Ш. Эпштейн
Ш. Эпштейн
ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ В АМЕРИКЕ
ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ В АМЕРИКЕ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Шолом-Алейхем в Америке, Эпштейн Шахно, Год: 1941
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Шолом-Алейхем — писатель и человек: Статьи и воспоминания.
М.: Советский писатель, 1984.
Шолом-Алейхем жил в Америке в 1906—1907 годах и в 1914—1916 годах.
Что касается первого периода его пребывания в США, то об этом рассказывается на основании фактов, которые автор этих воспоминаний узнал после того, как он сам приехал в Америку. А о втором периоде повествуется на основании фактов, сохранившихся в памяти автора.
‘Дни свободы’ 1905 года в России вызвали у Шолом-Алейхема чувство надежды. Шолом-Алейхем восторженно радовался, узнав, что царь вынужден был дать конституцию. Писатель обошел все дома знакомых киевлян, звонил в двери, чтобы сообщить радостную весть. Друзьям и родственникам, проживавшим вые Киева, он телеграфировал: ‘Поздравляю с дарованной конституцией’.
Однако ‘свободные дни’ вскоре превратились в ‘кровавые дни’. ‘Дарованная’ конституция сопровождалась жуткими погромами. Сам Шолом-Алейхем пережил кошмар одного погрома. Он так был этим потрясен, что не нашел иного выхода, как уехать в Америку.
При содействии нью-йоркского общественного деятеля Мориса Фишберга1, с которым Шолом-Алейхем познакомился в 1905 году в Варшаве, он установил контакт с американской еврейской прессой и театром. Они обещали помочь писателю и его семье добраться до США…
Но Шолом-Алейхема мучила совесть. Как это так — он куда-то уедет, покинет родную страну и родной народ. В письме от 9 декабря 1905 года он писал: ‘Если что-то мешает мне эмигрировать, то это несчастное положение 6—7 миллионов обездоленных людей. Глядя на них, мое сердце обливается кровью…’
Известно, что царское правительство, проиграв войну с Японией, остро нуждалось в иностранном займе… В связи с этим Шолом-Алейхем писал Фиглбергу: ‘Если какой-нибудь еврей-миллионер даст теперь взаймы царю, то этим он зарежет без ножа шесть миллионов евреев и сто миллионов русских. И кровь падет на его голову!’
‘Кровавые дни’ описаны Шолом-Алейхемом в сорока двух письмах под названием ‘Картины погрома’. Они были напечатаны в нью-йоркской газете ‘Тагесблат’…
Заодно с ‘Картинами’ Шолом-Алейхем отправил Фишбергу для театра пьесу ‘Последняя жертва’2, написанную под прямым влиянием революционных событий 1905 года в России.
В сопроводительном письме Шолом-Алейхем пояснил: ‘Драма состоит из пяти небольших актов. Много времени для игры они не потребуют. Имеется трагикомическая роль с трагедийным исходом. Это — роль веселого портного Юдла Котойпти. Имеется и героическая роль для хорошей актрисы. И еще одна — главная роль молодого сапожника, социал-демократа Юлика Дратве для трагика. В общем, все актеры будут обеспечены. Не я обеспечил, а жизнь…’
‘Последняя жертва’ была передана ‘королю еврейской сцены’ Якову Адлеру3. Однако она не была поставлена на сцене его театра. Очевидно, потому, что Шолом-Алейхем в письме предупредил: ‘Ни на какие уступки я не пойду, ни в чем не уступлю американскому вкусу в ущерб законам подлинного искусства’. Так или иначе пьеса не была поставлена и нигде не была напечатана. Следы ее исчезли.
Таков был первый и печальный опыт контакта Шолом-Алейхема с американской действительностью. И все же он верил, что его хорошо встретят. 14 января 1906 года он из Лемберга (Львова) писал Фишбергу: ‘О моем приезде в Нью-Йорк не беспокойтесь. Когда бы я туда ни приехал, меня с радостью примут…’
Некоторые американские деятели потребовали от Шолом-Алейхема, чтобы он по приезде в США читал ‘вещи о погромах’. Шолом-Алейхем им возразил: ‘Меня не понимают. О погромах я ничего не читаю. Тем более теперь… Я публично читаю только свои произведения, новеллы и рассказы о Касриловке, Мазеповке, Бердичеве и т. п. И народ радуется, смеется, роняя при этом иногда слезу. А это главное… Бывают погромы, не бывают, в Европе или в Америке, а искусство никогда не теряет свою ценность…’
После долгой переписки с Фишбергом Шолом-Алейхем с женой и младшим сыном 20 октября 1906 года прибыл в Нью-Йорк. Жил он в Америке 8 месяцев, до июня 1907 года…
Первая встреча Шолом-Алейхема с нью-йоркской публикой состоялась в ‘Гранд-театре’ Якова Адлера. Театр был битком набит.
