Сергй Атава (С. Н. Терпигоревъ). Потревоженныя тни, томъ второй, Спб. 1890.
‘Сверный Встникъ’, No 12, 1890
Сергей Атава (С. Н. Терпигорев). Потревоженные тени, том второй, Терпигорев Сергей Николаевич, Год: 1890
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Новая книжка ‘Потревоженныхъ тней’ прочтется съ большимъ интересомъ. Авторъ искусною рукою выводитъ предъ нами героевъ той эпохи русской жизни, которая еще у многихъ въ памяти и которая имла такое огромное значеніе въ исторіи нашего общественнаго и умственнаго развитія. Г. Атава обладаетъ превосходною памятью: разсказы его изобилуютъ любопытнйшими подробностями и оживлены такимъ правдивымъ и простымъ колоритомъ. Зная литературный талантъ г. Атавы, мы не искали въ ‘Потревоженныхъ тняхъ’ ни яркихъ художественныхъ описаній, ни какой-нибудь глубокой, рзкой сатиры. Дарованіе г. Атавы — дарованіе разсказчика, въ живой и непринужденной форм передающаго дйствительные факты былого — гд съ веселымъ и легкимъ юморомъ, гд съ оттнкомъ искренней, сердечной грусти. Читая ‘Потревоженныя тни’, вы все время находитесь подъ впечатлніемъ картины, въ которой простота и реализмъ доведены до очень высокой степени. Авторъ нисколько не заботится о чистот стиля, нигд не прибгаетъ къ ходульнымъ эффектамъ, нигд не сгущаетъ слишкомъ своихъ сатирическихъ красокъ. ‘Потревоженныя тни’ — точно исторія въ лицахъ, точно листки изъ памятной книжки, писанные лицомъ къ лицу не съ тнями, а съ дйствительностью, съ характернйшею системою людскихъ отношеній, слава Богу, ставшихъ уже преданіемъ. Само собой, для такого, такъ сказать, историческаго письма нужны и талантъ, и умъ, и острое зрніе литературнаго наблюдателя, не говоря уже о яркой памяти — и все это у г. Атавы имется въ надлежащей степени и соотвтствующей пропорціи. Со времени ‘Оскуднія’, упрочившаго литературную репутацію г. Атавы, талантъ автора ‘Потревоженныхъ тней’, на нашъ взглядъ, нисколько не ослабвалъ, не смотря на изсушающую и изнуряющую постоянную газстную работу — изъ недли въ недлю, въ атмосфер мелкихъ интересовъ дня, въ обстановк, разрушительно дйствующей на нравстишшый темпераментъ писателя. Въ постоянно рдющей семь дятелей прошедшаго десятилтія г. Атава занимаетъ далеко не послднее мсто: ‘Оскудніе’ и ‘Потревоженныя тни’ останутся въ нашей литератур, какъ яркіе этнографическіе памятники, какъ рельефная и удачно исполненная картина нравовъ еще не забытаго, дореформеннаго времени.
Въ разбираемой книжк три разсказа: ‘Дядина любовь’, ‘Тетенька Клавдія Васильевна’, ‘Въ раю’. Лучшіе изъ нихъ — первый и послдній, въ особенности послдній, ‘Въ Раю’.
Дйствіе происходитъ въ большомъ имніи, принадлежащемъ ‘ддушк’ Григорію Михайловичу и ‘бабушк’ Варвар Николаевн. ‘Дукмасовское Зпаменское, разсказываетъ г. Атава, было большое имніе, отлично, по тогдашнему, устроенное. Обширная усадьба отличалась прочностью, капитальностью, какъ говорили тогда, всхъ построекъ’. Крыши везд желзныя, вс строенія на каменныхъ фундаментахъ, повсюду порядокъ и чистота. ‘Одной стороной домъ выходилъ на обширный дворъ’, ‘другою стороною примыкалъ къ саду старинному, громадному, съ безконечными березами’. За садомъ рка, а за ркою гумно съ ригою, сараи, овины, амбары, длинная и широкая полоса синющаго лса. Ддушка и бабушка были богаты и мужиками. ‘Знаменскіе мужики поражали непривычный взглядъ видомъ своего довольства. дутъ — лошади у нихъ такъ и блестятъ, шерсть лоснистая, мдныя бляхи у шлей горятъ на солнц, а сами жирныя лошади едва бгутъ, да и то какъ-то лниво, сонно, точно он пообдали сейчасъ, хотятъ спать, а ихъ запрягли’… ‘Все въ Знаменскомъ носило на себ печать прочности и прочной, обезпеченной сытости. Это не было случайностью, это было дло цлаго строя, порядка, который достигъ въ Знаменскомъ своей высшей степени. которой онъ когда-нибудь и гд-нибудь достигалъ и могъ достигнуть’.
