1860. Шиллер в переводе русских писателей, тт. VII и VIII.— ‘Русское слово’, No 2, отд. II, стр. 19—20.
Шиллер в переводе русских писателей, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1860
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Шиллер в переводе русских писателей, изданный под редакциею Ник. Вас. Гербеля. Томы VII и VIII. Спб. 1859—1860. В 8-ю д. л. 386 и 334 стр.
Двумя этими томами заключается круг чисто-литературных произведений Шиллера. Г. Гербель не думает остановиться однако ж на восьмом томе, как на конце всего своего издания. Он имеет в виду издать в русском переводе и исторические и философские сочинения Шиллера. Успех, каким пользуется его полезное предприятие, по-видимому, возрастает. На днях вышло второе издание первого тома, которого уже не было в продаже. В ‘Русском Слове’ было подробно говорено о добросовестности и дельности предприятия г. Гербеля, и мы считаем себя поэтому в праве указать лишь на содержание ныне вышедших двух томов.
Седьмым томом завершаются ‘Драматические сочинения Шиллера’. В нем помещены перевод Жуковского ‘Орлеанской Девы’ и ‘Коварство и Любовь’ в переводе М. Л. Михайлова. Последняя трагедия является на русском языке лишь во второй раз. Первый перевод ее, сделанный Смирновым в начале нынешнего столетия, очень устарел, и давно чувствовалась потребность в новом переводе.
Жуковский со свойственною его времени щепетильностию смягчил и опустил в некоторых местах ‘Орлеанской Девы’ слишком резкие или грубые, по его мнению, стихи. Восстановить их в настоящем виде было обязанностью нового издателя перевода Жуковского, и г. Гербель привел под текстом все опущенные стихи в переводе г. Мея. Любопытно видеть, что казалось Жуковскому у Шиллера неприличным.
Вот, например, какую характеристическую черту стер он с лица королевы. В переводе его нет следующих стихов, унижавших вероятно, по его мнению, высокий сан действующего лица трагедии.
В сцене второй второго акта Изабелла говорит:
‘Во мне есть страсти, кровь во мне кипят,
Как и в другой. Я вашей королевы
Венец надела для того, чтоб жить,
А не сиять безжизненной звездою.
Ужели мне от радостей житейских
Велите отказаться — потому,
Что волей рока годы молодые
Я принесла безумному на жертву?
Свобода мне дороже самой жизни!…
А кто меня стесняет?… Впрочем — полно
Мне с вами спорить о моих правах!
У вас с пелен в крови застои и порча:
Вам не понять всей силы наслажденья’.
Потом, несколько дальше, указывая на Лионеля, она восклицает:
‘Подайте мне вот этого, чтоб было
Мне с кем спастися от мертвящей скуки,
А там уже как знаете!… Пожалуй
И слушать я не стану про бургундцев
И англичан’.
Она кивает головой своему пажу и хочет выйдти. Лионель говорит ей:
‘Позвольте — мы в Мелун
Доставим цвет французской молодежи,
Весь цвет, что будет сорван в ратном поле.’
Королева, приостанавливаясь, замечает на это предложение:
‘Вы годны лишь владеть мечем, один
Француз умеет нежно говорить.’
Ничего этого не было в переводе Жуковского. Понятно, как побледнел от такого пропуска характер королевы.
Кроме двух трагедий, в конце VII-го тома помещены черновые планы трех трагедий, затеянных, но не написанных Шиллером. Это ‘Варбек’, ‘Мальтийские рыцари’ и ‘Потерянные дети’. Они были задуманы в последние годы Шиллера. ‘Эти отрывки (справедливо замечает г. Гербель в своем предисловии), не смотря на занимательность сюжетов, не имеют литературного достоинства, представляя ряд мыслей, набросанных торопливо на бумагу и едва связанных между собою, но они знакомят нас с предварительными работами Шиллера, дают понятие об обширных литературных замыслах великого поэта, занимавших его в последние минуты жизни, наконец, из этих планов и отрывков, если б Шиллер не умер так рано, родились бы со временем новые трагедии, и эти трагедии, быть может, далеко бы превзошли все те, которые он написал при жизни. Все это дает предлагаемым отрывкам право на перевод’.
