СЕСТРА МИЛОСЕРДІЯ.
СЕСТРА МИЛОСЕРДІЯ.
АМЕРИКАНСКІЙ РАЗСКАЗЪ
Елизабетъ Стюартъ Фельпсъ.
Елизабетъ Стюартъ Фельпсъ.
Суипъ’.
‘Отечественныя Записки’, No 1, 1881
Сестра милосердия, Фелпс Элизабет Стюарт, Год: 1881
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Въ август 1878 года, пароходъ Мерси на пути изъ Нью-Йорка въ Саванну, бросилъ якорь въ виду маленькаго города Южной Каролины, по названію Кальхунъ. Эта остановка не значилась въ росписаніи рейсовъ парохода, но онъ отклонился отъ своего прямого пути по распоряженію капитана для того, чтобы высадить на берегъ трехъ пассажировъ, двухъ мужчинъ и одну даму, которыхъ важное дло призывало въ Кальхунъ.
Не усплъ пароходъ остановиться, какъ на палубу вышелъ одинъ изъ пассажировъ, отправлявшійся въ Саванну. Это былъ человкъ небольшого, роста, худощавый, съ мускулистыми руками и шеей. Глаза его были черные, волосы также черные и коротко обстриженные. Ротъ не выражалъ ничего неопредленнаго, а лобъ испещренъ морщинами скоре отъ жизненнаго опыта, чмъ отъ лтъ. Онъ не былъ старъ. Одежда на немъ была простая, новая, дешевая. На пароход у него не было друзей и его вс знали за ‘молчаливаго пассажира’. Теперь онъ впервые открылъ ротъ.
— Что это? спросилъ онъ у штурмана, который посмотрлъ на него искоса и не очень любезно отвчалъ:
— Мы высаживаемъ пассажировъ по приказанію компаніи.
— Этихъ трехъ?
— Да, мужчинъ и даму.
— Кто они?
— Доктора изъ Нью-Йорка.
— А! сказалъ протяжно пассажиръ:— значитъ… значитъ…
— Значитъ, это волонтеры въ тифозный край, отвчалъ рзко штурманъ: — вы бы это давно знали, еслибы были посообщительне.
— Я никого не знаю на пароход, промолвилъ пассажиръ:— эта дама — сестра милосердія?
— Эта дама — докторъ. Вс они доктора.
— Вроятно, въ этомъ город много сестеръ милосердія?
— Почемъ я знаю, отвчалъ штурманъ, снова взглянувъ искоса на пассажира.
Женщина-докторъ услыхала послднія слова разговаривавшихъ и, подойдя къ нимъ, пристально посмотрла на молчаливаго пассажира.
— Здсь нтъ вовсе сестеръ милосердія, сказала она:— Кальхунъ погибаетъ отъ недостатка медицинской помощи. О Саванн и большихъ городахъ естестественно позаботились ране.
Она говорила скоро, ясно и дловымъ голосомъ, въ которомъ, днако, звучали пріятныя, нжныя ноты.
Пассажиръ кивнулъ головой и ничего не отвчалъ. Но черезъ минуту, онъ покраснлъ, глаза его заблистали и, окинувъ быстрымъ глазомъ женщину съ головы до ногъ, онъ снялъ шляпу, которой и не надвалъ, пока она не отошла. Лицо его, при этой неожиданной перемн, сдлалось гораздо привлекательне.
— Кто этотъ мрачный господинъ, докторъ? спросилъ одинъ изъ медиковъ, слдуя за молодой женщиной.
Онъ говорилъ съ нею какъ товарищъ, прямо, открыто, но съ уваженіемъ. Они слушали вмст лекціи въ медицинской коллегіи и хотя онъ теоретически былъ противъ женщинъ-докторовъ, но этотъ экземпляръ составлялъ исключеніе и пользовался его полнымъ уваженіемъ. Кром того, несмотря на свой дипломъ, Маріанна Дэръ была истинная лэди, и онъ зналъ ея семью.
— Разв онъ мрачный, докторъ Франкъ? отвчала докторъ Дэръ, и отправилась внизъ за своимъ багажемъ.
Между тмъ одинокая, грязная лодка причалила къ пароходу и ждала пассажировъ. Въ ней сидлъ негръ, скрестивъ весла. Онъ оглядывалъ Мерси и всхъ пассажировъ безмолвнымъ, апатичнымъ взглядомъ. Его лицо носило явный слдъ того инстинктивнаго страха, который ни въ людяхъ, ни въ животныхъ не принимаетъ никакой особой опредленной формы. Докторъ Дэръ невольно подумала:
— Неужели у всхъ въ Кальхун такое выраженіе лицъ?
День былъ жаркій и вода, казалось, прилипала къ краямъ лодки. Виднвшійся не вдалек песчанный берегъ словно дымился подъ знойными лучами солнца. Блдные листья мелкихъ пальмъ какъ будто свертывались въ клубокъ. Вдали очертанія города представлялись съ какой-то ужасной опредленностью, словно это зрлище слдовало, но нельзя было скрыть. А наверху блестло голубое, огненное небо.
— Пассажиры въ Кальхунъ!
Три доктора спустились въ лодку. Остальные пассажиры собрались на палубу, чтобы посмотрть, какъ они отчалятъ. Докторъ Франкъ предложилъ руку доктору Дэру, которая приняла ее какъ женщина, хотя вовсе не нуждалась въ этой помощи. Вс трое услись въ лодк и негръ сбирался отчалить. Женщина быстро взглянула на пароходъ, потомъ на берегъ и снова на пароходъ. Мужчины никуда не глядли. Вс молчали. Въ этой сцен было что-то подавляющее и никто не ршился увеличить тяжелое впечатлніе неловкимъ словомъ.
— Высадите и меня здсь, произнесъ неожиданно какой-то тихій голосъ.
Это сказалъ безмолвный пассажиръ. Его никто не замтилъ, исключая, быть можетъ, женщины-доктора и штурмана, который считалъ за личное оскорбленіе каждое дйствіе этого человка.
— Для васъ есть мсто, произнесла докторъ Дэръ.
Безмолвный пассажиръ быстро и легко спрыгнулъ въ лодку. Негръ взялся за весла, а Мерси продолжала свой путь.
