СИРОТКИ.
СИРОТКИ.
Разсказъ Л. Туганъ.
——
Сиротки, Туган-Барановская Лидия Карловна, Год: 1899
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Между занесенными снгомъ могилками Смоленскаго кладбища пробирались дв бдно одтыя женщины и, вздыхая и причитывая, говорили о скончавшейся и только что преданной земл сосдк своей ‘по углу’, оставившей посл себя двухъ ‘малолточекъ-сиротокъ’.
Въ нкоторомъ разстояніи за ними шелъ мальчикъ, лтъ 9-ти, въ истрепанныхъ сапогахъ и продранномъ на локтяхъ сюртучк. Онъ шелъ мелкими, частыми шагами, смотря себ подъ ноги и проводя по временамъ рукавомъ по мокрому отъ слезъ лицу.
— Чего ужъ тутъ, хорошая была баба!— говорила одна изъ женщинъ, высокая, сухая, въ выцвтшей ситцевой юбк, старенькой драповой кофт и съ дырявымъ вязанымъ платкомъ на голов.— Ни съ кмъ никогда не задиралась, никто злого слова отъ нея не слыхалъ!
— И какъ это ее вдругъ такъ скрутило, царство ей небесное! Вдь съ недльку всего и болла,— говорила другая, приземистая старушка, повязанная съ головой большимъ старенькимъ платкомъ.
— Простудилась она, вишь, сильно, какъ вотъ блье полоскать въ канав ходила. Прозябла крпко, а дома то и согрться было нечмъ. Ужъ у меня просила: ‘одолжи’, говоритъ, ‘Андреевна чайку щепоточку, а горяченькой водички, можетъ, на кухн найду. Замерзла я совсмъ’, говоритъ. А у меня, какъ нарочно, весь чай вышелъ.
‘Нтъ у меня’, говорю, ‘Агафьюшка, рада бы дать, да нтъ. Можетъ, у кого другого найдешь’.
Обжала она весь подвалъ: ни у кого не нашла, у того нтъ, а тотъ не даетъ, такъ ни съ чмъ и вернулась. Закуталась съ головой въ платокъ, а у самой зубы такъ и стучатъ, и повалилась на постель. Ночью слышу, ребенокъ плачетъ, заливается: не поднимется она, встала я ее побудить, а отъ нея жаромъ такъ и пышетъ! Говоритъ что-то такое нескладное, да такъ скоро, и понять нельзя. Это ужъ въ бреду, значитъ. Съ тхъ поръ такъ и не вставала!..
Разговаривая такъ, женщины вышли на улицу и побрели къ городу. По временамъ он оглядывались на, слдовавшаго за ними мальчика.— Иди, иди Ванька, не отставай,— торопила его Андреевна,— видишь, мсто глухое, не долго и заблудиться. А дома то безъ тебя, поди, давно сестренка голоситъ!
Ванька вздыхалъ и ускорялъ шаги.
Долго брели женщины и, добравшись наконецъ до низкой двери на двор большого каменнаго дома, спустились по грязной лстшщ и, пройдя длинный, темный корридоръ, въ которомъ обдавало сыростью и зловоніемъ, вошли въ довольно большое, низкое помщеніе, съ маленькими тусклыми оконцами у самаго потолка. Тутъ стояли вдоль стнъ нсколько деревянныхъ кроватей, на которыхъ наваленъ былъ всякій хламъ, большой столъ подъ окнами и табуретки.
Въ углу комнаты, на сложенной на полу ветоши, служившей, повидимому, постелью, сидла двочка въ засаленной рубашенк и громко плакала.
Ваня, опередившій женщинъ, бросился къ сестренк и, свъ на постели возл нея, взялъ ее на руки. Двочка тотчасъ же умолкла, и на ея мокромъ, заплаканномъ личик появилась улыбка.
— Ахъ, вы бдненькія сироточки мои,— вздыхала Андреевна, покачивая головой,— что-то съ вами теперь будетъ, безъ матери!
— Богъ милостивъ, Онъ не оставитъ сиротъ!— говорила ея спутница, скидывая платокъ у своей постели.— А все надо завтра въ части заявить о ребятахъ-то, тамъ ужъ найдутъ куда ихъ двать!
— Да куда ихъ двать! Извстно куда! Ребеночка въ воспитательный сдадутъ, а мальчишку въ пріютъ,— замтила третья женщина, сидвшая у стола и вшая хлбъ съ селедкой.
Вмст съ воцарявшимися сумерками, въ помщеніи стало прибывать всякого люда. Женщины и мужчины подсаживались къ столу, кто съ чайникомъ, кто съ однимъ хлбомъ, а кто съ горячимъ картофелемъ въ котелк, свареннымъ въ общей подвальной кухн.
Андреевна поставила на столъ глиняную чашку съ горячей похлебкой, заправленной картофелемъ съ крупой, положила кусокъ хлба и поманила изъ угла Ваньку.
