Чарльз Дарвин и его теория, Антонович Максим Алексеевич, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

**Чарльзъ Дарвинъ и его теорія *).**

(Life and Letters of Charles Darwin including an autobiographical chapter. Edited by his son Francis Darwin. In three volumes. London. John Murray. 1887).

*) Русская Мысль, кн. VI.

Самою возвышенною и драгоцнною, самою симпатичною и невольно вызывающею къ себ сочувствіе и глубокое уваженіе чертой въ личности Дарвина была его беззавтная правдивость, его строгая и непоколебимая добросовстность, его безпредльная и горячая любовь къ истин и неуклонное стремленіе къ ней, и только къ ней. Это стремленіе наполняло всю его душу, всю его жизнь, въ немъ онъ видлъ единственное свое призваніе, единственную цль своей дятельности, весь смыслъ, задачу и разгадку своего существованія. Вс, даже самые законные и дозволительные интересы самолюбія, честолюбія, разсчета, соревнованія и соперничества онъ безжалостно приносилъ въ жертву своему стремленію къ научной истин. Когда дло шло о научной истин, о научныхъ фактахъ, онъ забывалъ себя, всхъ и все, и весь сосредоточивался на отысканіи того, гд правда, что врно. Дарвинъ былъ воплощеніемъ идеала истиннаго мудреца, посвятившаго себя исканію истины. Такимъ изображаютъ намъ Сократа, такимъ былъ, между прочимъ, и Спиноза, хотя оба они искали истину другими путями и въ другихъ областяхъ. Философы-пессимисты и наши доморощенные умствователи, задаемые рефлексіей, гордо или, лучше сказать, хвастливо увряющіе, будто бы они, подобно Соломону Премудрому, познали все на свт, отъ кедра и до иссопа, и ни въ чемъ не нашли внутренняго успокоенія и удовлетворенія, увидли везд только суету суетъ и убдились въ безцльности своего существованія,— пусть вникнутъ въ жизнь Дарвина. Она, если они желаютъ, объяснитъ имъ многое и можетъ навести ихъ на многія поучительныя размышленія. Дарвинъ, конечно, зналъ науку не хуже всякихъ пессимистовъ, и, однако же, онъ нашелъ въ ней еще кое-что другое, кром vanitas vanitatum. Изъ этой самоотверженной и непоколебимой правдивости, въ этой глубокой ученой добросовстности вытекали и другія прекрасныя качества Дарвина, которыя такъ восхищали всхъ лично знавшихъ его и окружали обаятельнымъ ореоломъ его личность. Это именно: отсутствіе самомннія и гордой, нетерпимой самоувренности, а самая трогательная и даже чрезмрная скромность и самоотверженная готовность сразу же признать свои ошибки, вниманіе и уваженіе ко всякимъ мнніямъ, хотя бы и враждебнымъ, и признаніе чужихъ заслугъ, какъ бы скромны он ни были, отсутствіе всякаго соперничества, зависти и заботы о первенств открытій и готовность поврить всякому и безъ всякихъ опасеній свои новыя мысли, новые факты и открытія, наконецъ, исполненное достоинства и благородства отношеніе къ ученымъ противникамъ, причемъ все вниманіе сосредоточивалось только на дл, съ устраненіемъ всего личнаго, всякаго самолюбія, обидчивости или мстительности.

Что во многихъ случаяхъ, если даже не въ большинств ихъ, стимуломъ ученой дятельности служатъ, помимо любви къ знанію, еще честолюбіе, желаніе извстности и славы и другіе боле прозаическіе разсчеты, — это само по себ еще не большая бда и нисколько не унижаетъ такихъ ученыхъ, но тмъ боле возвышаются въ нашихъ глазахъ люди, научная дятельность которыхъ стимулируется одною только чистою любовью къ знанію, однимъ стремленіемъ къ исканію истины. Дарвинъ съ трогательно-простодушною откровенностью сознается, что и онъ въ своей ученой дятельности сначала руководился честолюбіемъ и что только впослдствіи ему удалось освободиться отъ этой слабости. ‘Насколько я могу судить о себ,— пишетъ онъ въ Автобіографіи,— я до изнеможенія работалъ во время путешествія единственно изъ удовольствія, доставляемаго изслдованіями, и побуждаемый желаніемъ прибавить хоть нсколько фактовъ къ большой масс ихъ, собранной въ естественныхъ наукахъ. Но, въ то же время, у меня было честолюбивое желаніе занять подобающее мсто между учеными, но было ли мое честолюбіе больше или меньше, чмъ у большинства моихъ ученыхъ сотоварищей, объ этомъ я не могу судить. Геологія Сантъ-Яго очень поразительна, но проста: потокъ лавы прежде разливался по дну моря, состоявшему изъ разрушенныхъ современныхъ раковинъ и коралловъ, которые отъ дйствія лавы спеклись въ твердую блую породу. Потомъ весь островъ былъ поднятъ. Но паденіе пластовъ блой породы открыло мн новый и важный фактъ, а именно, что впослдствіи было опять пониженіе вокругъ кратера, который посл того былъ въ дйствіи и изливалъ лаву. Тогда въ первый разъ у меня мелькнула мысль, что я могъ бы написать книгу о геологіи разныхъ посщенныхъ мною странъ, и я затрепеталъ отъ восторга. Это былъ часъ достопамятный для меня, и какъ я отчетливо могу припомнить невысокую скалу лавы, у которой я стоялъ, облитую горячимъ солнцемъ, нсколько странныхъ уединенныхъ растеній, росшихъ неподалеку, и живыхъ коралловъ въ лужахъ, образованныхъ приливомъ и лежавшихъ у моихъ ногъ. Во время дальнйшаго путешествія Фицъ-Рой попросилъ меня прочитать нсколько выдержанъ изъ моего дневника и заявилъ, что его стоило бы напечатать. Вотъ оказалась въ виду и другая книга! Къ концу путешествія я получилъ во время пребыванія на остров Вознесенія письмо, въ которомъ мои сестры сообщали мн, что Седжвикъ видлся съ моимъ отцомъ и сказалъ ему, что изъ меня выйдетъ выдающійся ученый. Я въ то время никакъ не могъ понять, какимъ образомъ онъ могъ узнать что-нибудь о моихъ работахъ, но впослдствіи, кажется, я слышалъ, что Генсло читалъ нкоторыя изъ моихъ писемъ къ нему въ Кембриджскомъ философическомъ обществ и напечаталъ ихъ частнымъ образомъ для раздачи членамъ общества. Моя коллекція ископаемыхъ костей, посланная Генсло, также обратила на себя вниманіе палеонтологовъ. По прочтеніи этого письма я запрыгалъ по горамъ Вознесенія, и вулканическія скалы звучали подъ ударами моего геологическаго молотка. Все это показываетъ, до какой степени я былъ честолюбивъ, но я могу по правд сказать, что хотя я въ высшей степени дорожилъ одобреніемъ такихъ людей, какъ Ляйелль или Гукеръ, бывшихъ моими друзьями, однако, не много заботился о мнніи массы публики. Я не хочу сказать этимъ, чтобы благопріятный отзывъ или быстрая продажа моихъ книгъ не доставляли мн большого удовольствія, но это было мимолетное удовольствіе, и я увренъ, что я никогда ни на волосъ не уклонился отъ своего пути для того, чтобы добиться славы’ (v. I, р. 65—67). Въ письм къ своему родственнику и другу юности Фоксу онъ пишетъ: ‘Вы оказываете мн несправедливость, когда думаете, будто я работаю для славы, конечно, я и ее цню до извстной степени, но насколько я знаю себя, я работаю по какому-то инстинкту, побуждающему меня стремиться къ открытію истины’ (v. II, р. 150). Дйствительно, его любовь къ знанію и къ изслдованіямъ была сильнымъ, непреодолимымъ инстинктомъ, бравшимъ перевсъ надъ всми другими инстинктами.

