Шлиссельбургская крпость
Изъ лтнихъ экскурсій
(Посвящ. памяти брата Алекся).
Шлиссельбургская крпость
Изъ лтнихъ экскурсій
(Посвящ. памяти брата Алекся).
——
——
А. Пругавинъ.
‘Русская Мысль’, No 11, 1880
Шлиссельбургская крепость, Пругавин Александр Степанович, Год: 1880
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Іюль мсяцъ ныншняго лта мн пришлось прожить въ деревн Дубровк, на Нев, около Ладожскаго озера, — ‘въ род какъ на дач’, по словамъ моего хозяина.
Какъ-то разъ вечеркомъ заходитъ ко мн этотъ хозяинъ и говоритъ: ‘въ Шлюсинъ подете?’
Шлюсиномъ народъ величаетъ здсь уздный городъ Шлиссельбургъ.
— Тамъ завтра (разговоръ происходилъ 7-го іюля) престольный праздникъ Казанской Божіей Матери… Явленная икона… Народу что на этотъ праздникъ собирается — страсть! со всхъ мстъ. Параходы только лишь успваютъ перевозить…. Икона чудотворная, многимъ, говорятъ, помогаетъ… И явилась-то она, братецъ ты мой, спервоначалу въ крпости, а ужъ опосля её, значитъ, въ городъ перенесли. Одначе этотъ день и понын въ крпости соблюдаютъ. Невольниковъ выпущаютъ во дворъ и ходятъ они по двору на вол цлый день… Крпость — и ту на этотъ день отворяютъ и всхъ, кто, значитъ, только пожелаетъ — всхъ туда пущаютъ. Такое уже разршеніе стало быть — что хошь смотри…
— Да полно, такъ ли это?
Начались энергическія увренія, которыя, въ конц концовъ, вполн убдили меня въ справедливости разсказа. И такъ — ду. Это интересно.
Въ разное время мн не разъ приходилось прозжать на параход мимо Шлиссельбурга. И каждый разъ невольно приковывали къ себ вниманіе эти срыя, мрачныя, торчащія прямо изъ воды, стны крпости. Впечатлніе это еще боле усиливалось зловщимъ видомъ широкихъ крпостныхъ башенъ съ едва замтными амбразурами крохотныхъ оконъ.
Въ обществ распространено безчисленное множество разсказовъ и легендъ изъ временъ, давно минувшихъ, объ ужасахъ пожизненнаго заточенія, о погребеніи за-живо въ каменныхъ ‘мшкахъ’ Шлиссельбургской крпости и проч. и проч. Вс эти легенды въ значительной степени, конечно, имютъ историческую почву. Но вотъ что странно. Многіе и до сихъ поръ наивно убждены, что Шлиссельбургская крпость и по настоящее время служитъ мстомъ заключенія для разныхъ ‘интересныхъ’ и ‘секретныхъ’ арестантовъ.
Каюсь: и я, пишущій эти строки, до посщенія крпости, никогда не сомнвался въ томъ, что въ ней до сихъ поръ томятся преступники противъ вры и государства. Теперь же, посл того, какъ я побывалъ въ этой крпости, обошелъ ея казармы, казематы, корридоры, башни, ‘мшки’ и т. п., теперь я ясно вижу, какъ грубо заблуждался я и какъ до сихъ поръ заблуждается чуть ли не большинство нашего общества относительно той роли, какую играетъ эта крпость въ настоящее время.
Но не буду забгать впередъ.
8-го іюля, въ десять часовъ утра, параходъ привезъ меня въ Шлиссельбургъ. Со мной были вещи и потому понятно, что первая мысль, по прізд, была о извощик.
— Извощики здсь есть?
— Какже-съ, есть…
— Гд жъ они?
— Да, признаться, у насъ одинъ извощикъ-то, такъ должно ухавши куда-нибудь.
— А гостинницы есть?
— Ка-акже-съ, сколько угодно…. Лондонъ, Европа, Вна, Рязань… Невская волна, Золотой Бережокъ… сколько угодно.
— И можно остановиться, переночевать?
— Едва ли-съ… По правд сказать — невозможно-съ. Потому, первое дло продажа питій: распивочно значитъ и на выносъ — все тутъ вмст… А затмъ-съ черный народъ… И навалило этого самаго чернаго народу видимо — не видимо… Опять-же клопы, блохи… и даже, съ позволенія сказать….
— Ну, а пообдать въ гостинниц можно?
— Отчего-же?… можно!… сколько угодно.
Наконецъ, кое-какъ я устроился на частной квартир.
Выхожу на улицу. Повсюду большое оживленіе. Народъ толпами спшитъ къ обдни. Толпы стоятъ вокругъ церкви въ ожиданіи крестнаго хода.
— Образковъ-то, образковъ-то, баринъ, купите, окрикиваетъ толстая торговка съ багрово-краснымъ, лупившимся отъ солнца, лицомъ.
Она ужасно хлопочетъ, ее со всхъ сторонъ окружили покупатели и она едва успваетъ наскоро завертывать въ бумагу продаваемые образки.
— Вамъ кого?… Какого угодника?… Отъ какой болсти?… Митрофана Воронежскаго? Засима Савватія? Германа? Тихона Задонскаго?…
— Отъ зубовъ, матушка, стонетъ какая-то старуха, замучили до чиста, моченьки нтъ….
— Отъ зубовъ?… Извольте, извольте, матушка, Бонифатій св. угодникъ, 20 копекъ.
— Нельзя ли, матушка, пятнадцать?
