бурныя воды Адріатики, и изъ которыхъ вербуютъ своихъ матросовъ вс южныя пароходныя компаніи и военный флотъ Австро-Венгріи. Эти-то отважные славянскіе моряки, а вовсе не австрійцы и не венгерцы, расколотили въ прахъ флотъ итальянцевъ въ памятной еще всмъ намъ битв при Лисс. Островъ Лиссу мы тоже прозжаемъ въ числ безчисленнаго множества живописныхъ, хотя большею частью пустынныхъ прибрежныхъ острововъ Далмаціи. Вс эти острова итальянцы давно перекрестили изъ ихъ прежнихъ славянскихъ именъ въ свои новыя итальянскія названія.
Островъ Хваръ прозвали Лезиной, Корчулу — Бурцолой, Ластовъ — Лагостой, Млть — Меледой, Врачъ — Браццой, а Висъ —Лиссою, и эти итальянскія прозвища закрплены теперь за славянскими островами во всхъ географіяхъ и морскихъ картахъ, точно такъ, какъ австрійское искаженіе чисто славянскаго, вполн понятнаго и русскому, и сербу, и чеху, прозвища знаменитаго религіознаго вождя чеховъ, Ивана Гуся, получило даже въ русскихъ учебникахъ исторіи право гражданства подъ чуждымъ именемъ какого-то Іоанна Гусса.
Когда-то въ лабиринт этихъ островковъ, словно въ непроходимомъ лсу, укрывались отчаянные морскіе разбойники, набиравшіеся изъ бглецовъ сосднихъ славянскихъ странъ, которыхъ не въ силахъ былъ преслдовать въ этихъ запутанныхъ каналахъ и каналъ чикахъ, заливахъ и заливчикахъ, среди этихъ скалъ и подводныхъ камней, никакой военный корабль. На многихъ скалистыхъ островахъ еще виднются въ грозной живописности башни и стны былыхъ гкмковъ и крпостей, изъ которыхъ, впрочемъ, нкоторыя поддерживаются и теперь.
Островки особенно часты, проливы особенно узки, когда проходишь около стариннаго городка Шебеника, или Себенико, и выговору итальянцевъ. Здсь на каждомъ шагу подводные камни, и капитаны пароходовъ должны не звать. Еще раньше Себеника мы миновали старую Зару,— ‘Zara vecchia’, римскую Діодору,— и потомъ живописный маленькій городъ Врану, нкогда извстное гнздо рыцарей-храмовниковъ, державшихся здсь со временъ крестовыхъ походовъ боле двухсотъ лтъ…
Въ Себенико, красиво лпящійся своими укрпленіями по крутизнамъ берега, мы не зазжали, а видли его только издали.
Въ Сплетъ, или, по-итальянски, въ Сполато, мы пришли въ 5 часовъ вечера. На пароход мы познакомились съ однимъ любезнымъ жителемъ Вны, по фамиліи Вагнеръ, который вызвался познакомить насъ со всмъ, что есть интереснаго въ город. Какъ только пароходъ остановился у пристани, мы съ женою и нмцемъ отправились пшкомъ бродить по городу. Сейчасъ же отъ пристани, по берегу моря, тянется широкая, отлично вымощенная набережная съ электрическими фонарями, по которой свободно можетъ прогуливаться какая хотите толпа.
Съ этой комфортабельной современной набережной вы можете охватить однимъ взглядомъ характерную физіономію интереснйшаго древняго города.
Прямо передъ вами громадное, чуть не сто-саженное зданіе, поражающее васъ сразу какимъ-то хаотическимъ смшеніемъ античнаго художества и казарменной безвкусицы,— не то крпость, не то жилье,— не разобрать сразу. Но когда вы всмотритесь поближе, вы чувствуете въ этомъ колоссальномъ четырехугольник стнъ, охватывающихъ цлый большой кварталъ, еще не стертые вполн слды строгаго архитектурнаго стиля, вы съ удивленіемъ замчаете остатки изящныхъ фасадовъ и портиковъ, мастерскую скульптуру оконъ, стройныя коринскія колонны, вдланныя въ стну, мраморныя плиты съ древними гербами и надписями. Вы тогда только догадываетесь, что стоите передъ знаменитымъ нкогда дворцомъ римскаго императора Діоклетіана, непримиримаго гонителя первыхъ христіанъ. Въ теченіе почти 16-ти вковъ, которые протекли съ тхъ поръ, роскошная резиденція римскаго цезаря, конечно, претерпвала безчисленныя передлки, и у венеціанцевъ играла роль блокгауза и солдатской казармы, въ громадныхъ дворахъ которой могло укрыться отъ вражескихъ нападеній населеніе цлаго города.
Четыре башни поднимались по угламъ этого укрпленнаго каменнаго четырехугольника, но нкоторыя изъ нихъ теперь уже совсмъ разрушились и исчезли. Дворецъ обращенъ теперь въ сплошныя жилища, и стны его пробиты нсколькими ярусами оконъ самой прозаической и пошлой формы, какъ любая солдатская казарма или гостинница дешеваго пошиба.
У западнаго края дворца — настоящая венеціанская Piazzetta, площадка, отлично вымощенная чуть ли не мраморными плитами и окруженная тоже настоящими венеціанскими постройками. Въ большомъ, красивомъ зданіи, когда-то занятомъ городской) думою венеціанцевъ,— съ характерною галереею изъ острыхъ арокъ внизу, съ характерными стрльчатыми окнами, напоминающими дворецъ дожа, помщается теперь гостинница для прізжающихъ. Старая католическая церковь монастыря капуциновъ тоже смотритъ совсмъ по-итальянски. Въ монастыр сохранились кое-какія интересныя древности, но сколько ни хлопоталъ для насъ братъ-привратникъ, онъ никакъ не могъ отыскать ключей отъ помщенія, гд спрятаны эти древности, очевидно никого здсь не интересующія. По средин Piazzetta—большой, роскошный фонтанъ, среди котораго многолюдная толпа мраморныхъ тритоновъ и наядъ, верхомъ на бшеныхъ коняхъ, отчаянно трубитъ въ рогатыя морскія раковины, такъ что кажется — сами боги втровъ вылетаютъ во вс стороны изъ гудящихъ трубъ этого буйнаго воинства водныхъ пучинъ… Фонтанъ подаренъ городу императоромъ Францемъ-Іосифомъ, который, впрочемъ, только обновилъ древній римскій и венеціанскій фонтанъ.
Но самая драгоцнная древность Діоклетіанова Аспалатума — это превосходно сохранившійся великолпный храмъ Юпитера, вблизи отъ его же дворца. Этотъ храмъ-ротонда, разумется, давно обращенъ въ каедральный католическій соборъ, и поэтому первоначальная архитектура его уже значительно искажена позднйшими приспособленіями и передлками. Но все существенное, однако, уцлло въ утшенію цнителей древностей.
Колоннада громадныхъ коринскихъ колоннъ темнаго мрамора окружаетъ темныя мраморныя стны ротонды, увнчанной благороднымъ римскимъ куполомъ. Внутри круглаго храма — опять цлая галерея колоннъ, обходящая двумя ярусами всю окружность его. Большинство колоннъ — подлинныя римскія. На фронтонахъ множество скульптурныхъ изображеній въ ростъ человка, гд статуи Діаны и разныхъ божествъ, сохранившіяся отъ классическихъ временъ, перемшаны съ фигурами святыхъ христіанскихъ. Особый перистиль, осненный коринскими колоннами,— этимъ излюбленнымъ украшеніемъ римской архитектуры,— ведетъ къ Тевердской колокольн, сильно напоминающей теперь обычныя campanilla Венеціи и въ настоящую минуту совсмъ застроенной лсами. Когда-то вся площадь передъ храмомъ Юпитера была охвачена сплошною галереею такихъ же мраморнымъ колоннадъ, которыя оканчивались на противоположномъ конц маленькой площади другимъ круглымъ храмомъ Зскулапа. Развалины его еще очень интересны и могутъ дать понятіе о необыкновенномъ изяществ и роскоши его былой архитектуры.
Вообще вся эта площадка полна остатковъ старины. Тутъ нсколько фасадовъ съ древними коринскими колоннами, съ надписями, гербами, статуями. Одинъ изъ этихъ фасадовъ принадлежитъ между прочимъ дому католическаго епископа. Сейчасъ видно, что въ прежнія времена здсь было самое сердце городской жизни…
Діоклетіанъ былъ далматинецъ изъ Діоклеи, когда-то славнаго римскаго города, котораго развалины мы видли потомъ около Подгорицы вблизи Скутарійскаго озера, родился онъ, какъ предполагаютъ, въ Салон, еще боле богатомъ и знаменитомъ римскомъ город, стоявшемъ на берегу моря всего верстахъ въ трехъ отъ Сполато. Понятно, что онъ не щадилъ средствъ на украшеніе этихъ родныхъ городовъ своихъ и наполнялъ ихъ великолпными храмами, театрами, дворцами.
Потомокъ раба, простой солдатъ-легіонеръ, одушевленный предсказаніемъ жреца, что онъ будетъ носить внецъ императора, Діоклетіанъ дйствительно добился своею настойчивою волею до власти надъ всмъ тогдашнимъ міромъ, до божескихъ почестей, воздававшихся ему раболпнымъ сенатомъ Рима, но посл двадцатилтняго владычества надъ людьми почувствовалъ всю пустоту и тягость пресыщеннаго властолюбія и ушелъ назадъ, въ мирную жизнь частнаго человка, на цвтущіе берега Адріатики, навсегда отказавшись отъ сана императора, и тихо погаснулъ въ той же неизвстности, изъ которой онъ такъ удивительно вышелъ.
Хотя до развалинъ Салоны (Соленъ), гд теперь ведутся дятельныя археологическія раскопки, отъ Сполато всего полчаса зды, но мы побоялись упустить свой пароходъ и не надялись, что успемъ осмотрть при наступавшемъ уже вечер довольно обширные останки родины Діоклетіана и древней столицы всей Далмаціи.
Поэтому мы ограничились осмотромъ только самаго Сполато. Его старинныя улицы, кажется, еще уже и темне, чмъ улицы Зары, и то-и-дло ныряютъ подъ сплошными сводами домовъ. Это настоящій глухой уголокъ Италіи. Такія же маленькія лавчонки и тратторіи, такая же безцеремонность всмъ открытой уличной жизни. Какъ въ Италіи, здсь то-и-дло попадаются надъ входными дверями домовъ, въ карнизахъ оконъ, въ стнахъ — старинныя плиты съ надписями, камни съ высченными на нихъ гербами, обломки колоннъ или скульптуры. У фонтановъ, гд моютъ блье, вы встртите вмсто корыта какой-нибудь древній мраморный саркофагъ съ отбитыми углами, больше всего, конечно, попадается остатковъ венеціанскаго времени, духомъ котораго насквозь пропитана архитектура старыхъ здшнихъ домовъ и старыхъ здшнихъ улицъ. Только чистота улицъ здсь, какъ и въ Зар, истинно — нмецкая. Вс он превосходно вымощены и выметены, везд удобные стоки для нечистотъ, везд проведены желоба для поливки улицъ…
Мы осмотрли въ Сполато и маленькій археологическій музей, помщающійся, кажется, въ одной изъ древнихъ башенъ. Тамъ собраны исключительно предметы римской древности, откопанные въ Салон и Сполато: мраморные и каменные саркофаги съ скульптурными изображеніями, надгробныя плиты съ надписями, статуи, обломки колоннъ, монеты, печати, орудія, посуда и всякія домашнія вещи древнихъ римлянъ. Тутъ же и довольно богатая археологическая библіотека.
Находившись пшкомъ до устали по лабиринту темныхъ сводистыхъ улицъ и тсныхъ баварчиковъ, мы зашли въ знакомую нашему нмцу пивную — выпить хваленаго имъ пильзенскаго пива. Тамъ возсдала среди благоговйно взиравшихъ на нее постителей недоступно-величественная, роскошная какъ Юнона, красавица нмка, племянница хозяина, которая, какъ кажется, своимъ могучимъ бюстомъ и своимъ классическимъ профилемъ привлекала въ эту скромную пивную и нашего внскаго нмца, и всю остальную публику, гораздо больше, чмъ весьма сомнительный пильзенскій нектаръ ея почтеннаго дядюшки.
Когда мы, изрядно утомленные, возвратились на морской берегъ, широкая, освщенная фонарями набережная была залита гуляющимъ народомъ. Въ открытой полукруглой бухт, отгороженной отъ моря справа искусственною каменной дамбою, а слва природною каменистою косою, качалось нсколько новыхъ судовъ,,только-что причалившихъ къ ночи въ гавань, а на маяк, торчавшемъ у самаго конца косы, около небольшого австрійскаго укрпленія, уже горлъ сигнальный огонь.
Мы сли на одну изъ скамеекъ бульвара и стали глазть на продвигавшуюся мимо публику, бесдуя со своимъ малосвдущимъ нмцемъ о Сполато и далматскихъ славянахъ.
Славянства, увы, осталось очень мало въ этомъ австрійско-итальянскомъ город, едва ли боле, чмъ римскихъ развалинъ временъ Діоклетіана, по крайней мр, на первый взглядъ. Конечно, названія улицъ и надписи вывсокъ писаны здсь не только по-итальянски, но и по-славянски, хотя тми же латинскими буквами, конечно, вы слышите здсь на каждомъ шагу славянскую рчь, но уже весь строй здшней жизни, вс нравы и обычаи здшнихъ жителей до того похожи на жизнь и обычаи прибрежныхъ городовъ Италіи и остальной западной Европы, что странно было бы даже и отыскивать въ нихъ какихъ-нибудь характерныхъ слдовъ славянства. Славянство и здсь, какъ въ Зар, ушло въ глубь страны, въ горныя деревни и глухіе хутора, хотя и туда проведена теперь желзная артерія отъ Сполато до Книна, по которой западно-европейское вліяніе проникаетъ мало-по-малу и въ деревенскую жизнь далматинца. Сполато уже давно, еще бывши славянскимъ Сплетомъ, сослужило далматинскому славянству роковую службу, сдлавшись средоточіемъ латинства и религіознаго, и политическаго. Въ ІХ-мъ вк, когда господствовавшіе въ Далмаціи франки довели своею жестокостью до возстанія, этотъ добровольно подчинившійся имъ народъ, когда, по выраженію императора Константина Багрянороднаго, ‘франки даже грудныхъ младенцевъ убивали и бросали на съденіе псамъ’, Терпиміръ, правившій въ это время далматскими хорватами, все-таки не хотлъ разрывать ни съ римскою церковью, ни съ западной римской имперіей, и признавая, хотя бы только въ теоріи, политическую власть надъ Дадмаціею франкскаго короля Лотарія, особенно старался усилить значеніе сплетской, или солинской, церкви, этого главнаго тогда редута папизма и латинства на берегахъ Балканскаго полуострова. Сохранилась грамота Терпиміра, писанная этимъ славянскимъ княземъ уже на латинскомъ, а не на родномъ язык, въ которой
Терпиміръ обезпечиваетъ обширными землями, жатвами и десятинными сборами церковь Салоцы, древней столицы Далмаціи, которая называлась славянами Солинъ, и изъ которой, посл разрушенія ея, митрополія была перенесена съ прежнимъ титуломъ салонской церкви въ сосдній Сплетъ. Хотя и на короткое время греко-восточная церковь опять привлекла въ себ далматскихъ хорватовъ подъ вліяніемъ проповди Кирилла и Меоодія, но эта связь съ Греціей) постоянно порывалась настойчивыми усиліями папства и городскихъ жителей Далмаціи, говорившихъ латинскимъ языкомъ и проникнутыхъ преданіями Рима. Наконецъ, въ 492 году такъ-называемый сплетеній соборъ окончательно ршилъ поглощеніе далматской церкви Римомъ.
Сплетъ и другіе старые римскіе города составляли тогда изъ себя независимыя общины и постоянно вносили раздоръ въ жившее кругомъ славянское населеніе, то по поводу избранія въ епископы и священники славянина, а не латина, то по поводу желанія славянъ совершать богослуженіе въ славянскихъ городахъ и селахъ на славянскомъ, а не на латинскомъ язык, какъ этого требовало духовенство, по большей части латинское. Чтобы положить конецъ этимъ непрекращавшимся распрямъ, тогдашній князь хорватскій Томиславъ обратился къ пап Іоанну X, который и прислалъ двухъ итальянскихъ епископовъ ‘съ медоточными своими письмами’, какъ выражается лтописецъ, устроить порядокъ въ далматской церкви. Къ посланіи въ архіепископу сплетскому и епископамъ сплетской митрополіи папа укорялъ далматинскія духовныя власти, что въ ихъ епархіи ‘множится другое ученіе, котораго мы не обртаемъ въ св. книгахъ’, именно, ‘ученіе Мееодіево’, и увщевалъ ихъ ‘за одно съ нашими епископами Іоанномъ и Львомъ все исправить въ земл славянской, дабы въ ней совершалось священное служеніе по обычаю римской церкви, то-есть на латинскомъ, а не на чужомъ, ибо сынъ не долженъ говорить и знать другаго, какъ то, чему учитъ его отецъ’.
‘Кто, будучи такимъ особливымъ чадомъ римской церкви, какъ вы, станетъ имть охоту на варварскомъ, или славянскомъ язык возносить жертву Богу’?— говорилъ между прочимъ папа въ своемъ посланіи.
Присланные легаты собрали въ Сплет ‘епископовъ и судей, составили торжественный соборъ’, который опредлилъ, чтобы ни одинъ епископъ въ сплетской митрополіи ‘не смлъ поставлять въ какой бы то ни было священный санъ кого-либо служащаго на славянскомъ язык’.
Со сплетскаго собора начинается постепенное отчужденіе далматинскихъ славянъ отъ судебъ сербовъ, болгаръ и остального православнаго славянства.

II.— Дубровникъ, итальянская Рагуза.

Мы опять въ бездоходномъ архипелаг острововъ… Пароходъ бжитъ не моремъ, а какими-то водяными корридорами,. извивающимися то между мысами и полуостровками берега, то между скалами острововъ. Бачки здсь не чувствуешь, направо и налво — готовыя картины. Альмиссу съ ея неприступнымъ замкомъ, это старое гнздо пиратовъ, съ которыми такъ долго и безплодно боролись галеры венеціанцевъ, мы прохали ночью.
Я проснулся рано, когда мы были у острова Лезины, славяне называютъ его Хварь, но я думаю, что и имя Лезина тоже славянское,— Лсина. И Лезина, и недалекій отъ нея островъ Лисса (тоже, должно быть, славянскій ‘лисъ’, лсъ), перескающій морской путь изъ Тріеста въ Бриндизи и Грецію, сильно укрплены, особенно Лисса, играющая большую стратегическую роль. Недаромъ, падкіе на такіе выгодные пункты, англичане пробовали одно время захватить навсегда въ свою власть этотъ островъ и уже было-устроили на немъ свои склады и укрпленія.
Отъ Лезины широкій заливъ, почему-то величаемый Нарентскимъ проливомъ, уходитъ глубоко въ материкъ, отдляясь отъ моря длиннымъ полуостровомъ Плшацомъ, больше извстнымъ подъ итальянскимъ своимъ именемъ Сабіончелло. Изъ этого залива самый удобный естественный доступъ въ Боснію по многоводной рк Неретв, или Нарент, впадающей въ заливъ и составляющей главную артерію юго-западной Босніи, на которой стоятъ Метковичъ и Мостаръ. Когда-то по Неретв жило самое воинственное и безпокойное изъ далматскихъ племенъ, доле всхъ защищавшее свою независимость отъ Рима и отъ франковъ и тревожившее своими отчаянными набгами латинскіе прибрежные города и латинскихъ жителей далматскихъ островковъ. Настоящее имя имъ было неретвяне, по имени ихъ рки, но звали ихъ обыкновенно ‘погане’,— вроятно, за ихъ упорное язычество.
Императоръ Константинъ Багрянородный говоритъ про нихъ: ‘Погане же, которыхъ римляне зовутъ арентинами, скрытые въ своей недоступной гористой стран, чуждались крещенія: Погане на славянскомъ язык значитъ именно: ‘не крещеные‘.
Намъ не приходится, однако, углубляться въ Нарентскій заливъ, а нужно круто повернуть, мимо устья его, въ большому острову Корчул, по-европейски Курцол. Этотъ остров еще до сихъ поръ обиленъ лсами, изъ которыхъ въ свое время выстроена была вся подводная Венеція, вс корабли ея флота. Корчула интересна для насъ еще тмъ, что въ 1806 г. наши русскіе моряки съ помощью черногорцевъ два раза отнимали ее у французовъ и только по тильзитскому миру уступили имъ назадъ этотъ всмъ лакомый островъ. Англичане тоже владли имъ нкоторое время, пока внскій конгрессъ не отсудилъ его вмст со всею Далмаціею въ собственность Австріи, счастливой, какъ извстно, на подарки и браки,— tu, Austria felix, nube {Горохъ Курцола тсно сбитъ своими высокими средневковыми домами въ стнахъ старинной крпости, у подножья цитадели, внчающей холмъ. Съ трехъ сторонъ ея на высотахъ еще три венеціанскихъ форта, теперь, кажется, запущенныхъ. Но часть мирныхъ жилищъ торговаго люда не усидла въ переполненныхъ крпостныхъ оградахъ и выплеснула изъ нихъ вонъ, свободно разлившись по берегу моря.}.
Знаменитый средневковой путешественникъ по дальней Азіи, венеціанецъ Марко Поло взятъ былъ въ плнъ генуэзцами въ жестокой морской битв при Курцол, и только благодаря скук своего плна, невыносимой для его дятельной натуры купца и путешественника, ршился заняться отъ нечего длать тмъ описаніемъ своего путешествія къ Белиному Моголу, которое сдлалось потомъ незамнимымъ сокровищемъ для историковъ и географовъ Европы… Генуэзцы XIII вка были уже настолько просвщенны, и настолько сочувствовали энергіи и предпріимчивости смлаго венеціанца, что, восхищенные книгою его, отпустили его безъ выкупа на свободу {Курцола — обычная стоянка австрійскаго военнаго флота. Противъ Курцолы берег] Далмаціи отлично обработаны, по крутизнамъ горъ, чуть не до самыхъ вершинъ — виноградники, фиговые и масличные сады. Когда пароходъ нашъ не загораживается со стороны моря массивными горбами какого-нибудь длиннаго острова, въ род Лезины или Курцолы, качка длается очень чувствительной, хотя дуетъ мистраль, сверо-западный втеръ, особенно любимый прибрежными жителями, приносящій имъ прохладу среди лтняго зноя, безъ котораго все адріатическое побережье, начиная отъ Тріеста и Фіума до Рагузы и Каттаро, пропало бы отъ жары.}.

——

Прохали мимо другого большого острова Млта (Меледа, по-итальянски), который долго провожалъ насъ справа, въ то время какъ съ лвой руки тянулся безконечный полуостровъ Сабіончелло. Млтъ въ древности назывался Мелитою, у его береговъ апостолъ Павелъ претерплъ, по преданію, то крушеніе, которое описано въ Дяніяхъ Апостольскихъ.
Тутъ уже начались бывшія владнія рагузской республики, которой, впрочемъ, принадлежали когда-то и Корчула, и Лезина, и Врачъ, и Ластово, и другіе прибрежные острова. Собственно Далмація здсь кончается,— потому что отъ Неретвинскаго канала вплоть до Еаттарской бухты вся береговая полоса — въ 150 милъ длины и въ 15 ширины — искони составляла независимую республику Дубровника, или Рагузы, а прибрежье Каттарской бухты — такъ-называемой Бокка-ди-Каттаро,— тоже не принадлежало къ Далмаціи, а всегда считало себя независимою общиною, населенною особымъ племенемъ сербскихъ славянъ — бокезами, которые, впрочемъ, почти ничмъ существеннымъ не отличаются отъ другихъ далматинскихъ серббвъ. Тмъ не мене бокезы и уже подавно самолюбивые рагузяне, гордящіеся своею многовковою независимостью, ни за что не назовутъ себя постылымъ для нихъ именемъ далматинцевъ, бывшихъ постоянно подъ властью Италіи или какого-нибудь другого государства.
Въ самомъ дл, прожить вольною и богатою республикою цлыхъ 1.500 лтъ, какъ прожилъ Дубровникъ,— что-нибудь да. стоитъ, и съ такими историческими преданіями народъ не распростится скоро.
Берега, мимо которыхъ мы двигаемся, мало интересны съ точки зрнія красоты. И берегъ материка слва, и островки справа,— все это большею частью голые каменистые холмы, иногда разграфленные, будто линейкою, террасами виноградниковъ, и только у подножія окруженные садами. Маленькія деревеньки изъ блыхъ и срыхъ каменныхъ домиковъ, крытыхъ красною черепицею, мелькаютъ среди этихъ садовъ въ устьяхъ долинокъ и у береговыхъ заливчиковъ, и между ними снуютъ по голубому морю, стихшему здсь какъ расплавленное стекло, парусныя лодочки и игрушечные пароходики. Настоящіе пароходы не приближаются къ этимъ опаснымъ берегамъ, усяннымъ рифами и мелями и изрзаннымъ скалистыми мысами. На островкахъ то-и-дло блютъ башенки маяковъ и сбившіяся къ вод кучки рыбацкихъ домиковъ, которые одни только нарушаютъ безлюдье этихъ каменистыхъ оазисовъ земли, разбросанныхъ по пустын, моря {Когда пароходъ нашъ идетъ близко къ берегу, нельзя не удивляться, съ какимъ терпніемъ и упорствомъ далматинцы обработываютъ свои горныя вручи, лски они бережно сохраняютъ, а вс голые скаты тщательно расчищаютъ отъ камней на поразительную высоту. Вырытые камни аккуратно сложены у нихъ копнами, скирдами, цлыми валами, такъ что издали кажется, будто громадныя стада скота разлеглись по всмъ склонамъ горъ, на освобожденныхъ отъ каменьевъ полянахъ — все разбиты виноградники. Любопытна здсь горная деревенька подъ оригинальнымъ названіемъ ‘Свита недля’, надъ которою въ глубин отвсныхъ скалъ зіяетъ большая черная пещера съ церковью и кладбищемъ — можетъ быть, воспоминаніе какого-нибудь древняго капища подземному богу Аида…}.
Гравоза — старый славянскій Гружъ — спряталась въ самой глубин узкой бухты, между гористымъ мысомъ, отдляющимъ бухту отъ моря, и такимъ же гористымъ берегомъ. Тутъ, въ этой природной теплиц, загороженной отъ втровъ, накаляемой солнцемъ, увлажаемой моремъ,— растительность уже гораздо боле южная. Черные зонтики кипарисовъ тутъ въ первый разъ выступаютъ какъ характерное дерево пейзажа. Долина рки Омблы, которая впадаетъ тутъ въ море, черезъ это длается одною изъ самыхъ живописныхъ. Гравоза — торговый портъ Рагузы, просторный и спокойный въ самое бурное время. Къ самой Рагуз большія суда приставать не могутъ. На берегу цлые ряды каменныхъ складовъ, таможня, отель. Но городокъ на видъ совсмъ не важный.
Мы н&скоро позавтракали и поспшили въ Дубровникъ. Наняли хорошую коляску съ парою крупныхъ лошадей и покатили себ по превосходному, широкому и мягкому шоссе, обсаженному всякими южными деревьями, устроенному еще во времена кратковременнаго французскаго владычества.
Отъхавъ всего четверть версты, мы сразу очутились словно въ другомъ мір. Вокругъ насъ — чарующая красота. Это уже не безплодныя скалы, не скучные холмы съ однообразными террасами виноградниковъ,— кругомъ насъ роскошная, цвтущая Италія изъ окрестностей какого-нибудь Неаполя или Палермо. Чудные виды на горы, чудные виды на море, и не знаешь, куда обращать радостно изумленные глаза. Надъ нами и подъ нами — ряды прелестныхъ дачъ, потонувшихъ въ цвтахъ и садахъ: балкончики, лстницы, террасы, статуи — блютъ своими мраморами среди густыхъ шапокъ цвтущихъ олеандровъ, красныхъ, розовыхъ, желтыхъ, блыхъ, все это виситъ вавилонскими садами своего рода съ высоко поднятыхъ стнъ. Пальмы, латаніи, кактусы, алоэ, съ четырехсаженными упругими стволами своихъ цвтныхъ ножекъ, розово-желтые пушистые султаны мимозъ исполинскаго роста, цвтущія катальпы, магноліи, увшанныя по всмъ втвямъ огромными блыми чашами своихъ цвтовъ,— переносятъ воображеніе на далекій знойный югъ, и вмст съ глубокою синевою неба, вмст съ нжнымъ голубымъ бархатомъ застывшаго моря, и ярко облитыми утреннимъ солнцемъ рзкими изломами скалъ, уходящихъ изъ-подъ нашихъ ногъ къ морскимъ безднамъ, создаютъ вокругъ насъ какую-то неописуемую феерію.
А выше всхъ этихъ дачъ, садовъ и скалъ хмурится слва, забравшись на недоступную вершину горы, въ одно и то se время и надъ Гравозою, и надъ Рагузою, еще съ иголочки новая, сильная австрійская крпость, съ пушками огромнаго калибра, господствующая надъ всми этими голубыми бухтами и живописными мысиками, обстрливающая изъ своего орлинаго гнзда вс подступы берега…
Рагуза и сама — одна крпость. Въхали мы въ нее черезъ романтически-живописную старую воротную башню, всю во мх и ползучихъ растеніяхъ, увитую плющомъ, съ изгрызенными временемъ зубцами, съ уступами, на которыхъ успли вырости цлыя деревья фигъ и олеандровъ. Башня эта только одно звено обширной крпости съ массивными высокими стнами, съ глубокими и широкими рвами, съ грозными когда-то бойницами. Стны и башни крпости карабкаются вверхъ по гор, спускаются глубоко къ морю, огораживая своими сплошными колоссальными ширмами каждый выступъ и каждую впадину скалы, на которой угнздился древній Дубровникъ. Эти маститыя укрпленія Дубровника живутъ уже очень длинный рядъ вковъ, стны, что у самаго моря, построены были еще въ VII вк, другія — въ XI, XII, XIV-мъ… Даже съ послдняго возобновленія ихъ прошло по 300 и по 400 лтъ! Ворота подъ башнею — цлая неприступная твердыня, съ обычнымъ поворотомъ внутри,— этою страшною западнею для вторгнувшагося врага, такъ всегда строились входы въ древнія крпости, на улицахъ, отлично вымощенныхъ, везд виднются надъ дверями домовъ скульптурные гербы старинныхъ мстныхъ фамилій, статуи святыхъ въ нишахъ по католическому обычаю. Окна, карнизы, фронтоны крышъ тоже вс въ старинныхъ, потемнвшихъ отъ времени, орнаментахъ. Старые католическіе храмы особенно богаты скульптурою, на ихъ уступахъ, фронтонахъ, фасадахъ — цлое населеніе каменныхъ святыхъ, каменные цвты и деревья, затйливые каменные завитки колоннъ, каменныя надписи, каменные гербы… Мы заходили въ самые древніе храмы и изумлялись ихъ множеству богатыхъ алтарей, ихъ пестрымъ мраморамъ и мозаикамъ, ихъ прекраснымъ картинамъ итальянской кисти. Храмы эти и внутри наполнены статуями, словно капшца идолопоклонниковъ.
Въ главномъ собор службы не было, но человка четыре пожилыхъ патеровъ, въ блыхъ кружевныхъ стихаряхъ, не то сидли, не то возлежали въ своихъ рзныхъ ложахъ за алтаремъ, уставясь сонливыми глазами въ страницы требниковъ, и врядъ ли слушая съ особеннымъ вниманіемъ монотонное чтеніе на память извстныхъ имъ молитвъ сидвшаго впереди собрата. Колнопреклоненныя фигуры женщинъ и стариковъ виднлись въ разныхъ углахъ храма, передъ статуями Мадонны и святыхъ, тускло освщенными огоньками лампадокъ…
Храмы Дубровника соперничаютъ своею древностью съ его стнами и башнями. Самый старый и самый историческій храмъ св. Власія, патрона Рагузы, основанный въ Х-мъ вк, по случаю чудеснаго явленія этого святого священнику Стойку и отраженія рагузцами коварнаго нападенія венеціанцевъ,— правда, перестроенъ въ XVII-мъ столтіи совсмъ заново и совсмъ на итальянскій манеръ, такъ что отъ прежняго славянскаго стиля слдовъ не осталось, точно такъ же ‘возобновленъ’ былъ въ XVIII-мъ столтіи и другой историческій соборъ св. Маріи, построенный еще въ 1050 г. хорватскимъ княземъ Стефаномъ, современникомъ нашего Ярослава Мудраго, и до сихъ поръ хранящій въ себ много древнихъ реликвій, но все-таки сдая древность этихъ святилищъ сообщаетъ имъ особенно интересный характеръ.
Теперь вы чувствуете себя въ Рагуз какъ въ настоящей Италіи, а вовсе не въ коренномъ славянскомъ поморь. Венеція, хотя всегдашняя соперница и злйшій врагъ рагузской республики въ теченіе многихъ вковъ тснаго сосдства и борьбы, наложила на нее незыблемо-крпко характерную печать своихъ вкусовъ и обычаевъ. Тутъ и стиль домовъ, и убранство церквей, и вншній видъ улицъ — чисто венеціанскіе. А ужъ особенно главная площадь передъ префектурою — прямо уголокъ Венеціи, недостаетъ только воды вмсто мостовыхъ и гондолъ вмсто фіакровъ. Домъ префектуры — бывшій ‘дворецъ ректоровъ республики — выстроенъ еще въ XV-мъ столтіи въ явное подражаніе ‘дворцу дожей’, съ неизмнными острыми арками, раздленными парочкой сомкнутыхъ колонокъ, съ обычными сквозными ршотками балконовъ. Подъ арками въ холодк устроены каменныя сиднья съ рзьбою въ два яруса для бывшихъ гражданъ республики, имвшихъ надобность до властей. Внутренній дворъ этого дворца ректоровъ тоже весь обнесенъ потемнвшими отъ времени колонками, старинная массивная лстница, высченная изъ камня, съ рзьбою и скульптурными украшеніями, ведетъ нсколькими поворотами наверхъ. Отовсюду смотрятъ характерныя островерхія венеціанскія окна, везд надъ входами статуи папъ и святыхъ въ нишахъ, и неизбжныя статуи св. Власія, патрона города, везд въ промежуткахъ между колоннъ узенькіе каменные балкончики съ балюстрадою…
На главной площади — другой такой же точно домъ, съ гербами, арками, венеціанскими окнами и балкончиками. Это бывшая таможня,— постройка XVI вка.
Тутъ же, на площади — довольно безхитростный памятникъ какого-то, изъ камня высченнаго, средневкового рыцаря съ поднятымъ мечомъ, XIII-го или XIV-го столтія, безъ сомннія одного изъ немногихъ былыхъ защитниковъ этой совсмъ не воинственной торговой республики. Гораздо боле интересный и знаменательный памятникъ стоитъ на фруктовомъ рынк Дубровника — прекрасная бронзовая статуя знаменитаго славянскаго поэта XVII вка, рагузянина Франческо Гундулича, перекрещеннаго итальянцами въ Франческо Гондоло. Онъ изображенъ съ перомъ въ рук, въ костюм Гёте, съ задумчиво-восторженнымъ выраженіемъ лица, въ моментъ поэтическаго творчества… На бронзовыхъ доскахъ кругомъ пьедестала представлены сцены изъ его патріотическихъ и фантастическихъ стихотвореній.
Рагуза производитъ впечатлніе не только итальянскаго, но еще и средневкового города. Отъ ея широкой главной улицы, обставленной срыми высокими домами старинной архитектуры, да и отъ всхъ другихъ площадей и улицъ, идутъ въ об стороны узенькіе и глубокіе, будто ножомъ прорзанные, переулочки, съ такими же сплошными рядами высокихъ и мрачныхъ темно-срыхъ домовъ, сквозь устья этихъ переулочковъ видны то поднимающіеся въ горы, то спускающіеся къ береговымъ провальямъ цлые ярусы опрятныхъ каменныхъ лсенокъ, по которымъ двигаются, съ корзинами и кувшинами, къ фонтанамъ и рынкамъ рагузскіе горожанки и горожане. Они, по крайней мр, еще не стали похожими ни на итальянцевъ, ни на нмцевъ. Мужи Дубровника — усатые, важные, толстые — даже скоре напоминаютъ своею вншностью турка, чмъ европейца. Красныя фески на всхъ, хотя и безъ обычной турецкой кисти, одна ярко-расшитая безрукавка-курточка поверхъ другой, рубаха съ такими же расшитыми рукавами перепоясана широкимъ кушакомъ, за которымъ заткнуты пистолеты, и совсмъ турецкія синія широкія шаровары, съ красною выпушкою, низко падающія на синіе чулки или ноговицы… Бабы же Дубровника одваются очень похоже на нашихъ, малороссіянокъ — въ черные и красные кафтанчики, запаски, платки. Кром чиновниковъ и военныхъ, здшніе жители — сплошные славяне, очень мало отличающіеся отъ сосднихъ съ ними босняковъ и герцеговинцевъ, разв только нкоторою примсью къ своей рчи итальянскихъ словъ. Намъ пришлось насмотрться на населеніе Дубровника особенно удобно, потому что прибывшіе изъ Требинья (въ Босніи) музыканты-трубачи, устроившіе цлый концертъ подъ окнами префектуры, двинулись потомъ, трубя и гремя, по всмъ улицамъ Дубровника и собрали, конечно, вслдъ за собою толпы простого народа, словно нарочно для показа намъ.
Мы добросовстно объхали на своемъ покойномъ извозчик вс уголки Дубровника. Подъзжали и къ греческой церкви, затиснутой Въ самую гущу старыхъ центральныхъ кварталовъ города, но она была заперта, и никто не могъ даже сказать намъ, гд живетъ сторожъ церкви…
Вообще положеніе небольшой кучки православныхъ въ этомъ старомъ центр приморскаго славянства — очень незавидно. Ихъ насчитывается всего нсколько сотъ человкъ на десятки тысячъ католиковъ, только недавно и посл большихъ усилій православнымъ удалось добиться разршенія построить греческую церковь. До 1804 г., свободолюбивый Дубровникъ не допускалъ въ своихъ славянскихъ стнахъ православнаго исповданія, и только одни католики пользовались въ немъ, правами гражданства. Извстный въ нашей исторіи Савва Владиславовичъ, называвшій себя графомъ Рагузинскимъ, еще во времена Петра Великаго пытался построить въ Рагуз православную церковь, но не могъ добиться разршенія на это отъ ‘отцовъ республики’, всецло тогда опутанныхъ стями іезуитовъ.
Прохали мы и сквозь заднія ворота крпости къ самой гавани Рагузы, загроможденной камнями и утесами, и любовались тамъ живописною картиною древнйшихъ крпостныхъ стнъ, спускающихся почтя въ самое море, обвитыхъ зелеными простынями плюща, обросшихъ громадными деревьями…
Однако, несмотря на этотъ романтическій видъ, и башни, и стны, и ворота старой крпости поддерживаются въ отличномъ порядк, и нигд нтъ ни малйшаго слда разрушенія и запущенности. Нужно думать, что этотъ строгій порядокъ, точно такъ же, какъ повсемстная чистота улицъ, не исключая самаго тснаго переулка,— плоды нмецкаго вліянія австрійцевъ, а не наслдіе Италіи или вольной славянской республики, нкогда здсь властвовавшей…
Около възда въ Рагузу, въ предмсть Пилахъ, стоитъ на высокомъ утес, среди прибоя моря, отдльный фортъ св. Лаврентія, построенный еще до временъ крестовыхъ походовъ и возобновленный въ XV-мъ столтіи, мы тоже заглянули туда. Низко въ скал чернетъ тамъ отверстіе пещеры, сквозь которую, какъ уврялъ насъ возница, былъ въ старину подземный тайный проходъ изъ крпости къ морю.
Когда мы возвратились въ Гружъ и двинулись на своемъ пароход дальше, по пути въ Каттаро, пришлось опять проплывать мимо Рагузы. Она видна была намъ вся, съ своими картинными зубчатыми стнами и башнями, среди своихъ садовъ и дачъ, на своихъ черныхъ скалахъ, обсыпанная и съ моря овалами и островками, съ высоко забравшеюся надъ головою ея новою австрійскою крпостью и раскиданными по вершинамъ горъ фортами…
Островокъ Лакрома, славянскій Крумъ, извстный еще въ средніе вка высадкою на него Ричарда Львиное-Сердце, возвращавшагося изъ крестовыхъ походовъ, тутъ же противъ Рагузы, и тоже увнчанъ фортомъ на своемъ центральномъ холм, среди множества другихъ голыхъ и безпріютныхъ прибрежныхъ островковъ онъ глядитъ такъ заманчиво на насъ изъ глубокой синевы охватившаго его моря своимъ стариннымъ аббатствомъ и красивыми обрывами своихъ скалъ. Когда-то на этомъ островк проводилъ свои дни бывшій адмиралъ австрійскаго флота, а потомъ злополучный мексиканскій императоръ Максимиліанъ, братъ ныншняго австрійскаго императора, который купилъ островокъ Крумъ и сталъ-было строить дворецъ изъ аббатства, разрушеннаго въ 1806 г. русскими войсками. Его библіотека и научныя коллекціи, говорятъ, долго хранились въ аббатств {На Круп проживать нердко и безвременно погибшій Рудольфъ, наслдный принцъ Австро-Венгріи, старинная легенда, связанная съ этимъ островомъ, повствующая, что никто изъ жившихъ въ палатахъ Крума владльцевъ его не умиралъ своею смертью, случайнымъ образомъ оправдалась и на обоихъ этихъ представителяхъ Габсбургскаго дома.}. Воспоминанія о злополучной судьб самой Рагузы невольно заслоняютъ здсь воспоминанья о несчастномъ австрійскомъ принц, погибшемъ жертвою безсмысленной зати Наполеона III.
Рагуза называлась такъ очень давно, когда она еще существовала какъ римская колонія. Всю остальную свою исторію она была славянскимъ Дубровникомъ. Мы прохали очень скоро мимо развалинъ этой Raguza Vecchia, ‘древней Рагузы’, всего часахъ въ трехъ зды къ югу отъ теперешней. Эта древняя римская Рагуза, въ свою очередь, выросла на развалинахъ еще древнйшей эллинской колоніи Эпидавра, а когда восточные варвары, готы, славяне и всякія другія степныя орды, нахлынувшіе на Балканскій полуостровъ въ первые вка посл паденія западной римской имперіи, разрушили римскіе города далматскаго побережья, въ томъ числ Салону, Рагузу и проч., то жители этихъ колоній засли въ неприступныя скалы и въ необитаемыя дубровы сосднихъ островковъ и мысовъ, и основали тамъ себ новое гнздо, которое мстные славяне, ставшіе мало-по-малу главнымъ населеніемъ новаго города, и прозвали Дубровникомъ.
Но все-таки первоначальная римская закваска сказалась на всей дальнйшей судьб этой славянской общины, на ея политическомъ и общественномъ устройств, на ея тяготніи въ Риму и Италіи, на ея отчужденности отъ остального славянства. Баста патриціевъ, тхъ же венеціанскихъ нобилей,— по славянски властелей,— рано выдлилась изъ народа и захватила въ руки безконтрольную власть надъ нимъ, распоряжаясь его судьбами исключительно ради своихъ сословныхъ и коммерческихъ интересовъ. Ректоры, правившіе республикою, не могли ничего сдлать во благо народу, потому что ревнивые и подозрительные ‘властели’ выбирали своихъ главъ государства всего только на одинъ мсяцъ и окружали ихъ цлою сложною организаціею недоврія и ограниченія власти, точно такъ же, какъ это продлывали съ своими дожами и вчные соперники рагузцевъ — венеціанскіе патриціи, которымъ они рабски подражали.
Тмъ не мене славянскій духъ долго еще проявлялъ себя, и въ XIV вк, напр., Дубровникъ сдлался разсадникомъ славянской литературы, славянскаго просвщенія.
Сербскій король Стефанъ Душанъ даже посылалъ въ Дубровникъ воспитываться сербскихъ юнаковъ и снаряжалъ сюда особое посольство съ просьбою прислать къ его двору двадцать благородныхъ молодыхъ людей, которые могли бы служить его сербскимъ придворнымъ образцомъ хорошо воспитанныхъ людей.
Мирный Дубровникъ не увлекался ни военными подвигами, ни завоеваніями, а строилъ школы и корабли, выписывалъ изъ Италіи учителей и распространялъ по всему доступному тогда свту свою морскую торговлю, ни съ кмъ не ссорясь, со всми заключая выгодные для себя торговые договоры, иногда даже торгуя въ чужихъ странахъ безъ всякихъ пошлинъ.
Къ началу XVI столтія, корабли дубровничанъ плавали по всмъ морямъ Европы, Азіи, Африки и Америки. На своихъ огромныхъ корабляхъ, смло переплывавшихъ океаны, дубровничаве помогали въ свое время испанцамъ завоевать Америку, за что многіе изъ знатныхъ дубровничанъ получили потомъ званіе испанскихъ грандовъ. Боле 3.000 кораблей Дубровника состояли на служб у императора Карла V-го. Много дубровничанъ перебралось по зову Петра Великаго и въ Россію, гд одинъ изъ нихъ (Стулли) достигъ даже чина адмирала русскаго флота. ‘Въ Европ нтъ такой глухой и такой враждебной въ иностранцамъ страны, въ которой нельзя было бы найти дубровникскихъ купцовъ’, писалъ о нихъ одинъ итальянскій авторъ.
‘По какимъ морямъ не плаваютъ дубровниксвіе купцы, по какимъ землямъ они не путешествуютъ, въ какія удаленныя и сокровенныя мста они не проникаютъ’?— такъ характеризовалъ ихъ другой современникъ.
Якутъ, арабскій географъ XIII вка, сообщаетъ, что въ Палермо былъ даже особый ‘Славянскій кварталъ’ для дубровникскихъ купцовъ, а въ другомъ мст Сициліи до сихъ поръ существуетъ городъ Рагуза, очевидно, обязанный своимъ именемъ тмъ же предпріимчивымъ дубровникскимъ торговцамъ.
Правда, дубровничане не отличались особеннымъ рыцарствомъ и, чувствуя свою боевую слабость, всегда старались присосдиться въ сильнйшей сторон, за что и получили прозванье ‘народа, который по семи разъ въ день мняетъ свой флагъ’. Но зато они и не злоумышляли противъ другихъ народовъ и не затвали нигд смутъ, какъ это постоянно длала коварная и гораздо боле могучая соперница ихъ — Венеція. Постоянный миръ и дятельная торговля наполняли Дубровникъ богатствомъ. Въ XVI вк онъ славится уже какъ одинъ изъ самыхъ промышленныхъ и просвщенныхъ центровъ европейской жизни. Ювелиры его искусно обдлываютъ золото и серебро боснійскихъ рудниковъ, французскій король выписываетъ изъ Дубровника сукна къ своему двору, его шелковыя фабрики получаютъ общую извстность, 20 заводовъ льютъ въ немъ свчи, другіе — стеклянную посуду, третьи — пушки. Дубровникъ бойко торгуетъ кораллами Адріатики и Архипелага, солью изъ варницъ Неретвы, а еще бойче — своими кораблями, заказы на которые сыплются отовсюду. Академія Дубровника привлекаетъ къ себ слушателей изъ чужихъ странъ, создаетъ славянскихъ ученыхъ и литераторовъ. Поэмы Гундулича переводятся на разные европейскіе языки и разносятъ везд его имя.
Но олигархическое управленіе одной привилегированной касты кончается тмъ, чмъ всегда,— чмъ оно окончилось и въ Венеціи — грозной соперниц Дубровника, не поглотившей только его одного на всемъ побережь Далмаціи. Безотвтственное своеволіе, безумная роскошь и постоянныя междоусобныя ссоры властелей — вмст съ пагубнымъ вліяніемъ на нихъ все усиливавшагося іезуитства,— уничтожили мало-по-малу благосостояніе и силу этого трудолюбиваго счастливаго уголка, одареннаго климатомъ южной Италіи, въ садахъ котораго апельсины, лимоны и пальмы ростутъ какъ въ Неапол, и въ развалъ зимы цвтутъ миндаль и розы.
Независимость Дубровника, пятнадцать вковъ охранявшаго свою свободу, погибла въ хаос безконечныхъ европейскихъ войнъ, поднятыхъ роковымъ геніемъ Наполеона I. Французы вошли въ него въ качеств друзей и защитниковъ его отъ англичанъ и русскихъ, но потомъ безсовстно разорили этотъ богатый и роскошный городъ, въ которомъ еще въ средніе вка, по выраженію старой сербской псни, было ’99 ворогъ’,— взыскали съ него цлый милліонъ контрибуціи, ограбили государственную казну и общественный банкъ, монастыри и церкви.
Русскіе хотли наказать вроломныхъ рагузцевъ, нарушившихъ свои торжественныя обязательства, и осадили Дубровникъ вмст съ черногорцами и бокезами. 20 дней продолжалась осада, вс окрестности были опустошены. Около 9 милліоновъ франковъ денегъ и жизни 2.000 человкъ стоила рагузцамъ и ихъ мнимымъ друзьямъ французамъ эта борьба съ русскими. Въ награду за нее Наполеоновъ маршалъ Мармонъ, возведенный потомъ за этотъ подвигъ въ ‘герцоги Рагузскіе’, явившись по-наполеоновски въ сенатъ Дубровника, безъ дальнйшихъ церемоній объявилъ республику уничтоженною, правительство и сенатъ распущенными. Это произошло въ 1808 году, а черезъ пять лтъ совтъ европейскихъ монарховъ ршилъ передать эту свободную республику во власть ‘счастливой’ Австріи, въ лон которой она пребываетъ и донын.
Рагузцы, надо сказать, никогда не отличались пристрастіемъ къ своимъ, русскимъ соплеменникамъ и скоре, чмъ вс другіе далматинцы, забыли свои славянскія преданія. Въ то время какъ, еще начиная съ Петра Великаго, многіе рагузцы находили себ въ Россіи радушный пріемъ, наживали тамъ деньги и достигали почестей, эта славянская республика, съ своей стороны, платила за русское гостепріимство другою монетою: при Екатерин II-й рагузцы усердно поддерживали противъ насъ турокъ, снабжали ихъ припасами, управляли ихъ артиллеріей, какъ это оказалось, напр., при осад нами турецкой крпости Корона на южномъ берегу Пелопоннеса, а два военныхъ корабля рагузцевъ даже прямо дйствовали вмст съ турками противъ русскаго флота подъ Наполи-ди-Романіа. Точно такъ же относились эти объитальянившіеся славяне и къ своимъ кровнымъ братьямъ герцеговинцамъ, доставляя хлбъ турецкой арміи въ то время, какъ та огнемъ и мечомъ истребляла возставшихъ за свою свободу геройскихъ горцевъ…

3.— Бокка-Каттаровая.

Стало сильно покачивать, когда мы выбрались за Рагузою изъ архипелага прибрежныхъ острововъ и пошли открытымъ Адріатическимъ моремъ вдоль некрасиваго и однообразнаго гористаго берега. Но вотъ этотъ берегъ начинаетъ принимать капризныя и картинныя очертанія, и мало-по-малу передъ нами выросъ далеко выдавшійся въ море утесистый мысъ, самъ по себ достаточно неприступный, но сдланный еще боле неприступнымъ трудами человка. Мысъ этотъ, можно сказать, окованъ, какъ корабль бронею, гранитными стнами крпости, взбирающейся по уступамъ скалы отъ его подножія до его вершины, гд живописно вырзается цлый замовъ съ башнями, укрпленныя казармы и блая каланча маяка… Черные звы бойницъ и черныя жерла тяжелыхъ пушекъ, стоящихъ на парапетахъ, очень недвусмысленно глядятъ на водную дорогу, которая вдругъ сворачиваетъ здсь узкимъ проливомъ влво отъ моря, внутрь материка. Съ другой стороны пролива, на другомъ гористомъ мыс — такая же крпость съ такими же жерлами и бойницами, обращенными съ такимъ же зловщимъ вниманіемъ на проходящіе по проливу корабли. Въ подспорье къ нимъ уже въ водахъ пролива, поближе къ правой, т.-е. южной крпости, еще маленькій фортъ, угнздившійся на подводной скал. Лвая, главная крпость — это Пунто д’Остро, своего рода австрійскій Гибралтаръ далматскаго побережья. Другая крпость, на Пунто д’Арса, называется фортъ Мамула, въ память бывшаго здсь въ 50-хъ годахъ генералъ-губернатора генерала Мамулы, кажется, единственнаго православнаго, достигшаго этого званія въ ту эпоху, когда Австрія ухаживала за приморскими славянами. Съ 50-хъ годовъ началось и усиленное укрпленіе австрійцами этихъ грозныхъ воротъ въ Бокку-Каттарскую. На взглядъ не-военнаго человка нтъ, кажется, никакой возможности пробиться черезъ проливъ, со всхъ сторонъ обстрливаемый орудіями трехъ крпостей, но люди знающіе увряютъ, что теперешній броненосный флотъ разнесетъ въ щепы эти внушительныя стны и башни и пройдетъ цлою эскадрою мимо ихъ пушекъ.
Насъ тоже встртили выстрлами съ обоихъ фортовъ, только не враждебными, а почетными. Оказалось, что съ нами халъ изъ Рагузы въ Каттаро австрійскій полковникъ, командиръ форта Мамулы, и солдаты столпились на площадкахъ его крпости и усердно махали флагами въ знакъ привтствія своему начальству.
Только пройдя проливъ и очутившись въ огромномъ кругломъ озер своего рода, со всхъ сторонъ окруженномъ гористыми берегами, я понялъ, какое сокровище оберегаетъ Австрія своими бойницами и пушками. Признаюсь въ своемъ невденіи, я не имлъ раньше никакого представленія о томъ, что это такое Бокка Каттарская. Вдь вотъ даже люди, никогда не заглядывавшіе за границу своего отечества, а только кое-что читавшіе и слышавшіе, вс хорошо знаютъ, какъ красивъ Босфоръ или Неаполитанскій заливъ, но изъ нихъ, наврное, рдко кто слыхалъ самое имя Бокки Каттарской. А между тмъ красота Бокки-ди-Каттаро, по-русски залива Которскаго, не уступятъ своею поразительною оригинальностью никакимъ знаменитомъ мстностямъ міра. Это — сплошной рядъ чудныхъ и разнообразныхъ картинъ, отъ которыхъ восторгомъ наполняется сердце художника.
Каттарская Бокка — цлая цпь озёръ-заливовъ, соединенныхъ между собою узкими проливами и капризно извивающихся у подножія окружающихъ горъ. Три крупныя osepa-залива въ свою очередь вдаются въ эти сдавливающія ихъ отовсюду горы многочисленными бухточками, и это придаетъ ихъ ландшафту особенное очарованіе. Мы въхали въ первый заливъ съ юга прямо на сверъ, потомъ повернули рзво на востокъ во второй заливъ, изъ второго опять на сверъ, тамъ опять на востокъ и наконецъ — также рзко на югъ. Это даетъ нкоторое понятіе о томъ, насколько капризны и неожиданны изгибы Бокки Каттарской.
Когда мы очутились по средин перваго громаднаго плёса Бокки Каттарской, въ этой, такъ сказать, прихожей комнат ея, я съ забавнымъ недоумніемъ оглядывался кругомъ, стараясь угадать, откуда же это пришли мы, и куда долженъ сейчасъ направиться нашъ дальнйшій путь? Но ни входа, ни выхода изъ этого громаднаго голубого бассейна, прекраснаго и тихаго, какъ горное озеро Швейцаріи,— не было видно ни впереди, ни сзади, ни направо, ни налво. Хорошенькіе городки, деревеньки, монастыри разбросаны по берегамъ этого мирнаго озера, ярко вырзаясь освщенными солнцемъ блыми домиками, колокольнями, красными крышами на зелени своихъ садовъ. На каждой вершин горы, какъ бы ни было высоко, непремнно сверкаетъ на солнц какая-нибудь старинная православная часовенька. Здсь, въ сосдств съ Черногоріей, православное населеніе значительно многочисленне католическаго, составляя по меньшей мр 2/3 всхъ жителей Бокки… Старинныя башни, тоже раскинутыя довольно обильно по холмамъ и верхушкамъ горъ, съ своей стороны еще выразительне напоминаютъ близость воинственной Черной-Горы…
Налво отъ насъ на берегу городъ Новый,— больше извстный подъ своимъ итальянскимъ именемъ Кастель-Нуово. Направо, противъ него, другой городокъ — Норте Розе. Хорошее шоссе проведено изъ Рагузы въ Кастель-Нуово, одинъ изъ самыхъ торговыхъ и богатыхъ уголковъ Бокки и, вмст съ тмъ, несмотря на свое имя, одно изъ старйшихъ здшнихъ поселеній, такъ какъ онъ былъ построенъ еще въ XIV вк боснійскимъ королемъ Стефаномъ Твартко, изгнавшимъ изъ Бокки Каттарской властвовавшихъ здсь венгровъ.
Топла составляетъ родъ его пригорода, а Милинье — его гавань. Впрочемъ, весь этотъ заливъ-озеро — одна прекрасная колоссальная гавань. Здсь могъ бы безъ труда помститься чуть не весь военный флотъ всей Европы. Недавно еще и Кастель-Нуово, и вся Бокка отрзались отъ остальной австрійской Далмаціи узкою полосою турецкой земли — Сутториною, протиснувшейся издревле между Рагузою и Боккою, вплоть до самаго залива. Рагузская республика, постоянно тснимая Венеціей, до того боялась имть съ нею общія границы, дававшія частые поводы къ столкновеніямъ, что ршилась лучше уступить Турціи полосу земли, отдлявшую ея владнія отъ Бокки, подвластной въ то время венеціанцамъ. Но съ такъ-называемою ‘оккупаціею’ Босніи, Сутторина, разумется, перестала быть турецкою землею и разобщать австрійскія владнія.
Австрійскій флотъ иметъ свои обычныя стоянки у Кастель-Нуово, или, врне, у Топлы. Мало кому извстно, что и наши русскіе корабли когда-то владли живописною Боккою и стояли у Кастель-Нуово.
Адмиралъ Сенявинъ, во время войны съ французами въ 1806 г., захватилъ подъ свою власть, съ помощью храбрецовъ черногорцевъ, и Которъ, и Новый, я вс береговые городки Каттарскаго залива, но тильзитскій миръ прискорбной памяти передалъ Бокку французамъ, въ великому негодованію черногорцевъ, которые не хотли помириться съ такою несправедливостью, и уже одни, безъ русскихъ, съ нкоторою только помощью Англіи, опять отобрали отъ пришельцевъ-французовъ почти родную имъ область… Когда я читалъ въ дтств стихотвореніе Пушкина:
‘Черногорцы, что такое?
Бонапарте вопросилъ,
Правда ль это племя злое
Не боится вашихъ силъ…
то, признаюсь, недоумвалъ, гд это французы могли встрчаться съ черногорцами? Наврное, Пушкинъ взялъ сюжетъ своихъ стиховъ просто изъ головы, вопреки всмъ историческимъ фактамъ. Только здсь, на мст, и уже очень поздно узналъ и въ первый разъ, что французы дйствительно вели войну съ геройскою кучкою черногорскихъ ‘орловъ’, и что черногорцы дйствительно били и побждали славныя дружины Наполеона. Между мелинскою гаванью и городомъ Новымъ лежитъ въ апельсинныхъ и лимонныхъ рощахъ, среди прекраснйшей мстности, древній Саввинскій монастырь, пребываніе православнаго епископа, весь наполненный дарами русскихъ. Но пароходъ нашъ не заходилъ въ Кастель-Нуово, и мы только издали полюбовались на него и на его живописный монастырь.
Кастель-Нуовскій плёсъ, круглый какъ озеро, въ который мы вошли съ моря, повернувъ прямо на сверъ, изливается узкимъ проливомъ Батеней въ слдующій плёсъ Бокки-Баттарской, или во второе отдленіе ея, совершенно на востокъ… Проливъ этотъ мы увидли только тогда, когда пароходъ нашъ уже прорзалъ сто волны,— такъ долго прячутъ его отъ взоровъ прилегающія въ нему скалы. Венеціанцы, былые господа Бокки, всегда недоврчивые и осторожные, запирали Батеней желзною цпью съ одного берега на другой, чтобы не пропускать чужіе корабли торговать съ городками Бокки. Хорошъ и этотъ второй, еще боле обширный плёсъ Бокки, отъ котораго отдляется въ югу глубоко вдавшаяся въ землю живописная бухта Теода, но когда пароходъ нашъ прорзалъ его насквозь и опять повернулъ черезъ новый проливъ на сверъ, то видъ сдлался просто волшебнымъ: горы здсь еще выше, еще разнообразне, еще зелене, деревеньки еще уютне и красиве, воды залива еще боле чудной лазури. Какой-то сонъ на яву, невроятныя картины изъ громаднаго живого альбома. Тутъ и быстро чередующіяся перспективы Босфора, и тихіе, поэтическіе омуты озера Четырехъ-Бантоновъ.
Третій крупный заливъ Бокки уходитъ отъ пролива въ сверу, къ городку Ривано, открывая намъ заманчивую панораму своихъ туманно-синихъ горъ, куда не лежитъ, однако, нашъ путь, ми же повертываемъ изъ пролива рзво на востокъ въ четвертый и послдній плёсъ Бокки Баттарской. Передъ нами слва, у подножія пирамидальной горы Бассана, темнозеленой и курчавой отъ одвающихъ ее лсовъ,— прелестный городокъ Перасто,. населенный уже не православными, какъ Кастель-Нуово, а ревностными католиками. Передъ городкомъ, среди залива, словноустановленные тамъ нарочно для эффектной декораціи, поднимаются изъ лона водъ два миніатюрныхъ островка, обращенные въ католическіе монастыри. Одинъ — во имя Мадонны della Sealpella, другой — во имя св. Георгія. Эти хорошенькія каменные игрушечки удивительно кстати разнообразятъ своимъ оригинальнымъ романтическимъ видомъ величественную картину горъ и водъ, которая кругомъ охватываетъ здсь васъ. И католики, и православные одинаково чтутъ эти крошечныя обители, затерянныя среди широкой глади залива, и окружаютъ ихъ благочестивыми легендами. Монастыри эти играли въ свое время роль и въ исторіи боккезовъ, служа имъ оплотомъ противъ вторженія враговъ, и еще недавно, въ дни французскаго владычества, были политы кровью храбрыхъ. Тсныя горныя ворота, за которыми стелется голубая гладь залива Ризано, поднимаются сейчасъ же около Перасто, съ его лвой стороны, и придаютъ много суровой живописности всему пейзажу. Самъ городовъ Ризано, построенный на мст античной римской колоніи Рициніума, не виденъ намъ съ парохода, но въ глубин залива поднимаются сквозь туманы, голыя мрачныя горы племени кривошіянъ, ближайшихъ сродниковъ и всегда готовыхъ союзниковъ ЧернойГоры, такихъ же, какъ черногорцы, безстрашныхъ, вольнолюбивыхъ и бранолюбивыхъ,— такихъ же кровныхъ ненавистниковъ, мусульманства, такихъ же православныхъ, какъ они, несмотря на многолтній гнетъ туровъ и австрійцевъ…
Голы и грозны не только горы видной вдали Кривошіи, весь, лвый берегъ залива, начиная отъ устья рязанской бухты — одна, громадная стна голыхъ хребтовъ, цликомъ опрокинувшихся внизъ головами въ глубокіе омуты залива и погрузившихъ его этимъ колоссальнымъ отраженьемъ своимъ въ какую-то таинственную темнозеленую полутьму, только лсистая пирамида Кассана весело выдляется своими зелеными кудрями и пестрыми домиками Перасто на этомъ мрачномъ фон срыхъ горъ.
Оглянитесь на правый берегъ — тамъ иная картина: тамъ, все зеленыя, мохнатыя отъ лсовъ пирамиды горъ, въ упоръ освщенныя солнцемъ и оттого, кажется, еще боле яркія и веселыя… Съ макушки первой горы пристально смотрятъ черезъ верхушки деревьевъ на устье пролива, на выходъ изъ бухты Ризано, на самый городокъ Перасто, лежащій какъ разъ напротивъ,— пушки двухъ, съ иголочки новыхъ, австрійскихъ фортовъ…
Но въ радостной картин солнечнаго дня, голубяхъ водъ, зеленыхъ лсовъ — и эти гнзда смерти, забравшіяся подъ облака, кажутся живописными и милыми.
А отъ сосдней съ ними горы просто глазъ не оторвешь. Тамъ тоже взобрались высоко на обрывы скалъ ярко освщенные малочисленные домики Горнаго-Столива, въ то время какъ Дольній-Столивъ тснится своими бдными жильями у подножія тчзй же черной громады, совсмъ близко къ вод.
Деревеньки и сади вообще опоясываютъ почти сплошь, будто разноцвтнымъ поясомъ, подножія горныхъ массъ, обступившихъ здсь съ обихъ сторонъ прекрасный голубой заливъ. Вотъ онъ вдругъ поворачиваетъ уже не узкимъ проливомъ, какъ прежде, а всею своею привольною ширью — рзво на югъ, врзая мимоходомъ далеко въ толщи горъ хорошенькую бухточку между Перасто и селомъ Добрбтою… Теперь уже это послдній заворотъ парохода въ Каттаро, которое открывается, наконецъ, въ глубин залива, на крайнихъ предлахъ его. Капитанъ нашъ считаетъ отъ Пунто д’Астро до Каттаро всего 25 верстъ по русскому счету, такова длина чудной Бокки Каттарской, этого Босфора Адріатики. Все время идемъ мы впередъ, шли сначала въ сверу, потомъ въ востоку, потомъ опять къ сверу, потомъ опять въ востоку, и вотъ теперь, оказывается, идемъ уже прямо къ югу, словно на встрчу самимъ себ… До того капризны и рзки изгибы каттарскихъ плесовъ…
И чмъ дальше, чмъ ближе въ Каттаро, тмъ все могуче и грозне длается красота горъ. Отъ Перастской бухты пароходъ нашъ уже бжитъ въ суровой тни титанической черносрой стны, подпирающей облава небесныя. Стна эта загораживаетъ намъ здсь полнеба, она не даетъ ни одному лучу солнца пролить свой живительный золотой дождь на городки и деревеньки противоположнаго праваго берега. Стна эта тянется на цлыя версты, нигд не разступаясь и не отступая, такая же срая, такая же голая, такая же мрачная и неприступная отъ Перастской бухты до самаго Каттаро… Глядишь съ жуткимъ чувствомъ съ палубы своего низенькаго пароходика на эти первозданныя громады, уходящія въ небо, и кажешься самъ себ вмст съ пароходомъ своимъ такою жалкою мошкою, копошащеюся у пяты этихъ каменныхъ исполиновъ, и самый заливъ, въ сущности еще очень широкій, по сравненію съ отнившими его колоссальными хребтами, невольно представляется какимъ-то узенькимъ водянымъ корридоромъ, обставленнымъ высокою стною…
— Это Черная-Гора!— какимъ-то словно обробвшимъ, стихшимъ голосомъ говоритъ мн нашъ спутникъ австріецъ Вагнеръ, указывая рукою налво.
— Видите, это Черная-Гора!— крикнулъ мн по-славянски сверху съ своего мостика капитанъ бокезецъ, и его черные глаза, и все его смуглое, сухое лицо вдругъ засверкали какихъ-то радостнымъ и самодовольнымъ огнемъ.
Такъ это, наконецъ, Черная-Гора!..
Я смотрлъ на нее съ безмолвнымъ благоговніемъ, недавно воспитаннымъ во мн страстною симпатіею къ этому родному намъ племени сказочныхъ героевъ и богатырей, изумительнымъ образомъ уцлвшихъ на порог ХХ-го столтія среди изнженной цивилизаціи современной Европы…
Такъ вотъ она, славная Черная-Гора! Привтъ теб и земной поклонъ за доблести твои…
Титаническая каменная броня, одвающая молодецкую грудь. Черногоріи, со стороны, обращенной къ врагу,— служитъ на своемъ верхнемъ гребн и оффиціальною границею между австрійскою имперіею и княжествомъ черногорскимъ. Объ этомъ свидтельствуютъ въ краснорчивомъ безмолвіи вдругъ заблвшій тамъ наверху австрійскій фортъ и казарма австрійскихъ пограничныхъ жандармовъ, стерегущихъ рубежъ земли цесарской…
Но ‘орлы’ Черной-Горы не стсняются жандармами и пушками. Ихъ черныя струки свободно бродятъ по козьимъ тропамъ, этихъ головокружительныхъ высей, въ которыхъ они чувствуютъ себя какъ рыба въ вод, и въ былыя времена они уже не разъ — нельзя сказать — сбгали, а просто слетали съ своихъ дикихъ неприступныхъ утесовъ, сливались съ нихъ быстро и дружна внизъ, какъ волны горнаго водопада, и являлись какъ снгъ на голову среди перепуганныхъ жителей Бокки, гомерически-могучіе, гомерически-смлые, круша и руша передъ собою тогда еще дряблую австрійскую силу.