Достигши того, что казалось ему истиной, Дарвинъ не предавался самообольщенію и не успокоивалъ себя сознаніемъ, что онъ обладаетъ уже полною и несомннною истиной, а, напротивъ, все искалъ новыхъ подтвержденій и присматривался, нтъ ли въ ней слабыхъ сторонъ. Въ немъ не было и тни того самомннія, той гордой увренности въ своей непогршимости и той нетерпимости къ возраженіямъ или презрительнаго отношенія къ нимъ, какими, страдали многіе ученые, въ особенности же философы. Такіе ученые и философы воображали, что они обладаютъ ключомъ къ истин и вполн ею овладли, возраженій противъ нихъ не должно было быть, а потому всякія возраженія они игнорировали или относились къ нимъ съ презрительнымъ сожалніемъ. Если кто-нибудь не вритъ имъ и осмливается возражать, тмъ хуже для него,— онъ останется во тьм невднія и не увидитъ свта истины. Дарвинъ представлялъ совершенную противуположность такимъ догматическимъ и нетерпимымъ провозвстникамъ новыхъ истинъ. Въ его письмахъ нсколько разъ встрчаются такія сомннія. Нердко бывали случаи,— говоритъ онъ,— что люди неглупые цлые годы работали надъ какимъ-нибудь предметомъ я составляли теоріи, казавшіяся имъ непреложными, но потомъ оказывалось, что теоріи были плохою фантазіей или нелпостью и вся работа ихъ была иллюзіей. ‘Часто,— сознается онъ,— по мн пробгала холодная дрожь при мысли, не принадлежу ли и я къ числу такихъ мономаніаковъ’ (письмо къ Карпентеру, v. II, р. 224). Это же самое онъ говоритъ и въ письм къ Ляйеллю (v. II, р. 230). И только мысль о томъ, что такіе ученые и авторитетные изслдователи истины, какъ Гукеръ, Ляйелль, Аза-Грей и друг., серьезно смотрятъ на его теорію и считаютъ ее весьма серьезнымъ дломъ, успокоивала его и разгоняла его сомннія. Но и за всмъ тмъ его никогда не покидала мысль, что онъ можетъ ошибаться и что его теорія можетъ встртить непреодолимыя затрудненія. Поэтому, разыскивая везд, во, всхъ отрасляхъ естествознанія, доказательства своей теоріи и факты, объясняемые ею, онъ съ неменьшимъ рвеніемъ искалъ и самъ придумывалъ возраженія противъ нея. Ему, очевидно, хотлось постоянно пробовать силу сопротивленія своей теоріи и все новыми и новыми способами. Онъ такъ разсказываетъ объ этомъ въ Автобіографіи: ‘Въ теченіе многихъ лтъ я слдовалъ золотому правилу — непремнно и безотлагательно записывать все противорчащее моимъ общимъ результатамъ, будетъ ли то опубликованный фактъ, новое наблюденіе, или же мысль, пришедшая въ голову мн самому, потому что я узналъ по опыту, что такіе факты и мысли гораздо скоре ускользаютъ изъ памяти, чмъ благопріятные. Вслдствіе этой привычки, противъ моихъ взглядовъ высказано было весьма немного возраженій, на которыя бы я самъ не указалъ и не попытался отвтить’ (v. I, р. 87). Въ письмахъ къ друзьямъ, которымъ онъ сообщалъ свои воззрнія, онъ постоянно проситъ ихъ длать ему замчанія и возраженія и указывать, въ чемъ они несогласны съ нимъ и почему. И не только въ письмахъ къ друзьямъ, но и въ печати онъ при каждомъ удобномъ и неудобномъ случа твердитъ, что его теорія встрчаетъ большія трудности и что есть факты несогласные съ нею. Такая добросовстность была тогда же замчена и оцнена добросовстными и правдивыми людьми. Прочитавши въ первый разъ Происхожденіе видовъ, Аза-Грей, подъ свжимъ впечатлніемъ, писалъ Дарвину: ‘Отрадно видть человка, который, выступая съ новою теоріей, открыто сознается, что онъ встрчаетъ трудности, и трудности непреодолимыя, по крайней мр, въ настоящее время. Я знаю людей, которые никогда не говорятъ ни о какихъ трудностяхъ! (v. II, р. 271). Эта страсть къ возраженіямъ противъ его теоріи доходила у Дарвина до крайности, такъ что многіе друзья упрекали его въ томъ, что онъ придаетъ возраженіямъ ужь слишкомъ большое значеніе, слишкомъ напираетъ на нихъ и выставляетъ ихъ въ преувеличенномъ свт. Въ письм къ Геккелю онъ пишетъ: ‘Вы говорите о томъ, что я слишкомъ много напираю на возраженія противъ моихъ взглядовъ, и нкоторые изъ моихъ англійскихъ друзей тоже думаютъ, что я ошибаюсь въ этомъ отношеніи, но истина заставляетъ меня писать такъ, какъ я писакъ, и я склоненъ думать, что это даже благоразумная политика’ (v. III, р. 69).

При такомъ горячемъ желаніи знать вс возможныя возраженія противъ себя, Дарвинъ усердно слдилъ за всми появлявшимися въ печати критиками на его сочиненія и внимательно изучалъ ихъ. Къ сожалнію, въ числ критикъ на его главное центральное сочиненіе, Происхожденіе видовъ, было очень и очень немного безпристрастныхъ, добросовстныхъ и написанныхъ съ знаніемъ дла, особенно въ первое время по появленіи въ свтъ этого сочиненія. Большинство же критикъ состояло изъ злостныхъ и недобросовстныхъ наладокъ скоре на автора, чмъ на его теорію. Эти критики имли въ виду не испытаніе теоріи, не разъясненіе дла, а единственно только то, чтобы уронить автора и его теорію въ глазахъ читателей, выставить ихъ въ смшномъ или нелпомъ вид, и все это длалось невждами съ нахальствомъ и наглостью, свойственными невжеству. Достаточно сказать, что самыми рьяными, злостными критиками Дарвина были англійскіе епископы и вообще духовныя лица, ни іоты не смыслившіе въ естественныхъ наукахъ. Печатные противники считали дозволительными вс пріемы и вс средства для дискредитированія ненавистной имъ теоріи: перетолкованія, извращенія, навязыванія противнику того, что ему и во сн не грезилось, всякаго рода несправедливыя обвиненія, даже простую брань. Въ самомъ лучшемъ случа и самые лучшіе изъ нихъ прибгали къ такому маневру: придерутся къ одному какому-нибудь факту и не то чтобы опровергнутъ его, а только пошатаютъ его, поговорятъ о немъ, а затмъ уже смло длаютъ общіе выводы: вотъ каковы факты у Дарвина, вотъ на чемъ утверждается его теорія, она разсыпается въ прахъ при первомъ прикосновеніи и т. д. ad infinitum. Одинъ ботаникъ, описавши уродливую форму одного вида бегоніи, очень рзко отличающуюся отъ нормальной формы, категорически утверждалъ, что этотъ случай есть смертный приговоръ теоріи Дарвина, которая признаетъ только постепенныя измненія и не допускаетъ измненій скачками, ‘нсколько такихъ случаевъ,— заключаетъ онъ,— окончательно ниспровергнутъ гипотезу Дарвина’. Дарвинъ, посылая эту статью для прочтенія Гукеру, пишетъ: ‘Она кажется мн очень странною, авторъ предполагаетъ постоянное сохраненіе уродливостей, между тмъ какъ уродливости, вообще безплодны и не часто наслдственны. Но примемъ этотъ случай, и тогда окажется, что я былъ слишкомъ остороженъ, не допуская большихъ и внезапныхъ измненій’ (v. II, р. 275). Нкоторыя недобросовстныя критики были написаны до того ловко, бойко, лукаво и зло, что съ перваго раза смущали самого Дарвина. Такова, наприм., была безъименная статья въ Эдинбургскомъ Обозрніи. По прочтеніи этой статьи онъ писалъ Ляйеллю: ‘Она разстроила меня на цлую ночь, но сегодня я справился съ нею и успокоился. Требуется много работы, чтобы понять всю дкую горечь многихъ замчаній противъ меня… Онъ безсовстно перетолковываетъ многія, части. Онъ неврно приводитъ нкоторыя мста и измняетъ слова, приводимыя въ ковычкахъ… Очень непріятно быть ненавидимымъ до такой степени, какъ Женя ненавидитъ авторъ критики’ (v. II, р. 301). Представлялся прекрасный случай разоблачить недобросовстность противника и тмъ подорвать довріе къ нему и ослабить впечатлніе, произведенное ею. Гексли и Гукеръ были того мннія, что на статью необходимо отвтить и разоблачить ея недобросовстность, но Дарвинъ ршился не отвчать. Вотъ что писалъ онъ Гукеру: ‘Я еще разъ прочиталъ статью, сравнилъ выдержки и былъ удивленъ извращеніями и перетолкованіями. Но я радъ, что ршился не отвчать. Можетъ быть, это эгоистично, но отвчать и еще больше думать о предмет — слишкомъ непріятно’ (v. II, р. 302).

