СВЕРОАЗІАТСКАЯ ЛЕГЕНДА О СЫН НЕБА.
СВЕРОАЗІАТСКАЯ ЛЕГЕНДА О СЫН НЕБА.
——
Г. Потанинъ.
‘Восточное Обозрніе’, No 13, 1882
Североазиатская легенда о сыне неба, Потанин Григорий Николаевич, Год: 1882
Время на прочтение: 9 минут(ы)
*) Не предполагая заниматься сверомъ, помщаемъ эту корреспонденцію, какъ указывающую на аналогичныя явленія съ Сибирью. Жители Сибири переселялись преимущественно съ свера и изъ Арханг. губ., говоръ сибиряковъ — архангельскій, поэтому даже изданіе Архангельскаго Словаря иметъ особый интересъ для сибиряковъ.
Давая мсто статьямъ по миологіи и легендарнымъ сказаніямъ сибирскихъ инородцевъ, редакція не руководствуется однимъ отвлеченно научнымъ интересомъ. Она иметъ въ виду познакомить съ міросозерцаніемъ сибирскихъ инородцевъ, безъ чего немыслимо, но нашему, овладть ихъ духовной жизнью и содйствовать ихъ просвщенію. Къ сожалнію, мы пренебрегаемъ досел изученіемъ духовной стороны инородца, оттого успхи христіанской пропаганды такъ слабы. Особенно страдаетъ такими недостатками паша миссіонерская дятельность въ Сибири, ведущая борьбу съ язычествомъ, но незнающая своего противника. Языческая религія есть также форма извстнаго духовнаго міросозерцанія, своя философія и космогонія: въ ней есть высшія существа, есть герои и мученики, отождествляющіе борьбу человческаго духа. Чтобы перевершить это міросозерцаніе, надо знать духъ народа, но мы не усвоили даже языка, хотя беремся переводить на него христіанскія книги. Этотъ языкъ изучается въ легендахъ и миахъ. Но у нашихъ пропагандистовъ существуетъ къ нимъ суеврная ненависть.
Инородческій миъ и легенды, полныя своей первобытной красоты и поэзіи, часто являются первообразомъ многихъ послдующихъ стадій развитія человческаго духа и нтъ такого младенческаго міросозерцанія, которое не связывалось бы въ психическомъ процесс со всей послдующей исторіей человчества. Здсь мы открываемъ то родство народовъ, которое воспитаетъ въ насъ уваженіе къ человку, къ какому бы онъ племени и рас ни принадлежалъ, возвышая самихъ насъ до идеала общечеловческой любви и братства.
Изученіе поврій, обрядовъ и сказаніи сибирскихъ инородцевъ пріобртаетъ большой интересъ въ виду возрастающихъ успховъ науки о первобытномъ человчеств. Немало загадочныхъ фактовъ, обнаруживающихся при раскопк древнихъ могилъ въ Европейской Россіи, объяснится по всей вроятности поврьями и обрядами, которые, еще теперь можно наблюдать и описывать въ Сибири. Къ сожалнію, по этой части весьма мало собрано, да если что и собрано, то обнародовано почти исключительно на нмецкомъ язык. Едва ли не самый интересный отдлъ въ наук о первобытномъ человк, это исторія возникновенія и развитія религіозныхъ врованіи у него. Сибирь въ этомъ. отношеніи представляетъ интересное поле. Здсь мы встрчаемъ племена, мало или почти совсмъ нетронутыя вліяніемъ культурныхъ расъ и жившія весьма долго въ дали отъ международныхъ сношеній, поэтому можно разсчитывать найдти у нихъ такіе памятники древности, о какихъ въ другомъ мст и думать нельзя.
Одно изъ любопытныхъ поврій Сверной Азіи представляетъ поврье о сын неба. Мы намрены познакомить съ нимъ читателей Восточнаго Обозрнія? по прежде должны сказать нсколько словъ о роли, которую игралъ медвдь въ образованіи миовъ Сверной Азіи.
