П. К. Козлов
Ноин-Улинские памятники
Северная Монголия.- Ноин-улинские памятники, Козлов Петр Кузьмич, Год: 1925
Время на прочтение: 11 минут(ы)
П. К. Козлов. Русский путешественник в Центральной Азии.
Избранные труды к столетию со дня рождения (1863—1963)
OCR Бычков М. Н.
Монголия, Восточный Туркестана Тибет до последнего времени продолжают сильно привлекать к себе внимание европейских путешественников-исследователей. Первые две страны манят преимущественно археологов и палеонтологов, Тибет же интересен главным образом исследователям живой природы, а также геологам, географам и этнографам.
На протяжении ближайших двух лет в Монголии работают, можно сказать по соседству, Монголо-Тибетская научная экспедиция Русского географического общества, во главе со мною, рядом с американской ученой экспедицией, под начальством Эндрюса, завоевавшего мировую известность успешными работами по добыче ископаемых остатков позвоночных в глубоких долинах озер центральноазиатского или так называемого внутреннего бассейна.
Монголо-Тибетская экспедиция весь полевой сезон минувшего 1924 г. провела в верхнем бассейне Селенги, на речках Хара, Тола, Орхон, захватив Юго-Западный Кэнтей, Южный Хангай и прилежащую на юге монгольскую полупустыню. Вблизи р. Хары, среди расчлененных живописных гор Ноин-ула, в трех соседних ущельях этих гор — Суцзуктэ, Цзурумтэ и Гуд-жиртэ — Монголо-Тибетскою экспедицией открыты три обособленные группы исторических памятников — древних курганов, общим числом 212, расположенных вдоль ручьев на красивых скатах.
В общем, горы Ноин-ула, ставшие известными всему культурному миру, представляют собою один из красивейших уголков Северной Монголии. Они известны окрестному монгольскому населению под названием Цзун-модэ, входят в состав земель Тушетухановского аймака. Сильно расчлененные, по свидетельству профессора Усова они представляют кристаллический массив, в центре которого еще недавно производилась разработка кварцевых жил с большим или меньшим содержанием золота.
Перевал Суцзуктэ, на южном склоне которого залегает археологический лагерь экспедиции, является доминирующим в нашем районе. Отсюда открываются наиболее далекие виды к востоку — на гольцы Кэнтея и к юго-западу — на горное скопление окраинных к столице Монголии хребтов.
Растительный ландшафт Ноин-улы является вообще характерным для системы Кэнтея, лежащей к северу от Урги {Ныне г. Улан-Батор.}. Некогда здесь была хвойная тайга, обильно покрывавшая внутренние пади и склоны хребтов, то причудливо пересекающихся в узлы и плато, то идущих параллельно в широтном направлении. От этой прежней тайги, существование которой несомненно в историческое время, еще и сейчас остались изреженные огнем и рубкой, но все же богатые леса Ноин-ула. Основной и главнейшей породой их является сосна (Pinus silvesiris), занимающая от подножья нижние и средние пояса гор, выше она сменяется лиственницей (Larix sibirica) и кедром (Pinus cembra sibirica). Мы связываем заселение кэнтейской системы по преимуществу сосной с широким распространением в ней известковых горных пород, переходящих к северу в Забайкалье, в Даурию и образующих и там этот устойчивый тип горных сосновых боров. В верховьях глубоко врезанных тенистых падей изредка попадается ель (Picea obovata), ниже по руслам и долинам падей располагается ивняковая урема, с одиноко возвышающимися по ней лиственницами. Сравнительно нередки и высокоствольные лиственные породы: восточная крупнолистная береза (Betula platyphylla) и осина (Populus tremula), но они или приурочены к долинным склонам падей или опоясывают нижние части сосновых лесов по пологим аллювиальным шлейфам гор. Кроме ивняков, уремные заросли падей образуются еще