——

Все подножіе Черной-Горы, какъ и другихъ горныхъ береговъ Бокки, одто внизу садами оливокъ, смоковницъ, орховъ, усяно деревеньками и хуторками. Тутъ Мота, Доброта и много другихъ селъ, а противъ нихъ на правомъ берегу большое красивое мстечко Перчань. Добрбта — одно изъ самыхъ богатыхъ селеній Бокки, ея большіе двухъ-этажные каменные дома придаютъ ей видъ изряднаго городка. А такъ какъ жители ея не православные, а все католики, то въ прежнее время, когда между Австріей и Черною-Горою то-и-дло возникали пограничныя ссоры и столкновенія,— набги черногорскихъ юнаковъ прежде всего обрушивались на голову злополучныхъ добротянъ,— этихъ самыхъ близкихъ и самыхъ заманчивыхъ по зажиточности своей сосдей безплодной и бдной Черной-Горы, все-таки боле щадившей своихъ единоврцевъ…

——

Каттаро, славянскій Которъ, хорошо виденъ только тогда, когда вплотную подъдешь въ нему. Тамъ, гд горы праваго берега Бокки совсмъ готовы сойтись съ утесистыми стнами Черной-Горы,— узкая тснина, вся заросшая садами, раздляетъ ихъ своею глубокою сдиною. У начала этого ущелья, на низкомъ берегу, почти вровень съ водою, толпится группа домовъ и церквей, осненныхъ сзади отвсною голою скалою. Это и есть Которъ, главный административный и торговый центръ Бокки Которской, когда-то столица свободной республики бокезовъ…
Которъ разглядишь хорошо, когда вплотную подъдешь въ нему. На набережной хорошенькій садикъ, горящій цвтами олеандровъ и золотыми яблоками недозрлыхъ еще лимоновъ, бульвары, кофейня, лавочки, нсколько кораблей причалили прямо въ пристани, въ Которскомъ залив даже у самыхъ береговъ море такъ глубоко, что большіе пароходы могутъ приставать къ нимъ безъ всякой опасности, это длаетъ Которсвій заливъ идеальнымъ рейдомъ и для военнаго, и для торговаго флота. Но, подъхавъ въ Котору, вы уже не въ силахъ смотрть ни на набережную его, ни на его пристань. Вы всецло поглощены и поражены чисто-фантастическою декораціею, которая развертывается теперь передъ вашими глазами. Надъ этою узкою полоскою земли чуть не вровень съ моремъ, надъ тсно скученными старинными домами и колокольнями города, лпящагося по подножію горы, поднимается, словно какой-нибудь волшебный замокъ титановъ, капризно источенная стихіями, срая отвсная скала огромной высоты, вся ощетинившаяся камнями, обрывами, утесами, увнчанная сверху, на пик своемъ, настоящимъ неприступнымъ валкомъ, на которомъ горделиво разввается австрійскій флагъ. Зубчатыя стны и башни безконечною тесьмою сбгаютъ съ вершины этой скалы-крпости, отъ бойницъ этого владычествующаго надъ всмъ замка, по обрывистымъ краямъ скалы, извиваясь то вправо, то влво, внизъ въ подошв горы, къ самой набережной моря, видныя отсюда снизу едва не въ темя свое — до такой степени отвсно спускаются он, становясь пятами верхнихъ чуть не на головы нижнихъ, образуя мстами могучіе бастіоны, скрпляющіе связь этой спалзывающей внизъ каменной ограды. Это — старинная венеціанская крпость св. Джіованни. Глядя на ея безчисленные зубцы, вс открытые вашему взору, вы представляете себ издали, будто какая-то безконечная лстница громадныхъ каменныхъ ступеней спускается съ высоты скалы въ волнамъ моря… Здсь нижняя зубчатая стна, вся заросшая плющомъ и равными ползучими растеніями, подпертая массивными круглыми башнями, отдляетъ набережную и пристань отъ города. Другая, параллельная ей, сдавливаетъ городъ нсколько выше съ противоположной стороны, разобщая его совершенно съ внутренностью отвсной скалы-крпости. Но и черезъ эту пустынную внутренность зачмъ-то проведены такіе же отвсно спускающіеся зигзаги стнъ и башенъ, а на половин подъема скалы виденъ среди этихъ стнъ старой крпостной соборъ, въ уныломъ одиночеств торчащій среди голыхъ камней и обрывовъ, скоре прилпленный къ скал, чмъ стоящій на ней… Городъ внизу зажатъ между охватывающими его стнами, и дома набиты въ немъ какъ сельди въ боченк…
Этотъ ни съ чмъ несравнимый оригинальный видъ Каттаро врзывается неизгладимо въ память, но только кисть талантливаго живописца способна передать сколько-нибудь наглядно и врно его поразительную романтическую красоту, которою я досыта наслаждался потомъ со всевозможныхъ сторонъ и въ самые разнообразные часы дня.

——

Вотъ мы, наконецъ, и вылзли изъ своего парохода, съ палубы котораго мы долго не ршались двинуться, словно заколдованные представшею вдругъ передъ нами чудною картиною. Любезный австріецъ Вагнеръ, какъ законный хозяинъ этихъ мстъ, оказывалъ намъ самую радушную помощь. Молодчина-черногорецъ, явившійся въ роли носильщика, легко вскинулъ на спину пятипудовый сундукъ и за полтора гульдена доставилъ чуть не бгомъ на своихъ на двоихъ въ недалеко лежавшую гостинницу весь нашъ порядочно сложный багажъ. Гостинница достаточно приличная, достаточно чистая, намъ дали за три гульдена просторный номеръ съ двумя постелями. Кельнеръ оказался тоже черногорецъ, говорящій не только по-сербски и итальянски, какъ говорятъ здсь вс бокезы, но еще и по-французски, и даже чуточку по-русски.
Къ удивленію нашему, въ Кйттаро оказалась таможня, и нашъ багажъ потребовали-было къ осмотру, но я уврилъ австрійскаго стража, что потерялъ ключи отъ своихъ сундуковъ, и тмъ избавилъ себя отъ досадной и совсмъ ненужной обязанности въ который уже разъ перерывать свой совершенно невинный багажъ.
Подкрпивши себя чмъ слдовало, мы пошли бродить по набережной. Хотя только конецъ іюня, лавки завалены всякими сплыми фруктами, арбузами, абрикосами, грушами, мстными апельсинами — со шкуркою страннаго цвта, на половину желтаго, на половину кроваво-краснаго. Въ саду, въ кофейняхъ, на базар, на пристани — везд солдаты, офицеры, военная форма совсмъ заслоняетъ собою мирную штатскую. Половина города — казармы, военные склады, госпитали. Ясно, что Каттаро — прежде всего и больше всего крпость,— порубежный оплотъ Австріи противъ удалыхъ сыновъ Черной-Горы, что съ такимъ суровымъ видомъ нависла надъ этимъ лазурнымъ заливомъ и надъ этими благодатными деревеньками.
На плацу производилось солдатское ученье, и нмецкая команда, послушно двигавшая ряды рослыхъ славянскихъ воиновъ, громко раздавалась по набережной. Мы изъ любопытства зашли въ казарму зарскаго, или задрскаго, полка, расположенную сейчасъ же за садомъ. Все тамъ очень просто, но и очень чисто, какъ никогда не бываетъ въ нашихъ русскихъ казармахъ. У всякаго солдата желзная кровать грубаго издлія, тюфякъ, одяло, везд вентиляція, везд хорошій воздухъ и соблюденіе всякихъ санитарныхъ условій.
Мы прошли въ городъ съ дальняго конца по цпному подъемному мосту, перекинутому черезъ крпостной ровъ, или, скоре, каналъ, наполненный водою изъ моря. Четыре тяжелйшихъ ядра, висящія на цпяхъ и блокахъ, служатъ противовсомъ при подъем моста. У всхъ воротъ города строгій военный караулъ, потому что и городъ заключенъ въ стнахъ крпости. Но въ настоящую крпость никого не пускаютъ. Часовой у моста оказался сербъ, и я завелъ съ нимъ разговоръ, на половину по-русски, на половину по-сербски, что, однако, было для него достаточно понятно. Вроятно, австрійцы не требуютъ отъ своихъ часовыхъ обта молчанія, какъ это водится въ другихъ войскахъ.
Я спросилъ его, между прочимъ, какъ же лазаютъ на верхъ по этой отвсной скал, когда отсюда на ней ни одной тропинки. Солдатъ уврялъ меня, что ходы въ верхнюю крпость идутъ въ стн и даже подъ землею, такъ что осаждающій крпость непріятель совсмъ не видитъ передвиженій гарнизона въ крпости. Но зачмъ эта сама по себ неприступная скала, окруженная страшными пропастями, обнесена еще такими длинными, высокими и дорого стоющими каменными стнами,— воинъ-сербъ объяснить мн не могъ.
Какъ ни живописенъ городъ Которъ, а жить въ немъ избави Богъ! Тснота въ немъ такая, что дышать нечмъ. Площади его — перешагнуть можно, улицы — чистыя трещины между каменныхъ стнъ. Часто вмсто улицъ какіе-то крытые корридоры подъ сводами домовъ, какія-то каменныя лсенки не то на чердакъ, не то на колокольню. Везд тьма и сырость, въ кофейняхъ, харчевняхъ, лавчонкахъ, жилыхъ домахъ, переулкахъ, но какъ везд во владніяхъ Австріи — образцовая чистота, всякій закоулочекъ превосходно вымощенъ и выметенъ. Жители, конечно, пріучились давно и въ этой тснот, и въ этой темнот, и въ этому сиднью взаперти подъ вчнымъ карауломъ солдатъ, но мн было бы тошно среди этой духоты и затхлости, одинаково давящей и духъ, и тло, въ этихъ узкихъ Kegelbahn’ахъ, въ этихъ мрачныхъ конурахъ безъ солнечнаго луча, безъ зелени дерева, безъ вольной струи воздуха. Лошади, колеса — тутъ не увидите нигд, потому что экипажу тутъ повернуться негд. Къ унынію темноты и тсноты прибавляется еще уныніе тишины. Городъ такъ тихъ, словно вымеръ. Въ глубокихъ и тсныхъ каменныхъ корридорахъ звуки шаговъ рдкихъ прохожихъ его глохнутъ какъ въ могил. Лтомъ въ Котор нестерпимо жарко и отъ скученности каменныхъ строеній, мшающихъ всякому движенію воздуха, и отъ тсной близости крпостной скалы, поднимающейся стною надъ городомъ, которая накаляется солнцемъ, какъ кухонная плита, и цлый день льетъ сверху на городъ свой сухой каленый жаръ. А зимою, какъ говорили мн жители, здсь непрерывные дожди и грязь.

——

Которъ, кажется, застылъ въ томъ своемъ вид, въ какомъ онъ процвталъ еще въ средніе вка. Дома его почти вс старинные. То-и-дло видишь венеціанскія окна, венеціанскіе балкончики, венеціанскіе гербы. Узенькіе мезонины съ каменными балюстрадами балкончиковъ замняютъ въ этихъ старыхъ, потемнвшихъ отъ времени, домахъ — вторые этажи ихъ. Нердко встрчаешь на нихъ интересныя скульптурныя украшенія, а кое-гд даже цлыя статуи давнихъ временъ. Магазиновъ настоящихъ нтъ, большихъ торговыхъ складовъ тоже — только небольшія лавчонки, которыя ясно говорятъ о паденіи былой цвтущей торговли Котора. На одной изъ тсныхъ площадокъ старый католическій соборъ подъ стать окружающимъ его старымъ домамъ, изъ потемнвшихъ отъ времени тесанныхъ камней, съ огромною входною аркою, изобильно украшенною скульптурою, съ огромною рзною розеткою надъ аркою, какъ во всхъ готическихъ храмахъ, должно быть, тоже отъ старости, онъ, какъ старикъ на костыли, опирается на поддерживающіе его со всхъ сторонъ каменные контрфорсы, безцеремонно упершіеся концами въ стны сосднихъ домовъ. Въ церкви, въ сторон отъ входа, древній каменный саркофагъ, и надпись на немъ гласитъ, что онъ воздвигнутъ благодарными которцами нкіимъ супругамъ, доблестнымъ гражданамъ города, исправившимъ и возобновившимъ храмъ въ 1340 году, при чемъ прибавлено, что первоначальный храмъ былъ построенъ еще много раньше. Въ город есть и другія старинныя церкви, и вообще много стараго, почти все старое, словно онъ пролежалъ цлыя столтія гд-нибудь подъ землею и потомъ его откопали. Есть нсколько и греческихъ церквей. Мы побесдовали потомъ за столомъ съ вашимъ словоохотливымъ австрійскимъ спутникомъ, Herr’омъ Вагнеромъ, о причинахъ бросавшагося намъ въ глаза застоя въ общественной и торговой жизни Котбра,— въ свое время бойкаго центра мореходства и коммерціи. Но внскій патріотъ, вмсто объясненія, сталъ распространяться, въ очень цвтущихъ нмецкихъ фразахъ, о жертвахъ, которыя великодушная Австрія принесла на пользу этого славянскаго края, о неисчислимыхъ убыткахъ оккупаціи Босніи и Герцеговины, о цивилизаціи, богатств, порядк, счастіи, которые посыпались на эти жалкія невжественныя страны изъ рога изобилія нмецко-австрійской культуры, такъ что теперь даже люди перестали здсь быть похожими на прежнихъ людей, и въ конц концовъ въ весьма мажорномъ тон далъ понять своимъ русскимъ собесдникамъ, что эти когда-то славянскія страны теперь окружены китайскою стною своего рода отъ всякихъ вредоносныхъ иноземныхъ вліяній, что по границамъ ихъ воздвигнуты самыя неприступныя крпости, и австрійская власть охраняется въ нихъ самыми непобдимыми войсками, съ чмъ мы отъ души поздравили и его, Herr’а Вагнера, и его великую австрійскую монархію.
Черногорцы, давно уже зорко глядящіе на крпкостнный Которъ и чудную бухту его съ высоты своихъ заоблачныхъ утесовъ, имютъ, однако же, совсмъ другія мннія и насчетъ священныхъ правъ на Которъ габсбургской монархіи, и насчетъ наливаемыхъ ею благъ, и даже насчетъ неприступности и непобдимости ея здшнихъ твердынь. Черногорцы искренно считаютъ Котбръ природною пристанью Черной-Горы и ея законною собственностью. Хотя, благодаря Россіи, Черногорія, до сихъ поръ запертая со всхъ сторонъ чужими землями и совершенно отрзанная отъ моря, получила теперь въ свое владніе два морскихъ порта — Дулъциньо и Антивари, посредствомъ которыхъ она можетъ, наконецъ, свободно сообщаться съ остальнымъ міромъ, не завися отъ доброй воли своей враждебной и опасной сосдки Австріи, но все-таки, и по близости своей, и по удобству, и по торговому значенію, теперешніе черногорскіе порты не могутъ идти въ сравненіе съ великолпнымъ рейдомъ Которской бухты.
Которъ и всю Бокку черногорцы считаютъ своею не потому только, что въ средніе вка маленькая которская республика была долгое время подъ покровительствомъ Сербіи, какъ бы младшимъ братомъ ея, пока она, по разрушеніи сербскаго царства, не перешла, въ XV столтіи, подъ такое же покровительство могущественной сосдки своей Венеціи. Помимо этого, Которъ съ своею бухтою былъ еще въ очень недавнее время (въ 1806 году) отвоеванъ у французовъ мечомъ и кровью черногорцевъ въ союз съ русскими, а потомъ, когда по тильзитскому миру русскіе уступили Которъ Наполеону, черногорцы уже сами, безъ помощи русскихъ, еще разъ отняли, въ 1813 г., у французовъ чуть не всю Бокку-Которскую. Ихъ князь-поэтъ, владыка Петръ Нгошъ, или Петръ I, котораго черногорцы называютъ не иначе, какъ ‘Святопочившій Петръ’ — поселился-было въ ‘своемъ’ Котор, и когда новая несправедливость дипломатовъ передала на внскомъ конгресс эту законную боевую добычу черногорскихъ орловъ, не спрашивая ихъ и даже не предупреждая, невдомо за какія услуги, во власть Австріи, которая не пожертвовала для этого ни однимъ солдатомъ, ни однимъ гульденомъ денегъ, то храбрый владыка и юнаки его стали-было стною на защиту необходимаго имъ морского порта, и отказались впускать въ эти естественныя укрпленныя ворота своей горной родины — историческихъ враговъ славянства — австрійцевъ. Только настоятельные совты русскаго двора вынудили глубоко огорченныхъ черногорцевъ опустить свои побдоносные ятаганы и уйти, скрпи сердце, опять далеко отъ моря, въ свои безплодныя горы, оставивъ милый имъ Которъ и родныхъ имъ по крови, вр и рчи бокезцевъ на произволъ нмецкихъ пришельцевъ… Этой обиды и этой неправды черногорцы не могутъ забыть до сихъ поръ.
Не забыли ихъ и сами бокезы,— изъ которыхъ огромное большинство православные,— горячо сочувствуютъ черногорцамъ, и говорятъ, по крайней мр, въ деревняхъ тмъ se языкомъ черногорцевъ и сербовъ, хотя и съ небольшою примсью итальянскихъ словъ. Только въ городахъ, подъ многолтнимъ католическимъ вліяніемъ Венеціи на нихъ, и черезъ постоянныя торговыя сношенія съ Италіей, утвердилась на ряду съ родною славянскою и чуждая итальянская рчь.

IV.— Подъемъ на Черную-Гору.

Услужливый внецъ любезно помогъ намъ и въ предстоявшей поздк въ Цетинье. Онъ привелъ намъ въ отель просторную коляску парою, нанятую имъ за девять австрійскихъ гульденовъ до самаго Цетинье, что мн показалось очень милостиво, если принять во вниманіе, на какія сказочныя кручи мы должны были подниматься вмст съ своимъ багажомъ. Впрочемъ, мы разочли, что путешествовать по дебрямъ Черногоріи съ сундуками и большими чемоданами было бы уже слишкомъ по-русски и слишкомъ по-барски, а потому ршились оставить весь тяжелый свой грузъ въ Котор у хозяина гостинницы, захвативъ съ собою въ коляску только самое необходимое.
Встали въ 4 часа утра, напились кофе съ молокомъ въ кофейн сада на набережной, гд въ этотъ ранній часъ все уже было готово, и въ пять тронулись въ путь. Надо отдать честь австрійцамъ,— они провели везд въ своихъ горныхъ владніяхъ отличныя шоссированныя дороги. Конечно, они провели ихъ для своихъ пушекъ и кавалерійскихъ отрядовъ, а не для удобства туристовъ, которыхъ здсь почти не бываетъ, и не для выгодъ мстной торговли, которая едва ли окупила бы такія крупныя затраты своими ничтожными оборотами. Сначала дорога идетъ легкими изволоками, кидая длинныя петли то впередъ, то назадъ, я крутясь около однхъ и тхъ же возвышенностей, такъ что кажется, будто мы все вертимся на одномъ и томъ же мст, словно блка въ своемъ колес. Сады фигъ, орховъ, айланта провожаютъ нкоторое время эту дорогу, но она скоро совсмъ вылзаетъ изъ ущелья и начинаетъ лпиться по ребрамъ горъ. Кучеръ нашъ Божо, черногорецъ, давно переселившійся въ Каттаро и совсмъ обратившійся въ австрійца, такъ что изрядно теперь болтаетъ по-нмецки, покивалъ намъ снизу на рзкіе и смлые зигзаги, которыми словно разлинеена до самой макушки своей стоявшая надъ нашими головами подоблачная срая стна, но мы врить не хотли, чтобы дйствительно можно было подниматься въ экипаж на эту отвсную стну, загородившую собою полъ-неба. А между тмъ это несомннно была предстоявшая намъ дорога, которая искусно одолла недоступныя горныя кручи своими безчисленными изворотами, прорзанными по груди горы и казавшимися намъ издали и снизу какими-то ступенями титановъ, поднимающимися на самое небо… Пока еще прохладно въ горахъ, на водахъ залива еще неподвижно лежатъ тни ночи, и только-что отошедшій отъ пристани пароходъ бороздитъ его своею пнистою чертою, словно остріе алмаза темнозеленое стекло… Вотъ мы и на перевал св. Троицы. Неожиданно выросъ сбоку насъ и надъ головами нашими австрійскій фортъ св. Троицы. Пушки наведены на бухту, на море, ружейныя бойницы — прямо на дорогу. Немного ниже форта обильный фонтанъ, обсыпанный кругомъ черногорками водоносицами. Черногорецъ здсь вообще обычный поденный рабочій. Черногорскія женщины одваются очень траурно: черныя юбки, черные фартуки, на голов — свернутые по-сицилійски, черные платки, на ногахъ — блые чулки, да на плечахъ блая чуня — въ род бешмета, закрывающая только спину, словомъ, одно только черное да блое. Женщины эти терпливо набираютъ воду въ большіе плоскіе бочонки и тащатъ ихъ потомъ версты за дв на крутую гору Вермачь, въ новостроящуюся тамъ крпость, которая отлично видна намъ отсюда, и которая — вмст съ существующими уже на Вермач двумя баттареями — должна представить, по расчетамъ австрійцевъ, неодолимую твердыню для защиты береговъ отъ непріятельскихъ кораблей и для отпора черногорцамъ въ случа ихъ попытки овладть Боккою Которской.
Отъ форта св. Троицы дорога перебгаетъ совсмъ на другую сторону горы, и мы вдругъ очутились на узкомъ горномъ карниз, у ногъ котораго проваливалась глубоко внизу просторная прибрежная равнина, покрытая кукурузниками и оливковыми деревьями.
— Это Крстольское поле!— сообщилъ намъ говорливый Божо.— Оно тянется на пять часовъ пути отъ моря. А вонъ та мощеная дорога, что блется по середин, ведетъ въ Будву, въ другому берегу моря…
На Крстольскомъ пол въ прежнее время битва страшная была у бокезовъ съ французами, 3.000 черногорцевъ помогали тогда бокезамъ. Много тутъ народу полегло, и французовъ, и бокезовъ, а ужъ особенно французовъ. Ну, да у нихъ сила большая была,— забрали они и крпость Которскую, и всю Бокку, потому что въ Бокк почти и людей тогда совсмъ не осталось,— всхъ перебили. Церковь, что въ крпости, въ пороховой магазинъ обратили французы, святыхъ повыкинули. Богъ сейчасъ se и наказалъ ихъ: стали они по ночамъ неизвстно отчего умирать. Вотъ майоръ, начальникъ ихній, и пошелъ самъ ночью крпость караулить, чтобы узнать, отчего это войско его умираетъ. Божія Матерь явилась ему и объявила, что это она французовъ убиваетъ, и чтобы они на другой же день убирались вонъ. Проснулся майоръ, а ужъ онъ — вмсто крпости — внизу лежитъ. Ну, онъ тутъ же всмъ своимъ уходить приказалъ. Сколько оружія, припасовъ въ крпости бросили! Народъ бокезскій собрался опять, выгналъ французовъ изо всхъ своихъ мстъ.
— Не отъ однихъ французовъ, я думаю, и отъ австрійцевъ порядочно доставалось бокезцамъ?— замтилъ я.
— Не отъ австрійцевъ, а отъ венгерцевъ!— тономъ непоколебимаго убжденія объяснилъ мн Ббжо.— Венгерцы стали насильно брать бокезцевъ въ военную службу, а Бокка никогда не была ни завоевана, ни куплена австрійскимъ императоромъ, а по добровольному договору подъ него Отдалась, и договоръ былъ — въ служб не принуждать, вотъ оттого и возставали бокезцы два раза — въ 69 и въ 82 году. Императоръ не хотлъ брать ихъ въ солдаты, а венгерцы хотли. Іовановичъ въ 69-мъ году съ 30.000 въ Бокку пришелъ, а ушелъ назадъ всего съ 5-ю! Много битвъ было съ нимъ, даже въ самой крпости которской, да и въ другихъ крпостяхъ, хоть бы ротъ въ Горазд, гд мы сейчасъ будемъ…
Горазду мы увидли очень скоро. Она возвышалась на плоской вершин одиноко стоявшей обрывистой горы въ вид земляного холма съ черными жерлами бойницъ — крпость искусственная на крпости природной! Круглая желзная вращающаяся башня, вооруженная двумя колоссальными орудіями, поднимается изъ середины этого холма, на далёко обстрливая и море, и горы. Все жилье гарнизона и вс его склады — внутри холма, когда мы поднялись потомъ выше и видли уже съ птичьяго полета и Вермачь, и Горазду, и Которскую бухту, вамъ было ясно видно, что изъ зеленаго холма торчатъ множество трубъ, доставляющихъ свжій воздухъ внутрь подземныхъ казематовъ.
— Сильне на свт нтъ крпости, какъ Горазда!— повствовалъ намъ Божо.— Тамъ артиллеристовъ однихъ сколько, пушекъ, пхоты цлый полкъ, и припасовъ всякихъ сложено на 10 лтъ, а кругомъ ея ровъ глубокій выкопанъ, полный воды… До войны 82 года въ Бокк было 12 австрійскихъ крпостей, а теперь ихъ здсь до 50-ти!
Дйствительно, куда ни взглянешь, везд видишь торчащіе по горамъ австрійскіе форты. Три такихъ форта забрались очень высоко на вершину голаго хребта за Которскою бухтою, около самой границы Черногоріи. Что’ могли стоить вс эти укрпленія, и стоитъ ли вообще такихъ затратъ вся маленькая Бокка Которская,— это ужъ пусть ршаютъ сами австрійцы. Правда, Бокка — это своего рода ключъ во всей Далмаціи, по увренію бокезовъ, но я думаю, что доврчивымъ отношеніемъ къ поморскимъ славянамъ и предоставленіемъ имъ. такой же свободы внутренней жизни, какою пользуются Венгрія и Австрія, габсбургская монархія гораздо врне обезпечила бы себ и прочность, и доходность своихъ далматійскихъ владній, чмъ многочисленными пушечными гнздами, которыя она съ такими усиліями и жертвами свила себ на вершинахъ этихъ горъ.
А отвсная срая стна все угрюме, безотрадне и грозне выростаетъ надъ нашею головою. Одна мысль — лзть на нее — кажется безумною дёрзостью. Однако коляска наша продолжаетъ катиться все впередъ, все вверхъ, и мы незамтно одолваемъ одинъ зигзагъ дороги за другимъ, гораздо легче во всякомъ случа, чмъ обыкновенно привыкли взбираться въ своихъ тарантасахъ и каретахъ на такъ-называемыя ‘горы’ нашихъ родимыхъ проселочныхъ дорогъ,— горы, которыя бы не удостоились здсь даже названія холмика. Мало-по-малу Бокка Которская, показывавшая намъ по очереди то одну, то другую бухточку свою, стала открываться вся цликомъ, распростертая внизу, подъ нашими ногами, какъ на громадной ландкарт, со всми своими прихотливыми мысиками, полуостровками, заливчиками, со всми своими хорошенькими городками, деревеньками и садами… Проворными водяными паучками бгаютъ тамъ внизу впередъ и назадъ по голубому зеркалу ея быстроногіе пароходы, блыми мотыльками вырзаются на синев ея водъ паруса лодокъ. Вотъ и солнце выбралось-таки изъ-за хребтовъ, загородившихъ небо, и озолотило сначала вершины горъ, потомъ ихъ скаты, потомъ загорлось огнями на бленькихъ домикахъ деревень, пріютившихся у подножія горъ, и наконецъ широко и ярко залило своими золотыми потоками весь сіявшій нжною лазурью Которскій заливъ.
Только суровые обрывы Черной-Горы, изъ-за которыхъ поднималось солнце, оставались такими же мрачными и непривтливыми, погруженные еще съ головою въ тни ночи…
Пирамидальный утесъ, на которомъ всего только часъ тому назадъ такъ высоко торчала надъ нашими головами средневковая крпость Котора, кажется намъ теперь спрятаннымъ гд-то глубоко на дв пропасти, и все ничтожество микроскопическихъ человческихъ твердыней передъ могучими твердынями природы длается здсь до поразительности яснымъ. Чмъ выше поднимаемся мы, тмъ шире и великолпне, тмъ глубже и дальше разстилается подъ нашими ногами невыразимая, невроятная красота этого райскаго уголка міра божьяго. Ясное голубое небо, ясное голубое море и ласкающая прохлада горнаго утра наполняютъ душу какимъ-то весеннимъ чувствомъ счастья и жизненной радости.
Не только Которскій заливъ со всми своими изгибами и бухтами, во и Крстольское поле, и другой берегъ моря у Будвы, и само море на огромное пространство — все разомъ видно намъ отсюда, крпость Горазду и крпость Вермачь мы видимъ теперь будто съ крыльевъ орла или изъ корзины воздушнаго шара, прямо въ темя, хоть сейчасъ планъ снимай. Блые зигзаги шоссе, избороздившіе невроятную вручу, которую мы только-что одолли, тоже видны теперь подъ нашими ногами вс до послдняго, ясно какъ на чертеж.
На половин горы насъ нагнала черногорская почта. Молодой почтальонъ, въ неизбжной черногорской ‘Капиц’ съ особымъ металлическимъ знакомъ, везъ въ Цетинье какую-то машину, выписанную изъ Тріеста. Отъ скуки онъ очень мило наигрываетъ на дудочк простодушныя черногорскія псенки. Нашъ возница вступаетъ съ нимъ, конечно, въ оживленную бесду.
— Стой!— возница нашъ съ важнымъ видомъ останавливаетъ лошадей и слзаетъ съ козелъ. Останавливается слдующій за нами почтальонъ и тоже слзаетъ съ козелъ.
— Что такое?
Оказывается, мы уже прохали половину пути до Нгушей… тутъ обыкновенно даютъ маленькій роздыхъ лошадямъ отъ безконечнаго подъема въ гору.
Возница и черногорскій почтальонъ при этомъ случа даютъ и себ маленькій роздыхъ, осуществляя его въ вид стаканчика живительной ракіи, за которымъ они заходятъ въ гостепріимный домъ дорожнаго смотрителя. Пятеро дтишекъ этого смотрителя, малъ-мала меньше, съ своей стороны, очевидно, тоже хотятъ воспользоваться счастливымъ случаемъ и окружаютъ коляску иностранныхъ туристовъ, далеко не частыхъ на этой дорог, протягивая намъ крошечные пучки горныхъ цвтовъ. Въ этой стран безплодныхъ камней приходится, кажется, больше насыщаться поэзіею красивыхъ видовъ, чмъ прозаическимъ хлбомъ, и бдная дтвора имла поэтому вполн законныя основанія обращаться въ кошельку праздношатающихся путниковъ.
Стали попадаться по дорог худые, смуглые черногорцы,— все народъ рослый и сильный, ихъ руками проведены черезъ отвсныя неприступныя скалы вс эти покойныя шоссе, по которымъ мы катимъ теперь какъ по аллеямъ какого-нибудь Булонскаго-Лса. Они и теперь мостятъ и исправляютъ здсь дорогу, вооружившись ломами и кирками. Дорога эта проведена австрійцами съ чисто-стратегическими цлями. Строилась она года три и стоила очень дорого. Черногорцы съ своей стороны продолжили эту удобную дорогу черезъ горный хребетъ, еще больше австрійцевъ нуждаясь въ ней для своихъ торговыхъ сношеній съ Которомъ, Рагузою и Тріестомъ. Но князь безденежнаго княжества устроилъ это патріархальнымъ способомъ: онъ отпускалъ своимъ рабочимъ только кукурузу для ды, а за трудъ ихъ никакихъ денегъ не полагалось. Дорога нужна была для народа, поэтому она и должна была работаться собственными силами народа. Приказывалось коротко и ясно, изъ какого села сколько выслать рабочихъ на дорогу,— вотъ вамъ и вся государственная смта дорожныхъ сооруженій черногорскаго государства. Да откуда было бы и взять ему денегъ?
Божо, въ своемъ наивномъ невжеств и въ своемъ благоговніи передъ могуществомъ Австріи, уврялъ насъ, будто черногорскому князю на все деньги даетъ ‘наша Австрія’.
— Оружіе, деньги, все имъ отъ императора австрійскаго присылается,— болталъ онъ.— Черногорцамъ же неоткуда взять! Горы у нихъ одн, камень. И противъ туровъ тоже имъ императоръ всегда помогаетъ: ‘наши’ артиллеристы и разныя другія войска, переодтыя, изъ Бокки къ нимъ въ Черногорію отправлялись и вмст дрались противъ туровъ. Даже у князя на дворц знамя австрійское виситъ. Турки какъ увидли это знамя, сейчасъ же отступили…
— Отчего же черногорцы такъ не любятъ австрійцевъ, если т помогаютъ имъ во всемъ?— иронически спросилъ я Божо.
Божо пожалъ въ недоумньи плечами и развелъ руками.
— Богами!— не знаю ужъ съ чего…
— Ну, а боснякамъ разв лучше стало при австрійцахъ?— продолжалъ я.
— Конечно, лучше, какое же сравненье!
— Почему же въ Босніи вс такъ недовольны и постоянно жалуются императору?
— Турки недовольны, а христіане довольны!— не совсмъ увренно старался меня разубдить Божо.— Императоръ австрійскій прекрасный человкъ, и онъ, и вся семья, очень любятъ Бокку. Покойный Рудольфъ даже не хотлъ короноваться австрійскою короною, а славянскою. Онъ былъ славянинъ душою: бокезцевъ, черногорцевъ, всхъ славянъ любилъ гораздо больше нмцевъ. Когда нмцы на берлинскомъ конгресс хотли отдать Австріи Новый-Базаръ, Рудольфъ явился къ нимъ и объявилъ:— Не нужно! Никто кром меня не будетъ владть Новымъ-Базаромъ!— Какъ же ты возьмешь его? Откуда наберешь войско?— спрашиваютъ его нмцы.— А онъ отвчаетъ:— Мн ничего не нужно, только лошадь да саблю, вс славяне сами за мною пойдутъ!.. Вотъ онъ каковъ былъ, Рудольфъ. За это его нмцы и застрлили!— прибавилъ съ непоколебимымъ убжденіемъ Божо.
Я долженъ замтить здсь, что и въ королевств сербскомъ слышалъ такого же рода глубоко укоренившуюся въ народ легенду о погибшемъ наслдномъ принц Австріи.
Сербы тоже считаютъ его горячимъ другомъ славянъ, мечтавшимъ создать изо всхъ славянъ Австріи и Балканскаго полуострова одну могучую славянскую имперію. Въ Сербіи меня серьезно увряли, будто его погубила прусская и іезуитская интрига, посл того какъ всмъ стали ясны его славянскія симпатіи и ого нескрываемая вражда къ нмцамъ, старый императоръ будто бы вынужденъ былъ дать свое согласіе на устраненіе отъ престола Габсбурговъ мятежнаго сына, шедшаго на перекоръ политик своего отца…
Божо между тмъ продолжалъ:
— Въ 80-мъ году Рудольфъ прізжалъ съ Стефаніей въ Цетинье черезъ наше Каттаро. Четверкою туда прохалъ, въ прекрасномъ экипаж, изъ Вны ему привезли, тамъ его князю Николаю подарилъ. До границы австрійская кавалерія его провожала, а на границ черногорцы встртили во всемъ парад! Никогда не было такихъ празднествъ, какъ въ то время. И простой какой былъ этотъ Рудольфъ: всякій черногорецъ ему руку жалъ. Тоже и эрцгерцогъ Іоаннъ нсколько мсяцевъ въ Цетинь жилъ, войска черногорскія пріучалъ въ солдатской служб.
— А изъ русскихъ кто бываетъ въ Цетинь?— спросилъ я.
— Князь русскій Николай былъ, посл того каждый годъ, изъ Россіи полный пароходъ хлба въ Черногорію присылаютъ кукурузы и пшеницы, даже пароходъ имъ подарили.
— Русскій языкъ вдь похожъ на черногорскій?— спросилъ я.
— А какъ же! Я читалъ въ книжк одной, что больше тысячи лтъ тому назадъ тутъ у насъ по всему берегу русскіе жили, потомъ ушли, а отъ нихъ ужъ бокезы произошли. Не одинъ говоритъ одно, другой — другое, трудно врно знать, что было прежде!— довольно основательно разсудилъ Божо.

——

Небольшіе камушки, положенные на дорог, означаютъ границу Черногоріи. Мы перезжаемъ ее, однако, съ какимъ-то особеннымъ волненіемъ. Дорога чертитъ теперь свои смлые зигзаги по каменной груди колоссальной горной стны какъ разъ надъ бездною, въ глубину которой провалился Каттаро съ своею голубою бухтою. Море намъ видно отсюда уже на огромномъ обхват, нжно бархатистый цвтъ его сдлался невыразимо прелестнымъ, словно оно теперь таетъ въ знойной синев воздуха и неба.
Божо показываетъ намъ частицу старой черногорской ‘лстницы’, которую перерзаетъ наша дорога, и по которой де проведенія австрійцами шоссе поднимались изъ Каттаро въ Цетинье, а изъ Цетинье спускались въ Каттаро… Это что-то невообразимое по своей первобытности, козья тропа, карабкающаяся съ уступа на уступъ, съ камня на камень, по осыпямъ и гребешкамъ, на отвсныя кручи, надъ головокружительными безднами. Черногорцы, однако, до сихъ поръ предпочитаютъ въ своихъ сообщеніяхъ съ морскимъ берегомъ эту сравнительно короткую головоломную лстницу на облава небесныя — безконечнымъ зигзагамъ австрійскаго шоссе, и мы встрчали потомъ нагруженныхъ ношами черногорскихъ женщинъ и мальчишекъ, сбгавшихъ съ безпечностью и безстрашіемъ дикихъ козъ съ своихъ заоблачныхъ высей, словно по ступенямъ комфортабельной лстницы какого-нибудь аристократическаго дома, по неровнымъ выбоинамъ и угловатымъ ребрамъ камней прямо въ распростертую подъ ихъ ногами бездну на нсколько верстъ глубины.
Вообще въ черногорской части пути все длается сурове, грозне, опасне, пропасти налво, пропасти направо, одна, страшне другой, черносрыя громады надвигаются и нависаютъ надъ головою, будто какіе-то враждебные титаны, стерегущіе заповдный рубежъ въ недоступное царство горъ…
А ‘старая черногорская тропа’, то ныряющая между скалъ, то выползающая опять на голые обрывы, еще больше наводитъ на васъ ужасъ, наглядно показывая вамъ, по какимъ недоступнымъ кручамъ предстоитъ вамъ еще подниматься. Но ужасъ вашъ только отъ одного вашего воображенія, отъ обстоящей васъ со всхъ сторонъ картины обрывовъ, скалъ, пропастей, коляска же ваша безопасно и спокойно, хотя уже далеко не прытко продолжаетъ описывать свои надодливо крутящіеся около одного и того же мста длинные зигзаги, которыми искусство инженеровъ обмануло и осилило мнимую неприступность горъ.
Недалеко еще то время, когда путешественникъ въ Черногорію былъ совсмъ въ иномъ положеніи, чмъ мы, гршные.
Нашъ извстный дипломатическій дятель и путешественникъ . П. Ковалевскій, оставившій намъ такую живую и теплую книгу о Черногоріи, и едва ли не первый изъ русскихъ писателей проникнувшій въ эту сказочную страну, такъ описывалъ въ 1841 г. свой подъемъ изъ Каттаро въ Цетинье:
‘Я уже изнемогалъ, а Ловчинъ возставалъ передо мною все выше и страшнй, едва переходили мы одну преграду, являлась другая, еще неприступне, едва взбирались на утесъ, по выдавшимся камнямъ или инд изсченной лстниц, нердко цпляясь за колючій кустъ, и опять скользили внизъ по осыпямъ, казалось, не было конца пути, а солнце, столь привтливое въ начал дня, дышало пламенемъ, лучи его становились отвсными, я задыхался отъ зноя и усталости’…

——

Вотъ мы, наконецъ, взобрались на какую-то просторную и ровную котловину, кругомъ которой, однако, опять громоздятся, высокія, снгомъ покрытыя горы. Вотъ и первыя хижины черногорцевъ и даже клочки полей, расчищенныхъ среди каменной осыпи. Дома у черногорцевъ низенькіе и длинные, конечно каменные въ этомъ царств дарового камня, блыя стны ихъ, крытыя черепицею, притулившіяся къ зеленому лску, все-таки нсколько веселятъ этотъ суровый и пустынный видъ…
Немного дальше мы наткнулись и на маленькую деревенскую гостинницу, гд обыкновенно останавливаются для передышки экипажи, съ такимъ трудомъ одолвшіе подъемъ на гору. Мстечко это называется Крстацъ, отъ него до Нгушей — рукой подать. Мы, признаться, съ большимъ удовольствіемъ вышли изъ экипажа размять свои косточки и подышать горнымъ воздухомъ въ радостномъ сознаніи, что окончился наконецъ этотъ нестерпимый подъемъ. Антонъ Рашваничъ, хозяинъ скромнаго отеля — субъектъ сомнительной національности, говоритъ по-нмецки к увряетъ, что у него можно получить всякія жаркія и горячія, но пока — устраиваетъ намъ завтракъ изъ яичницы съ ветчиною, овечьяго сыру и бутылки кислаго черногорскаго вина. Мы, впрочемъ, довольны и этимъ нежданнымъ благополучіемъ, и съ искреннимъ аппетитомъ истребляемъ горячую яичницу. Скоро въ этому заоблачному постоялому двору причаливаютъ и другіе путники: молодецъ ‘байрактаръ’, т.-е. княжескій знаменоносецъ, изъ Цетинья, съ серебрянымъ значкомъ своего званія на круглой красной шапочк, въ компаніи съ нсколькими черногорскими войниками, потомъ, коляска изъ Каттаро съ какимъ-то богатымъ далматинцемъ, одтымъ по-черногорски въ красное и золотое, съ нимъ хорошенькая дама, повидимому жена его, а на козлахъ важный пузатый туровъ за лакея. Они дутъ въ Цетинье на народный праздникъ Петрова дня. Мы поболтали съ ними немного на ломаномъ сербскомъ язык и скоро тоже двинулись въ путь.
Справа у насъ дв огромныя горы — Штировнивъ поближе, а подальше — славная въ лтописяхъ Черногоріи и дорогая всякому черногорскому сердцу гора Ловчинъ, именемъ которой называютъ обыкновенно весь горный кряжъ, отдляющій Каттаро отъ Черногоріи.
На самой высокой вершин Ловчина, еще блющей снгами во всхъ впадинахъ своихъ, на такъ называемомъ Язерскомъ Верх, мелькаетъ, поминутно прячась въ облавахъ, маленькая часовня…
Это — могила владыки и князя Черногоріи Петра И-го,— врне, Радо Нгоша, какъ называютъ его до сихъ поръ черногорцы, и какъ дйствительно назывался онъ въ дом своего отца Томы Нгоша, пока ему не выпалъ жребій стать владыкою Черногоріи посл смерти дяди его Петра І-го. Этотъ государь-поэтъ завщалъ своему народу похоронить себя въ самой поэтической могил, какую только могла изобрсти фантазія поэта, и какую только могъ пожелать вождь черногорцевъ, страстно любившій свою страну. Петру хотлось удалиться подальше отъ суеты мірской, повыше въ небу, и въ то же время оставаться въ дорогой его сердцу родин, среди ея дикихъ горныхъ пустынь, на самой высокой и самой любимой народомъ вершин ея, откуда можно однимъ взглядомъ окинуть вс нахіи Черногоріи, вс ея долины и горы, отъ ‘Скадрскаго Блата’ и береговъ Адріатики до хребтовъ Босніи.
Полна такой же величественной поэзіи, какъ эта могила, была и самая смерть владыки Петра. Красавецъ собою, высокій, статный, могучій — этотъ молодой черногорскій Геркулесъ умеръ всего 38 лтъ, сгорвъ отъ какой-то загадочной болзни, отъ которой онъ неудержимо таялъ съ каждымъ днемъ. Ни Италія, ни Вна, ни врачи Европы, не спасли его, и, уврившись въ ихъ безсиліи, онъ безропотно ухалъ умирать въ свою милую бдную родину. Когда онъ почувствовалъ, что пришелъ его часъ, онъ веллъ созвать къ себ народъ свой, поднялся съ постели въ кресло и, пріобщившись торжественно Св. Таинъ, сталъ наставлять собравшихся всему тому добру, которое онъ съ такимъ самоотверженіемъ старался ввести въ родной ему бытъ во все продолженіе своего княженія. Такъ умиралъ, поучая народъ, и славный предмстникъ его — его дядя, ‘святопочившій’ Петръ І-й.
Горькія рыданія сдоусыхъ воеводъ и сердарей, удалыхъ юнаковъ, не знавшихъ ни страха, ни состраданія въ ежедневной рзн съ врагами, мшались со слезами прощавшагося съ ними князя…
— Не плачьте, а молитесь за меня и похороните меня на вершин Ловчина!— произнесъ Петръ, приказалъ поправить постель, подошелъ въ ней и, какъ срубленный скирою дубъ, вдругъ упалъ на нее мертвый…
Долго не могли исполнить его завщанія: сначала проливные дожди, потомъ глубокіе снга не давали возможности даже такимъ смлымъ и сильнымъ горнымъ лазунамъ, какъ черногорцы, взобраться съ своею драгоцнною ношею на отвсныя вручи Ловчина, и гробъ владыки простоялъ съ осени до лта въ тсномъ храмик цетинскаго монастыря, пока, наконецъ, съ огромными трудами не взнесли его на облюбленную имъ нерукотворную пирамиду заоблачной горы, откуда онъ теперь смотритъ на насъ сверху своею трогательною бленькою часовенькой.
Туда поднимаются досужіе путешественники, чтобы полюбоваться широкою панорамою горъ и моря, попозже лтомъ, когда совсмъ стаютъ снга. Туда собираются и черногорцы въ день кончины владыки служить по немъ панихиды. Князь съ семьею тоже бываетъ тамъ.
У подножія Язерскаго Верха — обильный старинный колодезь, извстный своею холодною водою и прозываемый оригинальнымъ именемъ ‘Иванова-корыта’, онъ устроенъ, по преданію, еще первымъ основателемъ черногорскаго княжества Иваномъ-Бегомъ Черноевичемъ, которому черногорскій народъ приписываетъ происхожденіе всего полезнаго, уцлвшаго съ глубокой старины.
Владыка Петръ, похороненный на Ловчин, не даромъ свтитъ тамъ наверху, высоко надъ всею Черною-Горою и Бердою, своей поднятой къ небу бленькой часовенькой. Это быль дйствительно свточъ Черногоріи, призывавшій ее къ миру, закону и знанію посл долгихъ вковъ кровавой борьбы. Геройскій предшественникъ его, ‘святопочившій Петръ’, провелъ все княженье свое въ такомъ водоворот постоянныхъ войнъ и опасностей, былъ настолько поглощенъ борьбою за свободу Черногоріи противъ разнородныхъ враговъ ея, что ему не оставалось ни силъ, ни времени думать о мирномъ устройств своей родины.
‘Святопочившій’ недаромъ былъ современникомъ перваго Наполеона, несмотря на отдаленность и ничтожество Черногоріи, тревожная волна завоеваній и разрушеній, пробжавшая по всему міру подъ знаменами великаго корсиканца, доплеснула и до подножій Ловчина. Берега Адріатики сдлались полемъ ожесточенной борьбы, и горсть черногорскихъ героевъ владыки Петра, въ союз съ русскою эскадрою Сенявина, торжествовала надъ всми усиліями непобдимаго въ другихъ, мстахъ французскаго войска, отбивая у него крпости Далмаціи, нанося ему тяжелыя пораженія.
‘Святопочившій’ герой во всю свою жизнь не проигралъ лично ни одной битвы, хотя битвамъ этимъ и счету не было. Еще гораздо раньше французовъ онъ съ своими черногорскими львами, вооруженными чуть не одними ятаганами, много разъ разбивалъ на голову многочисленныя войска турецкихъ пашей, пытавшихся вторгнуться въ родныя ему долины. Славнаго албанскаго визиря Кара-Махмута-Буматлія, который сокрушилъ въ Албаніи власть султана, и который уже сжегъ-было цетинскій монастырь въ самомъ сердц Черногоріи, святопочившій, не имя ни денегъ, ни пороху, заложивъ въ Вн на покупку пороха драгоцнную митрополичью митру, подаренную русской императрицей, два раза сряду разбилъ на голову съ его отборнымъ,40.000 войскомъ, уничтожилъ весь отрядъ его въ трехчасовой сч и увнчалъ, по обычаю черногорцевъ, башню цетинскаго монастыря головою самого Кара-Махмута, долгіе годы сохранявшеюся потомъ въ церкви, какъ драгоцнный трофей побды. Еще славне и громче была побда святопочившаго надъ стотысячною арміею турецкаго визиря, которую черногорскій герой могъ встртить только съ 12.000 своихъ непобдимыхъ юнаковъ, составлявшихъ всю тогдашнюю, силу Черной Горы и Берды.
Эта побда окончательно утвердила независимость Черногоріи.
Но такое геройство и эти побды невольно воспитывали черногорцевъ въ привычкахъ насилія и крови, такъ что даже въ короткіе промежутки мирнаго времени они не могли выносить спокойной жизни: разбойническія четы и нескончаемые разсчеты кровавой мести наполняли грабежомъ и убійствами внутреннюю жизнь этой безъ того бдной страны. Хотя святопочившій и издалъ ‘судебникъ черногорскій’, по которому кровавая месть и грабежи безпощадно наказывались смертью, но народъ его, чуть не съ колыбели работавшій ятаганомъ вмсто плуга, не хотлъ повиноваться закону, по прежнему уповалъ только на свой ятаганъ и винтовку, и продолжалъ привычную кровавую расправу съ своими домашними врагами.
Умирая, святопочившій собралъ вокругъ себя сердарей, воеводъ, старшинъ и весь народъ свой и со слезами умолялъ ихъ помянуть его соблюденіемъ общаго народнаго мира хотя бы до Юрьева дня. Народъ, рыдая, поклялся ему не обнажать все это время меча и молиться о княз своемъ, что онъ честно и исполнилъ. Трогательное послднее завщаніе владыки сохранилось до насъ на бумаг, послднею заканчивавшею статьею его была мольба владыки въ своему народу оставаться врнымъ ‘въ благочестивой и христолюбивой Руссіи’, не допускать даже помысла когда-нибудь отступать отъ покровительства этой ‘единородной и единоврной’ имъ страны.
Но Юрьевъ день прошелъ, и полилась опять кровь въ междуусобицахъ племенъ и родовъ, опять начались грабежи и насилія.
18-лтній Петръ II-й, сынъ родного брата святопочившаго, долженъ былъ вооружиться противъ этихъ средневковыхъ обычаевъ, уничтожавшихъ все благополучіе и благосостояніе черногорскаго народа, желзною строгостью, которая одна только могла сколько-нибудь подйствовать на желзныя сердца и желзные характеры его вольнолюбивыхъ подданныхъ.
Петръ II-й прежде всего установилъ въ своей стран единовластіе владыки-князя, уничтоживъ старинную должность гражданскаго соправителя своего и изгнавъ изъ предловъ Черногоріи посл открытаго имъ заговора весь родъ Родоничей, наслдственныхъ ‘губернаторовъ’ Черногоріи, постоянно враждовавшихъ съ владыками изъ рода Нгошей.
Потомъ, чтобы опереться на какую-нибудь собственную силу въ упорной борьб съ непокорными племенами Черной-Горы, отстаивавшими кровавые обычаи самосуда и мести, Петръ учредилъ дружину перянниковъ, тлохранителей князя, изъ отборныхъ юнаковъ лучшихъ фамилій Черногоріи, получавшихъ отъ него жалованье и исполнявшихъ вс его повелнья и ршенья сената. Сенаторамъ онъ тоже назначилъ жалованье изъ княжеской казны, чтобы держать ихъ около себя, а не по хуторамъ, какъ они жили прежде, и требовать отъ нихъ серьезной работы надъ поступавшими къ нимъ судебными длами. Кром того, въ селеніяхъ онъ поручилъ разборъ мелкихъ судебныхъ длъ и исполненіе разныхъ требованій закона особо назначеннымъ имъ надежнымъ людямъ, тоже получавшимъ отъ него жалованье и. называвшимся почему-то ‘гвардіей’, или ‘малымъ судомъ’, помимо остававшихся тамъ по старому сердарей, воеводъ и родовыхъ старшинъ, унаслдовавшихъ большею частью эти почетныя званія отъ отца къ сыну.
Съ помощью этого новаго устройства владыка неутомимо сталъ бороться противъ обычаевъ кровавой мести и постоянныхъ внутреннихъ грабежей и усплъ достичь того, что въ самыхъ глухихъ ущельяхъ Черногоріи безоружная женщина и ребенокъ могли безопасно проходить днемъ и ночью. Но главная забота и вс силы любви владыки были направлены на образованіе своего полудикаго безграмотнаго народа. Онъ завелъ въ Цетинь типографію, гд печаталъ священныя книги и собственныя стихотворенія, основалъ училище, выписывалъ и распространялъ среди народа русскія изданія священныхъ книгъ, его личный секретарь, Милаковичъ, занимался составленіемъ и изданіемъ книгъ для первоначальнаго обученія грамматик, ариметик, исторіи. Самъ владыка искалъ отдыха отъ своихъ правительственныхъ заботъ въ изученіи языковъ и литературы, онъ прекрасно говорилъ и писалъ по-русски и по-французски, могъ объясняться по-итальянски и по-нмецки, литературу онъ любилъ страстно и оставилъ посл себя много стихотвореній и драмъ, сербы считаютъ его однимъ изъ самыхъ лучшихъ своихъ поэтовъ. При необыкновенной простот въ образ жизни, ничмъ не отличавшей его отъ обыкновеннаго черногорца, онъ готовъ былъ подлиться послднею струкою съ бднымъ землякомъ своимъ и преисполненъ былъ восторженной привязанности въ своей пустынной горной родин. Вообще личность владыки Петра ІІ-го вселяетъ трогательное сочувствіе, даже когда изучаешь ее по книгамъ и разсказамъ живыхъ людей. Онъ повернулъ, можно сказать, исключительно боевую жизнь Черногоріи на путь человчности и мирнаго труда, и въ этомъ его незабвенная историческая заслуга, ставящая его такъ же высоко, какъ высоко поднята теперь-надъ нашими головами его поэтическая могила.