Не одна сила выдвигала этого зври на первое мсто въ глазахъ дикаря Сверной Азіи. Наблюдая его жизнь и придумывая средства для борьбы съ нимъ, дикарь находилъ въ немъ много другихъ поражавшихъ его особенностей. Способность становиться на заднія лапы и лазить на деревья, растительная пища, ограниченная тми продуктами, которые потребляетъ и человкъ, т.-е. плодами, ягодами, орхами, корнями и луковицами, устраиваніе берлоги или постояннаго жилища, уходъ медвдицы за дтьми и игра съ ними, вс эти черты длали звря похожимъ на человка, чмъ первобытное билъ послдній, тмъ образъ его жизни былъ ближе къ медвжьей жизни. Вроятно, когда человкъ еще не изобрлъ орудій пораженія звря издали, онъ охотился, подобно медвДю, только за мелкими зврями и за дтнышами крупныхъ.
Поврья о томъ, что медвдь — человкъ, распространены не только у сибирскихъ инородцевъ, но и въ простомъ народ у цивилизованныхъ націй. Сибирскіе инородцы думаютъ, что медвдь человкъ, только одтый звриной шкурой. Но это не простой человкъ, а высшей натуры. Онъ одаренъ необыкновенной, богатырской силой, это любимецъ боговъ среди людей, обреченный скитаться въ лсахъ. Или, могъ думать дикарь — это сирота безродный, въ дтств еще потерявшій своихъ сановитыхъ родителей, избитыхъ врагомъ, и выросшій безъ человческаго общества, или это богатырь который изгнанъ въ лсъ изъ человческой среды вслдствіе того, что пребываніе въ ней такого члена обыкновеннымъ людямъ оказалось неудобнымъ, шутки подростка-силача были убыточны, дернетъ за руку, рука прочь, дернетъ за голову, голова долой. Въ русскихъ, кавказскихъ и татарскихъ сказкахъ о богатыр, родившемся отъ союза женщины съ медвдемъ, постоянно повствуется объ изгнаніи или добровольномъ удаленіи необыкновеннаго мальчика изъ человческой среды. Сюжеты о сирот, обдленномъ братьями и изгнаніемъ въ лсъ посл, смерти отца, или о царскомъ сын, изгоняемомъ изъ города по навту мачихи, принадлежатъ къ самымъ обыкновеннымъ въ народныхъ сказкахъ. Что-то царское видятъ въ медвд и сибирскіе инородцы, бурятъ, подойдя съ острогой или ружьемъ къ берлог, сначала держитъ рчь къ обитателю ея, величая его ханъ-хунемъ, ‘царемъ-человкомъ’. Въ народныхъ поврьяхъ медвдь является учителемъ человка, послдній, подсматривая за дйствіями звря, узнаетъ свойства и полезность нкоторыхъ травъ и пр. Первобытный человкъ, конечно, былъ одаренъ полезными инстинктами въ большей мр, чмъ лсной зврь, по тмъ не мене онъ могъ нкоторыя знанія позаимствовать отъ него, въ ряду животныхъ человкъ отличался вроятно большой подражательностью и, недовольствуясь врожденными инстинктами, обогащалъ свой умъ наблюденіями надъ поведеніемъ другихъ зврей, особенно надъ поведеніемъ такого умнаго звря, какъ медвдь. По не одни силу и умъ видлъ первобытный человкъ въ медвд, поврья сибирскихъ инородцевъ и русскихъ крестьянъ въ Сибири приписываютъ ему высокое нравственное качество, любовь къ справедливости. Инородцы даже говорятъ, что онъ сынъ неба, сошедшій на землю, чтобъ поддерживать идеи справедливости въ человческой сред. У всхъ инородцевъ онъ считается хранителемъ клятвъ и карателемъ клятвонарушеній.