кустарниковой березкой (Betula fruticosa), носящей местное название ‘ерника’. Травянистый покров осветленного, изреженного леса, его полян и опушек, поражает при незначительном числе видов, необычайным обилием и пышностью особей. Особенно ярка и нарядна весна, когда южные склоны покрываются ковром из белого анемона (Anemone narcissiflora) с золотыми пятнами ‘жарков’ (Trollius asiaticus) и голубыми, напоминающими рои бабочек, цветами сибирского водосбора (Aquilegia sibirica). В это же время на каменистых вершинах цветет грязно-лиловый пушистый ургуй (Pulsatilla vulgaris) и моховые вершинные болота покрыты пунцовыми кистями первоцветов (Primula farinosa), в июне яркие весенние цветы отцветают и блекнут, и на смену им поднимается густой травостой злаков: пырея (Agropyrum repens, A. caninum), волоснеца (Elymus sibiricus) и полевиц (Agrostis alba, A. clavata, A. Trinii). Сырые луговинки в уреме подернуты в это время пепельными соцветиями осок (Carex Schmidtii С. curaica, С. chloroleuca) и мохнатыми султанами лисохвоста (Alopecurus ruthenicus). В июне же созревает не душистая, мало вкусная земляника (Fragaria elatior?), в июле и августе — крыжовник (Ribes acicularis), смородина (Ribes diacantha, R. nigrum R. petraea), малина (Rubus idaeus) и брусника (Vaccinium vitis idaea): последняя составляет любимую пищу глухарей, тетеревов и рябчиков. Ближе к осени в лесу и у воды отрастают грубые дудки зонтичных (Pleurospermum uralence, Aegopodium alpestre) и на сухих возвышенных буграх, в долине падей, выколашиваются жесткие кочки дэрэсу (Lasiagrostis splendens). На верховых болотах хребтов, доходящих до подгольцовой зоны и превышающих вертикальную границу леса, собственно только весна да самое начало запаздывающего лета и дают возможность развиваться травам. К осени обнаженные вершины охлаждаются по ночам до морозов, и многочисленные осоки (Carex microglochin, С. capitata, С. pauciflora) и ситники (Juncus biglumis, J. castaneus) несут медленно дозревающие плоды уже на фоне желтой, умирающей от вымерзания листвы. Еще позднее урема из боярышника (Crataegus sanguinea) и черемухи (Prunus padus) окрашивается пестрыми желтыми, оранжевыми и красными цветами вянущих листьев, осыпается лимонно-желтая береза и на угрюмом сером камне хребтов остаются только зеленые или золотистые пояса хвойных: более светлой сосны внизу, там и сям золотой лиственницы и темных групп кедра под оголенными вершинами, в верхних частях гор.
Наблюдения над животным миром южных отрогов Кэнтея, во время полного расцвета его жизни, показывают, что фауну этого района нельзя назвать богатой ни в отношении количества разновидностей, ни в отношении количества особей одного и того же вида. Наблюдателя здесь больше всего поражает наличие представителей животного мира, свойственных разнообразным фаунистичеоким областям.
Широкие речные долины сохранили на своем просторе тушканчика (Allactaga mongolica). Здесь гнездятся дрофы (Otis dybowskii), журавли-красавки (Grlis virgo), жаворонки (Alauda arvensis, Melanocorypha mongolica, Caiandrella minor), a в болотистых низинах выходят чибисы (Vanellus vanellus) и кроншнепы (Numenius arquatus).
В кустарниковых зарослях лозы, черемухи, низкорослой березы устраивают гнезда гуси, утки и мелкие певчие птицы. В глухих лиственничных, сосновых и кедровык лесах можно найти самую типичную лесную фауну, а выше кедровников, среди каменных россыпей и оголенных скал, живет северная пищуха, соболь (Mustella zibellina), бродит лось (Alces alces) и гнездятся беркут и крупные сокола.
Участки, сохранившие степную фауну, как бы вкраплены в систему хребтов и пространственно не могут быть выделены в особый район вследствие своей расчлененности.
