‘Русская Мысль’, кн.I, 1891
Сказки действительности. Вас. И. Немировича-Данченко. Спб., 1891 г, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1891
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Сказки дйствительности. Вас. И. Немировича-Данченко. Спб., 1891 г. Цна 2 р. Это оригинальное заглавіе какъ нельзя лучше подходитъ къ семи разсказамъ, помщеннымъ въ лежащей передъ нами книжк. Въ дйствительности случается не мало такого, что похоже на сказку, хотя для того, надъ кмъ продлывается разсказываемое, все кажется необыкновенно простымъ и, пожалуй, даже совсмъ ничтожнымъ, не имющимъ никакого значенія. При извстномъ же умньи разсказывать, довольно обыденный жизненный случай, оставаясь вполн возможнымъ въ дйствительности, получаетъ характеръ сказочный и повствованіе о немъ становится увлекательнымъ, какъ сказка. Тутъ все дло въ томъ, какъ разсказать. А на это Вас. Ив. Немировичъ-Данченко мастеръ большой, и не только онъ мастеръ разсказывать, но уметъ, сверхъ того, вложить и глубокое чувство, и серьезный смыслъ въ такія повствованія, какъ, напримръ, Егорка, Заклеванный воробей и Безсонная ночь, три лучшихъ, по нашему мннію, изъ семи Сказокъ дйствительности, вошедшихъ въ эту книжку. Выть ничего не можетъ проще исторіи маленькаго Егорки, крестьянскаго мальчика, круглаго сироты, завезеннаго въ Москву и брошеннаго безъ призора на улиц. А, между тмъ, въ этой повсти, какъ живое, развертывается передъ читателемъ ‘дйствительное’ и, въ то же время, какое-то ‘сказочное’ существованіе уличныхъ бродягъ столицы,— раскрывается цлая картина ‘сказочнаго’ быта той части населенія, которую мы высокомрно называемъ ‘подонками общества’ и о которой мы, въ сущности, не имемъ никакого понятія. Безъ прикрасъ, безъ сантиментальностей, очень врно и лишь съ ничтожною данью такъ называемому реализму, авторъ проводитъ передъ нами цлую вереницу наиболе характерныхъ лицъ, начиная съ жалкихъ, покинутыхъ дтей и кончая старухами и стариками, составляющими населеніе московскихъ трущобъ или совсмъ бездомными, ночующими гд попало, на пустыряхъ. Этотъ оборванный, голодный людъ ведетъ поистин ‘сказочную’ жизнь, вчно на-сторож отъ ‘фараоновъ’, т.-е. полицейскихъ, находится въ безпрерывномъ страх передъ постоянною травлей, которую считаетъ себя вправ поднимать на безпріютныхъ всякій сытый обыватель, и передъ ‘облавами’, которыми администрація тщетно пытается ‘очистить’ городъ отъ бродягъ и нищихъ. Само собою разумется, что въ наиболе несчастномъ положеніи находятся дти, такъ или иначе попавшія въ эту среду, губящую физически и нравственно всхъ ихъ безъ разбора. Благодаря особенно счастливо сложившимся обстоятельствамъ, герой разсказа, Егорка, спасается отъ горькой участи, постигшей товарищей его безпріютнаго дтства, подъ благопріятнымъ вліяніемъ добрыхъ людей и хорошей земской школы, онъ вспоминаетъ ужасы своего бродяжничества и мечтаетъ о томъ, какъ, ставши взрослымъ, онъ выстроитъ ‘большой домъ’, гд найдутъ пріютъ брошенныя дти, гд имъ будетъ тепло, сытно и гд ихъ будутъ учить длу, а не нищенству и карманничеству, какъ учили его въ трущобахъ. Но, когда-то Егорка выростетъ, когда-то будутъ у него средства выстроить ‘большой домъ’ и будутъ ли, что весьма мало вроятно,— обыватели большихъ городовъ сдлали бы честное дло, если бы, вмсто травли брошенныхъ ребятишекъ, выстроили бы сами ‘большой домъ’ и пріютили бы неповинно гибнущихъ дтей. Къ такой доброй, гуманной мысли приводитъ разсказъ г. Немировича-Данченко всякаго читателя, въ комъ не изсохло сердце, чья душа жива для любви къ ‘малымъ симъ’.