Пространство между лодкой и городомъ быстро уменьшалось. Сидвшіе въ ней, спокойно, безъ волненія, смотрли на приближающійся берегъ. Молчаніе не прерывалось. Только когда докторъ Франкъ хотлъ взять другую пару веселъ и помочь негру, то товарищъ тихо сказалъ:
— Я бы этого не сдлалъ, Франкъ.
— Отчего, Ремэнъ?
— Я не началъ бы съ физической усталости.
Боле не произнесено было ни слова. Пассажиры молча пристали къ берегу. Молча и съ большимъ трудомъ негръ втащилъ лодку на песчаную отмель. Четверо пассажировъ остановились на минуту прежде, чмъ разстаться. Инстинктивное чувство человческаго общежитія заговорило въ нихъ. Даже Ремэнъ приподнялъ шляпу. Докторъ Франкъ спросилъ доктора Дэра, не можетъ ли онъ ей быть полезенъ, но она поблагодарила его и, протянувъ руку, сказала твердо и ршительно:
— Прощайте.
Однако, въ эту минуту впервые сознала она относительную слабость своего пола. Ей было бы гораздо пріятне явиться въ комитетъ для поданія помощи, вмст съ мужчинами. Но она не имла на это права и пошла одна по горячему песку, въ своемъ сромъ плать, въ блой соломенной шляпк, съ саквояжемъ въ одной рук и плэдомъ въ другой.
Безмолвный пассажиръ шелъ позади всхъ съ негромъ-лодочникомъ. Но черезъ нсколько минутъ, онъ догналъ доктора Дэра и промолвилъ нершительнымъ голосомъ:
— Позвольте у васъ спросить…
— А! это вы? перебила его очень радушнымъ тономъ докторъ Дэръ.
— Можете бы указать мн лучшій путь для поступленія сестрой милосердія въ тифозные лазареты? Я хочу сейчасъ приняться за работу, за настоящую работу.
— Да, да, отвчала она, кивая головой:— я была уврена, что вы пойдете въ сестры милосердія.
— Я отправился съ свера для этой цли, но хотлъ хать въ Саванну.
— Да, я знаю. Но здсь лучше, здсь нуждаются во всемъ.
Она взглянула на маленькій городокъ, тяжело дышавшій въ немилосердномъ полуденномъ зно. Въ ея добрыхъ голубыхъ глазахъ блеснули слезы, но лицо безмолвнаго пассажира сіяло сухимъ энтузіазмомъ.
— Здсь нтъ носильщика, сказалъ онъ вдругъ:— позвольте мн нести ваши вещи.
— Благодарю васъ, отвчала докторъ Дэръ и съ удовольствіемъ отдала свою ношу.
Очевидно, этотъ бдный человкъ былъ не джентльмэнъ, и Маріанна могла обойтись съ нимъ ласково.
— Я не знаю, какъ мы устроимся, продолжала она привтливымъ тономъ:— но я съ сегодняшняго же вечера примусь за работу. Вроятно, завтра мн понадобятся сестры милосердія. Дайте мн вашъ адресъ.
Она вынула изъ кармана докторскую записную книжку и карандашъ.
— Меня зовутъ Гопъ… Зервія Гопъ.
Она записала его имя и фамилію, безъ всякихъ коментаріевъ и не останавливаясь ни на минуту. Онъ не пытался съ нею боле разговаривать. Молодые доктора слдовали за ними, отъ времени до времени перекидываясь нсколькими словами въ полголоса. Негръ съ трудомъ волочилъ ноги по горячему песку, и въ этомъ вид кортежъ вступилъ въ городъ Кальхунъ.
Мой разсказъ не иметъ ничего общаго съ прекраснымъ поломъ и любовью. Мн не предстоитъ разсказывать нжныхъ эпизодовъ любви между докторами-волонтерами, прибывшими изъ Нью-Йорка, чтобы спасти Кальхунъ отъ тифозной эпидеміи. Докторъ Маріанна Дэръ явилась на югъ для мужественнаго, святого дла, и она исполнила его такъ, какъ только можетъ исполнить женщина. Она хотла научиться на практик медицин, и, конечно, это была для нея лучшая изъ школъ. Ея значеніе въ этомъ разсказ ограничивается тмъ, что отъ нея, я получила свднія о многихъ проблахъ въ исторіи человка, извстнаго подъ именемъ Зервія Гопъ, но это не мшаетъ ея симпатичному образу оснять эти страницы своимъ человчнымъ, нжнымъ свтомъ.
Прежде чмъ продолжать мой разсказъ, мн остается еще сказать, что онъ не вымыселъ, а правда.
Вечеромъ въ этотъ день, доктора приступили къ работ, но Зервія Гопъ, безпомощный, грустный направился къ квартир, которую ему нашелъ негръ-лодочникъ Суипъ. Это былъ довольно сносный уголокъ, но Гопъ не могъ закрыть глазъ ни на минуту впродолженіи всей ночи. Онъ уже видлъ слишкомъ много. Душа его жаждала помочь страждущему человчеству. Онъ тревожно ходилъ взадъ и впередъ по своей комнат на чердак до самаго разсвта. Съ первыми лучами солнца онъ немного успокоился и, ставъ на колни передъ окномъ, смотрлъ на приговоренный къ погибели городъ, на телеги съ мертвыми тлами, тихо двигавшіяся подъ злобно сіяющимъ, безоблачнымъ небомъ. Онъ думалъ тяжелую думу о томъ, что привело его въ эту зараженную мстность. Но врядъ ли его мысли были замчательны, онъ самъ не былъ замчательнымъ человкомъ, но, стоя на колняхъ, истощенный не отъ болзни, а отъ нравственныхъ страданій, онъ могъ подать мысль художнику съ пылкимъ воображеніемъ написать картину восторженнаго самопожертвованія. Но обыкновенный наблюдатель просто сказалъ бы:
— Хотя у него губы шевелятся и руки сложены на груди, но онъ, очевидно, не молится.
Онъ еще стоялъ на колняхъ, когда ему принесли записку отъ доктора Дэра:
‘Нужно сестру милосердія къ опасному больному’.
Онъ всталъ и пошелъ въ больницу. Докторъ Дэръ, въ сромъ плать и съ блднымъ лицомъ, встртила его:
— Случай очень опасный, сказала она: — больной старикъ, очень запущенный. Никто не хочетъ ухаживать за нимъ. Согласны ли вы взяться за это трудное дло?
— Съ радостью, отвчалъ Гопъ, и отправился къ своему мсту.
