Шарлатан, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

ШАРЛАТАНЪ.
Разсказъ.

Въ лтніе хорошіе вечера Кондрату длалось ужасно скучно.

Солнце быстро опускается за правильную линію подстриженныхъ деревьевъ. Внизу, подъ обрывомъ, съ тихимъ шопотомъ катится маленькая мутная рчонка,— вода точно сосетъ глинистый берегъ, и даже слышится легкое чмоканье. Громадный паркъ быль устроенъ образцово: всю подчищено, подстрижено, приглажено. Искалченныя стрижкой деревья тянулись по краямъ аллей въ образцовомъ порядк, какъ роты солдатъ на ученьи. Нкоторый художественный безпорядокъ былъ допущенъ только на правомъ берегу рки, гд высились столтнія сосны, ели и березы, но и этотъ безпорядокъ допускался съ строгимъ расчетомъ, чтобы вытнить еще сильне педантическую красоту прямыхъ аллей, газоновъ и куртинъ. Однимъ словомъ, надъ паркомъ потрудилось самымъ добросовстнымъ образомъ цлое поколніе самыхъ добросовстныхъ нмецкихъ садовниковъ.

Трудне всего было справиться съ ркой, которая была запружена въ нсколькихъ мстахъ и съ глухимъ шопотомъ вырывалась на волю, сбгая по искусственно устроеннымъ порогамъ изъ дикаго камня и деревяннымъ шлюзамъ. Тамъ и сямъ вода неумолчно длала свое дло, подрывая берегами нарушая заведенный нмецкій порядокъ. Деревья точно покорились своей судьб и росли въ строгомъ порядк, а рка требовала постояннаго ухода, особенно весной, когда таялъ снгъ.

— Извстно, рка…— разсуждалъ сторожъ Кондратъ, стоявшій на крутонъ мысу.— Нмецъ Карлъ Иванычъ свое, а она свое. Вода — вольная, ея не запрешь.

У Кондрата сохранилось какое-то смутное уваженіе къ рк, по ‘уважавшей’ даже главнаго садовника Карла Иваныча. Извстно, вода — и все тутъ… Самъ Кондратъ очень боялся Карла Иваныча и каждый разъ, до солдатской привычк, вытягивался въ струнку, когда въ кустахъ мелькала широкая нмецкая спина. Съ одной стороны, конечно, порядокъ долженъ былъ существовать, и Кондратъ это чувствовалъ какъ-то всмъ своимъ громаднымъ тломъ, прослужившимъ въ строю цлыхъ двадцать лтъ, а съ другой — рка постоянно напоминала ему о какой-то вол, о свободной жизни, особенно въ тихіе лтніе вечера. Онъ даже вздыхалъ, припоминая далекую родину, свою деревню, широкій просторъ полей. Давно все это было, и ничего не осталось отъ прошлаго, а все-таки къ лтніе вечера длалось Кондрату грустно. Двадцать лтъ онъ стоитъ сторожемъ на своемъ мысу ‘для порядку’, и въ такіе лтніе вечера нтъ-нтъ да и ‘раздавитъ муху’,— оно какъ будто и легче сдлается, и мысли другія въ голов.

Стоитъ Кондратъ на своемъ посту и чувствуетъ какую-то гнетущую тоску. Скучно старику. Вонъ но рк ползетъ блый туманъ, зеленыя массы листвы сливаются въ сплошные темные контуры, отбрасывая густую тнь, а тамъ, вверху, брезжитъ какая-то молочная мгла, усыпанная звздами. И хорошо, и жутко, и грустно… Двадцать лтъ стоитъ Кондратъ на своемъ мысу сторожемъ и выучилъ разстилавшуюся подъ обрывомъ картину до послдней мелочи, такъ что могъ пройти оба берега съ завязанными глазами. Вотъ налво приткнулась въ овраг сторожка И пата,— тоже сторожъ и тоже стоитъ двадцать лтъ на своемъ посту. Кондратъ вверху, а Ипатъ внизу, у каменнаго мостика, перекинутаго черезъ рку. Они вмст кончили царскую службу и вмст опредлились въ сторожа. Платъ былъ женатый человкъ, и нмецъ Карлъ Иванычъ отвелъ ему сторожку, а Кондратъ перебивался все лто въ деревянной будк. Эта сторожка служила предметомъ зависти Кондрата въ теченіе этихъ двадцати лтъ, хотя онъ и но ссорился съ Кондратомъ.

