Семейство Холмских (Часть шестая), Бегичев Дмитрий Никитич, Год: 1841

Проза
Время на прочтение: 152 минут(ы)
Скачать в PDF

Семейство Холмскихъ.

Нкоторыя черты нравовъ и образа жизни,

семейной и одинокой, русскихъ дворянъ.

‘Une morale sche apporte de l’ennui,
‘Le conte fait passer le prcepte avec lui.
Lafontaine

‘Скучно сухое нравоученіе, но въ сказк
охотно его выслушаютъ.’
Лафонтенъ.

Изданіе третіе,
Вновь разсмотрнное и исправленное.
Съ присовокупленіемъ дополнительныхъ сведній въ біографіи Тимофея Игнатьевича Сундукова и другихъ подробностей.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

МОСКВА.

ВЪ ТИПОГРАФІИ НИКОЛАЯ СТЕПАНОВА.

1841.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлено было въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ. С. Петербургъ. Мая 27 дня 1838 года.

Ценсоръ П. Корсаковъ.

Печатано съ изданія 2-го 1833 года, съ исправленіями.

Семейство Холмскихъ.

Глава I.

‘Je tais dvou de cur et d’me aux personnes de condition, je me plais leur tre utile et agrable de quelque manire que cela soit.’

Le Sage.

‘Я преданъ душею и сердцемъ знатнымъ людямъ, радость моя быть имъ полезнымъ и пріятнымъ какимъ-бы то ни было средствами’.

Лесажъ.

Софья не похала на праздникъ Сундукова, Алексй также остался съ больною женою, но Фамусова не хотла пропустить случая видть, какъ будутъ угощать Его Высокопревосходительство. Она боялась опоздать, и похала очень рано. Пронскій желалъ также посмотрть вс провинціяльныя продлки при угощеніи вельможи, и чтобы имть возможность, издали, и не бывъ никмъ замченнымъ, длать наблюденія, не надлъ ни звзды своей, ни одного ордена.
‘Помилуй, другъ мой!’ сказала ему жена его. ‘Какую безсовстную штуку хочешь ты сыграть съ Сундуковымъ! Онъ именно звалъ тебя такъ униженно для мебели и для украшенія своего праздника, чтобы посл говорить: ‘и не одинъ Его Высокопревосходительство постиль меня: на моемъ праздник были и другіе кое-кто лямочники.’ А ты не надваешь своей звзды’! — Затмъ-то и не надваю, чтобъ не быть замченнымъ — отвчалъ Пронскій. — Я знакомъ съ героемъ, для котораго дается праздникъ, онъ уменъ, и тотчасъ, когда меня увидитъ, перемнитъ свой тонъ. А мн хочется смотрть на него во всемъ его блеск, какъ онъ, не опасаясь никакихъ замчаній, поступаетъ съ своими подчиненными, и въ кругу подобострастныхъ, для которыхъ одинъ взглядъ, или одно слово его, есть законъ. — ‘Ты увидишь, Сундуковъ будетъ въ большой на тебя претензіи, ты уничтожаешь вс планы его,’ продолжала Софья. — Пускай его сердится! Я ду не для того, чтобы имть честь присутствовать на его праздник, а для собственнаго своего удовольствія. Я совсмъ не намренъ быть дйствующимъ лицомъ: хочу просто наблюдать разнообразныя физіономіи — отвчалъ Пронскій, со смхомъ, прощаясь съ женою и садясь въ коляску.
Подъзжая къ деревн Сундукова, встртился онъ съ Графомь Честоновымъ, Адъютантомъ вельможи. Пронскій зналъ и уважалъ этого молодаго человка. Онъ остановилъ его. ‘Помилуй, братецъ, куда ты скачешь отъ праздника?’ сказалъ онъ ему.— Я спшу къ матушк, которая не очень здорова. Чтожъ до праздниковъ, то они мн надоли до смерти: скоро мсяцъ, какъ путешествую я съ Генераломъ, желудокъ мой испортился и голова болитъ, отъ всего, что вижу и слышу. Въ ушахъ безпрестанно раздается: Прославимъ, Прославимъ! Онъ начальникъ и отецъ! Мы сплетемъ ему внецъ, изъ признательныхъ (или такого-то узда) сердецъ! Или: Восхищаетъ онъ всхъ насъ! Или: Славься нжный къ намъ отецъ! A въ одномъ уздъ пропли: Славься нжная къ намъ мать!— Пронскій помиралъ со смху.— Однакожъ, иногда эта нжная мать — продолжалъ Графъ Честоновъ — весьма не нжно поступаетъ съ дтьми своими. Не дале, какъ вчера, былъ я свидтелемъ уморительной и вмст съ тмъ очень непріятной сцены. Генералъ осматривалъ, сосдственный съ здшнимъ, уздный городъ. Еще передъ отъздомъ своимъ получилъ онъ жалобу на какое-то, ужъ слишкомъ наглое, злоупотребленіе Суда этого узда. Онъ взялъ жалобу съ собою, съ тмъ, чтобы лично, на мст, разсмотрть все дло. Какъ будто нарочно, при первомъ вступленіи въ Судъ, начали его сердить: онъ нашелъ ужасную нечистоту на крыльц и на лстниц. Ничто въ міръ такъ не можетъ взбсить его, какъ безпорядокъ такого рода. Потомъ, при вход въ канцелярію Суда гнвъ его усилился: онъ нашелъ запачканные столы, вмсто чернильницъ какія-то банки, дурной запахъ, нечистыхъ, въ изорванныхъ и изношенныхъ сюртукахъ подьячихъ, сидящихъ на изломанныхъ стульяхъ, на коробкахъ и сундукахъ, гд хранились дла, словомъ: везд отвратительную нечистоту и безпорядокъ. Онъ обратился къ Секретарю, называлъ его воромъ, разбойникомъ, душегубцемъ, общалъ ему примрное наказаніе, и такъ былъ взбшенъ, что чуть не бросился его бить. Потомъ вошелъ въ судейскую, не отвчалъ на поклоны Судьи и Засдателей, слъ на Президентское мсто и потребовалъ то дло, о которомъ доведено было до его свденія передъ отъздомъ изъ губернскаго города. Сгоряча, онъ не имлъ терпнія ничего читать, и только перевертывалъ листы, браня, какъ можно хуже, Судью и всхъ Присутствующихъ. Судья дерзнулъ напомнить ему, что онъ Дворянинъ и Штабъ-офицеръ. ‘И ты осмливаешься еще говорить?’ закричалъ на него Генералъ. ‘Какой ты Дворянинъ! Благородные люди не длаютъ такихъ мерзостей! Пошелъ вонъ отсюда!’ Выгнавъ Судью, принялся онъ за Засдателя, стоявшаго ближе къ нему. ‘Какъ ты осмлился подписать такое беззаконное ршеніе?’— Кто! я, Ваше Высокопревосходительство? Не знаю подписывалъ-ли я, а впрочемъ, ежели Судья подпишетъ и Секретарь скрпитъ, то что-же нашему брату остается длать?— ‘Какъ, что? Болванъ! должно смотрть, что подписываешь, и не соглашаться на то, что противно законамъ.’— A почему мн знать, Ваше Высокопревосх., что противно законамъ? Секретарь подбираетъ ихъ, а намъ надобно только подписывать. — ‘Вотъ, поди, толкуй съ этимъ осломъ! Давно-ли ты служишь здсь Засдателемъ?’ — Еще первый выборъ. Я недавно вышелъ изъ военной службы. Да что, позвольте вравду сказать Вашему Высокопревосх.: ежели нашему брату ссориться, то надобно умереть съ голоду. Вотъ я еще жалованья копйки не видалъ: все вычитается за штрафы, а за всмъ тмъ живу пока кое-какъ.— На это Генералъ, бывъ вновь разсерженъ за другое, не усплъ дать отвта: онъ замтилъ, что въ дверяхъ комнаты, гд помщался Земскій Судъ, Исправникъ, бывшій въ ссор съ Судьею, подслушивалъ, торжествовалъ, и вмст съ своими Засдателями потихоньку посмивался. Генералъ слышалъ много проказъ и объ исправник: вызвалъ его и Засдатлей на сцену, разбранилъ какъ не льзя больше, и въ сердцахъ вышелъ изъ Суда. Коляска его была готова y крыльца, онъ побранилъ еще Городничаго, и прямо похалъ въ дорогу. — ‘Вотъ за дломъ прізжалъ въ Судъ!’ сказалъ, пожимая плечами, Пронскій.
— Только началъ было онъ понемногу успокоиваться въ коляск — продолжалъ Графъ Честоновъ — какъ еще былъ взбшенъ, при дурной переправъ черезъ рку, на пором. Къ довершенію всего, тутъ-же подали ему крестьяне жалобу на Исправника, который безсовстно во всемъ ихъ притсняетъ: собравши съ нихъ деньги на мостъ, положилъ онъ къ себ въ карманъ, моста не длаетъ и позволяетъ паромщикамъ брать съ прозжихъ, что имъ захочется. Вы можете вообразить, что досталось Исправнику: онъ ругалъ его немилосердо, записалъ фамилію, и поздравлялъ наврное солдатомъ. Вдругъ этотъ подлецъ падаетъ предъ нимъ на колни. ‘Батюшка, Ваше Высокопревосходительство! простите великодушно! будьте мн вмсто отца и матери! Клянусь вамъ, вкъ этого не буду длать!’ — Встань, мерзавецъ! — отвчалъ ему Генералъ.— И преступленіе и раскаяніе одинаково гадки! Сей часъ отдай крестьянамъ деньги ихъ, мостъ сдлай на свой счетъ, и сегодня-же подай въ отставку, иначе я тебя не прощу. — ‘Милосердый отецъ и милостивецъ!’ — сказалъ Исправникъ, вставая — ‘все непремнно будетъ сдлано. Пожалуйте ручку!’ Сколько ни былъ сердитъ Генералъ, но посл этого насилу могъ удержаться отъ смха, отвернулся отъ него, и пошелъ садиться въ коляску.’
Пронскій съ негодованіемъ слушалъ этотъ разсказъ. ‘Вотъ Дворяне!’ вскричалъ онъ. ‘Однакожъ разсуди самъ, любезный Графъ, безпристрастно: можно-ли какому нибудь хорошему человку брать на себя должности по выбору? Почему твой Генералъ, по однмъ поданнымъ къ нему просьбамъ, не изслдовавъ, не разспросивъ, позволилъ себ ругать немилосердо Дворянъ? Почему ему знать: точно-ли справедливы эт жалобы? Ну что, ежели кто нибудь изъ обвиняемыхъ невиненъ, каково ему было слышать незаслуженныя ругательства?’ — Конечно, это правда — отвчалъ Графъ Честоновъ.— Я не оправдываю такого предосудительнаго злоупотребленія власти начальника, но его точно можно извинить. Здсь открылись ему такіе ужасы, что хоть кого должны были вывесть изъ терпнія. Впрочемъ, воля ваша, почтенный Николай Дмитріевичъ, а всему причиною то, что хорошіе, благонамренные Дворяне уклоняются отъ выборовъ, и собственное спокойствіе свое, семейства свои и имнія предаютъ на жертву мерзавцамъ. Вы не можете поврить, до какой степени достигли здсь злоупотребленія.—‘Очень врю, и согласенъ съ тобою, но ни кому не надобно забываться: всякій обязанъ знать мру своей власти и не выходить изъ границъ’ — возразилъ Пронскій.— ‘Да это не наше дло, каждый разсуждаетъ и поступаетъ по своему образу мыслей. Скажи, ты прозжалъ мимо деревни Сундукова? Тамъ, говорятъ, чудеса приготовлены.’ — Вы увидите, не стану говорить ничего, только поврьте: изъ всего, что вамъ представится, самое гадкое и отвратительное есть хозяинъ. Я не могу равнодушно смотрть на этого мерзавца. — Помилуй, братъ! Ежели не смотрть равнодушно на всхъ мерзавцевъ въ здшнемъ мір, то надобно большую часть жизни провесть зажмуривъ глаза. Да за что онъ такъ сильно возбудилъ негодованіе твое противъ себя?’ — Кром того, что вся жизнь его есть цпь злодйствъ, послднее вроломство его съ общимъ нашимъ знакомымъ, Александромъ Андреевичемъ Чадскимъ, превосходитъ всякое вроятіе.— ‘Какъ! Съ Чадскимъ? Какимъ образомъ могли они сойдтиться, и гд онъ теперь? Я такъ давно потерялъ его изъ виду.’ — Онъ живетъ, недалеко отсюда, въ маленькой своей деревеньк, оставшейся y него отъ всего большаго его состоянія. По несчастію, y него было значительное имніе по близости отъ Сундукова, который, по обыкновенію, сдлалъ планъ пріобрсть это имніе, и употребилъ извстныя и всегда одинакія свои средства. Онъ зналъ, что Чадскій былъ много долженъ, скупилъ векселей его, за безцнокъ, тысячь на триста, и тотчасъ представилъ ко взысканію. Чадскій пріхалъ къ нему просить отсрочки. Этимъ воспользовалась дочь его Глафира, она довольно умна и большая кокетка, Чадскій былъ завлеченъ ею, сталъ свататься, и получилъ согласіе, а въ приданое за нею Сундуковъ отдалъ зятю векселя, но заставилъ его напередъ переписать ихъ на имя дочери. Чадскій нашелъ въ жен своей пренесносную, сварливую, злую женщину, которая мучила его, но имла однакожъ большое вліяніе на его нравственность. Вы знаете, какой вспыльчивый былъ y него характеръ? Въ самое короткое время она такъ его перемнила, что онъ сдлался тише воды, ниже травы, и я часто, со смхомъ, напоминаю ему стихи Хемницера:

Да чмъ-же малаго такъ усмирили? Женили!

