ЕВРОПЕЙСКІЕ КЛАССИКИ
ВЪ РУССКОМЪ ПЕРЕВОД
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
ПЕТРА ВЕЙНБЕРГА
МОЛЬЕРЪ.
СКУПОЙ.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Скупой, Мольер Жан-Батист, Год: 1875
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Комедія ‘Скупой’ была написана и представлена съ 1668 г. Подобно тому, какъ въ другихъ своихъ пьесахъ и, скажемъ кстати, подобно тому, какъ это часто длалъ Шекспиръ, — Мольеръ заимствовалъ сюжетъ и, какъ увидимъ ниже, даже нкоторыя подробности, изъ пьесы римскаго драматурга Плавта: ‘Auluaria’ (aulula уменьшительное отъ aula — котелъ, auluaria — какъ-бы ‘комедія съ котелкомъ’), У Плавта дйствіе заключается въ слдующемъ: Старый и бдный аинянинъ, Энкліонъ, нашелъ у себя въ саду котелокъ, полный золотомъ, скупость, бывшая и безъ того у него въ характер, еще боле усилилась этимъ обстоятельствамъ: на котелк сосредоточилось вс его мысли и чувства, онъ только объ одномъ и думаетъ, только одного и боится,— какъ-бы не украли у него эту драгоцнность, онъ то и дло переноситъ ее съ мста на мсто, заканчивая и пряча то тутъ, то тамъ, онъ подозрителенъ до послдней степени, вида во всякомъ человк, говорящемъ съ нимъ, подходящемъ къ нему, посягателя на его собственность. У Энкліона есть дочь Федра, которую любитъ и на которой хочетъ жениться молодой человкъ Ликонидъ, но онъ медлить объясненіемъ съ отцемъ ея, а между тмъ его-же дядя, богатый старикъ Могадоръ, проситъ у Энкліона руки его дочери. Энкліонъ сначала колеблется, думая, что Могадору нужны только его деньги, но потомъ соглашается. Между темъ Стробилъ, лакей Ликонида, подслушалъ одинъ изъ мопологовъ Энкілона и узналъ, такимъ образомъ какъ о существованія завтнаго котелка, такъ и о томъ, что старый скряга, перенося, какъ мы выше замтили, эту посудину съ мста на мсто, спряталъ ее, наконецъ, въ храм Врности, находящемся къ нсколькихъ шагахъ отъ его дома. Воспользовавшись минутнымъ отсутствіемъ Энкліона, Стробилъ крадетъ котелокъ. Отчаяніе Энкліона не иметъ границъ, а тутъ еще Ликонидъ, видя, что свадьба Федры съ Могадоромъ готова совершиться, спшитъ открыться отцу двушки, объявляя, что и Федра его любитъ и хочетъ, во что бы то ни стало, сдлаться его женою. ‘Вс несчастья разомъ обрушились ни меня!’ восклицаетъ Энкліонъ, — и на этомъ, посл начала сцену между Стробиломъ и Ликонидомъ, въ которой первый разсказываетъ второму о похищеніи котелка, — обрывается текстъ, дошедшій до насъ отъ Плавта. Остальное потеряно, и конецъ придланъ уже въ начал XVI ст. итальянскимъ ученымъ Кодромъ Урцеемъ. Это окончаніе — самаго обыденнаго, дюжиннаго свойства: Стробилъ соглашается отдать котелокъ своему барину только на томъ условіи, чтобы получить свободу, сдлаться вольноотпущенникомъ. Ликонидъ, посл энергическаго противодйствія принимаетъ это условіе и сдлавшись обладателемъ украденнаго сокровища, передаетъ его Энкліову, и тотъ, въ награду за такой великодушный поступокъ, отдаетъ ему руку дочери и, въ добавокъ, весь котелокъ съ золотомъ въ вид приданаго… Зрители!— такъ заканчиваетъ пьесу Стробилъ — скряга Эвкліонъ измнилъ свою натуру, онъ вдругъ сдлался щедрымъ’.