— Ну, онъ женатый, такъ что же изъ этого?— разсуждалъ Кондратъ, онъ привыкъ думать вслухъ.— И я тоже могъ бы жениться… да. И даже въ лучшемъ вид… Мало ли горничныхъ есть. Самый легковсный народъ.. Что бы тогда Карлъ-то Иванычъ сталъ длать, кабы у меня тоже жена?.. Ипату сторожка, и мн подавай сторожку…

Кондратъ остался старымъ холостякомъ и любилъ думать о томъ, что было бы, ежели бы онъ женился. Натащила бы жена всякаго хламу, какъ у Ината, народила бы ребятъ, ла бы его подомъ за всякую малость — нтъ, пожалуй, оно и лучше безъ жены. Скучно вечерами, это точно, а зато спокойне…

За мостомъ, вверхъ по рчк, шли дв широкихъ аллеи, а ниже моста разстилался широкій красный лугъ, заканчивавшійся старой мельницей, поставленной тоже для порядку, какъ стояли Кондратъ и Ипатъ. Прізжали господа на мельницу и пили молоко. Жена Ината промышляла этимъ дломъ и зашибала немалую копйку. Нечего сказать, добычливая была бабенка… Да, была да сплыла. ботъ ужъ годъ, какъ лежитъ въ земл. Разнемоглась по весн, вылежала шесть недль, да и отдала свою душеньку Богу.

‘И чего бы ей, Настась, не жить?— часто думалъ Кондратъ.— Куда способне было, когда она въ живности находилась… Первое дло, но праздникамъ пирога стряпала, второе дло — всякую новость вызнаетъ. Конечно, Ипату въ другой разъ и доставалось, такъ опять ужъ такое женское положеніе: сердце не терпитъ’.

Смерть Настасьи нарушила весь порядокъ жизни двухъ сторожей, и Кондратъ даже сердился на покойницу. Что бы ей стоило пожить годиковъ пять-шесть, ну, тогда и помирай съ Богомъ, а то взяла да въ самый разъ и прикончила. Другая курица такъ же: завернула голову подъ крыло и готова. Вдь живутъ же другія бабенки, ледащія да морныя, а Настасья была дерево деревомъ — нтъ, угораздило помереть. И на Ипата тоже сердился Кондратъ — послдняго ума ршился человкъ. Ну, была Настасья, ну, померла, ну, вс, вс мы помремъ — о чемъ же тутъ убиваться?.. Конечно, прежде, какъ вечеръ, такъ въ сторожк и затеплится огонекъ — это Настасья копошится своимъ бабьимъ дломъ, а теперь сторожка точно замерла: Ипатъ уложитъ ребятишекъ спать, притворитъ дверь, а самъ на свой ноетъ уйдетъ. Такъ и стоитъ сторожка темной.

Отъ этихъ грустныхъ размышленій Кондратъ даже напивался нсколько разъ. Прямо съ горя напивался. А Карлъ Иванычъ тутъ какъ тутъ: принесетъ же чортъ нмца ни раньше ни позже. Вытянется Кондратъ въ струнку, а нмецкій носъ уже слышитъ все.

— Ты у меня, свинецъ, смотри!..— сердито буркнетъ нмецъ.

— Слушаюсь, Карлъ Иванычъ.

Нмецъ погрозитъ пальцемъ и уйдетъ, а Кондрату вдругъ сдлается и совстно и обидно. Помилуйте, двадцать лтъ выстоялъ въ аккурат, а тутъ передъ нмцемъ Карлой неустойка… ‘Свинецъ’ на ломаномъ русскомъ язык Карла Иваныча обозначалъ маленькую свинью, поросенка, и Кондратъ ужасно обижался.

— Какой я ему свинецъ дался?— жаловался онъ Ипату.— Ну, выпилъ человкъ съ горя, ну, не камень, а живой человкъ… Вонъ рка, и та берега подмываетъ. Ступай-ка, укажи ей… Свинецъ!..

— А ты не трескай зря…— ворчитъ Ипатъ.— Законъ требуетъ порядка… Для чего ты приставленъ здсь? На какой предметъ?.. То-то..

И патъ такой же высокій и плечистый, какъ и Кондратъ. Но за послдній годъ одъ вдругъ сгорбился, точно подгнившее съ корня дерево, и его могучая мужицкая спина казалась еще шире. Солдатское, застывшее лицо точно было приставлено къ этому тлу отъ какого-то другого, какъ и у Кондрата. Солдатская муштра сказывалась въ этой застывшей нспуганпостіі и надтреснутости. Замчаніе Ипата еще больше раздражаетъ Кондрата.