Нужно было имть необыкновенную силу воли и самообладанія, чтобы въ виду такихъ скоре злостныхъ нападокъ, чмъ научныхъ возраженій, сохранить спокойное безпристрастіе и отнестись къ нимъ такъ, какъ они того не заслуживали, т.-е. спокойно и безпристрастно, и признать хоть микроскопическую крупинку серьезности и дльности, если она оказывалась въ нихъ. И у Дарвина нашлось столько характера и самообладанія. Его честная натура не допускала и мысли о томъ, чтобы платить противникамъ ихъ же монетою, особенно въ дл такой священной для него важности, какъ знаніе. Да и дйствуя совершенно добросовстно, Дарвинъ могъ бы легко отражать удары противниковъ и съ своей стороны наносить имъ боле чувствительные удары: разоблачивши ихъ недобросовстность, выставивши на-показъ ихъ ошибки и ихъ невжество, онъ могъ бы разразиться тирадами въ ихъ же дух: вотъ-де каковы мои противники, вотъ какое ихъ оружіе и т. д. Но и такіе турниры казались ему недостойными. Онъ всегда оставался врнымъ данному имъ зароку никогда не полемизировать. ‘Я радъ,— говоритъ онъ въ Автобіографіи, избжалъ полемики, и этимъ я обязанъ Ляйеллю, который нсколько лтъ назадъ настоятельно совтовалъ мн по поводу моихъ геологическихъ сочиненій никогда не вступать въ полемику, такъ какъ она рдко приводитъ къ чему-нибудь хорошему и причиняетъ жалкую потерю времени и порчу крови’ (v. I, р. 89). Онъ читалъ критики съ единственною цлью найти какое-нибудь новое возраженіе противъ себя или какое-нибудь полезное указаніе въ свою пользу, выходки же, дкости, брань и т. п. онъ оставлялъ безъ вниманія. Поэтому если въ критик находились такія возраженія и указанія, то онъ длалъ на ней надпись: ‘имть въ виду при слдующемъ изданіи’. И какъ онъ радъ былъ подобнымъ критикамъ, какъ восхвалялъ ихъ! Наприм., въ письм къ Аза-Грею онъ съ восторгомъ говоритъ о направленной противъ его теоріи стать извстнаго женевскаго ученаго Пите. ‘Изъ всхъ враждебныхъ критикъ это единственная вполн добросовстная, а я ужъ было не ожидалъ увидть ни одной подобной’. Сынъ разсказываетъ, что противъ одного изъ возраженій въ этой стать Дарвинъ сдлалъ дв отмтки карандашомъ и написалъ good (v. II, р. 297). По такія критики были рдкими исключеніями, на большинств критикъ онъ надписывалъ ‘ничего новаго’ или же просто ставилъ 0. Единственною отместкой, которую онъ позволялъ относительно своихъ противниковъ, были только добродушныя остроты и юмористическія замчанія на ихъ счетъ, да и то только въ интимныхъ письмахъ къ друзьямъ. Такъ, запри., въ одномъ письм къ Ляйеллю онъ сдлалъ такую приписку: ‘Въ одной манчестерской газет кто-то ловко посмялся надо мною, увряя, будто бы я доказалъ, что ‘сила есть право’ и что, такимъ образомъ, Наполеонъ правъ (писано въ 1860 г.) и всякій безчестный торговецъ тоже пряжъ’ (v. II, р. 262). Броннъ присоединилъ къ своему нмецкому переводу Происхожденія видовъ цлую главу, въ которой выставилъ нсколько возраженій противъ теоріи Дарвина. Посылая Ляйеллю англійскій переводъ этихъ возраженій, Дарвинъ пишетъ: ‘Онъ (Броннъ) выставляетъ противъ Женя, повидимому, а, можетъ быть, и въ самомъ дл, вскій фактъ, что я не могу объяснить, почему одна крыса иметъ боле длинный хвостъ, а другая боле длинныя уши и проч. Онъ, кажется, воображаетъ, будто эти части вовсе не измняются вмст, или такъ что одна часть измняется незамтно настолько прежде другихъ, что измненія происходятъ на дл какъ бы одновременно. Я съ своей стороны могъ бы спросить креаціониста (принимающаго сверхъестественное сотвореніе, каждаго вида отдльно), допускаетъ ли онъ, что эти различія у двухъ крысъ приносятъ имъ какую-либо пользу или находятся въ какомъ-либо отношеніи къ законамъ руста, и если онъ допускаетъ это, то, конечно, естественный подборъ можетъ здсь начать свое дйствіе. Тотъ, кто думаетъ, что животныя созданы несходными только для удовольствія или разнообразія, какъ человкъ измняетъ по мод свое платье, не признаетъ никакой силы въ моемъ argumentum ad hominem’ (v. II, р. 346—7). И дале онъ перечисляетъ ошибки Бронна, его непониманіе и перетолкованіе многихъ пунктовъ въ переведенномъ имъ сочиненіи. Агассицъ написалъ противъ теоріи Дарвина очень плохую статью, съ самыми жалкими аргументами. Дарвинъ отлично понималъ, что голосъ такого авторитета иметъ большой всъ и можетъ сильно замедлить распространеніе новой теоріи. Поэтому разсчетливая политика требовала отпарировать возраженія Агассица и показать всю ихъ ничтожность, что весьма легко и можно было сдлать при ихъ дйствительной ничтожности. Но Дарвинъ, уважая ученыя заслуги Агассица, не послдовалъ такой полктмк и ршился не отвчать ему. Въ письм къ Аза-Грею онъ говоритъ: ‘Я удивляюсь, какъ Агассицъ не могъ написать чего-нибудь получше. Какъ нелпа его логическая придирка: ‘а если виды не существуютъ, то какъ же они могутъ измняться?’ Какъ будто кто-нибудь сомнвается въ ихъ временномъ существованіи! Какъ онъ преспокойно утверждаетъ, что существуетъ рзко опредленное различіе между индивидуальными равностями и разновидностями. И не странно ли, что человкъ, считающій тождественныя формы отдльными видами, когда он находятся въ двухъ странахъ, не можетъ найти измненій въ природ? И затмъ какъ нераціонально предполагать, что домашнія разновидности, подбираемыя человкомъ для своего удовольствія, сходны съ естественными разновидностями или видами. Вообще вся статья кажется мн жалкою, по-моему, она едва ли заслуживаетъ подробнаго отвта (если бы даже я и захотлъ отвчать,— то сомнваюсь, нашлось ли бы во мн ваше искусство выбирать самые выдающіеся пункты и пригвоздить ихъ) и, притомъ, вы уже отвтили на нсколько пунктовъ. Нтъ сомннія, что имя Агассица иметъ большой всъ противъ насъ’ (у. Ц, р. 333). Геологъ Седжвикъ бывшій вначал руководителемъ Дарвина по части геологіи, напечаталъ противъ его теоріи очень рзкую статью и въ конц ея разразился такою діатрибой: ‘Въ заключеніе я не могу не выразить моего отвращенія къ этой теоріи, потому что она есть крайній матеріализмъ, потому что она уклонилась отъ индуктивнаго пути, единственнаго ведущаго къ физической истин, потому что она совершенно отрицаетъ конечныя причины и такимъ образомъ свидтельствуетъ о деморализованномъ ум ея защитниковъ. Я не думаю, чтобы Дарвинъ былъ атеистомъ, хотя и не могу не считать его матеріализмъ атеистическимъ. Я считаю его ложнымъ, потому что онъ противорчитъ очевидному ходу природы и совершенно противуположенъ индуктивной истин. Я нахожу его очень зловреднымъ’. По поводу этой статьи Дарвинъ такъ писалъ Ляйеллю: ‘И сколько перетолкованій моихъ понятій! Какой-нибудь несвдущій человкъ можетъ вообразить, что я первый пустилъ въ ходъ доктрину, что перерывы между послдовательными формаціями обозначаютъ длинные промежутки времени. Это Очень недобросовстно. Но бдный, дорогой старикъ Седжвикъ, кажется, просто пришелъ въ бшенство въ этомъ дл. ‘Деморализованный умъ’! Если бы мн когда-либо привелось поговорить съ нимъ, я бы ему сказалъ, что до настоящаго времени я бы ни за что не могъ поврить, чтобы инквизиторъ могъ быть добрымъ человкомъ: теперь же я знаю, что человкъ можетъ изжарить своего ближняго и, все-таки, имть такое доброе и благородное сердце, какъ у Седжвика’ (v. II, р. 297—8). Другіе критики въ такомъ же род представляли Дарвина просто сумасброднымъ человкомъ и его теорію считали позоромъ для естествознанія.

Дарвинъ съ свойственнымъ ему добродушіемъ скоро забылъ вс эти несправедливыя и недобросовстныя критики и сохранилъ въ своемъ воспоминаніи только немногія критики противуположнаго характера, какъ будто только он одн и были писаны противъ него. Въ своей Автобіографіи онъ говоритъ: ‘Мои критики почти всегда относились ко мн добросовстно, не говоря о тхъ, которые не имли научныхъ знаній, какъ о нестоющихъ вниманія. Мои взгляды часто подвергались грубымъ перетолкованіямъ, ихъ осмивали и противъ нихъ горячо возставали, но все это вообще длалось, по моему мннію, добросовстно’ (v. I, р. 89). Если же самому Дарвину приходилось по необходимости возражать печатно своимъ противникамъ или, лучше сказать, отвчать на ихъ возраженія, то онъ длалъ это съ большимъ достоинствомъ, со скромностью и съ сохраненіемъ полнаго уваженія къ противнику, онъ не позволялъ себ ни одного слова, ни одного намека, могшаго оскорбить самолюбіе противника, а, напротивъ говорилъ такимъ томомъ, что возраженіе какъ будто Длало честь противнику и отвть на него имлъ видъ благодарности. Но нкоторые изъ ближайшихъ приверженцевъ и друзей Дарвина, какъ отечественныхъ, такъ и иностранныхъ, не обладали сдержанностью и самообладаніемъ своего учителя и на рзкія нападенія противниковъ отвчали тоже очень рзко, съ запальчивостью и сами съ своей стороны переходили въ ожесточенное нападеніе. Такая полемика сильно не нравилась Дарвину и онъ имъ высказывалъ это, конечно, съ самою деликатною осторожностью, со всевозможными оговорками, смягченіями и извиненіями. Такъ, въ письм къ Геккелю по поводу его Generdle Morphologie, высказавши свое удивленіе поразительной ясности и отчетливости въ развитіи общихъ принциповъ происхожденія видовъ и борьбы за существованіе и признавши, что мысли Геккеля объ этихъ предметахъ гораздо ясне, чмъ его собственныя, Дарвинъ продолжаетъ: ‘Я надюсь, вы не сочтете за дерзость, если я сдлаю одно критическое замчаніе: нкоторыя изъ вашихъ замчаній о разныхъ авторахъ кажутся мн слишкомъ строгими, хотя я и не могу быть компетентнымъ судьей въ этомъ дл, такъ какъ я очень слабъ въ нмецкомъ язык. Но и отъ разныхъ выдающихся авторитетовъ и поклонниковъ вашего сочиненія я тоже слышалъ жалобы на суровость вашей критики. Это кажется мн очень прискорбнымъ, такъ какъ я уже давно замтилъ, что большая суровость располагаетъ читателей принимать сторону нападаемаго лица. Я помню нсколько случаевъ, въ которыхъ рзкость производила дйствіе, прямо противуположное ожидавшемуся. Я увренъ, что нашъ добрый другъ Гексли хотя и иметъ большое вліяніе, но имлъ бы еще гораздо большее, если бы онъ былъ умренне и мене часто переходилъ въ нападеніе. Такъ какъ вы, наврное, будете играть большую роль въ наук, то позволите мн, какъ старому человку, убдительно просить васъ подумать о томъ, что я осмлился сказать вамъ. Я знаю, что легко читать наставленія и я не боюсь сказать, что если бы я имлъ способность писать съ надлежащею рзкостью, то ставилъ бы мой тріумфъ въ томъ, чтобы выворотить наружу внутренность какого-нибудь жалкаго писаки и разоблачить всю его нелпость. Тмъ не мене, я убжденъ, что эта способность не приводитъ ни къ чему хорошему и только причиняетъ неудовольствіе. Я могу прибавить, что такъ какъ мы ежедневно видимъ, что люди, выходя изъ однихъ и тхъ же предположеній, приходятъ къ противуположнымъ результатамъ, то мн кажется недостаточно осторожнымъ слишкомъ положительно говорить о какомъ-нибудь сложномъ предмет, какъ бы человкъ ни былъ убжденъ въ врности своихъ собственныхъ заключеній. Можете ли вы теперь простить мн мою смлость? Хотя мы встрчались съ вами только одинъ разъ, но я пишу вамъ какъ старому другу, потому что таковы мои чувства къ вамъ’ (Е. Krause: ‘Charles Darwin u. sein Verhaltnis zu Deutschland’, S. 156—7).