— Полно, не грши, не торгуйся, бери съ Богомъ. Помолись — какъ рукой сниметъ…
Какая-то старуха богомолка, не смотря на теплый, солнечный день, вся укутанная во всевозможное тряпье, вмшивается въ разговоръ.
— Не врь, голубушка, наставительно обращается она къ покупщиц, Бонифатій не зубной угодникъ. Отъ зубовъ помощь даетъ Антиній праведный, а Бонифатій…. Бонифатій тотъ совсмъ по другой части.
Торговка вскипла.
— Какъ по другой части?! По какой-же это части онъ по твоему?… Слушай ты ее больше, чего еще она тутъ не навретъ…. Ишь какая явилась, — хуже тебя понимаютъ…. У-у, бродяга…. А если хошь знать, что по зубной части, такъ я теб скажу. что лучше Пантелеймона святителя нтъ никого!.. Хочешь? Получай — тридцать пять копекъ штука, за пару пяточекъ уступлю…
— Мн бы отъ чахотки, нершительно и мрачно произноситъ какой-то сухопарый мужикъ съ худымъ, землистаго цвта, лицомъ, съ заострившимся носомъ и впалой, тщедушной грудью. Безпокойнымъ взглядомъ маленькихъ, глубоко-ввалившихся глазъ осматриваетъ онъ длинные ряды образковъ, симетрично расположенныхъ на прилавк.
— Отчего?
— Отъ чахотки, глухо слышится изъ больной, надорванной груди.
— Отъ чахотки нтъ…Отъ грыжи есть… Отъ поноса тоже есть, а отъ чахотки нтъ.
— Нту-ты?… Неужто-жь такъ-таки ни единаго?…
— Да нту же, говорятъ теб толкомъ…. Ишь присталъ, прости Господи. Подавай ему отъ чахотки да и шабашъ!
Стоящіе тутъ же какіе-то ни то прикащики, ни то молодые провинціальные купчики, въ долгополыхъ суконныхъ, съ иголочки, сюртукахъ, съ пухлыми, лоснящимися лицами, весело хохочутъ.
— Захотлъ тоже… ха-ха-ха… Отъ чахотки!.. Нтъ, братъ, шалишь… Она, братъ, чахотка-то, шалишь не любитъ… и-да, сдлай милость, она, братъ, скрутитъ….
Купившіе образки идутъ въ часовню, что стоитъ направо отъ площади. Здсь происходитъ освященіе образковъ. Священникъ, съ подозрительно припухлымъ лицомъ, въ полномъ облаченіи стоитъ предъ аналоемъ, на который вс приходящіе кладутъ свои образки. Онъ крапитъ ихъ святой водой и поетъ молитвы, дьячекъ зычнымъ басомъ вторитъ ему съ клироса. Вотъ какой-то мщанинъ съ золотушнымъ лицомъ и кривыми ногами свертываетъ въ клтчатый платокъ цлую кучу только что освященныхъ образковъ. Къ нему подходитъ какая-то баба и плаксивымъ голосомъ спрашиваетъ, что стоитъ освященіе образка.
— Такціи нтъ, сурово возражаетъ золотушный буржуа, по сил возможности… Извстно, меньше пяточка не полагается… Одначе гуртомъ не въ примръ дешевле…
Первый часъ. Пора въ крпость.
Шлиссельбургская крпость расположена на маленькомъ островк, какъ разъ въ томъ мст, гд Нева вытекаетъ изъ Ладожскаго озера. Островокъ этотъ такъ малъ, что крпостныя стны во многихъ мстахъ идутъ прямо изъ воды. Въ одномъ только мст зеленетъ крохотный клочекъ земли, а затмъ повсюду — вода и камень. Изъ-за стнъ виднется лишь шпиль колокольни да кургузый куполъ церкви. Узкій проливъ, саженъ во сто, отдляетъ крпость отъ того мста материка, гд стоитъ г. Шлиссельбургъ. Съ противоположной же стороны къ ней подходитъ далекая ширь Ладожскаго озера. При исток Невы изъ озера, какъ разъ напротивъ крпости, ютится бдная деревнюшка Шереметьевка. Между этой деревнею и крпостью издавна установилась тсная связь. Деревня поставляетъ въ крпость, какъ для служащихъ въ ней, такъ и для арестантовъ, молоко, яйца, куръ, дрова и т. п. Въ числ старожиловъ этой деревни есть одинъ древній старикъ, который можетъ поразсказать много интереснаго о содержавшихся здсь нкогда узникахъ. Мн передавали, что недавно одному весьма высокопоставленному лицу, нарочно прізжавшему сюда изъ Петербурга, удалось при помощи этого старика отыскать могилу своего родственника, умершаго въ Шлиссельбургской крпости во время заточенія.
Сообщеніе крпости съ городомъ производится при посредств особыхъ казенныхъ катеровъ, на которыхъ гребцами являются настоящіе, заправскіе матросы.
Не смотря на сильную качку, катеръ быстро подвигался впередъ. Публики набралось довольно много, преобладалъ ‘черный народъ’, интеллигенція совершенно отсутствовала. Разговоръ во все время перезда вертлся около иконы, крпости и ‘невольниковъ’. Больше всхъ говорилъ ‘ундеръ’ изъ крпостной команды.
— А много ли всхъ невольниковъ будетъ? спрашиваетъ кто-то изъ публики.
— Порядочно, говоритъ ундеръ, безъ мала человкъ четыреста будетъ.
— Я думаю, другіе есть-ти такъ что совсмъ безвинно-напрасно, нершительно заявляетъ какая-то поддёвка.