Рассказывают, что Шолом-Алейхем, отвечая на приветствия, весело шутил: ‘Неверно сказано, будто я еврейский Марк Твен. Правильно будет сказать, что Марк Твен американский Шолом-Алейхем…’
Шолом-Алейхем любил Марка Твена, считал его величайшим юмористом в мировой художественной литературе. Шолом-Алейхем неоднократно говорил, что у Твена он учится умению создавать комические ситуации, показу смешных черт в поведении людей, сочетанию комического и трагического, сочувственному осмеянию неудачников. Он высоко ценил удивительное умение Твена проникать в душу детей, твеновскую защиту социальных низов…
В первом письме из Нью-Йорка (21 октября 1906 г.) он писал детям: ‘Мы здесь очутились словно в кипящем котле. Необозримая волна подняла нас на небывалую высоту. В ушах все еще звенят слова: ‘Шолом-Алейхем! Добро пожаловать!’ И делегации, без конца делегации и интервью, дельцы, люди бизнеса. Обещают золотые горы. Откуда они только возьмутся? Тем более в первые дни. Но, кажется, будущее нам улыбается…’
Но прошли дни ‘бума’ и шума, и Шолом-Алейхем почувствовал себя забытым и одиноким. В письме к Бялику и Равницкому он в шутливом тоне пишет: ‘Пусть теперь все знают, что такое Америка, страна бизнеса и доллара. Сюда надо приезжать вовремя, а не тогда, когда в синагогах пусто и не найти ни одной собаки… Придется поцеловать розги и уехать восвояси…’
Основная цель поездки Шолом-Алейхема в Америку заключалась в том, чтобы связаться с еврейским театром…
О премьерах пьесы ‘Шмуэл Пастернак’4 и ‘Стемпеню’ он писал (9 февраля 1907 года): ‘Экзамен я выдержал, и, кажется, на отлично… Публика смеялась до последней минуты, до закрытия занавеса. Ей надоела балаганная сатира и дешевый юмор местных модных драматургов. Они свои ‘шутки’ покупают за деньги или заимствуют друг у друга… Что касается прессы, то ничего хорошего я от нее не жду… Но грош ей цена. Важна публика, важно, что скажут люди. Как видите,— заканчивает Шолом-Алейхем свое письмо,— я живу теперь в миро театра. Вся жизнь моя сейчас втиснута в рамки сцены. Но мне еще предстоит много неприятностей на этом пути. Предстоит борьба, и я выйду из нее победителем’.
Прав был Шолом-Алейхем. Широкая публика тепло встретила драматурга и ого спектакли, так как они открыли новую главу в истории американского еврейского театра. В пьесах Шолом-Алейхема публика почувствовала подлинное искусство… Однако Шолом-Алейхем недооценил силу ‘желтой прессы’, затаившей злобу против ‘свежего ветра’ его пьесы… Возненавидели его и молодые драмоделы. Пошли пересуды, будто сцена противопоказана Шолом-Алейхему, что пьесы не его удел. Великий еврейский писатель не устоял против интриг и не вышел победителем. У него пропала всякая сухота писать драмы.
Упования на ‘златые горы’, которые сулил ему еврейский американский театр, лопнули как мыльный пузырь. А как и чем жить?..