— А онъ знаетъ, Карла, съ чего я выпилъ?— задорно начинаетъ Кондратъ, пошатываясь.— Былъ онъ у меня на душ?.. Вотъ и Настасья померла…

Одно имя Настасьи производитъ перемну. Ипатъ точно весь распускается, грустно качаетъ головой и повторяетъ упавшимъ жалобнымъ голосомъ:

— Эхъ, Настасья, Настасья…

— Ну, будетъ!..— останавливаетъ его Кондратъ своимъ грубымъ голосомъ.— Чего забылъ-то?.. Нтъ Настасьи, и конецъ тому длу. Будетъ… Брось…

— Ахъ, Настасьюшка…

— Говорятъ: будетъ!

Ипатъ успокоивается съ большимъ трудомъ, всхлипывая какъ-то совсмъ по-ребячьи. Кондратъ бьетъ себя въ грудь кулакомъ и разражается цлымъ потокомъ упрековъ.

— Замаялся я съ тобой, Инатъ… Этакъ хоть на кого тоску наведешь. Я такъ Карл и скажу: моченьки моей не стало… Я съ тобой о дл, а ты хуже бабы.

Въ слдующій моментъ Кондрату длается жаль друга. Онъ подсаживается къ Ипату, обнимаетъ его своей громадной рукой и говоритъ дружески-дловымъ тономъ:

— Ну, выпилъ… Неустойка вышла. Ну, знаю… А того Карла не знаетъ, что Кондрату у смерти конецъ. Прежде-то разв то было у меня? Хе… Какъ вечеръ, бывало, такъ только песочекъ похрустываетъ: шу-шу… Настоящіе господа прежде-то были! Особливо вотъ этакъ подъ вечеръ, въ сумерки… Напримрно, я стою вотъ здсь, а вотъ изъ той аллеи парочка идетъ. Я сейчасъ въ кусты… Понялъ?.. Ну, баринъ выведетъ свою барыню на площадку, оглядится — никого нтъ, и сейчасъ на скамейку… Опять: шу-шу, а я на кустами умеръ. Нтъ Кондрата… А потомъ ихнее дло кончится, я и выхожу… Баринъ тоже понимаетъ порядокъ — и сейчасъ мн двугривенный, а то и всю бумажку. Въ другой хорошій вечеръ этакъ-то паръ съ пять перебываетъ… Вотъ какое время было, Ипатъ!..

— Извстно, ‘Любимый уголокъ’…— съ завистью отвчаетъ Ипатъ.— Приличне твоего мста для настоящихъ господъ во всемъ парк не сыскать.

— Ботъ то-то и оно-то… Мсто-то осталось, а настоящіе господа перевелись вконецъ. Въ лто-то двухъ паръ не наберется… И куда двался народъ, подумаешь? Бываетъ, заходятъ и въ сумерки: присядутъ, отдохнуть, а настоящаго ничего нтъ. Я и прятаться пересталъ: все одно, толку не будетъ… Неодушевленный баринъ пошелъ, больше изъ нмцевъ. И барыни прежней не стало… Разъ меня какъ напугалъ одинъ такой-то баринъ: выхватилъ револьверъ да на барыню… Ботъ какъ бывало, а не то, что нынче. Выкурилъ папироску, отдохнулъ и пошелъ съ тмъ же. съ чмъ пришелъ. Обидно это мн, аль нтъ, Ипатъ?..

— Ужъ это извстно… Хоть до кого доведись!.. Совсмъ прижался баринъ… Виду въ немъ настоящаго не стало.

— И барыня тоже захирла… Прежде-то она двушкой сюда припорхнетъ съ бариномъ, ну, господскимъ дломъ, свои шуры-муры покажетъ, а на другое лто ужъ законной супругой объявится. Ужъ она-то не забудетъ моего ‘Любимаго уголка’, потому тепленькое мстечко, замтное ей. Ну, а я сейчасъ горошкомъ къ ней… Счастливая барыня и стукнетъ меня цлой трешницей.

— Ужъ барыня, извстно, особенно ежели которая удалая… Ужъ она ничего не пожалетъ.

— И все благородно… Я свой порядокъ соблюдаю, а господа свою линію ведутъ.

Наступаетъ пауза. Инатъ угнетенно молчитъ. Кондратъ встряхиваетъ головой и раскуриваетъ трубочку. Ему что-то хочется сказать и какъ будто совстно.

— Ну и народъ нынче пошелъ!— какъ-то залпомъ выговариваетъ Кондратъ, всей грудью набирая воздухъ.

— Л что?

— Да такъ… Навязался тутъ одинъ… Ужъ не знаю, какъ и въ понятіе его взять.

— Изъ какихъ будетъ-то?..

— Да по обличью азъ господъ, а поведеніемъ… Шарлатанъ, одно слово. Только вотъ этакъ маленько забудешься, а онъ подъ носомъ шваркъ! На машинк здитъ… емназистъ, значитъ.