— За напрасно не посадятъ, это пустое нечего говорить, возражаетъ ундеръ, только что дйствительно другой за самые то-исть за пустяки. Грубое слово сказалъ начальнику особливо выпивши, — шабашъ!.. Али опять ‘промотаніе казенныхъ вещей’. Всхъ-то вещей, ежели ихъ продать, право, пятіалтынный красная цна. Однако же на это не смотрятъ, а сичасъ судъ да и въ крпость….
— А политическихъ много? спрашиваю я.
— Политическихъ? Политическихъ здсь нтъ ни одного, категорически заявляетъ ундеръ. Сюда сажаютъ только нижнихъ чиновъ за буйство, за ослушаніе, за растрату казенныхъ вещей, за дерзости начальству… за неповиновеніе… (за воровство сюда тоже ни одного не посадятъ)… А политическихъ здсь нтъ ни единаго.
‘Ладно, недоврчиво думаю я, разсказывай больше’.
Катеръ подъзжаетъ къ пристани. Мы выходимъ на крохотный клочекъ берега, примыкающій къ крпостной стн. Почти въ самой средин стны высится широкая, массивная башня, называемая ‘государевой’. Чрезъ эту башню идетъ ходъ въ крпости день и ночь ходъ этотъ оберегается крпкимъ карауломъ. Насъ пропускаютъ, однако, безъ всякихъ процедуръ и затрудненій.
Направо и налво отъ входа, вдоль крпостныхъ стнъ, расположены помщенія для арестантовъ и конвоя, тутъ же помщаются различныя мастерскія. Крпостной дворъ представляетъ собою маленькую площадку, стиснутою со всхъ сторонъ угрюмыми тюремными стнами. На этой площадк расположены: церковь, домъ коменданта крпости, разныя службы и другія постройки, въ которыхъ помщаются офицеры, докторъ, священникъ и т. д. Зелень газоновъ и небольшія группы деревьевъ, расположенныя между постройками, не въ состояніи смягчить тяжелаго впечатлнія, навваемаго общимъ видомъ тюремныхъ стнъ и башенъ.
Вс, пріхавшіе на катер/направились въ церковь. Но оказалось, что мы опоздали: обдня уже окончилась и священникъ, вмст съ явленной иконой, ухалъ въ городъ для участія въ крестномъ ход. Насъ встртилъ лишь одинъ церковный сторожъ. На мой вопросъ:нтъ ли въ церкви какихъ-нибудь замчательныхъ древностей? онъ повелъ меня въ алтарь и показалъ тамъ крестъ и евангеліе, пожертвованные Петромъ Великимъ. Это единственныя вещи, имющія историческое значеніе. По стнамъ церкви, въ разныхъ мстахъ, виднются позолоченныя доски съ вырзанными на нихъ надписями, гласящими о погребеніи тутъ комендантовъ крпости.
— А что, можно осмотрть архивъ и библіотеку крпости?
— Не могу знать. Это зависитъ отъ полковника. Можетъ, они и разршатъ. Нужно обратиться къ дежурному офицеру. Прежде на этотъ счетъ было очень строго, то-ись и-и-и, вотъ какъ строго, бяда! Ну, а теперь полегче.
Дежурнымъ офицеромъ оказался г. X, любезный, образованный молодой человкъ. Онъ съ готовностію предложилъ свои услуги и вызвался быть моимъ чичерони.
— Въ нашемъ архив теперь нтъ ничего интереснаго, предупредивъ онъ. Прежде, дйствительно, крпостной архивъ представлялъ большой интересъ, но въ настоящее время въ немъ нтъ ничего, кром длъ и переписки чисто хозяйственнаго характера.
— Куда же двался прежній архивъ?
— Въ 1869 году онъ былъ перевезенъ отсюда въ III отдленіе собственной Его Императорскаго Величества канцеляріи, такъ какъ съ этого года прекратилась ссылка сюда политическихъ преступниковъ.
— Совершенно прекратилась? недоврчиво спрашиваю я.
— Совершенно. Вотъ уже десять лтъ какъ здсь нтъ политическихъ.
— Ни одного человка?
— Ни одного.
— А религіозныхъ преступниковъ, т. е. преступниковъ противъ вры?
— Теперь точно также нтъ ни одного… Въ настоящее время Шлиссельбургская крпость не что иное какъ дисциплинарный баталліонъ: сюда заключаются нижніе воинскіе чины за нарушеніе дисциплины, за ослушаніе и т. п. Заключаются не иначе какъ по суду. Для наблюденія за ними здсь имется военная команда изъ 60 человкъ солдатъ и нсколькихъ офицеровъ.
— Когда-же именно произошла та перемна, о которой вы говорите?
— До 1869 года Шлиссельбургская крпость, дйствительно, была чуть-ли не главнымъ мстомъ ссылки и заточенія преступниковъ противъ вры и государства. Сюда высылались наиболе важные изъ секретныхъ арестантовъ. Но въ 1869 году вс подобнаго рода преступники были выведены отсюда, и крпость обращена въ военно-исправительныя арестантскія роты. Наконецъ, спустя десять лтъ, въ прошломъ 1879 году, исправительныя роты были уничтожены и крпость обращена въ дисциплинарный баталліонъ.
— А много было выведено отсюда арестантовъ при обращеніи крпости въ исправительныя роты?
— Говорятъ, до семидесяти человкъ. Вс они были, какъ слышно, размщены по разнымъ центральнымъ тюрьмамъ… Но если вамъ угодно посмотрть архивъ, то намъ нужно подняться въ башню.
