Сердце человеческое есть или храм божий, или жилище сатаны…, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1839
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том третий. Статьи и рецензии (1839-1840). Пятидесятилетний дядюшка
М., Издательство Академии Наук СССР, 1953
23. Сердце человеческое есть или храм божий, или жилище сатаны. Представлено, для удобнейшего понятия, в десяти фигурах, для поощрения и способствования к христианскому житию. Новый перевод с немецкого издания, напечатанного в С.-Петербурге 1820 года. Санкт-Петербург. 1838. В типографии Конрада Вингебера. 72 (8).1
Основание христианского учения есть любовь, или то живое трепетное проникновение в вечные истины бытия, как явления духа божия, которое наполняет душу человека неизреченным, бесконечным блаженством. Но до такого духовного погружения в таинственную сущность источника и виновника бытия — бога, до такого живого и трепетного проникновения в вечные истины бытия невозможно дойти чрез посредство слабого, ограниченного и конечного рассудка человеческого, который, куда ни оглянется — везде видит одни противоречия и — бессильный примирить их — или отчаивается познать истину, или принимает за истину свои призрачные, ложные заключения. Нет, не рассудком, холодным и ограниченным, дается познание евангельской истины, выше которой нет истины в мире, но благодатию, которою вдохновляет дух божий свое слабое создание, чтобы приобщить его к своей вечной жизни и сделать его органом и тимпаном своей славы… Да, только тот постигал и чувствовал в себе откровение вечных тайн бытия, только тот вкусил от бессмертного хлеба божественной истины,— кто отрекался от самого себя, от своих личных интересов, кто погружался в сущность божества до уничтожения своей личности и свою личность, как жертву, добровольно приносил богу… Только тот воскреснет в боге, кто умер в нем… Вечная жизнь достигается путем смерти, путем уничтожения… А благодать дается только тому, кто, смирив порывы буйного рассудка и с корнем вырвав из сердца своего семена гордости и самообольщения, бил себя в грудь и повторял с мытарем: ‘Грешен, господи, отпусти мне грехи мои!’ Да, только тот прозреет и просветлеет и возблаженствует в трепетном сознании истины всех истин, кто, распростертый перед крестом, в таинственный час полуночи, молясь, плача и рыдая, взывал к невидимому свидетелю наших тайных помышлений: ‘Верую, господи, помози моему неверию!’.. И тогда кончится брань духа с плотию, кончится борьба истины со страстями, просветлеет страдальческое лицо избранника кротким светом тихой и безмятежной радости, той светлой радости, которая питает не пресыщая, крепит не обременяя, той бесконечной радости, от которой кротко движется дух, не волнуясь мятежно, видит даль без границ, глубину без дна — и не возмущается страхом, в сердце своем ощутит он ту безмятежную тишину, в которой слышатся отдаленные хоры ангелов, тот священный сумрак, сквозь который сияет заря бессмертия и тусклым, таинственным мерцанием своим сулит вечное успокоение, потому что его сердце сделается уже храмом божиим, где величие размеров и благолепие украшений возвышает и окриляет дух, а не подавляет его, где тишина не пугает духа своим мертвым безмолвием, а настроивает его к торжественности и благоговению, как провозвестница таинственного присутствия вездесущего… И укрепит бог слабое творение свое, и не будет в нем больше страха: любовь победит и изгонит страх… И кончатся его ежедневные заботы и опасения за свой грядущий день, за свое настоящее и будущее счастие, за свои личные и конечные интересы: пусть будет мрачно небо над его головою, пусть бушуют ветры и раздаются громы — они не заглушат для него голоса бога, не прервут его собеседования с ним в молитве — он никогда не забудет, что он сын бога живого, что у него есть отец, который хранит его своею любовию и без воли которого не спадет и волос с главы его,— а так как эта воля свята и справедлива, то с любовию и без страха он подвергнется всем ее определениям… Не устрашит его и мысль о смерти: не отвратительный скелет уничтожения, а светлого ангела успокоения увидит он в ней… Не возмутится душа его и потерею кровных и ближних: разлука с ними будет для него залогом свидания в новом, лучшем бытии, на новой земле и под новым небом… В колыбелях и могилах будут видеться ему волны великого океана бытия: волна гонит волну, волна сменяет волну — волны проходят и исчезают, а океан всё так же велик и глубок и так же живет и движется на своем бездонном необъятном ложе,— а в его кристалле всё так же торжественно отражается лучезарное солнце, и всё так же колышется и трепещет ночное небо, усыпанное мириадами звезд,— а те звезды своим таинственным блеском как будто говорят о новых мирах, где также приходят и преходят волны бытия, может быть, уже прошедшие здесь…