Изъ этого краткаго изложенія читатели уже могутъ ясно видть, въ чемъ заключается сходство и, въ тоже время, различіе, между латинскою и французскою комедіею. Мы еще вернемся къ этому предмету, а теперь укажемъ на т частности, которыя, какъ сказано выше, Мольеръ заимствовалъ въ латинскомъ подлинник, (замтимъ тутъ-же, что заимствованія эти французскій комикъ длалъ только у Плавта,— у Кодра Урцея онъ не взялъ ничего, кром имени главнаго дйствующаго лица. ‘Нашъ вкъ,— говоритъ Урцеевскій Стробилъ — представляетъ намъ примры многихъ скупыхъ господъ, которыхъ и называю Гарпагонами, Гарпіями, Танталами…’).
Эвкліонъ Плавта также возится съ своимъ котелкомъ, какъ Мольеровскій Гарпагонъ — съ своей шкатулкой, заставляя Гарпагона длать неоднократные визиты своей шкатулк, Мольеръ подрижастъ латинскому комику. Точно также имъ почти буквально держится его, когда въ 3-мъ явленія І-го дйствія представляютъ намъ Гарпагона обыскивающимъ Лафлеша, у Плавта эта сцена представляется въ слдующемъ вид.
Эвкліонъ встрчаетъ у себя въ дом Стробила, раба Ликонида, между ними происходитъ слдующій разговоръ:
Эвкліонъ. Вонъ отсюда, мерзкій червякъ, выползшій изъ своей норы… Погоди, погоди, вотъ я тебя отдлаю по своему.
Стробилъ. Чего вы бситесь? Что у меня общаго съ вами, старикъ? Изъ-за чего вы меня толкаете, изъ-за чего теребите, изъ-за чего бьете?
Эвкліонъ. И ты еще спрашиваешь, висльникъ, воръ и трижды воръ?
Стробилъ. Что я у васъ укралъ?
Эвкліонъ. Отдай — и поскоре.
Стробилъ. Отдать — что?
Эвкліонъ. Теб еще нужно объяснять, что?
Стробилъ. Я у васъ не взялъ ничего.
Эвкліонъ. Отдай, отдай то, что ты укралъ. Ну?
Стробилъ. Ну?
Эвкліонъ. Ты не смешь унести..
Стробилъ. Да чего вамъ надобно?
Эвкліонъ. Довольно шутить: мн не до шутокъ.. Клади сюда…
Стробилъ. Да что такое положить, наконецъ? Называйте меня по имени. Ничего я у насъ не бралъ, ни къ чему не прикасался.
Эвкліонъ. Покажи мн свои руки,
Стробилъ. Отъ он.
Эвкліонъ. Ну, показывай-же.
Стробилъ. Да вотъ-же об!
Эвкліонъ. Третью!
Стробилъ. Онъ совсмъ помшался…
Эвкліонъ. Если ты не сознаешься, пойдешь на вислицу.
Стробилъ. Въ чемъ сознаться?
Эвкліонъ. Что ты унесъ отсюда?
Стробилъ. Да казнятъ меня боги, если я тронулъ хоть что нибудь, вамъ принадлежащее, (въ сторону) и если не хотлъ тронуть.
Эвкліонъ. Отряхни твой плащъ.
Стробилъ. Трясите сколько угодно.
Эвміонъ. Подъ твоей туникой нтъ ничего?
Стробилъ. Пощупайте,— И такъ дале {Мы не приводимъ какъ здсь, такъ и ниже, соотвтственныхъ сценъ изъ ‘Скупаго’, отсылая къ нимъ читателя настоящей книги.}.
Точно также, Гарпагонъ выгоняетъ Лафлеша почти въ такихъ-же выраженіяхъ, въ какихъ Эвкліонъ прогоняетъ свою служанку Стафилу. ‘Вонъ отсюда!— кричитъ онъ ей вонъ отсюда! Проваливай скоре, проклятая шпіонка!— За что вы меня выгоняете? спрашиваетъ Стафила.— Ты еще смешь спрашивать о причин, мерзавка?— кричитъ скряга, — вонъ, говорятъ теб!’