Посл такихъ представленій о жител лсовъ можно было бы предугадать, какое направленіе должно принять человческое творчество, когда человку пришлось осмыслить наблюденія надъ мертвой природой и одухотворить ее. Если духовныя потребности и низкій уровень его критицизма вели его къ тому, чтобы силы природы одть плотью, онъ долженъ былъ для этого взять плоть лучшаго человка, т.-е. медвдя. Это длаетъ совершенно понятнымъ, почему стадіи антропоморфизма въ исторіи развитія религіозныхъ врованій предшествовала стадія бротоморфизма, какъ назвалъ ее Мангардтъ {Die Giterweli, I, 44.}, стадія оживотноображенія природы. Къ сближенію міровой жизни съ жизнью медвдя подавали поводъ еще и другія біологическія наблюденія, человкъ замтилъ параллель въ смн дятельности и покоя у медвдя и у міровой жизни. Вмст съ замираніемъ общей животной жизни, съ отлетомъ птицъ, опаденіемъ листьевъ и съ прекращеніемъ грозъ, которыя первобытному человку казались разговоромъ міроваго духа, вмст съ этимъ общимъ упадкомъ дятельности природы и медвдь впадалъ во временную спячку. Съ весеннимъ пробужденіемъ природы выходилъ изъ своего заточеній ‘зврь, на неб начинались раскаты грома, и медвдь въ то же время начиналъ оживлять своимъ ревомъ лса. Эти біологическія замчанія привели дикаря къ обобщенію медвдя съ одной стороны съ грозовымъ явленіемъ, съ другой съ солярными явленіями. И громъ, и солнце могли представляться дикарю въ образ медвдя.
По одной бурятской, сообщенной намъ г. Черскимъ, легенд, у Грома было три сына, однажды дти были на работ, отецъ, переодвшись, явился къ нимъ и сообщилъ, что родители ихъ впали въ болзнь и лежатъ при смерти, два брата, старшій и младшій, тотчасъ же поспшили къ родителямъ, но средній остался пообдать и, только уже закусивъ, отправился домой. Старшаго сына отецъ сдлалъ никогда непогасающимъ и грющимъ солнцемъ, младшаго всми поддерживаемымъ и чтимымъ огнемъ, а средняго вчно измняющимся мсяцемъ. Легенды о трехъ сынахъ грома, чаще о трехъ сынахъ неба, встрчаются и въ другихъ варіантахъ, какъ у бурятъ и монголовъ, такъ и у алтайцевъ, одинъ изъ трехъ сыновей иногда называется громовникомъ, или ему приписывается открытіе огня. Огонь или молнія — это сынъ неба, спустившійся на землю. О томъ, что огонь спустился на землю съ неба, существуетъ не одно указаніе въ поврьяхъ и сказаніяхъ сверной Азіи. О медвд (у остяковъ) разсказывается, что онъ сынъ Торума, т.-е. неба и спустился съ неба на землю, слдовательно разсказывается то же, что объ огн или молніи. У алтайцевъ мы встрчаемъ сказаніе о Джаик, сын неба, по нкоторымъ показаніямъ, онъ виновникъ грозовыхъ явленій, вмст съ тмъ о немъ разсказывается, что его ослпилъ Бобырганъ, который вслдъ за тмъ бжалъ съ неба на землю и спрятался подъ деревомъ, Джаикъ бросился за нимъ слдомъ, и теперь, если молнія ударитъ въ дерево, думаютъ, что подъ нимъ сидлъ Бобырганъ, врагъ Джаика. Ясно, что подъ Джаикомъ сказаніе подразумваетъ молнію. По нельзя не замтить, что Джаикъ или какъ это имя еще произносится Ыикъ, очень напоминаетъ алтайское же имя медвдя — айыгъ. Изъ этого хорошо видно, до какой степени сливались представленія о низведеніи огня съ культурной и гуманитарной ролью медвдя.