В томе восьмом все переводы составляют совершенную новость. Неконченная трагедия ‘Дмитрий Самозванец’ очень удачно переведена г. Меем. Нельзя не обратить особенного внимания в этом переводе на совершенно русский характер речи, который г. Мей умел придать немецкому подлиннику, оставаясь ему в то же время верным во всех частностях выражения. Достоинства перевода г. Мея ярче всего являются при сравнении с отрывком из той же трагедии, переведенным г-жою Павловой и напечатанным в приложении к восьмому тому.
Вот как переводит г-жа Павлова приветствие патриарха Иова царице Марфе:
Великий царь прислал меня к тебе:
Он не забыл тебя на троне дальнем,
Как солнце оком пламенным повсюду
И свет и жизнь лиет на мир широкий,
Так на свои владенья неусыпно
Взор всеобъемлющий бросает царь,
И до границ последних и безвестных
Его державу глаз его блюдет.
А вот то же место в переводе г. Мея:
Сам государь послать меня изволил
К тебе, царица, с государским словом:
Со своего высокого стола
Он келию отшельницы попомнил,
Зане — как солнце лучезарным оком
Вселенную повсюду освещает,
Так государь своим всезрящим взглядом
Всё освещает царство, ибо свыше
Печалует о всём и обо всех.
Именно так, с таким соблюдением народной русской речи, как это сделал г. Мей, следовало перевести ‘Дмитрия Самозванца’, и переводчик заслуживает полнейшей похвалы за свой прекрасный труд.
Далее в восьмом томе также в первый раз напечатаны переводы романа ‘Духовидец’ (М. Л. Михайлова), замечательного по мысли драматического отрывка ‘Мизантроп’ (г. Гербеля) и двух повестей в прозе ‘Ожесточенный’ и ‘Игра судьбы’.
В прибавлении мы находим, как дополнение н прежде изданным томам, несколько стихотворений в переводах гг. Алмазова, Треборна, г-жи Глинки и наконец Лермонтова. ‘Переводы Лермонтова (говорит издатель) нигде не были напечатаны и являются здесь в первый раз. Эти опыты не имеют достоинства верности и художественной передачи подлинника, и помещая их в моем издании, я не думал содействовать ими ближайшему знакомству русских читателей с Шиллером. Но они отмечены именем столь дорогим и столь рано смолкшим в нашей литературе, что я считал себя не в праве оставить их в стороне и не представить свидетельства, что и на образование Лермонтова и на его поэтическую деятельность Шиллер имел свою долю благотворного влияния, каким обязаны ему многие и многие лучшие наши поэты. Эти стихотворения относятся к самой ранней, почти детской поре поэта Мцыри и Бэлы.’
Чтобы познакомить читателя с этими опытами Лермонтова, о которых не забудет упомянуть будущий биограф поэта, мы приведем лишь начало перевода ‘Перчатки’:
‘Вельможи толпою стояли
И молча зрелища ждали.
Меж них сидел
Король величаво на троне,
Кругом на высоком балконе
Хор дам прекрасный блестел.
‘Вот — царскому знаку внимают,
Скрипучую дверь отворяют,
И лев выходит степной
Тяжелой стопой,
И молча вдруг
Глядит вокруг,
Зевая лениво,
Трясет желтой гривой,
И всех обозрев,
Ложится лев’.
В собственноручной тетради Лермонтова, принадлежащей г. Краевскому, из которой взяты эти стихи, встречаются уже и первые наброски ‘Демона’.
В предисловии к восьмому тому г. Гербель рассказывает в нескольких словах, как отозвалось в России празднование Германиею столетнего юбилея дня рождения Шиллера.
Издание, как все издания г. Гербеля, отличается тщательностью и изяществом.