Въ ‘сказк’ про Заклеваннаго воробья авторъ показываетъ, какъ умягчается сердце, какъ просвтляется сознаніе самаго грубаго, озврлаго человка подъ вліяніемъ чувства любви даже къ такой ничтожной твари, какъ воробей, летавшій клевать хлбныя крошки на ршетчатомъ окн убійцы-арестанта. Задушевнымъ тепломъ ветъ отъ этой симпатичной и трогательной повсти. Безсонная ночь выпала на долю предсдателя окружнаго суда, безукоризненнаго предсдателя, почитавшагося образцомъ судейскаго безпристрастія и считавшаго себя самого непоколебимо стоящимъ на страж правосудія. Безсонную ночь онъ провелъ вотъ по какому ничтожному случаю: ‘закатавши’,— какъ говорится въ судейскихъ кружкахъ,— въ каторжную работу сознавшагося въ своемъ злодяніи преступника, высокоуважаемый предсдатель суда отправился въ театръ развлечься опереткой отъ своихъ утомительныхъ занятій. Дорогой изъ разговора съ извощикомъ онъ узналъ, что сынъ его возницы сидитъ въ тюрьм и обвиняется въ убійств сельскаго старосты. На разспросы старика баринъ объясняетъ, что убійцу сошлютъ или въ каторгу, или на поселеніе. ‘А на дтей ему скидки не будетъ?— любопытствовалъ извощикъ.— На дтей, значитъ, на семерыхъ младенцевъ, которые… сть просятъ, пиш-шатъ… Имъ-то какое ршеніе выйдетъ?…’ Предсдатель смется, говоритъ, что ‘скидки на дтей не длаютъ, что ршенія для нихъ никакого не будетъ, такъ какъ про нихъ въ закон не сказано’… Въ театр было весело, ужинъ посл спектакля въ дорогомъ ресторан прошелъ оживленно, въ дом предсдателя миръ, довольство, счастье, а неотвязныя слова, что ‘ребятки пиш-шатъ, сть просятъ’, нтъ-нтъ, да и пронесутся въ голов, на языкъ навертываются, вспоминается какое-то женское рыданіе, слышанное въ суд, когда ‘закатали’ на пятнадцать лтъ въ каторгу ‘какого-то, не то Ивана Еремева, не то Еремя Иванова’… И безупречный судья не можетъ отдлаться отъ этихъ докучныхъ впечатлній, ему не спится, вздорныя мысли лзутъ въ голову: сколькихъ онъ ‘закаталъ’ въ каторгу за время своего предсдательства? На сколько лтъ? Сколько ихъ тамъ ‘пиш-шало’ и ‘пиш-шитъ’? Чье рыданіе слышалось въ суд?… Эту Безсонную ночь надо прочесть въ подлинник, чтобы понять и, въ особенности, почувствовать, какъ подъ вліяніемъ мимолетныхъ впечатлній отъ разсмшившихъ его словъ извощика неумолимый судья мало-по-малу утрачиваетъ сначала вру въ свою безупречность, потомъ свое внутреннее, казавшееся непоколебимымъ, равновсіе, довольство собою, своею женой, своимъ высокимъ положеніемъ, достаткомъ… Мы не досказываемъ конца этой прекрасной ‘сказки’, оставляющей по себ очень сильное впечатлніе, испортить которое мы не желали бы передачею своими словами ея содержанія сполна.
Наимене удачнымъ и неподходящимъ къ общему тону другихъ Сказокъ дйствительности мы Смитамъ разсказъ, озаглавленный Приключенія ‘Коровьяго сдла’. Ничтожность этого анекдота изъ боевой жизни послдней турецкой войны не скрашивается даже мастерствомъ такого повствователя, какъ авторъ Счастья Ивана-непомнящаго, — одной изъ лучшихъ ‘сказокъ’, не вошедшей въ лежащую передъ нами книжку. Въ ней, кром вышеназванныхъ, помщены: Сорокъ пять дней, Застрлился и Въ театръ попала.