— Садись пость, и Настюшку тащи,— позвала она.
Ванька подслъ съ сестренкой къ столу и, сунувъ ей въ ручку корочку хлба, обмокнутую въ похлебку, которую она тотчасъ же понесла въ ротъ, сталъ жадно хлебать съ деревянной ложки, закусывая хлбомъ.
Смотря на сиротокъ за столомъ, вспомнили опять покойную Агафью и стали о ней говорить.
— Что Ванька? а Настюшку-то въ полицію надо будетъ завтра сдать!— замтилъ одинъ изъ сидвшихъ за столомъ мужчинъ, пожилой человкъ въ затертомъ краской жилет и грязной, дырявой рубах..
— Я Настюшку не отдамъ,— объявилъ вдругъ Ванька
За столомъ поднялся смхъ.
— Ишь ты какъ важно заявилъ себя!— замтилъ кто-то.
— Не твое, дескать, дло!..— смялся другой.
— Какъ не отдашь? Что же ты, глупый, длать-то съ ней будешь?— спросилъ первый.— Вдь вотъ сегодня, спасибо Андреевн, накормила васъ, и сыты, а вдь сть-то, поди, каждый день захочется: гд тогда возьмешь?
— И правда, глупый!— согласилась Андреевна.— Ну самъ, куда ни шло! можетъ, и пристроился бы гд-нибудь при дл, а съ ребенкомъ-то куда пойдешь? дома опять тоже не на кого оставить.
Довъ содержимое въ чашк и поцарапавъ въ ней ложкой, какъ бы для того, чтобы убдиться, что въ ней уже ничего больше нтъ, Ванька положилъ ложку на столъ и, посмотрвъ въ раздумья на Настюшку, продолжавшую сосать свою корочку, утеръ ей пальцемъ носъ.
— Ну, такъ какъ же? такъ-таки сестры и не отдашь?— спросилъ опять человкъ въ жилет.
— Не отдамъ,— ршительно повторилъ Ванька.
Смхъ возобновился.
— Что же ты будешь длать?
— Не знаю.
— То-то не знаешь! А въ части вотъ знаютъ и пристроятъ васъ обоихъ.
— Зачмъ въ часть? я наниматься пойду.
— Вотъ какъ!
Смхъ не умолкалъ.
— Да кто тебя, такого малыша, возьметъ?
Ванька не отвчалъ, продолжая глядть на сестренку.
Посмялись надъ ‘шустрымъ’ мальчишкой и стали расходиться по своимъ угламъ.
На слдующій день, чуть свтъ, пока Настюша еще спала. Ванька выбжалъ на дворъ и пустился бгомъ за ворота. Обогнувъ раза два за уголъ, онъ остановился передъ вывской, на которой была изображена палитра съ кистями, а рядомъ стояло большими золочеными буквами: ‘художникъ’.
Ваня подошелъ къ низкому окну и заглянулъ въ него.
Тутъ онъ не разъ стаивалъ, съ Настюшкой на рукахъ, и подолгу засматривался въ мастерскую, гд по временамъ появлялись большія красивыя вывски. И чего на этихъ вывскахъ не бывало! То цлая куча чудныхъ фруктовъ, рядомъ съ головой сахару и разными другими заманчивыми вещами, то баринъ съ блымъ лицомъ и черными какъ смоль усами, а за нимъ такой же блолицый цирульникъ съ большими ножницами. А то вдругъ прачка у лоханки, съ обнаженными по локоть блыми какъ бумага руками, ‘тонкая, нарядная, словно барышня, а щеки румяныя, какъ вишни!’ И все это появлялось, какъ по волшебству, изъ подъ кисти художника на большихъ желзныхъ листахъ, которые какъ громъ гремли, когда мальчишки-подмастерья вносили ихъ въ мастерскую.
Постоявъ у окна, Ванька толкнулъ дверь, на которой звонко задребезжалъ звонокъ, и вошелъ въ мастерскую.
— Что теб?— спросилъ его худой, высокій мальчикъ, съ кистью въ рук.
— Гд хозяинъ?
— На что теб хозяинъ?
— Надо мн.
— Говори, коли что нужно, я передамъ.
— Мн самого надо видть.
— Занятъ онъ, теперь нельзя къ нему, говорю, сказывай, я передамъ.
— Кто тамъ?— послышался голосъ изъ за двери сосдней комнаты.
— Да вотъ мальчишка васъ спрашиваетъ.
— Что теб?— показался въ дверяхъ сутуловатый человкъ, непривтливо глядвшій изподлобья.
— Возьмите меня въ работники,— попросилъ Ванька, вертя шапку въ рукахъ.
— Въ какіе такіе работники?
— Да вотъ, какъ они,— указалъ Ванька шапкой на мальчиковъ въ мастерской.
— Такъ вдь видишь что у меня уже есть, да и куда теб въ работники: малъ ты еще совсмъ.