Вотъ каковъ былъ рай, о которомъ повствуетъ въ такихъ незатйливыхъ выраженіяхъ талантливый авторъ ‘Оскуднія’, Но все-ли въ раю обстоитъ благополучно? Г. Атава вводитъ васъ въ интимную жизнь владльцевъ рая,— и вотъ предъ нами встаетъ картина, отъ которой ветъ холодомъ безчеловчной жестокости и полной душевной испорченности. Въ немногихъ словахъ авторъ даетъ намъ живой и типическій портретъ Григорія Михайловича. Бритое лицо, высокій ростъ, волосы, остриженные подъ гребенку. Свтло-срые, застывшіе глаза подъ большимъ, шелковымъ зеленымъ зонтомъ, который Григорій Михайловичъ снималъ только въ очень рдкихъ случаяхъ. Манера говорить — отрывочная, мелкими замчаніями въ двухъ-трехъ словахъ. Прибавьте черешневый чубукъ съ глиняной трубкой въ лвой рук, и вы получите цльное очертаніе Григорія Михайловича съ вншней, по крайней мр, стороны… Въ ддушк жизнь еще не замерла. Авторъ вспоминаетъ одинъ эпизодъ изъ своей дтской жизни: ‘Однажды, какъ-то, еще наканун испросивъ позволеніе, на другой день какъ можно раньше встать и отправиться съ нашимъ человкомъ Никифоромъ удить рыбу на рку, я, совсмъ ужъ одтый, готовый, вышелъ въ парадныя комнаты и наткнулся на странную тогда для меня сцену. Ддушка, этотъ суровый человкъ, стоялъ въ гостиной и держалъ за подбородокъ молоденькую какую-то горничную. Потомъ ддушка потрепалъ ее по щек и хотлъ было взять ее за талію, какъ вдругъ въ это время замтили — онъ или она — меня, и все сразу перемнилось: ддушка пошелъ, медленно зашагавъ, шлепая туфлями, а молоденькая горничная принялась крылышкомъ подметать полъ…
Однажды бабушка, не имвшая обыкновенія вставать слишкомъ рано, на разсвт вошла въ гостиную… Случилась бда. Двка бросилась топиться, но ее спасли и привели къ кровати бабушки.— ‘Барыня, какъ увидала ее, опять сейчасъ въ дурноту… Только полежала эдакъ немного, видитъ однимъ глазкомъ, Врка стоитъ у кровати передъ ней на колняхъ, приподнялась она наскоро, да ей эдакъ. эдакъ… на отмашь рукой два раза по щек: — ‘Барыней захотла быть?.. да?.. подайте сейчасъ сюда ножницы, косу ей отрзать, полголовы ей остричь’
Принесли сейчасъ ножницы.— косу прочь:— ‘Стригите голову ей’! Стригутъ ей голову, а барыня-то сдержать не могутъ, значитъ, гнва: нтъ нтъ, да и ручкой ее опять эдакъ… эдакъ…
— Сослать ее, говоритъ, сегодня же въ дальній хуторъ, выдать ее тамъ за самаго послдняго что ни на есть пастуха-дурака старика, за свиньями чтобы тамъ ходила… Нарядили сейчасъ же подводу, посадили ее, и собраться не дали,— маршъ въ Семеновскую пустошь, на хуторъ…
— А ддушка-то что-жъ?— хотлъ было я воскликнуть, но какъ-то удержался. Нянька предупредила, точно догадавшись и спросила:
— Ну, а баринъ?
— Ничего… Ни слова… И виду не показалъ… Услыхалъ, Врка плачетъ, голоситъ, воетъ, спросилъ только:— ‘Что, какое наказаніе барыня ей положила’?— и ничего больше…
Такъ раздлываются въ ‘Раю’ съ тми, которые оказываются почему-либо неудобными. Отрзали косу, остригли полголовы, сослали къ пастуху въ пустошь — и все тутъ! Бабушка — женщина, въ сущности, энергичная. Она уметъ не только живо и просто справляться съ критическими обстоятельствами, но и заставлять трудиться цлый штатъ деревенскихъ двокъ. Понадобился для одной оказіи пеньюаръ, и вотъ вамъ пеньюаръ, весь вышитый гладью: дырочки, фестончики, городки, кружечки, цвточки — все вышито на удивленіе. Вышивали два года двнадцать двокъ, изъ которыхъ три ослпли. ‘Слпенькимъ’ въ Знаменской усадьб отведено особое помщеніе, маленькій флигель: ‘Имъ тамъ чудесно… Он тамъ какъ въ раю живутъ’.
За подробностями обратитесь къ книжк г. Атавы. ‘Въ Раю’ производитъ гнетущее впечатлніе. Тни былого навваютъ тмъ большую грусть, что он, по вол таланта, встали на фон тишины и спокойствія. Г. Атава нигд не ударяется въ мелодраматическую декламацію — и хорошо длаетъ. Минувшее не вернется, а крики отчаянія заднимъ числомъ повредили бы простот беллетристическаго разсказа.