Мы отправились. Пройдя нсколько узкихъ полутемныхъ корридоровъ, поднявшись по кривымъ лстницамъ, грубо высченнымъ въ каменной масс, мы вошли въ довольно большую комнату круглой формы. Темно, сыро, грязно. Прежде эта комната служила арестантской кельей. Теперь она обращена въ архивъ, вдоль стнъ идутъ длинныя полки, заваленныя грудами пыльныхъ грязныхъ бумагъ. Пересмотрвши заголовки длъ и описей я убдился, что мой новый знакомый былъ совершенно правъ, говоря, что архивъ не представляетъ въ себ ничего интереснаго въ историческомъ отношеніи. Онъ состоялъ исключительно изъ длъ о хозяйственной части военно-исправительныхъ ротъ, помщавшихся въ крпости съ 1869 по 1879 г.
— Вроятно, при крпости имется библіотека?
— До 69 года здсь была громадная, можно сказать, замчательная библіотека. Она состояла не только изъ русскихъ книгъ, но и французскихъ, и нмецкихъ, и англійскихъ. Библіотека эта составлялась въ теченіе долгихъ лтъ. Здсь въ прежнее время не рдко содержались богатые, образованные и ученые люди, обладавшіе значительными, иногда огромными средствами. Многіе изъ нихъ, сидя здсь, выписывали сюда свои библіотеки и, посл смерти или освобожденія, жертвовали ихъ въ пользу крпости. Затмъ правительство ежегодно ассигновывало довольно крупную сумму на пополненіе этой библіотеки, такимъ образомъ она росла все больше и больше. Но въ 69 году нея эта библіотека, вмст съ архивомъ, передана была въ III отдленіе собственной Его Императорскаго Величества канцеляріи. У насъ остались теперь лишь жалкіе остатки отъ этой библіотеки.
— Можно-ли посмотрть т казематы, въ которыхъ томились въ прежнее время арестанты?
— О, конечно, можно. Только нужно вамъ замтить, что въ настоящее время вс эти камеры или, какъ вы говорите, казематы совершенно передланы. Одиночныя камеры обращены большею частію въ карцеры, куда теперь сажаютъ на дв недли каждаго новаго арестанта, присылаемаго сюда.
— Это зачмъ-же?
— Да ужъ такой уставъ — для смиренія и предупрежденія. По выход-же изъ карцера арестанты размщаются въ общихъ палатахъ. Эти палаты большею частію сдланы также изъ прежнихъ одиночныхъ камеръ.
— Сколько-же всхъ арестантовъ въ настоящее время въ крпости?
— Триста пятьдесятъ или триста шестьдесятъ человкъ. Хотя полный штатъ считается въ 600 человкъ, но размстить такое количество въ нашей крпости ршительно невозможно. И при настоящемъ числ арестантовъ чувствуется тснота….
‘Казематы’, или попросту карцеры, оказались микроскопическими каморками, расположенными вдоль длиннаго корридора. Въ каждую изъ этихъ каморокъ ведетъ особая дверь, въ дверяхъ маленькія отверстія для передачи арестанту пищи. Отворяемъ одну изъ этихъ каморокъ и входимъ… Разъ, два, три. Три шага въ ширину и четыре съ половиною въ длину каждая… По теперешнему виду этихъ казематовъ невозможно составить себ даже приблизительнаго понятія о томъ, что представляли они собою въ прежнія времена. Это были кануры въ полномъ смысл слова. Темныя, грязныя, сырыя, тсныя, он гораздо боле походили на глухія, подземныя норы чмъ на помщенія, назначенныя для живыхъ людей. Не то теперь. Изъ прежнихъ щелей сдланы большія, свтлыя окна, эти окна вмст съ чисто выбленными стнами придаютъ уютный, почти веселый видъ этимъ крохотнымъ конуркамъ.
Я спросилъ своего спутника, не сохранилось-ли казематовъ отъ прежняго времени въ томъ самомъ вид, въ какомъ они существовали въ былыя времена?
— Какъ же, есть, отвчалъ X, они называются мшками.
Если угодно, я покажу вамъ мшокъ, въ которомъ томился несчастный Іоаннъ Антоновичъ. Еще недавно для осмотра этого мшка сюда нарочно прізжалъ Данилевскій, авторъ извстныхъ историческихъ романовъ… Принцъ Іоаннъ былъ перевезенъ сюда изъ Холмогоръ въначал 1756 года. Сержантъ лейбъ-компаніи Савинъ вывезъ его изъ Холмогоръ тайно, въ глухую ночь. Въ бумагахъ онъ назывался не иначе, какъ ‘безъименнымъ колодникомъ’. Впослдствіи это сдлалось обыкновеннымъ правиломъ: попадавшіе сюда узники большею частію теряли свое имя, взамнъ его ихъ называли по номеру, стоявшему на дверяхъ ихъ каземата… Содержали ихъ здсь съ необыкновенною строгостью. Они не могли переступать порога своей кельи, къ нимъ никого не допускали. Въ то время, когда здсь содержался Іоаннъ Антоновичъ, Шуваловъ писалъ начальнику караула, что если бы даже самъ фельдмаршалъ явился и началъ требовать впустить его въ крпость, то и его отнюдь не впускать. Предписывалось, чтобы принца никто не могъ видть, когда же впускали въ казарму кого-нибудь для убиранія нечистотъ, то арестантъ долженъ былъ находиться въ это время за ширмами, чтобы его не могли видть… Обыкновенно ‘колодники’, не знали, гд они находятся, такъ какъ строго запрещалось сообщать имъ, гд именно они содержатся и далеко-ли отъ Петербурга или Москвы. Караулу запрещалось что бы то ни было разсказывать объ арестантахъ. Видвшимъ принца, напримръ, подъ страхомъ смертной казни запрещалось говорить, каковъ арестантъ, старъ или молодъ, русскій или иностранецъ и т. п. Какъ извстно, принцъ былъ убитъ здсь. Похоронили его гд-то тайно, ночью. Здсь и до сихъ поръ не перестаютъ искать его могилы, но едва-ли этимъ поискамъ суждено увнчаться успхомъ.