Чтобы как-нибудь существовать ‘в золотой стране’, Шолом-Алейхем предпринял турне для чтения своих произведений. Как в городах Европы, народные массы и здесь, в США, оказывали своему любимому писателю торжественный прием. Его буквально носили на руках. Залы на его вечерах были переполнены. Гастроли были триумфом для Шолом-Алейхема. Вместе с тем они способствовали популяризации подлинной литературы Старого Света…
Поездки по стране доставили Шолом-Алейхему большую радость. Он собственными глазами увидел, какие в США существуют возможности для развития литературы и искусства, к которым тяготеют еврейские народные массы. Тем ненавистнее было поведение буржуазной еврейской прессы и так называемой ‘еврейской общественности’ с ее меценатами, которые ничего не предпринимали для приобщения масс к настоящей культуре. Напротив, они издевались над стремлениями и мечтами простых людей, притесняли деятелей реалистического искусства.
Свое отношение к Америке Шолом-Алейхем выразил в миниатюрной зарисовке ‘Новостей никаких’5, состоящей из двух писем к Новому году (1907). В письме к другу в Америку портной из России пишет: ‘Не нравится мне твоя Америка! Страна, в которой газета называется ‘пейпер’, в которой Блюма превращается в Дженни, а жених оказывается троеженцем,— из такой страны, прости меня, бежать ладо! Из твоего письма я вижу, что, будь у нас настоящая конституция, как мы понимаем,— нам бы никакой Америки не надо было! Тогда бы у нас была ‘Америка’ получше, чем у вас… Не горюй, Янкл,— такой бы кусок золота мне и такую бы болячку Крушевану, какую конституцию мы еще, даст бог, будем иметь!’
Освободившись от иллюзий насчет Америки и буржуазной демократии, Шолом-Алейхем вернулся домой, в Россию…
В июне 1914 года Шолом-Алейхем по дороге из Швейцарии в Россию остановился на курорте Альбек (Германия) у Балтийского моря. Здесь он полагал провести лето. В Альбек к нему приехала вся семья. И вдруг война.
Как гражданин России Шолом-Алейхем вынужден был бежать с семьей из ‘варварски-культурной’ Германии. Так назвал он эту страну в одном из своих писем. Бежал он в Копенгаген… Состояние писателя было тяжелым. Лишенный средств к существованию, он вынужден был вторично эмигрировать в Америку. Семья разделилась: Ляля с мужем отправилась в Россию, старший сын Миша заболел и с сестрой Эммой остался в Дании, остальные члены семьи вместе с ее главой уехали в США…
Свои прежние иллюзии о ‘золотой стране’ Шолом-Алейхем ‘упаковал в большой мешок и выбросил его в Атлантический океан’. Поехал он и на сей раз в Америку ненадолго. Как только с войной будет покопчено, он немедленно вернется домой, в Россию. Так думал Шолом-Алейхем. Он глубоко верил, что ‘солнце свободы’ взойдет в России…
Прошло восемь лет с тех пор, как Шолом-Алейхем покинул Америку. За эти годы жизнь здесь сильно изменилась. Американский капитализм с его всесильными трестами разорил мелкую и частично среднюю буржуазию. Разорившиеся мелкие буржуа пополняли ряды пролетариев и стали социальной основой реформистских течений в американском рабочем движении.
Вместе с тем росло и сознание рабочих Америки и прибывших эмигрантов из Европы и России. Крепла интернациональная солидарность рабочего класса США…
И в среде рабочих еврейской национальности происходили те же процессы…
Под влиянием социально-политических изменений находилась и еврейская литература. К старым одаренным писателям примкнула группа молодых… Литераторы этой группы работали на фабриках или в мастерских, чтобы в своем творчестве не быть зависимыми от кого бы то ни было… Они не имели программы и не являли собою творчески нечто цельное и гармоничное. В состав ‘молодых’ входили писатели разного таланта и ориентации. И все же их ‘Шрифтн’ (‘Сборник’) отличался бунтарством и поиском новых форм. Именно этим они вызывали симпатии передовых рабочих…
Вырос и еврейский театр… Стал выходить журнал ‘Мир театра’, который резко выступал против халтуры и балаганщины… Итак, в духовной жизни еврейских народных масс произошли заметные изменения. Шолом-Алейхем их почувствовал на первом приеме, устроенном в его честь.
Сердечный прием оказала Шолом-Алойхему еврейская пресса социалистической и профсоюзной направленности. Были напечатаны не только хвалебные статьи, но и ряд статей аналитических, оценивавших его творчество. В них подчеркивалось, что передовые рабочие, к их огорчению, не могут создать писателю спокойной творческой жизни в ‘золотой стране’, но зато они составляют его лучшую аудиторию.