Докторъ Дэръ посмотрла ему вслдъ, онъ показался ей обыкновеннымъ человкомъ и далеко не героемъ. Но глаза ея засверкали.
— Онъ будетъ работать за десятерыхъ, сказала она доктору Франку, который только что вошелъ въ комнату.
— И сильнй онъ былъ десятерыхъ,
Имя сердце чище злата…
продекламировалъ молодой человкъ со смхомъ: — но право не знаю, подумалъ ли бы я это о вашей новой сестр милосердія. Этотъ человкъ, кажется, пришелся вамъ по сердцу.
— Я всегда уважаю человка, преданнаго своему длу, отвчала докторъ Дэръ: — но я слишкомъ долго практикую, чтобы предаваться внезапнымъ пристрастіямъ. Ни одно ремесло такъ не охлаждаетъ симпатій, какъ наше, докторъ.
Она не любила, чтобы ее считали восторженной женщиной, и потому приняла сухой, холодный тонъ.
Вскор посл прибытія Мерси, погода сдлалась еще ужасне: настала полная засуха. Свтлые, знойные дни, казалось, не. имли конца. Ночи, безъ малйшей капли росы, были убійственны. Душный сирокко поднималъ облака мелкихъ песчинокъ, сверкавшихъ на солнц. Зараза распространялась, смерть косила и днемъ и ночью. Въ этомъ маленькомъ городк, съ населеніемъ въ нсколько тысячъ душъ, умирало по двадцати человкъ въ день. Черные и блые, бдные и богатые, добродтельные и. гршники — вс одинаково погибали. Карантинныя правила становились все строже. Корабли и пароходы проходили мимо входа въ бухту, исчезая въ голубой дали. Позда желзной дороги, по береговой линіи, не останавливаясь, пробгали мимо станціи: машинистъ и кочегаръ разводили вс пары и отвертывались отъ зараженнаго города. Весь міръ отрекся отъ Кальхуна, предоставивъ умирающему населенію хоронить своихъ мертвецовъ. Только по временамъ Мерси, останавливаясь далеко въ мор, присылала, чрезъ посредство Суипа, тщедушнаго, чернаго лодочника, пищу, лекарства, деньги, единственное доказательство, что сердце свера сочувственно откликалось сердцу юга въ эти памятные дни.
Зервія Гопъ, волонтеръ-сестра милосердія, вскор сдлался замтнымъ человкомъ въ Кальхун. Онъ боле, чмъ оправдалъ ожиданія доктора Дэра. Гд была самая опасная работа, онъ туда и просился. Куда никто не хотлъ идти — онъ шелъ. Чего никто не хотлъ длать, онъ длалъ съ радостью. Онъ особливо ухаживалъ за неграми и бдняками. Ничто его не пугало, ни грязь, ни зловоніе, ни трупы, еще не преданные земл. Онъ исполнялъ принятую обязанность, какъ солдатъ, идущій въ огонь съ сверкающими глазами и непреоборимымъ мужествомъ. Онъ былъ одушевленъ воинственнымъ пыломъ и боролся со смертью, какъ съ непріятелемъ, отстаивая грудью каждаго больного. Онъ съ восторгомъ смотрлъ на выздоравливающаго паціента и приходилъ въ отчаяніе, присутствуя при смерти своихъ больныхъ, славно онъ самъ ихъ убивалъ. И во все это время онъ не зналъ усталости. Никому не извстно было, когда онъ спалъ, и рдко видали, чтобъ онъ лъ. Физическое истощеніе окружало его какимъ-то ореоломъ, онъ исхудалъ, поблднлъ, сдлался прозрачнымъ. Однимъ словомъ, онъ представлялъ рдкое, всегда возбуждающее общее удивленіе зрлище человка обыкновеннаго, котораго одушевляетъ мысль о подвиг.
Что происходило въ то время въ невдомой морской пучин, которую мы называемъ внутренней жизнью человка, трудно сказать. Насколько можно заключить изъ вншнихъ признаковъ, вс силы его природы подчинялись одному великому порыву самопожертвованія. Слабости, злыя стремленія, воспоминанія, сожалнія, страхъ, горе, надежды, радости, словомъ, вс мелкіе элементы личной человческой жизни изсякли. Онъ сдлался тмъ блаженнымъ человкомъ, у котораго нтъ ни прошедшаго, ни будущаго, а есть одно настоящее. Онъ продолжалъ быть молчаливымъ, говоря исключительно съ своими паціентами и иногда съ докторомъ Дэръ. Онъ всегда поддавался вліянію женскаго голоса и женскаго обращенія. Въ присутствіи женщинъ онъ краснлъ и смущался, давая догадываться, что вс его добродтели и недостатки зависли отъ вліянія женщинъ.
Это свойство длало его образцовой сестрой милосердія. Онъ отличался безпредльной нжностью и мужественнымъ, непреоборимымъ терпніемъ. Онъ въ одно и то же время не отказывался ни отъ какой работы, какъ бы она мелочна ни была и не бжалъ ни отъ какой опасности, какъ бы велика она ни была. Онъ сдлался любимцемъ больныхъ и докторовъ. Выздоравливающіе считали его своей поддержкой, умирающіе посылали за нимъ, комитетъ слпо полагался на него, такъ какъ въ подобныя критическія минуты руководители всегда идутъ за руководимыми. Мало по малу, вс въ Кальхун стали его любить и уважать.
Мн передавали, что досел многіе люди, которыхъ онъ лично не зналъ, но которые, оставаясь въ этомъ осажденномъ заразою город, помнятъ, какъ ежедневно отправлялся на свою страшную работу этотъ честный волонтеръ. И эти люди даже теперь не могутъ слышать его имени безъ слезъ. Я часто сожаллъ, что ему не суждено было дожить до той минуты, когда его имя стало пользоваться общею популярностью.
Въ Кальхун былъ обычай платить сестрамъ милосердія въ опредленные сроки, разъ въ недлю, въ субботу вечеромъ. Въ первый разъ, когда Зервія Гопа позвали въ комнату для полученія денегъ, онъ выразилъ искреннее удивленіе.
— Я не думалъ… началъ онъ, покраснвъ и не будучи въ состояніи докончить свою фразу.
— Вы заслуживаете боле, нежели кто либо, своихъ пяти долларовъ въ день, отвчалъ директоръ комитета съ добродушной рзкостью.
