Шалость, Плещеев Алексей Николаевич, Год: 1848 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 60 минут(ы)

ШАЛОСТЬ.

Очерки вседневной жизни.

I.
Братъ и Сестра.

(Въ род пролога.)

J’ai passe ma vie tacher de vivre et finalement voir qu’il faut mourir….
Alfred Musset.

Прошедшей весной, въ одной изъ самыхъ пустынныхъ петербургскихъ улицъ, на одной изъ самыхъ недосягаемыхъ петербургскихъ вершинъ — не то въ пятомъ, не то въ шестомъ этаж — нанимали небольшую комнатку, съ окнами на дворъ, и раздленную деревянной перегородкой на дв равныя части, братъ и сестра. Брата звали Иванъ Петровичъ, сестру Пелагея Петровна, или иначе Паша. Оба были очень-молоды, оба жили своими трудами. Ивану Петровичу только-что стукнуло двадцать-два года, Паш еще не было восьмнадцати лтъ. Мирно и тихо текло ихъ существованіе. Иванъ Петровичъ служилъ чмъ-то въ род канцеляриста, каждое утро отправлялся въ должность и возвращался-къ обду. Въ досужее время, чтобъ потшить Пашу, садился онъ играть съ ней въ карты или въ домино, вырзанное имъ самимъ изъ бумажекъ, иногда читалъ ей вслухъ какой-нибудь русскій романъ, но чаще всего переписывалъ что-нибудь, желая заработать себ лишнюю копейку. Случалось, что цлыя ночи просиживалъ онъ за перепиской, напившись сначала крпкаго-крпкаго кофе, чтобъ не задремать надъ дломъ. Нужда заставляла его такъ усердно работать, жалованье получалъ онъ не Богъ-всть какое: оно только для формы, на нсколько минутъ, появлялось въ рукахъ Ивана Петровича и тотчасъ же переходило въ руки хозяина, у котораго онъ нанималъ квартиру — нужно же было чмъ нибудь жить. Правда, сестра трудилась тоже не меньше его: она длала цвты, шила блье, платья, и дажсе нердко помогала брату переписывать, имя довольно-красивый и четкій почеркъ. Но все-таки и эти обоюдныя усилія бдныхъ тружениковъ едва доставляли имъ необходимое, объ удовольствіяхъ нечего было и думать. Ничего лишняго (какъ выражаются счастливцы міра сего, привыкшіе только у другихъ находить лишнее) не допускали они въ своемъ хозяйств. Но за отсутствіемъ роскоши, они любили опрятность.

Нельзя было довольно налюбоваться на ихъ маленькую комнатку: такъ все въ ней было чисто, такъ все стояло у мста. Ни въ чемъ не проглядывало равнодушія, нераднія, присутствіе женщины освятило этотъ пріютъ и придало ему особенную прелесть. Во всемъ видна была любящая рука, все носило на себ печать сердца… Цвты, стоявшіе на окн, никогда не оставались не политыми, никогда не засыхали отъ солнца. Бездлушки, украшавшія письменный столъ Ивана Петровича, какъ, на-примръ, преспапье, футляръ для перьевъ, вышитые бисеромъ по канвовой бумаг, и подаренные Пашей, брату въ день его именинъ, были разставлены въ такомъ порядк, блье на постели, салфетки, — все это, хотя и не отличалось чрезмрной тонкостью, но въ близн могло поспорить съ снгомъ. Паша была удивительная хозяйка, и дятельность ея изумляла брата: ‘Когда это ты, мой жучокъ (онъ называлъ Пашу жучкомъ, потому-что у ней были густые-черные волосы и черные глазки), успваешь все длать?’ говаривалъ иногда Иванъ Петровичъ: ‘не успешь оглянуться — и комната прибрана, и работа впередъ подвинулась… Ахъ ты моя дорогая!’ и онъ обнималъ ея стройную талію и крпко цаловалъ ея смугленькую щечку. Иванъ Петровичъ, какъ говорится, души не слышалъ въ сестр. Онъ любилъ ее горячо, безпредльно. Это была его единственная привязанность. Уже три года, какъ они жили одни, лишившись отца. (Мать ихъ умерла нсколько дней посл рожденія Паши, и они едва ее помнили.) Честный старикъ оставилъ дтей ни съ чмъ. Пока онъ былъ живъ, Паша, рзвая двочка въ панталончикахъ и коротенькомъ платьиц, бгала учиться въ какую-то школу, но когда его не стало, должно было проститься съ ученьемъ, потому-что не чмъ было платить за него. У Ивана Петровича тогда еще не было мста, и онъ, бдный, бился какъ рыба объ ледъ, не зная какъ извернуться. Онъ только-что вышелъ тогда изъ гимназіи. Ему бы и самому хотлось еще поучиться, хотлось бы послушать университетскіе куреы, да объ этомъ напрасно было и думать. Нужно было поскоре предаться практической жизни, съискать мсто съ-порядочнымъ жалованьемъ, которое бы дало бдному молодому человку возможность прокормить и себя и сестру и окончить ея незатйливое воспитаnie. Въ себ же самомъ должно было подавить всякую жажду знанія и всякія прихотливыя требованія ума и сердца. И вотъ онъ покорился своей участи, съискалъ себ кое-какъ насущный хлбъ, переселился въ шестой этажъ, и сталъ поживать жизнью труженика, довольный сосдствомъ своимъ съ небесами. Сестренка опять начала бгать въ школу. Отпуская ее туда каждое утро, Иванъ Петровичъ прежде самъ спрашивалъ, у ней урокъ, и отечески журилъ ее, если она плохо его заучивала. Наконецъ, пришло время бросить панталончики, надть юбку подлинне и прекратить бготню въ школу. Паша умла читать и писать, понимала немножко, что говорили при ней по-французски и по-нмецки, хотя сама не объяснялась ни на одномъ изъ этихъ языковъ, знала правила орографіи и вс столицы европейскихъ государствъ, выучила наизусть катихизисъ, и даже нсколько страничекъ изъ краткаго руководства Кайданова — кажется, до того мста, гд говорится, что развращеніе нравовъ было главною причиною паденія персидской монархіи. Словомъ, образованіе было кончено, не доставало только умнья пробрянчать на фортепьянахъ какую-нибудь польку, да сдлать туръ вальса, чтобъ стать по интеллектуальному и нравственному развитію наряду съ любой петербургской барышней, но оба эти искусства Паша считала для себя лишними, ибо предвидла, какой образъ жизни ей прійдется вести.

Пора была помогать брату въ работ. Паша душевно радовалась, что ей можно будетъ наконецъ чаще видть брата, чаще говорить съ нимъ, что онъ уже перестанетъ смотрть на нее, какъ на ребёнка, что она сдлается его другомъ, имющимъ право раздлять его радости и огорченія. Характеръ двочки былъ самый кроткій, уживчивый. Много прямаго, здраваго смысла, еще боле любви въ сердц, безропотная покорность своей участи и совершенное невдніе всего, что не относилось къ ея сфер — вотъ вамъ Паша. Иванъ Петровичъ, хотя былъ также очень-добръ, но лишенія, необезпеченность, безпрестанныя заботы о будущемъ и особенно о сестриномъ будущемъ значительно испортили его характеръ: утратилась его прежняя искренняя веселость, которою, бывало, всегда такъ любовался отецъ его, исчезло наивное добродушіе, дышавшее когда-то во всхъ рчахъ его, онъ сдлался раздражителенъ, жолченъ. По цлымъ часамъ, задумчивый, ходилъ онъ молча, изъ угла въ уголъ и на вс вопросы сестры отвчалъ отрывистыми, едва-внятными восклицаніями. Бдная Паша, думая, что она чмъ-нибудь разсердила брата, или что онъ потерплъ непріятность по служб, становилась такъ же грустна и даже нердко плакала, уходя къ себ за перегородку. Но что всего боле огорчало Пашу — это болзнь Ивана Петровича. Какъ ни старался онъ скрыть отъ сестры свое положеніе, но она ясно видла, что оно съ каждымъ днемъ становилось все хуже и хуже. Частная работа, ночныя бднія, такъ изнурили Ивана Петровича, что кто видлъ его за два года передъ тмъ, не могъ узнать его. Онъ сталъ блденъ, или, лучше, желтъ, какъ восковая свча. Спина его сгорбилась. Изъ свжаго, стройнаго юноши онъ превратился въ сутуловатаго, неповоротливаго старика. Одышка безпрестанно мучила его, мшала ему говорить… онъ часто жаловался на боль въ боку. Докторъ изъ департамента, съ которымъ онъ какъ-то вздумалъ посовтоваться, отвчалъ ему, что онъ долженъ хоть годъ пожить на свобод, въ хорошемъ и тепломъ климат, ничего не длая, ни о чемъ не заботясь. Такой совтъ былъ для Ивана Петровича равносиленъ смертному приговору. ‘Если только это можетъ спасти меня’ сказалъ онъ себ, уходя отъ доктора: ‘то, значитъ, нтъ для меня спасенія! Мн хать на югъ… въ хорошій климатъ? мн, существующему день-за-день?.. Нтъ! видно плохо занемогать недостаточному человку!’.

Но мысль о сестр преимущественно терзала Ивана Петровича., Паша оставалась безъ него круглой сиротой и почти нищей. Правда, былъ у него на примтъ одинъ пріятель, карлъ Ивановичъ Кунцъ, или просто Карлуша, какъ онъ называлъ его въ дружеской бесд, который сильно приволакивался за молодой двушкой и даже нсколько разъ намекалъ Ивану Петровичу, ‘что онъ почелъ бы за счастіе быть мужемъ его сестры, если только ей не противно имть такого мужа’, но и тутъ встрчались различныя затрудненія… Карлуша былъ добрый и честный малый, читавшій чувствительные романы Коцебу и занимавшійся химіей. На него можно бы положиться — онъ не сдлалъ бы Пашу несчастливой, да вотъ бда: онъ былъ такой же горемыка, какъ и они, и вс надежды свои возлагалъ на мсто лаборанта при одномъ провинціальномъ русскомъ университет, улыбавшееся ему въ отдаленномъ туман съ незапамятныхъ поръ. До полученія же этого мста, общаннаго ему, впрочемъ, наврное, онъ ршительно не могъ жениться. А какъ знать — не охладетъ ли любовь его къ Паш, пока онъ будетъ ждать своего лаборантства?.. Бдная, бдная Паша!.. произносилъ разстроенный Иванъ Петровичъ, кивая головой: — какая участь постигнетъ тебя, когда я не буду съ тобой… Вчная нужда, холодъ, голодъ, можетъ-быть, оскорбленія… И устоишь ли ты, слабое, беззащитное созданіе противу всего этого?.. Горько мн вздумать о твоемъ будущемъ!..

И грудь его подымалась, и слезы медленно катились по исхудалому лицу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какъ ни огорчало, какъ ни тревожило Пашу постоянное нездоровье брата, однакоже она далека была отъ мысли, что ей нужно будетъ скоро разстаться съ нимъ навсегда. Бдняжка не предвидла тучи, сбиравшейся надъ ея головой. Если, иногда, будущее одиночество, которое она считала еще отдаленнымъ, и ужасало ее, то она старалась отогнать отъ себя печальныя грезы и устремляла всю заботливость свою на брата. Угождать ему, предупреждать его малйшія желанія и даже капризы, не допускать его до гнва, и безпрестанными уступками и угожденіями отнимать пищу у его раздражительности — вотъ что стало на первомъ план ея существованія, сдлалось главною ея цлью. Эта нжная внимательность, признакъ души глубоко любящей, еще боле растравляла горе Ивана Петровича.

— Лучше бы ты любила меня поменьше, думалъ онъ: — теб было бы легче понесть разлуку со мной. Я знаю, теб нужно кого-нибудь любить: твое мягкое, нжное сердце не проживетъ безъ любви, какъ цвтокъ безъ благотворнаго солнечнаго луча… на кого же перенесешь ты любовь, когда меня не будетъ? можетъ-быть, на существо, недостойное тебя, которому не оцнить твоей привязанности. Ты слишкомъ-мало знаешь людей, слишкомъ проста сердцемъ, и готова будешь поврить всякому, кто притворится влюбленнымъ въ тебя. Ахъ! хоть бы этотъ Карлуша!

Карлуша посщалъ ихъ очень-часто, почти каждый день. Онъ былъ очень-застнчивъ, очень-робокъ, и потому почти-всегда молчалъ, особенно въ присутствіи Паши, когда она подтрунивала надъ его серьёзнымъ видомъ, шалила съ нимъ, онъ самодовольно улыбался, но рдко отвчалъ что-нибудь. Когда они, бывало, засядутъ вечеромъ играть вс трое въ мельники или въ свои козыри, бдный Карлуша оказывался такимъ разсяннымъ, что проигрывалъ ршительно каждый разъ, что доставляло Паш неисчерпаемое удовольствіе. Она заливалась хохотомъ, когда онъ флегматически произносилъ, тасуя колоду: ‘нохъ эйвъ малъ!’ и потомъ принимался сдавать. Иванъ Петровичъ даже подозрвалъ, что онъ проигрываетъ намренно, желая сдлать этимъ удовольствіе Паш и имть предлогъ принесть на другой день ей лишній фунтъ конфектъ. Словомъ, по всмъ движеніямъ и поступкамъ Кунца положительно можно было заключить, что онъ влюбленъ въ Пашу по уши, но любила ли она его — вотъ что желалъ бы узнать Иванъ Петровичъ и чего никакъ не могъ добиться. Нсколько разъ пытался онъ навести на эту тэму разговоръ съ сестрой, но всегда попытки его оставались безуспшными: или самъ Карлуша своимъ приходомъ прерывалъ разговоръ, или Паша отвлекала его на другое.

— А что, жучокъ, сказалъ однажды Иванъ Петровичъ сестр, посадивъ ее къ себ на колни, между-тмъ, какъ она обвила правой рукой своей его шею:— хотла бы ты замужъ?

— Нтъ. Зачмъ мн замужъ? Былъ бы ты со мной, Ваня.

— Ахъ ты, жучокъ, жучокъ! да вдь не вкъ же съ братомъ жить… вдь старой двкой нехорошо оставаться.

— Полно, Ваня, я не хочу думать о старости, не напоминай мн, не могу вздумать, что на лиц у меня будутъ морщины… Фи! Я желала бы умереть молодой, Ваня!

— Вотъ что сказала! Глупенькая! И Иванъ Петровичъ тихонько ущипнулъ ее за щеку: — не бойся, еще теб долго до старости. Вотъ я, такъ ужь похиллъ прежде времени… Ну, а если я умру, жучокъ, какъ же ты будешь одна?

Паша, вмсто отвта, прижала голову брата къ груди своей и крвико поцаловала его въ лобъ. Дв слезинки показались въ уголкахъ ея глазъ. Иванъ Петровичъ отвчалъ на это поцалуемъ еще сильнйшимъ и продолжалъ:

— Нтъ, въ-самомъ-дл, жучокъ, выйди замужъ, мн хочется посмотрть, какъ ты будешь хозяйничать у себя дома… Вдь ты ‘мала птичка да ноготокъ востёръ’, я думаю, мужъ у тебя будетъ по струнк ходить. Вс вы двочки скрытничаете до свадьбы…

— Ты вдь видишь, какъ я здсь хозяйничаю, довольно съ тебя!

— Здсь все не то, здсь я мшаю.

— О-о! много ты смыслишь въ хозяйств! Вотъ тебя такъ жена приструнитъ… помяни мое слово! сказала Паша смясь.

— Едва-ли! отвчалъ Иванъ Петровичъ съ грустной улыбкой:— потому-что мн не жениться, жучокъ!

Но, видя, что онъ снова опечалилъ Пашу, Иванъ Петровичъ тотчасъ же поправилъ, сирю неосторожность и прибавилъ шутливымъ тономъ:

— Ну, какой я мужъ! Я только и гожусь въ няньки къ племянничкамъ. Будутъ у меня племянники, жучокъ? а? какъ ты думаешь..

— Да что ты наладилъ ныньче все одно да одно, Ваня? Я на тебя разсержусь.

И она хотла сойдти съ колнъ его, но онъ удержалъ ее за руку, которая обвивала его шею.

— Ну, полно, полно! О чемъ же ты хочешь говорить со мною?

— Разскажи, что ты прочёлъ вчера въ книжк.

— Нтъ, не хочу — длинная, да и плачевная такая исторія, Богъ съ ней! и безъ того много скуки въ жизни, что разсказывать! Не съигратъ ли вамъ разв въ домино? Жаль, нтъ Карлуши.

Онъ выпустилъ ея руку.

— Не правда ли, вдь жаль? прибавилъ онъ черезъ нсколько секундъ, раскладывая домино и смотря ей въ глаза.

— Да! онъ бы опять проигралъ фунтъ копфетъ.

— Только потому-то и жалъ, что объиграть можно? Экій же ты злой жучокъ!

Паша засмялась.

— Ой, притворяешься, хохотунья!

— Какъ притворяюсь?

— Да такъ… Ужь ты не финти — все знаю!..

Онъ погрозилъ ей пальцемъ.

— А я такъ ничего, — ей-Богу!

— А зачмъ покраснла?

Паша быстро посмотрлась въ зеркало, висвшее надъстоломъ.

— И не думала.

— Да ужь нечего! А вотъ и Карлуша, тутъ какъ тутъ… Ну, будь ты судьей, Карлуша, произнесъ Иванъ Петровичъ, обратясь къ вошедшему Кунцу.— Вдь жучокъ покраснла? Посмотри ей въ лицо?

— Нтъ, нтъ, нтъ! кричала Паша.

Кунцъ былъ такъ озадаченъ этимъ неожиданнымъ привтствіемъ, что не находилъ отвта и, по своему обыкновенію, только улыбнулся.