— Ничего что малъ, а я бы вамъ заработалъ,— говорилъ Ванька, глядя прямо на хозяина,— я и жалованіе на первое время не взялъ бы, а только за харчи работалъ бы, потому, значитъ, какъ мать у насъ умерла, кормиться намъ теперь самимъ съ сестрой приходится, а сестр то всего 5-й мсяцъ пошелъ!
— Что же? за одни харчи, пожалуй, возьму тебя,— согласился мастеръ,— посмотримъ, на что ты можешь пригодиться. Приходи завтра.
— Хорошо, а только мн и сестру надо съ собой взять, потому, дома оставлять ее не на кого.
— Ну ужъ, братъ, этого нельзя, у меня не пріютъ.— Ванька пригорюнился и въ замшательств теребилъ шапку.
— Одинъ приходи, пожалуй, а съ ребенкомъ ты не работникъ. Она всмъ тутъ мшать будетъ.
— Не будетъ она мшать: она покойная, сами бы увидли… А я бы заработалъ!…
— Ну, принеси, посмотримъ, — пораздумавъ, разршилъ хозяинъ и, войдя въ комнату, заперъ за собою дверь.
Работаетъ Ванька у художника съ ранняго утра до вечера: то по посылкамъ бгаетъ, то убираетъ мастерскую или комнату хозяина, то чиститъ ему сапоги и платье или наставляетъ самоваръ, то бжитъ въ кухмистерскую за обдомъ.
А Настюшка сидитъ по цлымъ часамъ въ углу мастерской на постланномъ ей Ванькой старомъ одяльц, съ пустой соской во рту, гд и заснетъ иногда, или вдругъ поползетъ по грязному полу, и мальчишки, то одинъ, то другой, отстраняютъ ее ногами и грубо водворяютъ на прежнее мсто.
За вс свои труды Ванька получаетъ скудный завтракъ, обдъ и ужинъ, которыми и длится съ сестрой. Лишь изрдка удается ему выпросить для послдней въ кухмистерской блой булочки и молочка.
Въ конц мсяца Ванька попробовалъ было заговорить съ хозяиномъ о назначеніи ему жалованія, но хозяинъ такъ разсердился, такъ строго прикрикнулъ на него, что онъ долго потомъ не ршался поднимать этого вопроса.
Такъ какъ Ван далеко было тащиться съ сестрой на ночлегъ къ Андреевн, которая позволила имъ спать въ ея углу на сундук, то онъ выпросилъ разршеніе у хозяина ночевать съ сестренкой въ мастерской, гд и постилалъ себ на ночь оставшуюся посл матери ветошь вмсто постели.
Такъ шли дни за днями. Наступила страстная недля.
Наканун свтлаго Христова Воскресенья хозяинъ распустилъ на праздники рабочихъ и, оставивъ одного Ваню въ мастерской, ухалъ за городъ къ роднымъ.
Завернувъ Настюшку въ старенькое одяльце, вымытое къ празднику Андреевной, не перестававшей помогать сироткамъ, то стиркой, то пятачкомъ на баню, и закутавъ ей головку ситцевымъ платкомъ, Ванька вышелъ съ нею на улицу. Побродивъ по тротуарамъ, онъ слъ на солнышк на ступеньки широкаго каменнаго подъзда, съ бронзовой ршеткой у стеклянной двери, и, посадивъ Настюшку рядомъ съ собой на каменную плиту, далъ ей для забавы нсколько камешковъ.
Пока Настюша занимается камешками, Ваня наблюдаетъ за прохожими и прозжающими по улиц:
Вотъ господинъ идетъ въ драповомъ пальто и въ котелк и на ходу бросаетъ недокуренную папироску, которая продолжаетъ тлть на тротуар, за нимъ идутъ дв женщины, оживленно разговаривая между собой и разводя руками, тамъ мальчишка въ бломъ фартур и безъ шапки со смхомъ несется черезъ улицу, должно быть, изъ кухмистерской, а за нимъ гонится кудластая собаченка, ловя его за пятки, вотъ извозчикъ грохочетъ по мостовой, везя старушку съ ридикюлемъ: онъ весь скривился на козлахъ и лниво погоняетъ свою худую лошаденку, грохотъ усиливается и его обгоняетъ другой, совсмъ еще мальчишка, въ непомрно большой кучерской шапк и широкомъ не по росту кафтан, въ его пролетк сидятъ дв дамы въ высокихъ пестрыхъ шляпахъ. Изъ воротъ, рядомъ съ подъздомъ, у котораго сидлъ Ваня съ Настюшей, поспшно вышла молодая двушка съ повязаннымъ на голов блымъ платкомъ. На ходу она вдругъ остановилась и, вынувъ изъ кармана драповой кофточки пачку запечатанныхъ конвертовъ, пересчитала ихъ и понесла въ рук.