— Изъ нмцевъ, надо полагать. Спи все на чертопхайкахъ катаются…

— То-то и есть, что не изъ нмцевъ. Полковницкій сынъ… Изъ себя здоровый такой.

— Чмъ онъ теб-то досадилъ?

— А вотъ этимъ самымъ!.. Бремя не знаетъ… Настоящіе господа завсегда свое время знаютъ: утромъ барышня съ губернанкой гуляетъ, а вечеромъ… Ну, всему свое положенье. А этотъ — кто его знаетъ, что у него въ ум. Только не спроста онъ завелъ эту самую музыку… Напугаетъ даже въ другой разъ… Шарлатанъ, одно слово! А кто долженъ отвчать? Ботъ я и хочу Карлу Иванычу доложить… Житья мн не стало.

Мысъ, на которомъ стоялъ Кондратъ, былъ извстенъ у дачной публики кодъ именемъ ‘Любимаго уголка’. Сюда приходили днемъ отдохнуть отъ лтняго зноя, а по вечерамъ гуляли подъ руку счастливыя парочки. Съ мыса широкая аллея вела на круглую площадку, въ центр которой стояла бронзовая статуя неизвстнаго античнаго героя съ очень сердитымъ лицомъ и угрожающей позой. Кондратъ называлъ его ‘кормильцемъ’, потому что именно на этой площадк, подъ покровительствомъ суроваго бронзоваго человка, происходили самыя нжныя идилліи и пасторали. Въ благодарность за это покровительство Кондратъ разъ даже вычистилъ своего ‘кормильца’ толченымъ кирпичомъ, какъ чистилъ прежде свои солдатскія пуговицы, за что, конечно, и получилъ подобающее возмездіе отъ Карла Иваныча.

II.

Выдаются иногда какіе-то проклятые дни, какъ сегодняшній. Съ утра Кондрата ломало жестокое похмелье благодаря вчерашнимъ поминкамъ по Настась. Съ утра голова Кондрата требовала серьезной починки, а опохмелиться было не на что. Ипатъ тоже страдалъ, стоя на своемъ посту, и но той же причин. И тотъ и другой ожесточенно шагали по споимъ мстамъ, чесали затылки и вздыхали. Кондратъ маршировалъ отъ обрыва къ стату и назадъ, съ особеннымъ ожесточеніемъ. Онъ даже обругалъ своего ‘кормильца’.

— Что зря-то ходить около тебя, мднаго чорта,— ворчалъ старикъ.— Никто и смотрть-то не хочетъ… Тьфу!.. Вотъ теб и вся цна… Буду у Карла Иваныча просить другого идола, чтобы полюбопытне.

Кондратъ едва дождался вечера, когда начало смеркаться. Оно все же какъ будто легче, когда свалилъ лтній жаръ и потянуло вечерней прохладой. Да и отъ Карла безопасне: не любитъ онъ въ темнот шататься. Въ душ, Кондрата, вмст съ наступавшимъ вечеромъ, возникла смутная надежда на то, что авось на площадку забредетъ какая-нибудь счастливая парочка, онъ спрячется въ кусты, а въ результат получится двугривенный — какъ разъ та сумма, которой ему недоставало сейчасъ для поправки. Слава Богу, господъ еще достаточно но дачамъ живетъ, авось кто-нибудь и забжитъ. Въ этихъ видахъ Кондратъ чутко прислушивался къ малйшему шороху, приготовившись спрятаться въ кусты во первому опасному признаку.

Вотъ и солнце спустилось, и рку заволокло туманомъ, и лсъ закутался вечерней мглой. На той сторон рки, но алле, прокатилось нсколько велосипедистовъ, а настоящаго ничего. Кондратъ злился. Что они, въ самомъ дл, перемерли вс господа?..

Кондратъ наконецъ изнемогъ, прислъ на зеленую скамейку у обрыва и задремалъ. Его разбудилъ осторожный шорохъ. Старикъ встрепенулся, какъ боевой конь.

— Кондратъ… а Кондратъ?— окликнулъ его голосъ Ипата изъ темноты.

— Ахъ, дьяволъ… Вотъ напугалъ-то, путаная голова. Ну, чего теб?

Подъ обрывомъ слышалось шлепанье ногъ и тяжелое дыханіе поднимавшагося въ гору человка.

— Куды лзешь-то?..— сердито окрикнулъ Кондратъ, глядя черезъ зеленую стнку стриженыхъ акацій подъ гору.

— Ахъ, Кондратъ, Кондратъ…— слышится изъ темноты плачущая нота.

Наконецъ показывается и самъ И датъ. Онъ безсильно опускается на скамейку и закрываетъ лицо руками.