Легенда о Джаик не единственная въ этомъ род, есть и другія легенды о пострадавшемъ сын неба, преимущественно у сверныхъ монголовъ, только въ монгольскихъ варіантахъ сынъ неба предварительно спускается на землю и уже здсь терпитъ, ему перегрызаетъ горло ольби (летяга), или умерщвляютъ его другіе враги, но также звриной породы. Люди въ качеств убійцъ сына неба въ этихъ легендахъ не выступаютъ, по крайней мр мы такихъ легендъ ни въ сверной Монголіи, ни въ южной Сибири не открыли. Только уже въ прикамскомъ Поволжь встрчаемъ сына неба Кереметя. убитаго людьми. Тмъ не мене можно надяться найти подобные варіанты и въ сверной Азіи, или по крайней мр, на основаніи намековъ, сохранившихся въ книжныхъ сказаніяхъ монголовъ, можно думать, что и здсь были такіе варіанты. Наконецъ, въ сибирской обрядности мы находимъ достаточно подходящую почву для возникновенія подобной легенды. Мы разумемъ медвжьи праздники, въ цльномъ вид сохранившіеся только на Амур, но повидимому существовавшіе по всей Сибири. Эти праздники устраи ваются, когда случайно убьютъ медвдя, но кром того, для этой цли нарочно ловятъ и въ теченіи нсколькихъ лтъ выкармливаютъ медвжатъ. Вроятно, въ послднемъ случа обрядъ бываетъ полне. Выкармливаніе сохранилось теперь только на Амур, у гиляковъ и на остров Сахалин у айновъ, въ остальной же Сибири медвжьи праздники устраиваются надъ трупами медвдей, убитыхъ на охот. Сахалинскіе медвжьи праздники описываются слдующимъ образомъ. Откармливаемый медвдь обыкновенно содержится въ деревянномъ сруб: когда онъ достаточно подросъ, назначается день собранія на праздникъ. Сосди собираются въ то селеніе, гд будетъ происходить праздникъ, и первый день проходитъ въ угощеніи виномъ, въ пляскахъ и вообще въ весель. Иногда гости уходятъ къ медвжьему срубу и оплакиваютъ его предстоящую смерть слезами и причитаніями. На другой день медвдя выводятъ изъ сруба или прямо къ смертному столбу или въ жилую юрту хозяина, выводъ его изъ сруба начинается съ того, что разбираютъ верхніе внцы сруба, затмъ набрасываютъ на звря петли, которыя затягиваются у него на живот въ то время, когда люди тянутъ за четыре конца веревокъ, въ это время за звря берутся руками, украшаютъ его стружками, обвшиваютъ ими его уши и голову и выводятъ изъ сруба. Если его сначала помщаютъ въ жилой юрт, здсь ему подносятъ лакомые куски въ теченіи всего времени, пока длится праздникъ. У смертнаго столба иногда устраивается выставка оружія, одеждъ и матеріи. Для этого вколачиваютъ колья дугой, по хорд также вколачиваются колья, на послднія вшаются циновки, изъ которыхъ образуется стнка, обращенная лицевой стороной къ столбу, на этой лицевой сторон и вывшиваются упомянутые предметы. Животное привязываютъ къ столбу, затмъ одинъ членъ селенія читаетъ къ нему обращеніе, посл котораго выходитъ стрлокъ о однимъ выстрломъ убиваетъ звря. Трупъ оставляютъ на нсколько минутъ висть на столб, въ это время нкоторые изъ присутствующихъ подходятъ къ убитому, припадаютъ къ его тлу и плачутъ. Затмъ его снимаютъ со столба кладутъ на циновку, снимаютъ съ него шкуру, мясо варятъ и съдаютъ, а голову относятъ въ лсъ и выставляютъ тамъ на дерев или втыкаютъ на колъ. Если мы припомнимъ. что т же айны, которые устраиваютъ такія кровавыя пирушки, зовутъ медвдя сыномъ горнаго духа, т.