V.— Нгоши и Цетинье.

Зеленый лсъ, тсно столпившійся у подножія Штировника и Язерскаго Верха, одинъ только оживляетъ сколько-нибудь суровый видъ заоблачной равнины Черногорія, камни, камни и камни, и ничего другого кругомъ! одна гигантская каменоломня, въ которой срые известковые утесы и осколы навалены другъ на друга, какъ въ дни первобытнаго хаоса. Скудость и безплодіе везд, куда ни обращается взглядъ вашъ.
Даже Наполеонъ I, по разсказамъ мстныхъ жителей, обратилъ вниманіе на этотъ однообразный срый цвтъ черногорскихъ горъ и общалъ черногорцамъ ‘окрасить ихъ срыя скалы въ красный цвтъ черногорскою кровью’.
‘И однако наши горы все такія же срыя, а Наполеона и слда тутъ не осталось’,— съ патріотическою гордостью прибавляютъ черногорцы.
‘Нгоши’ прячутся среди этой безотрадной каменоломни, въ широкой котловин голыхъ срыхъ скалъ, всего въ получас пути отъ Крстаца.
Когда съдешь къ нимъ, они кажутся у самаго подножія Ловчина и Штировника.
Тутъ уже среди моря сухихъ камней попадаются изрдка не островки, а скоре маленькія лысинки темнокоричневой мягкой, какъ табакъ, земли, окруженныя каменною грядочкою, настоящіе цвточные горшки, въ которыхъ однако посяна не резеда и не розы, а прозаическая кукуруза и рожь, фасоль и картофель. Эти игрушечные огородики разсяны тамъ и сямъ, очевидно, на полянкахъ, въ пот лица очищенныхъ отъ камней, которыми почва даже и внутри начинена, какъ пирогъ горохомъ.
Нгоши — это цлая цпь отдльно разбросанныхъ хуторковъ, каждый хуторокъ — небольшая кучка домовъ, грубо сложенныхъ изъ дикаго камня и прикрытыхъ крышами изъ почернвшей полугнилой соломы, уложенной ступенчатыми слоями, какъ въ Галиціи и у насъ на Подол. Окна рдко увидишь въ этихъ домахъ-сараяхъ, разв какое-нибудь маленькое оконце безъ рамы, задвинутое изнутри деревянной ставней. Внутри этихъ бдныхъ жилищъ темно, безпріютно, безпорядочно. Потолки и стны заросли черною копотью, ссть не на чемъ, сть не на чемъ. Зато церквочки-часовни тутъ, какъ въ Греціи — на каждомъ шагу. Въ котловин Нгошей я насчиталъ ихъ сразу пять. Он и построены совсмъ какъ въ Греціи: продолговатые низенькіе домики съ полукруглымъ выступомъ алтарика сзади, съ вытянутою вверхъ, въ вид арочки, стнкою передняго фасада, на каменной арочк этой виситъ жалкій маленькій колокольчикъ.
Нгоши — старая родина ныншняго княжескаго дома. Нгошей, родила и самого князя Николая,
Божо уврялъ насъ, что вишь Никола самъ насъ мальчикомъ по этимъ горамъ козъ и барановъ своего отца Мирно, не помышляя-тогда ни о какомъ княженіи. Онъ прыгалъ по скаламъ, какъ серна, и отличался среди родной молодежи смлостью, ловкостью и силой.
Домъ князя, повидимому, недавно обновленъ и замтно выдляется изъ ряда другихъ хижинъ: это уже обыкновенный сельскій домъ помщика средней руки, какіе встрчаются въ нмецкихъ и австрійскихъ деревняхъ, двухъэтажный, подъ красною черепичною крышею, четыре окна его верхняго этажа и два окна нижняго съ зелеными ставнями, кругомъ дворика каменная блая ограда, маленькая четырехугольная башня,— остатокъ боевой старины,— прислонена въ углу дома, новый садикъ изрдка насаженныхъ деревьевъ разбивается около дома. Рядомъ съ усадьбою князя — домъ его двоюродной сестры, тоже, съ красною крышею и садикомъ… Деревца здсь точно также сажаются въ цвточные горшки своего рода, въ круглыя блюдца расчищенной отъ камней земли, обнесенныя ожерельемъ изъ тхъ же камней. Но вообще растительности здсь очень мало, и она идетъ очевидно очень туго, такъ что не играетъ никакой роли въ уныломъ общемъ пейзаж сплошныхъ срыхъ глыбъ, насыпанныхъ другъ на друга и вылзающихъ другъ изъ-подъ друга.
Изумительно, чмъ и какъ живетъ здшній народъ? Чмъ и изъ чего платитъ онъ подати своему князю?
Его суровая жизнь по истин поучительна. Нужно много терпнія и скромности потребностей, чтобы переносить унылое однообразіе вчно окружающихъ его голыхъ скалъ и постоянныя лишенія всего, что краситъ человческую жизнь. Нужно особенное умнье, чтобы извлекать изъ этихъ безплодныхъ камней источники своей жизни, обходиться, можно сказать, ничмъ, да еще щеголять въ яркихъ одеждахъ съ серебромъ и золотомъ, въ драгоцнномъ оружіи, безъ котораго черногорецъ стыдится показаться на глаза честнымъ людямъ. По невол придетъ въ ни лову воспользоваться этими срыми камнями, какъ удобной хищнической засадой, и попытаться добыть ятаганомъ то, чего не даетъ жестокосердая мачиха-природа. Во всякомъ случа эта суровая школа скудости, лишеній, преодолванія на каждомъ шагу всевозможныхъ трудностей и препятствій — могучая и въ своемъ род плодотворная школа. Она выковываетъ сильныхъ и стойкихъ мужей, а не нервныхъ и требовательныхъ баловней жизни, какъ та разслабляющая школа, что старается подстилать человку соломку везд, гд онъ можетъ и даже не можетъ ушибиться…
Посмотрвъ на страну, гд живетъ черногорецъ, не будешь удивляться хладнокровному безстрашію, съ какимъ онъ встрчаетъ опасности и самую смерть.
Что терять этимъ людямъ, и что можно отнять у нихъ? Даже сама жизнь, казалось бы, не должна имть особенной привлекательности въ подобныхъ безотрадныхъ условіяхъ, а между тмъ черногорецъ любитъ свое заоблачное горное гнздо, свои скучные срые камни нисколько не меньше, чмъ какой-нибудь итальянецъ роскошные берега своихъ голубыхъ заливовъ,— отчаянно бьется за эту скудную родину свою, умираеть за нее, воспваетъ ее въ своихъ псняхъ…
Изъ Нгошей намъ особенно хорошо видна старая черногорская ‘тропа’, что карабкается у подножія Ловчина по опушк густого лса на крутую сдловину между Ловчиномъ и сосднею съ нимъ горою.
Нгоши еще не на самомъ перевал. Отъ нихъ мы продолжаемъ лзть все выше и выше, и вотъ наконецъ долзаемъ до самаго высокаго мста, откуда начинается уже спускъ съ горъ на черногорскую сторону. Лошади наши останавливаются отдышаться посл долгаго и тяжелаго подъема, а мы съ женою торопимся выйти изъ коляски, чтобы свободне налюбоваться вдругъ открывшейся передъ нами поразительною и своеобразною картиною. Цлый міръ срыхъ и голыхъ горныхъ громадъ, сухихъ, безжизненныхъ, будто гигантскія волны взбуровленной ураганомъ застывшей лавы, простирался во вс стороны у нашихъ ногъ, тутъ все еще дышетъ тою слпою подземною силою, которой дикіе взрывы вспучили, изорвали и всячески изуродоваіи хлынувшими изъ черныхъ ндръ земныхъ потоками расплавленнаго камня свтлое лицо земли. Тутъ вся картина горъ кажется проникнутой свжими слдами вулканической работы: вы видите всюду погасшіе кратеры своего рода, круглыя котловины, глубокія провалья, окруженныя срыми колоссами изгрызенныхъ утесовъ. Словомъ, отсюда сверху — это настоящій Дантовъ адъ, мсто скрежета зубовнаго и вчной тоски, гораздо боле похожее на ‘юдоль плачевную’, гд долженъ, по врованію евреевъ, произойти страшный судъ,— чмъ даже мрачное ущелье кедронскаго ручья, когда-то посщенное нами въ Палестин…
Невольно хочется отыскать главами среди этого хаоса мертвыхъ громадъ дымящуюся поверхность смраднаго ‘езера геенскаго’, налитаго горящимъ жупеломъ и переполненнаго головами мучающихся гршниковъ, какъ это съ потрясающею картинностью уметъ изображать на своихъ гравюрахъ талантливый Дорэ…
Но къ успокоенію вашему, вмсто ‘езера геенскаго’ за угловатыми скалами и изорванными конусами голыхъ срыхъ горъ вправо отъ насъ сверкнула далеко на горизонт до краевъ полная голубая чаша Скутарійскаго озера,— ‘Скадрскаго блата’ черногорцевъ,— словно добрый глазъ свтлаго ангела, заглянувшій съ небесныхъ высотъ въ эту юдоль стенаній. Видна намъ и воздушная рамка синерозовыхъ горъ, окружающихъ водную скатерть неизъяснимо-нжной лазури, и еще дальше за ними туманные снговые хребты Албаніи… Виденъ даже черный внучекъ парохода, разрзающій въ эту минуту водную гладь озера. Окрестности кажутся намъ отсюда, съ высоты, приподнятыми къ небу.
Вся Черногорія видна намъ теперь какъ на громадной выпуклой карт, прямо въ темя, лежитъ передъ нами какъ жертва, распростертая у нашихъ ногъ, отъ порубежныхъ горъ Дормитора и Кома, за которыми поднимаются уже горы сосдней Босніи и Албаніи до Скутарійскаго озера и страны шкипетаровъ. Божо съ важностью нмецкаго учителя географіи называетъ намъ по именамъ горныя вершины и главныя долины Черногоріи. Катунская нахія ближе всхъ къ намъ, а вотъ дальше Блопавличи, вонъ Пиперы, вонъ на самомъ глухомъ краю этого глухого края неприступныя страны Кучей и Васоевичей.

——

Мы наконецъ начинаемъ свой спускъ, извиваясь зигзагами среди котловинъ и провальевъ, надъ головами нашими торчатъ будто толпы уродливыхъ истукановъ срые капризно изломанные утесы, можно вообразить себ, что это окаменлые бсы, когда-то населявшіе эту страну безплодія и ужаса. Какой-нибудь странный геологическій катаклизмъ дйствительно долженъ былъ разразиться здсь въ до-историческія времена, чтобы такъ изуродовать каждую гору, каждый камень, и придать этой счастливой южной мстности видъ проклятой Богомъ страны…
Жутко длается среди этого молчанія и безжизненности. Ни одного жилья ни вблизи, ни вдали. Ни одного прохожаго, ни одного верхового не встрчается по дорог. Только кое-гд на дн круглыхъ провальевъ, гд темнокоричневая плодоносная земля расчищена какъ гуменный токъ, видишь издали безшумно работающаго черногорца съ своею бабою. Въ этихъ каменныхъ коробкахъ, разсянныхъ рдкими пятнышками среди наваленныхъ другъ на друга срыхъ известняковъ, зретъ рожь, полегшая отъ обильныхъ дождей, кукуруза, овесъ… За Дубовикою мстность длается немного зелене. Изрдка даже какой-нибудь тощій лсовъ сбгаетъ по крутымъ сватамъ въ пропасть, по остаткамъ кустарниковъ и уцлвшимъ кое-гд чахлымъ деревцамъ можно думать, что голыя горы Черногоріи были когда-нибудь вс покрыты лсами. Сколько ни демъ мы, куда ни поворачиваемъ, а блая часовня владыки Радо не перестаетъ свтиться намъ съ своей заоблачной вершины, отовсюду видная, будто вооруженное знамя орла-народа, оберегающее его землю. Ловчинъ, одинъ здсь сколько-нибудь обросшій курчавою шерстью лса, не выпускаетъ насъ изъ своихъ властительныхъ сней. Горы, по которымъ мы спускаемся, кажутся только ступенями его, и теперь намъ понятно, почему въ глазахъ черногорца онъ считается своего рода царственной горой Черногоріи…
Цетинская долина также въ сущности распростерта у ногъ Ловчина. Она открылась намъ съ высоты широкою котловиною, испещренною разноцвтными полями хлбовъ и красными кровлями своихъ домиковъ: Скадрское озеро видно теперь какъ разъ, надъ нею, за узенькимъ хребтомъ горъ. Скоро мы спустились и въ самую долину. Она кругомъ обставлена кольцомъ деревенекъ и хуторковъ, прислонившихся къ окружающимъ ее скаламъ. Вотъ наконецъ и цль нашей поздки — Цетинье, старая столица черногорскихъ владыкъ.

——

Цетинье совсмъ деревня, хотя и величается столицею княжества. Низенькіе одноэтажные домики, плохо сложенные, плохо смазанные, тянутся вдоль улицъ, соединенныхъ переулочками и составляющихъ весь городъ. Если и попадаются кое-гд двухъэтажные дома, то и они смотрятъ совсмъ просто, совсмъ по деревенски. Изъ коляски своей я вижу сразу весь этотъ скромный маленькій городовъ. Въ Сербіи любое село больше его. Лавокъ въ Цетинь очень мало, и то больше съ питьемъ, да съ какою-нибудь мелочью, такъ что почти за всмъ приходится посылать въ Каттаро. Въ конц большой улицы, совсмъ къ вызду, построена не очень давно ‘гостіоница’ для иностранцевъ, черногорцы, конечно, не нуждаются въ гостинницахъ и никогда не пользуются ею, останавливаясь у своихъ друзей и родныхъ. Сейчасъ же за гостинницею и обширный загородный выгонъ, на которомъ замтны неудачныя попытки насадить нчто въ род публичнаго садика. Весь городъ, стало быть, мы прохали насквозь и вдоль, и волей-неволей должны здсь остановиться. Комнатъ въ гостинниц немного, и т заняты на это время, въ виду наступающаго народнаго и сербскаго княжескаго праздника — Петрова дня, пріхавшими по этому случаю иностранными дипломатами, хотя и аккредитованными при черногорскомъ княз, но живущими обыкновенно въ Рагуз. Намъ отвели послднюю свободную комнату, въ которую нельзя было пройти иначе, какъ черезъ сосдній нумеръ, занятый какимъ-то господиномъ, какъ горячо ни протестовали мы противъ такого коммунизма, какъ настойчиво на требовали себ боле приличнаго помщенія, хозяинъ съ самою дружелюбною улыбкою разводилъ руками и клялся, что ничего тутъ подлать не можетъ, уговаривая насъ вмст съ тмъ ничуть не стсняться сосдомъ, который почти и не бываетъ цлый день въ своемъ нумер. Выбора намъ не оставалось,— разв только дневать и ночевать въ своей коляск, которую мы заране кстати наняли на все время нашего пребыванія въ Черной-Гор.
Въ столовой, увшанной патріотическими картинами изъ сербской и черногорской исторіи, мы нашли цлое общество иностранцевъ, въ томъ числ и министра-резидента Франціи съ его дамами. Но не успли мы кончить свой завтракъ, вообще довольно сносный и сервированный по-европейски, какъ въ столовую вошелъ господинъ въ черногорскомъ костюм, съ совсмъ не воинственнымъ добродушнымъ лицомъ, странно, ее соотвтствовавшемъ удалому наряду горца.
Къ удивленію нашему, онъ подошелъ прямо къ нашему столу и съ милою безцеремонностью отрекомендовался намъ. Оказалось, что это былъ нашъ почтенный изслдователь и знатокъ Черногоріи и вообще славянства, извстный писатель П. А. Ровинскій. Ему писали изъ Петербурга о моемъ намреніи постить Черногорію, и онъ былъ такъ добръ, самъ захотлъ познакомиться съ земляками, хотя я непремнно былъ бы у него въ первый же день своего прізда. Въ Цетинь, какъ въ русскомъ сел, пріздъ чужестранца составляетъ событіе своего рода, и устный телеграфъ усплъ донести всть о немъ до нашего любезнаго соотчича раньше, чмъ мы успли даже позавтракать. Мы побесдовали съ интереснымъ и всезнающимъ гостемъ нашимъ за стаканомъ черинчскаго вина о многомъ, что было необходимо намъ знать, и съ нимъ же вмст отправились осматривать Детинье.
Ровинскй — своего рода знаменитость въ Черногоріи. ‘Павло Русса’ знаетъ здсь каждый мальчишка, и не только здсь въ Цетинь, а но всмъ нахіямъ, по всмъ селамъ Черногоріи, въ которыхъ онъ исходилъ и изъздилъ не одинъ разъ каждый уголокъ въ свое восемнадцатилтнее пребываніе на Черной-Гор. Намъ сообщали о его недавнемъ прозд въ Цетинье изъ Вны или Тріеста, даже въ городахъ Далмаціи, до того онъ везд здсь на Поморь, что называется, ‘свой человкъ’. Замчательный, можно сказать, классическій трудъ г. Ровинскаго по географіи, исторіи и этнографіи Черногоріи, подобнаго которому не существуетъ ни въ одной европейской литератур, высоко цнится въ наук, и наша академія издаетъ его теперь на свой счетъ. Этому труду, всестороннему изученію своей возлюбленной Черной-Горы, Ровинскій отдалъ всего себя. Онъ сердечно полюбилъ этотъ простодушный патріархальный народъ, полный первобытной непосредствевности чувствъ и страстей, полюбилъ суровую простоту и дтскую честность этого народа-младенца, его пустынныя горы, его южное солнце,— и теперь его уже не манитъ отсюда на родину, хотя онъ оставилъ тамъ своихъ дтей. Только два-три раза въ теченіе 18-ти лтъ узжалъ онъ въ Россію и прожилъ тамъ каждый разъ по долгу исключительно за тмъ, чтобы издавать свой капитальный трудъ. Въ свиданье наше съ нимъ онъ работалъ надъ второю книгою своего труда, теперь уже изданною. Первый томъ былъ изданъ значительно ране. Ровинскій въ Цетинь не только ученый изслдователь, не только ревностный славистъ, но мстный дятель, потому что князь Николай постоянно пользовался его услугами для разныхъ, иногда научныхъ, а также и практическихъ длъ въ княжеств. Ране Черногоріи онъ много путешествовалъ по славянскимъ землямъ Европы, былъ у чеховъ, русиновъ, хорватовъ, и хорошо изучилъ ихъ. Славянство — это призваніе сердца его.

——

Дворецъ князя стоитъ въ широкомъ проулк, что идетъ отъ большой улицы къ древнему цетинскому монастырю. Это домъ уже европейскій, въ род порядочнаго губернаторскаго дома въ нашихъ русскихъ губернскихъ городахъ. Домъ двухъэтажный, съ балкономъ. Около него поставлены по русскому военному обычаю дв будки, съ двухъ сторонъ дома, и у каждой расхаживаетъ вооруженный молодецъ-перяникъ. На крылечк постланъ скромный коврикъ и поставленъ стулъ для князя, часто сидящаго у своего порога, по старому обычаю черногорцевъ.
Два старые развсистые дуба,— вроятно остатки отъ многовковаго лса, когда-то шумвшаго здсь своими зелеными шатрами,— стоятъ противъ дворца, и подъ ихъ густою тнью, на круглыхъ скамьяхъ, окружающихъ маститые стволы, отдыхаютъ, куря и болтая, свободные отъ караула перяники князя, такіе же молодцы и такіе же красавцы, какъ и т, что прохаживаются подъ окнами дворца.
Подъ этими дубами любитъ сидть и самъ князь, разсуждая съ своими воеводами и сердарями о длахъ княжества, а подчасъ и чиня судъ челобитчикамъ.
Дворецъ этотъ новый, выстроенъ по желанію тетки князя, извстной ‘княгини Даринки’, вдовы князя Даніила, перваго, посл владыки Петра II-го, свтскаго князя Черногоріи, отъ котораго перешло къ князю Николаю княженье надъ Черною-Горою. И Даніилъ, и его княгиня были большіе почитатели Франціи и всего французскаго, Даніилъ особенно гордился дружбою съ императоромъ Наполеономъ III, и по совту его отдалъ воспитываться своего племянника въ лицей св. Людовика въ Париж, гд Наполеонъ нарочно учредилъ нсколько вакансій для знатнйшихъ юношей Черногоріи. Эта мало естественная дружба черногорца съ французомъ отражалась иногда довольно печально на политик князя Даніила, который, къ сожалнію, не всегда твердо слдовалъ историческимъ завтамъ святопочившаго Петра и своего предшественника Петра II, и придавалъ слишкомъ много цны благоволенію западно-европейскихъ державъ. Эта французоманія могла бы отразиться и на воспитаніи князя Николая, еслибы не окрпъ въ скорости его политическій умъ и собственный опытъ не направилъ его на единственно-правильный историческій и народный путь — твердаго единенія съ единокровной и единоврной Россіей.
Княгиня Даринка, дочь какого-то австрійскаго коммерсанта, врная своимъ французскимъ вкусамъ, не могла жить въ старинной простот и тснот черногорскаго быта, и потребовала устройства себ дворца на европейскій образецъ, впослдствіи же она и совершенно переселилась въ цивилизованную Венецію. Прежній дворецъ, построенный Даніиломъ, цлъ до сихъ поръ, онъ тутъ же, черезъ улицу, и занятъ теперь сенатомъ и разными правительственными учрежденіями, а въ нижнихъ этажахъ его помщается четырехклассная мужская гимназія и три высшихъ класса для богослововъ и учителей,— нчто въ род духовной и учительской семинаріи въ одно и тоже время. Этотъ старый дворецъ представляетъ изъ себя цлый дворъ, окруженный длинными низенькими корпусами въ два этажа, похожими, на какую-нибудь фабрику или солдатскую казарму, но ничмъ не напоминающими дворца, при нужд онъ легко можетъ быть обращенъ въ блокгаузъ своего рода, гд засвшіе воины преисправно могутъ отстрливаться отъ нападающихъ. Вроятно, съ этою же цлью онъ подкрпленъ по угламъ небольшими башнями. Черногорцы очень забавно называютъ это старое жилище своихъ князей — ‘биліарда’. Князь Даніилъ, въ своихъ стремленіяхъ оевропеиться, выписалъ себ, между прочимъ, изъ-за границы билліардъ, который 50 дюжихъ черногорцевъ должны были съ большими усиліями дотащить на своихъ плечахъ изъ Каттаро въ Цетинье и поставить въ его новый дворецъ. Покупка Даніила произвела на наивныхъ горскихъ пастуховъ такое сильное впечатлніе, что они весь домъ своего князя прозвали именемъ этой невиданной ими диковинки — ‘биліардою’.
Въ конц широкаго проулка, который идетъ между новымъ и старымъ дворцами, цлое поле, частью уже захваченное подъ молодой княжескій садъ, на этомъ же выгон, влво отъ проулка, новенькая княжеская церковь, а въ конц выгона, у подножія скалистыхъ холмовъ, окаймляющихъ Цетинскую долину, и на нижнихъ, террасахъ этихъ скалъ древній Цетинскій монастырь,— истинное сердце Черногоріи, та первичная ячейка, вокругъ которой мало-по-малу собралась и кристаллизовалось ныншнее Черногорское княжество.
Цетинскій монастырекъ смотритъ маленькой крпостцой, его толстыя стны и внчающая его, торчащая наверху скалы башенка прежде всего бросаются въ глаза, да и единственная церквочка монастыря также скоре напоминаетъ осадную башню, чмъ мирный храмъ молитвы. Строенія монастыря съ ихъ маленькими рдкими окошечками, тсными проходами, массивными корпусами, совершенно подъ, стать этому общему виду укрпленнаго замка. Не особенно давно нашъ извстный путешественникъ по Черногоріи, Е. П. Ковалевскій, еще видлъ на башенк, стоящей надъ монастыремъ, нанизанныя, какъ монисты на нитку, окровавленныя турецкія головы. Наивные юнаки Черной-Горы, можно сказать, на дняхъ еще почитали священною обязанностью христіанина и патріотическимъ долгомъ черногорца украшаетъ свой историческій монастырь драгоцннйшими трофеями своего геройства — отрубленными головами, турецкихъ беевъ и пашей… Я уже говорилъ раньше, что голова извстнаго скутарійскаго воеводы, Кара-Махмуда, также, торчала въ свое время надъ этимъ христіанскимъ домомъ молитвы…
Также недавно, даже еще въ начал 50-хь годовъ нашего столтія, маленькій цетинскій монастырь служилъ единственнымъ мстопребываніемъ владыкъ и князей Черногоріи. Владыка-поэтъ Петръ II жилъ всего въ трехъ тсныхъ, келейкахъ монастыря, изъ которыхъ одна служила ему спальною и кабинетомъ, другая — библіотекою и третья — столовою и пріемною. Четвертую, примыкавшую къ нимъ, комнатку владыка отводилъ прізжавшимъ въ нему дипломатическимъ агентамъ, и другимъ знатнымъ гостямъ. До того, были просты я умренны привычки черногорцевъ.
Цетинскій монастырь всего полувка тому назадъ составлялъ собою все Цетинье, если не считать нсколькихъ грязныхъ зазжихъ хатъ для приходившихъ сюда богомольцевъ и просителей. Даже лтъ 30 тому назадъ Цетинье было всего небольшою деревушкою изъ нсколькихъ десятковъ плохихъ домиковъ.
‘Таковъ Цетинъ, онъ похожъ боле на пустыню, жилище отшельниковъ, нежели на городъ’,— отзывался о немъ въ 1842 году А. Н. Поповъ, постившій его при владык Петр ІІ-мъ. А Ковалевскій за годъ передъ тмъ (въ 1841 г.) писалъ о Цетинь: ‘Цетинъ, состоящій весь изъ монастырскаго зданія, въ которомъ едва, вмщается, десятокъ келій да тсная церковь!… На немъ даже нтъ креста, кром высченнаго на монастырскихъ воротахъ… Если мы прибавимъ въ этому 4 или 5 избъ, которыя служатъ гостиницами для черногорцевъ, всегда толпящихся къ Цетинь, то мы со всею подробностью опишемъ наружный видъ Цетина’.
Только съ 1870-хъ годовъ князь, запретилъ жителямъ Цетицья крыть свои дома соломою, чтобы избжать частыхъ пожаровъ, а заставилъ ихъ, несмотря на общій ропотъ, крыть дорого стоющею черепицею, которую приводилось, возить вьюками черезъ горы изъ Каттаро. Теперешній городъ Цетинье почти весь возникъ на памяти нашего спутника Ровинскаго. Теперь въ немъ и гостинница, и русскій институтъ для двицъ, содержимый на счетъ вдомства императрицы Маріи, и госпиталь, и казармы, и тюрьма, и даже банкъ своего рода, или такъ называемая по-черногорски ‘заложница’, спасшая добродушныхъ черногорскихъ юнаковъ отъ необходимости относить въ черный день дорогіе ихъ сердцу ятаганы, кинжалы, винтовки и пистолеты подъ залогъ за варварскіе проценты которскимъ ростовщикамъ. Словомъ, теперь тутъ такая цивилизація, о которой и домыслить не смли сподвижники не только давно уже святопочившаго Петра, но даже и на дняхъ еще жившаго Мирко Петровича, геройскаго отца ныншняго князя, знаменитаго побдителя, турокъ на Граховскомъ пол.

——

Митрополита Митрофана мы нашли гуляющимъ въ монастырскомъ садик, который почти примыкаетъ къ новому саду князя. Онъ бесдовалъ, гуляя, съ двумя священниками и какимъ-то штатскимъ господиномъ. П. А. Ровинскій представилъ насъ владык, и преосвященный, всегда чрезвычайно ласковый, къ русскимъ, тотчасъ же повелъ насъ въ свои покои.
Онъ занимаетъ т именно скромныя комнатки, въ которыхъ жили когда-то владыки Черногоріи, бывшіе въ одно и то же время владтельными князьями, и митрополитами. Петръ II былъ послднимъ владыкою въ этомъ смысл и преемникъ его, его родной племянникъ Даніилъ, сдлался просто владтельнымъ княземъ, Черногоріи, не принявъ духовнаго сана, митрополиты же стали поставляться отдльно. отъ князей обычнымъ церковнымъ порядкомъ. Это сдлалось въ послднее время совершенною необходимостью, потому что при усложненіи политической жизни Черногоріи владтельный князь былъ вынужденъ вести совершенно мірской образъ жизни, участвовать въ битвахъ и дипломатическихъ пріемахъ, заниматься государственными и судебными длами, такъ что у него совсмъ не оставалось времени на духовное руководительство своей паствы и на исполненіе церковныхъ обрядовъ. Владыка, разодтый, подобно своимъ юнакамъ, въ разноцвтные ‘элени’, ‘джемаданы’, ‘гуни’, обвшанный ятаганами и пистолетами, пирующій, любезничающій съ женами посланниковъ, не подходилъ уже къ понятію духовнаго главы, служителя религіи.
Митрополитъ Митрофанъ бывалъ въ Петербург, и въ Кіев на 900-лтіи крещенія Руси, и порядочно говоритъ по-русски, хотя нсколько и стсняется своею русскою рчью. Онъ еще человкъ довольно молодой и бодрый, энергическаго вида. Комнаты кельи его довольно тсны и убраны съ монашеской простотою: диваны кругомъ, стулья, по стнамъ портреты русскихъ государей и митрополитовъ. Появилось, конечно, сейчасъ же неизбжное кофе и разговоръ естественнымъ образомъ перешелъ съ Россіи на исторію цетинскаго монастыря. Владыка захотлъ самъ познакомить насъ съ нимъ и повелъ насъ осматривать церковь, кладбище и старыя монастырскія стны. Главная церквочка монастыря — крошечная, въ род нашего Спаса на Бору, кажется, 50 человкъ не помстятся въ ней. Образа въ иконостас почти вс русскаго письма и русской жертвы, дв большія богатыя иконы, присланныя изъ Москвы, еще не поставлены на свои мста. При вход въ церковь гробницы Данилы I и Мирка Петровича, дяди и отца князя Николая. У иконостаса съ правой стороны довольно скромная рака съ мощами святопочившаго владыки Петра, безъ всякихъ торжественныхъ балдахиновъ и украшеній. Мощи эти открылись неожиданно, когда преемникъ Петра, владыка Петръ II, въ 30-хъ годахъ нашего столтія, сталъ передлывать старую цетинскую церковь, и рабочіе его случайно наткнулись на гробницу и лежавшее въ ней нетлнное тло почившаго владыки.
— Un santo, un Santo!— въ изумленіи закричалъ архитекторъ итальянецъ, сбжался народъ, привели владыку, и нетлнное тло было перенесено въ церковь. Впослдствіи и нашъ Синодъ причислилъ святопочившаго Петра къ лику святыхъ православной церкви. Мсто для митрополита безъ обычнаго кувуклія надъ нимъ и даже безъ кресла, только прикрыто коврикомъ съ орлами, совсмъ по-черногорски. Такъ же простъ и маленькій отгороженный придльчикъ съ правой стороны, покрытый старымъ коврикомъ и назначенный для князя и семьи его, какъ разъ противъ гробницы ихъ святого предка.
Снаружи, подъ арками церкви, мраморныя плиты гробницъ, обложенныя внками и букетами цвтовъ, въ которыхъ покоятся дочери и другіе родственнику князя, тутъ могила его матери Станы, которую еще не успли покрыть мраморною плитою.
Монастырскія постройки хотя и не глубокой древности, но тмъ не мене очень старинныя и характерныя.
Намъ показали и ‘Орлій Верхъ’ съ историческою ‘башнею головъ’ и ‘Дановф бердо’, на которомъ въ ближайшемъ сосдств съ монастыремъ стоялъ среди става двадцати-пяти тысячнаго войска шатеръ побдоноснаго Кара-Махмуда, взявшаго Цетинье и потомъ оставившаго свою голову на зубцахъ Цетинской башни.
Монастырь, построенный еще въ XV вк Иваномъ Черноевичемъ, уже ране былъ два раза сожженъ турками, Кара-Махмудъ въ свою очередь ршился уничтожить историческую обитель, чтобы вырвать изъ груди Черногоріи это кипвшее горячею кровью живое сердце ея. Бей Соколовичъ, судя по фамиліи, сербъ-ренегатъ, ползъ на крышу монастыря исполнить волю паши и сорвать такъ долго непокорявшійся лун’ крестъ съ цетинскаго храма. Но вмсто креста онъ вдругъ самъ сорвался сверху и разбился на смерть. Пораженные турки сочли это за наказаніе Божіе и въ суеврномъ ужас не посмли больше прикоснуться къ святому дому христіанъ.

——

Посл посщенія митрополита милый спутникъ нашъ повелъ насъ въ домъ русскаго посольства, познакомиться съ нашимъ здшнимъ министромъ-резидентомъ — К. Э. Аргиропуло.
Г. Аргиропуло хотя и носитъ греческое имя Кимона, но въ душ глубоко русскій человкъ, искренно проводившій русскую идею въ этомъ важномъ для насъ уголк Балканскаго полуострова {Нын К. Э. Аргиропуло получилъ другое, высшее, дипломатическое назначеніе.}. Онъ уже 11 лтъ жилъ въ Цетинь и знаетъ Черногорію, какъ свою комнату. И князь, и черногорцы очень уважаютъ и любятъ его. Онъ сжился съ ними, какъ съ роднымъ народомъ. Насъ онъ встртилъ съ большимъ радушіемъ. Рдкіе прізды русскихъ земляковъ всегда нсколько оживляютъ довольно однообразную жизнь здшней маленькой русской колоніи. Въ бесд съ нами о Сербіи г. Аргиропуло, между прочимъ, не мало озадачилъ насъ, увряя, будто намъ, русскимъ, не слдуетъ вовсе вмшиваться въ сербскую Политику, а достаточно только наблюдать и слдить… Я никакъ не хотлъ согласиться съ такимъ печальнымъ выводомъ нашего дипломата, котораго многолтняя Опытность въ балканскихъ длахъ, Однако, невольно заставляетъ задумываться Надъ его словами: Посланники другихъ государствъ хотя аккредитованы при черногорскомъ княз, но живутъ не въ Цетинь, а въ Рагуз, и Только въ нужныхъ случаяхъ назжаютъ сюда.
— У никъ тутъ въ Черногоріи ровно никакого дла нтъ,— замтилъ съ улыбкою нашъ посланникъ,— Но они считаютъ необходимымъ слдить за нами и мшать намъ въ чемъ только могутъ. Вотъ ихъ единственная здсь обязанность и занятіе!
Мы исходили пшкомъ вмст съ милымъ ‘Павло Руссомъ’ ршительно вс уголки Цетиньи, съ удовольствіемъ выслушивая его горячія восхваленія Возлюбленной ему Черногорія и черногорцевъ и узнавая черезъ него многое, что необходимо намъ было узнать для будущихъ нашихъ поздокъ по Черногоріи. Ровинскій высоко ставитъ умъ и благородство духа князя Николая. По его словамъ, прежде князь держалъ себя гораздо проще и доступне, на манеръ старыхъ владыкъ, вс, кому было нужно, шли къ нему во всякій часъ дня, но ради иностранныхъ посланниковъ пришлось держаться этикета, установить часы и порядокъ пріема, теперь уже необходимо заране испросить аудіенцію, чтобы видть его. Черногорцы, встрчаясь, цлуютъ ему руку, европейцамъ онъ жметъ руки. Россія постоянно поддерживаетъ Черногорію денежными субсидіями, оружіемъ, хлбомъ. Австрія же только помогала Черногоріи при постройк дорогъ, что было гораздо нужне и полезне для австрійскихъ купцовъ, продающихъ сюда всевозможные товары, чмъ для самихъ юнаковъ Черной-Горы. Россія вообще сдлала много добра Черногоріи: половина ея теперешней территоріи, самая плодоносная и доходная, присоединена къ Черногоріи посл турецко-болгарской войны только настояніями императора Александра II, который на берлинскомъ конгресс отстаивалъ интересы этого врнаго союзника своего Заботливе, чмъ свои собственные.
Благодаря Россіи, Черногорія добилась, наконецъ, насущно необходимаго ей выхода къ морю, обладая теперь двумя морскими портами, Антивари и Дульциньо, благодаря Россіи, она отобрала отъ турокъ самыя опасныя для нея и самыя ненавистныя ей крпости, оцплявшія ее съ юга и съ свера и державшія словно въ вчныхъ оковахъ маленькую бдную землицу — Жаблякъ, Подгорицу, Спужь, Никшичъ.

VI.— Рчка Черноевича и градъ Ободъ.

Мы еще съ вечера, по совту хозяина гостинницы,— онъ же и городской голова Цетинья,— послали телеграмму въ Рку, чтобы намъ приготовили тамъ лодку для прогулки по Скутарійскому озеру или ‘Скадрскому блату’.
Пишу ‘телеграмму’ и самъ не врю себ. Черная-Гора, Цетинье, ‘башня головъ’,— и вдругъ телеграфъ! Что-то такое совсмъ не подходящее одно къ другому, но тмъ не мене,— увы!— и телеграфъ, и шоссе, и театръ, и гимназія, и женскій институтъ, все уже теперь къ услугамъ юнаковъ Берды и Кривошіи, можно сказать, на-дняхъ еще не вдавшихъ никакихъ другихъ учрежденій, кром ятагана и пистолетовъ.
Туриста съ романтическими вкусами, разсчитывавшаго на одн козьи тропы да верхового вони, это немного разочаровываетъ, но зато сильно облегчаетъ и длаетъ гораздо покойне его путешествіе, а особенно съ дамою.
Въ Рку тоже ведетъ шоссе, по которому и покатила наша коляска. Отъ Цетинья приходится сбгать все внизъ, поэтому и коньки наши, и нашъ извозчикъ въ особенно игривомъ настроеніи духа. А тутъ еще ясный голубой день, прохлада подъ тнью скалъ, на душ невольно длается беззаботно и весело. Горы здсь все-таки нсколько зелене, чмъ въ Нгошахъ. Молодой березнякъ, дубнякъ, грабъ, букъ, кусты ‘держи-дерева’ одваютъ курчавою темнозеленою шерстью скалистые черепа этихъ известковыхъ горъ. По словамъ П. А. Ровинскаго, Черногорія была прежде вся покрыта густыми сплошными лсами, по которымъ собственно и прозвали ее ‘Черною-Горою’. Есть надежда, что лса эти опять поднимутся по старому при строгомъ вниманіи къ нимъ княжескаго правительства. Молодые лски между Цетиньемь и Нгошами выросли уже на глазахъ Ровинскаго, который засталъ на мст ихъ только голый камень. Мы демъ все время въ горахъ и скалахъ, среди нихъ то-и-дло попадаются такія же круглыя провалья, напоминающія кратеры, какъ и на дорог изъ Нгошей. На дв одной такой котловинки, обращенной въ поле, мелкими разноцвтными голышами выложены буквами громаднаго размра имена какого-то Душана Станковича и другихъ хозяевъ этой крошечной землицы. Черногорцы, черногорки встрчаются поминутно, и вс пшіе, и вс почти, къ удивленію моему, подъ зонтиками, даже мужчины, а зонтики, конечно, австрійско-жидовскаго издлія, это совсмъ неожиданная для меня подробность въ домашнемъ быт народа-героя. Идутъ они, конечно, не по шоссе, описывающему безконечные многоверстные зигзаги вокругъ всякаго выступа горы, а напрямикъ, черезъ пропасти и скалы, по издревле пробитымъ пшимъ тропкамъ и вырубленнымъ въ скалахъ ступенькамъ, легко, проворно, весело, не замчая ни подъема, ни спусковъ, словно слетая и взлетая на какихъ-то невидимыхъ крыльяхъ, такъ привыкли они съ дтства къ этимъ горнымъ странствованіямъ, такъ сильны и неутомимы ихъ стальные мускулы. Мужчины большею частью въ длинныхъ тяжелыхъ струнахъ, перекинутыхъ чрезъ плечо подобно шотландскимъ плэдамъ, въ цвтныхъ курткахъ, расшитыхъ снурами и золотомъ, въ неизмнныхъ своихъ плоскихъ и круглыхъ ‘Капицахъ’ на голов, вс рослые, ловкіе, красивые, старики и молодежь. Черногорскія женщины, напротивъ того, приземисты, некрасивы и какъ-то скучны и староваты на видъ, у каждой непремнно на голов какая-нибудь ноша, удалые воины Черной-Горы въ этомъ отношеніи не далеко ушли отъ лезгина и чеченца, у нихъ женщина исполняетъ самыя тяжелыя полевыя и домашнія работы и играетъ подчасъ роль вьючнаго животнаго, въ военное время этотъ двуногій обозъ служилъ до послднихъ лтъ единственнымъ средствомъ продовольствія воюющихъ и единственнымъ ихъ госпиталемъ и перевязочнымъ пунктомъ. Слды хроническаго утомленія отъ непосильной работы замтны поэтому чуть не на каждой пожилой черногорк. Кром того, он одваются въ дорогу довольно грязно, сберегая хорошія платья въ своихъ узлахъ для праздника, на который они спшатъ, а этотъ темный заношенный нарядъ ихъ длаетъ ихъ фигуры еще боле неказистыми рядомъ съ всегда разодтыми, всегда веселыми и праздными не только черноволосыми, но и сдоусыми юнаками. Даже двушки кажутся слишкомъ блдными и плоскими, мало подходящими къ типу горныхъ красавицъ, всегда живущихъ на вольномъ воздух и бгающихъ по скаламъ какъ дикія козы. Не понимаешь, какъ же родятся отъ такихъ матерей эти рослые красавцы-богатыри. Зато женщины Черной-Горы цломудренны, какъ сама Веста, вы увидите это даже по лицамъ ихъ, скромнымъ, покорнымъ, безъ всякаго лукавства и кокетства. Правда, трудно и не быть здсь цломудренной, когда за малйшій проступокъ противъ заповди цломудрія, за малйшую попытку любовнаго романа,— бдняг грозитъ скорая и ршительная расправа тутъ же на мст пистолетомъ или ятаганомъ ея благоврнаго.
Черногорцы очень привтливы и общительны съ чужестранцами. Кто ни встртится, вс вжливо кланяются, вс провожаютъ васъ радушнымъ: ‘добра ни сртя!’ и вс непремнно заговариваютъ если не съ вами, то съ вашимъ кучеромъ. Появленіе посторонняго человка, европейца въ штатскомъ плать, а ужъ особенно дамы въ шляпк, въ этой глухой пастушечьей пустын, населенной средневковыми воинами, бросается въ глаза какъ огонь въ темную ночь и возбуждаетъ въ простодушныхъ обитателяхъ горъ самое живое и вполн понятное любопытство. Слово ‘руссъ’ производило на этихъ добрыхъ людей впечатлніе какого-то радостнаго удивленія, они сочувственно улыбались и кланялись намъ, бормотали неизмнное ‘бога ми!’ и долго потомъ оглядывались на насъ недоумвающимъ взглядомъ.

——

Добрско-сёло смотритъ маленькимъ городкомъ на дн своей глубокой котловины, обставленной кругомъ горами, а мы смотримъ на его краснокрышіе двухъэтажные домики съ высоты своего шоссе, что лпится по скалистымъ выступамъ этихъ каменныхъ громадъ, словно съ крыльевъ птицы. Круглая плодородная долина вся въ кукурузникахъ, въ поляхъ ржи и картофеля, красиво выстроенная церковь святой ‘Петки’ поднимается среди довольно большихъ каменныхъ домовъ селенія, а въ нсколькихъ саженяхъ отъ нея, у самаго подножія горы, цлый живописный монастырь, во имя Успенія Богородицы,— ‘Добрска келья’, какъ его зовутъ черногорцы, въ монастыр этомъ раньше было постоянное пребываніе цетинскихъ митрополитовъ. Тамъ между прочимъ и погребенъ владыка Савва Очиничъ.
Гора Доброштакъ охватываетъ слва котловину Добрска-сёла, Вертличка — справа. Отвсные обрывы скалъ нависаютъ надъ дорогою при каждомъ ея поворот. На той сторон отъ насъ черезъ ущелья горы Вертлички спускается по страшнымъ кручамъ дерзкими головоломными зигзагами старая цетинская дорога въ Рку. Въ 1690 году на этой гор сложилъ свою удалую голову вмст съ тридцатью своими товарищами дружинниками воспваемый до сихъ поръ въ народныхъ псняхъ Черногоріи герой Байо Пивлянинъ, защищавшій отъ грознаго скадрскаго паши Сулеймана дорогу въ Цетинье.
Горы скоро задвинули отъ насъ Добрскую котловину, но, объхавъ ихъ, мы очутились опять надъ новою котловиною, также тсно обставленною горами, и также глубоко провалившеюся у нашихъ ногъ вправо отъ дороги. По подошв горы, по дну долины, разбросаны въ зеленыхъ садахъ, среди сплошныхъ зеленыхъ полей, большіе каменные дома селенія Цеклинъ, ярко и весело сверкающіе на солнц своими красными черепичными крышами. Село это богатое и людное, тоже смахивающее на городокъ, а плодоносная Цеклинская долинка, какъ и ея сосдка Добрская, и другія, что спускаются ниже къ Рк,— слывутъ житницею Черногоріи. Опять заслонъ изъ горныхъ громадъ, опять мы крутимся вокругъ нихъ и объзжаемъ ихъ. На гор, какъ бы посредин новой котловины, стоитъ старинная церковь Іоанна Крестителя, куда на 29-е августа стекается все Цеклинье. Теперь мы на гор Коштелъ, съ которой открывается намъ чудный видъ на долину Рки, гора Коштелъ отдляетъ эту нижнюю долину отъ верхнихъ, названа она такъ по имени дерева коштела, напоминающаго намъ дикій каштанъ. На гор и кафана, въ которой можно немножко отдохнуть и полюбоваться красивымъ видомъ. ‘Рка’ извивается глубоко внизу, пока не загораживаетъ ей пути и не поворачиваетъ ея теченіе Зеленая гора ‘града Обода’ съ его блыми домиками и высокою колокольнею наверху, на первомъ план нашемъ голая какъ кость обрывистая гора Костодина. Далеко блются внизу, среди кукурузныхъ полей, итальянскихъ тополей и виноградниковъ, змистыя колна шоссе, за широкимъ разливомъ рки опять загораживаютъ ее громоздкіе выступы горъ, и выше ихъ, надъ ихъ головами, видна ярко освщенная приподнятая въ самому горизонту, низина плодоносной Зеты, блдно голубая гладь Скутарійскаго озера и за нимъ, словно въ воздух нарисованные, далекіе хребты Хотскихъ и Костенскихъ ‘Проклятыхъ’ горъ,— обиталище вковчныхъ враговъ Черногоріи, албанцевъ-мадисоровъ. Въ ясные дни, какъ увряли меня черногорцы, отсюда можно видть даже и самый городъ Скутари. Скутарійское же озеро, албанскія горы и знаменитую въ черногорской исторіи крпость Жаблякъ на ея пирамидальной скал мы видли, хотя и не такъ хорошо, какъ отсюда, чуть не отъ самаго Цетинья, по крайней мр отъ того домодльнаго павильона, который устроенъ надъ первымъ крутымъ спускомъ шоссе, какъ разъ на старинной грани, гд кончается Катунская нахія и начинается Рчьская. Это мсто такъ и зовется у черногорцевъ ‘граница’, и жители Цетинья по вечерамъ обыкновенно ходятъ туда пшкомъ, чтобы полюбоваться издали на Скадрское блато и Рку.
Старая черногорская дорога отъ Цетинья въ Рку видна намъ и здсь. Она сползаетъ красножелтою змею черезъ лса и утесы горы Коштела, словно опасная лстница съ поднебесья, а давно ли по ней беззаботно ходилъ и здилъ въ свои лтнія резиденціи самъ черногорскій князь, съ дочерьми, женою и всмъ домашнимъ скарбомъ.

——

Въ боковомъ ущель ‘Рки’, подъ горами, блетъ длинное одноэтажное зданіе единственнаго оружейнаго завода Черногоріи.
Тамъ сейчасъ же и истокъ ‘Рки’. Она вытекаетъ изъ безконечно длинной и обширной сталактитовой пещеры, красоту которой нкоторые путешественники ставятъ выше самыхъ извстныхъ сталактитовыхъ пещеръ Европы. Но намъ было неудобно терять на ея осмотръ нсколько часовъ, такъ какъ необходимо было вернуться въ тотъ же день въ Цетинье, гд съ утра долженъ былъ начаться великій народный праздникъ — Петровъ день.
Кіи же къ шоссе, у самыхъ ногъ нашихъ, большія каменныя зданія водяной мельницы покойнаго Мирно Петровича, отца князя Николая, кажется, первая построенная въ Черногоріи. За нею шоссе сбгаетъ почти совсмъ на дно узкой долины. Тутъ уже настоящій югъ: итальянскіе тополи, виноградники, сады гранатника, фигъ, черешенъ… Тепло и влажно какъ въ паровой бан. Зеленое ущелье все время лпится по берегу ‘Рки’, испареніямъ которой некуда дться изъ каменнаго корридора окружающихъ ее горъ. Вотъ стали появляться по об стороны дороги и домики селенія Рки, кафаны, лавочки… Штукъ 40 или 50 ободранныхъ бараньихъ тушекъ, завяленныхъ на солнц, висятъ рядкомъ на жердочкахъ въ придорожной лавочк мясника, будто повшенные преступники. Это пресловутая ‘кострадина’,— чуть ли не главный предметъ вывозной торговли скудной Черногоріи. Толпы народа идутъ намъ на встрчу, тснятся въ узкой улочк. Черногорки въ своихъ траурныхъ будничныхъ костюмахъ, одтыя въ черныя юбки, въ черныя куртки, повязанныя чернымъ, странно выдляются среди щеголеватыхъ и яркихъ одеждъ мужчинъ. Вотъ дорога рзко поворачиваетъ вмст съ ркою направо, я мы останавливаемся на широкой деревенской набережной, вдоль которой у подножія горы вытянулись вольнымъ строемъ домики Рки, съ своими грошевыми лавчонками и кафанами. Прямо передъ нами и передъ селеніемъ, за ркою, на обрывистой лсистой гор, охваченной съ двухъ сторонъ водами рки, бывшая крпость, ‘градъ Ободъ’ знаменитаго родоначальника князей черногорскихъ, Ивана Вега Черноевича. Древній градъ Черноевича, и теперь смотритъ какимъ-то средневковымъ замкомъ своею тсно сбившеюся наверху кучкою блыхъ каменныхъ домовъ, съ массивными стнами и рдкими окнами. Въ немъ съ конца XV вка существовала славная во всемъ славянств первая славянская ‘штампарія’, на четырехъ-сотлтнюю годовщину которой съзжались недавно ученые слависты изо всхъ странъ Европы и политическіе люди балканскаго славянства. ‘Штампарня’ эта много послужила въ свое время длу славянства и православія. Православный храмъ съ высокою колокольнею очень кстати и очень живописно внчаетъ этотъ старый градъ, цлые вка стоявшій на своей горной вершин, на самомъ рубеж славянства и туречины, словно передовой стягъ сербскаго народа. Налво отъ насъ, на самомъ берегу рки, на этой сторон ея спускается по скату горы небольшой садикъ и въ немъ простенькій лтній домъ князя Николая. Другой чей-то домикъ, весь окруженный ульями пчелъ, стоитъ чуть не на голов этой непритязательной сельской резиденціи черногорскаго владыки.
Телеграмма городского головы возъимла свое дйствіе, и насъ сейчасъ же встртилъ хозяинъ кафаны, уже приготовившій намъ лодку по порученію любезнаго цетинскаго мэра.
Немного отдохнувъ подъ деревомъ у порога кафаны, напившись кофе и закусивъ чмъ было можно въ этой буколической гостинниц, мы поспшили уссться въ лодку, чтобы успть не торопясь сдлать предположенную прогулку и засвтло вернуться въ Цетинье.
Большая грузная лодка оказалась не особенно ходка, четверо здоровенныхъ гребцовъ-черногорцевъ ‘утерли не мало поту’ надъ нею. Трое изъ нихъ все время гребли стоя, какъ венеціанскіе гондольеры, а четвертый сидлъ на носу, направляя лодку. Считая насъ съ женою и нашимъ толмачемъ Божо, всего народу въ лодк набралось, стало быть, цлыхъ семь человкъ. Рка ‘Рка’, давшая имя и селенью, и всей этой долин, и даже цлой нахіи,— очень своеобразная рка. Она совсмъ не течетъ, за отсутствіемъ какого бы то ни было уклона, а скоре стоитъ въ своихъ берегахъ. Въ ущель между горъ она довольно узка и не показна, но по мр того, какъ горы раздвигаются и отступаютъ въ стороны, она длается все шире и грандіозне, такъ что гораздо боле похожа на заливъ Скутарійскаго озера, чмъ на обыкновенную рку. Это сходство усиливается еще неподвижностью ея водъ и сплошными зарослями камыша и кувшинки, покрывающими почти всю поверхность ея. Только по средин, на такъ-называемомъ стремени, по которому постоянно двигаются лодки, видна еще узкая полоса чистой воды. Но и она въ иныхъ мстахъ съуживается въ такую тоненькую ленточку, что, сидя въ лодк, вамъ кажется, что вы плывете по какому-то сказочному зеленому дугу, усянному блыми чашами махровыхъ нимфей. Этотъ болотный характеръ ‘Рки’ очень вредно вліяетъ на климатъ ея низменныхъ прибрежій, на которыхъ въ туманные и холодные дни болотистыя испаренія, стсненныя горами, стоятъ съ утра до ночи. Даже и теперь, въ знойный солнечный день, по середин лта воздухъ надъ ркою насквозь пропитанъ болотными міазмами. Лихорадки и всякія гнилостныя болзни свирпствуютъ въ этомъ роскошномъ на видъ уголк.
На мой вопросъ: е-ли добра вода?
Старый лодочникъ, нахмурившись, отвтилъ:
— Въ Рк вода не здрава. Пить не здрава, купаться не здрава.
А между тмъ, будь у черногорцевъ больше средствъ и знаній, эта прекрасная водная артерія могла бы быть обращена въ настоящій судоходный каналъ, нмцы, разумется, скоро съумли бы и увеличить паденье воды и расчистить отъ зарослей русло Рки. Лодочникъ уврялъ насъ, будто черезъ мсяцъ вся эта широкая скатерть рки, заросшая камышами и кувшинкой, высохнетъ до-суха, и останется для прозда только одно серединное стремя, въ которомъ, по его словамъ, въ иныхъ мстахъ глубина достигаетъ до десяти нашихъ саженей.
Понятно, почему старинные люди, имвшіе въ своихъ рукахъ еще мене способовъ борьбы съ природою, чмъ ныншніе черногорцы, старались селиться здсь, какъ Иванъ-Бегъ Черноевичъ въ своемъ град Обод, на вершинахъ горъ, куда не достигали болотные туманы. Мы долго любовались этимъ древнимъ градомъ, провожавшимъ насъ съ высоты своей зеленой пирамиды, у подножія которой тяжело плыла наша лодка.
Геройскимъ именемъ Ивана-Бега Черноевича полна Рка, полна вся Черногорія. До него рка называлась просто Ободомъ, также какъ и городъ на ней, посл него черногорцы не называютъ ее иначе какъ ‘Рка Иванъ-Бегова-Черноевича’, до того свята и крпка среди жителей память этого основателя черногорской независимости. Посл Коссовскаго побоища, разгромившаго славное и могущественное сербское царство, Черногорія съ Зетою, тоже входившія въ его составъ какъ области, населенныя сербами, хотя и управлявшіяся полу-самостоятельными жупанами, оторвались отъ побжденнаго царства и остались въ рукахъ зятя злополучнаго царя Лазаря, князя Баоши, женатаго на его дочери. Баоша не посплъ на помощь тестю на Коссово поле и, узнавъ объ измн Бука Бранковича и о смерти Лазаря, повернулъ домой свои полки, чтобы по крайней мр въ своихъ неприступныхъ горахъ отбиваться отъ страшнаго турчина, сокрушавшаго одного за однимъ славянскіе народы Балканъ.
И Баоша, и его сынъ-богатырь Стратиміръ Черный, прототипъ ныншняго черногорца, своимъ исполинскимъ ростомъ и силою, прозвище котораго унаслдовало все потомство его, и внукъ Баоши, Стефанъ,— вс отказывались признавать власть султана и защищали независимость своей маленькой землицы. Стефанъ жилъ въ половин XV-го вка, и былъ современникомъ и самымъ врнымъ союзникомъ знаменитаго Георгія Кастріота, больше извстнаго, въ исторіи подъ именемъ Скандербега, послдняго геройскаго борца за свободу Балканскаго полуострова противъ непобдимыхъ еще тогда полчищъ османлисовъ, только-что завоевавшихъ, византійскую имперію. А Иванъ-Бегъ Черноевичъ былъ его старшимъ сыномъ и наслдникомъ не только земель его, но и неумолимой ненависти къ нему туровъ. Все кругомъ было тогда уже раздавлено. въ конецъ, даже сосднія Албанія и Герцеговина были въ рукахъ туровъ, и Ивану Черноевичу не на кого было опереться въ своей отчаянной борьб съ непобдимымъ исламомъ во всхъ окрестныхъ греческихъ и славянскихъ земляхъ, порабощенныхъ азіатскими варварами. Его борьба была поистин борьбою Давида съ Голіаомъ, босоногаго пастушенка съ исполиномъ, закованнымъ въ мдь. Напрасно Иванъ бросался къ западнымъ державамъ, умоляя ихъ придти на помощь погибающему балканскому христіанству. Никто не трогался на его призывы, и онъ одинъ съ ничтожною горстью своего храбраго народа долженъ былъ выдерживать весь напоръ варваровъ. Иванъ жилъ сначала въ Жаблин, старомъ гнзд зетскихъ жупановъ, да берегу свтлаго Скадрскаго блата, не вынужденъ былъ уйти. изъ него подальше отъ сосдства туровъ въ недоступную глубь горъ, гд основалъ теперешнее Цетинье и поселилъ тамъ митрополита Зеты. Тогда же онъ укрпилъ и этотъ свой ‘градъ Ободъ’, защищавшій доступъ къ Цетинью и въ устью плодородной долины, кормившей его народъ. Кром того, онъ обсыпалъ маленькими укрпленіями вс порубежныя горы, а своими горячими воззваніями до того одушевилъ свой маленькій геройскій народъ, что онъ поклялся воевать на жизнь и смерть съ врагами христіанства. Народная скупщина въ Цетинь объявила преступникомъ и измнникомъ всякаго, кто будетъ уклоняться отъ войны съ турками, а кто бжитъ съ поля битвы, того постановлено одвать въ бабье платье и съ прялкою въ рукахъ водить по всмъ селамъ Черной-Горы на позоръ народа. И геройскій вождь черногорцевъ не только отстоялъ свою землю отъ страшнаго врага, но еще широко раздвинулъ границы Черногоріи и умеръ среди своего народа въ любви и слав… Сильно укрпленный ‘градъ Ободъ’ сталъ въ то время оплотомъ Черногоріи и вмст торговою пристанью ея на Скадрскомъ озер, изъ котораго нагруженныя товаромъ рчныя суда могли свободно проходить по широкому руслу ‘Рки’. Ободъ, или Рка сдлалась главнымъ торжищемъ черногорцевъ, куда горцы сгоняли свои стада, везли лсъ и покупали привозимые береговыми жителями Адріатики необходимые имъ товары. Это значеніе важнйшаго, если не единственнаго, черногорскаго рынка Рка сохраняла до послдняго времени, и отчасти сохраняетъ и теперь, хотя присоединеніе къ Черногоріи, усиліями Россіи, приморскихъ портовъ Антивари и Дульциньо естественно перенесло на берегъ моря центръ ея привозной и вывозной торговли.
И Иванъ Черноевичъ, и сынъ его Георгій жили по долгу въ Обод, въ его укрпленномъ вышгород, на который мы теперь любуемся. Георгій Черноевичъ обезсмертилъ свое имя и прославилъ Ободъ, устроивъ въ немъ первую славянскую типографію. Въ его время торжествующій исламъ соблазнялъ малодушныхъ, и многіе сербы, потурчившись изъ корыстныхъ видовъ, приносили большой вредъ народу. Чтобы поддержать православіе, Георгій купилъ въ Венеціи вс принадлежности типографіи и въ собственномъ дом, на вершин Ободской горы, сталъ печатать и распространять въ народ церковныя книги. Въ 1495 г. вышла отпечатана имъ первая книга — Октоихъ. Георгій сдлалъ и другое очень важное нововведеніе въ жизни своего народа, невидимому, съ тою же цлью поддержки православія, которое онъ справедливо считалъ основою независимости Черногоріи, историческимъ знаменемъ, собиравшимъ вокругъ себя народъ и одушевлявшимъ его на отчаянную борьбу съ поработителями-магометанами. Утомленный трудами, Георгій ршился отказаться отъ власти и ухать на покой въ Венецію, на родину своей жены итальянки, но передъ отъздомъ онъ собралъ народъ и передалъ свою власть надъ нимъ митрополиту Герману, увщевая своихъ подданныхъ, что они не могутъ найти лучшихъ вождей, какъ духовные отцы ихъ.
‘Прибгайте въ нему въ гор и радости, внимайте совтамъ его. Вручаю ему гербъ, который употребляли въ Боз почившіе цари сербскіе, предки мои, и я самъ!’
Народъ съ рыданіями проводилъ до Котора своего любимаго князя, и съ тхъ поръ цлый рядъ владыкъ сталъ во глав Черногоріи, въ одномъ и томъ же лиц соединилась духовная и мірская власть, архипастыри стали полководцами и законодателями.