Былъ, однако же, одинъ случай, когда даже Дарвинъ вышелъ изъ себя и былъ возмущенъ заносчивою, но совершенно голословною и нелпою критикой его теоріи, на эту критику онъ отвтилъ и даже было позволилъ себ рзкость въ своемъ отвт. Сэръ Уивилль Томсонъ въ предисловіи къ описанію результатовъ знаменитой экспедиціи Challenger, снаряженной англійскимъ правительствомъ, высказалъ положеніе, что характеръ морской глубоководной фауны не даетъ ни малйшей опоры для Теоріи Дарвина, не показываетъ слдовъ измняемости и подбора. Дарвинъ отвчалъ письмомъ, напечатаннымъ въ Nature. Отвтъ проникнутъ тонкою, но злою и дкою ироніей и доводитъ возраженіе до абсурда. Въ немъ рисуется такая сцена, будто Томсонъ является къ скотоводу или къ конному заводчику и видитъ, что вс экземпляры скота или лошадей настоящіе чистокровные, т.-е. вс почти одинаковые, и потому говорить заводчику: я не вижу здсь никакихъ доказательствъ измняемости животныхъ и не нахожу основанія врить, что вы при разведеніи вашихъ животныхъ руководствовались принципомъ подбора. Заводчикъ, конечно, смолчалъ бы,— продолжаетъ Дарвинъ,— но, разсказывая впослдствіи эту исторію другимъ своимъ товарищамъ, онъ, конечно, отозвался бы о такомъ естествоиспытател въ сильныхъ, но непочтительныхъ выраженіяхъ. Въ такомъ вид было напечатано письмо, но въ рукописи въ немъ была еще прибавка, были приведены слова Седжвика о неуязвимости тхъ людей, которые пишутъ о томъ, чего сами не понимаютъ. Во Дарвинъ вычеркнулъ это мсто, какъ разсказываетъ сынъ, по совту одного друга, и, какъ нарочно, того самаго друга, котораго Дарвинъ порицалъ иногда за критическую рзкость и воинственность. Сынъ не называетъ по имени этого друга, но не трудно догадаться, что это былъ Гексли (v. III, р. 243).

Не мене блестящимъ образомъ выразилась правдивость и возвышенность натуры Дарвина, чуждой всякаго мелкаго соперничества и честолюбивыхъ тенденцій, въ его отношеніяхъ къ Уоллесу и въ томъ, какъ они разршили между собою вопросъ о первенств авторскихъ правъ на теорію происхожденія видовъ путемъ естественнаго подбора. Это одна изъ самыхъ отрадныхъ страницъ въ исторіи науки и она производитъ тмъ боле пріятное и успокоивающее впечатлніе, что такія страницы очень рдки. Достаточно припомнить, какъ некрасиво и какъ мелочно спорили между собою о темъ, кто первый изъ нихъ придумалъ дифференціальное исчисленіе, даже такіе великіе умы, какъ Ньютонъ и Лейбницъ, не говоря уже о тхъ частыхъ недостойныхъ ссорахъ и перебранкахъ, которыя ведутся между мелкочестолюбивыми учеными по поводу первенства въ открытіяхъ. Какой свтлый и привлекательный контрастъ со всмъ этимъ представляютъ Дарвинъ и Уоллесъ! Дарвинъ и Уоллесъ шли одною ученою дорогой, занимаясь одинаковыми вопросами объ измненіи видовъ, о географическомъ распредленіи организмовъ, о приспособленіи ихъ къ окружающимъ условіямъ и т. п., и одинаковымъ образомъ собирали матеріалы для ихъ разршенія, главнымъ образомъ, собственными наблюденіями вовремя своихъ далекихъ путешествій. Они вели между собою ученую переписку и обмнивались мыслями, наблюденіями и результатами ихъ. Уоллесъ работалъ (въ 1855 г.) въ Малайскомъ архипелаг и напечаталъ статью о Закон, который регулируетъ возникновеніе новыхъ видовъ, въ которой, основываясь на томъ факт, что въ разныхъ странахъ свта существуютъ животные виды, близко родственные между собою, но не совершенно одинаковые, такъ что виды одной страны хотя и сходны съ видами другой, но, въ то же время, представляютъ и явственныя различія,— утверждаетъ, что сходство ихъ объясняется тмъ, что они произошли отъ одного прародителя я были вначал одинаковы, но потомъ, переселившись въ разныя страны, стали измняться подъ вліяніемъ иныхъ условій, чмъ и объясняется существующая разница между ними. По поводу этой статьи Дарвинъ писалъ Уоллесу: ‘Мн очень пріятно, что вы занимаетесь распредленіемъ, имя въ виду теоретическія идеи. Я вполн увренъ, что безъ теоретическихъ воззрній не можетъ быть дльнаго и оригинальнаго наблюденія. Немногіе путешественники обращали вниманіе на т пункты, которыми вы теперь занимаетесь, да и разработка вопроса о распредленіи животныхъ страшно отстала отъ разработки того же вопроса о растеніяхъ. Вы говорите, васъ нсколько удивило то, что ваша статья въ Annals (Nat. Hist., 1885) не была замчена. Я же не удивляюсь этому, потому что очень немногіе натуралисты интересуются чмъ-нибудь дальше простого описанія видовъ. Но вы не думайте, что ваша статья не обратила на себя вниманія, два такихъ почтенныхъ человка, какъ сэръ Ч. Ляйелль и Е. Блисъ въ Калькут, мн ее особенно рекомендовали. Я согласенъ съ вашими заключеніями, изложенными въ стать, но, мн кажется, я иду гораздо дальше, чмъ вы, хотя это была бы длинная исторія излагать вамъ мои теоретическія воззрнія’ (v. II, р. 108). И дйствительно, въ это время Дарвинъ ушелъ уже гораздо дальше Уоллеса. Тогда какъ послдній дошелъ еще только до первыхъ проблесковъ и зачатковъ теоріи происхожденія видовъ, Дарвинъ уже вполн развилъ и закончилъ ее и собралъ необозримую массу матеріаловъ для ея разъясненія и подтвержденія, потрудившись надъ этимъ дломъ уже боле 20 лтъ. Его близкимъ друзьямъ и многимъ ученымъ, находившимся съ нимъ въ постоянной переписк, его теорія уже была извстна во всхъ существенныхъ чертахъ и они уже отчасти приняли ее, а отчасти расположены были принять. Между прочимъ, систематическій и самый общій очеркъ ея былъ сдланъ Дарвиномъ въ письм къ Аза-Грею. Дарвинъ откладывалъ обнародованіе своей теоріи до того времени, когда имъ будетъ окончательно обработана вся масса аргументовъ, вс факты въ ея пользу и когда она подучитъ возможность явиться въ свтъ во всеоружіи своей силы и убдительности. Но друзья Дарвина, въ особенности Ляйелль, посл многихъ настояній и совтовъ убдили его, наконецъ, изложить ее хоть въ сокращенномъ вид, съ опущеніемъ большихъ подробностей. Дарвинъ занялся этимъ сокращеннымъ изложеніемъ теоріи (1856 г.), которое по его плану и разсчету должно было составить книгу въ три или четыре раза больше, чмъ напечатанное имъ впослдствіи Происхожденіе видовъ. Во время этой работы онъ получилъ отъ Уоллеса (1858 г.), работавшаго въ Малайскомъ архипелаг, рукописную статью его О стремленіи разновидностей безгранично уклоняться отъ первоначальнаго типа. Въ этой стать кратко была изложена теорія происхожденія видовъ, почти буквально сходная съ дарвиновской, такъ что, по выраженію Дарвина, ‘если бы Уоллесъ читалъ рукописное изложеніе моей теоріи, сдланное въ 1842 г., то не могъ бы сдлать лучшаго краткаго извлеченія изъ него, даже его термины стоятъ въ заголовк моихъ главъ’ (v. II, р. 116). Уоллесъ просилъ Дарвина прочитать статью и передать ее для прочтенія Ляйеллю, если онъ найдетъ ее заслуживающею этого. Присылка этой статьи какъ громомъ поразила Дарвина и поставила его въ страшное затрудненіе. Онъ съ грустью увидалъ, что его теорія — плодъ 20-ти лтнихъ трудовъ лучшей его жизни — предвосхищена, и ему самому первому приходится констатировать это и вывести въ свтъ чужую опередившую теорію. Статья Уоллеса находилась у него въ рукахъ, и хотя самъ Уоллесъ ничего не говорилъ о своемъ желаніи напечатать ее, но Дарвинъ принесъ въ жертву свое первенство и ршился убдить Уоллеса непремнно напечатать статью. И такъ, статья выйдетъ въ свтъ, явится новая самостоятельная теорія, а его любимое дтище, имющее несравненно большій возрастъ и вполн сложившуюся, отчетливую и стройную физіономію, явится когда-то потомъ въ вид подробнаго развитія чужой теоріи. А напечатать теперь же краткое изложеніе своей теоріи было бы безчестно, значило бы злоупотреблять доврчивостью Уоллеса, и, ккром того, все-таки, будетъ возможность подозрвать, что теорія заимствована у Уоллеса. Счастливая случайность дала ему въ руки возможность помшать первенству Уоллеса, а явиться съ собственною теоріей одновременно съ нимъ, ужели же онъ будетъ настолько недобросовстенъ, чтобы воспользоваться этою случайностью? Обуреваемый такими сомнніями и колебаніями, онъ по своему обыкновенію обратился за совтомъ къ друзьямъ, Ляйеллю и Гукеру, и его прекрасныя письма къ нимъ по этому поводу ярко обрисовываютъ всю возвышенную и утонченную деликатность и благородство этого человка. Посылая Ляйеллю рукопись Уоллеса, онъ пишетъ: ‘Пожалуйста возвратите мн потомъ рукопись, относительно которой онъ (Уоллесъ) не говоритъ, что желалъ бы ее напечатать, но я, конечно, напишу ему и предложу напечатать ее въ какомъ-нибудь журнал. Такимъ образомъ, вся моя оригинальность, какова бы она ни была, разлетится въ прахъ, хотя моя книга, если только она будетъ имть какую-нибудь цну, отъ этого нисколько не пострадаетъ, такъ какъ весь трудъ состоитъ въ примненіи теоріи’ (v. II, р. 116). Черезъ недлю онъ писалъ ему же по этому поводу слдующее: ‘Въ стать Уоллеса нтъ ничего, что не было бы изложено въ очерк моей теоріи, который я написалъ въ 1844 г. и который былъ читанъ Гукеромъ около десяти лтъ назадъ. Около года назадъ я послалъ краткій очеркъ, копія съ котораго имется у меня, моихъ взглядовъ Аза-Грею, такъ что я совершенно справедливо могу сказать и доказать, что я ничего не заимствовалъ у Уойдеса. Мн было бы чрезвычайно пріятно напечатать очеркъ моихъ общихъ взглядовъ въ десятокъ страницъ, но я не могу убдить себя, чтобы это было добросовстно съ моей стороны. Уоллесъ ничего не говоритъ о публикованіи и я прилагаю при семъ его письмо. Но такъ какъ я самъ не имлъ намренія публиковать какой бы то ни было очеркъ, то добросовстно ли будетъ съ моей стороны публиковать очеркъ теперь вслдствіе того, что Уоллесъ прислалъ мн краткое изложеніе своего ученія? Я скоре готовъ сжечь всю мою книгу, чмъ допустить, чтобы онъ или кто-нибудь другой могъ подумать, что я дйствовалъ недостойнымъ образомъ. Какъ вы думаете, ужели присылка имъ мн своей статьи не связываетъ мн рукъ?… Если бы я могъ напечатать свой очеркъ съ сохраненіемъ собственнаго достоинства, то я завилъ бы, что къ этому меня побудило то, что Уоллесъ прислалъ мн очеркъ своихъ общихъ заключеній, и я былъ бы очень радъ, если бы мн дозволено было сказать, что я слдовалъ при этомъ вашему совту, уже давно данному мн. Мы разнимся съ нимъ только въ томъ, что я пришелъ къ моимъ взглядамъ путемъ наблюденій надъ тмъ, что сдлалъ естественный подборъ для домашнихъ животныхъ. Мн хотлось бы послать Уоллесу копію моего письма къ Аза-Грею, чтобы показать ему, что я не укралъ его доктрину. А, все-таки, я не могу сказать, чтобы публикованіе теперь не было дломъ низкимъ и недостойнымъ. Это было мое первое впечатлніе, согласно съ которымъ я и поступилъ бы, и теперь отступаю отъ него только въ письм къ вамъ. Я безпокою васъ изъ-за такихъ пустыхъ вещей, но я не могу выразить, какъ я былъ бы вамъ благодаренъ за вашъ совтъ’ (v. II, р. 117—118). Наконецъ, онъ предоставилъ все это дло на разршеніе Ляйелля и Гукера, чтобы они устроили все по своему усмотрнію, какъ хотятъ сами, и онъ напередъ подчинялся ихъ ршенію. А они ршили такимъ образомъ: сдлать одну коллективную статью, состоящую изъ упомянутаго краткаго очерка теоріи Дарвина, изъ письма его къ Аза-Грею съ краткимъ изложеніемъ теоріи и, наконецъ, изъ присланной Дарвину статьи Уоллеса. Составленной такимъ образомъ изъ трехъ отдльныхъ частей коллективной стать было дано такое общее заглавіе: О стремленіи видовъ производить разновидности и объ утвержденіи видовъ путемъ естественнаго подбора, и она была представлена Ляйеллемъ и Гукеромъ Линнеевскому обществу при письм къ секретарю общества, разъяснявшемъ вс обстоятельства дла. Въ немъ названные ученые писали, между прочимъ: ‘Дарвинъ такъ высоко цнилъ взгляды, изложенные въ присланной ему стать, что въ письм къ Ляйеллю предложилъ обратиться къ Уоллесу и просить его согласія на немедленное напечатаніе его статьи. Мы вполн одобрили этотъ поступокъ, во съ условіемъ, чтобы и самъ Дарвинъ не скрывалъ доле отъ публики,— что онъ очень склоненъ былъ сдлать (въ пользу Уоллеса),— и своего мемуара, который читалъ еще въ 1844 г. одинъ изъ васъ и съ содержаніемъ котораго мы оба были знакомы уже нсколько лтъ. Когда мы представили это Дарвину, онъ далъ намъ дозволеніе сдлать изъ его мемуара употребленіе, какое мы сочтемъ нужнымъ. Поступая такимъ образомъ и представляя мемуаръ Линнеевскону обществу, мы объявили Дарвину, что мы при этомъ имли въ виду не только относительныя права на первенство его самого и его друга, но и интересы науки вообще, такъ какъ мы признаемъ желательнымъ, чтобы взгляды, основанные на обширныхъ заключеніяхъ, выведенныхъ изъ фактовъ, и разрабатываемые въ теченіе многихъ лтъ, какъ можно скоре сдлались центральнымъ пунктомъ, изъ котораго могли бы исходить другіе, и чтобы пока ученый міръ будетъ ждать появленія полнаго сочиненія Дарвина, были одновременно опубликованы хоть нкоторые изъ руководящихъ результатовъ какъ его самого, такъ а его уважаемаго корреспондента’. Коллективная статья была напечатана въ августовской книжк журнала Линнеевскаго Общества за 1858 годъ.