Знаменитая сцена посл покражи Гарпагоновской шкатулки кажется почти переведенною съ латинскаго, Энкліонъ, узнанъ о своемъ несчастіи, кричитъ: ‘Я погибъ! Умеръ! Убитъ! Куда бжать? Куда не бжать? Остановите, остановите! Кого? Я не знаю, я ничего не вижу, я ослпъ, не могу сообразить, гд я, кто я. Умоляю, заклинаю — сжальтесь, помогите мн, укажите человка, который обокралъ меня… Послушайте, вы, сидящіе здсь въ вашихъ блыхъ одеждахъ,— скажите! Вдь вы съ виду честные люди… Что ты говоришь? Я готовъ теб поврить, ты, кажется, честный человкъ… А? Что? Вы сметесь… О, я знаю васъ всхъ, я знаю, что здсь много воровъ. Что вы говорите? Не знаете? Вы убиваете меня!.. Ну, говорите-же, кто взялъ?.. Ни кто?.. Ахъ, я несчастный, несчастный! Меня зарзали, погубили безвозвратно. Страшный день, принесшій мн слезы, черную печаль, голодъ, нищету!.. Есть-ли на свт существо несчастне меня?.. Что остается мн длать на свт посл потери золота, которое я хранилъ такъ старательно? Я лишалъ себя необходимаго, и отказывалъ себ въ малйшемъ удовольствіи — и вотъ теперь другіе наслаждаются моимъ разореніемъ и моею погибелью!..’
Между Эвкліономъ и Ликонидомъ происходить, посл покражи котелка, такая-же сцена недоразумнія, какую мы видимъ между Гарпагономъ и Валеромъ. Ликонидъ говоритъ Эвкліону о дочери этого послдняго, старикъ думаетъ, что рчь идетъ о котелк. Вотъ эта сцена:
Ликонидъ. Это я виновникъ вашей печали.
Эвкліонъ. Что я слышу?
Ликонидъ. Сущую правду.
Эвкліонъ. Что-же я вамъ сдлалъ дурнаго, молодой человкъ? За что вы губите меня и моихъ дтей?
Ликонидъ. Видите въ этомъ одного изъ боговъ, увлекшаго меня
Эвкліонъ. Что ни говорите?
Ликонидъ. Сознаюсь, что я виноватъ, и знаю, что заслужилъ наказаніе. Потому-то и умоляю васъ простить меня.
Эвкліонъ. Какъ же вы осмлились, посягнуть на то что не принадлежитъ вамъ?
Ликонидъ. Что же длать? Проступокъ совершенъ. Того, что сдлано, не уничтожишь. Вроятно, такъ хотли боги. Безъ ихъ воли, этого не случилось-бы.
Эвкліонъ. Кто вамъ позволилъ тронуть мою собственность безъ моего позволенія?
Лихонидъ. Вино и любовь помутили мой умъ…
Въ такомъ род продолжается вся сцена. На остальныя, боле мелкія, частности мы не указываемъ. Изъ нашихъ примчаній къ ‘Скупому’ читатели познакомятся съ заимствованіями, сдланными Мольеровъ къ этой пьес, и изъ нкоторыхъ другихъ пьесъ.