Мы вышли на дворъ и направились къ одной изъ башенъ.
— Да, продолжалъ мой спутникъ, много народу побывало въ этой крпости, много умерло въ этихъ стнахъ. Нердко сюда заключались люди молодые, полные силъ, надеждъ и замысловъ, широкихъ грандіозныхъ плановъ, которыми такъ богата молодость. Здсь они сидли десять лтъ, старлись, тупли, дряхлли и выпускались отсюда сдыми, хилыми, полуразрушенными стариками, неспособными уже ни къ жизни, ни къ счастію… Многіе не переносили ужасовъ заточенія и сходили съ ума или же, постепенно тупя, становились идіотами… Ссылались сюда и знатные вельможи-временщики и простые смертные. Биронъ, во время суда надъ нимъ, содержался здсь вмст со своимъ семействомъ до тхъ поръ, пока не былъ сосланъ въ Пелымь. Вдь и для Петра III, посл сверженія его съ престола, было приготовлено здсь особое помщеніе. Только внезапная смерть избавила его отъ этой страшной участи.
— Если я не ошибаюсь, однимъ изъ первыхъ узниковъ этой крпости былъ извстный общественный дятель прошлаго столтія Николай Ивановичъ Новиковъ?
— Да, этотъ симпатичный, благороднйшій дятель, горячій поборникъ просвщенія, основавшій множество школъ, первый, заговорившій о народ, о необходимости облегчить его тяжкуку участь, пробудившій молодое поколніе къ умственной, нравственной жизни, основатель дружескаго общества, — въ награду за свои труды, понесенные на пользу родной страны, роднаго народа, былъ посаженъ въ казематъ Шлиссельбургской крпости. Передъ этимъ на слдствіи ему предложена была подписка въ томъ, что онъ отказывается отъ своихъ убжденій и признаетъ ихъ ложными. Этимъ хотли спасти его отъ суда и заточенія. Но могъ-ли пойти на подобную сдлку человкъ въ род Новикова? Когда ему представилась необходимость выбирать одно изъ двухъ: или казематъ, или измну убжденіямъ, онъ не колебался въ выбор ни одной минуты. И вотъ человкъ, который цлую жизнь проповдывалъ любовь къ родной стран, будилъ въ уснувшемъ, лниво-равнодушномъ обществ благородныя стремленія къ общественной дятельности, который подвинулъ на полвка образованность нашего народа и впервые создалъ у насъ любовь къ наукамъ, литератур и охоту къ чтенію, этотъ человкъ запирается въ грязный и мрачный подвалъ-мшокъ… Извстно, какъ повліяло на него это заточеніе… За нимъ слдуетъ цлый безконечный рядъ другихъ лицъ, судьба которыхъ нердко была еще боле печальна и горька… Сколько разсказовъ сохраняется здсь объ ужасахъ крпостнаго заточенія. Говорятъ, напримръ, что кром мшковъ здсь существовали еще особыя подземныя тюрьмы, подъ водою. Эти тюрьмы соединялись будто бы особыми тайными подземными ходами… Судя по нкоторымъ признакамъ, можно думать, что легенды о подземныхъ ходахъ не лишены извстной доли справедливости…. Посмотрите, напримръ, на этотъ сходъ.
Въ эту минуту мы приблизились къ крпостной стн. Въ средин ея, начиная отъ поверхности земли, выдлялось довольно большое отверстіе полукруглой формы. Отъ него шелъ спускъ внизъ: узкая лстница со ступеньками изъ блыхъ плитъ вела въ глубь земли. Вокругъ, на земл, лежали груды стараго кирпича и камня. Спустившись по лстниц внизъ, мы очутились на дн подземелья, представлявшаго собою довольно просторную комнату со стнами, выложенными кирпичомъ.
— Это подземелье, ходъ и лстница — все это было замуравлено. Только недавно ихъ очистили отъ кирпича и камня… Обратите вниманіе на кладку кирпича въ этихъ стнахъ. Замчаете-ли вы, что въ средин стнъ кладка иметъ совершенно другой характеръ, чмъ въ остальныхъ мстахъ, даже кирпичъ другой. Ясно, что здсь существовалъ когда-то ходъ, который былъ замуравленъ впослдствіи. Постучите сюда палкой, слышите? звукъ совершенно другой чмъ въ остальныхъ мстахъ: точно тамъ дальше пустое пространство. Можетъ быть, тамъ-то и существовали т подземныя камеры, о которыхъ разсказываютъ легенды. Не даромъ же почти вс убждены, что здсь существовали пытки. Многіе, осматривая казематы, ищутъ слдовъ крови на стнахъ! Разсказываютъ, что многихъ изъ узниковъ держали въ теченіи всей жизни въ наклонномъ положеніи…. Однако, здсь такъ холодно и сыро, что меня пробираетъ дрожь… Идемте на верхъ… О, какъ хорошо здсь на солнц! Какая благодатная вещь этотъ свтъ, небо, воздухъ……………
Мы вступили въ корридоръ, чуть-чуть освщенный узкой полоской свта, падавшаго откуда-то сверху. На насъ пахнуло гнилою сыростью подвала.
