М.Н. Катков
М.Н. Катков
Слабы не силы наши, а слабы наши мнения
Необходимо подавить восстание
Слабы не силы наши, а слабы наши мнения
Необходимо подавить восстание
Слабы не силы наши, а слабы наши мнения, Катков Михаил Никифорович, Год: 1863
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Вчера в особом прибавлении к No 82 ‘Московских Ведомостей’ напечатаны всеподданнейшие письма из Москвы, поднесенные Государю Императору в высокоторжественный день Его рождения: от дворянства Московской губернии, которое, не имея в этом году очередных выборов, собиралось вне обычного порядка, — от новооткрывшейся Московской городской думы, представляющей собою все сословия, — от крестьян разных губерний, проживающих в Москве, — от двух главных старообрядческих согласий, Рогожского и Преображенского, оклеветанных предателями своего отечества, — наконец, от Московского университета, который достойным образом завершает эти единодушные заявления столь разнородных общественных сфер, указывая на то великое значение, какое эти заявления имеют в настоящее время для Русской Земли по отношению к ее прошедшему и будущему.
Да, были тяжкие времена для нашего отечества, были мгновения, когда все казалось погибшим, когда ни изнутри, ни извне нельзя было, по-видимому, ожидать никакого спасения. Вспомним 1612 год, вспомним то, что было ровно через двести лет после того, в 1812 году, и что еще остается на памяти людей, живущих в наше время. Мы упомянули о 1612 годе: но какая бесконечная разница между русским государством того времени и нынешним! Междоусобия раздирали страну, самозванцы являлись один за другим, чужеземные властители уже держали в своих руках венец Мономаха, поляки владели Московским Кремлем, этим жизненным средоточием Русской земли, и дружины их жгли и грабили ее, гуляя по всему ее простору и проникая далеко на север, с другой стороны надвигались на нас шведы. Рознь, смуты, измена, враги внутренние и внешние, нигде никакой силы, никакой опоры, никакого средоточия, все рушилось, все падало, все гибло… И однако же ничего не погибло, все было спасено. Русская земля в этой переделке только закалила свое единство. Русский народ из этой бездны вынес новые небывалые в нем силы для великого исторического существования. Тут только впервые выразилось с полной силой его единство, тут только впервые обозначился его облик. И произошло это великое дело без эффектных героев и подвигов, произошло как бы само собой, внутренней мощью народа, которому суждено историческое дело.
Двести лет спустя Русская земля представляла уже значительное европейское государство, и вот она снова подверглась великому испытанию. Завоеватель, перед которым пала вся Европа, обратил против нас все ее силы. Польша открыла ему путь внутрь нашей земли, билась с нами под его орлами и вместе с ним присутствовала при московском пожаре. Положение нашего государства было тогда самое критическое. Финансы наши были в совершенном расстройстве, о каком мы теперь и понятия не имеем. Паника овладевала умами и распространялась повсюду. Ни в чем очевидном не выражалась народная сила, нигде не сосредоточивалась народная вера. Мы знаем, как окончилось это испытание, мы знаем, чем вышел из него русский народ, мы знаем, что с этой эпохи пробудились и пришли в действие внутренние силы нашей народности, что именно с этой эпохи начинаются наше народное самосознание и плодотворная деятельность во всех сферах нашей общественной жизни.
А каково в настоящее время положение нашего отечества? Менее ли оно способно, чем прежде, выдержать великое испытание?