— А знаешь, отъ-чего?..

— Отъ-чего? спросилъ нмецъ..

— Я пристыдилъ. Заставилъ признаться, что ей безъ тебя скучно.

Кунцъ въ свою очередь покраснлъ до зрачковъ.

— Ну, и ты тоже!

Кунцъ не зналъ, что длать, и только поправлялъ огромный узелъ своего пестраго галстуха. Фигура его была очень-смшна въ эту минуту. Худощавый, вытянутый, съ рыжеватыми волосами, онъ походилъ скоре на какого-нибудь неподвижнаго Джемса или Джона, нежели на нмца. Чтобъ вывести его изъ затрудненія, Иванъ Петровичъ предложилъ ему играть въ домино.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Паша знала Кунца за весьма-хорошаго человка, честныхъ правилъ и добраго сердца. Притомъ, онъ былъ другомъ брата ея, которому не разъ оказывалъ значительныя услуги, этого было уже для нея довольно, чтобъ полюбить Карлушу. Она подозрвала, что онъ къ ней не совсмъ равнодушенъ, видла, что онъ и не лзетъ изъ кожи, чтобъ угодить ей, и принимала всегда углу. ги его весьма-благосклонно, обходилась съ нимъ ласково и привтливо, и вообще старалась показать, что уважаетъ его и цнитъ его расположеніе. Но ничего и похожаго на страсть не ощущала она. Страсть была еще чужда этому двственному сердцу, и, можетъ-быть, никогда не суждено ему было узнать ее, какъ и многимъ другимъ сердцамъ, заброшеннымъ всемогущимъ, классическимъ фатумомъ въ сферу не совсмъ-то благопріятную для сильныхъ, тревожныхъ, чувствованій. Выйдти замужъ за честнаго, смирнаго и достаточнаго человка, няньчиться съ дтьми, смотрть за хозяйствомъ — вотъ обыкновенный идеалъ двушки, взросшей въ бдности. Горе той, которой стремленія перешагнутъ за предлы этого идеала! Вмсто спокойнаго, невозмутимаго существованія — предстоитъ ей долгая, упорная борьба съ обстоятельствами, и слабое созданіе или погибнетъ подъ гнетомъ ихъ, или, терзаемое отчаяніемъ, будетъ искать. забвенія въ опьяняющемъ, разрушительномъ вихр порока. Паша инстинктивно понимала все это и разсудила, что желать мужа лучше Карлуши было бы слишкомъ-прихотливо, что онъ вполн достоинъ ея уваженія, и что если она не можетъ найдти въ немъ любовника, то, по-крайней-мр, найдетъ покровителя, друга, брата. Притомъ же, когда, получивъ общанное ему мсто, онъ удетъ съ женой въ провинцію, жизнь ихъ тамъ будетъ обезпечена отъ всякихъ матеріальныхъ лишеній — а это также немаловажная вещь! Посл такихъ соображеній, двушка положила, въ случа объясненія со стороны Кунца, высказать ему откровенно свой образъ мыслей на этотъ счетъ, и буде онъ окажется довольнымъ, дать ему свое согласіе. Однакожъ, ей очень хотлось, чтобъ Кунцу подольше не выходило мсто: такъ тяжела была для нея мысль о разлук съ братомъ, но, съ другой стороны, зная, что согласіе ея на этотъ бракъ должно принести большое удовольствіе Ивану Петровичу, неперестававшему заботиться о ея будущности, она въ тоже время желала, чтобъ Кунцъ сдлалъ наконецъ формальное предложеніе. Но для кандидата въ лаборанты объясненіе было трудне всхъ его химическихъ опытовъ. Нсколько разъ готово оно было сорваться у него съ языка, но какая-то невдомая сила сковывала Кунцу уста, и онъ отлагалъ свой подвигъ до другаго дня. Вс романы Коцебу перечелъ онъ отъ доски до доски, стараясь найдти въ нихъ какую-нибудь сцену, аналогическую съ той, которая ему предстояла, чтобъ заучить наизусть хоть дв или три торжественныя фразы. И нсколько фразъ были дйствительно имъ заучены, оставалось спустить ихъ, въ минуту бодрости, съ языка… но тутъ-то и была запятая. Наконецъ, однакожь, роковое объясненіе состоялось, но такъ, какъ не могъ ожидать этого скромный Кунцъ. Подготовленныя фразы не пригодились… Онъ, сверхъ всякаго чаянія, произнесъ импровизацію, съ полнымъ убжденіемъ, что говоритъ глупость. Бдный нмецъ и не подозрвалъ, что онъ былъ въ эту минуту несравненно-краснорчиве своего Коцебу! Вотъ, какъ это случилось.

Здоровье Ивана Петровича съ каждымъ днемъ становилось хуже и хуже. Промочивъ въ одно дождливое утро ноги, онъ сильно простудился и уже цлую недлю не только не ходилъ въ должность, но даже почти не покидалъ своего кресла. Невыносимая тоска мучила его. Все было не по немъ, все сердило его, не нравилось ему. Напрасны были вс усилія Паши, чтобъ развеселить его: онъ едва улыбался на ея шутки, и въ этой улыбк было столько горести, что при взгляд на нее у Паши сердце разрывалось на части, и слово утшенія замирало на устахъ…

Порой, онъ подзывалъ ее къ себ, бралъ за руку, сажалъ къ себ на колни и, устремивъ ей въ глаза длинный и пристальный взоръ, горвшій болзненнымъ пламенемъ, цлые часы оставался въ такомъ положеніи. Казалось, онъ забывалъ въ это время и себя и ее, и все окружающее — и жилъ въ какомъ-то невдомомъ, новомъ мір, который какъ-будто находилъ въ большихъ и блестящихъ глазахъ сестры. Потомъ онъ выпускалъ ея руку, и произносилъ слабымъ голосомъ: ‘Оставь меня одного, Паша’. И Паша медленно шла къ себ за перегородку, но, дойдя до порога, оборачивалась, и видла, какъ, закрывъ лицо руками, бдный братъ ея старался сдержать рыданія.

Она готова была въ эти минуты броситься къ нему, крпко обнять его и смшать свои слезы съ его слезами, но, боясь раздражить больнаго, повиновалась ему и оставляла его одного.

Вступая въ свою маленькую, однооконную каморку, и она принималась также плакать… Ей становилось ясно, что бда была близкая, неминуемая. Карлуша, заходившій къ нимъ аккуратно каждое посл обда, страдалъ не меньше Паши, страданіе его было двойное. Печаль любимой двушки и угасавшая съ каждымъ часомъ жизнь добраго товарища равно огорчали его чувствительную, нмецкую душу. Онъ не пытался, однакожъ, подобно Паш, развлекать и утшать Ивана Петровича: въ это онъ былъ не мастеръ, онъ не могъ скрыть своего горя. Физіономія безжалостно выдавала его на каждомъ шагу. Онъ это зналъ, и чтобъ не пугать никого чрезмрнымъ отчаяніемъ, выражавшимся на ней, подходилъ безпрестанно къ окну, и, прислонивъ къ рамк голову, барабанилъ что было мочи пальцами по стеклу.

Однажды маленькая компанія ихъ оживилась больше обыкновеннаго. Иванъ Петровичъ былъ въ дух, смялся, подшучивалъ, то надъ Карлушей, то надъ сестрой. Ему никогда не было такъ легко. Паша также повеселла, глядя на брата. У ней отлегло отъ сердца. Даже Кунцъ меньше молчалъ и конфузился. Прежнее невозмутимое спокойствіе какъ-будто опять возвратилось въ ихъ дружескій, тсный кружокъ. Время клонилось къ сумеркамъ. Иванъ Петровичъ въ халат лежалъ въ широкихъ и мягкихъ креслахъ (это было почти единственное наслдство, оставленное ему отцомъ), Кунцъ сидлъ противъ него, съ папироской въ зубахъ. Паша готовила брату какое-то питье, предписанное докторомъ. День былъ совершенно-ясный. Петербургское небо умилостивилось надъ дловымъ и геморроидальнымъ городомъ и измнило своей обыкновенной привычк — хмуриться. Солнечные лучи весело переливались на полу и на сренькихъ обояхъ скромнаго кабинета Ивана Петровича, пунцовая герань и душистый жасминъ, стоявшіе на окн, тоже смотрли какъ-будто бодре и радостне, озаренные этими ласковыми лучами…

— Что ты не посидишь съ нами, жучокъ? сказалъ Иванъ Петровичъ, обращаясь къ сестр.— Полно теб суетиться. Поболтай о чемъ-нибудь. Смотри… вдь Кунцъ самъ не свой, словно на иголкахъ сидитъ, то-и-дло оборачивается, да смотритъ на твою дверь, скоро ли ты покажешься. Карлуша! скажи ей, пожалуйста, что у тебя ужь шея заболла.

Карлуша усмхнулся, пустилъ густое облако дыма, чтобъ не видали какъ онъ покраснлъ, и посомъ отвчалъ:

— Мамзель Паулина,(такъ онъ всегда называлъ Пашу) готовитъ теб медикаментъ.

— Охъ, ужь эти мн медикаменты! произнесъ Иванъ Петровичъ, махнувъ рукой.— Въ это время Паша поднесла ему пить, которое мшала ложечкой.

— Не хочется, Паша… сказалъ Иванъ Петровичъ, отдаляя рукой стаканъ.

— Выпей, Ваня… нельзя, докторъ веллъ непремнно…

— Да я ныньче совсмъ здоровъ, зачмъ же мн пить? Право… мн такъ легко… такъ легко… Я бы даже, хотлъ за работу приняться. Вдь этотъ господинъ, какъ его? сочинитель-то, хотлъ ко мн черезъ недлю за рукописью зайдти, а у меня еще и двухъ страницъ неготово. Паша поставила питье на окно.

— Ну, вотъ что вздумалъ! сказала она: — теперь писать! Я сама ужо за тебя напишу, теб отдыхъ нуженъ.

— Да, да, отдыхъ нуженъ, подтвердилъ Купцъ: — мамзель Паулина справедливо разсуждаетъ.

— И деньги тоже нужны, замтилъ Иванъ Петровичъ: вотъ, ужь я думаю, жучокъ на мои лекарства не мало потратила… а проку все нтъ, прибавилъ онъ въ-полголоса.

— Совсмъ неправда, отвчала Паша: денегъ, еще у насъ довольно покамстъ. Я вчера за работу получила.

Паша лгала. Хотя она и прилежно работала, хотя иногда встрчала разсвтъ за шитьемъ, желая къ сроку окончить заказъ, но, лишенная помощи брата, все еще нуждалась въ деньгахъ. Ей не хотлось только разстроивать Ивана Петровича, притомъ же она могла разсчитывать на Кунца, съ которымъ состояла, относительно этого предмета, въ заговор, и который часто добывалъ ей работу. Услужливый нмецъ не разъ предлагалъ ей достать взаймы, но она до-сихъ-поръ отказывалась, въ надежд на свои собственные труды. Въ крайнемъ случа ей стоило сказать только слово, и деньги бы тотчасъ явились.

— А что, не была ты у этой барышни, которая, помнишь, теб все цвты заказывала? Она тебя такъ любила.

— Теперь она вышла замужъ и ухала съ мужемъ въ деревню. Впрочемъ, Наташа, которая живетъ въ нянькахъ у ея тётки, говорила мн, что они скоро вернутся. Я бы очень желала, чтобъ это было скоро. Она добрая такая, ласковая…

— Можетъ, замужемъ еще перемнится. А за кого она вышла? Не бось, за какого-нибудь графа или князя, за богача…

— Нтъ… правда, онъ, говорятъ, человкъ достаточный, только не очень богатъ… и не изъ знатныхъ. Заборскій, ему фамилія.

— Заборскій! воскликнулъ Карлуша. Должно быть сродственникъ генералу Заборскому, отъ котораго отвиситъ мое мсто.

— То-есть, ‘зависитъ’, Карлуша, перебилъ Иванъ Петровичъ:— хоть бы ты его, жучокъ, по-русски учила за конфеты, которыя онъ теб носитъ! прибавилъ онъ, обратясь къ Паш.— Еще, кажется, ныньче принесъ…

— Нтъ, совсмъ нтъ. Я ныньче книгу мамзель Паулин принесъ.

— Да, Ваня… Карлъ Иванычъ книжку принесъ, хочешь, я теб изъ нее почитаю.

— Нтъ, я не расположенъ. Потолкуемъ лучше, или не хочешь ли въ карты съиграть? Въ мельники, хочешь, Карлуша, а?

Карлуша кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— Только съ условіемъ, сказала Паша:— чтобъ Карлъ Иванычъ ничего не платилъ за проигрышъ.— А то онъ нарочно проигрываетъ.

— Вовсе нтъ… я просто несчастливъ, мамзель Паулина.

— Кому не везетъ въ картахъ, сказалъ Иванъ Петровичъ:— тому везетъ… знаешь въ чемъ, Карлуша?

— Меня ни въ чемъ не возитъ. Иванъ Петровичъ и Паша захохотали. Карлуша сконфузился и началъ сдавать. Паша подвинулась къ столу.

Иванъ Петровичъ нисколько минутъ молча слдилъ за игрой, но самъ не участвовалъ въ ней. Когда, наконецъ, Карлуша раза три сряду былъ оставленъ мельникомъ, и Паша встала изъ-за стола, чтобъ похлопотать о ча, братъ остановилъ ее.

— Куда ты, жучокъ?

— Да пора самоваръ ставить.

— Что же вы мало играли? А мн что-то по комнат походить захотлось.

— Полно, Ваня, ты слабъ!

— Нтъ, нтъ, я чувствую себя очень-хорошо… я крпокъ, какъ никогда не былъ. Завтра нужно непремнно въ должность, не то еще мста лишусь.. Вели Мар мой виц-мундиръ вычистить хорошенько: я, чай, ужь въ немъ моль завелась. Да, да… нужно въ должность, нужно. Я здоровъ, совершенно здоровъ… охотниковъ на мое мсто довольно… можно безъ куска хлба остаться…

Паша съ удивленіемъ смотрла на брата.

Онъ говорилъ быстро, что-то лихорадочное было въ его голос и движеніяхъ. Глаза свтились болзненно…

— Перестань тревожиться, Ваня, мста не отдадутъ никому, тебя вс любятъ тамъ, начальникъ недавно спрашивалъ о теб у Сергя Борисыча.

— Спрашивалъ!.. за тмъ и спрашивалъ, чтобъ узнать, не свободно ли мсто, нтъ ли вакансій. Они вс любятъ меня, слышишь! Да за что имъ любить меня? Я никому въ жизни не могъ оказать никакой услуги. Гд мн было, темному, бдному человку… наша участь быть одолженными всмъ, а самимъ куда одолжать! Кто вспомнитъ меня? кому я сдлалъ добро? никому, никому…

— А мн, Ваня? тихо сказала Паша, подойдя къ брату и взявъ его за руку.

— Теб… теб, Паша! воскликнулъ почти всхлипывая Иванъ Петровичъ.— Посмотри на себя, моя бдная! работа изнурила тебя. Остаешься ты нищей…

— Полно, ради Бога, полно, Ваня, выпей.

Она хотла взять со стола питье, но Карлуша предупредилъ ее и уже поднесъ стаканъ къ губамъ больнаго.

— Пей, Иванъ… произнесъ Кунцъ.

Больной оттолкнулъ стаканъ и отвернулся, сдлавъ гримасу.

— Все вздоръ! говорю вамъ, что я здоровъ.

Онъ помолчалъ нсколько минуть, въ-продолженіе которыхъ Паша и Кунцъ не сводили съ него глазъ, и потомъ сказалъ сестр тихимъ и нжнымъ голосомъ:

— Я похожу съ тобой немножко, жучокъ.

Паша и Кунцъ помогли ему встать. Опираясь на нихъ, онъ было-сдлалъ нсколько шаговъ, но вдругъ остановился и, схватившись за грудь, произнесъ едва слышно:

— Мн дурно.

Паша поддержала его, а Кунцъ бросился къ кресламъ и быстро подкатилъ ихъ къ больному.

— Паша… Паша, говорилъ Иванъ Петровичъ, приложивъ руку сестры къ голов своей.— Смерть моя недалеко… я чувствую… поди ко мн… поди сюда… Кунцъ!..

Паша дрожала. Она не знала, врить ли этимъ зловщимъ словамъ: такъ неожиданно они ее поразили.

Но Кунцъ понималъ, что предчувствія не обманывали больнаго, и глубокая печаль выразилась на лиц добраго нмца. Въ эту минуту, Паша вопросительно взглянула на него и, встртивъ его грустный, увлаженный взоръ, упала къ ногамъ брата.

— Паша… другъ ты мой!.. что съ тобою будетъ? Господи! не оставь ее бдную! Кунцъ… теб поручаю ее… ты всегда былъ мн другомъ, не измни мн и посл смерти моей: будь защитникомъ сироты… общай…

— Жизнь свою положу за нее, Иванъ, отвчалъ тронутый до глубины сердца Карлуша: — ты знаешь, я давно люблю мамзель Паулину…

Иванъ Петровичъ взялъ Пашину руку и положилъ ее въ руку Кунца.

Паша не могла говорить, она склонила голову на колни брата, и глухія рыданія вырвались изъ груди ея.

Съ Иваномъ Петровичемъ сдлался обморокъ, онъ очнулся, но за тмъ, чтобъ слечь въ постель. Дв недли спустя, въ маленькой комнатк, которую нанимали братъ и сестра, былъ покойникъ.

II.
Ошибка.

— Mais c’est mal, cel!
— Il ne faut pas tre si sev&egrave,re, c’est tout
bonnement une folie de jeune homme.
Подслушанныя фразы..