— Вотъ она, наша историческая темница, подумалъ я, не безъ труда взбираясь по ступенькамъ, грубо высченнымъ въ каменной масс, вотъ она, наша Бастилія, наша Шпандау. Почти два вка служила она пугаломъ ума, эшафотомъ мысли. Печальну’ память оставила она по себ въ памяти народа. Страшную, кровавую роль суждено было играть этой крпости въ т мрачныя времена, когда считалось за правило гнать всякое движеніе мысли, давить свободу, насиловать совсть, вру и убжденіе. Ея роль была ролью палача.
Тяжелая дверь, скрипя заржавленными петлями, тихо отворилась.
— Вотъ и мшокъ! промолвилъ мой спутникъ и, нагнувшись, переступилъ порогъ. Я вошелъ слдомъ за нимъ.
Представьте себ пещеру, мрачную, потрясающе-мрачную пещеру, высченную въ каменной масс съ двумя дырами, просверленными въ этой масс, эти дыры замняютъ окна. Он сдланы такъ высоко, что, даже стоя на полу или, врне, на дн этой пещеры, вы не въ состояніи что-нибудь видть въ эти окна. Но если бы даже вамъ удалось заглянуть въ необыкновенно глубокія оконныя ниши, то вы не увидли бы ничего кром позеленлыхъ стеколъ въ толстыхъ переплетахъ рамъ, да еще боле толстыхъ и частыхъ желзныхъ ршетокъ. Лучъ солнца вовки не проникнетъ сюда, не освтитъ, не разгонитъ вчнаго мрака, вчныхъ сумерекъ, что сгустились въ темныхъ углахъ этой ‘кельи’. Смертью и гробомъ ветъ отъ стнъ и сводовъ этого подвала. Вы испытываете ощущеніе, какое овладваетъ человкомъ, попавшимъ въ могильный склепъ. Какъ далеко кажутся отсюда та жизнь, т люди, тотъ міръ, среди которыхъ вы только что жили и дйствовали.
Сыростью, затхлою гнилью насквозь пропитанъ спертый въ духъ. Духъ спираетъ отъ этого воздуха, легкія отказываются работать. Передъ глазами встаютъ зеленые круги и пятна… тяжелыя, горькія думы лзутъ въ голову.
Невольно думается: сколько высокихъ, прекрасныхъ идей погибло подъ сводами этихъ мрачныхъ стнъ! Сколько порывовъ чистыхъ, возвышенныхъ и благородныхъ заглохло во мрак одиночнаго пожизненнаго заточенія! Сколько свтлыхъ стремленій разбилось объ эти толстыя, проржавленныя желзныя ршетки и тяжелыя окованныя двери… О, Боже! страшно подумать, сколько жизней, сколько здоровья, молодыхъ силъ, энергіи, счастія и свжести отняли у людей эти холодные камни, эти влажныя плиты, эти замки и ршетки!.. Во юій чего?…
Да разв идею можно задушить? Разв мысль можно убить, уничтожить, похоронить? Разв. правда, добро, любовь, свобода не вчны, не безсмертны?.. Какое роковое заблужденіе, какое страшное недоразумніе… Погибли люди, изчахли въ цпяхъ и казематахъ, тла ихъ сгнили, могилы затеряны, имена ихъ забыты потомствомъ. Но идеи по прежнему живы, стремленія по прежнему жгучи…. Омытыя кровью человческихъ страданій, эти идеи сдлались безсмертны, эти стремленія стали завтной, горячей мечтой всхъ, въ комъ шевелится мысль, въ комъ бьется сердце….
Все это такъ, все это несомннно, все это мы даннымъ — давно знаемъ, но зачмъ же опытъ не научаетъ насъ?!.. Обидно и больно, больно нестерпимо….
Я вижу, что мой спутникъ что-то говоритъ мн.
— Не хотите-ли теперь посмотрть нашъ клубъ? Кстати сегодня у насъ танцовальный вечеръ. Будетъ много народу… Очень порядочная музыка… Не вздумаете-ли побывать?.. А теперь пора на воздухъ, право здсь можно задохнуться, — дышать нечмъ…
Вечеръ. Шумно и весело въ крпостномъ клуб. Кром обычныхъ гостей и постителей нахало много знакомыхъ изъ Петербурга. Отсутствіе кавалеровъ, отсутствіе, которымъ хронически страдаютъ провинціальные клубы, на этотъ разъ совсмъ не было замтно. Мамаши, покойно разсвшись вдоль стнъ главнаго зала, съ довольнымъ видомъ слдили, какъ ихъ дочки полонили и вербовали себ кавалеровъ изъ нахавшей молодежи. Солидные люди услись за карты. Составилось цлыхъ пять столовъ, цифра, небывалая въ лтописяхъ крпостнаго клуба. Впрочемъ не мшаетъ замтить, что лтопись эта черезъ-чуръ молода, такъ какъ клубъ существуетъ не боле двухъ-трехъ лтъ.
Музыка грянула вальсъ, и разодтыя барышни съ веселыми, разгорвшимися лицами понеслись и закружились на паркет.
Все громче играетъ музыка, постепенно ускоряя темпъ, все быстре, все бшене кружатся пары танцующихъ. Въ воздух душно и жарко. Жидкимъ свтомъ горятъ лампы и канделябры. Блобрысая петербургская ночь глядитъ въ окна.