Когда она уже свернула на тротуаръ и успла пройти шаговъ пятьнадцать, Ваня замтилъ на мостовой, на томъ самомъ мст, гд остановилась двушка, кошелекъ.
— Кошелекъ обронили!— крикнулъ Ваня двушк вслдъ, но за шумомъ на улиц она его не слыхала,
Поднявъ кошелекъ, Ваня догналъ двушку.
— Кошелекъ обронили, — повторилъ онъ, запыхавшись отъ быстраго бга.
— Ахъ, Господи, и въ самомъ дл!— хватилась въ испуг двушка за карманъ.— Ну и спасибо же теб, милый! Кабы не ты, хватила бы я бды! Вдь деньги-то не мои, а господскія, цлыхъ 10 рублей баринъ далъ размнять на почт.
Она поспшно вынула изъ кошелька пятиалтынный и подала его Ван.
— Вотъ возьми за честность свою. Ужъ не съ нашего-ли ты двора? Чей ты такой будешь?
— Ни чей я теперь, потому, вишь, мать померла, осталась одна вотъ сестра,— указалъ онъ по направленію къ подъзду.
— Ахъ, ты бдненькій! это значитъ, вы съ сестрой круглыми сиротками остались. Да вамъ, поди, и разговться завтра негд? А вотъ что! приходи ты къ намъ завтра часовъ въ 11, на кухню, угощу и сестру тащи: я васъ куличемъ съ пасхой, по яичку дамъ и чаемъ напою. Видалъ ты. изъ какого двора я вышла?
— Видалъ.
— Ну такъ вотъ, какъ въ этотъ самый дворъ войдешь, налво будетъ дверь. Поднимись по лстниц во 2-й этажъ и позвони у дверей направо. Понялъ?
— Понялъ.
— А если въ кухн кто спроситъ, къ кому пришелъ, скажи — къ Фен.
— Ладно, — весело отвчалъ Ванька, ощупывая пятиалтынникъ въ карман.
Не спалось Ван въ ожиданіи слдующаго дня. Ему неотвязно мерещились красныя яички и куличъ, какой онъ видалъ въ окн булочной, съ блыми и розовыми разводами и съ воткнутымъ въ него большимъ пунцовымъ цвткомъ, съ золотыми усиками.
Рано утромъ поднялся Ваня и, умывшись старательне обыкновеннаго подъ краномъ, онъ тщательно пригладилъ волосы себ и сестр помоченной въ вод хозяйской щеткой и вышелъ съ нею на улицу.
Стоялъ ясный, теплый день. Пригрвало апрльское солнышко, на улиц было шумно и празднично, въ воздух носился гулъ колоколовъ, колеса неумолчно грохотали по мостовой, везд мелькали празднично одтые прохожіе.
Расхаживая по тротуарамъ съ Настюшей на рукахъ, Ванька съ нетерпніемъ ждалъ условленнаго часа, когда ему можно будетъ идти на приглашеніе.
Онъ уже заходилъ поздравить съ праздникомъ Андреевну, которая дала ему и сестр по красному яичку и по крендельку, обошелъ вс знакомыя витрины, но чаще всего онъ подходилъ къ окну часовыхъ длъ мастера, всматриваясь въ стрлки большого циферблата.
Не увренный въ себ, онъ спрашивалъ прохожаго:
— Дяденька, а который теперь часъ?
— Вона! стоишь передъ часами, и не видишь. Теперь половина одиннадцатаго!
И Ванька брелъ дальше.
Настюша была тяжелая, и руки и плечи у него крпко ныли. Онъ опустился съ нею на мостовую у дома.
— Аба, агу, — лепетала Настюша, теребя свое одяльце и съ улыбкой закидывая назадъ головку каждый разъ, какъ спугнутые прозжающимъ извозчикомъ воробьи съ шумомъ взвивались на крышу.
А Ваня разсянно глядлъ на прохожихъ, поминутно задаваясь вопросомъ, не пора-ли идти на приглашеніе.
— Теперь ужъ наврно 11 часовъ! А можетъ, и больше… А вдругъ уже поздно? Какъ вдругъ скажутъ тамъ: ‘зачмъ опоздалъ? теперь домой ступай!..’
Поднявшись съ Настюшей, Ваня поспшно засеменилъ къ указанному ему наканун двору.
Поднявшись по лстниц, онъ осторожно позвонилъ у двери направо.
Замокъ щелкнулъ, и дверь отворилась.
— Ты что?— спросилъ Ваньку старикъ съ длинными сдыми баками, въ бломъ жилет и съ короткой трубкой во рту.
— Двушка, что Феней звать, велла сегодня придти.
— Феня? есть у насъ такая. А для чего она тебя звала?
— Не знаю. Приходи, говоритъ, куличемъ угощу.
— Ну, коли званый гость, входи. Да вотъ и она сама.