Впослдствіи, когда уже было напечатано Происхожденіе видовъ, Дарвинъ писалъ Уоллесу: ‘Прежде чмъ говорить вамъ объ успхахъ, какіе длаетъ теорія въ публик, позвольте мн высказать мое удивленіе тому благородному тону, которымъ вы говорите о моей книг. Многіе люди въ вашемъ положеніи чувствовали бы хоть нсколько зависти или ревности. Но вы вполн свободны отъ этого обыкновеннаго недостатка людей. За то вы ужь слишкомъ скромно говорите о себ. Если бы вы имли досугъ, вы написали бы сочиненіе такое же и даже, можетъ быть, лучшее, чмъ написалъ я’ (v. II, р. 309). Съ своей стороны и Уоллесъ впослдствіи въ предисловіи къ одному изъ своихъ сочиненій напечаталъ слдующее: ‘Въ теченіе моей жизни я чувствовалъ — да и теперь чувствую — самое искреннее удовольствіе при мысли, что Дарвинъ задолго до меня началъ работу и что не мн досталось на долю написать Происхожденіе видовъ. Я давно измрилъ мои собственныя силы и прекрасно знаю, что он недостаточны для такой задачи. Люди, гораздо боле способные, чмъ я, со* гласятся, что и они не имютъ такого неутомимаго терпнія для того, чтобы накопить громадную массу самыхъ разнообразныхъ фактовъ, такого удивительнаго искусства пользоваться ими, такихъ обширныхъ и точныхъ физіологическихъ познаній, такого остроумія въ придумываніи и такого искусства въ производств экспериментовъ, такого достойнаго удивленія, яснаго, убдительнаго и критическаго стиля изложенія, тхъ свойствъ, которыя въ ихъ гармоническомъ соединеніи сдлали Дарвина человкомъ, изъ всхъ нын живущихъ ученыхъ наиболе способнымъ на великое дло, которое онъ предпринялъ и совершилъ’ (приведено у Krause, 8. 86).

Вотъ какъ относились другъ къ другу два ученыхъ соперника, два ремесленника, занимавшіеся не только однимъ и тмъ же ремесломъ, но и одинаковою отраслью ремесла и даже однимъ и тмъ же издліемъ, теоріей происхожденія видовъ. Вотъ какова была ихъ jalousie de metier!

Подобные случаи, когда Дарвинъ опережалъ другихъ въ открытіи новыхъ фактовъ или въ новомъ объясненіи уже извстныхъ фактовъ, а другіе только опережали его опубликованіемъ этихъ фактовъ и объясненій, хотя они пришли къ нимъ гораздо позже Дарвина, повторялись неоднократно. Но такіе случаи Дарвинъ совершенно оставлялъ безъ вниманія и не заявлялъ о своихъ правахъ на первенство. Танъ, въ Автобіографіи онъ сознается, что для его суетности было очень непріятно и онъ всегда сожаллъ о томъ, что его опередили въ одномъ важномъ пункт. Это именно было объясненіе вліяніемъ ледниковаго періода присутствія однихъ и тхъ же видовъ растеній и нкоторыхъ немногихъ животныхъ на далеко отстоящихъ одна отъ другой горныхъ вершинахъ. ‘Этотъ взглядъ,— говоритъ онъ,— нравился мн до такой степени, что я подробно изложилъ его На бумаг, и, кажется, Гукеръ читалъ это изложеніе за нсколько лтъ до того, какъ Б. Форбесъ опубликовалъ свой знаменитый мемуаръ объ этомъ предмет. Въ тхъ немногихъ пунктахъ, въ которыхъ мы расходились съ нимъ, я думаю, что я былъ правъ. Я, конечно, никогда даже и не намекалъ въ печати, что я самостоятельно выработалъ этотъ взглядъ’ (v. I, р. 88). Въ письм къ Аза-Грею онъ такъ писалъ о томъ же предмет: ‘Наступившій ледниковый періодъ вытснилъ далеко на югъ вс живыя существа, средняя и даже южная Европа населилась арктическими формами, но когда возвратилось тепло, арктическія формы медленно взбирались на горы, по мр того какъ послднія освобождались отъ снга, и мы видимъ теперь на ихъ вершинахъ остатки нкогда непрерывной флоры и фауны. Такова теорія Е. Форбеса, которую, сказать мимоходомъ, я выработалъ и изложилъ на бумаг за четыре года до того, какъ ее опубликовалъ Е. Форбесъ’ (v. II, р. 135—136).

Нашелся, однако, безвстный ученый или собственно техникъ, Патрикъ Матью, который затялъ съ Дарвинымъ споръ о первенств въ открытіи естественнаго подбора, и, несмотря на то, что доказательства его правъ на первенство были очень сомнительны и ничтожны, Дарвинъ очень снисходительно и любезно отнесся къ его претензіи и на его заявленіе напечаталъ слдующій отвтъ въ вид письма къ издателю Gardeners Chronicle: ‘Я былъ очень заинтересованъ сообщеніемъ Матью въ нумеръ вашего журнала отъ 7 апрля. Я охотно признаю, что онъ на много лтъ предупредилъ предложенное мною подъ именемъ естественнаго подбора объясненіе происхожденія видовъ. Я думаю, никто не удивится, что ни я, ни, повидимому, никто другой изъ натуралистовъ не слышали о взглядахъ Матью, такъ какъ они были изложены и появились въ приложеніи къ сочиненію Naval Timber and Arboriculture. Все, что я могу сдлать, это уврить Матью, что я находился въ полномъ невдніи объ его сочиненіи. Если потребуется второе изданіе моего сочиненія, то я помщу въ немъ вышеизложенное’ (v. II, р. 302). Дйствительно, Дарвинъ исполнилъ этой увковчилъ, такимъ образомъ, память Матью, хотя это увковченіе не послужитъ къ чести и слав Матью, такъ какъ приведенные Дарвиномъ взгляды его и отрывочныя замчанія свидтельствуютъ только о значительной безцеремонности его притязаній и о томъ, что эти взгляды разнятся, какъ небо отъ земли, отъ дарвиновской теоріи, хотя Дарвинъ съ обычною ему снисходительностью и скромностью говоритъ, что хотя и есть различіе между его взглядами и Матью, но они не важны. Однако, Матью не удовлетворялся такимъ исходомъ дла и продолжалъ жаловаться на недобросовстность и несправедливость ученыхъ, считавшихъ отцомъ теоріи естественнаго подбора не его, Матью, а Дарвина.