Такимъ образомъ, самую мысль своей комедія Мольеръ заимствовалъ у Плавта. Но дло не столько въ самой мысли, сколько въ разработк ея. У Плавта скупой обрисованъ только самыми бглыми чертами Мольеръ изобразилъ скупость во всхъ ея проявленіяхъ — въ отношеніи къ дтямъ, знакомымъ, двушк на которой имъ хочетъ жениться, прислуг, усложненіемъ положеній, въ которыхъ находится главное дйствующее лице, французскій драматургъ придалъ тоже дйствію драматизмъ — свойство, котораго совершенно лишено произведеніе драматурга латинскаго. ‘Съ какой силою,— говорить одинъ французскій критикъ,— съ какою врностью кисть Мольера рисуетъ этого скупаго, чуждающагося своего семейства, видящаго враговъ въ своихъ дтяхъ, которыхъ онъ боится, и которыя не мене боятся его,— сосредоточивающаго вс свои привязанности въ шкатулк, — между тмъ какъ его сынъ разоряется и лихвенными процентами, а дочь сводитъ интригу, въ его же дом и тайкомъ отъ него, съ человкомъ, котораго она любитъ! Скупой ршительно не знаетъ, что происходитъ въ его семейств, что длаютъ его дти: онъ съ точностью знаетъ только счетъ своимъ червонцамъ, это единственная вещь, интересующая его, это единственный предметъ его заботъ, деньги замняютъ ему дтей, родственниковъ и друзей. Такова мораль, извлекаемая изъ удивительной комедіи Мольера, и если есть картина, способная возбудить ненависть и презрніе къ скупости, то это, конечно, та, которую рисуетъ намъ онъ…’
Большое преимущество скупаго Мольеровскаго передъ скупымъ Плавтовскимъ состоитъ еще въ томъ, что первый — человкъ богатый, второй — бдный, у котораго этотъ найденный котелокъ составляетъ, дйствительно нее состояніе, по поводу этого обстоятельства, извстный критикъ, Ла-Гарпъ, длаетъ слдующее справедливое замчаніе: ‘У Плавта Эвкліонъ безпрестанно повторяетъ, что онъ бденъ,— и это очень хорошо, но Гарпагонъ говорить тоже самое,— и это выходитъ еще лучше, потому что мы знаемъ, что онъ говорить неправду. Эвкліонъ — человкъ бдный и находятся почти въ такомъ-же положеніи, какъ извстный сапожникъ въ басн, которому сто червонцевъ совсмъ вскружили голову: онъ нашелъ горшокъ съ золотомъ, зарытый его ддомъ въ саду. Въ ‘Скупомъ’ Мольера, богатство не найдено, а собрано самимъ обладателемъ его, что гораздо важне, притомъ, Гарпагонъ богатъ и извстенъ за богача, что длаетъ его скупость боле ненавистною и мене извинительною.’
Гарпагономъ Мольеръ создалъ безсмертный типъ, который посл него разработывался уже многими писателями: имя Гарпагона сдлалось нарицательнымъ именемъ, и мы готовы не считать вымышленнымъ разсказъ о томъ скупомъ, который, увидвъ пьесу Мольера, будто-бы сказалъ, что ‘изъ этого произведенія можно извлечь большую пользу и что въ немъ можно научиться отличнымъ правиламъ экономіи’: — лучше охарактеризовать правду, съ которою изображенъ этотъ типъ, (не смотря на нкоторыя карикатурныя подробности), невозможно.
Закончилъ эти замчанія указаніемъ на то, что, придавая своему созданію значеніе общечеловческое, авторъ снабдилъ его и характеромъ современности, снабдилъ чертами, присущими Франціи той эпохи. Скупость была однимъ изъ наиболе распространенныхъ пороковъ эпохи Людовика XIV. ‘Знатные — говоритъ тотъ самый критикъ, характеристику котораго мы приводили выше — одни только имли въ то время привилегію разоряться, тратя безумныя деньги. Средній и низшій классы утшались тмъ, что обкрадывали государство и знатныхъ и, чтобы скрывать свое воровство, старались запрятывать свои богатства какъ можно подальше и какъ можно старательне?’ Кром этой общей современной черты, находимъ другія и боле частныя, каковы, напримръ къ 7-мъ явленіи 1-го дйствія и 5-мъ явленіи 5-го дйствія, выходки противъ самозванцевъ-аристократовъ, наполнявшихъ тогдашнее общество.