У Романа Александровича Ивельева собралось нсколько человкъ гостей, по-большей-части молодёжь, принадлежащая къ тому кругу петербургскаго общества, который зовется среднимъ. Разговоръ ихъ, лишенный всякаго серьёзнаго содержанія и чрезвычайно-быстро переходившій отъ одного предмета къ другому, отличался по-крайней-мр непринужденной веселостью. Церемоніи были изгнаны изъ пріятельскаго кружка. Все было здсь на распашку, каждый вралъ, что ему приходило въ голову. Острота, каламбуръ, иногда просто смлая циническая выходка, принимались всмъ обществомъ съ громкими одобреніями и аплодиссманами. Мене всхъ участвовалъ въ разговор самъ хозяинъ. Это былъ блокурый юноша, недурной наружности, съ манерами, показывавшими, что онъ потерся въ свт. Развалясь на зеленомъ сафьянномъ диван, онъ курилъ сигару и, казалось, Нисколько не старался занимать гостей. Взоры его, разсянно скользившіе то по стнамъ комнаты, то по лицамъ присутствующихъ, ясно говорили, что у него была какая-то ide fixe. Правда, онъ иногда отвчалъ улыбкой и даже смхомъ на удачно-сказанное словцо, но и самый непроницательный человкъ могъ замтить, что этотъ смхъ былъ не искренній, что Романъ Александровичъ и не слыхалъ остроты, но только, не желая этого выказать изъ деликатности, длалъ то же, что и другіе.

— Ты сегодня просто несносенъ, Ивельевъ! сказалъ ему наконецъ одинъ маленькій, приземистый человчекъ въ золотыхъ очкахъ, весьма суетливый, живой и говорившій дискантомъ:— ты точно слушаешь лекцію математики. У тебя что-то есть на ум. Зачмъ скрывать это отъ пріятелей!

— Ршительно ничего, отвчалъ Романъ Александровичъ:— это мое нормальное состояніе.

— Нтъ, нтъ, нтъ… перебилъ его завитой и раздушеный студентъ, закуривая папироску:— Ивельевъ влюбленъ, господа!

— Я даже слышалъ, что онъ хочетъ жениться, произнесъ еще кто-то изъ гостей.

— На комъ бы это? улыбаясь спросилъ Романъ Александровичъ.

— На старшей Ложбинской.

— На Лор, закричалъ Звревъ:— браво! C’est Рог qui l’attire…

Этотъ каламбуръ сопровожденъ былъ френетическими рукоплесканіями всей компаніи.

— Поздравляемъ, поздравляемъ! раздавалось со всхъ сторонъ.

— А правда ли, что ты получилъ большое наслдство, Ивельевъ? спросилъ Звревъ.

— Наслдство! Скажите! пройзнесъ флегматически Ивельевъ:— et moi qui n’en savais rien!

— Да, посл дяди, который только-что умеръ.

— Разв сегодня, потому-что я видлъ его вчера… онъ остановился у одного своего бывшаго сослуживца въ Павловск.

— Какъ, твой дядя здсь? Ну, ты ршительно женишься. Старикъ притащился изъ Саратова къ теб на свадьбу. Теперь я все понимаю. Обстоятельства твои запутались — ты самъ говорилъ это — и ты для поправленія ихъ хочешь сдлать un coup d’etat. Отъ-того-то ты и глядишь сентябремъ. Видно жаль съ холостой жизнью разстаться, а надо! Вдь что бы этому дяд — отправиться куда слдуетъ, чмъ хать въ Петербургъ!

— Ты ужасно проницателенъ, Звревъ! сказалъ Романъ Александровичъ, не слишкомъ-то довольный этой болтовней. Таскаясь каждый день по театрамъ, ты такъ привыкъ къ водевильнымъ развязкамъ, что -теб всюду мерещатся богатыя невсты, да дяди изъ Америки…

— Изъ Саратова, замтилъ Звревъ.— Посмотри-те, господа, онъ разсердился: это значитъ, что я угадалъ.

— Да… да… ему жаль разстаться съ холостой жизнью, сказалъ студентъ.— Я знаю его! онъ студентъ въ душ!

Но что же въ-самомъ-дл занимало Романа Александровича? Какія-нибудь романтическія грезы, навянныя чтеніемъ новаго романа, какая-нибудь хорошенькая головка, какъ-будто вырвавшаяся изъ англійскаго кипсека? Нтъ, Ивельевъ былъ уже человкъ довольно-положительный, хотя и непотерявшій еще окончательно способности увлекаться… Вещи нсколько-посущественне, занимали его, а именно выгодная партія, отъ которой могла зависть его карьера.— Роману Александровичу было двадцать пять лтъ, онъ служилъ, и довольно-удачно, но, дло извстное, человкъ никогда не доволенъ своимъ настоящимъ, и въ юности у него притязаній хоть на вершокъ да побольше, чмъ средствъ удовлетворить ихъ.

Такъ было и съ Романомъ Александровичемъ. Ему непремнно хотлось выйдти изъ общаго уровня, проявить въ чемъ-нибудь свои способности (въ которыхъ онъ, мимоходомъ замчу, былъ и самъ не слишкомъ увренъ), поблистать хоть въ бюрократическомъ кругу, заставить говорить о себ, о своихъ дарованіяхъ. Словомъ, честолюбіе не совсмъ было чуждо молодому человку, и какъ путей къ достиженію своихъ замысловъ онъ видлъ очень-мало, то выгодная партія, внезапно ему представившаяся, совсмъ взволновала его. Года два тому назадъ, онъ со всей энергіей, со всей пылкостію двадцати-трехлтняго юноши, протестовалъ противъ женитьбы по разсчету, изъ выгодъ, называя ее постыднымъ торгомъ, гуснымъ развратомъ и прочими немене-лестными наименованіями, теперь же онъ видлъ въ этомъ вещь почти обыкновенную и даже, въ нкоторыхъ случаяхъ, необходимую, которая, притомъ, вовсе не такъ дурна, какъ она кажется съ перваго раза. И въ-самомъ-дл, въ молодости мы все любимъ преувеличивать, или, какъ выражались романисты двадцатыхъ годовъ, незараженные тлетворнымъ дыханіемъ свта, но слишкомъ неопытное и романтическое — боится зачерствть и загрубть отъ всякаго прикосновенія съ практической жизнію. Невста, которую предлагали Ивельеву, была не уродъ, не идіотка, онъ не чувствовалъ къ ней отвращенія, она къ нему тоже, а, напротивъ, была еще рада приличной партіи.

А разв этого было недостаточно, чтобъ прожить спокойно и счастливо безконечное число лтъ? Онъ можетъ даже до такой степени обжиться съ женой, что не только постороннему человку, но и ему-самому будетъ трудно ршить, что это такое — простая ли свычка, или истинная любовь. Чего же еще желать? А между-тмъ, чрезъ эту женитьбу достигалось такъ много… Что прежде казалось однимъ фантастическимъ призракомъ, воздушнымъ замкомъ, длается осуществленнымъ, переходитъ въ дйствительность. Нужно прибавить, что, кром честолюбія, у Романа Александровича былъ еще и другой двигатель: желаніе пожить хорошо, обезпеченно, роскошно. Воспитаніе, полученное имъ, пріучило его къ комфорту и нг. Мать, у которой онъ былъ единственный ребенокъ, любила его до страсти, нжила, баловала, удовлетворяла каждой его прихоти. Отказать сыну въ чемъ-нибудь считала она непростительнымъ. О развитіи умственныхъ способностей, признаться, заботилась она немного. Добрйшее существо въ мір, старушка Ивельева боялась слишкомъ утомлять Романа, боялась, чтобъ отъ умственнаго напряженія, отъ трудовъ не пострадала организація ребенка, и безъ того слабая, женственная, болзненная. Такимъ образомъ, въ т лта, когда другихъ мальчиковъ отдаютъ уже въ публичныя заведенія, гд они привыкаютъ ко всему и знакомятся съ жизнію, хотя въ миньятюр, Романъ еще бгалъ въ курточк съ лежачимъ воротничкомъ по цвтущимъ, необозримымъ полямъ своей степной деревни, упиваясь ароматомъ растеній и солнечнымъ свтомъ, и ни о чемъ не думая. Но что готовилось ему впереди? Отецъ его умеръ, когда ему еще не было и трехъ лтъ, а мать осталась съ-тхъ-поръ одна управлять его имніемъ. Неопытная, какъ и вс женщины, невходившая ни во что при жизни мужа, она едва справилась съ длами его, но не имла ни довольно твердости, ни умнья. Чтобъ ограничить себя, сдлать радикальныя перемны въ своемъ существованіи, она продолжала жить, что называется, на большую ногу. Въ провинціальномъ город это еще было возможно, но когда должно было перехать, для воспитанія сына, въ столицу, дла пошли замтно хуже. За глазами управители, конечно, еще боле обманывали барыню. Жизнь въ Петербург была значительно-дороже. Ивельева все это-видла, но опять-таки не достало ей духу ухать въ деревню и оставить Романа одного въ столиц, и разстаться-то было жаль, да и страшно было покинуть мальчика на чужія руки. Она начала отказывать себ во многомъ, но мелочные учеты ничего не помогали: требовалось коренное преобразованіе въ жизни. Сына же она по прежнему баловала и ни слова не говорила ему о положеніи длъ. Авось-либо какъ-нибудь извернемся! думала она. Если Романъ длалъ долги, она безъ малйшаго упрека платила за него, не показывала ему и вида, что это стсняетъ ее, но, уходя къ себ въ комнату, добрая старушка плакала, не потому, однакожь, чтобъ въ шалости сына видла преступленіе, а потому-что предчувствовала скорую необходимость разстаться съ нимъ. И она дйствительно скоро разсталась съ своимъ Романомъ, но это было послднее разставанье. Въ деревню старушка не ухала, а, простудившись на какомъ-то богомоль, умерла. Смерть ея сильно подйствовала на Романа, онъ очень любилъ мать, и притомъ это было первое горе, а оно всегда чувствуется живе. Дла посл нея остались въ крайне-плохомъ положеніи. У Романа было боле воли, нежели у матери, и, увидвъ необходимость ограничить свое существованіе, онъ покорился ей. Онъ продалъ половину имнія для уплаты казенныхь и партикулярныхъ долговъ, а на остальное сталъ жить, съискавь себ притомъ порядочное мсто на служб. Но какъ ни твердо переносилъ онъ нкоторыя лишенія, отказываться отъ прежнихъ привычекъ не совсмъ-легко. Это, вмст съ горестію, причиненной ему смертію матери, придало его характеру меланхолическій оттнокъ. Дорого бы далъ молодой человкъ, чтобъ возвратиться къ роскоши, къ которой пріучило его воспитаніе, но возвращеніе къ ней было возможно или такими путями, которые избрать не чувствовалъ въ себ способности Романъ Александровичъ (онъ не совсмъ-былъ убжденъ въ непогршимости знаменитаго афоризма: цль оправдываетъ средства), или выгодною женитьбою… Это послднее средство, онъ, посл долгаго колебанія, ршился принять въ соображеніе, хотя все еще не считалъ его положительно-благороднымъ.

У Романа Александровича было доброе, мягкое сердце, за которое товарищи очень любили его, и большая претензія идти въ уровень съ вкомъ. Развиваться началъ онъ нсколько поздно, когда требующее усидчиваго, продолжительнаго труда раціональное изученіе уже довольно-тяжело, и потому занимался всмъ понемножку, какъ дилеттантъ, для того, чтобъ пріобрсть одни общія, энциклопедическія понятія, необходимыя свтскому человку. Онъ могъ говорить обо всемъ, ничто не звучало ему дико, но и никакого предмета не изучилъ онъ глубоко, исторически. Коснувшись всего поверхностію, онъ не могъ основательно и долго опровергать идеи, противорчившія его убжденіямъ… убжденіямъ — говорю я — если можно назвать такъ т правила жизни, т результаты науки, которые были скоре приняты сердцемъ, инстинктомъ, но до которыхъ не было дойдено путемъ логическаго мышленія. Много, много необъяснимыхъ для себя столкновеній, много противорчій съ этими priori принятыми но не выжитыми правилами, встрчалъ Романъ Александровичъ въ жизни, и часто заставляли они его задумываться. По воспитанію и положенію своему, онъ принадлежалъ къ тому слою общества, гд господствуетъ рутина. Отршиться совсмъ отъ этого круга, покинуть его окончательно, не доставало довольно твердости, да и привычка кое-что значила, оставаться въ немъ, исповдуя совершенно-чуждыя ему доктрины, нельзя было и думать, ибо въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ, повиноваться всему, что имъ предписывалось, и отречься отъ-того, что считаешь своимъ кровнымъ, душевнымъ убжденіемъ, было слишкомъ-возмутительно для молодой, пылкой натуры. Все это заставило Романа Александровича ршиться на эклектизмъ и длать всевозможныя примиренія, которыя иногда были очень-забавны, а иногда и грустны, потому-что стоили несчастному юнош тяжкой борьбы. Женитьба изъ выгодъ была для него однимъ изъ этихъ затруднительныхъ пунктовъ, порождавшихъ въ немъ различныя сомннія, боле или мене тягостныя. Ему не хотлось бы — бракъ, это святое и великое общественное учрежденіе, употребить какъ средство для достиженія своихъ честолюбивыхъ помысловъ. Онъ бы желалъ влюбиться въ кого-нибудь въ эту минуту, чтобъ позабыть и свое честолюбіе, и свою наклонность къ роскоши. Вотъ что занимало мысли Романа Александровича, когда вокругъ него раздавался перекрестный огонь, остротъ и шутокъ друзей его. Между-тмъ, какъ они-терялись въ догадкахъ и предположеніяхъ относительно его разсянности, въ передней послышался звонокъ.

— Кто бы это? произнесъ хозяинъ:— кружокъ нашъ, кажется, весь на-лицо. И какъ тихо звонятъ!!

Общество на минуту замолкло и ждало появленія новаго гостя, по никто не входилъ.

Звонокъ послышался въ другой разъ.

— Опять! Врно никого нтъ въ передней.

Романъ Александровичъ поднялся съ дивана и, взявъ свчу, вышелъ изъ комнаты..

Слуги его дйствительно не было, и онъ самъ отперъ дверь.

Представьте себ удивленіе молодаго человка, когда онъ увидлъ предъ собой молоденькую, хорошенькую двушку, въ черномъ суконномъ бурнус и палевой шляпк, которую чрезвычайно-кокетливо обвязывалъ черный вуаль.

Романъ Александровичъ сдлалъ шагъ назадъ, не спуская глазъ съ незнакомки.

— Что вамъ угодно? спросилъ онъ.

— Извините… произнесла-она робко.— Не здсь ли живетъ господинъ Заборскій?

— Заборскій? переспросилъ Романъ Александровичъ, впрочемъ, весьма-хорошо разслышавшій фамилію.

— Да-съ, повторила двушка.

Она была такъ мила, голосъ ея былъ такъ нженъ и такъ пріятенъ, что Роману Александровичу стало ужасно-жаль отпустить ее. Онъ ршился солгать.

— Куда ни шло… подумалъ онъ: — заварю кашу, и отвчалъ покраснвъ:

— Да, онъ здсь живетъ, пожалуйте.

Онъ посторонился и далъ ей войдти.

Двушка сама до того сконфузилась, что не могла замтить смущенія Ивельева и доврчиво переступила порогъ передней.

— Мн нужно видть его супругу, сказала она, разстегивая бурнусъ и откинувъ нсколько вуаль, закрывавшій половину лица ея.

— Супругу! внутренно произнесъ Романъ Александровичъ:— хорошъ же я! Господинъ Заборскій, вроятно, человкъ почтенный… но длать нечего: коли началъ, такъ нужно продолжать…

Онъ затворилъ за ней дверь и смло, съ видомъ человка, ршившагося на отчаянный поступокъ, сказалъ:

— Я Заборскій. Жены моей нтъ дома, пожалуйте въ гостиную, вы тамъ объясните мн, что вамъ угодно.

Незнакомка посмотрла на него съ нкоторымъ удивленіемъ. Казалось, она ожидала увидть совсмъ-другаго человка и нсколько колебалась, войдти ей или нтъ въ гостиную. Но доброе и благородное выраженіе лица Романа Александровича, по-видилому, внушало ей довріе, и она ршилась.

Скинувъ бурнусъ и повсивъ его на стоявшую въ передней вшалку, она вошла въ гостиную. Романъ Александровичъ, между-тмъ, бросился въ комнату, гд сидли его друзья, хранившіе во все продолженіе этой сцены молчаніе, прислушиваясь только къ отрывистымъ фразамъ, которыми обмнялся Ивельевъ съ незнакомкой и которыя едва достигали до нихъ, потому-что и онъ и она говорили довольно-тихо.

— Цсс! господа! ради Бога, молчите! почти шопотомъ произнесъ Романъ Александровичъ.— Пресмшная исторія! Я разскажу вамъ все посл…

— Да что жь такое? спросилъ Звревъ: — скажи, по-крайней-мр, кто тамъ?

— Женщина, вотъ все, что я могу отвчать теб.

— Хорошенькая?

Но этого послдняго вопроса Романъ Александровичъ уже не слыхалъ: онъ былъ въ гостиной.

Друзья его начали перемигиваться и перешептываться между собою и, на-цыпочкахъ подбгая одинъ за другимъ къ двери, которая вела въ гостиную, отодвигали драпри, чтобъ посмотрть незнакомку въ лицо.

Гостиная была освщена матовымъ фонаремъ, висвшимъ по среди потолка, Романъ Александровичъ усадилъ незнакомку на диванъ, а самъ помстился въ креслахъ противъ нея, спиной къ двери, изъ-за которой выглядывали его пріятели.

— Я пришла просить васъ… начала двушка.