В радикальной рабочей среде были уверены, что даже самый большой американский зал, как ‘Мэдисон-Сквер Гарден’, не вместит всех почитателей Шолом-Алейхема, которые захотели бы оказать ему честь в первый же его творческий вечер…
Однако первая встреча писателя со своими читателями состоялась в ‘Купер-Юнион’, в зале, вместимость которого равна одной пятой вместимости зала ‘Мэдисон-Сквер Гарден’… Объяснялось это тем, что идет война и нечего оказывать особую честь еврейскому писателю, приехавшему из России… Устроители вечера говорили, что широкая манифестация может превратиться в протест против царского правительства. А в современных условиях это не в интересах американской дипломатии, поддерживающей Россию против Германии.
Со встречей с Шолом-Алейхемом в ‘Купер-Юнионе’ произошло недоразумение: сотни людей остались на улице, так как в зале не было мест. Полиция хотела ‘навести порядок’, но ей это не удалось. Толпы людей дожидались приезда Шолом-Алейхема. Когда он появился, люди неистово закричали: ‘Да здравствует Шолом-Алейхем!’
И в зале творилось невероятное. В речах, произнесенных в честь Шолом-Алейхема, его уже называли не еврейским Марком Твеном, а еврейским Шекспиром…
Шолом-Алейхем сидел на сцене с закрытыми глазами, сгорбленный и грустный. Иногда на его страдальческом лице появлялась озорная улыбка. Но вот Шолом-Алейхему дали слово. Говорил он мало, умно и смешно. Затем он читал свои произведения ‘Новостей никаких’ и несколько глав из ‘Мальчика Мотла’. Организаторы вечера были недовольны, что Шолом-Алейхем читал ‘антиамериканские’ рассказы, но публика приняла их восторженно. А пресса почти но отметила успех Шолом-Алейхема…
Шолом-Алейхем хорошо понимал, что восторженно его принимают только еврейские народные массы. Журналистам он сказал:
— Разве я не понимаю, что сторонниками подлинной культуры и лучшими моими почитателями являются рабочие! Как на родине, так и здесь.
После первых шумных встреч Шолом-Алейхем почувствовал одиночество. Еврейская печать не торопилась со своими предложениями, по и писателю не хотелось напрашиваться…
В ту пору в Нью-Йорке существовал еврейский клуб писателей. Он должен был стать объединительным центром всех еврейских литераторов Америки, независимо от их устремлений и направлений. Некоторые литераторы предложили превратить его в своего рода ‘Академию бессмертных’, членами которой могут стать только те писатели, которые опубликовали много книг. Шолом-Алейхем высмеивал декадентов и говорил:
— Жил бы Шомер, он бы по количеству опубликованных им романов мог стать обер-обер-президеитом вновь объявленной ‘Академии бессмертных’. В Америке легко издавать халтуру. А как дело обстоит с публикацией хороших книг? Не так-то хорошо, не правда ли? Декаденты морочат головы.
К эстетам и декадентам Шолом-Алейхем относился с презрением. Подражавших Гамсуну он называл ‘очеркистами бердичевских фиордов’…
Шолом-Алейхем заинтересовался молодой порослью американских еврейских писателей. Читал все, что они публиковали. М.-Л. Гальперн6 однажды рассказал, что Шолом-Алейхем был возмущен появлением в сборнике молодых двух критических статей: о новых направлениях в европейской литературе и о еврейской поэзии.
— Это бессмысленная болтовня,— говорил Шолом-Алейхем.— А какой язык? Один — пустобай, болтун, пустомеля. Гора бессвязных и наукообразных фраз. А другой — графоман. Мажет страницу за страницей и ‘доказывает’, что пророк Исайя был поэтом. Молодые писатели должны подобных критиков и ‘ученых’ выставлять за дверь. Молодым литераторам надо хорошенько подумать, что такое критика, иначе они будут блуждать…
М.-Л. Гальперн согласился с Шолом-Алейхемом и призывал писательскую молодежь дать решительный отпор декадентам.
Декаденты ополчились против Шолом-Алейхема, они распространяли слухи, будто Шолом-Алейхем устарел, что он не понимает ни Гамсуна, ни Андреева, ни вообще модернистскую литературу.
