СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ
Предисловие к сборнику рассказов С. Т. Григорьева
Оригинал здесь: Публичная библиотека
Молодой инженер путей сообщения прибыл на строительство железной дороги и остановился в деревне, в крестьянской избе. Хозяйские дети заинтересовались приезжим, в особенности привезенной им круглой картонной коробкой, и однажды, когда старших не было дома, открыли ее и заглянули внутрь.
Роскошный пушистый зверь, свернувшись, лежал в коробке. Его густой коричневый мех отливал, как на морозе, серебром. Но это был не зверь, а бобровая опушка парадной шапки инженера. Для детей первое впечатление — сильнейшее: оно делает личность инженера таинственной, приковывает к нему внимание ребят.
Так умело заинтересовывает юного читателя в одной из своих повестей — ‘Революция на рельсах’ — писатель Сергей Тимофеевич Григорьев. И это умение стать для читателя сразу же интересным и держать его в напряжении до самого конца большой или малой книги и есть основной писательский дар Григорьева.
Его далекие предки были ямщиками на большом Петербургском тракте, дед был лоцманом на барках, ходивших по каналам и Ладожскому озеру, отец же — паровозным кочегаром, а потом — машинистом. Двадцать пять лет водил он пассажирские поезда.
Родился Сергей Тимофеевич Григорьев в Сызрани в 1875 году. ‘На шестом году жизни я при содействии руки отца в первый раз сдвинул ручку регулятора и стронул паровоз, — писал он в автобиографии. — С тех пор я нежно люблю паровозы’. И эту любовь к машине, к таинственному, блещущему медью и маслом, окутанному паром и послушному руке человека чуду, Григорьев принес в детскую литературу, принес в нее своевременный и нужный интерес к технике и труду.
Очень помогло в этом писателю техническое образование. Детская увлеченность техникой не прошла, и его потянуло в Технологический институт, но занимательные рассказы отца об электротехническом заводе в Петербурге соблазнили Григорьева, и он поступил в Петербургский электротехнический институт. Учиться было трудно, так как в институте царил суровый, почти военный режим. Юный электротехник не выдержал, бросил учебу и, возвратившись на Волгу, провел там три года (1894 — 1897), работая то в Сызрани, то в Самаре, то в селе Печерском на Самарской луке.
Но диплом инженера был нужен. И Сергей Тимофеевич опять поехал в столицу и вторично поступил в тот же институт, чтобы завершить образование. Однако участие в студенческом движении и возникшая весной 1901 года угроза ареста заставили его, не закончив института, покинуть Петербург. И снова Григорьев в родных местах — там, где прошло его детство.
В 1899 году он познакомился с Алексеем Максимовичем Горьким, печатавшим свои фельетоны в ‘Самарской газете’. Вскоре и Григорьев поместил там свой рассказ ‘Нюта’, задуманный им и для взрослых, и для детей.
До 1917 года Григорьев жил во многих городах Поволжья. ‘Нанесенный на карту Российской империи, мой жизненный путь, — говорит в автобиографии Сергей Тимофеевич, — очень затейливо по ней петляет’. А с 1922 года он прочно осел под Москвой, в Сергиевом посаде, городе, переименованном затем в Загорск.
В то время в Загорске жили писатели Михаил Пришвин, Алексей Кожевников, художник Владимир Фаворский. Григорьева окружали мастера знаменитых Сергиевских игрушек — резных и расписных петушков и баранов, медведей и лис.
В подмосковном затишье Григорьев пишет свои первые детские произведения: рассказ о гражданской войне ‘Красный бакен’ и повести ‘С мешком за смертью’ и ‘Тайна Ани Гай’ — о советских детях в голодные годы.
В 1920 — 1930 гг. Григорьев создает несколько исторических повестей о прошлом нашей родины: ‘Берко-кантонист’, ‘Флейтщик Фалалей’ и ‘Мальчий бунт’. Последняя повесть об участии детей в знаменитой забастовке на Орехово-Зуевской фабрике. Чтобы изобразить стачечное движение русских ткачей, писатель ездил туда и на месте собирал материал.
В годы Великой Отечественной войны писателем была создана, пожалуй, лучшая его повесть ‘Кругосветка’ — о большом путешествии А. М. Горького по Волге в 1895 году с Самарской детворой. В этой повести со всей полнотой и раскрылся дар Григорьева — способность разговаривать с юным читателем так же серьезно, как и со взрослыми, и видеть важное, нужное дело, казалось бы, в простой детской игре.