— Что такое, сударыня? Я отъ души готовъ служить чмъ могу…

— Ваша супруга знаетъ меня давно, она всегда была ко мн такъ добра…

При этихъ словахъ, кто-то фыркулъ за дверью. Это былъ Звревъ, который, приложивъ ухо, передавалъ слово-въ-слово всю эту комедію своимъ собесдникамъ и не въ силахъ былъ удержаться отъ смха.

Романъ Александровичъ вспыхнулъ и закусилъ себ губу отъ досады. Но онъ не оглянулся на дверь, длая видъ, какъ-будто ничего не слыхалъ. Двушка, однакожъ, обернулась и тихо произнесла:

— Извините, я, можетъ-быть, пришла некстати… у васъ гости…

— Вы ошибаетесь, въ той комнат нтъ никого… это мой бульдогъ… у него насморкъ, онъ ежеминутно чихаетъ.

Говоря эти слова, Романъ Александровичъ самъ едва удерживался отъ смха. Двушка продолжала:

— А мн показалось совсмъ другое… (она пристально на него посмотрла). Такъ я пришла къ вамъ нарочно, чтобъ напомнить о себ вашей супруг, которую я такъ давно лишена была счастія видть.

— Мн будетъ очень-пріятно сообщить жен о вашемъ визит.

Звревъ снова фыркулъ.

— Проклятый Браво! какъ онъ мн надолъ! воскликнулъ Романъ Александровичъ, стараясь всми силами сохранить серьёзную мину. Но двушка засмялась.

— Я никогда не слыхала, чтобъ у собакъ былъ насморкъ, сказала она, помолчавъ.

— Бываетъ… какъ же! отвчалъ Романъ Александровичъ, кашляя и закрывая ротъ платкомъ. Позвольте же мн узнать ваше имя? продолжалъ онъ, накашлявшись вдоволь.

— Пелагея Козырева, произнесла немного закраснвшись двушка, въ которой читатель, безъ-сомннія, уже узналъ бднаго жучка, и потомъ прибавила съ улыбкой:— скажите мадамъ Заборской просто, что приходила Паша… Она ужь вспомнитъ.

— Очень, очень-радъ, но вы все-таки не объяснили цли вашего визита.

— Я хотла просить работы… Я постоянно длала цвты и шила платья Лизавет Ивановн…

— Какой? въ разсяніи спросилъ вдругъ Ивельевъ. Онъ на минуту совсмъ забылъ свое, положеніе, потому-что въ голов его уже толпились разныя мысли относительно его женитьбы.— Эта двушка, говорилъ онъ себ: — есть перстъ Божій,она послана, чтобъ отвлечь меня отъ этой позорной женитьбы, я влюблюсь и не сдлаю подлости.

— Какъ какой? съ изумленіемъ воскликнула Паша: — что это значитъ? Въ ней начало возникать сомнніе, дйствительно ли она попала къ Заборскому.— Я говорю о мадамъ Заборской.

Романъ Александровичъ опомнился и, увидвъ, что сдлалъ глупость, поспшилъ поправиться.

— Ее зовутъ Лизавета Ивановна. Вы врно забыли…

— Я и сказала — Лизавета Ивановна.

— Вы сказали — Лизавета Егоровна.

— Вы не разслышали.

— Въ такомъ случа, я долженъ просить у васъ прощенія… Но позвольте… если… если… Жен моей захочется увидть васъ немедленно посл того, какъ я скажу ей о вашемъ визит… то гд же можно найдти васъ?

— Я могу зайдти сама завтра утромъ… а впрочемъ вотъ вамъ мой адресъ.— И она сказала ему свой адресъ.

— Прекрасно! воскликнулъ Романъ Александровичъ, чрезвычайно-обрадованный этимъ свдніемъ. Онъ вынулъ изъ кармана портфель и записалъ. Паша нершительно встала и, поклонившись, сдлала-было нсколько шаговъ къ дверямъ, но вдругъ остановилась и, какъ-бы посл нкотораго колебанія, сказала:

— Мн совстно затруднять васъ… но у меня еще есть просьба… и это, можетъ-быть, главная…

— Ради Бога, говорите. Повторяю, что я готовъ отъ всего сердца служить вамъ.

Эти слова были сказаны съ такой искренностью, они такъ мало походили на обыкновенные отвты, длаемые значительными лицами всмъ просителямъ и просительницамъ, что сомннія Паши совершенно исчезли, и Романъ Александровичъ, благородные пріемы и интересное лицо котораго уже съ перваго взгляда понравились ей, повысился теперь въ глазахъ ея на нсколько процентовъ.

— Этотъ человкъ не можетъ обманывать, подумала она и произнесла нсколько смутившись и потупивъ свои черные, огненные глаза:

— Вотъ видите ли… я выхожу замужъ…

— Замужъ? повторилъ молодой человкъ голосомъ, выражавшимъ участіе и любопытство. Ему стало жаль своего романа: онъ только-что начался и грозилъ такой прозаической развязкой.

Она подняла глаза.

— Да… но я и женихъ мой очень-бдны…

— Сантиментальная любовь! сказалъ себ Ивельевъ:— такъ, роману моему не суждено продолжаться!

— Онъ не можетъ жениться, продолжала Паша: — пока не получитъ мста, которое бы насъ обезпечило. Ему общали мсто лаборанта при одномъ заведеніи, но вотъ уже цлый годъ, какъ онъ ждетъ и все понапрасну…

— Что же я могу сдлать?

— Это мсто зависитъ отъ вашего родственника, генерала Заборскаго…

— А! Я на-дняхъ же буду просить его, хотя, предупреждаю васъ, мой дядя не любитъ оказывать протекцію…

Роману Александровичу стало совстно такъ много общать бдной двушк, и онъ невольно сдлалъ эту оговорку.

— А мн сказали, что онъ вамъ двоюродный братецъ, возразила Паша.

— Нтъ, дядя. Правда, у меня есть еще двоюродный братъ, тоже Заборскій, но мсто лаборанта не можетъ отъ него зависть. Щеки Ивельева покрылись легкимъ румянцемъ, онъ чувствовалъ, что въ эту минуту походилъ на Ивана Александровича Хлестакова.

— Но какъ же имя жениха вашего?..

— Карлъ-Вильгельмъ Кунцъ, прусскій уроженецъ.

— Надюсь, мн удастся оказать вамъ эту незначительную услугу, но, конечно, я не могу поручиться… по-крайней-мр, я сдлаю, что могу… докажу вамъ свою добрую волю.

— Благодарю васъ за участіе. Не знаю почему, но мн кажется, что вы не обманываете меня, что ваше общаніе отъ сердца…. Это такъ рдко въ людяхъ… Обыкновенно отъ просителей желаютъ поскоре отдлаться, и потому общаютъ имъ все, чего бы они не попросили…

Совсть Романа Александровича заговорила сильне прежняго, и онъ далъ себ слово выхлопотать во что бы то ни стало мсто. прусскому уроженцу.

— Съ просительницами бываетъ иначе, замтилъ молодой человкъ: — отъ нихъ не желаютъ отдлаться, въ-особенности когда он…

Паша не дала ему кончить этого пошлаго комплимента, она еще разъ поклонилась Роману Александровичу, еще разъ попросила извиненія, что отняла у него такъ много времени, и вышла въ переднюю. Онъ послдовалъ за нею. Человка его все-еще не было въ передней, и онъ подалъ Паш бурнусъ. Она поблагодарила его съ граціозной улыбкой.

— Вы живете съ родными? спросилъ Романъ Александровичъ у Паши, отворяя ей дверь.— Простите, что я такъ нескроменъ, прибавилъ онъ.

— Одна, отвчала она.— Я недавно потеряла брата, у меня нтъ больше родныхъ… Такъ вы не забудете напомнить обо мн Лизавет Ивановн? Паша…

— Будьте уврены, что не забуду.

— Ну что? Какъ? Какова она? посыпалось со всхъ сторонъ на Романа Александровича, когда онъ возвратился къ гостямъ,.начинавшимъ уже терять терпніе.

— Кого она искала? спросилъ Звревъ:— я хорошенько не слышалъ.

— Какого-то Заборскаго.

— Заборскаго! Знаю! Онъ жилъ на твоей квартир до женитьбы. Теперь онъ перехалъ въ Мильйонную. Премиленькую жену взялъ, братъ, и богатую…

— Ну, а родственника его, генерала, знаешь?

— Генерала… то-есть, не генерала, а дйствительнаго статскаго совтника… какъ же! да кого я не знаю! Я званъ къ нему въ среду на обдъ.

— Это хорошо. Значитъ, ты можешь помочь мн.

— Охотно. Дло, разумется, въ томъ, чтобъ попросить Заборскаго не открывать твоего инкогнито, или, лучше, твоего самозванства?

— Вовсе нтъ… но я посл объясню теб, въ чемъ дло, теперь же скажу только, что я не имю ни малйшаго желанія продолжать этотъ романъ…

— Полно! полно! не притворяйся! перестань! кричали Роману Александровичу гости.— Не обманешь! Ты извстный Донъ-Хуанъ!

— Увряю васъ, господа…

— Да ужь ты не увряи! сказалъ Звревъ.— Поздравляю тебя съ интрижкой.

— Не-худо бы шампанскаго. Мы выпьемъ за благополучное окончаніе ея, замтилъ студентъ.

— Вы очень ошибаетесь вс, отвчалъ Романъ Александрович.— Я не пойду къ этой двушк, или если пойду, то затмъ, чтобъ разуврить ее и попросить извиненія въ этой шалости, а шампанское подать я не прочь, если найдутся охотники пить его. Эй! Семенъ!

И Романъ Александровичъ отдалъ повелніе вошедшему на зовъ его человку принести шампанскаго.

— Да гд это, ты, братецъ, вчно сидишь? прибавилъ онъ съ досадой:— я долженъ отворять за тебя двери.

— Въ-самомъ-дл, господа, сказалъ Романъ Александровичъ, обратясь къ гостямъ:— мн очень-грустно, что я съигралъ эту глупую комедію. Бдная двушка! Она ушла съ такою увренностью…

— Что ты влюбленъ въ нее? перебилъ Звревъ.— И какая на тебя вдругъ напала чувствительность! Ты настоящій jeune-premier…

— Я уже сказалъ теб, что ты всюду видишь водевиль.

Вечеръ кончился попойкой. Бесда сдлалась еще живе, гости Романа Александровича болтали безъ умолку, насулили и напророчили ему съ три короба, и очень-довольные разошлись по домамъ.

Оставшись одинъ, Романъ Александровичъ еще долго не ложился спать. Онъ выкурилъ дв сигары, раздумывая о томъ, какъ бы приличне расхлебать заваренную кашу. Паша оставила въ немъ самое пріятное впечатлніе. Въ ней было такъ много порядочности, такъ много женственной граціи, вс движенія ея отличались такою простотою и естественностью, въ разговорахъ своихъ съ Романомъ Александровичемъ она выказала такъ много такта, такъ много умнья держать себя, что молодой человкъ былъ невольно заинтересованъ я въ немъ явилось весьма-понятное желаніе въ подробности узнать ея біографію… ‘У ней нтъ родныхъ’, думалъ онъ: ‘она бдна, можетъ-быть, я найду средство какъ-нибудь помочь ей, сдлать доброе дло… не нужно упускать случая къ приложенію тхъ убжденій, которыя мы гордимся исповдывать… Слова ничего не значатъ — потребны дла.

Потомъ эти филантропическія побужденія навели его на его собственныя обстоятельства. Еслибъ я нашелъ существо, къ которому бы я могъ горячо привязаться, которое бы стоило моей привязанности и могло раздлить ее, я оставилъ бы бс возможныя блестящія карьеры, я посвятилъ бы всю жизнь любимой женщин, показалъ бы себя достойнымъ своего счастія, и еслибъ это существо стояло ниже меня по званію, съ какою любовью я занялся бы его воспитаніемъ! Я вселилъ бы въ него свои задушевныя, кровныя убжденія и изъ добраго, наивнаго ребенка сдлалъ бы женщину съ яснымъ, сознательнымъ взглядомъ на жизнь, женщину, готовую гордо идти на битву съ предразсудками общества, готовую обречь себя на вчное служеніе истин… И мало ли чего не приходило въ голову доброму Роману Александровичу! Онъ и не подозрвалъ въ эту ципуту, что это только слова и что ни умнья, ни твердости не хватило бы у него на этотъ, подвигъ, какъ и, у многихъ людей одного съ нимъ закала, великодушныхъ и бойкихъ только въ теоріи.

— Что, если эта двушка, продолжалъ Романъ Александровичъ, окружая свою голову густйшимъ дымомъ:— въ-самомъ-дл есть добрый геній, ниспосланный, мн судьбою? (Романъ Александровичъ врилъ немножко въ фатумъ.) Какое кроткое личико! Я давно не ощущалъ такого сладкаго чувства, какое овладло мною давича, когда я любовался этими милыми чертами. Какъ она должна быть добра! Да, я не хочу боле оставлять ее въ заблужденіи: завтра же отправлюсь къ ней и откровенно выскажу все. Бдненькая! Живетъ-себ одна на какомъ-нибудь чердачк, можетъ-быть, подвергается разнымъ оскорбленіямъ, непріятностямъ, всегда сопровождающимъ существованіе слабаго, беззащитнаго существа..

Романъ Александровичъ не на шутку растрогался. Онъ кстати припомнилъ сцены изъ всхъ возможныхъ французскихъ романовъ, написанныхъ на эту тэму, и свтлые, граціозные образы Flear de Vlarie, Женевьевы не мало способствовали къ возбужденію его чувствительности. Отъ этихъ сценъ онъ перешелъ къ другимъ сценамъ изъ тхъ же романовъ, которыя какимъ-то образомъ навели его на глубокомысленный вопросъ: какія у Паши ножки? Потомъ, не знаю, въ-слдствіе какой логической связи воображеніе его перенеслось въ область роскошныхъ, блистательныхъ плёчь, гд не послднюю роль играли плечи его будущей невсты, особенно поражавшія своей яркой близной и округлостію.

Наконецъ, онъ позвалъ своего человка и сталъ раздваться.

III.
Объясненіе.

Предвидя вчную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать,
Боюсь предательному звуку
Мечту напрасную вврять.
Лермонтовъ.

По смерти брата, Паша, находя, что прежняя квартира для нея слишкомъ-дорога, ршилась съискать себ другую еще поменьше, и притомъ такую, гд бы она могла быть не одна. Кунцъ взялся устроить ей это дло, и дйствительно, не прошло двухъ дней, какъ найдена была комнатка отъ жильцовъ, свтлая, теплая, съ чистымъ входомъ, отопленіемъ и прислугой. Купцу удалось даже какимъ-то образомъ оклеить въ эти два дня веселенькими голубыми обоями довольно-грязныя, запачканныя мухами стны новой квартиры. Онъ помогалъ Паш въ перезд такъ же, какъ и въ устройств комнатки, самъ уставлялъ мебель, самъ вшалъ шторы, и даже на новоселье купилъ своей возлюбленной ученаго снигиря, который весьма-удачно напвалъ первую ноту какого-то извстнаго мотива. Услужливый нмецъ, истратившій на этотъ экстраординарный случай почти вс свои деньги, не забылъ позаботиться о томъ, чтобъ Паша, длая цвты, не нуждалась въ моделяхъ. Розы, гвоздики, геліотропъ, резеда, амаранты, превратили скромный уголокъ двушки въ теплицу, гд она, самый свжій и самый благоуханный изъ всхъ цвтковъ, могла хоть на нсколько минутъ развлечься и забыть свое одиночество. Хозяйка Паши, Матрена Тихоновна Обижаева, вдова — не то буфетчика, не то истопника — держала у себя кухмистерскій столъ и была старуха веселаго, болтливаго права. По вечерамъ, когда не было Кунца (къ которому она питала безпредльное уваженіе, какъ къ давнишней практик, уже два года обдавшей у ней каждый день аккуратно), Матрена Тихоновна сама приходила бесдовать съ Пашей, разсказывала ей за чулкомъ о своихъ старинныхъ знакомствахъ съ разными генералами и князьями, и о трагической кончинъ своего супруга, замерзшаго на какомъ-то шоссе посл неумреннаго употребленія спиртуозныхъ напитковъ. Но готовая сообщить въ подробности свою біографію каждому, кто только изъявитъ желаніе слушать ее, или даже вовсе ничего не изъявитъ, но какимъ-нибудь образомъ пріобртетъ расположеніе Матрены Тихоновны, она въ свою очередь требовала, чтобъ и тотъ разсказалъ про себя всю подноготную. Паша не избгла общей участи всхъ сочувствователей своей хозяйки и неоднократно принуждена была приподнимать траурный флеръ съ своего безрадостнаго прошедшаго, обильнаго только срыми, будничными, туманными днями. Но если бы даже подобная исповдь была для Паши въ тысячу разъ мучительне, то доброта ея помшала бы ей оскорбить Матрену Тихоновну отказомъ. Впрочемъ, бывали минуты, когда у Паши накипало такъ много на сердц, что она была рада найдти подлъ себя существо, передъ которымъ могла излить свое горе, не опасаясь ни равнодушія, ни насмшки.

Кунцъ, служившій помощикомъ бухгалтера при какой-то частной компаніи, а въ свободное время занимавшійся изготовленіемъ фейерверковъ или аптекарскихъ матеріаловъ, хотя имлъ мало свободнаго времени, однакожъ, не пропускалъ ни одного дня, чтобъ не забжать къ Паш, хоть на пять минутъ да заглянетъ. Паша всегда непритворно радовалась приходу этого человка, бывшаго теперь ея единственнымъ другомъ, да еще какимъ! Она отдавала ему отчетъ въ своей работ и въ своихъ рдкихъ отлучкахъ изъ дома, разсказывала прочтенное въ книгахъ, которыя Кунцъ продолжалъ доставать ей изъ библіотеки одного учебнаго заведенія, гд у него находился братъ. Все это душевно радовало нмца, предвидвшаго въ Паш отличную хозяйку,— домосдку, заботливую жену. И онъ нетерпливе прежняго сталъ ожидать своего лаборантскаго мста.