— Это неправильно, я не хочу брать деньги, промолвилъ Гопъ въ сильномъ волненіи.— Я не хочу, чтобъ мн платили за спасеніе жизни. Я пріхалъ въ тифозную мстность не для того, чтобъ наживать деньги. Я явился сюда, чтобъ спасать человческую жизнь. Да, чтобъ спасать жизнь! прибавилъ онъ почти шопотомъ.
Онъ уже не спалъ четыре ночи и казался боле обыкновеннаго нервнымъ.
— Деньги — ваши, подтвердилъ казначей.
— Хорошо, сказалъ Гопъ посл долгаго молчанія, и уже боле никогда не возбуждалъ вопроса о жалованьи.
Каждую субботу онъ бралъ свои деньги и молча удалялся, погруженный въ свои мысли.
Однажды утромъ онъ отправлялся домой, чтобъ немного отдохнуть. Было шесть часовъ, на зловонныхъ улицахъ Кальхуна уже началось движеніе. Аптеки были отворены и работа въ нихъ кипла. Доктора торопливо шли или хали, имя утомленный видъ людей, которымъ не хватаетъ двадцати четырехъ часовъ на обязательную работу. Среди нихъ, какъ замтилъ Зервія Гопъ, были и молодые сверяне, Франкъ и Ремэнъ. Они оба очень постарли съ тхъ поръ, какъ явились на югъ и честно, мужественно исполняли свой долгъ. Проходя мимо окна больничной конторы, онъ увидлъ доктора Дэра, все въ томъ же сромъ плать. Она приготовляла какое-то лекарство и ее окружали больные. Она была слишкомъ занята, чтобъ улыбнуться и потому только кивнула Гопу головой. У дверей комитета стояла толпа, оглашавшая воздухъ криками. На телеграфной станціи группы мужчинъ и женщинъ воодушевляли героическую молодую двушку, которая не бросала своего поста впродолженіи многихъ дней и ночей. Ея начальникъ занемогъ тифомъ въ то время, какъ отправлялъ депешу, и его только что успли снести домой, гд онъ и умеръ. Теперь эта двушка была единственнымъ человкомъ, умвшимъ поддерживать сношенія съ вншнимъ міромъ. Она уже начала учить своего маленькаго брата азбук Морза.
— Долженъ же, Баби, кто нибудь умть обращаться съ телеграфомъ… если я когда нибудь не приду сюда.
Она также знала Зервія Гопа и подняла голову, когда онъ проходилъ, но ея хорошенькое лицо было омрачено облакомъ тяжелой отвтственности.
— Намъ всмъ порядочно достается, подумалъ волонтеръ, продолжая свой путь.
Его собственное бремя было немного облегчено въ это утро и онъ хотлъ уснуть хоть нсколько часовъ. Онъ только-что спасъ одного паціента, отъ котораго отказались доктора. Это былъ молодой человкъ, отецъ пятерыхъ маленькихъ дтей, мать которой умерла недлю передъ тмъ. Гопъ посмотрлъ на бдныхъ сиротокъ и сказалъ себ: ‘Больной долженъ выздоровть’. Дйствительно, онъ выздоровлъ и въ это самое утро благословилъ волонтера-сестру милосердія за его попеченія. Зервія Гопъ шелъ быстрыми шагами, высоко поднявъ голову съ коротко обстриженными волосами. Глаза его закрывались отъ сна, но все-таки блестли. Онъ былъ почти счастливъ, возвращаясь въ свою комнату, на чердак, которую онъ занималъ съ перваго дня прибытія въ Кальхунъ. Но на лстниц онъ остановился и, повернувъ голову, посмотрлъ на улицу. Какой-то человкъ, незамтно шедшій за нимъ, покраснлъ и перебжалъ на противоположную сторону.
— За мною слдятъ, сказалъ Гопъ.
Онъ произнесъ эти слова громко, но никто ихъ не слыхалъ. Мгновенная перемна произошла въ немъ. Съ минуту онъ словно колебался, потомъ затворилъ дверь и медленно поднялся по лстниц. Нсколько разъ онъ останавливался на ступеняхъ лстницы и впадалъ въ тяжелую думу. Мало по малу, онъ достигъ своей комнаты и бросился на постель. Весь лучезарный блескъ его лица исчезъ, какъ по мановенію волшебства, и какая-то мрачная дымка заволокла его лобъ. Онъ закрылъ его руками и долго лежалъ неподвижно. Онъ былъ смущенъ, но не удивленъ, глубоко опечаленъ, но не пораженъ. Онъ безсознательно желалъ уснуть хоть на пять минутъ, но сонъ не смыкалъ его вкъ. Не зная, что длать, онъ соскочилъ съ постели и сталъ на колни у того же окна, гд въ первый день своего прибытія въ Кальхунъ онъ, въ безмолвномъ общеніи съ своей совстью, отдалъ себя всецло на служеніе страждущему человчеству. Онъ не привыкъ молиться, но посл этой первой бесды съ самимъ собою, часто прибгалъ къ ней, черпая въ ней силы для своего подвига.
— Я этого не ожидалъ, сказалъ онъ громко: — я не готовъ. Господи! какъ бы я желалъ уснуть, чтобъ потомъ ршить, какъ мн поступить!
Произнеся эти слова, онъ вернулся на кровать и нсколько минутъ лежалъ тихо. Желанный сонъ успокоилъ, наконецъ, его потрясенные нервы. Онъ спалъ не долго, потомъ всталъ освженный, умылся и, чисто одвшись, вышелъ изъ дома. Лицо его выражало твердую ршимость.
Быстрыми шагами направлялся онъ за городъ, къ той одинокой хижин, гд жилъ лодочникъ Суипъ. Его отецъ, мать и четыре брата умерли отъ тифа съ іюня мсяца. Онъ былъ дома и, при вид Гопа, выраженіе его лица, обыкновенно испуганное, приняло еще боле унылый видъ. Въ эту минуту онъ предпочелъ бы имть тифъ, чмъ встртиться лицомъ къ лицу съ волонтеромъ-сестрой милосердія. Но Зервія Гопъ слъ рядомъ съ нимъ на горячій песокъ, подл чахлой маленькой пальмы и сказалъ тихимъ голосомъ:
— Мерси вчера заходила ночью, Суипъ, я это знаю, вы здили за припасами. Вы слышали что-нибудь обо мн на палуб парохода? Скажите мн, что именно вы слышали, Суипъ?