В действительности Шолом-Алейхем проявлял большой интерес к современной литературе, высоко ценил се подлинные таланты… И молодых еврейских литераторов он призывал быть на высоте достижений современного искусства и говорил им, что учиться мастерству надо не у Леонида Андреева, а у Толстого, Чехова, Горького, что учителем литературы является сама жизнь, сокровенные тайны которой надо глубоко изучать и познавать. Что касается еврейской литературы, то она по преимуществу народная литература. Ее развитие связано с ростом культуры народного читателя. Кто будет писать ‘назло’ народу, тот лишится читателя…
С начинающими литераторами, которых Шолом-Алейхем высоко ценил, он часто встречался. Правда, не в кафе или в клубе, а у себя дома, в интимной атмосфере. Эти встречи помогли не одному ‘молодому’.
Шолом-Алейхем редко посещал клуб писателей, так как из объединительного центра еврейской литературы он, находясь в руках дельцов, стал местом интриг и сплетен…
Прошло некоторое время, и вдруг свершилось чудо. Шолом-Алейхема пригласили для постоянного сотрудничества во вновь основанную газету ‘Дер тог’ (‘День’).
Издателем этой газеты был фабрикант Д. Шапиро, типичный бизнесмен, который хотел прослыть меценатом, зарабатывая на филантропии немалый куш. Редактором газеты был Г. Бернштейн, архибуржуазный американский журналист, идиш он не знал.
В программной статье ‘Дер тог’ заявил, что он будет искать новые пути в журналистике и повышать достоинство геройского печатного слова. В доказательство верности своей программе газета ‘Дер тог’ пригласила Шолом-Алейхема и положила ему оклад в 5000 долларов в год. На первой странице редакция газеты громадными буквами объявила об участии народного писателя, о том, что, наконец, Шолом-Алейхем обрел печатный орган, который высоко ценит его талант, что он будет окружен любовью и вниманием…
О сотрудничестве Шолом-Алейхема с газетой ‘Дер тог’ еврейская пресса не промолвила ни единого слова… Газеты бойкотировали Шолом-Алейхема. И в ‘Дер тог’ он себя плохо чувствовал. Несмотря на все свои обещания, и эта газета действовала методами ‘желтой прессы’…
По договоренности с Шолом-Алейхемом газета ‘Дер тог’ обязалась печатать автобиографию писателя ‘С ярмарки’ и раз в неделю еще один его рассказ. Шолом-Алейхем тяжело болел. Смерть сына Миши окончательно подорвала его силы. Именно тогда Шолом-Алейхем составил свое ‘Завещание’.
— Недолго проживу,— говорил Шолом-Алейхем.
Предчувствуя смерть, он напрягал все свои последние силы для завершения своих замыслов.
Работа над книгой ‘С ярмарки’, которую он считал своей ‘Книгой книг’, полностью захватила его. Трудился он самозабвенно, весь ушел в ‘Ярмарку’ и не обращал никакого внимания на недостойное поведение его издателей. Но они как пиявки впились в него, сосали его кровь и за свои доллары требовали от него ‘острого’, ‘наперченного материала’. И Шолом-Алейхем бросил им в лицо свой ‘американский’ роман ‘Мистейк’ (‘Ошибка’)…
Пришло трагическое известие о смерти И.-Л. Переца. Шолом-Алейхем был потрясен… На вечере памяти И.-Л. Переца в ‘Карнеги-холл’ сидел больной и грустный Шолом-Алейхем, которому трудно было даже подняться, чтобы произнести слова соболезнования и скорби… В письме к дочери Эмме (17 апреля 1915 года) он писал: ‘Сегодня будем оплакивать И.-Л. Переца’. И Шолом-Алейхем оплакивал своего старшего брата по перу в статье ‘Неделя с Перецом’ 7, опубликованной в ‘Дер тог’…
Вскоре после шума, вызванного смертью Переца, хозяева газеты ‘Дер тог’ показали свое подлинное обличье: истек срок заключенного договора между писателем и газетой, и она отказалась его возобновить. Так хозяева прессы разделались с народным писателем.