На крпостномъ двор барабанъ бьетъ зорю. Солдаты съ ружьями скорымъ маршемъ идутъ смнять караулы… Необычайность всей обстановки возбуждающимъ образомъ дйствуетъ на нервы, усиленно работаетъ воображеніе. Въ голов возникаютъ картины изъ далекаго и недавняго прошлаго. Какъ въ панорам развертываются печальныя картины печальнаго прошлаго…
‘Прошлаго тни встаютъ предо мною!’
Тни людей истомленныхъ, измученныхъ въ погребахъ и казематахъ, что виднются изъ этихъ оконъ.
Глухая, молчаливая ночь. Глубокій снгъ блымъ саваномъ окуталъ землю. Холодный втеръ съ воемъ несется надъ печальной пустынной равниной. Хмурое небо. Тяжелыя, темныя клочья разорванныхъ облаковъ низко повисли надъ землей. Ни луны, ни звздъ… Чуть-чуть звякаетъ колокольчикъ. Среди сугробовъ едва замтной лентой вьется узкая дорога. Тройка измученныхъ лошадей тащитъ ‘темную карету’. Эта карета-возокъ, наглухо укрытый рогожей, окрашенный въ черный цвтъ. Карета подъзжаетъ къ воротамъ крпости. Изъ нея выходятъ дв срыя, высокія фигуры. Начинаются переговоры.
Ворота раскрываются, и повозка медленно вползаетъ во дворъ, нестерпимо царапая желзными полозьями о голыя камни подъзда. Точно изъ земли выростаютъ цлые ряды срыхъ фигуръ съ фонарями въ рукахъ. Карета останавливается у одной изъ башенъ. Изъ нея, звякая цпями, выходитъ кто-то въ черномъ. Все это молча направляется къ башн. Гремятъ замки и засовы желзные, визжатъ ржаныя петли. Тяжелыя двери со стономъ отворяются. За ними зіяетъ, словно пещера, темный, смрадный, сырой и мрачный мшокъ. Еще минута, — и снова стонутъ двери, снова гремятъ замки.Какъ привиднія исчезаютъ срыя фигуры, и все смолкаетъ. Ни звука, ни шороха. Могильная, гробовая тишина… Черная фигура безпомощно озирается вокругъ. Огарокъ свчи тускло и печально мерцаетъ въ углу. Кругомъ густая тьма все ширится, все расплывается… Въ голов стоитъ тяжелый, какъ свинецъ, туманъ. Какая-то тупая, почти машинальная покорность судьб сковываетъ мысль. Что-то фатальное, неизбжное, непоборимое чувствуется во всемъ, что-то такое, противъ чего невозможно ни бороться, ни протестовать. Страшная подавленность гнететъ сознаніе, не даетъ ему очнуться хоть для того только, чтобы представить себ весь ужасъ новаго положенія…. Медленно, мучительно-медленно тянется время….
Но жизнь не ждетъ, и дни, недли, годы уходятъ въ вчность, унося съ собою бодрость и силы и оставляя взамнъ сдины и упадокъ нравственныхъ и физическихъ силъ. Все больше блднетъ, стирается и замираетъ въ душ колодника надежда на лучшее будущее. Только временами, изрдка вспыхиваетъ она яркимъ, бглымъ пламенемъ, какъ вспыхиваютъ иногда потухающіе угли костра.
— Да, пройдетъ еще годъ, два, три, ну пять, наконецъ, и обо мн вспомнятъ, разв можетъ быть иначе? и тогда-то я снова стану свободной, вольной птицей…. Дверь отворяется, и входятъ тюремщики. По лицамъ ихъ я вижу, что они принесли на этотъ разъ хорошую, добрую всть… Сердце сжимается отъ радости, я долго не врю своимъ глазамъ, своимъ ушамъ… Не сонъ-ли это? Такихъ сновъ было такъ много. Какъ часто они безчеловчно, безжалостно обманывали меня!.. Давно-ли я держалъ въ своихъ объятіяхъ свою бдную, старую мать? Я рыдалъ, она заливалась слезами. Жгучія слезы упали на мое лицо, я поднялъ голову, грязное изголовье тюремной койки было смочено слезами… Это былъ сонъ. Но теперь нтъ! Эти раскрытыя двери, этотъ весенній гамъ, врывающійся въ тюрьму вмст со свжей струей свтлаго, уличнаго воздуха, это не сонъ, это сама жизнь…. Я вижу —
Ликуетъ день, щебечутъ птицы,
Красою блещутъ небеса,
Доходятъ до дверей темницы
Любви и воли голоса….