Какъ Дарвинъ вообще относился къ своимъ предшественникамъ и одновременнымъ съ нимъ дятелямъ и какъ искренно желалъ отдать должное всякой самой скромной заслуг, это показываютъ историческіе очерки успховъ теоріи происхожденія видовъ, помщавшіеся во всхъ послдующихъ изданіяхъ его главнаго сочиненія. Какъ строго и скромно относился онъ къ себ, такъ онъ былъ щедръ на признанія и оцнку чужихъ заслугъ, чужихъ сочиненій, работъ, замчаній и выводовъ. Какъ въ его печатныхъ сочиненіяхъ, такъ и въ письмахъ мы находимъ везд если не восторженныя, то, во всякомъ случа, слишкомъ щедрыя похвалы другимъ, иногда даже кажется, что въ этихъ похвалахъ какъ будто звучитъ иронія или свтскій комплиментъ ничего не значащая вжливость. А, между тмъ, на дл похвалы были совершенно искренни и служили выраженіемъ серьезнаго и правдиваго сужденія, что видно изъ того, что если онъ находилъ въ хваленомъ сочиненіи что-нибудь неврное, то прямо указывалъ на эту неврность, и хотя и скромно, но всегда возражалъ противъ нея. Такъ, напримръ, отвчая Уоллесу на его письмо съ замчаніями на впервые появившееся въ свтъ Происхожденіе видовъ, Дарвинъ пишетъ: ‘Ваше письмо доставило мн большое удовольствіе и я вполн согласенъ съ вами насчетъ того, какія части самыя сильныя и какія самыя слабыя. Вы говорите, что неполнота геологической лтописи самый слабый пунктъ,.однако же, я съ удовольствіемъ вижу, что между принявшими мою теорію гораздо больше геологовъ, чмъ спеціалистовъ по другимъ отраслямъ естествознанія, и мн кажется, что геологи принимаютъ мою теорію легче, чмъ другіе натуралисты потому, что они привыкли длать умозаключенія’ (v. II, 309). И дйствительно, Ляйелль уврялъ Дарвина, что онъ вполн раздляетъ положенія, высказанныя въ глав о неполнот геологической лтописи. Объ одной журнальной стать Уоллеса онъ пишетъ ему въ такомъ восторженномъ тон: ‘Ваше изложеніе естественнаго подбора помоему неподражаемо-хорошо, никогда не бывало лучшаго излагателя, чмъ вы. Мн также очень понравился вашъ разборъ разницы между нашими взглядами и ламарковскими’ (v. III, р. 115). Но въ томъ же самомъ письм онъ говоритъ: ‘Ваши выдержки изъ Кювье очень удивили меня. Хотя я не могу быть компетентнымъ судьею, однако, я больше расположенъ доврять Кроллю, чмъ вы’. Дале, по вопросу о человк, онъ говоритъ въ томъ же письм: ‘Какъ вы, конечно, ожидаете, я страшно расхожусь съ вами, хотя мн это очень прискорбно’ (v. III, р. 115—6). Катрфажъ хлопоталъ объ избраніи Дарвина членомъ-корреспондентомъ французской академіи наукъ. Дарвинъ написалъ ему благодарственное письмо, въ которомъ, между прочимъ, говорилъ: ‘Я не могу не пожалть о томъ, что вы тратите ваше драгоцнное время на хлопоты о доставленіи мн чести избранія, хотя и боюсь, судя по послднему времени, что вс ваши труды пропадутъ даромъ. Но каковъ бы ни былъ результатъ, я навсегда сохраню самое пріятное воспоминаніе о вашемъ сочувствіи и доброт, и это будетъ служить для меня утшеніемъ въ случа моего неизбранія’. За то въ постскрипт къ этому письму онъ заговорилъ уже другъ тономъ: ‘Относительно большой важности, какую вы придаете хожденію человка на двухъ ногахъ, въ то время какъ четверорукія ходятъ на четверенькахъ, я позволю себ напомнить вамъ, что, вдь, никто же не придаетъ особаго значенія большой разниц въ способахъ передвиженія и, слдовательно, въ строеніи между тюленемъ и наземными плотоядными или между почти двуногими кенгуру и другими двуутробными’ (v. III, р. 154—5). Въ письм къ Ляйеллю по поводу описанія его втораго путешествія по Соединеннымъ Штатамъ, находя крайне интереснымъ это описаніе, Дарвинъ высказалъ, однако, о немъ еще такое сужденіе: ‘Въ прочитанномъ досел мною еще немного геологіи или естественной исторіи и это, можетъ быть, нсколько устыдитъ васъ. Ваши замчанія о всхъ соціальныхъ предметахъ поражаютъ меня какъ достойныя автора Основъ геологіи. Я, однако же (и я сознаю, что это предразсудокъ или гордость), если бы я написалъ Основы, то никогда не сталъ бы писать никакого путешествія, но, мн кажется, я гораздо боле ревнивъ къ чести и слав Оского, чмъ вы сами’ (v. I, р. 377). Тотъ же характеръ носитъ на себ и его переписка съ Аза-Греемъ. Въ письмахъ къ послднему Дарвинъ расточаетъ ему самыя преувеличенныя похвалы, которыя имютъ видъ какъ будто комплиментовъ, но вслдъ за этими похвалами слдуютъ обыкновенно возраженія очень серьезныя, иногда остроумныя и игривыя, а иногда даже довольно дкія. Дарвинъ не хотлъ уступать ни на іоту въ своихъ воззрніяхъ и даже не хотлъ показать, что онъ можетъ отнестись снисходительно къ нераздляемому имъ мннію, когда оно высказано любимымъ другомъ. Въ особенности они много спорили о цлесообразности. Дарвинъ совершенно отрицалъ цлесообразность въ прежнемъ значеніи, въ смысл предсуществованія напередъ намченной цли, Аза-Грей отстаивалъ сначала такую цлесообразность и только посл долгихъ споровъ сталъ смотрть на цлесообразность съ Дарвиновой точки зрнія. Такъ, въ одномъ изъ писемъ Дарвинъ пишетъ ему: ‘Еще одно слово о ‘предначертанныхъ законахъ’ и ‘предначертанныхъ результатахъ’. Я вижу птицу, которая нужна мн для ды, беру ружье и убиваю ее. Я это длаю съ предначертаннымъ намреніемъ. Ни въ чемъ неповинный и добрый человкъ стоитъ во время грозы подъ деревомъ и грозою убиваетъ его. Ужели вы думаете (и я очень желалъ бы знать вашъ отвтъ), что Богъ предначерталъ убить этого человка? Многіе или даже большинство думаютъ такимъ образомъ, но я не могу такъ думать и не думаю. А если же вы такъ думаете, то скажите, когда ласточка съдаетъ комара, ужели вы думаете, что Богъ предначерталъ, чтобы эта самая ласточка съла именно этого комара и въ это самое данное мгновеніе? По моему мннію, все, что въ настоящемъ случа можетъ быть сказано о человк, вполн приложимо и къ комару. Если же заране не была предначертана смерть ни того, ни другого, то я не жижу основанія думать, что и ихъ первое рожденіе или произведеніе тоже Сыло предначертаннымъ’ (v. I, р. 314—5). Въ другомъ письм тоже по поводу цлесообразности онъ пишетъ: ‘Ужь если есть что-нибудь цлесообразно предначертанное, то это, конечно, человкъ, ‘внутреннее сознаніе’ ‘хотя это тоже ложный руководитель) говоритъ намъ это, однако же, я никакъ не могу допустить, чтобы зачаточные соски на грудяхъ у мужчинъ были предначертаны и созданы цлесообразно. Если бы даже я сказалъ, что признаю это, то я признавалъ бы такимъ же неимоврнымъ образомъ, какъ правоврные признаютъ… нкоторые догматы’ (v. II, р. 382).

Та же добросовстность и деликатность натуры Дарвина сказывалась и въ его строгихъ и строго соблюдавшяхся правилахъ относительно переписки. Онъ былъ невообразимо точнымъ, усерднымъ и аккуратнымъ корреспондентомъ и относился къ получаемымъ письмамъ какъ идеальный чиновникъ относится къ бумагамъ: всякое письмо регистрировалось и на всякое непремнно посылался отвтъ. Сынъ разсказываетъ, что когда отцу приходилось писать много писемъ или длинныя письма, то онъ диктовалъ ихъ по черновому наброску, написанному изъ экономіи бумагою на задней чистой сторон рукописей или корректуръ, и эти наброски были иногда до того неразборчивы, что онъ даже самъ не могъ ихъ разбирать. Ршительно вс получаемыя имъ письма онъ сохранялъ, эту привычку, по его словамъ, онъ заимствовалъ отъ своего отца и уврялъ, что она принесла ему большую пользу. А онъ получалъ невообразимую массу писемъ, и въ числ ихъ попадались не только глупыя и вздорныя, но еще назойливыя, неделикатныя, даже просто наглыя. Но даже и такія письма онъ не оставлялъ безъ отвта и, по разсказамъ сына, часто говаривалъ, что если бы онъ не отвтилъ на эти письма, то это бы потомъ лежало у него на совсти (v. I, р. 119). Да еще какъ отвчалъ,— деликатно, серьезно, съ полнымъ уваженіемъ къ корреспонденту и безъ малйшей тни намека на его назойливость! Ученые, не составляющіе и одной десятой дарвиновской величины, наврное, бросаютъ вс такія письма въ корзину или въ печку. Одинъ незнакомецъ писалъ ему, что желалъ бы въ одномъ пріятельскомъ кружк, дебатировавшемъ всевозможные вопросы, изложить эволюціонную теорію, но, будучи очень занятъ, не иметъ времени для чтенія и потому проситъ сообщить ему письменно краткій очеркъ теоріи. Сынъ сообщаетъ, что даже этотъ удивительный молодой человкъ получилъ вжливый отвтъ, хотя въ немъ, все-таки, было мало матеріала для его ученаго спича пріятелямъ. Находились люди, которые приставали къ нему съ письменными вопросами относительно его религіозныхъ убжденій и о томъ, согласуется ли его теорія съ религіей? И, несмотря на то, что Дарвинъ вообще не любилъ высказываться по религіознымъ вопросамъ, особенно поставленнымъ рзко и въ упоръ, онъ, все-таки, давалъ отвты и на такія письма. Такъ, на подобные запросы какого-то голландскаго студента онъ писалъ: ‘Вы, надюсь, извините меня, что я такъ долго не отвчалъ вамъ, если я скажу, что уже давно хвораю и въ настоящее время нахожусь не дома. На вашъ вопросъ нельзя отвчать кратко, и я не увренъ, могъ ли бы я вообще отвтить на него, если бы даже сталъ писать подробно’. Но при всемъ томъ онъ, все-таки, высказалъ ему свой взглядъ на извстныя философскія доказательства существованія Бога. На такіе же запросы какого-то нмецкаго студента онъ поручилъ отвтить одному изъ сыновей, который написалъ: ‘Дарвинъ проситъ меня сообщить вамъ, что онъ получаетъ такъ много писемъ, что не въ состоянія самъ отвчать на вс ихъ. Онъ думаетъ, что теорія эволюціи вполн совмстима съ врою въ Бога, но вы должны помнить, что разныя лица различнымъ образомъ опредляютъ то, что они разумютъ подъ словомъ Богъ’. Но нмецъ не удовлетворился этимъ отвтомъ и вторично обратился къ Дарвину съ тмъ же запросомъ. И долготерпливый Дарвинъ отвтилъ и на вторичный запросъ. ‘Я,— писалъ онъ,— очень занятой, старый и больной человкъ и не могу удосужиться, чтобы отвтить подробно на ваши вопросы, да едва ли и можно отвтить на нихъ’ (у. I. р. 307). Но, все-таки, онъ и здсь кратко высказалъ свой взглядъ на христіанство, на откровеніе и на будущую жизнь.