Но, представте, что сдлалъ съ нимъ почтенный папенька. Онъ заставилъ, обманомъ, или не знаю какими средствами, дочь свою передать векселя мужа на его собственное имя, и представилъ ихъ ко взысканію. Чадскій ничего не зналъ и не вдалъ, вдругъ, въ одно прекрасное утро, прізжаетъ къ нему въ деревню Земскій Судъ, съ объявленіемъ, что имніе его продано за долги и принадлежитъ уже Тимеею Игнатьевичу Сундукову. Чадской пораженъ быль такимъ невроятнымъ вроломствомъ, онъ похалъ къ доброму тестю, разбранилъ его, какъ каналью, но тмъ все и кончилось: поправить ничмъ было не льзя, имніе перешло въ вчное и потомственное владніе Сундукова. Жену свою, подозрвая въ злоумышленности, не смотря ни на какія оправданія, Чадскій прогналъ отъ себя, и объявилъ ршительное намреніе — вкъ не вдаться съ нею. Происшествіе это сильно разстроило, и безъ того уже слабое, здоровье Чадскаго, онъ часто бываетъ боленъ, и такъ постарлъ, что его узнать не льзя.—‘Хорошъ, хорошъ, Г. Сундуковъ, молодецъ хоть куда!’ сказалъ Пронскій, качая головою. ‘Нтъ, еще не скоро y насъ въ Россіи общее мнніе будетъ уважаемо и послужитъ наказаніемъ мерзавцамъ.’ — Однакожъ, ежели вы хотите застать праздникъ и вс продлки Сундукова съ самаго начала и во всемъ блеск — продолжалъ Графъ Честоновъ, вынимая часы — то пора вамъ хать: герой праздника теперь скоро явится.
Пронскій нашелъ Сундукова, съ компаніею, y воротъ дома. Сундуковъ посмотрлъ на него съ явнымъ негодованіемъ замтивъ, что на немъ не было звзды и ни одного ордена, но ему нкогда было долго гнваться: почти въ одно время съ Пронскимъ подъхала коляска, гд сидли секретарь и каммердинеръ Его Высокопревосходительства. Сундуковъ бросился помогать имъ выходить изъ коляски. Для угощенія каммердинера былъ командированъ Судья, а около Секретаря хлопоталъ самъ хозяинъ. ‘Скоро-ли будетъ Его Высокопревосходительство?’ спросилъ Сундуковъ. — Сей часъ. Мы верстъ за пять оставили его. — ‘Князь едоръ Александровичъ!’ кричалъ онъ своему зятю. ‘Скажи дамамъ, чтобы он выходили.’
Между тмъ Пронскій отошелъ въ сторону и вмшался въ толпу мелочныхъ гостей, во фракахъ, которые стояли поодаль. Сундукову нкогда было заниматься имъ: все вниманіе его обращено было на Секретаря, притомъ-же торжественная минута прибытія вельможи приближалась, y него сильно билось сердце, отъ неизвстности, успетъ-ли онъ угодить ему.
Пронскій увидлъ слдующія распоряженія. У воротъ ожидалъ самъ хозяинъ, въ мундир и въ башмакахъ. Его окружали вс уздные чиновники, и много дворянъ, также въ мундирахъ. Не въ дальнемъ отъ нихъ разстояніи стоялъ оркестръ роговой музыки, подл крыльца, на которое вышли, разряженныя, въ брильянтахъ и жемчугахъ, жена и дочери Сундукова, находилась духовая музыка, въ открытыя окна дома виднъ былъ оркестръ инструментальной музыки и пвчіе, подл воротъ, вдоль забора сада, поставлено было нсколько пушекъ, доморощеные артиллеристы стоили съ зажженными фитилями и ожидали только знака начать каноннаду. Вскор прискакалъ человкъ, поставленный, вроятно, для того, чтобы дать знать, когда покажется экипажъ въ восемь лошадей. За нимъ явился Исправникъ, въ тлег, на тройк, весь въ пыли. Сундуковъ бгалъ, кричалъ, чтобы вс становились по мстамъ, и самъ спшилъ на свой постъ. Наконецъ прискакалъ откидной дормезъ, въ восемь лошадей, кучеръ кричалъ на форрейторовъ, чтобы поворачивали во дворъ, но вельможа, увидвъ, что хозяинъ ожидаетъ его y воротъ, веллъ остановиться и вышелъ изъ дормеза. Онъ былъ въ сюртукъ и фуражк, которую снялъ, желая поцловаться съ хозяиномъ, но тотъ, не ожидая такой благосклонности, бросился цловать его въ плечо, и такъ низко передъ нимъ кланялся, что чуть, чуть не упалъ. Вельможа сухо поклонился прочимъ, и, вмст съ Сундуковымъ, пошелъ къ крыльцу. Но лишь только онъ сдлалъ нсколько шаговъ раздались звуки роговой музыки, началась пушечная пальба и звонъ въ колокола на колокольн. ‘Звонятъ въ колокола только для Архіереевъ,’ сказалъ вельможа, съ нкоторымъ неудовольствіемъ. — Сегодня, Ваше Высокопревосходительство былъ благодарственный молебенъ за побды нашихъ войскъ, потому и звонятъ въ колокола — отвчалъ Сундуковъ, который, желая придать боле блеску и шуму своему празднику колокольнымъ звономъ, напередъ приготовился къ отвту. ‘А, это дло другое!’ сказалъ вельможа. На крыльц, при звук духовой музыки, началъ хозяинъ рекомендовать ему жену, Его Сіятельство зятя своего и дочерей. Княгиня Прасковья Тимоеевна, разумется, занимала первое мсто, потомъ представилась полковница Глафира Тимоеевна Чадская, и наконецъ дочери, которыя были не замужемъ.
Лстница была уставлена помранцовыми и лимонными деревьями, устлана краснымъ сукномъ, и по ступенямъ стояли оффиціанты, и лакеи въ богатыхъ ливреяхъ и въ башмакахъ. При входъ въ залу раздались звуки инструментальной музыки, и хоръ пвчихъ торжественно прославилъ добродтели знаменитаго постителя. Его Высокопревосходительство изволилъ выслушать пніе, и, поблагодаривъ хозяина, просилъ, чтобы онъ показалъ ему комнату, гд бы ему можно было переодться съ дороги. Тотчасъ самъ Сундуковъ повелъ его въ великолпно убранную комнату, гд каммердинеръ уже ожидалъ вельможу. Между тмъ дамы сли по мстамъ, въ обширной гостиной, гд приготовленъ быль, на длинныхъ столахъ, завтракъ. Пвчіе и музыканты отправились изъ залы, и хозяинъ хлопоталъ, чтобы скоре подвезли къ крыльцу экипажъ, въ которомъ Его Высокопревосх. хотлъ хать передъ обдомъ обозрвать новое устройство его деревни. Пушечная пальба и колокольный звонъ продолжали оглушатъ всхъ, пока самъ вельможа не выслалъ сказать, чтобы перестали. Черезъ нсколько минутъ хозяинъ закричалъ: ‘Штъ, штъ!’ Это значило, что Его Высокопревосх. вышелъ изъ своей комнаты. Онъ былъ въ мундир и въ звздахъ своихъ. Сундуковъ, кланяясь ему униженно, просилъ его сдлать милость пожаловать въ гостиную, вс дамы тотчасъ встали и присли передъ нимъ, онъ вжливо поклонился и просилъ ихъ садиться. Одна хозяйка, бывшая Княжна, осмлилась начать говорить съ нимъ, прося его что нибудь закусить. Вельможа подошелъ къ столу, выпилъ водки, взялъ кусокъ хлба и сыру. Тогда началось представленіе, прежде почетныхъ дворянъ узда, потомъ чиновниковъ.
‘Извольте представить вамъ, Ваше Высокопрев.,’ сказалъ Сундуковъ, ‘почтеннаго нашего дворянина, г. Коллежскаго Совтника, Савелья Петровича Рифенатова.’ Толстая фигура, съ большимъ орлинымъ носомъ, который почти касался до губъ, съ одутлыми щеками и выпученными глазами, въ штатскомъ мундир стариннаго покроя и съ большимъ Аннинскимъ крестомъ, прежней формы, на ше, переваливаясь, подошла къ Его Высокопревосходительству и низко поклонилась.— Очень радъ познакомиться съ вами — сказалъ вельможа.— Гд вы служили?— ‘Прежде въ Коммерцъ-Коллегіи, а посл при таможняхъ,’ отвчала фигура густымъ басомъ.— Что, имніе y васъ родовое, или купленное, въ здшнемъ узд?— ‘Благопріобртенное, Ваше Высокопревосходительство, на имя жены моей.’— А! понимаю, очень хорошо — прибавилъ вельможа, и отвернулся отъ него. За симъ слдовалъ маленькій, худощавый человкъ, заика, въ старинномъ гвардейскомъ мундир. ‘Вотъ изъ лучшихъ и богатыхъ нашихъ помщиковъ, отставной Гвардіи Штабсъ-Капитанъ, Сергй Аркадьичъ Пустельгинъ.’ — А! на васъ такой-же мундиръ, какой и я довольно долго носилъ — сказалъ вельможа.— И я служилъ въ этомъ-же полку. Давно ли вы въ отставк?— Пустельгинъ хотлъ тотчасъ отвчать, заикнулся, и пока еще представляли двухъ, или трехъ дворянъ, не могъ ничего выговорить, наконецъ, къ общему всхъ удивленію, вдругъ вскрикнулъ: ’20-ть лтъ» Его Высокопревосходительство закусилъ себ губы, чтобы не засмяться, но Княгиня Прасковья Тимофеевна, дочь Сундукова, дама веселаго характера, которая и прежде ненавидла Пустельгина, смялась надъ нимъ, за то, что отецъ принуждалъ было ее выйдти за него замужъ, захохотала во все горло и, по знаку отца, спшила уйдти въ другую комнату.
Посл рекомендаціи дворянъ, которые были вс въ мундирахъ (а во фрак ни одного не осмлился Сундуковъ подвесть къ Его Высокопревосх.), началось представленіе уздныхъ чиновниковъ. ‘Имею честь представить Вашему Высокопревосх.’ — продолжалъ хозяинъ — ‘Узднаго Судью нашего, Г. Кривотолкова: очень хорошій человкъ, смю вамъ рекомендовать его. Вотъ Гг. Засдатели Лнтягинъ и Бульбулькинъ. Пожалуйте, извольте подойти сюда, господа,’ сказалъ Сундуковъ, вызывая ихъ впередъ. Судья, съ большимъ брюхомъ, съ багровымъ лакомъ на лиц, въ старинномъ армейскомъ свтлозеленомъ мундир, Лнтягинъ, высокій ростомъ, и также весьма деблый и плотный, и Бульбулькинъ, въ милиціонномъ мундиръ, который отъ толстоты его не могъ уже застегиваться, и съ лицомъ весьма раскраснвшемся, потому что онъ нсколько разъ, въ продолженіе утра, прикладывался къ штофу съ ерофеичемъ, стоявшимъ, вмст съ закускою, въ нижнемъ этажъ, для гостей такого разбора, вс они вытянувшись и сдлавъ низкіе поклоны, предстали предъ лицо Его Высокопревосх.— А! это Гг. Чиновники Узднаго Суда. Смотрите: сохрани васъ Богъ, ежели я найду y васъ такой же безпорядокъ и такую-же мерзость, какъ y вашихъ сосдей въ Е…. узд. Они меня вывели изъ всякаго терпнія, и будутъ примрно наказаны.— ‘Мы надемся, что Ваше Высокопревосход. будете довольны нашимъ городомъ,’ сказалъ Сундуковъ, а Судья и Засдатели низко кланялись. ‘Вотъ нашъ Исправникъ, Г. Обираловъ,’ продолжалъ Сундуковъ, взявъ его за руку и представляя весьма плутовскую, блдную фигуру, ‘Рекомендую его Вашему Высокопревосх. и смло могу сослаться на всхъ господъ дворянъ, что мы вс имъ очень довольны. Не правда-ли, господа?’ сказалъ Сундуковъ, обращаясь къ дворянамъ, стоявшимъ въ безмолвіи y дверей. Они, вмсто отвта, кланялись.— Очень радъ слышать такой отзывъ объ васъ — отвчалъ вельможа, намазывая масло на кусокъ хлба.— A я хотлъ было съ вами поссориться: дорога везд порядочная, только на одномъ мосту меня толкнуло. Какъ вы не осмотрли и не поправили этого толчка? — ‘Сознаюсь въ вин моей, В. В., и прошу великодушнаго прощенія,’ отвчалъ съ подобострастіемъ Исправникъ. ‘Причина тому та, что я пекусь о благосостояніи поселянъ, теперь рабочая пора, и я пощадилъ ихъ.’ — Какъ, М. Г.? Вы говорите неправду! Не дале, какъ на послдней станціи, въ однодворческомъ сел, гд перемняли мн лошадей, подана жалоба на васъ, что вы всхъ выслали поголовно на большую дорогу, и собирали, будто-бы для моего прозда, по 100 лошадей, когда мн всего нужно только 20-ть. — ‘Клевета, Ваше Высокопревосх., сущая ложь!’ продолжалъ Исправникъ, стараясь скрыть свое замшательство. — Мы посмотримъ. Я веллъ написать бумагу къ Г. Предводителю, нашему почтенному хозяину, Тимофею Игнатьевичу, чтобы онъ сдлалъ слдствіе по этой жалоб. — ‘Поврьте, В. Высокопр., что слдствіе будетъ произведено съ безпристрастіемъ,’ отвчалъ Сундуковъ. ‘Только я напередъ осмливаюсь доложить, что просьба несправедлива, я самъ наблюдаю за тмъ, чтобы поселянамъ не было никакихъ притсненій, какъ-же мн не знать, что Исправникъ позволилъ себ выгонять всхъ поголовно въ рабочую пору? Врно, подана вамъ просьба въ однодворческомъ сел Разграбленномъ?’ продолжалъ онъ. ‘Тамъ волостной писарь, мщанинъ Правдухинъ, извстный ябедникъ и клеветникъ, я уже давно его замтилъ: онъ врно написалъ эту пустую просьбу.’ — Ежели такъ — отвчалъ вельможа — то и слдствія производить не надобно, а прикажите посадить этого писаря въ тюрьму на мсяцъ, на хлбъ и воду, чтобы онъ впредь не осмливался писать несправедливыхъ и вздорныхъ жалобъ.
‘Бездльники, безсовстные, безбожные бездльники!’ сказалъ потихоньку одинъ пожилой помщикъ, Кондратій Ивановичъ Вспышкинъ, стоявшій сзади всхъ подл Пронскаго, обращаясь къ сосду своему, также помщику, Андрею Васильевичу Лужницкому.— Да! — отвчалъ тотъ — Бога не боятся грабить, обижать, и потомъ наказывать невиннаго человка, который осмлился возвысить свой голосъ и искать правосудія.— ‘А мы, дворяне! въ нашихъ глазахъ совершаются такія беззаконія, и мы молчимъ!’ продолжалъ Вспышкинъ, возвысивъ нсколько голосъ. — Штъ! тише, тише! отвчалъ Лужницкій. Что ты будешь говорить, и къ чему все это приведетъ? Тебя-же назовутъ либераломъ и безпокойнымъ человкомъ. Ты знаешь, кажется, уже по опыту, каковъ общій нашъ другъ и представитель нашего сословія, Тимоей Игнатьеиичъ, онъ вкъ не забудетъ, и станетъ мстить теб, ежели ты осмлишься сказать что нибудь противъ него. Терпи и молчи: стну лбомъ не пробьешь — говоритъ пословица. Вспышкинъ, покраснвъ весь отъ досады и нетерпнія, отошелъ отъ него, и слъ въ отдаленномъ углу комнаты, подл окна.
‘А давно-ли онъ Исправникомъ?’ продолжалъ вельможа, обращаясь къ Сундукову.— Уже четвертый выборъ, и я осмлюсь доложить В. Высокопр., что мы вс имъ довольны, такого Исправника еще y насъ не бывало. — ‘Ежели такъ, то можно и къ награжденію его представить, не забудьте мн напомнить объ немъ.’ — Слушаю В. Высокопревосходительство — отвчалъ Сундуковъ, низко кланяясь.— Благодари, Карпъ Антоновичъ! Его Высокопр. за милостивое расположеніе къ теб.— И Карпъ Антоновичъ такъ низко поклонился, что чуть не ударился лбомъ о паркетъ. ‘А лучше всего, чтобы не забыть, Тимоей Игнатьевичъ, дай записку объ немъ моему секретарю, Ивану омичу.’ — Слушаю, Ваше Высокопр.— И опять возобновились поклоны его и исправника. Но не угодно-ли будетъ Вашему Высокопр. похать, осмотрть новое устройство моей деревни? Вы хотли сдлать мн эту милость. Экипажъ уже давно готовъ. — ‘Хорошо, подемъ пока до обда. Велите подать мою фуражку.’ Исправникъ, Судья и нсколько дворянъ бросились исполнить его приказаніе, но Сундуковъ выхватилъ ее изъ рукъ другихъ и торжественно поднесъ ему. Въ продолженіе всей сцены сихъ разнообразныхъ рекомендацій, Пронскому нсколько разъ приходили въ голову извстные стихи Грессета: ‘Des protgs si bas, des protecteurs si btes’ (Какъ низки покровительствуемые, и какъ глупы покровители!).
Его Высокопревосходительство, вмст съ хозяиномъ, слъ въ коляску, запряженную шестью прекрасными вороными лошадьми, съ двумя форрейторами, Два высокіе лакея, въ новой красной ливре залитой золотомъ, стали сзади. Исправникъ, которому что-то Его Высокопр. приказывалъ, бжалъ долго, y колеса безъ шляпы. Для прочихъ гостей приготовлено было нсколько длинныхъ дрожекъ, на которыхъ могло помститься человкъ по 15-ти на каждой, въ числ прочихъ слъ и Пронскій. Вс отправились за коляскою, и по прекрасному, гладкому шоссе подъхали прежде къ башн, стоявшей среди площади. Осмотръ начался съ главной вотчинной Конторы, Сундуковъ, зная чмъ боле понравиться своему постителю, убралъ комнаты, гд находилась Контора, роскошно и со вкусомъ. Стны и потолокъ были раскрашены, полъ паркетный, на окнахъ висли шторы и гардины. Нсколько писарей, хорошей наружности, прекрасно одтыхъ, сидли за письменными столами краснаго дерева, которые были покрыты зеленымъ сукномъ. Въ углу стояли дорогіе стнные часы, въ шкафахъ, краснаго дерева, за стеклами, разложены были по годамъ бумаги. Словомъ: все находилось въ такомъ отличномъ порядк и чистот, что Его Высокопр. былъ въ полномъ восторг. Оттуда пошли смотрть хлбный магазейнъ и пожарные инструменты. Но Пронскій оставилъ компанію и отправился къ крестьянамъ, которые, въ сапогахъ, синихъ кафтанахъ, держа въ рукахъ хорошія, новыя шляпы, стояли каждый y воротъ своего дома.
‘Какъ y васъ все хорошо!’ сказалъ онъ, обращаясь къ одному старичку. ‘Какое изобиліе во всемъ! Какъ вы славно одты? Какой добрый баринъ y васъ! Это отецъ, а не помщикъ. Вы должны безпрестанно Богу молиться за него. Я еще отъ роду лучше этого ни чего не видывалъ.’ — Отецъ…. — отвчалъ старикъ, сквозь зубы, унылымъ голосомъ.— Читаемъ мы ему молитвы! Чтобы ему ни дна ни покрышки не было! Раззорилъ насъ до корня, измучилъ поголовною работою, мы изъ зажиточныхъ крестьянъ, пока за грхи наши ему не попались, пришли теперь, что называется, въ конецъ.— ‘Какъ-же ты раззоренъ? На теб сапоги, синій прекрасный кафтанъ и новая шляпа….’ — Нешто это мое? Все барское. Вотъ, какъ вы только удете, все неси назадъ въ гамазею, а ежели кто, упаси Боже, изодралъ, или измаралъ, то такъ еще спину нагрютъ, что ничему не будешь радъ. Дома наши теб, баринъ, нравятся, но пословица говоритъ: не красна изба углами, а красна пирогами. Да и дома-то это не наши, мы въ нихъ никогда не живемъ, выгоняютъ насъ сюда только напоказъ, на время, ежели хочешь посмотрть, то пройди въ низенькую калитку черезъ дворъ, тамъ увидишь наши хаты и посмотришь наше житье-бытье. Бабы мои, я чаю, обдаютъ. Насъ выслали съ утренней зари и велли стоять y воротъ. Бабы проголодались и пошли пость, а я умираю съ голоду, но не смю отойдти. Не посмотрятъ, что я старъ: прикащикъ такой озорникъ, такой нехристь, что изуродаетъ на вкъ.