Кое-кто встал на защиту Шолом-Алейхема. Но клуб писателей бездействовал, будто к нему это не имеет никакого отношения. Лиаче отнеслись к этому сознательные рабочие. Они отреклись от газеты ‘Дер тог’, объявив ей бойкот. Позиция рабочих искренне обрадовала Шолом-Алейхема…
Газета ‘Вархайт’ (‘Правда’) конкурировала с ‘Дер тог’, взяла писателя под защиту. Редактор ‘Вархайт’ Луи Миллер договорился с Шолом-Алейхемом и начал печатать продолжение автобиографической книги ‘С ярмарки’…
Шолом-Алейхем часто болел, иногда был прикован к постели. Но лелеял мечту, что по окончании войны немедленно вернется на родину.
О его плохом состоянии свидетельствует тот факт, что он стал редко переписываться с родными и друзьями. А когда писал им, то очень коротко. Правда, в письмах он скрывал свое плохое настроение, нарочито выглядел бодряком и оптимистом.
Только в некоторых письмах детям в Россию он жаловался на свое состояние. В связи с кончиной сына Миши он спрашивал? ‘Где будут покоиться мои косточки?’
Всю творческую энергию он теперь отдал автобиографии. ‘Если я бы перестал писать,— сказал он в одном из коротеньких писем,— то знаете ли вы, где находились бы мои косточки, о-го-го!’
Шолом-Алейхем предчувствовал приближение смерти, и ему очень хотелось поскорее вернуться в Россию. Раз умирать, то не на чужбине, среди бессердечия и грубости. Он выразил желание, чтобы его похоронили в Киеве, там, где покоятся останки его отца…
Шолом-Алейхем написал комедию ‘Крупный выигрыш’. Но ни один еврейский театр США не принял ее к постановке. Поговаривали, что ‘Форвертс’ оказал давление на директоров театров и определил их отрицательное отношение к драматургии Шолом-Алейхема. Приложил к этому руку и ‘Дер тог’.
Пресса замалчивала и ‘С ярмарки’. Только М. Ольгин8 прислал Шолом-Алейхему восторженный отзыв о главах, появившихся в печати. Шолом-Алейхем очень обрадовался письму Ольгина. Понравилась ему и статья Ольгина, которая появилась в еженедельнике ‘Дос найе велт’ (‘Новый мир’). ‘Кто меня не забывает,— сказал по этому поводу Шолом-Алейхем,— так это левые социалисты’.
Как выяснилось, ‘Дер тог’ получал в большом количестве письма от читателей, выражавших свое восхищение повестью Шолом-Алейхема ‘С ярмарки’. Однако газета их не публиковала… Аналогичные письма получала и газета ‘Вархайт’. Нo и она их но обнародовала из-за боязни, что Шолом-Алейхем может потребовать повышения гонорара…
Вот в таких тяжелых условиях жил и творил Шолом-Алейхем в Америке.
Луч надежды засиял, когда им заинтересовалась литература на английском языке. Уже в 1914 году в переводе М. Вайнштейна на английский язык вышел в свет ‘Стемпеню’. A в начале 1916 года в его же переводе стали появляться главы из книги ‘Мальчик Мотл’.
29 января 1916 года Шолом-Алейхем писал дочери Ляле:
‘…Кроме всего прочего, с первого января начали печатать в переводе на английский в газете ‘World’ (‘Мир’) и ее отделениях ‘Мальчик Мотл’ с иллюстрациями. Это значит, что каждое воскресенье появляется мой подвал в двадцати и более газетах, имеющих до пяти миллионов читателей. Громадная реклама. Так, к примеру, на всех станциях воздушной дороги Нью-Йорка развешена большая афиша: ‘Читайте Шолом-Алейхема, еврейского Марк Твена, в газете ‘World’! Оригинально! Ново! Смешно! Читайте Шолом-Алейхема!’ Это хорошее начало, дающее мне возможность вступить в американскую литературу. Уже имеются издатели, изъявившие желание издать собрание моих сочинений на английском языке. Беда в том, что нет хороших переводчиков’.
M в самом деле, тогда шли упорные слухи, что произведения Шолом-Алейхема будут изданы по-английски под редакцией писателя И. Закгвиля9. Однако дело свелось лишь к очередной американской сенсации. Не оказалось ни хороших переводчиков, ни ‘добрых’ издателей…
Но Шолом-Алейхем не прекращал свой литературный труд. Больной, часто полулежа, он продолжал работать над серией ‘Касриловский прогресс’. Этой серией рассказов он разоблачал антигуманные устои капиталистической действительности…
Напрягая свою творческую энергию, Шолом-Алейхем боролся с приближающейся смертью. Однажды, в минуту острого сердечного приступа, он с усмешкой спросил старого профессора Альфреда Майера: ‘Господин профессор, мне необходимо еще написать десять томов, десять важных томов, как вы полагаете, успею?’