Вспомним, как из ребячьей игры в ‘потешные’, затеянной юным Петром I, вышло дело большой государственной важности — русская регулярная армия. Такую и г р у предложил Аркадий Гайдар в своей повести ‘Тимур и его команда’, и каким общественно важным д е л о м обернулась она по всей стране.
Недаром в свою последнюю повесть о Великой Отечественной войне ‘Архаровцы’ Григорьев ввел Аркадия Гайдара и тимуровцев, встретившихся лицом к лицу с грозной опасностью, ‘когда игрушкам пришел конец’.
Проблема мужества, героизма, незаметный переход от детской игры к настоящему подвигу — такова тема, разрабатываемая Григорьевым в его лучших исторических повестях: ‘Александр Суворов’ и ‘Малахов курган’.
В плане игры поданы автором все знаменитые чудачества великого русского полководца — суворовские странности, хорошо понятные солдатской массе, и неожиданные для ‘сильных мира сего’ поступки, в которых всегда проглядывают и народная мудрость, и тайный глубокий смысл.
Вот картинка развода дворцовых караулов.
Император Павел I вводил в армии немецкие порядки и хотел похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же всячески подсмеивался над императором. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился за живот и, вскрикнув: ‘У меня брюхо болит!’ — уехал.
Другой, уже трагический, эпизод происходит в Италии. Русские войска оказываются не в состоянии сбить с сильной позиции французов. Суворов приказывает рыть для себя могилу. ‘Я не могу пережить такой день!’ — говорит он. И это действует на солдат. Позиция взята.
Интересна рассказанная автором легенда о живой воде, которой окатывал себя в Италии Суворов, чтобы не забыть о живительной русской ключевой воде.
Но образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости Туртукай.
‘ — Однако так ли, сяк ли, — говорит Суворов, — Туртукай надо брать. Много ли турок?’ — ‘Да вшестеро против нашего’. — ‘Что скажете, богатыри?’ — спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: ‘Маловато-де нас’. Тогда он ко мне самолично: ‘Помнишь, что Первый Петр турецкому султану сказал? Объясни-ка молодым’. А вот что, товарищи, было. Хвастал перед Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан из кармана шаровар пригоршню мака: ‘Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня войска’. Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное зернышко перцу да и говорит:
| — Мое войско не велико, А попробуй раскуси-ка, Так узнаешь, каково Против мака твоего’. |
И Туртукай пал.
Повести ‘Александр Суворов’ и ‘Малахов курган’, написанные в предвоенные годы, полны глубокой веры в силы народа, его беззаветной любви к родной земле.
Юный герой повести ‘Малахов курган’ — сын офицера Могученко, Веня, — во многом похож на своего сверстника Сеньку из повести ‘Архаровцы’, который тоже совершает настоящий подвиг и получает ‘взаправдашнюю’ медаль.
С той же игры, что и для ‘архаровца’ Сеньки, начинается служение родине для севастопольца Вени, как только к Севастополю приближается вражеский флот из тридцати пароходов и множества кораблей.
‘…Веня уловил маневр коварного врага’ — так начинает Григорьев описание этого эпизода. Затем мальчик, приставив кулак рупором ко рту, кричит комендору, который, конечно, не может его услышать на судне:
‘ — Носовое!.. Бомбой пли!..’
Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.
‘Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:
— Лево на борт! Всем бортом пли!..’
И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с действиями комендора.
‘Владимир’ повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав залпа, пошел в море, держа к весту.
— А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!’
Повесть ‘Малахов курган’ С. Григорьева показывает беспримерный героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа, которые в грозные годы проявились в полную силу.
Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.
Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному честь, произносить короткое словечко ‘чик’ и тут же с улыбкой пояснять: ‘Честь имею кланяться’.
Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале Макарове (‘Победа моря’ — так называется ее вариант для детей). В издательстве рукопись прочел строгий рецензент — контр-адмирал и указал автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не ‘плавают’, а ‘ходят’, а парус яхты не ‘клонится’, а ‘ложится’, и тому подобное.
Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось начертал: ‘Не согласен’. И подписался: ‘В и ц е-а д м и р а л С. Г р и г о р ь е в‘. С точки зрения моряков-редакторов, это было недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек штатский и любил пошутить.
С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем авторов. Он прожил большую жизнь (1875 — 1953) и всегда отлично знал то, о чем писал.
‘Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был участником… событий на протяжении более половины столетия. И какого столетия!’ — писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять лет.
Г. Ш т о р м