Пронскій отправился посмотрть въ настоящемъ вид житье крестьянъ отца-помщика, y котораго повсюду видно было изобиліе и столь отличный порядокъ. Онъ прошелъ черезъ калитку въ огородъ, и увидлъ подъ горою полуразвалившуюся, черную избу, крытую соломою, въ которой нашелъ всю семью за обдомъ. Въ числ ихъ увидлъ онъ двухъ бабъ, и одного мальчика и двочку, одтыхъ въ праздничныя, чистыя платья. Они, по видимому, спшили сть, чтобы поскоре поспть къ своему мсту. Прочіе были въ изодранныхъ, запачканныхъ рубашкахъ, отвратительной нечистоты, и босикомъ. Пустыя щи и блюдо варенаго картофелю, составляли весь обдъ ихъ. Хлбъ былъ по поламъ съ мякиною, и даже, какъ замтилъ Пронскій, въ соли имли они большой недостатокъ. Старуха бабушка, вроятно, жена старика, съ которымъ онъ говорилъ, держала подл себя, въ ветошк, немного соли, и маленькими щепотками одляла всхъ. На стол стояло ведро воды, изъ котораго черпали и пили ковшиками. Вс удивились входу Пронскаго, и хотли встать. ‘Не вставайте! не вставайте!’ сказалъ онъ. ‘Хлбъ, да соль! Кушайте на здоровье! Я такъ, нечаянно, зашелъ къ вамъ.’— A ты что, кормилецъ, видно холопъ прізжихъ господъ?— ‘Да, голубушка, я лакей.’ — Какой-то, вишь, ендаралъ пріхалъ къ нашему барину, и весь въ звздахъ, посмотрла-бы я на него, что это за ендаралы такіе.— ‘Да кто-жъ теб мшаетъ? Выдь на улицу: онъ сей часъ здсь продетъ.’ — Да, поди-ка ты! Покажись только при немъ на улиц въ этомъ зипун, такъ изуродуютъ, что не скоро забудешь.— Пронскій съ состраданіемъ смотрлъ на нихъ. ‘Скажи, старушка: неужели y васъ и квасу нтъ, что вы воду пьете?’ — Вишь ты какой! Да откуда взять квасу? Мы и хлбъ пополамъ съ мякиною димъ…. Да что вы, молодицы, такъ тутъ замшкались? посл подите, ступайте-ка, ступайте, того и гляди, что за васъ еще старика моего побьютъ.— Пронскій вынулъ десяти рублевую ассигнацію и подалъ старушк. ‘На, теб, бабушка! Купи соли, да чистой хорошей муки, на хлбъ и на квасъ.’ Старуха смотрла на него, выпучивъ глаза, и, отъ удивленія, не знала, что отвчать. Съ стсненнымъ сердцемъ вышелъ онъ изъ избы.
У воротъ нашелъ онъ того-же старика, сильно аттакованнаго молодымъ парнемъ, десятскимъ, который хотлъ его бить за то, что бабъ и ребятишекъ нтъ. ‘Э, полно, Сидорко, лаяться-то!’ отвчалъ старикъ. ‘И безъ тебя тошно. Съ утра маковой росинки во рту не было, а ты еще ругаешься. Довольно и одной собаки, прикащика, а теб-бы не кстати бранить старика, еще дядю. Бабы проголодались и пошли пость, за разъ будутъ назадъ.’ — Да не льзя-же, самъ ты вдаешь: коли прикащикъ увидитъ, что ихъ нтъ, то мн-же достанется, Но, постой, я побгу, позову ихъ. Еще демонъ нашъ (такъ называли они своего помщика) во двор y ддушки Кузьмы, встимо, бабы твои и ребятишки успютъ подойдти.’ — Он въ самомъ длъ пришли въ это время, и десятскій отправился дале.
Пронскій, не бывъ никмъ замченъ, присоединился къ компаніи, и вмст съ прочими ходилъ по крестьянскимъ домамъ. Везд была необыкновенная чистота: все было прибрано и на мст, каменныя тарелки, деревянныя чашки, ложки, лежали въ порядк, въ шкафахъ, полы, лавки, столы, все было вымыто и вычищено. Въ нкоторыхъ домахъ нашли они, какъ будто приготовленные, обды. Сундуковъ уврялъ, что хозяева недавно возвратились съ работы, и привлеченные любопытствомъ видть Его Высокопр. не успли отобдать. Хорошо выпеченный хлбъ, жирныя щи, съ ветчиною, жареная курица, утка, или поросенокъ, и пшенная каша, съ масломъ, стояли на столъ для ды крестьянъ, вкусный квасъ, въ блыхъ, глиняныхъ кувшинахъ, готовь былъ утолять ихъ жажду. Самъ Его Высокопр. все отвдывалъ, и находилъ прекраснымъ. Вообразите — сказалъ Пронскому на ухо тотъ-же пожилой дворянинъ, Лужницкій, который удержалъ восклицаніе сосда своего Вспышкина, при разсказ Сундукова о доблестяхъ Исправника — вотъ этотъ жареный поросенокъ весьма мн знакомъ. Въ пяти, или шести домахъ вижу я его, онъ очень проворно и искусно перебгаетъ, мы, вроятно, еще встртимся съ нимъ, я нарочно, для замтки, оторвалъ ему ухо.— Пронскій горько улыбнулся и не отвчалъ ничего. Ему извстно было, чмъ и какъ питаются благополучные крестьяне Сундукова.
‘Ну что, ребята?’ сказалъ вельможа обращаясь къ нкоторымъ крестьянамъ. ‘Вдь вамъ гораздо лучше и спокойне жить въ чистыхъ, блыхъ домахъ, чмъ въ прежнихъ, черныхъ избахъ вашихъ?’ — Какъ-же, кормилецъ, Ваше Происходительство, встимо лучше — отвчали они, съ низкими поклонами, по знаку помщика. ‘Я вижу y васъ во всемъ такое изобиліе и довольство, вы должны Бога молить: y васъ не баринъ, а отецъ.’ — Такъ, Ваше Происходительство, много довольны его милостію: не баринъ, а отецъ.— ‘Вотъ, господа!’ продолжалъ вельможа, относясь къ дворянамъ, ‘вамъ-бы всмъ должно брать примръ съ Тимоея Игнатьевича, и устроить въ своихъ деревняхъ такой-же порядокъ. Очень, очень все хорошо, и превзошло мое ожиданіе, почтенный нашъ хозяинъ! Я поставлю себ долгомъ представить объ васъ, какъ о благомыслящемъ помщик, длающемъ честь своему сословію!’ — прибавилъ онъ, садясь въ коляску. Тимоей Игнатьевичъ, отпустивъ нсколько пренизкихъ поклоновъ, слъ подл него. ‘У меня память не хороша, сказалъ вельможа оставшись съ нимъ наедин въ коляск — ‘скажите моему Секретарю, чтобы онъ напомнилъ мн.’ Сундуковь, зная, что значитъ это напамятованіе, не сомнвался уже посл того, что онъ будетъ представленъ къ награжденію.
Пронскій нарочно, изъ любопытства, остался въ деревн, чтобы посмотрть дальнейшія распоряженія посл показа. Прикащикъ, съ старостою и десятскими, ходилъ по дворамъ, отбиралъ отъ всхъ показныя платья, сапоги и шляпы, осматривалъ и складывалъ на особыя подводы. Нкоторые крестьяне, имвшіе несчастіе замарать, или прорвать кафтаны, тутъ-же на мст были прибиты прикащикомъ, а одному, сверхъ побой, объявлено, чтобы онъ къ вечеру привелъ корову свою на господскій дворъ, за то, что нашлось большое дегтярное пятно на его кафтан. Кушанье, поставленное на показъ въ нкоторыхъ домахъ, также отбиралось, и было отправляемо въ застольную, для гостиныхъ людей.
Потомъ пошелъ нарядъ въ городъ, въ барскую больницу. Человкъ сорокъ здоровыхъ больныхъ назначены были на эту продлку. Всякому изъ нихъ прикащикъ объявлялъ его ролю. ‘Смотрите-же, не забывайте!’ восклицалъ онъ. ‘Ты, Архипка, долженъ совсмъ лечь въ постелю, надть колпакъ, закрыться одяломъ и не говорить ни слова: ты боленъ горячкою. Ты, Евстрашка, долженъ подвязать руку: ты порубилъ ее нечаянно топоромъ. У тебя, Лозушка, бываетъ лихоманка черезъ два дня. Ты, Евсташка, возьми костыль: ты упалъ съ возу и разшибъ себ ногу.’ Такимъ образомъ всмъ имъ объяснилъ онъ роли, съ наистрожайшимъ подтвержденіемъ не забывать, кому что говорить, и тотчасъ хать въ городъ, въ больницу. Посл того прикащикъ отправился домой, а Пронскій еще прошелъ по деревн, и слышалъ, что крестьяне разсуждали между собою. Ежели-бъ добрый отецъ-помщикъ зналъ, какъ они благословляли его имя и какія читали ему похвалы!!!
Пронскій возвратился передъ самымъ обдомъ. Столъ накрытъ былъ человкъ на 70-ть. Большія, серебряныя, суповыя чаши стояли по концамъ, въ средин помщены были бронзовые, дорогіе канделабры, съ приготовленными свчами, которыхъ, по лтнему тогдашнему времени, никакой не было нужды зажигать, но Сундуковъ видалъ это за большими обдами въ Петербург и Москв, притомъ, когда-же удобне и приличне ему было показать ихъ и блеснуть своими дорогими бронзами? подл нихъ и вдоль стола, между хрустальными тарелками и чашами съ фруктами, конфектами и вареньемъ, стояли прекрасныя фарфоровыя вазы съ цвтами, на средин стола помщено было большое померанцовое дерево. Такъ все было убрано и украшено, какъ для свадебнаго пиршества. Для Его Высокопревосходительства приготовлено было особое почетное мсто, и приборъ поставленъ былъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ прочихъ. Золотыя: ложка, вилка и ножикъ, положены были для него, и къ его мсту придвинуты большія кресла, обитыя бархатомъ. Сундуковъ самъ везд бгалъ, суетился, осматривалъ, и когда все было готово, доложилъ Его Высокопревосходительству. Онъ подалъ руку старушк, матери хозяина, сынъ насилу могъ уговорить ее снять платокъ, который она всегда носила на голов, и для такого торжественнаго дня надть чепчикъ.
Когда Его Высокопревосх. занялъ свое мсто, то и вс прочіе осмлились ссть: дамы помстились по обимъ сторонамъ, вблизи его, мужчины, по чинамъ и старшинству, сли дале. Сундуковъ, размщая гостей своихъ, наконецъ замтилъ Пронскаго, и просилъ его занять мсто выше, онъ поблагодарилъ, и слъ ниже всхъ, напротивъ героя праздника, чтобы имть возможность видть, что еще будетъ дале. Хозяину неизвстно было, что Пронскій знакомъ съ Его Высокопревосх. ‘Какимъ образомъ,’ думалъ онъ, ‘посадить фрачника, на которомъ не было никакого знака отличія, выше прочихъ?’ Онъ не настаивалъ, и быль очень радъ, что Пронскій слъ на конц. ‘Честь приложена, а отъ убытка Богъ избавилъ, думалъ Сундуковъ. Самое-же главное: ему нкогда было заниматься Пронскимъ, все вниманіе его устремлено было на то, чтобы угостить Его Высокопревосх. и сохранить должный порядокъ въ подаваніи кушанья и винъ.
Лишь только вс помстились, раздались звуки инструментальной музыки, и хоръ восплъ новое прославленіе доблестей Его Высокопревосх. Не вс слова можно было понять, однакожъ Пронскій слышалъ: отецъ, внецъ, сердецъ. Посл того доморощеная пвица, y которой былъ довольно громкій и звонкій, но необработанный голосъ, запла соло, арію изъ Русалки: Приди въ чертогъ ко мн златой, приди, о Князь мои драгой! Капельмейстеръ думалъ, что приличне этой аріи ничего быть не можетъ. Князь, разумется, вельможа, а чертогъ златой домъ его помщика, гд угощается Его Высокопревосх. Пвица отпускала при этомъ такія чудесныя рулады, что Пронскій насилу могъ держаться отъ смха, замтно было, что и Его Высокопревосх. съ трудомъ сохраняетъ свою важность.
Между тмъ хозяинъ не садился за столъ, стоялъ почти безотлучно при вельмож, и при всякомъ блюд низко кланялся, съ просьбою покушать. Украшеніемъ обда былъ ужасной величины осетръ: четыре человка съ трудомъ носили его кругомъ стола, на немъ основывалъ Сундуковъ всю надежду свою, и торжественная улыбка показалась на лиц его, когда осетръ явился въ залу, и Его Высокопревосходительство изволилъ сказать, что онъ никогда такой величины не видывалъ. Тутъ сердце Сундукова успокоилось, и онъ на нкоторое время отлучился, чтобы пость чего нибудь, и узнать, все-ли готово, и ждетъ-ли на назначенномъ мст человкъ пустить ракету, для возвщенія о пушечной пальб, тогда, какъ будутъ пить здоровье знаменитаго постителя.
Между тмъ, изъ вжливости, Его Высокопревосх. изволилъ вступить въ разговоръ съ сидвшею близъ него старушкою, матерью хозяина. ‘Какой добрый и почтенный человкъ, вашъ Тимоей Игнатьевичъ,’ сказалъ онъ. ‘Въ какомъ y него все порядк. Ваше родительское сердце должно радоваться, смотря на него.’ — Да, батюшка Ваше Высокое-Превосходительство, много всмъ довольна, по милости Божіей.— ‘У вас есть еще дти? Вс они пристроены? И вс такъ-же хорошо живутъ, какъ Тимоей Игнатьевичъ?’ — Такъ, Ваше Высокое-Превосх., вс пристроены, дочки замужемъ, сынки поженились.— ‘Такого примрнаго согласія, какъ въ вашемъ семейств, рдко найдти можно, все это вамъ длаетъ честь, что вы такъ хорошо воспитали дтей,’ прибавилъ Его Высокопревосх., хотя онъ зналъ, что почтенный Тимоей Игнатьевичъ обидлъ всхъ братьевъ и сестеръ, присвоилъ себ большую часть отцовскаго капитала, покупкою на свое имя значительнаго имнія, и потомъ, по смерти отца, вошелъ въ участіе во всемъ, что посл него осталось. Ему извстно было, что онъ въ явной вражд со всми родными, и что даже самой маменьк бываетъ иногда худое житье отъ него, особенно-же гд коснется до интереса. Все это зналъ Его Высокопревосх., но ‘даръ слова данъ человку на то, чтобы не говорить правды, и скрывать, что онъ думаетъ.’ сказалъ извстный Министръ покойнаго Наполеона. Старушка Лукерья Ильинишна, мать Сундукова, не знала этого прекраснаго правила, и, можетъ быть, выболтала-бы все, что y нея было на сердц, ежели-бы разговоръ ея съ вельможею не былъ прерванъ. Приближалась важная эпоха: питье за здоровье Его Высокопревосходительства. Хозяинъ подошелъ къ нему, y всхъ гостей были налиты бокалы Шампанскимъ, по данному знаку, вс встали, поклонились ему, и выпили за его здоровье. Въ то-же время пущена была ракета, началась сильная и продолжительная пальба изъ пушекъ, трубы, волторны и литавры заиграли тушъ, потомъ хоръ пвчихъ восплъ аллегро, новое, прославимъ, прославимъ. Его Высокопрев. самъ изволилъ подняться съ своихъ креселъ, и гости опять встали, онъ благодарилъ, и на вс стороны раскланивался съ милостивою улыбкою. Когда все успокоилось, и доморощенная пвица вновь пропла съ прежнимъ искусствомъ арію Зломки, изъ Оперы: Илья богатыръ, съ аккомпанированіемъ всего хора, Его Высокопревосходительство, взявъ недопитый свой бокалъ Шампанскаго, опять приподнялся съ своего мста, сказавъ: ‘За здоровье хозяина и все-го почтеннаго его семейства!’ Жена и дочери Сундукова низко присдали ему, но старушка Лукерья Ильинична, маменька его, оглушенная пальбою и литаврами, не вслушалась о чемъ дло и спокойно сидла. Съ негодованіемъ подбжалъ къ ней сынъ, и толкая ее подъ бокъ, сказалъ, чтобы она встала и кланялась Его Высокопревосх. Въ то-же время выхватилъ онъ за руку изъ-за стола зятя своего, Князя Буасекова, и подошедши вмст съ нимъ къ вельмож, кланялись и благодарили. Сундуковъ былъ въ полномъ восхищеніи, что Его Высокопрев., столь торжественно, и въ столь многочисленномъ обществ, удостоилъ выпить его здоровье, онъ бросился цловать его въ плечо.
Наконецъ, обдъ, продолжавшійся около трехъ часовъ, кончился. Его Высокопревосход. повелъ опять Лукерью Ильиничну въ гостиную. Тотчасъ подали кофе, и сама хозяйка, жена Сундукова, зная, что вельможа любятъ и привыкъ курить посл обда, поднесла ему трубку его, а дочь ея, Княгиня Прасковья Тимоеевна, восковую спичку, чтобы раскурить. Онъ долго не соглашался, говоря, что ему совстно безпокоить дамъ, но он вс, молча, присдали передъ нимъ, и не смли садиться прежде его. Онъ закурилъ трубку, слъ на диванъ и поставилъ подл себя чашку съ кофеемъ въ это время и дамы заняли мста свои, но мужчины вс стояли въ молчаніи подл дверей. Пронскій продолжалъ свои наблюденія находясь сзади всхъ. Къ нему подошелъ опять тотъ-же помщикъ Лужницкій, и показывая на остатки обда въ зал, сказалъ: ‘Вы, врно, хорошо покушали, а я такъ совсмъ напротивъ: мн не досталось мста за большимъ столомъ, а въ нижнемъ этаж, гд было приготовлено для нашей братьи, млкопомстныхъ, ничего почти не подавали. Весьма немногое доходило съ вашего стола до насъ, вс блюда посл васъ носили прежде къ каммердинеру Его Высокопревосх., потомъ къ собственному его кучеру и лакеямъ, а что уже отъ нихъ оставалось, подавали намъ, и то не все, но чмъ угодно было пожаловать столовому дворецкому. A насъ внизу было человкъ тридцать: вы можете вообразить, какъ мы хорошо накормлены! Я такъ голоденъ, что съ удовольствіемъ-бы похалъ домой сть свои щи, да не смю.’ — Какъ не смете?— отвчалъ Пронскій. — Кто вамъ можетъ запретить? — ‘Да, сохрани Богъ, еще какъ нибудь вспомнитъ и хватится меня хозяинъ! Съ нимъ посл вкъ не раздлаешься.’ — Помилуйте! чего вамъ бояться? Вы не только такой-же дворянинъ, какъ онъ, но врно лучше его. Я слышалъ: есть еще старики, которые помнятъ отца его цловальникомъ.— ‘Я самъ это помню, и видалъ теперешняго почтеннаго представителя нашего сословія, Тимоея Игнатьевича, обстриженнымъ въ кружокъ, въ одной рубашк и босикомъ, играющаго съ деревенскими мальчишками въ томъ сел, гд отецъ его былъ цловальникомъ. Но времена перемнились, теперь онъ знатный баринъ, первый въ нашемъ узд, онъ способенъ разсердиться за всякій вздоръ, а что онъ злопамятенъ и мстителенъ, я, къ несчастію знаю по опыту. Только не давно, слава Богу, мы кое-какъ помирились, и опять сошлись съ нимъ, а то приходило было мн очень жутко. Не мудрено, нашего брата, бднаго дворянина, притснить и раззорить.’