— А, гости мои дорогіе! пожалуйте, пожалуйте!— весело приглашала вошедшая въ кухню Феня.— Сейчасъ и угощеніе вамъ приготовлю. Ребеночка-то посади вотъ хоть тамъ, на скамеечку. Натаскался поди съ нею! Да я не знаю еще, какъ звать то тебя?
— Меня Ванькой кличутъ, а ее Настюшкой, — ткнулъ Ванька пальцемъ сестру.
Посадивъ Настюшу, Ваня сталъ съ любопытствомъ осматриваться въ просторной, свтлой кухн, съ цлыми рядами, блестящей какъ золото, мдной посуды по полкамъ.
— Гд такихъ гостей нашла?— спросилъ старикъ въ бломъ жилет, стоя среди кухни и заложивъ руки въ карманы.
— А я вамъ не разсказывала еще, Матвй Кирилычъ, какое вчера приключеніе было!— заговорила Феня, вынимая изъ шкафа куличъ, пасху и яйца и ставя ихъ на столъ.— Если бы вотъ не онъ, — указала она на Ваню,— большая бы мн вышла непріятность.
— А что такое?
— А то, что портмоне съ деньгами изъ кармана выронила, какъ вотъ съ письмами на почту ходила. А въ портмоне то у меня 10 цлковыхъ было! Обронила это я его, да такъ бы до самой почты не хватилась, кабы вотъ не этотъ мальчикъ. ‘Портмоне, говоритъ, обронили!’ а я хвать, хвать за карманъ, а оно и въ самомъ дл такъ и есть! Ну, вижу мальчикъ хорошій, поискать такого другого! Не знала чмъ и поблагодарить: дала пятиалтынный, да и говорю: ‘приходи завтра на кухню, куличемъ и пасхой угощу’. Вдь они, Матвй Кирилычъ, круглыя сиротки съ сестрой остались, родной души, говоритъ, на свт нтъ!
— Хмъ, — въ раздумьи покачалъ головой Матвй Кирилычъ, смотря на дтей и выпуская цлое облако дыма.
Настюша тянулась къ брату.
— Да ты бы развязалъ ее: вольне было бы ей,— сказала Феня.
Ваня снялъ одяльце и платочекъ съ Настюши и посадилъ ее на полъ.
— Она къ полу привыкла, — пояснилъ онъ,— все по полу ползаетъ.
Очутившись на полу со свободными ножками, Настюша повеселла и, закинувъ головку, стала всмъ улыбаться. Но скоро ея вниманіе было отвлечено блестящею изразцовой плитой, къ которой она и поползла.
— Похала!— улыбнулся старикъ, провожая Настюшу глазами.
Приготовивъ чаю, Феня посадила Ваню за столъ и стала его угощать.
Никогда еще въ жизни не далъ Ваня такъ вкусно.
Ва столомъ онъ разговорился и на вопросы Фени, какъ онъ кормится съ сестрой, онъ разсказалъ, что служитъ уже 2-й мсяцъ у художника за одни харчи, которыми и длится съ нею, что онъ просилъ жалованья, но ‘хозяинъ сердится, грозитъ прогнать со службы’. Разсказалъ, какъ нехорошо Настюш въ грязной мастерской, какъ иной разъ и отмыть никакъ нельзя съ ея ногъ и рукъ клейкую краску, какъ ее обижаютъ подмастерья и какъ кормить ее другой разъ бываетъ нечмъ.
Слушая Ваню, Феня ахала и негодовала на ‘разбойника’ и ‘кровопійцу’-художника, который ‘жалости никакой не иметъ къ малолтнимъ, круглымъ сироткамъ’.
Слушалъ Ваню и Матвй Кирилычъ, молча шагая по кухн, съ трубкой во рту, и только изрдка вставляя свое короткое и строгое замчаніе, врод слдующаго:
— Мошенники! Суда на нихъ нтъ! Въ полицію заявить слдовало бы, къ мировому притянуть!..
Но вотъ въ кухн вдругъ раздался звонокъ.
— Баринъ васъ зоветъ, Матвй Кирилычъ, — сказала Феня, видя, что онъ по прежнему шагаетъ по кухн.
— Подождетъ!
Докуривъ трубку, онъ стряхнулъ съ нея пепелъ у плиты, положилъ ее на полку и, оправивъ длинные сдые баки, не торопясь вышелъ изъ кухни.
— Куда это они пошли?— полюбопытствовалъ Ваня.
— Баринъ его позвалъ.
— Какой баринъ?
— Да нашъ старый баринъ.
— А нечто этотъ не баринъ былъ?
— Который? что вотъ въ кухн былъ?
— Да вотъ что вышелъ.
— Какой это баринъ, — прыснула Феня,— это камердинеръ бариновъ, лакей, значитъ. Я вотъ за кухарку служу, а онъ за лакея около барина.