— А, вдь комнатка ваша, мамзель Паулина, можно сказать, вышла очень-прекрасная, сказалъ однажды Кунцъ Паш, къ которой онъ забжалъ часу въ первомъ утра.

— Да, благодаря вашему доброму сердцу, Карлъ, перебила его Паша.

Называя Кунца просто Карломъ, Паша уступила настоятельному требованію нмца, никакъ нехотвшаго, чтобъ она величала его по-прежнему Карломъ Ивановичемъ.

— Ахъ, мамзель Паулина… я совсмъ это не къ тому… вы не дали мн окончатъ… я желалъ только выразить, что очень бы хорошо было, къ окошкамъ красныя занавски.

— Полноте, Карлъ! къ чему эти издержки? разв шторъ недовольно? Съ красными занавсками будетъ темне, и комнатка потеряеть свою веселость.

— Да, да, конечно, потеряетъ веселость. Это мн не вошло въ размышленіе.

— А знаете, Карлъ? вдь я ходила къ Заборскимъ.

— Ээ?..

— Да, и даже говорила о васъ.

— Обо мн?

— Онъ общалъ мн сдлать, что можно.

— Это такъ завсегда говорятъ, мамзель Паулина: меня вотъ уже цльный годъ надуваютъ…

— Нтъ, онъ, кажется, такой добрый, Карлъ, такъ ласково говорилъ со мной. Еще совсмъ молодой человкъ, Карлъ…

— Гм! молодой человкъ…

На лиц Кунца противъ его воли выразилась досада, смшанная съ грустью, и онъ спросилъ, самъ не зная для, чего:

— И видный мужчина, красиво выглядитъ?

— Да, такъ-себ, не дуренъ… пріятное лицо такое…

— Гм! пріятное…. и голубые глаза?

— Нтъ, срые. Да зачмъ это вамъ, Карлъ?

Кунцъ покраснлъ и отвчалъ запинаясь:

— Я такъ только… изъ любопытства… мамзель Паулина, а самъ подумалъ, ‘она замтила, однакожь, какіе у него глаза!’

И онъ поскоре взялся за шляпу, чтобъ скрыть свое замшательство.

— Какъ вы торопитесь, Карлъ, сказала Паша: — вамъ скучно здсь, прибавила она улыбнувшись:— признайтесь?

— Какъ вамъ не стыдно, мамзель Паулина! вы большая надсмшница.

— Совсмъ нтъ. Ну, останьтесь, Карлъ, для меня, прошу васъ… да?

Она вырвала изъ рукъ его шляпу и поставила ее на шкапъ.

Паша, вроятно, угадала ревность Купца, и потому сдлала этотъ маневръ, который вполн удался: Кунцъ утшился, и лицо его просіяло.

— Помогите-ка мн лучше, Карлъ, подержите нитки, я намотаю.

— Съ удовольствіемъ, мамзель Паулина, только недолго, мн нужно прочь идти.

Кунцъ придвинулъ скамейку, и сталъ на нее на колни для того, чтобъ Паш было ловче наматывать.

— Куда?..

— Въ аптеку, къ Смольному.

— Ухъ! какъ далеко! Да не спускайте же…

— Въ эту минуту отворилась дверь.

— Ахъ! воскликнула Паша, быстро снимая нитки съ рукъ Кунца.

Въ комнату вошелъ Романъ Александровичъ.

Кунцъ весьма сконфузился, что его застали въ этомъ интересномъ положеніи и, вскочивъ на ноги, съ недоумніемъ глядлъ то на Пашу, то на молодаго человка.

— Извините, что я такъ нечаянно вошелъ, сказалъ Ивельевъ, раскланиваясь:— дверь была отперта.

— Ничего-съ, отвчала Паша, сама немного смшавшись:— милости просимъ. Карлъ Ивановичъ Кунцъ, о которомъ я говорила вамъ, Карлъ — господинъ Заборскій.

Ивельевъ подалъ руку Купцу.

— Очень-радъ, а я пришелъ къ вамъ съ покорнйшей просьбой.

— Что вамъ угодно?

— Я хотлъ бы имть два букета для вазъ. Скоро у меня будетъ маленькій вечеръ, и я желалъ бы, чтобъ они поспли поскоре.

— Я сдлаю вамъ въ пять дней. Что? вы сказали обо мн вашей супруг?

— Да, въ тотъ же вечеръ. Она очень-рада быть вамъ полезной, но на нкоторое время должна лишиться удовольствія видть васъ: она похала на нсколько дней въ Царское-Село.

— Когда поспютъ букеты, я принесу ихъ, и, можетъ-быть, Лизавета Ивановна будутъ возвратившись…

— Не знаю, впрочемъ, можетъ-быть. Чрезъ пять дней… это значитъ въ…

— Въ субботу.

— Да, въ субботу она, вроятно, прідетъ. Что жь касается до вашего мста, сказалъ Ивельевъ, обращаясь къ Кунцу:— то я, конечно, не усплъ еще ничего сдлать, но могу васъ уврить, что употреблю вс старанія.

Кунцъ молча раскланялся. Онъ, казалось, совсмъ позабылъ, что ему нужно идти къ Смольному и не безпокоился доставать свою шляпу, все еще стоявшую на шкапу.

Романъ Александровичъ, между-тмъ, внутренно досадовалъ, что нашелъ тутъ нмца, потому-что въ присутствіи его онъ не хотлъ открыть Паш обманъ, котораго она была жертвой. Молодой человкъ ршился снова солгать, но не уходилъ, однакожь, выжидая случая, какъ бы хоть на минуту спровадить Кунца и остаться съ Пашей наедин.

— Еслибъ я не боялся обезпокоить васъ, я попросилъ бы стаканъ воды… я такъ утомился… произнесъ Романъ Александровичъ, въ надежд, что за водой пошлютъ Купца.

Но онъ ошибся: вода стояла въ шкапу, и Паша тотчасъ же исполнила желаніе Романа Александровича. Онъ кое-какъ проглотилъ половину стакана и, держа его въ рук, казалось, отъискивалъ на дн его еще средства выжить соперника. Но тщетны были эти надежды.

— Что вы не сядете? сказала Паша, показывая Ивельеву стулъ.

— Нтъ, благодарю васъ, мн пора.

— И мн тоже пора, произнесъ Кунцъ и ползъ за шляпой.

— Я еще не спросила васъ, изъ какихъ цвтовъ вы хотите букетъ.

— Это вполн зависитъ отъ васъ. Я полагаюсь на вкусъ вашъ. Судя по всему, что я здсь вижу, у васъ его очень-много.

— Это больше Карлъ устроивалъ мою комнату.

— Напрасно, мамзель Паулина, напрасно… бормоталъ Карлъ.

— Выйдемъ вмст, сказалъ, обращаясь къ нему, Романъ Александровичъ.

— Съ удовольствіемъ.

Романъ Александровичъ выдумалъ еще маневръ. Онъ какъ-то удачно забросилъ въ самый темный уголъ комнатки свою перчатку, чтобъ потомъ вернуться за нею. Но, увы! и это не увнчалось успхомъ: едва онъ переступилъ за порогъ комнаты, какъ Паша воротила его.

— Это вы потеряли? сказала она, подавая ему перчатку.

— Ахъ! благодарю васъ, отвчалъ Романъ Александровичъ, кусая себ губы.— Такъ до субботы… не нужно ли вамъ букетовъ для модели? Я бы прислалъ вамъ.

— Если это не доставитъ вамъ большихъ хлопотъ, то я не отказываюсь, сказала Паша.

Романъ Александровичъ обрадовался. У него былъ предлогъ явиться къ ней снова.

— Ну, чмъ же я виноватъ, сказалъ онъ себ, выходя на улицу:— ну, чмъ же я виноватъ, что это опять такъ случилось? Проклятый нмецъ ршительно помшалъ мн говорить съ ней, онъ не спускалъ глазъ съ насъ обоихъ, караулилъ вс наши движенія. Онъ долженъ быть страшный ревнивецъ. Авось въ слдующій разъ застану ее одну, и мн удастся ее разуврить.

— А она очень-хорошенькая, продолжалъ онъ разговаривать съ своей особой:— жаль, что этотъ визитъ ограничился двумя, тремя банальными фразами. На окн у ней я видлъ книги: любопытно знать, что читаетъ такая двушка?

Возвращаясь домой, Романъ Александровичъ захалъ къ Звреву, съ котораго взялъ общаніе похлопотать о мст лаборанта для Кунца. Звревъ, воображавшій, что тутъ завязывается интрижка, былъ душевно радъ помогать пріятелю и поклялся едвали не прахомъ отца своего, что сохранитъ все въ тайн. Страсть — со всми имть секреты и потомъ въ общества намекать на нихъ загадочными словами, была спеціальною чертою въ характер Зврева. За исключеніемъ чего онъ былъ прекраснйшій и добрйшій человкъ въ мір.

На другой день, Кунцъ опять пришелъ, къ Паш. Она была миле, чмъ когда-нибудь. на ней былъ черный марселиновый капотъ, пупсовый платочекъ повязывалъ ея шею, волосы, низко опущенные на лобъ и зачесанные за уши, были приглажены съ особенною тщательностью. Она вколола въ нихъ пунсовый китайскій розанъ. Вообще, въ туалет ея іамвгно было гораздо-больше кокетливости, нежели обыкновенно.

Въ этотъ день Паша праздновала свое рожденье. Она допивала свою обычную чашку кофе, когда вошелъ Кунцъ, держа подъ мышкой какой-то свертокъ. Онъ раскланялся и, торжественно поздравивъ Пашу, вручилъ ей свертокъ. Это были прелестные башмачки, или, лучше — туфли, изъ глянцовитой, золотистой кожи.

— Опять, Карлъ!.. покачавъ головою и пожимая Кунцу руку произнесла Паша:— долго ли вамъ, мой добрый другъ, на меня тратиться? Боже мой, какія миленькія туфельки! Мн жаль будетъ ходить въ нихъ. Я ихъ поставлю на этажерку, Карлъ, он будутъ украшать комнату.

— Нтъ, нтъ… я непремнно желаю видть ихъ на вашей ножк, мамзель Паулина. Садитесь, я вамъ надну ихъ.

Едва онъ сталъ на колни и. взялъ въ руку одну изъ ея маленькихъ ногъ, какъ въ комнату вошла Матрена Тихоновна, чтобъ принять чашку.

— Посмотрите, посмотрите, Матрена Тихоновна, какія мн Карлъ принесъ туфельки. Вдь сегодня мое рожденье.

— Экая же ты какая грховодница, моя голубушка! отвчала Матрена Тихоновна: — вдь и ни гугу объ этомъ своей хозяйк, а я бы теб твои любимыя блюда сготовила. Не знала, ей-Богу, не знала. Хоть бы кренделекъ теб принесла.

— Полноте, полноте, добрая Матрена Тихоновна, я вамъ благодарна и за желаніе.

— Да что теб въ немъ — въ желань-то моемъ? Ты вдь сиротинушка, тебя дарить некому, кром Карла Иваныча, а его за то Богъ наградитъ, что онъ тебя, горемычную, не оставляетъ. Вотъ мн тоже, бывало, покойный мой Гарасимъ Иванычъ, въ именины, и въ праздникъ Христовъ, и подъ новый-годъ, всегда что-нибудь принесетъ. Добрый былъ человкъ, царство ему небесное, только ужь если лишнюю чарочку перехватитъ, бывало, такъ тутъ ты и не попадайся ему подъ руку, а то добрый былъ человкъ. Да какъ ты, моя голубушка, разодлась! въ шелку вся, словно графиня какая! Да что и графиня иная? только-что по названію-то графиня, а изъ себя-то грибъ-грибомъ смотритъ, прости Господи мое согршеніе, не осуждай, сказано въ писаніи! Много я въ своемъ вку насмотрлась, какъ жила въ горничныхъ… Да что я болтаю тутъ, старая вдьма, вдь я за чашкой пришедши.

Она взяла чашку и сдлала нсколько шаговъ къ двери, но вдругъ опять воротилась.

— Да! сказала она: — вдь и изъ ума вонъ! стара стала, память-то, видно, въ пятки ушла. Я объ теб, моя красавица, ныньче съ одной госпожей разговаривала.

— Обо мн, Матрена Тихоновна?

— Да, объ теб. Госпожа эта, я скажу вамъ, сударики мои, моя старая знакомая. Я у ней давно-давно въ экономки нанималась, когда еще мой Гарасимъ Иванычъ за меня и не сватался. Она, видишь ты, пріхала изъ деревни, соскучилась тамъ одна, такъ компаньйонки ищетъ. Какъ только пріхала, такъ сейчасъ же за мной. Найди, говоритъ, мн компаньйонку, Матрена, гд хочешь. Чтобъ двушка, говоритъ, была смирная, безотвтная, и въ гувернантки бы за маленькими дтьми годилась, и взяла бы не дорого. Вотъ я о теб и вспомнила. Есть, молъ, матушка, на примт отличнаго норова двушка, да не знаю, пойдетъ ли…

— Нтъ, благодарю васъ, Матрена Тихоновна. Я не пойду въ компаньйонки, я не гожусь для этого. Гд мн подлаживаться подъ чужой нравъ: еще не съумю угодить, такъ разсердятся. Чужой хлбъ должно быть очень-горекъ, Матрена Тихоновна.

— Не что, не что, мать моя! Да теб что за неволя идти, коли женишокъ есть. Я вдь такъ, изъ усердія моего…

Матрена Тихоновна вышла.

— Старуха правду сказала, мамзель Паулина, вы сегодня особенно красиво одвшись: къ вамъ красный цвтъ подходитъ.

— Да, мой бдный Ваня то же мн говорилъ. Помните, Карлъ, онъ все собирался мн подарить красное платье? Бывало мы идемъ мимо магазина, а онъ остановится и меня остановитъ. Посмотри, говоритъ, жучокъ, какая славная матерія: вотъ бы къ теб пошла-то! Иди, если встртимъ, бывало, какую-нибудь знатную даму, онъ меня и толкнетъ локтемъ, да скажетъ, вздохнувъ: ‘Ахъ, жучокъ, жучокъ! будь я богатъ, какъ бы я тебя одвать сталъ!’ Добрый мой, горемычный Ваня! Ему только для меня и хотлось бы разбогатть. Вы не поврите, Карлъ, какъ мн вчера скучно стало. Я вспомнила о ныншнемъ дн, о Ван, и даже работать ничего не могла. Все на портретъ его глядла, а слезы такъ и душили меня, такъ и рвали… Ныньче что-то весела проснулась, не передъ добромъ, видно…

— Полноте, мамзель Паулина, полноте! сказалъ тронутый Кунцъ голосомъ, дрожавшимъ отъ участія: — что длать! И онъ поспшилъ перемнить разговоръ.

— Посмотрите, какъ славно пришлись туфельки — аккуратъ! А что, вчерашній молодой господинъ не прислалъ букеты?

— Нтъ. Да я и безъ нихъ начала. А какъ онъ вамъ понравился, Карлъ?

Кунцъ замялся.

— Да… ничего. И, кажется, вжливый и солидный мужчина, отвчалъ онъ сквозь зубы.

Романъ Александровичъ не совсмъ-то ему понравился, но онъ не хотлъ высказать Паш своего мннія, боясь, чтобъ она не приняла этого за ревность. И нужно признаться, что она не ошиблась бы сдлать такое заключеніе, потому-что Кунцъ дйствительно ревновалъ, хотя всячески старался уврить себя въ противномъ. Онъ зналъ, что Заборскій женатъ, что онъ женатъ недавно, и что, слдовательно, странно подозрвать его въ волокитств, а между-тмъ, какое-то безотчетное, мучительное чувство овладло Кунцомъ, когда онъ видлъ Пашу съ Романомъ Александровичемъ, и овладвало имъ всегда, когда Паша начинала ему говорить о Заборскомъ.

Кунцъ скоро ушелъ отъ Паши, давъ ей общаніе возвратиться вечеромъ. При поворот къ Вознесенскому-Мосту, онъ встртилъ Романа Александровича, хавшаго въ пролетныхъ дрожкахъ и съ чмъ-то блымъ въ рукахъ.

Романъ Александровичъ не узналъ его. Кунцъ обернулся и сталъ смотрть, гд остановятся дрожки. Он подъхали къ дому, гд жила Паша.

— Онъ привезъ букеты, самъ привезъ! произнесъ Кунцъ. Сердце его сильно стучало. Онъ задумался — не вернуться ли къ Паш подъ какимъ-нибудь предлогомъ, но, посл долгаго колебанія, преодоллъ себя и пошелъ своей дорогой.

Проводивъ Кунца, Паша принялась за работу. Не прошло десяти минутъ, какъ постучали въ дверь. Паша отворила.

Вошелъ Романъ Александровичъ съ букетами и, увидвъ, что она была одна, внутренно возблагодарилъ судьбу.

— Вотъ и модели, сказалъ онъ, кладя букеты на столъ.

— А я ужь принялась-было и безъ нихъ. Посмотрите на этотъ розанъ: какъ онъ вамъ нравится?

— Онъ едва-ли не лучше оригинала, который у васъ въ волосахъ. Романъ Александровичъ не спускалъ съ Паши глазъ, такъ она казалось ему хороша, въ этотъ день. Онъ даже приписалъ кокетливость наряда ея своему визиту.

— Она врно угадала, что я самъ привезу букеты, подумалъ онъ.