— Онъ проклятый дуракъ! сказалъ негръ съ какой-то тупой, апатичной злобой.
— Кто проклятый дуракъ?
— Штурманъ парохода.
— Такъ это былъ онъ? Что же онъ сказалъ, Суипъ?
— Я ему не поврилъ, произнесъ негръ съ слабой тнью энергіи.
— Но вы передали его слова, Суипъ?
— Никому, кром проклятаго дурака Юпитера.
— Кто это Юпитеръ?
— Доктора Ремэна Юпитеръ, онъ вылечилъ его отъ тифа и теперь поручилъ ему свою лошадь. Но этотъ проклятый дуракъ общался никому не говорить. Но самъ я не поврилъ штурману… не поврилъ!
— Мн кажется, произнесъ Зервія Гопъ: — что на вашемъ мст я не сдлалъ бы этого. Но это ничего.
Съ этими словами онъ всталъ и хотлъ уйти.
— Но я не желалъ вамъ сдлать вредъ, воскликнулъ негръ,— слдуя за нимъ: — проклятый Юпитеръ общалъ молчать. А я никому не говорилъ, кром него.
— Вы разсказали всему городу, промолвилъ Гопъ терпливо:— но это ничего.
Онъ съ минуту стоялъ молча, устремивъ глаза на отдаленный городъ и пыльную песчаную дорогу. Въ глазахъ у него потемнло и показались слезы.
— Вамъ пришлось бы ждать не долго, прибавилъ онъ: — я очень сожалю, что вы это сдлали, Суипъ, ну, да ничего.
Онъ нжно оттолкнулъ отъ себя негра, какъ ребенка. Пора было вернуться къ работ. По дорог онъ сказалъ себ:
— Она мн не улыбнулась сегодня. И телеграфистка также. И многіе другіе отъ меня отвернулись. Я это теперь хорошо припоминаю. Что же мн теперь длать?
Входя въ городъ съ поникшей головой и мрачнымъ лицомъ, онъ встртилъ доктора Дэра. Она производила обходъ больныхъ верхомъ на маленькой, выносливой южной лошадк. Но, увидавъ Гона, осадила лошадь прямо противъ него:
— Мистеръ Гопъ, сказала она: — изъ Нью-Йорка получены объ васъ ужасныя всти. Лучше вамъ знать объ этомъ сразу. Говорятъ, что…
— Подождите минуту! промолвилъ онъ, простирая къ ней об руки съ пламенной мольбой:— ну, теперь продолжайте.
— Говорятъ, что вы бглый каторжникъ.
— Это ложь, произнесъ громко и отчетливо Зервія Гопъ.
Докторъ Дэръ посмотрла на него пристально.
— Можетъ быть, я ошибаюсь. Я и докторъ Франкъ очень торопились, когда намъ передавали этотъ слухъ. Можетъ быть, дло шло о выпущенномъ изъ тюрьмы арестант.
— Еще что? спросилъ Зервія, смотря ей прямо въ глаза.
— Да, я теперь припоминаю. Именно такъ. Говорятъ, что вы отсидли семь лтъ въ тюрьм за убійство. Увряютъ, что вы убили человка изъ ревности за какую-то женщину.
— Еще что? повторилъ очень твердо волонтеръ-сестра милосердія.
— Я имъ сказала, что не врю этой клевет, воскликнула Маріанна Дэръ.
— Благодарю васъ, отвчалъ Зервія Гопъ, и, посл минутнаго, едва замтнаго молчанія, прибавилъ:— но это правда.
Онъ неревелъ дыханіе и произнесъ медленно:
— Она была красавица. Я ее любилъ. Онъ сдлалъ ее несчастной и я его застрлилъ.
Зервія Гопъ очень поблднлъ. Онъ хотлъ многое сказать, но не въ свою защиту, а напротивъ, въ доказательство того, что онъ не хочетъ оправдываться. Докторъ Дэръ была женщина и онъ хотлъ дать ей почувствовать, что онъ мужчина и уметъ переносить послдствія своихъ поступковъ. Онъ хотлъ воскликнуть: ‘Вы — женщина, будьте же добры ко мн и поймите, какъ глубоко можетъ сожалть человкъ о своемъ необдуманномъ дйствіи’. Но слова замирали на его высохшихъ губахъ. Онъ шевелилъ ими, но не могъ говорить.
Маріанна Дэръ молчала. Она была осторожная женщина и всегда обдумывала, прежде чмъ высказаться.
— Бдный человкъ, сказала она, наконецъ, со слезами на глазахъ и крпко пожавъ его руку:— ну, ничего, прибавила она, словно имла дло съ ребенкомъ или паціентомъ, т. е. почти тмъ же тономъ, какимъ онъ самъ сказалъ негру: ‘Ну, ничего’.
— Я не убійца въ душ, воскликнулъ Зервія Гопъ:— я теперь другой человкъ. Я хотлъ быть… я намревался…
— Да, да, отвчала Маріанна Дэръ:— вы теперь честный человкъ и будете честнымъ впредь. Богъ справедливъ.
— Да, произнесъ съ тупымъ отчаяніемъ бывшій каторжникъ.— Говорятъ, что Богъ справедливъ, но вдь онъ допустилъ распространеніе этого слуха обо мн. Конечно, не мн учить Бога. Вроятно, все къ лучшему… Но я сожалю, что Суипъ сказалъ это именно теперь. Я не хотлъ никого обманывать, но больные такъ меня полюбили. А какъ вы думаете, докторъ, могу я попрежнему быть сестрой милосердія или нтъ?
— Вы уже опоздали на цлый часъ, отвчала женщина-докторъ своимъ обычнымъ дловымъ тономъ: — замнившая васъ сестра уже, вроятно, устала и дремлетъ, а это дурно дйствуетъ на больныхъ. Ступайте поскоре къ своему длу, и не спрашивайте у меня глупостей.
На ея глазахъ была влажность, не свойственная представителямъ такой сухой науки, какъ медицина. Она опустила вуаль, крпко пожала ему руку и продолжала свой путь.
— Она добрая женщина, сказалъ громко Зервія, оставшись одинъ:— она тронула мое сердце и поняла это… Богъ да благословитъ ее.