— Какой день-то сегодня, Кондратъ! Бдъ годины Настасьюшк… родная ты моя, голубушка… Ахъ, Кондратъ, Кондратъ!.. Тошно мн… скучно… Всплачу я, Кондратъ… а?..

Кондрата, во-первыхъ, возмущаетъ полное несоотвтствіе жалобнаго голоса Ипата съ его громаднымъ тломъ, а во-вторыхъ, онъ не находитъ въ душ требуемаго сочувствія и угрюмо молчитъ…

— Голубушка моя…— шепчетъ Инатъ совсмъ упавшимъ голосомъ, заглядывая сбоку на суроваго друга.— Кондратъ, ахъ, Кондратъ: я всплачу…

Кондратъ ожесточается, вскакиваетъ и только-что хочетъ вытолкать друга подъ гору, какъ раздается гд-то въ алле осторожный говоръ и приближающіеся шаги. Кондратъ зажимаетъ рукой ротъ Ипату и молча тащитъ его въ кусты. Друзья припадаютъ на траву, а Кондратъ даже затаиваетъ дыханіе, какъ бывало прежде на смотрахъ. А шаги и говоръ все ближе, ближе, ближе…

— Кормилецъ, голубчикъ, вывози!..— взмолился Кондратъ, охваченный охотничьимъ жаромъ.

Можно себ представить его негодованіе, когда на площадк у ‘кормильца’ показался тотъ самый гимназистъ, который шатался по парку на своей проклятой машинк. Впрочемъ, теперь онъ шелъ пшкомъ, подъ ручку съ какой-то барышней. Ахъ, шарлатанъ, шарлатанъ… Ну, отъ него ничмъ не поживишься, да и другихъ напугаетъ: займетъ гимназистъ скамеечку, другимъ-то и негд ссть. Все-таки, изъ принципа, Кондратъ продолжалъ лежатъ на трав, придерживая одной рукой Ипата. По крайней мр, для него теперь сдлалось ясно, зачмъ шарлатанъ колесилъ по парку. Изъ молодыхъ да ранній…

А шарлатанъ привелъ свою даму къ скамь, усадилъ ее и, принявъ трагическую позу, заговорилъ, продолжая старый разговоръ:

— О, я все понимаю, Ольга Николаевна… Въ вашихъ глазахъ я только мальчикъ… да? Вы думаете, что я не способенъ къ серьезному чувству… да?.. Даже, можетъ-быть, въ душ вы сметесь надо мной… да?

Двушка молчала. Она сидла, опустивъ красивую головку и чертя концомъ зонтика какіе-то таинственные іероглифы на песк. Это была красивая двушка, какъ бываютъ красивы въ семнадцать лтъ — все свже, весело, беззаботно и все готово засмяться. Да и какъ было не улыбаться, когда этотъ Вадимъ заговорилъ съ ней такимъ тономъ, какъ настоящій мужчина. Она даже закусила губы, чтобы не расхохотаться. Кажется, она не подавала съ своей стороны никакого повода… Да, гуляли иногда вмст, катались на лодк, болтали — что же изъ этого?..

— Будемте говорить серьезно, Ольга Николаевна,— продолжалъ гимназистъ, подсаживаясь рядомъ, настолько близко, что двушка отодвинулась.— Да, серьезно… Вамъ только-что исполнилось семнадцать лтъ, а мн осенью будетъ девятнадцать. Позвольте… (Двушка и не думала возражать). Однимъ словомъ, мы совсмъ большіе люди и должны, даже въ прав, подумать о своемъ будущемъ. Что касается меня, то я серьезно обдумалъ все… О, для меня все такъ ясно, хорошо, свтло… Ольга Николаевна, да вы не слушаете меня?..

— Я? Нтъ, я слушаю…— равнодушнымъ тономъ отвтила двушка, точно просыпаясь отъ своего раздумья, она раскаивалась, что позволила себ забраться такъ далеко въ паркъ съ этимъ отчаяннымъ Вадимомъ, а тамъ maman наврно уже ждетъ ее.— Я слушаю.

Шарлатанъ сдлалъ паузу, оттопырилъ губы и вообще весь надулся.

— Послушайте, Ольга Николаевна, такими вещами не шутятъ… У меня вся жизнь поставлена на карту. Да… Наконецъ я знаю даже, о чемъ вы сейчасъ думаете…

— Это интересно!

— Знаю!.. Съ кмъ вы вчера гуляли на музык? О, я все знаю… Этотъ офицеръ страшный мерзавецъ…

— Какой офицеръ? Наконецъ, кто вамъ далъ право такъ выражаться?..