-е., по всей вроятности, громовника, а также величаютъ его камуемъ, т.-е. богомъ, то сама собой напрашивается на сочиненіе легенда о бог, убитомъ людьми. А дале, если мы примемъ въ соображеніе т логическія заблужденія, которыя дикарь питаетъ относительно законовъ движенія тлъ, припомнимъ, какъ онъ мало даетъ цны физическимъ причинамъ, и врный полетъ стрлы или пули приписываетъ желанію самой стрлы или ружья, припомнимъ, что, убивъ камнемъ птицу, онъ относитъ это событіе къ свойствамъ камня, хранить этотъ камень въ своемъ жилищ и обращаетъ его въ домашняго фетиша, если мы все это примемъ въ разсчетъ, то вамъ не покажется удивительнымъ, еслибы кто дикарю тхъ временъ, когда не только не было огнестрльнаго оружія, по когда и другія, боле простыя орудія были еще несовершенны, приписалъ бы мысль, что медвдь самъ добровольно допускалъ убить себя человку. Разсказы объ олен, добровольно являвшемся къ закланію на общественномъ жертвоприношеніи, живутъ и досел на свер Россіи, въ Вологодской губерніи, у нашего простаго народа и на Кавказ туземцевъ. Поэтому, намъ кажется, нтъ надобности появленіе монгольскихь легендъ о великой самоотверженности Бурхана-бакши, изъ жалости къ голоднымъ зврямъ отдающаго имъ свое тло на съденіе, объяснять вліяніемъ гуманнаго ученія буддистовъ. Зародыши этихъ легендъ заключаются въ описанной выше мстной обрядности.
Образъ Бурхана-бакши можно цликомъ отнести къ творчеству поэтовъ шаманства. Онъ спустился на землю, чтобы даровать людямъ правила мирной жизни, мы видли, что по поврью остяковъ, медвдь, скучая на неб (подобно индійскому принцу Сицартъ, легшему въ основу нашего сказанія объ Іосиф царевич, и скучавшему во дворц царя-отца), несмогря на противодйствіе, отца — Торума (т.-е. неба), уходитъ на землю, гд и остается въ качеств водворителя правды. Легенда о животворной вод, соединяемая съ именемъ Бурхана-бакши, также не стоитъ одиноко среди врованій сверной Азіи. Легенда эта иметъ слдующее содержаніе. Бурхань-бакши съ двумя учениками сошелъ на землю осмотрть, каково живется людямъ и зврямъ, убдившись, что живется имъ очень трудно, онъ ршился создать имъ животворную воду, которая принесла бы имъ безсмертіе. Но во время его временнаго отсутствія, Арахы-мангысъ выпилъ приготовленную воду, Бурханъ-бакши, увидвъ опорожненный сосудъ, обратился сначала къ солнцу съ вопросомъ: кто совершилъ злодяніе, оно назвало преступника, по не указало мста, куда онъ скрылся, мсяцъ выдалъ убжище злодя, богъ догналъ Арахы, бросилъ въ него своимъ очиромь (жезломъ) и разскъ его пополамъ, но такъ какъ Арахы выпилъ животворную поду, то и съ отрубленной нижней частью онъ не можетъ умереть и продолжаетъ жить и мстить свтиламъ за измну, особенно нападаетъ онъ на боле виновный мсяцъ, проглатываетъ его, но тотъ вновь вываливается изъ разрубленной утробы чудовища. Очевидно, что это сказаніе относится къ новолунію, которое, по народному поврью. всегда сопровождается дождливой погодой. Подъ животворной водой разумется, вроятно, благодатный дождь. Другая легенда, о Бурхан-бакши разсказываетъ, что онъ, желая накормить голодныхъ зврей, обратился