——

Сейчасъ же за горою, на которой высится ‘градъ Ободъ’, также направо отъ насъ, другая гора, густо обросшая молодыми лсами и охваченная кругомъ всей вершины своеобразною оградою изъ наваленныхъ другъ на друга камней, это заповдный лсъ для охотъ князя, полный фазановъ, какъ и разной другой четвероногой и пернатой дичи.
Теченіе Рки необыкновенно извилисто, то справа, то слва выступающія горы постоянно загораживаютъ ей путь и ломаютъ ея русло. Оттого кажется, что васъ везд окружаетъ какой-то стоячій, горами обставленный прудъ, а не ложе широкой рки. Намъ уже не одинъ разъ встрчались большіе, длинноносые ‘ландрасы’, еще просторне и грузне той лодки, на которой мы демъ, биткомъ набитые мужчинами, женщинами и дтьми. Черногорокъ тутъ постоянно видишь за веслами, видно имъ ни по чемъ всякій мускульный трудъ, на которомъ ихъ въ дтств воспитываетъ суровая школа жизни. Въ ландрасахъ этихъ можетъ помститься нсколько десятковъ человкъ, и на нихъ обыкновенно возятъ по субботамъ товары на базаръ Рки изъ разныхъ прибрежныхъ мстечекъ Скутарійскаго озера, и даже изъ Дульциньо и Антивари.
Гребцы наши громко перекликаются и переговариваются съ встрчными земляками, и устремленные на насъ любопытные взгляды краснорчиво поясняютъ намъ, что мы именно служимъ главною темою этихъ бглыхъ переговоровъ.
— Это все народъ въ Цетинье детъ, на завтрашній праздникъ! Изъ самаго Скутари дутъ, изъ Виръ-Базара, изо всхъ мстъ!— не безъ хвастовства сообщилъ мн старикъ-кормчій.— Не только черногорцы, и турки, и албанцы къ намъ въ этотъ день назжаютъ, вотъ завтра увидите, сколько ихъ тамъ соберется!..
Я не отрываю глазъ отъ черногорцевъ, и тхъ, что мы встрчаемъ, и тхъ, что дутъ съ нами въ лодк. Они красивы, статны, живописны везд, но здсь, на лодкахъ, въ своихъ разнообразныхъ позахъ, въ своихъ характерныхъ яркихъ одеждахъ, они такъ и просятся подъ талантливую кисть какого-нибудь Верещагина или Маковскаго. Могучія оголенныя руки этихъ богатырей, ихъ обнаженныя груди, вылитыя словно изъ мди, огненно-смлый взглядъ дикаго орла, красивыя, сурово выразительныя черты смуглыхъ лицъ, сухихъ, какъ голова арабскаго коня,— и вмст съ тмъ какая-то непринужденная, дышащая спокойной силой и увренностью естественная грація всхъ движеній ихъ,— приводитъ въ безмолвный восторгъ мое сердце художника. Вонъ одинъ изъ этихъ современныхъ вамъ Діомедовъ, рослый, широкоплечій, статный какъ олень, весь сверкающій насчками ятагановъ и пистолетовъ, яркими шелками пояса, золотыми позументами малиноваго ‘элена’, уставъ грести, передалъ весло товарищу, а самъ раскинулся на дн глубокой лодки, картинно подперши голову могучею рукою, точно молодой отдыхающій левъ, и вамъ не врится, чтобы этотъ гордый взглядъ, эта благородная осанка, эта тонкая красота — весь этотъ художественный аристократизмъ тла и духа принадлежалъ бдняку-рыбаку, человку черни, котораго мы привыкли у себя въ Россіи видть совсмъ съ иными привычками, инымъ характеромъ, иною вншностью… Свобода, защищенная собственною грудью солнце юга и вольный воздухъ горъ выковали черногорца такимъ, какимъ онъ есть, какимъ онъ невольно восхищаетъ не предубжденнаго путешественника, способнаго что-нибудь видть и понимать…

——

Горы, провожающія съ двухъ сторонъ Рку, покрытыя скудными лсками и кустарниками, длаются все мене интересными. Вонъ надъ одной изъ нихъ, какъ разъ надъ стадами пасущихся возъ, плаваетъ широкими кругами хищнически насторожившійся огромный орелъ, высматривая козлика. Возы тутъ везд, и отъ возъ-то собственно и пропадаютъ здшніе лса, которымъ они не даютъ подняться посл поруба. Но на лсныхъ вершинахъ виднются кое-гд и кресты старыхъ часовенъ, которыя черногорцы, подобно грекамъ, любятъ устраивать на недоступныхъ и отовсюду замтныхъ мстахъ.
Недалеко отъ устья, на лвомъ берегу, за селеніями Превали и Жупою, блетъ вдали на горахъ цлый старинный монастырекъ, гд православный архіерей турецкой Албаніи, не ршавшійся хать въ глубь Черногоріи, согласился посл долгихъ просьбъ посвятить въ архимандриты послдняго духовнаго владыку, черногорца-поэта Петра II.
Но все это вдали, и даже въ большой дали. Берега же рки глухи и пустынны, ни одного хуторка, ни одной деревни не видно надъ водою. Безмолвіе такое, словно мы плывемъ по водамъ какого-нибудь двственнаго американскаго лса, куда еще не проникалъ человкъ. Вотъ, наконецъ, мы подходимъ и въ устью рки.
Въ не особенно давнее время, при этомъ усть еще на памяти живущихъ, длинная цпь была перекинута турками съ одного берега широкой Рки до другого. Здсь была своего рода застава, гд собирались пошлины съ провозимыхъ товаровъ и запирался проходъ въ турецкія воды тмъ людямъ, которые казались опасными сонному турецкому стражу.

VII. На Скадрскомъ Блат&#1123,

Устье Рки разливается такъ широко, что уже съ трудомъ отличишь его отъ Скутарійскаго озера… Заросль мелкихъ тростниковъ одна только отдляетъ его сколько-нибудь замтно отъ водъ озера. Горы тутъ уже не сплошныя, а отдльными острыми пирамидами, сквозь прорвы которыхъ виднется налво просторная и гладкая низина Зеты. На береговыхъ отмеляхъ у подошвы послднихъ обрывающихся горъ — оригинальные шалаши черногорскихъ рыбаковъ для зимняго лова рыбъ, огромныя плетушки въ форм ульевъ… Зимою сюда собираются обыкновенно рыбаки изъ плодородной Цермничской нахіи, этой черногорской Италіи, обильной виноградомъ и фруктами, которая видна теперь намъ на правомъ берегу Скутарійскаго озера. Любимая далматинцами рыба скоранца, родъ нашего головля, по-черногорски ‘уклевъ’, не выноситъ зимняго холода на глубин озера и, начиная съ января, тснятся безчисленными стаями поближе въ берегу, въ устью Рки, гд ей больше корму и гд ее поджидаютъ въ это время охотники. Громадные морскіе невода завозятся тогда въ озеро, множество лодокъ бороздятъ его поверхность, высматривая по разнымъ извстнымъ имъ признакамъ т мста, гд сбивается кучами рыба. Зимняя ловля рыбы — это своего рода веселый общій праздникъ для окрестныхъ жителей. Самъ князь съ своими сенаторами, воеводами, перяниками, часто со всею семьею и иностранными гостями своими перезжаетъ тогда въ свой домъ въ ‘Рк’ и присутствуетъ на ловл. Огромныя лодки нагружаются пойманною рыбою, князь получаетъ свою щедрую долю въ доходъ государства, начинается здсь же простодушный скромный пиръ, варятъ и жарятъ свжую скоранцу, форелей, карпію, а по отъзд высокихъ гостей начинается доморощенное соленіе, вяленье и копченье добытой рыбы въ каменныхъ чанахъ, въ плетеныхъ сарайчикахъ…
Это повторяется разъ до пята въ годъ. Въ старое время, при туркахъ, скоранцу ловили здсь не стями и неводами, а въ большія верши, которыя опускались въ воду около скалистыхъ островковъ, и въ которыя загоняли рыбу не люди, а особенныя птицы, вроятно, породы чаекъ, водившіяся тогда во множеств на островкахъ Скадрскаго блата. Какъ только собравшіеся на лодкахъ рыбаки поднимали вслдъ за муллою отчаянный кривъ, птицы, словно по сигналу, срывались съ деревьевъ и скалъ, на которыхъ сидли, и ныряли въ воду за стаями рыбъ, которыя въ испуг забивались въ разставленныя верши… Теперь эти птицы давно уже здсь не водятся, но своранца по старинному все-таки остается главною привлекательностью озера для его береговыхъ жителей.
Скутарійское озеро безпредльною скатертью стелется на югъ, сливаясь съ далекимъ горизонтомъ… Но правый и лвый берега въ этомъ мст еще хорошо видны. Направо, гд обрывается береговая цпь горъ, можно разсмотрть дома и башни Виръ-Базара, укрпленнаго порта Черногоріи на берегу озера, а налво, выше макушки заслоняющихъ его холмовъ, стелется низменная равнина Зеты, наглядно прорзанная руслами нсколькихъ ркъ и, какъ ея порубежный сторожъ, старая крпость Жаблякъ, когда-то мстопребываніе Ивана Черноевича, поднимаетъ на своей пирамидальной столовой гор, высоко надъ водами озера, свои боевыя стны и башни. Жаблякъ былъ присоединенъ къ Черногоріи только въ послднюю русско-турецкую войну, а до того нсколько вковъ сряду оставался въ рукахъ турокъ, какъ одинъ изъ порубежныхъ сторожевыхъ постовъ ислама, недавно еще тсною цпью охватывавшихъ Черногорію и не дававшихъ ей свободно дохнуть. Жаблякъ связанъ съ однимъ изъ характерныхъ геройскихъ подвиговъ черногорскихъ юнаковъ… Въ 1836 г. подгорицкіе турки, утомленные вчною пограничною войною съ сосднимъ черногорскимъ племенемъ кучей, ‘хватили вру’ съ ними, какъ выражаются черногорцы, миръ заключенъ, и всмъ, кто хочетъ, отворены ворота Подгорицы, кучане, не видавшіе отроду ничего кром своихъ горныхъ деревень, съ любопытствомъ и доврчивостью двинулись смотрть турецкій городъ. Но турки остались врными себ, 17 безоружныхъ кучанъ были вроломно захвачены въ плнъ, зарзаны какъ бараны передъ мечетью, а окровавленныя головы ихъ вздернуты по обычаю на зубцы крпости. Конечно, вс кучи всполошились, негодующіе юнаки спустились съ своихъ горныхъ трущобъ и не надясь взять такой большой и сильной крпости, какъ Подгорица, охватили кругомъ сосдній Жаблякъ, хотя онъ былъ всего въ трехъ часахъ пути отъ Скутари, гд сидлъ съ большимъ войскомъ главный визирь, правившій Албаніей).
Жаблякъ, кром своей отвсной скалы, защищенъ еще ркою Морачею, которая съ трехъ сторонъ опоясываетъ его стны, какъ естественный крпостной ровъ. Но черногорскихъ орловъ не остановила ни скала, ни рка. Тома Давидовичъ во глав двадцати отчаянныхъ товарищей переплылъ темною ночью рку, вскарабкался по утесамъ на стны крпости, и когда наступило утро, то испуганный турецкій гарнизонъ уже не въ силахъ былъ выбить забравшуюся въ нему кучку богатырей, въ то же время кучане ударяли на нижній городъ, ворвались въ него, и посл страшной рзни въ его тсныхъ переулкахъ овладли и городомъ, и крпостью и ея четырьмя пушками. Пощады, разумется, не было никому, но черногорскій владыка не счелъ возможнымъ возбуждать изъ-за пустяковъ серьезный гнвъ султана и черезъ два дня веллъ своимъ молодцамъ очистить Жаблякъ, ‘какъ царскую собственность’.
‘Царская собственность’ эта была выжжена насколько было возможно, пушки, оружіе, припасы увезены кучанами, но Жаблякъ все-таки остался по прежнему турецкимъ.

——

Озеро все ширится и ширится съ каждымъ ударомъ весла, а полдневная жара становится все томительне. Хорошо еще, что изъ ущелій, раздляющихъ причудливые пики береговыхъ горъ, потягиваетъ по временамъ втерокъ, хотя немножко сдувающій съ васъ этотъ неподвижно застывшій солнечный зной, въ которомъ вы паритесь какъ въ русской бан.
На вершинахъ горъ, чуть не на каждой, торчатъ сторожевыя башни черногорцевъ, словно средневковые замки на берегахъ Рейна. Въ каждой изъ нихъ могли запереться и отчаянно отбиваться, пока выйдетъ послдній зарядъ, нсколько десятковъ юнаковъ, и нуженъ бывалъ цлый добрый отрядъ турецкаго войска, чтобы одолть каждый такой черногорскій улей, сплошь полный отчаянно жалившими пчелами.
Разстоянія на вод такъ же обманчивы, какъ и въ горахъ. Намъ уже давно казалось, что островокъ Лессендра, въ которому мы плывемъ, всего въ какой-нибудь верст отъ насъ, а между тмъ мы все еще никакъ не догребемся до него. Скалистый острововъ этотъ съ своею былою крпостною стною и торчащею изъ нея старою башнею придаетъ характерный видъ всему пейзажу озера. Эта крпостца изстари замывала входъ въ устье рки Черноевича и часто переходила изъ рукъ въ руки, отъ албанскихъ туровъ въ черногорцамъ, отъ черногорцевъ въ туркамъ. Лессендра и Жаблякъ долго глядли другъ на друга черезъ воды озера такъ же враждебно, какъ глядятъ издалека черезъ ихъ головы ‘проклятыя горы’ малисоровъ, сдыя отъ снга, на голые хребты Трновской Планины, что хмурятся вправо отъ насъ сейчасъ за береговыми горами Церничской нахіи. Это живые памятники вчной порубежной войны, до сихъ поръ еще далеко не превратившейся въ этихъ средневковыхъ трущобахъ, среди этихъ средневковыхъ племенъ, въ сущности такъ близкихъ другъ другу по своимъ вкусамъ и понятіямъ.
Лве Лессендры на гористомъ островк Вранин, едва отдленномъ узкимъ проливомъ отъ берега, ниже села, забравшагося на скалы, у самаго подножія ихъ виденъ бывшій турецкій блокгаузъ съ бойницами, сторожившій когда-то Лессендру. Тутъ же близко на островк и старинный монастырекъ, куда здитъ на богомолье православное населеніе, и гд покоится прахъ Божидаровича. Намъ на встрчу ползутъ дв тяжеловсныя лодки подъ парусами, которые еле-еле надуваются слабымъ втеркомъ, одна мимо Вранины, изъ самого Скутари, другая изъ Виръ-Базара. На обихъ разодтый веселый народъ, отправляющійся на праздникъ въ Цетинье. Перекликаются, переговариваются съ нашими гребцами, шутки, громкій смхъ на все озеро, во всемъ ихъ вид какая-то беззаботная отвага, впечатлніе какихъ-то смлыхъ и свободныхъ птицъ, съ веселымъ карканьемъ пролетающихъ мимо другъ друга.
Наконецъ и мы пристали къ Лессендр. Этотъ живописный острововъ весь кругомъ обнесенъ крпостною стною съ башнями. Стна, впрочемъ, не больше 3, 4 аршинъ высоты. Въ середин крпости старая неуклюжая и уже сильно обвалившаяся ‘кула’, построенная еще владыкою Радо, у черногорцевъ эта куда одна только и составляла всю крпость, но турки взяли потомъ Лессендру и сожгли живьемъ 24 храбреца черногорца, которыхъ захватили въ ней. Они построили здсь цлое правильное укрпленіе, и оно въ такомъ уже вид было отнято у нихъ удалыми юнаками князя Николая въ послднюю русскотурецкую войну.
Мы высадились на пустынный, заросшій бурьяномъ, берегъ у крпостной калитки. Внутри крпостца также заросла, словно давно запущенный выгонъ… Маленькая кутка черногорскихъ воевъ, очевидно, усыпленныхъ полдневнымъ зноемъ, не безъ нкотораго изумленія повылзли изъ-подъ низенькихъ тнистыхъ сарайчиковъ, гд они лежали…
Налицо изъ всего гарнизона, котораго впрочемъ не больше 10—12 человкъ, оказался старый сержантъ съ четырьмя дежурными рядовыми. Офицеръ же ихъ и свободные отъ дежурства воины отправились развлекать свою скуку, кто въ монастырь, кто въ Виръ-Базаръ…
Стоило только нашему кормчему заикнуться, что онъ привезъ русскихъ, какъ суровыя лица защитниковъ Лессендры разомъ просвтлли и все кругомъ весело заговорило…
Старикъ сержантъ оказался истый юнакъ, сломавшій вс походы послднихъ лтъ, рубившійся во всхъ знаменитыхъ битвахъ этого времени. Онъ кстати и бралъ ту самую крпость Лессендру, въ которой теперь по праву хозяйничаетъ.
Сейчасъ же подъ его предводительствомъ черногорскіе воины повели насъ осматривать крпостцу и живописные виды, открывавшіеся во вс стороны съ высоты ея стнъ. Въ нмецкихъ переводахъ нашего Божо почти не являлось надобности, потому что мы какъ-то приспособились уже къ сербской рчи и приспособляли къ ней и свою русскую рчь настолько удачно, что понимали довольно хорошо другъ друга безъ лишнихъ посредниковъ.
— Вонъ на той гор, поправе Виръ-Базара, стояли наши черногорцы съ княземъ Николаемъ,— показывалъ намъ старый вояка:— пушки у насъ дв были, русскій вашъ царь подарилъ, такъ мы изъ нихъ стрляли… Вотъ видите, куда ядра наши попадали!— подвелъ онъ насъ къ одной изъ угловыхъ башенъ, и съ торжествомъ показывая куски отбитой стны ея.— Вонъ и въ другихъ мстахъ тоже, мы имъ всю стну ядрами разбили, больше они не могли держаться, сдались…
Дйствительно, проломы и дырья въ стнахъ видны были кое-гд и до сихъ поръ, и даже иныя ядра валялись на земл среди мусора.
— Мы еще и раньше, въ 1858 году, взяли здсь подъ Виръ-Базаромъ два большихъ турецкихъ судна съ пушками, пушки перетащили на берегъ, а турокъ всхъ порзали!— хвастался расходившійся старикъ.
— А самъ ты бился когда съ турками въ рукопашную?— спросилъ я.
— Бога ми! кто se изъ насъ не бился съ турками? такого у насъ въ Черногоріи и не найдешь!— громко разсмялся моей наивности черногорецъ.— Я въ четырехъ большихъ битвахъ рубился, при Грахов, при Вучьемъ Дол, а маленькихъ и не сосчитаю… Еще Омеръ-пашу помню, какъ онъ съ большимъ войскомъ черезъ всю Черногорію, отъ Никшича къ Спужу прошелъ. Онъ по долин шелъ, а черногорцы на горахъ стояли, все ждали, что въ Цетинье пойдетъ, думали тогда, что пропали совсмъ!
— Молодцы вы, черногорцы! храбре васъ нтъ народа…— похвалилъ я его.
— А безъ вашего царя все-таки ничего бы не могли сдлать!— отвтилъ мн, можетъ быть, и комплиментомъ за комплиментъ, старый рубака.— Все у насъ отъ вашего царя, и ружья, и пушки… Вотъ теперь сколько крпостей и городовъ стало въ Черногоріи — и Спужъ, и Жаблякъ, и Подгорица, и Никшичъ, и Ульцинъ, и Антивари… Хоть мы и кровью своею взяли вс эти крпости, да намъ бы ихъ не отдали, если бы не русскій царь. Жалко только, что всего народа изъ этихъ городовъ не повыгнали, а то черногорцамъ жить уже негд стало… Изъ своей земли въ чужія земли приходится уходить… Пускай бы вс турки въ Азію убрались, намъ бы больше мста оставили…
— Этого нельзя. Европа не допуститъ,— замтилъ я.
— Нельзя, а все-таки будетъ же когда-нибудь!— съ увренностью настаивалъ черногорецъ.— Вдь давно ли вс христіане подъ турками были, а теперь вотъ греки свободны, сербы свободны, румыны свободны, болгары свободны,— ‘сви слободны!’ Потомъ будетъ такъ, что и турка совсмъ вонъ выгонятъ…

—-

До Виръ-Базара отсюда рукою подать, онъ лежитъ какъ разъ противъ, на правомъ берегу, за нимъ начинается самая цвтущая и роскошная область Черногоріи, обильная виноградомъ и южными фруктами, примыкающая теперь черезъ округъ Антивари въ водамъ Адріатики — Церничская нахія. Виръ-Базаръ — по-русски ‘Старый Рынокъ’ — одна изъ главныхъ береговыхъ опоръ Черногоріи на Скутарійскомъ озер, тамъ и крпость, и разные военные склады, и старинное мсто торговаго обмна между албанскими и черногорскими прибрежными жителями. Городъ Скутари нельзя было разглядть за туманами дали, хотя увряютъ, будто въ очень ясные дни можно видть его минареты. Этотъ Скадръ, древняя резиденція сербскихъ князей,— еще боле древняя колонія римлянъ,— теперь обратился въ характернйшій центръ ислама, въ безусловно турецкій городъ. Народъ черногорскій, также какъ и сербы королевства, удивительно твердо знаетъ свою исторію и свой патріотическій эпосъ.
— Все Скадрско блато было прежде сербское. Въ Скадр-град Вукашинъ-царь жилъ, отецъ Марка-Кралевича…— сообщилъ мн нашъ старый гребецъ, обходившій вмст съ нами крпостныя стны.
И онъ, и вс черногорцы пришли въ искренній восторгъ, когда оказалось, что мн были извстны не только Вукашинъ и Марко-Кралевичъ, но даже отрывки старыхъ псенъ ихъ о воевод Момчил, о град Пирлитор, о гор Дормитор…
‘Прізжай ко мн въ блый Скадеръ на Боан,
Будешь ты мн врною женою,
Будешь ты кралицей-госпожой!’
— писалъ, по словамъ старой псни, краль Вукашинъ Видосав, жен воеводы Момчила.
‘Будешь шелкъ прясть на золотомъ веретен,
Шелкъ будешь прясть, сидть на шелку,
А носить будешь атласы и бархаты,
Все расшитое чистымъ золотомъ.
А каковъ ли Скадеръ на Боан!
Посмотришь вверхъ выше града —
Все поросло смоквой и маслиной,
Полны гроздьевъ виноградники,
Поглядишь ли внизъ подъ градомъ,
Поросла тамъ блая пшеница.
А вокругъ-то все зеленый лугъ,
Сквозь него течетъ Бояна зеленая,
Въ ней плещутся рыбы всякія.
— Бога ми! Бога ми!— въ радостномъ изумленіи переглядывались они другъ съ другомъ, слушая мое посильное коверканье ихъ поэтическихъ легендъ, которыя я передаю здсь въ русскомъ перевод.
Дйствительно, Скутарійское озеро полно для серба историческихъ воспоминаній всякаго рода. До самаго конца XIV вжа, начиная съ VII, т.-е. цлыхъ семь столтій сряду, и градъ Скадръ, и Скадрско Блато принадлежали сербамъ, и Черногорія только получила бы свое старинное законное наслдіе и самую необходимую ей часть древняго сербскаго царства, если бы присоединила къ себ, наконецъ, этотъ родной ей уголокъ, это внутреннее море своего рода, проливающее столько свтлой поэзіи и мирнаго чувства въ суровый пейзажъ ея неприступныхъ воинственныхъ горъ…
Черногорскій сержантъ не забылъ показать намъ и свою крпостную артиллерію, все это большею частью мдныя и чугунныя пушки совсмъ старыхъ образцовъ, на нкоторыхъ замтны еще Наполеоновскіе орлы, это трофеи черногорцевъ, кровью добытые у разбитыхъ французовъ, когда т завладли Каттаро и Рагузою. Лежатъ тутъ и т дв мдныя русскія пушки, съ помощью которыхъ князь Николай овладлъ Лессендрою. Они тутъ законные владыки взятой ими крпости по тому же праву, какъ и старый черногорецъ, показывавшій ихъ намъ. Остальныя орудія — все добыча турецкихъ войнъ.
Войну съ французами въ Поморь черногорцы, къ удивленію моему, еще помнятъ отлично, по разсказамъ отцовъ и ддовъ, помнятъ й то, что они бились тогда рядомъ съ русскими, честно и храбро помогавшими имъ.
— Все тогда наше было, вся Бока и Дубровникъ!— со вздохомъ говорилъ старый гребецъ.— Нашъ владыка, святопочившій Петръ, уже и жить перехалъ въ Которъ. Да политика проклятая все назадъ у насъ отняла, что мы себ ружьями да ханджарами добыли.
Онъ произносилъ слово ‘политика’ съ какою-то особенною ненавистью и презрньемъ, какъ что-то діаметрально противоположное всякой правд, добытой ханджаромъ…
Бесда наша особенно оживилась, когда Божо досталъ изъ нашихъ походныхъ куржинъ дв бутылки добраго церничскаго вина съ кускомъ сыру, хлбомъ и яйцами, и мы разслись на трав подъ тнью исторической кулы владыки Радо, куда пригласили съ собою и нашихъ черногорскихъ хозяевъ. Долго они отказывались отъ вина,— можетъ быть, этикета ради,— но я ихъ убдилъ, наконецъ, что войникамъ нисколько не предосудительно выпить чарочку винограднаго зелья, и съ легкой руки сержанта каждый юнакъ опрокинулъ по очереди за наше здоровье по стаканчику краснаго.
И черногорскіе войники, и черногорскіе гребцы оказались изрядно свдущими въ политическихъ длахъ своей родины.
Русскаго деревенскаго мужика въ этомъ отношеніи и сравнивать нельзя съ сербомъ, черногорцемъ или грекомъ. Онъ обыкновенно знаетъ о политик столько же, сколько и лошадь, на которой онъ пашетъ. Собесдники же мои черногорцы увренно судили и рядили и о ‘бугарахъ’ (болгарахъ), такъ отблагодарившихъ русскихъ братьевъ за пролитую ими кровь, и о сербахъ королевства, у которыхъ все идетъ дурно потому, что они только политикуютъ да газеты читаютъ, и о ненавистныхъ всмъ швабахъ, преслдующихъ православную вру въ Герцеговин и Босніи.
Вс собесдники наши единодушно жаловались на тсноту своей маленькой гористой родины и разсказывали, сколько ихъ ежегодно уходитъ отсюда въ разные далекіе города и страны, чтобы найти какой-нибудь заработокъ.
‘Нашихъ черногорцевъ теперь везд найдешь,— увряли они,— и въ Румыніи, и въ Стамбул, и въ Александріи, и въ Вн, и въ Берлин, и въ Америк, а ужъ въ Венеціи, въ Италіи — и говорить нечего! Въ Сербіи много нашихъ поселилось навсегда. И въ Россіи у васъ есть кое-кто изъ нашихъ. Вотъ Джуричи, напр., получили отъ русскаго царя около Бердянска по 10—15 десятинъ земли на душу, живутъ себ ничего, хвалятъ землю вашу’.

——

Жаръ уже нсколько спалъ, когда мы отправились въ обратный путь, такъ какъ на озер поигрывалъ легкій втерокъ, то и на нашемъ ландрас подняли парусъ. Черногорскіе паруса на Скадрскомъ Блат, въ отличіе отъ турецкихъ и албанскихъ, вс отмчены большими крестами. Смотря на озеро отъ Лессендры и Вранины, ясно видишь, что тотъ маленькій уголокъ Скадрскаго Блата, что идетъ къ югу отъ нихъ — только расширеніе лимана рки Обода, залившаго мало-по-малу свои низменные берега и обратившаго въ цпь прибрежныхъ островковъ холмы и горы берега. Настоящее же Скутарійское озеро начинается только за Лессендрою и Враниною, гд оно гораздо открыте и шире и гораздо мене похоже на ‘блато’. Замчательно, что въ древности, при римлянахъ, Скутарійское озеро было гораздо уже, не считалось за озеро и составляло, собственно говоря, разливъ по низменной котловин теченія многочисленныхъ ркъ, направляющихся сюда съ свера, востока и запада, Рки Черноевича, Цермничви, Морачи съ Цевною, Ситницею и проч. притоками своими,— такъ что р. Бонна, вытекающая теперь на юг у г. Скутари изъ Скутарійскаго озера и впадающая въ Адріатическое море, въ сущности была прямымъ продолженіемъ и окончательнымъ исходомъ тхъ же ркъ.
Недалеко отъ устья Рки мы нагнали нсколько большихъ парусныхъ лодокъ, до краевъ переполненныхъ набившимся въ нихъ народомъ, это были албанцы изъ Скадра, мужчины, женщины, дти, горвшіе на солнц яркою пестротою своихъ нарядовъ, позументами, шелками, цпочками и насчками своего богатаго оружія. Вс, конечно, хали на праздникъ въ Цетинье. Одна разбитная красивая албанка, съ бубнами въ рукахъ, вдругъ запла, акомпанируя себ звонкими бубнами и еще боле звонкимъ хохотомъ, какую-то подмывающую плясовую псню, и на всхъ лодкахъ, не исключая вашихъ суровыхъ черногорцевъ, все разомъ оживилось и запло, подтягивая въ тактъ развеселой баб…

——

Вотъ мы и опять на набережной Рки, подъ тнью древняго града Обода, сидимъ у дверей ‘кафаны’ за бутылкою пива и чашками чернаго кофе. Въ открытыя окна кафаны мы любуемся богатырскими фигурами и величественными позами юнаковъ, убивающихъ вчно праздное время свое отчаянною игрою въ карты. За лодку пришлось заплатить десять серебряныхъ гульденовъ, и старый гребецъ, получившій отъ меня этотъ гонораръ, съ важностью, но и съ большимъ дружелюбіемъ потрясъ мою руку, остальные гребцы тоже подошли къ намъ, и нисколько не стсняясь, одинъ за однимъ пожимали на прощанье руки мн и жен, желая намъ всякаго благополучія.
Накупивши въ лавкахъ Рки разныхъ характерныхъ принадлежностей мстныхъ нарядовъ, мы наконецъ двинулись въ обратный путь, торопясь поспть заcвтлo въ Цетинье. По дорог мы нагоняли еще больше народа, спшившаго на праздникъ, чмъ встрчалось намъ утромъ. Многія женщины шли подъ зонтиками, разумется, австрійскими, что совсмъ не мирилось въ нашей голов съ представленіемъ о заваленныхъ женахъ черногорскихъ, выносящихъ на своихъ плечахъ изъ-подъ пуль и ядеръ раненыхъ мужей и братьевъ. Но очевидно, что австрійское цивилизующее вліяніе изъ Котора и Рагузы нечувствительно заражаетъ и глухія долины Черной-Горы, намъ попадаются не разъ даже раскрашенные нмецкіе штульвагены на покойныхъ рессорахъ, въ которыхъ мирно возсдаютъ съ женами и дтьми т самые сдоусые черногорскіе богатыри, которые недавно еще не знали другого коня и экипажа, кром собственныхъ рысаковъ въ буйволовыхъ опанкахъ.
То и дло обходятъ нашу коляску толпы рослыхъ, крпконогихъ и статныхъ юнаковъ и съ ними обыкновенно цлая куча подростковъ, проворные, ловкіе, сіяющіе безпечнымъ весельемъ, красавцы на подборъ, одтые поверхъ блоснжныхъ рубахъ и штановъ въ малиновыя, золотомъ расшитыя, куртки, обвшанныя серебряными цпочками съ бирюзой, перепоясанные яркими турецкими шалями съ засунутыми въ нихъ дорогими пистолетами,— они мелькали мимо насъ будто пролетвшая стая веселыхъ птицъ, и съ громкими пснями, съ шумомъ и болтовнею не сбгали, а скоре стекали, какъ воды горныхъ ручьевъ, безъ раздумья и остановки, будто по ступенямъ пологой лстницы, внизъ по утесистымъ кручамъ и обрывамъ, минуя длинныя петли шоссейной дороги, напрямикъ, какъ летаетъ птица, какъ несется стрла…
Шутя и смясь взбгаютъ они на такіе же кручи и обрывы по козьимъ тропамъ ‘старой дороги’, пробуждая ружейными и пистолетными выстрлами безмолвный воздухъ горныхъ пустынь, осушая въ придорожныхъ кабачкахъ стаканчики краснаго вина, постоянно обгоняя нашу тяжко ползущую вверхъ коляску. Догнать ихъ намъ нтъ никакой возможности, и это, очевидно, забавляетъ ихъ, заставляя удвоивать быстроту ихъ бга, вызывая въ нихъ новый приливъ молодого смха и псней.
Догадливая молодая двушка изъ сосдняго села, спрятаннаго на дн долины, разставила уже своего рода сти этой шумно проносящейся молодежи, разложивъ на краю дороги, надъ самымъ обрывомъ пропасти свой скромный столикъ съ кувшиномъ вина, десяткомъ красныхъ яицъ и кускомъ овечьяго сыра. Вонъ уже вся эта поющая и хохочущая юная ватага шумно опустилась кругомъ разставленной приманки прямо на камни и на пыль дороги, и уже звенитъ полными стаканчиками дешеваго мстнаго вина, перекидываясь шуточками съ молодою продавщицею. Для этого юнаго народа, переполненнаго весенними совами жизни, самый походъ на праздникъ уже становится радостнымъ праздникомъ…

——

Мы, сидя покойно въ своей коляск, отъ души наслаждались этими картинами удалой и могучей жизни, чудною горною природою, охватывавшею насъ, и такимъ же чуднымъ вечеромъ, въ розовомъ сіяніи котораго далекія снговыя вершины Албанскихъ горъ горли словно зубчатыя стны какого-то изъ отъ сотканнаго фантастическаго колоссальнаго замка…

VIII.— Народный праздникъ Черногоріи.

Мы пріхали въ Цетинье еще засвтло, прохали мимо зданія новаго театра, съ вставленною въ него старинною венеціанскою плитою, изображающею, конечно, обычнаго льва св. Марка, прохали мимо женскаго института, устроеннаго на русскія средства… Отъ гостинницы нашей рукой подать до дворца наслдника и до новаго городского гулянья, едва только разбиваемаго на городскомъ выгон, противъ того же дворца. Тамъ уже толпилось много черногорцевъ и происходило что-то, чего нельзя было разглядть изъ оконъ нашей гостинницы. Очевидно, народный праздникъ начался уже съ вечера. Мы съ женою, не теряя времени, направились въ толп, тснившейся передъ дворцомъ.
У наружной ограды только-что отстроеннаго дворца молодого князя Данилы сидлъ на стул, въ своемъ характерномъ и живописномъ костюм, князь Николай и рядомъ съ нимъ дв по-европейски одтыя дамы, какъ мы узнали посл, жены посланниковъ англійскаго и французскаго, пріхавшія на праздники изъ Рагузы, гд ихъ обычное мстопребываніе. Съ женой французскаго посланника и съ нимъ самимъ мы познакомились потомъ за табль-д’отомъ въ своей гостинниц, гд они тоже остановились.
Сильная, плечистая фигура князя, въ блой гун и блыхъ доколнницахъ, въ богато расшитомъ золотомъ красномъ джамадан и красной Капиц, такъ давно знакомая намъ по портретахъ и иллюстраціямъ, сразу привлекаетъ къ себ своею патріархальною простотою и вмст величіемъ… Немного позади князя сидитъ на стул одинъ только изо всхъ окружающихъ, въ такой se блой гун и такомъ же красномъ джамадан, какъ и князь, высокій и сухой старикъ съ длинными сдыми усами, какъ у Тараса Бульбы на картин Зичи, съ суровымъ и умнымъ взглядомъ, типическій представитель тхъ грозныхъ черногорскихъ воеводъ, которые съ горстью своихъ юнаковъ сокрушали турецкія полчища и наводили ужасъ на самыхъ храбрыхъ пашей султана…
Это дйствительно — одинъ изъ знаменитыхъ воеводъ Черногоріи, тесть князя и отецъ княгини Милены — Петръ Вукотичъ, всегдашній совтникъ князя въ важныхъ длахъ правленія и войны.
Ни наслдный князь Данила, ни меньшой братъ его Мирно не смютъ сидть, по стариннымъ обычаямъ Черногоріи, въ присутствіи стараго князя. Стоятъ тоже на ногахъ — немного поодаль — другіе заслуженные воеводы, сенаторы, сердари, вс въ такихъ же яркихъ, живописныхъ нарядахъ, сверкающихъ золотомъ и оружіемъ, вс такіе же грозные усачи, сдые и черные, такіе же рослые, плечистые богатыри…
Стоятъ кругомъ и перяники князя, на подборъ юнакъ въ юнаку, чистая стая молодыхъ орловъ, горя на лучахъ заходящаго солнца своими красными какъ кровь гунями. У всхъ на Капицахъ серебряные двуглавые орлы, у байравтаровъ (знаменщиковъ) — сбоку Капицы маленькій серебряный знавъ, изображающій перекрещенный ятаганъ и знамя.
Народъ окружилъ кольцомъ свободную площадку передъ сидніемъ князя, и хотя тутъ нтъ никакой полиціи, никакихъ жандармовъ, толпа сама сохраняетъ почтительное разстояніе отъ своего владыки и вся стоитъ безъ шапокъ…
По старинному завту, князь съ семьею своею и съ своимъ дворомъ тшится теперь лихими играми своихъ юнаковъ, совсмъ такъ, какъ десятки вковъ тому назадъ тшился подобными играми съ порога своего дворца, восптый Иліадою, еакійскій царь Алкиной.
Десятка два молодцовъ, поскидавъ съ себя гуни и джамаданы, въ однхъ блыхъ рубахахъ, на перебой другъ съ другомъ, разбгаются по очереди съ тяжелыми камнями въ рукахъ и на бгу изо всей силы видаютъ ихъ, словно резинные мячики, далеко впередъ себя, чмъ тяжеле камень, чмъ дальше и выше пролетитъ онъ по дорог, тмъ больше славы юнаку, тмъ громче раздаются крики одобренія въ толп. Это стоитъ, во вся* комъ случа, гомеровскаго метанія дисковъ.
Когда изрядно наморились эти ‘метатели диска’ своего рода, молодой князь Данила выбжалъ на середину улицы и захлопалъ въ ладоши. Откуда ни возьмись новая толпа удальцовъ, тоже безцеремонно сбросившая на траву стснявшую ихъ одежду, ринулась бжать на перегонки, нужно родиться черногорцемъ и съ младенчества развитъ свои чугунныя легкія, прыгая съ проворствомъ серны по пропастямъ и утесамъ, чтобы пронестись такою бурею мимо князя и свиты его, какъ неслись, настигая, опереживая, перескакивая другъ черезъ друга, эти разыгравшіеся молодые атлеты, подстрекаемые ободряющими криками толпы и надеждой почетной награды изъ рукъ своего князя.
Посл перегонки — новыя состязанія въ перепрыгиваніи, въ борьб… Этими олимпійскими играми своего рода черногорцы всегда чествуютъ канунъ своего любимаго праздника.
Въ самый разгаръ этихъ игръ, на дорог, которая проходитъ тутъ же передъ дворцомъ и на которой главнымъ образомъ и происходили состязанія юнаковъ, появился вдругъ срый осликъ, навьюченный цлымъ возомъ топорщившихся во вс стороны рогатыхъ и колючихъ сучьевъ. Его гналъ изъ какой-то сосдней горной деревушки оборванный мальчуганъ съ огромной хворостиной въ рукахъ, совсмъ уже не подходившій своимъ замазаннымъ видомъ деревенскаго пастушонка къ раззолоченной толп княжескихъ сердарей и перяниковъ… Но этотъ наивный горецъ, повидимому, проникнутъ былъ непоколебимымъ сознаніемъ своего права везти на цетинскій базаръ свою грошевую охапку хворосту по дорог, для этого назначенной, какіе бы князья и воеводы ни засдали на ней. Онъ храбро ввалился съ своимъ, также самоувренно шагавшимъ, осликомъ въ середину олимпійскаго ристалища, безцеремонно расталкивая борцовъ направо и налво, едва не задвъ самого князя далеко торчавшими концами своихъ сучьевъ, и промаршировалъ себ своею дорогою дальше въ городъ, не взглянувъ ни на кого, не поклонившись князю, только сурово покрикивая на своего ушастаго конька, да подгоняя его колючею хворостиною, не обращая вниманія ршительно ни на что, кром порученной ему вязанки дровъ…
Я думалъ-было, глядя на этого ребенка-дикаря, затесавшагося въ толпу придворныхъ, что вотъ-вотъ подскачутъ сейчасъ къ недогадливому мальченку усатые перяники, схватятъ бднягу за шиворотъ и потащутъ встрчать праздникъ въ какую-нибудь мстную кутузку, какъ это наврняка случилось бы, будь это на главахъ русскаго городового или квартальнаго. Но къ моему большому утшенію и удивленію, лихіе борцы мирно разступились передъ отважнымъ ребенкомъ, князь весело улыбнулся, и ни одинъ изъ раззолоченныхъ перяниковъ не бросилъ даже угрожающаго взгляда на простодушно шагавшаго мимо нихъ деревенскаго оборванца…

——

Когда смерклось, толпы народа, наполнявшія городъ, сбились главнымъ образомъ въ широкомъ проулк, что идетъ мимо княжескаго дворца къ монастырю. Здсь въ разныхъ мстахъ составились хороводы, по здшнему ‘коло’. ‘Коло’ по-славянски такъ же, какъ и по-русски, означаетъ колесо, кругъ. Хоръ военной музыки князя игралъ тутъ до полуночи, стройно и бойко, заливая громомъ своихъ трубъ и литавръ темныя улицы маленькаго городка. Танцы черногорцевъ нельзя назвать особенно искусными или увлекательными. Они слишкомъ однообразны и бдны фантазіей. Мужчины и женщины становятся въ тсный кругъ, обыкновенно очень большой, кладутъ одну руку на плечо лваго сосда, а другою рукою обнимаютъ станъ праваго… Сплотившись въ такую крпкую цпь, они долго топчутся на мст, колыхаясь всмъ своимъ живымъ кольцомъ то вправо, то влво, припвая совсмъ не мелодическія псни, поднимая вверхъ, впередъ и назадъ то одну, то другую ногу. Повидимому, вс эти движенія совпадаютъ со смысломъ псни и должны изображать собою что-нибудь понятное и близкое сердцу черногорца, но на сторонняго зрителя танецъ этотъ производитъ впечатлніе какого-то безцльнаго и нисколько не интереснаго топтанія на одномъ мст… Но вотъ коло расширяется все больше и больше, юнаки и двушки все подходятъ въ нему и вплетаются въ это медленно кружащееся живое колесо, все живе раздаются слова псни, все проворне мелькаютъ ноги танцующихъ, наконецъ на середину хоровода выбгаетъ какой-нибудь ловкій молодецъ, къ нему присоединяется такая же молодая красавица, среди быстро вертящагося кола парень и двушка начинаютъ выдлывать другъ передъ другомъ всякіе выкрутасы, лихо и высоко подпрыгивая вверхъ… Нужна непочатая сила черногорскаго юнака, чтобы совершать такіе гомерическіе прыжки вверхъ, ловко падая въ тактъ псни опять на ноги и опять сейчасъ же подбрасывая себя высоко въ воздухъ, размахивая руками какъ крыльями взлетающаго орла, испуская какіе-то обрывистые, словно угрожающіе, кряки нападенія или погони, тоже больше похожіе на страстное клоктанье хищной птицы, и облетая этими молодецкими круговыми прыжками жадно преслдуемую подругу, которая отвчаетъ его орлинымъ порывамъ такими же смлыми и сильными движеніями, такими же прыжками и взмахиваніями крыльевъ разыгравшейся орлицы. Къ одной пар присоединяется другая, къ другой третья, коло все ростетъ и ширится, все учащается темпъ псни, тактъ пляса…
Толпа народа плотно обступаетъ хороводы, и изъ нея то-и-дло выскакиваютъ на смну уставшимъ новые плясуны, новыя плясуньи, соблазненные расходившеюся удалью пляски и провожаемые сочувственными криками толпы.
Все ближе и ближе придвигаются широко раздвинувшіяся кола въ дверямъ княжескаго дворца, все гуще ростетъ въ темнот вокругъ нихъ народная толпа, освщенныя окна княжескаго дома открыты настежь, въ каждомъ изъ нихъ любопытныя головы, на балкон старая княгиня и князь съ дочками, съ почетными гостями, въ дверяхъ, на порог, княжеская свита и дворцовая челядь… Вс съ искреннимъ сочувствіемъ, съ нескрываемою радостью, любуются на родной ихъ сердцу танецъ, слушаютъ всмъ съ дтства знакомыя псни… Даже у сдоусыхъ стариковъ невольно подмываются ноги, и каждая жилка просится разгуляться по прежнему въ лихомъ пляс…
Этотъ простодушный народный хороводъ въ темнот ночи, передъ окнами княжескаго дома, такъ живо перенесъ мое воображеніе на далекую родину, въ т далекія уже теперь времена, когда передъ балкономъ помщичьихъ хоромъ, бывало, точно такъ же водились танки и плись хоровыя псни, когда дворовые плясуны и деревенскія красавицы, подъ тактъ самодльныхъ балалаекъ, дудокъ и гармоникъ, съ наивнымъ усердіемъ откалывали кавачка и трепака на утшеніе любовавшихся ими барина, барыни, барчуковъ и барышенъ, высыпавшихъ на балконъ и на крыльцо вмст съ своими гостями, горничными и лакеями…
Въ дополненіе этой иллюзіи, изъ княжескаго дворца вдругъ выскочилъ, не утерпвъ отъ соблазна, молодой барчукъ, лихой князь Мирко, статный восемнадцатилтній красавчикъ, и мгновенно вмшался въ коло, схвативъ первую попавшуюся молодую двушку, ловко облетая вокругъ нея граціозными и удалыми прыжками… Общій гулъ удовольствія раздался въ толп.
— Мирко, Мирко!— сочувственно басили сдоусые черногорцы, дружески потрясая руку молодому князьку, когда онъ, запыхавшись отъ отчаяннаго пляса, выскочилъ изъ вола.— Юнакъ Мирко!.. Добре, Мирко!..
Милый и веселый юноша, такой же простодушный, какъ вс эти наивные горцы, не могъ устоять противъ подмывающихъ звуковъ родного танца и еще раза два срывался съ крыльца, чтобы лихо покружиться въ середин двигающагося живого кольца съ рослыми и тугогрудыми цетинскими красавицами.
Незамтно, одинъ по одному, вплетаются въ это безостановочно крутящееся кольцо, на смну уставшимъ, новые молодые богатыри, должно быть, они заране подобрались одинъ въ одному, вс такіе же плечистые, такого же громаднаго роста. Происходитъ что-то, чего въ полутьм ночи я не понялъ сразу… Какъ будто мгновенная остановка, какая-то мимолетная возня — и тсно сомкнутая вереница живыхъ тлъ опять закачалась и задвигалась въ ладъ псни, подъ звуки музыки…
Но что это такое?.. Огни княжескаго дворца освтили мелькавшія въ темнот ночи усатыя лица юнаковъ чуть не на высот княжескаго балкона, словно все коло вдругъ разомъ выросло вдвое выше, чмъ было… Господи! да и въ самомъ дл оно стало вдвое выше. Теперь уже я ясно вижу, что на могучихъ плечахъ юнаковъ, крпко сцпившихся руками, движется по верху другое такое же коло.
Богатыри, плеча которыхъ служатъ подставками для верхняго кольца, кажется, не чувствуютъ никакой тяжести отъ топчущихъ ихъ товарищей и съ тою же воинственною удалью и легкостью продолжаютъ быстро вертться въ хоровод, отступая и наступая, подымая въ тактъ то лвую, то правую ногу, громко распвая свою любимую плясовую псню нетронутыми никакою болзнью двственными легкими горнаго жителя…
Долго еще гремла музыка, плись псни, кружились хороводы въ темнот безлунной и темной ночи. Мы ушли спать въ свою гостинницу, не дождавшись конца празднества. Ровинскому, съ которымъ мы пробродили весь вечеръ, тоже нужно было отправиться пораньше домой, приготовить все въ отъзду, такъ какъ онъ завтра долженъ былъ ухать изъ Цетинья на свое обычное лтнее купанье въ Ульцинъ, приморскій портъ, на самомъ южномъ краю Черногоріи, называемый обыкновенно въ географіяхъ и картахъ итальянскимъ именемъ Дульциньо, хотя его древнее названіе римскаго и эллинскаго времени — Улькиніонъ — не даетъ, кажется, ни малйшаго права цивилизованнымъ народамъ искажать его законное историческое имя по фантазіи итальянцевъ.
Съ ранняго утра вс немногочисленныя улицы и переулки маленькаго Цетинья были уже запружены народомъ, черногорцы встаютъ рано и въ полдень обыкновенно прячутся по домамъ. Мы съ женою не хотли упустить никакой подробности народнаго праздника и потому пошли толкаться среди народа тоже съ ранняго утра… Но этотъ народъ, эта толпа не иметъ ничего общаго съ народною толпою, которую мы привыкли видть въ Париж, Вн, Петербург или Москв. Тутъ нтъ въ эту минуту ни бдныхъ, ни простыхъ, ни плохо одтыхъ, тутъ вы окружены сплошнымъ легіономъ какихъ-то своеобразныхъ и живописныхъ рыцарей, ярко разодтыхъ, величаво двигающихся, съ горделивымъ достоинствомъ взирающихъ на васъ съ высоты своихъ колоссальныхъ воинственныхъ фигуръ…
Цлое населеніе витязей-великановъ, обвшанныхъ богатымъ оружіемъ, сверкающихъ золотомъ и серебромъ и всевозможною пестротою красокъ, съ самоувренною важностью гуляетъ по улицамъ родного имъ города, дружески схватившись за руки и захвативъ своею могучею шеренгою всю ширину широкой улицы… Хотя я и порядочнаго роста, но теряюсь въ этихъ фалангахъ богатырей какъ маленькій ребенокъ. Все это зеленыя, малиновыя ‘доламы’, блыя ‘гуни’, красно-черныя ‘капы’ съ орлами и значками, ярко-красные ‘джемаданы’, расшитые позументами, блые и зеленые ‘элеки’ и ‘душаницы’ изъ бархата и тонкаго сукна, толковые пояса, или ‘пасы’, восточныхъ цвтовъ поверхъ кожаныхъ ‘волановъ’. У иныхъ вся грудь покрыта массивною серебряною бронею своего рода, цлыя латы изъ чеканенныхъ серебряныхъ пластинокъ, широкіе золоченные складни на ключицахъ, колнчатыя ребрышки на бокахъ. Нкоторыя изъ этихъ древнихъ вооруженій изумительнаго богатства осыпаны дорогими камнями, художественно отчеканены, большая часть ихъ — трофеи кровавыхъ битвъ, сняты съ груди разрубленнаго или обезглавленнаго врага, какого-нибудь знаменитаго турецкаго паши или албанскаго князя, и переходятъ по наслдству изъ рода въ родъ, какъ священнйшіе клейноды семьи. Кто знаетъ, какія давнія историческія имена и какія великія историческія событія связаны съ этими бранными реликвіями, достававшимися по очереди отъ одного счастливаго побдителя другому, они, наврное, пережили многіе вка и прошли многія страны, пока одли собою могучую грудь черногорскаго сердара изъ какихъ-нибудь Кучей или Блопавличей, и, можетъ быть, нсколько столтій назадъ украшали какого-нибудь родовитаго рыцаря или великолпнаго сарацинскаго витязя.
На груди у многихъ медали и кресты, даже наши георгіевскіе крестики съ черножелтой ленточкой. Мы невольно останавливались и до неприличія любовались на этихъ статныхъ витязей въ ихъ картинныхъ костюмахъ. Длается радостно за человчество, что оно еще не совсмъ выродилось физически, что еще уцлли хотя въ этомъ полудикомъ горномъ угл настоящіе человческіе организмы въ ихъ непочатой свжести, сил и естественной красот, вполн достойные своего названія.
Живописно спустивъ съ одного плеча тяжелыя черныя ‘струки’ съ аршинною бахромою, совершенно напоминающія пледы шотландскихъ гайлендеровъ и замняющія здсь бурки и шинели,— эти колоссы-воины шагаютъ цлымъ длиннымъ строемъ взадъ и впередъ среди маленькихъ домиковъ городка, громоздкіе и могучіе, такъ что, кажется, разопрутъ сейчасъ своими плечами утлыя стнки улицы. Посмотришь на эти массивныя, словно изъ бронзы вылитыя икры, туго обтянутыя блыми ‘доколнницами’, и кажется, что смотришь не на живого человка, а на какую-нибудь мраморную каріатиду титана, поддерживающую зданіе, или на статую Геркулеса Фарнезскаго.
Племя какихъ-то сказочныхъ паладиновъ, разрубающихъ сразу коня и всадника, сносящихъ однимъ взмахомъ ханджара съ самой крпкой шеи самую храбрую голову. Немудрено, что это гнздо богатырей такъ побдоносно отбивалось цлыхъ пять вковъ отъ обстоявшихъ его со всхъ сторонъ вражьихъ силъ и отстояло свою крошечную бдную землицу отъ такихъ грозныхъ завоевателей, передъ которыми падали, какъ трава подъ косою, обширныя и сильныя царства.
Невольно взглянешь на нихъ съ благоговніемъ и изумленіемъ, особенно когда узнаешь ту по истин трогательную простоту и скудость, въ которой живетъ этотъ народъ-герой, всмъ обязанный своей собственной доблести и такъ мало получившій отъ судьбы…
Вотъ хотя бы и на этомъ великомъ народномъ праздник вс эти сверкающіе оружіемъ и гордо смотрящіе рыцари только въ ничего не стоящихъ имъ пляскахъ, играхъ да псняхъ находятъ вс свои праздничныя радости и развлеченія. Почти ни у кого ничего въ карман, выпьетъ на копйку какую-нибудь крохотную чашечку чернаго кофе, а уже много-много бутылку пива въ кабачк, закуритъ папиросу и шагаетъ себ, не зная устали, съ утра до вечера по улицамъ, болтая съ земляками и пріятелями да подтягивая себ потуже животъ.
Женщинъ собралось тутъ тоже много, но он уже не похожи на т унылыя и утомленныя фигуры, вс въ черномъ и бломъ, какія мы встрчали по дорог въ Рку, теперь он разряжены въ серебро и дорогіе характерные наряды, въ громоздкія старинныя серьги и броши, по доброму полуфунту вса въ каждой, въ бархатныя ‘якеты’ и ‘кореты’, блыя, расшитыя золотомъ ‘гуни’, въ лиловыя, голубыя и зеленая юбки, на головахъ у двушекъ граціозныя красныя ‘Капицы’, а у замужнихъ — падающій съ темени на спину темный платокъ. Он тоже, подражая мужчинамъ, ходятъ шеренгами, взявшись за руку, но держатъ себя удивительно скромно, словно благонравныя пансіонерки какого-нибудь института, выведенныя на прогулку своими гувернантками.
3а городомъ на выгон устроено нсколько балагановъ съ разными нехитрыми яствами и питьями, и женщины въ особенномъ множеств разслись здсь, цетинскія горожанки отличаются отъ жительницъ горныхъ деревушекъ своею красотою, богатыми нарядами и свжимъ, неизмученнымъ видомъ, сейчасъ видно, что имъ не выпадаетъ на долю столько тяжелой работы, какъ ихъ сестрамъ-селячкамъ.
Хозяинъ нашей гостинницы — сухой черногорецъ, громаднаго роста, въ то же время и городской голова Цетинья, онъ былъ очень любезенъ съ нами и старался показать свой городъ и свой народъ съ вазоваго конца. Вроятно, съ этою цлью онъ немилосердно уснащалъ свою рчь разными модными словцами, въ род: ‘цивилизація’, ‘культура’, ‘пресса’, ‘демократія’, ‘модерный’, и т. п., давая понять русскимъ путешественникамъ, что и въ Черной-Гор люди что-нибудь слышали и что-нибудь знаютъ, онъ особенно подчеркивалъ намъ, что у нихъ въ Черногоріи многіе стали говорить даже по-французски, очевидно придавая этому таланту своихъ земляковъ больше значенія, чмъ удивляющему насъ юначеству ихъ, слишкомъ уже здсь для всхъ привычному.
Мы, однако, были очень благодарны ему, когда онъ предложилъ провести мою жену внутрь крошечной монастырской церкви, гд народу было набито тсне, чмъ спички въ своей коробочк, и гд долженъ былъ вмст съ тмъ присутствовать на торжественномъ богослуженіи князь со всею семьею и свитою своей. Что касается до меня, то я отказался отъ этой чести. Посланникъ нашъ испросилъ мн у князя аудіенцію сейчасъ же посл обдни, поэтому мн пришлось стоять обдню во фрак и бломъ галстук, которые обратились бы въ мокрыя тряпки, если бы я рискнулъ затесаться въ невообразимую давку внутри маленькаго храма. Поэтому я остался снаружи церкви, сейчасъ около ея входа, во внутреннемъ двор, рядомъ съ гробницею княгини Даринки, гд, впрочемъ, тоже набилось много народа. Тутъ не разбираютъ чиновъ и званій, полиціи никакой нтъ, такъ что толпы простыхъ бабъ, забравшіяся первыми въ церковь, спокойно оставались тамъ, не вытсняемыя никмъ, и не давая возможности протиснуться туда многимъ знатнымъ сердарамъ и сенаторамъ, по невол остановившимся за дверью.
Это дало мн случай полюбоваться на великолпные воинственные наряды многихъ воеводъ, на ихъ золоченыя, камнями украшенныя древнія брони, по-черногорски ‘токе’, на опоясывавшія ихъ дорогія шали тончайшаго полосатаго шолка, большею частью желтаго съ зеленымъ, синимъ и краснымъ, изъ-за которыхъ торчатъ богато обложенные серебромъ и перламутромъ огромные пистолеты, и больше всего, конечно, на ихъ суровыя и гордыя лица, съ сдыми длинными усами, съ чернымъ пламенемъ въ смлыхъ глазахъ, на ихъ могучіе торсы, напоминающіе богатырей древняго эпоса.
Впрочемъ, хотя я и принималъ за важныхъ людей черногорцевъ, одтыхъ побогаче другихъ, но это могла быть моя собственная иллюзія, потому что въ Черногоріи почти нтъ возможности отличить по наряду простого пандура отъ вліятельнаго сердаря, если не знаешь разныхъ мелкихъ значковъ и примтъ. Тутъ всякій вправ носить все, и всякій искренно считаетъ себя равнымъ всякому,— демократія самая абсолютная и самая естественная, безъ всякой искусственной натяжки и писанныхъ узаконеній, глубоко проникающая собою весь народъ отъ мала до велика, отъ послдняго свинопаса до предсдателя сената, и никого поэтому здсь не удивляющая и не возмущающая. Но на меня эта огульная роскошь нарядовъ цлой сплошной толпы, наполняющей городъ, сравнивавшая подъ одною и тою же народною одеждою богатаго и бднаго, рядового воина и знаменитаго воеводу, производила нсколько поражающее и вмст утшительное впечатлніе.
Если не утшало, то зато не мало потшало меня наивное отношеніе этихъ непосредственныхъ сыновъ природы въ обрядамъ своей религія, въ церкви, въ празднику. Только сравнительно ничтожная горсточка народа, притомъ большею частью служащіе при княз, собрались въ церкви и около нея, въ маленькомъ дворик-кладбищ. Все же огромное большинство, столпившееся на улиц, повидимому, не сознавало никакой необходимости слушать обдню въ церкви и молиться Богу въ великій народный праздникъ, достаточно было и того, что вс они пришли сюда, въ городъ владыки Петра, нарядились въ свое лучшее платье, пьютъ, поютъ, танцуютъ и играютъ въ его честь и память. Однако довольно большая толпа разслась на зеленомъ выгон противъ монастыря и, можетъ быть, этимъ сосдствомъ своимъ съ домомъ молитвы считаетъ себя нкотораго рода участницей въ богослуженіи. Стоящіе во внутреннемъ дворик рыцари Черной-Горы тоже занимаютъ меня не мало, они оживленно бесдуютъ другъ съ другомъ, только изрдка осняя себя крестомъ, когда изнутри храма вдругъ донесется какой-нибудь отрывочный возгласъ пвчихъ, но т, кто стоятъ ближе къ церкви, протягиваютъ къ стн ея кто руку, кто голову, вроятно въ наивномъ убжденіи, что одно механическое прикосновеніе пальцевъ или лба къ зданію святого храма уже въ нкоторомъ смысл пріобщаетъ человка къ совершающимся тамъ таинственнымъ священнодйствіямъ, все равно, видитъ ли онъ, слышитъ ли, понимаетъ ли ихъ, или нтъ. Иные сдоусые богомольцы пришли сюда съ чубуками, заткнутыми за поясъ, и, пожалуй, охотно бы закурили ихъ здсь.
Но вотъ въ толп, наполняющей дворикъ, какое-то суетливое движеніе, и вс глаза оборачиваются назадъ, во входу, прибгаютъ вооруженные ятаганами перяники князя въ своихъ кроваво-красныхъ гуняхъ и прочищаютъ дорогу князю, толпа сама собою почтительно раздвигается, оставляя широкій проходъ по середин.
Симпатичная, нсколько потучнвшая отъ лтъ, властительная и вмст привтливая фигура князя Николая появляется во дворик вмст съ осанистою княгинею Миленою и дтьми, сопровождаемая залитою золотомъ свитою. Кажется, будто что-то веселое, сверкающее и огненное вдругъ вспыхнуло среди толпы при появленіи этого шумнаго и яркаго кортежа. Князь сіяетъ своимъ нарядомъ какъ солнце, золотой орелъ на шапк, золотомъ залита грудь ‘джемадана’, золотомъ убранъ малиновый бархатный ‘элекъ’, надтый сверхъ блой, расшитой золотомъ ‘гуни’, звзды и кресты блистаютъ среди этого золота и яркихъ красокъ бархата. Князь нынче безъ ‘доколнницъ’, въ высокихъ военныхъ сапогахъ со шпорами.
Княгиня Милена, теперь уже довольно пожилая, еще сохранила бывшую замчательную красоту, она тоже въ звзд, въ бархатномъ ‘якет’, въ ‘корет’ блдно-голубаго цвта, съ нею три взрослыхъ красавицы дочери и четвертая еще двочка, маленькій хорошенькій Петя, сегодняшній именинникъ, любимецъ всей семьи, одтый въ такую же, крошечную, блую гуню и малиновый джемаданъ, въ такую же ‘капу’ съ двуглавымъ орломъ, какъ и старый князь, и сзади всхъ еще безусый стройный юноша Мирко,— популярный среди народа будущій юнакъ. Нсколько грозныхъ сдоусыхъ главарей, молодыхъ придворныхъ и адъютантовъ, тоже въ блыхъ раззолоченныхъ гуняхъ, въ золотомъ расшитыхъ ‘элекахъ’, иные въ богатыхъ массивныхъ окладахъ, ‘токе’, въ богатомъ оружіи, поспшно слдовали за княжеской семьей. Этотъ характерный торжественный входъ вождя рыцарскаго народа во глав своихъ витязей такъ и просился на картину талантливаго художника. Быстро прошумла сквозь толпу сверкающая княжеская процессія и исчезла подъ низкими сводами стараго храма, гд перяники съ трудомъ расчищали узенькую дорожку. Князю подали при вход огромную восковую свчу, какія у насъ носятъ передъ Евангеліемъ, онъ преклонилъ колна передъ царскими вратами и отправился на отведенное ему мсто у гроба святопочившаго Петра, гд все время службы стоялъ со свчою въ рукахъ, окруженный всею семьею. Очень скоро посл него явился въ церковь и наслдникъ княжескаго престола, молодой красавецъ князь Данила, такой же яркій и блестящій, какъ и отецъ его, сопровождаемый своею особою свитою, въ такихъ же богатыхъ и сверкающихъ нарядахъ, съ такимъ же шумомъ и бряцаньемъ оружія продвигаясь черезъ наполнявшую дворикъ толпу.
Оказалось, что я выбралъ очень удобное мсто для наблюденія, потому что внутри церкви, въ давк и жар, я не могъ бы такъ хорошо разсмотрть всхъ входившихъ и выходившихъ, хотя меня не разъ вызывались провести въ церковь познакомившіеся съ нами вліятельные черногорцы, но я настойчиво отказывался отъ этихъ приглашеній, и нисколько не раскаялся въ этомъ. Жена моя попала-было въ большую тсноту, но митрополитъ Митрофанъ, служившій обдню и уже намъ знакомый, замтилъ ее и выслалъ изъ алтаря священника, который помстилъ ее на сравнительно просторное мсто на соле. Обдня продолжалась довольно долго, часа полтора или два, въ конц ея, по греческому обычаю, не соблюдаемому у насъ въ Россіи, митрополитъ раздавалъ всмъ молящимся кусочки артоса, подавая освященный хлбъ князю, княгин и взрослымъ дочкамъ ихъ, онъ у всхъ у нихъ цловалъ руки, не подавая имъ цловать своей руки, что совсмъ не похоже на существующій у насъ для этихъ случаевъ обычай.
Я дождался обратнаго выхода князя и его семьи, чтобы еще подробне вглядться въ нихъ и ихъ свиту, и, захвативъ жену, не безъ труда отыскалъ въ толп нашего посланника. Оказалось, что вышло маленькое недоразумніе. Г. Аргиропуло испросилъ у князя аудіенцію на сегодняшній день не только для меня, но и для моей жены, между тмъ какъ она на это вовсе не разсчитывала, и, не имя съ собою въ дорог платья, требуемаго этикетомъ княжескаго двора для представленія княгин, тмъ боле въ такой торжественный національный праздникъ, даже лишена была возможности явиться въ княжескій дворецъ безъ явнаго нарушенія приличій. Хотя изъ этого выходила нкоторая неловкость и для меня, и для г. Аргиропуло, но поправить дло было нельзя, и мы отправились съ нимъ вдвоемъ, конечно, пшкомъ, какъ ходятъ вс въ Цетинь, какъ шелъ, возвращаясь во дворецъ, самъ князь съ своею семьею и митрополитъ съ духовенствомъ. Митрополитъ, впрочемъ, шелъ церковною процессіею, съ крестами и хоругвями, въ придворную церковь, недавно построенную между монастыремъ и дворцомъ, не доходя до него нсколько десятковъ саженъ. Въ монастыр было отправлено общее богослуженіе по случаю національнаго и церковнаго праздника, въ придворной же церкви нужно было отслужить семейный молебенъ по случаю именинъ маленькаго князька. Поэтому въ эту церковь, тоже очень небольшую, вошла только княжеская семья да нкоторые изъ высшихъ сановниковъ княжества, особенно близкихъ ко двору. Посланникъ нашъ, пользовавшійся большимъ расположеніемъ и довріемъ князя и постоянно бывавшій въ его семейств какъ частный знакомый, тоже счелъ себя обязаннымъ присутствовать на этой семейной молитв и ввелъ съ собою въ княжескую церковь и меня. Митрополитъ служилъ очень чинно, хоръ плъ весьма изрядно, и моему русскому сердцу было отрадно слышать здсь, на далекихъ берегахъ Адріатики, съ дтства знакомые звуки православныхъ молитвъ на томъ же язык, на которомъ поютъ ихъ у насъ въ сельскихъ церквахъ щигровскаго и тимскаго узда. Князь все время стоялъ у аналоя, молча слдя за службою по лежавшей на немъ книг. Молебенъ кончился скоро, и когда вс подошли поздравлять именинника-ребенка и его родителей, я удалился изъ церкви. Во дворецъ мы отправились съ посланникомъ тотчасъ же, какъ пошелъ туда и князь съ своимъ семействомъ. Огромныя входныя сни около лстницы, ведущей на второй этажъ, служатъ общею пріемною дворца. Здсь обыкновенно толпятся просители и придворные. При вход нашемъ тутъ стоялъ молодой наслдникъ престола, князь Данила, и съ нимъ нкоторые изъ черногорскихъ министровъ. Посланникъ представилъ меня и тмъ, и другимъ. Князь Датилъ любезно разспрашивалъ меня о моемъ путешествіи и о томъ, какое впечатлніе произвелъ на меня ихъ народный праздникъ. Познакомили меня также съ Божидаромъ Петровичемъ Нгошемъ, двоюроднымъ братомъ князя Николая, предсдателемъ сената, этотъ знаменитый, ни разу не побжденный побдитель турокъ во многихъ битвахъ, по виду совсмъ не похожъ на богатыря, онъ небольшого роста, сухой, порывистый въ движеніяхъ, несокрушимый духъ и быстрая ршимость свтятся въ его черныхъ оживленныхъ глазахъ. Изъ другихъ бывшихъ здсь лицъ свиты, которымъ представлялъ меня г. Аргиропуло, я запомнилъ только министра иностранныхъ длъ Вуковича, министра финансовъ Матановича, да огромнаго швейцарца-воспитателя наслдника, котораго я встртилъ еще ране въ гостинниц, въ обществ французскаго посланника и котораго громоздкая красивая фигура въ черногорскомъ костюм гораздо боле напоминала подлиннаго черногорскаго юнака, чмъ педагога европейца.
И князь Даніилъ, и министры князя по-русски не говорятъ, но свободно объясняются по-французски, потому что большинство изъ нихъ училось въ Париж, по распоряженію предшественника князя Николая — Даніила, большого сторонника Франціи и всего французскаго.
Изъ нижней пріемной насъ ввели въ залъ второго этажа, украшенный прекрасными портретами князя Даніила, Мирка Петровича и другихъ членовъ княжеской фамиліи. Отсюда адъютантъ князя попросилъ насъ пройти во внутренніе покои. Князь Николай встртилъ насъ во второй гостиной, стоя, и подалъ намъ руку, любезно пригласивъ въ третью гостиную, гд на креслахъ сидла княгиня Милена съ своими тремя дочками. Тутъ же стоялъ стройный юноша Мирво и маленькій хорошенькій княжичъ Петръ, сегодняшній именинникъ. Княгиня указала мн на кресло рядомъ съ нею и княземъ, а посланникъ нашъ, бывшій здсь совсмъ домашнимъ человкомъ, подслъ къ молодымъ княжнамъ.
Расположеніе и убранство комнатъ княжескаго дворца ничмъ не напоминаетъ Востока, а вполн европейское, особенной роскоши ни въ чемъ незамтно, но все хорошо и прилично, какъ въ любомъ достаточномъ дом Москвы или Петербурга.
Повидимому, г. Аргиропуло заране разсказалъ княгин и князю о моихъ дальнихъ путешествіяхъ, потому что княгиня съ этого и начала разговоръ, и она, и князь спросили меня, отчего жена моя не захотла представиться имъ, и чтобы не обнаружить происшедшей путаницы, я долженъ былъ выдумать, что ей сдлалось дурно въ тснот церкви, и она чувствуетъ себя слабой. Князь сообщилъ намъ, что детъ на дняхъ въ Никшичъ закладывать новый храмъ и скажетъ тамъ политическую рчь, едва ли пріятную его сосдк Австріи. Насъ онъ звалъ туда же, а кстати назвалъ мн боле интересныя. мста Черногоріи, совтуя непремнно прохать туда и вообще пожить подольше въ его княжеств, чтобы основательно познакомиться со всмъ. Княгиня очень много вспоминала и, кажется, искренно восхищалась Россіей, Петербургомъ, Москвою, и разспрашивала меня о разныхъ русскихъ длахъ, ее, видимо, интересовавшихъ. И князь, и княгиня говорили по-французски, князь Николай, кажется, понимаетъ по-русски, только стсняется говорить, по-французски же онъ выражается вполн свободно, такъ какъ учился въ Париж, а княгиня Милена выучилась этому языку уже будучи взрослою и сдлавшись владтельною княгинею. Любезная простота и ласковость обращенія князя и княгини по истин очаровали меня, оба они еще вполн сохранили не только бодрость силъ, во и своего рода красоту, зрлую и величественную. Рдкій по живописности мстный нарядъ ихъ длаетъ эту могучую пару супруговъ типическими представителями настоящаго черногорскаго мужа и настоящей черногорской женщины…
Несмотря на мягкія цивилизованныя манеры князя и на его европейскую рчь, въ этой богатырской груди, широкой какъ стна, въ этихъ изъ бронзы отлитыхъ плечахъ и смло глядящихъ очахъ сидитъ еще безстрашный черногорскій юнакъ, лично водившій свои побдоносныя четы на турецкіе баталіоны. Но этотъ юнакъ и вождь еще народный поэтъ, какъ его предокъ владыка Радо, горы и ущелья его пустынной родины вдохновляютъ его не только громомъ битвъ, но и тихими радостями творчества. Князь Николай — одинъ изъ самыхъ талантливыхъ и популярныхъ поэтовъ своего народа, красоты черногорской природы, какъ красоты черногорской души, умирающей за свою бдную родину, нашли въ княз Никола своего нжнаго и страстнаго пвца.
На прощаніе князь выразилъ мн сожалніе, что мы талъ скоро узжаемъ изъ Цетинья и не можемъ дождаться его отъзда въ Никшичъ, чтобы въ одно съ нимъ время отправиться туда на предполагаемое празднество, на которое соберется все выдающееся въ Черногоріи.