— Вы не знаете, какой офицеръ? Ха-ха… А этотъ гренадеръ? Голубой околышъ на фуражк?.. Вы не помните?.. Это…. это… я… я его убью…

Двушка отодвинулась еще подальше. Ей сдлалось вдругъ страшно. А въ самомъ дл, этотъ сумасшедшій убьетъ Ивана Иваныча?.. Купитъ револьверъ — и бацъ… Нтъ, это ужасно, да и maman, наврно, теперь уже хватилась ея. Вотъ положеніе…

— Ему ужъ за тридцать, нашему офицеру,— продолжалъ шарлатанъ, подчеркивая эту цифру съ особеннымъ чувствомъ.— Да, за тридцать… Онъ все испыталъ, все пережилъ, теперь ему нужно отдохнуть…

— Вадимъ, такъ невозможно разговаривать… Вы оскорбляете меня.

— Я?!.. васъ?!.. Нтъ, я его убью… чтобы спасти васъ. И когда меня отправятъ на каторгу, тогда только вы поймете, насколько сильно я люблю васъ…

Она тихо засмялась, положила свою бленькую ручку къ нему на плечо и заговорила ласковымъ голосомъ, какъ говорятъ большіе съ нашалившими дтьми:

— Видите ли, Вадимъ, вы и правы и неправы… Да, выправитесь мн, по не больше того, какъ хорошій мальчикъ… Вы не обижайтесь на меня за откровенность: вы сами ее вызвали. Да, для меня вы мальчикъ, хотя и старше меня на цлый годъ… Вы любите меня, вы нравитесь мн, но что же изъ этого?.. Разв гимназисты женятся? Васъ за это посадятъ въ карцеръ…

— Ольга Николаевна…

— Позвольте… Я несправедлива, я жестока, я кокетка,— все, что хотите, но я прежде всего женщина и еще больше вашего должна подумать о своемъ будущемъ. Мн больно все это говорить вамъ, но такъ складывается наша жизнь… Да, мн нравится Иванъ Ивановичъ, можетъ-быть, я даже выйду за него замужъ, если maman…

Единственными свидтелями этой сцены были спрятавшіеся въ засад сторожа. Ипатъ не слушалъ и потихоньку сползъ подъ гору, а Кондратъ остался на своемъ посту, потому что кто его знаетъ, этого шарлатана, что у него на ум. И въ самомъ дл выстрлитъ… Но въ самый критическій моментъ послышались быстрые шаги въ дальней алле, и Кондратъ замеръ.

‘А вдь шарлатанъ-то подведетъ меня…— мелькнуло у него въ голов.— Настоящіе господа идутъ, а онъ скамеечку захватилъ. Ахъ, разбойникъ… ахъ, губитель!..’

Кондратъ даже сдлалъ движеніе, чтобы подняться и своимъ появленіемъ прогнать шарлатана, но его остановилъ голосъ Ипата.

— Дав проходила публика, это точно… Мало ли народу въ парк гуляетъ.

— Нтъ, двое, гимназистъ… съ сестрой?.. Она въ шляп и съ зонтикомъ,— допрашивалъ настойчиво женскій голосъ.— Ботъ теб, милый, на чай, а ты говори правду…

Голосъ Ипата вдругъ замолкъ. Легкіе шаги быстро направились къ площадк,— старикъ продалъ счастливую парочку.

На площадк, гд происходило роковое объясненіе, появились дв женщины. Одна среднихъ лтъ, очень встревоженная и запыхавшаяся, а другая молодая, стройная, спокойная, строгая, ршительная. Первая дама увидла скрывавшуюся въ тни парочку и почти бгомъ бросилась къ двушк. Она схватила ее за руку и молча потащила въ аллею, даже не взглянувъ на стоявшаго у скамьи шарлатана. Въ глубин площадки оставался силуэтъ предателя Ипата. Оставшаяся на площадк дама обернулась и знакомъ руки попросила его удалиться.

— Вотъ такъ влопался!— ршилъ Кондратъ.— Губорнанка теб задастъ… Х-ха!.. Ловко!..