Онъ посмотрлъ ей вслдъ. Она прекрасно сидла на лошади, срый вуаль ея разввался по воздуху. Когда она исчезла изъ его глазъ, онъ пошелъ поспшно въ городъ, предчувствуя ожидавшія его муки. Онъ мысленно перебиралъ, какія именно лица дадутъ ему почувствовать, что они знаютъ объ его прежней исторіи и въ какой форм выльются ихъ протесты.
Поэтому, его ни мало не удивило, что люди, за нсколько дней передъ тмъ, почтительно снимавшіе шляпы передъ популярнымъ волонтеромъ, теперь проходили мимо него, холодно кивая головой или пристально смотря на него. Женщины, преклонявшіяся передъ его самопожертвованіемъ, начали отъ него отворачиваться, какъ отъ человка зараженнаго, и, хотя онъ признавалъ это справедливымъ, но былъ глубоко уязвленъ. Но хуже всего было для его впечатлительной души, когда больные, узнавъ о случившемся, стали какъ бы чуждаться его.
— Я съ сожалніемъ узналъ, что вы не тотъ человкъ, какимъ мы васъ считали, сказалъ ему одинъ паціентъ и въ ту же ночь умеръ на его рукахъ.
Зервія Гопъ повторялъ про себя, что все это должно было такъ быть, и въ сокровенныя минуты общенія съ самимъ собою у окна своей комнаты онъ часто произносилъ:
— Да, я и не могъ ожидать, чтобъ со мною обращались какъ съ человкомъ, который никогда не былъ въ тюрьм. Я очень сожалю, что принимаю это къ сердцу. Быть можетъ, я напрасно мучусь. Надо потрудиться отнестись хладнокровне къ неизбжному.
Не разъ онъ замчалъ, что за нимъ слдили на улицахъ. Но его очень удивляло, что это случалось всего чаще по тмъ днямъ, когда онъ получалъ небольшую плату. Однакожъ, когда онъ повертывалъ голову, то обыкновенно замчалъ, что за нимъ слдилъ какой-нибудь праздношатающійся, который тотчасъ давалъ тягу, словно отъ человка, зараженнаго тифомъ.
Дйствительно, даже въ этомъ осненномъ смертью город, быть въ живыхъ значило сплетничать. Городская молва, долго вертвшаяся на роковыхъ симптомахъ тифа, съ радостью ухватилась за этотъ скандалъ. О Гоп вс говорили въ Кальхун и такъ много, что вскор комитетъ для поданія помощи тифознымъ больнымъ, узнавъ объ этихъ толкахъ, началъ собирать справки и выразилъ оффиціальную тревогу. Было глупо потерять помощь столь полезнаго человка. Казалось жестокимъ пресчь такую благородную дятельность. Но, съ другой стороны, кто могъ сказать, какія кровожадныя намренія могъ скрывать убійца подъ маской милосердія и самопожертвованія? Было ли гуманно и осторожно отдавать жизнь умирающихъ гражданъ въ руки убійцы, который такъ искусно обманулъ бдительность стражей общественнаго спокойствія? Особливо предсдатель одной изъ суб-комиссій по снабженію города водой, выказалъ наибольшее безпокойство.
— Ясно, зачмъ онъ прибылъ въ Кальхунъ, говорилъ онъ:— что вы думаете этотъ человкъ длаетъ съ пятью долларами, которые онъ получаетъ въ день?
Суб-комиссія о снабженіи города водою тотчасъ образовала изъ себя еще новую суб-комиссію Общественной безопасности и ея дятельному вниманію было предложено дло Зервіи Гона. Послдствіемъ этого было то, что за нимъ стали слдить въ день полученія жалованія.
Однажды въ субботу вечеромъ, едва зашло знойное солнце за безоблачный горизонтъ, какъ въ контору комитета явилась субкомиссія общественной безопасности и въ большомъ волненіи представила свой докладъ предсдателю:
— Мы исполнили возложенную на насъ задачу. Мы его прослдили. Мы узнали, куда идутъ его деньги. Онъ…
— Ну? спросилъ предсдатель съ нетерпніемъ.
— Онъ кладетъ ихъ въ кружки, выставленныя комитетомъ на улицахъ для сбора пожертвованій для борьбы съ тифомъ.
— Что такое?!
— Вс деньги, получаемыя имъ за службу, вс до послдняго доллара. Мы видли, какъ онъ сосчиталъ всю свою недльную плату и опустилъ ее въ кружку, не оставивъ себ ни одного цента.
— Прослдите за нимъ еще разъ въ будущую субботу и доложите комитету.
Они опять прослдили и доложили тоже самое. Длать было нечего, приходилось поврить невроятной, поразительной правд. Убійца, каторжникъ, отверженный всмъ міромъ, бдный, безпомощный, только что выпущенный изъ тюрьмы, отдавалъ въ пользу несчастныхъ страждущихъ города Кальхуна все, что онъ выработывалъ, ухаживая за больными въ качеств волонтера-сестры милосердія.
Суб-комиссіи о снабженіи города водой и общественной безопасности были очень сконфужены, а предсдатель главнаго комитета, человкъ честный и справедливый, вышелъ изъ себя отъ благороднаго негодованія.
— Гд онъ? Гд Зервія Гопъ? Пошлите за нимъ! Комитетъ обязанъ торжественно выразить ему свою признательность. Весь городъ долженъ его благодарить. А мы его преслдовали, какъ разбойника! Мы приняли на себя недостойную роль шпіоновъ! Кальхунъ покрылъ себя стыдомъ. Отыщите его скоре и приведите ко мн.
— Мы уже его искали, отвчала печально суб-комиссія:— но его нигд нельзя найти.
— Гд женщина докторъ? воскликнулъ взволнованный предсдатель:— она его рекомендовала. Она должна знать, гд онъ. Попросите ее ко мн.
Но въ эту минуту въ контору комитета вбжалъ докторъ Франкъ, блдный, разстроенный.
— Я принимаю на себя всхъ паціентовъ доктора Дэра, сказалъ онъ:— она слегла.
Но гд былъ Зервія Гопъ? Въ воскресенье утромъ (это было первое воскресенье въ октябр и погода стояла сухая, солнечная, смертельная), онъ вышелъ изъ дома, подкрпившись нсколькими часами отдыха. У дверей дома къ нему подошелъ молодой негръ, сунулъ ему въ руку записку и бгомъ пустился по улиц.
