В.А.Кожевников
В.А.Кожевников
Северно-русские думы и впечатления
Северно-русские думы и впечатления
I
I
и поморских).
II
II
322-3). Трогательно взывает он к ‘возлюбленным князьям русским не прельщатися пустошию, славою света сего, еже хуждьше паучины и яко стень мимо идет, и не обидеть меньших сих сродник своих’ (403-4), чтобы ‘из-за единаго малосамочиния не причинять толикой беды и пакости христианству’ (478). С негодованием повествует Воскресенская Летопись об анархии в Москве в дни Тохтамышева нашествия (VIII, 43 и сл. Ср. Никон. Л., XI, 73 и сл.) или о ‘великой пагубе, о великом зле’, учиненном тверичами Торжку, ‘еже ни от поганых Татар зло таковое не бывало!’ (VIII, 20). Негодует и Софийский летописец на ‘неукротимую грубость Великаго Новгорода, на неиствующих людей, зыблющихся яко волны моря, и каменосердечных’ (I Соф. Л., 6-8), а Никоновский ‘суровым, свирепым, вознесшимся умом и возгордившимся величанием рязанца’ с любовию противопоставляет ‘смиренных москвичей, полагающих надежду не в силе, но в правде’ (XI, 16), тогда как летописец великих князей Литовских (СПб., 1854, 9) сокрушается о ‘богомерзком кровопролитии и о нечеловеческих, нехристианских мучениях, учиненных братии своей христианской зовущимися христианами, более похожими на свирепых зверей, нежели на христиан’. Наваждение дьявольское, переходящее в повальное безумие, видит новгородский летописец в неожиданно возникающих, кровавых распрях своих сограждан (I Новг. Л., Продолж., 355, 406-7 и 2-3 Новг. Л., 43-44), а когда вечевой город принужден был смирить свою буйную голову под власть московскую, дружный приговор общественного сознания усмотрел в этом исходе заслуженное наказание за неискорененную страсть к раздорам.
и тщеславных страстей.
г. В.Орлов (‘Формы крест. землевладения в Моск. губ.’, М., 1879 г., стр. 268). Помочи являются обязательными и повсеместными при постройках после пожара, в некоторых местностях принимают участие в помочах несколько соседних селений и даже целая волость (напр. Дубровицкая). Даже и вообще всякому строящемуся крестьянину оказывается односельцами помощь при вывозе строительного материала, но в этом случае (а не тогда, когда помочь оказывается впавшему в беду) помочи обыкновенно сопровождаются угощением. Довольно распространены такие помочи вдовам и сиротам: отказать вдове в лошади, если она не имеет своей, считается делом ‘безбожным’, вдовья и сиротская часть покоса также выкашивается охотно, впрочем, в большинстве случаев, за угощение. Известен даже, правда исключительный, случай обработки мирскою помочью надела сирот-малолеток по приговору ‘мира’ до совершеннолетия старшего в осиротелой семье. По праздникам дают лошадей безлошадным (обычай, распространенный и в Тамбовской губ.). Наконец, при повальных болезнях мир обыкновенно ‘наряжает здоровых людей топить печи, готовить еду и ходить за детьми в тех дворах, где все рабочие члены семьи больны’ (Орлов, стр. 268-270). Слишком хорошо известна также повсеместно в деревнях оказываемая миром помощь нищим. Существующая и поныне, она ведет свое начало из глубокой древности, о распространенности же ее в старину говорит тот факт, что, по писцовым книгам 1627-29 гг., в Ярославской епархии почти при каждой церкви, как бы бедна она ни была, значатся на ее и на ‘мирские’ средства содержащиеся келии для призрения нищих, значительно еще и то, что в ‘вотчинных’ селах, принадлежавших сравнительно богатым людям, это благотворительное учреждение иногда отсутствовало, тогда как при церквах, которые обеспечивал ‘мир’, оно, кажется, всегда существовало (Мороз, ‘Церкви Яросл. Епархии по писцовым книгам 1627-29 гг.’ — Яросл. Епарх. Вед., 1873, No 30, стр. 241-245. Ср. 1890, No 43, стр. 686: подтверждение того же факта из более позднего времени, 1674-76 гг.). Широко распространена также мирская помощь странникам, которых исстари принято было и хоронить общею помочью (Богосл. Вестн., 1897, No 2). Целый ряд других поучительных примеров склонности русского народа к благотворительности в форме коллективной (помощь арестантам, общественные похороны, панихиды, кануны и пр.) можно найти в литературе по обычному праву (см. Якушин, ‘Обычное право’, вып. 2, Яросл., 1896). С грустию приходится наблюдать, что эти прекрасные, истиннохристианские обычаи вымирают в народе. Так, в Пермском крае ‘в прежнее время община подавала помочь каждому нуждавшемуся в ней члену, каждый домохозяин считал себя обязанным идти на помочь без различия к бедному и богатому, работа помочью была почти у каждого домохозяина… В настоящее же время работы помочью исчезли’, но зато и ‘все общественные дела вершатся богатыми крестьянами, да горланами и мироедами’ (Нагибин, ‘Из сельскохозяйств. и общинного быта крестьян Челвинско-Русаковской волости Пермск. уезда’ — Пермск. Губ. Вед., 1884 г., No 95-96). Но есть полное основание думать, что отрадные явления, составляющие теперь редкость, были в старину явлением обычным, особенно на окраинах, наичаще нуждавшихся в дружной и быстрой взаимопомощи. Если бы непредубежденные исследователи родной старины с любовью занялись точным расследованием этого поучительного вопроса, мы не сомневаемся, что результаты такого труда создали бы крупный противовес установившемуся мнению о преобладании раздора в древнерусской жизни.
(1 Пск. Л., 240). Разумеется, во многих случаях, например в пределах московского влияния, почин и приказ такого спешного труда исходил чаще всего от государственной власти, но в силу условий жизни приказание здесь в большинстве случаев совпадало с необходимостью и с желанием самого населения, точно так же и осуществление намерения возможно было лишь дружным трудом большинства, если не всех. Когда Иван Васильевич, ‘млад сый возрастом, старейш умом’, задумал в 1534 г. с матерью своею поставить в Москве ‘город древян на посаде на большое пространство’ с каменною стеною вокруг него (Китай-город), для постройки этого ‘вельми хитраго’ сооружения он первый подал пример щедрой жертвы из своей казны и повелел сделать то же митрополиту, и всему священническому чину ‘урок учинить’, и князьям, и боярам, а также и гостям и всем торговым людям, и укрепление, благодаря общей жертве, выполнено было в то же лето (П.С.Р.Л., VI, 292). Этот способ участия в общеполезных трудах энергичный государь распространил и на Новгород, ‘где доселе не таков бе обычай град ставити’ и где прежде в таких трудах участвовали не все, а ‘толико кто пригоже, с торговых людей нарядчики были, а священного лика никакоже с простою чадию ни в каких делах не совокупляли’. Однако полезное и справедливое новшество было принято и с тех пор вошло в обычай (там же, стр. 293). И хотя такое привлечение всех к общему делу и носило характер обязательности, ‘урока’, в отличие от построения обыденных храмов, где труд начинался всеми добровольно, однако воспитательное значение и такое уравнение ‘отменитых людей’ с ‘простою чадию’ несомненно имело, особенно когда вскоре после этого (в 1541 г.) государь попытался привлечь всех и к непосредственному участию в обороне Москвы при сооружении Земляного Города: ‘а велел князь великий сделать град и ров копать митрополичьим, боярским и княжим и всем людем без выбора, и сделали его того же лета в июне’ (‘Летописец Русский’, Львов, IV, 16). Смысл такого привлечения всех к труду был ясен народу и встречался им, по-видимому, сочувственно: недаром описывающий введение этой меры заканчивает рассказ свой восклицанием: ‘да сохранит его (царя) Господь Бог!’ Всюду приказ этот изображается как акт государственной мудрости, упоминается и о ‘доброхотах’ при исполнении дела (П.С.Л., VI, 292).
‘Русский Вестник’, NoNo 10-12, 1899