Отроги южного Кэнтея, по нашим наблюдениям, насчитывают около 30 видов млекопитающих {Необходимо упомянуть: кабаргу (Moschus moschiferus), волка (Canis lupus subsp.), лисицу (Vulpes sp.), рысь (Felis lynx), медведя (Ursus arctos), россомаху (Gulo gulo), барсука (Meles sp.), ежа (Erinaceus dauricus), белку (Sciurus vulgaris subsp.), летягу (Sciuropterus russicus) и зайцев (Lepus timidus, L. tolai).} и до 200 видов птиц, считая оседлых гнездящихся и пролетных. Среди млекопитающих весеннее оживление стало заметно как-то сразу, в середине апреля. К этому времени по безлесным южным склонам, у гребней и по ним самим раскрылся лиловый цветок (Pulsatilla vulgaris), привлекаемые им в утреннем и вечернем полусвете, на открытых увалах стали появляться косули (Capreolus pygargus), до тех пор державшиеся в чаще лесов, подобно изюбрю или оленю (Cervus asiaticus). Ta же первая растительность, привлекающая коз, вызывает из уединения глухих сиверов кабанов (Sus scrofa), и в утренние и вечерние сумерки можно встретить старых секачей, а также маток с поросятами, пасущимися по редколесью. Среди сланцевых скал и у подножья холмов, на солнцепеках, начинают бегать и резвиться проснувшиеся суслики (Citellus eversmanni). У подножья или вполгоры часто приходится наблюдать тарбаганов (Marmota baibacina), осторожное животное редко отходит далеко от своей норы, имеющей всегда несколько входов и выходов. Тихие заросли густых смешанных лесов оживились появлением бурундука (Eutomias asiaticus). Высокий отрывистый голос его раздается в некоторых местах чуть ли не у каждой колоды. Быстрый в движениях и очень любопытный, как и все животные, ютящиеся под землею, этот зверек мелькает по земле и стволам поваленных деревьев, быстро поднимая и опуская хвостик.
На открытых лесных полянах, в долинах речек с весною становятся заметны мелкие грызуны: Micromys minutus, Apodemus maior, Cricetulus furunculus, Microius oeconomus subsp., Sienocranius kossogolicus, Myotis sp. и Sorex. За этими грызунами нередко промышляют хищники — хорьки (Putorius eversmanni, P. sibiricus) и горностай (Putorius erminea).
Голоса равнинных и северных пищух (Ochotona daurica, О. aff. alpina) зимою не приходится слышать, молчаливо и тихо показываются они из своих норок в более теплые дни и греются на солнце. С весною же постоянно раздаются быстро повторяемый, словно непрерывная трель, писк равнинной пищухи и односложный, но более резкий голос северной пищухи, оживляющий мертвые, раскаленные солнцем, каменные россыпи горных хребтов. Северная пищуха гораздо строже обыкновенной или равнинной и подкараулить ее трудно.
Тушканчик живет в степной части широких долин, на день норка его затыкается земляной пробкой, и встреча с ним возможна только случайная — в сумерки или ночью.
В пернатом мире весна почувствовалась довольно рано — в марте — и выразилась прежде всего, конечно, в громких песнях, которыми оглашали леса и долины оседлые и зимующие обитатели. Особенно громко пели синицы, чечетки, оляпки, завирушки, дятлы выстукивали свою любовную трель, похожую на мелкую дробь барабана.
С апреля начался пролет мелких и крупных птиц. Вдоль речки, следуя изгибам течения, оживленно летала скопа (Pandion Haliatus), то появляясь в долине, то скрываясь в лесистом ущелье, где она впоследствии устроила гнездо на вершине лиственницы, над самой водой.
Мелкие птички по большей части появлялись незаметно, их приходилось видеть уже занятыми пением или отыскиванием корма в кустах. Только несколько видов — дрозд красногорлый (Turdus ruficollis), белые плиски (Motacitia alba), конек (Anthus spinaletta, A. maculatus) и в особенности овсянка (Emberiza aureola) — летели большими стаями на утренних зорях.
Сланцевые скалы южных склонов гор, со своей скудной травянистой растительностью, имеют свою особую, типичную орнитологическую фауну. Здесь держатся строгие изящные Emberiza cioides, в расщелине скал, в норках ютятся чеканы (Saxicola oenanthe, S. pleschanka), и один только раз среди гранитных отторженцев встречено целое семейство Pratincola torquafa. К скалам прилепляют свои гнезда ласточки, а в глубоких трещинах прячут свое потомство удоды (Upupa epops), клушицы (Pyrrhocorax graculus) и стрижи (Cypselus apus, С. pacificus). Среди оголенных камней и россыпей можно часто встретить горного дрозда (Monticolo saxatilis), единственного обитателя скал, обладающего прекрасным мелодичным голосом.