IX.— Русскія симпатіи черногорцевъ.

Мы были приглашены завтракать къ посланнику нашему, у котораго собралось все крошечное русское общество, имвшееся на лицо въ Цетинь. Здсь мы познакомились, кром секретаря посольства, г. Вурцеля, съ С. Н. Мертваго, директрисою русскаго цетинскаго института для двицъ, который она съумла въ короткій срокъ поставить на блестящую ногу посл большого упадка его при прежней начальниц, когда во всемъ институт едва оставалось 8 ученицъ, и князь Николай только изъ уваженія къ русской императриц, давшей институту имя свое, не ршался окончательно Закрыть его, какъ совершенно безполезный. Помощница г-жи Мертваго, М. А. Матренинская, оказалась даже изъ нашихъ мстъ, такъ что у насъ нашлось много общихъ знакомыхъ. Много разспрашивали мы у своихъ гостепріимныхъ земляковъ о Черногоріи и черногорцахъ, и они сообщили намъ много полезнаго. Г. Аргиропуло знаетъ отлично и страну, и народъ, и пользуется здсь вполн заслуженною любовью и авторитетомъ. Онъ самъ любитъ Черногорію какъ вторую родину свою, а это — огромное условіе для того, чтобы приносить пользу народу, среди котораго дйствуешь. Къ сожалнію, далеко не всегда это дорогое условіе встрчается среди дипломатовъ нашихъ, имющихъ дло съ маленькими скромными государствами.
Женскій институтъ въ Цетинь содержится почти исключительно на русскія средства.
Вдомство императрицы Маріи вмст съ святйшимъ синодомъ даютъ жалованье директрис, министерство народнаго просвщенія отпускаетъ 10.000 флориновъ на содержаніе института, кром русской директрисы, дв учительницы института тоже русскія, остальные учителя выбираются изъ лучшихъ черногорскихъ профессоровъ. Институтъ усплъ уже выпустить 46 хорошо подготовленныхъ двушекъ, свободно говорящихъ по-русски. Исторія, географія, русскій языкъ преподаются въ институт на русскомъ язык, кое-что преподается по-французски, а остальные предметы — по-сербски. Въ числ ученицъ есть 20 двочекъ изъ австрійской Сербіи, и если бы не строгія запретительныя мры Австріи, ихъ было бы значительно больше, можно сказать, вс бы потянули сюда. Нельзя не сочувствовать глубоко такой мудрой политической и патріотической мр, какъ учрежденіе русскаго учебнаго заведенія среди родственнаго намъ и всегда дружественнаго племени. За бокалами шампанскаго, которое любезный хозяинъ предложилъ выпить за наше здоровье, и за оживленною бесдою мы просидли часовъ до пяти, когда посланнику нужно было хать на оффиціальный обдъ къ князю. Мы унесли самое теплое воспоминаніе о нашихъ милыхъ цетинскихъ землякахъ, такъ радушно принявшихъ подъ своимъ кровомъ скромныхъ странниковъ изъ далекой родины. Въ этотъ же день вс мы, полною русскою колоніею, проводили на морскія купанья въ Ульцинъ (Дульциньо) глубоко любимаго и уважаемаго всми Ровинскаго,— ‘Павла Русса’, какъ зовутъ его черногорцы. Мы усадили его въ красный четырехъ-мстный дилижансъ, какіе уже теперь рдко встртишь въ Европ. Мсто внутри стоитъ до Ульцина всего 2 флорина. Загудлъ рогъ кондуктора на подобіе трубы іерихонской, и красная колымага, гремя колесами и цпями, какъ колесница Ильи пророка, покатилась по мостовымъ Цетинья тою же дорогою, что недавно продлали и мы, направляясь въ Рку Черноевича.
У насъ въ Цетинь, благодаря Ровинскому и меру города, нашему хозяину, скоро набралось довольно много знакомыхъ. Всякій, кто сколько-нибудь могъ объясняться по-русски, интересовался познакомиться съ русскими путешественниками, которые очень рдко заглядываютъ сюда. Мой титулъ писателя тоже отчасти помогалъ этому. Познакомились мы такимъ образомъ съ редакторомъ ‘Гласа Черногорца’, единственной газеты этой маленькой страны, съ нсколькими врачами, учившимися въ Россіи, въ Вн, въ Париж, съ аптекаремъ Дречемъ, большимъ руссофиломъ, пятнадцать лтъ прожившимъ въ Россіи, и съ многими другими, наиболе интеллигентными черногорцами, образованная молодежь уже, повидимому, не вдохновляется старыми боевыми идеалами и суровою простотою быта черногорскихъ юнаковъ, невольно отодвигаемыми теперь назадъ ходомъ исторіи. Они вздыхаютъ по недостатку культурной дятельности, культурныхъ развлеченій, и съ сочувственною завистью сравниваютъ счастливое положеніе русскаго культурнаго человка — съ своимъ тяжелымъ жребіемъ.
Но эти отдльныя единицы, отрываемыя отъ родной почвы неодолимымъ движеніемъ цивилизаціи, еще тонутъ пока, какъ щепки въ мор, въ сплошной масс непочатаго черногорскаго рыцарства. Одного изъ такихъ колоссальныхъ сдоусыхъ витязей остановилъ гулявшій съ нами знакомый черногорецъ, чтобы спросить, за что получилъ онъ русскій георгіевскій крестъ и множество другихъ орденовъ, украшавшихъ его могучую грудь.
— А не знаю, за коя и за колико битковъ! доста ихъ было!— добродушно разсмявшись, отвчалъ воинъ.

——

Утромъ нужно было намъ отправляться въ предположенное путешествіе по Черногоріи. Мы намтили себ путь на Подгорицу, Спужъ, потомъ по долин Зеты черезъ Даниловъ-градъ и землю Блопавличей въ Орью-Луку и Никшичъ, изъ Никшича намъ хотлось захать еще въ имнье Божидара Петровича, къ жен котораго мы имли письмо отъ г-жи Мертваго, а потомъ въ знаменитый монастырь Острогъ, гд покоятся мощи св. Василія,— эта глубоко почитаемая народная святыня Черной-Горы.
Выхали мы, по обыкновенію, очень рано, въ четыре часа утра, HаcBOpo уложившись. Пришлось еще разъ повторить ту же дорогу до Рки, которую мы уже два раза прохали, но всетаки мы съ удовольствіемъ любовались на знакомыя уже глубокія провалья горныхъ котловинъ и на весело глядвшія изъ нихъ черногорскія селенья. Дорога была полна народа, уходившаго съ праздника, многіе были еще щеголевато разодты, а другіе уже сняли свои праздничные наряды и несли ихъ кто въ узлахъ, кто въ узкихъ, длинныхъ ящикахъ. Разноцвтная, живописная толпа мужчинъ и женщинъ, съ веселымъ смхомъ, говоромъ, пснями, просто лилась по крутизнамъ горъ, настигая и обгоняя нашу коляску.
Въ Рк нужно было отдохнуть и покормить лошадей. Мы остановились, разумется, у знакомой уже кафаны, и когда довольный хозяинъ вынесъ намъ на улицу подъ дерево столикъ и скамейки, чтобы накормить насъ завтракомъ и напоить пивомъ и кофе, то къ намъ сейчасъ же дружелюбно подслъ старый нашъ гребецъ и съ нимъ нсколько другихъ мимолетныхъ уличныхъ знакомцевъ нашихъ. Вс они преважно пожимали наши руки и съ полнымъ достоинствомъ осушали предлагаемые стаканы пива.
Въ кафан по прежнему вчно праздные войники, развалившись въ небрежно граціозныхъ позахъ, собравшись живописными группами въ своихъ картинныхъ нарядахъ, рзались въ карты, потягивая дешевое мстное винцо. Виноградники и сады гранатъ, смоковницъ, айвы и разныхъ другихъ фруктовъ покрываютъ пригорки Рки и доставляютъ жителямъ возможность обходиться собственнымъ виномъ и собственными плодами. Изъ Рки мы повернули рзко на западъ, какъ разъ мимо простенькаго зимняго домика князя Николая. Дорога нкоторое время шла по надъ берегомъ рки Рки, стариннаго Обода, сверху рка казалась намъ длиннымъ и узкимъ зеленымъ лугомъ, среди котораго сочилась тонкая ленточка воды: такимъ сплошнымъ зеленымъ ковромъ устлали ее кувшинки съ помощью своихъ круглыхъ широкихъ листьевъ. Потомъ мы повернули къ сверо-западу внутрь страны, покинувъ долину Рки.
Окрестности тутъ мало интересны и однообразны: везд кругомъ невысокія горы, покрытыя срыми камнями да тощими и рдкими молодыми лсками дуба. Прохали село Ничку-Каменицу съ запущенными виноградниками по долин. Пока мы больше спускаемся, чмъ поднимаемся. Окрестности становятся все больше и больше каменистыми. На одномъ изъ крутыхъ подъемовъ — совсмъ каменоломня кругомъ, среди рдкой дубовой и буковой поросли везд наворочены блесоватые камни.
Божо останавливается и приглашаетъ насъ посмотрть вокругъ.
— На этомъ мст жестокая битва была черногорцевъ съ турками, давно еще!— говоритъ онъ.— Видите, вонъ, камни блые торчмя воткнуты, сколько ихъ тутъ! счесть нельзя! Каждый камень на томъ самомъ мст поставленъ, гд лежало тло убитаго черногорскаго воина, сколько вы камней видите, столько и убитыхъ тутъ было! Тла ихъ перенесли въ родныя селенья, откуда кто былъ, и тамъ похоронили, а для памяти воткнули эти камни!..— разъяснялъ намъ словоохотливый Божо.
Стоячихъ камней дйствительно было множество,— словно крестовъ на старомъ деревенскомъ погост у насъ на Руси.
— Какъ мсто зовется?— спросили мы.
— Царевъ-Лазъ!— отвчалъ съ какимъ-то благоговніемъ Божо.— Тутъ владыка Даніилъ пашу турецкаго побилъ…
Эта знаменитая битва владыки Даніила особенно дорога по воспоминаніямъ всякому черногорцу, потому что по стеченію тогдашнихъ политическихъ обстоятельствъ побда турокъ совершенно уничтожила бы независимость Черногоріи.
Битва при Царев-Лаз случилась очень скоро посл неудачи русскихъ въ Прутскомъ поход. Петръ Великій своимъ свтлымъ умомъ постигъ всю пользу, какую Россія могла получить отъ балканскихъ славянъ въ борьб съ такимъ страшнымъ врагомъ, какимъ была еще тогда Турція, а геройская Черногорія, грудью сохранявшая свою свободу въ неприступныхъ горахъ и ущельяхъ, обращала на себя въ этомъ отношеніи особенное вниманіе великаго царя. Полковникъ Милорадовичъ, сербъ родомъ, и капитанъ Иванъ Лукашевичъ изъ Подгорицы, бывшіе на русской служб, присланы были посланниками къ владык съ милостивою грамотою Петра. Петръ увдомлялъ владыку и народъ черногорскій, что ршился начать войну съ неврными турками, чтобы ‘утсненныхъ православныхъ христіанъ, если Богъ допуститъ, отъ поганскаго ига освободить’, общая ‘самоперсонно вступить противъ враговъ вры съ любезно врными и искусными нашими войсками’ и приглашая черногорцевъ ‘древнія свои славы обновити’, ‘и единокупно на непріятеля вооружившися, воевать за вру и отечество, за честь и славу Вашу, за свободу Вашу и наслдниковъ Вашихъ’, ‘да имя Христово вящше прославится, а поганина Магомета наслдники прогнаны будутъ въ старое ихъ отечество, во пески я степи Аравіи’.
Владыка былъ сильно обрадованъ такимъ неожиданнымъ могучимъ союзникомъ. Онъ собралъ свой народъ и держалъ имъ такую рчь: ‘мы, братья черногорцы, слыхали, что Богъ знаетъ, какъ далеко, гд-то на свер, есть христіанскій царь. Всегда ми желали узнать о немъ и его царств, но заключенные въ горахъ ни отъ кого не могли получить извстій’.
‘Но вотъ мы видимъ его посланниковъ, вотъ его грамоты въ нашихъ рукахъ, не съ чужими посланниками говоримъ, но съ нашими братьями сербами, и они сказываютъ намъ, что есть Петръ 1-й Великій, императоръ и самодержецъ Всероссійскій, я его царство Богомъ благословенно, сильно и пространно отъ всхъ царствъ свта, онъ ратуетъ съ турками и не ищетъ другой славы, какъ освободить церкви и монастыри Христовы, воздвигнуть на нихъ крестъ, родъ христіанскій избавить отъ тяжелаго ига турецкаго. Мы должны молить Бога, да будемъ ему помощниками… Мы съ русскими одной крови и одного языка. Вооружитесь, братья черногорцы, и я, не жаля ни имущества, ни жизни, пойду съ вами на службу царю христіанскому и нашему отечеству’…
Общій восторгъ народа былъ отвтомъ на эту рчь.
‘Слава великому Богу!— кричали черногорцы по словамъ народной псни:— мы видли письма отъ нашего царя славянскаго и православнаго! Никогда мы не помышляли дожить до того времени, когда узнаемъ о немъ. Мы слышали, что живетъ онъ на свт тамъ, гд и слышать ему о насъ невозможно.
Когда же онъ услыхалъ и знаетъ насъ, вотъ наши сабли при пояс, вотъ наши ружья въ рукахъ, мы исправны и готовы съ веселыми сердцами ударить на турокъ’!
Черногорское войско храбро бросилось къ границамъ Албаніи и прошло огнемъ и мечемъ до самаго Скадра-града на Боян-рк.
‘Не сказалъ бы ты, милый братъ, что идутъ съ турками биться, но на пированіе пить холодное вино и пть веселыя псни’!— прибавляетъ народная былина.
Къ великому сожалнію, Прутскій походъ Петра Великаго окончился обиднымъ для насъ миромъ, и покинутая Россіею Черногорія, въ пользу которой ничего не было оговорено въ мирномъ договор, осталась одна съ своею ничтожною горстью храбрецовъ глазъ-на-глазъ съ турецкими полчищами.
Турки были уврены, что теперь раздавятъ ее навсегда.
И вотъ въ эту-то минуту смертельной опасности для нея разразился геройскій бой на Царевомъ-Лаз, и ободрившіеся орлы Черной-Горы опять свободно вздохнули… 15.000 турецкихъ тлъ остались среди камней горнаго прохода, черезъ который мы теперь прозжаемъ.
Черезъ два года, впрочемъ, 120-тысячное войско султана, подъ начальствомъ знаменитаго визиря Душманъ-паши Чуприловича, все-таки вторглось въ Черногорію и разорило ее изъ края въ край, уничтоживъ церкви и монастыри, въ томъ числ и цетинскій. Самъ владыка едва уцллъ отъ гибели, кто не могъ держать оружія, дти, старики, бжали въ Поморье, гд вроломные венеціанцы выдавали ихъ головою туркамъ. Тогда Даніилъ бросился въ Россію, къ новому союзнику своему. Петръ снабдилъ его деньгами (15.000 р.), книгами, церковною утварью, прислалъ награды храбрецамъ, общалъ высылать ежегодную денежную помощь, и съ этого-то времени и начинается постоянная связь черногорцевъ съ Россіей. Русскіе червонцы дали возможность этой* бдной стран обзавестись хотя самыми необходимыми боевыми припасами для непрекращавшейся борьбы съ Турціею, порохомъ, свинцомъ, ружьями, и съ ихъ помощью отстаивать свою независимость. Послдующіе владыки, по примру Даніила, не разъ лично здили въ родную имъ Россію, черпая въ ней и нравственную и матеріальную помощь, здилъ ко двору Елизаветы Петровны владыка Савва, преемникъ Даніила, тоже вернувшійся съ деньгами и съ похвальною грамотою геройской храбрости ‘единоврныхъ и единокровныхъ братьевъ славянъ’, здилъ потомъ три раза владыка Василій, даже умершій въ Россіи, при которомъ 15 черногорскихъ юношей были привезены въ Петербургъ и опредлены въ шляхетный военный корпусъ. Книги, церковные сосуды и облаченья щедро высылались тогда изъ Россіи въ разоренные церкви и монастыри, которые съ этою помощью понемногу возстановлялись и отстраивались владыками. Нравственная связь черногорцевъ съ Россіею черезъ вс эти сношенія мало-по-малу такъ усилилась, а вра черногорцевъ въ русскаго царя, какъ естественнаго покровителя и защитника Черногоріи, стала такою всеобщей, что во всхъ церквахъ Черногоріи имя русскаго царя поминалось при богослуженіи въ теченіе почти полутора столтія, пока французоманія перваго свтскаго князя Черногоріи, Даніила, современника императора Николая Павловича, подпавшаго подъ вліяніе западныхъ державъ, не превратила этого трогательнаго народнаго обычая черногорцевъ.
Несмотря на разныя неправды и ошибки нашей дипломатіи, много разъ покидавшей безъ помощи нашу всегда врную геройскую союзницу, подчасъ оскорблявшей ее недовріемъ и несправедливыми обвиненіями,— народъ черногорскій ни разу не усомнился въ Россіи и продолжалъ врить въ непоколебимую правду и любовь къ Черногоріи русскихъ царей, приписывая вс случавшіяся обиды и ошибки недобросовстности царскихъ слугъ.
Когда одинъ изъ нашихъ путешественниковъ спросилъ перваго попавшагося мальчишку въ черногорской деревн, слышалъ ли онъ что-нибудь о русскихъ и русскомъ цар, то ребенокъ отвчалъ ему: ‘Руси су братя наша, а царъ руски е велики пріятео (пріятель) нашега господара и безъ нега (него) нашъ господаръ ништа не ради (ничего не длаетъ)’. Почти тми же словами выражали мн десятки разъ простые черногорцы, рыбаки, хозяева кофеенъ, войники,— свой взглядъ на русскій народъ и русскаго царя.
Взглядъ этотъ выразился и во множеств старыхъ и новыхъ псенъ черногорцевъ, извстныхъ каждому здшнему пастуху, который такимъ образомъ съ дтства пріучается представлять себ русскаго царя, какъ естественнаго защитника и друга Черногоріи, ‘онъ брачу црногорце люби, као свое русе на Русіи’ (онъ также любитъ братьевъ черногорцевъ, какъ своихъ русскихъ въ Россіи), поется въ одной изъ такихъ псенъ. Россію черногорецъ представляетъ себ какъ величайшую и сильнйшую страну, съ которой не подъ силу сладить цлому міру, которая захватываетъ собою полъ-свта.
‘Полгода солнце свтитъ русской земл, а полгода ужъ остальному свту’, поетъ другая черногорская псня.
Еще одна псня ихъ такъ выражается о русскомъ цар:
Не было бы креста трехперстнаго,
Еслибъ не было великаго орла,
Великаго царя россійскаго.
Какъ отзвучіе этой псни, черногорцы часто говорятъ промежъ себя: ‘Да би Русіе ніе било, не би било креста одъ три прста (трехперстнаго креста)’.
Самому тяжкому испытанію въ своей врности Россіи подверглись черногорцы въ 1803 году, въ царствованіе Александра Благословеннаго, когда русская дипломатія, руководимая людьми, совершенно чуждыми славянству.и историческимъ задачамъ Россіи, едва-было не совершила величайшей несправедливости относительно благороднйшаго и великодушнйшаго вождя Черной-Горы.
Завистники энергическаго владыки, святопочившаго Петра I, одного изъ величайшихъ патріотовъ своего отечества, оказавшаго Черногоріи незабвенныя услуги, наклеветали на него, будто бы онъ, по наущенію своего секретаря, французскаго аббата Дольчи, ршился за 25.000 рублей предать Черногорію въ руки французовъ. Въ Черногорію посланъ былъ недругъ владыки, графъ. Ивеличъ, съ собственноручнымъ письмомъ императора и съ посланіемъ св. синода къ черногорскому владык. Св. синодъ, не сдлавъ ни малйшей попытки проврить клеветы на владыку, обвинялъ его въ ‘величайшемъ преступленіи и несправедливости’ и призывалъ этого вождя независимаго народа ‘немедленно на судъ, дабы доказать свою невинность или подвергнуться наказанію, если окажется виновнымъ’. Въ противномъ случа синодъ грозилъ владык ‘лишить его сана и отлучить отъ церкви, какъ недостойнаго сына, измнника отечеству, призвавъ черногорскій и бердскій народъ избрать достойнйшаго пастыря и послать его въ Петербургъ для посвященія’.
Вся Черногорія пришла въ глубочайшее негодованіе отъ этого оскорбительнаго посягательства на честь ея владыки и на ея свободу. Черногорскіе главари послали пространный отвтъ графу Ивеличу, въ которомъ съ большимъ достоинствомъ заявляли о своей независимости и отрицали у русскаго синода всякое право вмшиваться въ ихъ внутреннія дла.
‘Со времени паденія сербскаго царства,— писали воеводы Черной-Горы,— чтобы удалиться отъ враговъ Христова имени, мы убжали въ эти горы и основали тутъ свое пребываніе, ни отъ кого независимое, получая только указанія и завися только отъ власти нашихъ митрополитовъ, какъ нашихъ пастырей, и отъ нихъ мы научились защищать православную вру и нашу свободу. Теперешній нашъ владыка больше, чмъ всякій другой, сдлалъ уже для насъ, и длаетъ… и мы обязаны ему вчною благодарностью за сохраненіе нашей свободы’. ‘Нашъ митрополитъ остается въ нашей церкви независимымъ, не подчиняясь ничьей власти’, ‘черногорцы и бердяне — не подданные Россійской Имперіи… и единственно вслдствіе одинаковости вры и народности мы сохраняемъ привязанность, врность и любовь къ русскому двору, каковыми и пребудемъ навсегда’… ‘будемъ любить Россію и останемся ей врны, пока она сохранитъ православную вру, объявляя, однако, при всемъ томъ, что и мы не желаемъ поступить въ подданническія отношенія къ ней… и будемъ защищать свободу, завщанную намъ въ наслдство нашими предками, до послдней крайности, готовые вс скоре умереть съ саблею въ рукахъ, чмъ сдлаться низкими рабами какого бы то ни было государства. До сихъ поръ никто не осмливался ставить нашего владыку подъ отвтственность передъ русскимъ синодомъ, поэтому мы никому не позволимъ присвоить себ право судить его дйствія’.
Въ то же время было написано письмо къ императору Александру, въ которомъ излагались жалобы на злокозненныя дйствія гр. Ивелича и его друга Вучетича, и которое кончалось такъ:
‘Нашъ владыка не заслужилъ, чтобы кто-либо осмлился прійти въ его домъ и нарушить его свободу и относиться къ нему такимъ тиранскимъ способомъ, пока мы живы, нтъ той человческой силы, которая бы отважилась на такое насиліе’.
Вмст съ тмъ черногорцы торжественно заявляли о своей всегдашней преданности своему высокому покровителю, русскому царю, и просили его прислать для дознанія чистой истины ‘честнаго человка какъ своего уполномоченнаго, только природнаго русскаго’.
Императоръ исполнилъ ихъ просьбу, и истина дйствительно разъяснялась, а впослдствіи тотъ же самый св. синодъ призналъ святопочившаго владыку Петра причисленнымъ къ лику святыхъ православной церкви.
Но всего поучительне то обстоятельство, что никто другой, какъ владыка Петръ, такъ незаслуженно оскорбленный Россіею, оставилъ въ своемъ завщаніи преемникамъ своимъ и черногорскому народу такое заклятіе:
‘Да будетъ проклятъ тотъ, кто бы покусился отвратить васъ отъ врности благочестивой и христолюбивой Россіи, и всякому, кто бы изъ васъ, черногорцевъ и бердянъ, пошелъ противъ единоплеменной и единоврной намъ Россіи, дай Богъ, чтобъ у него у живого отпало мясо отъ костей, и не было бы ему добра ни въ этой жизни, ни въ будущей’!
Этотъ завтъ святого владыки до сихъ поръ остается руководящимъ знаменемъ и князей, и народа черногорскаго.
Между прочимъ и сказочный успхъ самозванца Степана Малаго, въ теченіе семи лтъ деспотически правившаго вольнолюбивою Черногоріею, объясняется не чмъ инымъ, какъ обаятельнымъ для черногорцевъ именемъ русскаго царя, за котораго выдавалъ себя смлый и талантливый авантюристъ, назвавшійся Петромъ III. Когда по адріатическому поморью прошла всть, что въ глухомъ монастыр Майн скрывается самъ русскій императоръ Петръ III, то торговые и богатые славянскіе жители Далмаціи прислали ему золотой скипетръ и корону, а простодушные горцы Берды, Зеты и Черной-Горы — въ томъ числ племена кучей, блопавличей и пиперовъ, не принадлежавшіе еще въ черногорскому княжеству,— провозгласили его своимъ господаремъ. Изъ Сербіи явился на поклонъ ‘русскому царю’ и благословилъ его на княженіе послдній сербскій патріархъ Василій Беркичъ…
Только авторитетъ мнимаго ‘русскаго царя’ далъ Степану возможность произвести многія важныя перемны въ самыхъ коренныхъ обычаяхъ черногорцевъ,— между прочимъ, уничтожить или, по крайней мр, сильно ослабить кровавую месть, ‘крваву освту’, и гайдучество внутри страны, Степанъ посмлъ даже разстрливать черногорцевъ, нарушавшихъ его повелнія, чего никогда не было до него.
Когда турки, встревоженные появленіемъ мнимаго русскаго царя въ области, которою они надялись овладть, и подстрекаемые еще боле испуганными венеціанцами, ворвались съ трехъ сторонъ въ Черногорію съ 70.000 войска, а Венеція обложила въ то же время Черногорію со стороны Боки-Которской, то черногорцы, разстрлявъ весь свой порохъ я потерявъ уже многіе округи, все-таки наотрвъ отказались выдать султану ‘русскаго царя’.
‘Придите и возьмите его сами!’ — по-спартански отвчали они турецкимъ посламъ.
При Екатерин II Черногорія заключила формальный союзъ съ Россіею. ‘Увряемъ васъ торжественнымъ и сильнымъ словомъ своимъ,— писала Екатерина въ грамот 29 января 1768,— что отъ сегодняшняго дня будемъ считать всхъ славянъ, которые примутъ участіе въ этой святой войн, за пріятеля нашего царства, и что ихъ участь будетъ участью нашею, и когда мы сдлаемъ миръ, то не позабудемъ упомянуть о васъ, какъ о себ самихъ’.
Черногорцы дятельно помогли русскимъ въ ихъ первой войн съ Турціей), и въ самый годъ побды Румявцова подъ Кагуломъ разбили на голову тридцати-тысячное войско турецкаго паши Махмета.
Но, несмотря на вс увщанія Екатерины, не выдали и ей Степана Малаго, котораго искренно считали за русскаго царя Петра III, и который, впрочемъ, измннически убитъ былъ въ томъ же 1774 году своимъ слугою-грекомъ, подкупленнымъ турецкимъ пашою.
Однако, несмотря на торжественныя общанія грамоты своей, Екатерина II, даже и посл побдоносной войны, не выговорила по Кучукъ-Байнарджійскому миру ничего въ пользу Черногоріи, кром общаго права своего покровительствовать балканскомъ славянамъ. Черногорцы и въ этотъ разъ, какъ посл Прутскаго похода Петра Великаго, оставлены были безъ всякой помощи и должны были въ одиночку продолжать отчаянную войну съ вковымъ врагомъ своимъ.
Но это не помшало геройскому племени еще разъ соединиться съ Россіею, когда въ 1788 году Екатерина объявила новую войну Турціи и обратилась за помощью въ черногорцамъ, ‘своимъ старымъ врнымъ союзникамъ’.
Въ третій разъ Россія забыла свою великодушную маленькую союзницу, и по мирному трактату въ Яссахъ 1791 г. опять о Черногоріи не было упомянуто ни слова.
И опять геройскій народъ принялъ на свою грудь всю тяжесть непосильной борьбы съ обрушившимся на него могущественнымъ врагомъ, и опять Балканскій полуостровъ былъ потрясенъ встью о страшномъ разгром турокъ орлами Черной-Горы…
Вотъ мы перехали теперь границы рчевой нахіи, и демъ уже нахіею лшанской, тми самыми мстами, гд сто лтъ тому назадъ, въ 1796 году, погибъ съ своимъ отрядомъ въ отчаянной рукопашной сч, подъ ятаганами черногорцевъ, грозный и славный въ свое время визирь Албаніи, Кара-Махмудъ-Бушатлія. Налво отъ насъ скалистая Велья-Гора, и подъ нею большое черногорское село Градацъ, а за нимъ — село Крусы и гора Бусовннкъ, уже примыкающая въ долин Зеты. Между Градацомъ и Крусами, иди, врне, между Ведьей-Горою и Бусовникомъ, произошла эта великая битва, спасшая свободу Черногоріи.
Тогда разоренною и разстроенною Черногоріею правилъ святопочившій Петръ I, энергически призывавшій черногорскія племена сплотиться во-едино, превратить свои междоусобицы и по старому стать на защиту вры и домовъ своихъ.
Кара-Махмудъ веллъ сказать ему: ‘не на Черногорію иду я войною, а на Берду, подвластную туркамъ!.. Если же поможете Берд, то я завоюю всю Черную-Гору’!
Берда до тхъ поръ не принадлежала еще въ Черногоріи, но въ это самое время бердяне заявили свое ршительное желаніе присоединиться въ ней, и владыка Петръ считалъ позоромъ выдать ихъ врагу.
‘Бердяне такіе же мои братья, какъ и черногорцы!— отвчалъ ему Петръ.— И если не отложишь своего намренія, то мы будемъ противъ твоей силы и противъ нападенія твоего съ помощью Божьею биться до послдняго человка’!
Пороху между тмъ не было у черногорцевъ ни горсти, и владыка вынужденъ былъ послать въ Вну свою драгоцнную митру, за которую австрійскій императоръ Леопольдъ II прислалъ ему 300 боченковъ пороху. Народное собраніе въ Цетинь, созванное владыкою, приговорило не выдать берчанъ, дать въ томъ твердую вру.
Кара-Махмудъ двинулся на черногорцевъ отъ р. Ситницы, которую мы сейчасъ перехали черезъ Лшко-поле, и сжегъ село Крусы. Съ нимъ было 40.000 войска. Черногорцевъ собралось не больше пяти съ половиною тысячъ, а по другимъ — только 4.000. Битва кипла три дня сряду. Самъ Кара-Махмудъ погибъ въ страшной сч, и голова его была потомъ воткнута, какъ самый славный трофей, на зубцы цетинской башни, гд она оставалась боле полустолтія, пока князь Даніилъ не веллъ снять ее и не прекратилъ навсегда этотъ дикій народный обычай. Ибрагимъ-паша, братъ Махмуда, едва увезенъ былъ раненый, три съ половиной тысячи турецкихъ труповъ остались на мст, не считая раненыхъ. Отсчено было 74 головы однихъ только знатныхъ беговъ, кром того, множество турокъ потонуло во время отчаяннаго бгства въ водахъ ‘великаго Зетскаго Езера’…

X.— Подгорица и развалины древней Діоклеи.

Только недавно прохали мы рчку Ситницу, впадающую въ Морачу, оставивъ за собою историческія мстности кровавой памяти, а вотъ опять перезжаемъ съ громомъ по длинному каменному мосту какую-то большую рку.
— Это Морача!— важно сообщаетъ намъ Божо.— Теперь сейчасъ Подгорица… Вонъ уже видны огни!
Среди густой тьмы, охватывавшей окрестность, мигавшіе впереди многочисленные огоньки казались особенно привлекательными для изрядно утомленныхъ путниковъ.
Наконецъ мы гремимъ по широкой улиц, освщенной фонарями, обсаженной деревьями, и поворачиваемъ на какую-то площадь.
Въ гостинниц Ристо, какъ оказалось, насъ уже ждали. Любезный голова города Цетинья телеграфировалъ, чтобы намъ приготовили комнату и ужинъ.
Двухъ-этажный домъ гостинницы или, врне, постоялаго двора, былъ ярко освщенъ, пышныя широкія постели были постланы, и ужинъ, въ нашему великому удовольствію, былъ поданъ очень скоро. Добродушный хозяинъ, черногорецъ большого роста, въ одной рубашк, безъ гуни и джемадана, по случаю жаркаго времени, не жаллъ ничего, чтобы угостить рдкихъ русскихъ гостей. Ужинъ намъ подали обильный: и форель, почерногорски ‘пастрву’, и ‘чорбу’ изъ баранины, и курицу, и кислое молоко, бутылка очень порядочнаго црмницкаго вина, густого до черноты, скрасила его еще больше и оказалась особенно кстати посл долгаго пути. Хозяинъ нашъ холостъ, но съ нимъ живетъ и ведетъ домашнее хозяйство его родная сестра, могучая и роскошная красавица, какихъ не всегда можно встртить. Глядя на нее, я невольно вспомнилъ стихъ Тургенева:
Такая двушка не вздоръ
Въ нашъ вкъ болзненныя и хилый.
Черногорцы безцеремонны и демократичны, какъ истыя дти природы. Ихъ непринужденность и простота въ обращеніи невольно вселяютъ уваженіе къ нимъ. Никому изъ нихъ и въ голову не приходитъ, что между нимъ и вами можетъ быть какая-нибудь разница. Онъ свободно протягиваетъ вамъ руку, садится съ вами за столъ, чокается съ вами стаканчикомъ, то же сдлаетъ онъ и съ своимъ воеводою.
Въ прежнее время и съ самимъ владыкою обращались такъ же просто, но со временъ князя Даніила, усвоившаго многіе европейскіе взгляды и обычаи, эта трогательная патріархальная простота уже мало-по-малу стала исчезать.
Посл ужина, за которымъ пріятельски бесдовалъ съ нами хозяинъ, онъ уговорилъ насъ пройтись по улицамъ Подгорицы, ему, очевидно, не терплось похвастаться передъ своими просвщенными братьями-русскими новйшею цивилизаціею его родного городка! Онъ съ увлеченіемъ восхвалялъ богатство, многолюдство, благоустройство Подгорицы, ея магазины, ея улицы, ея дома, и хотя дйствительность, какъ мы уже заране предвидли, опровергла довольно грубо его патріотическія похвальбы, но тмъ не мене было такъ понятно, что недавнему дикарю, жившему столько лтъ въ какой-нибудь полутемной и тсной ‘куч’ горнаго ущелья, дешевая роскошь мало-мальски торговаго и люднаго городка съ фонарями и мощеною улицею должна была казаться чуть не Парижемъ своего рода.
Луна взошла уже довольно высоко, и прогулка въ тихую ночь по безмолвнымъ улицамъ незнакомаго городка, посл долгаго сиднья въ экипаж, была не лишняя.
Смотрть собственно въ город было ршительно нечего, лавки были уже заперты, и только въ нсколькихъ кофейняхъ свтились гостепріимные огоньки, около которыхъ кучки запоздалыхъ постителей, въ характерныхъ воинственныхъ одеждахъ обоихъ и характерныхъ воинственныхъ позахъ, курили трубки и играли въ карты, освщенные красноватымъ отблескомъ огня, и кидая отъ себя рзкія, какъ чернила черныя тни, точно живыя картины какого-нибудь Рембрандта.
Новый пріятель нашъ настоялъ, чтобы и мы съ нимъ зашли въ одну изъ такихъ кофеенъ и выпили съ нимъ по стаканчику вина, за которое онъ ни за что не позволилъ намъ платить. Вино было прескверное, но отъ угощенья пріятеля отказываться было неловко, и пришлось, скрпя сердце, проглотить кислятину.
— Ристо вс русскіе любятъ, у Ристо вс русскіе останавливаются! И самъ Аргиропуло, посланникъ, и Вурцель, и Павло Ровинскій… Даже по нскольку дней живутъ у меня!..— хвастался добродушный черногорецъ, обращаясь столько же къ намъ, сколько къ толстому, сдоусому земляку, хозяину кофейни, сидвшему съ нами, какъ и онъ, въ одной блой рубашк.— Л уже знаю, какъ принять хорошихъ людей. Только напиши мн или телеграмму пришли… Все будетъ готово, что нужно… Русскіе меня любятъ, а я русскихъ люблю…— прибавилъ онъ, протягивая во мн свой стаканчикъ, чтобы чокнуться.

——

Рано утромъ, пользуясь холодкомъ, пока еще не разгорлся зноемъ ясный синій день,— мы пошли бродить по Подгориц. Новая Подгорица, черногорская, подобно новымъ русскимъ городамъ Средней Азіи, составляетъ совершенно отдльный поселокъ отъ старой, турецкой Подгорицы, присоединенной къ Черногоріи только по берлинскому трактату. Черногорскій городокъ отгородился отъ турецкаго и просторнымъ выгономъ, и глубокою пропастью рчного русла Рыбницы, черезъ которую построенъ хорошій каменный мостъ. Воды въ этой рк теперь очень немного, но зато все длинное ущелье ея русла заросло высокими итальянскими тополями, которыхъ и макушекъ не видно, пока не подойдешь къ самому краю крутого, обрывистаго берега. За ркою сильная, хотя изрядно обветшавшая, крпость въ старинномъ вкус: маленькія зубчатыя стны съ узкими бойницами, круглыя и четырехугольныя башни, совсмъ какъ въ какой-нибудь древней Византіи. И крпость, и старый городокъ, ютящійся подъ ея стнами, смотрятъ ршительно по-турецки, мы еще издали насчитали пять минаретовъ, а ихъ, наврное, гораздо больше. Впрочемъ, среди магометанскихъ мечетей высится и высокое зданіе католическаго костела.
Въ Подгориц жили не одни турки и албанцы-мусульмане, но еще и албанцы-католики изъ племени миридитовъ. По присоединеніи Подгорицы къ княжеству, и мусульмане, и католики спокойно остались на своихъ мстахъ, зная по долгому сосдскому опыту, что подъ черногорскою властью больше свободы, безопасности и равноправія, чмъ подъ произволомъ скутарійскяхъ пашей. Народъ, который толпами двигается изъ стараго городка въ новый, еще больше усиливаетъ иллюзію. Все это высокія красныя фески съ характерными синими кистями, висящими до самой спины, по которымъ съ перваго взгляда узнаешь турка. Но не меньше тутъ блыхъ фесокъ и живописныхъ накрахмаленныхъ фустанеллъ албанцевъ. По спокойному и довольному виду этой толпы нельзя сомнваться, что этимъ недавнимъ заклятымъ врагамъ Черной-Горы живется въ своемъ новомъ отечеств нисколько не хуже, чмъ прежде. Напротивъ, теперь торговля и богатство Подгорицы сильно поднялись. Въ дни турецкаго владычества Подгорица представляла изъ себя своего рода главный вооруженный лагерь турецкихъ силъ, воевавшихъ Черную-Гору. Здсь, можно сказать, не прекращалась вчная пограничная война, если не велась война формальная, отъ имени султана и Высокой Порты, то все-таки продолжалась такъ-называемая негласная или ‘малая война’ черногорскихъ племенъ съ племенами албанскими, или гайдучество отдльныхъ ‘четъ’, которыя выростали сами собою въ здшней воинственной, полудикой жизни въ глухихъ ущельяхъ недоступныхъ горъ то Черногоріи, то Албаніи, если не было ‘четъ’, то шла не мене ожесточенная борьба также никогда не прекращавшейся кровавой мести. Изъ Подгорицы обыкновенно направлялись вс турецкіе походы въ долину Зеты, въ Кучи, въ Мартыничи, къ Рк и Детинью. На Подгорицу и на сосднія съ нею крпостцы, Спужъ и Жаблякъ, прежде всего обрушивались отчаянныя нападенія черногорскихъ юнаковъ. Многія села, когда-то окружавшія торговую Подгорицу, или вовсе стерты съ лица земли этими частыми боями, или переселены въ ущелья Черной-Горы. Оттого теперешняя ‘нахія Подгорицы и Зеты’, примыкающая въ Скадрскому озеру и заключающая въ себ низовья довольно значительныхъ ркъ, какъ Морача, Цвня и пр., сравнительно безлюдна и пустынна.
Подгорица стоитъ какъ бы у входа въ ту узкую долину нижней Зеты, клиномъ врывающуюся въ горы вольнаго княжества, между племенемъ кучей съ востока и лшанской нахіей съ запада, въ конц которой, на крайнемъ рубеж бывшей турецкой земли, стоитъ крпость Спужъ, и по которой обыкновенно турецкіе паши вторгались внутрь Черной-Горы.
Бродя по старой Подгориц, въ тни ея крпостныхъ стнъ, нельзя не вспомнить недавняго геройскаго боя въ ея ближайшей окрестности того самаго, ни разу не побжденнаго турками, воеводы Божо Петровича Нгоша, съ которымъ я только-что познакомился во дворц князя и въ деревню котораго мы имли въ виду прохать, будучи въ Никшич.
Это было въ 1876 году, въ разгаръ сербско-черногорской войны противъ туровъ, когда Мухтаръ-паша съ своею арміею, претерпвъ рядъ позорныхъ пораженій въ Герцеговин и Берд отъ князя Николая и усташей Пево Павловича, былъ запертъ ими въ Требинь, а Махмудъ-паша, присланный на выручку его, также неудачно пытался пробиться въ нему изъ Подгорицы черезъ Зетсвую долину и Никшичъ.
26-го августа, въ день нашего Бородинскаго боя, Божидаръ Петровичъ съ 5.000 своихъ юнаковъ на голову разбилъ между Подгорицей и Медуномъ въ жестокой рукопашной сч 20-титысячную регулярную армію Махмуда. 10.000 турокъ пали на пол битвы, остальные едва успли добжать и скрыться въ стнахъ Подгорицы. Каждый черногорскій батальонъ изрубилъ ханджарами боле 1.000 враговъ, а батальонъ мартыничей, особенно страшныхъ туркамъ своею неистовою храбростью и своею заклятою ненавистью къ нимъ, изрубилъ до 2.000, на иного юнака приходилось не мене десяти убитыхъ турокъ, а байрактаръ князя Николая, Милошъ Новакъ, собственноручно изрубилъ 17 человкъ… Черезъ пять дней Мухтаръ еще разъ пытался ринуться изъ Подгорицы въ Медуну, но отрядъ его, оттсненный яростною аттакою черногорцевъ въ отвсному обрыву скалы, погибъ почти весь. 3.500 турокъ остались на мст.
Ужасъ туровъ посл медунскаго разгрома былъ такъ великъ, что на другой день черногорцы нашли 240 туровъ, безпомощно забившихся въ скалы. И даже когда на смну посрамленнаго Махмуда явился храбрый Дервишъ-паша, старый боецъ съ Черною-Горою, то войска его при первомъ появленіи черногорскихъ юнаковъ впадали въ паническій страхъ и бжали назадъ въ Подгорицу, подъ защиту ея стнъ и пушекъ, не слушая никакихъ угрозъ и приказовъ паши.
Замчательно, что вс турки, бжавшіе отъ черногорцевъ съ поля сраженія, закрывали обими руками заднюю часть шеи,— до того ихъ поражала ужасомъ привычка черногорскихъ богатырей сразу сносить ударомъ ханджара турецкія головы…

——

Новая Подгорица мало интересна: небольшіе одноэтажные дома какъ въ любомъ селень, мелкія лавчонки и кофейни, но улицы широкія, хорошо обсаженныя блою акаціею. Народъ тутъ, кажется, не совсмъ чистаго черногорскаго племени, а скоре помсь, и языкъ здшній много испорченъ примсью турецкихъ и албанскихъ словъ. Даже сидятъ здсь по-турецки, поджавъ ноги, а ужъ бездльничаютъ во всякомъ случа по-мусульмански. Куда ни взглянешь, везд шатается или безпечно посиживаетъ праздный народъ.
По средин главной улицы — незатйливый монументъ одному изъ храбрйшихъ героевъ современной Черногоріи — покойному Мирко Петровичу, отцу князя. Николая, знаменитому побдителю на Граховомъ пол, заслуженно прозванному ‘мечомъ Черногоріи’.
Въ Подгориц, на свободномъ пол, въ сторон и отъ стараго и новаго города, выстроенъ новый красивый дворецъ князя Николая, въ которомъ собрано довольно много интересныхъ находокъ римскаго и эллинскаго времени изъ развалинъ древней Діоклеи, по-сербски Дукли, которая всего въ получас зды отъ Подгорицы.

——

Оставили мы, наконецъ, Подгорицу и похали открытою равниною, только вдали окруженною горами. Вправо отъ насъ уходитъ горная страна кучей, пограничнаго съ албанцами славянскаго племени, которое посл другихъ присоединилось къ черногорскому княжеству, хотя и прежде часто воевало вмст съ черногорцами противъ туровъ. Вслдствіе сосдства съ мусульманствомъ и долгой, хотя больше номинальной зависимости отъ турецкой власти, среди православныхъ кучей много мусульманъ, и попадаются также католики. Впрочемъ, въ старые годы даже среди истыхъ черногорцевъ, жителей катунской, цермницкой и рчевой нахій, встрчалось много мусульманъ, такъ-называемыхъ потурченцевъ, собственно говоря, многія племена Албаніи — тоже не что иное, какъ старые сербы-потурченцы, не устоявшіе противъ давленія ислама въ первые вка по разгром сербскаго царства. Оттого они по образу жизни и обычаю и даже по своей храбрости такъ похожи на черногорцевъ. Только ршительнымъ истребленіемъ и изгнаніемъ своихъ потурченцевъ маленькая Черногорія могла въ свое время обособиться въ такую непобдимую и стойкую христіанскую общину, какою она является въ исторіи послднихъ вковъ.
Этимъ важнымъ историческимъ шагомъ своимъ Черногорія обязана своему владык Даніилу, современнику Петра Великаго. Даніилъ видлъ, что борьба съ турками, отовсюду охватившими крошечную родину его, будетъ безнадежна, пока внутри страны у нихъ въ каждомъ город и селень находятся естественные друзья и союзники, готовые при первой возможности отворить имъ ворота всякой крпости и измннически ударить сзади на врныхъ защитниковъ Черной-Горы.
Онъ созвалъ черногорскихъ главарей и горячею рчью убдилъ ихъ уничтожить съ корнемъ это народное зло. Задумана была Сицилійская вечерня своего рода. Въ назначенную ночь черногорцы-христіане безпощадно вырзали всхъ своихъ потурченцевъ, кром тхъ немногихъ, которые согласились вернуться въ христіанство.