Как бы ни казалось далеко наше современное положение от разных идеалов, которые могут представляться каждому, нынешняя Россия со своим наступающим будущим сама представляет собой идеал, который мог казаться недостижимым с точки зрения прошедших эпох. Наше народное и государственное единство никогда не было так упрочено, как теперь. Великая и тяжкая работа тысячелетия оканчивается преобразованиями, которые, как сказано в московском городском адресе, ‘новыми теснейшими узами соединяют Русского Царя с Русской землей и дадут новую крепость Его державе’. Как еще ни скудно развитие нашей общественной деятельности, нашей торговли, нашей промышленности, никогда прежде не было оно ни так обширно, ни так обильно. Вместе с умножением народонаселения возросло против прежнего и народное благосостояние, везде пробуждается новая жизнь, все чувствует новые силы и призвание к будущему, везде возникают новые интересы всякого рода, скрепляющие новыми узами все части русского народонаселения, все области Русской империи, явилась новая, великая сила — общественное мнение, всеобъемлющий интерес общего дела. Общественные понятия группируются и зреют. Зиждительные силы нашей народности живут уже не в одних темных инстинктах, но и в сознании. Старые искусственные порядки со своими злоупотреблениями исчезают и уступают место системе лучших отношений, в основу которых полагается самое плодотворное и самое надежное начало — начало самоуправления. Как бы смиренно ни смотрели мы на самих себя, как бы ни были скромны наши мнения о наших силах, мы можем с полным убеждением повторить сказанное во всеподданнейшем адресе дворянства Московской губернии: ‘Во главе освобождаемой Вами России Вы могущественны, Государь. Вы могущественнее Ваших предшественников’. Теперь менее, чем когда-нибудь за все продолжение нашего исторического существования, можем мы опасаться войны за народное дело. Не внутренние условия нашего существования, не действительные силы нашей народности слабы, а разве еще не совсем доспели до них наши общественные понятия. Слабы не силы наши, а слабы еще наши не совсем установившиеся, не совсем созревшие мнения, которыми мы измеряем и оцениваем свое положение.
Предотвратить войну можем мы только сознанием наших сил, только полной верой в исторические судьбы нашего народа, предотвратить войну можем мы только энергической решимостью не уклоняться ни от какого вызова. Да, война не должна устрашать нас, какие бы ни приняла она размеры. Если она неизбежна, то сопряженные с нею бедствия мы можем предотвратить только энергической готовностью к ней и крепкою уверенностью, что последнее испытание, которому подвергнется наше народное единство, будет окончательным торжеством его.
Миролюбие совершило все возможное для обезоружения наших врагов и для успокоения польского мятежа. Далее идти оно не может, и если его последние усилия останутся безуспешны, если враги наши будут видеть в нем признак нашей слабости, нам нельзя уже сделать ни одного шага в этом направлении, не теряя достоинства и не подвергая себя страшным бедствиям. Срок, постановленный всемилостивейшим манифестом, истекает, но восстание не прекращается. Амнистия побуждает двигателей мятежа только к новым и более напряженным усилиям. Центральный революционный комитет продолжает заседать в Варшаве и издавать свои декреты. Не все, конечно, в Европе посвящены в тайны этого темного движения, не все отдают себе отчет в том, как оно возникло, чем оно поддерживается и к чему, собственно, направлено, но все с изумлением смотрят на ход и обстоятельства этого дела, всем оно представляется как что-то небывалое и беспримерное, все хотят видеть в нем только свидетельство нашей слабости и внутреннего упадка.
Отныне должны мы обнаружить ту твердость, которая, по выражению адреса Московской городской Думы, ‘прощая виновных, смирит непокорных’.
Теперь мы должны действовать с полной решимостью. Наши действия должны быть направлены не к тому, чтоб угодить той или другой державе, задобрить тот или другой оттенок общественного мнения Европы, возбужденного против нас искусственными агитациями, или смягчить тон той или другой закупленной против нас французской газеты, а к подавлению мятежа во что бы то ни стало.
Отныне для прекращения мятежа нужно не столько истребление шаек, сколько крепкая и надежная администрация края. Не все в Польше радуются восстанию. Напротив, большинство народонаселения страдает от мятежа и, без сомнения, желает, чтобы приняты были все нужные меры для ограждения собственности и жизни людей от терроризма революции. Невыгодное впечатление, производимое нами на Европу, имеет своей главной причиной именно это обстоятельство. Энергия наша должна состоять не в том, чтобы поражать и рассеивать шайки, сгоняемые терроризмом, а в том, чтоб оградить мирных людей от этого терроризма. В Европе нам ставят в упрек именно то, что в Варшаве, где сосредоточено управление целого края, в Варшаве, занятой войсками и состоящей на военном положении, до сих пор продолжает заседать революционный комитет и распоряжения его для поддержания мятежа действуют успешнее, чем все меры законного правительства, принимаемые для прекращения мятежа.
