СЕРГ. АЛ. РАЧИНСКИЙ. СБОРНИК СТАТЕЙ
СЕРГ. АЛ. РАЧИНСКИЙ. СБОРНИК СТАТЕЙ
Изд. 3-е, дополненное. СПб., 1898. 371 стр.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Серг. Ал. Рачинский. Сборник статей, Розанов Василий Васильевич, Год: 1899
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
Появление третьим изданием ‘Сельской школы’ г. Рачинского дает нам повод сказать несколько слов о замечательном человеке нашей эпохи и нашего общества. Вместе с покойным и приснопамятным Ильминским, имя коего свято чтется на мусульманском Поволжье, и в параллель Ильминскому, С. А. Рачинский может быть назван одним из просветителей русской земли. Переводчик книги Шлейдена ‘Растение и его жизнь’ (Москва, 1862) и книги Дарвина ‘О происхождении видов путем естественного подбора’ (первый русский перевод, трижды изданный — в 1864 г., 1865 г. и 1873 г.), некогда профессор ботаники в Московском университете, автор скромных очерков, заглавие которых мы выписали, — уже много лет, удалившись в родовое свое имение Татево (Смоленской губернии Ржевского уезда), трудится в качестве простого учителя в крестьянской школе, и в долгих годах этого труда, при высоком и разностороннем своем образовании, при воспитанном и благородном вкусе, создал истинный тип русской сельской школы, отвечающий особому культурному сложению нашего народа, особенностям его психики и верований. Можно сказать, что его школа есть первый практический глагол славянофильства, нечто конкретное, именуемое, на земле лежащее и доступное к освидетельствованию, что дали возвышенные, но слишком отвлеченные теории этой школы оригинальных русских мыслителей и писателей. Вот почему ‘Сельская школа’ есть непременный томик довольно обширного теперь ‘Codex’a slavianofilorum’, как он вырисовывается в уме и как он, может быть, когда-нибудь будет издан: между Хомяковым, Киреевскими, Самариным, Тютчевым, Н. Данилевским, Страховым — имя С. А. Рачинского есть непременное, и оно сияет тем же особенным и чистым светом, который льется от всех этих дорогих и приснопамятных русских имен. Сколько веры здесь положено, веры в русскую землю, сколько подвига, сколько ‘незримых слез’ среди непонимающего общества! Деятельность Рачинского была более узкая и сосредоточенная, т. е. она была настойчивее и глубже, чем деятельность вышеназванных людей, слишком разбрасывавшихся, потому что им, как основоположникам русского оригинального просвещения, приходилось быть — применяя стих Пушкина — ‘и мореплавателями, и плотниками’. Но что за привлекательная книга его ‘Сельская школа’: можно сказать, среди ‘Codex’a’ славянофильства мы не найдем другой подобной — по цельности и единству мысли, по разнообразию культурных жемчужин, которые находим здесь. От коренной мысли — о душе крестьянского мальчика, ищущей света, нуждающейся в свете, автор подымается, пусть и в кратких строках, афористически, к высочайшим запросам духа, к эфирнейшим чертам истории и культуры. Это делает его книгу прежде всего литературным памятником: не будучи никогда учителем, будучи просто образованным человеком, вы находите в ней бездну умственного наслаждения. Литература русского реализма, Пушкин, особенности языка Гоголя, Мильтон, музыка Чайковского, учительское призвание покойного Листа (виртуоза и композитора) — думали ли вы встретить все это в ‘Сельской школе’? — а между тем все это органически вошло в нее. Можно поэтому сказать, что книга Рачинского прекрасна, и в наших словах нет даже йоты преувеличения. Трудно было ожидать, чтобы это совершилось — именно, чтоб совершилось глубокое и какое-то естественное слияние простой русской природы, деревенской русской природы — с прекраснейшим, что произвело европейское просвещение у себя и на русской почве. И тут уже не русская земля должна благодарить смиренного труженика смиренной школы: но он сам с глубоким умилением должен взглянуть на рок, который дал ему высокий жребий стать живым синтетическим зерном, сливающим в себе два эти просвещения, две эти стихии, восточную и западную. Веяние каждой из них, восторженно и без антагонизма сливающихся, дышит в каждой его строке, дышит непринужденно — это самое главное. Автор ни на минуту не ‘припоминает’, как он образован, хоть помнит, но не настаивает и не подчеркивает, что он — ‘русский’, одно и другое забыто в любви. Это незаметно для самого автора, который копошится около Псалтыря и вспоминает Листа, говорит о крестьянской мазне углем на стене — и припоминает Бандинелли, Джотто, Чинабуэ — всю школу итальянского ‘возрождения’, все примирено и соединено в сердце автора, который среди тверских сосен обрел покой совершенной и всесторонней любви. И чем вы более любите русскую землю, чем вы страстнее и нетерпеливее к ее ‘прерогативам’: тем более вас поражает и умиляет, тем восторженнее вы сливаетесь с этим как бы растворением жесткого ‘я’ в лучах всемирного ‘мы’. Вот уж где проповедь и чаяния Достоевского нашли осязательную, и, главное, не преднамеренную форму! И, может быть, вот где конкретное объяснение так мало вообще понятных слов Спасителя: ‘Не оживете, аще не умрете’.