Шолом-Алейхем не успел даже дописать ‘С ярмарки’. Свою автобиографию он довел до двадцати лет…
Не случайно Шолом-Алейхем задумал ‘Касриловский прогресс’ в Америке. Именно здесь он накопил огромный материал для разоблачения еврейских клерикалов и ‘радикалов’, их конкурирующих между собой газет, их сенсаций, политики и т. п. Касриловка стала синонимом нью-йоркского Бродвея. Новая Касриловка показана через призму Нью-Йорка…
О том, что собой представляет американская мораль, которая описана в ‘Касриловском прогрессе’, напомнил такой эпизод: за несколько недель до кончины Шолом-Алейхем жил на курорте Лейквуд, вблизи Нью-Йорка… Неожиданно приехали к нему два ‘общественных деятеля’ из Филадельфии и настоятельно уговаривали писателя выступить 4 марта 1916 года в ‘Метрополитен-театре’ с чтением своих произведений. Был обещан большой гонорар и горячий прием. Обещали также пригласить врача, который будет сопровождать Шолом-Алейхема. Он не устоял. Вечер в Филадельфии имел огромный успех. Народу было полно. Шолом-Алейхем читал ‘Касриловский прогресс’. Чтение вызвало бурную овацию. А результаты? В письме к юристу М. Шугерману писатель пишет (16 марта 1916 года): ‘Я был в Филадельфии. ‘Метрополитен-театр’ был переполнен. Более 5000 зрителей. Обещали золотые горы. Но обманули. Говорят, что организаторы моего выступления собрали 2200 долларов, мне же они дали 250. И то не наличными, а чеком. Когда пришли в банк менять чек на наличные, то оказалось, что ‘общественные деятели’ успели его отозвать. В итоге я получил фигуру из двух с половиной пальцев’.
О ‘кукише’, который получил Шолом-Алейхем за выступление в Филадельфии, даже ‘Вархайт’ ничего не писала. А Шолом-Алейхем был постоянным сотрудником этой газеты. Его возмутил не обман ‘деятелей’ из Филадельфии, а то, что ни одна газета и ни одна общественная организация в связи с этим не осудили правы столпов общества…
Последнее публичное выступление Шолом-Алейхема состоялось 25 марта 1916 года в ‘Гранд-Сентрал’ в Нью-Йорке. Здесь он был восторженно принят публикой и молодыми еврейскими писателями. Сбор от выступления шел в фонд жертвам войны.
Шолом-Алейхем заболел и слег в постель. Он был уверен, что у него рак пищевода. От этой болезни умер его отец. Шолом-Алейхем говорил, что он достиг возраста отца и деда, 57 лет, стало быть, и ему пора… Однако он шутил, просил знакомых приготовить приветы для своих родных, которые ‘на том свете’. Настоял он, чтоб ему ежедневно читали газеты.
9 мая болезнь обострилась. Врачи полагали, что больной страдает уремией, осложненной сердечной недостаточностью. Они уверяли, что больной поправится.
10 мая Шолом-Алейхем в последний раз слушал чтение газет. Читал их ему поэт Иегоаш. Шолом-Алейхем просил завесить зеркало, чтоб не видеть, как смерть проступает на его лице. Началась агония. Только один раз он проснулся и крикнул: ‘Хочу сесть, хочу сесть!’
Последние его слова были: заберите меня домой, похороните меня на киевском кладбище…
Хотя газеты ничего не сообщали о тяжелом заболевании Шолом-Алейхема, все же люди узнали правду о его состоянии. На Келли-стрит, где жил Шолом-Алейхем, собирались толпы людей в ожидании сообщения о состоянии здоровья их писателя… В субботу 13 мая рано утром Шолом-Алейхем скончался…
Тысячи и тысячи человек прошли мимо его гроба. Еврейские писатели, главным образом молодые, рабочие и работницы несли траурную вахту днем и ночью. Из разных городов США на мотоциклах, автомашинах и грузовиках приезжали люди, чтоб отдать последний долг своему народному писателю. Много было детей, женщин с грудными младенцами на руках, седых старцев. Проходя мимо гроба, они не могли поверить, что из жизни ушел жизнелюб Шолом-Алейхем.