— Вотъ оно что! а я думалъ, самъ баринъ,— усмхнулся Ваня.— Одежа то на немъ, что на барин, я и думалъ…
— Нтъ, барина нашего не увидишь! Онъ давно никому не показывается. Рдко когда По длу изъ дома выдетъ и то всегда въ карет. Нелюдимый онъ: ни онъ ни у кого, ни у него никто не бываетъ. Люди говорятъ, что онъ отъ большого горя такимъ сталъ. Были у него, говорятъ, жена и дти, и всхъ въ одинъ годъ похоронилъ, съ тхъ поръ и замкнулся въ себя. Старый ужъ онъ теперь, суровый такой съ виду, неразговорчивый. Боюсь я его! Хотя третій годъ у него служу и никогда отъ него злого слова не слыхала, а какъ позоветъ иной разъ, повришь ли, не помню какъ и бгу, ажъ языкъ окоченетъ и ноги дрожатъ отъ страха ей Богу! Только меня онъ рдко зоветъ. Онъ любитъ, чтобы около него служилъ одинъ Матвй Кирилычъ, ужъ очень привыкши онъ къ нему, лтъ двадцать пять онъ у него камердинеромъ.
Накормивъ Настюшу размоченнымъ въ молок сухарикомъ, приготовленнымъ Феней, Ванька сталъ собираться домой.
Настюша уже была закутана въ одяльце и платочекъ, когда въ кухню вернулся Матвй Кирилычъ, съ графиномъ на серебряномъ поднос.
— Приходи иной разъ, когда голодно будетъ,— говорила Ван Феня уже у дверей.— Ребеночку молока или бульонцу возьмешь: у насъ много всего остается, а когда сестру некуда двать будетъ, тащи ее на день сюда, тутъ ее никто не обидитъ.
— Ну, ну, еще что выдумала!— заворчалъ Матвй Кирилычъ, вытирая полотенцемъ стаканъ.
— Что выдумала?
— Да ребенка въ кухн держать! Возможное ли это дло!
— Отчего невозможное?.. Кому она мшать будетъ?
— Кому? А баринъ то что скажетъ? Похвалитъ онъ тебя, думаешь, за это?
— Да ему то что? Онъ и знать то не будетъ.
— А вотъ скажу, такъ и будетъ знать.
— А зачмъ вамъ сказывать? Какая вамъ прибыль отъ этого будетъ? Вотъ ей Богу! Да ты не слушай его, это онъ такъ только, языкъ свой старый чешетъ, — обратилась опять Феня къ Ван.— Когда вотъ иной разъ тебя хозяинъ ушлетъ куда нибудь и ребенка не на кого оставить будетъ въ мастерской, тащи ее къ намъ, отъ васъ вдь близехонько.
— Хорошо.
Ванька робко покосился на Матвя Кирилыча.
— Балуйся, балуйся побольше, ужо скажу барину!— ворчалъ старикъ.
И, обтеревъ полотенцемъ запотвшій графинъ съ холодной водой, онъ поставилъ его на подносъ рядомъ съ стаканомъ и вышелъ изъ кухни.
Весело работалось Ваньк вс слдующіе дни. Ему везд видлось доброе, веселое лицо Фени и просторная, залитая солнцемъ, кухня, съ блестящими по полкамъ кастрюлями и нуднымъ угощеніемъ на стол. Онъ считалъ и высчитывалъ дни, соображая, когда ему опять можно будетъ туда сходить, не разсердивъ Матвя Кирилыча, котораго въ душ сильно таки побаивался.
Раза два уже представлялся ему случай, когда хозяинъ посылалъ его за краской, отнести Настюшу въ барскую кухню, но онъ не ршался.
Но вотъ однажды вечеромъ Настюша стала плакать и капризничать, она тянулась къ брату и ни за что не хотла оставаться одной. Съ трудомъ закачалъ Ваня сестру, но за то самоваръ хозяину опоздалъ, и ему жестоко досталось отъ него.
Весь въ слезахъ заснулъ Ваня, но скоро онъ проснулся отъ какого то шума, напоминавшаго собачій лай. Онъ ощупалъ въ темнот Настюшу, которая спала рядомъ съ нимъ: она вся раскинулась и учащенно дышала, все тльце ея горло, какъ въ огн. Она вдругъ глухо закашляла, это былъ тотъ самый шумъ, который его разбудилъ.
‘Что это? Неужто Настюшка захворала? Неужто Настюшка помретъ?’
Весь въ страх Ванька слъ на постель и не шевелился.
Двочка вдругъ заплакала какъ то вяло и хрнило: онъ взялъ ее на руки, да такъ съ нею и просидлъ до разсвта.
Утромъ въ мастерскую стали собираться подмастерья.
— Что это она у тебя больная, что ли?— спросилъ Ваньку долговязый мальчишка, видя, какъ бережно онъ укладываетъ ребенка на постель.
— Больная.
— Такъ ты бы ее въ больницу отнесъ.
— Извстно, въ больницу, — сказалъ другой,— а то, что ты тутъ съ нею длать будешь.
