Семейство Холмских (Часть вторая), Бегичев Дмитрий Никитич, Год: 1832

Повесть
Время на прочтение: 118 минут(ы)
Скачать в PDF

Семейство Холмскихъ.

НКОТОРЫЯ ЧЕРТЫ НРАВОВЪ И ОБРАЗА ЖИЗНИ.

Семейной и одинокой, Русскихъ Дворянъ.

Une morale nue apporte de l’eunui,
Le conte fait passer le prcepte avec lui.
Lafontaine.

Скучно сухое нравоученіе, но въ сказк охотно его выслушаютъ.
Лафонтенъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ АВГУСТА СЕМЕНА,
при Императорской Медико-Хирургич. Академіи.
1832.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ,

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Цензурный Комитетъ три экземпляра. Москва, февраля 12 дня, 1832 года.

Цензоръ Л. Цвтаевъ.

СЕМЕЙСТВО ХОЛМСКИХЪ.

ГЛАВА I.

‘Point de milieu: l’hymen et ses liens
‘Soutles plus grands des maux, ondes biens.
Voltaire.

‘Нтъ средины: супружество и узы его — или
величайшее бдствіе, или величайшее счастіе.
Вольтеръ.

Въ продолженіе сего времени, Софья сама часто писала къ матери и сестрамъ, и отъ нихъ часто получала письма. Помщаемъ здсь одно отъ Елисаветы, другое отъ Катерины. Письма сіи послужатъ къ изображенію характеровъ и жизни обихъ сестеръ.

Никольское, февраля 12, 18…

Милый другъ, Софья!

Вмсто того, чтобъ быть въ Москв ныншнюю зиму, какъ надялась, я живу, въ смертельной скук, въ Никольскомъ. Я просила моего тирана отпустить меня въ Москву, хотя одну, на время, онъ все говоритъ свое, ныншній годъ были большія издержки, домъ отданъ въ наймы, и проч.— Онъ длается часъ отъ часу несносне. Все время проводитъ онъ въ конюшн, въ манеж, или на винокуренномъ завод. Общество его составляютъ: конторщикъ, съ своими счетами, и винокуръ, который, два, или три раза въ день, приноситъ ему отвдывать заторы, или, какъ они называютъ, бражку, и очень важно бесдуетъ съ нимъ о чемъ-то мн непонятномъ, дошла, или перекисла эта бражка. Утромъ и вечеромъ приходятъ къ нему, и доносятъ: главный его конюхъ о лошадяхъ, а псарь о собакахъ. Съ ними вступаетъ онъ въ пріятельскій разговоръ о томъ, которая собака, или лошадь, нездорова, отъ чего, и чмъ лечишь ихъ надобно. Вечера проводитъ онъ въ пріятной бесд съ старымъ прикащикомъ и выборнымъ, разспрашиваетъ о работахъ, приказываетъ, что длать на другой день, знаетъ поименно всхъ крестьянъ, и кто изъ нихъ какъ живетъ, кто богатъ, и кто бденъ, кто лнивъ, кто чмъ промышляетъ. Все это благоразумному моему супругу извстно. Не понимаю, какъ можно заниматься такимъ вздоромъ! Къ довершенію всего, часто вижу я за столомъ своимъ Исправника, Засдателей и Секретаря. Всхъ ихъ принимаетъ онъ вжливо, и въ особенности Секретаря угощаетъ и поитъ безпрестанно, травникомъ и наливками. Между тмъ, я одна, среди этихъ животныхъ, къ числу которыхъ охотно присоединяю и мужа моего, сижу и зваю въ великолпной моей гостиной! Англичанка, компаньнка моя, Миссъ Клокъ, бывшая прежде общею нашею гувернанткою, составляетъ дуэтъ со мною: мы съ ней об зваемъ, и отводимъ, что называется, душу, тмъ, что об наперерывъ ругаемъ моего мужа, за скупость и глупость его. Миссъ Клокъ и Фиделька, собачка моя, еще покамстъ моя отрада: первая нравится мн потому, что принимаетъ участіе въ моемъ гор, и мы вмст съ нею бранимъ моего мужа, а милую Фидельку люблю я за то, что она терпть его не можетъ, и всегда на него лаетъ. По утрамъ играемъ мы съ Миссъ Клокъ въ билльярдъ, или ходимъ изъ комнаты въ комнату, по вечерамъ раскладываемъ гранъ-пасьянсъ, или играемъ въ пикетъ. Приглашала я къ себ погостишь, сама не знаю зачмъ — для того, казалось мн, чтобы она иногда болтала — одну бдную дворянку, сосдку нашу. У насъ ихъ большое изобиліе: въ сел, куда мы прихожане, боле дворянскихъ, чмъ крестьянскихъ домовъ.— Но эта барыня надола мн до смерти угодливостью своею. На все она соглашается. Ежели я что нибудь скажу, тотчасъ отвтъ: ‘Такъ, матушка, Ваше Сіятельство, вы изволите, В. С., правду говорить.’ Вяжетъ себ чулокъ, ни въ какія игры, кром Дурачковъ, незнаетъ, и тутъ, когда играетъ со мною, или съ Саррою Карловною (такъ называетъ она Миссъ Клокъ), то боится прогнвишь меня, и всегда нарочно сама остается въ дурахъ. Разсказы ея заключаются въ томъ, что у нея есть баба Акулина, которая мастерица длать квасы и печь ватрушки, что съ мужикомъ ея Сидоркою то то случилось, или что приходскій нашъ Священникъ, Лука Яковлевичъ, тогда-то женился, и что она помнитъ его еще семинаристомъ, и прочее тому подобное. Ты можешь себ вообразить, какъ пріятно общество этой паразитки, или, какъ въ деревняхъ называютъ, прихлбательницы! Если-же когда бывало подарю я ей старое свое платье, или Князь велитъ отвезти къ ней какой нибудь четверикъ гороху, или крупъ, она цлуетъ мои ручьки, и чушь чуть не кланяется ему въ ноги. Еще я вздумала было взять въ фаворитки одну дворовую двочку. Рожица ея мн- понравилась, но она скоро мн надола. Терпть не могу ребятишекъ: я прогнала ее опятъ въ избу. Ты сама знаешь, что я не люблю никакого рукодлья. Книги мн также наскучили. Твои любезный С. Ламбертъ — котораго ты совтовала мн читать, и въ особенности хвалила, въ его Catchisme universel главу: Devoirs mutuels des poux (о взаимныхъ обязанностяхъ супруговъ) — очень скученъ: такая сухая, обветшалая мораль! Сочиненія Фенелона, Жанлисъ, Эджевортъ, и проч., что позволяла читать намъ маменька, знаю наизусть. Любимый и модный ныншній авторъ, Вальтеръ Скоттъ также надолъ. Велика мн нужда знать, что было нсколько сотъ лтъ тому въ Шотландіи! Это не облегчитъ и не уменьшитъ моей несноснйшей, теперешней скуки въ Никольскомъ. Впрочемъ, я прочла все, что только у меня было изъ романовъ Вальтеръ Скотта. Думала было найдти что нибудь новое у моего мужа, но библіотека его ддушки и папеньки состоитъ изъ старинныхъ Русскихъ книгъ, которыхъ, разумется, читать нтъ никакого терпнія, а супругъ мой присоединяетъ къ собранію этой рухляди, покупаемыя имъ, вновь выходящія книги о земледліи и о винокуренныхъ заводахъ. Стала было я иногда играть на фортепіано, но замтила, что мужъ мой любитъ музыку, посл этого тотчасъ заперла я фортепіано. Онъ находитъ удовольствіе мучить меня, заставилъ меня сидть зиму въ деревн, и — я ему отплачиваю тмъ-же.
Иногда, для прогулки, отправляюсь я скучать и звать къ моимъ сосдямъ, потому, что вс порядочные люди ухали въ Москву.
Въ день моего рожденія Князь исполнилъ свое общаніе: пригласилъ обдать сосдей, но, еще повторяю — никого порядочныхъ не осталось. Явилось къ намъ нсколько неуклюжихъ помщиковъ, съ женами и дочерьми, которыя вкъ живутъ въ деревн — очень пріятное общество! Мужчины толковали о цнахъ хлба, о замолотахъ, о призд Губернатора, который былъ въ нашемъ уздномъ город но какому-то слдствію, разсказывали, гд и какой онъ нашелъ безпорядокъ, и кого бранилъ изъ Судей. Съ дамами должна была я бесдовать о томъ, какъ он варятъ варенье, и слушать, какъ лучше сохранять впрокъ разные запасы. Я очень была рада, когда вс ухали. Полкъ, который стоитъ у насъ въ узд, ходилъ куда-то на смотръ, или въ караулъ, и никого изъ офицеровъ у насъ не было.
Мужъ мой, замчая, что мн чрезвычайно скучно, ставитъ въ примръ свою мать. ‘(Матушка,’ говоритъ онъ, ‘вкъ свой жила одна въ деревн, но всегда бывала весела, и находила занятіе.’ Эта старая дура, какъ мн сказывали, проводила время очень пріятно. Почти все утро, запершись въ своемъ кабинет, молилась она Богу, Потомъ лечила больныхъ крестьянъ, входила во вс подробности хозяйства, сама варила варенья, выдавала на кухню сахаръ и другую провизію. Богъ съ ней! Зачмъ не искалъ себ достойный сынъ ея жены, похожей на нее?
Не смотря на несносную мою тоску, мужъ мой увренъ, что я совершенно счастлива, тмъ, что имю честь быть Княгинею Рамирскою, что я хозяйка въ огромномъ его дом, что у меня прекрасныя лошади и экипажъ, которыми я могу располагать по моей вол. Многія знакомыя мн двушки завидуютъ, что я составила такую блистательную партію, но ежели-бы знали он, какова жизнь моя, ежели бы чувствовали, какъ часто я сама имъ завидую, въ особенности-же сестр Катиньк!.. Письма ея меня утшаютъ. Она въ тысячу разъ умне, что вышла не за богатаго и знатнаго, а за умнаго, и добраго человка’
Но я замчаю, что весьма длинное письмо мое заключаетъ въ себ одн только жалобы. Ожидаю, что ты будетъ бранить, и упрекать меня, какъ я не умю быть счастлива въ томъ состояніи, въ которомъ, по вол Провиднія, нахожусь. Это обыкновенная твоя мораль, но хорошо такъ говоритъ, не испытавши самой, каково жить весь. вхъ, съ, упрямымъ, и сумасброднымъ дуракомъ!— Однакожъ, да будетъ, теб извстно, что мы теперь не такъ часто, какъ прежде, ссоримся съ моимъ, супругомъ, отъ того, что рдко бываемъ вмст. Онъ приходитъ въ чрезвычайной усталости, изъ манежа или съ завода, передъ самымъ обдомъ, пьетъ свою рюмку травнику и кушаетъ весьма препорядочно. Посл обда садится въ диванной на большія кресла, спокойно засыпаетъ, и храпитъ часа полтора, а я въ это время, или тоже длаю, или плачу съ досады. Вотъ теб журналъ жизни веселой и милой Елисаветы Холмской (такъ меня прежде называли)! Не правда-ли что она очень счастлива? Богъ за молитвы ея родительницы, какъ говорили старая моя няня и приходскій нашъ Священникъ, такъ хорошо ее пристроилъ. Ежели у меня будутъ дочери, чего я совсмъ не желаю, то врно ни одна изъ нихъ не выйдетъ за-мужъ, Теб тоже совтую. Будь здорова. Увдомь меня о Московскихъ новостяхъ и о послднихъ модахъ. Мы здсь, въ глуши, ничего не знаемъ. Я думаю, что когда ты возвратишся изъ Москвы, то я покажусь теб уродомъ.

Врнйшій другъ твой и сестра,
Княгиня Елисавета Рамирская.

Февраля 14-го 18… Пріютово.

Милый, истинный другъ мой, и почтеннйшая сестра!

Я виновата, что давно не отвчала на письмо твое. Мужъ мой въ это время былъ не очень здоровъ, простудился, здивши къ брату Алексю. Теперь, благодаря Бога, совсмъ выздоровлъ. Что теб сказать, милый другъ мой? Я счастлива, счастлива и счастлива. Впрочемъ, ты сама знаешь деревенская жизнь такъ единообразна, что всякій день одно и тоже. Но имя добраго и милаго мужа, чего еще желать на свт? Остается только безпрестанно благодарить Бога, за неизреченную Его милость.
‘Въ первые мсяцы моей беременности я чувствовала себя не очень здоровою. Маменька все это время прожила съ нами. Хотла было она похать въ Никольское, къ сестр Лизаньк, но сестра не настоятельно просила, а мужъ ея и совсмъ не приглашалъ. Извстія отъ нихъ не весьма пріятны. Можетъ быть, Лизанька скрыла отъ тебя, что она также была беременна, но выкинула, отъ неосторожности своей, чему, какъ она пишетъ, весьма рада, потому что, по мннію ея, дти — несносное иго. Но мужъ ея былъ очень огорченъ, ему хотлось имть наслдника. Какія различныя мысли и желанія! Чтобы я чувствовала, ежели-бы со мною случилось такое несчастіе!
Съ нетерпніемъ ожидаю я весны, когда ты, милая Соничка, по общанію твоему, придешь къ намъ, вмст съ тетушкою, въ Пріютово! Ты еще ни разу не видала Петрушу моего у себя дома, хозяиномъ. Лизанька сообщаетъ мн, что она часто въ письмахъ своихъ совтуетъ теб не выходить никогда за-мужъ. Прізжай въ Пріютово: ты на самомъ опыт, смотря на насъ, увришся, что совты ея несправедливы.
На дняхъ, удостоилъ обдать у насъ братъ Алексй. Найдя довольно хорошій и вкусный столъ, онъ нсколько удивился, а когда стали подавать сотернъ, и потомъ малагу, то сказалъ намъ, что мы очень роскошничаемъ, и что даже у самаго Князя Бориса Матвевича, когда обдаютъ въ своей семь, ничего, кром домашнихъ наливокъ, не подаютъ. Мужъ мой, обративъ это въ шутку, отвчалъ, что всякій живетъ по своему. Впрочемъ, Алексй довольно охотно пилъ и хвалилъ наше вино.— Вотъ о какомъ вздор я пишу къ теб! Но еще повторяю: въ деревн такое единообразіе, что ничего интереснаго сообщить теб не имю, кром того, что я счастлива, и ты врно съ удовольствіемъ прочтешь это.
‘Я послала къ теб, и къ тетушк, съ обозомъ нашимъ, который, дня гари тому, отправился къ вамъ въ Москву съ овсомъ, нсколько банокъ соленыхъ грибовъ, вишенъ и пикулей, кушайте на здоровье: великій постъ скоро приближается. Не знаю, понравится-ли вамъ: это первый мой опытъ. Боюсь только, чтобы дорогою, въ теперешніе морозы, не испортилось, и чтобы банокъ не разбили. Я сама укладывала, и очень просила старосту беречь. Будь здорова, милый другъ мой, и врь, что любитъ и уважаетъ тебя отъ всей души,

вчно преданный теб другъ и сестра,
Катерина Аглаева.

P. S. У почтенной тетушки цлую руки.’
Два письма сіи, полученныя въ одно время, произвели надъ Софьею противоположное впечатлніе. Она видла, что неосторожность, втренность и безразсудные поступки Елисаветы навлекутъ на нее большія бдствія, что мужъ ея утомится наконецъ безпрерывными непріятностями, и, можетъ быть, послдняя искра любви его скоро изчезнетъ. Она хотла было тотчасъ хать къ сестр, но, размысливъ, должна была признаться, что вс совты ея остались безъ уваженія, и что она никакой пользы приздомъ своимъ не сдлаетъ. Въ утшеніе, воображала она, какъ счастлива Катерина, въ смиренномъ и тихомъ своемъ уединеніи.
‘Какого теперь ты мннія о супружеств и о двичьей жизни?’ сказала Свіяжская, прочитавъ оба письма сестеръ ея.
— Я думаю — отвчала Софья — все тоже. Во всякомъ состояніи можно быть счастливою, и это именно отъ насъ зависитъ. Катинька благополучна, а Лизанька страдаетъ и несчастлива, но кто, и въ томъ и другомъ случа, причиною? Разумется, он сами. Удивляюсь Лизаньк: она, вы это знаете, совсмъ не глупа, а не уметъ расположить себя, какъ надобно, чтобъ быть счастливою! Можетъ быть, я покажусь вамъ слишкомъ гордою, но думаю, что если-бы я была на ея мст, то могла-бы ужиться и быть по возможности благополучною съ Княземъ Рамирскимъ. Мн кажется, я достигнула-бы своей цли, перемнила-бы характеръ и исправила недостатки его, которые, напротивъ, отъ безразсудныхъ поступковъ сестры теперь часъ отъ часу будутъ усиливаться. Можно-ли такъ дйствовать съ человкомъ ума ограниченнаго, который, гордясь своимъ богатствомъ и знатностію, воображаетъ, что онъ осчастливилъ двушку, взявъ ее безъ приданаго, и что въ замнъ того иметъ все право требовать отъ нее безусловнаго повиновенія? Людямъ такого рода досадно, ежели т, кому они, по мннію ихъ, сдлали добро, не чувствуютъ этого добра и не безпрестанно воспоминаютъ объ ихъ благодяніяхъ. Лизанька, напротивъ того, просто, безъ всякихъ околичностей, показываетъ явное пренебреженіе къ мужу, и безпрерывно бситъ его. Впрочемъ, конечно, со стороны гораздо видне, и совтовать легче, нежели самому длать, но кажется мн, что съ искуствомъ и нкоторою снисходительностію можнобы взять поверхность надъ Княземъ, и тмъ боле, когда такое искусство вспомоществуемо молодостью и красотою. Лизанька поступаетъ иначе, и я очень опасаюсь, что она совсмъ потеряетъ любовь и привязанность мужа.
‘И, къ несчастію,’ отвчала Свіяжская, ‘потерявъ однажды любовь, никогда уже боле не возвратишь ее! Самолюбіе мужчинъ очень раздражительно: никогда не забываютъ они и не прощаютъ женамъ оскорбленій, ими сдланныхъ, хотя, напротивъ, требуютъ отъ женъ, чтобы он безпрестанна ихъ прощали. Посл, вс усилія жены, къ приобртенію прежней довренности и уваженія, будутъ безполезны, и тмъ боле еще, если между супругами есть посредники, которымъ они повряютъ жалобы свои другъ на друга, и если эти повренные захотятъ вмшиваться не въ свое дло, и миритъ ихъ, потому, что признаніе при свидтеляхъ въ ошибк, или въ вин своей, есть самое тягостное униженіе, оставляющее на вкъ воспоминаніе, весьма непріятное и оскорбительное для нашего самолюбія.’
‘Когда говорятъ о какомъ нибудь супружеств, ‘продолжала Свіяжская, ‘что оно совершенно благополучно, или совершенно несчастливо, то ошибаются. Есть такія сокровенности, которыя никому не могутъ быть извстны. Въ супружеской жизни есть степени счастія и несчастія. Не знаю, такъ-ли я объясняюсь, но мн кажется, отъ совершеннаго блаженства, которымъ наслаждаются съ самаго начала супруги, соединенные страстною любовью, переходятъ они на степень просто благополучія, потомъ слдуетъ степень довольства, а за тмъ равнодушія. Въ противоположность надобно поставить, сначала просто неудовольствіе, несчастіе, а наконецъ совершенное бдствіе. Мн кажется, молодыя женщины жалуются на судьбу свою и почитаютъ себя несчастливыми отъ того, что не наблюдаютъ постепеннаго хода супружеской жизни. Когда отъ совершеннаго блаженства вступаютъ он на степень благополучія, или довольства, то переходъ сей почитаютъ уже большимъ бдствіемъ. Но счастливы т супруги, которыя изъ очарованія, продолжающагося не боле, можетъ быть, мсяца, остановятся на средней степени — благополучіи. Елисавета, съ мужемъ своимъ, кажется мн, ежели не ошибаюсь, весьма близка къ равнодушію, я думаю, дале между ними ничего не будетъ. Но сохрани Богъ Катерину сойдти съ ныншней степени супружеской жизни! При чувствительномъ ея сердц и страстной любви къ мужу — она ниспадетъ на степень совершеннаго бдствія!‘
— Ежели ей неопредлено пользоваться одинакимъ благополучіемъ во всю жизнь — отвчала Софья — то, мн кажется, лучше пожелать ей умереть, и на неб наслаждаться тмъ счастіемъ, котораго она достойна. И это будетъ непремннымъ послдствіемъ, если она замтитъ хоть нкоторую перемну въ чувствахъ мужа. Она не перенесетъ такого горя…
‘Окончимъ тягостный разговоръ нашъ,’ сказала Свіяжская, замтивъ, что глаза Софьи были наполнены слезами.

ГЛАВА II.

‘Par lout, o se trouvent des malheureux, vous
tes sr de rencontrer des femmes. Il existeentre
elles et les souffrances un lien mystrieux.’
Jouy.

‘Везд, гд есть несчастные, вы наврное
встртите женщинъ. Какой-то таинственный
союзъ соединяетъ ихъ съ страдальцами.
Жуй.

Въ тотъ день когда Свіяжская приобщаласъ Святыхъ Таинъ, многіе призжали, присылали и приходили, по обыкновенію, поздравлять ее. Въ числ прочихъ были дв сестры, старыя двушки едосъя и Надежда Филиповны Весталковы, дальнія родственницы Свіяжской и Софьи. У нихъ былъ собственный маленькій домикъ, въ отдаленной части города, гд-то въ Хамовникахъ, въ переулк. Он жили съ небольшаго капитала процентами, которыхъ однакожъ никогда не доставало имъ на прожитокъ. Свіяжская снабжала ихъ ежегодно всми състными припасами и живностію, привозимыми къ ней изъ степныхъ ея деревень.. Сверхъ того, она часто длала имъ подарки. Посл пожара Москвы въ 1812 году, помогла она имъ выстроить домикъ, словомъ: была истинная ихъ благодтельница. Весталковы въ полной мр это чувствовали. Свіяжская пригласила ихъ остаться у нея обдать.
За обдомъ получила Свіяжская съ эстафетомъ, письмо, которое чрезвычайно ее растревожило. Едгарова, ея внучатная сестра, заклинала именемъ самаго Бога, поспшить пріхать къ ней. Мужъ ея былъ при смерти боленъ, она боялась, что онъ умретъ, не благословивъ дочери своей, которая противъ его воли вышла за-мужъ. Она знала, что старикъ чрезвычайно уважалъ Свіяжскую, почиталъ ее за истинную Христіанку, и что при наступленіи смерти, никто скоре Свіяжской не убдитъ его простить дочь.
‘Это письмо меня очень разстроиваетъ,’ сказала Свіяжская. ‘Кром того, что мн предстоитъ тягостное объясненіе съ упрямымъ и сумасброднымъ старикомъ, я чувствую себя не совсмъ хорошо: говнье утомило меня, да и дорога, какъ слышно, очень ухабиста и дурна. Однакожъ, длать нчего. Я молюсь ежедневно, чтобы Богъ далъ мн средства быть полезною: видно молитва моя услышана. Какъ-же отказываться? Завтра непремнно отправляюсь. Только — какъ мн быть съ тобою, другъ мой Соничка? хать со мной теб не льзя, а отпустить тебя домой я не хочу, да и не съ кмъ. Путешествіе мое можетъ продолжиться не боле недли, взадъ и впередъ. Едгаровы живутъ отсюда съ небольшимъ въ двухъ стахъ верстахъ, и я поду на почтовыхъ.
— Да неугодно-ли будетъ сестриц Софь Васильевн перехать на это время къ намъ?— сказала едосья Весталкова. Сестра ея подтвердила, что он были-бы очень рады, и что хотя у нихъ не очень просторно, но помститься кое-какъ можно. Софья отвчала, что съ удовольствіемъ приняла-бы это предложеніе, но боится обеспокоитъ ихъ. Об сестры увряли, какъ обыкновенно водится, что никакого беспокойства имъ не будетъ. Такимъ образомъ, ршено было, чтобы Софья, проводивъ Свіяжскую въ дорогу, перехала на все время ея отсутствія къ Весталковымъ. Он, вскор посл обда, ухали домой.
‘Вотъ преимущество двической, независимой жизни!’ сказала Свіяжская, оставшись одна съ Софьею.— ‘Ежели-бы я была за-мужемъ, то, не смотря на все душевное желаніе мое, и готовность быть полезною другимъ, я не имла-бы тогда средствъ послдовать влеченію моего сердца. Можетъ быть, мужу моему не захотлось-бы, чтобы я хала, или болзнь дтей моихъ остановила меня, да и мн самой было — бы тягостно разстаться съ семействомъ. Впрочемъ, все это доказываетъ только то, что всякое состояніе иметъ свои особенныя удобства и не. удобства. Признаюсь однакожъ, я такъ привыкла, и такъ хорошо мн было жить съ тобою, что очень не хочется разставаться, потому-же боле, что я предвижу… теб не такъ-то будетъ весело въ обществ Весталковыхъ. Старшая угрюмаго и холоднаго характера, а другая, напротивъ, веселаго. Он врно будутъ стараться разсять тебя, и доставить, по своему, всякія удовольствія. Вроятно, и то и другое будетъ теб непріятно, но если перевезть фортепіано, запасись поболе книгами, а я попрошу ихъ, чтобы он дали теб свободу. Впрочемъ, пребываніе на нкоторое время въ ихъ дом будетъ имть для тебя свою пользу. До сихъ поръ ты видла двическую, одинокую жизнь съ хорошей стороны, погостивъ у нихъ, можетъ быть, ты перемнишь свой образъ мыслей’. Софь хотлось лучше отправиться въ Пріютово къ Катерин, но ей совстно было противорчить Свіяжской, и нарушать планъ, по которому было положено хать туда вмст, весною.
На другой день, рано утромъ, Свіяжская отправилась въ дорогу. Софья проводила ее до заставы, и потомъ прямо прохала къ Весталковымъ. Об сестры приняли ее съ большою привтливостію, хотя каждая сообразно своему характеpy: старшая важно, съ церемоніею, младшая свободно и непринужденно. Но вообще, домъ ихъ и образъ жизни имлъ разительную противоположность съ домомъ Свіяжской. Софья очень желала, чтобы время искуса ея, какъ можно скоре кончилось.
Тсный, низенькій домикъ Весталковыхъ расположенъ былъ очень безпокойно. Во всемъ видны были безпорядокъ, неопрятность и недостатокъ. Меньшая сестра уступила Софь свою комнату, и сама на это время переселилась въ гостиную, но дурной запахъ отъ кухни производилъ головную боль у Софьи, тараканы и клопы мучили ее по ночамъ, притомъ-же комната была окнами на дворъ, и собаки мшали ей спать. Днемъ, въ этой, съ маленькими окнами, комнат такъ было темно, что невозможно было ничмъ заняться, по тснот дома всякое слово было слышно, а об сестры почти безпрестанно бранились, или между собою, или на двку и кухарку свою.
Столъ у нихъ былъ очень дуренъ. Это-бы еще не бда, что кушанья невкусно приготовлены, но припасы были не свжіе, и Софья, привыкшая дома и у Свіяжской къ столу вкусному, не могла почти ничего сть. Къ счастію, добрая и заботливая Свіяжская, вроятно, предвидвъ это, велла зелень и прочіе припасы, привозимые къ ней еженедльно изъ подмосковной, отсылать къ Весталковымъ.
Все было мрачно и печально въ ихъ дом, и везд былъ виднъ отпечатокъ характера обихъ сестеръ. Канарейки пли изрдка, даже самая кошка, любимица старшей сестры, имла видъ важный, и все почти лежала, одна только любимая, старая Болонская собачка меньшой сестры иногда бгала, лаяла, или ласкалась къ тому, кто входилъ въ комнату, въ надежд, что ее накормятъ.
Софья покорилась необходимости, сносила все терпливо, умла поладить съ обими сестрами, и въ особенности понравилась имъ великимъ искусствомъ слушать вздорные ихъ разсказы и старинные анекдоты. Это совсмъ не бездлица, и иногда бываетъ самымъ надежнйшимъ средствомъ къ приобрпіенію благосклонности разскащиковъ.
Об сестры, по стеченію разныхъ обстоятельствъ, остались въ двкахъ. Старшая, едосья, была дурна собою, ряба и коса, никто не обращалъ на нее вниманія. Младшая, Надежда, напротивъ того, смолоду была довольно хороша собою: ей представлялись женихи, но она была слишкомъ разборчива, перебирала, разбирала, и нечувствительно въ этомъ перебор увяла ея красота, и она состарлась. Посл того, охотно желала бы она выйдти за-мужъ, но уже было поздно. едосья, еще съ молодости, не очень любила меньшую сестру, она завидовала, что ей представлялись женихи, а на нее никто не смотрлъ. Противъ воли он были обязаны жить вмст, и обходились между собою съ какою-то странною церемоніею и холодностію. Вкъ свой говорили он одна другой: вы, сестрица. Можно было замтить, что он терпть не могли другъ друга.
Время проходило въ несносномъ для Софыі единообразіи. Об сестры вставали рано, и ничего боле не длали, какъ только, или бранились и говорили колкости другъ Другу, или раскладывали гранъ-пасьянсъ. Старшая Весталкова любила карты, и почти каждый вечеръ уходила къ одной старушк, сосдк своей, играть въ бостонъ, по дв копйки, меньшая оставалась съ Софьею, садилась подл Фортепіано, и слушала ея прелестную игру. Только въ это время отдыхала Софья.
На третій, или на четвертый день посл ея переселенія къ Весталковымъ, сосдка, Марья Львовна Кирбитова, прислала спросишь: ‘будутъ-ли он вечеромъ дома?’ — Скажи, что будемъ и просимъ ее къ себ — отвчала Надежда.— Это премилая и превеселая женщина — продолжала она, обращаясь къ Софь.— Мы съ удовольствіемъ проведемъ съ нею время.—
Кирбитова была также пожилая двушка, она походила обращеніемъ, разговоромъ, и даже нсколько лицомъ, на Свіяжскую, и это заставило Софью съ перваго раза полюбить ее. Софья также понравилась Кирбитовой, и он въ полчаса такъ познакомились и подружились, какъ будто вкъ жили вмст.
Посл обыкновеннаго разговора, началась между ними рчь о супружеств. Весталкова не могла скрыть сожалнія своего, что- осталась въ двкахъ,
‘Конечно,’ сказала она, ‘я могу избгнуть всегдашнихъ ссоръ и непріятностей моихъ съ сестрицею, а живши съ мужемъ, можетъ быть, вкъ-бы должна была я терпть ихъ. Правда, что я могу располагать собою, и ни отъ кого незавишу, но за всмъ тмъ очень пріятно быть окруженною дтьми, и особенно въ старости. Воля ваша, а я никакъ немогу поврить, чтобы пожилая двушка не сожалла, что не вышла замужъ. Я думаю даже, что сама тетушка Прасковья Васильевна раскаяваешся въ этомъ. Въ особенности, жизнь старой двки въ бдномъ состояніи очень тягостна.
— Ты ошибаешся, Надежда Филиповна,— сказала Кирбитова.— Мн представлялось нсколько партій, но божусь теб, что я предпочла по разсудку остаться лучше въ двкахъ. Не смотря на то, что весь доходъ мой состоитъ въ 1500 рубляхъ, которые получаю, и то еще не всегда, съ моего дома, я почитаю себя очень счастливою, и благодарю Бога. Доходъ мой не великъ, но я могу располагать имъ, какъ мн хочется. Не обязана я спрашиваться у мужа о всякомъ вздор, и ожидать что онъ, можетъ быть, мн откажетъ, или дастъ денегъ съ неудовольствіемъ, упрекая въ мотовств. Никто не станетъ поврять моей расходной книги, и ворчать на меня. Нтъ человка, у котораго я была-бы обязана освдомиться, ежели захочу куда идти, или хать. Правда, когда возвращаюсь я домой, и встрчаетъ меня только одна моя кошка, и старая моя Улита — мн скучно, зато однакожъ никто и не бранитъ меня, что я поздно прихала. Поврь: многое можно сказать въ пользу и прошивъ двической одинокой жизни. Одно только врно, что мы никогда не можемъ быть счастливыми ни въ какомъ состояніи, ежели не будемъ сносить съ покорностью и благодарностью къ Провиднію пріятности и непріятности, соединенныя съ каждымъ званіемъ, потому, что совершеннаго счастія нтъ въ здшнемъ мір!
Софья провела очень пріятно вечеръ съ Кирбитовою, но за то на другой день испытала она самую мучительную скуку, въ обществ, собравшемся на званый вечеръ къ Весталковымъ, по случаю дня рожденія старшей сестры.
Иванъ Кузмичъ Кохтинъ, отставной, раненый, драгунскій Капитанъ, игралъ первую ролю въ этомъ обществ. Онъ провелъ большую часть жизни въ казармахъ и на бивакахъ, никогда не бывалъ въ кругу женщинъ хорошаго тона, и думалъ, что иметъ право обходиться со всми, какъ бывало въ старину обходились въ Польш съ панянками, въ обществ экономовъ и шляхтичей. Ни о чемъ боле говорить онъ не умлъ, какъ только о походахъ своихъ, или о проказахъ, въ то блаженное время, когда полкъ ихъ стоялъ въ разныхъ мстахъ Польши. едосья имла отдаленный планъ, не смотря на свои 45-ть лтъ, рябое лице и косые глаза, выйдти замужъ за Кохтина, а потому не только часто приглашала его къ себ, но сносила разныя глупыя, и неумстныя его шутки, позволяя ему безпрестанно курить трубку, безъ которой онъ не могъ обойдтись. Частыя посщенія Кохтина продолжались уже боле двухъ лтъ, но до сихъ поръ драгунское его сердце оставалось нечувствительно къ прелестямъ едосьи, однакожъ она не унывала, и надялась достигнуть своей цли.
За Кохтинымъ слдовалъ Климъ Гавриловичъ Тартюфовъ, отставной Секретарь. Онъ почитался оракуломъ въ своемъ переулк, восклицалъ противъ всеобщихъ злоупотребленій и беззаконій, говорилъ, что настали послднія времена, безпрестанно ставилъ себя въ примръ безкорыстія и честности, и повторялъ обыкновенныя Фразы, свойственныя лицемрамъ и плутамъ. Вмст съ тмъ былъ онъ злорчивъ и нравился едось Весталковой разными сплетнями, клеветами и выдумками на счетъ сосдей и знакомыхъ ея. Отвратительное лицо, на которомъ начертана была черная его душа, поразило и привело въ какое-то содроганіе Софью, при первомъ на него взгляд.
Тартюфовъ пришелъ прежде всхъ, пилъ чай, съ французскою водкою, и злословилъ, въ то время, когда Кохтинъ явился въ ихъ общество. Онъ началъ тмъ, что всхъ женщинъ и двушекъ вздумалъ цловать въ губы, говоря, что это старинное Русское обыкновеніе, а онъ Рускій, и иностранцамъ подражать не хочетъ. Съ этимъ-же подошелъ онъ къ Софь, которая, какъ можно себ вообразить, не привыкши къ такому странному обращенію, покраснла, смшалась, и отошла отъ него. Потомъ, не смотря на тсноту комнаты, и не спросивъ позволенія, набилъ и закурилъ онъ трубку, запивая пуншемъ, который, по приказанію хозяйки, тотчасъ ему подали.
Терпніе Софьи истощилось. Злословіе Тартюфова, наглость Кохтина, глупое болтанье женщинъ, и сильная головная боль, отъ табачнаго дыма, въ маленькой, душной комнат, заставили ее воспользоваться первою возможностію, когда вс сли играть въ ламутъ и бостонъ, и оставишь это пріятное общество. Она ушла къ себ въ комнату, гд бросилась на постелю и, нюхая спиртъ, чтобы облегчить головную боль, раскаявалась, что не похала въ Пріютово къ Катерин, на время отсутствія Свіяжской. Надежда Весталкова не играла въ карты, и замтивъ, что Софья ушла изъ гостиной, тотчасъ явилась къ ней. Она нашла ее въ слезахъ, по Софья, сама стыдясь слабости своей, скоро ободрилась, и очень была рада предложенію Надежды: идти къ Кирбитовой, которая жила черезъ нсколько домовъ отъ нихъ и, но нездоровью своему, отказалась отъ приглашенія на вечеръ къ Весталковымъ.
Он нашли Кирбитову читающею духовныя сочиненія Тихона, Епископа Воронежскаго. Чулокъ, который она вязала, лежалъ на столик, подл находился серебряный колокольчикъ, для призыва двки, блая кошка, любимица ея, покоилась у нея въ ногахъ, на подушк. Все въ комнатахъ было чисто, опрятно, и на своемъ мст. Казалось, везд у Кирбитовой были тотъ порядокъ, тишина и спокойствіе, которые замтны были на лиц этой почтенной женщины.
Надежда Весталкова не упускала ни одного случая пожаловаться на свою сестру и побранить ее. Она поспшила сообщить Кирбитовой о наглостяхъ Кохтина и злословіи Тартюфова, прибавивъ къ тому, что когда Софья ушла изъ гостиной, то они оба хвалили красоту ея. ‘Теперь я уврена, что они всякій день будутъ посщать насъ,’ сказала Надежда, ‘и я, право, не знаю, что Длать, и какъ избавить Софью Васильевну отъ ихъ общества. А сестрицу никоимъ образомъ не приведешь въ резонъ! ‘
— Сожалю, что сестрица твоя вздумала пригласить къ себ этихъ двухъ молодцовъ. Я ихъ обоихъ знаю — отвчала Кирбитова.— Общество ихъ, ни въ какомъ отношеніи, не можетъ бытъ пріятно Софъ Васильевн. Знаю также и то, что ежели будешь ты настаивать, чтобы не принимать ихъ, то это ничего боле не произведетъ, какъ только ссору. Но чтобы избавить Софью Васильевну отъ удовольствія видть вашихъ гостей, вотъ что я думаю — продолжала Кирбитова.— Несогласитесь-ли вы, милая, новая моя знакомая, перехать ко мн, покамстъ возвратится ваша почтенная тетушка, о которой хотя и не имю я чести бытъ знакомою, наслышалась много хорошаго? Мн совстно, что не могу васъ принять и угостишь, какъ-бы желала, но надобно избирать изъ худшаго лучшее. По крайней мр, вамъ у меня будетъ спокойне, нежели въ обществ такого наглеца, какъ Кохтинъ, и такого злоязычника, какъ Тартюфовъ.
Софья отъ души благодарила Кирбитову за ея дружеское приглашеніе, и, не только съ одобренія, но по совту Надежды Весталковой (которая, доброжелательствуя сестр, напередъ восхищалась мыслію сдлать ей неудовольствіе и возстановить Свіяжскую противъ нея) общалась воспользоваться предложеніемъ ея, при первой дерзости Кохтина. За этимъ дло не стало, и Софья, на другой-же день, переселилась къ Кирбитовой. Надежда сама проводила ее. едосья тотчасъ явилась, съ убдительнйшею просьбою возвратишься, но Софья холодно благодарила ее, и объявила ршительное намреніе ожидать возращенія тетушки у Кирбитовой. Со стыдомъ должна была едосья отправиться домой, но за то сестра ея торжествовала. ‘Вотъ, сестрица, вдь я вамъ нсколько разъ говорила, что любимые ваши гости, Кохтинъ и Тартюфовъ, такіе мерзавцы, что ихъ ни въ какое порядочное общества пускать не льзя?’сказала она.’Нтъ, вы мн неврили. Вы все хотите длать по своему. Вотъ теперь, чмъ вы оправдаетесь передъ тетушкою Прасковъею Васильевною? Поблагодаритъ она васъ, что такъ хорошо угостили и успокоили вы Софью Васильевну! И какой срамъ: что будутъ говорить объ этомъ? Меня никто не обвинитъ, сама Софья Ва. сильевна заступится за меня. Но посмотримъ, чмъ-mo вы оправдаетесь!’ прибавила она съ торжествующимъ видомъ. едосья молчала, и плакала отъ досады.
Въ жилищ Кирбитовой была во всемъ большая разница противъ житья Весталковыхъ. Старинныя мебели ея содержались въ чистот, везд видно было какое-то пріятное единообразіе и порядокъ. Кирбитова, по небольшому состоянію своему, должна была во многомъ отказывать себ, но такъ у нее все было хорошо устроено, что Софь нчего было желать лучше. Хозяйка умла отдашь справедливость Софь, не обременяла ее безпрестанными извиненіями на недостатокъ того или другаго, и не перемнила ни въ чемъ обыкновеннаго образа жизни своей.
‘Располагайтесь, какъ вамъ хочется’ — сказала она Софь.— ‘Почитайте мой домъ вашимъ собственнымъ. Я уврена, что вы примете это не за обыкновенный комплиментъ, а точно за настоящее предложеніе, которое длаю вамъ отъ чистаго сердца. Я не богата, не имю средствъ угостить васъ, какъ-бы мн хотлось, но, кажется, если я не ошибаюсь, вы на самомъ опыт увритесь, что и въ бдномъ состояніи можно прожить спокойно и счастливо.’ Софья пробыла три дня у Кирбитовой, до возвращенія Свіяжской, и на самомъ опыт испытала истину сихъ словъ. Она пользовалась въ полной мр свободою и спокойствіемъ въ мирномъ жилищ новой своей знакомки.