Въ этомъ случа Романъ Александровичъ сошелся мыслями съ другимъ существомъ, также подозрвавшимъ, что Паша, надвъ шелковое платье и воткнувъ себ въ волоса пунцовый розанъ, имла въ виду посщеніе молодаго человка.

Это другое существо — былъ Кунцъ.

— Такъ вотъ она для чего такъ одлась! говорилъ онъ себ, шагая къ своей аптек: — гм!

— Позвольте мн ссть? спросилъ Романъ Александровичъ, чувствовавшій себя гораздо-смле, чмъ въ первое посщеніе.

— Извините, что я сама не догадалась, отвчала Паша, закраснвшись.

— Я не стану мшать вамъ. Поучите меня вашему искусству.

— Разв вамъ нечего, длать? Поучите меня писать отношенія.

— А почему вы знаете, что такое отношеніе?

— Мой братъ все писалъ отношенія.

Романъ Александровичъ никакъ не ршался начать своего признанія. Чтобъ заглушить голосъ совсти, онъ безпрестанно заговаривалъ о постороннихъ предметахъ.

— Кто научилъ васъ длать цвты?

— Мать одной пансіонской подруги. У ней былъ магазинъ, куда я ходила иногда учиться.

— Вы были въ пансіонъ?

— Да, недолго. А знаете ли, ваши букеты пришлись очень-кстати: сегодня мое рожденье.

— Въ-самомъ-дл? Поздравляю васъ. Сколько вамъ лтъ?

— Восьмнадцатый годъ.

Романъ Александровичъ взялъ съ окна книгу и раскрылъ.

— Это вы читаете ‘Монте-Кристо’?

— Я.

— Нравится вамъ?

— Не совсмъ, точно сказка. ‘Парижскія Тайны’ мн лучше кажутся.

— Да она не безъ вкуса, подумалъ Романъ Александровичъ.

— А вы и ‘Парижскія Тайны’ читали? спросилъ онъ въ-слухъ.

— Какъ же! Мы съ братомъ вмст читали. Марія тамъ мн очень нравится.

— Fleur de Marie?

— Да, и Родольфъ. Ахъ, Родольфъ… Вотъ такъ человкъ! Такихъ нтъ мужчинъ.

— Будто-бы? Впрочемъ, да, такихъ нтъ. Вы правы.

— Можетъ и есть, да мало.

— А въ театръ вы ходите?

— Была два раза… нтъ — три. Разъ ‘Материнское Благословеніе’ видла… вы знаете ‘Материнское Благословеніе’? Прекрасная пьеса! Я плакала. Потомъ эту же самую пьесу въ Большомъ-Театр давали, только названіе перемнено: такое трудное…

— ‘Линда ди-Шамуни’?

— Кажется.

— Ну, а еще что вы видли?

— ‘Ревизора’ видла. Очень-смшно. Только мн это не такъ понравилось, а вотъ брату, такъ тотъ, напротивъ, говорилъ, что это удивительная пьеса. Я лучше драмы люблю.

— Вы очень-чувствительны, Пашенька?

Романъ Александровичъ слегка пожалъ ея руку. На щекахъ Паши загорлся румянецъ.

— Вы не сердитесь, что я называю васъ такъ? тихимъ и вкрадчивымъ голосомъ произнесъ Романъ Александровичъ, смотря ей въ глаза и не выпуская руки ея.

— Нисколько, я рада, напротивъ. Меня ужь давно никто не называлъ такъ, это напоминаетъ мн брата.

Тихая грусть дышала въ этихъ словахъ ея.

— Вы все сидите дома, Пашенька?

— Да! я рдко бываю весела, а съ грустнымъ лицомъ что за охота выходить въ люди! Кому пріятно смотрть на чужое горе? у каждаго своего довольно.

— А есть люди, которымъ все улыбается, которые богаты, счастливы, могутъ исполнять малйшую прихоть свою. Вы имъ не завидуете?

— Нтъ. Я уврена, что и къ нимъ печаль да заботы заглядываютъ не рже нашего.

— Что же вы длаете по вечерамъ? Все работаете?

— Да, работаю, читаю, разговариваю.

— Съ кмъ?

— Хозяйка приходитъ ко мн поболтать: такая добрая старуха, Карлъ тоже всякій день навщаетъ меня.

— Онъ, кажется, не разговорчивъ? насмшливо сказалъ Романъ Александровичъ.

— Да, онъ застнчивъ, отвчала Паша.— Это мой истинный другъ, прибавила она быстро.

Романъ Александровичъ понялъ, что было недоговореннаго въ этой фраз и не касался боле Кунца.

— Она не хочетъ, чтобъ надъ нимъ смялись, подумалъ Романъ Александровичъ: — не-уже-ли она любитъ этого глупаго нмца?

— Такъ вы довольны своей судьбой, Пашенька? спросилъ онъ, помолчавъ нсколько секундъ.

— Не всегда… бываетъ скучно, тяжело на сердц… Ну, да безъ этого нельзя, такъ ужь, видно, человкъ созданъ.

— Вы правы, человкъ такъ созданъ: безъ любви ему скучно, ему нужно любить, быть любимымъ. Кто не испыталъ ни того, ни другаго, тотъ не жилъ — не правда ли?

— Да… только я не то хотла сказать. Я сама не знаю, почему мн бываетъ скучно. Вдь меня любилъ же братъ и я его любила…

— Этого мало…

— Теперь Карлъ любитъ меня.

— А вы? Сознайтесь: вы больше уважаете его, нежели любите? Я тотчасъ угадалъ ваши отношенія.

— Нтъ, вы ошиблись: и я его тоже люблю… сколько могу любить…

— Не говорите этого, Паша. Вы можете любить больше, гораздо-больше… вамъ не случалось?

— Если не случалось, такъ почему же знать могу ли? съ кроткой улыбкой сказала Паша и потомъ, быстро перемнивъ тонъ, прибавила: — вы не сочинитель?

— Я? нтъ. Чо за вопросъ?

— Такъ. Вы говорите, какъ въ книгахъ пишутъ. Къ брату одинъ сочинитель ходилъ, отдавалъ ему повсти переписывать, тоже такъ говорилъ, и все о любви…

Романъ Александровичъ засмялся и снова взялъ Пашу за руку.

— Не мшайте, не мшайте, сказала она., отдергивая руку.

— Да успете: мн не къ спху букетъ.

— Да у меня-то другая работа есть, нужно эту поскоре кончить.

— Ну, такъ прощайте.

— А вы не можете сидть смирно?

— Я боюсь, что вамъ скучно… Онъ хотлъ облокотиться на рабочій столикъ и, задвъ локтемъ ножницы, уронилъ ихъ на полъ.

— Вдь вотъ! воскликнула Паша, бросивъ ему въ лицо лепесткомъ какого-то цвтка.

— Виноватъ! сказалъ Романъ Александровичъ, поймавъ лепестокъ.

— Не-уже-ли вы и жен своей такъ мшаете? Я взяла бы васъ въ руки, еслибъ была вашей женой!

— Будто-бы! Это, кажется, не въ вашемъ характер.

— Я хитра.

— О! хорошо, что сами признаётесь.

— Отъ-чего же хорошо? Вдь ужь за васъ мн не выйдти?

— Жаль, что я не зналъ васъ до женитьбы, я женился бы изъ любопытства.

— Только изъ любопытства?

— Нтъ, вы больше, чмъ кто-нибудь способны влюбить въ себя… А кстати: что, еслибъ вы полюбили кого-нибудь?

— Я вамъ сказала, что люблю Кунца.

— Ну, полноте, оставьте его въ поко. Нтъ, еслибъ вы полюбили другаго… положимъ, хоть человка моего сословія, моихъ лтъ и притомдостаточнаго… вы согласились бы быть женой его?

— Нтъ.

— Почему?

— Потому-что, во, первыхъ, я дала слово Кунцу, которому я многимъ обязана, измнить этому слову — было бы неблагодарно, а во-вторыхъ, бдной двушк не слдуетъ выходить за человка, который знатне и богаче ея. Онъ можетъ потомъ раскаяться, да, пожалуй, еще родные будутъ на него сердиться, и она вдоволь настрадается, глядя на все это.

— Но если онъ истинно будетъ любить васъ, то этого не случится.

— Какъ знать, что онъ не охолодетъ скоро! за сердце нельзя ручаться, особенно, если встртятся непріятности, огорченія… они хоть кого такъ измнятъ.

— Но если вы и сами полюбите его?

— Мало ли что! Постараюсь забыть, а если и не забуду, все же лучше одной быть несчастной, чмъ тащить за собой въ пропасть другаго.

— Но, вышедши за Кунца безъ любви къ нему, разв вы не длаете его несчастнымъ?

— Онъ не требуетъ такой страстной любви. Я заране сказала ему, что люблю его какъ друга, какъ брата.

— А! вотъ я и поймалъ васъ! Вы сами проговорились, что только уважаете Кунца.

— Посмотрите! какой вышелъ душистый горошекъ: просто, душка!

— Да, вы вполн артистка!

Романъ Александровичъ вышелъ отъ Паши полувлюбленный и съ твердымъ, ршительнымъ намреніемъ отложить на неопредленное время свое признаніе. Онъ боялся, что, узнавъ о его поступк, она будетъ оскорблена и потребуетъ, чтобъ онъ прекратилъ свои посщенія, тмъ-боле, что теперь, когда она еще не чувствовала къ нему ничего, ей было легко перестать съ нимъ видться. Въслдствіе этого, онъ положилъ дйствовать совсмъ иначе.— Я доведу ее, говорилъ онъ себ на возвратномъ пути отъ Паши домой: — до того, что она не въ-силахъ будетъ разстаться со мною. Тогда признаніе мое не поразитъ ея, не возбудитъ въ ней негодованія. Она не только выслушаетъ меня снисходительно, но любовь моя даже возвысится въ глазахъ ея. ‘Онъ несмлъ мн открыть свои поступокъ, боясь разрыва’ скажетъ она: ‘онъ такъ любилъ меня, что мысль объ этомъ разрыв для него была тяжела и мучительна, и онъ со-дня-на-день отлагалъ свое признаніе. Могу ли я не простить этой слабости? Va! si tu m’а tromp — c’est par exc&egrave,s d’amour’. (Эту послднюю фразу, конечно, не употребила бы Паша, не читавшая драмы Виктора Гюго, но Романъ Александровичъ, въ мечтахъ о счастливой развязк своихъ приключеній, могъ, позабывшись, допустить такую поэтическую вольность.) Да, продолжалъ онъ: теперь она преувеличитъ простую шалость и можетъ увидть въ ней низкое, подлое намреніе. Въ-послдствіи же, она будетъ смотрть на нее сквозь другую призму, сообщающую всему розовый цвтъ. Въ этой двочк много хорошихъ инстинктовъ, хотя еще есть и порядочная доза мщанскихъ понятій. Нужно хорошенько направить ее и, главное — удалить этого нмца, который ршительно сдлаетъ изъ нее чувствительную кухарку.

Роль, которую Романъ Александровичъ бралъ на себя, видимо занимала его. Онъ на нсколько времени отложилъ мысль о женитьб и о блистательной карьер, и почти не показывался въ свтъ, поручая друзьямъ своимъ истолковать какъ они хотятъ причину его отсутствія. Пашу онъ посщалъ все чаще и чаще, весьма-хитро выдумывая разные предлоги для своихъ визитовъ. Съ Кунцомъ они сходились рдко, и если сходились, то Романъ Александровичъ немедленно уступалъ ему свое мсто, видя кислое выраженіе, которое принимали въ такихъ случаяхъ черты нмца. Кунцу были дйствительно непріятны эти частые визиты молодаго человка. Онъ подозрвалъ, что это было не даромъ, но не хотлъ высказать своихъ подозрній Паш съ той поры, какъ она однажды вступилась за мнимаго Заборскаго и отвчала Кунцу, что онъ изъ мухи слона длаетъ. Кунцъ терпливо ждалъ, что выйдетъ изъ этого, и только сдлался нсколько-мрачне. Паша по-прежнему была съ нимъ ласкова и добра, хотя, нужно сознаться, внутренно немного-мене цнила его, чмъ прежде. Пока онъ былъ единственнымъ мужчиною, котораго она видла около себя, она еще могла находить удовольствіе въ его разговор, но когда она узнала Романа Александровича, то въ душ ея невольно возникло сравненіе ихъ обоихъ, и, конечно, это сравненіе не послужило къ выгод бднаго Кунца. При всей услужливости своей, Кунцъ былъ человкъ съ довольно-ограниченнымъ кругомъ понятій, и если могъ говорить о чемъ-нибудь, кром погоды, то разв о химіи, которая не слишкомъ-то интересовала молодую двушку. Романъ Александровичъ, напротивъ, говорилъ обо всемъ, говорилъ иногда увлекательно, съ жаромъ, и изъ разговоровъ его Паша узнала много новаго, что прежде ей вовсе не приходило въ голову, и что теперь заставляло ее задумываться? Она слушала Романа Александровича съ жаднымъ любопытствомъ, забрасывала его вопросами, на которые онъ отвчалъ всегда терпливо и точно. По цлымъ часамъ длились иногда ихъ бесды. Романъ Александровичъ выходилъ отъ нея совершенно-довольный собою. Ему казалось, что онъ совершилъ что-то великое и благородное. Онъ на цлый вершокъ возвысился въ своихъ собственныхъ глазахъ. Ему въ первый разъ случалось еще прилагать къ практик свои убжденія.

Въ-отношеніи къ вншности, Кунцъ также былъ совершенно уничтоженъ Романомъ Александровичемъ. Неуклюжіе, тяжелые пріемы нмца, составлявшіе такой рзкій контрастъ съ порядочными манерами свтскаго молодаго человка, рзче бросались Паш въ глаза. И не смотря на то, что она тщательно старалась скрывать отъ Кунца перемну въ своихъ чувствахъ, боясь огорчить его, не смотря на то, что старалась оказывать ему прежнее вниманіе — иногда она невольно измняла себ какимъ-нибудь словомъ или движеніемъ, и Кунцъ не могъ не замтить, что обращеніе ея съ нимъ утратило свою прежнюю искренность. Такъ прошелъ мсяцъ. Паша нсколько разъ пыталась заговорить съ Романомъ Александровичемъ о его мнимой жен, но онъ всегда очень-удачно отклонялся отъ этого предмета, что крайне удивляло двушку. Она долго ломала голову, усиливаясь истолковать себ причину такой странности: сначала приписывала она это семейнымъ несогласіямъ Романа Александровича съ женою, но потомъ просто ршила, что прежняя покровительница ея стала горде, измнилась къ ней, и, не смотря на напоминаніе своего мужа, не хотла принять ее къ себ, а какъ Роману Александровичу совстно сознаться въ этомъ, то онъ и избгаетъ всякихъ разговоровъ о жен. Отношенія молодаго человка къ Паш хотя и сдлались значительно-дружественне, хотя они далеко переступили за черту холодной вжливости, но умнье молодой двушки вести себя и сохранять свое достоинство, уничтожало всякое покушеніе на фамильярность со стороны ея новаго знакомаго. Она сознавала, что какое-то новое чувство зарождалось въ груди ея, но не могла, или, лучше сказать, боялась дать себ опредленный отчетъ въ этомъ чувств. Если тайный, невдомый голосъ и говорилъ ей порой, что оно можетъ разростись въ груди ея и превратиться въ серьёзную страсть, то она спшила отогнать отъ себя эту мысль, потому-что любовь къ Роману Александровичу казалась ей преступленіемъ. Отвлечь человка отъ его семейныхъ обязанностей, допустить его разорвать ихъ для нея… Могла ли Паша смотрть, иначе на такой поступокъ? Нтъ, въ крайнемъ случаи, она ршилась бы на вчный разрывъ, но только, чтобъ совсть ея вышла чистою изъ борьбы. Впрочемъ, до этого было далеко, Паша не подозрвала и въ Роман Александрович слишкомъ-сильной любви, не смотря на то, что онъ неоднократно и иногда довольноясно намекалъ о ней. Паша или обращала весьма-искусно эти намеки въ шутку, или притворялась ничего-незамчавшею и въ тайн приписывала ихъ порыву минутнаго увлеченія, кипнію юношеской крови.

Не знаю, чмъ бы разршилось знакомство ихъ, еслибъ случай не поспшилъ къ развязк всей этой незатйливой, но, можетъ-быть, уже слишкомъ-длинной комедіи.

— Гд это вы вчера пропадали, Карлъ? сказала однажды утромъ Паша только-что вошедшему къ ней Кунцу.

— Занятъ былъ, мамзель Паулина, ходилъ по разнымъ дламъ. А у васъ, кажется, еще новая работа прибавилась?

— Да, господинъ Заборскій привезъ вчера.

— Гм! Онъ былъ у васъ вчера?

Кунцъ нахмурился.

— Да, и книги еще принесъ… Пушкина… вы не читали Пушкина, Карлъ?

— Нтъ, что Пушкинъ! Если бы вы Hermann und Dorothea читали… вотъ это отличный штука.

Паша улыбнулась. Водворилось молчаніе.

— Вечеромъ былъ этотъ молодой человкъ? спросилъ Кунцъ нсколько минутъ спустя и машинально перелистывая книгу.

— Нтъ, утромъ, а что?

— Ничего, мамзель Паулина, я такъ.

Они замолчали опять. Паша работала. Кунцъ смотрлъ въ книгу. Наконецъ, онъ опять прервалъ молчаніе:

— Что же онъ говорилъ, мамзель Паулина?

— Кто?

— Господинъ Заборскій.

— Мы о многомъ говорили. Онъ такой ученый, все знаетъ. Изъ Пушкина мн все читалъ, такъ трогательно, точно на театр. Онъ могъ бы, кажется, хорошимъ актёромъ быть, у него много чувства.

— А мн мсто выходитъ, мамзель Паулина, сказалъ Кунцъ, быстро закрывая книгу:— только не лаборанта.