——

Развалины древней Діоклеи, или Дукли, по мстному названію, всего въ какомъ-нибудь полу-час разстоянія отъ Подгорицы, если хать довольно скоро. Тихая Зета впадаетъ въ этомъ мст въ быструю и бурную Морачу, которая несетъ свои прозрачныя темнозеленыя волны изъ далекихъ пустынныхъ ущелій Яворской планины. Каменная водяная мельница стоитъ внизу у самаго впаденія Зеты. Около нея, на высокомъ берегу, старый турецкій блокгаузъ,— каменный замокъ съ примыкающими къ нему четырьмя небольшими башнями, окруженный стною. Вмсто оконъ узкія бойницы, нкоторыя въ вид крытыхъ балкончиковъ, съ отверстіемъ внизъ, для обстрливанія лзущихъ на стны, какія мн приходилось уже видть въ старинныхъ королевскихъ замкахъ Сербіи. Въ этой мстности, гд столько вковъ чуть не ежедневно раздавались только удары ятагановъ да ружейные выстрлы, каждый домъ строился какъ крпость. Коляска наша остановилась въ тни деревьевъ, а мы отправились пшкомъ черезъ прекрасный каменный мостъ посмотрть на римскія развалины.
Древній городъ Діоклетіана, который онъ задумывалъ сдлать даже столицею, судя по охвату его развалинъ, былъ одинъ изъ очень большихъ городовъ. Онъ занималъ всю низменную равнину въ угл между Зетою и Морачею, начиная отъ самой горы. Но старикъ-пастухъ, который провожалъ насъ въ нашей археологической экскурсіи, уврялъ меня, что и за ркою на большомъ разстояніи земля покрыта обломками и камнями стараго города. Простодушный пастухъ называлъ невдомаго ему строителя города царемъ Дукляномъ и, повидимому, нисколько не сомнвался, что онъ былъ такой же господарь-черногорецъ, какъ и святопочившій Петръ, и владыка Радо, и князь Николай, ничтоже сумняся о его римскомъ имени и римскомъ титул…
Перейдя по мостику небольшой ручей, мы поднялись изъ лощинки на легкій изволокъ и очутились среди сплошныхъ обломковъ стнъ и фундаментовъ изъ тесаныхъ камней, ясно видны крпостныя стны стараго города, еще и теперь довольно высокія, въ 1841 году, нашъ извстный путешественникъ Ковалевскій, постившій Дуклю почти подъ выстрлами Подгорицы, видлъ эти стны ‘почти вполн сохранившимися’, но въ протекшіе посл того десятки лтъ турки изъ Подгорицы и Спужа растаскали на свои постройки много совсмъ готовыхъ камней изъ крпостныхъ стнъ, дворцовъ и храмовъ Дукди.
Стны толщиною не мене 4-хъ аршинъ и составляютъ правильный четыреугольникъ, примыкавшій въ Морач. По сторонамъ дороги еще стоитъ по обычаю древнихъ грековъ цлый рядъ каменныхъ и мраморныхъ гробницъ съ сильно стертыми уже латинскими надписями, торчатъ изрдка кое-гд нижнія половинки блыхъ мраморныхъ колоннъ, обнажаются изъ-подъ густой травы бломраморныя ступени разрушенныхъ портиковъ, въ одномъ мст попался намъ остатокъ маленькаго капища съ коринскими колонками, съ низвергнутыми въ прахъ скульптурными фризами, около него камень съ очень красивою фигурою нагой женщины, съ колчаномъ черезъ плечо,— вроятно, Діаны. На другомъ камн, уже расколотомъ — боле загадочныя изображенія большого человческаго глаза и какихъ-то странныхъ цвтовъ… Лучше всего уцлло и показывается путешественникамъ, какъ главная достопримчательность этихъ развалинъ, зданіе царскаго дворца, которое пастухъ-черногорецъ почему-то называлъ ‘судилищемъ царя Дукляна’, тамъ цлый длинный рядъ колоннъ, отъ которыхъ видны нижнія основанія, обрывки стнъ еще довольно высокихъ, груды капителей и обломанныхъ карнизовъ, украшенныхъ красивою скульптурою, сзади этого продолговатаго зданія довольно хорошо сохранился покой съ нишей, живописно обросшій плющомъ по полуразрушеннымъ его стнамъ. Кром, скульптурныхъ карнизовъ и капителей тутъ еще камень съ латинскою надписью, переломленною какъ разъ по середин этой надписи… Прежніе изслдователи Діоклеи забрали съ собою вс камни съ надписями, боле или мене разборчивыми, оказавшіяся большею частью временъ Константина и Елены и императора Діоклетіана, такъ что теперь наружи остаюсь мало интереснаго, но нтъ никакого сомннія, что въ ндрахъ этихъ безчисленныхъ земляныхъ курганчиковъ, которыми взбуравлена Дуклянская равнина, погребены еще неисчерпаемыя археологическія сокровища. Каждый изъ этихъ курганчиковъ — не что иное, какъ занесенныя въ теченіе вковъ землею и заросшія бурьяномъ развалины древнихъ строеній Діоклетіанова города. Бродя дальше среди этихъ камней и кургановъ, наткнулись мы на развалины двухъ храмовъ. Въ ближнемъ, продолговатомъ, кром основанія стнъ и ступеней, уцллъ короткій входной портикъ съ іоническими колонками и круглая задняя ниша, скульптурныхъ обломковъ тутъ мало. Другой, самый дальній изъ сколько-нибудь сохранившихся памятниковъ, разрытъ, по видимому, недавно и уже глубоко ушелъ въ землю. Это очень большой и интересный храмъ: сначала входной портикъ съ ступенями, потомъ первая комната съ прекраснымъ мозаиковымъ поломъ, сильно уже попорченнымъ, въ этой части храма незамтно никакихъ слдовъ христіанства, но за нею вправо идетъ большая, продолговатая зала съ основаніями колоннъ по бокамъ, заваленная обломками капителей, карнизовъ, архитравовъ, здсь валяются среди обломковъ два каменные креста, изъ которыхъ одинъ уже разбитъ. Ниша алтаря окружена внутри каменными ступенчатыми сидньями — какъ бы для служенья архіерея съ священниками. Повидимому, этотъ храмъ обращенъ въ христіанскій, какъ это часто. случалось, изъ храма какому-нибудь языческому богу…
Когда мы собирались уже уходить, обойдя все боле или мене видное на поверхности земли, старикъ-пастухъ повелъ насъ еще куда-то, въ самую чащу развалинъ. Тамъ онъ указать намъ глубокую и узкую яму, обложенную камнемъ.
— Тутъ была темница царя Дукляна! Сюда онъ бросалъ плнныхъ турокъ!..— объявилъ намъ наивный нашъ чичероне, увренный, что и у царя Дукляна не могло быть никакихъ другихъ враговъ, кром ненавистныхъ черногорцу туровъ.
— А на далеко еще идутъ эти развалины?— спросилъ я его.
— Да по всей этой равнин, до Зеты и до Морачи!— отвчалъ пастухъ, широко взмахивая кругомъ рукою.— Тутъ подъ всею землею тесанные камни, даже пахать нельзя! Раскопали еще не много, большая часть еще въ земл осталась!..
— А на горахъ тхъ?— спросилъ я.
— На горахъ нтъ развалинъ, на горахъ наше Рогаме!..— радостно сверкнувъ глазами, съ. одушевленіемъ и гордостью отвтилъ пастухъ.— На горахъ война большая съ турками была, воевода нашъ Божо Петровичъ здсь туровъ посвъ… Столько ихъ тутъ было, сколько травы въ лсу! Черногорцы наши вонъ на той гор у Рогаме стояли въ скалахъ, а турки на этой…
Да вс въ Подгорицу бжали, кто живъ остался… Въ Морач ихъ потонуло — счету нтъ.
На одной изъ выдающихся обрывистыхъ горъ, господствующихъ надъ равниною Дукли, дйствительно виднется славное въ исторіи черногорскихъ войнъ укрпленіе Рогаме, постоянно торчавшее какъ рожонъ передъ носомъ турецкой Подгорицы.
‘А Рогаме пиперска крайня’, какъ ее называютъ старинныя псни, въ которыхъ подгорицкіе и скутарскіе аги и беи собираются вмст,
Да Рогаме града разградимо’!
‘Бердскія страны намъ надоли!— говорятъ между собою эти турки въ черногорской псн,— затворили нашу Подгорицу, это мы бы имъ еще простили, но построили укрпленіе прямо противъ крпости, безъ позволенія царя и визиря, а пиперское село Рогаме не даетъ нашимъ пастухамъ выводить овецъ на паству вонъ Изъ города. Мы бы и то имъ простили, но убиваютъ туровъ по долин до рки Рыбницы, мы же, турки, смотримъ на это, а помочь не можемъ. И то бы мы имъ простили, но ловятъ нашихъ женщинъ и скидаютъ съ нихъ ожерелья. Этого не писано въ нашемъ Коран, такой обиды мы не’ можемъ перенести, но пойдемъ, братья турки, чтобы отмстить кровавую обиду, попросимъ у Мустафы, скутарскаго визиря, храбрыхъ албанцевъ и ударимъ съ войскомъ на пиперское село Рогаме и разрушимъ ихъ укрпленье’!
Конечно, пиперы въ псн посрамили турецкіе замыслы s прогнали ихъ побитыхъ изъ Рогаме. Но и въ дйствительности туркамъ рдко удавалось одолть этотъ смло глядвшій имъ прямо въ глаза передовой редутъ Берды.
Даже храбрецъ Дервишъ-паша, умвшій драться съ черногорцами, обломалъ зубы о рогамскія высоты, когда вздумалъ овладть ими, по категорическому требованію дивана, въ послднюю войну съ Сербіею и Черногоріей. У Божидара Петровича, защищавшаго Рогаме, было всего 2.500 юнаковъ, а Дервишъ покрылъ своими пушками вс окрестныя высоты и, открывъ канонаду противъ черногорцевъ изъ всхъ окрестныхъ фортовъ, которыми тогда кипла Дуклейская долина, 6-го сентября 1876 года вдругъ неожиданно бросился на штурмъ Рогаме. Божидаръ не сталъ дожидаться врага, а зная, что въ рукопашной схватк никто не одолетъ черногорца, съ ханджарами наголо смло ринулся на турка изъ окоповъ горы. Войска Дервиша были опрокинуты на всхъ пунктахъ, и къ вечеру вся долина покрылась бгущими турецкими батальонами. Сотни турокъ погибли въ волнахъ Морачи и Зеты, сотни были убиты и изранены. Дервишъ-паша напрасно стрлялъ изъ пушекъ по собственнымъ солдатамъ, чтобы удержать ихъ отъ бгства. Одинъ видъ поднятыхъ черногорскихъ ятагановъ охватывалъ ихъ непобдимымъ ужасомъ.
Объ этомъ-то разгром и разсказывалъ намъ его участникъ и очевидецъ — теперешній дуклянскій пастухъ.

——

Отъ Дукля мы уже демъ долиною Зеты, долина же Морачи поворачиваетъ въ глубь горъ на сверо-востокъ, отдляя собою по правую сторону сначала земли кучей и братоножичей отъ племенъ Берды, Пиперовъ и Блопавличей, а дальше, въ верховьяхъ своихъ, земли Морачанъ и Колашинцевъ отъ земель племени Ровцы.
Долина Зеты широкая, вся въ кукурузникахъ, въ садахъ, въ жильяхъ. Ближе къ Подгориц по старой турецкой привычк, сютъ много табаку, которымъ и торгуетъ Подгорица. Здшній мягкій, все-таки довольно южный климатъ и здшняя плодородная почва, постоянно утучняемая разливами ркъ, позволяютъ въ одно лто собрать съ одного поля дв жатвы. Обыкновенно, посл пшеницы сютъ кукурузу, и она успваетъ отлично выспть уже въ іюлю мсяцу. Посвный клеверъ здсь косятъ по три раза въ лто. Вообще низменное дно этихъ горныхъ долинъ щедро оплачиваетъ трудъ земледльца и садовода, но, въ сожалнію, Черногорія слишкомъ бдна такими тучными низменностями, да и т, которыя есть у нея, часто страдаютъ отъ опустошительныхъ дождей, разливовъ и заносовъ. Вслдствіе этого черногорецъ дорожитъ каждымъ клочкомъ удобной почвы какъ сокровищемъ, и его крошечные поля и огороды, которые онъ большею частью обработываетъ киркою и мотыгою вмсто шуга, и по этому способу обработки и по микроскопическому своему объему больше похожи на цвтные горшки, чмъ на настоящія поля, подобныя нашимъ необъятнымъ русскимъ нивамъ. Каменныя громады горъ, выковавшія черногорцу его каменную ногу, его желзную руку, его желзный духъ,— въ то же время почти совершенно отнимаютъ у него удобный просторъ для мирныхъ сельскохозяйственныхъ трудовъ, по невол обращая его въ вчно празднаго пастуха. Большое еще благополучіе для Черногоріи, что послднія земельныя пріобртенія ея, которыя Россія съ такимъ трудомъ отстояла на Берлинскомъ конгресс постыдной памяти, дали ей новыхъ плодородныхъ мстностей значительно больше, чмъ было у нея до войны, въ томъ числ я всю роскошную долину нижней Зеты.
Горы восточной стороны, земля Пиперовъ, кажутся боле цвтущими, а вмст и боле крутыми и живописными, чмъ западный берегъ долины, русло Зеты тоже больше жмется къ Пиперамъ, нижняя половина горъ вся въ садахъ, поляхъ и деревенькахъ, но выше он грозны, безплодны, и кое-гд только обросли лсами. По дну долины стелется много луговъ съ узкими стожками свжаго сна, усыпавшими Зетскую низину какъ гнзда грибовъ.
Не больше какъ въ получасовомъ пути отъ Дукли стоитъ и крпость Спужъ, этотъ вбитый турками въ грудь Черногоріи желзный клинъ, Спужъ съ юга, съ свера Никшичъ — какъ тисками сковали своими башнями и пушками самое сердце геройской страны, далеко вдавшись внутрь ея. Разстояніе между ними мене дня пути, такъ что об эти сторожевыя крпости турокъ, можно сказать, постоянно подавали другъ другу руку, войска, собранныя въ одной изъ нихъ, легко могли въ нсколько часовъ пройти до другой сквозь Зетскую долину, обративъ мимоходомъ въ пепелище ея селенья, сады и нивы. Такъ и бывало это не разъ въ многострадальной исторія черногорцевъ. Омеръ-паша въ 50-хъ годахъ пробился съ своею многочисленною арміею изъ Герцеговины въ Албанію этимъ именно обычнымъ путемъ,— единственными естественными воротами, распахнутыми самою природою между неприступными горными массами Черной-Горы и Берды. Это была одна изъ самыхъ тяжкихъ и горькихъ минутъ въ жизни Черногоріи. Князь Николай, еще тогда молодой и мало опытный, вынужденъ былъ чуть-ли не единственный разъ въ лтописяхъ своего отечества согласиться на постыдный миръ, по которому онъ предоставлялъ туркамъ право устроить свои укрпленія вдоль всей Зетской долины, то-есть насквозь черезъ все тло Черногорской земли, и такимъ образомъ протянуть тюремную цпь своего рода между Черною-Горою и Бердою. Только могущественное вмшательство Россіи спасло Черногорію отъ этого перваго гибельнаго шага къ турецкому рабству. Но, къ счастью, такія удачи для турокъ были очень рдки, а въ* большей части случаевъ короткій путь по Зетской долин отъ Никшича къ Спужу и отъ Спужа къ Никитичу даже и для самыхъ храбрыхъ турецкихъ пашей вмсто побдоносной прогулки обращался въ томительное похоронное шествіе своего рода, а иногда и въ отчаянное бгство. Черногорцы не противопоставляли ни Спужу, ни Подгориц, ни Никшичу, никакихъ крпостей съ своей стороны, ихъ крошечныя ‘кулы’ — башенки на утесахъ горъ — больше служили для отстрливанія отъ грабителей, какому-нибудь десятку пастуховъ съ ближней ‘планины’, чмъ защитою противъ врага. Какъ нкогда у грековъ-спартанцевъ, у юнаковъ этой ‘Сербской Спарты’ ихъ безстрашная грудь служила единственною твердынею, охранявшею рубежи ихъ родины, защищавшею ихъ домашній очагъ.

XI.— Долина Зеты.

Видъ Спужа — очень характерный. Это — типическая средневковая крпостца. Какъ и Жаблякъ, Спужъ торчитъ на одинокой пирамидальной скал, плоское темя которой обращено въ цитадель, наполненную казармами и укрпленную зубчатыми стнами и башнями. Такія же стны и башни живописно спалзываютъ вьющеюся лентой по обрывамъ и ребрамъ скалы внизъ и окружаютъ ее тамъ вторымъ, боле широкимъ кольцомъ. Вокругъ крпости налиты домики и сады городка Спужа. Глядя на этотъ знакомый глазу пейзажъ, я вспомнилъ, что и древніе эллинскіе городки, подобные Ларисс Аргоса, и библейскіе ветхозавтные города, подобные Вефилю и множеству другихъ, мною виднныхъ въ Палестин, расположены совершенно такъ же, стало быть, этотъ пріемъ защиты изобртенъ людьми чуть не въ доисторическія времена, и только разв теперь, въ вкъ дальнобойныхъ орудій, пробивающихъ своими стопудовыми ядрами даже желзныя стны,— традиціонныя каменныя гнзда на макушк отвсныхъ скалъ сдлались безсильными и безполезными.
Хорошая экипажная дорога ведетъ теперь въ Спужъ, отдляясь въ бокъ отъ главной артеріи, что ведетъ прямо къ Даниловъграду, старинной Главиц. Турокъ почти не осталось теперь въ Спуж, до того. они чувствовали себя здсь чужими, будучи со всхъ сторонъ охвачены селеніями черногорцевъ. Это не то что Подгорица, опирающаяся на сосднее, сплошь мусульманское населеніе. Немного дальше Служа, праве нашей дороги, мы видли такую же пирамидальную горку съ плоской вершиной, такъ и просящеюся подъ стны крпости, а потомъ и еще нсколько такихъ же пирамидъ. Мстность здсь точно сама надоумливаетъ человка, куда ему забраться побезопасне, чтобы спастись отъ врага. Въ Даниловъ-градъ все время идетъ прямое, гладкое шоссе, отлично обсаженное блою акаціею. Черезъ полчаса и самъ городъ показался въ конц этой безконечной зеленой аллеи. Несмотря на громкое названіе свое въ честь князя Даніила, городишко показался намъ довольно ничтожнымъ и точно совсмъ заснувшимъ. Улицы были пусты, лавчонки жалки, въ кофейн, у которой мы остановились отдохнуть, не нашлось даже бутылки пива освжиться посл полуденнаго зноя. Намъ вынесли столикъ подъ тнь дерева и подали кофе, молока и яицъ съ хлбомъ. Молоко, къ нашей радости, оказалось не козье и не овечье, какъ въ большей части Греціи и Черногоріи, а ‘кравье’.
Князь Николай назвалъ старую Главицу Даниловъ-градомъ въ честь своего предшественника и родного дяди, князя Даніила, и думалъ сдлать изъ него важный торговый центръ для внутренней Черногоріи, такъ какъ съ одной стороны Даниловъ-градъ лежитъ на половин пути отъ Подгорицы въ Никшичъ, притомъ на главной торговой артеріи, прорзающей княжество поперекъ съ свера на югъ, по долин Зеты, а съ другой стороны онъ служитъ естественнымъ посредникомъ между западною, или настоящею, Черногоріею и Черногоріей) восточною, позже присоединенною, къ которой принадлежатъ Берда, Кучи, Васоевичи… Но хотя воскресные базары города и бываютъ довольно много* людны, и хотя Зетская долина у его ногъ особенно густо населена и особенно плодородна, но все-таки большого торговаго значенія Даниловъ-градъ до сихъ поръ не пріобрлъ. Противъ Даниловъ-града, лежащаго по правую сторону Зеты, на той сторон Зетской долины, которая тутъ не меньше восьми верстъ въ ширину, ютится въ горахъ славное въ лтописяхъ черногорской борьбы селеніе Мартиничи, главное ядро того безстрашнаго племени, которое обыкновенно изъ первыхъ бросалось на встрчу всякому турецкому вторженію въ долину Зеты.
‘Въ Мартыничахъ нтъ юнака, который бы не отрубилъ десяти турецкихъ головъ!’ — съ хвастовствомъ сообщалъ намъ хозяинъ кофейни, показывавшій намъ издали разныя замчательныя мстности долины.
Въ одной изъ старинныхъ мстныхъ псней владыка черногорскій отвчаетъ на слезныя просьбы сердаря морачскаго: ‘не плачьте, мои врные слуги, я пришлю вамъ помощь, мало войска, но хорошихъ бойцовъ, изъ страны отъ Острога до кроваваго Служа, чтобы драться вамъ съ турками за святую православную вру и свободу своего отечества. Потомъ всталъ владыка и написалъ письма, одно въ село Мартыничи на имя попа Вуксана’…
Въ другой черногорской псн поется: ‘но не легко поддаются Бердяне (т.-е. жители Берды), они храбро защищаются и особенно Мартыничи и Стіена, кровавое село. Бьются ежедневно, безпрерывно, и не много ихъ въ Мартыничахъ, всего 50 человкъ, кром мертвыхъ и раненыхъ, но все отборные и легкіе бойцы, кром другихъ бердскихъ пограничанъ’.
Мартыничи — первое отъ Пиперовъ село нахіи Блопавличей, къ числу которыхъ принадлежитъ и племя Мартыничей, весь восточный берегъ Зетской долины, начиная отсюда до самой горы Планиницы, преграждающей 15 верстъ ниже Даниловъ-града Зетскую долину, принадлежитъ уже въ Блопавличамъ, этимъ кореннымъ владтелямъ средней Зеты. Долина эта кишитъ садами, полями кукурузы, табачными плантаціями, виноградниками, которые взбираются на скаты горъ. Въ одномъ изъ племенъ Блопавличей — Пшивцахъ — даже длается прекрасное мстное вино, которое въ ближайшихъ окрестностяхъ вполн замняетъ цермницкое, и которое мы съ удовольствіемъ пили потомъ въ Острог. Сверху трудно замтить, что жилища черногорцевъ устраиваются не на низменномъ дн долины, часто заливаемомъ разливами Зеты и слишкомъ болотистомъ для жилья, а непремнно на холмахъ и горныхъ скатахъ, куда не можетъ достигнуть вода и гд воздухъ не такъ сыръ, такое расположеніе хуторовъ и деревень вызывалось, вроятно, еще и условіями постоянной войны, потому что защищаться отъ нападенія на нкоторой крутизн, конечно, гораздо удобне, чмъ на ровномъ мст.
Растительность въ этой жаркой и влажной долин, защищенной горами, какъ природная теплица, довольно южная: смоковница, гранатникъ, айдантъ, грецкій орхъ, черешня, шелковица, или, какъ здсь называютъ ее, ‘мурва’. Кое-гд здсь занимаются даже воспитаніемъ шелковичныхъ коконовъ, что мы видли въ довольно большихъ размрахъ въ Рк. Много тутъ и дуба, и ясеня, деревья провожаютъ рядами оба берега рки, деревьями окруженъ каждый участокъ поля. Вообще, когда дешь въ покойной коляск по хорошему шоссе высокаго праваго берега и любуешься внизъ на эту тсно заселенную, старательно обработанную долину съ ея роскошною зеленью, мирными домиками селеній, горами, покрытыми молодымъ лсомъ, воображаешь себя, забывшись, въ какой-нибудь Италіи или Швейцаріи. Только вскинувъ свой взглядъ выше, поверхъ этихъ живописныхъ зеленыхъ горъ и холмовъ ближайшей декораціи, увидишь за ними сухія и голыя громады, мрачно выглядывающія сквозь клубящіеся пары облаковъ, словно скованные цпями титаны изъ своей далекой темницы… И вы уже не сомнваетесь больше, что оттуда смотритъ на васъ подлинная Черногорія съ ея непроходимыми пропастями, неприступными утесами, съ двственною грубостью и простодушнымъ величіемъ своего полудикаго геройскаго населенія…

——

Орья-Лука уже порядочно выше Даниловъ-града и стоитъ на крутомъ холм. Дорога наша поднимается вмст съ подъемомъ долины и длается все трудне. Несмотря на близкое сосдство Даниловъ-града, князь Николай останавливается всегда въ Орьей-Лук, гд у него домъ и цлое деревенское хозяйство. Здсь же новая красивая церковь, выстроенная княземъ въ память своего отца Мирко Петровича,— ‘меча Черногоріи’,— котораго геройскими подвигами полна Зетская долина. Прекрасный длинный мостъ на каменныхъ аркахъ въ Даниловъ-град, построенный тмъ же княземъ въ 1870 году, почему-то носитъ тоже названіе ‘моста Марки’.
Едва-ли по всей этой дорог есть мсто съ боле красивыми видами, какъ Орья-Лука. Отсюда вся Зетская долина видна какъ на ладони.
Не мудрено поэтому, что князь Николай избралъ Орью-Луку, она же и Пажичи, для одного изъ своихъ лтнихъ мстопребываній…

——

Мы забрались уже такъ высоко, что даже небольшія горки по середин долины кажутся намъ гладкимъ дномъ. Дорога лпится среди безотрадныхъ, каменистыхъ кручъ, по карнизу, висящему надъ глубокимъ провальемъ долины. Это т же срые, голые известняки, взбудораженные будто въ какомъ-нибудь дьявольскомъ котл,— какіе мы видли въ Нгу шахъ и около Подгорицы. Они вс ощетинились каменными зубьями, шипами, цлыми острыми утесами, цлыми поднятыми вверхъ тяжкими пластами, выпирающими наружу словно ободранныя ребра земли. Известковые слои земные здсь перевернуты почти совсмъ вертикально, и торцы ихъ, вывтриваясь на воздух, размываясь дождями, крошатся въ своихъ боле мягкихъ составныхъ частяхъ и производятъ черезъ это впечатлніе какой-то титанической каменной бороны, навалившейся надъ узенькой долиной. Среди острыхъ сроблыхъ камней ростетъ только одно несокрушимое ‘держи-дерево’ съ своими желзными шилами, да изрдка молодыя рощицы колючаго горнаго береста и другихъ подобныхъ породъ. Нечего удивляться, что турки при всей своей выносливости не въ силахъ были проглотить въ теченіе цлыхъ 500 лтъ эту маленькую зубастую страну, ощетинившуюся во вс стороны остріями своихъ утесовъ, какъ дикобразъ своими иглами.
Дорога поразительно безлюдна. Бром большихъ праздничныхъ дней да военнаго времени, Черногорія — чистая пустыня. Рдко-рдко встртится какая-нибудь навьюченная лошадь и мрно шагающій около нея задумчивый черногорецъ. Даже пшеходовъ не видно. Словно все вымерло кругомъ. Длать тутъ, должно быть, нечего,— и никто не длаетъ ничего, не спшитъ никуда. Удивляешься невольно, кому нужна эта дорога, и можетъ ли она окупить сдланныя на нее затраты? Положимъ, князья черногорскіе — люди разсчетливые, и вс подобныя работы стараются длать, такъ сказать, натуральною повинностью, собственными руками почти всегда праздныхъ юнаковъ своихъ, но все-таки и при этомъ условіи — шоссейныя дороги не маю стоили Черногоріи, а при полномъ отсутствіи торговаго движенія, въ стран безъ заводовъ и фабрикъ, почти безъ сельскаго хозяйства, такія дороги полезны только для административныхъ цлей да для удобства немногихъ случайныхъ прозжихъ. Въ смысл военномъ удобный путь въ глубь Черногоріи — вещь далеко не желательная, потому что удальцы-черногорцы сжились какъ серны съ своими горными тропинками, а непроходимость дорогъ, недоступность горъ и ущелій Черногоріи всегда служила ей надежною защитою отъ враговъ.
Впечатлніе пустыни еще боле усиливаетъ немолчная надодливая стрекотня цикадъ, даже грохотъ колесъ по камнямъ и топотъ копытъ не заглушаютъ ихъ. Горячій синій зной полудня безжалостно льетъ сверху, раскаляя не только эти блые камня, охватывающіе васъ со всхъ сторонъ, но и самый воздухъ, которымъ вы дышете. И среди этого томящаго зноя вамъ кажется, что въ этой жесткой какъ ляцканье жести, трескотн цикадъ поетъ свою тоскливую пснь сама унылая каменная пустыня…
Долина между тмъ все съуживается и все больше поднимается въ гору. Зета течетъ тутъ въ узкомъ и глубокомъ русл, сверкая малахитовою зеленью своихъ водъ… И вдругъ она словно проваливается куда-то въ незримую пропасть. Гд ни ищетъ ее глазъ, нигд ничего кром горныхъ обрывовъ и сватовъ. Мы теперь у подножія горы Планиницы, которая задвигаетъ собою, какъ могучею ширмою, долину Зеты, врне сказать, только отсюда начинается долина средней Зеты, текущей съ свера на югъ, въ Спужу и Дувл. Божо сначала молча улыбался моему недоумнію, куда это вдругъ двалась Зета, но потомъ смиловался и благосклонно указалъ мн въ сторон отъ дороги маленькое ущелье, гд чуть слышно гудла вода, скатывавшаяся съ каменнаго порога. Откуда бралась эта вода — было совершенно непонятно.
Изъ объясненій Божо оказалось, однако, что Зета, какъ и нкоторыя другія рки Черногоріи, въ одномъ мст своего теченія, именно между равниною Никшича и долиною Блопавличей, или средней Зеты, пропадаетъ подъ землею и, пройдя невидимо около 2 1/2 или 3-хъ верстъ подъ горнымъ хребтомъ, раздляющимъ эти дв низины, опять появляется на свтъ Божій изъ-подъ пяты горы Планиницы, гд мы теперь ее видимъ.

——

Съ противоположной стороны долины за Зетою, на громадной широкой стн горъ, чуть не подъ самыми облаками, обрисовались вдругъ среди отвсныхъ красныхъ обрывовъ, подъ тнью огромной черной впадины, крошечныя бленькія строенія монастыря св. Василія. Это — знаменитый Острогъ, Троицкая Лавра черногорцевъ. Значительно ниже этого ‘горняго монастыря’ — на площадк скалы видны довольно обширныя зданія нижняго или, по здшнему, ‘доньяго’ монастыря, котораго черногорское имя невольно навело меня на мысль, что и наша рка Донъ, и вс названія большихъ ркъ черноморскаго бассейна, какъ Днпръ (Don-aper), Днстръ (Don-aster), Дунай (Don-au), и осетинскихъ ркъ — Ар-донъ, Нар-донъ, Фіаг-донъ, Гизель-донъ и пр.— принадлежатъ не языку какихъ-то загадочныхъ азовъ или язиговъ, какъ остроумно доказываютъ Дюбуа де Монперб и другіе иноземные ученые, а родному нашему славянскому языку, сохранившему до сихъ поръ въ слов ‘дно’ понятіе о глубокой впадин, залитой водою.
Еще много ниже Доньяго Острога, словно на широко разставленныхъ колнахъ горнаго великана, разбросаны сады, рощи и дома селеній Боронины и Дубравы, постепенно спускающіеся къ сверу…
Конная тропа ужасающей крутизны желтоватыми зигзагами карабкается по этому сверному склону черезъ темнозеленые лски на отвсную грудь скалы до самаго ‘горняго’ Острога. Впрочемъ, и блая лента шоссе, отъ которой отдляется эта тропа, забирается впереди насъ Богъ знаетъ на какую высоту, почти въ уровень съ верхнимъ монастыремъ, и тоже мечетъ частыя петли то вправо, то влво, обходя неприступные каменные колоссы, поминутно увертываясь отъ распахнутыхъ на ея пути пропастей.
Мы възжаемъ между тмъ въ село Богетичи, бдную деревушку, едва замтную среди каменнаго хаоса, въ которомъ она прячется. Домики крыты жидкимъ слоемъ почернвшей соломы, уложенной ступенчатыми грядочками, какъ въ Галиціи и у насъ въ Подол. Только кафана и два-три домика позажиточне покрыты легонькой черепицей. Мы остановились у кафавы покормить лошадей и отдохнуть передъ труднымъ крутымъ переваломъ черезъ Планиницу въ долину Никшича.
Потолковъ тутъ нтъ, и сквозь плохо уложенную черепицу во вс швы крыши свтитъ Божье небо. Въ кафан, по обыкновенію, прилавокъ въ глубин комнаты, полки съ посудою и съ виномъ по стнамъ, по середин очагъ на камн безъ всякой трубы, безъ отверстія, такъ что дымъ наполняетъ комнату и просачивается только черезъ просвты черепицъ.
Заказавъ себ кофе, мы нарочно зашли съ хозяиномъ кафаны въ нкоторые сосдніе дома посмотрть на внутреннюю жизнь черногорцевъ. Прозжая селами, мы и въ долин Зеты, и около Подгорицы, и въ Рк, не разъ заходили въ дома селяковъ и хорошо ознакомились съ ихъ устройствомъ и убранствомъ. Вс они производятъ грустное впечатлніе. Темно, безпріютно, бдно, нечистоплотно… Это — не жилище разумнаго и дятельнаго существа, обставленное разнаго рода удобствами, украшенное всмъ, что можетъ радовать глазъ и душу человка, привязывающее къ себ своего обитателя, а какая-то угрюмая берлога звря, прячущагося здсь только отъ холода и опасности, проводящаго всю жизнь свою на вольномъ воздух, въ горахъ и лсахъ, въ борьб за существованіе съ другими зврями.
Въ первой изб, куда мы вошли, стояли четыре самодльныхъ кровати, грубо сколоченныхъ изъ досокъ и кольевъ, очень напоминавшихъ намъ знакомое убранство мужицкой клти, тутъ же столъ, кадушки, горшки и всякая утварь. На стн вислъ портретъ императора Александра II рядомъ съ портретомъ князя Николая, и икона Божіей Матери. Хозяина звали Джюро. Онъ встртилъ насъ очень радушно, и когда я выразилъ ему свое удовольствіе, что черногорцы такъ почитаютъ русскаго царя, Джюро началъ говорить о милостяхъ царя въ Черногоріи, почтительно приподнявшись со скамьи и снявъ съ головы свою ‘капу’. Это случалось каждый разъ, какъ мн приходилось бесдовать съ черногорцами о нашихъ государяхъ.
Черногорская хата — это обыкновенно каменный темный сарай съ каменнымъ же поломъ, съ очагомъ по середин, кругомъ стнъ сундуки съ домашнею рухлядью, на полкахъ кое-какая скудная посуда, на крючьяхъ висятъ одежды и оружіе, въ углу валяется какой-нибудь котелъ или чугунъ. Почти везд одно и то же съ самою ничтожною разницею.
Пожилыя женщины черногорскія, когда он не въ праздничныхъ нарядахъ гд-нибудь на улицахъ Цетинья и Рки, а въ домашнемъ быту, въ своихъ монашескихъ черныхъ рясахъ,— смотрятъ некрасиво и скучно, у молодыхъ черты лица мягкія, симпатичныя, большіе глаза глядятъ добро и ласково, но он старютъ очень скоро, главнымъ образомъ отъ непосильнаго физическаго труда, который здсь выпадаетъ на долю женщинъ, и вмсто нжнаго и кроткаго выраженія, въ изношенномъ лиц появляется отпечатокъ какого-то хроническаго утомленія и равнодушія. Да и общій типъ черногорской женщины — не въ моемъ вкус: все больше плоскогрудыя, тонкошейныя, съ длинными носами. Но полагаться на вншнія впечатлнія, какія производитъ на путешественника по бглому взгляду эта мрачная и неинтересная на видъ черногорская женщина, было бы совсмъ неосновательно. Даже не долго поживъ въ Черногоріи, успваешь убдиться, какія рдкія силы духа скрываетъ въ себ эта молчаливая труженица, какую незамнимую пользу приноситъ она семь, и какую огромную роль играетъ она не только въ домашнемъ мір черногорца, но и въ его боевомъ быту, и, стало быть, нкоторымъ образомъ въ судьбахъ всей страны его.
Черногорка хотя и безропотно покорна мужу своему, отцу, брату, хотя и цлуетъ почтительно у нихъ руки, также какъ и руки ихъ гостя, и не называетъ своего мужа иначе какъ господаремъ, но далеко все-таки не лишена самостоятельности, какъ можно было бы по праву ожидать отъ народа, котораго вся исторія — сплошная лтопись войнъ, разбоевъ, кровавой мести, и который поэтому вчно нуждался только въ рукахъ, способныхъ держать ятаганъ, а не прялку. Правда, черногорецъ каждый разъ извиняется передъ знакомыми своимъ наивнымъ ‘опростите’, когда сообщаетъ имъ о рожденіи дочери, правда, семьи черногорцевъ, не имющія сыновей, считаются у нихъ какими-то жалкими и безправными, нося даже нсколько обидную кличку ‘никоговичей’, въ отличіе отъ ‘кугичей’,— семействъ, гд много мужчинъ: но вмст съ тмъ, быть можетъ, ни въ одной стран Европы женщина, двушка, не пользуется такимъ благоговйнымъ всеобщимъ уваженіемъ, какъ въ полудикой Черногоріи.
Здсь женщина можетъ смло пройти одна сквозь всю страну, и никто не осмлится оскорбить или обидть ее. Цломудріе своей женщины черногорецъ охраняетъ какъ зницу ока, и если недавно еще двушка, уличенная въ разврат, подвергалась ‘каменованью’, то-есть закидывалась на-смерть каменьями или изгонялась изъ своей страны куда-нибудь на чужбину, то и мужчину, осмлившагося опозорить двушку, ждала неминучая смерть отъ руки братьевъ или родственниковъ обиженной, если онъ не прикрывалъ грха женитьбою. Случалось, что изъ-за оскорбленья одной двушки десятками лтъ тянулись кровавыя расправы между племенами или отдльными родами, и насчитывалось по 30, по 40 убитыхъ съ обихъ сторонъ.
Извстный нашъ путешественникъ по славянскимъ землямъ А. Поповъ въ своей интересной старой книг о Черногоріи передаетъ любопытный разговоръ владыки Петра II съ однимъ изъ русскихъ гостей своихъ:
— Отчего въ Черногоріи нтъ ни одного постановленія объ оскорбленіи женщинъ?— спросилъ путешественникъ.
— Не нужно!— коротко отвтилъ владыка.
— Ну, а если кто оскорбитъ женщину?
— Это было бы то же, если бы вы сказали, если кто вспрыгнетъ на луну!
Когда женщины попадали въ плнъ къ туркамъ, то черногорцы закладывали и продавали послднее оружіе свое, самую драгоцнную для нихъ святыню, чтобы только выкупить женщинъ.
По одному народному преданію визирь Босніи, вторгнувшись въ 1756 г. съ 45.000 войска въ Черногорію, послалъ владык Василію Петровичу такое требованіе:
‘Слушай меня, горный монахъ! пришли мн немедленно 12 красивыхъ двицъ 12—15-лтняго возраста и кром того вдову-красавицу Блу Станишину: ихъ возьму я вмсто подати. Если не исполнишь моего желанія, клянусь теб, черный монахъ, святымъ Магометомъ и богомъ Аллахомъ, что предамъ пламени всю Черногорію, и весь народъ вашъ подъ саблю положу’!
У черногорцевъ свирпствовалъ тогда голодъ, вся страна была разорена войною, не было ни пороху, ни денегъ. Собрались главари вокругъ владыки и написали турку такой отвтъ:
‘Пошлю я теб вмсто молодыхъ двицъ 12 свиныхъ хвостовъ, а за одну Блу Станишину 12 бараньихъ роговъ, чтобы все это ты носилъ на своемъ тюрбан, кром того, пошлю теб 12 камней, чтобы ты ихъ отослалъ царю вмсто подати, чтобы онъ зналъ, что такое Черногорія’!
Этотъ отвтъ вызвалъ войну, и бой съ турками продолжался непрерывно четырнадцать дней, пока наконецъ турки были сломлены, и визирь едва спасся бгствомъ.
Въ 1858 году около монастыря св. Василія, на который мы теперь любуемся, произошелъ поразительный случай, убдительно доказывающій, какъ еще живы въ черногорскомъ народ глубоко укорененные вками взгляды на святость женской чести. На праздникъ въ Острогъ, куда обыкновенно двигаются со всхъ сторонъ толпы богомольцевъ, не только изъ Черногоріи, но изъ Герцеговины, Босніи и даже Албаніи, шла между прочимъ одна двушка изъ племени Кучей, молодой юнакъ догналъ ее по дорог и во время отдыха пытался изнасиловать ее, вблизи оказался только одинъ родной братъ его, увидвъ безчестный поступокъ брата, онъ бросился на защиту двушки и, выхвативъ ятаганъ, не раздумывая, снесъ брату голову…
Впрочемъ въ Черногоріи часты случаи, когда и сама двушка кровью разсчитывается съ своимъ оскорбителемъ.
Подъ защитою такихъ возвышенныхъ взглядовъ черногорца на женщину, черногорская двушка смло является одна и въ пол, и въ город, на общественныхъ собраніяхъ и на народныхъ празднествахъ.
Во время самыхъ безпощадныхъ и ожесточенныхъ племенныхъ распрей черногорка безопасно проникаетъ въ селенья и дома враждебныхъ родовъ, никогда не рискуя не только жизнью, но малйшею обидою.
Черногорскій юнакъ считалъ бы за величайшее безчестіе для себя, если бы тронулъ одинъ волосъ на женщин, даже убить мужчину въ присутствіи женщины онъ почитаетъ за стыдъ, и не разъ женщины нарочно провожали своихъ мужчинъ на базары въ чужія селенья, гд имъ грозила кровавая месть, и гд подъ покровомъ женщины они оставались, однако, совершенно безопасными. Женщина въ Черногоріи можетъ имть право собственности, независимое отъ мужа, можетъ самостоятельно являться съ своими жалобами даже въ сенатъ и къ своему князю, присягать наравн съ мужчиною, вообще пользоваться тми же юридическими правами, какъ и мужчины. Черногорецъ гордится этою свободою своей женщины и въ псняхъ своихъ поетъ:
‘Родила меня ни рабыня-двица, ни була, ни блая латника, родила меня храбрая черногорка, которая не знаетъ никакого рабства’!
Въ семь, несмотря на свою роль вчной работницы,— а пожалуй, даже именно въ силу этой важной роли своей,— черногорка пользуется любовью и уваженіемъ мужчинъ. Мужъ называетъ жену свою ‘врною любою’, женихъ величаетъ свою невсту — ‘вреницею’, ‘тешко кучи, гд нема жене’ (‘тяжко дому, гд нтъ женщины’) и ‘пуста куча, гд немакотуле’ (‘пустъ тотъ домъ, гд нтъ юбки’, говоритъ черногорская пословица. Хотя отецъ часто самъ выбираетъ жениха своей дочери, но насилія въ брак черногорскіе нравы не допускаютъ, и двушка нердко отказывается выйти за нелюбимаго человка, несмотря на вс настоянья и огорченія родныхъ.
На принужденье къ браку черногорцы смотрятъ какъ на величайшій грхъ. ‘За стараго не дала бъ я гроша мднаго, и за вдовца — разбитаго горшка, но за молодого, неженатаго — половину имнья отцовскаго и даже все отдать бы согласилась, съ двумя родными братьями’… такъ высказываетъ свои заповдныя мечты о брак черногорская двушка въ одной изъ распространенныхъ народныхъ псней.
‘Вдь не въ деньгахъ, люди сказываютъ, наше счастіе заключается, и богатство — не въ грошахъ только съ дукатами,— оно въ томъ, что сердцу дорого’.
Во время войны черногорская женщина замняетъ собою для черногорца и санитаровъ, и врачей, и интендантство. Она неустрашимо выноситъ на своихъ плечахъ раненныхъ юнаковъ изъ самаго разгара боя, перевязываетъ ихъ раны, приноситъ воду и пищу сражающимся отцамъ, сыновьямъ и братьямъ. Нечего говорить, что она обшиваетъ и одваетъ ихъ съ головы до ногъ. А въ случаяхъ крайней опасности женщины отбиваются отъ враговъ съ такою же отчаянною смлостью, какъ и братья ихъ.
Во время черногорско-турецкой войны 1876 года русскіе врачи Краснаго Бреста, бывшіе при черногорскомъ войск, не разъ находили между раненными двочекъ 8—12 лтъ, а объ отдльныхъ подвигахъ черногорокъ, взрывавшихъ собственноручно башни съ сотнями ворвавшихся въ нихъ туровъ, бросавшихся со скалы вмст съ крпко охваченнымъ туркомъ,— сохраняется въ здшнемъ народ много разсказовъ и псней. Эту смлость духа и мужскую силу мускуловъ воспитываетъ въ черногорк пастушечья жизнь, въ которой проходятъ ея дтство и молодость. Каждая черногорка, какъ и каждый черногорецъ, не исключая и ныншняго князя Николая, проходятъ эту суровую школу пастушества на заоблачныхъ горныхъ пастбищахъ, или ‘катуняхъ’, какъ ихъ называютъ здсь. Всю весну и лто черногорка пробиваетъ ‘пастирицею’, или ‘планинкою’ (отъ слова ‘планина’ — гора), учась доить скотъ, длать масло и сыръ, шить одежду и обувь въ семью свою, вмст съ подростками-мальчишками, она кочуетъ день и ночь надъ головокружительными безднами, карабкаясь безъ тропинокъ по скаламъ и обрывамъ, закаляя себя въ лишеніяхъ, трудахъ и опасностяхъ всякаго рода, отбиваясь отъ зврей и грабителей, длаясь ловкою и безстрашною, какъ серны ея горъ.
‘Планинка’ въ прежнія безпокойныя времена рано пріучалась къ виду крови, въ шуму битвъ. Невольно воспитывались въ ней спартанскіе вкусы, спартанскія привычки, спартанскій характеръ.
‘Роста, дорогой, пока не выростешь, когда выростешь, проси меня у отца, только принеси мн въ подарокъ яблочко — турску главу на верх оштра колца’ (голову турка на острі вола), обращается къ своему будущему жениху въ старой народной псн черногорская двушка.
Конечно, новые государственные порядки Черногоріи, новыя, гораздо боле благопріятныя, политическія обстоятельства ея, наконецъ, школьное образованіе, начинающее понемногу проникать даже въ горныя деревни,— все это сильно повліяло на черногорскую женщину, на ея образъ жизни и характеръ,— и, нсколько подорвавъ въ ней прежнія эпическія доблести, сдлало ее боле мягкою и мирною. Но существенныя условія прежняго быта ея еще далеко не упразднились новыми теченьями исторіи, и во всемъ существенномъ она еще остается тою же черногоркою народныхъ псней и разсказовъ.

——

Пока Божо кормилъ лошадей и самъ отдыхалъ сладкимъ сномъ, мы съ женою бродили по селу и живописнымъ окрестностямъ его, любуясь на обступавшія насъ со всхъ сторонъ горы. Въ Богетичахъ выстроена хорошая каменная церковь, совсмъ на русскій образецъ, кажется, уже княземъ Николаемъ. Она была заперта, но положеніе ея очень эффектно, на выступ скалы, господствующей надъ долиною, такъ что съ ея террасы самый лучшій видъ на окрестности. Ярко цвтущіе кусты гранатника пробиваются здсь въ обиліи сквозь известковую почву.
Странное дло, сколько времени мы странствуемъ по берегамъ Адріатики и по Балканскому полуострову, и куда ни прідемъ, везд насъ встрчаетъ своими кроваво-красными, огнемъ пылающими цвтами этотъ вчно, кажется, цвтущій кустарникъ, ‘купина неопалимая’ своего рода.
Чтобы не терять потомъ нсколькихъ часовъ на розыски, мы заране заказали Джюро нанять намъ ко времени нашего возвращенія изъ Никшича верховыхъ лошадей для поздки въ Острогъ, куда не могутъ ходить экипажи, и когда Божо, достаточно выспавшись, соблаговолилъ, наконецъ, подкатить коляску къ кафан,— отправились въ дальнйшій путь.

XII.—Никитичъ и Дужское ущелье.

Отъ Богетича дорога круто поднимается въ гору и вьется безконечною улиткою, чтобы обмануть трудно одолимую крутизну. Горы кругомъ надвигаются тсно и грозно, сухія, голыя, одна громада на другой, рдкая поросль колючихъ деревьевъ мало смягчаетъ суровое впечатлніе. Изъ пропастей, гуще заросшихъ зеленью, торчатъ угловатые срые утесы, словно окаменвшіе сказочные великаны, надъ головой поднимаются, уходя подъ облака, отвсныя стны. Мы лземъ на какой-то могучій черный хребетъ, отрогъ того славнаго Дурмитора, которымъ полны древнія былины Черногоріи, и который тотчасъ же вправо отъ насъ. Дурмиторъ — старйшій и высочайшій изъ горныхъ великановъ Черногоріи — соперничаетъ только съ Комомъ, такою же прославленною въ народныхъ псняхъ историческою горою, охраняющею теперь восточные рубежи Васоевичей отъ турецкой Албаніи, а когда-то стоявшей въ середин сербскаго царства.
Слва отъ дороги, высоко надъ нами, рисуется на самомъ гребн перевала грубо сложенный изъ камней обелискъ. Этотъ циклопическій памятникъ, издалека видный и при подъем изъ Зетской долины, и при възд отъ Никшича,— недавно еще краснорчиво говорилъ всякому прохожему и прозжему, что тутъ рубежъ вольной Черногоріи, за который врагу можно переступить только по собственнымъ трупамъ своимъ. Напрягаютъ свои утомленныя силы бдныя наши лошади и, тяжко дыша, вс въ поту, дрожа ногами, останавливаются на вершин перевала. Зеты уже боле не видно, ущелье кончилось,— подъ ногами нашими широко и глубоко внизу распахнулась круглая, какъ блюдо, просторная равнина Никшича, обставленная кольцомъ высокихъ горъ. Это уже Герцеговина, а не Черногорія, но Герцеговина, присоединенная къ Черногоріи нашими настояніями по берлинскому трактату, вмст съ равниной Подгорицы и Служа, вмст съ Антивари и Ульциномъ.
Это тоже одна изъ житницъ Черной-Горы, вся полная теперь жизни, кишащая полями кукурузы, картофеля, ржи, табачными плантаціями, стадами скота, работающимъ народомъ, подножія ея горъ усяны многочисленными хуторками и деревнями.
Нельзя не порадоваться за Черногорію, что ей удалось прирзать къ грозному величію своихъ безплодныхъ горъ хотя эти небольшія доходныя низины, сдлавшіяся теперь самыми драгоцнными жемчужинами ея.
Блая лента шоссе, только-что обсаженная молодою акаціею, прямо какъ стрла прорзаетъ эту зеленую равнину, убгая въ Никшичъ. Зета, пропавшая на нсколько часовъ подъ массивами горнаго хребта, опять здсь появляется, наливая цлая озера по впадинамъ низины. Тутъ собственно и есть ея ‘поноры’, въ которыя она таинственно проваливается, или, врне, ныряетъ, чтобы вынырнуть потомъ, посл нсколькихъ верстъ подземнаго теченія, въ долин Блопавличей и Пинеровъ.
Мы перезжаемъ Зету по прекрасному длинному каменному мосту, построенному и названному въ честь имп. Александра III его ‘единственнымъ врнымъ другомъ’, по выраженію самого покойнаго императора. Князь Николай пріхалъ со всмъ своимъ семействомъ освящать этотъ мостъ и устроилъ по этому поводу большое празднество для народа и гостей своихъ. Но въ самый разгаръ торжества было получено извстіе о кончин императора Александра III, и празднество было прекращено.

——

Луговая низина по берегамъ Зеты — большая рдкость въ Черногоріи — вся покрыта стадами овецъ и коровъ. Подъ самымъ Никшичемъ опять деревенскій домъ князя Николая, съ длинными конюшнями, съ павильономъ на скал, окруженный жиденькой группой деревьевъ. При отсутствіи въ Черногоріи хорошихъ гостинницъ, да и частныхъ большихъ домовъ, князю ршительно было бы невозможно обходиться безъ собственнаго помщенія во время его поздокъ по стран, оттого-то во всякомъ мало-мальски значительномъ городк Черногоріи непремнно вы увидите хотя небольшой княжескій дворецъ.
Крпость Никшичъ, совсмъ средневковая, смотритъ скоре венеціанскою, чмъ турецкою. На невысокой продолговатой и узкой скал щетинятся своими каменными зубцами крпостныя стны, тсно обступившія, какъ врная дружина своего вождя, мрачный замкъ съ башнями и бойницами, массивная четырехъугольная воротная башня охраняетъ наружный входъ въ крпость. Внизу, за крпостью, огромное зданіе арсенала или какого-нибудь складочнаго военнаго магазина. Одна турецкая мечеть еще уцлла въ Никшич вмст съ старыми обитателями его — мусульманскими босняками, но тутъ нтъ вблизи такого сплошного магометанскаго населенія, какъ въ Подгориц, оттого и городокъ, несмотря на долгое турецкое владычество, не усплъ принять физіономію турецкаго города. Впрочемъ нужно полагать, что отъ стараго города уцлло мало слдовъ посл тхъ разрушеній и разореній, которыя такъ часто постигали этотъ пограничный постъ турецкаго насилія въ дни непрерывной войны черногорцевъ съ турками. Оттого тутъ и православныхъ церквей всего одна, если не считать только еще задуманнаго новаго собора, который долженъ былъ закладывать здсь князь Николай съ митрополитомъ и всмъ своимъ дворомъ. Улицы городка тоже смотрятъ новенькими,— широкія, правильныя, вс обсаженныя деревьями, обстроенныя такими же простенькими одноэтажными и двухъ-этажными каменными домиками, какъ и новая Подгорица, и Даниловъ-градъ, и вс поновленные, черногорцами старые городки. Экипажа нигд ни одного, тишина полная, торговли почти никакой: одни только кафаны, кабачки да маленькія лавочки, какъ и везд здсь. Весь народъ — у порога своихъ домовъ или на скамеечкахъ кафанъ, никто ничего не длаетъ, ничмъ не занятъ,— потому что длать нечего. Ремесла плохо прививаются къ вольнолюбивымъ и войнолюбивымъ вкусамъ черногорскихъ юнаковъ, и когда нтъ войны, нтъ праздника,— они, по истин, не знаютъ, въ чемъ проводить свое время. Можно сказать, на дняхъ еще всякая мирная работа, всякое полезное ремесло считалось исключительно ‘бабьимъ дломъ’, и юнакъ, который взялъ бы въ руки шило сапожника или иглу портного, былъ бы жестоко осмянъ земляками и навсегда посрамилъ бы свою военную честь. До сихъ поръ еще по селамъ только одн женщины шьютъ своимъ отцамъ и мужьямъ опанки изъ буйволовой кожи, гуни и джемаданы, ткутъ для нихъ сукно и холстъ…
Когда князь Николай пригласилъ нсколькихъ австрійскихъ мастеровъ для обученія черногорской молодежи разнымъ необходимымъ ремесламъ, ршительно никто не соглашался пойти къ нимъ въ обученіе.
— Господарь! наши предки рзали туровъ, а не сапоги шили! Мы убжимъ въ Турцію, если насъ заставятъ работать,— обиженно отвчали они на увщанія князя. Только хитростью удаюсь, наконецъ, князю засадить за работу одного хромого юношу изъ племени блопавличей, по имени Чокету, самою судьбою лишеннаго возможности воевать и ‘ четовать ‘.
Князь, окруженный свитою, подозвалъ его къ себ и говорить:
— Ну, Човета, знай, что я тебя повшу, если ты не начнешь работать!
Човета спокойно отвчалъ:
— Вшай, господарь, смерть лучше такого постыднаго ремесла!
Тогда князь повелъ его въ австрійскому сапожнику, взялъ въ руки шило и сталъ самъ работать.
— Видишь,— ремесло это не постыдное, если за него берется самъ князь твой,— сказалъ онъ изумленному Чокет.— Теперь, если надъ тобою будутъ смяться товарищи, ты скажи только, что работалъ вмст съ господаремъ!
Чокета убдился такимъ очевиднымъ доводомъ, и въ Цетинь явился посл этого первый сапожникъ изъ черногорцевъ… Это было всего 26 лтъ тому назадъ!

——

Зазжій домъ, въ которомъ мы остановились, не отличался ни чистотою, ни удобствами, ни особеннымъ покоемъ, хотя для женя, хорошо помнящаго зазжіе дома нашихъ маленькихъ уздныхъ городковъ, въ до-реформенное время,— не было ничего новаго ни въ ползающихъ по стнамъ наскомыхъ, ни въ скрипящей и шатающейся мебели, ни въ отсутствіи всего необходимаго для потребностей цивилизованнаго человка.
Подкрпившись чмъ было можно и немного отдохнувъ, мы ршились воспользоваться яснымъ лтнимъ вечеромъ, чтобы постить жену Божидара Петровича — Дьюшу Петровичъ, къ которой у насъ было письмо отъ г-жи Мертваго. Имніе Божидара Петровича Брезовикъ, какъ увряли насъ, всего въ получас зды отъ Никшича и притомъ по хорошему шоссе. Но такъ какъ лошади Божо страшно устали, и запрягать ихъ теперь нельзя было и думать, то мы поручили Божо нанять для этой поздки другихъ лошадей. Лошади нашлись у хозяина двора, а экипажъ пришлось взять опять-таки намъ. Мы залюбовались, вызжая изъ города, на характерный романтическій видъ крпости, освщенной въ эту минуту боковыми лучами солнца и ярко выдлявшейся своими зубцами и башнями на темномъ фон далекихъ лсныхъ горъ. Но и передъ нами стлался кругомъ красивый и оригинальный ландшафтъ, тоже замыкавшійся вдали синими хребтами горъ. Гладкое, какъ стрла прямое шоссе прорзаетъ зеленую, полную обилія равнину, перенося насъ по прочнымъ каменнымъ мостамъ черезъ изгибы Зеты и впадающихъ въ нее ручьевъ: Къ сожалнію, нкоторые изъ этихъ мостовъ такъ узки, что нужно особенное умнье кучера и особенное смиреніе лошадей, чтобы не задть концами осей или за правую, или за лвую ограду моста. Наши лошади заартачились на самой середин одного изъ такихъ мостовъ, Божо, не привыкшій къ ихъ нраву, сталъ дергать возжами туда и сюда, и въ результат мы очутились съ переломленнымъ пополамъ дышломъ. Кое-какъ увязали его и осторожно, шагомъ, не рискуя поворотить ни вправо, ни влво, добрались до послдняго моста, гд приходилось оставить шоссе и своротить по узенькой полевой дорожк, извивавшейся между нивъ и болотъ, съ холма на холмъ, въ усадьб Божидара Петровича. Ясно было, что по такой неровной и ломанной дорог коляска наша будетъ не въ силахъ сдлать одного шага, не разладивъ окончательно чуть связаннаго дышла. Въ виду такой рискованной перспективы, мы оставили Божо и его экипажъ дожидаться насъ на шоссе, а сами отправились къ цли нашего путешествія апостольскимъ пшехожденіемъ, что въ сущности и приличествовало гораздо боле для странниковъ по Черногоріи. Однако угадать, какой изъ многихъ хуторковъ, привтливо глядвшихъ на насъ съ вершинъ зеленыхъ холмовъ, разсянныхъ по равнин, принадлежитъ именно Божидару Петровичу, ршить намъ самимъ было не легко,— а времени для напрасныхъ розысковъ у насъ оставалось не много, въ виду приближавшагося солнечнаго заката. Къ нашему благополучію, нагналъ насъ какой-то деревенскій всадникъ, съ перваго же слова согласившійся проводить насъ ‘до Божидаровой кучи’. Это было кстати и въ другомъ отношеніи, потому что изъ сосднихъ хуторковъ сбгай къ намъ на встрчу съ весьма недружелюбнымъ лаемъ многочисленные псы самаго зловщаго вида, а у насъ не было въ рукахъ даже тонкой тросточки.
Туземный всадникъ ведетъ насъ къ самому красивому изо всхъ окрестныхъ домовъ, весело сверкающему на лучахъ заходящаго солнца двумя этажами своихъ свтло-розовыхъ штукатуренныхъ стнъ, среди зелени окружающаго его садика, на вершин довольно большого холма.
У подножія этого холма черногорцы въ блыхъ рубахахъ убираютъ снокосъ.
Около нихъ кучка хорошенькихъ, ярко одтыхъ дтишекъ съ нянькою,— несомннно, семья Божидара Петровича. Они съ изумленіемъ и нкоторою тревогою оглядываются на незнакомыя имъ фигуры, въ чужихъ одеждахъ, такъ увренно направляющіяся прямо къ нимъ. Старшая двочка, съ прелестными черными глазенками, оказалась ученицею приготовительнаго класса въ цетинскомъ институт и маракуетъ уже немножко по-русски и по-французски. Мы воспользовались ею какъ толмачомъ и вручили ей письмо отъ г-жи Мертваго и наши визитныя карточки, попросивъ ее сбгать въ домъ и предупредить свою маму, пока мы будемъ взбираться на холмъ. Остальныя дтки гурьбою осыпали насъ и повели насъ въ дому, успокоенныя свдніемъ, что мы русскіе гости и пріхали отъ Софьи Петровны, которую они вс отлично знаютъ и любятъ.

——

Мы еще были на полугор, когда изъ дома вышла намъ на встрчу очень просто одтая, еще довольно молодая женщина не въ черногорскомъ, а въ обыкновенномъ наряд русской деревенской хозяйки, въ фартук, въ ситцевой кофт. Это была Дьюша Петровичъ, жена Божидара, въ свое время, вроятно, замчательная красавица. Она очень тепло привтствовала насъ и сейчасъ же повела въ свой чистенькій и уютный доживъ. Тамъ познакомила она насъ съ прелестною юною черногоркою, восемнадцатилтнею женою Божидарова брата, кроткою и нжною на видъ, какъ молодая горленка. Она только мсяцъ какъ вышла замужъ и, подобно бутончику розы, вся еще сіяла свжимъ блескомъ и счастьемъ распускающейся жизни. Съ дтскою искренностью и дтскимъ увлеченіемъ она уже черезъ нсколько минутъ знакомства стала показывать моей жен накупленные къ свадьб щегольскіе наряды, расшитые золотомъ бархатные ‘кореты’, ‘якеты’ изъ тонкаго благо сукна и весь живописный костюмъ богатой черногорской молодайки. Молодайка эта говорила свободно по-русски, только-что окончивъ курсъ въ цетинскомъ институт подъ руководствомъ С. П. Мертваго. Дьюша Пётровичъ также совсмъ свободно объясняется по-русски, знаетъ русскихъ авторовъ и очень любить все русское и все культурное. Ее не даромъ считаютъ передовою женщиною Черногоріи. Бесда наша шла непринужденно и весело, словно мы давнымъдавно знали другъ друга, и минутами я совсмъ забывалъ, что сижу не у жены славнаго черногорскаго сердаря подъ турецкою крпостью Никшичемъ, а у милой и интересной сосдки своей гд-нибудь въ деревн щигровскаго узда.
Обстановка домашней жизни даже такого сравнительно богатаго и знатнаго черногорца, какъ Божидаръ Петровичъ — предсдатель совта министровъ и двоюродный братъ князя Николая,— удивительно проста и скромна, и пристыдила бы этимъ почтеннымъ качествомъ своимъ многихъ изъ нашихъ черезчуръ тщеславныхъ и роскошныхъ для своихъ средствъ помщиковъ средней руки, по горло задолженныхъ, но все-таки тратящихъ непосильныя имъ суммы на вншнюю обстановку всякаго рода.
По южному обычаю, угостили насъ, конечно, холодною водою съ вареньемъ, турецкимъ кофе и родною черногорцу сливовкою, рядомъ съ которою уже стояла, впрочемъ, бутылка съ мараскиномъ изъ Зары,— котораго еще недавно, какъ всего вообще иноземнаго и привознаго, не вдало безхитростное черногорское хозяйство. Гостепріимной хозяйк очень хотлось угостить насъ по-русски чаемъ изъ самовара, но было и поздно, и жарко посл нашего пшехожденья, такъ что мы на-отрзъ отказались отъ чаю. Мужъ юной черногорки былъ гд-то далеко въ горахъ на снокос, и мы такъ и не видали его, а Божидара Петровича жена его ждала съ часу на часъ, такъ какъ онъ долженъ былъ пріхать въ Никшичъ на торжество освященія новаго собора ране князя, чтобы встртить его здсь вмст съ другими министрами и главарями. Дйствительно, онъ пріхалъ почти при самомъ отъзд нашемъ и встртился со мною какъ уже съ старымъ знакомымъ. На груди этого популярнйшаго героя Черногоріи, ни разу не побжденнаго турками и разбившаго ихъ въ цломъ десятк крупныхъ битвъ,— виситъ и русскій Георгій, и много другихъ орденовъ. Его очень цнятъ и ласкаютъ и у насъ въ Россіи, гд онъ бывалъ съ княземъ, но по-русски онъ, однако, не говоритъ и съ нами долженъ былъ бесдовать по-французски.
Мы покинули радушный кровъ нашихъ новыхъ знакомыхъ уже по закат солнца. Милые хозяева проводили насъ до подножія холма и послали одного изъ своихъ рабочихъ провести насъ до шоссе, гд ждала насъ коляска, укрученная и увязанная на свобод изобртательнымъ Божо настолько прочно, что ми могли даже рысью дохать въ ней до Никшича, до славной ‘гостіоницы Іована Злотара’, гд насъ ждалъ обильный ужинъ изъ зетской форели, чотбы съ паприкой, душистой горной баранины и курицы съ салатомъ, которую даже явилась возможность полить бутылкою краснаго црмницкаго вина.