Все было гармонично въ этой великой натур, величію ума и характера въ Дарвин вполн соотвтствовало величіе его любвеобильнаго и добраго сердца. Его переписка краснорчиво говоритъ о томъ, какія нжныя и трогательныя чувства расположенія, привязанности и преданности онъ питалъ къ своимъ друзьямъ. И вс эти глубокія чувства выражались у него безъ сильныхъ фразъ, безъ аффектаціи, а чрезвычайно просто, просто до невроятности, до дтской нжности. Вотъ нсколько обращиковъ. Въ 1853 г. Дарвинъ за свои ученыя заслуги получилъ медаль отъ лондонскаго королевскаго общества, о чемъ ему было сообщено вице-президентомъ общества полковникомъ Сабиномъ, а также и Гукеромъ. Послднему онъ написалъ по этому поводу такое письмо: ‘Изъ писемъ, полученныхъ мною сегодня утромъ, я раскрылъ, прежде всего, письмо отъ полковника Сабина, содержаніе его было, конечно, для меня большимъ сюрпризомъ, и хотя письмо было весьма любезное, однако, почему-то меня весьма мало заняло извстіе, сообщенное въ немъ. Затмъ я раскрылъ ваше письмо, и такова сила теплоты, дружбы и доброты со стороны того, кого любишь, что тотъ же самый фактъ, сообщенный такъ, какъ сообщили его вы, заставилъ мое сердце горть и трепетать отъ удовольствія. Врьте мн, я никогда не забуду удовольствія, которое доставило мн ваше письмо. Такая сердечная и нжная симпатія гораздо дороже всхъ медалей, когда-либо вычеканенныхъ или имющихъ быть вычеканенными. Еще разъ благодарю васъ, мой дорогой Гукеръ. Я надюсь, что Линдлей (извстный ботаникъ) никогда не узнаетъ о томъ, что онъ былъ соискателемъ противъ меня, и это дйствительно почти смшно, что онъ не получилъ медали гораздо раньше меня (вы, конечно, не передадите никому, что я вамъ сказалъ это, такъ какъ мои слова могутъ счесть за аффектацію, только, конечно, не вы, а другіе). Я вполн увренъ, что вы поступили справедливо, предложивши его, и, однако же, вы такой хорошій, милый и добрый человкъ, что радуетесь тому, что эта честь оказана мн. Если это дло доставило мн удовольствіе, то этимъ почти исключительно я обязанъ вамъ’ (v. I, р. 388—9). У Геккеля родился сынъ, увдомляя объ этомъ Дарвина, онъ сообщилъ, что ребенокъ очень ловко дйствуетъ пальцами ногъ и можетъ держать ими ложку, какъ обезьяна. На это письмо Дарвинъ отвтилъ такимъ образомъ: ‘Я долженъ опять писать вамъ и, притомъ, по двумъ причинамъ. Во-первыхъ, чтобы поблагодарить васъ за ваше письмо о вашемъ ребенк, который вполн очаровалъ какъ меня, такъ и мою жену. Я отъ души поздравляю васъ съ его рожденіемъ. Какъ я помню изъ своего опыта, я былъ удивленъ тмъ, какъ скоро развиваются родительскіе инстинкты, и въ васъ они, кажется, необыкновенно сильны. Я знаю хорошо взглядъ на ‘заднія ножки’ беби, но, мн кажется, вы первый отецъ, который когда-либо торжествовалъ по поводу сходства въ движеніяхъ ребенка ‘ъ движеніями обезьянки. И что скажетъ г-жа Геккель о такихъ ужасныхъ доктринахъ? Я надюсь, что большіе голубые глаза и принципы наслдства сдлаютъ изъ вашего ребенка, подобно вамъ, естествоиспытателя, но, насколько я могу судить по моему собственному опыту, вы, наврное, удивитесь, когда увидите, какъ весь душевный складъ нашихъ дтей измняется съ годами. Маленькое дитя и то же дитя, приближающееся къ совершеннолтію, иногда разнятся между собою такъ же сильно, какъ куколка и бабочка’ (С. Darwin, Krause, S. 159—60).

Для Дарвина было истиннымъ наслажденіемъ оказать кому-либо помощь ученымъ ли содйствіемъ, совтами, указаніями или, наконецъ, матеріальною поддержкой. Въ то время, какъ Дарвинъ стоялъ въ апоге извстности, славы и матеріальнаго довольства (1879 г.), его другъ и сотрудникъ Уоллесъ находился въ довольно стснительномъ матеріальномъ положеніи. Обсуждая средства помочь ему-и боясь оскорбить его деликатность частною помощью, Дарвинъ пришелъ къ мысли выхлопотать ему отъ правительства государственную пенсію, онъ вмст съ друзьями энергично взялся за это дло и достигъ своей цли. Гладстонъ, стоявшій тогда во глав министерства, очень любезнымъ письмомъ увдомилъ Дарвина, что его желаніе исполнено, и Дарвинъ былъ глубоко обрадованъ этимъ. Въ 1880 г. его ученый другъ, извстный Фрицъ Миллеръ, находившійся тогда въ Бразиліи, сильно пострадалъ вслдствіе наводненія, лишился всего имущества и едва спасся самъ. Получивъ извстіе объ этомъ, Дарвинъ немедленно написалъ его брату Гер. Миллеру слдующее письмо: ‘Я получилъ отъ д-ра Эрнста (Краузе) письмо, въ которомъ онъ сообщаетъ объ ужасной опасности во время наводненія, угрожавшей жизни вашего достойнаго удивленія брата Фрица. Я радъ, что не погибъ никто изъ его семейства. Вроятно, онъ много потерялъ своихъ книгъ, микроскоповъ, инструментовъ и другого имущества. Если онъ много пострадалъ въ этомъ отношеніи, то мн доставило бы большое удовольствіе дозволеніе помочь ему какими-нибудь 50 или 100 фунтами стерлинговъ. Эта сумма была бы послана единственно въ интересахъ науки, чтобы вслдствіе потери его имущества не пострадала наука. Я прошу васъ оказать мн большую любезность и сообщить мн поскоре вашъ совтъ. Для меня ничего не могло бы быть прискорбне, какъ обидть вашего брата, и ничто не могло бы доставить мн такого удовольствія, какъ быть въ состояніи помочь ему хоть не много въ какомъ-нибудь отношеніи. Пожалуйста дайте мн знать поскоре’ (Krause, S. 213). Геккель, задумавъ ученое путешествіе въ Индію и Цейлонъ, просилъ средствъ на это путешествіе изъ капитала имени Гумбольдта, предназначеннаго именно для такихъ цлей, но завдующіе капиталомъ отказали Геккелю. Узнавъ объ этомъ, Дарвинъ немедленно вызвался дать отъ себя средства для задуманнаго Геккелемъ путешествія, но его предложеніе не было принято. Профессоръ Джуддъ такъ разсказываетъ объ одномъ изъ своихъ визитовъ Дарвину въ его послдніе годы’. ‘Онъ говорилъ мн, что въ послднее время его доходы сильно возросли, между тмъ какъ потребности его остались т же, и потому онъ очень бы желалъ пожертвовать свои сбереженія на дло развитія геологіи или біологіи. Онъ самымъ трогательнымъ образомъ говорилъ о томъ, что своимъ счастьемъ и славой онъ обязанъ естественнымъ наукамъ, которыя служили для него утшеніемъ въ жизни, которая иначе была бы болзненнымъ существованіемъ, и онъ просилъ меня указать ему, если я знаю, какое-нибудь изслдованіе, которому можно было бы помочь нсколькими сотнями фунтовъ, такъ какъ для него было бы большимъ удовольствіемъ сознавать, что онъ содйствовалъ прогрессу науки. При этомъ онъ сообщилъ мн, что онъ обращался съ тми же предложеніями къ Гукеру и Гексли относительно ботаники и зоологіи. Я былъ пораженъ тмъ одушевленіемъ и тмъ глубокимъ волненіемъ, съ какимъ онъ говорилъ о своей признательности къ наук и о своемъ желаніи содйствовать ея интересамъ’ (v. III, р. 352—3). Посл совтовъ съ друзьями Дарвинъ остановился ‘на мысли издать систематическій списокъ всхъ извстныхъ растеній, составляемый при ботаническомъ сад въ Кью, и принялъ на свой счетъ вс значительные расходы, которыхъ потребуетъ это изданіе подъ названіемъ Nomenclator Botanicus Darwinianus, составляемое по образцу извстнаго творенія Бентама и Гукера Genera Plantarum.