Между тмъ Его Высокопревосх. отказался отъ партіи въ вистъ, для него составленной, сидя на диван, преважно изволилъ онъ курить трубку, и бесдуя съ хозяйкою, пускалъ дымъ прямо ей въ носъ. Онъ говорилъ съ нею о Москв, гд она родилась и до замужства жила безвыздно, разсказывалъ объ отц ея Княз Развратов, съ которымъ они служили вмст въ гвардіи, и много длали проказъ въ своей молодости. Сундуковъ съ удовольствіемъ слушалъ разсказы его, и внутренно радовался, что иметъ честь принадлежать къ такому ceмейству, которое извстно Его Высокопр., кстати улыбался, и изрдка осмливался вмшиваться въ разговоръ.
Вельможа сказалъ хозяину, чтобы онъ познакомилъ его съ дочерьми своими. Тотчасъ Княгиня Прасковья Тимоеевна Буасекова, и Полковница Глафира Тимоеевна Чадская, были вновь подведены къ Его Высокопр., и рекомендованы отцомъ, а меньшія дочери, которыя еще не были замужемъ, никакъ не отважились подойти вмст съ сестрами. Вельможа просилъ ихъ ссть подлъ себя и обратился съ разговорами къ нимъ: он, въ особенности-же Глафира, были не застнчивы, и умли поддержать бесду съ нимъ. ‘Вашего Князя я имлъ честь видть, а гд-же вашъ супругъ?’ — спросилъ онъ y Глафиры. Сундуковъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы очернить и оклеветать Чадскаго, разсказывалъ о мнимыхъ недостойныхъ поступкахъ его противъ жены, которые наконецъ вывели ее изъ терпнія, и принудили возвратиться въ родительскій домъ, то есть, онъ самъ обманувъ и поступивъ съ Чадскимъ столь вроломно, его-же обвинялъ и клеветалъ. Но это очень обыкновенно. И какимъ образомъ дйствовать иначе людямъ такого разбора, каковъ былъ Сундуковъ?
Въ такихъ и тому подобныхъ разговорахъ шло время. Иныя дамы осмливались шопотомъ говорить между собою, но мужчины стояли y дверей, сохраняя глубокое безмолвіе. Все это наконецъ надоло Пронскому, онъ искалъ шляпы своей, и хотлъ ухать домой. ‘Что вы ищете?’ сказалъ ему Лужницкій.— Шляпу, я хочу хать домой.— ‘Да вы, видно, никогда еще не бывали на праздникахъ Тимоея Игнатьевича, и вамъ здшній обычай неизвстенъ? позвольте спросить: съ кмъ я имю честь говорить?’ Я Генералъ-Маіоръ Пронскій. — ‘Ахъ, В. Пр., извините, что я осмлился такъ фаімиліярно говорить съ вами!’ — Помилуйте — отвчалъ Пронскій, пожавъ его руку.— Но скажите, какой-же здсь обычай? Ежели тотъ, что Г-нъ Сундуковъ изволитъ сердиться на тхъ, кто рано узжаетъ, то я очень равнодушенъ къ его гнву, потому что, кажется, я въ первый и въ послдній разъ въ его домъ.— ‘Это первое, что онъ гнвается на тхъ, кто не досматриваетъ праздниковъ его до конца, но, разумется, для Вашего Превосходительства все равно, будетъ-ли онъ сердиться или нтъ, самое главное, что вы не дождетесь вашего экипажа, вс гостиныя лошади отсылаются на хуторъ, версты за три, и здшнимъ людямъ строго запрещено, не только по приказанію гостя ходить за его экипажемъ, но даже звать и собственнаго его слугу, котораго-бы могъ онъ послать на хуторъ. Игнатій Тимоеевичъ очень часто, и съ свойственною ему учтивостію, говоритъ намъ, что домъ его не трактиръ, чтобы повши тотчасъ ухать, и что ежели онъ длаетъ честь, зоветъ кого къ себ, то надобно знать этому цну: изъ чего-же онъ убытчится? Словомъ: ежели кто пріхалъ къ нему на праздникъ, то жди до конца.’ — Вотъ прекрасное угощеніе! — отвчалъ со смхомъ Пронскій.— Но, видно, длать нчего, надобно вооружиться терпніемъ. Да что-жъ такое еще будетъ? — ‘О, Ваше Превосходительство! увидите еще много чудесъ.’ — Посмотримъ, посмотримъ, въ чужой приходъ съ своимъ уставомъ не ходи — прибавилъ Пронскій.— Впрочемъ, я и не въ претензіи, что по необходимости должно еще здсь оставаться, весьма любопытенъ досмотрть до конца праздникъ Г-на Сундукова: сядемъ пока.— Собесдникъ его кланялся, но ссть подлъ Его Превосходительства никакъ не отважился.
Изъ-за стола встали въ 6-ть часовъ. Пронскій посмотрлъ на свои часы: уже было 8-го половина. ‘Что-жъ такъ долго длится бездйствіе?’ сказалъ онъ. ‘Пора-бы начинать еще какія нибудь штуки.’ — Теперь врно мы скоро пойдемъ въ театръ — отвчалъ Лужницкій. И дйствительно, въ то-же время сдлался шумъ въ гостиной. Его Высокопревосх., по приглашенію хозяина, всталъ съ своего мста, и прямо по лстниц, черезъ балконъ, отправился въ театръ, бывшій въ саду, за нимъ гурьбою послдовали вс гости.
Спектакль начался Прологомъ въ честь Его Высокопревосходительства. Прологъ былъ сочиненъ, или, лучше сказать, составленъ, домашнимъ секретаремъ и главнымъ конторщикомъ Сундукова, въ род Пана Чупкевича (Полубарскія зати, ком. соч. Кн. А. А. Шаховскаго). Онъ очень удачно извлекъ нкоторыя мста изъ сочиненнаго Державинымъ описанія праздника, даннаго Княземъ Потомкинымъ Великой Екатерин, приклеилъ къ тому много стиховъ изъ его-же описанія обители Добрады, и заимствовалъ даже оттуда, весьма кстати: ау! ау! ау! Изъ всей этой смси, украшенной нкоторыми чудесными стихами, собственнаго сочиненія самаго автора, вышла такая галиматья, что безъ смха слушать было нельзя. Стихи говорилъ самъ конторщикъ-авторъ, одтый въ какой-то древній хитонъ, а домашняя пвица, въ вид Нимфы, пропла похвальную пснь, и надла лавровый внокъ на бюстъ Его Высокопревосходительства. Потомъ, оба дйствующія лица, подошли къ оркестру, низко поклонились, и чрезъ капельмейстера подали говоренные и птые ими стихи Сундукову, который торжественно поднесъ ихъ Его Высокопревосходительству.
Крпостная труппа Сундукова уже давно разстроилась. Доморощенные его Милоны, Честоны, Валеры, Эрасты и Эндиміоны, нкоторые въ 1812-мъ году поступили въ ополченіе, другіе посл того, за пьянство и буйство, согнаны были съ театра и опредлены въ низкія должности. Прелестная, но уже поустарвшая примадонна его, за дурное поведеніе, отдана была за крестьянина замужъ, словомъ: вс его Діаны, Флоры, Нимфы, Дріады растратились, и нкоторыя со славою исправляли должности скотницъ и стряпухъ для застольныхъ людей. Но Сундуковъ выписалъ для торжественнаго дня труппу актеровъ изъ губернскаго города. Первая пьеса, представленная ими, была старинная, впрочемъ хорошая комедія: Точь въ точь. Въ ней весьма кстати были на сцен пьяница и взяточникъ воевода, грабитель подьячій, глупая и злая госпожа, то есть, представлена была въ лицахъ исторія многихъ изъ гостей, но, разумется, это-го никто на свой счетъ не бралъ, и вс смялись отъ чистаго сердца. Спектакль окончился комедіею Князя А. Д. Шаховскаго: Ссора, или два сосда. Тутъ также было многое не въ бровь, а прямо въ глазъ. Въ антръ-актахъ подавали гостямъ чай, и вельможа, по убжденію хозяйки, опять курилъ трубку,
Въ 10-ть часовъ спектакль кончился, и гости, возвращаясь черезъ садъ въ домъ, обозрли иллюминаціи. Передъ окнами горлъ большой щитъ, съ вензелемъ Его Высокопревосх., и съ надписью кругомъ: Отъ признательнаго сердца хозяина высокопочтенному постителю. Зала и вс комнаты были ярко освщены, и тотчасъ открылся балъ. Вельможа прошелъ нсколько разъ въ, Польскомъ, съ хозяйкою и съ дочерьми ея, опять отказался отъ картъ, и слъ въ залъ, въ приготовленныя для него особыя кресла.
Пронскій, при выходъ изъ театра, увидлъ наконецъ своего слугу, и послалъ его отыскать и привесть тотчасъ коляску, а самъ пока отправился въ залу, смотрть на провинціяльные танцы. Хозяинъ, за недосугами, не усплъ отрекомендовать его жен и дочерямъ. Пронскій не находилъ нужнымъ подходить къ нимъ, и не располагаясь уже никогда впередъ быть въ дом Сундуковыхъ, очень радъ былъ, что сохранилъ инкогнито, и можетъ ухать, не бывъ никмъ замченъ. Въ ожиданіи коляски, стоялъ онъ въ зал, въ толп фрачниковъ, но Каролина Карловна, проходя въ Польскомъ близъ него, вскричала: ‘Ахъ! Ваше Превосходительство, и вы здсь? Я думала, вы не пожалуете сюда.’ Слово: Ваше Превосходительство, поразило слухъ вельможи, онъ обратилъ лорнетъ свой въ ту сторону, и увидвъ Пронскаго въ толп, тотчасъ всталъ и пошелъ къ нему. Вс почтительно отступили передъ нимъ, и хозяинъ, замчая каждое движеніе вельможи, далъ знакъ музык перестать, и самъ поспшилъ за нимъ.
‘Ахъ! Выше Превосходительство, Николай Дмитріевичь! Какъ я радъ васъ видть! Какимъ образомъ вы здсь?’ сказалъ вельможа, бросясь цловать Пронскаго.— Я пріхалъ, вмст съ женою, къ брату ея…. — ‘Какъ: вы женились? Я не зналъ этого, позвольте мн поздравить васъ,’ продолжалъ вельможа, и снова началъ цловать его. — На крестинахъ сына, и у брата жены моей, имлъ я удовольствіе познакомиться съ Тимоеемъ Игнатьевичемъ, и приглашенъ имъ былъ на его праздникъ. — ‘Такъ вы здсь уже давно?’ — Съ утра. — ‘И обдали здсь?’ сказалъ вельможа, посмотрвъ съ неудовольствіемъ на Сундукова. — Я имлъ честь всепокорнйше просить Его Превосходительство, Николая Дмитріевича, занять за обдомъ мсто подл Вашего Высокопревосходительства, но Его Превосходительству самому не угодно было — отвчалъ, въ большомъ смущеніи, Сундуковъ. — ‘Я не хотлъ безпокоить васъ, притомъ-же думалъ тотчасъ посл обда ухать, но почтенный нашъ хозяинъ угощаетъ по старинному Русскому обычаю: не любитъ, чтобы гости его скоро разъжались, и употребляетъ самыя благонадежныя средства къ тому: отсылаетъ куда-то далеко экипажи ихъ, такъ, что я до сего времени не могу дождаться своей коляски. Впрочемъ, я ни сколько не въ претензіи за это,’ прибавилъ Пронскій, пожимая руку y Сундукова. ‘Я очень благодаренъ за угощеніе ваше, и пріятно провелъ время въ вашемъ обществ.’
‘Но что-жъ мы стоимъ? Не угодно-ли Вашему превосходительству, сядемъ вмст сказалъ вельможа, и взявъ Пронскаго подъ руку, повелъ къ своему мсту. Вс съ удивленіемъ смотрли на эту сцену. Хозяинъ былъ въ большомъ смущеніи, видвъ неудовольствіе вельможи. ‘Отъ чего прекратились ваши танцы?’ сказалъ ему вельможа, посмотрвъ на него, опять съ негодованіемъ. Сундуковъ еще больше смшался, сдлалъ знакъ музыкантамъ, чтобы они играли и самъ выталкивалъ изъ толпы танцоровъ, не смотря уже, кто былъ въ мундир, или во фрак. Между прочими, отъ страха, толстый Судья Кривосудовъ, Исправникъ и два Засдателя, пустились прыгать въ экосезъ, можетъ быть, иные еще въ первый разъ отъ роду.
Вельможа былъ внутренно взбшенъ, онъ никакъ не воображалъ имть такого свидтеля всхъ продлокъ своихъ, въ продолженіе этого дня. Пронскій былъ извстенъ и принятъ въ лучшемъ кругу въ Петербург и въ Москв, онъ могъ разсказать, какимъ образомъ обходился онъ съ дворянами и чиновниками, и какъ еще притомъ курилъ трубку при дамахъ. Воспоминаніе о такихъ подвигахъ, и мысль, что они могутъ быть представлены въ весьма смшномъ вид, усиливали досаду его. Однакожъ онъ преодоллъ себя, на лиц его не замтно было никакой перемны, и онъ, сидя съ Пронскимъ вдвоемъ, самъ первый началъ смяться надъ хозяиномъ и угощеніемъ его. ‘Каковъ молодецъ?’ сказалъ вельможа. ‘Это Мщанинъ во Дворянствь, комедія Мольерова въ лицахъ, и во всей сил слова, потому, что онъ именно родился въ мщанств. Князь Шаховской много заимствовалъ отсюда, и врно съ него списалъ своего Транжирина. A каковы стишки, птые мн въ честь сегодня нсколько разъ, особенно-же въ Прологъ? Чудо! Я насилу могъ держаться отъ смха. Вамъ врно было веселе, чмъ мн. Вы могли, на свобод, не бывъ никмъ замчены, нахохотаться досыта.’ — Да, признаюсь — отвчалъ Пронскій. — Прологъ, въ самомъ дл, чудо, и какъ кстати взято самое лучшее изъ стиховъ Державина: ау! ау! Какъ удачно, и къ мсту, помщено было это въ Пролог. — Они оба хохотали, отъ всего сердца, къ общему удивленію гостей, которые отъ роду не видывали ни съ кмъ такого фамиліярства Его Высокопр. — ‘Вообразите-же себ, каково мн было сохранять всю мою важность!’ продолжалъ вельможа. ‘Я, ей Богу! нарочно за тмъ сталъ курить трубку, чтобы какъ нибудь удержать свой смхъ. Хотя и не совсмъ вжливо курить при дамахъ, но все, я думалъ, учтиве, чмъ захохотать во все горло. Вотъ съ какими скотами долженъ я имть дло, и присутствовать на ихъ праздникахъ! Притомъ-же, я очень знаю, что почтенный нашъ хозяинъ большой мошенникъ, но мн должно щадить его, и показывать мое хорошее расположеніе, затмъ, чтобы поощрить его усердіе къ учрежденію полезныхъ и богоугодныхъ заведеній, или называя вещи настоящимъ именемъ, я обязанъ поддержать желаніе его сохранить мою благосклонность, имя въ виду воспользоваться этимъ, и побудить его къ пожертвованіямъ для общаго блага. Вы не видали, какую огромную и прекрасную больницу выстроилъ онъ въ своемъ уздномъ город? Теперь хочу я склонить его къ новымъ пожертвованіямъ, для учрежденія Инвалиднаго дома. Вотъ настоящая цль посщенія моего, и необыкновеннаго терпнія, съ какимъ смотрлъ и слушалъ вс его глупости. Вы согласитесь, что это, по крайней мрь, богоугодное дло съ моей стороны.’
Въ продолженіе разговора вельможи съ Пронскимъ, Сундуковъ былъ въ отчаяніи, что имлъ несчастіе обратить на себя гнвъ Его Высокопревосходительства. Онъ бранился, и говорилъ грубости гостямъ, которые попались ему, въ особенности-же ругалъ жену и дочерей, что онъ не умли занять и угостить, какъ надобно, Пронскаго. Досталось и зятю его, Князю Буасекову: онъ назвалъ его ротоземъ, и жаловался, что никто не хотлъ ему помочь, а одному растянуться везд не возможно. Тщетно оправдывались обвиняемые, что онъ самъ виноватъ зачмъ не познакомилъ ихъ съ Пронскимъ или хотя, по крайней мр, сказалъ-бы, что онъ y нихъ въ дом, а то даже этого никто не зналъ. Сундуковъ ничего не слушалъ, и продолжалъ браниться, потому, что ему надобно-же было сорвать на комъ нибудь свое сердце. Но боле всего онъ былъ взбшенъ на Пронскаго, зачмъ не надлъ онъ звзды своей и орденовъ. Сундуковъ называлъ его либераломъ, вольнодумцемъ, Вольтеріанцемъ, Карбонаріемъ, и ежели-бъ можно было, съ удовольствіемъ побилъ-бы его.
Между тмъ была уже 12-го половина, а по церемоніялу, предварительно составленному, предназначенъ былъ въ 11-ть часовъ фейерверкъ, а въ 12-ть ужинъ. Все давно было готово, и конторщикъ Сундукова, главный всему распорядитель, подошелъ къ нему съ докладомъ, не пора ли зажигать фейерверкъ. Онъ прогналъ его отъ себя, въ сердцахъ, безъ отвта, но посл одумавшись остановилъ, и съ трепетомъ приблизился къ вельмож.
‘Извините, Ваше Высокопр.,’ сказалъ онъ тихимъ, подобострастнымъ голосомъ. ‘Я пришелъ доложить Вашему Высокопр., не прикажете-ли зажигать фейерверкъ?’ — Все отъ васъ зависитъ, любезный и почтенный нашъ хозяинъ — сказалъ ласково вельможа, который самъ нсколько развеселился, думая, что очень искусно, разсказами своими Пронскому, далъ благовидный оборотъ всмъ подвигамъ своимъ того дня. — Вы, я думаю, очень устали? — прибавилъ онъ. — Весь день на ногахъ, отдохните, присядьте съ нами. — ‘Помилуйте, Ваше Высокопревосходительство!’ отвчалъ Сундуковъ, ободренный ласковостію и милостію вельможи. ‘Радость и восхищеніе, что вижу y себя въ дом столь высокопочтеннаго гостя, придаютъ мн силы. Но, ежели Вашему Высокопр. угодно будетъ, мы просимъ васъ на балконъ. Удостойте сами зажечь голубка, который полетитъ по воздуху, и тогда начнется фейерверкъ.’ — Изволь, изволь, любезный хозяинъ! Только не сыро-ли теперь? Мн нужды нтъ, но можетъ быть, Николаю Дмитріевичу угодно будетъ надть свою шинель — отвчалъ вельможа. — ‘Эй, Г-нъ Исправникъ, спроси y человка Его Превосходительства шинель.’ — Тотчасъ Исправникъ, два Засдателя, и самъ Сундуковъ, стремглавъ бросились въ лакейскую. Сундуковъ, въ торопяхъ, схватилъ y перваго, попавшагося ему человка, вмсто шинели, дамскій салопъ, но, къ счастію, самъ запутавшись въ немъ, упалъ со всхъ ногъ въ дверяхъ, и въ то время, покамстъ онъ вставалъ, Исправникъ отыскалъ слугу Пронскаго и принесъ ему плащъ. Пронскій благодарилъ. Между тмъ Секретарь вельможи принесъ и его шинель и фуражку.
Вс отправились на балконъ, но Его Высокопрев., съ тхъ поръ, какъ увидлъ Пронскаго, совсмъ уже перемнилъ свой тонъ и обращеніе: онъ отказался самъ зажечь голубка, говоря, что эта честь должна принадлежать дам, и что онъ проситъ почтенную хозяйку взять на себя это дло.
Фейерверкъ былъ прекрасный, и стоилъ дорого, все выписано было изъ Москвы. На щит опять горлъ, въ золотомъ и брильянтовомъ огн, вензель вельможи, съ надписью кругомъ: Отцу и Начальнику…. губернія въ знакъ благодарности. Пронскій не дождался конца фейерверка, расцловался съ вельможею, пожелалъ ему спокойной ночи, и отправился въ свою коляску. Но, по выход его съ балкона, вельможа напомнилъ хозяину, что онъ обязанъ проводить гостя. Сундуковъ со всхъ ногъ побжалъ за Пронскимъ, догналъ его на крыльц, и убдительнйше просилъ остаться ужинать. Пронскій отговарился тмъ, что онъ никогда не ужинаетъ, и что уже поздно, а ему довольно далеко хать. Сундуковъ низко кланялся, благодаря за посщеніе и помогалъ Пронскому ссть въ коляску.