въ зайца и дозволилъ зврямъ състь себя, шкура этого зайца и теперь видна на лун. Онять мы видимъ, что легенда о Бурхан-бакши ставится въ связь съ мсяцемъ, по алтайскому поврью, мсяцъ отдаетъ себя на съденіе Джельбегеню: такъ сами инородцы объясняютъ его поведеніе. По русскому поврью Богъ крошитъ мсяцъ на звзды. Вообще, уже изъ этихъ отрывковъ видно, что легенда о сын неба ставилась въ связь съ мсяцемъ. Другія сибирскія поврья указываютъ ни то же. Такъ, напримръ, въ монгольскихъ и алтайскихъ сказаніяхъ о сын неба, умерщвленномъ на земл, омела, злодевъ, враговъ его, напоминаютъ имена тхъ чудовищъ, которымъ приписывается поврьями разныхъ ту райскихъ племенъ затмніе мсяца. Участіе луны въ миахъ первобытнаго человка очень естественно, ни одно свтило не могло такъ удивлять его своими явленіями, какъ мсяцъ своими фазами и затмніями: его періодическое исчезновеніе и возрожденіе могло послужить основой для миа о превращеніяхъ, о смерти и воскресеніи, о смн старости новою юностью, актъ рожденія свтила сдлалъ его покровителемъ рожденій на земл, сибирскія инородческія поврья о новорожденныхъ тсно связаны съ поврьями о мсяц. Серія грозъ, которая сопровождаетъ нарожденіе мсяца, по народному поврью, казалась темной силой, преслдующей небеснаго младенца, отсюда, вроятно, азіатскія легенды о младенцахъ, преслдуемыхъ враждебными людьми или самимъ царемъ. Иногда мальчикъ вынесенъ изъ счи на конц копья, можетъ быть, предъ творцомъ миа одновременно носились картины новолунной грозы и охоты за медвжатами для откармливанія.
Исторія одного гонимаго мальчика составляетъ содержаніе духовнаго стиха, который поютъ дюрбюты. Сами они называютъ это произведеніе стихомъ въ честь богини Цаганъ-дарихэ. Эта богиня, разсказывается въ стих, молилась и дарованіи ей хотя одной изъ трехъ драгоцнностей, молитва ея услышана и у нея родился сынъ, но на третій день онъ исчезъ, т.-е. умеръ. Мать идетъ искать его, встрчаетъ тэнгировъ, но т не. умютъ ничего ей сказать, она обращается къ вороже и тогда узнаетъ, что младенецъ ея похищенъ Гальбинъ-бурханомъ и заключенъ въ 365 золотыхъ бомбу (кувшиновъ). Переодвшись служанкой, мать идетъ къ Гальбинъ-бурхану и нанимается въ услуженіе. Здсь она продолжаетъ плакать и звать своего сына, сынъ услышалъ рыданіи матери, расторгъ свои узы и бросился въ ея объятія. Это сказаніе несомннно относится къ мсяцу, помимо другихъ указаній, о томъ свидтельствуетъ имя Гальбинъ-бурхана. По бурятскому поврью, затмнія луны причиняетъ духъ Альбинъ. Интересно, что сынъ Цаганъ-дарихэ называется Аю, т.-е. медвдь, это еще разъ свидтельствуетъ, какъ мсяцъ и медвдь дружно содйствовали образованію сверноазіатскаго миа о страстотерпц.
Темными путями и извилистыми проходами пробивался къ истин дикарь сверной Азіи и истина, шедшая къ нему на встрчу, являлась часто скрытою подъ странною и безобразною маской, и однако, въ конц-концовъ, мы находилъ его обладателемъ созданныхъ его собственнымъ умомъ и воображеніемъ поврій, обрядовъ и легендъ съ глубокимъ нравственнымъ содержаніемъ, которое, несмотря на кровавую иногда обстановку обряда и на грубую вншность частной жизни самаго дикаря, придавало его общественному строю много человчности.