Да, истинный христианин есть тот, для кого на земле нет уже страдания, нет греха, нет страха, нет смерти, он еще здесь, на земле, живет уже в небе, потому что в его духе живет любовь и блаженство,— ибо душа его есть храмина бога. Длится жизнь его, обремененная годами,— он благодарит за нее бога, смерть застигает его на полудороге жизни — он с любовию бросается в объятия тихого ангела успокоения, потому что он понимает значение слов: ‘В дому отца моего обители многи суть’. Он знает, потому что любит: ибо любовь есть высшее знание… Он знает: целый, яко голубь, он мудр, яко змий, ибо за страдания, за жертву, за борьбу с сомнениями рассудка, за веру, которая не оставляла его и среди сомнений,— ему дана высшая мудрость, высшее знание. Истинно верующий есть в то же время и знающий… Но — повторяем — это знание не принадлежит человеку, не есть плод его человеческой мудрости, но дается, ниспосылается ему свыше, как откровение, как благодать, как любовь.2 От него зависит только неослабное стремление к этому знанию, а это стремление выражается в жертвах, в борьбе, в труде, в молитве, в отречении от себя для бога, от благ земных для небесных… Только тогда внутри его, в таинственном святилище его духа восходит светлое солнце истины и лучами своими просветляет свой темный, плотский горизонт и дает человеку сокровище, которого ни червь не точит, ни ржа не ест, ни тать не похищает…
Распространение евангельских истин есть святая обязанность всякого христианина, возлагаемая на него убеждением в них и любовию к истине, но не всякий должен принимать ее на себя, потому что для этого требуется духовное посвящение, которое состоит в глубоком проникновении в евангельские истины путем любви, откровения и благодати и еще в способности передавать свои мысли с жаром, убеждением и силою. Кто возьмется за эту высокую миссию без этого внутреннего посвящения, тот высокие религиозные истины обратит в сухое нравоучение — плод человеческой мудрости, конечного человеческого рассудка. Самый высочайший, самый истинный, единственный образец и пример для этого есть евангелие: божественный искупитель наш говорил фарисеям: ‘Горе вам, книжницы и фарисеи’, грозил заблудшим и ожесточенным вечным огнем и вечною смертию, но это было только одною стороною его учения, необходимым средством для потрясения окаменелых и ожесточенных сердец, потому что, грозя адом, он указывал и на небо, говоря о наказании, говорил и о прощении и искуплении, о вечном блаженстве и говорил это словами, в которых веял дух вечной, божественной любви, бесконечного небесного блаженства. Поэтому-то все проповеди, все объяснения христианских истин, не проникнутые духом трепетной животворной любви, никогда и никакого не производят действия. Сверх того, евангелие отличается еще и тем, что оно равно убедительно, равно ясно и понятно говорит всем сердцам, всем душам, всем умам, искренно жаждущим напитаться его истинами, его равно понимает и царь и нищий, и мудрец и невежда. Да, каждый из них поймет равно, потому что один поймет больше, глубже, нежели другой, но все они поймут одну и ту же истину,— и еще так, что мудрый, но гордый своею мудростию поймет ее меньше, нежели простолюдин, в простоте и смирении своего сердца, жаждущего истины и поэтому самому отзывающегося на нее…
Такие мысли возбудила в нас маленькая книжка, под названием ‘Сердце человеческое есть или храм божий, или жилище сатаны’. Книжка эта первоначально написана на французском языке, с которого переведена была на немецкий, а с него уже на русский. В ней предлагается сухое изложение христианских истин, рассудочно, а не сердцем понятых, для лучшего же уразумения приложено несколько рисунков, а на тех рисунках сердца человеческие, наполненные диаволами и грехами, в виде козлов, змей и других животных. Не понимаем, к чему всё это. Евангелие просто, доступно для всякого излагает свои святые и высокие истины: к чему же эти мистические и аллегорические рисунки… Только любовь родит любовь, и только любовь говорит сердцу языком живым и понятным. Хитросплетения затемняют истину, сбивая с толку бедный рассудок и охлаждая сердце. Нет, не таким образом проповедывала всегда и проповедует теперь истины евангелия наша православная церковь. Эта же книжка явно написана на французском языке…3
1. ‘Моск. наблюдатель’ 1839, ч. I, No 2 (ценз. разр. 1/III), отд. V, стр. 79—85. Без подписи.
Исходя из ошибочных представлений, будто идея ‘всеобщей любви’, свойственная христианству, является выражением гуманистических начал, Белинский в период ‘примирения с действительностью’ явно идеализировал христианство. Однако и в ту пору он резко отрицательно относился к православию как официальной религии (см. н. т., стр. 439). В 1840-е годы Белинский истолковал гуманизм с революционно-демократических позиций. В статье ‘Стихотворения М. Ю. Лермонтова’ (1841) Белинский высоко оценил ‘благородное негодование’ ‘Думы’ Лермонтова (ИАН, т. V), а в письме к П. В. Анненкову от 17 сентября 1847 г. он писал: ‘Не верю я этой всеобщей любви, равно на всех простирающейся и не отличающей своих от чужих: это любовь философская, немецкая, романтическая’ (ИАН, т. XII).
2. Несмотря на это, глубоко ошибочное утверждение, Белинский и в период временного ‘примирения с действительностью’ резко выступал против всех проявлений фанатизма и мистицизма, культивируемых официальной религией. Он писал, что ‘в религии доверие к одному непосредственному чувству доводит до фанатизма’, что ‘фанатизм, в чем бы то ни было, сам себе вредит’, что ‘изуверство и суеверие, а тем более ханжество суть темные стороны Человека, через которые он является или зверем-фанатиком, или фарисеем с постною рожею, да скоромными помыслами’ (см. н. т., стр. 301, и ИАН, т. II, стр. 549 и 559).
3. То есть отвлеченно, рассудочно.