ГЛАВА II.

‘…C’est toi, qu’on nomme, toi, qu’on dsire : ‘Ah! Viens ici. Quand on est pre, epoux, ami, on est le plus heunreux de hommes.

Demoutіer.

‘… Тебя зовутъ, тебя желаютъ — спши…. Кто супругъ, отецъ, другъ, — хотъ самый счастливйшій человкъ.

Демутье.

Часу во 2-мъ возвратился Пронскій. Не въ дальнемъ разстояніи отъ дома встртилъ онъ кучеровъ и лакеевъ своихъ, верхами и съ фонарями въ рукахъ. Ихъ выслала на встрчу жена его, и очень кстати: ночь была претемная, и онъ подъзжалъ къ крутой гор, съ большими водомоинами, такъ, что даже и днемъ опасно было тутъ хать. Пронскій былъ очень благодаренъ за такое вниманіе. Онъ нашелъ жену свою, не только не спящею но и нераздтою, по глазамъ ея замтно было, что она плакала. Выбжавъ на встрчу, съ радостію бросилась она къ нему на шею. ‘Какъ! Ты еще не спишь, мой другъ?’ сказалъ онъ. ‘Да, здорова-ли ты?’ — Слава Богу! Мн такъ что-то спать не хотлось.— Тутъ вошли они въ комнату, и Пронскій разсмотрлъ лицо Софьи при свчкахъ. ‘Браво! Да ты, голубушка, изволила плакать?’ — Нтъ! теб такъ кажется — я не плакала — отвчала Софья, съ веселою улыбкою, цлуя своего мужа. ‘Какъ нтъ? Очень замтно по глазамъ твоимъ, что ты плакала. Пожалуста скажи: какъ ты себя чувствуешь?’ — Право, хорошо — я здорова.— ‘Да о чемъ-же ты плакала? Ты знаешь наше условіе: мы ничего скрывать другъ отъ друга не должны.’ — Ну, что длать, милый другъ мой! Надобно признаться въ моей глупости: ты долго не халъ, и я безпокоилась о теб. Богъ знаетъ, чего не придумала, и, признаюсь, плакала…. продолжала Софья, обнимая мужа своего. — Мужчины говорятъ, что слезы необходимая принадлежность женщинъ, а мн кажется, просто, мы скоре васъ способны плакать отъ того, что нервы y насъ слабе вашихъ. — ‘Помилуй, другъ мой!’ сказалъ Пронскій, цлуя жену — ‘ты сдлаешь то, что я никуда здить не буду.’ — Ахъ! нтъ, мой другъ! не говори мни этого! Я призналась въ моей глупости, и поврь, что впередъ этого не будетъ. Прости меня, и дай слово, что ты не сердишься, и будешь вызжать. За что-жь теб, изъ слабости моей, лишать себя удовольствія? Божусь, что ты никогда слезъ моихъ не увидишь, и теперь ничего-бы не замтилъ, ежели-бы не нашелъ меня такъ въ расплохъ. При томъ-же, право, гг. мужчины, вы напрасно сердитесь за наши слезы: он насъ облегчаютъ, мн гораздо было тяжеле пока я не заплакала, Богъ знаетъ, что шло въ голову: мн казалось, что и лошади тебя разбили, и коляска твоя сломалась, что гд нибудь мостъ провалился, и ты лежишь безъ чувствъ! Дай только волю воображенію, самъ не знаешь, куда оно заведетъ. Признаваться надобно во всемъ. Я нсколько разъ призывала твоего Петрушу, разспрашивала y него: смирны-ли твои лошади? крпка-ли коляска? Онъ меня успокоилъ на этотъ счетъ, но я посылала свою Аннушку разспрашивать y здшнихъ жителей: какова дорога, много-ли горъ и переправъ? Мн сказали, что одна только гора, и мостъ хорошій, но мн представилось, что кучеръ напился пьянъ, въ темнот не попалъ на мостъ, и взвалилъ коляску. Я видла уже тебя окровавленнаго, съ переломленною ногою, и безъ памяти. Да, что таить! Надобно во всемъ покаяться — продолжала Софья, опять обнимая и цлуя мужа — я хотла было сама бжать къ теб пшкомъ на встрчу, потомъ думала велть запречь нашъ дормезъ, и отправиться къ теб. Хороша-бы я была, и порядочно-бы тебя перепугала, если-бы въ такую темную ночь попалась теб на встрчу — тогда за дло-бы ты на меня разсердился! Словомъ: сама не знаю, чего я не придумала, но слезы облегчили меня, я отнеслась мысленно къ Богу, вврила и тебя и себя святому Его промыслу, и уже по разсудку велла послать къ теб на встрчу людей нашихъ съ фонарями.— ‘И очень хорошо придумала, я благодарилъ тебя за вниманіе твое, они встртили меня весьма кстати, y предурной переправы подъ гору,’ отвчалъ Пронскій. ‘Но, милый другъ мой, Соничка, я думалъ, что ты гораздо разсудительне: это, ни дать ни взять, настоящая маменька!’ — Что длать, другъ мой! Я такая-жъ женщина, какъ и прочія! Ты составляешь все мое счастіе на земл…. будьте снисходительны, господа наши повелители — или, какъ говаривалъ одинъ старикъ Ротмистръ, стоявшій съ эскадрономъ своимъ недалеко отъ нашей деревни, отцы и командиры! не требуйте отъ насъ такой-же силы душевной, такой-же твердости и разсудительности, какія даны въ удлъ вамъ! Наше предназначеніе — любить васъ страстно, а всякая страсть есть малодушіе. будьте снисходительны къ слабости нашей, изъ уваженія къ началу, отъ котораго она происходитъ. Однакожъ, не стану оправдываться. Богъ и женщинамъ далъ разсудокъ, а въ подкрпленіе Религію. Я кругомъ виновата. Прости мою женскую слабость, не сердись на меня! Даю теб честное слово: впередъ этого не будетъ!— ‘А вы, наши матери и командирши, какъ говоритъ одинъ извстный въ нашей арміи Генералъ, достигнувшій изъ солдатъ отличною храбростію и необыкновеннымъ природнымъ умомъ своимъ до Генеральства — сдлайте одолженіе, сколько можно рже мучьте насъ малодушіемъ и пустыми слезами!’ отвчалъ, съ усмшкою, Пронскій. Впрочемъ, милый другъ мой, за кого ты меня принимаешь? Могу-ли я сердиться, видя такой опытъ любви и привязанности твоей? Но мн это важный урокъ, впередъ я и самъ буду разсудительне, стану имть больше вниманія, чтобы не тревожить тебя и не навлекать такого безпокойства долговременнымъ моимъ отсутствіемъ. A лучше всего, впередъ ршительно никуда я безъ тебя здить не буду.’ — Ахъ, нтъ! не говори этого — прервала его Софья, закрывая ему ротъ руками своими.— Это самый сильный упрекъ въ неразсудительности моей. И ты говоришь, что не сердишься на меня! Можно-ли быть въ безпрестанномъ принужденіи? Да, я измучусь отъ одной мысли, что ты для меня лишаешь себя удовольствія. Нтъ, сдлай милость, другъ май, не говори мн этого: зди везд одинъ, куда теб хочется! Я люблю тебя и уважаю, слдовательно, имю всю полную къ теб довренность, и знаю, что ты никогда не захочешь сдлать мн неудовольствія. Еще прошу тебя, прости меня, а я не буду впередъ такъ глупа!— ‘Другъ мой!’, сказалъ Пронскій, насилу удерживая слезы умиленія своего. ‘Можно-ли, чтобы я, любя тебя такъ страстно, хотлъ чмъ нибудь обезпокоить и огорчить тебя? Но, еще повторяю, ежели когда впередъ и поду я одинъ, то буду гораздо внимательне, чтобы не обезпокоить, тебя. Однакожъ, по милости этого скота, Сундукова, который услалъ, Богъ знаетъ куда, мою коляску, и такъ долго мучилъ насъ своимъ глупымъ праздникомъ, ты очень утомилась. Пора теб ложиться спать!’ Онъ пошелъ позвать ея горничную, и самъ возвратился, вмст съ нею, въ спальню.
‘Что, Аннушка: хороша была твоя барыня безъ меня?’ сказалъ Пронскій, съ улыбкою, — Да, батюшка! Ужъ тутъ и Богъ знаетъ чего не было!— отвчала Аннушка.— И сама измучилась, и меня съ ногъ сбила: посылала безпрестанно смотрть, и прислушиваться, не дете-ли вы! A что было…. ‘Ну врешь, врешь!’ прервала Софья, зажимая ей ротъ, со смхомъ. ‘Вздоръ! Ничего не было. Вотъ еще какая ябедница появилась! Кто тебя проситъ болтать пустяки? Да я тебя разобью по щекамъ за это, ты знаешь, я шутить не люблю, когда разсержусь,’ прибавила Софья, помирая со смха, при одной мысли, что она будетъ бить по щекамъ свою Аннушку, которая была ей espce d’amie. Она сама держала Софью въ большой субординаціи, и часто, бывъ въ дурномъ нрав, гнвалась, и длала ей выговоры. — Да, пожалуй, извольте бить меня, какъ хотите — отвчала, также со смхомъ, Аннушка — а не льзя не разсказать барину, какъ вы безъ него проказничали. Нтъ, Аннушка — говорили вы — ты не хочешь мн объявить, а, врно, прислали сказать, что онъ лежитъ безъ чувствъ, и что его лошади разбили! Я замтила, когда онъ похалъ, что лвая пристяжная очень горячилась и прыгала, неправда-ли: вдь она первая стала бить, а отъ нея и другія взбсились? Что-жъ ты отъ меня скрываешь? Пожалуста, скажи: вдь это правда?— Нтъ, сударыня — говорила я — да и что это вамъ въ голову входитъ? — Ахъ! вотъ кажется стукъ! Слава Богу! врно онъ детъ! Сбгай, голубушка, не слыхать-ли чего? Когда я возвращалась съ отвтомъ, что ничего не слышно, опять начинались разспросы. Врно, коляска сломалась? Онъ все это время такъ много здилъ въ ней, а вдь никто не поглядлъ! нтъ, впередъ, иначе не отпущу его, пока сама все не осмотрю. Да, помилуйте сударыня, говорила я — передъ отъздомъ изъ Петровскаго я сама видла, что баринъ все изволилъ осматривать, я въ ней хала сюда, и знаю, что она совсмъ крпка.— Ну, такъ кучеръ напился пьянъ, на праздник этого гадкаго Сундукова, и свалилъ его подъ мостъ!— Да, кучеръ въ ротъ ничего не бертъ — увряла я. — Вотъ такъ-то вся ночь-ноченская прошла. Я вдь вамъ напередъ говорила, что все доложу барину, когда онъ изволитъ пріхать.— ‘Ахъ ты женщина, женщина!’ — сказалъ Пронскій, смотря Софь въ глаза, съ нжностію. ‘Но милая, добрая женщина есть Ангелъ на земл!’ — прибавилъ онъ, выходя въ свою комнату, раздваться.
‘Постой-же, Аннушка,’ сказала Софья, предавшись обыкновенной своей веселости,— давай, мы его славно обманемъ! Я сдлаю, какъ будто-бы въ самомъ дл бью тебя по щекамъ, а ты кричи и плачь.— Вотъ будетъ ему сюрпризъ!— Ахъ, вы, проказница! Да, вспомните, что вы уже теперь барыня — да еще и Генеральша.— ‘Нужды нтъ! Пожалуста, обманемъ его.’— Хорошо, извольте — отвчала Аннушка. Лишь только услышали они шаги Пронскаго, идущаго въ спальню, Софья начала давать мнимыя пощечины Аннушк, то есть, бить себя по ладонямъ. ‘Вдь я теб не шутя говорила, чтобы ты не смла болтать, а ты не послушалась — такъ вотъ-же теб!’ — Помилуйте, сударыня — кричала, со слезами, Аннушка — я изъ усердія къ вамъ сказала.— ‘А! ты еще, бестія, раскричалась!’ И новыя оплеухи послдовали. Аннушка продолжала плакать. Можно вообразить себ положеніе Пронскаго! Онъ почиталъ Софью Ангеломъ, и вдругъ открывается, что она злая и лицемрка! Блдный, съ ужасомъ, отворяетъ онъ двери, и — находитъ, что об помираютъ со смху! ‘Ага! обманули молодца!’ — вскричала Софья, бросясь цловать его.— Воображаю себ, каково было твое изумленіе, узнавъ за женою своею такія добродтели. Вотъ такъ-то я стану бить всегда Аннушку, когда ты осмлишься опаздывать прізжать домой.’ — Женщины! настоящія вы дти! Какъ близки отъ печали къ радости, отъ слезъ къ смху! — ‘Да ужь теперь говори какія хочешь сентенціи, а мы съ Аннушкой славно обманули тебя!’ Он долго хохотали, что Софья отважилась бить по щекамъ Аннушку.
На другой день, посл обида, Пронскій и Софья отправились къ Рамирскимъ. Дорогою, Пронскій разсказывалъ вс проказы Сундукова. Софья смялась отъ всей души. ‘О люди! люди!’ сказала Софья. ‘Изъ чего суетятся и хлопочутъ? мн очень часто приходятъ въ голову стихи Дмитріева, которые, какъ мн кажется, заключаютъ въ себ самое полное описаніе человка:
‘О Бардусъ! не глуши своимъ насъ лирнымъ звономъ,
‘Молвь просто: человкъ смсь Бардуса съ Невтономъ!
Потомъ очень тяжело вздохнула она когда Пронскій разсказалъ о притсненіяхъ, длаемыхъ Сундуковымъ крестьянамъ своимъ, которыхъ онъ раззорилъ и привелъ въ совершенную нищету. ‘Ты давича сказала: О люди, люди!’ — прибавилъ Проискій — ‘а теперь должно воскликнуть, О зври, зври, кровожадные зври!’