Эта записка была торжественнымъ свидтельствомъ пользы, приносимой вечерними школами грамотности для освобожденныхъ негровъ. Въ ней было сказано слдующее:
‘Меня хватило. Никто не хочетъ за мною ухаживать и доктора не хотятъ пріхать.
‘PS. Проклятый Юпитеръ берется доставить эту записку, но я увренъ, что вы не придете.
Въ этотъ день вечеромъ, солнце сло такъ же красно, какъ и встало. Небо было безоблачное, не слышно было ни малйшаго дуновенія втра. О мороз не было ни у кого и въ мысли. Зервія Гонъ вышелъ на минуту изъ смрадной хижины Суипа и грустно смотрлъ на чахлую маленькую пальму. Хотя она была еще жива, но казалась требующей погребенія. На нсколько миль вокругъ не было другихъ деревьевъ. Со всхъ сторонъ виднлись песокъ и скудная, выгорвшая трава. Хижина Суипа стояла въ такомъ уединенномъ мст, что часто цлую недлю никто не проходилъ мимо нея. Отъ маленькой чахлой пальмы глаза Зервія Гопа перешли на отдаленный городъ, еще освщенный пурпурнымъ заревомъ солнечнаго заката. Зрлище города, гд еще дымились трубы, успокоительно подйствовало на волонтера-сестру милосердія среди угнетавшаго его одиночества. Онъ думалъ о томъ, какъ много людей любили другъ друга въ этомъ несчастномъ город. Мало-по-малу мысли его перешли и на его собственныя страданія. Но тутъ громкія рыданія Суипа заставили его вернуться въ хижину. Негръ былъ очень плохъ. Зервія Гопъ послалъ за докторомъ Дэръ. Она не являлась, а Суипъ былъ въ такомъ положеніи, что его нельзя было оставить, и Гопъ занялъ свое обычное мсто при больномъ.
Спустя нсколько времени, когда можно было покинуть на минуту паціента, Зервія снова вышелъ изъ хижины. Ночной воздухъ былъ прохладне и утомленный Гопъ дышалъ имъ съ неописанной отрадой. Вокругъ все спало: песокъ, чахлая пальма болота. Въ отдаленномъ город свтились сотни освщенныхъ оконъ. Тамъ сотни любящихъ сердецъ ухаживали за больными, плакали о мертвыхъ и радовались о выздоравливающихъ. Тамъ глаза, закрывающіеся навки, впивались въ послдній разъ въ глаза любимыхъ людей, которые съ радостью умерли бы за нихъ: рука крпко сжимала другую руку, вырвавшую ее изъ объятій смерти. А гд нибудь, въ счастливомъ жилищ выздороввшаго больнаго, уста, разлученные заразой, снова сливались въ блаженномъ поцлу.
Зервія думалъ обо всемъ этомъ. Онъ никогда не чувствовалъ гнета одиночества такъ сильно, какъ теперь. Ему казалось, что тутъ тяжело умирать. Онъ скрестилъ руки и, смотря на небо, произнесъ:
— Боже всевидящій! долгъ велитъ мн оставаться здсь. Я пріхалъ на югъ, чтобъ исполнить мой долгъ. Ужели я его покину потому, что онъ распустилъ обо мн непріязненный слухъ? Ты, Господи, не покинулъ меня, поэтому и я не уйду отсюда.
Онъ вернулся въ хижину на крикъ негра. Злой недугъ и сестра милосердія вступили, словно два живые противника, въ отчаянную борьбу. Блыя южныя звзды заблестли на неб. Какъ ясно и чисто он свтились! Зервія видлъ ихъ въ окно. Он казались славными, здоровыми, святыми. Онъ вспомнилъ, что однажды, войдя въ церковь въ воскресенье, много лтъ тому назадъ, онъ слышалъ, какъ проповдникъ объяснялъ, что слово святость значитъ духовное здоровье. Онъ недоумвалъ, что значитъ быть святымъ и кого называютъ святымъ. Вроятно, добрыхъ женщинъ и честныхъ людей, которые никогда не совершали преступленій. Занятый этими мыслями, онъ часто переводилъ свой взглядъ съ холодныхъ звздъ на мерцавшіе въ город огоньки. И т, и другіе замняли для него общество и онъ чувствовалъ себя не столь одинокимъ. Вдругъ раздался въ город звонъ церковныхъ колоколовъ, вроятно, прихожане собирались и ночью, чтобъ молить небо о прекращеніи заразы. Прошелъ понедльникъ, прошелъ и вторникъ, но никто не являлся изъ города въ одинокую хижину и сестра милосердія все еще боролась съ злымъ недугомъ изъ-за бднаго негра. Зервія имлъ при себ необходимыя лекарства и длалъ все, что возможно, для спасенія больного. Онъ не спалъ и почти ничего не лъ. Онъ ухаживалъ съ любовью матери за человкомъ, который предалъ его на позоръ всему городу.
Въ ночь на среду, негръ вдругъ вскочилъ, протянулъ руки и громко воскликнулъ:
— Мистеръ Гопъ! Мистеръ Гопъ! Я не хотлъ вамъ причинить вредъ!
— Вы мн не сдлали никакого вреда, отвчалъ Зервія:— никто мн не длалъ въ жизни вреда, кром меня самого. Не думайте объ этомъ.
Суипъ протянулъ свою дрожащую руку, Зервія взялъ ее. Наступило молчаніе. Лампа погасла и оба остались въ темнот.
Наконецъ, Зервія Гопъ почувствовалъ, что рука негра похолодла.
Онъ вынесъ его изъ хижины и похоронилъ подъ чахлой маленькой пальмой. Тяжело было одному рыть могилу. Онъ не могъ вырыть ее глубоко и у него не было гроба. Окончивъ работу и утоптавъ землю надъ свжей могилой, онъ почувствовалъ себя до того истощеннымъ, что самъ легъ на песк. Было сыро и темно. Одиночество боле, чмъ когда-либо, его давило.
Отдохнувъ немного, онъ хотлъ тотчасъ отправиться въ городъ. Жажда видть живыхъ людей овладла имъ всецло. Онъ всталъ и сдлалъ нсколько шаговъ, но силы ему измнили и онъ ршилъ вернуться въ хижину. Тамъ онъ могъ заснуть до утра, а на разсвт уже отправиться въ городъ. Ему отрадно было увидть лица ближнихъ, хотя они уже боле не улыбались ему, не смотрли на него съ сочувствіемъ и довріемъ. Но эти люди жили, дышали, говорили, а его утомило быть съ глазу на глазъ со смертью, съ одиночествомъ.