— На что ее въ больницу, она и такъ помретъ,— ршилъ третій мальчишка,— вишь, потемнла какъ и глаза уже закатываетъ!
— Если въ больницу сдать, можетъ и не помретъ.
— Кабы хозяинъ отпустилъ, я бы съ нею сходилъ тутъ недалече, къ одной знакомой двушк,— сказалъ Ваня,— она бы, можетъ, лекарстве какое дала.
— Попросись, можетъ и пуститъ, — сказалъ первый.
— Не пуститъ, сегодня хотлъ на фабрику послать.
— Тамъ по дорог и занесешь.
— А какъ узнаетъ, колотить будетъ!
— Зачмъ узнаетъ? Мы сказывать ему не станемъ, а если спроситъ про двченку: ‘женщина’, молъ, ‘приходила за ней’, и все тутъ.
— Ну, спасибо, коли такъ,— обрадовался Ванька и побжалъ наставить самоваръ хозяину, чтобы скорй справиться съ дломъ дома.
Съ помощью мальчишекъ Ваньк удалось проскользнуть изъ дверей мастерской съ Настюшей на рукахъ, увернутой съ головой въ одяльце.
Почти бгомъ добрался онъ до знакомаго двора и, съ трудомъ поднявшись по лстниц съ тяжелой своей ношей, онъ съ замираніемъ сердца позвонилъ у двери.
Дверь отворила Феня. На ней былъ широкій блый фартукъ, а рукава были засучены по локоть.
— А! Ванюша въ гости пожаловалъ! Что долго не приходилъ?
Теплымъ кухоннымъ духомъ обдало Ваню, пахло жаренымъ мясомъ.
— Что это у тебя ребеночекъ то словно стонетъ?
— Нездоровая она,— сказалъ Ванька,— затмъ къ вамъ и принесъ, что ужъ не знаю, что мн съ ней длать. Можетъ, лкарство какое дадите?
— Да чмъ она больна то?
— Горло ей затянуло: сть ничего не беретъ.
— Да я то чмъ могу пособить, глупенькій, въ больницу ее надо бы сдать.
— Въ больницу? А гд эта больница?— съ тоской въ голос спросилъ Ванька.
— Да я то и сама, милый, не знаю, слыхала только, что есть дтская больница, а гд она, сказать не съумю. Вотъ Матвй Кирилычъ наврно знаетъ: его надо будетъ спросить.
— А какъ заругается?
— Кто?
— Да они вотъ…
— Матвй то Кирилычъ?— разсмялась Феня.— Небось, не укуситъ: зубовъ нтъ!
Настюшку уложили на принесенной Феней подушк, и такъ какъ Ван надо было бжать по порученію хозяина, было ршено, что ‘пока что’, больная двочка останется на попеченіи Фени, которая общалась разузнать о больниц.
Когда на другой день Ванька прибжалъ навдаться о сестр, онъ, не видя ея въ кухн, въ испуг прижался къ двери.
— Чего сталъ?— улыбнулась Феня.
— Неужто Настюшку уже въ больницу сдали?
— Намъ не надо теперь больницы! у насъ свой докторъ нашелся. Пугало твое, Матвй Кирилычъ взялся лчить твою Настюшку. А онъ уметъ: онъ въ прошломъ году меня отъ ломоты вылчилъ, мальчишку у дворника тоже поправилъ. Двченочк твоей уже лучше: сегодня молочка напилась.
— Хотлъ бы я повидать ее,— попросилъ Ваня, теребя шапку въ рукахъ.
— Нтъ, голубчикъ, ты уже лучше сегодня ей не показывайся, только раздразнишь ребенка. Вчера цлый день звала тебя, а сегодня ужъ попривыкла къ намъ и успокоилась. Приходи черезъ денька три, тогда, дастъ Богъ, и съ собой ее возьмешь. У насъ небось никто ее не обидитъ! Я въ своей комнат и постельку ей устроила, въ бльевой корзин. Ужъ будь покоенъ, ей здсь хорошо…
Когда Ванька, на третій день, незамтно вошелъ въ незапертую дверь въ кухню, онъ, къ большой своей радости, увидлъ на полу Настюшку, совсмъ веселенькую. Тутъ же, наклонившись надъ нею, сидлъ Матвй Кирилычъ и, улыбаясь, раскачивалъ надъ ея протянутыми кверху ручками свою потухшую трубку.
— Вотъ вамъ, старому бобылю и дочка нашлась!— подтрунивала надъ старикомъ Феня, стоявшая съ ложкой у плиты, надъ которой клубился блый паръ.
— Очень она мн нужна! Выростетъ такою же зубоскалкою какъ ты, много отъ нея проку будетъ!
— А хоть тотъ прокъ будетъ, что будутъ тогда дв, а не одна,— смялась Феня,— тогда и огрызаться бросите.
— Трещи побольше, благо, языкъ не привинченный!
Но тутъ Настюша вдругъ увидала Ваньку и съ радостнымъ крикомъ вся потянулась къ нему.