Горели свечи, было много венков… Траурная процессия заполонила все главные улицы Нью-Йорка. Движение транспорта остановилось. Улицы чернели от народа. На крышах домов, мимо которых двигалась процессия, сидело много людей. В кварталах, где проживали евреи, были опущены траурные флаги. Люди плакали. В еврейском квартале у Ист-Сайда процессия остановилась. Речь произнес патриарх еврейской пролетарской литературы Морис Винчевский.
В своей проникновенной прощальной речи он отметил, что, хотя ушедший из жизни писатель не был социалистом, он дорог пролетариату, потому что он разделял горе и радости тех, кто жил ‘на дне’, сочувственно отражал жизнь социальных низов и гневно разоблачал угнетателей. Говоря о подлом поведении ‘желтой прессы’ по отношению к Шолом-Алейхему, Винчевский воскликнул:
— Шолом-Алейхем не умер. Он живет и будет жить в своих великих произведениях наравне с великими произведениями мировой литературы. Не допустим, чтобы именем и наследием Шолом-Алейхема спекулировали те, кто при жизни третировали его и издевались над ним, бойкотируя его и сокращая ему жизнь…
‘Завещание’ Шолом-Алейхема опубликовали все еврейские газеты. Оно было напечатано и во многих других газетах США. Конгрессмен В. Бенет зачитал ‘Завещание’ в американском Конгрессе. Вместе со статьей о смерти Шолом-Алейхема, опубликованной в ‘Нью-Йорк таймс’, оно было занесено в Памятную книгу Конгресса…
Еврейская община не выполнила первый пункт ‘Завещания’10. Только через пять лет после смерти Шолом-Алейхема его останки были перенесены и захоронены ‘среди простых людей, рабочих, вместе с подлинным народом’ на бруклинском кладбище, на участке, принадлежащем еврейской рабочей организации взаимопомощи…
Пятого июня 1921 года состоялось открытие памятника Шолом-Афйхему. На церемонии открытия надгробия, кроме родных и еврейских писателей, присутствовали тысячи рабочих, среди них много членов молодой Коммунистической партии США…
1941
Отрывок из одноименной статьи, опубликованной в альманахе ‘Советиш’. М., 1941, No 12.
Эпштейн Шахно (1883—1945) — еврейский советский публицист и литературный критик.
1 Фишберг М.— американский врач и антрополог, в 1905 году посетил Варшаву, там познакомился с Шолом-Алейхемом.
2 ‘Последняя жертва’ — пьеса до сих пор не найдена.
3 Адлер Я.— известный еврейский американский актер и режиссер.
4 ‘Подлец, или Шмуэл Пастернак’ — переработка пьесы ‘Якнехоз’. В 1907 году шла на сцене нью-йоркского ‘Гранд-театра’, главную роль исполнял Я. Адлер.
5 ‘Новостей никаких’ — новелла в письмах. Впервые опубликована в ‘Дер фрайнд’ (СПб., 1907) под названием ‘Два поздравительных письма к Новому году’. (Шолом-Алейхем. Собр. соч., т. 3, с. 575-580).
6 Гальперн М.-Л. (1886—1932) — еврейский поэт, принадлежал к прогрессивной группе писателей ‘Юнг-Америка’ (‘Молодая Америка’),
7 ‘Неделя с Перецом’ — воспоминания Шолом-Алейхема о И.-Л. Переце, где дается высокая оценка творчеству писателя. (См: Шолом-Алейxем. Еврейские писатели, Нью-Йорк, 1937, с. 69—78, на яз. идиш.)
8 Ольгин М. (псевд. М. Новомиского, 1878—1939) — еврейский публицист, редактор газеты ‘Фрайхайт’, активный деятель Коммунистической партии США, был корреспондентом ‘Правды’.
9 Зангвиль И. (1864—1926) — английский еврейский писатель, в своих произведениях главным образом отображал жизнь евреев в гетто.
10 Имеется в виду просьба Шолом-Алейхема похоронить его ‘среди простых людей’.