Сынъ Дарвина Френсисъ въ своей книг слишкомъ скроменъ и скупъ въ сообщеніи свдній объ его семейныхъ отношеніяхъ и не напечаталъ ни одного интимнаго, чисто-семейнаго письма своего отца. Но, судя по всему, не трудно догадаться, какимъ семьяниномъ долженъ былъ быть этотъ великій человкъ. Для характеристики силы и нжности его чувствъ можно привести слдующій отрывокъ изъ его дневника по поводу смерти его маленькой дочери, въ немъ любопытно рисуется отецъ я вмст естествоиспытатель, желающій анализировать свое горе и старающійся припомнить и запечатлть черты милаго, навки утраченнаго образа. ‘Наше бдное дитя, Анна, родилась въ, Гоуэръ-Стрит 2 марта 1841 г. и умерла въ Малверн въ полдень 23 апрля 1851 г. Я пишу эти строки, такъ какъ думаю, что въ послдующіе годы, если будемъ живы, записанныя теперь впечатлнія дадутъ возможность боле живо вспомнить ея характерныя Черты. Съ какой бы стороны я ни сталъ припоминать ее, прежде всего, мн представляется ея граціозная рзвость, сдерживаемая двумя другими качествами ея, именно ея чувствительностью, которой посторонніе легко могли не замтить, и ея расположеніемъ къ нжнымъ привязанностямъ. Все лицо ея сіяло живостью и весельемъ, которыя придавали каждому ея движенію такъ много граціи, жизни и силы. Смотрть на нее составляло истинное наслажденіе. Я и теперь какъ будто вижу передъ собою ея дорогое личико, когда она, по обыкновенію, сбжитъ ко мн внизъ, потихоньку утащивши для меня щепотку нюхательнаго табаку, причемъ все ея существо сіяетъ удовольствіемъ оттого, что она доставляетъ удовольствіе мн. Даже во время игры съ родственницами, когда, бывало, рзвость ея подчасъ переходила въ шалости,— одного моего взгляда, не такого, въ которомъ бы выражалось неудовольствіе (нтъ, слава Богу, я никогда такъ не глядлъ на нее), но просто взгляда, въ которомъ не было выраженія сочувствія, было уже достаточно, чтобы на нсколько минутъ измнился весь ея видъ. Другая черта ея характера, вслдствіе которой ея рзвость и живость доставляли намъ такъ много наслажденія, была ея ласковость и способность къ горячей привязанности. Когда она была еще очень маленькой, это выражалось тмъ, что, лежа въ постели съ матерью, она не отнимала отъ нея ручонокъ и начинала безпокоиться, если не чувствовала около себя матери, и даже въ послднее время, уже будучи больной, она подолгу ласкала руку матери. Иногда, когда ей длалось очень дурно, мать ложилась подл нея, и это производило на нее такое успокоительное дйствіе, какого не произвело бы ни на одного изъ прочихъ нашихъ дтей. И со мной она всегда готова была провозиться хоть цлый часъ, расчесывала мои волосы, ‘чтобы они были красиве’, какъ выражалась она, моя бдная дорогая любимица, или разглаживала мой воротникъ и обшлага,— словомъ, такъ или иначе ласкала меня. При своей рзвости, умряемой ласковостью и привязчивостью, она была также необыкновенно сердечна, откровенна, пряма, естественна и безъ малйшей тни скрытности. Все ея существо было чисто и прозрачно. Глядя на нее, я всегда думалъ, что во всякомъ случа мы будемъ имть подъ старость хоть одно любящее существо, которое ничто не будетъ въ состояніи измнить. Вс ея движенія были полны силы, жизни и всегда граціозны. Когда, бывало, мы гуляемъ съ ней вмст по нашей песочной алле, она, хотя бы я шелъ и очень скоро, всегда была впереди меня, бгая и прыгая самымъ граціознымъ образомъ съ лицомъ, сіяющимъ все время самою нжною улыбкой. Бывало иногда, что она кокетливо шутила со мной, что я теперь вспоминаю съ величайшимъ удовольствіемъ. Она часто употребляла преувеличенныя выраженія, а я, подшучивая надъ нею, еще боле преувеличивалъ то, что она сказала, въ этихъ случаяхъ какъ мн памятны ея легкое покачиваніе головой и восклицаніе: ‘Ахъ, папа, какъ вамъ не стыдно!’ Во время ея послдней непродолжительной болзни поведеніе ея было буквально ангельское. Она никогда не жаловалась, ни разу не разсердилась, была внимательна къ другимъ, всегда благодарила горячо и нжно за все сдланное для нея. Когда она уже до того ослабла, что едва могла говорить, то, все-таки, хвалила все, что ей давали, и разъ про поданный ей чай выразилась, что онъ ‘удивительно хорошъ’. Когда я подалъ ей воды, она сказала: ‘очень вамъ благодарна’, и это, кажется, были послднія слова, слетвшія съ ея дорогихъ устъ и обращенныя ко мн. Мы потеряли радость нашего дома и утшеніе въ нашей старости. О, если бы она могла знать теперь, какъ глубоко и какъ нжно мы все еще любимъ и всегда будемъ любить ея дорогое веселое личико! Да будетъ благословеніе надъ нею! Апрля 30, 1851 г.’ (v. I, р. 132—3).

Въ широкомъ и любвеобильномъ сердц Дарвина было мсто и для любви, настоящей любви къ животнымъ и даже къ растеніямъ. Изъ животныхъ онъ особенно любилъ собакъ. Сынъ въ трогательныхъ выраженіяхъ разсказываетъ, какъ его отецъ былъ привязанъ къ своей любимой собак, какъ онъ былъ добръ, внимателенъ и даже нженъ съ нею, съ какимъ терпніемъ исполнялъ вс ея желанія и прих, оти и какъ за то и она была привязана къ нему, какъ мучилась въ его отсутствіе и т. д. Почти такую же любовь онъ питалъ и къ растеніямъ. Въ Автобіографіи онъ говоритъ: ‘Мн всегда нравилось повышать растенія и ихъ мсто въ ряду организованныхъ существъ, и потому я чувствовалъ большое удовольствіе, когда мн удавалось показать, какъ разнообразны и какъ удивительно цлесообразны движенія верхушки корня’ (v. I, р. 98). По этимъ разсчитаннымъ, точно какъ будто разумнымъ движеніямъ корешка Дарвинъ сравниваетъ растеніе съ животнымъ. ‘Корешокъ,— говоритъ онъ,— можно сравнить съ роющимся животнымъ, напримръ, съ кротомъ, который стремится проникать въ почву въ вертикальномъ направленіи. Постояннымъ движеніемъ головы изъ стороны въ сторону или же круговымъ движеніемъ онъ нащупываетъ каждый камешекъ или всякое другое препятствіе и чувствуетъ всякое измненіе въ твердости почвы и уклоняется отъ этой стороны. Когда на одной сторон земля влажне, чмъ на другой, то онъ направляется къ боле влажной сторон, какъ къ лучшему мсту охоты. Но при всемъ этомъ посл каждаго изслдованія чувство тяжести даетъ ему возможность снова продолжать свое вертикальное движеніе и проникать дальше въ глубину’ (у Каруса, стр. 189). Тотъ же результатъ, т.-е. приближеніе растеній къ животнымъ, имли и другія его работы, показавшія, что растенія плотоядны и питаются на манеръ животныхъ, что они имютъ сонъ и т. п. Въ послдніе годы жизни онъ обратилъ вниманіе на чувствительныя растенія, и очень жаль, что это было въ то время, когда дни его уже были сочтены. На этомъ послднемъ случа можно наглядно видть силу и плодотворность научныхъ импульсовъ, которые давалъ Дарвинъ. Займись онъ раньше чувствительными растеніями, мы имли бы если не окончательное ршеніе вопроса о нихъ, то громадную массу фактовъ, любопытныхъ выводовъ и обобщеній, какіе мы имемъ теперь о плотоядныхъ растеніяхъ, о движеніяхъ растеній, объ оплодотвореніи растеній при посредств наскомыхъ, о вьющихся растеніяхъ и т. д. И что всего цнне, эта масса новыхъ знаній обогатила бы не однихъ только ученыхъ спеціалистовъ, но проникла бы въ публику, стала бы достояніемъ всхъ общеобразованныхъ людей. Потому что вс большія сочиненія и работы Дарвина имли то рдкое и драгоцнное свойство, что они одинаково были интересны какъ для спеціалистовъ, такъ и для публики, что они для послдней были столь же заманчивы и доступны, какъ для первыхъ. И затмъ сочиненіе Дарвина о чувствительныхъ растеніяхъ намтило бы много пунктовъ, нуждающихся въ дальнйшей разработк, поставило бы много вопросовъ и задачъ, требующихъ ршенія, и тмъ вызвало бы цлую литературу объ этомъ интересномъ вопрос, который и по настоящее время остается темнымъ и только изрдка и мимоходомъ затрогивается спеціалистами. По разсказамъ сына, Дарвинъ чувствовалъ нжную привязанность даже къ извстнымъ особямъ растеній, напримръ, къ одной маленькой голубой лобеліи. Своихъ любимцевъ онъ воображалъ живыми и чувствующими существами, касался ихъ руками, точно гладилъ и ласкалъ ихъ, даже обращался къ нимъ съ словами, то хвалилъ, то порицалъ ихъ, если при опытахъ надъ ними они не слушались его и длали не то, чего онъ хотлъ отъ нихъ, какъ, напримръ, одна мимоза ухитрялась вылзать листьями изъ бассейна воды, въ которой онъ хотлъ держать ее погруженною. ‘Удивляясь цвтамъ,— говоритъ о немъ сынъ,— онъ часто смялся надъ блдностью красокъ въ искусствахъ и противупоставлялъ имъ яркіе цвта природы. Я очень любилъ, бывало, слушать его, какъ онъ удивляется красот какого-нибудь цвтка, это было что-то врод благодарности самому цвтку и личной любви къ его нжной форм и цвту. Я помню, какъ онъ ласково касался тхъ цвтковъ, которые ему нравились, это было такое же простодушное удивленіе, какое можетъ чувствовать ребенокъ’ (v. I, р. 117).

М. А.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Русская Мысль’, кн.VII, 1890

Чарльзъ Дарвинъ и его теорія *).

Читайте также:

**Чарльзъ Дарвинъ и его теорія *).**