— Чего пришелъ?— строго обратился къ Ваньк Матвй Кирилычъ.
Ванька поклонился и въ замшательств топтался у порога.
— За Настюшкой пришелъ, какъ она, значитъ, теперь здорова…
— Какъ она, значитъ, теперь здорова!— передразнилъ его старикъ,— а какъ больна была, сюда, небось, притащилъ!
Ванька въ смущеніи мялъ шапку, поглядывая на сестренку, къ которой его такъ и тянуло.
— Ну, братъ, уходи откуда пришелъ. Умлъ простудить ребенка, умй и подождать, пока онъ совсмъ оправится. А я теб не больница, чтобы лчить ее безъ конца.
Не имя еще силъ ползти, Настюшка рвалась къ брату и громко плакала.
— Ишь, вдь, раздразнилъ только двченку!— ворчалъ старикъ.
— Когда же придти то?— спросилъ Ванька печально.
— Когда велятъ, тогда и придешь!
— Да что же это вы, въ самомъ дл, Матвй Кирилычъ,— вступилась Феня,— на кого же она тутъ оставаться такъ долго будетъ?
— На кого? Какъ до сегодняшняго дня оставалась, такъ и будетъ оставаться.
— Спасибо вамъ, — поклонилась Феня,— я тоже довольно съ нею помучилась, съ меня и такъ работы будетъ, безъ нея, поди, довольно работы!
— Гд она, работа то твоя? хотлъ бы увидть. Зубы точить, вотъ вся твоя работа.
— А хоть бы и зубы точить, небось не поможете!
— Да я съ тобой и говорить то не хочу!— окончательно разсердился старикъ и сталъ ходить по кухн.
— То-то! А если двченку оставите, можете сами съ нею возиться, а я вамъ въ няньки не нанималась!
— Тебя и просить никто не станетъ.
— Ну, коли такъ, пускай въ вашей комнат и остается.
— Останется, гд оставлю, а ты мн не указъ! Вотъ погоди, еще барину доложу, что больнаго ребенка безъ позволенія въ домъ принимаешь.
— Вон-на!— вскипла Феня.— А кто въ больницу ее отдавать не захотлъ, а? ‘Заморятъ ее тамъ, сироточку’, передразнивала она его говоръ беззубымъ ртомъ, — ‘возьми къ себ, Фенюшка, а я ее поправлю и безъ дохтура’. Должно быть, старость память отшибла.
— Тьфу!— раздраженно сплюнулъ Матвй Кирилычъ и вышелъ изъ кухни.
Ванька посидлъ съ Настюшкой, но съ собой ее не взялъ.
— Пускай еще останется, — ршилъ онъ, — они лучше знаютъ! Когда отпустятъ, тогда и возьму.
— Оставь, пожалуй,— сказала Феня,— посмотрю я, какъ старый повозится съ нею. Чудакъ, право!
Поселилась Настюшка въ комнат Матвя Кирилыча. Живетъ у нихъ недлю, живетъ другую.
Ванька забгаетъ навдаться о сестр каждый разъ, какъ хозяинъ посылаетъ его куда-нибудь по длу, но вопросъ о томъ, чтобы взять ее съ собой, онъ уже возбуждать не ршается. Да и зачмъ, когда Настюшк такъ хорошо у Матвя Кирилыча, что лучше и нельзя!
Впустилъ однажды Матвй Кирилычъ Ваньку въ свою комнату повидать сестру. Настюшка обрадовалась брату, но уже безъ всякаго протеста перешла отъ него къ старому ‘дду’, какъ она звала Матвя Кирилыча.
Старикъ ласково гладилъ двочку по головк своей морщинистой рукой.
— Скажи, иди себ, Ванька,— говорилъ онъ ей,— безъ тебя обойдемся!
Настюша, сидя у него на колняхъ, играла брелоками его часовой цпочки и, весело болтая по своему, поднимала головку и улыбалась ему.
А Ваня робко оглядывался въ комнат на завшенный священными картинами уголъ, съ образницей, у которой свтилась лампадка, на пузатый, покрытый салфеткой комодъ, на которомъ были разставлены большія чашки съ разводами, стеклянная сахарница, карточки въ рамкахъ и много другихъ интересныхъ вещей, на пышную постель въ углу, съ грудой подушекъ и большую книгу на стол у окна, изъ которой вывшивалась широкая выцвтшая голубая лента, на пышные кактусы и герани на окн съ занавсками и на многое еще другое, до того занимавшее Ваню, что онъ не трогался съ мста и весь застылъ въ своихъ наблюденіяхъ.
— Оставь ее у меня совсмъ,— выпалилъ однажды Матвй Кирилычъ,— согласенъ, что-ли?
— У васъ ей лучше,— сказалъ Ваня,— пускай остается, только…
— Что только?
Ванька замялся. Слезы вдругъ блеснули на его глазахъ.