На площадк въ это время происходила краснорчивая нмая сцена, единственнымъ свидтелемъ которой былъ суровый бронзовый герой. Онъ видлъ, какъ смущенный Вадимъ опустился на роковую лавочку, какъ къ нему подошла гувернантка, смрила строгимъ взглядомъ съ ногъ до головы непокойно сла рядомъ. При лунномъ освщеніи получалась очень трогательная картина даже не для бронзоваго героя. Гувернантка была такая чистенькая, чопорная и по-молодому строгая. Она поступила въ домъ, когда Вадиму было всего двнадцать лтъ, и поэтому матерински смотрла на него, какъ на ребенка. Ей на видъ было лтъ подъ тридцать, но на самомъ дл она была моложе на цлыхъ пять лтъ. Ее состарило скитанье по чужимъ семьямъ и собственная неудовлетворенная жизнь. Каждая женщина носитъ въ себ семью, домашній очагъ, а тутъ получалась какая-то фальсификація жизни. Въ этой неудовлетворенности и заключался источникъ той англійской чопорности и импонирующей чистоты, которыми миссъ Бэтси поражала незнакомаго человка съ перваго раза, точно она была заморожена. Эта молодая строгость сквозила не только въ выраженіи лица и во взгляд темно-срыхъ глазъ, а въ каждой складочк скромнаго лтняго костюма, въ каждой оборочк, въ каждомъ бантик. Однимъ словомъ, миссъ Бэтси являлась олицетвореніемъ строгой и непреклонной чистоты, и никто не чувствовалъ этого съ такой безпощадной ясностью, какъ несчастный Вадимъ. Будь кто угодно въ данный моментъ, только не миссъ Бэтси… Это было жестоко до несправедливости.

‘Ну, теперь начнется…’ — подумалъ Вадимъ, приготовляясь выдержать осадное положеніе.

Онъ нсколько разъ, и очень недружелюбно, посмотрлъ на миссъ Бэтси. Рядомъ съ ея топкой, изящной фигуркой онъ еще въ первый разъ почувствовалъ себя большимъ, настоящимъ большимъ человкомъ. Да, онъ не ребенокъ и будетъ говорить, какъ мужчина. И все скажетъ, если на это пошло,— все…

III.

Миссъ Бэтси тоже, видимо, собиралась съ силами. Она даже цломудренно собрала свои юбки около ногъ, точно се могло загрязнить одно присутствіе негоднаго мальчишки,— она длала то же, когда переходила черезъ грязную дорогу.

— Вы довольны своимъ поведеніемъ, Вадимъ?— начала она тихимъ инквизиторскимъ токомъ.

— Миссъ Бэтси…

— Позвольте… Вы на этомъ самомъ мст, кажется, имли достаточно времени, чтобы выказать свой ораторскій талантъ, а потому выслушайте меня внимательно. Наконецъ это простое правило вжливости, когда говорятъ старшіе…

Голова Вадима невольно опустилась отъ такого приступа, и онъ почувствовалъ преступное малодушіе, превращаясь опять въ мальчика.

— Итакъ, m-r Вадимъ, вы поступили безразсудно, компрометируя своимъ поведеніемъ совершенно неопытную двушку…

Неопытную? Вотъ это мило… А гренадеръ Иванъ Ивановичъ? Эти мысли прошли въ голов Вадима съ такой яркостью, точно онъ высказалъ ихъ вслухъ. Скажите, пожалуйста:, неопытная…

— Да, неопытная…— отвтила миссъ Бэтси на этой тайное возраженіе, и ея срые глаза внушительно остановились на Вадим.— Каждая двушка неопытна. Представьте себ теперь ея положеніе?

— А мое положеніе разв лучше, миссъ Бэтси? О, если бы вы только слышали, что говорила здсь эта невинная овечка…

— Меня удивляетъ одно,— невозмутимо продолжала англичанка,— именно, что ‘это’ могли сдлать вы,— да, вы. Я имла неосторожность думать о васъ лучше… Порядочность — прежде всего. И вдругъ вы увлекаете на тайное свиданіе неопытную двушку…

Самымъ обиднымъ въ этомъ монолог было ‘вы’,— миссъ Бэтси всегда говорила Вадиму ‘ты’, а теперь этимъ ‘вы’ была пропитана каждая складочка ея платья, каждая оборка, каждый бантикъ. И все это трепетало отъ возмущенія.

— Прежде всего нужно умть уважать женщину,— продолжала миссъ Бэтси, раскрывая и закрывая зонтикъ.— Да… Безъ уваженія къ женщинамъ нтъ и жизни. Вдь вы уважаете свою мать и сестеръ?.. Только испорченное и грязное воображеніе можетъ видть въ женщин…

Миссъ Бэтси поднялась, гордо выпрямилась, сдлала нсколько шаговъ и, остановившись передъ Вадимомъ, спросила въ упоръ:

— Скажите, m-r Вадимъ, вамъ не совстно смотрть мн прямо въ глаза?..

М-г Вадимъ вдругъ покраснлъ, покраснлъ по-ребячьи, до ушей, покраснлъ до того, что даже на глазахъ выступили слезы.

— Очень совстно, миссъ Бэтси…— отвтилъ онъ съ дтской откровенностью.— Именно васъ совстно, потому что вы… вы…

— Что я?..