Добравшись до хижины, онъ бросился на постель и заснулъ тяжелымъ, безпокойнымъ сномъ.
На слдующее утро, онъ проснулся поздно. Солнце блестло и жгло, какъ всегда, птицы громко пли.
— Теперь я пойду, сказалъ онъ громко:— какъ я радъ, что могу идти.
Онъ всталъ съ постели и направился къ дверямъ, но вдругъ зашатался и упалъ. Не испугъ, а удивленіе показалось на его блдномъ лиц.
Онъ доползъ до постели и тихо промолвилъ:
— О, Боже! посл всего, что я перенесъ… Ты не повришь… но это такъ! У меня тифъ!
Это было въ среду утромъ. Наступила ночь и никто не заглянулъ въ хижину. Прошелъ четверкъ, ничьихъ шаговъ не слышалось на песк. Миновали пятница и суббота — ничей голосъ не долеталъ до уха больного.
Долгій опытъ дозволялъ ему впередъ опредлить и появленіе симптомовъ и послдующій ходъ болзни. Проходя, мало по малу, чрезъ вс фазисы, которые старательно наблюдалъ въ другихъ, онъ отдалъ бы жизнь за блаженное незнаніе. Но его умъ дйствовалъ какъ заведенная машина. Онъ здраво взвшивалъ вс остававшіеся шансы и слдилъ съ мрачной увренностью за роковымъ ходомъ болзни.
Видя что дни идутъ и никто не является на помощь, онъ сталъ припоминать, какъ отворачивались люди, которыхъ онъ любилъ и для которыхъ трудился. Среди гнетущаго одиночества и ежеминутно усиливавшей слабости, онъ постоянно видлъ передъ собою суровые, презрительные взгляды. Онъ чувствовалъ, что его бросили, потому что питали къ нему недовріе, и это казалось ему невыносимымо-несправедливымъ.
— Они такъ мало думали обо мн, что даже не замтили моего отсутствія, стовалъ онъ громко: — я не стою ихъ вниманія: я былъ въ тюрьм, я преступникъ.
Черезъ минуту онъ, однако, прибавлялъ:
— Нтъ, они пришли бы ко мн, еслибъ знали, гд я. Они не позволили бы мн умереть одному. Во всякомъ случа, она не сдлала бы этого. Но гд она?
Потомъ онъ опять впадалъ въ свои обычныя бесды съ самимъ собою.
— Ахъ, я желалъ бы, чтобъ кто-нибудь пришелъ, но мн суждено быть одному. Я знаю впередъ все, что будетъ со мною. Теперь я очень слабъ, потомъ придетъ бредъ, а затмъ или выздоровленіе или смерть. Все будетъ ршено въ воскресеніе вечеромъ.
Въ субботу рано стемнло. Солнце сло за какимъ-то обманчивымъ облакомъ. Тнь чахлой маленькой пальмы легла надъ свжей могилой Суипа. Рдкія звзды уныло блестли и огоньки въ отдаленномъ город мерцали, подобно предметамъ, видимымъ сквозь слезы.
Зервія Гопъ видлъ съ постели эти огоньки и чахлую пальму, и могилу негра, и звзды. Онъ вспомнилъ съ теплой любовью о тхъ, которымъ принесъ въ жертву свою жизнь. Сколько у нихъ было своихъ заботъ! сколько мучительныхъ зрлищъ выпадало на ихъ долю! Неудивительно, что они забыли объ немъ. Кто онъ такой?— Онъ чуждый имъ, презрнный человкъ. Но онъ былъ радъ, что онъ ихъ помнилъ. Слова, сказанныя больными, за которыми онъ ухаживалъ, благодарные взгляды, обращенные на него выздоравливающими, мелкіе залоги любви и сочувствія — все это теперь окружало его ложе и замняло ему живыя существа.
— Они меня любили, бормоталъ онъ:— я и теперь хотлъ бы сдлать что-нибудь для нихъ. Я охотно умеръ бы, еслибы это облегчило ихъ страданія. Господи! прекрати этотъ зной! пошли имъ холодъ, будь же такъ человченъ! Господи, дай хорошій, блый, холодный морозъ этимъ бднякамъ, которые столько выстрадали!
Посл полуночи онъ задремалъ. На разсвт сдлалось прохладне. Листья чахлой пальмы надъ могилой негра начали развертываться. Втеръ крпчалъ. Церковные колокола раздались ране обыкновеннаго. Молодой сверный докторъ, мистеръ Гемэнъ, мужественный, знающій труженикъ, умеръ, умерла и героическая телеграфистка, мсто которой у проволоки занялъ маленькій Бабби, возвщавшій дрожащей рукой здоровому міру роковыя всти изъ погибающаго города Кальхуна.
Къ вечеру, воскресные колокола умолкли. Ясное небо общало свжую ночь. Почти холодно было вокругъ хижины Суипа. Чахлая пальма подняла свою поникшую голову. Еще не было темно, но солнце уже закатилось на горизонт. По дорог изъ города быстро двигалось нсколько всадниковъ. Впереди всхъ была Маріанна Дэръ, очень блдная, слабая и разстроенная. За нею хали докторъ Франкъ, предсдатель комитета, и члены суб-комиссіи.
Остановившись передъ хижиной, Маріанна Дэръ вошла въ дверь одна. Черезъ мгновеніе она махнула рукой, чтобы никто не слдовалъ за нею. Вс остановились и сняли шляпы. Она. подошла къ постели и закрыла глаза умершему.
Черезъ мгновеніе она вышла изъ хижины и хотла сказать, что случилось, но горько заплакала.
Они похоронили волонтера-сестру милосердія, какъ могли, подъ тнью той же пальмы, и вернулись въ городъ къ своей тяжелой работ, почерпнувъ новыя силы въ мученической смерти человка, отдавшаго свою жизнь за спасеніе страждущихъ братьевъ.
Утромъ, когда вс проснулись въ страждущемъ город Кальхун и въ окрестныхъ веселыхъ городахъ, когда начали снова жить здоровые и больные, богатые и бдные, счастливые и несчастные — морозъ, славный, блый морозъ посеребрилъ могилу Зервіи Гопа.