ГЛАВА III.

Oh mortels ignorans et indignes de votre destine! Le bonheur peut exister dans tous les tems, dans tous les lieux, dans vous, autour de tous, partout o l’on aime vritablement.

Chateаubriand.

О смертные, бесмысленные, недостойные предназначенія вашего! Счастіе можетъ существовать всегда, везд, въ васъ, вокругъ васъ, повсюду гд любятъ истинно.

Шатобріанъ.

Они пріхали къ Рамирскимъ на другой день посл ужаснйшей ссоры, происходившей между этими несчастными супругами, слдствіемъ которой было ршительно намреніе — разойдтиться на вкъ. Давно уже потеряли Рамирскіе взаимное уваженіе другъ къ другу, ежедневно возобновляемыя непріятности ихъ между собою, произвели, прежде равнодушіе, потомъ отвращеніе, наконецъ, какъ имъ казалось, возродили непреодолимую ненависть ихъ. Поводомъ къ намренію ихъ развестись было слдующее:
Елисавета здила въ гости къ одной доброй пріятельницъ своей, безъ нея принесли къ Рамирскому письма съ почты, въ числ которыхъ нашелъ онъ одно на имя жены своей. Пакетъ былъ изъ прекрасной, веленевой бумаги, съ бордюрами, на печати усмотрлъ Князь бгущую, опустя голову внизъ собачку, съ девизомъ: Je cherche le tempr perdu. Почеркъ на адрес былъ ему неизвстенъ, онъ полюбопытствовалъ узнать, отъ кого было письмо, осторожно распечаталъ, и — съ бшенствомъ, усмотрлъ подпись Жокондова, изъ Москвы! Письмо написано было по Французски, и заключало въ себ любовное объясненіе, выписанное цлыми фразами изъ Французскихъ романовъ прошлаго столтія. Впрочемъ, слова: робкая любовь, сердце, воспламененное красотою и любезностію, невозможность боле противиться страсти, овладвшей всмъ бытіемъ, и что никогда лично не отважился бы сказать, что осмливается теперь писать, и прочія, пошлыя любовныя фразы ясно доказывали, что Елисавета еще не имла никакой непозволительной связи съ этимъ обветшалымъ волокитою, и что онъ еще въ первый разъ дерзнулъ говорить ей прямо о любви своей.
Чувство досады и ревности совершенно овладло душою Рамирскаго. По мннію его, и этого уже было слишкомъ довольно, что къ жен его осмлился кто нибудь писать любовныя изъясненія. При томъ-же, онъ почти совсмъ отвыкъ отъ французскаго языка, и многаго не понялъ въ письм. Въ бшенств, входили ему въ голову самыя сильныя и крайнія средства: онъ думалъ послать къ жен записку, чтобы она не осмлилась боле возвращаться въ его домъ, и хала-бы, куда хочетъ. Потомъ, намревался онъ тотчасъ по прізд ея прогнать вонъ отъ себя, не говоря ни слова. Но одумавшись, внутренно сознавался, что гласная исторія его съ женою можетъ обратиться ему самому въ предосужденіе, притомъ-же, хотлось ему испытать, до какой степени можетъ простираться лицмерство и вроломство ея, онъ желалъ еще знать, чмъ и какъ можетъ она оправдаться? Въ такихъ мысляхъ опять искусно запечаталъ Рамирскій письмо, и по возвращеніи жены домой, хотя старался скрыть свое бшенство, но не могъ, и съ глазами сверкающими отъ гнва подалъ самъ письмо, при вход ея въ гостиную. Елисавета, не обращая вниманія, и не смотря въ лицо мужа, подошла къ окну, и распечатала пакетъ. Въ глазахъ ея замтно было прежде удивленіе, когда она прочитала подпись, явная досада и презрніе при чтеніи письма, однакожъ, она не сказала мужу ни слова, положила письмо въ ридикюль, и пошла въ свою комнату переодться. Князь Рамирскій, съ нетерпніемъ и бшенствомъ, ходилъ большими шагами по комнатъ, въ ожиданіи ея возвращенія.
‘Позвольте, сударыня, узнать,’ сказалъ онъ ей, лишь только она вошла — ‘отъ кого вы изволили получить письмо?’
Надобно-же было, чтобы, къ несчастію, Елисавета возвратилась домой въ чрезвычайной досад, и съ намреніемъ сама длать мужу своему жестокіе упреки. Добрая пріятельница сообщила ей, по дружб, что мужъ ее обманываетъ, что нсколько времени тому назадъ, сказавъ, будто детъ по хозяйству въ другую деревню, вмсто того, цлый день провелъ онъ y любовницы своей, Лезбосовой. Въ такомъ положеніи находилась Елисавета, и можно вообразить себ, что она не была способна отвчать мужу кротко.
‘А вы, М. Г. позвольте спросить: гд пробыли въ прошлый понедльникъ, увривъ меня, что дете по хозяйству въ другую деревню? А?… позвольте спросить?’ вскричала Елисавета, въ бшенств.
— Вы должны мн отвчать, a не спрашивать меня!
‘Нтъ, сударь! извольте вы прежде отвчать! ‘
— Вы хотите знать, гд я былъ? — вскричалъ онъ, задыхаясь отъ гнва.— Ну, такъ, знайте-же, сударыня, что я весь прошлый понедльникъ пробылъ y моей любовницы, Лезбосовой. Слышали-ль? Угодно-ли, я еще повторю: Я былъ y Лезбосовой? Довольны-ли вы моимъ отвтомъ? Теперь прошу сказать мн: отъ кого вы получили письмо?
‘Очень мн досадно,’ отвчала Елисавета, вн себя отъ гнва, ‘что я не могу вамъ того-же сказать, то есть, что получила письмо отъ моего любовника.’
— Измнница! Наглая обманщица! — вскричалъ, съ яростію, Рамирскій.— Такъ безстыдно лгать въ глаза!… Я все знаю, сударыня: я читалъ это письмо отъ вашего любовника, Жокондова!
‘Безсовстный, низкій человкъ!— Какая выдумка — измну и распутство свое прикрывать такою гнусною клеветою! Этого еще не доставало, чтобы дать мн въ любовники дурака, потому только, что онъ осмлился написать преглупое и предерзское письмо! Это верхъ безстыдства!’ продолжала Елисавета, залившись горькими слезами.
— Напрасно вздумали вы, сударыня, притворяться, и хотите тронуть меня слезами. Лицемрство ваше очень видно.
‘Кто? Я хочу тронуть слезами гнуснаго клеветника? Я буду лицемрить передъ человкомъ, котораго я всею душею ненавижу и презираю? Узнайте-же, сударь, что я была прежде очень расположена къ Жокондову, и мн только нравилось его общество, но теперь, да будетъ вамъ извстно, что я страстно влюблена въ него, и сей часъ пойду отвчать, на его письмо!’ — отвчала, съ неистовствомъ, Елисавета. Глаза ея наполнились кровью, она была ужасна въ это время,
— Полно, полно! Напрасно такъ изволите вы горячиться. Мн теперь все равно: влюблены-ли вы въ него, или нтъ — теперь я весьма равнодушенъ. Всякое терпніе наконецъ истощается, довольно вы меня помучили! Полно! Пора отдохнуть! Объявляю вамъ, что я боле не намренъ жить съ вами, и вы можете отправляться, куда хотите….
‘Вы, сударь, предупредили меня. Я именно тоже готовилась вамъ сказать. Вы должны напередъ знать, что посл перпутства вашего, которое вы теперь изволили украсить такою невроятною клеветою, жить съ вами я уже никакъ не могу.
— Хорошо, хорошо, сударыня! Извольте, я во всемъ виноватъ — вы праведница, a я злодй — продолжалъ Рамирскій, и гнвъ его постепенно увеличивался.— Но, сдлайте одолженіе, убирайтесь вы отъ меня къ чорту!
‘Вы ошиблись, сударь: я уду не къ чорту, a отъ чорта!’
— Извольте ругаться, сколько вамъ угодно — возразилъ Рамирскій, насилу удерживая злость свою. — Я уже сказалъ вамъ, что весьма равнодушенъ ко всему, что вы говорите, только узжайте поскоре! Экипажъ для васъ сей часъ будетъ готовъ. Я назначаю вамъ по 10-т. въ годъ, для содержанія васъ и вашей дочери, которую я за свою уже не признаю. Сдлайте только милость, оставьте меня въ поко.
‘Извергъ! злодй!’ вскричала Елисавета, пораженная послдними словами Князя, что онъ не признаетъ дочери. ‘Teб мало было оклеветать и погубить меня: ты способенъ предать посрамленію невиннаго младенца, собственную кровь твою! Неврный, развратный, дтоубійца! доверши вс твои преступленія однимъ ударомъ: заржь насъ обихъ вмст! Присутствіе твое ужасно для меня, ты отравляешь воздухъ, которымъ я дышу…. И ты осмливаешься предлагать мн деньги! Ничего не надобно мн отъ тебя, сей часъ уйду пшкомъ, унесу на рукахъ дочь мою! Я трепещу за нее — ты способенъ пролить кровь невинную.’… Не помня сама себя, вскочила она съ мста, и хотла броситься къ дверямъ, но душевное волненіе, горесть, бшенство, истощили до такой степени силы ея, что она упала безъ чувствъ на полъ.
Рамирскій испугался, позвалъ служанокъ, Елисавету подняли, стали приводить въ чувство. Самъ мужъ ея бгалъ, хлопоталъ около нея, и былъ въ большомъ недоумніи. Казалось ему, что не возможно притворству и лицемрству простираться до такой степени, но — письмо Жокондова — думалъ онъ — такъ ясно ее изобличаетъ! — Между тмъ Елисавета опомнилась, и увидвъ мужа, просила его, именемъ Бога, оставить ее. ‘У тебя въ рукахъ ножъ…. Ты хочешь убить дочь свою…. пощади, пощади ее — заржь меня одну!’ кричала она, въ бреду и въ изступленіи. До такой степени была она поражена угрозами мужа не признать дочери, и такъ сильно заговорили въ сердц ея, врожденныя каждой матери, чувства любви и привязанности къ дтямъ! Но Рамирскій, думая, что она опять притворяется, за тмъ, чтобы боле взбсить его, съ негодованіемъ вышелъ изъ комнаты и хлопнулъ дверью. За симъ послдовалъ вторично продолжительный обморокъ, посл котораго возобновилось изступленіе Елисаветы. Она призывала къ себ няню дочери, и со слезами хватала цловать ея руки, умоляя спасти дочь ея — отъ отца! ‘Онъ хочетъ ее зарзать!’ кричала безпрестанно Елисавета.
Къ утру жаръ прошелъ, но она такъ ослабла, что насилу могла дышать, и томнымъ, прерывающимся голосомъ просила, чтобы послали поскоре за Священникомъ. Тотчасъ разбудили Князя. Онъ перепугался. Въ ту-же минуту послалъ онъ за Докторомъ и за Священникомъ, хотлъ идти просить y жены прощенія, но боялся, что присутствіе его можетъ сдлать ей большей вредъ. На цыпочкахъ подошедъ къ дверямъ спальни, слушалъ онъ: повсюду была глубокая тишина, женщины стояла кругомъ кровати Елисаветиной, въ безмолвіи. Свтъ лампады, теплившейся передъ Образомъ, и одна свчка, подъ зонтикомъ, стоявшая въ углу обширной комнаты, навели какой-то ужасъ на него. Ему казалось, что Елисаветы уже нтъ на свт, приближаться къ ея кровати не имлъ онъ духу, и со слезами возвратился въ свой кабинетъ. но тамъ опять пришло ему на память письмо Жокондова, онъ вновь взбсился. Затмъ вскор представился ему обморокъ, и настоящее, кажется, уже совсмъ непритворное положеніе жены его. Въ ужасномъ волненіи, сидть долго на мст онъ не могъ, голова его кружилась, словомъ, не зналъ Рамирскій, что длать! Между тмъ совсмъ разсвтало, ему вздумалось посмотрть на дочь, чтобы еще увриться: точно-ли она такъ похожа на него, какъ вс говорили? Тихими шагами прошелъ онъ по корридору, мимо спальни, въ дтскую. Невинное дитя было весело, прыгало на рукахъ кормилицы, и, не понимая, не чувствуя, въ какомъ положеніи были ея родители, и что ей, несчастной, отвергнутой отцомъ, предстоитъ на поприщ жизни — съ улыбкою протягивало къ нему ручонки свои, называло его: папа и хотло цловать. Князь взялъ дочь на руки, сходство ея съ нимъ было, въ самомъ длъ, разительно, y него невольно потекли слезы. ‘Нтъ! сердце мое не обманываетъ меня!’ думалъ онъ. ‘Она точно дочь моя!’ Но оскорбленное самолюбіе и ревность вновь овладли имъ. Письмо Жокондова опять пришло ему на память. ‘Ежели она и точно дочь моя’ — думалъ онъ — ‘все это не оправдываетъ преступной ея матери! Я самъ читалъ письмо, въ которомъ любовная связь ея такъ очевидна!’ Онъ отдалъ ребенка нян, и возвратился въ свой кабинетъ. Безпокойство и душевное волненіе произвели въ немъ сильную головную боль. Онъ долженъ былъ лечь въ постелю.
Священникъ вскор явился, и Елисавета, по совершеніи послдняго Христіанскаго долга, почувствовала себя гораздо лучше. Она плакала, и внутренно сознавалась, что сама, запальчивостію, втренностію и неразсудительностью своею, многому причиною. Ей невольно пришло въ голову, какъ постепенно эти, по общему мннію маловажные, и даже очень милые въ прелестной женщин недостатки, увлекли ее въ погибель! Будущей жребій несчастной дочери сильно мучилъ ее. ‘Непризнанной отцомъ за законную дочь, что предстоитъ ей, бдной!’ думала Елисавета, и горькія слезы, ручьемъ, текли изъ глазъ ея. Однакожъ, размышляя дале и укрпившись молитвою, думала она, что не въ богатствъ и знатности состоитъ истинное, существенное благополучіе, къ несчастію, ей по опыту было это извстно. Она ршилась, ежели Богу угодно будетъ сохранить жизнь ея, удалиться въ маленькую свою деревню, совершенно посвятить себя дочери, заняться образованіемъ и воспитаніемъ ея, совсмъ по другой метод, нежели та, по которой она сама была воспитана, не почитать забавнымъ остроуміемъ легкомыслія и необдумчивости, не радоваться ими, и не разсказывать о нихъ, даже къ самомъ дтскомъ возраст двочки. Пріучать, напротивъ, съ малолтства къ размышленію и порядку, предупреждать самыя малйшія движенія гнва, запальчивости и своевольства. Елисавета хотла воспользоваться собственнымъ несчастіемъ своимъ, для отвращенія бдствій отъ дочери. Мысль, что она не даромъ будетъ жить на свт, и что ей предстоитъ важная и священная обязанность матери, о которой, до сихъ поръ, она совсмъ не помышляла, еще боле подкрпила и успокоила ее. Она велла привесть дочь къ себ, взяла на руки, и цловала ее — къ удивленію двочки, потому что прежде никогда не брала она ее къ себ и не ласкала. Дитя смотрло на мать свою угрюмо, и готово было плакать. Въ это время Елисавета опять поражена была мыслью о томъ, что будетъ съ этимъ невиннымъ младенцемъ, ежели она умретъ! ‘Но, по милости Божіей, y меня есть Ангелъ — сестра Софья,’ подумала она, и успокоилась. Докторъ нашелъ ее довольно въ хорошемъ положеніи, только весьма слабою, онъ прописалъ ей лекарство для подкрпленія.
Тутъ доложили Князю Рамирскому о прізд Пронскихъ. Онъ вышелъ къ нимъ на встрчу съ завязанною головою. На лиц его видны были такая мрачность и такое уныніе, что Софья испугалась. ‘Что вы, Князь?’ спросила она, торопливо. ‘Не случилось-ли какого несчастія съ Лизанькою? Гд она?’ — Жена моя нездорова. У меня также очень болитъ голова — отвчалъ онъ, отворяя дверь въ спальню, куда самъ за ними не пошелъ, но возвратился въ свой кабинетъ.
Со слезами цловала гостей своихъ Елисавета. Ей сдлалось было дурно, но, успокоившись немного, сообщила она имъ вс подробности ссоры своей съ мужемъ, и показала письмо Жокондова, ‘которое было только вздорнымъ предлогомъ,’ прибавила она, ‘уже давно обдуманнаго злодйства моего мужа. Не стану оправдываться,’ продолжала Елисавета — ‘я кругомъ виновата, за неосторожность и неразсудительность свою, весь вкъ мой длала я глупости, и принимая ласково, или — называя вещи настоящимъ ихъ именемъ, потому, что ничего мн скрываться отъ васъ — просто, кокетствуя съ этимъ Жокондовымъ, я была слишкомъ безразсудна, тмъ боле, что тетушка Прасковья Васильевна, справедливо, предупреждала меня…. Да, я сама подала поводъ этому мерзавцу оскорбить меня глупымъ и дерзкимъ письмомъ своимъ! Но, можно-ли было ожидать такихъ ужасныхъ послдствій? Я виновата, a за что невинная дочь моя будетъ страдать весь вкъ. Отвергнутая, непризнанная дочь — какое посрамленіе, какое бдствіе! Выше этого, кажется, уже ничего быть не можетъ…’ прибавила Елисавета, задыхаясь отъ рыданій.— Успокойся, другъ мой, успокойся, и молись Богу: Онъ милосердый Отецъ нашъ — отвчала Софья, цлуя ее, со слезами, и подавая ей стаканъ воды. Въ это время Пронскій, не бывъ замченъ, положилъ письмо Жокондова въ карманъ къ себ и пошелъ къ Князю Рамирскому, предоставя жен своей утшать и успокоивать Елисавету. Онъ нашелъ его лежащимъ въ постел, y себя въ кабинет. ‘Что вы, Князь? Какъ вы себя чувствуете?’ — Ужасно болитъ голова — отвчалъ онъ, вставая съ постели. — ‘Да за чмъ-же встаете? Лежите — я посижу подлъ вашей кровати.’ — Нтъ! я думаю, что движеніе сдлаетъ мн пользу. — Они вышли, и скорыми шагами ходили по зал, не говоря ни слова. Оба придумывали, какъ начать разговоръ о самомъ непріятномъ предмет. Наконецъ, Князь Рамирскій прервалъ молчаніе. ‘Послушайте, Николай Дмитріевичъ,’ сказалъ онъ. ‘Вы теперь семьянинъ нашъ, я душевно люблю и уважаю васъ — скрываться отъ васъ нчего: я выведенъ изъ всякаго терпнія недостойными поступками и неврностію жены моей, и — ршился на вкъ разстаться съ нею.’ — Жалю о васъ, любезный братъ — отвчалъ, со вздохомъ, Пронскій. — Въ дла мужа и жены никто не долженъ вмшиваться. Я не разсуждаю, кто изъ васъ правъ и кто виноватъ, и только еще, съ сердечнымъ вздохомъ, повторяю: очень, очень сожалю о васъ! — ‘Но, будьте безпристрастны, Николай Дмитріевичъ, войдите въ мое положеніе, и вы сами согласитесь, что никакого человческаго терпнія не достанетъ сносить такую мучительную жизнь!’ — Опять скажу вамъ тоже, любезный Князь: я не имю права судить мужа съ женою…. Но, позвольте мн говорить съ вами, какъ съ Христіаниномъ. Вы не можете отвергнуть, что бракъ есть одно изъ священныхъ таинствъ, на которыхъ основана наша Религія. — ‘Конечно,’ отвчалъ, въ смущеніи, Князь Рамирскій. — Разсмотрите сами, хладнокровно, и во всхъ отношеніяхъ, въ чемъ состоитъ важная и священная обязанность супруговъ. Не дали-ль вы обта въ храм Божіемъ? Не клялись-ли вы, передъ Престоломъ Всемогущаго и Всевидящаго Творца, способствовать къ счастію женщины, которая, можно сказать, великодушію вашему ввряла на вкъ судьбу свою? Разберите сами, и отдайте сами себ отчетъ: исполнили-ль вы обтъ свой? Постигнули-ль вы въ полной мр обязанность вашу: управлять и руководствовать колеблющимися шагами молодой, неопытной женщины на поприщ жизни? Отъ васъ, именно отъ васъ, зависло все счастіе, временное и вчное, этой женщины, но справедливо-ли вы дйствовали, и не дадите-ли вы отвта передъ Богомъ, что вы погубили ее? Потомъ вспомните, не была-ли первйшая обязанность ваша та, чтобы собственнымъ примромъ своимъ поддержать на пути чести и добродтели слабую отъ природы подругу вашу? Вспомните еще, не имете-ли вы на душ упрека въ этомъ важномъ отношеніи? Вотъ все, что я могу сказать вамъ, любезный братъ, какъ Христіанинъ Христіанину! — прибавилъ Пронскій, взявъ за руку Князя Рамирскаго, который, въ молчаніи и со слезами на глазахъ, ничего не отвчалъ ему. Замтно было, что слова Пронскаго сильно тронули его и поразили до глубины души. Посл нсколькихъ минутъ молчанія, Пронскій продолжалъ: ‘Вы, любезный братъ, ослплены теперь гнвомъ вашимъ, но когда успокоитесь, то все, что я теперь говорилъ, скажетъ вамъ собственное ваше сердце, потому, что вы не ожесточенный человкъ. Разсудокъ и сердце обнаружатъ вамъ все въ настоящемъ вид, и вы внутренно сознаетесь, что вы — сами во всемъ виноваты…. Вообразите только, какое горестное раскаяніе предстоитъ вамъ. Мученіе ваше еще тмъ боле увеличится, что кром временнаго и вчнаго погубленія женщины, вврившей вамъ судьбу свою, вы будете причиною посрамленія, то есть, величайшаго несчастія невиннаго существа, собственной вашей дочери!’ — Правда ваша, правда, любезный Николай Дмитріевичъ!— вскричалъ Рамирскій, бросаясь со слезами въ его объятія.— Нтъ! вчера я слишкомъ завлеченъ былъ бшенствомъ моимъ. Я не могу отвергнуть дочери моей и разстаться съ нею! Опытъ доказалъ мн, до какой степени люблю я этого ребенка. Нтъ! никакъ, и никогда, не могу я отпустить ее отъ себя!… Не спорю, и не смю оправдываться — продолжалъ онъ, посл нкотораго молчанія, въ продолженіе котораго замтилъ Пронскій, по лицу его, сильное бореніе страстей — я виноватъ во многомъ! Первое тмъ, что я ослпленъ былъ страстію къ одному только лицу прелестной, молодой двушки, не умлъ размыслить о послдствіяхъ не разсмотрлъ характера и душевныхъ ея свойствъ, искалъ руки ея, и соединился съ нею вчными, неразрывными узами супружества, не постигая, какъ вы точно справедливо, говорите, важной обязанности мужа. Потомъ, сдлавъ уже такую безразсудность, я не внималъ тому, что она молода, и что поступая, какъ должно разсудительному человку, я могъ-бы еще преобразовать ея характеръ, и воспользоваться точна многимъ расположеніемъ ея къ добру. Вмсто того, я часто горячился по пустому, говорилъ ей грубости, поступалъ съ нею безъ всякой нжности, и совершенно ожесточилъ ее противъ себя. Но, самое главное, чего я въ вкъ простить себ не могу — я первый нарушилъ супружескую врность! Тщетно стараюсь оправдывать себя тмъ, что я завлеченъ былъ кокеткою, и что несносная скука, дома, и ежедневныя непріятности, длаемыя мн женою моею, нсколько извиняютъ меня! Совсть — неумолимый судія, нельзя заглушить голоса ея навсегда, опыты, подобные теперешнему, возбуждаютъ ее, и тягостныя угрызенія ожидаютъ того, кто нарушилъ долгъ совсти. Все это правда, повторяю еще, и совершенно обвиняю себя. Но, согласитесь, что все это уже слишкомъ далеко зашло! Какую жалкую роль въ свт долженъ играть мужъ-рогоносецъ! Можетъ-ли онъ сохранить какое-нибудь уваженіе къ жен, которая обманула его и нарушила свой долгъ? A преступленіе моей жены, къ несчастію, такъ явно, что и сомнваться невозможно. Отнын жизнь наша была-бы только безпрерывнымъ мученіемъ. Какими глазами будемъ мы смотрть другъ на друга, бывши взаимно уврены въ измн и неврности нашей? Для общаго спокойствія намъ должно разстаться съ нею — только дочери моей не могу я отпустить отъ себя. Я готовъ на всякія пожертвованія, готовъ отдать все — только-бы она не отнимала y меня единственнаго, послдняго утшенія моего въ жизни — прибавилъ онъ, со слезами. ‘Любезный Князь! вы говорите, что преступленіе вашей жены явно,’ продолжалъ Пронскій. ‘Но на чемъ основываете вы увренность вашу?’ — На письм Жокондова, которое я самъ читалъ. Дорого, и очень дорого далъ-бы я, чтобы это пагубное письмо никогда не попадалось мн въ руки! Я могъ-бы еще сомнваться, могъ-бы думать, что хотя наружности вс противъ нея, но какъ человкъ ослпленный ревностію, я ошибаюсь. Оставалась-бы еще тнь надежды, что она не измнила мн, и не нарушила супружеской врности. Теперь — все кончилось! Прочитайте сами письмо, и вы увритесь въ посрамленіи моемъ! — ‘Вотъ это несчастное письмо,’ сказалъ Пронскій, вынимая его изъ кармана. ‘Оно служитъ разительнымъ доказательствомъ, какъ человкъ, обуреваемый страстями, смотритъ на все въ превратномъ вид. Но мы такъ много ходили — признаюсь вамъ, я усталъ, сядемте и отдохнемъ.’ Князь схватилъ изъ рукъ Пронскаго письмо, и они пошли въ кабинетъ.
Съ нетерпніемъ, въ сильномъ волненіи, началъ Князь Рамирскій пробгать глазами письмо Жокондова. Потомъ, отдавая его трепещущею рукою Пронскому, сказалъ: ‘Должно вамъ признаться, любезный Николай Дмитріевичъ, что я совсмъ отвыкъ отъ Французскаго языка, и многаго въ этомъ письм не разумю: но слова: amour, feu devorant, sentimens de mon cnoer, которыя, къ несчастію, понимаю, доказываютъ, что этотъ мерзавецъ написалъ любовное письмо къ моей жен! Согласитесь, это самолюбіе мое было жестоко оскорблено, и одна только мысль, что жена моя въ переписк съ Жокондовымъ, который позволяетъ себ говорить ей о любви и о сердечныхъ чувствахъ своихъ — уже этого было достаточно для возбужденія моего бшенства! Но я увренъ, что вы, Николай Дмитріевичъ, не употребите во зло полной довренности моей къ вамъ, что вы не захотите безполезно обманывать меня, потому, что истина откроется, рано или поздно. Прошу васъ: переведите мн по-Русски это письмо.’
— Все, что вы ни говорили теперь, очень справедливо — отвчалъ Пронскій.— Жена ваша точно виновата. Втренностью своею, она сама подала поводъ къ столь оскорбительному для нея письму. Можетъ быть, въ послдствіи времени этотъ обветшалый волокита, подражая похвальнымъ примрамъ многихъ героевъ Французскихъ романовъ, и достигнулъ-бы своей цли, усплъ-бы совратить ее съ пути чести и добродтели, и въ этомъ случа — извините меня — вы были-бы много сами виноваты, невниманіемъ вашимъ. Но, къ счастію, самое это письмо служитъ яснымъ доказательствомъ, что она еще не преступница, что ника-кой переписки и предосудительной связи y нея съ Жокондовымъ не было, хотя признаться должно, что легкомысліе поставило было ее на краю бездны. Я переведу вамъ, отъ слова до слова, глупое это письмо, то есть, буду читать каждое Французское слово по Русски, хотя выйдетъ изъ этого порядочная галиматья.’
‘Сндаемый пламенемъ страстной любви, которая овладла всмъ моимъ сердцемъ, и всмъ существованіемъ моимъ, я не въ силахъ уже скрывать чувствъ моихъ. Узнайте, что вы предметъ моего обожанія. Я долго колебался, думалъ побдить мою страсть, хотлъ удалиться отъ столь опасныхъ для моего сердца прелестей вашихъ, соединенныхъ съ необыкновенною любезностію и умомъ. Вотъ причина внезапнаго отъзда моего въ Москву. Но вс усилія мои безполезны, вы овладли всмъ бытіемъ моимъ, вы составляете предметъ моихъ безпрестанныхъ мыслей. Истинная любовь робка. Никогда не осмлился-бы я сказать вамъ лично то, что теперь отваживаюсь писать. Произнесите мой приговоръ. Жизнь, или смерть, принесетъ вашъ отвтъ, котораго буду ожидать здсь въ Москв? Но я приказалъ моему управляющему тайно създить къ вамъ, и получить вашъ отвтъ, для доставленія ко мн. Съ чмъ можетъ сравниться блаженство мое, ежели вы позволите упасть къ ногамъ вашимъ влюбленному и счастливому,’