——

Когда мы стояли, выйдя изъ дома Божидара, на вершин его холма и съ любопытствомъ оглядывали живописныя окрестности, на которыя уже спускались прозрачныя тни сумеровъ, Дьюша Петровичъ обратила наше вниманіе на бленькій домикъ за рчкою, у подножія горы.
— Знаете ли вы, кто живетъ въ этомъ домик?— сказала она.— Это домъ извстнаго героя Пеко Павловича, о которомъ вы, конечно, слыхали… Онъ тутъ нашъ ближайшій сосдъ. Я бы непремнно провела васъ въ нему и познакомила бы его съ вами, это во всякомъ случа очень замчательная личность, для путешественниковъ особенно интересная. Но, въ сожалнію, его уже почти невозможно теперь видть, всякій чужой человкъ стсняетъ его. Онъ постоянно боленъ, то встанетъ на минуту, то опять сляжетъ, очень страдаетъ и почти совершенно ослпъ, не различаетъ уже лица человка. Какой онъ ни былъ богатырь, а старыя раны таки-отозвались, безчисленныя битвы, четованія и гайдучество, ночлеги прямо на снгу,— сказались теперь, въ 70 лтъ… Да и средства у него плохія, недостатокъ во всемъ…
Мн было очень досадно, что мы слишкомъ поздно пріхали въ Брезовикъ и уже не могли постить больного черногорскаго льва, о подвигахъ котораго я сохранилъ благоговйное представленіе еще отъ временъ герцеговинскаго возстанія.
— Вдь Пеко Павловичъ, кажется, и воевалъ больше всего съ турками въ этихъ же мстахъ, въ окрестностяхъ Никшича?— спросилъ я.
— А какъ же! Вдь вонъ т горы, что синютъ праве, куда уходитъ дорога,— вдь это та самая знаменитая Дуга, или Дужское ущелье, о которомъ когда-то столько писали во всхъ газетахъ, и въ которомъ лилось столько турецкой и черногорской крови…— отвчала Дьюша Петровичъ.— Нашъ Брезовшсь, можно сказать, у самаго устья Дужскаго прохода. А Пеко Павловичъ его-то и защищалъ съ своими четами отъ турокъ… Пеко самъ родомъ черногорецъ, хотя и воевалъ больше за Герцеговину и въ Герцоговин, наши мста тоже прежде къ Герцеговин принадлежали. Вотъ онъ и не хочетъ никуда уходить изъ того уголка земли, который онъ помогъ отнять у турокъ своею кровью… Хочетъ умереть здсь…

——

Мы долго по пути оглядывались на скромный хуторокъ этого самоотверженнаго борца за свободу своихъ братьевъ и на живописную тснину Дужскаго прохода, хорошо знакомую мн по описаніямъ и давнихъ, и недавнихъ подвиговъ черногорскихъ богатырей.
Герцеговинское возстаніе 1875 и 1876 года было первымъ дйствіемъ, или, врне, прологомъ къ цлому ряду войнъ за освобожденіе балканскаго славянства, сначала черногорско-турецкой и сербско-турецкой, потомъ русской турецкой войны, вырвавшей изъ-подъ ига турокъ порабощенную въ теченіе 4 1/2 вковъ Болгарію.
Герцеговинскіе ‘усташи’, сосди черногорцевъ и родные братья ихъ по крови и доблести духа, ршились лучше погибнуть, чмъ оставаться въ мусульманскомъ рабств. Напрасно Австрія, впослдствіи овладвшая ихъ страною, не проливъ, по обыкновенію, ни одной капли крови, не истративъ ни одного гульдена,— закрыла свою границу, чтобы лишить повстанцевъ оружія, хлба и пороха.
— Мы запремъ границу и оставимъ васъ безъ всего, чмъ же вы будете тогда драться съ турками?— грозилъ архимандриту Мелентію, одному изъ самыхъ смлыхъ вождей герцеговинцевъ, австрійскій намстникъ Далмаціи, баронъ Родичъ.
— Зубами!— отвчалъ ему, не задумываясь, ршительный архимандритъ.
Пеко Павловичъ и попъ Лазарь Сочица были самыми популярными главарями тогдашнихъ герцеговинскихъ ‘усташей’. Пеко уже 17 лтъ гайдучилъ въ горахъ Герцеговины, неутомимо защищая христіанъ отъ насилія турецкихъ пашей и беговъ, наводя ужасъ на грабителей мусульманъ, обожаемый герцеговинцами, какъ идеалъ великодушнаго витязя и непобдимаго бойца. Пеко былъ знатнаго черногорскаго рода и отлично изучилъ боевую исторію своей геройской родины, хотя не могъ подписать даже имени своего и прочесть одной строки. Богатырской силы, богатырской выносливости, спокойный, какъ у себя дома, въ развалъ самой жестокой счи, невозмутимо хладнокровный въ опасностяхъ и. беззавтной храбрости, онъ вселялъ въ себя непоколебимую вру среди юнаковъ Черногоріи и Герцеговины, радостно примыкавшихъ въ его побдоносной дружин, перелетавшей съ быстротою, неутомимостью и смлостью орла отъ одного угрожаемаго мста въ другому…
Пеко, по истин, былъ живымъ воплощеніемъ богатырей древности, однимъ изъ героевъ первобытныхъ временъ, восптыхъ Гомеромъ, такой же величественно-простой, такой же безкорыстно-великодушный, такой же сказочно-могучій и яростно-храбрый, какъ и какой-нибудь Ахиллъ, Аяксъ или Діомедъ.
Когда Мухтаръ-паша съ 13-ю батальонами низама двинулся въ осажденному ‘усташами’ Никшичу, Пеко Павловичъ и Сочица прикрывали отъ него своими летучими отрядами герцеговинскія селенья, торопливо очищаемыя жителями, и оставляли туркамъ, вмсто домовъ и запасовъ, одн тлющія головни. Мусульмансвія селенья Герцеговины, можно сказать, вс сплошь, были выжжены. Православные жители бжали въ недоступные, лса и ущелья верхней Герцеговины, въ сосднія нахіи Черногоріи. Цлыхъ 65.000 душъ своихъ разоренныхъ братьевъ маленькая бдная Черногорія по-братски кормила во все время войны своими скудными запасами. Князь Николай посылалъ герцеговинцамъ ружья и порохъ, сколько хватало у него самого, и не запрещалъ своимъ молодцамъ присоединяться въ четамъ герцеговинскихъ усташей.
Сквозь Дужское ущелье, защищаемое четами Пеко и Сбчицы, Мухтаровы регулярные баталіоны, поддерживаемые огнемъ артиллеріи, едва могли пробиться до половины пути, въ селенью Пресв, гд встртилъ ихъ сдлавшій отчаянную вылазку, оголодавшій гарнизонъ Нившича, онъ расхваталъ по рукамъ привезенные мшки съ сухарями и рисомъ. Но самъ Мухтаръ долженъ былъ уходить назадъ въ Гацко, потерпвъ страшный уронъ убитыми и ранеными.
Когда 27я мсяца спустя князь Николай ршился, наконецъ, объявить войну Турціи и посл всенароднаго торжественнаго молебна выхалъ 3 іюля 1876 года, провожаемый восторгомъ народа, изъ Цетинья въ Грахово, у Мухтара въ Герцеговин и Босніи собралось подъ ружьемъ уже 32.000 войска, крох 20.000, разсянныхъ по разнымъ гарнизонамъ, и 12.000 человкъ въ арміи Верхней Албаніи, дйствовавшей противъ Черногоріи съ юга, отъ Спужа и Подгорицы. Сверхъ того, ожидалось скорое прибытіе сюда 30 или 40 тысячъ египетскаго войска и могло быть каждый день выслано изъ Константинополя и Малой Азіи еще тысячъ сто. Крошечная Черногорія, считавшая тогда у себя всего 100.000 человкъ мужского населенія, могла выставить на оба фронта войны противъ всхъ этихъ армій только 20.000 воиновъ,— но эти воины были за то черногорцы, ихъ вождями были такіе герои, какъ князь Николай, Божидаръ Петровичъ, Илья Пламенацъ, женатый на родной сестр князя’, Петръ Вукотичъ, отецъ княгини Милены, Станко Радоничъ и другіе, не говоря уже о знаменитыхъ главаряхъ герцеговинскихъ четъ, Пеко Павлович, Лазар Сочиц, Богдан Симонич, поп Меленті и другихъ.
Князь Николай двинулся сначала къ Мостару, этимъ онъ вызвалъ наступленіе на себя всей арміи Мухтара, ловкимъ отступленіемъ заманилъ его въ хорошо знакомую черногорцамъ мстность около Билеча и, занявъ заблаговременно своими отрядами пути отступленія Мухтару въ Гацво, смло встртилъ его при Вучьемъ-Дол. У Мухтара подъ знаменами былъ 21 батальонъ хорошо обученнаго и хорошо вооруженнаго войска. Но отчаянная аттака черногорскихъ орловъ князя Николая сломила эту грозную силу, какъ буря тростникъ, дв передовыя турецкія бригады Селима-паши и Османа-паши были вырзаны въ теченіе одного получаса страшными ханджарами черногорцевъ. Османъпаша съ цлымъ батальономъ взятъ живымъ въ плнъ, Селимупаш ятаганъ юнака снесъ голову съ плечъ, подоспвшая на помощь остальная армія Мухтара скоро тоже была смята, разсяна и въ ужас бжала, куда кому пришлось. Въ своемъ оффиціальномъ донесеніи сераскиру Мухтаръ-паша писалъ, что посл битвы при Вучьемъ-Дол бригады Селима и Османа ‘буквально исчезли’. Однихъ убитыхъ насчитывалось до 2.500 человкъ, а съ ранеными и пропавшими безъ всти — свыше 5.000, въ числ убитыхъ былъ 1 паша, 2 полковника, 3 подполковника, 6 маіоровъ и 60 офицеровъ, 5 пушекъ со всми снарядами, множество ружей, весь обозъ, 400 лошадей — достались въ добычу черногорцамъ. Изъ 21 батальона только 9-ть успли кое-какъ добраться до Билеча и Требинья, офицеровъ же почти вовсе не осталось.
Теперь вся мстность этой славной битвы, сосдняя съ Никшичемъ и Дужскимъ проходомъ, и Вучій-Долъ, и крпость Виденъ, принадлежатъ Черногоріи, по законному праву побды.

——

Дужскій проходъ и раньше былъ ознаменованъ не одною побдою черногорцевъ и политъ кровью ихъ храбрецовъ. Каждое дло въ Дуг было невольно связано съ возстаніемъ герцеговинцевъ, на помощь которымъ не могли не идти ихъ братья-черногорцы. Положеніе герцеговинской ‘райи’, т.-е. христіанскихъ жителей ея, было еще на нашей памяти совершенно невыносимо. Турецкіе паши, подобные, напр., пресловутому визирю Герцеговины, Али-аг-Ризванбеговичу, безъ суда и расправы сажали христіанъ на колъ, рубили имъ головы, разстрливали ихъ, не дозволяли подолгу хоронить мертвыхъ, отбирали себ любыя земли, гоняли въ себ на барщину.
Вотъ въ какихъ словахъ одинъ мостарскій архимандритъ передаетъ взгляды герцеговинскаго визиря на способы обращенія съ райею:
‘Пусть влахъ (т.-е. христіанинъ) врно служитъ турку 99 лтъ, да и тогда слдуетъ убить его, чтобъ не умеръ своею смертью. Влахамъ нужно только, чтобъ не голодали. Они должны ходить наги и босы, какъ ослы, работать на всхъ турокъ и повиноваться имъ’.
Немудрено, что при такомъ управленіи герцеговинскіе округи, сосдніе съ Черною-Горою, постоянно поднимали возстанія и стремились соединиться съ вольною Черногоріей. Между прочимъ, одно изъ такихъ возстаній началось и продолжалось уже при княз Никола съ конца 50-хъ годовъ до половины 60-хъ, подъ главнымъ предводительствомъ извстнаго Луки-Вукаловича. Князь Николай вынужденъ былъ, наконецъ, вступиться за несчастныхъ земляковъ своихъ, и его тесть Петръ Вукотичъ въ двухдневномъ кровопролитномъ бо разбилъ на голову турокъ Дервиша-паши. Но эта побда послужила, впрочемъ, въ большому несчастію Черногоріи, потому что вслдъ за этимъ Омеръ-паша съ огромною арміею вторгся разомъ съ свера черезъ Никшичъ и съ юга черезъ Спужъ въ долину Средней-Зеты, прошелъ ее насквозь огнемъ и мечомъ, такъ что князь Николай, тогда еще молодой и малоопытный, долженъ былъ бжать изъ Цетинья въ Нгушскія катуни и подписать унизительный для Черногоріи ультиматумъ 31-го августа 1862 г., по которому, турки получали право провести свою военную дорогу и построить для того блокгаузы по всей Зетской долин, отъ Служа до Никшича, иначе сказать, овладть сердцемъ Черногоріи и разорвать ее на-двое цпью своихъ крпостей. Только вмшательство императора Александра II и нкоторыхъ европейскихъ державъ отстранило эту смертельную опасность отъ Черной-Горы, и гибельная статья договора была уничтожена, точно также какъ и другая, еще боле позорная статья, по которой отецъ князя, Мирко Петровичъ,— побдоносный воевода Черногоріи, потерпвшій неудачу только въ эту злополучную войну, но и въ этой войн десятки разъ поражавшій съ маленькими силами огромныя силы Омера-паши,— изгонялся на всю жизнь изъ своего отечеству!

XIII.— ‘Горній Острогъ’.

Хотя мы встали ни свтъ, ни заря, чтобы пораньше поспть въ Острогъ, но судьба повернула по-своему. Во всемъ Никшич не оказалось ни готоваго дышла, ни кузнеца и плотника, которые бы согласились немедленно сдлать новое. Прождавъ напрасно метавшагося по городу Божо, мы ршились, наконецъ, нанять до Богетича другую коляску, привезшую кого-то въ Никшичъ и возвращавшуюся въ Цетинье, съ тмъ, чтобы Божо, не спша, поправилъ здсь свой экипажъ и пріхалъ за нами въ Богетичъ, пока мы успемъ създить верхами въ острожскій монастырь, осмотрть его и вернуться назадъ. Выхать поэтому пришлось только въ 8 часовъ утра. Лошаденки попались намъ злыя, чубастыя и, что скверне всего, норовистыя: поминутно, ни съ того, ни съ сего, бросались какъ съумасшедшія въ сторону, и такъ какъ дорога шла все время высокимъ карнизомъ горы, то ихъ выходки могли легко кончиться очень печально для насъ. По счастью, они обошлись верстъ черезъ пять, и посл того отлично рысили не только подъ горку, но и въ гору. Тмъ не мене, при совершенномъ отсутствіи оградъ съ краю дороги, намъ было порядочно жутко, когда коляска разгонялась опрометью внизъ, кружась надъ про! пастью, на этихъ взбалмошныхъ лошадяхъ.
Насъ очень заняли ‘поноры’, въ которыхъ неожиданно пропадаетъ съ этой стороны и изъ которыхъ такъ же неожиданно появляется по той сторон горъ — рка Зета. Въ Черногоріи не одна рка иметъ такое подземное теченіе. Рка Черноевича тоже иметъ въ одномъ мст своего рода ‘поноръ’. Строеніе черногорскихъ горъ вообще очень богато ‘падями’ разнаго рода, глубочайшими круглыми пропастями, напоминающими кратеры потухшихъ вулкановъ, пещерами и провалами. Нкоторыя изъ нихъ просто бездонныя. Такова, напр., одна падь въ Лшанской нахіи, глубины которой никому не удалось измрить. Оттого, вроятно, такъ глубоки и нкоторыя озера Черногоріи, между прочимъ, и само Скадрско-Блато, которое сравниваютъ въ этомъ отношеніи съ Байкальскимъ озеромъ.
Воды, наполняющія русло Средней-Зеты, кром ея верхняго теченія, собираются еще въ Ншшгачской равнин, въ вид озера или впадины, называемой Сливле, и изъ него, тоже понораня, протекаютъ подъ землю, подъ громадою хребта Планиницы, въ додяну Блопавличей.

——

Не дозжая Богетича, тамъ, гд шоссе круто поворачиваетъ направо къ селенью, и въ томъ самомъ мст, гд отъ него отдляется влво каменистая дорожка въ Острогъ, мы увидли три типичныя фигуры, сидвшія около стоявшей тутъ же на солнечномъ припек пары скверныхъ лошаденокъ. Оказалось, что это поджидали насъ дв черногорки и одинъ черногорецъ, которымъ Джуре заказалъ для насъ верховыхъ лошадей. Они остановили насъ на дорог и стали настоятельно просить, чтобы мы, не зазжая въ Богетичъ,— до котораго еще было въ одинъ конецъ версты дв, стало быть, 4 версты въ два конца,— садились прямо на коней и хали въ монастырь, что сократило бы намъ и время, и дорогу.
— Да видите ли,— отвчалъ имъ я,— это можно было бы сдлать, если бы мы хали въ своемъ экипаж, съ своимъ человкомъ: мы бы отправили его съ вещами въ Богетичъ, чтобы онъ насъ тамъ ждалъ, а съ нами теперь чужой извозчикъ, котораго мы случайно встртили на площади въ Никшич и наняли только довезти насъ сюда…
— Все равно!— съ самою искреннею убдительностью настаивалъ черногорецъ.— Окажите ему, куда сдать ваши вещи, онъ и сдастъ…
Молодой малый, сидвшій на козлахъ, хавшій невдомо куда и неизвстный намъ даже по имени,— съ важностью кивнулъ головою и подтвердилъ, что сдастъ вещи, куда будетъ нужно…
Общая, не допускающая сомнній, увренность этихъ простыхъ людей въ своей собственной честности подйствовала на меня, и мн не хотлось показать вида, что я не довряю незнакомому возниц, который, судя по обычной логик цивилизованныхъ народовъ, могъ бы спокойно продолжать свой путь, куда хотлъ, вмст съ нашими чемоданами и сакъ-вояжами, заключавшими въ себ весь нашъ гардеробъ,— не рискуя даже тмъ, чтобы мы могли подать на него жалобу.
— Ну, хорошо, сдай же наши вещи въ Богетич въ крайній домъ у кафаны, Джур…— сказалъ ему я, а вотъ твои деньги за провозъ…
— Джур? хорошо!..— просто я спокойно отвтилъ извозчикъ…
Я вручилъ ему условленную плату за коляску и отпустилъ его съ миромъ, ясно было, что ни ему самому, ни черногорцу, ни черногоркамъ, державшимъ верховыхъ лошадей, никому въ голову не приходило, что мы рисковали чмъ-нибудь, оставляя все свое дорожное имущество на произволъ неизвстнаго прозжаго… До того крпко укоренены въ этой мужественной стран обычаи чести.
Я невольно вспомнилъ по этому поводу памятное здсь всмъ преданіе, какъ самозванецъ Степанъ Малый, княжившій въ Черногоріи во времена Екатерины II, пріучалъ черногорцевъ въ честности.
Степанъ положилъ, прозжая изъ Цетинья въ Нгупш, на дорог, по которой ежедневно хало множество народа, нсколько золотыхъ червонцевъ, и когда черезъ годъ Степанъ пріхалъ посмотрть, цлы ли деньги, то червонцы оказались на томъ самомъ мст, на которомъ онъ ихъ положилъ.
Сделъ не оказалось, не только дамскихъ, но и мужскихъ. Вмсто сделъ на нашихъ клячъ втащили громоздкіе деревянные остовы изъ-подъ ослиныхъ вьюковъ, безъ всякихъ подушекъ, ковриковъ и попонокъ, вмсто стремянъ, которыхъ, конечно, тоже не было, подвязали мн какія-то петли изъ тонкой, плохой веревки, поводовъ тоже не оказалось ни на дамской, ни на моей лошади.
Какъ я ни бранилъ и ни стыдилъ хозяина-черногорца, дла поправить было нельзя, по его словамъ, во всей ихъ деревн нтъ ни одного сдла и ни одного повода, да они, по его мннію, и не нужны вовсе, такъ какъ лошади послушныя, дорога имъ привычная. Взмостились, наконецъ, кое-какъ на своихъ жалкихъ россинантовъ и двинулись въ путь, сопровождаемые всми тремя хозяевами лошадей. Дорожка сразу пошла круто въ гору. Это собственно не дорожка, а скоре русло горнаго ручья, до краевъ засыпанное круглыми и угловатыми каменьями, въ которыхъ проваливается, ломается, ржется до крови нога лошади. Какъ нарочно, моя лошадь вдобавокъ во всему тотчасъ же захромала на передъ.
— Что же ты хромую лошадь мн привелъ?— въ негодованіи крикнулъ я черногорцу.
— Она, бдная, шесть дней уже больна, какъ ей не хромать?— съ сострадательнымъ видомъ отвтилъ мн наивный проводникъ. А между тмъ камни и кручи на каждомъ шагу такіе, что въ пору хоть бы и здоровому коню! По счастью, только-что продланное нами путешествіе по дебрямъ Пелопоннеса и Парнасса закалило насъ во всякихъ бдствіяхъ горной дорога, глазъ уже спокойно смотритъ на разверзающіяся у ногъ пропасти, ребра терпливо выносятъ неожиданныя спотыканія, соскальзыванія и прыжки лошади.
Часа черезъ два мы докарабкались-таки до громадной отвсной стны скалъ, укрывающихъ монастырь, и подъ грозною тнью ихъ въхали, черезъ деревню Повню, въ такъ называемый ‘Доній’, т.-е. дольній, нижній, монастырь св. Троицы. Мы слзли съ лошадей у двухъ широковерхихъ, маститыхъ дубовъ сдой древности, обнесенныхъ круглыми сидньями, какъ и т историческіе дубы у дворца князя въ Цетинь, подъ которыми владыки Черногоріи думали думу съ своими главарями и творили народу судъ и правду. Пшкомъ прошли мы черезъ новыя тесовыя ворота во дворъ монастыря. Тамъ направо большая каменная галерея, примыкающая къ училищу, налво — домъ братьи и новая церковь. Не доходя до дома, устроена походная кафана, гд можно выпить стаканъ вина или пива и чашку турецкаго кофе. Въ глубин — полу-разрушенная, чуть не пополамъ растреснувшая небольшая церковь. Громадный утесъ оборвался какъ-то сверху, съ карниза отвсной горной стны и едва совсмъ не сокрушилъ этотъ маленькій храмъ. Несмотря на іюль мсяцъ, ученье продолжаетъ идти въ школахъ Черногоріи, галерея полна школяровъ, на перебой другъ передъ другомъ безъ всякаго смысла выкрикивающихъ по-сербски урокъ изъ священной исторіи.
Въ Дольнемъ нтъ ничего особенно интереснаго, и вся религіозная и историческая святыня Острога сосредоточена въ ‘Горнемъ’, куда мы направляемся сейчасъ же, слегка только отдохнувъ подъ старымъ дубомъ.
Тропа въ ‘Горній’ лпится по очень крутому скату, нердко по осыпямъ мелкаго камня, сбивающаго даже привычную ногу. Хорошо еще, что она почти все время вьется въ тни дубоваго и ясеневаго лса, заполонившаго здсь вс склоны горъ, такъ что полдневный зной не такъ донимаетъ насъ. Черногорцы увряютъ, что отъ Доньяго до Горняго всего полчаса ходьбы, но мы употребили на это цлый часъ, такъ какъ жен приходилось не разъ отдыхать на этомъ тяжкомъ подъем, длавшемся все круче по мр приближенія къ Горнему. По дорог насъ догнали молодой черногорецъ съ красивою черногоркою и маленькимъ глазастымъ мальчуганомъ. Имъ хотлось воспользоваться чужеземными путешественниками, чтобы подъ ихъ прикрытіемъ осмотрть безъ особенныхъ расходовъ святыни монастыря. Когда они узнали, что мы русскіе, удивленію и интересу ихъ не было конца. Они подробнйшимъ образомъ распрашивали насъ о Россіи,— онъ меня, жена его — мою жену,— какіе въ Россіи города, хлба, деревья, зври, какъ тамъ живутъ и далеко ли Россія отъ Черногоріи.
Они не хотли врить, когда я имъ сказалъ, сколько пути сдлали мы съ женою, чтобы дохать до ихъ Цетинья и Острога. Но всего больше поразило ихъ изумленіемъ, когда нашъ проводникъ сообщилъ имъ, тоже не безъ самаго искренняго удивленія, что онъ могъ все время разговаривать съ нами по-черногорски, и мы его понимали, а онъ понималъ насъ… Для вящшаго ихъ утшенія я нарочно сталъ называть по-русски разные обычные предметы, имющіе почти одно и то же названіе и въ сербскомъ язык, примняясь только къ сербскимъ удареніямъ и выговору. Восторгъ простодушныхъ черногорцевъ былъ полный. Спутникъ нашъ вошелъ въ такой экстазъ, что закричалъ ршительно:
— Нтъ, во что бы то ни стало, а выучусь по-русски! Вдь это одинъ и тотъ же языкъ. Поду къ вамъ въ Россію и буду тамъ зарабатывать деньги. Тутъ у насъ въ Черногоріи длать нечего. У меня уже есть въ Россіи одинъ братъ докторомъ военнымъ на нмецкой границ,— тотъ совсмъ какъ русскій сталъ. Маленькій мой братъ тоже хорошо по-русски знаетъ, въ гимназіи учится, въ Цетинь… Нужно и мн!.. Я самъ тоже учился три года въ основной школ и шесть лтъ въ гимназіи, во тогда еще русскій языкъ у насъ не преподавался, зато сербскія газеты и книги свободно читаю, только по книгамъ, да по картамъ и могъ узнать что-нибудь о Россіи, а все-таки слишкомъ мало…
Проводникъ нашъ, несмотря на свое затрапезное платье, оказался байрактаромъ, т.-е. знаменоносцемъ, что подтверждалъ и металлическій значокъ на его кап.
Отецъ его тоже былъ байрактаръ, и дядя (‘стрыцъ’ по-черногорски) былъ байрактаръ. Они оба бились подъ Острогомъ вмст съ княземъ Николаемъ и Божо Петровичемъ, а самъ онъ, разсказчикъ, хотя былъ тогда мальчишкою, тоже былъ при войск.
— Турки забрались на самый верхъ, на ‘Строжскую Капицу’, (т.-е. ‘шапку Острога’), выше Горняго, хотли оттуда сжечь монастырь и разбить его ядрами, а Божо стоялъ съ княземъ на противоположной гор, за Зетою, Божо не далъ имъ спалить храмовъ Божьихъ, сбилъ турокъ съ высотъ въ страшной сч и погналъ внизъ…
— Памятенъ юнакъ Божо, мудръ!— закончилъ разсказчикъ.— Отца моего убили въ этомъ бою, стрыцъ взялъ у него байракъ, стрыца тоже убили, но байракъ все-таки не отдали туркамъ.
Онъ говорилъ о смерти отца и дяди такъ же спокойно и просто какъ о самомъ обычномъ дл.

——

‘Горній’ монастырь виденъ очень эффектно снизу, со двора ‘Дольняго’, виденъ онъ, конечно, и изъ большого далека, почти отъ самаго Спужа, потому что поднятъ на своемъ нерукотворномъ гигантскомъ пьедестал подъ самыя выси небесныя, и дйствительно кажется издали парящимъ въ облавахъ. Но онъ особенно поражаетъ своимъ оригинальнымъ видомъ, когда очутишься совсмъ на верху, подъ тяжкою пятою его срой, какъ стна отвсной скалы. Надъ головою вашею въ мрачной и характерной живописности зіяетъ широкая пасть черной пещеры, по здшнему ‘печеницы’,— выбитой гигантскимъ альковомъ -въ каменныхъ толщахъ скалы. Пещера черна не отъ однихъ мховъ и лишаевъ, освшихъ на ней въ этой всегда влажной, густой атмосфер осеннихъ тумановъ и зимнихъ облаковъ, окутывающихъ по нскольку мсяцевъ сряду суровыя вершины черногорскихъ планинъ. Ея своды закопчены еще и дымомъ пожаровъ, не разъ уничтожавшихъ строенья историческаго монастыря, который въ лтописяхъ Черной-Горы играетъ роль нашей Сергіево-Троицкой Лавры своего рода и служитъ духовнымъ стягомъ, собирающимъ вокругъ себя вс племена Черногоріи и Берды. Внизу этой громадной природной ниши — блое каменное зданіе съ высоко приподнятыми, узкими и рдкими крпостными окошечками, вверху, подъ сводомъ — галерейка съ древнею башнею.
Монастырекъ виситъ, прилпленный какъ ласточкино гнздо въ груди скалы, надъ страшными безднами, полными утесовъ, лсовъ, обрывовъ, какъ разъ въ томъ мст, гд кончается плодоносная долина Средней-Зеты и гд горы поднимаются вдругъ съ трехъ сторонъ во всемъ своемъ колоссальномъ величіи, пріосняя собою ‘главицу’, т.-е. головище Зеты, шумно выбивающееся изъ подземныхъ поноръ Планиницы. Этотъ воздушннй видъ Горняго нсколько напоминаетъ Успенскій скитъ около Бахчисарая въ Крыму, а еще больше, пожалуй, грозную дикость Гозувиты, спрятанной въ одномъ изъ самыхъ недоступныхъ щелей Палестинскихъ горъ.
Мы поднялись въ нишу по грубымъ каменнымъ ступенямъ и остановились въ недоумніи, не зная, куда войти. Проводникъбайрактаръ посовтовалъ намъ забраться на верхнюю галерею и полюбоваться оттуда чуднымъ видомъ на долину, пока онъ разыщетъ единственнаго калучера, охраняющаго эту народную святыню.
— Коли онъ не въ Доньемъ теперь у архимандрита Симона, то отопретъ церковь и покажетъ все,— утшалъ насъ байрактаръ,— а воли въ Доньемъ, то ничего не увидите, нужно будетъ за нимъ бжать… У него вс ключи…
— Тамъ и вода есть отличная наверху, воды святой можете напиться!— послалъ онъ намъ въ догонку, когда уже мы лзли наверхъ, словно на колокольню, по узенькой и темной каменной лсенк подъ опаленными сводами пещеры. Каменная, довольно глубокая галерейка, укрытая отъ дождя и солнца тяжкимъ навсомъ скалы, можетъ отлично служить для обстрливанія непріятеля, поднимающагося къ монастырю. Изъ нея ведетъ узенькая желзная дверочка въ круглую башню, гд помщается крошечная старинная церквочва. Тутъ же, въ задней стн галереи, образованной сырцомъ скалы, маленькое оконце, черезъ которое можно зачерпнуть кружку холодной и какъ слеза чистой воды изъ источника, скрытаго въ каменныхъ ндрахъ горы, чмъ мы, конечно, не замедлили воспользоваться прежде всего, до крайности разгоряченные и труднымъ подъемомъ, и зноемъ лтняго полудня.
Съ галереи дйствительно открывается удивительный видъ. Вс пропасти, все дно цвтущей долины, громады горъ, толпящіяся вдали со всхъ сторонъ, Доній монастырь, лса, торчащіе изъ нихъ утесы,— все это теперь на огромномъ пространств, куда только глазъ хватаетъ, у вашихъ ногъ. Гора Горачъ поднимаетъ какъ разъ напротивъ свои тяжкіе горбы, и блая полоска шоссе бороздитъ ея каменную грудь, впиваясь своими рзко-угловатыми, острыми зигзагами то въ одинъ, то въ другой ея выступъ. Церковь Богетичей кажется отсюда Богъ знаетъ какъ глубоко внизу, а ‘главица’ Зеты и окружающія ея поля прямо-таки на дн преисподней.
Калучера нашъ байрактаръ разыскалъ не особенно скоро, мы вдоволь успли насмотрться на окрестности и наговориться съ провожавшею насъ черногорскою парочкою, когда на галерейк появился наконецъ старикъ-монахъ суроваго вида, сдой и кудлатый, одтый въ какую-то странную мховую кацавейку, хотя со мною онъ расцловался по-братски и привтствовалъ насъ радушными словами, но по глазамъ его и по рчамъ, обращеннымъ въ землякамъ, сразу былъ виденъ самовластный и взыскательный хозяинъ этой суровой пустыньки, недоврчивый и ворчливый сторожъ ея святынь. Онъ повелъ насъ сквозь своды ‘печеницы’ тснымъ корридорчикомъ въ крошечную древнюю церковь, вырубленную въ скал. Стны ея и маленькій иконостасикъ расписаны совсмъ почернвшею отъ сырости и копоти безхитростною иконописью, тсно, темно и бдно все въ ней. Десять человкъ съ трудомъ установятся подъ ея низенькими сводами. Справа у стны — небольшая гробница изъ полированнаго дуба, съ мощами св. Василія Острожскаго. Мощи эти — величайшая народная святыня черногорцевъ. Они готовы оставить на сожженіе врагу вс свои дома, бросить женъ и дтей на произволъ судьбы, но до послдней капли крови будутъ защищать мощи своего святителя. Когда у нихъ не остается никакой надежды силою отстоять Горній,— мсто успокоенія ихъ любимаго святого,— они уносятъ его гробницу на своихъ плечахъ, какъ драгоцннйшее народное знамя, окруживъ его плотною стною своихъ богатырскихъ грудей, перенося его за собою по пропастямъ и кручамъ въ своихъ быстролетныхъ походахъ, одушевляясь имъ въ минуты боя…
Св. Василій, когда-то могущественный епископъ галумскій и скадрскій, жилъ лтъ 250 тому назадъ и былъ въ свое время неутомимымъ борцомъ за порабощенное православіе, много пострадавъ и отъ туровъ, противъ которыхъ онъ неустрашимо защищалъ свою паству, я отъ другихъ враговъ своихъ,— Василій въ конц своихъ дней утомился вчною борьбою и опасностями, и скрылся въ неприступныхъ горахъ Берды, здсь отыскалъ онъ дикую пещеру Острога и, работая какъ послдній поденщикъ, собственными руками основалъ въ ней теперешній ‘Горній’ монастырь во имя св. Троицы, гд и покончилъ свои многотрудные дни, въ смиреніи и подвигахъ простого инока.
Калучеръ Христофоръ, монахъ и священникъ въ одно и то же время, отомкнулъ ключомъ дубовый гробъ и даже открылъ намъ ноги, ликъ и руки святого, что онъ длаетъ далеко не для всякаго, и за что, конечно, мы поспшили положить по здшнему обычаю въ раку святителя нсколько серебряныхъ гульденовъ.
Почтенный калучеръ, быть можетъ, и грамотный человкъ, ибо, вроятно, читаетъ во время службъ волею-неволей требники и Евангеліе, но на душеспасительную бесду съ его стороны или на какія-нибудь интересныя сообщенія объ исторіи обители, очевидно, разсчитывать было бы безполезно, по всмъ признакамъ онъ гораздо боле пригоденъ къ защит своего монастыря добромъ ханджаромъ, снимающимъ съ одного взмаха турецкую голову, чмъ въ какимъ бы то ни было религіознымъ воздйствіямъ на постителей святой обители, въ этомъ отношеніи это типическій черногорскій попъ, черногорскій калучеръ, изъ которыхъ чаще всего вырабатывались лихіе главари четъ въ род Лазаря Сочицы, Богдана Симонича, архимандрита Мелентія и пр.
Покончивъ съ святынями, отецъ Христофоръ свелъ насъ внизъ, къ крылечку нижней башни, и съ таинственнымъ видомъ, бормоча что-то намъ непонятное, пригласилъ насъ войти въ башню, гнвно отстранивъ отъ ея дверей и нашего байрактара, и нашихъ молодыхъ спутниковъ, которые съ простодушіемъ истинныхъ сыновъ Черной-Горы хотли войти отдохнуть вмст съ нами въ келью суроваго валучера. Онъ даже съ озабоченнымъ видомъ замкнулъ за собою дверь и не безъ торжественности ввелъ насъ въ свтлую комнату, всю установленную по полкамъ иконами русскаго письма и портретами русской царской семьи и черногорскихъ князей. По средин комнаты на кругломъ стол разложенъ былъ цлый восточный ‘дастарханъ’,— лимоны, пряники мстнаго печенья, свжія фиги, орхи, и на первомъ план, конечно, ракія, которую почтенный калучеръ, очевидно, считалъ ‘гвоздемъ’ своего угощенія. На другомъ стол была разставлена разная посуда. Пока мы должны были услаждать свой вкусъ черногорскими лакомствами, заботливый хозяинъ монастыря хлопоталъ приготовить намъ турецкаго крфе, и съ этою цлью усадилъ. какого-то наивнаго черногорца, отправлявшаго при немъ, повидимому, обязанности служки, не то молоть, не то толочь кофейныя зерна, въ чему храбрый юнакъ оказался ршительно неспособнымъ и неподготовленнымъ, ворчунъ-старикъ выходилъ изъ себя и ругался какъ капризный ребенокъ, поминутно выбгая на крылечко, гд услся громоздкій и неуклюжій слуга его, и я все время боялся, чтобы своими озлобленными тычками онъ не спихнулъ его съ лстницы. Но терпливый юнакъ только краснлъ и пыхтлъ, не возражая ни слова своему сердитому патрону и не двигаясь ни однимъ мускуломъ.
Насилу мы съ женою ублажили расходившагося старичка, увривъ его, что въ такой жаръ намъ не до кофею, и что мы съ гораздо большимъ удовольствіемъ напьемся лимонаду, которымъ онъ насъ обильно угощалъ. Впрочемъ самъ отецъ Христофоръ, какъ онъ объявилъ намъ, ‘испосникъ’, не пьетъ ракіи, не стъ ни мяса, ни яицъ, ни молока, а только хлбъ, фасоль и другую овощъ.
Байрактаръ потомъ разсказывалъ намъ дорогою, что отецъ Христофоръ считается большимъ подвижникомъ, ведетъ строгую жизнь и очень уважается всми, онъ уже сильно старъ, и если умретъ, владыка не будетъ знать, кого послать въ Горній. Черногорцы не охотники до иноческой жизни, а въ такой пустын, какъ Горній, даже рдкій монахъ согласится жить. Оригинальные черногорскіе нравы, очевидно, безъ труда совмщаютъ благочестивую жизнь и монашескіе подвиги съ бранчливостью и раздражительностью, доходящею до кулачной расправы съ своею меньшею братьею. На высказанное мною удивленіе по этому поводу и байрактаръ, и молодой черногорецъ, горой стали за Христофора и весьма разсудительно увряли меня, что всякій старый человкъ обязанъ учить и наказывать молодого человка, отданнаго ему для наставленія и послушничества, а ужъ тмъ паче монахъ такой благочестивой жизни, какъ отецъ Христофоръ.
Мы искренно поблагодарили его за гостепріимство и любезность, и когда я вручилъ ему на прощанье золотой двадцатифранковикъ на его обитель, обрадованный старикъ чуть не расцловалъ моихъ рукъ. Должно быть, не часто балуютъ его своимъ посщеніемъ иноземные путешественники, и не много перепадаетъ изъ скудныхъ кармановъ черногорца на его бдный монастыремъ.

——

Острогъ, какъ я уже говорилъ, былъ не разъ мстомъ кровопролитныхъ битвъ. Но въ монастыр больше всего помнятъ почему-то и охотне всего разсказываютъ о славныхъ бояхъ временъ князя Даніила почти совпавшихъ съ началомъ нашей севастопольской войны. Знаменитый сераскиръ турецкаго воинства, Омеръ-паша, по-просту, австрійскій сербъ Михаилъ Латосъ, унтеръ-офицеръ австрійской службы, бжавшій изъ своего отечества посл растраты казенныхъ денегъ и обратившійся въ Турціи въ мусульманина и побдоноснаго пашу, далъ слово султану, что въ теченіе нсколькихъ недль покоритъ Черногорію владычеству Турціи. Онъ собралъ огромныя силы, 15.000 человкъ регулярной пхоты, три эскадрона конницы, 18.000 албанцевъ, 28 орудій, приспособленныхъ въ горной войн, и въ 1853 г. вторгнулся въ Черногорію разомъ съ четырехъ сторонъ. Сподручникъ его Измаилъ-паша ворвался съ 6.000 войска въ долину Зеты отъ Нившича и бросился прямо на Острогъ, въ то время, какъ самъ Омеръ-паша, успвшій своими ловкими интригами возмутить противъ князя Даніила храброе племя дилеровъ, недовольное обложеніемъ ихъ податью, шелъ вмст съ Османъ-пашою и 17.400 человкъ войска съ юга отъ Подгорицы, чтобы, съ помощью измнившихъ пиперовъ, внезапно овладть Мартыничами и соединиться затмъ съ Измаиломъ-пашою.
Нападеніе туровъ застало совсмъ врасплохъ черногорцевъ. Мирно Петровичъ, братъ князя Даніила и отецъ князя Николая, недаромъ прозванный ‘мечомъ Черногоріи’, усплъ съ сотнею храбрецовъ пробиться въ Острогъ, и засвъ за стнами его, два раза опрокидывалъ отчаянныя нападенія Измаила-паши. Турки не разъ врывались во дворъ монастыря и рзались въ-рукопашную, даже помосты церкви были залиты кровью. Въ острожскомъ монастыр кончалъ въ это время свои геройскіе дни восьмидесятилтній старикъ, славный во всей стран сенаторъ Черногоріи и воевода Мартыничей, этихъ храбрйшихъ изъ черногорцевъ — попъ Иванъ Княжевичъ, еще сподвижникъ свято-почившаго Петра І-го, глубоко почитаемый и княземъ и всмъ народомъ, онъ лежалъ на смертномъ одр, когда начался первый приступъ Измаила.
‘За Бога! бейте турокъ!’ — кричалъ онъ въ предсмертномъ бреду, и усиливаясь снять со стны холодвшею рукою. ружье, котораго тамъ не было, въ волненіи метался по постели.
Онъ не хотлъ умереть, пока не услышитъ радостной всти о побд своихъ юнаковъ. Приступъ былъ отбитъ, турки были прогнаны, и трупы ихъ устлали вс сваты Острожсвой горы… Старику объявили желанную всть. Тогда онъ произнесъ утшеннымъ голосомъ: ‘Хвала Богу!’, повернулся на другой бокъ и спокойно испустилъ духъ.
Черногорцы похоронили его въ монастыр, но, отбивъ послдними отчаянными усиліями второй приступъ и узнавъ, что на помощь Измаилу двигается цлая армія Омера-паши, увидли, что держаться больше нельзя, взявъ съ собою мощи св. Василія и наиболе цнныя церковныя вещи, они ночью покинули окровавленный монастырь и прошли, не замченные, мимо турецкихъ отрядовъ, съ трехъ сторонъ обложившихъ Острогъ.
На другой день турки, овладвшіе монастыремъ, откопали только-что похороненное тло геройскаго старца, оставившаго по себ среди нихъ такую грозную память, и, отрубивъ его мертвую голову, послали ее, какъ трофей побды, въ Подгорицу. Впрочемъ черногорцы отбили-таки потомъ голову своего славнаго воеводы и съ честью погребли ее въ родной земл.
Мартыничи, родина попа Ивана, не посрамили его старой славы и подъ предводительствомъ его молодого племянника, имя во всей дружин своей только 500 воиновъ, покинутые измнившими сосдями своими пиперами, нсколько разъ отбивали аттаки Омера-паши и обратили въ полное бгство восьмитысячный отрядъ албанцевъ Османа-паши. Только посл трехъ отчаянныхъ приступовъ 12.000 отборнаго регулярнаго войска Омера, поддержанныхъ 18 орудіями, и посл рзни не на животъ, а на смерть, въ каждомъ переулк, въ каждомъ дом своего родного селенья, храбрая горсть юнаковъ вынуждена была покинуть Мартыничи, спаливъ на прощанье свой хлбъ и жилища, даже не преслдуемая ошеломленными и напуганными турками.
Геройская защита Острога и Мартыничей ршила судьбу войны и вынудила впослдствіи Омера-пашу очистить Черногорію.

——

Возвращаться изъ Острога пришлось все-таки въ жаръ, потому что мы не хотли долго задерживаться въ монастыр. Лошадь моя, сейчасъ же по вызд изъ Доньяго, стала хромать такъ сильно, что сидть на ней сдлалось пыткою, да и не трудно было слетть съ нею вмст въ пропасть, спускаясь съ кручъ по каменнымъ осыпямъ. Поэтому я спшился чуть не отъ самаго монастыря и, отдавъ свою лошадь байрактару, не мало этимъ обиженному, пошелъ внизъ пшкомъ гораздо быстре лошадей, которыя постоянно отставали отъ меня. Жара была невыносимая, нотъ лилъ съ меня градомъ, цикады надодливо, пилили свои цыркающія жестяныя ноты, изъ подъ каждаго камня, съ каждой втви кустовъ. Колючіе кустарники цплялись на каждомъ шагу за платье, за руки, за ноги. Ежевика, по здшнему ‘купина’ и ‘держи-дерево’, мтко прозванное черногорцами ‘дрйча’,— названіе, которое не мшало бы усвоить для этого растенія и намъ, русскимъ,— составляютъ главную придорожную растительность, покрывающую вс скаты горы, между рдко разбросанными деревьями. Гранатникъ, или шипакъ, какъ зовутъ его здсь, до сихъ поръ весь осыпанъ цвтомъ, ему гораздо боле подходило бы названіе не ‘шипака’, а ‘купины’, да еще ‘купины-неопалимой’, потому что его цвты горятъ чисто какъ огонь среди темной зелени куста. ‘Драча’ оправдала и надо мною свое названіе. Желая подражать черногорцамъ, которые въ своихъ пшихъ походахъ сокращаютъ путь, переская напрямикъ изгибы вьющейся улиткою горной дороги, я тоже везд, гд мн казалось можно, спускался прямо по обрывамъ горы до ближайшаго поворота дороги, нердко продираясь, конечно, черезъ кусты и камни. И вотъ въ одномъ злополучномъ мст проклятая ‘драча’ такъ основательно запустила въ нижнія части моей одежды свои желзные когти, что разодрала ихъ на-двое сверху до низу и поставила меня въ самое плачевное положеніе, такъ какъ весь багажъ нашъ былъ въ Богетичахъ и на дорог перемнить уничтоженный костюмъ было ршительно нечмъ. Я вспомнилъ, однако, въ своему утшенію, что и старый нашъ путешественникъ по Черногоріи, Ег. П. Ковалевскій, тоже жаловался на драчу и также страдалъ отъ нея, какъ и я.
‘Наши сапоги были изорваны торчащими камнями, а платье повсюду вьющимся драчемъ’,— сообщалъ онъ, описывая именно свой переходъ изъ Цетинья въ Острогъ, который онъ считалъ ‘невыразимо тягостнымъ’, находя, что даже и въ тхъ немногихъ мстахъ, ‘гд можно ссть на коня’, грозитъ опасность слетть вмст съ нимъ въ стремнину или грянуться о камень’…
Слава Богу, наконецъ ми добрались до Богетича, и въ немалому удовольствію своему, смшанному съ нкоторымъ удивленіемъ, обрли у Джуры въ полной сохранности вс свои чемоданы, узлы и сакъ-вояжи, честно переданные ему невдомымъ намъ извозчикомъ. Божо съ починенною коляскою и отдохнувшими лошадками своими тоже ждалъ насъ въ Богетичахъ, такъ что, немного переодвшись, напившись съ наслажденіемъ свжаго молока и кофе, мы могли сейчасъ же двинуться въ обратный путь, провожаемые радушными напутствіями добряка Джуры, хорошо заработавшаго въ этотъ день.
До Даниловъ-града докатили всего въ полтора часа. Тамъ застали народную ярмарку. Вс улицы залиты толпами черногорцевъ и черногорокъ, но не въ праздничныхъ, а напротивъ, въ самыхъ безцеремонныхъ одеждахъ, иные чуть не безъ рубахъ, у другихъ широкая, могучая грудь распахнута настежъ, третьи въ однхъ рубахахъ. Невольно вспомнилось мн Гоголевское описаніе въ ‘Тарас Бульб’ казаковъ въ Запорожской Счи… Стоятъ, сидятъ, ходятъ, толкаются, и видно, что всмъ весело, вс довольны,— а чмъ? понять нельзя. Ничего ровно нтъ, кром этой толкотни и празднаго говора. Торговли, можно сказать, тоже нтъ. Это таскаетъ на плеч одинъ мшокъ продажнаго овса, кто пустой бурдюкъ, торговка держитъ какую-нибудь маленькую чашечку сливъ или овощей, всего гроша на три, а толкотни, ротозйства, болтовни изъ-за этого грошоваго товара — на сотни рублей!
Какъ только коляска наша остановилась противъ кафаны, дать маленькій роздыхъ лошадямъ, какъ насъ кругомъ обсыпала толпа мальчугановъ. Черногорская дтвора — это совсмъ не то, что какіе-нибудь злорадные и зловредные парижскіе gamins de la rue въ тл Гавроша, или голосящіе надодливые попрошайки восточныхъ мусульманскихъ городовъ съ ихъ несмолкающимъ: ‘бакшишъ, бакшишъ!’. Черногорскія дтишки не обступаютъ съ дерзкимъ хохотомъ и улюлюканьемъ одтаго не по ихнему иностранца, не надодаютъ ему никакими просьбами, не мшаютъ ему ни въ чемъ. Они только съ искреннею, прямодушною пытливостью смотрятъ ему въ глаза, стараясь угадать или услышать, что ему нужно. Они удивительно услужливы и дльны. Въ одну минуту побгутъ, куда надо, найдутъ, позовутъ, приведутъ, кого требуется, принесутъ, что приказано. Чуть не въ каждомъ селень и город намъ приходилось прибгать въ ихъ милымъ услугамъ, за полнымъ отсутствіемъ у черногорцевъ всякихъ надписей, вывсокъ, объявленій и оффиціальныхъ блюстителей порядка. Мы убдились поэтому собственнымъ опытомъ въ практической полезности черногорской дтворы и отсутствіи въ ней всякихъ корыстныхъ инстинктовъ. Сейчасъ сказываются добрыя семейныя начала, серьезная школа жизни. Дай только Богъ, чтобы эта дорогая черта народнаго характера подольше сохранилась въ простодушной черногорской молодежи, не поддаваясь растлвающимъ вяніямъ нашей трактирной цивилизаціи. Дтишки черногорскія вмст съ тмъ красавецъ на красавц, а ужъ особенно самыя крошки,— т просто одинъ восторгъ!..
Отъ Даниловъ-града, или, врне, отъ княжескаго имнья Крушевца, шоссе идетъ уже низомъ долины, прямо какъ стрла, до самаго Спужа, густо обсаженное по обимъ сторонамъ блою акаціею. За Спужемъ, въ мстахъ, гд недавно еще хозяйничали турки, вся мстность кажется какъ-то безплодне и безхозяйственне, зато на каждомъ холм, на каждой вершинк горы непремнно торчитъ фортъ, башня или блокгаузъ.
Развалины Дукли промелькнули мимо насъ на своемъ остромъ полуостров, между руслами Зеты и Морачи, прислоненныя въ горамъ. Глядя на прямое и тихое теченіе Зеты и на бшеныя волны Морачи, выбгающей сбоку изъ горъ, не понимаешь, почему соединенное теченіе этихъ ркъ посл впаденія Морачи носитъ имя ея, а не Зеты, между тмъ какъ теченіе это продолжаетъ почти безъ всякаго уклона направленіе Зеты, а вовсе не Морачи, и такъ же тихо, какъ Зета, до самаго Скутарійскаго озера, куда она впадаетъ. Отъ Даниловъ-града до Подгорицы мы тоже дохали въ полтора часа, сильно торопясь попасть туда до ночи. Вслдъ за нами помчалась въ Подгорицу огромная длинная телга тройкою, въ которую набилось больше двадцати человкъ въ блыхъ фескахъ и черногорскихъ капахъ, возвращавшихся съ какихъ-то работъ. Несмотря на наступавшую темноту, по улицамъ и на площади Подгорицы гуляли толпы празднаго народа. Оказалось, что на завтра ждутъ въ Подгорицу князя и митрополита, отправляющихся въ Никшичъ на закладку новаго собора.

XIV.— Встрча съ владыками Черногоріи.

Христо и въ этотъ разъ угостилъ насъ на славу. Ужинъ ждалъ насъ обильный: жареная кусками форель, баранина, еще какое-то печеное мясо, огурцы съ салатомъ и очень хорошее црмницкое вино.
Постели были тоже свжія и чистыя, и мы выспались отлично, несмотря на неожиданно набжавшую страшную грозу съ громомъ и молніей. Выхали мы изъ Подгорицы яснымъ веселымъ утромъ мимо княжескаго загороднаго двора. Домъ розоваго цвта, съ красивымъ фасадомъ, высится на холм, невдалек отъ него церковь, а у ногъ его — зеленая ливада, густо обсаженная акаціями, молодой фруктовый садъ, молодая роща дубковъ. Равнина Подгорицы широкая, ровная, съ тучною и плодоносною -почвою. Виноградники, плантаціи табаку и кукурузы покрываютъ ее, куда ни взглянешь. Вся она еще недавно была въ рукахъ турокъ. Рка Ситница, которую мы перезжаемъ, отдляла ее тогда отъ черногорскихъ предгорій. За Ситницей сейчасъ же начинается подъемъ. Налво отъ насъ, на очень высокой пирамидальной гор живописно вырзается церковь села Кокети. На встрчу намъ спускается длинная маджара съ княжескою кухнею, поваромъ и камердинеромъ. Немного спустя, провели мимо насъ и верховыхъ воней князя. Лошади очень красивыя, срыя, арабской крови, подъ богато расшитыми попонами, съ серебряными налобниками, украшенными гербомъ князя. Проскакали лотомъ отчаяннымъ галопомъ внизъ подъ гору два княжескихъ дерянника въ красныхъ гуняхъ съ мдными значками на груди я на шапкахъ.
— Теперь сейчасъ и князь будетъ!— съ нкоторымъ благоговніемъ сказалъ Божо, сдлавшись вдругъ необычно серьезнымъ и взволнованно оправляя свой костюмъ. Князь дйстви*тельно не заставилъ себя ждать. Скоро показалась на крутомъ спуск горы, не дозжая села Кокети, красивая внская коляска, запряженная парою срыхъ рысаковъ. Три пшихъ перянника въ красныхъ гуняхъ, съ ружьями въ рукахъ, шли впереди, три — позади коляски.
Еще одинъ красный воинъ возсдалъ на козлахъ, рядомъ съ кучеромъ. Князь Николай сидлъ одинъ на заднемъ сиднь коляски, разодтый въ свой яркій многоцвтный нарядъ, весь въ золот, въ звздахъ, въ крестахъ, широкоплечій, могучій, но вмст съ тмъ сіяющій своею привтливою доброю улыбкою. На ше у него былъ русскій блый георгіевскій крестъ, не знаю, второй или третьей степени. Мн кажется, что и Георгій первой степени былъ бы вполн умстенъ на груди этого вождя племени-героевъ, чтобы въ его лиц былъ увнчанъ высшимъ знакомъ военной доблести весь- этотъ идеально-храбрый и идеально-доблестный народъ…
Противъ князя, на передней лавочк, сидлъ сдоусый суровый воевода, сухой и высокій,— тесть его Петаръ Вукотичъ,— знаменитый побдитель Дервиша-пати, теперь уже не у длъ по старости своей.
По принятому здсь обычаю, нсколько напомнившему намъ знакомые обычаи каирскихъ жителей при встрчахъ ихъ съ хедивомъ Египта,— экипажи прозжающихъ, верховые, пшеходы — вс останавливаются при прозд князя, отодвигаются въ сторону и почтительно привтствуютъ владыку Черногоріи.
Божо нашъ продлалъ, конечно, то же самое, остановилъ лошадей въ сторон и, снявъ шапку, проворно соскочилъ съ козелъ. То же сдлала и хавшая за нами коляска тройкою съ какимъ-то туркомъ изъ Подгорицы. Когда экипажъ князя поровнялся съ нашимъ и я поклонился ему, приподнявъ шляпу, князь сейчасъ же узналъ меня и, къ моему немалому удивленію, крикнувъ кучеру остановиться, вдругъ выскочилъ изъ коляски. Я поторопился предупредить его и пошелъ ему на встрчу.
— Вы уже изъ Никшича возвращаетесь такъ скоро?— спросилъ меня князь по-французски.— Представьте же меня вашей супруг.
Онъ подошелъ со мною къ коляск и сталъ бесдовать съ моею женою, стоя у дверцы, какъ самый любезный свтскій человкъ, съ тою простотою и естественностью, которыя такъ обаятельно дйствуютъ на всхъ, кто имлъ счастливый случай, хотя мимолетно, познакомиться съ этимъ княземъ-поэтомъ и княземъ-рыцаремъ.
Князь выразилъ сожалніе, что мы. не дождались его въ Никшич, не увидимъ интереснаго торжества закладки новаго собора и не услышимъ приготовленной имъ къ этому случаю политической рчи…
— Рчь эта не особенно будетъ пріятна нашей сосдк Австріи, потому что придется коснуться Герцеговины и герцеговинцевъ, указать на то, что историческія цли Черногоріи не были достигнуты на берлинскомъ конгресс и что нужно уповать на будущее…— съ насмшливою улыбкою прибавилъ князь.
Онъ спросилъ также мою жену, были ли мы въ его дворц около Подгорицы. Жена отвчала, что мы упустили попросить разршенія на осмотръ дворца, когда были въ Цетинь, а не имя разршенія, думали, что насъ не пропустятъ во дворецъ.
— Напрасно, васъ бы пропустили безъ всякаго препятствія,— оказалъ князь,— а между тмъ вы увидли бы тамъ кое-что интересное по части діоклейскихъ древностей… Вы врно замтили колонны, которыя тамъ стоятъ,— он тоже найдены въ развалинахъ.
Князь разспрашивалъ насъ про наши впечатлнія по Черногоріи, хотлъ знать, гд мы были, что именно видли и сильно ли устали. Онъ очень удивлялся, что моя жена ршилась пшкомъ подняться въ Горній, чего непривычныя въ горамъ европейскія дамы обыкновенно избгаютъ.
Когда я спросилъ князя, правду ли пишутъ про него, будто въ молодости онъ пшкомъ обошелъ всю Черногорію, князь отвчать, улыбнувшись:
— О, нтъ, далеко не всю. Какъ ни часто и ни много здилъ я по Черногоріи, но и до сихъ поръ есть еще мста, которыхъ я никогда не видлъ.
Въ это время княжескую коляску нагналъ шарабанъ въ одну лошадь, въ которомъ сидлъ молодой княжичъ Мирно съ кмъ-то изъ приближенныхъ князя.
Удалой красавецъ Мирко, весело улыбаясь, проворно выпрыгнулъ изъ шарабана и тоже направился въ нашей коляск, прося меня представить его моей жен.
Они съ княземъ еще нсколько минутъ любезно бесдовали съ нами, выражая сожалніе, что мы такъ недолго пробыли въ Черногоріи.
— Прізжайте къ намъ еще разъ, если Черногорія вамъ понравилась, тутъ еще многое интересно было бы вамъ посмотрть…— заключилъ князь на прощанье.— Bon voyage!..
Мы изъ вжливости подождали, пока тронулся княжескій поздъ, и тогда только двинулись дальше, искренно тронутые и не мало удивленные такою выходящею изъ ряду привтливость’ черногорскаго владыки.
Мы съ женою невольно сопоставляли съ этою истинною благовоспитанностью и истинною просвщенностью человка, стоящаго все-таки въ ряду царственныхъ особъ,— съ обычнымъ у насъ чванствомъ и надменностью какого-нибудь мало-мальски крупнаго чиновника, едва доступнаго въ своемъ воображаемомъ бюрократическомъ величіи простому смертному…

——

За княземъ слдовалъ цлый длинный цугъ его приближенныхъ. Прохали какіе-то черногорскіе сановники въ нсколькихъ коляскахъ, прохали подводы отставшихъ перянниковъ, которыхъ мы захватили въ сел Кокета у кафаны, гд они по пути прохлаждались стаканчиками ракіи. Они вели съ собою коней, осдланныхъ кавалерійскими сдлами, и, вроятно, должны были хать прямо въ Никшичъ, пока князь пробудетъ у себя въ Крушевц.
Въ селень Дражевнин,— если я врно запомнилъ это названіе,— у корчмы опять княжескій обозъ, коляска и арба, полная вещей, и опять веселые ребята черногорцы безпечно засдаютъ въ кафан со стаканчиками въ рукахъ. Старый черногорецъ сидитъ по середин ихъ и поетъ полу-разбитымъ голосомъ какія-то заунывныя народныя рапсодіи, перебирая своими изсохшими пальцами самодльныя гусли. На двор, подъ окнами, собралась небольшая толпа и тоже внимательно слушаетъ…
Закупала црва куковице
На средъ тверда Скадра на Бояну…
— доносятся до насъ отрывочные звуки. Одинъ изъ слушателей долго всматривается въ насъ, пока наши лошади отдыхали передъ дверью кафаны, и словно поршивъ самъ съ собою, что мы ни въ какомъ случа не можемъ понять православной сербской рчи, неожиданно спрашиваетъ насъ по-нмецки:
— Ist es schwer in Черногорія zu reisen?..
Мы ему отвчаемъ, въ его очевидному удовольствію, что нисколько не schwer, что въ Черногоріи у нихъ теперь стаи такія хорошія дороги, такъ все удобно и интересно, какъ и въ любомъ европейскомъ государств. Объясняется вскор, что ми русскіе, а не нмцы, и къ намъ уже обращаются наперерывъ любопытные вопросы и сочувственныя восклицанія не на ненавистномъ черногорцу швабскомъ, а на родномъ и сердцу любезномъ сербскомъ язык.
Далеко прохавъ Дражевнину, опять видимъ спускающіяся съ горы дв коляски. На козлахъ каждой по два черногорца, въ передней коляск митрополитъ Митрофанъ съ какимъ-то монахомъ, тоже, очевидно, дутъ въ Никшичъ на закладку собора.
Мы оба съ женою раскланялись съ знакомымъ уже намъ митрополитомъ и продолжали-было спокойно свой путь, какъ вдругъ Божо остановилъ лошадей и шепнулъ намъ встревоженно:
— Владыко остановился, къ вамъ идетъ!
Дйствительно, прохавъ нсколько саженей подъ гору, митрополитъ приказалъ вдругъ остановить лошадей и вышелъ изъ коляски.
Мы съ женою тотчасъ же поспшили въ нему на встрчу, озадаченные такою неожиданною любезностью.
Преосвященный извинился, что встрчаетъ насъ въ дорожной одежд, хотя, по правд сказать, нарядъ его не требовалъ никакихъ оправданій, на немъ была короткая черная душегрйка поверхъ чернаго подрясника и панагія, украшенная изумрудами. Онъ сообщилъ намъ, что детъ въ Никшичъ класть первый камень новаго православнаго собора, постовалъ на насъ, что мы такъ не во-время ухали изъ Никшича, не дождавшись торжества, очень былъ доволенъ, угнавъ что мы постили не только Доній, но и Горній-Острогъ, и разспросивъ, какъ понравилась намъ Черногорія, долго ли мы еще пробудемъ здсь, пожелалъ намъ счастливаго возвращенія и поручилъ передать его поклоны знакомымъ ему русскимъ дятелямъ изъ числа главныхъ руководителей славянскаго общества.
Такое деликатное вниманіе духовнаго главы Черногоріи къ простымъ русскимъ путешественникамъ тоже пріятно поразило насъ, не привыкшихъ въ своемъ отечеств ни къ чему подобному. Можетъ быть, въ этомъ глубоко-человчномъ свойств передовыхъ людей Черногоріи сказывается издревле вкоренившееся въ черногорскомъ народ священное чувство гостепріимства, выражающееся теперь въ другихъ, боле культурныхъ формахъ, чмъ въ былыя времена.
Мы лземъ все по срымъ известнякамъ, взбуравленнымъ тяжкими слоями, такъ правильно и глубоко растреснувпшмъ, что они кажутся гигантскою кладкою какихъ-нибудь циклоповъ. Срые утесы башнями и замками выглядываютъ изъ зелени лсковъ, котловины долинокъ окружены настоящими амфитеатрами съ рядами нерукотворныхъ ступеней своего рода. Несомннно, что первобытный человкъ вс формы своихъ построекъ, вс стили своей архитектуры заимствовалъ съ готовыхъ уже природныхъ моделей горъ и лсовъ, гд онъ нашелъ и своды, и столбы, и галереи, пирамиды, амфитеатры, башни, зубчатыя стны…
Когда коляска наша взлзла наконецъ на самую высоту,— слва у насъ разстилалось ‘Горнее Блато’, а за нимъ, черезъ лсистый перешеекъ, громадная чата ‘Скадрскаго Блата’, терявшаяся въ туманахъ горизонта. Историческая ‘Велья-Гора’ съ своею заоблачною блой часовенькой провожала насъ справа… Эти мста мы прохали въ темноту, когда хали въ Нйкшичъ, и ничего поэтому не разсмотрли тогда. Когда же мы спустились съ перевала и прохали тнистую прохладу настоящаго рослаго и густого дубоваго лса, какихъ почти не встрчаешь въ Черногоріи, мимо насъ потянулись до самой Рки Черноевича уже знакомыя мста.
Въ Рк насъ уже многіе признали, такъ какъ мы въ короткое время останавливаемся здсь въ четвертый разъ. Хозяинъ кафаны, разумется, самый главный пріятель нашъ. Онъ не только выворачиваетъ для насъ вс свои скудные запасы, чтобы собрать намъ сколько-нибудь сытный завтракъ, но еще ведетъ мою жену по искуснйшимъ мстнымъ мастерамъ и мастерицамъ, помогая ей покупать разныя статьи національнаго костюма для подарковъ въ Россіи.
Пока жена странствовала по подгорицкимъ кустарямъ, а я отдыхалъ подъ деревомъ за книгою и записною тетрадью своею, много экипажей подъзжало къ кафан, они останавливались не надолго и опять отправлялись въ путь по знакомой намъ теперь дорог на Подгорицу. Это все цетинская знать двигалась на торжество въ Никшичъ.
На Коштел мы опять застаемъ подъ деревомъ у края дороги походную лавочку деревенской юницы съ крашеными яйцами, водою, виномъ и лимонадомъ. Ныньче опять большой проздъ, и добычливая двочка не хочетъ упустить своего скуднаго барыша. Хорошенькій глазастый мальчуганъ съ всклокоченною черноволосою головою услся на корточкахъ, какъ обезьяна, на гребн каменной ограды, совсмъ не думая, что онъ сидитъ надъ пропастью, и съ самою умильною миною облизывается на разложенныя у ногъ его прелести, очевидно, не постигая, какимъ это образомъ мы, обладатели коляски и пары лошадей, можемъ прохать мимо всхъ этихъ соблазнительныхъ вещей, не остановившись попробовать и красныхъ яицъ, и сладкаго лимонаду…
Когда мы прохали ‘Бельведеръ’,— бесдку на перевал, куда жители Цетинья ходятъ любоваться на далекіе виды Рки, Скутарійскаго озера и Албанскихъ горъ,— и стали спускаться къ городу,— пейзажъ опять сдлался сурово-дикимъ. Цлый хаосъ ощетинившихся черно-срыхъ камней выпираетъ безпорядочными громадами другъ изъ-за друга и другъ на друга по обрывамъ глубокихъ круглыхъ проваловъ,— такъ что вся страна кажется только-что разрушенною колоссальнымъ землетрясеніемъ или какимъ-нибудь страшнымъ геологическимъ переворотомъ.
Дорога, изворачивающаяся змею между массивныхъ толщъ, точно сбгаетъ въ одну изъ этихъ гигантскихъ воронокъ, на дно этой чертовской каменоломни… И длается такъ странно и, вмст съ тмъ, такъ весело на душ, когда вмсто ожидаемаго ада кромшнаго, вмсто озера, дымящагося жупеломъ, передъ вами вдругъ распахивается внизу мирная зеленая долинка Цетинья, ровная какъ ладонь, и среди нея весело вырисовывается, ярко освщенный боковыми лучами солнца, краснокрышій милый и скромный городовъ, весь тутъ въ одной горсточк, безъ всякихъ прелюдій, безъ предмстьевъ и дачъ, прямо какъ помщичья усадьба на деревенскомъ выгон,— сразу дворецъ наслдника, сразу театръ съ публичной библіотекой и музеемъ, сразу институтъ для двицъ и единственная гостинница,— желанный пріютъ нашъ,— все тутъ же вмст, на краю поля и вмст въ центр города, ибо весь-то городовъ — два шага.