— Вы… особенная…

— А Ольга Николаевпа разв не такая же двушка, какъ я, какъ вс другія двушки?.. Ахъ, m-r Вадимъ, m-r Вадимъ… Боже мой, да что сдлалось съ вами?.. Я не узнаю васъ, того милаго мальчика, какимъ вы были всегда… Вы даже забыли то, что вы просто гимназистъ и больше ничего. Вамъ нужно думать о своихъ занятіяхъ, объ окончаніи курса въ гимназіи, объ университет… Вы просто смшны въ этой роли большого негодяя!

Нтъ, это было уже слишкомъ… M-r Вадимъ вскочилъ, взъерошилъ свои волосы, отставилъ одну йогу и заговорилъ съ такой быстротой, точно боялся позабыть хоть одно слово:

— Нтъ, я совсмъ не то, миссъ Бэтси, что вы думаете… Я лучше, гораздо лучше всхъ, даже васъ, потому что вы думаете обо мн очень дурно.

— Лучше даже Ольги Николаевны?— иронически прибавила гувернантка, суживая глаза.

— Лучше…— ршительно заявилъ m-r Вадимъ.— Она… она… однимъ словомъ, я больше ея не люблю и никогда не любилъ, потому что она просто интриганка, расчетливая натура… вообще, дрянь! Вдь я-то душу ей отдавалъ, а она что мн говорила здсь?.. И вс такія барышни… Он кажутся такими чистыми и хорошими только потому, что ходятъ въ блыхъ платьяхъ и розовыхъ ленточкахъ. Когда мн будетъ за тридцать лтъ, когда я испытаю все, то любая такая Ольга Николаевна сочтетъ за счастье осчастливить меня своей любовью, особенно если я надну фуражку съ гренадерскимъ околышемъ…

— Я ршительно ничего не понимаю, m-r Вадимъ… При чемъ тутъ фуражка? тридцать лтъ?..

— Я не виноватъ, что у насъ такъ сложились соціальныя условія, миссъ Бэтси… И Ольга Николаевна не виновата, и вы… Почему вы остаетесь двушкой и живете въ чужихъ людяхъ, когда могли быть прекрасной женой и матерью?.. О, я все отлично понимаю и про себя не разъ васъ жаллъ. Да… Разв вы живете?.. И я тоже… то-есть я-то въ другомъ род. Видите л’, теперь я не имю права даже любить, хотя мн осенью будетъ ровно девятнадцать лтъ… да… а когда я изживусь, тогда… Вдь это трагедія, миссъ Бэтси!.. Мы топчемъ свое собственное счастье, свое будущее…

Миссъ Бэтси точно замерла, слушая этотъ горячечный бредъ, а потомъ устало присла на скамью.

— Вы думаете, я люблю Ольгу Николаевну?— уже со слезами въ голос спрашивалъ m-r Вадимъ.— Нисколько… Я ее презираю!.. Да… Она вся дрянная, расчетливая…

Въ слдующій моментъ m-r Вадимъ быстрымъ движеніемъ бросился на колни и уронилъ свою голову прямо на руки миссъ Бэтси. Она отъ такой неожиданности настолько растерялась, что не могла пошевельнуться.

— Вдь я васъ люблю, миссъ Бэтси…— шептала голова m-r Вадима, а его горячія губы льнули къ холоднымъ, бленькимъ ручкамъ.— Я всегда васъ любилъ, Бэтси… одну тебя, милая Бэтси!.. И никого больше… никого!..

Руки m-r Вадима уже обнимали талію миссъ Бэтси, когда та очнулась отъ своего очарованнаго забытья. Она выпрямилась, поднялась, отстранила охватившія ее руки, а потомъ схватила безумную голову, шептавшую безумныя слова, и тихо проговорила:

— Гадкій мальчишка..

— Бэтси… милая… Я всегда только тебя одну любилъ, а на Ольгу Николаевну я даже и смотрть не хочу.

Но миссъ Бэтси была уже далеко. Она шла быстрыми, неровными шагами, точно ее гнало втромъ. Что такое случилось? Гд она?.. Ей было и обидно, и горько, и хотлось плакать… Когда она проходила мимо бронзоваго героя, то ей показалось, что онъ съ улыбкой смотрлъ туда, гд на лавочк сидлъ m-r Вадимъ.

— Вотъ такъ фунтъ!..— громко проговорилъ Кондратъ, вылзая изъ своей засады.— Двадцать лтъ выстоялъ на своемъ посту, а такого случая не видывалъ…

Когда гимназистъ поднялся и его тнь скрылась въ темнот ближайшей аллеи, сторожъ покачалъ головой и замтилъ:

— Оно, конечно, ежели разобрать по-человчеству… да… А все-таки шарлатанъ, прахъ его побери!..

1892.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ШАРЛАТАНЪ.Разсказъ.

Читайте также:

ШАРЛАТАНЪ.
Разсказъ.