Жокондову.

‘И на словахъ глупы любовныя объясненія такого рода, a на письм еще глупе!’ — сказалъ Пронскій, отдавая письмо Князю Рамирскому. Князь былъ въ видимомъ смущеніи, смотрлъ долго на письмо и, какъ замтно было, собирался съ мыслями.— Добрйшій, почтеннйшій человкъ!— сказалъ онъ наконецъ, повинуясь душевному движенію.— Вы оказали мн истинное, совершенное одолженіе, и облегчили мое сердце отъ ужаснаго бремени, доказавъ мн ясно, что жена моя, благодаря Бога, еще не преступница. Оскорбленное самолюбіе мое, и увренность въ ея измнъ, побуждали меня разстаться съ нею, но чувство прежней любви таилось въ моемъ сердц, и открылось мн въ то время, когда я почиталъ себя обязаннымъ разойдтиться съ нею. Вы, любезный Николай Дмитріевичъ, вывели меня изъ заблужденія. Будьте посредникомъ моимъ, довершите истинное благодяніе, котораго я въ вкъ не забуду, испросите y нея прощенія мн, и примирите насъ другъ съ другомъ!— Пронскій, съ чувствомъ, пожалъ ему руку, и тотчасъ отправился къ жен его.
Въ продолженіе этого разговора, и Софья не оставалась въ бездйствіи. Она, со всею нжностію и съ истиннымъ краснорчіемъ, потому что говорила прямо отъ души, показывала сестр, что ей, какъ Христіанк, должно съ терпніемъ и кротостію нести крестъ свой, что если-бы она и дйствительно была совершенно права, то невинное страданіе въ здшнемъ мір долженъ переносить Христіанинъ безъ ропота и съ покорностію къ Провиднію. Но ей въ настоящемъ случа совершенно оправдать себя невозможно. И самое главное: ей надобно имть въ виду, что она мать, чувство материнской любви должно подкрплять ея и подвигнуть на всякія пожертвованія. Послднее боле всего подйствовало на сердце Елисавсты, ‘Ты права, милый другъ мой!’ сказала она’ ‘Чувство материнской любви, которое, къ несчастію, до сихъ поръ было мн неизвстно и такъ внезапно открылось, то что заставляетъ меня ршиться на все. Я готова перенесть всякое униженіе, вс возможныя страданія, лишь-бы только отецъ не отвергалъ дочери и не покрывалъ-бы вчнымъ посрамленіемъ всей жизни невиннаго моего дитяти. Я готова упасть передъ нимъ на колни, цловать его руки и ноги — чувствую въ себ столько силы душевной, что способна на все, лишь-бы только смягчить его жестокосердіе къ своей дочери!’
Въ такомъ расположеніи нашелъ ее Пронскій, войдя въ спальню. ‘Любезная сестра!’ сказалъ онъ. ‘Я уполномоченъ отъ вашего мужа испросить y васъ ему прощеніе. Онъ чувствуетъ себя виноватымъ передъ вами.’ Можно вообразить себ, каковъ былъ переходъ Елисаветы отъ горести къ радости.— ‘Онъ виноватъ передо мною? Ему просить y меня прощенія?’ вскричала Елисавета. ‘Нтъ! я сама совершенно во всемъ себя обвиняю, и готова на колняхъ умолять его о помилованіи.’ — слдовательно, я могу объявить ему объ этомъ.— Пронскій хотлъ было идти, но Князь, ожидая ршенія судьбы своей въ другой комнатъ и слыша, что говорила Елисавета, былъ уже на колняхъ передъ ея постелью. ‘Другъ мой! прости меня! Я всему причиною! Вся моя вина!’ говорили они, и со слезами бросились въ объятія другъ друга. Пронскій сдлалъ знакъ Софь, она пошла въ дтскую и принесла дочь ихъ. Присутствіе дитяти возобновило ихъ раскаяніе и обвиненіе самихъ себя. Они поперемнно брали дочь съ рукъ на руки, и повторяли увренія посвятить всю жизнь свою для успокоенія и счастія другъ друга. Потомъ обратились они съ благодарностію къ примирителямъ своимъ. Вс четверо блаженствовали въ полной мръ. Но мудрено врить, кто чувствовалъ боле внутренняго удовольствія: примиренные, или примирители?