——

Отъ Бельведера до города мы встрчали много гуляющей публики, дтей, дамъ. Европейскія штатскія платья уже темнютъ кое-гд среди разноцвтныхъ черногорскихъ гуней, даламъ, джамадановъ, элековъ… Но прозаическій видъ ихъ какъ-то ржетъ еще глазъ въ характерной и живописной обстановк черногорской толпы.
Въ город тоже масса гуляющихъ. Вымывшись и переодвшись, мы съ наслажденіемъ напились чаю подъ дубомъ гостинницы въ обществ любезнаго и образованнаго хозяина вашего, городского головы Цетинья. Онъ — большой другъ всякихъ мирныхъ усовершенствованій жизни, торговли, промышленности, школъ, литературы. Познакомилъ онъ насъ съ своимъ пріятелемъ редакторомъ ‘Гласа Црнгорца’ — единственной газеты княжества. Редакторъ хотя и не говоритъ по-русски, но мы съ нимъ объяснялись безъ особеннаго затрудненія. Онъ — почитатель газета ‘Новое Время’ и считаетъ себя, какъ онъ уврялъ насъ, только ‘одъкомъ’ (эхо) его во всхъ своихъ политическихъ взглядахъ. Почтенный черногорскій журналистъ искренно огорчается, что русскія газеты сплошь да рядомъ черпаютъ свои взгляды и извстія о славянскихъ земляхъ не изъ ‘Гласа Черногорца’ или какихъ-нибудь сербскихъ газетъ, а изъ враждебныхъ славянству нмецкихъ и венгерскихъ журналовъ. Русскія книги редакторъ ‘Гласа’ читаетъ свободно, онъ знаетъ Пушкина, Лермонтова и другихъ нашихъ классиковъ, хотя читать научныя книги и политическія газеты ему гораздо легче. Желаніе его вполн овладть русскимъ языкомъ самое сильное, и онъ твердо ршился достигнуть этого будущею зимою.
— Жаль только, что въ Цетинь нтъ никого, кто бы могъ давать уроки русскаго языка, а то бы многіе черногорцы стали учиться!— добавилъ онъ въ заключеніе.
Посл чаю я отправился отыскивать д-ра Милянича, въ которому у меня было дло, мы встртили его на дорог, хавши въ Цетинь, и Божо указалъ мн его, прибавивъ съ благоговніемъ, что это ‘генералъ-докторъ’, и что у него на кап двуглавый орелъ, потому что онъ сенаторъ. Но дома я его въ этотъ день не засталъ и оставилъ только свою карточку. Миляничъ самъ отыскалъ насъ, когда мы съ городскимъ головою и редакторомъ ‘Гласа’ занимались осмотромъ интересныхъ древнихъ остатковъ цетинскаго монастыря, построеннаго Иваномъ Бегомъ. Черноевичемъ. Часть этихъ историческихъ обломковъ, украшенныхъ искусною скульптурою старинной черногорской работы, капителей мстнаго камня и разныхъ другихъ архитектурныхъ частей, сложены около новой княжеской церкви, на нкоторыхъ камняхъ видно изображеніе двуглаваго орла, много такихъ же древнихъ камней съ орлами и орнаментами вставлены въ стны теперешняго монастыря, между прочимъ, вс капители въ аркахъ галереи, гд живутъ монахи, а надъ входною дверью монастырской церкви вложенъ самый интересный остатокъ древности — камень, на которомъ вырзана надпись о построеніи стараго монастыря Иваномъ Черноевичемъ. Въ тсномъ проходномъ дворик за церковью мн показали красивую гробницу одного изъ Карагеоргіевичей — изъ чернаго гранита, съ бломраморнымъ гербомъ Карагеоргіевичей. Кругомъ монастыря заботливо разбиваются молодые сады и парки, за новымъ паркомъ и монастыремъ — тотчасъ же и выздъ изъ города, и на вызд большое зданіе тюрьмы. Городской голова сообщилъ намъ, что все Цетинье построено на монастырской земл, даже дворецъ князя, поэтому недавнимъ указомъ князя приказано платить за мста для построекъ не князю и не городу, а монастырю.
Д-ръ Миляничъ окончилъ курсъ на медицинскомъ факультет московскаго университета, и хотя потомъ учился въ Германіи, но все-таки свободно говоритъ по-русски. Онъ пригласилъ насъ зайти въ его небольшую, но уютную квартирку и познакомилъ съ своею молоденькою, красивою женою, хорошенькій мальчуганъ, сынишка ихъ, разглядывалъ насъ съ любопытствомъ дикой птички. Жена Миллнича хотя и понимаетъ немного по-русски, но говорить не можетъ, и объяснялась съ нами по-нмецки. Радушный хозяинъ угощалъ насъ коньякомъ и съ любопытствомъ разспрашивалъ о нашихъ послднихъ путешествіяхъ. У него много книгъ русскихъ и нмецкихъ, между прочимъ I томъ классическаго труда Павла Аполлоновича Ровинскаго по топографіи и исторіи Черногоріи, подобнаго которому нтъ ни на одномъ язык. Исторія Черногоріи Миляковича, боле другихъ распространенная въ Цетинь, значительно короче и въ научномъ отношеніи не можетъ быть сравниваема съ обширнымъ и серьезнымъ трудомъ Ровинскаго, по достоинству увнчаннымъ преміею нашей Академіи наукъ.
Вечеръ я провелъ у нашего посланника, гд, кром секретаря посольства г. Вурцеля, уже знакомаго намъ, я познакомился съ воспитателемъ княжескихъ дтей, швейцарцемъ Пиге, красивымъ мужчиною огромнаго роста, совсмъ подъ стать черногорцамъ, мы много говорили объ историческихъ задачахъ Черногоріи, о положеніи Македоніи, Греціи, Сербіи. Любезный посланникъ нашъ, хотя не безъ нкоторыхъ препятствій, устроилътаки намъ возможность хать домой черезъ Боснію, куда австрійцы неохотно пускаютъ русскихъ, паспортъ нашъ былъ визированъ въ этомъ смысл австрійскимъ резидентомъ.
Спать пришлось лечь только въ 12 часовъ ночи, что здсь не въ обыча. Ночь была удивительно тихая и ясная, такъ что мы долго молча стояли подъ раскрытымъ окномъ, наслаждаясь картиною заснувшаго города. Луна поднималась изъ-за горъ, звзды, не успвшія еще поблднть, ярко искрились на темно-синей глубин неба, мирная долина дышала бодрящею свжестью, безполезные фонари продолжали горть вдоль пустыхъ и безмолвныхъ улицъ своими тусклыми красноватыми огоньками, и ни одинъ звукъ шаговъ не нарушалъ мертвой тишины полуночнаго часа, какъ будто мы были теперь среди какого-нибудь глухого степного хутора…
Отрадное чувство безопасности и спокойствія охватываетъ васъ здсь, среди этого простого, честнаго и смлаго народа, доврчиво спящаго въ своихъ незапертыхъ дохахъ безъ всякихъ ночныхъ сторожей и полицейскихъ обходовъ.

——

Утромъ я отправилъ на родину телеграмму о нашемъ вызд домой, заплативъ изъ Цетинья въ Воронежъ всего одинъ австрійскій гульденъ 65 крейцеровъ.
Одинъ изъ новыхъ знакомцевъ нашихъ, единственный цетинскій содержатель аптеки Дрейчъ герцеговинецъ изъ Мостара, учившійся въ Петербург въ 3-й гимназіи, и хорошо говорящій по-русски, настоятельно просилъ насъ навстить его и затащилъ насъ къ себ. Дрейчъ объяснилъ, что это совсмъ не славянская фамилія — только личное прозвище его, а что онъ изъ рода Миличевичей, онъ былъ во время послдней войны завдующимъ ‘Краснымъ Брестомъ’ въ отряд князя Николая, вмст съ русскимъ докторомъ Щербакомъ и другими, и разсказывалъ поэтому, какъ очевидецъ, много интереснаго о битвахъ въ Дужскомъ ущель, подъ Острогомъ и въ долин Зеты.
Въ Доньемъ-Острог стоялъ ихъ госпиталь съ ранеными, но князь прислалъ сказать, что удержать Острогъ не могутъ, и чтобы скоре очищали его. Старикъ Христофоръ поднялъ тогда мощи св. Василія и вынесъ ихъ на плечахъ народа, раненыхъ тоже повели, повезли верхами, понесли на рукахъ. Черногорцы шли горами Горяча, защищая правый берегъ Зеты, прикрывая Катунскую и Лшанскую нахіи, а турки шли вершинами Острога. Всякій шагъ они должны были брать съ бою, и поэтому отъ Никшича до Спужа двигались цлыхъ девять дней, въ Рку ихъ не пропустилъ князь Николай, а въ Пиперы и въ Кучи задвинулъ имъ дорогу ни разу ими не побжденный, энергичный и дятельный Божо Петровичъ, укрпившійся у Дуклеи. У Сулеймана-паши было тогда 40.000 регулярнаго войска, у князя Николая всего 6—7.000. Сулейманъ, какъ только соединился въ Спуж съ Дервишемъ-пашою, сейчасъ же отправился съ своимъ войскомъ черезъ Антивари на Шипку. Нашъ посланникъ Іонинъ былъ тогда все время при княз и сообщалъ ему ежедневно извстія изъ Болгаріи. Русскій главнокомандующій требовалъ, чтобы черногорцы какъ можно доле удерживали у себя турецкія войска, и князь Николай вполн исполнилъ это порученіе.
Дрейчъ предложилъ моей жен помочь ей въ покупкахъ мстныхъ издлій, а я, пока они странствовали изъ лавки въ лавку, отправился проститься къ П. Д. Вурцелю и побесдовалъ съ нимъ за русскимъ чаемъ около тульскаго самовара. У Бурделя довольно большая и хорошо выбранная библіотека русскихъ авторовъ, много французскихъ книгъ по исторіи и этнографіи. По словамъ его, Черногорія получаетъ изъ Россіи не мало помощи. Въ голодные годы прислано было сюда русскими не меньше полумилліона франковъ. Составленъ былъ комитетъ подъ предсдательствомъ митрополита, и Вурцель, въ качеств его помощника, долженъ былъ взять на себя главный трудъ по составленію списка пострадавшихъ округовъ и распредленію пособій. Раздача поручалась мстному попу, школьному учителю, капитану, представителямъ народа. Дло велось у нихъ вполн честно. Три года сряду пришлось кормить пострадавшихъ. Особенно трудно было устроить неудавшихся переселенцевъ, которые двинулись въ Сербію, по приглашенію тамошняго правительства, въ числ 14.000 семействъ, а принято было ихъ только 6.000, 8.000 семействъ должны были вернуться, окончательно разоренныя, продавъ еще раньше свои дома, поля, скотъ, орудія, оставшись безъ крова, безъ хлба, безъ заработка. Кое-какъ размстили эти семьи по различнымъ селамъ и кормили на счетъ благотворительныхъ средствъ, а земли и имущество ихъ выкупили обратно. У Вурцеля я встртился съ французскимъ министромъ-резидентомъ при черногорскомъ двор г. Депре, женатымъ на красивой американк, дочери Макъ-Клелана, съ которыми мы уже раньше видлись за табльдотомъ нашей гостинницы. Этотъ любезный дипломатъ самымъ дружелюбнымъ образомъ относится къ русскимъ, и взялъ съ меня слово, что мы съ женою задемъ въ нему въ Рагузу на нашемъ обратномъ пути.
Съ послднимъ зашли мы проститься съ Кимономъ Эммануиловичемъ Аргиропуло,— этимъ въ высшей степени симпатичнымъ представителемъ здсь русской политики, сердечно привязаннымъ къ Черногоріи и врующимъ въ ея счастливую будущность. К. Э. Аргиропуло, проживъ много лтъ въ Черногоріи, изучилъ до мельчайшихъ подробностей ея народъ и страну, онъ объхалъ верхомъ вс границы Черногоріи и присоединенныхъ въ ней земель, побывалъ у всхъ черногорскихъ племенъ и даже у окрестныхъ албанцевъ, отлично постигъ духъ и характеръ народа, основательно познакомившись съ его исторіей, я пользуется во всемъ княжеств огромнымъ авторитетомъ.
Такіе подготовленные, правильно смотрящіе дипломатическіе дятели только и могутъ быть полезны истиннымъ интересамъ Россіи. Раньше Черногоріи, Аргиропуло служилъ въ Персіи и въ Константинопол, такъ что имлъ случай со всхъ сторонъ изучить нашу восточную политику.
К. Э. Аргиропуло проводитъ нсколько лтнихъ недль на ‘Катунахъ’ (альпійскихъ пастбищахъ) Ловчева, по его словамъ, гостепріимство простодушныхъ черногорскихъ пастуховъ доходитъ до трогательности. Они ему ржутъ барановъ, приготовляютъ молоко и сыръ, считая это за великую честь для себя, и ни одинъ изъ нихъ ни за что не согласится взять за это хотя бы одну копйку съ посланника русскаго царя. Въ Катунахъ живетъ лтомъ и князь, и многіе другіе черногорцы. К. Э. беретъ обыкновенно съ собою своихъ кавасовъ и повара., свою походную кровать и устраиваетъ себ гд-нибудь въ уютномъ уголк горнаго пастбища деревянный баракъ. По словамъ его, нтъ ничего здорове и пріятне этой жизни на заоблачныхъ пастбищахъ. Съ княземъ Николаемъ посланникъ нашъ въ самыхъ близкихъ и дружественныхъ отношеніяхъ и почти каждый вечеръ проводитъ у него, составляя ему партію въ русскій преферансъ.
Судя по тому, что я слышалъ здсь, вопросъ македонскій считается самымъ труднымъ, почти неразршимымъ. Взаимная вражда сербовъ, болгаръ, грековъ и румынъ въ Македоніи длаетъ положеніе тамъ Турціи несокрушимымъ, и каждый изъ соперничающихъ народовъ охотне мирится съ властью Турціи надъ спорными странами, чмъ съ господствомъ въ нихъ кого бы то ни было изъ своихъ соперниковъ, тмъ боле, что турки гораздо снисходительне къ различіямъ племеннымъ и религіознымъ, а прежняго своеволія и тиранніи пашей не допускаетъ постоянное вмшательство консуловъ и европейскихъ державъ. Если же правительство Оттоманской Порты по обыкновенію своему ложится мертвою рукою на вс отрасли государственнаго управленія, то зато оно не мшаетъ частной иниціатив, промышленной и торговой, какъ показываетъ, напр., примръ Салоникъ, гд такъ называемые спаньолы,— предпріимчивые испанскіе евреи,— распоряжаются въ сущности всмъ. Сами македонцы отлично понимаютъ это преимущество турецкаго владычества и мечтаютъ только о самостоятельномъ устройств Македоніи, вовсе не соблазняясь перспективою промнять султана на Милана или Фердинанда. Конечно, самостоятельная Македонія была бы лучшею развязкою этого сложнаго вопроса, постоянно волнующаго балканскіе народы, а черезъ нихъ и Европу, дальнйшій ходъ исторіи показалъ бы, куда стала бы добровольно тяготть эта новая свободная страна. Рознь, взаимная зависть, недовріе и междоусобные споры до сихъ поръ губятъ славянство, какъ губили они его въ его старой исторіи, судьба Россіи при татарскомъ/ нашествіи, судьба Сербіи на Коссовомъ пол — не научили славянъ политическому благоразумію. Даже совсмъ одноплеменные сербы считаютъ, напримръ, черногорцевъ дикарями, а черногорцы, въ свою очередь, свысока смотрятъ на сербовъ королевства, презрительно называя ихъ ‘шумадійцами’, т.-е. пастухами, а себя почитая вольнымъ благороднымъ рыцарствомъ. Хотя же и существуетъ тайное соглашеніе между Сербіей и Черногоріей, устроенное еще Пирочанцемъ, о взаимномъ наслдств въ случа прекращенія рода сербской династіи Обреновичей и Черногорскихъ Нгушей, но актъ этотъ, какъ не представленный на утвержденіе сербской скупштины, не вступилъ въ законную силу. Связь же черногорскаго княжескаго дома съ Сербіей черезъ зятя князя Николая, Петра Карагеоргіевича, не иметъ большого практическаго значенія, потому что сторонниковъ Карагеоргіевичей въ Сербіи чрезвычайно мало.
Турки и австрійцы отлично умютъ разыгрывать свои партитуры на этомъ славянскомъ инструмент взаимной розни и создаютъ свою силу исключительно обезсиленіемъ славянъ самими же славянами. Географическое разъединеніе Черногоріи отъ Сербіи коварно оставленнымъ въ турецкомъ владычеств Новобазарскимъ санджакомъ такъ же не мало способствуетъ политическому разъединенію этихъ братскихъ народовъ. Безъ политическаго благоразумія и воздержности, безъ чувства исторической справедливости, народамъ невозможно разршать серьезныхъ политическихъ и историческихъ задачъ. Въ Македоніи, напримръ, исторія каждаго балканскаго народа по очереди ложилась на исторію каждаго предшествовавшаго народа и закрывалась въ свою очередь исторіею послдующаго, оставляя временамъ грядущимъ свой отдльный отъ другихъ характерный слой, и крайне трудно ршить, за какими именно вками македонской исторіи, за какою стадіею ея политической жизни должны быть признаны исключительныя права наслдства. Съ этой точки зрнія сама Турція, владющая Македоніей въ силу завоеванія въ теченіе чуть не 500 лтъ, тоже не можетъ быть лишена нкоторыхъ законныхъ правъ,на долю свою въ этомъ сложномъ общемъ наслдств балканскихъ народовъ.
Нужно также прибавить, что неблагоразумныя выходки нкоторыхъ нашихъ близорукихъ газетъ, совершенно незаслуженно называющихъ себя политическими,— нердко много помогаютъ враждебнымъ намъ органамъ печати, австрійскимъ, нмецкимъ, англійскимъ, возбуждать подозрніе балканскихъ славянъ противъ мнимыхъ замысловъ Россіи на ихъ самостоятельность и невольно заставляютъ боле интеллигентную пасть здшнихъ славянскихъ народовъ — относиться съ затаеннымъ недовріемъ къ дйствіямъ Россіи.
Такъ, въ бытность нашу въ Цетинь, внская ‘Neue Freie Presse’ съ особеннымъ злорадствомъ подчеркивала ребяческую статью ‘Гражданина’ по поводу прибывшей въ Петербургъ болгарской депутаціи митрополита Климента и др., гд политиканъ ‘Гражданина’ торжественно объявлялъ, что Болгарія, Сербія, Румынія, должна стать русскими областями, слиться съ Россіей, какъ Баварія, Вюртембергъ и пр. слились съ германской имперіей, ибо самостоятельное существованіе ихъ будто бы немыслимо…
‘Видите, какую судьбу готовитъ вамъ Петербургъ’,— предупреждаетъ славянъ австрійская газета.
Правду говоритъ пословица, что такой услужливый другъ — опасне врага.
За табльдотомъ гостинницы мы опять встртились съ французскимъ посланникомъ Депрё и его женою, они узжали изъ Цетинья въ одно время съ нами и взяли съ насъ слово, что, будучи въ Рагуз по пути въ Боснію, мы задемъ къ нимъ пообдать въ ихъ загородную виллу, такъ какъ пароходъ изъ Рагузы въ Метковичъ отходитъ только утромъ, и вечеръ у насъ будетъ свободенъ. Тутъ же обдалъ и пріятель ихъ Пиге, воспитатель княжича Миркб, какой-то ксендзъ-энтомологъ и два туриста-англичанина, изъ которыхъ одинъ пошелъ пшкомъ въ Никшичъ, чтобы оттуда пройти черезъ Герцеговину и Боснію въ Рагузу.
Чемоданы наши были готовы, лошади тоже, добрйшіе наши земляки, г.г. Аргиропуло, Вурцель и нкоторые изъ черногорскихъ знакомцевъ нашихъ собрались проводить насъ, и мы, сердечно простившись съ ними, отъ души поблагодаривъ ихъ за радушное гостепріимство на чужбин, сейчасъ же посл обда отправились въ путь.

XV.— Возвращеніе на родину.

Было три часа дня, и жара стояла еще большая, дорога была знакомая и уже не интересовала насъ такъ сильно, какъ въ первый проздъ. При спуск отъ Буковицы къ Нгушамъ, Бохо показалъ намъ вправо отъ дороги горы родного ему племена цекличей, откуда онъ переселился въ Каттаро. Молодыхъ лсовъ бука и граба по окрестнымъ горамъ видно было теперь довольно много. Въ Крстац у знакомой кафаны мы нагнали Депре, которые выхали изъ Цетинья нсколько раньше насъ. Они хали съ камердинеромъ, горничной, кавасомъ, съ цлою коляскою сундуковъ позади нихъ. Хотя французскій посланникъ считается живущимъ при двор князя, но Депре, какъ и другимъ иностраннымъ дипломатамъ, разршено, въ виду отсутствія въ Цетинь подходящихъ условій жизни, жить въ Рагуз, прізжая въ Цетинье одинъ разъ въ мсяцъ. Въ Рагуз Депре нанимаетъ прекрасную дачу въ Пелыпи, на берегу моря, среди роскошнаго сада пальмъ и магнолій.
Отъ Крстаца мы спустились къ Каттаро всего въ полтора часа. Мы катились внизъ въ этой удалой безостановочной скачк, словно въ лихо пущенныхъ салазкахъ съ англійской горки, съ головокружительною быстротою крутясь съ одной петли дороги на другую, проносясь надъ ничмъ не огороженными обрывами охватывающей насъ кругомъ пропасти въ нсколько сотъ саженъ глубины. У самаго спокойнаго нервами человка невольно замираетъ сердце, когда не особенно хорошо вызженныя лошади несутся стремглавъ съ длинною и тяжелою коляскою, прямо, кажется, въ зіяющую у ногъ бездну, и вдругъ уже надъ послднимъ закрайкомъ ея круто поворачиваютъ на всемъ бгу въ слдующее колно дороги, которая неожиданно переламывается здсь подъ острымъ угломъ. Будь на двор немного темне, будь лошади не такъ поворотливы и кучеръ мене опытный, и вы бы черезъ полъ-секунды загремли внизъ съ коляской и лошадьми. Эти ежеминутные переломы дороги, рзкіе какъ зигзаги молніи, разлинеиваютъ будто царапинами циркуля всю открывающуюся нашимъ глазамъ широкую грудь горы, съ которой мы слетаемъ внизъ,— и не хочется врить, чтобы мы должны были пронестись съ своею коляскою черезъ вс эти безчисленныя ступени гигантской дьявольской лстницы своего рода. Гора, да и другія крпостцы, увнчивающія собою вершины горъ вдоль австрійской границы, кажутся намъ отсюда на дн пропасти, и вс хорошенькіе заливчики, мыски и островки живописной Боки Которской, а за ними безбрежная гладь Адріатическаго моря вырисовываются теперь намъ какъ на прелестной акварельной картин… Озеро-заливъ гладко какъ зеркало, и на этомъ голубомъ зеркал десятки плывущихъ по немъ лодокъ кажутся усявшими его мухами, пароходъ, на всхъ парахъ бгущій среди нихъ, бороздя это прозрачное, гибкое стекло, кажется проворнымъ паукомъ, пустившимся за ними въ охоту…
Нашъ Божо, очевидно, угостившій себя и въ Цетинь, и въ Крстац, легкомысленный, веселый, безпечный, съ безцеремонностью итальянскаго ладзароне, разулся до боса и въ одной рубашк, безъ шапки, спасаясь этимъ отъ солнечнаго жара, къ прилив радостныхъ чувствъ отъ возвращенія домой, отъ хорошаго заработка, а можетъ быть и отъ созерцанія родныхъ горъ, все время разливается въ разудалыхъ псняхъ, которыя, вроятно, кажутся ему очень мелодическими, но которыя дйствуютъ на мое ухо какъ скрипъ немазанной арбы. Одъ отчаянно машетъ кнутомъ, подгоняя безъ того во всю прыть несущихся лошадей, весело перекликается со всякимъ прозжимъ кучеромъ, возчикомъ, прохожимъ, зная здсь всякаго по имени, подробно объясняя намъ, безъ всякихъ вопросовъ нашихъ, кто, куда, откуда и за чмъ детъ и идетъ намъ на встрчу, останавливаясь у каждаго кабачка, чтобы опрокинуть мимоходомъ маленькій стаканчикъ ракіи и поболтать съ хозяиномъ. Даже завидя гд-нибудь глубоко внизу, на одной изъ параллельныхъ петель дороги, экипажъ или повозку съ товарами, онъ не преминетъ перекликнуться и послать привтственный сигналъ за цлую версту знакомому земляку. Эти частыя петли дороги Божо весьма образно называетъ по здшнему ‘серпентинами’, т.-е. ‘змиными кольцами’, въ перевод на русскій.
Вообще Божо нашъ — неузнаваемъ и ведетъ себя какимъ-то усатымъ мальчишкою, хвастаетъ безбожно, разсказывая намъ съ необыкновеннымъ паосомъ любимыя имъ легенды о посщеніяхъ Бокки императоромъ Францемъ-Іосифомъ, принцемъ Рудольфомъ и равными другими высокопоставленными особами, воспвая мудрость, справедливость и могущество славнаго швабскаго императора… О Россіи прусскомъ цар этотъ православный черногорецъ, кажется, ничего не слыхалъ, и не упоминаетъ о нихъ ни слова. До того основательно успли австрійцы перевоспитать своихъ адріатическихъ славянъ, по крайней мр въ прибрежныхъ городахъ, если не въ селахъ.
— Скоро ли, однако, прідемъ, Божо? уже сумерки наступаютъ,— въ нетерпніи спрашиваю я, немного встревоженный перспективою продолжать это скатываніе съ горъ въ салазкахъ въ ночной темнот.
— Еще только дв серпентины, и мы внизу!— съ торжествомъ возвщаетъ Божо.
Дйствительно, только-что начали зажигать огни въ Каттаро, какъ наша коляска съ громомъ подкатила къ дверямъ гостинницы.
Мы, можно сказать, не съхали, а упали съ высотъ Черной-Горы въ австрійское прибрежье. Мстные люди, впрочемъ, нисколько не стсняются здсь ночнымъ путешествіемъ на Ловченъ, мы встртили неподалеку отъ Баттаро коляску австрійскаго посланника, отправлявшагося къ князю въ Цетинье, а не* много ниже — цлый обозъ троекъ съ громоздкими товарами, карабкавшійся на гору. Ночь здсь даже предпочитаютъ дню для путешествія въ Цетинье, такъ какъ въ ночной прохлад и лошадямъ, и людямъ легче подниматься по кручамъ.

——

Мы покинули прелестную Бокку Которскую рано утромъ на очень плохонькомъ венгерскомъ пароходик ‘Hungaria’, который держитъ береговой рейсъ по всмъ далматскимъ портамъ.
На пароход насказали намъ всякихъ скверныхъ, вещей про путешествіе черезъ Боснію. Русскому, не смотря ни на какіе паспорта и виды, тамъ просто ступить не даютъ безъ обиднаго и стснительнаго соглядатайства, васъ окружаютъ тайными агентами, на васъ заране смотрятъ какъ на опаснаго человка, политическаго шпіона или подстрекателя къ возстанію. Длаютъ все возможное, чтобы пребываніе въ Босніи вамъ показалось совсмъ не сладкимъ, и чтобы вы по добру, по здорову скоре бы убирались, откуда пришли. Увряли насъ даже, будто ни въ одномъ город Босніи русскому не позволяютъ оставаться боле сутокъ, если онъ не иметъ тамъ торговыхъ или другихъ опредленныхъ длъ. А если узнаютъ, что вы писатель, найдутъ у васъ разныя сербскія и русскія книги, то вы, будто бы, прямо можете попасть въ очень непріятную исторію, пока ее распутаютъ сношеніями съ кмъ слдуетъ, а вы, чего добраго, насидитесь гд-нибудь въ совсмъ неудобномъ для васъ мст, и, во всякомъ случа, не можете поручиться, чтобы путешествіе ваше не затянулось противъ вашей воли гораздо дольше, чмъ вы предполагали. Къ этому прибавляли, въ вид утшенія, что и самыя желзнодорожныя сообщенія въ Босніи устроены собственно для административныхъ и стратегическихъ цлей и нисколько не приспособлены для дальнихъ сообщеній: позда идутъ тамъ крайне медленно и не дожидаются одинъ другого, такъ что на пути приходится нердко ждать позда по цлымъ днямъ. Вообще тому, у кого время строго разсчитано, было бы рискованно направлять свой путь на Боснію,— увряли меня. А у меня время именно было разсчитано по часамъ, и всякое неожиданное запозданіе спутало бы вс мои разсчета. Ознакомиться съ положеніемъ страны и настроеніемъ народа при той перспектив, какую намъ рисовали, разумется, было бы невозможно, и всякое удовольствіе и интересъ видть новыя мста обратились бы невольно въ досадное расположеніе духа отъ ничмъ не вызванныхъ придирокъ и подозрній австрійскихъ властей, трепещущихъ за свое владычество надъ этой славянской страной, никогда ими не завоеванной и никогда не выражавшей желанія отдаться подъ ихъ покровительство.
А такъ какъ со мною была еще и жена, то подвергаться риску австрійскихъ порядковъ, хорошо мн памятныхъ по исторіи съ профессоромъ Иловайскимъ и нкоторыми другими русскими путешественниками, я счелъ совсмъ неумстнымъ, и мы ршились прослдовать, не высаживаясь въ Рагузу, прямо въ Фіуме, чтобы оттуда черезъ Буда-Пештъ и Галицію возвратиться восвояси.
Въ Гравоз на пристани г. Депре и жена его опять радушно уговаривали насъ отправиться съ ними въ ихъ виллу, въ ожиданіи отъзда другого парохода, заворачивающаго въ Нарентскій заливъ и идущаго въ Метковичъ, въ Боснію. Но ми извинились передъ ними, объяснивъ имъ причину внезапной перемны нашего маршрута, и такъ какъ ‘Hungaria’ стоялъ въ Гравоз всего одинъ только часъ, то намъ не представлялось возможности сдлать даже короткій визитъ любезнымъ представителямъ Франціи и полюбоваться ихъ живописною приморскою дачею.
Къ тому же оказалось, что срочный пароходъ въ Метковичъ отошелъ сегодня, во вторникъ, въ 8 ч. утра, за полтора часа до нашего прибытія, а слдующаго парохода нужно было ждать до четверга, т.-е. ровно двое сутокъ.
Бравый капитанъ венгерской ‘Hungaria’ оказался, разумется, какъ и вс вообще австрійскіе моряки, не венгерецъ, а хорватъ, или кроатъ, какъ называютъ ихъ нмцы. Онъ сохранилъ вс славянскія симпатіи и съ охотой бесдовалъ съ нами о Россіи и о своихъ братьяхъ адріатическихъ славянахъ, халъ съ нами и католическій епископъ Албаніи, итальянецъ родомъ, какъ вс вообще католическіе епископы Албаніи, епископъ принадлежитъ къ монахамъ францисканскаго ордена, одтъ въ коричневую монашескую рясу съ пелериной, въ. широкополую черную шляпу съ зеленымъ снуркомъ, на ше у него крестъ на золотой цпи. Но въ этотъ оффиціальный нарядъ онъ облекся только ради публики, уже въ каютъ-компаніи 1-го класса. Пріхалъ онъ на пароходъ, какъ я видлъ, въ фуражк съ золотою тесьмою и въ короткомъ подрясник, въ томъ самомъ вид, въ какомъ онъ здитъ обыкновенно верхомъ по горамъ своей полудикой паствы. Капитанъ передавалъ мн, что вдоль всего морского берега Албаніи живутъ албанцы православные, католики же занимаютъ внутреннія неприступныя горы, а ближе въ Турціи и турецкой Сербіи — сплошные магометане. Католическое духовенство Албаніи, въ томъ числ и епископъ, хавшій съ нами, содержится на счетъ громадныхъ средствъ общества Ргоpagandae fidei въ Рим, въ которое стекаются обильныя пожертвованія изъ Австріи, Франціи, Италіи. Австрійскій генералъ съ цлымъ штабомъ военныхъ чиновъ — тоже въ числ нашихъ спутниковъ. Но насъ больше заинтересовала хавшая въ Венецію черногорка А. П. Вучитевичъ, родная сестра которой замужемъ за нашимъ прежнимъ посланникомъ въ Америк, извстнымъ писателемъ-путешественникомъ Іонинымъ, бывшимъ во время послдней болгарской войны русскимъ генеральнымъ консуломъ въ Черногоріи и сопровождавшимъ князя Николая во всхъ его походахъ. Отецъ Вучитевичей эмигрировалъ изъ Черногоріи еще при княз Даніил, потому что былъ сторонникъ соперника его Джеорджія Петровича Нгоша. Теперь онъ помирился съ княземъ Николаемъ и бываетъ у него въ Цетинь, но живетъ все-таки въ австрійской Будв, гд у него свой домъ. Тамъ море, живописная мстность, но жить очень скучно, безъ общества, безъ дла. Анастасія Вучитевичъ говоритъ сносно по-русски и передавала намъ много неутшительнаго о современной черногорской молодежи. Черногорцы, получившіе образованіе во Франціи или въ Россіи, доктора, инженеры, тяготятся жизнью въ Черногоріи и не скрываютъ своего презрнія къ ея патріархальному быту. Ихъ смущаетъ грубый сельскій трудъ ихъ родителей, они черезчуръ барятся, отказываются служить на своей родин и тянутъ въ Россію, въ Европу, а если и ршаются остаться въ Черногоріи, то требуютъ для себя большихъ и выгодныхъ должностей, къ которымъ они даже и не подготовлялись. Одинъ старый черногорскій попъ со слезами жаловался нашей спутниц на своего единственнаго сына, возвратившагося изъ Парижа образованнымъ красавцемъ-инженеромъ. Онъ составлялъ всю надежду старика, ничего не жалвшаго, чтобы поставить его на ноги. А пріхалъ, сталъ попрекать отца и мать ихъ грубыми обычаями, не можетъ сть того, что они дятъ, страшно скучаетъ дома, отъ своихъ землячекъ, черногорскихъ двушекъ, отворачивается и даже не говоритъ съ ними, называетъ ихъ кухарками, не хочетъ служить въ Черногоріи, увряя, что здсь съ тоски пропадешь… Старикъ-отецъ посмотрлъ, посмотрлъ на его выходки, погоревалъ съ своею* старухою, призвалъ сына и сказалъ ему:— Вотъ теб деньги! ступай и не возвращайся больше никогда! Я думалъ, что у меня есть сынъ-черногорецъ, какъ я, а ты сдлался бариномъ, мн баръ не нужно. Прощай!..
Молодой инженеръ заплатилъ тогда князю цну своего воспитанія и вмсто инженерства въ Черногоріи выпросилъ себ мсто консула въ Скутари. Другой, докторъ, учившійся въ Россія^ о Черногоріи, о нравахъ народа отзывается не иначе, какъ съ презрніемъ, отказывается наотрзъ жениться на черногорк и даже по телеграмм князя не похалъ сразу изъ Будвы лечить его дтей, и напрямикъ объявляетъ, что ни за что не станетъ служить въ Черногоріи. Въ Петербург онъ былъ ассистентомъ у профессора Раухфуса въ институт экспериментальной медицины принца Ольденбургскаго.
— Черногорцы стараго закала, безъ образованія, чудо что за люди!— заключила наша собесдница,— а образованные — нехорошій народъ: никакого патріотизма, никакихъ нравственныхъ, идеаловъ… Поссорятся или удутъ въ чужія земли, сейчасъ начинаютъ писать брошюры, памфлеты противъ князя, противъ Черногоріи.
Конечно, все это факты сами по себ грустные. Они не новы намъ, русскимъ, хорошо знакомымъ съ тмъ же печальнымъ явленіемъ въ лиц многихъ нашихъ образованныхъ юношей, выходящихъ изъ крестьянскаго и духовнаго сословія. Очень можетъ быть, что при рзвомъ перелом исторіи, при переход отъ патріархальнаго сельскаго быта къ городской цивилизаціи со всми ея утонченными соблазнами, явленіе это длается своего рода роковою необходимостью, которой нельзя миновать ни одному народу. Но во всякомъ случа подобныя явленія не слдуетъ приписывать внутреннему свойству научнаго образованія или цивилизаціи вообще, это только обычныя язвы, ее сопровождающія, истинную цивилизацію, въ ея основныхъ плодотворныхъ элементахъ, несомннно можно осуществить безъ всякой примси роскошныхъ и себялюбивыхъ вкусовъ, безъ всякаго потрясенія ею тхъ глубоко-нравственныхъ началъ, которыя вызываютъ въ людяхъ непобдимую любовь къ родин, непоколебимое чувство долга, уваженіе къ самому простому труду и добродушное довольство хотя бы слишкомъ скромными житейскими условіями.
Было бы большою ошибкою и большою несправедливостью приписывать образованію или цивилизаціи то, что должно быть объясняемо именно недостаточностью истиннаго образованія, искаженіемъ и нарушеніемъ самихъ основъ цивилизаціи. ‘А у насъ, къ сожалнію, это случается сплошь да рядомъ.
Не нужно также забывать, что если образованный черногорецъ часто усвоиваетъ себ нежелательные вкусы и даже пороки цивилизованнаго общества, то и въ старомъ, глубоко мн симпатичномъ тип черногорца, какъ и во всякомъ представител патріархальной простоты, патріархальной доблести и патріархальной грубости, были тоже свои коренные недостатки, были черты характера и быта, возмущающіе наше нравственное чувство. Достаточно напомнить, напримръ, о страсти черногорца къ четованію и гайдучеству, о варварскихъ обычаяхъ его украшать свои храмы головами убитыхъ враговъ или ‘каменовать’ женщину, провинившуюся противъ супружеской врности… Смягченіе нравовъ и понятій, необходимое въ ход исторіи народа, развивающагося на началахъ христіанства, только измняетъ характеръ людскихъ пороковъ, но далеко еще не освобождаетъ отъ нихъ цивилизующійся народъ, особенно въ первыя стадіи его начинающейся гражданственности.

——

Берега, которые мы прозжали, были уже намъ достаточно знакомы, и только въ Сполатто мы вышли на берегъ вмст съ m-lle Вучитевичъ, чтобы купить славящихся во всемъ прибрежь ‘сплетскихъ калачей’ у извстнаго здсь пекаря Петара Петци. Калачи эти — въ форм круглыхъ внковъ и тстомъ своимъ напоминаютъ наши выборгскіе крендели, продаютъ ихъ по 5-ти крейцеровъ штуку. Сполатто — самый большой городъ на далматскомъ побережь, больше Зары и Рагузы, и ожидаютъ, что онъ скоро будетъ сдланъ, вмсто Зары, столицею Далмаціи. Городъ съ моря иметъ очень внушительный видъ, охватывая длиннымъ полукружіемъ своихъ большихъ, тсно построенныхъ домовъ довольно обширную бухту. Но когда мы очутились на берегу этой прекрасной пристани, среди широкаго элегантнаго гулянья, нужно было зажать носъ и спасаться, куда глаза глядятъ. Невыносимый запахъ срнистаго водорода, словно изъ сейчасъ только разбитой гигантской реторты химика, несетъ со стороны моря, вроятно, вслдствіе прибиваемыхъ волною въ берегу гніющихъ водорослей и равныхъ другихъ органическихъ остатковъ.
Спонатская публика каждый вечеръ осуждена гулять въ такой отвратительной вони, если втеръ тянетъ съ моря.
Зару мы оставили въ поко, не желая покидать ради нея своихъ постелей въ ранній утренній часъ, и вышли на палубу, уже войдя въ самую глубину Фіумскаго залива. Берегъ впереди весь казался зеленымъ отъ лсковъ и луговъ, покрывающихъ горы. Направо отъ насъ выглядываютъ другъ изъ-за друга громадные хребты Динарскихъ Альпъ.
Фіуме смотритъ большимъ, серьезнымъ городомъ, хотя не сравняется ни съ Тріестомъ, ни съ Одессою. Онъ привлекателенъ тмъ, что не сбитъ, какъ Тріестъ, въ тсную кучу высокихъ блыхъ каменныхъ ящиковъ, а привольно разбросанъ по зеленымъ сватамъ берега, среди садовъ и деревьевъ. Въ об стороны отъ него, а особенно въ западу, цлая страна хорошенькихъ деревенекъ, дачъ, фермъ, фабрикъ, тоже разбросанныхъ среди садовъ по зеленымъ холмамъ и горнымъ склонамъ, живописно прильнувшимъ въ самому берегу моря.
Сдавъ багажъ на вокзалъ желзной дороги, мы хотли воспользоваться свободнымъ вечеромъ, чтобы поститъ столь хваленую Аббацію, одно изъ самыхъ модныхъ мстъ для морского купанья, сдлавшееся еще боле популярнымъ посл лтняго пребыванія здсь императора и императрицы германскихъ.
Мы дохали по конк отъ вокзала до Корсо и, отдохнувъ немного за столикомъ Caf Central, взяли билеты aller et retour на пароходъ въ Аббацію. Пароходы эти ежечасно отправляются изъ Фіуме въ Аббацію и изъ Аббаціи въ Фіуме, и, къ удивленію нашему, вс полны публики.
Западный берегъ залива заворачиваетъ рогомъ одинъ изъ гористыхъ мысовъ своихъ и въ пазух этой бухточки расположена Аббація. Аббація, какъ и наша Ялта въ Крыму, только центръ многочисленныхъ дачъ, осыпающихъ всю эту часть берега, гораздо боле гористую и лсистую, чмъ остальная окрестность. Густые, высокоствольные лса, крайне рдкіе въ адріатическомъ побережь, даютъ жителямъ дачъ безконечное разнообразіе горныхъ прогулокъ въ прохладной тни деревьевъ. Шуба лсовъ, одвающая горы, и положеніе Аббаціи въ пазух горы, заслоняющей ее отъ слишкомъ жгучихъ лучей южнаго полудня, длаютъ лтнее пребываніе въ Аббаціи особенно удобнымъ и привлекательнымъ, между тмъ какъ Фіуме, расположенный какъ разъ на югъ, беззащитно принимаетъ на себя вс удары полуденнаго солнца. Везд, до самыхъ вершинъ пирамидальныхъ горъ и холмовъ, блютъ, желтютъ, краснютъ среди темнаго фона лсовъ виллы, пансіоны, замки окрестныхъ владльцевъ.
Аббація — это одинъ сплошной паркъ пальмъ, латаній, юккъ, кипарисовъ, роскошный уголокъ тропиковъ, брошенный на живописные камни морского берега по крутымъ скатамъ лсистой горы, среди букетовъ пальмъ, въ цвтущихъ и благоухающихъ корзинахъ цвтниковъ спрятаны, будто какія-нибудь драгоцнныя бездлушки, дворцы и виллы, полные художественнаго вкуса, одни изящне другихъ, одни богаче другихъ, вс въ мраморахъ, въ статуяхъ, въ балюстрадахъ, балкончикахъ, фонтанахъ… Этотъ паркъ, эти виллы придвинулись прямо къ морю и какъ гигантскою ширмою загородились зеленою курчавою горою отъ втровъ и зноя… Проводятъ тутъ лто только очень богатые люди, и стоитъ только окинуть глазомъ этотъ волшебный садъ, населенный мраморными дворцами, чтобы сразу понять, до какой степени было бы здсь неумстно и невозможно все скромное и бдное. Эрцгерцогиня Стефанія, вдова загадочно погибшаго наслднаго принца Рудольфа, особенно полюбила Аббацію и избрала ее своимъ постояннымъ мстомъ пребыванія, не мало обогащая этимъ счастливый приморскій уголокъ.
Мы обошли пшкомъ паркъ, объздили въ щегольской коляск, которыхъ тутъ множество толпится у гостинницъ для услугъ туристовъ, немногочисленныя улицы, аллеи и набережныя мстечка, и, наморившись, услись на центральной эспланад передъ главнымъ рестораномъ, гд играетъ музыка, какъ разъ надъ обрывами моря, освжая себя мороженымъ, слушая стройные звуки оркестра и вмст съ тмъ любуясь чудною картиною вечерняго моря.
У самыхъ ногъ нашихъ оказалась пристань для купанья, и обтянутые въ полосатое трико любители водяного спорта продлывали передъ нами невообразимые сальто-мортале, прыгая головою внизъ съ высокихъ подмостковъ въ волны моря, ловко перекувыркиваясь въ воздух и всячески утшая звавшую на нихъ публику своими гимнастическими затями.
Съ послднимъ вечернимъ пароходомъ мы перебжали назадъ въ Фіуме, успли еще* не спша напиться чаю и закусить въ Caf Central, погуляли по ярко освщенному, какъ паркетъ гладкому Корсо, полному празднаго народа, и только въ 10 часовъ вечера, занявъ мста въ отлично устроенномъ спальномъ вагон, съ умывальнями, буфетомъ, просторною столовою и всякими вообще комфортабельными приспособленіями, двинулись по дорог въ Буда-Пештъ. Прибавки за спальный вагонъ съ насъ взяли полъ-цны нашихъ желзнодорожныхъ билетовъ.
Въ Венгріи мы уже не хотли нигд останавливаться, и нетерпливо неслись курьерскимъ поздомъ назадъ въ далекую родину. У насъ не хватало больше ни времени, ни терпнія такъ долго быть на чужбин. Венгрія только мелькала мимо насъ въ окна вагона, какъ безконечно развертывающійся свитокъ, оставляя во мн впечатлніе сплошной плодоносной равнины, покрытой тучными нивами кукурузы, стадами быковъ съ аршинными рогами, богатыми фермами, опрятно выстроенными деревнями, прорзанной во всхъ направленіяхъ шоссированными и густо обсаженными дорогами…
Самъ Буда-Пештъ промелькнулъ почти незамтно, потому что мы прорзали его въ сторон предмстій и только издали могли любоваться на цлый лсъ фабричныхъ и заводскихъ трубъ, окружающихъ его волнистыми хвостами своихъ безчисленныхъ дымовъ, на старинную крпость Буды, внчающую собою крутой холмъ надъ волнами Дуная, да на самъ широкій Дунай, черезъ который мы пронеслись по прекрасному желзному мосту немного ниже города. Вокзалъ Буда-Пешта — громадный и великолпный, но здсь все только Венгрія и ничего кром Венгріи. Ни одной нмецкой надписи нигд, ни одного нмецкаго слова ни отъ кого.
Отъ Буда-Пешта — курьерскій поздъ въ Галицію уже безъ спальныхъ вагоновъ, а очень скоро изъ курьерскаго онъ обратился въ самый возмутительный поздъ ‘на долгихъ’. Насъ неожиданно остановили глубокою ночью на середин дороги, и совсмъ сонныхъ стали выгонять изъ вагоновъ, объявляя, что дорогу размыло сильными горными дождями и что нужно пройти около полуверсты пшкомъ черезъ ложбину до другого позда, который высланъ намъ на встрчу. Ночь была хоть глазъ выколи, дождь лилъ какъ изъ ведра, и глинистая почва размякла, какъ тсто, такъ что нога уходила по щиколку въ грязь. Поздъ стоялъ въ какомъ-то лсномъ ущель Карпатскихъ горъ, въ которомъ ночной втеръ вылъ пронзительно, какъ въ труб, барабаня безъ милосердія намъ въ лицо косыми струями дождя. Не видно было, куда идти, и на каждомъ шагу можно было полетть въ темнот куда-нибудь въ обрывъ, а тутъ еще изволь тащить съ собою чемоданы, сакъ-вояжи и всю наскоро захваченную изъ вагона дорожную рухлядь. По счастію, нашлись какіе-то услужливые люди, которые согласились нагрузиться нашимъ багажомъ, и хотя исчезли сейчасъ же въ темнот, оставляя меня раздумывать объ ихъ дальнйшихъ намреніяхъ и о будущей судьб нашихъ чемодановъ, но тмъ не мене дали мн возможность провести жену до освщеннаго мста, гд стояли длинными рядами, съ пылающими смоляными факелами въ рукахъ, совсмъ какъ въ какой-нибудь сцен романтической оперы, закутанные въ вывороченныя мхомъ бараньи шкуры, въ нахлобученныхъ широкополыхъ шляпахъ, черныя, усатыя фигуры, которыя казались еще мрачне и таинственне отъ странно освщавшаго ихъ, перебгавшаго по ихъ суровымъ лицамъ краснаго отблеска факеловъ. Это администрація желзной дороги очень кстати догадалась выслать человкъ пятьдесятъ словаковъ, туземцевъ этихъ горъ, чтобы помочь публик перебраться по проложеннымъ доскамъ черезъ размывы дороги.
Только въ 5 ч. утра мы добрались до Лавоча. Къ нашему горю, утренній поздъ не дождался насъ и ушелъ. Слдующаго позда приходилось ждать до 7 часовъ вечера и въ свою очередь упустить необходимый дальнйшій поздъ. Когда мы вс, продрогшіе, не выспавшіеся, обезкураженные рядомъ неудачъ, высыпали изъ вагоновъ и безпомощно толкались на открытой галере воздала, запертаго потому, что въ этотъ часъ не полагалось никакого позда, мы были похожи на обмершихъ осеннихъ мухъ… Но съ нами было нсколько галиційскихъ евреевъ, спшившихъ по дламъ въ Львовъ, и они-то первые стали раскидывать своимъ изобртательнымъ умомъ, какъ бы намъ выбраться изъ нашего горестнаго положенія. Посл нсколькихъ безплодныхъ аттакъ на начальника станціи, чтобы онъ приказалъ насъ везти дальше до Сколы въ томъ же позд, у находчивыхъ израильтянъ сейчасъ же составился другой планъ. Они стали сновать по публик съ подписнымъ листомъ,— кто желаетъ участвовать въ заказ дли насъ экстреннаго позда до Сколы, гд почему-то являлась возможность ссть въ какой-то проходящій поздъ, и сколько кто можетъ заплатить за это удовольствіе. Публика была небогатая и нетароватая, и огромное большинство — III-го класса: кто записывалъ гульденъ, кто два, такъ что никакъ не набиралось требуемыхъ 68 гульденовъ. Чтобы ускорить дло, я вынужденъ было свеликодушничать и дать за себя 12 гульденовъ, но очень скоро узналъ изъ секретнаго доклада одного изъ израильтянъ, что оба иниціатора подписки обдлали дло такъ, что имъ не только не пришлось ничего заплатить за себя, но еще и осталась малая толика за хлопоты…
Чтожъ! всякая изобртательность должна быть оплачена. Экстренный поздъ кое-какъ собрали и отправили насъ, наконецъ, дальше. Кругомъ насъ — дикая живописность лсныхъ горъ, еловые и сосновые лса, густою гривою покрывающіе хребты и пики, шумящіе горные ручьи, пильни, доски, бревна, обозы съ лсомъ…
Мы перерзаемъ Карпаты и възжаемъ въ Галицію. Здсь никакой другой промышленности, кром истребленія лсовъ. Австрія длаетъ все возможное, чтобы не дать развиться здсь мстнымъ фабрикамъ и заводамъ въ подрывъ нмецкимъ и венгерскимъ. Забитые, апатичные словаки, въ своихъ круглыхъ войлочныхъ шляпахъ, въ плащахъ изъ грубаго сукна, въ замашнихъ портахъ и рубахахъ, обутые въ первобытныя сандаліи изъ сыромятной кожи, уныло бредутъ по дорогамъ, уныло толпятся у вокзаловъ, съ холщевыми мшками на плечахъ. Это краснокожіе индйцы своего рода, обреченные на прогрессивное вымираніе подъ напоромъ враждебной имъ нмецко-венгерской культуры, вынужденные всякимъ насиліемъ, политическимъ и религіознымъ, очистить поскоре мсто въ родной земл своей боле, чмъ они, достойному, горделивому и тиранническому племени…
Съ нами въ вагон оказался молодой польскій монахъ-миссіонеръ, родомъ изъ Варшавы, но окончившій курсъ на богословскомъ факультет римскаго университета, онъ теперь занимаетъ во Львов должность вице-ректора какого-то духовнаго училища, а раньше былъ въ болгарской миссіи и свободно говоритъ по-болгарски и итальянски.
Польскій богословъ все время передавалъ намъ свои скорбные взгляды на усиленіе еврейскаго господства въ Австро-Венгріи.
— Вся Венгрія въ рукахъ евреевъ и франмасоновъ,— горячо уврялъ онъ насъ:— вс лучшіе дворцы въ Пешт на улиц Андраши — еврейскіе, вс капиталы, вся торговля, вся журналистика — еврейскіе! То же и въ Вн. Но въ Пешт тмъ опасне, что евреи слились подъ видомъ франмасоновъ съ христіанами,— въ Вн они пока держатся отдльно. Бургомистръ Пешта — еврей, евреи проводятъ законы о развод, о гражданскомъ брак, чтобы разрушить христіанское общество, чтобы все потопить въ невріи и космополитизм… Въ Италіи, въ Рим евреи тоже пріобртаютъ съ каждымъ днемъ громадное значеніе. Сонино — министръ финансовъ, напримръ,— еврей. Если итальянское королевство скоро не уничтожится, и папа не установитъ свою власть надъ всею Италіей’, то и ей грозитъ судьба Австро-Венгріи, и она обратится въ еврейское царство!— закончилъ пророческимъ голосомъ молодой ксендзъ.
Но въ это время поздъ нашъ уже останавливался подъ навсомъ львовскаго вокзала, и мы торопливо бросились брать билетъ на ожидавшій насъ поздъ на родину…

Евгеній Марковъ.

‘Встникъ Европы’, NoNo 7—10, 1898

Марков Евгений Львович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Очерки Черногорья, Ровинский Павел Аполлонович, Год: 1880
  2. В Каире, Картавцев Евгений Эпафродитович, Год: 1891
  3. В долине Иордана, Елисеев Александр Васильевич, Год: 1886
  4. Туркестанские походы, Иванов Дмитрий Львович, Год: 1873
  5. Поездка в Дивногорье, Марков Евгений Львович, Год: 1891
  6. Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область, Никольский Александр Михайлович, Год: 1885
  7. По Фергане, Марков Евгений Львович, Год: 1901
  8. Пи-лин-сы, Потанин Григорий Николаевич, Год: 1892
Электронная библиотека