Из полулесных обитателей можно упомянуть о Phoenicurus aurorea и о Lanius mollis, держащихся по опушкам и там же имеющих гнезда.
Самым оживленным районом нужно, однако, считать лесные заросли, окаймляющие горные речки. Здесь гнездятся не только сибирский снегирь (Uragus sibiricus) и ремез (Remisa stoliczkae?), но и бекас (Callinago megala). Срываясь внезапно с какой-нибудь колоды, где он сидел совершенно незаметный, окруженный ночными тенями, бекас с отчетливым стрекотанием поднимается круто вверх и, достигнув известной высоты, сложив особым образом крылья, бросается вниз, издавая при этом чистый, свистящий, зазывающий звук, какой можно создать быстро крутящимся металлическим волчком. На порядочной высоте от земли он останавливается в своем головокружительном падении и снова медленно и упорно начинает, забирая все выше и выше, повторять свое стрекотание.
Столь известной у нас на Западе тяги вальдшнепов (Scolopax rusticola) нам здесь наблюдать почти не пришлось, за исключением двух раз, глухою светлою ночью, вдоль лесистого горного склона, где не было ничего, кроме мелких ручьев, сбегавших по неглубоким распадкам.
Рябчиков, тетеревов и глухарей здесь много. Глухариный ток представляет несколько иную картину, нежели у нас на родине, и звук трели Tetrao urogalloides резко разнится от Tetrao urogallus. Песня монгольского глухаря состоит из щелканья, похожего на звуки кастаньет. Передать ее можно следующим образом: та-та-татак… пауза… та-та-татак… та-та-так-та-татак-та-татак-так-так.., причем в начале такт песни идет размеренно, в конце птица входит в азарт и как бы захлебывается. Токуя на земле, глухарь поднимает и распускает немного свой длинный хвост, крылья держит полураспущенными и почти волочит их по земле. Шея вытянута и голова поднята кверху. Бородка щетинится. Глухарь мерно и медленно выступает по кругам, подрагивая всем телом во время щелканья.
Вот эти-то горы Ноин-ула, растительную и животную жизнь которых мы только что представили, два ущелья этих гор, а именно Суцзуктэ, или ‘Молитвенное’, и Цзурумтэ, или ‘Благочестивое приношение’, и привлекли к себе большую часть нашего внимания, сил и средств еще с весны, когда везде кругом лежал мощным покровом голубоватый снег, когда по ночам бывало очень холодно и когда воздух согревался только днем, на жарком солнце Монголии.
Много труда было затрачено в свое время предками на каждую могилу-курган, чтобы открыть место на глубине пяти или даже семи сажен для установки большой капитальной деревянной погребальной камеры-гробницы с прахом и убранством знатного покойника. Огромные глубокие могилы рылись саженными уступами, с выходом лестницей в полуденную сторону, с этой же стороны и по этому же сходу и вносили торжественно покойника. Именно так рисуется исследователю могилы картина погребения. Живо представляешь себе длинную вереницу погребального шествия снизу долины вверх по ущелью. Большой массивный деревянный гроб, в своем шествии вниз, останавливается на дне могилы, в том же направлении от юга к северу. Внутри гроб отделан узорчатыми тканями, а снаружи — черным лаком с цветными рисунками и золотом, под гробом на полу разостлан ковер с шитьем бегущего во всю прыть рогатого лося, с крылатою рысью на спине, теребящей зубами и когтями свою жертву, или рассвирепевшего быка, дерущегося с леопардом. Между сценами из животных красуются древние китайские иероглифы. Ковер оторочен цветной шелковой, со сложным орнаментом, тканью. Перед гробницей стоят большие глиняные урны и ряд изящных длинных закругленных лаковых китайских чашечек с оригинальным красочным орнаментом по бокам и на золоченых выступах.
На стенах погребальной камеры и прилежащих коридоров висят тонкие шелковые драпировки, а поверх их — шерстяные темно-коричневые греческие вышивки с фигурами людей, иногда важных сановников или вождей, на белом породистом коне, окруженных блестящей свитой, или просто охотника со стрелою, направленной в огромную птицу, со змеею в клюве. Там и сям, вдоль стен, на дне погребений, сосредоточено много бронзовых необъяснимых пока в своем назначении предметов: то в форме крупных, то в форме мелких цветов тюльпанов, с крючками, перевитых горевшим золотом, то в форме ваз, тазов с орнаментами, круглых колпаков или чехлов, длинных пестиков, то в форме жертвенных курильниц.