Закончим свои недостаточные и малые о нем слова отрывком из книги С. А. Рачинского, как нельзя лучше характеризующим и его личность, и его труд:
‘Велико обаяние общего, чистого дела, не умирающего со смертию отдельных деятелей. Велико обаяние нравственной свободы, достижимое только через отречение от многого. Немногим посильна деятельность одинокая. Немногим доступны высшие ступени жизни созерцательной. Но люди, мучимые потребностью отдавать себя без остатка служению Богу и ближнему, всегда были, есть и будут. Нет более полного сочетания этих двух служений, чем христианское учительство, то учительство, которое не полагает своим трудам ни меры, ни конца, которое прилагает к милостыне духовной дивные слова Пушкина о милостыне вещественной:
Торгуя совестью пред бледной нищетою,
Не сыпь даров своих расчетливой рукою —
Щедрота полная угодна небесам.
В день страшного суда, подобно ниве тучной,
О, сеятель благополучный,
Сторицею воздаст она твоим трудам.
Но если, пожалев земных трудов стяжанья,
Вручая нищему скупое подаянье,
Сжимаем мы свою завистливую длань, —
Знай, все твои дары, подобно горсти пыльной,
Что с камня моет дождь обильный,
Погибнут, — Господом отвергнутая дань’
(‘Сельск. шк.’, стр. 186).
Это автором написано в призыве к подвигу учительному наших монастырей, увы! — духовно и матерьяльно так часто сжимающих ‘завистливую длань’. Не будем, однако, отвлекаться, совершенно раскрывший, опять духовно и матерьяльно, свою ‘длань’ ‘благополучный сеятель’ в Татеве кое— что действительно получил ‘сторицею’: его невидный труд увлек и увлекает многих, и Татево стало рассадником школ, так сказать, материнскою школою, от которой все новые и новые пчелки отлетают в сторону, но на новом месте творят дело и веру старого Татева. Образовался район школ, родных ‘знакомых’, где трудятся люди одного духовного происхождения (школы эти отчасти указываются в ‘Школьном походе в Нилову пустынь’ — одна из лучших статей ‘Сборника’): частью родные старого профессора, но большею частью бывшие ученики его школы. Мы слышали, что есть многие люди, из других губерний, из незнакомых местностей, которые обращаются к Рачинскому с просьбою дать для сельской школы учителя его выучки и направления. И таким образом, без регламентации, ‘штатов’ и жалованья вырос некоторый и притом общерусский ‘учительский институт’, т. е. институт учительского труда, учительской практики, идеалов и заветов: ‘институт’ не в смысле ‘здания’, но в смысле ‘совершающейся работы’. Маленький русский ‘Port-Royale’ — т. е. аристократическая умственная работа, не притворно надевшая, а смиренно одевшаяся в лохмотья народа: те лохмотья, которые сияя на плечах подвижников пещер Радонежских и Воронежских лесов, уже вошли в славу, и всякий, кто даже стоит совершенно в стороне от этих новых подражателей древнего труженичества, не может как мимо идущий путник не поклониться этому доброму делу.
НВип. 1899. 6 янв. No 8211. С. 6.
‘мореплавателями и плотниками’ — ср.: А.С. Пушкин. Стансы (1826).
Торгуя совестью пред бледной нищетою — А. С. Пушкин. Подражание Корану. VIII (1824).
...port-Royale (Порт-Роял) — монастырь во Франции, культурный центр янсенизма в 1636-1710 гг., оказавший влияние на Б. Паскаля.