— Въ-самомъ-дл, Карлъ? А какое же?

У нея отъ-чего-то замерло сердце при этомъ вопрос.

— Управляющаго имніемъ. Одинъ помщикъ вчера призывалъ къ себ. Очень уговариваетъ.

— Куда же это, Карлъ?

— Въ Херсонскую-Губернію.

— Это очень-далеко — Херсонская-Губернія?

— Да, очень-далеко, за то жалованье хорошее: дв тысячи.

Онъ ожидалъ, что Паша обрадуется этому извстію, но на лиц ея не выразилось пріятнаго изумленія. Она спросила, немного помолчавъ:

— А лаборантство, Карлъ?

Кунцъ махнулъ рукою.

— Подождите, можетъ-быть, скоро.

— Э! ужь я и то давно жду.

— Такъ вы ршились, Карлъ?

— Еще не знаю… Вамъ скучно, можетъ-быть, будетъ въ деревн?

— Мн все равно, я готова на все, Карлъ.

Было что-то грустное въ голос, которымъ она произнесла эти слова. Она и сама не могла понять, отъ-чего сердце ея вдругъ сжалось. Разв она давно не привыкла къ мысли, что ей должно ухать изъ Петербурга? И чего ей жаль въ этомъ город, гд она видла такъ мало радостей? Или ей не хотлось хать такъ далеко? Но не все ли равно для нея, что Херсонь, что другое мсто?

Еще съ полчаса сидли они ничего не говоря.

Потомъ Кунцъ всталъ, чтобъ у идти.

— А который часъ, Карлъ? спросила Паша.

— Скоро два.

— Я выйду съ вами, Карлъ: мн нужно въ магазинъ.

— Пойдемте, мамзель Паулина.

Они вмст сошли съ лстницы, но у воротъ разстались. Кунцъ пошелъ на лво, Паша на право.

У самаго входа въ магазинъ, Паша встртила Романа Александровича.

— А я шелъ къ вамъ, Пашенька.

— Мн нужно сюда на минуту, сказала Паша, показывая рукой на магазинъ.

— Можно мн войдти съ вами?

— Войдемте. Я хочу купить узоръ. Вы посовтуете мн, какой выбрать.

— Охотно, если вы довряете моему вкусу.

Они не успли еще хорошенько разсмотрть узоровъ, разложенныхъ передъ ними вжливымъ коми, какъ дверь растворилась съ шумомъ, и толстый, краснолицый офицёръ вбжалъ въ магазинъ.

— Такъ и есть! Это онъ! кричалъ офицеръ, бросаясь къ Ивельеву съ растопыренными руками.— Издали тебя увидалъ! Гд ты пропадаешь, злодй?

Романъ Александровичъ смутился.

— Я былъ боленъ…

— Врешь, врешь! Мн Звревъ все разсказалъ,

Романъ Александровичъ наступилъ офицеру на ногу, чтобъ заставить его молчать. Но офицеръ не понялъ этого знака и вскрикнулъ:

— Ай! Что это ты, братецъ, по ногамъ ходишь! У меня страшныя мозоли! Да, Звревъ мн все разсказалъ. Ивельевъ, говоритъ, напропалую волочится,

Паша съ изумленіемъ посмотрла на Романа Александровича.

— Voyez donc les oeillades qu’elle nous lance cette petite-l, сказалъ офицеръ:— mais elle n’est pas mal du tout! Послушай, Ивельевъ, разскажи мн, пожалуйста, эту интрижку.

— Никакой нтъ, Звревъ все вретъ: это глупый болтунъ! отвчалъ, выходя изъ себя, Романъ Александровичъ.

Паша отвернулась и продолжала выбирать узоры.

— Ну, полно, полно, Ивельевъ, что за скрытность! Какъ же это было-то? Эта двочка къ теб ошибкой зашла, кажется? Звревъ мн говорилъ даже кого-то искала, да я позабылъ. C’est charmant! c’est charmant! То-то ты и исчезъ! Ложбинская Лора какъ о теб скучаетъ, все спрашиваетъ: что сдлалось съ мосьё Ивельевымъ? А вдь тебя-было на ней женили…

Паш все было ясно. Ее обманули и, кром того, она сдлалась предметомъ сплетней самыхъ низкихъ. Кровь хлынула ей въ лицо, она совершенно нагнулась къ узорамъ, такъ-что бумага касалась лба ея. Бдная двушка чуть не плакала. Между-тмъ, офицеръ не умолкалъ и разсказывалъ Роману Александровичу сплетню за сплетней. Молодой человкъ проклиналъ въ душ и Зврева, и офицера, и свое поведеніе съ Пашей. Онъ почти въ кровь искусалъ себ губы. Наконецъ, Паша взяла первый попавшійся ей родъ руку узоръ, быстро расплатилась съ коми и вышла изъ магазина, ни разу не взглянувъ на Романа Александровича.

Офицеръ все держалъ свою жертву за пуговицу пальто. Романъ Александровичъ былъ самъ не свой. Кровь его кипла, онъ дрожалъ отъ досады.

— Прощай, братъ, мн некогда! произнесъ онъ наконецъ, вырвавшись отъ офицера, и бросился на улицу догонять Пашу.

— Parbleu! воскликнулъ озадаченный офицеръ, обращаясь къ коми: est ce qu’il serait la poursuite de celle-l aussi?

— Mais comment donc, monsieur, отвчалъ коми:— c’est sa dame, ils sont entrs ensemble…

Офицеръ началъ догадываться, что сдлалъ глупость.

Въ это время, Романъ Александровичъ былъ уже далеко отъ магазина. Онъ настигъ Пашу только въ другой улиц.

— Палагея Петровна! тихо произнесъ онъ позади ея.

Она молчала.

— Палагея Петровна, послушайте… вы на меня сердитесь? Я достоинъ этого, знаю, но, ради Бога, позвольте мн объясниться съ вами.

Онъ пошелъ рядомъ съ нею. Она устремила на него свои большіе черные глаза, въ которыхъ блистали слезы, и дрожащимъ голосомъ произнесла:

— Это низко!

— Но послушайте! воскликнулъ Романъ Александровичъ вн себя.

— Я не считала васъ за злаго человка, я не думала, что вы будете обманывать бдную двушку, что воспользуетесь ошибкой…

— Когда я воспользовался этой ошибкой, я еще не зналъ васъ и, слдовательно, не могъ уважать. Это была просто шалость.

— Вы такъ часто говорили мн, что уважаете женщинъ, что не позволите себ съ ними никакой дерзости. Разв обмануть двушку для того, чтобъ получить къ ней доступъ, и потомъ хвастаться своими небывалыми успхами, есть признакъ уваженія къ женщинамъ?

Эти слова, произнесенныя живо, энергически, привели Романа Александровича въ замшательство. Паша не дала ему отвчать и продолжала такъ же быстро:

— Вы называете это не боле, какъ шалостью, но что, еслибъ я вздумала когда-нибудь сама отнесть къ вамъ работу? еслибъ Кунцъ или кто-нибудь изъ моихъ знакомыхъ увидлъ меня выходящую отъ васъ и посл узналъ, что я была у холостаго человка? Вы думаете, что ваша шалость не сдлала бы мн вреда?

— Еслибъ вы знали, Пашенька (вы позволите мн еще назвать васъ такъ), сколько разъ я хотлъ вамъ признаться, въ этомъ, сколько разъ приходилъ къ вамъ съ твердымъ, ршительнымъ намреніемъ сказать вамъ свое имя, но боязнь, что мн должно будетъ перестать съ вами видться, что вы сочтете себя оскорбленною, только одна эта боязнь удерживала меня. Посл двухъ-трехъ свиданій мн уже было бы тяжело разставаться съ вами. Простите же меня и позвольте видть васъ по-прежнему… Видть васъ, говорить съ вами — вотъ чего я желаю. Ради всего святаго, не отказывайте мн въ этомъ.

Романъ Александровичъ говорилъ съ жаромъ, въ топ его было много искренности, много задушевности. Паша казалась тронутою.

— Еслибъ, однакожь, ваши чувства были искренни, вы не болтали бы Богъ-знаетъ чего вашимъ пріятелямъ.

— Врьте, что ничего не было сказано имъ, но въ тотъ роковой вечеръ, когда вы пришли ко мн, у меня было нсколько человкъ: они слышали за дверью нашъ разговоръ.

Паша не могла скрыть улыбки, мелькнувшей на губахъ ея: она вспомнила чихающаго бульдога. Но скоро эта улыбка исчезла, и двушка отвчала:

— За дверью смялись — и вы равнодушно отдали меня на посмшище, вы продолжали до конца свою комедію, и потомъ, можетъ-быть, сами присоединились къ смявшимся.

— Нтъ, нтъ, мое первое движеніе заслуживаетъ порицанія — я не оправдываюсь, я виноватъ, я не долженъ былъ васъ обманывать сначала: но потомъ… потомъ вы уже слышали, что заставило меня продолжать этотъ обманъ. Признаюсь вамъ: въ первый вечеръ, когда вы ушли отъ меня, я даже радъ былъ, что судьба завела васъ ко мн, ваши слова возбудили во мн такъ много симпатіи, мн хотлось во что бы то ни стало хоть чмъ-нибудь помочь вамъ, доставить вамъ работу. Это же желаніе заставило меня просить одного изъ моихъ пріятелей, знакомаго съ Заборскимъ, чтобъ онъ похлопоталъ о мст Кунцу. Вотъ вамъ вся истина. Еще разъ повторяю вамъ, положа руку на сердце: я не виноватъ, я не въ силахъ былъ владть собой. Скажите же мн, Пашенька, что вы простили меня, что я не кажусь вамъ боле низкимъ, злымъ человкомъ?

— Но за чмъ вамъ это прощеніе? Если я откажу вамъ въ немъ, вы съ насмшкой отойдете прочь и скажете себ: жаль! интрижка не удалась! и съ завтрашняго же дня не будетъ у васъ и въ помин о бдномъ, темномъ, ничтожномъ существ…

— Это слишкомъ-жестоко, не-уже-ли я не заслуживаю лучшей репутаціи въ глазахъ вашихъ?

Паша молчала. Она въ душ уже давно простила молодаго человка, но по кокетству, свойственному всмъ женщинамъ, хотла еще помучить его.

Нсколько минутъ они шли молча.

— Такъ все кончено между нами? спросилъ наконецъ съ грустнымъ видомъ Романъ Александровичъ.

Паша все не отвчала.

— Ради Бога, скажите: простили вы? говорилъ Романъ Александровичъ и вдругъ, остановивъ Пашу, произнесъ ршительнымъ голосомъ:

— Выслушайте же меня, Палагея Петровна. Я не буду повторять вамъ, что люблю васъ: вы это могли замтить, могли заключить изъ многаго. Я свободенъ, у меня есть состояніе, хотя небольшое, но мы не умремъ съ голода: согласитесь быть женой моей.

Упорность Паши такъ воспламенила Романа Александровича, душа его такъ переполнилась, что онъ въ эту минуту готовъ былъ на всякія обязательства. Если бы Паша попросила у него мильйонъ въ займы — онъ бы далъ ей клятву достать его черезъ два часа. Притомъ же, извстныя убжденія увлекали его. Этимъ бракомъ онъ хотлъ показать неповиновеніе свое общественнымъ предразсудкамъ. Пусть свтъ говоритъ что хочетъ, думалъ восторженный юноша: — я презираю его глупое мнніе, я стану выше его!

Но Романъ Александровичъ только въ эту минуту ощущалъ это презрніе, на самомъ же дл — никто боле его не подчинялся вліянію свта.

— Вы знаете мои мысли на этотъ счетъ, отвчала Паша: — я не перемнила ихъ со времени нашего разговора.— и потому считаю это невозможнымъ.

— Если вы не успли еще хорошо узнать меня, то я готовъ ждать, готовъ долго ждать, но не отнимайте у меня всякой надежды, позвольте по-прежнему видться съ вами, ходить къ вамъ…

— Это будетъ не надолго! произнесла Паша съ грустной улыбкой.

— Какъ? Что вы говорите?

— Да. Кунцъ получилъ мсто.

— Какое? когда?

— Сегодня. Мсто управителя въ какой-то деревн, въ Херсонской-Губерніи.

— Да вы зачахнете тамъ со скуки!

— Буду хозяйничать, буду работать, читать… Присылайте мн туда книги.

— Да полноте! это невозможно! воскликнулъ въ отчаяніи Романъ Александровичъ.— Пусть этотъ… пусть Кунцъ отправляется туда одинъ! ,

Въ это время, они поровнялись съ домомъ, гд жила Паша. Романъ Александровичъ проводилъ ее до дверей.

— До свиданія, тихо сказала она ему.— Я извщу васъ о нашемъ отъзд. Вы зайдете проститься?

Онъ протянулъ руку, она подала ему свою. Онъ поднесъ ее къ губамъ.

Это происходило на лстниц. Паша позвонила.

— Мн какъ-то не врится, сказалъ Романъ Александровичъ:— не-уже-ли вы въ-самомъ-дл дете?

Паша слегка пожала плечами.

— Увидите…

— Я прійду завтра…

Онъ уже не слыхалъ отвта Паши, Матрена Тихоновна пустила ее въ комнату. Романъ Александровичъ побжалъ внизъ по лстниц. Ни онъ, ни она не замтили въ-продолженіе своего одушевленнаго объясненія, что за ними слдила въ отдаленіи одна маленькая, неуклюжая фигурка, въ темномъ пальто, съ поднятымъ воротникомъ, совершенно закрывавшимъ лицо ея. Эта фигурка шла но другой сторон улицы и безпрестанно пряталась то въ переулки, то подъ ворота зданія, какъ-бы опасаясь, чтобъ ея не увидли. Когда Раманъ-Александровичъ и Паша исчезли за дверьми подъзда, фигурка притаилась за будкой, стоявшей напротивъ. Она выждала, пока молодой человкъ возвратился, и пошла за нимъ снова. Скоро Романъ Александровичъ былъ дома. Пока онъ закуривалъ у себя въ кабинет сигару и ждалъ обда, таинственная фигурка освдомлялась у дворника, сидвшаго за воротами: кто этотъ молодой человкъ, что сейчасъ пришелъ, и въ которомъ нумеръ онъ живетъ-? Получивъ на все точные, удовлетворительные отвты, она вручила за нихъ дворнику двадцать копеекъ мди на чай и длинными шагами удалилась прочь.

IV.
Письма.

Романъ Александровичъ уже нсколько минутъ сидлъ у окна въ своей квартир и, куря сигару, раздумывалъ о случившемся. Мгновенный порывъ страсти, или, лучше сказать, просто нервическое раздраженіе, въ-слдствіе котораго онъ предложилъ Паш руку свою, миновало, вмст съ негодованіемъ двушки, вызвавшимъ его. Молодой человкъ могъ теперь спокойне обсудить все, анализировать свои чувства, взвсить свое положеніе. Онъ сознавалъ, что поторопился нсколько предложеніемъ, что при его запутанныхъ обстоятельствахъ женитьба на бдной двушк была не совсмъ-благоразумна, но утшалъ себя тмъ, по-крайней-мр, что поступилъ сообразно съ принятыми имъ правилами, поступилъ благородно, и что совсть не можетъ упрекнуть его. Однакожь, нельзя сказать, чтобъ Паша не задла его за живо. Если, съ одной стороны, онъ былъ радъ ея браку съ Кунцемъ, освобождавшему его отъ сдланнаго имъ предложенія, то, съ другой стороны, ему жал было упустить эту двушку изъ вида. Ему бы хотлось, чтобъ романъ его продолжался, но только, чтобъ онъ ничмъ не связывалъ его, ничего бы ему не стоилъ, или стоилъ бы самыхъ незначительныхъ пожертвованій. Любовь эта не развилась до страсти, разбивающей вс преграды на пути своемъ и находящей сладостное упоеніе въ самопожертвованіи, она не могла никогда развиться до нея, потому-что родилась не внезапно, не безпричинно, но была слдствіемъ того исключительнаго положенія, въ которое судьба поставила Романа Александровича и Пашу другъ къ другу съ ихъ первой встрчи, была — такъ-сказать, боле головная, нежели сердечная. Если бы не романическое начало всей этой истбріи, Романъ Александровичъ едва-ли могъ бы влюбиться въ Пашу, при другихъ обстоятельствахъ, онъ вовсе и не замтилъ-бы ея, или пропустилъ бы ее безъ вниманія. Обстановка помогла длу, теорійки и рефлектёрство подоспли на помощь — и молодой человкъ вообразилъ себя страстно-влюбленнымъ, да еще, кром того, какимъ-то миссіонеромъ цивилизаціи.

Погруженный въ размышленіе, Романъ Александровичъ не слыхалъ, когда въ передней раздался звонокъ. Онъ очнулся уже, когда кто-то, хлопнувъ его сзади по плечу, произнесъ звучнымъ и сильнымъ баритономъ:

— Здорово, братъ Романъ!

Вошедшій былъ человкъ лтъ пятидесяти, бодрый, высокій, съ курчавыми посдвшими волосами, съ маленькими срыми глазами и насмшливой улыбкой на губахъ.

— А! это вы, дядюшка! Вотъ неожиданность!

— О чемъ ты такъ размечтался? и звонка не слыхалъ.

Романъ Александровичъ подалъ дяд руку и усадилъ противъ себя на спокойный Вольтеръ.

— Ты совсмъ забылъ дядю, Романъ! Что съ тобой длается? Ты никуда не показываешься. Меня забросали вопросами о теб, а я какъ пень! Стыдно признаться, что не знаю, что сталось съ племянникомъ. Я у тебя раза два былъ, да все тебя дома нтъ. Чортъ знаетъ, гд ты живешь!