ГЛАВА III.

‘Weiber die man sieht, sind doch mehreniheils
weniger gefhrlich, als die Weiber an die man denkt.’
Zimmermann.

‘Женщины, которыхъ мы видимъ, не столько
опасны, какъ т, о которыхъ думаемъ.’
Циммеpманнъ.

Чадскій удалился изъ Москвы, въ надежд, что уединеніе, время и отсутствіе изгладятъ изъ сердца его любовь къ Софь. Хотя онъ былъ въ служб., но состоялъ по кавалеріи, и имлъ право располагать собою. Изъ Москвы похалъ онъ къ себ въ деревню. Жизнь въ деревн, одинокая, зимою, и для всякаго непріятна, тмъ боле она была тягостна для человка, привыкшаго къ лучшему обществу столицы. Отъ нчего длать, Чадскій слушалъ разнообразные анекдоты и исторіи отъ прикащицы своей, о жить быть старой барыни (такъ называла она покойную его мать), курилъ трубку, бесдовалъ съ прикащикомъ, выслушивалъ просьбы, простилъ крестянамъ многія недоимки, начиналъ читать нсколько книгъ, и училъ свою лягавую собаку. Но черезъ нсколько дней, все это навело на него нестерпимую тоску. Онъ ухалъ къ сестр своей. Однакожъ надежда его не свершилась, образъ Софьи не изглаживался изъ его сердца, и страсть къ. ней еще боле усиливалась: Софья безпрестанно представлялась его воображенію, въ особенности-же у сестры, которая была счастлива въ супружеств своемъ. Нсколько миленькихъ дтей увеличивали ея семейное благополучіе. Смотря на нихъ, Чадскій еще боле бсился на Угарова. ‘Можно-ли равнодушно перенесть, что этотъ негодяй предупредилъ меня! ‘думалъ Чадскій. ‘Можно-ли поврить, чтобы Софья, совершенство красоты и любезности, отдала сердце свое такому ничтожному человку?’ Все это приводило его въ большое уныніе. Сестра замтивъ грусть брата, просила его быть съ нею откровеннымъ. Онъ признался ей въ любви своей къ Софь, и показалъ записку Угарова, отданную ему Графинею Хлестовою. Сестра, прочитавъ эту записку, просила, чтобы онъ подробне разсказалъ о сношеніяхъ своихъ съ Софьею и образ ея жизни. Выслушавъ все, она сказала ему: ‘Я не знаю твоей Софьи, но, посл всего слышаннаго, уврена, что Графиня Хлестова воспользовалась твоимъ легковріемъ и безсовстно обманула тебя. Прочитай самъ, со вниманіемъ и хладнокровіемъ, записку. Вроятно-ли, чтобы двушка, которую такъ ты описалъ, могла имть интригу съ ничтожнымъ и глупымъ мальчишкою? Да и почему ты увренъ, что эта записка писана точно къ ней? Посмотри самъ: часть листа, на которой былъ адресъ, оторвана. Притомъ-же Софья Холмская живетъ въ дом тетушки Прасковьи Васильевны, и пользуется — чего ты мн не сказывалъ, но что я знаю-не только покровительствомъ, но и дружбою этой почтенной женщины. А Хлестова открыла теб ея интригу! Тетушка, можетъ быть, изъ состраданія приняла-бы къ себ Софью, но не могла-бъ быть въ дружеской связи съ нею. Разсуди самъ: Хлестова всмъ извстна. Можно-ли ей врить?’
Какъ громомъ, пораженъ былъ Чадскій основательнымъ и справедливымъ сужденіемъ сестры. Онъ удивлялся, какъ все это прежде не пришло ему въ голову. По своей пылкости и нетерпливости, онъ въ ту-же минуту ршился хать, отыскать Угарова, и отъ него самаго узнать развязку. Тщетно уговаривали его зять и сестра остаться хотя до завтрашняго утра, представляя, что ночью, по проселочной дорог, онъ можетъ сбиться и ночевать гд нибудь въ овраг. Чадскій не внималъ ничему, и въ ту-же ночь отправился, прямо въ полковую квартиру того полка, въ которомъ служилъ Угаровъ.
Полковой Командиръ былъ сослуживецъ и хорошій пріятель Чадскаго. Онъ удивился, когда Чадскій спросилъ у него объ Угаров. ‘На что теб этого шалуна? И какія сношенія можешь ты имть съ нимъ?’ — сказалъ Полковникъ.— Мн сей часъ должно видться съ Угаровымъ. Вотъ все, что могу сказать теб — отвчалъ Чадскій. ‘Теперь здсь нтъ его: нсколько дней тому назадъ освобожденъ онъ изъ-подъ ареста съ полковой гаупвахты, которая есть почти всегдашнее мсто его жительства. Мн досадно, что я веллъ его выпустишь. Если-бы я зналъ, что теб такая нужда видться съ нимъ, то продержалъ-бы его еще здсь. Теперь онъ высланъ въ деревню, въ свой взводъ, верстъ за 40 отсюда, съ строжайшимъ подтвержденіемъ никуда не вызжать. Этотъ шалунъ выводитъ меня изъ всякаго терпнія: я насилу могъ уговорить корпусъ офицеровъ, чтобы простили его въ послдній разъ. Уже была готова подписка о представленіи его, за дурное поведеніе, въ отставку.’
Чад скій позавтракалъ, лошадей привели, онъ тотчасъ отправился въ деревню, гд стоялъ взводъ Угарова. Узкая, проселочная дорога приводила въ бшенство нетерпливаго Чадскаго. Онъ сердился, и внутренно клялся непремнно вызвать Угарова на дуэль, если откроется, что онъ точно въ интриг съ Софьею. Но тщетно бранился онъ на извощика, и понуждалъ хать скоре: пристяжныя безпрестанно вязли въ снгу, наконецъ, должно было отпрячь ихъ и хать гуськомъ. Непривыкшія къ такой зд, почтовыя лошади поминутно сбивались съ дороги, и уже начинало смеркаться, когда Чадскій совершилъ свое путешествіе: 40 верстъ показались ему 500-ми. Онъ былъ въ самомъ дурномъ расположеніи, и если-бы въ это время попался ему Угаровъ, то не такъ-то легко отдлался-бы отъ него. Гусаръ, хавшій проводникомъ впереди, въ крестьянскихъ саняхъ, привелъ его прямо къ корпеньской квартир.
Откидная повозка Чадскаго, медвжья шуба, красная шаль, повязанная на ше, блая Фуражка, два колокольчика на дуг — все это произвело большое волненіе въ деревн. Отъ роду не видывали тамъ подобныхъ рдкостей. Бабы и мальчишки сбжались смотрть, и Чадскій вышелъ изъ повозки окруженный большою толпою. Старый слуга Угарова, родъ дядьки, приставленнаго къ нему матерью, встртилъ Чадскаго у воротъ. ‘Здсь-ли стоитъ корнетъ Угаровъ?’ — Здсь, Ваше Превосходительство!— ‘отвчалъ оторопвшій слуга. ‘Дома ли онъ?’ — Никакъ нтъ-съ, В. Пр! Онъ изволилъ пойдти на взводную конюшню!— ‘Пошли сей часъ за нимъ!’ Гусаръ, встовой, давно побжалъ отыскивать его.— Не угодно-ли, В. пр., взойдти въ избу, погрться?— »Хорошо, только вели поскоре отыскать своего барина.’
Чадскій вошелъ въ избу, снялъ шубу свою и съ нетерпніемъ началъ ходить, но пространство было неслишкомъ велико, и у него закружилась голова. Между тмъ становилось уже темно. Каммердинеръ Чадскаго вынулъ изъ повозки восковую свчку, съ дорожнымъ подсвчникомъ, зажегъ, и поставилъ на столъ. Чадскій опять сталъ ходишь по изб, и опять закружилась у него голова. Отъ нчего длать онъ началъ разсматривать украшенія корнетскаго жилища, и уврился, что хо~ длинъ не великій господинъ. На окнахъ стояло нсколько глиняныхъ трубокъ, съ длинными чубуками, безъ мундштуковъ, на стн висли сабля, шашка, завернутая въ бумагу, и киверъ. Большой, крестьянскій столъ исписанъ былъ мловыми цифрами, видно было, что на немъ недавно только окончилось картежное побоище. Табачной золы также еще не успли смести со стола. Красная ермолка, шлафрокъ и Турецкіе, желтые сапоги лежали на тюфяк, покрытомъ изодраннымъ, ситцевымъ одяломъ. Въ головахъ постели стояла шкатулка, и на ней хранилась вся библіотека Угарова, то есть: нсколько рукописныхъ, извстныхъ гусарскихъ стиховъ, какъ то, ‘Въ дымномъ пол, на бивак, и проч., рекрутская школа, о шеренговомъ учень, командныя слова взводнаго офицера, и два или три Французскіе романа Пиго-Лебрня.
Между тмъ слуга Угарова не зналъ, что ему длать. Мундирный сюртукъ, большіе эполеты, кресты, а боле всего высокій ростъ и сердитый видъ Чадскаго, приводили его въ изумленіе. Онъ не могъ понять: зачмъ прихалъ къ нимъ этотъ Генералъ? Наконецъ, онъ осмлился подойдши къ призжему съ вопросомъ: ‘Не прикажете-ли, Ваше Превосх., чаю, съ дороги-съ?’ — Хорошо. Дай чаю. Да гд-же твой баринъ?— ‘Встовой еще не отыскалъ его, Ваше Превосх. Но онъ врно сей часъ будетъ.’ Посл этого слуга сталъ разводить огонь, и поставилъ на него чайникъ, но согласіе Чадскаго пить чай, привело добраго старика въ большое затрудненіе, потому, что у нихъ не было ни чаю, ни сахару, ни рому. Все было выпито, а купишь, хотя-бы и нашлись деньги, въ которыхъ баринъ его имлъ всегдашній недостатокъ, въ деревн было нгд. Онъ сдлалъ предложеніе, въ надежд, что Чадскій откажется, а теперь не зналъ какъ быть! Ршился было налить въ фаянсовый чайникъ воды, разбить его, какъ будто ненарочно, и чрезъ пожертвованіе чайникомъ спасти отъ посрамленія честь своего барина, скрывъ, что у него въ дом недостатокъ во всемъ, но вдругъ вздумалось ему подняться на хитрость, и испытать еще одно средство. Онъ пошелъ къ каммердинеру Чадскаго. ‘Съ чмъ кушаетъ вашъ баринъ чай? ‘спросилъ онъ у него.— Со сливками.— ‘Какъ жаль! А у насъ прекрасный ромъ: я хотлъ было поподчивать его. Да кстати: какой чай онъ кушаетъ?’ — Обыкновенно, черный.— ‘Ахъ, Боже мой! Черный у насъ весь вышелъ, а остался самый лучшій цвточный, зеленый. Баринъ мой купилъ по 20 рублей фунтъ: самъ большой охотникъ до него, и подчиваетъ имъ гостей своихъ.’ — Бда не велика, что у васъ нтъ чернаго чаю — отвчалъ каммердинеръ.— Согрй, только воды, и достань хорошихъ сливокъ. У насъ есть все свое.— Съ сими словами, онъ вынулъ дорожный погребецъ изъ повозки. Слуга Угарова, въ восторг, что такъ удачно выпутался изъ затруднительнаго положенія, выпросилъ у хозяйки самыхъ густыхъ сливокъ.
Нсколько чашекъ чаю, выпитыхъ Чадскимъ, который порядочно прозябъ дорогою, немного успокоили его. Но онъ опять взбсился, и чушь не прибилъ встоваго, возвратившагося съ извстіемъ, что помщикъ Рубакинъ присылалъ за Угаровымъ сани, тройкою, и что Угаровъ, прямо съ конюшни, ухалъ къ нему въ деревню.’Какой Рубакинъ, и гд? Сей часъ пошлите туда за нимъ!’ вскричалъ Чадскій, вскочивъ съ скамейки.— Сей часъ, Ваше Превосходительство!— отвчалъ слуга.— Мы вытребуемъ у старосты подводу, и пошлемъ гусара за бариномъ.— ‘Далеко-ли это, отсюда?’ — Не такъ далеко, В. Пр., всего верстъ 7-мь или 8-мь.— ‘Да когда же-омъ будетъ?’ — Сей часъ, В. Пр.! Сію минуту мы вытребуемъ подводу — отвчалъ испуганный слуга.
‘Богъ знаетъ, когда онъ прідетъ,’ думалъ Чадскій. ‘Притомъ-же, если ему скажутъ, что я пріхалъ, и требую его. къ себ, то онъ догадается, и выдумаетъ что нибудь, чтобы скрыть интригу свою съ Софьею, съ которою онъ, можетъ быть, въ переписк. Мн надобно напасть на него въ расплохъ, и не дать ему времени одуматься. Сей часъ самъ поду къ этому Рубакину!’ Вздумать, ршиться, исполнить, нужно было Чадскому только одно мгновеніе. Лошадей изъ его повозки еще не успли отпрячь. Онъ надлъ шубу, посадилъ встоваго къ себ на облучокъ, показывать дорогу, подарилъ попавшуюся ему первую десяти-рублевую ассигнацію слуг Угарова, и, не смотря на то, что ночь была темная, и начиналась мятель, отправился въ путь. Извощикъ сталъ было отговариваться, представлять, что лошади устали, что поземокъ заметаетъ дорогу, и они могутъ сбиться съ пути, но Чадскій общалъ ему четверные прогоны. Этого было достаточно для убжденія извощика. Русскій народъ часто пускается во всякія опасности на авось. Это слово важное въ нашемъ язык. Извощикъ ударилъ по лошадямъ.
Хотя странствователи нсколько раз сбивались съ дороги, однакожъ дохали благополучно. Одно только было приключеніе: при възд въ деревню завязли они въ снгу, нанесенномъ въ околиц, и насилу, съ пособіемъ людей Рубакина, за которыми Чадскій долженъ былъ посылать, выбились изъ сугроба. Между тмъ Чадскій вспомнилъ, что фамилія: Рубакинъ, какъ-то ему знакома.— Неуже-ли это онъ, тотъ отчаянный, храбрый повса — думалъ Чадскій — который служилъ у меня въ эскадрон, во время кампаніи 1812-го года? Хорошъ я буду, ежели это точно онъ, и я застану у него старинную гусарскую попойку!— Чадскій зналъ, что если это знакомый ему Рубакамъ, то трезвый, онъ славный, умный, пріятный малый. Онъ былъ преданъ Чадскому, и любилъ его. Но когда онъ подпивалъ, то такого буяна и забіяки не было, наврно, во всхъ друзьяхъ минувшихъ лтъ, во всхъ гусарахъ коренныхъ. Не смотря на то, что Рубакинъ оказывалъ отличную храбрость въ военное время, онъ былъ несносенъ, когда полкъ стоялъ на квартирахъ. Безпрестанныя жалобы и непріятности заставили наконецъ полковаго командира попросить его оставить полкъ.
Повозка подъхала къ крыльцу. Все было освщено. Псельники, пляски крестьянскихъ бабъ, хохотъ, шумныя восклицанія гуляющихъ уже были слышны Чадскому. Узнавъ отъ встоваго, что этотъ Рубакинъ точно прежде служилъ въ гусарахъ, Чадскій думалъ воротиться, но уже было поздно. Хозяинъ слышалъ колокольчикъ, люди, помогавшіе выбиваться изъ сугроба въ околиц, успли уже сказать ему, что какой-то баринъ, съ усами, и въ медвжьей шуб, завязъ было въ снгу, и онъ послалъ просить его къ себ. ‘Укрыться’, думалъ Чадскій, ‘уже теперь не льзя. Если я поду ночевать на крестьянскій дворъ, то онъ тамъ отыщетъ меня, и это будетъ еще гораздо хуже.’ По необходимости долженъ былъ Чадскій ршиться вступить въ общество веселящихся гусаровъ, отъ котораго давно было отвыкъ.

ГЛАВА IV.

‘Ну, скоре: трубку дай,
‘Ставь бутылки передъ нами,
‘Всхъ друзей сюда сзывай,
‘Съ закрученными усами!
‘Чтобы хоромъ здсь гремла
‘Эскадронъ гусаръ летучихъ,
‘Чтобы до неба взлетлъ
‘Я на ихъ рукахъ могучихъ,
‘Чтобы стны отъ ура
‘И тряслись и трепетали…’
Гусарскій пиръ, Д. В. Давыдова.

‘Какъ это? Не во сн-ли я вижу? Это вы, старый мой командиръ, вы, Александръ Андреевичъ?’ вскричалъ Рубакинъ, бросившись цловать Чадскаго, который съ состраданіемъ смотрлъ ни него: онъ такъ перемнился, состарлся и потолстлъ, что его съ трудомъ можно было узнать. Красный носъ, прыщики, багровый цвтъ лица, все, все показывало, что онъ съ такимъ-же усердіемъ служилъ Вакху и нын, какъ прежде. Въ особенности замтно было, что теперь онъ принесъ ему обильную жертву.
‘Какими судьбами вижу я васъ здсь, у себя въ дом?’ продолжалъ Рубакинъ, поправляя, по давнишней привычк, закрученные, чернобурые съ просдью усы свои. ‘Вотъ, пословица справедлива: гора съ горой не сойдется, а человкъ, съ человкомъ когда нибудь свидится. Мн Богъ привелъ принимать у себя въ дом, въ день моихъ именинъ, почтеннаго моего стараго отца и командира. Жена, дти!, сюда! Посмотрите, какого Богъ далъ намъ нежданнаго, молодецкаго гостя!’ Женщина довольно молодая, и пріятной наружности, по блдная и худая, подошла къ нимъ. ‘Рекомендую вамъ жену мою. Мы такъ давно съ вами не видались, что я усплъ жениться и нажить дтей. Эй, Боринька! вытянись и кричи: здравія желаю, Ваше Высокоблагородіе! ‘
Хорошенькій мальчикъ, лтъ шести, одтый въ красную, гусарскую курточку, съ золотыми снурками, подошелъ къ Чадскому. Онъ взялъ его на руки и расцловалъ, жен своего сослуживца усплъ онъ также сказать нсколько привтствій. Но Рубакинъ не умлъ долго мшкать. ‘Шампанскаго!’ закричалъ онъ. Чадскій видлъ, что попалъ въ бду. Ему не хотлось объяснять настоящей причины своего посщенія, и онъ выдумывалъ средства избавиться отъ питья.
‘Я ду въ деревню къ сестр, изъ Москвы,’ сказалъ онъ Рубакину, ‘сбился съ дороги, я очень радъ, что попалъ нечаянно къ старинному товарищу. Еслибы я зналъ, что ты такъ близко живешь, то нарочно-бы захалъ.’ Въ это время подали большой бокалъ Шампанскаго. ‘Послушай, любезный другъ,’ сказалъ Чадскій: ‘одинъ бокалъ я выпью, на радости, что такъ нечаянно свидлся съ старымъ товарищемъ, но, пожалуста, больше не принуждай меня. Ты знаешь, что я никогда не могъ много пить, а особенно не могу теперь, когда посл моей тяжелой раны мн именно запрещено пьянство.’
— Ежели такъ, то Богъ съ вами! Я знаю, что вы и прежде бывали плохимъ гусаромъ въ нашемъ веселомъ обществ, за то, помню, какъ всегда были вы молодцомъ въ атак. ‘Впереди всхъ, какъ свчка, нашъ эскадронный командиръ!’ говорили гусары, которые безъ памяти любили васъ. Я помню, когда вы были ранены, и самъ я въ тоже время получилъ этотъ значекъ (показывая рубецъ на своей щек). Помню, что вы упали съ лошади, и Польскій уланъ хотлъ доканать васъ, но мы вс бросились спасать любезнаго начальника. Улана не стало въ минуту на семъ свт, и васъ на плечахъ вытащили мы съ мста сраженія. Господа!— продолжалъ Рубакинъ, обращаясь къ гостямъ своимъ — вотъ Полковникъ Чадскій, о которомъ я такъ часто разсказывалъ вамъ: это онъ самъ. Ура! подымай его на руки, давай качать по гусарски!’ — Съ сими словами Офицеры бросились и подняли Чадскаго на руки. Псельники запли: ‘А дай, Боже, здравствовать командиру-то нашему!’ Вс офицеры, вмст съ псельниками, закричали: Ура! Ура! и восклицанія ихъ слышны были въ отдаленныхъ избахъ. Въ Чадскомъ еще кипла гусарская кровь, и воспоминаніе о прежней, веселой жизни въ кругу добрыхъ товарищей не совсмъ еще исчезло. Онъ былъ тронутъ, и когда перестали его качать, то, поднявъ вверхъ бокалъ съ Шампанскимъ, почти со слезами сказалъ онъ: ‘Благодарствуйте, благодарствуйте, господа! За здоровье ваше!’ Чадскій выпилъ бокалъ до дна, опрокинулъ его, какъ водится по гусарски, на голову, погремлъ имъ по пуговицамъ, и съ улыбкою сказалъ:
‘Жаль, что сапоги мои безъ шпоръ, а то по гусарски надобно-бъ было покончить. ‘— За этимъ дло не станетъ!— прервалъ его Рубакинъ, выхватилъ бокалъ и разбилъ въ дребезги, бросивъ на полъ.— Ура! ура! раздалось вновь. Чадскій вынулъ бумажникъ, и подарилъ псельникамъ сто рублей. Новое: Ура! было изъявленіемъ ихъ благодарности.
Все понемногу начало успокоиваться. Офицеры, игравшіе въ карты, отошли къ мстамъ своимъ. Чадскій, чтобы отдлаться отъ питья, сказалъ хозяину, что онъ давно не слыхалъ Русскихъ псенъ, и, желая отвлечь его вниманіе отъ себя, подошелъ къ псельникамъ. ‘Спойте, ребята, ежели знаете, мою любимую псню: За горами, за долами, Бонапарте съ плясунами’ — сказалъ онъ имъ.— Какъ не знать, Ваше Высокоблагородіе!— отвчалъ запвало, и тотчасъ началъ эту лучшую изъ всхъ народныхъ и солдатскихъ псенъ, сочиненныхъ бъ 1812-мъ году. Тутъ куда-то отозвали хозяина, и къ Чадскому подошелъ старый гусарскій офицеръ, съ сдыми усами. ‘Узнаете-ли вы меня?’ сказалъ онъ. ‘Давно уже вы, не видали меня и врно забыли: я Храбренко, бывшій Вахмистромъ въ вашемъ эскадрон.’ — Какъ: это ты? Здравствуй, здравствуй, любезный мой! Но ты, братъ, такъ постарлъ, что насилу можно узнать тебя. Какъ поживаешь?— ‘Я уже дослужился до чина Ротмистра, переведенъ въ этотъ полкъ, и командую теперь эскадрономъ квартира моя въ здшнемъ сел.’ — Слава Богу! Очень радъ, что встртился съ тобою. Но смотри, братъ, не забывай своего прежняго общанія: перехать ко мн, когда захочешь оставить службу. Мой домъ, все содержаніе и пансіонъ до конца жизни — ты общался все это принять отъ меня.— ‘Я въ вкъ милостей вашихъ не забуду,’ отвчалъ Храбренко.— Да знаете-ли, Александръ Андреевичъ’ — прибавилъ онъ — ‘что у насъ въ полку есть еще старый вашъ знакомый, Левъ едоровичъ Пальмирскій, котораго вы записали въ службу, и вывели скоро въ офицеры? Онъ уже теперь Маіоръ, Его произвели при послднемъ смотр, въ манврахъ, за отличное состояніе его эскадрона, съ переводомъ къ намъ въ полкъ. Онъ часто вспоминаетъ объ васъ и страстно васъ любитъ. Эскадронъ его верстахъ въ 20-пш отсюда, я сей часъ пошлю къ нему, и онъ врно завтра къ свту явится сюда.’ — Какъ! Левушка Пальмирскій такъ близко?— вскричалъ Чадскій.— Пожалуста пошли, братъ, поскоре. Я страхъ какъ радъ буду видть его.— Храбренко тотчасъ приказалъ одному изъ псельниковъ отправиться къ Пальмирскому, взявъ лошадь и сани съ его конюшни. ‘Какъ время летитъ!— продолжалъ Чадскій.— Давно-ли, кажется, онъ былъ мальчикъ Левушка, и ты училъ его здить верхомъ? Экіе, братъ, мы старики съ тобою! Но покамстъ, по старой дружб, помоги мн какъ нибудь вырваться отсюда. Я право совсмъ отвыкъ отъ питья, у меня и съ одного бокала голова кружится, а я знаю, что отъ Рубакина однимъ бокаломъ не отдлаешься.’ — Подождите немного — отвчалъ Храбренко.— Онъ теперь не то, что бывалъ въ старину: гораздо сталъ слабе. Еще одинъ, или два стакана пуншу, и онъ свалится, какъ снопъ. Ухать теперь невозможно: онъ тотчасъ хватится, разбранитъ, и, можетъ быть, съ пьяна еще прибьетъ свою бдную жену, за то, что не умла удержать васъ, а самъ со всми псельниками, подетъ васъ отыскивать. Вотъ что надобно длать: когда вамъ будутъ подносишь, то, чтобы не разсердить Рубакина, берите. Я стану заслонять васъ, а вы становите на окно, или отдавайте псельникамъ. Онъ такъ пьянъ, что ничего не замтитъ.— Чадскій поступалъ по совту Храбренки. Между тмъ онъ просилъ показать ему: который изъ офицеровъ корнетъ Угаровъ. Ему указали, сидвшаго за картами молоденькаго офицерика, не дурнаго собою, но уже весьма пьянаго. ‘И это мой соперникъ!’ подумалъ Чадскій. ‘Сестра права: не можетъ быть, чтобы Софья была въ интриг съ нимъ.’
Вскор явился Рубакинъ, и за нимъ человкъ съ подносомъ, на которомъ стояло нсколько стакановъ пуншу. ‘Отецъ и командиръ, Александръ Андреевичъ! выпейте еще хотя одинъ стаканчикъ, боле просить не буду!’— Ей Богу, никакъ не въ силахъ — отвчалъ Чадскій.— ‘Сдлайте одолженіе.’ — Право не могу.— ‘Жена! дти!’ — закричалъ Рубакинъ — ‘сюда: становитесь на колни, и просите Александра Андреевича, чтобы выпилъ.’ При сихъ словахъ, онъ самъ хотлъ броситься передъ нимъ на колни. Чадскій удержалъ его. ‘Полно, братецъ! Какъ теб не стыдно!’ Зная однакожъ, что отъ него ничмъ отдлатъся не льзя, Чадскій сказалъ: ‘Пуншу, воля твоя, никакъ пить не могу, а ежели непремнно требуешь, то дай рюмку какого нибудь вина.’ — Право пуншъ лучше!— отвчалъ Рубакинъ.— Но, такъ и быть: выпейте хотя еще стаканъ Шампанскаго, или .. постойте: у меня есть заповдная наливка! Сей часъ самъ принесу!
Чадскій думалъ воспользоваться его уходомъ, и, полагая, что онъ съ-пьяна все перезабудетъ, поручилъ Храбренк заговорить его и удержать въ зал, а самъ пошелъ къ дамамъ, въ диванную. Онъ надялся въ кругу ихъ найдти убжище, подошелъ къ нимъ, и слъ подл жены Рубакина. Разговаривая съ нею, Чадскій уврился, что она очень порядочная женщина, хорошо воспитана и, слдовательно, ведетъ несчастную жизнь съ такимъ пьяницею.
Но хитрость Чадскаго неудалась. Тщетно Храбренко хотлъ заговоришь Рубакина, и самъ выпилъ съ нимъ по большой рюмк наливки. Онъ помнилъ, что хотлъ подчивать Чадскаго, и пошелъ отыскивать его.— ‘Выкушайте, Александръ Андреевичъ!’ сказалъ онъ: ‘Это чудо: вы отъ роду не пивали такого нектара. И называется-то птичье молоко. Попробуйте только: сами еще попросите. ‘Безполезны были вс отговорки. Жена Рубакина хотла было также убждать мужа не принуждать Чадскаго. Но это посредничество до такой степени взбсило его, что онъ бросился бишь ее. Чадскій поспшилъ выпить, чтобы успокоишь его и избавить жену отъ побоевъ. Рубакинъ былъ доволенъ, и самъ выпилъ за здоровье Чадскаго, но вскор посл того упалъ на полъ, безъ чувствъ.
Вс дамы, и въ особенности жена его, перепугались до чрезвычайности: она плакала, и не знала что длать. Чадскій позвалъ людей, подняли Рубакина и отнесли на постелю. Между тмъ Чадскій веллъ подать уксусу и холодной воды, намочили ему голову и терли виски. Онъ вскор очнулся и сталъ понемногу говорить. Ему было чрезвычайно совстно передъ Чадскимъ: называя его Петромъ Евдокимовичемъ, онъ просилъ у него прощенія, и хотлъ цловать его руки. Чадскій совтовалъ ему успокоиться и заснуть, а самъ, вскор посл этого, вмст съ Храбренною, ухалъ отъ него.
Храбренко уступилъ Чадскому свою квартиру, и самъ ушелъ въ другую избу. По жилищу бывшаго своего Вахмистра, Чадскій видлъ, что хозяинъ также не великій господинъ. Но, по крайней мр, все было у него чисто, изба блая и просторная. Каммердинеръ Чадскаго постлалъ своему барину дорожный его тюфякъ, онъ закурилъ трубку, и вскор крпко заснулъ, утомленный дорогою и гусарскою гулянкой.

ГЛАВА V.

‘La corrupiion du cur est la source de nos erreurs.’
Bаrthlemy.

‘Развращеніе сердца есть источникъ нашихъ заблужденій.’
Бартелеми.

Съ вечера приказалъ Чадскій своему Каммердинеру, на другой день рано, отыскать и пригласить къ нему Угарова. Лишь только онъ проснулся, ему доложили, что Угаровъ его дожидается. Онъ тотчасъ веллъ позвать его къ себ. ‘Вашей-ли руки эта записка, и къ кому вы ее писали?’ сказалъ Чадскій, съ сверкнувшими отъ гнва глазами, лишь только Угаровъ усплъ войдти къ нему.— Моя, сударь — отвчалъ Угаровъ, изумленный такою встрчею — ‘Къ кому вы ее писали? Извольте говорить правду!’ повторилъ Чадскій грознымъ голосомъ.— Помилуйте, Полковникъ, я не намренъ васъ обманывать. Но ежели вамъ угодно узнать что нибудь отъ меня, то прошу васъ перемнить тонъ.— ‘Извините!’ сказалъ Чадскій, насилу удерживая бшенство свое. ‘Я васъ прошу сказать: ваша-ли эта записка, и къ кому вы ее писали?’ — Я имлъ честь объявить вамъ, что записка моя. Исторія эта гласна въ здшнихъ мстахъ. Я писалъ къ Графин Софь Хлестовой.— ‘Какъ: къ Графин Софь Хлестовой?’ вскричалъ Чадскій, вн себя отъ радости, и чуть не бросившись цловать Угарова. ‘Ахъ, Боже мой! какъ я глупъ: она сама при мн называла ее Соничкою, а я не могъ догадаться! .. Извините, что я васъ обезпокоилъ!’ продолжалъ онъ. ‘Такъ эта записка точно къ Графин Софь Хлестовой?’ — Точно къ ней. Быль молодцу не укора — отвчалъ Угаровъ ободрившись.— Вы, Полковникъ, еще сами молоды, и съ вами врно тоже случалось. Графиня Хлестова родная племянница здшняго богатаго помщика, Князя Рамирскаго. Мы были вс приглашены на праздникъ къ нему. Вальсируя съ Графинею, я почувствовалъ, что она жметъ мн руку, и этого было довольно. Я самъ тмъ-же отвчалъ, часъ отъ часу знакомились мы съ нею короче, и стали даже передавать записочки другъ другу. Видно хозяйка замтила это, и, можетъ быть, нарочно.занемогла, только намъ всмъ должно было отправляться отъ Князя Рамирскаго. На прощань, подарила мн Графиня вотъ это кольцо, и мы условились переписываться съ нею, черезъ ея горничную двушку. Въ запискахъ нашихъ мы клялись другъ другу въ вчной врности, но при первомъ свиданіи, въ саду, когда мы условливались было бжать, и тайно обвнчаться, дядя ея подслушалъ насъ и внезапно явился. Мн запретилъ онъ здить къ нему въ домъ, жаловался на меня Полковнику, словомъ: самъ сдлалъ эту исторію гласною. Всякій въ здшнихъ мстахъ подтвердитъ все, что я вамъ расказываю. Впрочемъ, я точно думалъ было жениться. Меня увряли, что Графиня богата, но посл я узналъ, что все имніе принадлежитъ ея матери, а у нея ничего нтъ. Она-же старе меня, и большой привлекательности не иметъ. Я оставилъ теперь мысль объ ней, и на нсколько писемъ ея даже не отвчалъ.—
‘Вамъ сказали неправду,’ возразилъ Чадскій, повинуясь чувству мщенія, за то, что Хлестова такъ безсовстно обманула его. ‘Она богата, а, напротивъ, ея мать ничего не иметъ. Мать все свое промотала, но у вашей Софьи отцовское большое состояніе, Женитесь на ней, милый мой! женитесь, ежели только можете возобновить прежнюю вашу связь.’ — О! за этимъ дло не станетъ — отвчалъ Угаровъ.
‘Но что-жъ мы стоимъ? Садитесь, сдлайте одолженіе садитесь, любезный Г. Угаровъ! Эй, Вася!’ сказалъ Чадскій каммердинеру своему — ‘давай намъ чаю и трубокъ. Да, послушай: извощикъ, который везъ насъ, здсь еще, или ухалъ?’ — Еще здсь — отвчалъ Вася. Я ему заплатилъ четверные прогоны отъ послдней деревни сюда, а онъ говоритъ, что вы общались ему за всю станцію, отъ самаго города, и хочетъ самъ просить васъ.— ‘Онъ вретъ, но заплати ему, что онъ требуетъ, только съ тмъ, что если его лошади отдохнули, то онъ долженъ везти меня и отсюда. Я сей часъ ду въ Москву. Укладывайся, и вели запрягать.’
Чай и трубки были тотчасъ поданы. Въ это время вошелъ Храбренко. въ полномъ мундир, съ рапортомъ, и съ ординарцемъ. ‘Полно, старикъ, церемониться со мною,’ сказалъ Чадскій, пожавъ ему руку. ‘Отпусти ординарца, сними съ себя киверъ, и садись пить чай съ нами.’ Ординарцу Чадскій подарилъ рубль серебромъ.
Въ слдъ за симъ вошелъ Маіоръ Пальмирскій, за которымъ Храбренко посылалъ съ вечера. ‘Ахъ, милый Левушка!’ вскричалъ Чадскій, бросившись цловать его.’ Это ты? Какъ я радъ, что такъ нечаянно увидлся съ тобою!’ Они оба нсколько разъ принимались цловать другъ друга. ‘Ну, что, любезный другъ? Какъ поживаешь? Ты ни сколько не перемнился: такой-же свжій и краснощокій, какъ былъ прежде. А какъ давно не видались мы съ тобою… Извини, братъ, что я назвалъ тебя Левушкою. Теперь это уже негодится, но я такъ привыкъ, что невольно вырвалось это, когда я увидлъ тебя.’
— Сдлайте милость и не отвыкайте. Называйте меня всегда Левушкою: это напоминаетъ мн мою молодость, и то, чмъ я вамъ обязанъ. Я въ вкъ не забуду вашихъ одолженій.—
‘Э, полно, братецъ, какія одолженія! Ежели разобрать, то ты гораздо боле меня одолжалъ, чмъ я тебя. Ты всмъ заправлялъ, и все длалъ въ моемъ эскадрон. Безъ тебя я совсмъ-бы пропалъ. А вмсто благодарности, еще я-же часто, по бшеному моему характеру, тебя бранивалъ, и ты по дружб своей все сносилъ отъ меня. Вотъ ужъ мн точно не льзя вкъ забыть кротости и терпнія твоего. Что: ты все такой-же служака, какъ былъ прежде? Я увренъ, что у тебя чудесный эскадронъ. Досадно, что нкогда мн захать полюбоваться, въ какомъ у тебя все порядк! ‘
— Надобно отдать справедливость Льву едоровичу — сказалъ Храбреико.— Ему достался худшій эскадронъ въ полку, но онъ, въ самое короткое время, такъ его поправилъ, что узнать невозможно.—
‘Доставшійся мн эскадронъ былъ недуренъ людьми и лошадьми,’ отвчалъ Пальмирскій — ‘но въ немъ все было до такой степени разстроено и избаловано, что поврить нельзя. Вообразите себ, Александръ Андреевичъ — вы сами долго служили и командовали эскадрономъ — слыхали-ль вы когда нибудь такія проказы, какія длалъ мой предмстникъ? Я не говорю уже о томъ, что для сбереженія аммуниціи, гусары его носили тулупы и кафтаны хозяевъ, у которыхъ они стояли. Но онъ еще принудилъ крестьянъ выстроить на ихъ счетъ особыя конюшни и манежъ, бралъ у нихъ фуражъ даромъ, за провіянтъ никогда ничего не платилъ, для своего стола собиралъ также все въ реквизицію, и заставлялъ несчастныхъ крестьянъ, на ихъ-же собственныхъ лугахъ, коситъ ему сно, словомъ: онъ распоряжался какъ ему хотлось, а къ довершенію всего довелъ до того гусаръ, что ни одинъ изъ нихъ, ни въ караулъ, ни въ манежъ, не ходилъ пшкомъ: для этого наряжались подводы. Напрасно крестьяне приносили нсколько разъ жалобы Исправнику. Всякій мсяцъ прізжалъ самъ Исправникъ въ т деревни, гд стоялъ эскадронъ, и, по предварительному условію съ предмстникомъ моимъ, принуждалъ крестьянъ подписывать квитанціи о добропорядочномъ квартированіи. Мн очень трудно было, когда я принялъ эскадронъ, разрушить этотъ порядокъ и растолковать гусарамъ, что мы стоимъ не въ завоеванной, непріятельской стран, а въ своемъ отечеств. И за всмъ тмъ, вообразите себ, что мн теперь получать квитанціи гораздо затруднительне, нежели моему предмстнику: длиться съ Земскимъ Судомъ мн не изъ чего, и черезъ это я терплю вс возможныя притсненія.’
— Хорошъ молодецъ!— сказалъ Чадскій.— Отъ роду не слыхивалъ я такихъ чудесъ, и, признаюсь, ежели-бы не ты говорилъ, то я никакъ-бы не поврилъ. Не уже-ли все это даромъ сошло ему съ рукъ?
‘Разумется, нтъ!— отвчалъ Пальмирскій.— Полковой Командиръ получалъ, въ свое время, положенныя квитанціи, жалобъ отъ Земскаго Суда никакихъ не было, такъ ему и въ голову не могло придгни, чтобы такое грабительство совершалось, почти подъ его глазами. Когда онъ прізжалъ осматривать эскадронъ, то Вахмистръ отряжалъ унтеръ-офицера и нсколько гусаръ, чтобы не допускать до него крестьянъ. Нсколько мсяцовъ продолжались эт проказы. Но однажды, при възд Полковника въ село, увидлъ онъ нсколько рядовыхъ, дущихъ на подводахъ. Остановленный имъ, одинъ изъ нихъ, поступившій недавно только изъ рекрутъ, чистосердечно объявилъ, что они дутъ въ манежъ, и въ дальнйшихъ распросахъ выболталъ, что они въ манежъ и въ караулъ, и даже другъ къ другу по селу, здятъ на крестьянскихъ подводахъ. Вы не можете поврить, до какой степени былъ взбшенъ Полковникъ! Тотчасъ призвалъ онъ Старосту, и собралъ сходку, на которой наконецъ все открылось ему. Посл того веллъ онъ сдлать, законнымъ порядкомъ, наистрожайшее изслдованіе, хотлъ представишь о преданіи суду этого, какъ вы сказали, чудеснаго молодца, и единственно только по просьб офицеровъ, и чтобы не разрушить отличія, которымъ пользуется нашъ полкъ, что у насъ никогда и никого нтъ подъ судомъ, согласился на то, чтобы эскадронный командиръ тотчасъ удовлетворилъ обывателей, и самъ подалъ въ отставку.’
Въ продолженіе этого разговора, Чадскій замтилъ, что Пальмирскій и Храбренко съ изумленіемъ смотрли на Угарова, сидящаго вмст съ ними и курящаго трубку.
‘Вы удивляетесь, что видите здсь Г-на Угарова?’ сказалъ Чадскій. ‘Я пригласилъ его къ себ: мн нужно было переговоришь съ нимъ, и объясненіе наше благополучно кончилось. Послушайтесь меня, любезный Угаровъ: возобновите, если можно, то дло, о которомъ мы говорили’ — продолжалъ Чадскій, сохраняя еще чувство мщенія къ Графин Хлестовой, за клевету ея на Софью. Вмст съ тмъ хотлось ему еще боле увришься: діочно-ли интрига Угарова такъ гласна, какъ онъ говорилъ ему? ‘У васъ въ полку эщртъ Г-нъ Корнетъ молодецъ: пришелъ, увидлъ, побдилъ! ‘
— Да, и за побду свою еще просидлъ нсколько дней подъ арестомъ — сказалъ Храбренко, съ улыбкою, догадываясь о чемъ идетъ дло, потому, что исторія Угарова точно была всмъ извстна. ‘Какъ2 — возразилъ Чадскій.— Это несправедливо! За такія дла гусара не должно сажать подъ арестъ. Видно, вашъ Полковникъ забылъ, что гусаръ проклятью предается, если лошадь осадитъ, или миленькой плутовк сердце даромъ подаритъ. Какъ-же это было? Не пты-ли, старый грховодникъ, виноватъ въ этомъ?’ — Точно я — отвчалъ усмхаясь Храбренко.— Г-нъ Угаровъ въ моемъ эскадрон, я командировалъ его съ бракованными лошадьми, а ему не хотлось опоздать на свиданіе. Мы съ нимъ повздорили: служба службою, а дружба дружбою. Я настоятельно послалъ его, а ему, чтобы не опоздать къ назначенному времени, вздумалось уврить Полковаго Адъютанта, что я не далъ ему описи лошадямъ. Полковникъ веллъ сдать лошадей покамстъ въ Лейбъ-эскадронъ, и самому возвратиться домой, а мн прислалъ выговоръ. Скоро все открылось, и Г. Угаровъ погостилъ довольно долго на гауптвахт.’ Чадскій смялся, но Пальмирскій, съ важнымъ видомъ, оборотился къ Угарову.
‘Вы опять напроказили — сказалъ онъ ему’ и теперь, можетъ быть, не такъ-то легко отдлаетесь. Не понимаю! Ежели вы не любите сами себя, то, по крайней мр, хотя-бы вы пощадили стариковъ своихъ, отца и мать. Каково имъ будетъ видть васъ солдатомъ? А вы непремнно этимъ кончите!’ — Что такое?— спросилъ Чадскій.— ‘Вы хорошо сдлали, что скоро ухали отъ Рубакина — отвчалъ Пальмирскій.— Тамъ была порядочная комедія, и праздникъ его кончился очень непріятно. Одинъ изъ нашихъ офицеровъ, молодецъ хоть куда, прострленный насквозь, и нсколько разъ бывшій уже на смертномъ одр отъ дуэлей, поссорился за картами съ однимъ помщикомъ, какимъ-то отставнымъ М-то класса, Г-мъ Простаковымъ. Слдствіемъ этой ссоры была полновсная пощечина Г-ну Простакову. Жена его упала въ обморокъ. Вс дамы перепугались, въ особенности-же бдная хозяйка, которая только было успокоилась, уложивъ спать пьянаго своего мужа. Къ счастію, бывшій тутъ Маіоръ Любскій постарался кое-какъ прекратить шумъ, и не допустилъ до драки штатскихъ и помщиковъ съ нашими, а уже нкоторые изъ офицеровъ вынули было и сабли, и въ томъ числ изъ первыхъ Г. Угаровъ!’
— Помилуйте, Левъ едоровичъ! Какъ-же мн было не заступишься за товарища?— и Эта непріятная исторія будетъ имть дурныя послдствія — продолжалъ Пальмирскій.— Любскій, прозжая въ городъ къ полковому командиру, разсказалъ мн все происшествіе. Онъ предлагалъ кончить, какъ надобно между благородными людьми, общалъ Простакову, что нашъ офицеръ дастъ ему все преимущество передъ собою, предлагалъ, чтобы онъ первый выстрлилъ по немъ, а нашъ будетъ стрлять на воздухъ. Но все напрасно! Секретарь Земскаго Суда сердитъ на Полковаго Командира, и подбилъ этого Простакова. Ему сочинили ужаснйшую просьбу. Любскій сказывалъ, что и вы, и Храбренко, поставлены въ свидтели. Это очень непріятно. Надобно постараться, чтобы васъ какъ нибудь не замшали въ эту исторію.’ — Чего-же такъ бояться?— возразилъ Чадскій.— Насъ вдь не было.— ‘Это правда, но злоумышленные подъячіе способны ко всякой клевет и кознямъ. Они могутъ запутать дло, и ввернутъ такой крючекъ, котораго предвидть нельзя. Гораздо-бы лучше было, ежели-бы вашего имени совсмъ не упоминали. Штатскіе въ здшнихъ мстахъ — прибавилъ Пальмирскій — чрезвычайно злятся на нашего Полковника, но злоба ихъ длаетъ ему честь. Онъ изобличилъ и вывелъ наружу такія злодйства, такія ужасныя преступленія, которыя превышаютъ всякое вроятіе. Для примра, должно разсказать вамъ о нкоторыхъ подвигахъ бывшаго здсь Исправника. Кажется, не льзя вообразишь себ, чтобы злоумышленность могла простираться до такой степени. Однажды, самъ Асмодей внушилъ ему мысль нажить нсколько десятковъ тысячъ рублей слдующимъ средствомъ. Отыскавъ двухъ собратовъ своихъ, такихъ-же злодевъ, какъ онъ самъ, командировалъ онъ ихъ въ лсъ, къ большой дорог, и веллъ имъ сдлать нсколько нападеній на прозжихъ, такъ, чтобы разнесся слухъ по узду о разбояхъ и грабеж. Посл этого онъ донесъ высшему Начальству, и просилъ воинской команды, въ пособіе къ поимк разбойниковъ. Все тотчасъ было ему прислано. Онъ окружилъ лсъ командою, и, съ нсколькими человками, подвергая жизнь свою опасности, какъ онъ доносилъ Губернатору, отправился въ середину лса ловить. Разумется, разбойники его тотчасъ были пойманы и закованы. При допросахъ, которые были имъ длаемы со всею возможною справедливостію и безпристрастіемъ, открывалось, какъ будто нарочно, что самые богатые и исправные обыватели въ узд были пристанодержателями. Исправникъ тотчасъ посылалъ хватать ихъ, и представлялъ въ городъ, скованныхъ, для очныхъ ставокъ. Тщетно доказывали эти несчастные совершенную невинность свою: ихъ до тхъ поръ держали въ тюрьм, въ цпяхъ, покуда они не представляли другихъ доводовъ, гораздо красноръгивйшихъ и убдительнйшихъ. Тогда открывалось, что они правы, и разбойники сознавались, что показывали ложно, или по ошибк, или по злобъ на нихъ. И новые, такіе-же пристанодержатели являлись на сцену. Съ ними поступали точно также. Такимъ образомъ весь уздъ былъ обработанъ, всмъ богатымъ обывателямъ досталось по-ровну, и кончилось тмъ, что разбойники какъ-то нечаянно бжали изъ тюрьмы, а Исправникъ приобрлъ черезъ-то нсколько десятковъ тысячъ рублей. Тми-же правилами руководствовался онъ въ слдствіяхъ о найденныхъ въ узд мертвыхъ тлахъ. Это называлось здсь снокосомъ. Исправникъ, Стряпчій и Уздный Лекарь, какъ голодныя, хищныя птицы, бросались на жертвы свои. Несчастные обыватели, у которыхъ во владніяхъ сыскивались мертвыя тла, старались, какъ нибудь потихоньку, свозить ихъ съ своей земли. Земскому Суду было это извстно: ихъ ловили, предавали суду и, обобравъ, оправдывали. Притомъ-же, вообще зажиточные крестьяне были непремнно замшаны при сихъ слдствіяхъ, и безъ представленія особыхъ, краснорчивыхъ доказательствъ никакъ оправдаться не могли. Подушныя деньги собиралъ Исправникъ также съ необыкновеннымъ искусствомъ. Ежели недоставало хотя какой нибудь бездлицы для полной уплаты, то онъ настоятельно требовалъ ее, не принимая никакихъ отговорокъ. Никакія словесныя просьбы объ отсрочк, хотя на короткое время, не принимались въ уваженіе: онъ угрожалъ сельскихъ начальниковъ заковать и посадишь въ тюрьму. Но тотчасъ соглашался онъ на просьбы ихъ, получивъ лично себ въ подарокъ значительную часть денегъ, собранныхъ на подушныя, и тогда давалъ отсрочку, и узжалъ изъ селенія. Такимъ образомъ мірская сумма уменьшалась. Должно было вновь длать раскладку, для пополненія того, что подарено Исправнику, и опять вся тягость падала на зажиточныхъ крестьянъ. Неисправные плательщики, то есть лнивые и пьяницы, опять ничего не платили. Мірской суммы на подушныя недоставало. Вскор Исправникъ вновь являлся, опять бралъ взятки за обожданіе, и, слдовательно, большая часть мірскихъ денегъ поступала въ собственность Исправника, а недоимка населеніи оставалась, и постепенно отъ пени увеличивалась. Оканчивалось тмъ, что отправлялась, какъ въ здшнихъ мстахъ называется, вмсто экзекуціи, скуція, состоявшая въ томъ, что у несчастныхъ крестьянъ, за которыми считалась недоимка, продавали не только хлбъ и скотъ, но и послднее ихъ имущество, за совершенный безцнокъ. Вмст съ тмъ доставалось и прочимъ, и ихъ грабили и обирали т, кто былъ употребляемъ на скуцію. Слдствія такихъ распоряженій были всегда полезны наиболе цловальникамъ.Нашъ народъ, и съ горя и съ радости, любитъ выпить. Часто, когда у крестьянъ отбирали имущество ихъ на пополненіе недоимки, то и послдніе кафтаны переходили въ собственность цловальника. Словомъ: какіе ужасы совершались при этомъ душегубц — поврить невозможно! Въ примръ можно поставить здшнее селеніе, изобилующее землею, лсомъ и всми угодьями, сверхъ того имющее, по мстному положенію своему вблизи торговыхъ городовъ, большія удобства, но, не смотря ни на что, оно пришло при немъ въ совершенный упадокъ.’
— Да этотъ злодй хуже всякаго разбойника, который грабитъ на большой дорог!— сказалъ Чадскій.— Тотъ гораздо великодушне: онъ, по крайней мр, подвергаетъ жизнь свою опасности.
‘И конечно’ — продолжалъ Пальмирскій.— ‘Но сколько вору ни воровать, а вислицы не миновать. Полковникъ нашъ довелъ до свднія начальства вс злодйства Исправника. Сдлано было наистрожайшее изслдованіе, и онъ предпринялъ, самымъ прямымъ трактомъ, путешествіе въ страну, завоеванную Ермакомъ, гд каторжная работа была ему вознагражденіемъ за его подвиги.’
— Послушай, любезный Левушка — сказалъ Чадскій.— Ахъ, извини меня! Я такъ привыкъ называть тебя Левушкою. Все, что ты мн расказывалъ, во всякое другое время заставило-бы меня ужаснуться, но посл того, что со мною самимъ случилось, я не расположенъ уже боле ничему удивляться, и не могу ничмъ оскорбиться. Вообрази себ, что въ мою деревню прихалъ Сельскій Засдатель, извстный во всемъ узд пьяница — просто, грабить моихъ крестьянъ! Разсказывать весь ходъ дла, и почему послдовалъ набгъ на мое имніе, было-бы продолжительно. Къ счастію, меня въ то время не было дома. Ты знаешь мой характеръ: безъ смертоубійства не кончилось-бы, и меня, по всей справедливости, сослали-бы въ Сибирь. Самъ Богъ помиловалъ меня. И о я, какъ помщикъ, уполномоченный самыми законами быть покровителемъ своихъ крестьянъ, поставилъ себ долгомъ защитить ихъ, и, по крайней мр, хотя на будущее время, предохранить отъ нашествія самыхъ ожесточенныхъ враговъ ихъ — подьячихъ. По принесенной мною жалоб, произведено было слдствіе. Разумется, изъ кармана Засдателя перелилось въ карманъ Слдователя все, что онъ приобрлъ въ продолженіе всей жизни своей. Засдатель найденъ совершенно правымъ, и къ довершенію всего меня-же обвинили, не требуя никакихъ оправданій и доказательствъ, за то что я осмлился возвысишь голосъ и искать правосудія. Такая, можно сказать, неслыханная и невроятная шалость произвела надо мною дйствіе совсмъ противоположное тому, чего ожидать было должно. Я не разсердился, но тяжело, и очень тяжело вздохнулъ о томъ, что чиновники, поставленные для соблюденія правосудія и охраненія нашего спокойствія, не только употребляютъ во зло сдланное имъ довріе, но сами охотно причисляютъ себя къ сословію грабителей на большой дорог. Впрочемъ, хотя и утверждаютъ, что въ пословицахъ заключаются вс истины, я на собственномъ опыт уврился въ противномъ. Напримръ, говорятъ: ‘Плачься Богу, а слезы вода — До Бога высоко, а до Царя далеко.’ Неправда! Слезы невинно-страждущихъ совсмъ не вода: он доходятъ до Бога, и хотя Онъ высоко, но рано или поздно всякій изъ насъ на эту вышину долженъ явиться и отдать отчетъ въ длахъ своихъ. До Царя также совсмъ не такъ далеко, какъ воображаютъ себ злоди. Я это испыталъ по моему длу, получивъ самое гласное и справедливое удовлетвореніе въ нанесенномъ мн оскорбленіи. Право, въ наше время надобно имть необыкновенную отважность, и, какъ говорятъ, очертя голову пускаться на проказы. Рдко кому сходитъ даромъ съ рукъ. Однакожъ еще есть молодцы…
Въ это время каммердинеръ Чадскаго пришелъ ему доложить, что лошади готовы. Чадскому страстно хотлось поскоре въ Москву. Онъ спшилъ одваться, и не смотря на замчаніе каммердинера, что морозъ ужасный, кинулъ на полъ приготовленное ему, дорожное, теплое платье, надлъ только одну шубу, расцловался, и простясь съ Пальмирскимъ, Храбренкою и Угаровымъ, побжалъ садиться въ повозку. ‘Послушайте, Александръ Андреевичъ,’ сказалъ Пальмирскій. ‘Мн кажется, вамъ, хоть на минуту, надобно захать къ Рубакину, за тмъ, чтобы попросишь его постараться выпутать васъ изъ непріятной исторіи съ этимъ Простаковымъ. Ему знакомы Исправникъ и Судья: они для него все сдлаютъ.
— Правда — отвчалъ Чадскій.— Только это много отниметъ у меня времени. е Вы подете мимо самаго дома Рубакина.’ — Ежели такъ, то подемъ вмст къ нему. Ахъ! Да я и забылъ, что ты съ нимъ не знакомъ! Хоть ты, любезный Храбренко, проводи меня.— Онъ вновь поцловался съ Пальмирскимъ, и отправился.
— Хорошъ, я думаю, теперь Рубакинъ — продолжалъ Чадскій, свши вмст съ Храбренкою.— Любо дорого посмотрть на него, посл вчерашней попойки. Какъ жалка жена его!— прибавилъ онъ.— Мн показалась она очень порядочною женщиною. Каково ей жить съ нимъ, и всякій день опасаться, что онъ умретъ отъ пьянства!
‘Она точно жалка,’ отвчалъ Храбренко. ‘Эта милая и добрая женщина была-бы достойна лучшей участи. Я бываю у нихъ часто, и вижу, какую горькую чашу пьетъ она. Родители ея, бдные здшніе дворяне, пожертвовали ею богатству Рубакина. Она только что пріхала изъ Петербурга, изъ Института, гд воспитывалась. Рубакинъ увидлъ ее и влюбился. Отецъ и мать прошивъ воли принудили ее выйдти за него, по старинному обыкновенію и предразсудку: не обгать перваго жениха. Притомъ-же онъ богатъ, чего лучше хотть? говорили они ей. Теперь сами сожалютъ, но помочь нечмъ. Впрочемъ, когда Рубакинъ не пьянъ, то онъ очень милъ и хорошъ съ нею, но ежедневно, по пословиц, какъ ни бьется, а къ вечеру напьется. По этому вы можете судить: каково бдной его жен жить вкъ съ пьяницею!’ — Вотъ слдствія предразсудковъ, и мннія, что богатство есть первое условіе для благополучной супружеской жизни!— сказалъ Чадскій.
Они нашли, что въ комнатахъ у Рубакина неуспли еще прибрать остатковъ вчерашняго гулянья. Вмст съ хозяиномъ, и люди его были вс пьяны. Въ зал было натоптано и не подметено, пятенъ на полу, отъ пролитаго пуншу и вина, еще не успли смыть, нсколько разбитыхъ стеколъ заткнуто было салфетками, въ гостиной на полу валялись разорванныя карты, щеточки и сломанные кусочки мла, трюмо было разбито, нсколько стакановъ съ недопитымъ пуншемъ стояли въ горшкахъ съ цвтами, словомъ: везд виднъ былъ безпорядокъ — обыкновенное слдствіе пьянства.
Хозяина нашли они въ спальн, съ завязанною головою. Насилу могъ онъ встать съ креселъ: такъ вчерашняя попойка отдлала его. Жена, съ заплаканными глазами, встртила Чадскаго. Онъ нашелъ еще нсколько вчерашнихъ гостей, у всхъ были разстроенныя лица, однакожъ на стол стояли, для похмлья, водка, травникъ, пиво, соленые огурцы, селедки и ветчина.
‘Что, братъ, постарлъ?’ сказалъ Чадскій Рубакину. ‘Не такъ легко сходитъ теб съ рукъ попойка, какъ бывало въ старину. Полно, любезный мой, пора перестать, вспомни, что у тебя жена и дти.’ — Ахъ, правда ваша, Александръ Андреевичъ! Прошли видно эти времена, когда, бывало, вдвое выпьешь, а на другой день такъ свжъ, какъ ни въ чемъ не бывало! Что я выпилъ вчера? Вздоръ! Не боле 8-ми или 10-ти стакановъ пуншу, а такъ голова ломитъ, что мочи нтъ. Притомъ-же это безпокоитъ бдную мою Вариньку — сказалъ онъ цлуя руку у жены, которая залилась слезами.— Вотъ видите: она плачетъ и разстроиваетъ свое здоровье. Полно — перестану совсмъ пить!— воскликнулъ онъ, наливъ и выпивъ большую рюмку травнику.— ‘Какъ-же ты хочешь перестать, а сейчасъ выпилъ такой ужасъ, что мн кажется, у меня сожгло-бы всю внутренность?’ спросилъ Чадскій.— Нельзя: надобно опохмлиться, и, какъ говорятъ, колъ коломъ выгонять. Притомъ-же это цлебная настойка — продолжалъ Рубакинъ.— Не хотите-ли и вы чего нибудь закусить?— ‘Нтъ, мой любезный, я сей часъ пилъ чай, и захалъ только на минуту повидаться, проститься съ тобою, и попросить, чтобы ты постарался выпутать меня и Храбренку изъ непріятной исторіи, случившейся вчера въ твоемъ дом. Насъ обоихъ не было въ это времяа говорятъ, что мы поставлены въ просьб свидтелями.’ — Какой вздоръ! Объ васъ врно нтъ ни слова.— ‘Нтъ, мы знаемъ наврное, что насъ также помстили.’ — Да и дло все пустое — прибавилъ Рубакинъ.— Подарить Секретарю рублей сто, такъ все и кончится. Я совтовалъ Любскому сдлать это. Онъ похалъ въ городъ, и, врно, вскор возвратится съ изодранною просьбою.— ‘Дай Богъ, чтобы такъ кончилось!’ сказалъ Чадскій. ‘Однакожъ, прощай, любезный другъ! Мн пора хать:’ Съ симъ словомъ онъ всталъ, разцловался съ нимъ, подошелъ къ рук его жены, раскланялся со всми и отправился въ путь.
Храбренко провожалъ его до вызда изъ селенія. ‘Я было и забылъ поблагодарить тебя’ — сказалъ Чадскій, прощаясь съ нимъ — ‘за ночлегъ. Но ты, смотри, не забывай общанія своего перехать ко мн, когда оставить службу. Покойный, теплый уголъ, и все содержаніе готовы для тебя, старый товарищъ!’ Храбренко, со слезами на глазахъ, благодарилъ его.

ГЛАВА VI.

‘Une belle femme, avec les qualits
d’un honnte homme est la perfection
de l’esp&egrave,ce humaine.’
Jouy.

‘Прелестная женщина, съ свойствами
добродтельнаго мужчины — верхъ
человческаго совершенства.’
Жуй.

Чадскій пріхалъ въ Москву на Страстной недл, и тотчасъ отправился къ Свіяжской, горя нетерпніемъ поскоре увидть Софью. Но Свіяжская имла обыкновеніе два раза говть, на первой и Страстной недл Великаго поста. Это время жила она въ глубокомъ уединеніи, и никого къ себ не принимала. Съ досадою долженъ былъ Чадскій вернуться отъ ея крыльца, и веллъ везти себя къ Князю Фольгину. Съ нимъ былъ онъ родня, и довольно друженъ.
‘Что съ тобою сдлалось?’ спросилъ Князь Фольгинъ, расцловавшись съ Чадскимъ. ‘Вдругъ ускакалъ ты изъ Москвы, не простившись, и не сказавъ никому ни слова. Гд ты пропадалъ все это время? И что значитъ странный и внезапный твой отъздъ? Я не былъ ма бал у Графини Хлестовой, о Масляниц, а мн сказывали, что ты получилъ какую-то записку, ускакалъ съ бала, какъ сумасшедшій, и съ тхъ поръ — будто въ воду канулъ! Знаешь ли? О теб сказали, что ты точно помшался въ ум, и что тебя, по секрету, здсь въ Москв лечатъ. Многіе добрые люди говорили даже, что слышали это отъ Доктора, который къ теб здитъ. Я думаю: потрудилась распустить вс такіе слухи милая Графиня Хлестова: она ко всему способна.’ — При имени Графини Хлестовой, гнвъ и бшенство Чадскаго излились въ ужаснйшихъ на нее ругательствахъ. ‘Это гнусная клеветница!’ вскричалъ онъ. ‘Но я отплачу ей.’ Потомъ все разсказалъ онъ Князю Фольгину, объяснилъ страстную любовь свою къ Софь, и просилъ совта: какъ ему дйствовать?
‘Послушай: ежели хочешь, чтобы я откровенно говорилъ съ тобою,’ сказалъ Князь Фольгинъ, ‘то вотъ мое мнніе: оставь Хлестову въ поко, пренебреги ея клеветою, она лицемрна, хитра, успетъ какъ нибудь вывернуться, и дать этой исторіи совсмъ другой видъ. Можетъ быть, она обратитъ еще все къ твоему-же предо сужденію, или какъ нибудь повредитъ репутаціи невинной Софьи и Свіяжской: распуститъ слухъ, что он, желая отвлечь тебя отъ ея дочери, выдумали интригу съ этимъ мальчишкою, Угаровымъ. Хлестова мастерица на такія дла, а ты самъ знаешь, что всякая исторія такого рода разсказывается двояко, и еще съ прибавленіемъ. Графиня врно приклонитъ многихъ въ свою пользу. Кумушекъ обоего пола въ Москв много. Гораздо скоре распространяются худые слухи, люди охотне врятъ дурному, нежели хорошему, а честь двушки такой цвтокъ деликатный, до котораго прикасаться не должно.’
— Ты говоришь правду — отвчалъ Чадскій.— Благодаренъ теб, что ты предостерегъ меня. Я готовъ былъ надлать большихъ глупостей: везд говорить, и самой Хлестовой въ глаза сказать, что она безстыдная клеветница.— ‘Ты поступилъ-бы неловко и неосторожно,’ отвчалъ Князь Фольгинъ. ‘Но, поговоримъ о страсти твоей, и о намреніи жениться на Софь. Свіяжская иметъ весьма невыгодное мнніе о супружеств, и, кажется, прочитъ Софью въ такія-же Весталки, какъ она сама. Надобно дйствовать съ большимъ искусствомъ. И того уже будетъ много, ежели она не станетъ отсовтывать Софь отдать теб свою руку, а на пособіе надяться нчего. Слдовательно, ты долженъ скрыть отъ Свіяжской клеветы Хлестовой, настоящую причину твоего отъзда, вразумленіе тебя сестрою, поздку для отысканія Угарова, и проч. Все это послужило-бы Свіяжской оружіемъ противъ тебя. Она тотчасъ объяснитъ Софь, что хотя поступки твои и произошли отъ страстной любви, но показываютъ неразсудительность, пылкость и нетерпливость, а эти качества не предвщаютъ хорошаго мужа. Потому — отнюдь не говори ты о подвигахъ твоихъ, и придумай какой нибудь предлогъ внезапнаго твоего отъзда. Скажи, что ты прізжалъ прощаться съ Свіяжскою, но не засталъ ея дома. А самое главное — и вотъ, что худо: мн кажется, Софья никакой взаимности къ теб не чувствуетъ, это самъ ты долженъ былъ замтишь. Во все время отсутствія твоего, только разъ, или два вспомнила она о теб. ‘Гд Александръ Андреичъ Чадскій? Что его давно не видать?’ сказала она, весьма равнодушно. Ты знаешь, что Прасковья Васильевна была опекуншею моей жены, и точно она благодтельница ея, мы у нея бываемъ почти всякій день, но и она также не часто вспоминала о теб, и то потому только, что ты ухалъ изъ Москвы не простясь съ нею. Она говорила, что этого никогда съ тобою не бывало прежде. Къ счастію еще, что она не любитъ въ обществ своемъ никакого злословія. Всмъ, кто къ ней здитъ, это извстно, и слухи, распущенные, вроятно, Графинею Хлестовою, о твоемъ сумасшествіи, не могли до нея достигнуть.’
Симъ кончилось объясненіе Чадскаго съ Фольгинымъ. Начался обыкновенный разговоръ, объ общественныхъ и городскихъ новостяхъ, а между тмъ Князь Фольгинъ обдумалъ и сдлалъ планъ, основанный на собственной его польз. Это увидимъ мы въ послдствіи. Въ слдствіе сего плана, Фольгинъ снова обратилъ разговоръ на прежній предметъ.
‘Однакожъ, ты говоришь такъ сильно о страсти своей къ Софь, и увряешь, что базъ нея жить не можешь’ — сказалъ Князь Фольгинъ.— Надобно теб помочь тронуть ея нечувствительное сердце. Вотъ, что я думаю: посл Святой недли, у меня въ подмосковной, которая, какъ ты самъ знаешь, близко отсюда, всего только въ 40-ти верстахъ, будетъ праздникъ, и благородный спектакль. Я приглашалъ уже къ себ Прасковью Васильевну, и твою Софью. Ежели погода будетъ хороша, то он врно прідутъ. Нарочно нсколько дней продлю я праздникъ, и удержу ихъ у себя, подъ тмъ предлогомъ, что театръ мой не готовъ. Ты воспользуйся этимъ временемъ. Въ деревн, на свобод, бывши безпрестанно вмст, найдешь ты врно средство открыться Софь въ страстной любви своей, и — я не врю, чтобы въ твои лта, съ твоею фигурою, и съ большимъ твоимъ состояніемъ, ты не тронулъ ея сердца.’
Чадскій благодарилъ за участіе, разцловалъ Князя, и нашелъ, что выдуманный имъ планъ прекрасенъ. Однакожъ, ему ужасно хотлось видть Софью. На другой день похалъ онъ къ обдн, въ церковь того прихода, въ которомъ жила Свіяжская, чтобы, хотя издали, посмотрть на Софью. Онъ увидлъ ее въ углу, въ отдаленіи отъ всхъ. Усердно молилась она Богу, и это чрезвычайно понравилось Чадскому. Онъ самъ былъ добрый Христіанинъ, и всегда держался того мннія, что и мужчина-вольнодумецъ непріятенъ, а женщина-вольнодумка — самое отвратительное и несносное твореніе.
При выход изъ церкви, приближился онъ къ Свіяжской и къ Софь, когда он шли садиться въ карету. ‘А! здравствуй Александръ Андреевичъ!’ сказала ему Свіяжская. ‘Давно-ли пріхалъ?’ — Только вчера, тетушка. Я былъ у васъ, но мн объявили, что вы никого не принимаете.— ‘Да, извини меня, мой любезный. Я говю, и точно никого не велла принимать. Ты врно былъ у сестры своей? Что, здорова-ли добрая моя Вра Андревна, и дточки ея?’ — Слава Богу! Она свидтельствуетъ вамъ свое почтеніе.— Съ симъ словомъ, Свіяжская садилась въ карету. Софья пріятно улыбнулась, также сказала Чадскому нсколько привтствій, и обошлась съ нимъ, какъ съ старымъ знакомымъ.
Время карантина, покамстъ не пускали Чадскаго въ домъ Свіяжской, провелъ онъ очень скучно. Бывалъ у Князя Фольгина, и вмст съ нимъ обдумывалъ, какъ побдишь нечувствительность Софьи. Князь Фольгинъ ободрялъ его, и отвчалъ за врный успхъ. ‘Знаешь-ли?’ сказалъ онъ. ‘Ежели-бы можно было уговоришь ее — взятъ ролю въ какой нибудь комедіи, и вмст съ тобою играть, то вотъ-бы самый лучшій способъ объясниться съ нею. На репетиціяхъ, шы могъ-бы свободно говорить, и никто-бы не замчалъ за вами, потомъ, играя роль любовника съ жаромъ, могъ-бы ты нечувствительно внушить этотъ жаръ и въ ея сердце. Да, вотъ самое врное средство! Только, я думаю, врядъ-ли она согласится взять ролю Однакожъ, я буду ее уговаривать.’
Въ первый день праздника, очень рано, Чадскій явился къ Свіяжской съ поздравленіемъ. Она никого не велла принимать, однакожъ приказала, чтобы изъ числа тхъ, кпю будетъ прізжать, пригласить нкоторыхъ обдать, въ семъ числ былъ и Чадскій. Онъ пріхалъ опять ране всхъ, и никого еще не нашелъ въ гостиной, даже и сама хозяйка не выходила еще изъ своихъ комнатъ: посл обдни Свіяжская отдыхала, и не была одта въ то время, когда ей доложили о прізд Чадскаго. Софья вышла въ гостиную принять его, обошлась съ нимъ просто, безъ церемоній, какъ съ знакомымъ и роднею Свіяжской, но Чадскій, бывши съ нею наедин, чрезвычайно смшался, не могъ ни слова сказать, и сердился самъ на себя за свою робость. Впрочемъ, скоро ободрился онъ, наговорилъ Софь нсколько комплиментовъ, на счетъ усталости, замтной на ея лиц, отъ говнья и богомолья. ‘Но это длаетъ васъ еще интересне, я прибавилъ онъ. Софья отвчала, что она точно утомилась, потому, что должна была вставать очень рано. ‘Особенно-же сегодня устали мы,’ сказала она. ‘Тетушка насилу выдержала. Не выходя изъ церкви, мы отслушали заутреню и обдню, и все это продолжалось часа четыре, тетушка насилу дохала домой, но теперь она отдохнула, и сей часъ выйдетъ.’ — При сихъ словахъ вошелъ Князь Фольгинъ, съ женою. Онъ былъ очень радъ, что нашелъ Софью съ Чадскимъ наедин, подошелъ къ ней христосоваться, и требовалъ, чтобы она исполнила обязанность Христіанки, какъ надобно, то есть, чтобы три раза поцловала его въ губы. Софья отдлалась отъ его любезности, и поцловала его въ щеку. ‘А ты, братъ, Александръ Андреевичъ, христосовался-ли съ Софьею Васильевною? И почему ты съ нами не цлуешся? Прошу, по Русскому обыкновенію: начни съ дамъ, a pour la bonne bouche со много!’ Чадскій подошелъ къ дамамъ къ рук, и Софья, закраснвшись, поцловала его въ щеку. Самъ Чадскій насилу могъ скрыть свое замшательство. Князь Фольгинъ, какъ опытный сватъ, видвъ смятеніе ихъ, тотчасъ обратилъ разговоръ на другіе предметы. Вскор за симъ вошла въ гостиную Свіяжская, и со всми перецловалась. Приглашены были обдать къ ней только Князь Фольгинъ съ женою, Чадскій, новая знакомая ея, Кирбитова, и еще нсколько бдныхъ старушекъ и двушекъ, которымъ она благодтельствовала. Обдъ продолжался недолго, замтно было, что хозяйка нездорова, и черезъ силу сидитъ за столомъ. Вс скоро разъхались.
На другой день, Свіяжская и Софья приглашены были обдать къ Князю Фольгину. Жену его нашли он въ задумчивости и уныніи, но за то добрый и гостепріимный хозяинъ, но обыкновенію, былъ милъ и привтливъ. Слдуя общанію своему — помогать Чадскому, онъ выискивалъ разныя средства, чтобы сблизишь его съ Софьею. Между прочимъ сказалъ онъ ей, съ коварною улыбкою: ‘Знаете-ли: я замтилъ въ васъ со вчерашняго дня большую перемну. Что это значитъ?’ Софья покраснла, и ничего ему не отвчала. Въ самомъ дл чувствовала она что-то необыкновенное. Она не умла отдать себ отчета, отъ чего ей грустно, но была въ какой-то задумчивости, которая однакожъ не тяготила ее. Ночь худо спала она, и сама не понимала, отъ чего не можетъ обходишься и говорить съ Чад емкимъ такъ-же свободно, какъ прежде. Съ нею происходило что-то странное, чего она не умла постигнуть. Но Чадскій, и въ особенности опытный Князь Фольгинъ, очень это понимали. Князь поздравлялъ Чадскаго, потихоньку, съ успхомъ, и самъ Чадскій сдлался гораздо свободне и смле съ Софьею.
Посл обда, Свіяжская, по обыкновенію своему, пошла немного отдохнуть, а Князь Фольгинъ убдилъ Софью играть на Фортепіано я пть. Прежде, безъ затрудненія могла она пть при всхъ, теперь Чадскій стоялъ подл нея, и она робла, голосъ ея дрожалъ, наконецъ она такъ смшалась, что не могла продолжать дале.
Князь Фольгинъ, слдуя плану своему, атаковалъ ее предложеніемъ взять ролю въ благородномъ спектакл, который былъ у него назначенъ въ подмосковной. ‘Отъ этого я ршительно отказываюсь,’ отвчала Софья. ‘Вы сей часъ видли опытъ моей застнчивости. Хороша я буду на сцен: все испорчу, и смшаю другихъ актеровъ!’ — Напрасно вы не надетесь на себя — сказалъ Князь Фольгинъ.— Съ вашею прелестною наружностію, и прекраснымъ голосомъ, вы плните всхъ. Лишь только покажетесь вы на сцен, то всеобщее одобреніе придастъ вамъ смлости. Я увренъ, что вы прекрасно сыграете.— ‘Вы можете говоришь мн комплименты, сколько вамъ угодно,’ возразила Софья, ‘но никакъ не убдите меня. Я сроду только раза два, или три, играла въ маленькихъ комедіяхъ Беркеня и Жанлисъ, въ деревн, въ день именинъ маменьки, когда мы бывало длали ей сюрпризы. И шутъ актерами были мои сестры и братъ, а зрителями маменька и нсколько ближнихъ родныхъ. Выйдти на сцену при ста человкахъ незнакомыхъ, надобно имть большую отважность.’ — Тщетно уговаривалъ ее Князь Фольгинъ. Чадскій, напротивъ, находилъ сужденіе Софьи справедливымъ, и соглашался съ нею, къ удивленію и досад своего свата.— По крайней мр, не откажите вотъ въ какой просьб (продолжалъ Князь Фольгинъ): мы будемъ играть извстную вамъ комедію: Молодые супруги. Кузина моя, Княжна Зизи Тугоуховская, взяла роль Эльмиры, ей надобно пть, а она на свой голосъ не надется, сдлайте намъ одолженіе, за кулисами, возмите на себя трудъ пропть вмсто ее.—
‘Ежели никого лучше меня не найдете, такъ и быть — на это я могу ршиться,’ отвчала Софья. ‘Только за кулисами, такъ, чтобы никто не видалъ меня. Впрочемъ я не могу вамъ датъ врнаго слова: ежели тетушка не подетъ къ вамъ, то и я не буду.’
Вскор посл того вышла Свіяжская, и на приглашеніе Князя отвчала, что ежели будетъ здорова, то непремнно прідетъ. Она одобрила отказъ Софьи взять ролю, говоря, что точно надобно имть большую отважность молодой двушк, выставляя себя на показъ, и подвергаясь нескромнымъ замчаніямъ и критик незнакомыхъ людей. ‘Позволительно въ кругу семейства своего и — продолжала Свіяжская — ‘чтобы сдлать удовольствіе отцу и матери, выйдти на сцену, когда напередъ мы уврены въ добромъ расположеніи и снисходительности зрителей, но во всякомъ другомъ случа должно удивляться ршительности и отважности молодыхъ двушекъ. ‘Впрочемъ’ — прибавила она — ‘мой образъ мыслей не законъ: всякій думаетъ и дйствуетъ по своему.’
Свіяжская хотла хать домой, но Князь Фольгинъ упросилъ ее остаться, и сдлать партію въ вистъ старой тетушк его, Княжн Загорцкой. Еще не доставало одного. Чадскій ненавидлъ карты, и тмъ боле теперь, когда ему хотлось быть съ Софьего, но, по настоятельной просьб Князя Фольгина, долженъ былъ и онъ ссть играть.
Софья, съ двоюродною сестрою Князя, Варварою Осиповною Столицыною, остались вдвоемъ, въ диванной. ‘Ежели бы вы были свидтельницею ужаснйшей ссоры между нашими хозяевами! ‘— сказала Столицына.— ‘Они только передъ вашимъ пріздомъ перестали. Но Князь во всемъ правъ: онъ сохранилъ хладнокровіе, вжливость и веселость свою, а Княгиня плакала, укоряла его въ неразсчетливости, роскоши и мотовств, говорила, что они раззоряютея, и оставятъ дтей безъ куска хлба, что доходы ихъ уменьшились, а онъ хочетъ вести все прежній образъ жизни, и долги ихъ безпрестанно увеличиваются. Князь обращалъ упреки ея въ шутку. И въ самомъ дл, онъ былъ правъ: будто дтей у нихъ множество! Всего только трое. Ежели они и проживутъ большую часть имнія, то все еще останется довольно. Чтожъ длать? Не всмъ быть богатыми. Ахъ! какъ-бы я благодарила Бога, ежели-бы мой мужъ, хотя нсколько, былъ похожъ на милаго и добраго Князя Бориса Ильича.’ Софья хотла было возражать, доказывать, что предусмотрительность Княгини, на счетъ будущей судьбы дтей, достойна похвалы, и что вообще родители, проживая имніе, доставшееся имъ отъ ихъ предковъ, поступаютъ, такъ сказать, безчестно, потому, что пріобрли имніе не собственными трудами, и слдовательно, обязаны передашь, ежели не съ присовокупленіемъ, то, по крайней мр, хотя въ томъ-же положеніи своему потомству. Но, зная ограниченность ума и непонятливость своей собесдницы, она ршилась ничего не говорить.
‘А, кстати!’ — сказала Столицына.— ‘Знаете-ли? Прошивъ васъ есть умыселъ — только въ вашу пользу! Я подслушала разговоръ Князя Бориса Ильича съ Чадскимъ: Чадскій въ васъ влюбленъ. Они думали, что я не понимаю по-Англійски, и свободно разговаривали между собою. Предупреждаю васъ’… Но Свіяжская окончила партію, и прервала бесду, позвавъ Софью хать домой.
Софья сожалла, что ей не удалось дослушать разсказа Столицыной, но и того, что узнала она, было уже достаточно. Она вникнула въ сокровенныя чувства сердца своего, и перемна, которой до сихъ поръ она не понимала, объяснилась ей: она уврилась, что Чадскій сдлалъ большое на нее впечатлніе. Любовь усиливается и быстро превращается въ страсть, или, просто, въ какое-то очарованіе, въ такомъ только случа, когда мы дйствуемъ безъ размышленія, и совсмъ предадимся сему — впрочемъ весьма сладостному чувству. Тогда любовь, точно такъ-же, какъ и другія страсти — корыстолюбіе, картежная игра, и проч. и проч., постепенно беретъ поверхность надъ разсудкомъ, и совершенно овладваетъ всми умственными способностями человка. Слдствія всякой страсти одинаковы: Физическое и моральное разслабленіе силъ. Софья слыхала часто отъ матери, и Свіяжская тоже въ разговорахъ своихъ повторяла, что всякая страсть есть ослпленіе, а слпой человкъ самъ не знаетъ, и не можетъ видть, что онъ длаетъ, и что весьма тягостно бываетъ тогда, когда онъ прозритъ, и глаза его откроются. Она призвала на помощь весь разсудокъ свой, и, руководствуясь также совтами матери, чтобы во всхъ чрезвычайныхъ случаяхъ жизни, прежде всего, прибгнуть къ Богу и просить Его помощи, она, оставшись одна, молилась съ усердіемъ и слезами. Молитва подкрпила ее, и, хотя эту ночь спала она дурно, но основательность ея разсудка внушила въ нее силу, если не совсмъ преодолть любовь къ Чадскому, и ршительно отдалишься отъ него, то, по крайней мр, не совершенно предаваться страсти своей, надзирать за собою, разсматривать, внимательно и хладнокровно, характеръ и душевныя свойства Чадскаго, и не иначе, какъ но долговременномъ наблюденіи, ршишься отвчать его любви, и навкъ вврить ему судьбу свою.
На другой день, увидвшись съ нимъ, она не была уже такъ застнчива, какъ вчера, не приходила въ какое-то странное замшательство, когда онъ начиналъ разговаривать съ нею, и чувствовала въ себ силу обращаться съ нимъ по прежнему, не подавая ему, и не лишая его совсмъ надежды.
Погода на Святой недл была прекрасная. Время стояло такое хорошее и такое теплое, какъ въ Іюн. Вся Moсковская лучшая публика обратилась на гулянье подъ Новинское. Утромъ, съ 42-ти до 3-хъ часовъ, дамы лучшаго тона собирались тамъ, ходили пшкомъ, и даже, слдуя мод, для дтей, посщали лубочныя комедіи. Князь Фольгинъ предложилъ Свіяжской и Софь хать на гулянье.
Свіяжская отказалась, но Софья, съ Княгинею Фольгиною и другими знакомыми ей дамами, отправилась. Чадскій, лишь только ихъ увидлъ, тотчасъ къ нимъ присоединился. Вскор встртилась имъ Графиня Хлестова, съ дочерью. Она не могла скрыть своего замшательства и смущенія, увидвъ, что Чадскій ведетъ Софью подъ руку. ‘Ахъ! здравствуйте, Софья Васильевна!’ — сказала она, поцловавшись съ нею.— ‘Какъ давно мы не видались! Здоровы-ли вы?’ И въ то время, когда дочь ея цловалась, и говорила обыкновенныя фразы и привтствія Софь, Графиня Хлестова обратилась къ Чадскому, который едва могъ удерживать свое негодованіе, при взгляд на Графиню. ‘Давно-ли вы здсь?’ — Дней десять — отвчалъ онъ, съ сверкающими отъ гнва глазами.— ‘Вы совсмъ насъ забыли, и ни разу не были у меня съ прізда вашего.’ — Да, сударыня, не былъ — продолжалъ Чадскій, задыхаясь отъ бшенства.— Здсь не мсто изъясняться, и много говорить мн нкогда, но, послушайте — сказалъ онъ, отведя Графиню нсколько въ сторону, въ то время, когда вс прочіе пошли дале — я все знаю: клевета ваша открылась. Не только самъ Угаровъ разсказалъ мн, но исторія и интрига вашей дочери всмъ извстны въ тамошней сторон. Я не буду пользоваться правомъ изобличишь, и разгласить, что знаю, однакожъ съ однимъ только условіемъ, чтобы вы не позволяли себ никакихъ гнусныхъ выдумокъ противъ Холмской. Если-же вы нарушите это условіе, то не пняйте на меня: я щадить васъ боле не стану! Записка Угарова останется у меня, и, въ случа нужды, я могу представить еще нсколько доказательствъ. Надюсь, Графиня, что собственныя ваши выгоды заставятъ васъ быть скромною.— ‘Я уврена въ вашемъ великодушіи, любезный Александръ Андреевичъ’ — отвчала ему Графиня Хлестова, съ притворными на глазахъ слезами.— ‘Вижу, что вамъ все извстно! Не погубите моей дочери, судьба ея отъ васъ зависитъ, надюсь, что глупость и безразсудность ея не будутъ имть дальнйшихъ слдствій. Она, дастъ Богъ, выйдетъ за мужъ, и будетъ счастлива, но еще повторяю: будьте великодушны!’ — Даю вамъ честное слово — отвчалъ Чадскій — ежели только вы ничего не предпримете прошивъ Холмской, то никто ничего не узнаетъ отъ меня.— ‘А я клянусь быть вамъ вкъ благодарною!— отвчала Графиня Хлестова.— Посл сего объясненія поспшила она догнать другихъ, и тотчасъ, съ дочерью своею, ухала съ гулянья.
Софья хотла было также ухать, но Князь Фольгинъ уговорилъ ее, вмст съ другими дамами, зайдти посмяться въ лубочную комедію. Убжденіе это было слдствіемъ плана, сдланнаго имъ, вмст съ Чадскимъ. Они утромъ имли совщаніе между собою. Князь Фолъгинъ, замтивъ, что Чадскій сдлалъ нкоторое впечатлніе на сердце Софьи, и что Свіяжская, какъ видно было изъ ея обхожденія, довольно хорошо расположена къ нему, совтовалъ не мшкая объясниться съ Свіяжскою, и просишь ея пособія. Но чтобы имть возможность свободно говорить съ нею, должно было выискать время, когда Софьи не будетъ дома. Такимъ образомъ, Князь Фольгинъ, убдивъ всхъ дамъ зайдти въ лубочную комедію, сказалъ на ухо Чадскому, что теперь самый удобный случай, и чтобы онъ тотчасъ халъ къ Свіяжской.
Къ счастію, Чадскій нашелъ ее дома. У нея никого не было, и, собравшись съ духомъ, Чадскій признался Свіяжской въ страстной любви къ Софь, убждая содйствовать къ полученію ея руки.
‘Я буду говорить откровенно съ тобою, любезный другъ,‘ отвчала Свіяжская.— ‘Родители твои были добрые и почтенные люди, съ твоею матушкою, кром родства, были мы довольно дружны, но тебя я почти совсмъ не знаю. До сихъ поръ вижу, что и ты хорошій человкъ, ничего дурнаго я о теб не слыхала. Но, любезный мой, этого очень недостаточно, чтобы совтовать двушк, которую я люблю, какъ дочь мою, поврить навсегда судьбу свою теб. Когда потомъ — сохрани Богъ — будетъ она несчастлива, надобно принять на себя тягостную отвтственность, и мучиться вкъ, тмъ, что я способствовала несчастной ея жизни-‘ нтъ, нтъ! Притомъ-же, ты долженъ знать, что Софья пойти ничего не иметъ.’
— Я это знаю — возразилъ Чадскій — но мн ничего, кром ея, не надобно. ‘Это говорятъ обыкновенно вс влюбленные,’ отвчала Свіяжская. ‘У тебя, конечно, хорошее состояніе, ной ты, врно, какъ вс молодые люди, не занимаешься своимъ хозяйствомъ: оно идетъ кое-какъ. Мн также извстно, что ты много долженъ, но и это еще не большая бда. Кто изъ Русскихъ дворянъ, особенно-же въ военной служб, не долженъ? Поправишь все можно. У меня, слава Богу, состояніе порядочное, Софья моя крестница, я люблю ее, какъ дочь, притомъ-же она мн ближняя родня, заплатить долги твои, и устроить васъ, я взяла-бы на себя, и за этимъ единственно не раздумаю… Но, любезный другъ, не сердись на меня: мн совершенно неизвстенъ характеръ твой, и свойства твои. Софьи также ты почти совсмъ не знаешь — размысли, разсмотри себя и ее. Вотъ, теперь приглашеніе Князя Бориса Ильича, къ нему въ подмосковную, очень кстати. Вы будете, нсколько дней сряду, безпрестанно вмст: самый удобный случай покороче узнать другъ друга. Но, я напередъ предупреждаю: не буду ни помогать, ни мшать теб. Дай Богъ, чтобы это дло устроилось, а я дала себ клятву: никогда въ такія дла не вступаться. Къ несчастно, я опытна, то есть, какъ говорится, порядочно учена. И теперь у меня на глазахъ устроенная мною партія, за которую буду вкъ упрекать себя.’ — Для меня очень довольно будетъ и того, ежели вы не станете препятствовать — отвчалъ Чадскій, цлуя ея руку.
Вскор возвратилась Софья. Она нашла Свіяжскую съ заплаканными глазами, а Чадскаго въ большомъ смущеніи, догадалась, о чемъ идетъ дло, но, по скромности своей, молчала. Свіяжская также, давъ общаніе ни помогать, ни мшать Чадскому, не говорила ни слова, ожидая, что сама Софья спроситъ ее.
Между тмъ, Чадскій продолжалъ здить всякій день, часъ отъ часу становился свободне съ Софьею, и даже иногда позволялъ себ гнваться на нее, когда она нескоро выходила въ гостиную, въ то время, когда онъ призжалъ, или занималась кмъ нибудь другимъ, кром его. Дальнйшее-же объясненіе, и настоящее предложеніе, ршился онъ сдлать въ подмосковной, у Князя Фольгина. Однакожъ люди въ дом Свіяжской начали толковать между собою, и Аннушка, горничная двушка Софьи, написала домой къ матери и сестр своей, что барышня ея выходитъ за-мужъ, за знатнаго, богатаго и красавца. Т поспшили сообщитъ своимъ знакомымъ, и многіе сосди начали даже поздравлять Холмскую. Сундукова и Фіалкина бсились отъ зависти. ‘Каково счастіе этой Холмской!’ говорили он. ‘И что за отличныя красавицы ея дочери!’

ГЛАВА VII.

‘Il n’у а point de vertu sans force.’
Rousseau.

‘Безъ силы — нтъ добродтели.’
Руссо.

Наконецъ — приближился день, назначенный для праздника у Князя Фольгина. Свіяжская и Софья пріхали къ нему въ подмосковную наканун. Чадскаго, и многихъ другихъ гостей, он нашли уже тамъ.
Въ огромномъ дом, построенномъ отцомъ Князя Фольгина, можно было многимъ помстишься спокойно. Свіяжской и Софь отвели лучшія комнаты. Впрочемъ, кром большаго дома, обширнаго сада, оранжереи, и хорошаго мстоположенія, подмосковная Князя не представляла никакихъ выгодъ, и даже была ему въ тягость, съ тхъ поръ, какъ онъ почти весь прожился. Длая праздникъ, и созвавъ къ себ много гостей, имлъ онъ въ виду, что если Чадскій, съ пособіемъ его, женится, то уговоришь его основаться навсегда въ Москв, и продашь ему подмосковную, въ которой положено было начало его благополучія. По легкомыслію своему, Князь Фольгинъ былъ увренъ, что когда Чадскій и Софья будутъ помолвлены, то непремнно убдятъ Свіяжскую на такую покупку, и это была настоящая причина его дятельнаго участія въ сватовств.
На другой день гостей стало прибавляться часъ отъ часу боле и боле. Князь Фольгинъ, слдуя своему плану, чтобы дать больше времени Чадскому сблизишься съ Софьего, отложилъ спектакль на нсколько дней, подъ предлогомъ, что еще не вс твердо знали свои роли. Но притомъ онъ такъ умлъ занять гостей своихъ, что всмъ, кром бдной его жены, было у него весело.
Погода стояла прекраснйшая, весна была въ полномъ цвт. Прогулка, пшкомъ, верхами, и въ экипажахъ, нечувствительно сокращала утро, лотомъ вистъ, мушка, билльярдъ, шарады въ дйствіи, живыя картины, и танцы оканчивали день. Князь Фольгинъ славился необыкновеннымъ искуствомъ давать праздники. Вс говорили, что на сей разъ онъ превзошелъ самаго себя. Сколько остроумныхъ выдумокъ, сколько забавныхъ сценъ и сюрпризовъ было у него приготовлено гостямъ! Самъ Князь являлся, то Итальянцомъ трактирщикомъ, то странствующимъ музыкантомъ. Все это было подробно описано въ одномъ изъ тогдашнихъ Журналовъ, при чемъ даже помщенъ былъ, къ общему свднію, порядокъ и ходъ праздника, что именно въ какой день происходило, и какіе остроумные каламбуры сказаны были притомъ Княземъ Фольгинымъ. Гости его не видали, какъ летло время. Это стоило ему довольно дорого, но, въ твердой увренности, что Чадскій, или Свіяжская, за все заплатятъ, купивъ у него подмосковную, Князь не жаллъ денегъ, которыя досталъ — заложивъ послдніе брилльянты своей жены.
Чадскій пользовался этимъ временемъ, и говорилъ Софь, почти уже прямо, о любви, и о намреніи своемъ. Но она не отступала отъ принятаго ею плана, не льстила ему надеждою, и не совсмъ лишала его оной, предоставляя времени узнать лучше его характеръ. Осторожность Софьи отнимала у Чадскаго смлость сдлать ей настоящее предложеніе.
Черезъ три дня, посл прізда Свіяжской въ подмосковную, Князь Фольгинъ объявилъ, что все готово, и вечеромъ будетъ спектакль. Репетиціи, и вообще все шло своимъ порядкомъ. Нкоторые актеры, и особенно актрисы, перессорились между собою, другіе обижались, что имъ даны не т роли, которыхъ имъ хотлось. Князь Фольгинъ насилу усплъ согласить и уладить. Представленіе шло, такъ-же, какъ обыкновенно водится въ благородныхъ спектакляхъ: кром Князя Фольгина — онъ былъ совершенный актеръ — прочіе играли кое-какъ, не твердо знали свои роли, совсмъ обезобразили, и не въ томъ вид, какъ должно, представляли пьесы, но зрители апплодировали, хвалили въ глаза, а потихоньку смялись между собою, и критиковали декламацію, голосъ, произношеніе, словомъ: все, особенно-же во Французской пьес.
Лучшая актриса, кузина Князя Фольгина, Княжна Зизи Тугоуховская, была поводомъ къ большой ссор. Одному изъ зрителей не понравилась ея игра и самая фигура. Онъ вздумалъ довольно громко смяться, и сказалъ нсколько эпиграммъ на счетъ Княжны, не видя, что сзади сидитъ ея женихъ, который съ своей стороны наговорилъ откровенному рецензенту множество нжностей. Изъ всего этого вышла гласная исторія.
Одна только Софья, пвшая за кулисами, пріобрла общее одобреніе. Прекрасный, врный голосъ ея привелъ всхъ въ восторгъ, ей два раза кричали: форо! Посл того, влюбленный и восхищенный Чадскій ршился, не дале, какъ въ тотъ-же вечеръ на бал, открыться въ любви своей, и предложить ей свою руку. Ему досадно было, что не скоро оканчивается спектакль, онъ ничего не слыхалъ, не отвчалъ на вопросы сосдей своихъ, предался своимъ мечтамъ, о томъ, что и какъ онъ будетъ говорить Софь, и что она станетъ отвчать. Воображеніе влюбленныхъ летаетъ всегда за три’девять земель: онъ представлялъ уже себ, какъ будетъ онъ женатъ, ничего не чувствовалъ, ничего не видалъ, и опомнился тогда, какъ по окончаніи спектакля Софья вошла въ залу, и апплодированіе ей вновь раздалось повсюду. Чадскому показалась она еще прелестне. И въ самомъ дл, скромность ея, разгорвшіяся щеки, уклончивость отъ похвалъ, все это еще боле придавало ей красоты.
Чадскій хотлъ нсколько успокоиться, и собраться съ мыслями. Когда начался балъ, Польскимъ, онъ подалъ Софь РУКУ? и ходя съ нею, во время танца, открылся прямо въ любви, предлагая соединить свою судьбу на вкъ. Софья пришла въ замшательство, и не могла ничего сказать. Это подавало большую надежду Чадскому. Наконецъ, ободрившись, отвчала Софья: ‘Сдланное вами предложеніе весьма важно: отъ него зависитъ счастіе или несчастіе всей моей жизни. Вы сами согласитесь, что я не могу дать вдругъ ршительнаго отвта, притомъ-же я сама отъ себя не завишу, да мы еще и не такъ хорошо знаемъ другъ друга. ‘— Вамъ давно можно было видть страстную любовь мою — сказалъ Чадскій.— Вы должны были ожидать того, что я теперь вамъ говорю, и вы имли все время обдумать. Къ чему-же продолжать мое мучительное положеніе неизвстности? Вы не кокетка, и врно не будете находить удовольствія терзать меня, и водить пустыми надеждами.— ‘Все это справедливо, но, повторяю, вы сами согласитесь, что дать вдругъ ршительный отвтъ, о такомъ важномъ дл, отъ котораго зависитъ все-благополучіе моей жизни, невозможно. Будемъ говорить откровенно: я еще мало знаю васъ, мн неизвстенъ вашъ характеръ, ваши склонности, ваши душевныя свойства. Признаюсь: привязанность вашу ко мн, конечно, не льзя мн было не замтить, но я не предвидла и не приготовилась къ отвту на столь неожиданное предложеніе ваше. Мой образъ мыслей о любви и супружеств можетъ показаться вамъ страннымъ, но мн надобно много времени, чтобы сообразить самое себя, и вникнуть во вс подробности важной обязанности супруги. ‘— Можно-ли повритъ, смотря на васъ — возразилъ Чадскій, съ нетерпніемъ и неудовольствіемъ — чтобы у васъ было такое нечувствительное сердце? Можно-ли подумать, чтобы подъ такою Ангельскою наружностію скрывалась — не только холодность, но и жестокость?— Однакожъ онъ тотчасъ одумался, преодоллъ себя, и продолжалъ умоляющимъ голосомъ: ‘Никого и никогда я не любилъ такъ страстно, какъ васъ. Отъ васъ зависитъ все счастіе моей жизни. Вы разсудительны, и, конечно, не поврите, ежели я скажу вамъ, что отказъ вашъ есть смертный для меня приговоръ, и что я готовъ лишить себя жизни, но конечно поврите вы тому, что я буду очень несчастливъ. Правда, я самъ чувствую: характеръ у меня довольно пылкій и нетерпливый, но ваша кротость, ваша доброта —
‘О, не надйтесь на это,’ отвчала Софья, улыбаясь. ‘Я гораздо взыскательне, нежели вы думаете. Я могу извинишь какія нибудь невинныя ошибки, или неудовольствія, сдланныя мн безъ мыслей, но для меня несносны капризы, своевольство, надмнность и, такъ сказать, тиранское желаніе показывать власть свою … а все это замтила я въ нкоторыхъ мужьяхъ.’-И эти ужасные пороки приписываете вы всмъ мужчинамъ, безъ исключенія? Неуже-ли вы думаете, что и я таковъ-же?— ‘На вашъ счетъ я не говорю ни слова, но признаюсь, что теперь сказала я вамъ, то замтила во многихъ мужьяхъ. Не стану оправдывать женъ: есть и изъ нихъ довольно много съ такими-же недостатками.’
Чадскій готовилъ прекрасный отвтъ Софь, хотлъ объяснить ей, что употребитъ вс усилія составитъ ея благополучіе, и преодолетъ врожденную свою пылкость и нетерпливость. Къ несчастію, въ самое это время, Сердоликовъ, молодой Офицеръ, хорошій знакомый Чадскаго, прошелъ мимо его, и по неосторожности наступилъ ему на ногу, прямо на мозоль, отъ которой Чадскій чрезвычайно страдалъ. Хотя Сердоликовъ тотчасъ извинился, но Чадскій, забывшись, вскочилъ въ бшенств со стула, съ глазами пылающими отъ гнва, и не помня самъ себя, не слушая никакихъ извиненій, насказалъ множество самыхъ оскорбительныхъ, самыхъ колкихъ и ядовитыхъ дерзостей. Сердоликовъ, также едва не задыхаясь отъ бшенства, схватилъ за руку Чадскаго. ‘Здсь не мсто изъясняться: мы поговоримъ посл. Вы меня понимаете!’ сказалъ онъ Чадскому, и бросивъ на него яростный взглядъ, отошелъ, и вскор ухалъ съ бала въ Москву. Гостей было множество, хозяинъ и не замтилъ отсутствія одного изъ нихъ.
Софья, съ полными слезъ глазами, была свидтельницею этой непріятной сцены, долженствовавшей кончишься дуэлемъ. Чадскій опомнился, почувствовалъ всю безразсудность свою, просилъ у нея извиненія, укорялъ себя въ бшенств, клялся, что этого впредь никогда не будетъ, и что онъ чувствуетъ себя совершенно виноватымъ, и даже готовъ просить прощенія при всхъ у Сердоликова. Онъ хотлъ возобновить прежній разговоръ съ Софьею.
‘Разговоръ нашъ можетъ и долженъ окончиться здсь, и навсегда, а сказала она ему холодно. ‘Вы мн на самомъ опыт показали, что характеры наши несходны между собою, и что мы не созданы другъ для друга.’
Чадскій хотлъ отвчать, но Софья встала и, не слушая его боле, пошла въ диванную, гд Свіяжская играла въ вистъ. Чадскій преслдовалъ ее туда, но Софья объявила ему твердимъ голосомъ, чтобы онъ ее оставилъ, и что она ничего боле слышать не хочетъ.
Вниманіе Чадскаго къ Софь, замченное всми, особенно въ продолженіе послдняго времени, и обыкновенныя двусмысленныя шутки и насмшки Князя Фольгина, показывали явно, что дло доходитъ до сватьбы. Но въ этотъ вечеръ, увидвъ, что Софья оставила Чадскаго, и не говоритъ съ нимъ ни слова, вс удивлялись и подшучивали надъ нимъ. Онъ самъ видлъ, что дла его идутъ плохо, но притворялся веселымъ, старался шутишь на счетъ ужаснаго гнва Софьи, утверждая, что все это продолжится только до завтра, хотя внутренно сомнвался въ дальнйшихъ успхахъ. Онъ съ горестію замтилъ, что Софья не разгорячилась, и что въ послднихъ словахъ своихъ показала она боле холодности и презрнія, нежели негодованія. Ему боле оставалось-бы надежды, если-бы онъ увидлъ, что Софья съ неудовольствіемъ и красня отъ досады говорила ему. Напротивъ, черты лица ея сохранили обыкновенную свою прелесть и кротость, только въ глазахъ ея замтно было пренебреженіе къ запальчивости и бшеному его характеру.
Чадскій ршился сдлать на другой день послдній опытъ, и ежели будетъ имть неудачу, то прекратишь навсегда знакомство съ этою холодною, бездушною красавицею. Сватъ его, Князь Фольгинъ, также замтилъ раздоръ ихъ. Онъ подошелъ къ Чадскому. ‘Что, братъ? Ты, кажется, сыгралъ, вмст съ Софьею Васильевною, сцену изъ комедіи: Le dpit amoureux (Любовная ссора)?’ сказалъ онъ. ‘Зачмъ дло стало? ‘Не взять-ли мн роли примирителя?’ — Ничего, все вздоръ!— отвчалъ Чадскій, съ принужденною улыбкою.— Надюсь, къ завтрему жестокость ея смягчится, пожалуста не говори ей ни слова: я боюсь, что и ты сыграешь ролю неудачнаго примирителя.—
Однакожъ Князь Фольгинъ отыскалъ Софью въ другой комнат. ‘Что вы не танцуете, Софья Васильевна?’ сказалъ онъ.— Благодарю — такъ, что-то голова болитъ.— ‘Да отъ чего-же у васъ болитъ голова? По лицу вашему замтно что-то необыкновенное. Я никогда не видалъ васъ въ такомъ волненіи.’ — Я не знаю, что вы замчаете. Въ зал очень жарко, отъ этого у меня разболлась голова — вотъ все.— ‘Нтъ, есть что нибудь другое,’ продолжалъ Князь Фольгинъ, посмотрвъ ей, пристально, прямо въ глаза. ‘Воля ваша, а я отъ удивленія становлюсь нмъ и восклицаю: ахъ, Милостивая Государыня! Эту фразу, изъ одного стариннаго романа, должно повторить, посмотрвъ со вниманіемъ на васъ.’ Софья улыбнулась, и ничего ему не отвчала.— ‘Что я слышу? Безмолвіе — сказалъ, или могъ сказать какой нибудь древній мудрецъ, напримръ, хотя Конфуцій!’ прибавилъ Князь Фольгинъ, помирая со смху, и имя въ виду развеселить Софью.— Что мн еще сказать вамъ? У меня отъ жара болитъ голова, и отъ этого я не танцую. Вотъ причина, по которой вы находите необходимымъ восклицать въ онмніи и слышать безмолвіе — отвчала съ усмшкою Софья. Тутъ Свіяжская окончила свою партію, и пошла къ себ въ комнату. Софья послдовала за нею.
Оставшись наедин, она разсказала Свіяжской вс подробности разговора своего съ Чадскимъ, и ссору его съ Сердоликовымъ. Свіяжская одобрила вс поступки и слова Софьи. ‘Поврите-ли, тетушка,’ продолжала Софья, насилу удерживая свои слезы: ‘я готова была сдлаться жертвою его, думаю, что наконецъ я полюбила-бы его, и очень ему обязана, что онъ такъ скоро снялъ съ себя маску, и открылъ въ настоящемъ вид свой характеръ. Нтъ! впередъ буду я осторожне, буду умть избгать такой опасности, и наблюдать за собою, съ такимъ вниманіемъ, съ такою недоврчивостію къ самой себ, что врно въ другой разъ не попадусь въ подобныя сти. Мы завтра утромъ удемъ отсюда, тетушка? Не правдали?’ прибавила Софья, и слезы невольно потекли изъ ея глазъ.— Непремнно завтра — отвчала Свіяжская.— Но прежде отъзда мн надобно имть продолжительный и важный разговоръ съ Княгинею Фольгиною, притомъ-же, ты сама знаешь, я не могу вставать рано. Кажется, мы не можемъ выхать прежде, какъ часу въ первомъ, или во второмъ) однакожъ ежели теб непріятно встрчаться съ Чадскимъ, то пробудь утро въ моей комнат.—
‘Встрча съ нимъ,’ отвчала Софья, ‘ни сколько не безпокоитъ меня, на прошивъ, я очень рада показать ему, что бшенство и запальчивость его возвратили мн прежнее равнодушіе къ нему. Если-же я стану избгать свиданія, то онъ можетъ подумать, что я только сержусь, и все еще сохраняю чувства привязанности. Къ несчастію, прежде онъ могъ это замтишь. Теперь я хочу показать, что вс мои сношенія съ нимъ навсегда прерваны.’
Чадскій, возвратясь съ бала въ свою комнату, нашелъ нарочно присланную изъ Москвы, отъ Сердоликова, записку съ вызовомъ на дуэль. Сердоликовъ назначалъ мсто недалеко отъ города, увдомлялъ, что въ 6-тъ часовъ утра ожидаетъ его, и хочетъ драться на пистолетахъ. Былъ уже третій часъ въ исход.. Чадскій пошелъ въ комнату къ пріятелю своему Сигрльскому, бывшему въ числ гостей у Князя Фольгина, и просилъ его быть секундантомъ. Они не раздвались, спросили себ чаю, Чадскій осмотрлъ свои дорожные пистолеты, и веллъ запрягать коляску. Въ назначенное время явились они на мсто, и нашли уже тамъ Сердоликова. Объясненіе продолжалось недолго. Чадскій не хотвъ просить прощенія, и дуэль окончился тмъ, что Сердоликовъ получилъ опасную рану въ бокъ. Его отнесли въ коляску. Черезъ нсколько дней посл того онъ умеръ. Чадскій былъ раненъ легко въ руку. Пріхавшій изъ Москвы съ Сердоликовымъ лекарь перевязалъ имъ обоимъ раны, и Чадскій, все еще имя нкоторую надежду тронуть Софью, возвратился въ подмосковную Фольгина очень рано. Тамъ почти вс еще спали.
И такъ — Сердоликовъ, прекрасный молодой человкъ, одинъ сынъ у отца, полагавшаго на него всю надежду, окончилъ бдственно, въ ужасныхъ мученіяхъ, жизнь свою… И отъ чего?— Но тщетны будутъ вс усилія возставать противъ пагубнаго обыкновенія выходить драться, на смерть, за всякую бездлицу! Этотъ остатокъ варварства отдаленнйшихъ временъ еще долго будетъ господствовать между молодыми людьми. Многіе читали и будутъ читать пламенныя, излившіяся прямо изъ души, мысли добраго Руссо о дуэляхъ, многіе изъ читавшихъ врно были убждены истинами, имъ представленными, и — при первомъ случа, за малйшую бездлицу, готовы вызвать сами, или согласиться на дуэль!

ГЛАВА VIII.

‘II у а un lieu sur la terre, o les
joies pures sont inconnues, o les remords et les
inquitudes, furies infаligabls, tourmenten les
habilans. C’est а la maison de deux poux, qui ne
peuvent ni s’aimer, ni s’estimer.’
St. Lаmbedt.

‘Есть на земл мсто, гд чистыя радости неизвстны, гд
угрызенія совсти и безпокойство, фуріи неутомимыя,
преслдуютъ и терзаютъ обитателей. Это домъ супруговъ,
которые ни уважать, ни любить другъ друга не могутъ.’
С. Ламбертъ.

Комната Софьи была подл кабинета Княгини Фольгиной. Прежде, проснувшись, тотчасъ уходила она къ Свіяжской, но въ эту ночь Софья дурно спала, встала рано, и зная, что Свіяжская еще не просыпалась, осталась противъ обыкновенія долго въ своей комнат, успла одться, окончить свои утреннія молитвы, и принялась за чтеніе сочиненій Фенелона. Она сидла очень тихо, когда Княгиня Фольгина пришла къ себ въ кабинетъ. Вскор посл того явился къ ней мужъ ея. Софья, совсмъ нечаянно, услышала слдующій разговоръ между ними.
‘Я получилъ сей часъ записку отъ Графини Юліи Станиславовны Лелевой,’ сказалъ Князь, входя въ комнату. ‘Она сегодня прідетъ къ намъ обдать, и пробудетъ нсколько дней. Прошу приказать приготовить для нея эту комнату. Вели вынесть все свое отсюда.’ — И такъ, не смотря на вс слова мои, ты пригласилъ ее къ себ?— сказала ему жена его.— Но вспомни, по крайней мр, условіе твое съ Прасковьею Васильевною: она ршительно объявила теб, что прибытіе Лелевой сюда будетъ знакомъ ея отъзда. Кажется, хотя изъ уваженія къ этой почтенной женщин и благодтельниц нашей, могъ-бы ты не приглашать ее.— ‘А я, сударыня, пригласилъ, и хотлъ пригласить ее. Что мн за нужда до вашихъ глупыхъ женскихъ прихотей! Я хозяинъ у себя въ дом,’ возразилъ Князь грубымъ голосомъ, и съ неудовольствіемъ. ‘Опять слезы и слезы! Ты хоть кого выведешь изъ терпнія: ты мн надола жалобами и слезами своими. Я кончу тмъ, что буду гласно имть любовницу!’ — Этой гласности только и недостаетъ!— отвчала Княгиня, заливаясь слезами, и почти задыхаясь отъ рыданій.— Я теб надола своими слезами и жалобами, но шло видалъ меня плачущую? Кому я жалуюсь? Оставшись одна, позволяю себ предаться моему справедливому горю, но никто, ничего не знаетъ, никто даже не подозрваетъ, до какой степени я несчастлива! Ты хочешь при всхъ казаться добрымъ и угодливымъ мужемъ, и почти вс такъ о теб думаютъ. На мой счетъ говорятъ Богъ знаетъ что, называютъ меня сумасбродною, и жалютъ о теб, но я все терплю, и никому неизвстно, какъ ты лицемришь со мною при всхъ! Никогда и никому я не жаловалась, и съ покорностію несу тягостный крестъ мой. Настоящая истина отъ всхъ сокрыта!—
‘Къ чему весь этотъ вздоръ, и кончится-ли твое болтанье?’
— Я знаю, все безполезно, что я ни говорю теб, но вотъ, посмотри, какую я получила записку. Три мсяца тому назадъ сказывалъ ты мн, что заплатилъ деньги въ Институтъ, за дочь нашу, изъ Пансіонъ, за сына. Теперь черезъ Полицію объявлено у насъ въ дом, въ Москв, чтобы мы, или заплатили деньги, или взяли ихъ къ себ!—
‘Ахъ! да, въ самомъ дл, я забылъ, что деньги точно не заплачены. Въ этотъ день обдалъ я въ Англійскомъ Клуб, игралъ несчастливо, и деньги, назначенныя для заплаты за дтей, вс спустилъ, по это небольшая бда — подождутъ — заплачу! Деньги и все деньги! Вкъ свой мучишь ты меня изъ денегъ, а откуда мн взять ихъ? ‘
— О себ самой я не говорю ни слова, по твоей вол разлучена я съ дтьми моими. Ты самъ знаешь, что я во всемъ должна отказывать себ, не имю никогда копйки, и даже вчера, когда пришла ко мн крестница, дочь старосты, на поклонъ, должна я была занять пять рублей у Софьи Васильевны, говоря, что у меня нтъ млкихъ ассигнацій. Если-бы ей извстна была настоящая причина!—
‘Большая важность — пять рублей!’ сказалъ Князь Фольгинъ, вынимая книжку свою, наполненную ассигнаціями, которыя получилъ заложивъ брилльянты жены.— На, отдай эти пять рублей! ‘
— У тебя, кажется, теперь довольно денегъ. Ради Бога, дай мн отослать за дтей.—
‘Ну, вздоръ! Тамъ еще потерпятъ, а мн деньги нужны на другія издержки.’
— Прошу тебя, сдлай одолженіе, избавь меня и себя отъ стыда: отошли поскоре деньги за дтей! И того, кажется, слишкомъ довольно, что съ нашимъ состояніемъ ты не воспитываешь ихъ дома.—
‘А я опять теб повторяю, что ты говоришь все вздоръ. Не теб вмшиваться въ мои дла. Я вдесятеро тебя умне, и самъ знаю, что длать надобно. Впрочемъ, ежели ты такъ упряма, и непремнно все по своему хочешь поставить, я теб не мшаю. Займи у твоей старухи, или у Холмской: ей старуха даетъ много денегъ, да Холмской даже не грхъ было-бы и подарить мн. Я усердно хлопочу, чтобы она вышла за богатаго Чадскаго. Надюсь, по крайней мр, что когда она будетъ помолвлена, то изъ благодарности уговоритъ жениха своего купишь эту подмосковную. Тогда я устроюсь и разплачусь съ долгами.— Но я долго заболтался съ тобою, а мн нкогда. Вели непремнно приготовить эту комнату для Графини Лелевой.’ Съ сими словами онъ вышелъ.
Софья долго слышала рыданія Княгини Фольгиной. При самомъ начал разговора, она хотла было выйдти, но боялась, что стукъ дверей, при уход ея, откроетъ Князю Фольгину, что она все слышала, и что это еще боле можетъ повредишь несчастной его жен: подастъ ему поводъ думать, что она нарочно просила Софью подслушать ихъ. Мысль сія удержала Софью, она не смла пошевелишься, и ушла тогда только, когда вошедшая къ Княгин Фольгиной служанка сказала, что Прасковья Васильевна проситъ ее къ себ.
По выход Княгини, отправилась Софья въ гостиную, гд почти вс уже собрались. Князь Фольгинъ, какъ будто ни въ чемъ не бывалъ, также шутилъ, смялся, былъ веселъ по обыкновенію. Софья не могла безъ ужаса смотрть на него.
Вскор явился и Чадскій, съ подвязанною рукою. Вс обратились къ нему съ вопросомъ: что это значитъ? ‘Ничего,’ отвчалъ онъ равнодушно. ‘Сего дня утромъ, я нечаянно упалъ и ушибъ себ руку, это скоро пройдетъ.’ Между тмъ, бывшій у него секундантомъ Стрльскій усплъ разсказать многимъ, по секрету, о дуэл и ран его, слышавшіе, также по секрету, сообщили другимъ, и дамы находили Чадскаго съ подвязанною рукою огень интереснымъ. Софья, догадываясь, что вчерашняя ссора съ Сердоликовымъ должна была окончиться дуэлемъ, почувствовала еще боле отвращенія къ Чадскому, она внутренно благодарила Бога, что не будетъ женою такого бшенаго и взбалмошнаго человка, за котораго всякій день должно было опасаться, что или онъ кого нибудь лишитъ жизни, или его самаго убьютъ.
Однакожъ, слдуя намренію — испытать еще счастія своего у Софьи, Чадскій подошелъ къ ней, и возобновилъ извиненія во вчерашнемъ поступк, говорилъ, что ему рдко случается забыться до такой степени, и предаться такъ сильно бшенству и нетерпливости. Онъ давалъ честное слово, что впередъ никогда этого не случится, и окончилъ рчь вторичнымъ предложеніемъ руки и всего состоянія своего. Софья холодно поблагодарила за сдланную ей честь, и ршительно объявила, что намреніе ея непоколебимо, и что она вкъ не перемнитъ того, что вчера сказала ему. Не смотря на данное слово никогда не горячишься, Чадскій взбсился, и ежели-бы Софья не ушла изъ гостиной въ комнату Свіяжской, то имла-бы съ нимъ очень непріятную сцену.
Все было готово къ отъзду ихъ. Свіяжская и Софья вошли въ гостиную проститься, бъ то самое время, когда Графиня Лелева пріхала. Свіяжская обошлась съ нею очень холодно. Князь Фольгинъ смшался, совсть мучила его. Замшательство его еще боле увеличилось, когда Свіяжская бросила на него строгій, выразительный взглядъ, доказывавшій, что ей извстна связь его съ этою безстыдною кокеткою.
Съ большимъ удовольствіемъ оставила Софья домъ, гд хозяинъ, по ея мннію, былъ совершенный извергъ. Вообще вс мужчины казались ей вроломными, несправедливыми, настоящими чудовищами!
Чадскій съ горестію проводилъ Свіяжскую и Софью до кареты. Ему тягостно было лишиться всей надежды получить когда нибудь руку Софьи. Самолюбіе его было жестоко оскорблено. По отъзд Свіяжской, онъ притворялся равнодушнымъ, хотлъ казаться веселымъ, и, для разсянія, обратился къ волокитству за Графинею Лелевою. Интрига ихъ кончилась, какъ обыкновенно, въ свое время, но прежде того Чадскій и Графиня перессорились и разстались на вкъ съ Княземъ Фольгинымъ.
Дорогою сообщила Софья Свіяжской послдній разговоръ свой съ Чадскимъ, прибавивъ къ тому, что если-бы она не поспшила уйдти изъ гостиной, то видно было, что взбсившись за ршительный отказъ ея, онъ готовъ былъ сдлать новую непріятную сцену. ‘Ты, мой другъ, на самомъ опыт видишь теперь,’ сказала ей Свіяжская, ‘какъ хорошо дйствовала ты, умвъ покоришь сердце свое разсудку. Чадскій точно былъ-бы самый дурной мужъ, и ты вкъ свой была-бы съ нимъ несчастлива.’ Она разсказала ей, что онъ прежде прізжалъ просить ея пособія, но что не знавши характера его, она общалась только ни мшать, ни помогать ему, и что посл замчала она нсколько разъ чрезвычайную запальчивость и нетерпливость его, а потомъ еще и Князь Фольгинъ, по нескромности своей, сообщилъ ей вс козни и клеветы Графини Хлестовой, также и подвиги Чадскаго, то есть все то, что мы уже знаемъ. ‘Я узнала только вчера обо всемъ этомъ,’ прибавила Свіяжская. ‘Такая неразсудительность, легковріе, или просто сумасшествіе Чадскаго, не предвщали ничего, кром самой бдственной жизни, если-бы ты за него вышла. Я хотла предостеречь тебя, но, къ счастію, онъ самъ скоро открылъ теб глаза своими прекрасными поступками.’
Софья была поражена разсказомъ Свіяжской, она не могла постигнуть, за что ненавидла ее Графиня Хлестова, и для чего ршилась она на такую гнусную клевету. По доброт своей, не знала Софья, что свойства людей разнообразны, что точно такъ-же, какъ одни готовы на всякую помощь и добро, другіе напротивъ готовы вредишь, и находятъ удовольствіе длать зло. Поступкамъ Графини Хлестовой тмъ еще мене должно было удивляться, что собственный интересъ подвигнулъ ее дйствовать такимъ образомъ. Она имла въ виду отбить у Софьи жениха, и выдать за богатаго и знатнаго человка свою дочь. До интереса-жъ гд коснется, не только тамъ гусямъ — и людямъ достается — сказалъ М. А. Крыловъ.
Посл того Софья разсказала слышанный ею нечаянно разговора Княгини Фольгиной съ мужемъ.— ‘Я это знаю,’ отвчала Свіяжская, со вздохомъ. ‘За дтей я заплачу, и сдлаю все, что отъ меня будетъ зависть, къ облегченію ея горестей. Но чмъ помочь въ несчастной ея жизни съ мужемъ? Ты, конечно, замтила связь нашу съ нею, и сердечное мое участіе въ судьб этой несчастной женщины?’ — Очень замтила — отвчала Софья.— Она воспитывалась въ вашемъ дом: вотъ все, что я знаю объ ней. Давно хотлось мн спросить у васъ, но обеспокоивъ васъ прежде нескромнымъ вопросомъ о нкоторыхъ подробностяхъ вашей жизни, посл того остерегалась я, чтобы не причинить вамъ новаго горя.— ‘Благодарю тебя за нжность твою’, отвчала Свіяжская, ‘но еще повторяю: воспоминаніе о моемъ несчастій не такъ уже тягостно для меня, какъ было прежде. Исторія Княгини Фольгиной иметъ нкоторую связь съ моею собственною. Я все разскажу теб.’

ГЛАВА IX.

‘Whal is life? А war, eternal war wilh woe.
Joung.

‘Что есть жизнь? Воина, вчная война съ несчастіемъ.
Юнгъ.

‘Я была одна дочь у моихъ родителей’ — сказала Свіяжская. ‘Отецъ мой занималъ довольно значительное мсто въ Москв, и имлъ большое состояніе. Ты можешь поврить, что въ женихахъ у меня не было недостатка. Теперь нтъ никакихъ слдовъ, но, говорятъ, въ молодости я была не дурна собою, слдовательно, являлось много и влюбленныхъ въ меня. Въ большомъ числ мн легко можно было выбрать человка по сердцу. Родители страстно меня любили, были слишкомъ снисходительны, имя одну дочь, и, можетъ быть, и баловали меня. Какъ-бы то ни было, мн предоставили совершенную свободу, и хотя избранный мною не очень имъ нравился, но они не противорчили, и я почитала себя совершенно счастливою.
‘Графъ Ольгинъ былъ прекрасной наружности, уменъ, хорошо воспитанъ, ловокъ, лучшаго тона, и, казалось, страстно былъ влюбленъ въ меня. Чего еще недоставало для 18-ти лтней двушки? Мн и въ голову неприходило разсмотрть его характеръ и душевныя свойства. Онъ былъ всегда любезенъ со мною, угодливъ, говорилъ, какъ тогда я думала, о привязанности своей прямо отъ сердца. Словомъ: Графъ соединялъ въ себ, по моему мннію, отличнйшія достоинства, и, казалось, лучше никого желать было не должно. Насъ скоро помолвили, однакожъ еще негласно, покамстъ получится согласіе отца его, жившаго въ Петербург. Но въ этомъ никто не сомнвался, потому, что состояніе Ольгиныхъ было разстроено, и молодой Графъ имлъ въ виду богатую невсту. Онъ служилъ тогда въ Гвардіи, и прізжалъ въ Москву въ отпускъ. Ему надобно было, по служб, и для того, чтобы получить скоре позволеніе отца, отправиться въ Петербургъ. Отсутствіе его должно было продолжишься едва-ли нсколько дней, но намъ обоимъ тяжело было разставаться. Онъ писалъ ко мн съ каждой станціи, изъ Петербурга получала я, почти ежедневно, самыя милыя, нжныя письма. Онъ уврялъ меня въ страстной любви, жаловался на разлуку и проч. На всякое письмо его отвчала я въ томъ-же піон. Это продолжалось — съ недлю, потомъ замтила я, что Графъ не въ такомъ уже сильномъ отчаяніи, какъ былъ прежде. Въ письмахъ его находила я что-то такое, что мн не совсмъ нравилось. Однакожъ онъ продолжалъ довольно часто писать, все также изъяснялся въ любви своей, но мн казалось, что онъ, можетъ быть, безъ всякой нужды продолжаетъ пребываніе свое въ Петербург. Любовь недоврчива, всякая бездлица ее тревожитъ. Могу ошибаться, но, мн кажется, одн только женщины способны чувствовать истинную любовь. У меня было какое-то мрачное предчувствіе. Я не умла отдашь себ отчета въ томъ, что меня безпокоитъ, я что мн не нравится въ письмахъ Графа. Мучительное положеніе мое продолжалось около двухъ мсяцевъ. Оно такъ было тягостно, что до сихъ поръ не могу я безъ слезъ вспомнить этого времени. Наконецъ — предчувствіе мое оправдалось самымъ дломъ: мы получили извстіе, что Графъ Ольгинъ женился въ Петербург, и детъ въ чужіе края, для поправленія разстроеннаго здоровья жены, которая уврила его, что болзнь ея происходитъ отъ долговременной, страстной къ нему любви. Мы узнали, что отецъ Графа Ольгина гораздо прежде сваталъ за него двушку знатной Фамиліи, которая была при томъ гораздо богаче меня. Графъ былъ на это согласенъ, здилъ часто въ домъ своей невсты, но его водили, и не давали ршительнаго отвта: онъ замтилъ, что имютъ въ виду другаго. Состояніе отца его было чрезвычайно разстроено, должно было принять ршительныя мры, чтобы поддержать себя, и поправиться выгоднымъ супружествомъ. Тогда было обыкновеніе: здить для женитьбы изъ Петербурга въ Москву, гд всегда находилось много богатыхъ невстъ, и промотавшіеся женихи спшили изъ Петербурга къ намъ. Графъ Ольгинъ, по совту отца, предпринялъ это путешествіе, съ намреніемъ непремнно жениться, и достигнулъ своей цли. Но во время искательства моей руки, обстоятельства въ Петербург перемнились: семейство, гд онъ прежде сватался, было согласно отдать за Графа, потому, что тотъ, на кого имли виды — измнилъ. Опять возобновилось знакомство съ отцомъ Графа Ольгина, и по возвращеніи жениха моего въ Петербургъ все приняло другой видъ. Отецъ его убждалъ, въ дом будущей жены своей принятъ онъ былъ, какъ нельзя лучше, даже сама соперница моя ршилась откровенно сказать ему, что она давно и страстно влюблена въ него, что прежде не соглашались ея родители, и видвъ, что она таетъ отъ любви къ Графу, и здоровье ея совершенно разстроилось, теперь сами желаютъ имть его своимъ зятемъ. Посл открылось, что она никогда и никакой привязанности къ нему не имла, и желала только выйдти за него изъ отмщенія, за тмъ, чтобы показать равнодушіе къ измннику, въ котораго она точно была влюблена.
‘Графъ Ольгинъ, въ самомъ дл, имлъ нкоторую привязанность ко мн, по крайней мр, онъ долго колебался. Но убжденія отца, эгоизмъ, и намреніе жениться по разсчету, т. е. взять за женою поболе приданаго — ^сдлали перевсъ въ пользу моей соперницы: она была гораздо богаче меня, интересъ восторжествовалъ надъ сердечною привязанностію!
‘Не буду распространяться въ описаніи горести моей. Признаюсь: не смотря на вроломство и гнусный поступокъ Графа Ольгина, я не могла принудить себя забыть его. Многимъ покажется непонятно, что горесть моя усилилась, когда я узнала о несчастномъ его супружеств. Вс говорили о дурной нравственности, втренности и капризахъ Графини Ольгиной. Чувство любви къ измннику таилось въ моемъ сердц, я принимала участіе бъ немъ, противъ воли.
‘Батюшка и, особенно, матушка, очень желали, чтобы я вышла за-мужъ. Сватовство Графа Ольгина было негласно, и ни сколько не могло повредить моей репутаціи. Но чувство привязанности къ Графу не изглаживалось изъ моего сердца, и ни о комъ другомъ я не могла помышлять. Родители мои не длали мн никакого принужденія.
‘Вскор посл этого происшествія, матушка скончалась. Отецъ мой, огорченный ея смертію, находилъ все утшеніе во мн. Онъ не только одобрялъ мое намреніе, но даже былъ радъ, что я ршилась оставаться вкъ въ двкахъ. Я приняла на себя все хозяйство, старалась по возможности усладишь горесть его, и успокоивать остатки дней его. На рукахъ моихъ окончилъ онъ жизнь свою, благословляя меня, и поручая въ милость Божію. Между тмъ Графъ Ольгинъ былъ жестоко наказанъ. Нсколько лтъ провелъ онъ въ ссорахъ и безпрестанныхъ непріятностяхъ съ женою. Случайно встртилась она съ тмъ, въ кого прежде была вліобле1на. Слдствія этой встрчи были т, какихъ должно было ожидать отъ женщины дурной нравственности: она возобновила прежнюю связь съ любовникомъ. Дуэль съ соперникомъ и разводъ съ женою довершили бдствіе Графа Ольгина.
‘Года два спустя посл того, какъ дошли до меня слухи объ этомъ, получила я письмо. Почеркъ былъ мн извстенъ, и не изгладился изъ моей памяти. Графъ Ольгинъ, приближаясь, какъ онъ писалъ мн, къ концу жизни, заклиналъ меня именемъ Божіимъ увидться съ нимъ. Я не могла отказаться отъ свиданія, тмъ боле, что въ письм своемъ объяснялъ онъ мн, что всю надежду свою полагаетъ на мое великодушіе, и ничего боле не иметъ въ виду, кром просьбы ко мн, какъ къ Христіанк — не оставить покровительствомъ моимъ бдной сироты, дочери его, Я увидла Графа, блднаго, худаго, изнеможеннаго болзнію, почти умирающаго — одну тнь прежняго Графа Ольгина! Какая разница прошивъ того, когда мы въ первый разъ съ нимъ разстались! Онъ былъ тогда въ цвт молодости, прекрасный собою, влюбленный, съ полнымъ увреніемъ въ предстоявшемъ ему счастіи. Разлука наша должна была продолжаться только нсколько дней… Мы оба такъ перемнились, что насъ не льзя было узнать. Никогда незабуду я тягостнйшей сцены свиданія нашего! Графъ держалъ на рукахъ трехъ-лтнюю дочь свою, которая улыбалась, какъ Ангелъ, и протягивала ко мн ручонки свои…. это теперешняя Княгиня Фольгина! Отецъ ея просилъ меня принять сироту подъ мое покровительство, и быть ей вмсто матери. Я съ восторгомъ взяла на себя эту обязанность. Батюшка былъ еще въ то время живъ, и одобрилъ мое намреніе. Черезъ нсколько дней потомъ услышала я, что Графъ Ольгинъ — окончилъ жизнь…. Къ счастію, что смерть прекратила бдственное его существованіе. Какая жизнь, сколько горестей предстояли-бы ему, ежели-бы онъ остался живъ! За всмъ тмъ, смерть его поразила меня… Признаюсь, что воспоминаніе объ немъ до сихъ поръ еще мн тягостно.
‘Графъ Ольгинъ имлъ состояніе небольшое, и притомъ разстроенное. Бывшая жена его вышла за-мужъ за соблазнителя своего, и покинула дочь свою, бдную мою Машу, безъ всякаго вниманія. Графъ Ольгинъ, отдавая мн ее, вручилъ нсколько десятковъ тысячъ, оставшихся отъ всего имнія, которое онъ усплъ продать при жизни своей. Я положила этотъ капиталъ на имя Маши, для приращенія въ Опекунскій Совтъ, не касалась до него, воспитывала и содержала ее на свой счетъ, какъ родную дочь. Батюшка былъ на все согласенъ, и при смерти не забылъ ее въ своей духовной. Собственный ея капиталъ, увеличившійся въ продолженіе времени, также и состояніе, завщанное покойнымъ отцомъ моимъ, обеспечивали ее на всю жизнь. Пятнадцать лтъ прожила она со мною, утшала меня и составляла все мое счастіе.
‘Въ это время увидла она въ первый разъ хитраго, искуснаго лицемра — Князя Фольгина. Ежели ты сама, бывши къ нему совершенно равнодушною, могла ошибиться, и почитала его добрымъ и прекраснымъ человкомъ, то можно себ вообразить, какое сильное впечатлніе сдлалъ онъ на сердце восмнадцатилтней двушки! Онъ и меня обольстилъ наружностію своею, хотя довольно дорого заплатила я за горькую мою опытность…
‘Удивляться не чему, что онъ завлекъ невинную, неопытную двушку. Всмъ казалось тогда, что Маша моя составляетъ прекрасную партію. Притомъ-то, въ это время только что получилъ онъ большое состояніе, въ наслдство посл отца, и вообще имлъ очень хорошую репутацію. Ты сама видла любезность его, весельи! характеръ, остроуміе, и повришь, что Маша страстно любила его. Но — не долго носилъ онъ маску передъ нею! Вскор мотовство его, роскошь, распутство — открыли глаза несчастной его жен. Маша — такъ привыкла я до сихъ поръ называть ее — никому не жалуется, сноситъ съ истинно Христіанскою твердостію бдствіе свое. Даже и мн никогда и ничего не говоритъ она, но я привыкла съ дтства замчать по лицу ея чувства. Къ счастію, во время еще успла я предупредить ее, чтобы она сохранила капиталъ свой для дтей, и отнюдь не брала-бы его изъ Опекунскаго Совта. Это обуздываетъ и удерживаетъ мужа ея отъ дальнйшихъ оскорбленій. Онъ промоталъ почти все свое имніе, и предвидитъ, что скоро долженъ будетъ прибгнуть къ великодушію жены своей.
‘Вотъ вся моя исторія. Она не длинна, но утомительна, и, кажется, что разсказъ мой намъ обимъ былъ тягостенъ.’
Въ продолженіе сего разговора, совсмъ не замтивъ, пріхали он въ Москву. Въ дом нашли он тотъ-же порядокъ и то-же спокойствіе, какіе были прежде.
Отдавая все преимущество жизни свободной и независимой, Софья утвердилась въ намреніи своемъ — не выходить никогда за-мужъ, и не предоставлять судьбы своей во власть какого нибудь своевольнаго и несправедливаго тирана. Такъ думала она тогда о всхъ мужчинахъ.
Вечеръ провели Свіяжская и Софья очень пріятно, вдвоемъ. Чтобы отклонить впечатлніе, оставшееся отъ разговора дорогою, бесдовали он о предстоявшемъ для нихъ путешествіи къ Аглаевымъ, располагали когда выхать, воображали, съ какимъ удовольствіемъ будутъ приняты, и какъ пріятно проведутъ время у Аглаевыхъ.

ГЛАВА X.

‘Одинъ тотъ, кто способенъ наслаждаться семейственною
жизнію, есть прямо добрый, и, слдовательно, прямо
счастливый человкъ.’
Жуковскій.

Черезъ нсколько дней по возвращеніи отъ Князя Фольгина, Свіяжская и Софья выхали изъ Москвы. Свіяжская всегда имла обыкновеніе, вызжая изъ Москвы и возвращаясь въ Москву, посщать могилы родителей своихъ. Въ Донскомъ монастыр отслужила она паннихиду, и прямо оттуда отправилась въ путь. Свіяжская просила Софью захать съ нею, на нсколько дней, въ ея подмосковную, это было по дорог, и никакого крюку чрезъ то он не длали.
Паннихида на гроб родителей возбудила горестныя воспоминанія въ Свіяжской, она поплакала, но вскор отерла слезы, и съ чувствомъ сказала: ‘Дай Богъ всякому такъ умереть, чтобы по прошествіи нсколькихъ десятковъ лтъ вспоминали о немъ со слезами!’.. Это было поводомъ къ разговору о родителяхъ Свіяжской. Она разсказала, что ея родители, проживъ слишкомъ тридцать лтъ вмст, не имли никогда ни малйшаго неудовольствія между собою. ‘Пріятно было смотрть на старичковъ’ — продолжала она.— ‘Взаимная любовь и привязанность ихъ не ослабвали. Съ душевнымъ умиленіемъ видла я, какъ они старались угождать другъ другу. Батюшка былъ довольно горячаго характера, но матушка умла укрощать и успокоивать его. Все хозяйство лежало на ней, невозможно, чтобы въ дом иногда не было какой нибудь непріятности отъ людей, но она умла все улаживать, не допускала до его свднія, и ничмъ его не тревожила. Все у нея было въ порядк, напередъ обдумано и приспособлено, и никогда не бывало слышно никакого ворчанья на людей, жалобъ на хлопоты и неудовольствія отъ нихъ, что такъ часто слышимъ мы отъ другихъ хозяекъ. Она была не кропотлива, хотя взыскательна, и даже строга, только справедливо и безпристрастно, за то она заботилась о хорошемъ содержаніи домашнихъ, и люди не только боялись и уважали, но, можно сказать, боготворили ее. Самое большое наказаніе для служителя бывало то, ежели она отдаляла его изъ своего дома и отсылала въ деревню. И я до сихъ поръ слдую правиламъ матушки. Ты сама видла, что у меня въ дом, кажется, все довольно въ порядк, и на людей я жаловаться не могу.
‘Съ величайшимъ вниманіемъ занималась она тмъ, чтобы все, что батюшк нужно, и что онъ любилъ, было заблаговременно приготовлено. Въ полной мр была она заботливымъ другомъ, доброю женою и помощницею мужа своего. Батюшка все это чувствовалъ, и умлъ отдавать ей должную справедливость. Никогда не выйдетъ изъ памяти моей тотъ день, когда праздновали они серебряную сватьбу свою. Это было въ подмосковной, куда мы теперь демъ. На праздникъ приглашены были родные, и многіе изъ сосдей. Посл обдни, молебна, и угощенія всмъ дворовымъ и крестьянамъ, когда за нашимъ обдомъ стали пить за здоровье виновниковъ праздника, я, но данному мн отъ батюшки знаку’, встала изъ-за стола, и вмст съ нимъ подошла къ доброй нашей старушк. Батюшка, съ бокаломъ въ рук, нжно поцловалъ ее, и со слезами сказалъ ей: ‘Двадцать пять лтъ длала ты меня совершенно счастливымъ, да наградитъ тебя самъ Богъ! Призываю милость и благословеніе Его на тебя, истинный, врный другъ мой! Теб не страшно предстать передъ престоломъ Божіимъ: ты исполнила опредленіе твое на земли, ты была доброю, примрною женою и матерью. Объ одномъ только прошу Бога, чтобы дочь наша была похожа на тебя!’ — ‘Можешь вообразишь’ — продолжала Свіяжская — ‘какъ была тронута матушка. Со слезами бросилась я цловать ея руки, она поперемнно обнимала, то меня, то батюшку, и отъ слезъ могла сказать только: ‘Другъ мой, друзья мои, истинные мои друзья, сокровище, счастіе мое на земл! чмъ и какъ мн благодарить Бога за милость Его!’ Вс гости, и даже служители, находившіеся при стол, были тронуты и плакали. Батюшка прекратилъ эту сцену, махнувши платкомъ.
Тайно приготовленные имъ музыканты заиграли, по старинному обычаю, тушъ, трубы и литавры загремли, и вдругъ кругомъ дома раздалось радостное: Ура! Ура! Этотъ сюрпризъ сдлалъ батюшк старый его каммердинеръ, которому поручилъ онъ приготовишь музыкантовъ, приведя ихъ во время обда, такъ, чтобы матушка не видала. Старикъ сказалъ потихоньку нкоторымъ изъ дворовыхъ, чтобы они стояли у окопъ подл дома, и въ то время, когда музыканты заиграютъ, закричали: Ура! Но Староста, узнавъ объ этомъ отъ дворовыхъ, объявилъ крестьянамъ, и вс, отъ мала до велика, собрались, и мужики и бабы. Подлинно, они сдлали намъ настоящій сюрпризъ: такъ вс закричали, что затряслись окна, и мы вздрогнули отъ такой нечаянности! Окончился праздникъ, какъ обыкновенно — прибавила Свіяжская.— Батюшка открылъ балъ съ матушкою, Польскимъ, потомъ вся молодежъ, въ томъ числ и я была, усердно танцовали, былъ фейерверкъ и иллюминація. Все это помнитъ нчего, но сцены за обдомъ я въ вкъ не забуду!’
Въ подмосковную Свіяжской пріхали довольно рано. Везд виднъ былъ отличнйшій порядокъ. Деревня была поселена но плану, съ большими промежутками между строеній, повсюду замтно было изобиліе и устройство: гумны у крестьянъ, огороды, задніе дворы, все было обгорожено, избы, овины, клти, анбары покрыты, передъ каждымъ дворомъ находился палисадникъ, и посажены были деревья, проулки между дворами представляли везд прекрасныя аллеи, среди выгона построенъ былъ большой, запасный, каменный магазинъ, крытый желзомъ, и этотъ магазинъ носилъ не пустое названіе, но всегда наполнялся мірскимъ, общественнымъ хлбомъ, и обеспечивалъ крестьянъ на случай неурожая. Подл магазина стояло, подъ навсомъ, нсколько пожарныхъ трубъ и инструментовъ. По берегу рчки построено было нсколько крестьянскихъ бань, и вырыты въ земл лтнія печи, для печенья хлбовъ и приготовленія кушанья, потому, что по заведенному еще при отц Свіяжской порядку, на все лто въ избахъ печки были запечатаны. Устроенныя, въ замнъ ихъ, землянки, и сдланные надъ ними, на случай ненастья, навсы, представляли возможность крестьянамъ не разводить огня по избамъ, что очень часто бываетъ причиною пожаровъ въ деревняхъ, особенно-же въ рабочее время, когда остаются дома иногда одни только ребятишки и слабыя старухи.
Господская усадьба, садъ, оранжереи, гумно, анбары все было въ хорошемъ вид, домъ, и прочія строенія, были старинныя, нсколько уже ветхи, но педдерживались въ превосходномъ порядк. Софья, безъ всякой лести, хвалила подмосковную Свіяжской. ‘Говорятъ, что женское управленіе всегда бываетъ дурно’ — сказала она.— ‘Дай Богъ, чтобы у иного мужчины въ такомъ-же было устройств, какъ здсь я вижу.’ — Все заведено покойнымъ батюшкою — отвчала Свіяжская.— Я ничего не перемнила, оставила того-же стараго управляющаго, и стараюсь только поддержать въ прежнемъ вид, какъ было при батюшк. Я знаю, что ему сначала было очень трудно привесть все въ устройство, наши мужички не охотники до порядка, но за то посл, когда они привыкли, то, не только были ему благодарны, но чрезвычайно полюбили его устройство. Похороны отца моего останутся для меня на вкъ незабвенны! Онъ скончался зимою, въ Москв. Въ день погребенія его собрались къ намъ на дворъ вс крестьяне, отсюда и изъ другихъ деревень нашихъ, находящихся не въ далекомъ разстояніи отъ Москвы. Вс просили позволенія проститься съ добрымъ ихъ помщикомъ. Слезы — и точно нелицемрныя, потому, что нтъ нужды льстить мертвымъ — проливали крестьяне на гроб его, они взялись нести его на рукахъ своихъ въ церковь, и потомъ до могилы. Домъ нашъ былъ въ Басманной, оттуда, какъ ты сама знаешь, не близко до Донскаго монастыря. Все это далекое пространство несли они гробъ отца моего на рукахъ, перемняясь между собою поочередно.’
Свіяжская провела дней пять въ своей подмосковной, здила осматривать лса и пашни, раза по два въ день бывала въ больниц, которую содержала она на свой счетъ, для больныхъ крестьянъ, своихъ и чужихъ. Потомъ, въ день рожденія своего, посл обдни, сдлала она угощеніе, по всегдашнему обычаю, дворовымъ и крестьянамъ. Пироги, щи, а боле всего вино и пиво, подносимыя мужикамъ, ленты, перстеньки и куски разныхъ матерій, разданныя бабамъ, орхи и пряники, данные ребятишкамъ — распространили общее веселіе въ этомъ шумномъ обществ. На такихъ пиршествахъ открываются истинныя, нелицемрныя чувства привязанности крестьянъ къ помщикамъ. Бабы величали барыню и плясали, старики изъяснялись въ любви своей. ‘Ты наша мать,’ кричали ей, ‘да и весь родъ вашъ таковъ, и покойный батюшка-то твой — что это былъ за человкъ! ‘
На другой день посл сего угощенія отправились въ Пріютово, къ Аглаевымъ. Погода была прекрасная, дорога просохла, и путешественницы благополучно совершили путь свой. Съ послдняго ночлега встали он нарочно поране, и застали Аглаевыхъ за завтракомъ. Прозжая мимо сада, увидли хозяевъ въ бесдк, за самоваромъ. Катерина наливала чай, подл нея сидла мать, и мужъ, курившій трубку. Болонская собачка Холмекой первая замтила карету, залаяла, и обратила вниманіе всхъ. Софья и Свіяжская видли, что Аглаевъ, бросивъ трубку, побжалъ къ нимъ на встрчу. Катерина, на сносяхъ беременная, бжать не могла, но, переваливаясь со стороны на сторону, также спшила идти изъ саду къ нимъ. Холмская, оставивъ чулокъ свой, и уговаривая Катерину не бжать и не спшить, сама перегоняла ее.
Свиданіе сестеръ было трогательно: обнявшись, цловали он другъ друга нсколько минутъ. Катерин, по ея положенію, такая радость была даже вредна, и ей сдлалось дурно. Мужъ тотчасъ побжалъ за Гофманскими каплями и свжею водою. Дурнота скоро прошла, и Катерина опять бросилась цловать Софью. Об он плакали, спрашивали другъ друга, и, не дожидаясь отвта, перебивали другимъ вопросомъ. Мать ихъ и Свіяжская не могли быть равнодушными при такой сцен. Наконецъ мать, отирая слезы, сказала: ‘Помилуй, Софья — да подойди-же ты ко мн — ты меня совсмъ даже не примтила.’ — Ахъ, матушка! не уже-ли я въ самомъ дл къ вамъ не подходила?— вскричала Софья, и бросилась цловать ея руки. Понемногу вс успокоились, и начался обыкновенный разговоръ. ‘Какъ ты перемнился и потолстлъ!’ — сказала Софья Аглаеву.— ‘Какой свжій цвтъ лица! Теперь иные, въ самомъ дл, найдутъ тебя даже красавцемъ.’ — Какъ: иные?— возразила его жена — и теперь?— Онъ всегда былъ красавцемъ, хотя нкоторыя, дерзскія, осмливались спорить со мною, что онъ не такъ хорошъ лицомъ.
‘Я теб тоже скажу, любезная сестра’ — отвчалъ Аглаевъ — ‘что ты также очень перемнилась, въ свою пользу. Впрочемъ, я никогда даже не дерзалъ ни съ кмъ спорить, чтобы ты не была красавица.’
— Видишь-ли?-продолжала Катерина.— Хотя мы живемъ и въ деревн, но умемъ говорить комплименты. Однакожъ, мы заговорились, самоваръ нашъ еще не погасъ, и вамъ врно съ дороги хочется чаю, пойдемте въ бесдку.— Мальчикъ!— продолжала она.— Принеси поскоре свжихъ, густыхъ сливокъ. Это любитъ Софья, а для васъ, тетушка, давно приготовлены у меня любимые ваши крендели и сухарики. Да, вели позвать повара: такихъ милыхъ гостей надобно хорошенько угостить. Къ счастію, у насъ посплъ зеленый горохъ: вы, тетушка, до него охотница. Я думаю, мой дружочикъ — прибавила она, обращаясь къ мужу — у насъ есть въ парник свжіе огурцы? Пожалуста, прикажи принесть къ салату.
Густыя, свжія сливки для Софьи, и сухарики для Свіяжской тотчасъ явились. ‘Я нигд вкусне твоихъ сухариковъ не дала’ — сказала Свіяжская.— ((Благодарна теб, милая Кашинька, что ты вспомнила обо мн. Ты все также мила и заботлива, какъ была прежде, и вниманіе твое очень пріятно. Многимъ покажется это бездлицею, но въ общежитіи, и въ кругу семейства) эт бездлицы гораздо важне, нежели объ нихъ думаютъ.’
— Во всемъ этомъ должно брать примръ съ васъ, тетушка — сказалъ Аглаевъ.— Въ нжности и вниманіи врно никто васъ не превзойдетъ.— Посл нсколькихъ минутъ молчанія, продолжалъ онъ, обращаясь къ Софь: Скоро-ли мы увидимъ Г-на Чадскаго, или какого нибудь другаго несчастнаго, котораго ты мучишь своею жестокостію?—
‘Не знаю, а думаю, что и вс прочіе прідутъ сюда въ одно время съ Чадскимъ’ — отвчала Софья, съ усмшкою.— ‘Отъ кого слышалъ ты этотъ вздоръ?’
— Какъ: отъ кого? Вс говорятъ, что Чадскій бывалъ у васъ всякій день, что ты, въ подмосковной у Князя Фольгина, играла съ нимъ на театр, краснла и была прелестна, какъ Ангелъ, когда онъ подходилъ и говорилъ съ тобою!
‘Въ самомъ дл ты это слышалъ? Не уже-ли ты вришь этимъ вздорнымъ слухамъ?’ сказала Софья, засмявшись.
— Очень врю, и надюсь, что меня не обманули.
‘Не отвчай ему ни слова’ — сказала ей сестра.— ‘Открой мн, по секрету, какъ все дло было.’
— Она хорошо вздумала — продолжалъ Аглаевъ.— Я все узнаю, а ты не будешь краснть, разсказывая мн о своихъ подвигахъ.
‘Краснть мн не отъ чего’ — возразила Софья.— ‘Я могу говоришь при всхъ, что отъ роду никогда не играла на театр съ Чадскимъ, и что я чрезвычайно равнодушна къ нему.’
— Ты не шутишь, сестра?— сказалъ Аглаевъ, съ большимъ удивленіемъ.
‘Совсмъ не шучу, а говорю настоящую правду. Но самъ ты разскажи мн: отъ кого ты все это слышалъ? ‘
— Я видлъ одного прізжаго изъ Москвы, у Князя Бориса Матвевича, въ Никольскомъ, и онъ разсказывалъ. Теперь я вижу, что мнимая привязанность твоя лишила тебя обожателя, гораздо лучше и интересне Чадскаго. Пронскій, какъ замтно было, говорилъ объ этомъ съ горестію, и даже съ отчаяніемъ.
‘Пронскій? Это родной братъ Свтланиной? Мн кажется, что я разъ, или два, видла его у тетушки въ дом. Совсмъ даже не помню я его съ лицо. Въ подмосковной у Князя Фольгнпа его не было.’
— Ты врно-бы замтила, и не забыла его лица — сказала Свіяжская — если-бы вниманіе твое не обращено было тогда на Чадскаго. Пронскій не дуренъ собою, и точно добрый, прекрасный человкъ. Теперь объясняется мн причина, отъ чего вдругъ пересталъ онъ здить ко мн, и скрылся изъ Москвы.
‘Пронскій, прямо изъ Москвы, пріхалъ въ свою деревню, по близости Никольскаго. Онъ очень удивился, встртившись тамъ съ твоею родною сестрою, и двумя зятьями. Я нечаянно сдлался наперсникомъ, или повреннымъ его. Если ты хочешь — я могу открыть теб вс его тайны.’
Совсмъ я не любопытна знать ихъ — отвчала Софья.— И ты, Катинька, была также у сестры въ Никольскомъ?—
Въ это время, Холмская и Свіяжская ушли изъ бесдки въ комнату, имя много кое-чего переговоришь между собою, наедин.
‘Нтъ, я не была, и, признаюсь теб — по письмамъ ея, и потому, что разсказывалъ мой Петруша, никакой охоты не имю хать туда. Сестрица наша очень проказничаетъ, и, думаю, посл будетъ сама жалть и раскаяваться. Безпрестанныя ссоры и непріятности ея съ мужемъ должны дурно кончишься. Вообрази себ только одно то, что она уже два раза сряду, отъ неосторожности и невниманія своего, выкинула! Вообще все она длаетъ на перекоръ мужу своему, вошла въ тсную дружбу съ сосдями своими Арбатовыми, съ которыми онъ иметъ тяжбу, и которыхъ ненавидитъ. Я писала къ ней нсколько разъ, но она не уважила не только моими, но и маменькиными совтами.’
— И такъ, маменька наконецъ ршилась създить въ это Никольское?— спросила Софья.
‘Она была тамъ, вмст съ моимъ мужемъ, но возвратилась въ такомъ огорченіи, и съ такимъ негодованіемъ на Лизу и Князя, что врно впередъ никогда къ нимъ не подетъ. Скупость Князя, вздорливый характеръ, ябедничество, и вообще глупость его, такъ возстановили противъ него маменьку, что она въ душ своей, какъ мн кажется, извиняетъ Елисавету, хотя не только ей, но и мн ни слова не говоритъ объ этомъ. Очень досадно, что братъ Алексй, который и безъ того порядочный эгоистъ, вошелъ въ короткую связь съ Княземъ Борисомъ Матвевичемъ, и беретъ его во всемъ себ въ примръ.
Аглаевъ подтвердилъ, что говорила жена его. Софья очень огорчилась этимъ извстіемъ. Нсколько минутъ продолжалось молчаніе. Посл того пошла она въ домъ, перемнить дорожное свое платье.
Вс собрались къ обду. Столъ былъ не великолпный, и ничего необыкновеннаго не подавали, но вс кушанья были вкусны, и приготовлены изъ лучшей и свжей провизіи. Соусъ съ зеленымъ горохомъ всмъ понравился. Домашнія наливки, сдланныя милою хозяйкою, заслужили общее одобреніе.
Посл обда, об старушки пошли отдыхать. Аглаевъ, посидвъ немного, отправился также куда-то по своему хозяйству, сестры остались вдвоемъ, Катерина разсказывала, какъ милъ и внимателенъ мужъ ея. ‘Онъ всегда таковъ, какъ ты видла его сегодня утромъ’ — продолжала она.— ‘Съ тхъ поръ, какъ мн стало тяжело, и я почти не могу ходить, онъ безотлучно дома, читаетъ, играетъ на фортепіано, ищетъ всхъ возможныхъ средствъ, чтобы угодишь мн.’ — Съ радостію слушала ее Софья.
Служанка, по приказанію Катерины, пришла доложить, что Свіяжская проснулась. ‘Пойдемъ къ нимъ,’ сказала она. ‘Маменька хотла непремнно, чтобы тетушка жила съ нею въ одной комнат, он теперь вмст, и я отнесу къ нимъ вишни изъ нашей оранжереи, только что поспвшія, я берегла для вашего прізда. Тетушка любитъ ихъ, и посл сна он ее освжатъ.’Свіяжская точно любила вишни, и по раннему времени это была еще рдкость. Она благодарила Катерину за вниманіе.
Разговоръ обратился опять на тотъ-же предметъ, который порадовалъ Софью. Катерина повторяла, что она совершенно счастлива, и превозносила похвалами своего мужа. ‘Это настоящій Ангелъ!’ прибавила она. ‘Не только никакой ссоры и непріятности между нами не бывало, но мы даже ни разу не спорили съ нимъ, да и не за что! Лишь только я пожелаю чего нибудь, тотчасъ все исполнено. Хозяйство наше идетъ прекрасно, и въ такомъ отличномъ порядк, что я сама удивляюсь, какъ уметъ Петруша мой такъ все устроить, что мы, съ небольшимъ нашимъ состояніемъ, живемъ, можно сказать, изобильно. Онъ точно мастеръ своего дла.’ Софья удивлялась необыкновеннымъ способностямъ Аглаева, но Свіяжская не совсмъ раздляла ея восхищеніе, вздохнула, и ничего не отвчала.
Къ чаю собрались опять вс въ бесдку, въ садъ. Время до ужина провели очень пріятно, и совсмъ не замтили, что уже поздно. Наконецъ, въ 11-мъ часу увидли, что Катерина устала, и разошлись спать. Везд и во всемъ видны были заботливость и вниманіе хозяйки. Софья нашла приготовленную для нея, въ мезонин, комнату прелестною, Фортепіано ея были привезены изъ Надежина. Катерина знала, что Софья не любитъ спать на пуховик, и велла послать тюфякъ, на окнахъ повсила она гардины, даже большія креслы, къ которымъ -Софья привыкла дома, поставлены были подл балкона, точно такъ, какъ стояли они въ ея комнат въ Надежин. Все доказывало, что сестра заботилась сдлать Софь удовольствіе, и напередъ приготовила все, что ей нравится. Такое нжное вниманіе тронуло Софью. Разсказы Катерины объ ея муж, порядокъ, виднный ею повсюду, спокойствіе, счастливый образъ жизни Аглаевыхъ — все это нсколько поколебало твердое намреніе ея оставаться вкъ въ двкахъ. Разговоръ о Пронскомъ какъ-то пришелъ ей на память, и она, стараясь вспомнить черты лица его, заснула крпкимъ и спокойнымъ сномъ.

ГЛАВА XI.

‘Il у а un lieu sur la terre, o les
passions tristes n’ont jamais d’empire, a o
le plaisir et l’innocence habitent toujours ensemble:
c’est la maison de deux poux, qui s’aiment,!
St. Lаmbet.

‘Есть мсто на земл, гд печальныя страсти
никогда не имютъ никакого владычества, гд
удовольствіе и невинность обитаютъ всегда вмст:
это домъ супруговъ, любящихъ другъ друга.’
С. Ламбертъ.

На другой день разсматривали подарки, привезенные Свіяжскою и Софьею изъ Москвы. Какъ ребенокъ обрадовался Аглаевъ прекрасной удочк, купленной Софьею въ Англійскомъ магазин, въ подарокъ ему. Онъ тотчасъ побжалъ пробовать ее, и общался наловить множество рыбы къ обду. Катерина съ удовольствіемъ разсматривала самый тонкій батистъ и лучшія кружева, представленные ей въ подарокъ, въ разныхъ видахъ — въ бль, плать и чепчикахъ, собственно для нея, и для будущаго ея ребенка.
‘Теперь не осмлюсь показать, что я сама приготовила,’ сказала она матери. ‘Смотрть не льзя посл этхъ прелестей! ‘
— Твое собственное рукодлье, конечно, не такъ хорошо, какъ это — отвчала Холмская — но оно иметъ большую цну въ глазахъ друзей твоихъ: служитъ доказательствомъ, что ты занималась именно своимъ дломъ, и трудами своими сберегла деньги.—
Катерина не мастерица была танцовать, не съ большимъ искусствомъ играла на фортепіано и на арф, но никто лучше ея не умлъ управлять домашнимъ хозяйствомъ, и во всхъ женскихъ рукодльяхъ была она отличная искусница.
Софья проводила время въ Пріютов чрезвычайно весело. Московская жизнь и городская духота ей надоли, съ удовольствіемъ дышала она свжимъ, деревенскимъ воздухомъ.
Черезъ нсколько дней посл прізда., въ самую полночь, Софья услышала ходьбу и смятеніе въ дом. Катерина во весь день чувствовала себя не очень хорошо. Софья вспомнила, что Аглаевъ не садился ужинать, былъ безпокоенъ, и что крытые дрожки его, тройкою, куда-то поскакали. Сообразивъ все это, Софья догадалась, отъ чего происходитъ смятеніе въ дом, сердце у нея чрезвычайно билось, кое-какъ одлась она и поспшила внизъ. Лампы везд горли, слуги вс сидли въ передней, женщины суетились и бгали изъ дома въ кухню, и оттуда назадъ. Мать свою встртила Софья блдную и съ разстроеннымъ лицомъ. Она шла изъ спальни Катерины, скорыми шагами, прямо въ переднюю, и велла, первому попавшемуся ей человку, тотчасъ хать верхомъ къ Священнику, и попросить, чтобы онъ отворилъ въ церкви Царскія Врата. ‘Что, маменька?’ спросила у нея робкимъ голоскомъ Софья.— Ничего, ничего, мой другъ! ложись спать.— ‘Я знаю и догадываюсь, что Катинька мучится, но скажите: здсь-ли бабушка, и какъ она себя чувствуетъ?’ — Бабушка здсь, и все идетъ, слава Богу, хорошо, не безпокойся, и ложись спать.— Съ сими словами возвратилась Холмская въ спальню къ родильниц. Легко было сказать: не безпокойся и ложись спать — но не легко было для Софьи исполнить. На цыпочкахъ подкралась она къ двери спальни. Стоны родильницы, рыданіе ея мужа, увщанія матери, чтобы онъ не плакалъ, или вышелъ-бы вонъ, ежели не можетъ удержаться, полурусскій разговоръ бабушки Нмки, которая очень равнодушно говорила: Дербене, судариня, дербене!.. все это такъ сильно поразило Софью, что она насилу могла устоять на ногахъ, бросилась, въ маленькомъ кабинет Катерины, на колни передъ Образомъ, и со слезами молилась Богу. Молитва подкрпила ее, но оставаться дале по близости чувствовала она себя не въ силахъ, и вышла въ гостиную, гд Свіяжская сидла съ старикомъ, Узднымъ Докторомъ. ‘Что, тетушка,’ спросила она по Французски, ‘что говоритъ Докторъ?’ — Ничего — отвчала Свіяжская,— Его не призывали туда, видно, благодаря Бога, нтъ нужды.— Это нсколько успокоило Софью. Сама Свіяжская была также въ большомъ волненіи, но принуждала себя, и разговаривала съ Докторомъ о постороннихъ предметахъ.
Черезъ нсколько минутъ вс были испуганы старою Холмского. Какъ сумасшедшая, пробжала она мимо, черезъ гостиную въ залу. ‘Человкъ, человкъ!— закричала она — ‘скачи поскоре, и проси сюда Священника!’ Съ сими словами старушка упала безъ чувствъ на полъ. Вс бросились къ ней. Докторъ давалъ ей нюхать спиртъ, и теръ виски, испугъ придалъ Софь новыя силы: она держала мать на рукахъ. Докторъ скоро привелъ ее въ чувство. ‘Что такое случилось?’ спросила растревоженная Свіяжская.— Слава Богу! Слава Богу! она родила счастливо!— отвчала Холмская. ‘Зачмъ-же ты насъ такъ испугала?’ — Я дала общаніе: отслужить, тотчасъ, какъ она родитъ, благодарственный молебенъ, и за тмъ послала поскоре просить Священника.— Вскор посл сего выбжалъ Аглаевъ, онъ былъ радъ, можно сказать, до безумія, плакалъ, цловалъ всхъ, кто ему ни попадался, даже и Доктора обнималъ съ нжностію. ‘Слава Богу! все кончилось благополучно! Пожалуйте, Адамъ Францовичъ’ — сказалъ онъ Доктору — ‘пожалуйте къ моей жен — бабушка занята ребенкомъ. Да поскоре надобно послать за Священникомъ, чтобы взять молитву, и Катиньк успокоиться.’ Софья, вн себя отъ радости, цловала Аглаева, наконецъ, опомнившись, спросила у него: ‘Скажи, по крайней мр, что вамъ Богъ далъ?’ — Дочь, и, какъ дв капли воды, похожа на тебя! Катинка, еще мучась, просила меня, ежели родитъ она дочь, назвать ее Софьею.— ‘Можно-ли ее видть?’ сказали вмст Софья и Свіяжская.— Я думаю, можно: сей часъ спрошу у Доктора.—
Аглаева родила благополучно, и была только слаба. Докторъ позволилъ войдти къ ней на нсколько минутъ, но напоминалъ, чтобы какъ можно мене говорили съ нею. Вс вошли. Софья взяла ея руку, и со слезами цловала, другую руку держалъ мужъ ея, стоявшій на колняхъ передъ постелью, мать смотрла на нее съ радостнымъ лицомъ. Свіяжская тронута была до глубины души сею картиною семейственнаго счастія. Катерина признавалась посл, что никогда не была она такъ благополучна, какъ въ это время. Боли никакой она не чувствовала, опасность ея миновалась, и она видла такое сердечное участіе людей ей любезныхъ…. Между тмъ пріхалъ Священникъ, молитва родильниц была прочтена, и къ свшу въ дом все успокоилось.
Въ продолженіе беременности Катерины никакого внезапнаго испуга и непріятнаго приключенія съ нею не случилось. Она была осторожна, внимательна, не объдалась, длала нужное движеніе, притомъ-же была она счастлива и успокоена со стороны мужа. Посл благополучныхъ родинъ, по молодости своей, она скоро оправилась.
Крестить приглашали Князя Рамирскаго съ Холмского, но онъ извинился, отговариваясь невозможностью въ рабочее время отлучиться изъ дома, и просилъ окрестить его именемъ заочно. Алексй Холмскій просилъ также, чтобы его извинили, по той причин, что ему должно было отправляться въ Москву, гд ему общали такой родъ службы, въ которой-бы чины шли, по линіи, своимъ порядкомъ, а ему можно-бъ было жить въ деревн. Старый дядя Агласва отговорился невозможностію пріхать въ Пріютово, за болзнію. Свіяжская, желая доставишь Софь удовольствіе быть крестною матерью, отказалась, подъ какимъ-то ничтожнымъ предлогомъ. Такимъ образомъ, Холмская съ Софьею крестили маленькую Соничку, а крестныхъ отцевъ только именовали при крещеніи.
Въ продолженіе шести недль прізжали къ Катерин родные и сосди. Софья съ удовольствіемъ увидлась, и возобновила знакомство, съ прежними своими подругами. Она ко всмъ была привтлива и ласкова, но чтобы пріобрталъ дружбу ея, требовалось чего нибудь поболе способности говорить. Она не весьма уважала тхъ молодыхъ двушекъ, которыя, кром разговоровъ о нарядахъ, не имли ни одной идеи для дружеской и откровенной бесды. Нкоторымъ отдавала она преимущество противъ прочихъ, но ни одной изъ нихъ не было, съ которой бы отъ души могла она говорить. Софья избгала также открытія ихъ тайнъ, и разв только въ такомъ случа соглашалась на довренность подруги, когда предвидла возможность быть ей полезною своими совтами.
Время текло въ Пріютов въ томъ единообразномъ спокойствіи, которое многіе называютъ настоящимъ счастіемъ, и-врядъ-ли ошибаются! Аглаевъ былъ въ восторг, имя право почитать себя отцомъ семейства. Холмская, по обыкновенію бабушекъ, была въ полной радости, имя внучку, которую считала она за восьмое чудо въ мір. Здоровье молодой матери скоро совсмъ возстановилось. Видя участіе и любовь къ себ всхъ ее окружавшихъ, Катерина находила, что слишкомъ вознаграждена за свое кратковременное страданіе. Шесть недль прошли для нея совсмъ незамтно.
Первый выздъ Катерины въ церковь, для взятія молитвы и пріобщенія дочери Святыхъ Таинъ, былъ чрезвычайно ей пріятенъ. Многіе сосди и друзья приглашены были обдать въ этотъ день. Вс желали видть маленькаго Ангела. Няня разсказывала уже объ его затяхъ. Забавно было слышать, какъ вс хвалили красоту двочки, находили, что она, какъ дв капли воды, похожа на матъ, а другіе, напротивъ, утверждали разительное сходство съ отцемъ. Софья удивлялась сравненіямъ, столь противоположнымъ, по ежели-бы знала она, что большая чаешь восхищавшихся миленькимъ, прелестнымъ ребенкомъ, врядъ-ли взглянули даже на него столько, что могли увриться, одинъ, или точно два у него глаза!… Софь неизвстно было и то, что большая часть людей, прізжавшихъ такъ сильно радоваться, и восхищавшихся, что нашли милую и добрую ихъ Катерину Васильевну, слава Богу, здоровою, были, можетъ быть, боле за тмъ, чтобы критиковать, насмхаться надъ нею, и злословить ее, когда потомъ соберутся въ другомъ дом!
‘Замтили-ль вы, Ольга Петровна’ — сказала Фіалкина Сундуковой’ — одяльцо, обшитое прекраснымъ тюлемъ, и кружевной чепчикъ, на этомъ маленькомъ уродц, дочери Аглаевой? Я уврена: все это куплено на Кузнецкомъ мосту, въ Москв. Изъ какихъ доходовъ такія роскоши? Мужъ въ долгу, какъ въ шелку, а она изволитъ щеголять!’
— А замтила-ли ты та ней самой капотъ и чепчикъ? Какой прекрасной фасонъ и какія дорогія кружева!— отвчала Сундукова, обыкновеннымъ своимъ тономъ насмшки, смшанной съ досадою.— У меня, кажется, побольше состояніе, чмъ у нея, а никогда не было у меня, даже посл первыхъ моихъ родовъ, капота изъ такого тонкаго батиста! Пристало-ли бдной дворяночк такъ мотать.?—
‘Надобно знать еще’ — продолжала Фіалкина — ‘чмъ имъ за все это заплатить, да, и вообще, кажется мн, большая глупость наряжать такъ роскошно дтей своихъ.’
— О нарядахъ ребенка ея говорить нчего: она сама мастерица на всякія рукодлья, и, можетъ быть, перешила и передлала изъ какого нибудь стараго своего платья. Но самой-то ей совсмъ некстати носитъ такія дорогія вещи! Да, скажи: какъ теб нравится меньшая сестра ея, Софья?—
‘Кто? Софья!… Мн кажется … Какъ вы сами объ ней думаете? ‘
— Она несносна, изволитъ чваниться, и воображаетъ о себ Богъ знаетъ что. Я всегда имла къ ней антипатію. Особенно-же теперь, побывавши въ Москв, она даже смшна своимъ тономъ.—
‘Я точно тоже думала’ — отвчала добрая Фіалкина, которая согласилась-бы тотчасъ и тогда, когда-бы Сундукова говорила совсмъ противное о Софь.— ‘Кажется’ — продолжала она, томнымъ, сострадательнымъ голосомъ — ‘сестра ихъ, Княгиня Рамирская очень несчастлива, не смотря на все богатство и знатность ея? ‘
— Это правда — продолжала Сундукова, съ довольною улыбкою — она точно несчастлива. Я напередъ предсказывала, что характеръ ея несходенъ съ мужнинымъ. Признаться теб: я ихъ обоихъ терпть не могу. Не сказывай никому .. А знаешь-ли? Онъ, посл отказа моей Глафирушки, точно какъ будто съ ума сошелъ, совсмъ потерялъ голову, былъ въ отчаяніи, самъ не зналъ что длалъ, и съ досады и изъ мщенія предложилъ руку свою Холмской, Мать тотчасъ этимъ воспользовалась, хотя Рамирскій посл того раскаявался, и хотлъ было отказаться, но ему показывали, будто ничего не замчаютъ, и спшили окончитъ сватьбу. Вотъ слдствія привязанности къ интересу… Однакожъ, мужъ мой подходитъ … Смотри, не проболтайся, о чемъ я теб говорила.—
Катерина, ни сколько не подозрвая, что ее критикуютъ, насмхаются надъ нею, и такъ сильно злословятъ ее, и не имя повода упрекать себя въ роскоши и мотовств, продолжала наряжать дочь свою, и сама носила платья и чепчики, подаренныя ей Свяжскою. Она не находила также предосудительнымъ, съ визитами къ сосдямъ своимъ, здить въ карет, на хорошихъ, одношерстныхъ лошадяхъ Свіяжской. Никакъ не воображала она, что все это подаетъ поводъ къ новому злословію и возбуждаетъ зависть. Хотя вс знали, что карета и лошади не ея, однакожъ говорили: ‘Къ чему такая роскошь и хвастовство? На долго-ли станетъ у нихъ имнія, ежели они доле будутъ такъ жить?’ Еслибы Аглаевъ купилъ самъ, на свои деньги, такую-же карету и лошадей, то и тогда, кажется, не боле было-бы злыхъ замчаній на счетъ его. Вскор все это дошло до свднія Софьи, и произвело въ ней справедливое негодованіе и отвращеніе къ людямъ столь низкимъ и завистливымъ. Она сдлалась гораздо холодне въ обращеніи съ ними, и чрезъ то пріобрла на счетъ свой мнніе, что она слишкомъ важничаетъ и гордится, сама не зная чмъ.
‘Въ какомъ свт живемъ мы!’ сказала Софья Свіяжской, сообщивъ ей нкоторыя злобныя насмшки на счетъ Катерины. ‘Можно-ли было ожидать такой зависти отъ мнимыхъ пріятельницъ ея!’ — Точно-ли ты въ этомъ уврена?— отвчала Свіяжская.— Имешь-ли ясныя доказательства? Ты знаешь: не всякому слуху надобно вритъ.— ‘Я сама слышала эту глупую, подлую Фіалкину, когда она бесдовала съ такою-же, подобною ей Хандриною: все это придворныя Сундуковой, и повторяютъ, что она говоритъ. Вотъ ихъ разговоръ: ‘Мы съ тобою, Варвара Филиповна’ — сказала Фіалкина — е знаемъ, что можно прожить и не имя новомодной кареты.’ — Да, и не выставляемъ себя на показъ, и не хвастаемся чужимъ экипажемъ!— отвчала Хандрина.— Все это говорили он такъ, чтобы я могла слышатъ. Черезъ минуту прошла мимо ихъ Катинька, об бросились цловаться съ нею, и съ участіемъ распрашивали ее о здоровь прелестнаго ея Ангела! Катинька, не подозрвая, что он только что перестали забавляться на ея счетъ, обошлась съ ними по-пріятельски, и благодарила за участіе. И ко мн обратились было эт лицемрки, съ своими привтствіями, но я не могла преодолть себя, не отвчала имъ ни слова, и отошла отъ нихъ. За то имла я честь слышать сужденіе ихъ, что я слишкомъ чванюсь, что я самое несносное твореніе, и что мн вкъ не найдти жениха, словомъ: что я достойная воспитанница этой Свіяжской! Ежели-бы знали он, какой пріятный комплиментъ мн сдлали! ‘
— Это еще теб, видно, первый опытъ злости, лицемрства и фальшивости — отвчала Свіяжская, улыбаясь — отъ того-то такъ горячо и принимаешь ты его. Чмъ доле поживешь на свт, тмъ боле будешь имть опытовъ, и ничему удивляться, ничмъ огорчаться не станешь.
‘Что за удовольствіе злословить бдную Катиньку и меня! Мы имъ никакого оскорбленія не сдлали. Откуда происходитъ эта злость? Признаюсь: я никакъ не ожидала найдти въ деревн столько низкихъ и фальшивыхъ людей! Я думала, что это свойственно только толп праздныхъ и разсянныхъ людей, въ большихъ городахъ….
— Ты очень ошибалась. Зависть, лицемрство, злость, и вообще вс пороки, распространяются повсюду, а злословіе и болтовство еще сильне бываютъ въ маленькихъ городахъ и деревняхъ, нежели въ столицахъ, потому, что общество не такъ обширно, занятій и разсянія мене, а праздныхъ людей гораздо боле. Но не смотря ни на что, я хочу, чтобы Катерина здила въ моей карет, покамстъ пробуду я здсь, и это потому, что она еще не совсмъ оправилась. Что-же касается до тебя — ты разсудительна, и должна быть выше всего, не уважая пустословіемъ клеветниковъ. Въ томъ кругу, гд назначено теб прожить весь вкъ, ты будешь встрчать ихъ на каждомъ шагу. Надобно вооружиться терпніемъ, и показывать, что ничего не замчаешь. Обнаруживая негодованіе свое, ты подашь еще боле повода къ злословію. Станемъ смотрть на все, что длается въ свт, въ настоящемъ вид, и любить людей, такъ, какъ они есть. Для собственнаго нашего спокойствія будемъ снисходительны къ слабостямъ и недостаткамъ тхъ, съ которыми обязаны мы провесть нашу жизнь.—
‘Все это справедливо’ — отвчала Софья’ — ‘но я лучше желаю ни съ кмъ не быть знакомою, и ограничишь вс связи тснымъ кругомъ моего семейства, нежели, имть сношенія съ такими людьми, которые въ глаза говорятъ мн вжливости, а заочно злословятъ и бранятъ меня. Весь вкъ свой не буду я знакома съ этою подлою Фіалкиною. Пускай называютъ меня гордою и чванною: буду радоваться, если станутъ такъ обо мн думать.’
— Я никогда еще не видала тебя въ такомъ дурномъ нрав — сказала, усмхаясь, Свіяжская.— Видно очень разобидли тебя добрыя сосдки Фіалкина и Хандрина, что ты такъ разгорячилась! Но кончимъ нашъ разговоръ: насъ ждутъ лишь чай.—
‘Признаюсь: я точно разгорячилась,’ отвчала Софья. ‘Но вы сами согласитесь, кажется, что я имю все право сердиться на нихъ.’

ГЛАВА XII.

‘Во всемъ должно избгать крайности:
самыя благородныя дйствія, самыя позволительныя
чувства) ежели они выходятъ изъ и границъ, могутъ
имть пагубныя слдствія.’
фонъ-Визинъ.

Уже мсяца два прожила Свіяжская у Аглаевыхъ, нсколько разъ собиралась она ухать отъ нихъ, по ее убждали остаться. И ей самой было у нихъ такъ хорошо и спокойно, что время проходило нечувствительно. Наконецъ, назначила Свіяжская ршительно день своего отъзда. Она предлагала Софь хать съ нею въ Москву, гд въ то время, но случаю пребыванія Императорской фамиліи, были большія веселости, но Софья отказалась, и только благодарила ее за сіе предложеніе.
‘Ежели ты хочешь’ — сказала Свіяжская — ‘то я съ удовольствіемъ готова хать для тебя въ Москву, но если желаешь лучше здсь остаться — Богъ съ тобой! Обо мн не безпокойся, я буду въ моей подмосковной не одна: приглашу къ себ добрую нашу Кирбитову.’
— Если-бы мн не хотлось пожить еще съ сестрою — отвчала Софья, цлуя руки Свіяжской — я лучше-бы похала къ вамъ въ деревню, нежели въ Москву. Но вы сами слышали, какъ убдительно проситъ меня Катинька. Елисавета также общала скоро быть сюда, мн и съ нею хочется повидаться. Притомъ-же, признаюсь вамъ въ моей слабости: я такъ страстно полюбила крестницу мою Соничку, что и съ ней разстаться мн тяжело. Побывайте у себя въ подмосковной, и возвратитесь, милая тетушка, къ намъ опять — продолжала Софья. Вы увидите большую перемну въ этомъ ребенк, я уврена, что онъ часъ отъ часу будетъ миле, Катинька приняла для дочери прекрасную методу воспитанія, и, какъ мн кажется, это доказываетъ, что она большая мастерица обходишься съ дтьми.—
‘Объ этомъ я хотла поговорить съ тобою, обратить вниманіе твое, и подать дружескій совтъ, то есть, не теб лично, а для сообщенія Катерин. Конечно, страннымъ покажется совтъ старой двки о дтяхъ, но надобно предупредишь Катерину, чтобы она не занималась безпрестанно и исключительно однимъ только своимъ ребенкомъ. Мужчины могутъ ко всему приревновать, и обидться, какъ кажется съ перваго раза, маловажнымъ невниманіемъ къ нимъ. Пока нтъ дтей, то добрая жена ничего боле не иметъ въ виду, кром угожденія мужу, но молодая мать всегда страстно любитъ первенца своего, и это очень понятно. Кром чувства, внушаемаго самою природою, новость ея положенія представляетъ ей что-то необыкновенное. Мужъ замчаетъ постепенное уменьшеніе угодливости и вниманія, которыя прежде ему одному были посвящены, а теперь раздляются между имъ и ребенкомъ. Многимъ мужьямъ непріятно найдти соперника — даже въ собственномъ своемъ дитяти.’
— Вы говорите, тетушка, о людяхъ обыкновенныхъ, причудливыхъ, съ умомъ ограниченнымъ. Но вы сами согласитесь: не льзя думать также и о Петр едорович?—
‘Я говорю вообще о мужчинахъ, и къ числу ихъ присоединяю и его. До сихъ поръ пріятно смотрть на него и Катиньку, какъ они любятъ другъ друга, живутъ въ совершенномъ согласіи, и онъ не теряетъ веселаго и любезнаго нрава, но это отъ того, что все еще шло донын по его желанію. Поврь, мой другъ: онъ, можетъ быть, способне всякаго другаго огорчиться и обидться, ежели замтитъ хотя малйшую перемну въ поступкахъ жены своей. Она до сего времени посвящала всю себя для него, старалась угождать ему, ни въ чемъ ему не противорчила: хотлъ-ли онъ что нибудь читать — она оставляла вс домашнія занятія, брала работу свою, и садилась его слушать, желалъ-ли онъ хать, или гулять съ нею — она тотчасъ была готова, словомъ: она жила именно только для него. Теперь невозможно ей посвятить себя исключительно ему одному: у нея есть другая, столь-же священная обязанность. Предупреди-же ее, чтобы она старалась избгнуть крайностей. До сихъ поръ имла она въ предмет одного только мужа, теперь надобно ей умть раздлить свои чувства, и держаться благоразумной средины между мужемъ и дочерью.’
— Если я ошиблась въ мнніи моемъ о Петр едорович — отвчала Софья — дло кончено: я презираю и буду вкъ ненавидть всхъ мужчинъ! Но вы увидите, тетушка, что онъ нисколько не перемнится, и наврное согласитесь, что онъ есть исключеніе изъ общаго правила.—
‘Дай Богъ, чтобы черезъ годъ ты говорила тоже самое’ — продолжала Свіяжская.— ‘Впрочемъ, тутъ многое зависитъ отъ жены. Если разсмотрть со вниманіемъ, то легко откроется, какъ тягостна обязанность жены, какое безпрерывное и, можно сказать, даже млочное вниманіе должна она имть, чтобы угодишь мужу, не оскорбишь его самолюбія, и смириться передъ его гордостію! Мужчина съ малолтства привыкаетъ думать о себ, что онъ властелинъ, и что жена должна слпо ему повиноваться. Примры у него безпрестанно передъ глазами. Видвъ жизнь отца и матери, и тмъ боле еще въ тхъ семействахъ, гд родители столь неосторожны, что въ какихъ нибудь, иногда и маловажныхъ, непріятностяхъ, не умютъ объясниться наедин, а длаютъ посредниками, или свидтелями, дтей своихъ, сынъ съ малолтства утверждается въ мысли, что и онъ иметъ право требовать безусловнаго повиновенія отъ своей жены. По принятому обычаю, бывши женихомъ, каждый обманываетъ невсту, говоря, что воля ея будетъ для него всегда священна, что онъ всю жизнь свою посвятитъ ей, и проч., что обыкновенно женихи общаютъ. Неопытная двушка вритъ, хотя въ собственномъ своемъ семейств и видитъ между родителями совсмъ противное. Но всякой невст кажется, точно такъ-же, какъ и теб теперь на счетъ Петра едоровича, что въ пользу ея будетъ исключеніе изъ общаго правила, и что женихъ ея, во всхъ отношеніяхъ, человкъ совершенный.’
Софья согласилась въ основательности сужденія Свіяжской, и общалась, воспользовавшись первымъ удобнымъ случаемъ, сообщить Катерин совтъ, который, какъ полагала Свіяжская, гораздо сильне подйствуетъ черезъ сестру, нежели прямо отъ нея самой. Но въ тоже время, и еще въ первый разъ въ жизни, думала Софья, что Свіяжская ошибается на счетъ Аглаева. Ей очень хотлось, чтобы опытъ доказалъ, какъ несправедливо предубжденіе Свіяжской противъ него.
Катерина выслушала съ большимъ удивленіемъ совты Свіяжской, переданные ей Софьею. Не только съ неудовольствіемъ, но даже съ пренебреженіемъ думала она о тхъ, кто сомнвался, что мужъ ея не есть образецъ совершенства во всхъ отношеніяхъ. Она твердо была уврена, что никогда и никакъ не можетъ онъ перемниться. Софья была того-же мннія, и предостереженіе Свіяжской не имло никакого дйствія надъ ними обими. Он положили, что Свіяжская ошибается, и слишкомъ строго судитъ о мужчинахъ.
Почти цлые дни проводила Катерина въ дтской, и тогда даже, когда сидла въ гостиной, приказывала она приноситъ колыбель дочери къ себ, подъ тмъ предлогомъ, что хочетъ пріучить ее къ шуму Безъ матери не мыли ее, не укладывали спать, не давали груди, все было расположено по часамъ, и весь день Катерина только однимъ этимъ и занималась. Софья приказывала кушать, приняла на себя вообще все хозяйство, всегда была готова играть съ Аглаевымъ въ шахматы, или въ воланъ, пла, играла для него на Фортепіано, слушала его чтеніе, и все для того, чтобы разсять его одиночество, и не дать ему замтить частаго отсутствія жены. Между тмъ Катерина ни о чемъ боле не думала, какъ только о своемъ ребенк, не примчала, что мужу ея иногда не нравилось долговременное пребываніе въ дтской, или безпорядокъ въ гостинной, гд повсюду разбросаны были игрушки, пеленки, и прочія принадлежности, которымъ настоящее мсто должно-бъ быть въ дтской комнат. Но временное неудовольствіе, при первомъ взгляд Аглаева на дочь, страстно имъ любимую, скоро проходило.
Письмо изъ Никольскаго возвстило давно ожидаемое посщеніе Княгини Рамирской. Она все откладывала, подъ ничтожными и пустыми предлогами, такъ, что Катерина потеряла было всю надежду видть ее у себя, и даже не очень желала, чтобы она пріхала, особенно съ тхъ поръ, когда изъ писемъ ея увидла, что она хочетъ братъ тонъ знатной барыни, покровительницы и благодтельницы, а не родной сестры.
‘Наконецъ я ршилась пріхать къ теб,’ писала Рамирская. ‘Думаю, въ ‘конц ныншняго мсяца буду я въ вашей сторон. Но предупреждаю, что долго пробыть не могу, и прошу мното гостей для меня не звать, и никакихъ приготовленій для угощенія моего не длать. Софья пишетъ ко мн, что твоя двочка чудо красоты, я была напередъ уврена, что вамъ съ нею она должна казаться такою, а мн можетъ она понравиться только тмъ, ежели не будетъ часто кричать и плакатъ. Я терпть не могу дтскаго крика, и, благодаря Бога, у себя дома отъ этого избавлена. Софья увдомляетъ, что тетушка Прасковья Васильевна предлагала ей хать вмст съ нею въ Москву, но она отказалась. Удивляюсь, что за охота закупориться въ деревн, пусть-бы мн сдлали такое предложеніе, я не была-бы такъ безразсудна. Вашъ каретный сарай, кажется, низокъ для моей четверомстной кареты, вели это дло исправить. Дрожки и бричку вашу можно поставить гд нибудь въ другомъ мст. Бда не велика, ежели он простоятъ не подъ крышею, то время, которое я у васъ пробуду. Для лошадей моихъ также приготовьте мсто.’
Письмо было гораздо длинне, но и по этому образчику можно себ представить, что оно прочитано было всми съ большимъ неудовольствіемъ. Аглаевъ казался раздраженнымъ холодностію и надмнностію Елисаветы. Об сестры оскорбились неприличнымъ ея тономъ, доказывавшимъ, что она потеряла всю прежнюю привязанность и уваженіе къ нимъ.
‘Я надюсь, Катинька’ — сказалъ Аглаевъ жен, въ первомъ движеніи негодованія — ‘что ты не будешь, по крайней мр, при Сіятельной сестриц своей таскать везд за собою колыбель. Она сама изволитъ предупреждать тебя, что терпть не можетъ дтскаго крика. Изъ уваженія къ ней должно теб поберечь слабость нервъ ея, и отвратить отъ взгляда Ея Сіятельства все, чего она не любитъ. Вообще, признаюсь — такъ, какъ мы начали теперь говорить объ этомъ — мн и самому очень не нравится, что ты обратила гостиную въ дтскую. На это есть особая комната, и ты хорошо сдлаешь, ежели не будешь безпрестанно таскать сюда ребенка.— Ахъ, Боже мой! Чья это карета? Кажется, Ольга Петровна Сундукова детъ къ намъ! Поскоре вынесите колыбель, и приберите эт тряпки! Что она скажетъ, увидвъ такой безпорядокъ!— Поскоре приберите все!’ вскричалъ онъ съ неудовольствіемъ.
Насилу успли привесть въ порядокъ гостиную, когда карета подъхала къ крыльцу. Все было въ смятеніи, однакожъ по пустому. Сундукова не вышла, а только переговорила съ Аглаевымъ, который поспшилъ къ ней на встрчу, на крыльцо. Она узнала, что Княгиня Рамирская будетъ къ нимъ, и хотла условишься, въ который день можно будетъ пригласить ее къ себ обдать. При чемъ также, мимоходомъ, сказала, что она надется — и матушка Ея Сіятельства, Наталья Алексевна, и сестрицы, Софья и Катерина Васильевны, и самъ Аглаевъ, сдлаютъ ей удовольствіе, съ Княгинею пріхать. Сіи послднія слова сказала она такимъ піономъ, который ясно показывалъ, какую честь длаетъ она имъ своимъ приглашеніемъ.
Катерина, при стук кареты, подъхавшей къ крыльцу, скрылась въ дтскую къ дочери. Она была поражена совсмъ неожиданнымъ, страннымъ поступкомъ своего мужа. Ей пришло на память все, что говорила Свіяжская, и она начала соглашаться, что предостереженіе совсмъ не было такъ неосновательно, какъ ей казалось прежде.

ГЛАВА XIII.

‘Que font quelques femmes?
Elles babillent, s’habillent et se dshabillent.’
Panart.

‘Что длаютъ иныя женщины?
Болтаютъ, одваются, и раздваются.’
Панаръ.

Обратимся на нкоторое время въ Никольское, къ Рамирскимъ.
‘Я ду въ воскресенье, посл обдни, къ маменьк и къ сестрамъ,’ сказала Елисавета.
— Очень радъ, желаю счастливаго пути — отвчалъ мужъ ея.
‘Вели приготовишь новую карету и вороныхъ лошадей’ — продолжала она. ‘Я ихъ оставлю тамъ на все время, которое пробуду у маменьки.’
— Вороныхъ лошадей хотлъ было я на будущей недл поставить на траву: это всякій годъ длается для сбереженія ихъ. Не лучше-ли теб хать на разгонныхъ, въ коляск?—
‘На разгонныхъ, и въ коляск!..-Прекрасное предложеніе, въ такой жаръ и пыль! Хороша я покажусь на своей сторон.’
— Почему-же не хать въ коляск? Она совсмъ новая, и хорошаго фасона.—
‘Я теб говорю, кто въ коляск ни за что не поду, очень весело душишься и глотать пыль! Притомъ-же я буду на своей сторон, въ кругу моихъ прежнихъ знакомыхъ. Они вс уврены, что я счастлива въ моемъ замужеств. Надобно, хотя наружно, поддержать это ложное мнніе. Самъ разсуди, и уврься, что я говорю правду.’
— Въ томъ, по крайней мр, я очень уврился — отвчалъ Князь Рамирскій, съ неудовольствіемъ — что у тебя громкій и пронзительный голосъ, и самый сумасбродный характеръ. Возьми, матушка, и карету, и лошадей, и все, что теб хочется. Объ одномъ только прошу: не льзя-ли теб какъ можно доле прожить въ своемъ семейств, и съ прежними твоими знакомыми, а меня оставить въ поко?— ‘Очень рада исполнить твое желаніе’ отвчала Елисавета, ‘только дай мн способы. Я нсколько разъ напоминала теб, что у меня нтъ ни копйки, а теперь, кром необходимыхъ издержекъ, вспомни, что ты крестный отецъ дочери у моей сестры, и что надобно, по обыкновенію, сдлать подарокъ крестниц и кум. Я говорю собственно для тебя: надобно сохранять приличія.’
Она на самомъ опыт уврилась, что это было самое лучшее средство поколебать упорство мужа. Мысль, что подумаютъ, что будутъ говорить! имла на него сильное дйствіе. Онъ боялся, что его почтутъ за скупца, или скажутъ, что онъ не такъ богатъ, какъ хочетъ казаться. Эта мысль приводила его въ ужасъ, и Елисавета пользовалась его слабостію. Она часто успвала въ своихъ намреніяхъ, подстрекнувъ только самолюбіе и гордость его.
Въ Пріютов не съ большимъ удовольствіемъ ожидали прізда Елисаветы, въ особенности-же Катерина была очень возстановлена противъ сестры странными ея поступками. На письма отвчала она рдко, и вообще замтны были въ переписк ея какая-то холодность, и покровительствующій тонъ, ни одного слова не говорила она отъ сердца, и письма ея всегда оканчивались какою нибудь глупою и неумстною шуткою на счетъ Катерины, или мужа ея. Она не была уже та милая, добрая сестра, какъ прежде: видна была въ ней, напротивъ, надмнная, чванливая женщина, все ей не нравилось, и, казалось, что она всхъ обвиняетъ въ томъ, что надежды ея на благополучное супружество не исполнились. Выходя за-мужъ, она думала, что одно только богатство достаточно для совершеннаго счастія, разсуждала, и была уврена, что мужъ ея, приближавшійся уже къ преклоннымъ лтамъ, будетъ въ безпрерывномъ восторг отъ ея молодости и красоты, что онъ будетъ таять отъ малйшей ласки и вниманія къ нему, что она поставитъ все по своему, и станетъ длать изъ него все, что ей захочется. Но очень ошиблась она въ разсчет своемъ: нашла упорнаго, своенравнаго человка, который, напротивъ, требовалъ, чтобы она длала все, что ему хочется, и слпо во всемъ ему повиновалась. Частыя непріятности и ссоры ихъ произвели взаимное отвращеніе другъ къ другу. Елисавета, по свойственному женщин упрямству, хотла однакожъ настоятельно достигнуть до своей цли, мучилась сама, нарушала безпрестанно спокойствіе мужа, и вела несчастную жизнь.
Настояніе, насмшки, и всякія другія средства, употребленныя ею для полученія отъ мужа побольше денегъ, наконецъ были увнчаны успхомъ. Чтобы отдлаться отъ нея, Князь далъ ей, сколько она хотла. При отъзд кое-какъ они поладили и помирились. Елисавета отправилась въ путь въ хорошемъ расположеніи, и въ надежд провесть время пріятне, нежели до сихъ поръ проводила его. По мр приближенія къ родин, вс воспоминанія молодости ея возобновлялись, прежняя веселость и любезность ея возвращалась, и об сестры, при первомъ свиданіи, нашли въ ней ту-же добрую, милую Елисавету, которую он такъ любили прежде. Она хвалила перестройки и новыя украшенія въ Пріютов, находила, что сестры ея похорошли, съ тхъ поръ, какъ она не видалась съ ними, поздравляла Аглаева съ свжестью лица и здоровьемъ, и даже удостоила приласкать и поцловать маленькую свою племянницу.
Старой Холмской хотлось прежде прибытія Елисаветы ухать къ себ въ Надежино. Она была очень недовольна всми ея поступками. Здоровье старушки было разстроено, она боялась, что сильно растревожится при первомъ свиданіи сестеръ, которое, какъ она думала, будетъ не совсмъ пріятно, потому, что он имли право быть въ негодованіи на Елисавету. Дочери упросили ее остаться, но она воспользовалась первымъ удобнымъ случаемъ. Княгиня Рамирская желала, чтобы компаньонка ея, Миссъ Клокъ, имла особую комнату, Холмская тотчасъ уступила ей свою, и сама отправилась къ себ домой, общавшись однакожъ всякій день видаться съ ними.
‘Какъ милъ вашъ садикъ! ‘— сказала Елисавета.— ‘Какъ много у васъ цвтовъ, и какіе прекрасные! Мн такъ надолъ нашъ обширный, скучный садъ, что вашъ, почти можно сказать, цвтникъ., длаетъ мн большое удовольствіе. Какой прекрасный видъ отсюда!’ — продолжала она.— ‘Правда, все это въ миніатюр, и мстоположеніе ваше, какъ будто маленькая панорама. Все это скоро должно приглядться и наскучить! ‘
— Какъ-же вамъ слишкомъ въ двадцать лтъ не наскучило мстоположеніе въ Надежин? Тамъ, кажется, нтъ никакихъ видовъ: передъ глазами изъ дома большая гора и лсъ, но прежде вамъ все тамъ нравилось — сказалъ Аглаевъ.
‘Да, это правда, я сама себ удивляюсь,’ отвчала Елисавета. ‘Но ты, кажется, обидлся? Извини меня: я, право, не думала сдлать теб непріятности.’
— Ежели вы находите здсь все въ маленькомъ вид — продолжалъ Аглаевъ, съ намреніемъ кольнуть ее — по крайней мр, живемъ мы здсь спокойно и мирно, а этимъ не льзя похвастаться всякому, кто обитаетъ въ великолпныхъ чертогахъ.—
Елисавета покраснла, не отвчала ни слова, и обратилась къ Катерин, съ вопросомъ о сосдяхъ. Съ удовольствіемъ узнала она о приглашеніи Сундуковой, хотя и ненавидла ее отъ всего сердца.— ‘Непремнно поду’ — сказала она.— ‘Мн чрезвычайно хочется блеснуть передъ нею, и унизитъ гордость ея, и несносной ея Глафиры. Он думали было прежде завлечь въ сти свои моего мужа. Хороша, правду сказать, была для нихъ находка! Но онъ богатъ: это одно только можетъ облегчать тягостные оковы супружества съ такимъ человкомъ.’
— Да, ежели только можно пользоваться его богатствомъ — возразилъ съ усмшкою Аглаевъ.
‘Ничего нтъ легче для смшливой жены,’ возразила Елисавета. ‘Но я думаю, что эта набитая дура, Сундукова, ничего не успла-бы сдлать изъ него.’
— Вы очень скромны, и совсмъ не самолюбивы.—
‘Ты, можетъ быть, думаешь, что я хвастаю,’ сказала Елисавета. ‘Но будь увренъ, что я длаю изъ него именно все, что мн хочется. Напримръ: пріздъ сюда стоилъ мн большихъ хлопотъ, однакожъ, ты видишь — я здсь. Я сообщила-бы теб вс подробности, но разсказъ мой не понравится Катерин, и навлечетъ на меня ужаснйшую, длинную проповдь Софьи: при нихъ не буду я говоришь ни слова, но когда мы въ первый разъ останемся одни, ты все узнаешь. Кстати: ты, Катинька, врно не безпрестанно сидишь съ своимъ ребенкомъ, я надюсь, что ты будешь здить со мною къ сосдямъ.’
— Вы будете имть надъ нею гораздо боле власти, нежели я — сказалъ Аглаевъ — ежели успете вытащить ее изъ дтской, откуда она съ утра до ночи не выходитъ. Пріздъ вашъ сдлалъ, по крайней мр, то, что колыбель и игрушки вынесены изъ гостиной.
‘А зачмъ колыбель была въ гостиной?’ спросила Елисавета. ‘Это къ чему? Впрочемъ, всякій судитъ по своему, только я думаю: ежели-бы Богъ благословилъ меня, какъ говорятъ, дтьми, то я не таскала-бы ихъ везд съ собою.’
— Я тоже думаю — возразила Софья, съ неудовольствіемъ.— Что за тонъ? что за выраженія? Можно-ли говорить съ насмшкою о самой священной обязанности? Признаюсь, Елисавета, тебя узнать не льзя.—
‘А! и ты наконецъ промолвила? Очень этому рада, надюсь, что и Катинька также что нибудь скажетъ, когда перестанетъ плакатъ. Она сообщитъ мн: есть-ли у Васъ новые сосди, и стоятъ-ли они того, чтобы познакомиться съ ними.’ — Но увидвъ, что Катерина не могла удерживать слезъ своихъ — ‘прости меня’ — сказала Елисавета, взявъ ее за руку — ‘я, право, не думала сдлать теб неудовольствія.’
— Совсмъ не ты огорчила меня — отвчала Катерина.
‘Ежели мужъ разсердилъ тебя, то я не виновата: управляйся съ нимъ, какъ сама знаешь! Ежели онъ умничаетъ, и длаетъ теб неудовольствія, плати ему тмъ-же. Это самое лучшее средство, и я всегда такъ поступаю.’
— Эти средства еще неизвстны моей Катиньк — сказалъ Аглаевъ, взявъ ее за руку, поцловавъ, и нжно прижавъ ее къ сердцу. Онъ боле ничего не прибавилъ, но и этого было уже довольно для успокоенія и утшенія доброй Катерины. Она перестала плакать, и сдлалась по прежнему весела. Елисавета также нечувствительно оставила свой надмнный тонъ, дружескій, откровенный разговоръ сократилъ время, вс поздно разошлись спать, въ согласій, и довольные другъ другомъ.

ГЛАВА XIV.

‘Si jamais la vanit fit quelques heureux sur la
terre, coup sr cet heu reux n’tait qu’un sot.’
Chateaubriand.

‘Ежели когда нибудь тщеславіе длало кого нибудь
счастливымъ, то, наврное, этотъ счастливецъ и былъ дуракъ’
Шатобріанъ.

На другой день, утромъ, когда вс собрались къ каю, Княгиня Рамирская возобновила распросы свои о сосдяхъ. ‘Фамусовы, ваши новые сосди, должны быть порядочные люди?’ сказала Елисавета.
— Безъ сомннія, ежели судишь по богатству, потому, что одно только большое состояніе можетъ дать имъ право называться порядочными людьми — отвчалъ Аглаевъ.
‘Богатство совсмъ не дурное дло,’ продолжала Елисавета.— ‘Ты здишь къ Фамусовой, Катинька?— Кто: ты ей, или она теб должна визитомъ? ‘
— Мы видаемся очень рдко, не помню наврное, а, кажется, я у нея была послдняя. Впрочемъ, ежели ты очень хочешь видть ее, и познакомиться съ нею, то можешь завтра все это сдлать на ярмарк, въ нашемъ уздномъ город. Я вчера говорила теб объ этомъ.—
‘Какого она происхожденія?’ спросила Елисавета. ‘Я что-то такое странное слышала о ней.’
— Каролина Карловна Фамусова — отвчалъ Аглаевъ — происхожденія Нмецкаго, какъ она говоритъ, а по всмъ вроятностямъ заключитъ должно, что родители ея были добрые колонисты, жившіе въ окрестностяхъ Петербурга. Она очень долго была экономкою въ дом ныншняго мужа своего, знаменитаго Фамусова. Вышла она за него по одному странному случаю, который сгноитъ того, чтобы разсказать вамъ. Надобно напередъ знать, что мужъ ея прежде былъ въ нашемъ город цловальникомъ, понажился, пошелъ въ участіе откупа, постепенно, чрезвычайно разбогатлъ, и купилъ много имній въ здшней сторон. Между прочимъ, большая часть деревень покойнаго батюшки теперь принадлежитъ ему. Бывши откупщикомъ, зжалъ онъ въ Петербургъ, къ торгамъ на откупа, и тамъ всегда проживалъ много на обды. Страсть его была — приглашать къ себ знатныхъ и чиновныхъ особъ, отъ хорошей вкусной ухи съ стерлядями, отъ свжихъ устрицъ, и отъ Шампанскаго никто не откажется. Фамусовъ черезъ обды свои познакомился со многими. Одинъ изъ значительныхъ чиновниковъ, которыхъ угощалъ онъ въ Петербург, прозжалъ, спустя нсколько лтъ посл того, чрезъ его деревню, гд была почтовая станція. Отъ нчего длать, спросилъ онъ: чья деревня? Ему сказали: Максима Петровича Фамусова. Онъ вспомнилъ, что этотъ Максимъ Петровичъ былъ ему знакомъ, господскій домъ былъ близко отъ почтоваго двора, ему хотлось напиться чаю, и, покамстъ запрягали лошадей, гость отправился къ Фамусову.
Знатный этотъ прозжій былъ въ дорожномъ сюртук, притомъ-же пришелъ онъ пшкомъ, слуги думали, что это какой нибудь бдный дворянинъ, или повренный, и объявили, что барина нтъ дома, а хозяйка его — такъ называли тогда Фамусову люди — въ саду, въ бесдк, варитъ варенье. Гость просилъ служителей показать ему дорогу, и, въ твердой увренности, что видитъ жену Фамусова, подошелъ къ ручк, сказавъ притомъ, что имлъ удовольствіе познакомиться съ ея супругомъ въ Петербург. Въ это время, гость разстегнулъ сюртукъ свой, и ныншняя Г-жа Фамусова увидла на Фрак его дв звзды. Можно вообразить себ ея смятеніе! Она. чрезвычайно испугалась, и не смла вывесть гостя изъ заблужденія, объявивъ, что она не жена Фамусова, тмъ-же боле, что онъ цловалъ у нея руку. Этотъ гость, основатель всего ея благополучія, какъ вы увидите дале, напился чаю, и, хотя пробылъ недолго, но наговорилъ множество комплиментовъ, и прощаясь опять поцловалъ хозяйк руку. На другой станціи встртился онъ съ самимъ Фамусовымъ, который возвращался домой. У знатнаго постителя были уже готовы лошади, и онъ шелъ садишься въ карету, въ то время, когда пріхалъ Фамусовъ. Мимоходомъ, знатный баринъ усплъ только сказать ему, что былъ у него съ дом, имлъ удовольствіе познакомиться съ его супругою, и очень благодаренъ за сдланное ему угощеніе. Какъ громомъ пораженъ былъ Фамусовъ сими словами, а пріхавъ домой, и узнавъ, что Его Сіятельство, Князь изволилъ цловать руку у его экономки, принявъ ее за жену его, занемогъ было отъ испуга, боясь, что Князь, оскорбленный ошибкою, будетъ мстишь ему. Чтобы поправить все дло, ршился онъ на самый умный подвигъ: какъ можно скоре женился на экономк. Отъ этого брака произошла дочь, первая по богатству невста во всей здшней сторон. Вотъ вамъ исторія Г-жи Фамусовой. Она служитъ доказательствомъ, что важныя дйствія бываютъ отъ маловажныхъ причинъ. Можно-ли было предвидть, что проздъ знатнаго барина черезъ деревню будетъ поводомъ простой колонистк сдлаться богатою помщицею въ здшнемъ узд?—
Елисавета смялась такому странному стеченію обстоятельствъ, и просила Аглаева разсказывать дале, о самомъ Фамусов, и дочери его.
‘Фамусовъ, необразованный, простой человкъ, и съ перваго взгляда покажется вамъ самаго ограниченнаго ума,’ продолжалъ Аглаевъ. ‘Но что онъ не глупъ, или, по крайней мр, смшливъ, этому служитъ доказательствомъ то, что онъ изъ ничего пріобрлъ большое состояніе. Впрочемъ, въ старину не такъ тяжело было разбогатть — не то что теперь! Въ ныншнее время явилось много спекулянтовъ, и все до такой степени утончено, что теперь тотъ только богатетъ, кто не проживаетъ своего имнія и не длаетъ долговъ. Но обратимся къ семейству Фамусова. Странно въ старик, что онъ, доживъ слишкомъ до 70-ти лтъ, все также застнчивъ въ обществ, какъ былъ прежде, молчитъ, нюхаетъ, или куритъ безпрестанно табакъ, и ни въ какіе разговоры не вступаетъ. Теперь онъ разбогатлъ, и по дому ни во что не входитъ: все домашнее хозяйство, въ томъ числ и воспитаніе дочери, передано въ полное распоряженіе и власть достойной супруг, которая думаетъ, что исполнила весь родительскій долгъ, взявъ къ себ Мадамъ, за дорогую цну. Эта матушка-Мадамъ жила у Фамусовыхъ очень долго, и образовала воспитанницу свою, какъ не льзя лучше: она болтаетъ по Французски, и брянчитъ кое-какъ на фортепіано, но съ 12-ти лтъ Мадамъ читала съ нею романы, и такъ хорошо успла ее настроить, что въ 15-ть, при первомъ взгляд на молодаго Француза, бывшаго учителемъ у одного изъ сосдей, воспитанница страстно влюбилась въ него, и была уврена, что непреодолимое чувство симпатіи влечетъ ее къ нему. Добрая Мадамъ подкрпляла ее въ этомъ мнніи, и, по условію съ своимъ соотечественникомъ, который общалъ дать 50-тъ тысячъ рублей, ежели женится на такой богатой невст, она сдлалась повренною, передавала записочки, и уже все готово было къ побгу, какъ Фамусова нечаянно открыла эту интригу. Мадамъ тотчасъ была выгнана изъ дома, а юная героиня романа получила нсколько оплеухъ, съ строжайшимъ подтвержденіемъ: не помышлять боле о Француз! Вскор оставилъ онъ домъ, гд жилъ, и объ немъ уже ничего не было слышно. Фамусовъ, узнавъ о подвигахъ своей дочери, очень удивился, понюхалъ табаку, и не сказалъ ни слова, а бдная оставленная Аріадна, получившая при первомъ опыт романическихъ приключеній дюжину полновсныхъ пощечинъ, съ тхъ поръ — или отъ того, что почитаетъ себя жертвою страстной любви, или вновь опять въ кого нибудь влюблена — только ходитъ всегда съ поникшею головою, съ томными глазами, вздыхаетъ, и продолжаетъ читать романы….
‘Вотъ прекрасное семейство! Одинъ другаго стоитъ. Непремнно хочу съ ними познакомиться, и для этого нарочно отправляюсь на ярмарку,’ сказала Елисавета, помирая со смху. ‘Кто со мною подетъ? Катинька, не уже-ли ты не ршишься оставить куклу свою на нсколько часовъ?’
Катерина покраснла, и робко поглядла на своего мужа, ожидая, что онъ скажетъ.
‘Длай, что теб хочется, мой другъ!’ отвчалъ Аглаевъ. ‘Я знаю, что ты желала-бы лучше остаться дома, я буду проводникомъ Княгини, можетъ быть, и Софья Васильевна подетъ съ нами.’
— А ей почему не хать? Что ей здсь длать?— сказала Елисавета.— У нея нтъ даже никакой собачки, которая-бы требовала ея попеченія, отговариваться не чмъ, разв она захочетъ заняться дланіемъ наливки, или постилы изъ ягодъ, которыя, какъ я видла, сей часъ пронесли изъ сада?—
‘Я иногда и этимъ занимаюсь,’ отвчала холодно Софья. ‘Очень помню, что первый урокъ въ искусств длать наливки и постилы получила я отъ Ея Сіятельства, Княгини Рамирской.’
— Ты это помнишь, а я совсмъ забыла — отвчала Елисавета, сильно тронутая и раздраженная сею колкостію.
И осл того на нсколько минутъ настала тишина, и Аглаевъ, чтобы скрыть смхъ, ласкалъ свою собачку. Онъ былъ очень радъ, что знатная барыня такъ ужасно унижена, и получила славный урокъ.
Тотчасъ посл ранняго обда, Аглаевъ ухалъ впередъ на дрожкахъ, въ городъ, гд у него было какое-то дло. Онъ общалъ встртить Княгиню при възд въ городъ, и проводить до ярмарки. Елисавета принялась за туалетъ свой, надла жемчуги, брилльянтовый фермуаръ, лучшую шаль, и дорогой блондовый вуаль. Хотя такой нарядъ совсмъ былъ неприличенъ для ярмарки въ уздномъ город, но ей хотлось показать себя во всемъ блеск старымъ знакомымъ, которые еще не имли чести видть ее за-мужемъ.
Катерина, проводивъ мужа и сестеръ, отправилась тотчасъ по отъзд ихъ въ дтскую.
Дорогою, Елисавета упрекала Софью въ сказанной ею колкости. ‘Ты сама первая начала,’ отвчала ей Софья. ‘Я не знаю, почему ты думаешь, что имешь право говорить грубости, и обходиться со мною и съ сестрою такъ свысока? Довольно странно и смшно въ наше время гордиться тмъ, что ты Княгиня. И передъ кмъ-же? Передъ родными сестрами!’
— Я не сержусь — отвчала Елисавета.— Въ нашемъ семейств, между своими, я могу сносить все равнодушно, но прошу тебя быть осторожне при постороннихъ. И безъ тебя извстно, что я не вкъ была Княгинею Рамирского, мн также забыть этого не льзя, смотря только на то, какъ вы об живете. Катерина за-мужемъ — но Богъ знаетъ, что это за супружество! И ты сама играешь роль первой ея служанки, или экономки. Нтъ! я увезу тебя непремнно къ себ, въ Никольское.—
‘Всякій смотритъ на вещи по своему,’ отвчала Софья, ‘Мн кажется, что живши въ дом у сестры, я не отправляю никакой низкой должности. Присмотръ за ея хозяйствомъ приняла я на себя съ удовольствіемъ, и вообще мн здсь такъ понятно и хорошо, что совсмъ я не имю намренія узжать отсюда. Все, что я здсь вижу, напоминаетъ мн молодость мою. Мы точно такъ жили у маменьки. Не во всемъ было у насъ изобиліе, но за то всегда были мы веселы и спокойны.’
— Опять сатира противъ меня!— сказала Елисавета, засмявшись.— Но пора мн привыкнуть, и не обижаться. Правда, жить мн не совсмъ весело, но знай, что я почти всегда настаиваю и длаю то, что мн хочется. Мы съ супругомъ своимъ такъ равнодушны другъ къ другу, что намъ перессориться, и наговорить взаимно грубостей, ничего не стоитъ. Досадно только, и то не надолго, тому, кто долженъ уступишь. Мн кажется, вообще равнодушіе въ супружеств гораздо лучше, чмъ страстная любовь. Я поставлю въ примръ Катиньку: ежели мужъ скажетъ хоть одно слово, которое ей не нравится, она тотчасъ готова плакать. Послушала-бы ты насъ съ Княземъ: какія ужасныя нжности мы говоримъ другъ другу, и оба ни мало не огорчаемся!
‘Я вижу, что ты неисправима,’ отвчала Софья, ‘и желая избавить себя отъ безполезнаго горя, въ Никольское съ тобою я не поду, гораздо лучше останусь я здсь, и предпочту благополучную бдность несчастной знатности и величію! ‘
— Знатность и величіе! Ты думаешь найдти это у насъ въ Никольскомъ? Какъ ты ошибается! Никто къ намъ не здитъ, меблированная, прекрасная гостиная наша похожа на мебельный магазинъ, бронзовыя канделябры, лампы и зеркала накрыты полотномъ, позолота на креслахъ обвернута бумагою, и — я живу въ совершенномъ уединеніи. Мужъ мой теперь безпрестанно съ пол, отправляется съ утренней зари на работу, и возвращается, уставшій, весь въ пыли, къ обду. Онъ. и такъ не очень прелестенъ собою, а теперь загорлъ ужасно, брется одинъ разъ въ недлю, и съ черно-желтымъ лицомъ своимъ, съ небритою бородою, въ нанковомъ, запачканномъ сюртук, и въ какомъ-то странномъ картуз, онъ сдлался такъ гадокъ, что ты не узнаешь его! Притомъ-же онъ часъ отъ часу становится скупе, угрюме и своенравне — и съ такимъ-то уродомъ должно мн провести весь вкъ!—
‘Очень понимаю, что жизнь твоя не совсмъ пріятна,’ отвчала Софья. ‘Но сама разсуди: жалобы твои, упрямство и настойчивость, сдлали-ль какую нибудь пользу?— Кажется мн, что съ самаго начала ты могла, ежели-бы искусно дйствовала, передлать мужа но своему, и пріобрсть уваженіе его и довренность. Теперь поздно: ты потеряла навсегда привязанность его къ себ! ‘
— Точно правда — сказала Елисавета — но какъ быть? Надобно утшиться. Впрочемъ, я не неблагодарна, и плачу ему взаимно такою-же холодностію и равнодушіемъ.— Но оставимъ этотъ непріятный разговоръ, и позволь мн также съ своей стороны сказать теб, что я съ сожалніемъ вижу намреніе твое остаться вкъ въ двкахъ. Теб надобно-бы выйдти за-мужъ, хотя для того, чтобы служить примромъ женамъ.— Да, кстати, разскажи мн о Чадскомъ. Пронскій, пріхавъ изъ Москвы, говорилъ, что ты скоро выйдешь за него за-мужъ. Видно вы перессорились, или все это былъ вздоръ? Ты ни слова не говоришь о немъ. Мн казалось, что ты чрезвычайно нравится самому Пронскому. Мнимая привязанность твоя къ Чадскому удержала его, но при первомъ свиданіи я постараюсь вывесть его изъ заблужденія, и теб совтую не упускать его изъ виду: это отлично хорошій человкъ.—
‘Прошу тебя не хлопотать объ этомъ, мы видлись съ нимъ разъ, или два, и видно наружность его не иметъ ничего привлекательнаго, потому, что я даже почти совсмъ забыла его, и удивилась, когда мн стали здсь объ немъ говорить.’
— Тогда ты была влюблена въ Чадскаго.—
‘И это неправда: я никогда влюблена въ него не была. Онъ мн нравился, и точно, можетъ быть, я ршилась-бы выйдти за него, ежели-бы, къ счастію моему, онъ самъ не такъ скоро открылъ бшеный характеръ свой. О Пронскомъ теперь мн часто говорятъ, и я начинаю припоминать, что у него открытое и доброе лицо, и прекрасные глаза, но вообще наружность такая, что ничего ни дурнаго, ни хорошаго сказать не льзя. Впрочемъ, врядъ-ли я съ нимъ что нибудь говорила — разв нсколько обыкновенныхъ привтствій, потому, что я уважаю и люблю сестру его, Свтланину.’
— Слдовательно, о твоемъ ум, о талантахъ твоихъ, о тихомъ и прекрасномъ характер, о разсудительности и благоразуміи твоемъ — сообщила ему болтливая молва? Онъ такъ усердно выхвалялъ въ теб вс эт добродтели!—
При сихъ словахъ, он пріхали въ городъ. Аглаевъ встртилъ и проводилъ ихъ.
Ярмарка въ уздномъ город ничего достопримчательнаго представить не могла. Множество простаго народа толпилось около возовъ млочныхъ торговцевъ. Подгулявшіе крестьяне пли псни, кочующіе Цыганы и Цыганки плясали. Ученый медвдь заставлялъ смяться отъ чистаго сердца всхъ окружавшихъ его. Въ сторон было построено нсколько временныхъ лавокъ, или балагановъ, гд толпилась избранная провинціяльная публика. Въ числ сихъ балагановъ была даже одна модная лавка, съ залежалыми чепчиками, и шляпками тхъ фасоновъ, которые, можетъ быть, уже съ годъ, перестали носить въ Москв. На вывск возвщено было, что вс товары привезены съ Кузнецкаго моста, отъ Мадамъ Трите. Въ этой лавк было наиболе стеченія помщиковъ и помщицъ. Туда отправилась Княгиня Рамирская, купила себ кой-какихъ бездлицъ, разцловалась съ Сундуковыми и Фіалкиною, и взаимно наговорили множество самыхъ искреннихъ привтствій.
Въ это-же время вошла въ этотъ модный балаганъ ея старинная знакомая и подруга, помщица Простодушина. Она была за-мужемъ за небогатымъ дворяниномъ, и Елисавета показала видъ, что вовсе незнакома съ нею, на поклонъ ея не только она не отвчала, но ей вздумалось даже подсмяться съ Фіалкиною надъ нарядомъ старой подруги. Простодушина, не зная, что въ модныхъ лавкахъ, по первому запросу, тотчасъ вынимаютъ деньги и платятъ, что бы Мадамамъ ни угодно было потребовать, стала торговаться. Княгиня позволила себ тогда явно шутить надъ нею, и сказала несколько острыхъ словъ на ея счетъ. Простодушина обернулась къ ней, и очень хладнокровно спросила: ‘А вы, матушка, видно помощница этой Мадамы, что такъ заступаетесь за нее? .. Ахъ, Боже мой! да это бывшая Лизанька Холмская‘ — прибавила она, обращаясь къ другой дворянк, которая вмст съ нею вошла въ балаганъ — ‘а вдь я было не узнала ее! ‘
Елисавета чрезвычайно смшалась при сихъ словахъ, и бросила на нее грозный взглядъ, но и Простодушина сама на нее также посмотрла. ‘Напрасно, матушка, изволите гнваться, и такъ сердито на меня смотрите,’ сказала она. ‘Я имю такое-же право гнвно на васъ глядть, какъ и вы на меня.’ Тушъ она передразнила ее, и точно такъ-же посмотрла. Сундуковы и Фіалкины на силу могли удержаться отъ смха. Елисавета, въ ужасномъ негодованіи и замшательств, поспшила выйдти изъ лавки, а Простодушина продолжала: ‘Вотъ какая знатная барыня! Не хочетъ узнавать старыхъ знакомыхъ, и позволяетъ себ длать грубости, но я не намрена спускать ей, и также, не хуже ея, умю сердито смотрть.’ — Истинныя пріятельницы Княгини Рамирской, которыя только что передъ тмъ наговорили ей такъ много привтствій, хохотали отъ всего сердца.
Между тмъ, Елисавета, съ своими спутниками, уже была далеко отъ лавки. Она просила Аглаева отыскать ея карету, и хотла отправляться домой, но Городничій, старинный знакомый съ семействомъ Холмскихъ, узнавъ, что Княгиня Рамирская на ярмарк, пріхалъ нарочно просишь ее къ себ, на чашку чаю. Елисавета согласилась, и приближаясь къ дому Городничаго увидла, что впереди ихъ подъхала къ крыльцу прекрасная карета. ‘Кто это впереди насъ?’ спросила она.— Это сама знаменитая Фамусова, съ дочерью — отвчалъ Аглаевъ — Изъ кареты вылзала довольно долго тучная, пожилая женщина, она остановилась на крыльц, для разныхъ приказаній людямъ, и Елисавета имла время разсмотрть небольшую, краснощекую ея Фигуру. Фамусова подтверждала кучеру своему, чтобы онъ не напился пьянъ, чтобы карету поставилъ въ сарай, а лошадей отпрягъ и поводилъ, а пуще всего, чтобы берегъ молодую подручную.
Городничій встртилъ Фамусову и Княгиню Рамирскую на крыльц. ‘Всели вы въ добромъ здоровь, Софья Васильевна,’ сказала Фамусова, поцловавшись съ нею. ‘Давно-ли въ нашей сторон? Что ваша сестрица, видно, слава Богу, хорошо себя чувствуетъ, потому что я вижу супруга ея съ вами?’ Софья разцловалась съ нею, съ ея дочерью, и отрекомендовала ей сестру свою, Княгиню Рамирскую. При слов: Княгиня, Фамусова низко поклонилась, и поспшила представить дочь свою. ‘Я сама непремнно буду у Вашего Сіятельства, съ мужемъ моимъ, засвидтельствовать вамъ наше нижайшее почтеніе,’ сказала она. ‘Надюсь, что и Ваше Сіятельство сдлаете намъ честь, осчастливите насъ своимъ посщеніемъ?’ Вс эт рекомендаціи происходили въ зал. Войдя въ гостиную, Елисавета нашла тамъ много старыхъ знакомыхъ, и посл урока, даннаго ей Простодушиною, была она съ женою Городничаго, и съ прочими, очень привтлива и ласкова.

ГЛАВА XV.

‘Среди прилива и отлива радостей и горестей въ
здшней жизни, кто можетъ надяться наслаждаться всегда
непоколебимымъ и постояннымъ благополучіемъ? ‘
М. Н. Муравьевъ.

На другой день Сундукова прислала звать обдать къ себ Княгиню Рамирскую, и родныхъ ея. Хотя Елисавета весьма ее не жаловала, но чтобы имть удовольствіе блеснуть передъ ея дочерью своими нарядами, и чтобы везд говорили, что Сундукова длала обдъ и приглашала сосдей для Княгини Рамирской, она отвчала, что непремнно, въ назначенный день, будетъ. Софью кое-какъ уговорила она хать съ собою, но Аглаевъ и жена его ршительно отказались.
Лишь только ухалъ человкъ, присланный отъ Сундуковой, Фамусова, съ мужемъ и съ дочерью, явилась къ Аглаевымъ. Она, по обыкновенію своему, много говорила, мужъ ея шохалъ табакъ и молчалъ, дочь ея вздыхала, поднимала и опускала глаза, и также была безмолвна. Фамусова убдительнйше просила пріхать къ ней обдать, на слдующей недл, въ четвергъ, тщетно отговаривалась Катерина, подъ тмъ предлогомъ, что ея маленькая нездорова. ‘Привезите маленькую вашу съ собою, дорога и воздухъ сдлаютъ ей пользу, а я велю отвести для нея особую комнату, ей будетъ спокойно у меня.’ Катерина, чтобы отдлаться, общалась пріхать, съ намреніемъ, въ назначенный день сказаться больною.
Къ обду Сундуковой нарядилась Елисавета, какъ не льзя лучше. Ей очень хотлось, чтобы Глафира, прежняя соперница ея, бсилась отъ зависти, и видла, что она красотою и любезностью своею уничтожила вс ея бывшіе планы на Князя Рамирскаго. Софья нарядилась, какъ можно просте, и чрезъ то была гораздо прелестне Елисаветы. Елисавета еще возобновила убжденія свои Аглаеву, хать съ нею, но онъ былъ довольно самолюбивъ, отказался ршительно быть у такихъ людей, которые гордились передъ нимъ, и тмъ боле еще, что онъ не имлъ возможности самъ принять и угостить ихъ въ своемъ дом. ‘Для меня, конечно, было-бы много чести явиться въ свит Ея Сіятельства, Княгини Рамирской,’ сказалъ онъ, ‘но, право, никакъ я не могу.’ Елисавета оскорбилась сею насмшкою, и не упрашивала его боле.
При вход Елисаветы и Софьи въ гостиную, он услышали очень ясно, что хозяйка закричала: Стъ! стъ! Догадаться было можно, о чемъ разговаривали, притомъ-же покраснвшее лицо Сундуковой изобличало ее. Среднюю дочь Фіалкиной, Фіону Павловну, застали на средин комнаты: она была, можно сказать, поймана на самомъ дл. Очень было замтно, что она разсказывала, и даже представляла въ лицахъ, сцену Княгини Рамирской съ Простодушиною въ лавк.
Все утихло при вход Елисаветы. Посл обыкновенныхъ привтствій и разговора о погод, и о большой пыли, спросила Сундукова о здоровь Акаевыхъ, и очень холодно изъявила сожалніе, что они не пріхали. Видно было, что она не ждала ихъ. Нсколько минутъ продолжалась тишина, никто не говорилъ ни слова, наконецъ Сундукова. Досадуя на себя, что смшалась передъ женщиною, которую помнила ребенкомъ, и всегда ненавидла, преодолла свое замшательство, и приняла обыкновенный свой видъ холодности и надмнности, столь приличный и соотвтственный блдно-оливковому цвту широкаго ея лица.
Сундукова боялась, чтобы не замтили, какъ много сожалютъ она сама и дочь ея, что упустили такого выгоднаго жениха, каковъ былъ Князь Рамирскій, и чтобы не дать торжествовать счастливой соперниц, она хотла всегда принимать ее ласково. Внезапный входъ Елисаветы, въ то самое время, когда вс такъ забавлялись на ея счетъ, привелъ Сундукову въ замшательство, но ничто не могло поколебать необыкновенной наглости дочери ея, Глафиры. Не смотря на то, что Сундукова употребляла вс средства отклонить разговоръ о непріятной сцен между Елисаветою и Простодушиною, дочь ея просто начала говорить объ этомъ: ‘Я думаю, дерзость бдной дворянки этой должна была привесть васъ, Княгиня, въ большое смущеніе, особенно-же при такомъ множеств зрителей?’
— Грубость и дерзость такихъ тварей ни сколько не трогаютъ меня — отвчала Елисавета.— Благодаря Бога, я въ такомъ положеніи, что имю все право презирать зависть и злобу.—
Слдствіемъ сего разговора была-бы врно весьма непріятная сцена, но, къ счастію, вскор вошелъ въ комнату отецъ Глафиры. Его только одного боялась Глафира, тотчасъ перемнила разговоръ, и принужденная улыбка сдлала ее еще безобразне и отвратительне. Елисавета была всегда фавориткою Сундукова. И, въ самомъ дл, прежде замужства, веселый нравъ, острота и любезность ея всмъ нравились. Впрочемъ, и того уже было слишкомъ достаточно для пріобртенія благосклонности Сундукова, что жена его терпть не могла Елисаветы.
‘Очень благодаренъ вамъ, милая и добрая Княгиня Елисавета Васильевна,’ сказалъ онъ, цлуя ея руку, и что вы не забыли старыхъ знакомыхъ.— Здоровъ-ли вашъ Князь? Я думалъ, что и онъ съ вами прідетъ.’
— Когда ему!— отвчала Елисавета.— Теперь рабочая пора, и онъ безпрестанно въ пол.—
‘Онъ всегда былъ хорошій хозяинъ, у него и нашему брату, старику, есть чему поучиться. Я непремнно къ вамъ пріду, но не прежде, когда вы возвратитесь: я не люблю здить туда, гд не надюсь найдти наврное хозяйку.’
— Мстоположеніе въ Никольскомъ, говорятъ, прекрасное — сказала Глафира, желая перемнить разговоръ.—
‘Да, мстоположеніе многимъ нравится,’ отвчала Елисавета, ‘а теперь и старинный домъ нашъ принялъ совсмъ другой видъ, съ тхъ поръ, какъ вновь прекрасно отдланъ и меблированъ.’
— Какъ: отдланъ и вновь меблированъ? Князь нсколько разъ уврялъ, что покамстъ онъ живъ, никогда ничего не перемнитъ.—
‘Да, это онъ теб говорилъ’ — замтилъ, съ коварною улыбкою, Сундуковъ — ‘но ты теперь сама видишь, что молодая, прелестная женщина можетъ все по своему поставить! ‘
Глафира покраснла отъ досады, Сундукова, въ ужасномъ бшенств, на силу удерживала себя, веръ ея очень страдалъ, но, скрпя сердце, она молчала, и Елисавета не могла скрыть торжественной улыбки. Общій разговоръ на нсколько секундъ прекратился. Въ это время пріхала Фамусова, съ дочерью, ихъ только и ожидали, и тотчасъ пошли къ столу.
За обдомъ отличалась боле всхъ Фамусова: она подробно разсказывала о хозяйств своемъ, о приготовленіи впрокъ разныхъ овощей и фруктовъ, о необыкновенныхъ способностяхъ дочери ея, къ музык, танцамъ и рисованью, сообщая къ общему свднію разные анекдоты объ ея молодости, и какъ, когда, при комъ, какое именно острое слово она сказала, чмъ и отъ чего была она больна, и кто ее лечилъ. Во весь столъ она одна только и говорила, и всмъ надола. Тотчасъ посл обда Елисавета отправилась домой, сознавшись сама себ, что удовольствіе помучить бывшую соперницу слишкомъ вознаграждалось утомительною скукою въ обществ ея матери.
‘Намъ врно будетъ веселе у Фамусовой’ — сказала она Софь, хавши съ нею домой.— ‘Тамъ глупость, чванство и дурной вкусъ слишкомъ очевидны, и мы посмемся отъ чистаго сердца. Во что-бы то ни стало, а Петра едоровича я непремнно потащу съ собою: онъ насъ позабавитъ на счетъ хозяевъ.’
— Вотъ самое христіанское и доброе намреніе!— отвчала Софья.— Этого я отъ тебя не ожидала. Конечно, не льзя не находишь смшными глупыхъ, необразованныхъ людей, вышедшихъ изъ низкаго званія, когда хотятъ они играть ролю знатныхъ, но хать только для того, чтобы смяться надъ ними — это уже слишкомъ!—
‘Бдная Софья!’ сказала засмявшись Елисавета. ‘Ты создана совсмъ не для здшняго свта: такая строгая добродтель приведетъ тебя прямо въ монастырь. Важное преступленіе — забавляться надъ дураками! Да, они созданы для этого Я разскажу твои слова Петру едоровичу, мы вмст съ нимъ посмемся надъ тобою.’
Между тмъ он пріхали, и Аглаевъ вышелъ встртишь ихъ на крыльц. ‘Посмотри, какое у него постное лицо, въ самомъ дл надобно развеселишь его’ — сказала Елисавета. Софья точно замтила, что Аглаевъ былъ печаленъ, и въ дурномъ расположеніи. ‘Врно какая нибудь неосторожность Катерины, на счетъ ея ребенка, причиною этого’ — думала она.— Аглаевъ помогъ выйдти изъ кареты, и на шутки Елисаветины, что онъ слишкомъ задумчивъ, принужденно улыбался. Софья, не сказавъ ему ни слова, поспшила къ сестр, въ гостиной ея не было, и Софья нашла ее въ дтской, въ горькихъ слезахъ, подл колыбели спящей дочери. ‘О чемъ ты плачешь?’ спросила у нея Софья. Катерина бросилась въ ея объятія, и отъ слезъ не могла сказать ни одного слова. ‘Да, что такое?’ повторила Софья.— Сама посуди, виновата-ли я — отвчала Катерина, заливаясь слезами.— Посл обда предложилъ онъ мн играть въ шахматы, хотя видлъ, что должно было уложить Соничку спать. Онъ разсердился за отвтъ мой, что мн нкогда. Если-бы я вызжала, если-бы предпочитала разсяніе и удовольствіе долгу моему, то ни сколько-бы не дивилась, что онъ сердится, но какъ можно ставитъ мн въ вину, что я занимаюсь дома, и пекусь о собственномъ его ребенк!— ‘Какъ трудно быть счастливою въ супружеств! ‘подумала Софья, со вздохомъ,’ Безпрерывныя представляются преграды на этомъ трудномъ поприщ, и самыя похвальныя чувства могутъ имть такія непріятныя послдствія…. Ты видишь — сказала она сестр’ — тетушка справедливо предостерегала тебя, что не льзя исключительно заниматься однимъ только ребенкомъ, и мать должна всегда помнитъ, что она притомъ и супруга. Мужъ твой не любитъ уединенія, ему нужно общество, и ежели не найдетъ онъ разсянія въ собственномъ своемъ дом, то будетъ искать его въ другомъ мст. Ты сама приучила его къ этому, была всегда съ нимъ, старалась во всемъ ему угождать, теперь, увидвъ въ теб перемну, онъ будетъ скучать домашнею жизнію, и современемъ ты сама будешь, можетъ быть, жаловаться, что онъ оставилъ тебя. Мужчины, какъ-бы страстно ни любили они дтей своихъ, не могутъ войдти въ чувства матери, не могутъ имть этого, иногда даже млочнаго вниманія, ни этого нжнаго попеченія, и иногда слишкомъ даже увеличеннаго опасенія матери на счетъ здоровья ребенка. Твой мужъ видитъ, что Соничка, благодаря Бога, весела, знаетъ, что за нею смотрятъ няня и кормилица, и почитаетъ, можетъ быть, твоею прихотью, что ты не хочешь отойдти отъ ея колыбели, покамстъ она совсмъ не заснетъ. Но къ чему повторять то, что ты сама знаешь? Я уврена, что ты лучше меня разсудишь и придумаешь, какъ теб должно дйствовать въ ныншнюю, правду сказать, критическую эпоху твоей жизни.’
Катерина продолжала плакать, едва могла Софья уговорить ее перестать, и придти ужинать, вмст со всми. Она явилась съ блднымъ лицомъ, заплаканными, и даже распухшими отъ слезъ глазами.
‘Я очень радъ, что теперь нтъ никого посторонняго,’ сказалъ Аглаевъ, поцловавъ у нея руку. ‘Посмотри на себя въ зеркало: иной могъ-бы подумать, что я прибилъ тебя! ‘
— А! такъ и вы иногда ссоритесь?— сказала Елисавета.— Я очень этому рада, не л-же одна бранюсь съ моимъ мужемъ. Однакожъ я умне тебя, Катерина: супругъ мой никогда не иметъ удовольствія видть, какъ я плачу. У меня есть свой языкъ, и, врно, я никогда не спущу ему, теб тоже совтую длать.
‘Хотя непріятно видть прекрасное личико моей Катиньки обезображенное слезами, однакожъ все лучше, нежели вашъ совтъ. Полно, мой другъ’ — продолжалъ Аглаевъ, обратясь къ жен своей — ‘перестань, завтра мы все разскажемъ Софь Васильевн, и сдлаемъ ее судьею нашимъ. Пусть она ршитъ, кто изъ насъ правъ и кто виноватъ.’
Катерина старалась преодолть себя, но тщетны были вс ея усилія удержать слезы, она ушла къ себ въ спальню и не могла ужинать. На другой день, рано утромъ, Аглаевъ разсказалъ Софь все происшествіе.
‘Тотчасъ, какъ вы похали, мы сли обдать. Ты сама знаешь привычку мою: посл обда курить трубку, пить кофе, и въ это время сыграть одну, или дв партіи въ шахматы, притомъ-же и ты и она наканун обыграли меня, мн хотлось доказать, что я проигралъ не отъ того, что не умю, а точно потому, что не занялся игрою. Но несносная двчонка наша кричала во все горло, такъ, что не было покоя отъ нея во всемъ дом. Катинька пошла унимать ее, а я покамстъ сталъ читать книгу, крпко заснулъ, и почти до самаго чая проспалъ. Съ головною болью, потому, что мн посл обда совсмъ негодтися спать, я отправился въ дтскую. Соничка была очень мила, плясала, улыбалась, протягивала ручонки, и сама пошла ко мн, Съ полчаса очень пріятно пробылъ я въ дтской. Между тмъ время уже было подавать чай, я звалъ Катиньку въ садъ. Ты знаешь, что я люблю пить чай на свжемъ воздух, куря трубку. Она общалась тотчасъ придти, и говорила, что только уложитъ спать Соничку. Я замтилъ, что это можно было и безъ нея сдлать, она отвчала мн по Французски, что няня не очень ловка, и она на нее не надется. Такимъ образомъ отправился я одинъ пить чай, выкурилъ трубку, читалъ книгу, все это мн чрезвычайно надоло, и въ 8-мъ часу пошелъ я опять въ дтскую, посмотрть, что длаетъ тамъ Катинька. Я нашелъ, что Соничк не угодно было ложиться спать, и маменька все время изволила забавлять ее, пла и плясала передъ нею. Признаюсь, это вывело меня изъ терпнія: какъ можно пять, или шесть часовъ сряду заниматься такимъ вздоромъ! Я разсердился, и ушелъ гулять одинъ. Она тотчасъ догнала меня, должно признаться: съ досады, наговорилъ я ей много непріятностей, она стала плакать, это еще боле взбсило меня…. Теперь мн досадно на себя, что я такъ забылся и огорчилъ Катиньку. Но ты сама, сестра, согласится, что цлый день сидть одному совсмъ непріятно. Утромъ, до обда, могу я кое-какъ пробыть въ моемъ кабинет, но вечеромъ мн нужно разсяніе, я склоненъ къ ипохондріи, противъ которой мн надобно безпрестанно бороться, и ежели такая жизнь доле продолжится, то, право, я долженъ буду здить но гостямъ. Ты не вкъ будешь жить здсь, когда удешь, то не съ кмъ мн будетъ слова промолвить, потому, что Катинька ни на минуту не хочетъ выйдти изъ дтской. Ты, можетъ быть, скажешь, чтобы и я съ нею сидлъ тамъ, но лепетанье, прыганье ребенка, разговоры няни и кормилицы — все это чрезвычайно скучно.’ Софья не могла совершенно оправдать сестры, но убждала Аглаева не сердиться на нее, потому, что такая слабость извинительна въ матери, однакожъ она общалась поговорить съ нею.
Катерина весь слдующій день принуждала себя, и не безпрестанно была съ ребенкомъ своимъ, но въ то время, когда отлучалась она изъ дтской, и сидла со всми, такая печаль, такая тоска замтны были на лиц ея, что Аглаевъ самъ совтовалъ — или велть приносить ребенка въ гостиную, или ей поскоре идти въ дтскую. Только при взгляд на дочь свою, Катерина становилась спокойна и весела.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

Бегичев Дмитрий Никитич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Семейство Холмских (Часть третья), Бегичев Дмитрий Никитич, Год: 1832
  2. Звезда цесаревны, Северин Н., Год: 1899
  3. Любовь и политика, Мундт Теодор, Год: 1861
  4. Бриллиант раджи, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1878
  5. Быль 1703 года, Масальский Константин Петрович, Год: 1848
  6. Большие неприятности, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1914
  7. На Волге, Паприц Константин Эдуардович, Год: 1881
  8. Детство и юность, Воронов Михаил Алексеевич, Год: 1862
Электронная библиотека