Наряду с бронзой и разными медными предметами встречались остатки седел из дерева, кожи, потников, шелковых покрышек и несколько украшений из конских волос, висевших то на груди, то защищавших голову лошади от надоедливых и мучивших насекомых. Любопытны из дерева же приспособления или орудия для добывания огня или изображения животных, например, оленя, или изюбря, как говорят сибиряки.
По части каменных предметов, в том или другом погребении попадались исключительно изделия из популярного в Азии нефрита. Янтарь также встречался в различных выражениях искусства — в форме бус, изображений свернутой змеи или так называемых крупных головных шариков, характеризующих высокое положение известного лица.
Многочисленные куски и кусочки одежд и изредка целиком или почти целиком самые одежды: рубаха, шапочка, курма или накидка с широкими или узкими рукавами, отороченными соболем, дают представление как о богатстве и изяществе преимущественно шелковых тканей, так и о покроях самой одежды.
Мягкая, тонкая по размерам и шитью, обувь сохранилась лишь в подошвах или накладках на подошву, в виде войлочных с орнаментом, или однотонных шелковых, прошитых нитками, настилок. Несколько различных шелковых мешочков, также непонятных пока в своем назначении, за исключением одного, служившего, вероятно, для табака, с отверстием для трубки, вроде современных китайских или монгольских мешочка и ганзы. Женские или мужские косы, из черных полужестких или даже мягких волос, заключенные в шелковые с фестонами чехлы, с талисманами, или совершенно открытые, как, например, одна женская густая черная коса, с вплетенным красным шнурком в конце и перевязанная таким же шелковым красным шнурком посредине.
Я так и не развязывал и не расплетал этой косы, она в том виде и осталась, s каком, была положена в погребение столько веков, тому назад.
О возрасте ноин-улинских могильных курганов, открытых и разработанных Монголо-Тибетской экспедицией, говорит керамика, ее орнаменты, как одинаково орнамент металлического китайского зеркала или очень оригинальный, повторяю, красочный орнамент на китайских же лаковых чашечках, по бокам и золоченым выступам. Эти орнаменты специалисты-археологи относят к Ханьской династии, т. е. за два, века до нашей эры.
Металл цвета священного огня буддистов или солнца — яркое червонное золото — выражено самыми, различными предметами археологических находок: массивною головкой мифического животного, с красным камешком во лбу, изображением лошади, напоминающим таковых в орнаментах скифских ваз, серьгами, оригинальными кольцами, всякого рода округлыми, коническими изделиями, а также многочисленными пластинками и орнаментными накладками на гроб и т. п.
В заключение археологических раскопок, в марте сего года, когда движение грунтовых вод минимальное, так называемый ‘Мокрый’ курган, Суц-зуктэ, позволил себя очистить до погребальной камеры включительно и извлечь много всевозможных тканей, подвески из нефрита, оригинальные предметы, неповрежденную глиняную черную урну, красочный рисунок птицы и самое ценное сокровище — большой, сравнительно тонкий, шелковый ковер, в орнаменте которого — иероглифы и мелкие изображения грифона, рыси и пятнистого оленя.
Неповрежденная погребальная урна, добытая впервые в Ноин-ула, была обнаружена при очистке, в северо-западном углу коридоров, тогда как в северо-восточном были подобраны черепки другой урны, по размерам, однако, значительно уступающей первой.
В отношении количества и разнообразия образцов тканей ‘Мокрый’ курган не уступает ‘Верхнему’. Принимая во внимание выдающуюся ‘мокроту’ обоих, можно высказать предположение, что вода низкой, нулевой температуры является для тканей отличным консервирующим средством. Ткани ‘Мокрого’ кургана качественно несколько беднее, чем ткани ‘Верхнего’. Подгробный ковер менее пышен, а наиболее распространенный мотив узора аналогичен по идее, но беден по внешности. Грубо разрезанные и грубо сшитые куски материй с художественным орнаментом лишний раз указывают на невысокий культурный уровень устроителей гробницы. В этом собрании попадаются куски тканей со следами вшитого в них пластинчатого золота. Но вообще золотых пластинок, как и в ‘Верхнем’ кургане, найдено очень немного. Сложным звериным орнаментом вытканы верхние покровы обоих ковров, центрального и западного. В орнаменте последнего — четыре зверя, один из них трудно различим.
Рисунок птиц на нижней стороне пола гроба знаменателен в двух отношениях. Во-первых, это произведение искусства, туземного и современного покойнику. Во-вторых, рисунок говорит о том, что, вероятно, и весь гроб был разрисован таким же образом, но со временем крайне непрочный лаковый слой отстал и превратился в труху. Сохранность настоящего рисунка обусловливается тем, что в данном месте пол гроба плотно прилегал к лежке.
‘Верхний’ или ‘Шестой’ курган — самый глубокий и самый богатый — в своей дополнительной разработке еще не окончен. Наружный потолок погребального помещения покрыт художественною тканью с любопытным орнаментом из черепахи, ящерицы, рыб, птиц и ромбов. Ткань лежит непосредственно на гладко отесанных бревнах. Ее покрывает слой весьма доброкачественного войлока. Войлок покрыт слоем мха, сильно спрессованным земляным давлением. Отдельные куски и обрывки этой ткани были сняты с вывалившихся частей бревен наружного потолка в южной части погребального помещения.
Суммируя всю погребальную обстановку ноин-улинских курганов, до деревянных грубых ковша и корытца и нитяных сеток включительно, получаешь довольно полное представление о той народности, которая обитала некогда в Монголии: по черепам и остаткам костей, вообще, ее никак не отнесешь к монгольскому, а, скорее к арийскому происхождению.
Общими усилиями трудов археологов в недалеком будущем история ноин-улинских погребальных курганов будет вылита в ясное, стройное, целое исследование, которое поднимет завесу над этим мирно покоившимся уголком красивой горно-лесной природы Монголии, над уголком, который ютится всего в 130 километрах к северу от столицы Монголии и в 7—10 км. к востоку от исторического тракта между Кяхтой и Улан-Батором.
По этому великому пути исстари проходили караваны — мирные или торговые, или также полчища переселений народов, стремившихся, как и теперь, к далекому Западу, оспаривая силой оружия право на владение лучшими угодьями. Стремились люди, любовавшиеся живописными горами, далекими на востоке серебристыми вершинами хан-жэнтейских гольцов, по которым красиво играют утренние и вечерние красочные зори, не подозревая, что в близком с ними соседстве, в уютных уголках ущелий, мирно покоятся вожди и воители их близких и далеких предшественников, ‘ханы первой кочевой империи’.
В заключение, я позволю себе остановиться на следующем: мы могли приступить к археологическим, да и вообще ко всем научным работам о Монголии, только с разрешения Монгольского правительства, в частности Монгольского Ученого комитета, сделавшего для Монголо-Тибетской экспедиции все, чтобы обеспечить ей посильный успех. Экспедиция широко воспользовалась не только правом производства археологических раскопок в Ноин-Ула, но и правом пользования жилыми помещениями урочища Суцзуктэ и всевозможным рабочим инструментом и лесным материалом при ведении раскопок. Кроме того, Монголо-Тибетская экспедиция раскинула в Монголии сеть экскурсий и наблюдательных пунктов, в целом давших науке много нового и интересного материала для освещения картин природы Монголии.
Монголо-Тибетская экспедиция в большом долгу перед соседкой СССР, но она, пока, в состоянии только выразить правительству и Ученому комитету гостеприимной Монголии свою глубокую благодарность и признательность. В лице моего старого друга Ц. Ж. Жамцарано — председателя Ученого комитета Монголии — я горячо приветствую науку в Монголии. На СССР, на Академии истории материальной культуры, по моему мнению, лежит нравственная обязанность всецело выполнить соглашение Монголо-Тибетской экспедиции с Ученым комитетом Монголии — это залог дальнейшей прочной культурной связи СССР с близкими ей народностями Востока.
Ноин-улинские памятники.— Впервые опубликовано под названием ‘Северная Монголия.— Ноин-улинские памятники’ в кн. ‘Краткие отчеты экспедиций по исследованию Северной Монголии в связи с Монголо-Тибетской экспедицией П. К. Козлова’. Л., 1925.