— Отвчать вамъ безъ лжи, дядюшка — смяться станете.

— ‘Смяться право не гршно’… знаешь это двустишіе? Такъ говори же мн, исповдуйся, да дай прежде закурить сигару. Ну, вотъ — теперь валяй! Я слушаю.

— Я чуть не женился, дядюшка, на одной бдной двушк, сирот…

— Что-о-о-о? Перекрестись, Ромаша! Впрочемъ, ты способенъ на такую глупость, я знаю.

— Я тоже знаю, что вы подобные поступки называете глупостію. Вы держитесь талейрановскаго правила, что первому движенію не должно повиноваться…

— Я, братъ, ничьихъ правилъ не держусь, ни талейрановскихъ, и никакихъ, кром своихъ собственныхъ. Но ужь за то эти срослись со мною, ты ихъ не вырвешь у меня изъ сердца.

— Скажите — изъ головы, дядюшка. Вашимъ правиламъ нечего длать въ сердц.

— Посмотримъ-ка твои, господинъ филантропъ. Прежде всего скажи мн: ты не получалъ ни откуда наслдства?

— Вы знаете, что мн не откуда получить.

— Ну, почему знать! Ныньче вкъ такой — великодушный, все благородные порывы въ ходу, можетъ-быть, какой-нибудь другъ оставилъ по смерти…

Дядя положилъ сигару на окно и, вынувъ изъ кармана большую серебряную табакерку, понюхалъ табаку.

— Такъ не получалъ наслдства… гм! продолжалъ онъ.— Жаль, а я вдь знаешь зачмъ больше пріхалъ къ теб: чтобъ предупредить тебя, что тебя могутъ посадить въ тюрьму.

— Какъ? Что это значитъ?

— Да такъ. Вотъ видишь: ко мн сегодня явились двое изъ твоихъ кредиторовъ. Чортъ ихъ знаетъ, какъ они провдали, что я теб дядя, и гд я живу. Пришли и векселя мн показываютъ: подадимъ, говорятъ, ко взысканію, срокъ ужь прошелъ. Я поскорй къ теб, хорошо, что посплъ во время.

— Это не можетъ быть.

— Я лгать не люблю. Ты, кажется, это знаешь. А что, жена твоя, въ благородномъ порыв, не послдуетъ ли тоже за тобой въ тюрьму? Въ романахъ часто такъ длается.

— Перестаньте, дядюшка. Эти шутки, право, могутъ взбсить.

— Извини, я и забылъ, что ты еще не женатъ. Ну, что жь! когда изъ тюрьмы выйдешь, будетъ время хижину и сердце предложить.

Дядя заплъ въ полголоса:

О, Лиза! кто съ тобою

И бдности не радъ?

Романъ Александровичъ кусалъ себ съ досады ногти. У него дйствительно былъ одинъ долгъ, уже три года постоянно мучившій его. Онъ зналъ, что дядя говорилъ правду, но равнодушный тонъ его приводилъ молодаго человка въ негодованіе.

Нсколько минутъ они оба курили, не говоря ни слова.

Наконецъ, дядя прервалъ молчаніе.

— Зачмъ ты бралъ эти деньги, Романъ?

— Чтобъ заплатить карточный долгъ. Я еще тогда игралъ въ банкъ.

— Ну, это хорошо… то-есть, не то хорошо, что ты въ банкъ игралъ, а что долги свои платишь. Ныньче это не въ мод у молодёжи, неблагородными порывами считается долги платить.

— Послушай, Романъ, я хочу говорить съ тобою серьёзно. Ты не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Матушка-покойница была женщина добрая, любила тебя, но жила неразсчетливо, ты самъ это знаешь, долговъ осталось много, да и самъ ты потомъ кое-какихъ понадлалъ. Нужно поправиться.

— Старая псня, дядюшка!

— Не все худо, что старо. Вы все только новое привыкли цнить. Былъ же какой-нибудь умишко и у вашихъ отцовъ. Да и опытъ-то чему-нибудь у, читъ, а вы — ай, ай, ай, какъ мало на практик смыслите!

— Къ-чему же все это ведетъ?

— А вотъ, слушай. Ты молодъ, у тебя есть способности…

— Положимъ.

— Да знаешь поговорку: ‘не родись ни уменъ, ни пригожъ, родись счастливъ’. Способности имть хорошо, спору нтъ, да безъ случая что въ нихъ? Какъ ихъ въ дло употребить? Въ нашъ вкъ нужны связи, протекція. Женись, братъ Романъ, да не на сирот. Хижина и сердце — это все вздоръ!

Романъ Александровичъ, которому уже не въ первый разъ приходилось слушать эти доводы, хотлъ-было что-то возражать, но дядя не далъ ему и продолжалъ:

— Знаю, братъ, знаю, что ты хочешь говорить. Небось — позорное дло женитьба по разсчету, а? А небось не позорное дло — распложать нищихъ? Женись-ка, братъ, на бдной — и жизни не радъ будешь: проклянешь и себя и ее. Какъ узнаешь копеечные будничные разсчеты, такъ небось очерствешь, братъ, скоро, и характеръ испортится, и любовь пропадетъ, особенно какъ жена въ безпрестанныхъ заботахъ и огорченіяхъ и красоту свою потеряетъ. Ты не говори мн тоже о душ… душа сама-по-себ, а красота сама-по-себ. Все лучше хорошенькое существо подл себя видть, чмъ дрянь, съ которымъ и въ свтъ показаться охоты нтъ. Я самъ былъ молодъ, испыталъ, да и тебя-то я насквозь знаю! У тебя, братъ, въ амбиціи недостатка нтъ, ты и самъ не прочь, чтобъ свтъ позавидовалъ теб. А коли выйдетъ за тебя женщина, которой многіе добивались, ты скажешь, что это теб не польститъ? Нтъ, врешь! Всякому лестно, когда его передъ двадцатью отличатъ. Женись, братъ, ей-Богу. (Дядя попалъ мтко: самолюбіе точно было чувствительною струною Романа Александровича.)

— На Ложбинской, конечно, дядюшка?

— А хоть бы и на ней. Чмъ она не пара теб? Богата, родство славное, батюшка мигомъ въ люди зятька выведетъ, хороша собой, да еще какъ хороша-то! И, кажется, очень тобой интересуется: вотъ даже и ныньче поручила звать тебя къ нимъ на вечеръ… Подемъ-ка вмст въ Павловскъ.

— Нтъ, я не расположенъ.

— Ну, для меня! Сдлай старику удовольствіе, я и самъ порадую тебя доброй встью.

— Право, не хочется, дядюшка. Выдумайте какой-нибудь предлогъ.

— Нтъ, я на это не мастеръ. Ужь коли такъ, такъ просто скажу: племянникъ мой съ ума спятилъ, не хочетъ никуда здить.

— Ну, какъ хотите, такъ и скажите, только, пожалуйста, не требуйте, чтобъ я халъ.

— Требую, ршительно требую. Я никогда не докучалъ теб просьбами, Романъ, исполни же эту. Потшь дядю.

Дядя Романа Александровича очень-хорошо зналъ натуру своего племянника и былъ убжденъ, что ему стоило только разъ побывать у Ложбинскихъ, чтобъ снова начать каждый день посщать ихъ. Какъ ни презрительно Романъ Александровичъ отзывался о свт, какъ ни порицалъ его за пустоту, прикрытую ослпляющимъ, мишурнымъ блескомъ, но иногда противъ воли своей поддавался его магическому обаянію. Онъ чувствовалъ это гамъ, и потому нсколько времени удалялся отъ свта. На этотъ разъ, однакожь, онъ долженъ былъ уступить просьбамъ дяди, который такъ обрадовался согласію племянника, что подарилъ ему разодранный вексель за его подписью. Они въ тотъ же вечеръ отправились въ Павловскъ, гд нанимали дачу Ложбинсніе и гд остановился дядя Романа Александровича у одного изъ прежнихъ своихъ сослуживцевъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Паша весь этотъ день находилась также подъ вліяніемъ своего объясненія съ молодымъ человкомъ. Она была сильно взволнована. Много думъ и грустныхъ и радостныхъ, много разнообразныхъ, новыхъ, неизвданныхъ еще ощущеніи вызвала въ ней эта сцена. Ей становилось ясне, что расположеніе, которое она чувствовала къ Роману Александровичу, выходило за предлъ простой дружбы. Сказать ли, что было съ ней въ ту минуту, когда она услыхала изъ наглыхъ устъ, что ее обманули, что человкъ, каждый день являвшійся къ ней, былъ не тотъ, за кого она его принимала? Въ эту минуту, она нашла въ своемъ сердц не гнвъ, не негодованіе, а тайную, непобдимую радость, что онъ свободенъ, Что она могла любить его, не считая любви своей преступленіемъ. Таково было ея первое ощущеніе, а ужь потомъ, когда разсудокъ, на мгновеніе заглушенный голосомъ сердца, вступилъ въ права свои и сказалъ ей, что низкіе замыслы могли крыться за этимъ поступкомъ, радость смнилась негодованіемъ, и оскорбленное достоинство женщины возвысило голосъ…

Теперь она снова была далека отъ вражды къ нему. Она врила въ искренность его ословъ, въ его благородную готовность загладить свою шалость и простила его отъ души, но должна ли она была согласиться на предложеніе Ивельева, должна ли была разорвать всякія связи съ Кунцемъ? Этотъ вопросъ поглощалъ вс ея мысли, она глубоко вникала въ свое положеніе, сравнивала и взвшивала об участи, открывавшіяся передъ ней, и множество разныхъ сомнній возникало въ душ ея. Любилъ ли ее въ-самомъ-дл Романъ Александровичъ? Можно ли было ручаться за дйствительность этой страсти? Не подъ вліяніемъ ли минуты сдлалъ онъ свое предложеніе, и не раскаявается ли уже въ немъ? Если же въ-самомъ-дл любовь къ бдной, неизвстной двушк жила въ его сердц, то достанетъ ли у него силы духа признать эту любовь предъ свтомъ? Не заставитъ ли его этотъ бракъ разорвать отношенія, которыми, можетъ-быть, онъ дорожитъ? Не станетъ ли онъ краснть за него, упрекать себя въ необдуманности, не назоветъ ли онъ слабостью своего великодушнаго порыва?

Съ другой стороны, могла ли она сама поручиться, что, оставшись врна своимъ общаніямъ и выйдя за Кунца, она не сдлаетъ его несчастливымъ? Она чувствовала, что привязанность ея къ Кунцу становилась слабе и слабе, что онъ значительно понизился противъ прежняго въ ея мнніи. Она можетъ принесть ему съ собой одно равнодушіе, которое будетъ отравлять каждую минуту его и превратитъ семейный бытъ ихъ въ міръ нескончаемыхъ, безъисходныхъ мукъ и раздоровъ. Нтъ! она не станетъ обманывать добраго нмца, она выскажетъ ему все заране, и если не суждено ей принадлежать ни одному изъ нихъ, она прійметъ безъ ропота свою долю.

Порою, ко всмъ этимъ размышленіямъ Паши примшивалось воспоминаніе о брат, и Паша, съ глазами, полными слезъ, произносила, склонивъ голову на грудь:

— Еслибъ ты былъ живъ, мой Ваня! Я пришла бы къ теб и открыла бы теб все, что такъ давитъ и такъ тснитъ мое бдное сердце! Я выплакала бы на груди твоей свое горе, ты приласкалъ бы, пожаллъ бы своего жучка, ты далъ бы ей добрый совтъ, и совтъ твой принесъ бы ей счастіе!

Вечеромъ, часу въ десятомъ, когда на двор стало совсмъ темно, Паша зажгла у себя свчку и попыталась-было приняться за работу, но работа ршительно не давалась ей. Она взяла книгу. Это былъ томъ Пушкина, принесенный ей Романомъ Александровичемъ. Едва прочла она нсколько строкъ, какъ слезы захватили ей горло. Ихъ слишкомъ-много накипло на сердц. Въ это время постучали въ дверь.

— Войдите, сказала Паша, поспшивъ отереть глаза.

Вошелъ мальчикъ съ письмомъ въ рук.

— Палагея Петровна, здсь ли?

— Это я. Что теб?

— Вотъ письмо-съ.

— Отъ кого?

— Мн аптекарскій прикащикъ отдалъ. Не могу знать отъ кого-съ, только сказали, что отвта не будетъ.

Пробормотавъ эти слова, мальчикъ поспшно ушелъ. Паша распечатала писмо. Оно было отъ Кунца и заключалось въ слдующемъ:

‘Мамзель Паулина!

‘Мн все извстно. Вы долго длали меня жертвою своего обмана. Молодой человкъ этотъ есть совсмъ не господинъ Заборскій, а фамилія ему — Ивельневъ. Вы черезъ этотъ поступокъ меня очень много огорчили. Я не думалъ достать себ такой жестокій ударъ, но я не сердитъ на это, мамзель Паулина, Богъ съ вами! Я ршился принять мсто управляющаго, пока господинъ Заборскій не исполнитъ свое общаніе, и узжаю посл завтра въ Херсонскую-Губернію. Прощайте, мамзель Паулина. Если будете имть въ чемъ нужду, то опять напишите ко мн. Для этой причины прилагаю мой адресъ, и остаюсь преданный вамъ на вки,

Карлъ В. Кунцъ’ (слдовалъ адресъ деревни).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Романъ Александровичъ, сверхъ ожиданія своего, прогостилъ въ Павловск цлую недлю. Нсколько разъ собирался онъ хать въ Петербургъ, но хорошенькая Ложбинская изощряла вс хитрости своего восьмнадцатилтняго ума, чтобъ удержать молодаго человька, который нравился ей боле всхъ ея поклонниковъ — и кокетство ея постоянно торжествовало. Романъ Александровичъ оставался прикованнымъ къ побдной колесниц свтской красавицы и не прежде получилъ позволеніе отлучиться, какъ представивъ ясныя доказательства, что его призываетъ служба. Нсколько разъ глядя на правильныя, античныя черты, на изящныя манеры Ложбинской, онъ мысленно сравнивалъ съ нею скромную Пашу — и нужно сознаться, что ея милый и кроткій образъ блднлъ предъ гордымъ, соблазнительно-прекраснымъ образомъ стройной панны. Кром того, Ложбинская была хорошо образована и но умственному развитію стояла выше большинства нашихъ барышень. Романъ Александровичъ, постоянно встрчавшій въ знакомыхъ ему женщинахъ отсутствіе этихъ качествъ, не могъ не цнить за нихъ еще боле Ложбинскую, и она, противъ воли молодаго человка, начинала мало-по-малу овладвать его сердцемъ.

Возвратясь домой, Романъ Александровичъ нашелъ у себя на стол пакетъ, полученный но городской почт. Рука была незнакомая. Онъ быстро развернулъ его. Въ немъ заключались два письма: одно — отъ Кунца къ Паш, уже извстное вамъ, другое — отъ Паши къ Роману Александровичу.

Вотъ, что она писала ему:

Посылаю вамъ письмо, полученное мной вчера вечеромъ, посылаю его не въ вид упрека: я не сержусь на васъ. Не думайте также, чтобъ я хотла напомнить вамъ этимъ о предложеніи, которое у васъ вырвалось въ минуту великодушія. Нтъ, я остаюсь при своихъ прежнихъ мысляхъ, отвтъ мой былъ бы и теперь тотъ же. Но пускай это будетъ служить вамъ урокомъ. Вы благородны и съумете имъ воспользоваться, вы не захотите, чтобы когда-нибудь другая женщина испытала такую же участь. Прощайте. Будьте счастливы. Я узжаю отсюда и, можетъ-быть, надолго. Ршеніе мое твердо. Богъ знаетъ, встртимся ли мы опять. Вспоминайте иногда о Паш.

Взволнованный этимъ письмомъ, Романъ Александровичъ тотчасъ же бросился къ Паш. Но онъ не достучался въ ея квартир и пошелъ къ хозяйк.

— Палагея Петровна гд? спросилъ онъ старуху.

— Она, батюшка, ещё третьяго-дня ухала, сказала Матрёна Тихоновна: — въ гувернантки къ одной барын поступила, я ей и мсто-то, горемычной, достала.

— Куда? къ кому?

— Да въ Рязань, батюшка. Вдь женихъ-то ея осерчалъ за что-то да и отказался.

— Но какъ же это, скажите… давно она ухала?

— Третьяго-дня. Вдь я, кажись, вамъ по-русски сказала, батюшка.

— Такъ, такъ, матушка. И ничего не наказывала сказать, если кто прійдетъ?

— Нтъ, ничего, батюшка, съ разстановкой и какъ-будто стараясь припомнить, отвчала Матрена Тихоновна.

Романъ Александровичъ ушелъ.

Паша два дня посл отправленія письма своего ждала, что Романъ Александровичъ зайдетъ къ ней проститься, но ожиданія ея были напрасны. Она даже нсколько разъ выходила нарочно изъ дому, думая встртиться гд-нибудь съ молодымъ человкомъ. Однажды она случайно забрела въ улицу, гд онъ жилъ. Проходя мимо его квартиры, она спросила у сидвшаго подъ воротами дворника:

— Господинъ Ивельевъ дома?

— Нтъ дома, отвчалъ дворникъ, осмотрвъ ее съ головы до ногъ.

— Онъ не зайдетъ и проститься! сказала себ Паша. Онъ, можетъ-быть, бросилъ мое письмо въ печку, можетъ-быть, засмялся, прочтя его?.. Нтъ, это было не любовь!

——

Ивельевъ цлый годъ уже какъ женатъ. Я разскажу вамъ когда-нибудь что сдлалось съ Пашей.

А. ПЛЕЩЕЕВЪ.

Іюль, 1848 г.

‘Отечественныя Записки’, No 11, 1848

ШАЛОСТЬ.

Читайте также: