Ольга Рыкова
Ольга Рыкова
Шумерские таблетки для поэта
Шумерские таблетки для поэта
—————————————————————————
Шумерские таблетки для поэта, Рыкова Ольга, Год: 1999
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Высокое косноязычье студент-профессора Владимира Шилейко. Владимир Шилейко. Пометки на полях. — СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 1999, 160 стр.
В узких кругах Владимир Казимирович Шилейко был известен как прекрасный ассириолог, автор книги ‘Вотивные надписи шумерийских правителей’ (1915 г.) и ‘тайный соавтор’ перевода знаменитого вавилоно-аккадского эпоса ‘Гильгамеш’ (1919 г.), в более широких -всего лишь как второй муж Анны Ахматовой. Поэт Шилейко остался в серебряновечных воспоминаниях и разделах ‘Шуточное. Коллективное’ чужих собраний сочинений. Собственного сборника стихов, который он и за сборник-то не считал, скромно назвав его ‘Пометки на полях’, издать Вольдемару Казимировичу так и не удалось. По самой простой для России причине — перемене государственного строя. Чудом сохранившийся и найденный в архиве Михаила Лозинского сборник этот увидел свет только в нынешнем году — почти в том самом, задуманном Шилейко, виде.
Владимир Шилейко был плоть от плоти Серебряного века, века, перемешавшего и слившего в одно целое точную, узконапраленную науку и легкую, развлекательную поэзию, ‘апокалиптическое’ богословие и общества ‘по обучению писания стихов’. При слове ‘ассириолог’ мы представляем себе почтенного ученого мужа, просиживающего дни и ночи с библиографиями и шумерскими таблетками (то есть табличками с древними клинописными текстами). А вот Георгий Иванов, мастер ‘разоблачительства званий’, писал о всемирно известном ассириологе, члене Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины, действительном члене Российской академии истории материальной культуры, профессоре Петроградского археологического института и т.д и т.п. В.К. Шилейко следующее: ‘…в Петербурге в египтологическом кабинете университета знали студента Шилейко. Вечного студента (Шилейко так и не закончил университет. — О.Р.), который не сдает зачетов, унес на дом и прожег пеплом от трубки музейный папирус, которого из студенческого общежития хотят выселить. Каждую ночь он, вопреки правилам, возвращался на рассвете, нередко пьяный…’ К сожалению, даже от ‘подвижного’, живого и персоналистичного Серебряного века в памяти нашей остались лишь закостеневшие, неподвижные образы: медитативный Блок в лунном сиянии, бесстрашный Гумилев у расстрельной стены, отверженные и нищие поэты-эмигранты… Шилейко остался ассириологом и мужем — и то, конечно, далеко не для всех. Как трудно представить себе Блока, играющего в комедийном спектакле, так уже почти и не верится, что Шилей, человек с удивительным и заразительным чувством юмора, придумал шуточную форму стихосложения под названием ‘жора’: в каждой строке такого ‘произведения’ должно было присутствовать сочетание слогов ‘жо-ра’ — как в слове ‘тамбурмажора’ или на стыке ‘ужо рассвет’. Чтобы написать ‘жору’, надо было испрашивать разрешения Вольдемара.
А это все совсем не вяжется с ‘нешуточной’ поэзией Шилейко. Несмотря на книжность и ученость, обычно оставляющих сильный отпечаток на лирике (в эклектичнейшем Серебряном веке, например, у Дмитрия Мережковского или Вячеслава Иванова), несмотря на встречающееся обилие античных, библейских и мифологических образов, поэзия Шилейко на редкость ‘неголовная’, необычайно изящная и очень чувственная. По духу она даже более близка к ‘позднему Серебряному веку’, к ‘парижской ноте’ — в ней явно ‘сквозит’ открытый Адамовичем ‘трансцедентальный ветерок’ на минимальных отрезках стихотворного текста. Гумилнв, с которым Шилейко даже после ухода Ахматовой от одного к другому, был в дружеских отношениях, гораздо раньше назвал этот ‘ветерок’ ‘высоким косноязычьем’ (в изначально посвященном Шилейко стихотворении ‘Ни шороха полночных далей…’).
В поэзии Шилейко постоянно присутствует одна из главных тем Серебряного века, которая тоже досталась по наследству ‘эмигрантскому’ периоду, — тема вечного изгойства или, как, наверно, сказал бы Шилейко, ‘агасферства’. Одной из причин ее появления в лирике являлась вечная неудовлетворенность всеми видами своей деятельности — а уж разноплановость, ‘разбрасываемость’ была типичной приметой того времени.
Я — косный камень. Только камень серый.
Чужой звезды неизмененный сплав,
Тяжелый гул падением создав,
Я опочил бессмысленно и праздно —
И вопию, и славлю безобразно
(‘Метеорит’. Вторая эпитома)
У эмигрантов изгойство, естественно, было напрямую связано с потерей родины. Шилейко же никогда не уезжал из России. Георгий Иванов писал, что ‘в этом человеке все было как-то неизвестно ‘почему.’ Почему Вольдемар, а не Владимир, почему с 7-летнего возраста — изучение древнееврейского, древнегреческого, шумерского… Видимо, эта, на первый взгляд, нелепая смесь ‘второй жизни’ в Вавилонии, вечного пьяного студенчества в Петербурге и тонкой, очень личностной лирики, где есть лишь ‘пространство, звезды и певец’, и породила еще одну причудливую фигуру запутаннейшего периода русской литературы.
Источник: Ольга Рыкова. ШУМЕРСКИЕ ТАБЛЕТКИ ДЛЯ ПОЭТА. НГ-EX LIBRIS,1999, 23 декабря.
Origin: http://exlibris.ng.ru/lit/1999-12-23/2_shumer.html