Я свободенъ. Я могу идти, могу летть туда, куда хочу. Могу жить тамъ, гд вздумаю, могу быть съ тми, кого люблю… И такъ дальше, какъ можно дальше отъ этихъ проклятыхъ стнъ, отъ этихъ проклятыхъ башенъ!.. Вотъ выступаетъ городъ огромный, широко раздвинулся онъ во вс стороны. Цлый безконечный лабиринтъ длинныхъ и короткихъ, широкихъ и узкихъ улицъ, громады церквей и дворцовъ, остроговъ и казармъ. Заводы, магазины, фабрики, монастыри. Грохотъ экипажей, звонъ колоколовъ, крики разнощиковъ, пестрая, суетливо бгущая толпа, шумъ и гамъ милліонаго населенія. Это Москва. Да, это она, милая сердцу Москва. Встаютъ и тснятся дорогія, завтныя воспоминанія молодыхъ, прожитыхъ лтъ. Какъ живыя, встаютъ фигуры друзей. Вспоминаются долгіе, зимніе вечера, безконечные споры, т живые, горячіе, какъ сама юность, искренніе споры, какіе возможны только въ молодости, ‘для которой все блеснъ впереди’. Ярко воскресаетъ въ памяти эта свтлая пора энтузіазма, пора увлеченій, пора беззавтной вры въ людей, въ несокрушимую силу добра и свтлое будущее, вры въ свои силы, въ свое призваніе, въ свою звзду, пора свжести и здоровья, пора крпкихъ, не разстроенныхъ нервовъ и покойнаго сна. Время, когда мы жаждали подвиговъ и славы, дружбы, любви, участія, когда мы были готовы страдать, терпть, сносить гоненія, лишенія, невзгоды, когда мы повторяли: ‘жизнь-борьба’ и смло готовились къ схватк со всмъ, что стояло на дорог къ общему счастію, я шлю теб, дорогое время, сердечный привтъ! Знай: ни для укора, ни для сожалнія нтъ мста въ моей душ… Вспомнились друзья,
Вспомнились т, что когда-то такъ смло
Вышли на битву съ неправдой и зломъ…..
‘О, гд то теперь вы?!..’ А вотъ въ кружк друзей выдляется свтлый образъ ея. Она все та же, тотъ же прямой, открытый взглядъ, т же смлыя, красивыя движенія, та же искра мягкой, вдумчивой грусти свтится въ голубыхъ, глубокихъ глазахъ. Только блдныя щеки стали еще блднй, только тнь горечи и скорби легла на знакомыя, милыя черты. Я вижу, ты не забыла былаго минувшаго счастія, ты не простила судьб за то, что она отняла у тебя… Ты была любимица моей матери… Но гд же она? Гд моя бдная, моя дорогая, изстрадавшаяся мать?.. Къ ней, къ ней скоре! Увидть ее, обнять, прижать къ сердцу крпко, горячо, вотъ что нужно теперь мн больше всего на свт… Она далеко. Вдали отъ обихъ столицъ, среди широкихъ полей и луговъ, на высокомъ берегу большой рки ютится маленькій уздный городокъ. Съ одной стороны лсъ, съ другой поля почти вплотную подходятъ къ нему… Знакомыя, родныя мста! Какое приволье! Какой просторъ!.. Вотъ роща пахнетъ сосной и распускающимися почвами березы. По вечерамъ, въ густыхъ кустахъ оршника долго поютъ соловьи… Все ближе, ближе… Какъ сильно бьется сердце… Вотъ и домъ, въ немъ я родился и выросъ. Я спшу въ крыльцу, хочу вбжать по знакомымъ ступенькамъ, во ноги вдругъ подкашиваются, силы оставляютъ меня. Я задыхаюсь. Какъ трудно дышать степнымъ свжимъ воздухомъ больной, надорванной груди… А тутъ еще этотъ тяжелый срый халатъ, онъ давитъ, гнететъ меня. Зачмъ онъ здсь? Разв я не свободенъ?… Только теперь я вижу, какъ я худъ, какъ слабъ… Точно щепки, высохли руки. Кашель душитъ меня… Ахъ, но стоитъ-ли думать объ этомъ: здсь меня ждетъ покой, любовь и ласка. А съ ними придетъ и здоровье, вернутся силы, я снова поправлюсь- я еще молодъ, я могу жить еще долго, долго… О, какъ я буду ходить за тобой, лелять тебя, моя родная! Ты такъ много, такъ одиноко страдала, такъ долго хоронила въ себ свои муки, молча, ни съ кмъ не для своего горя. Теперь я заставлю тебя позабыть твои муки, я верну къ теб т былые свтлые дни, что улыбались намъ когда то, — помнишь? давно-давно… Но отчего ты не встрчаешь меня?..
Длинный столъ стоитъ среди комнаты. Тускло мерцаютъ свчи, пахнетъ ладономъ. Монотонно журчитъ голосъ читальщика. Блый саванъ скрываетъ холодные, окоченвшіе члены. Какъ осенній листъ, пожелтло лицо. Смерть застыла въ дорогихъ, милыхъ чертахъ……………………
— Цльную ночь бредилъ, какъ есть напролетъ, цльную ночь… И плакалъ, и кричалъ невсть что такое, сумрачно говоритъ тюремщикъ усатому крпостному фельдшеру, явившемуся провдать больнаго, а теперь стихъ: молчитъ. Разв только вздохнетъ, да глазами поводитъ…..
Фельдшеръ молча подошелъ къ койк и заглянулъ въ широко раскрытые, неподвижно устремленные въ даль глаза больнаго. По привычк онъ хотлъ было пощупать пульсъ, но прикоснувшись къ исхудалой, холодвшей рук арестанта, онъ вдругъ остановился и махнулъ рукой.
— Что ты?
— Готовъ… Копайте могилу. И онъ отвернулся, почувствовавъ на себ тяжелый неподвижный взглядъ умиравшаго.
— Pardon, monsieur! раздалось около меня. Я оглянулся. Дирижеръ танцевъ, высокій, зазжій офицеръ въ шикарномъ мундир несся подъ руку съ дамой — красивой и стройной блондинкой. За ними слдовалъ рядъ танцующихъ паръ. Зазжій дирижеръ задумалъ какой-то необычайный, фантастическій chaine. Кругомъ все шумно и весело смялось и двигалось…. Старцы кончали винтъ и съ серьезными минами подводили итоги… Я пошелъ отыскивать свою шляпу…