В предпоследнем номере нашей газеты заимствовали мы из ‘Journal de St.-Petersbourg’ изложение всех тех льгот, которые были вводимы в Царстве Польском за последние годы. В числе этих льгот поставляется то, что все русские чиновники были выведены из Царства Польского и что весь административный персонал состоит там из поляков. Только восемь сколько-нибудь значительных административных мест заняты русскими. Мы не можем судить, в какой мере было необходимо выводить из Царства Польского должностных лиц русского происхождения, между тем как в Российской империи и военная, и гражданская службы наполнены людьми польского происхождения. Но спрашивается: возможно ли ожидать, чтобы в стране, находящейся в полном восстании, служащей фокусом всех интриг и возбуждений озлобленной против нас политики разных держав, — чтобы в этой стране, где поднято знамя национального движения, где не только все должно находиться на военном положении, но где уже свирепствует война, — чтобы в этой стране, даже и по истощении всех примирительных мер, административный персонал состоял исключительно и систематически из поляков?
Мы охотно допускаем, что все должностные лица в Царстве Польском или, по крайней мере, большинство их — люди добросовестные. Но нельзя не согласиться, что при нынешних обстоятельствах положение административного лица из поляков в Царстве Польском есть положение очень неприятное. При всей добросовестности может ли чиновник из поляков совершенно оградить себя от всяких возбуждений национального чувства, которые производятся теперь в Польше с такими отчаянными усилиями, в таких громадных размерах и так систематически? Может ли он уберечься от этих влияний, когда вся Европа толкует теперь о восстановлении польской национальности? Он связан долгом присяги с правительством — но можно ли ожидать, чтобы он был совершенно уверен в прочности существующего порядка? К тому же в его совести возникает невольно чувство другого долга — долга перед своей национальностью. К этому призывает его открыто ксендз в костеле, об этом напоминает ему каждая весть, долетающая до него из-за границы, каждый бюллетень о побоищах в лесах, каждое лицо, встречаемое на улице. Представим себе самого твердого, самого честного человека в этом положении: чем он добросовестнее, тем нестерпимее пытка, которой он подвергается. Но большинство людей нигде и никогда не отличается героическими доблестями. Обыкновенные смертные легко подчиняются возбуждениям, которые действуют ближе и сильнее.
Хотим ли мы удовлетворить нынешним притязаниям польского патриотизма и пожертвовать ему существованием России? В таком случае надобно нам выводить из Царства Польского войска, отступать все далее и далее к Уральскому хребту и готовиться к мирной кончине. Если же этого мы не хотим, если всякая мысль о чем-либо подобном кажется нам нелепостью и приводит нас в негодование, то никто, ни даже сами поляки, не вправе были бы сетовать на правительство, если оно сочло нужным принять более решительные меры, для того чтобы избавить Польшу от бесплодного и изнурительного раздражения, а Россию — от лишней траты крови и сил в борьбе, которая может превратиться в европейскую войну. В настоящее время всякое наружное угождение национальному чувству в Царстве Польском станет гибелью и для Польши, и для России. Война так война, военное положение так военное положение. При теперешнем ходе дел правительство имеет полное основание сосредоточить все власти в Царстве Польском в руках людей, недоступных обольщениям польского патриотизма и революционным устрашениям. До тех пор пока не прекратится восстание, пока порядок в Царстве Польском не будет восстановлен, всякая уступка национальному чувству будет не примирять нас с поляками и Европой, а, напротив, только усиливать вражду, распаляя, с одной стороны, требования, а с другой — заставляя прибегать к все более и более жестоким мерам для их отражения.
Быть или не быть войне — это зависит от того, будет или не будет в скором времени прекращен мятеж в Царстве Польском.
Все усилия враждебной нам политики направлены к тому, чтобы питать и длить восстание в этом крае, какие бы льготы ни стали мы давать возмутившемуся краю в настоящее время, все окажется безуспешным, и европейские державы будут все сильнее настаивать на том, чтобы мы принимали меры к успокоению страны. В самом деле, наступает пора принять серьезные меры для успокоения взволнованной страны, такие меры, какие всякая держава, либеральных и нелиберальных свойств, приняла бы в подобном положении. Результатом такой решимости было бы прекращение всякого вмешательства со стороны других держав. Во всяком случае, мы находились бы в несравненно более выгодных условиях для того, чтобы принять вызов, если бы он оказался неизбежным.
Если же дело обойдется благополучно и страна освободится от революционных элементов, Россия не забудет своего долга и немедленно приступит к окончательному и искренному замирению Польши во всех ее законных требованиях.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1863. No 83. 18 апреля.