ГЛАВА IV.

Dir Selbstrufriedenhelt, dir ssse Scelenruh,

Eilt jedes Menschen Wunsch, eilt jede Handlung in.

Doch wer erreichet dich?..

Wieland.

‘Къ теб, внутреннее удовольствіе, къ теб, душевное спокойствіе, стремятся вс жланія и дйствія людей. Но кто достигаетъ?…

Виландъ.

Весь остатокъ дня прошелъ въ общемъ удовольствіи. Примирившіеся супруги повторяли, что именно отъ недоразумній и неловкости своей были они несчастливы. Князь Рамирскій обвинялъ себя, что онъ часто былъ грубъ въ обращеніи, горячился по пустому, не имлъ должнаго вниманія и снисхожденія къ молодости жены. Напротивъ, она говорила, что втренностію своею и неодумчивостію длала ему много непріятностей, не умла смирять себя и соображаться, по обязанности своей, съ его характеромъ, и что она всему причиною, тмъ-же боле, что нсколько разъ предостерегали ее сестра Софья и тетушка Прасковья Васильевна, но она не уважила ихъ совтомъ.
‘Милые друзья!’ сказала имъ Софья. ‘Теперь вы на самомъ опытъ узнали, что важныя дйствія бываютъ отъ маловажныхъ причинъ, уврились также и въ той истинъ, что въ супружеств не должно пренебрегать никакою бездлицею, и что, очень часто, какое нибудь млочное, какъ кажется, невниманіе другъ къ другу, иметъ пагубныя послдствія! Наблюдая супружество ваше съ самаго начала, я именно въ этомъ уврилась. Помнишь-ли, Лизанька, за что y васъ произошла первая непріятность? Можно-ли поврить? За башмаки! Ты не хотла уважить весьма дльнаго замчанія твоего мужа, что посл дождя ходить въ цвтныхъ, тоненькихъ башмакахъ нездорово и убыточно. Ты вздумала блистать своимъ остроуміемъ на его счетъ, и очень нескромно шутить и подсмивать, то есть, просто дурачить его. Башмаки были основаніемъ всхъ дальнйшихъ вашихъ непріятностей. Но, да послужитъ все случившееся съ вами важнымъ для васъ урокомъ на будущее время! Счастливъ, кто изъ прошедшихъ ошибокъ своихъ извлекаетъ ту пользу, чтобы впредь не впасть въ такія же ошибки. Послушайтесь меня, вспомните старинную Русскую пословицу: ‘кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ’ — предайте все прошедшее совершенному забвенію. Вы оба были виноваты, и взаимно простили другъ друга. Будьте-же великодушны въ полной мр, не вспоминайте прошедшаго, и не позволяйте себ, ршительно никогда, длать упреки одинъ другому. Прошедшаго возвратить уже не льзя, начните жить какъ будто-бы снова.’ — Точно, точно справедливо! — сказалъ Князь Рамирскій. — ‘Сущая истина!’ прибавила Елисавета, цлуя своего мужа.
‘Кажется теперь можно надяться, что Лизанька будетъ спокойна и счастлива’ — сказала Софья мужу своему, оставшись съ нимъ наедин. — ‘Переломъ былъ ужасный, потрясеніе такъ сильно, что она была на волосокъ отъ смерти, но за то послдствія благотворны.’ — Дай Богъ, чтобы ты не ошиблась въ своемъ ожиданіи, добрая, милая женщина!— сказалъ Пронскій, цлуя съ чувствомъ ея руки. — Съ какимъ удовольствіемъ смотрлъ я на твое лицо во время примиренія ихъ! Какая радость сіяла въ твоихъ глазахъ! мн кажется, что ты была счастлива не мене самой сестры твоей. Ты и всегда мила, какъ нельзя больше, a въ это время была точно, какъ говоритъ тетушка Прасковья Васильевна, совершенная красавица!— ‘А ты разв не таковъ-же былъ? Будто я не замтила, что ты, отвернувшись, утиралъ слезы платкомъ? И эт-то, тихонь-ко обтертыя слезы увеличили замченное тобою счастіе на моемъ лиц! — отвчала Софья. — Однакожъ, скажи, пожалуста, отъ чего-же ты опасаешься, что я, можетъ быть, ошибаюсь на счетъ сестры?’ — Укрпи ее Богъ! Вотъ все, что я могу сказать. Только, кажется мн, что доживъ уже до нкоторыхъ лтъ безъ размышленія, безъ строжайшаго и внимательнаго наблюденія за самимъ собою, тяжело передлывать себя. Впрочемъ, съ помощію Божіею, до всего достигнуть можно. По крайней мръ, такого важнаго неудовольствія между ними, по всмъ вроятностямъ, уже ожидать нельзя. Будутъ кой-когда маленькія перепалки, но — это такъ и быть! A coвтовалъ-бы я теб, другъ мой, стараться обратить все вниманіе сестры на дочь ея, возбудить и подкрпить въ ней своими совтами чувства материнской любви, которая такъ внезапно и такъ сильно открылась въ ней и произвела чудеса. Поврь, что если-бы не дочь, то вс наши краснорчивыя убжденія остались-бы безуспшны, Знаешь-ли? Съ женщинами такого рода надобно иногда подыматься на хитрости. Предложи ты ей установить съ тобою, какъ можно чаще, переписку о воспитаніи ея дочери, постарайся возбудить въ ней самолюбіе, попроси, чтобы она сообщала теб наблюденія надъ постепеннымъ развитіемъ характера и способностей ея малютки, постарайся доказать ей, что нравственное воспитаніе ребенка должно начинаться съ самыхъ пеленокъ, и что несправедливо умствованіе, будто-бы надобно дать свободу рости ребенку, и не заниматься до нкоторыхъ лтъ нравственнымъ его образованіемъ. Неправда! Еще повторяю: оно должно начинаться почти съ самыхъ пеленокъ. Впрочемъ само собою разумется, что оно должно быть принаровлено и соразмрно возрасту и способностямъ ребенка. Точно также смшно учить пятилтняго младенца высшей Геометріи, или Астрономіи, какъ 60-лтняго человка заставлять играть въ куклы. Я не знаю, хорошо-ли я объяснилъ теб образъ моихъ мыслей, но ежели ты понимаешь меня, то постарайся передать все это и сестр. Попроси ее, какъ будто для себя, потому что и ты готовишься быть матерью, сообщать теб нравственныя наблюденія надъ ея дочерью. Поврь, что переписка такого рода сдлаетъ ей большую пользу, нечувствительно будетъ способствовать къ собственному ея, моральному усовершенствованію, и тмъ боле, что ты въ отвтахъ своихъ будешь подкрплять ее. Занятія такого рода отвлекутъ ее отъ разсянія и отъ скуки, которая есть основаніе всхъ нашихъ неудовольствій. Согласна-ли ты со мною? — прибавилъ Пронскій. — Я могу ошибаться — скажи мн откровенно твое мнніе, и мы вмст придумаемъ, какъ лучше устроить все это дло. — ‘Очень тебя понимаю, и совершенно согласна. Не дале, какъ завтра, передамъ Лизаньк’.
— Да скажи, пожалуста — продолжалъ Пронскій — что это за компаньонка Миссъ Клокъ, и на что она надобна? Учиться сестр по Англійски, кажется, нтъ никакой нужды. Да и къ чему компаньонка для замужней женщины? Мужъ и дти — вотъ настоящіе компаньоны ея. Признаюсь теб, мн кажется, такого рода паразитки, Англичанки, a пуще всего Француженки, живущія y молодыхъ женщинъ, для компаніи, угодливостію своею фантазіямъ ихъ, потворствомъ и согласіемъ своимъ на всякій вздоръ, который придетъ имъ въ голову, имютъ чрезвычайно вредное вліяніе на ихъ нравственность, нечувствительно вкореняютъ въ нихъ своевольство, капризы, упрямство, и пріучаютъ къ лни. При томъ-же я гроша не держу, ежели эту миссъ хорошенько спросить, то, можетъ быть, откроется, что Жокондовъ по совту ея написалъ письмо къ Княгин, и къ счастію еще, что имлъ глупость послать по почт. Весьма вроятно, что она взялась-бы передать ему отвтъ, хлопотать за него, и со временемъ, когда-бы открылась настоящая интрига между ними, она, за нсколько сотъ рублей, взяла-бы роль посредницы и любовнаго Меркурія. Много есть такихъ примровъ! Очень-бы хорошо ты сдлала, если-бы постаралась удалить ее отъ сестры. — ‘Кажется, что Миссъ Клокъ не такова’ — отвчала Софья. — ‘Она жила долго y насъ въ дом, для Англійскаго языка, когда мы были вс не замужемъ, и посл замужства Елисаветы, съ которою она боле всхъ была дружна, перехала она къ ней, и живетъ теперь за самую дешевую цну. Но, Богъ знаетъ! Отвчать ни за что нельзя. Мн самой давно казалось, что она подбивала Елвсавету противъ мужа, или, по крайней мръ, часто вмст подсмивалась надъ нимъ. Да и одно то, что он разговариваютъ въ присутствіи его на такомъ язык, котораго онъ не понимаетъ, можетъ возбудить въ немъ подозрніе, что он или смются, или замышляютъ что нибудь противъ него. Правда твоя — я поговорю сестр, чтобы она отпустила ее, и тмъ боле еще представлю ей, что на эт деньги, которыя ей платитъ, можетъ она взять хорошую и опрятную Нмку, въ няни къ дочери. Надобно правду сказать: въ дтской y нея чрезвычайная нечистота, и ребенка водятъ неопрятно, я постараюсь доказать ей, что это весьма вредно для здоровья дитяти.
Подобное же сужденіе было въ двичей, между Аннушкою Софьи и двоюродною сестрою ея, Машею, отданною въ приданое за Елисаветою. ‘Долго-ли будетъ господамъ вашимъ ссориться между собою?— сказала Аннушка. — Право, вчуж смотрть на нихъ тошно. Какъ это, когда къ вамъ ни прідешь, все одно и тоже — весь домъ верхъ дномъ. Чтобы имъ жить, какъ наши молодые! Никогда непріятнаго слова другъ другу не скажутъ, сердце радуется, смотря на нихъ.’ — Какая разница!— отвчала Маша.— Софья Васильевна ваша — ангелъ во плоти, a наша барыня — Богъ знаетъ что такое! Чортомъ ее назвать нельзя, она часто бываетъ добра и разговорчива, a иногда подступиться къ ней нельзя — все не по ней, ничмъ ей не угодишь! И молодаго вашего барина хвалятъ люди его, a нашъ-то куда своебычливъ, и золъ иногда, особливо-же когда поссорится съ барынею. Тутъ не попадайся ему никто подъ руку — всхъ бьетъ и колошматитъ до полу-смерти, бдному едюшк, камардину его, пуще всхъ тогда достается. Онъ, бдный, отъ пинковъ, пощечинъ и тычковъ въ зубы и уши, почти совсмъ оглохъ. Барыня еще — славу Богу — не такъ дерзка на руку, и сама никогда не дерется. Но ужъ и y нея, въ то время, когда поссорится она съ Княземъ, держи ухо востро: то ей подай, другое принеси, и все ей тогда не въ угоду, за все бранится и ворчитъ, такъ, что хоть бжать бы изъ дому на ту пору.
‘Да за что они перебранились теперь?’ — продолжала Аннушка. ‘Видно, что дло было не на шутку: ты сказывала, что они кричали во все горло, на весь домъ, и даже молодую вашу Княжну разбудили и испугали, a потомъ барыня упала на полъ, и вы безъ чувствъ отнесли ее на постелю.’ — Видишь-ли ты, говорятъ, Князь перехватилъ какое-то письмо изъ Москвы, отъ этого чорта — какъ-бишь зовутъ его…. все забываю…. вотъ отъ этого сосда…. Руской что-ли онъ, или Нмецъ, Богъ его знаетъ — только онъ болтаетъ все не по нашему. Я давно говорила: быть изъ этого бд! Повадился сюда таскаться всякій день! Давай ему самыхъ густыхъ сливокъ, меду не наготовятся на него — бутылки по три выпивалъ въ день! Все сидитъ, бывало, съ барынею, лопочутъ Богъ знаетъ по-каковски, и пшкомъ ходятъ и гулять здятъ — все вмст! Баринъ уже давно искоса посматривалъ на него, слова, бывало, не промолвить съ нимъ въ ладъ, но нтъ, этотъ бсъ ни на что не смотрлъ: такъ присушило его къ нашему дому, что ни чмъ Князь отвадить его не могъ.
‘Ну! теперь, слава Богу! наши Господа помирили ихъ’ — сказала Аннушка. ‘Авось теперь будетъ y васъ тишь, да гладь, да Божья благодать’.
— Да, пока, дай Богъ ,здоровья вашимъ Господамъ, они поладили, и мы поуспокоились: да надолго-ли? Вдь это не въ первой. A я всегда говорю: покуда эта подколодная змя, Агличанка — Клочокъ, или волчокъ — будетъ жить y насъ, то не бывать покоя въ нашемъ домъ. — Вс домашніе называли Миссъ Клокъ, иные Волчокъ, другіе клочокъ, и терпть ее не могли, какъ-то бываетъ почти во всхъ господскихъ домахъ, гд живутъ иностранцы. Нашъ православный народъ, особенно-же въ дальнихъ провинціяхъ, сохранилъ еще до сего времени нкоторое предубжденіе противъ иностранцевъ. Хорошій человкъ, a жаль, что Нмецъ, говорятъ еще тамъ многіе, и имена иностранныя вообще вс выговариваютъ на выворотъ. — Эта злодйка Волчокъ настраиваетъ барыню на все дурное — продолжала Маша. — Она перенощица, и все мутитъ, да кутитъ въ дом. Не даромъ замтила я, что этотъ полу-Ньмецъ сосдъ, который надлалъ всю кутерьму, часто съ нею, одинъ наедин, разговаривали, и онъ о чемъ-то съ поклонами ее упрашивалъ. Она, потихоньку отъ барыни, получала отъ него и сама отправляла къ нему нсколько писемъ. Ужь не замышляетъ-ли она обокрасть барыню, да бжать? отъ нея все станется!— Собесдницы остановились на этой мысли, и, по долгомъ разсужденіи, согласились, что врно Волчокъ намрена обворовать Княгиню и уйдти. Въ общемъ совт положено было, что-бы Аннушка сказала объ этомъ своей Генеральш.
Очень пріятно провели Пронскіе цлую недлю y примирившихся супруговъ. Софья, по совту мужа своего, старалась укрпить въ Елисавет чувства материнской любви къ дочери, и она согласилась на предложенную ей переписку о воспитаніи — ‘но за чмъ,’ сказала Елисавета ‘чтобы мн учиться y тебя, не только воспитанію, a всему. Тебя маменька не даромъ называетъ колдуньею, со всми успла ты поладить, всмъ угодить, вс тебя любятъ, и ни съ кмъ во всю жизнь не имла ты непріятности: научи меня, какъ ты успла все это сдлать, открой мн колдовство свое, милая Соничка?’ — Что касается до миссъ Клокъ, то, безъ всякаго затрудненія согласилась Елисавета отпустить ее. A когда узнала отъ Софьи, по словамъ Маши, которыя ей были переданы Аннушкою, что Миссъ тайно переписывалась съ Жокондовымъ, то взбсилась до такой степени, что хотла выгнать ее въ тотъ-же день, пшкомъ, изъ дома. Насилу могла уговорить ее Софья показывать видъ, что она ничего не знаетъ, и отпустить безъ всякой непріятности, за тмъ, чтобы не сдлать гласной исторіи, которая, по обыкновенію, могла-бы распространиться и подать поводъ къ разнымъ толкамъ.
Князь Рамирскій былъ чрезвычайно доволенъ отъздомъ Миссъ Клокъ, онъ давно ее не жаловалъ, и подозрвалъ, что не только она, вмст съ женою его и съ Жокондовымъ, смется надъ нимъ и дурачитъ его, но что готова и помогать этому волокит въ любовныхъ его замыслахъ. Самымъ событіемъ открылось, что подозрніе его было основательно. Онъ также съ удовольствіемъ согласился на желаніе жены своей взять къ дочери Нмку. Вообще, въ продолженіе всего этого времени, Князь Рамирскій былъ очень милъ, внимателенъ, ласковъ къ жен своей, и она, съ своей стороны, соотвтствовала ему, особенно-же вниманіе ихъ другъ къ другу увеличивалось, когда была съ ними маленькая ихъ Наташа. Елисавета безъ ужаса не могла вспомнить, что предстояло ея дочери, если-бы она была не признана и отвергнута отцомъ. Теперь съ восторгомъ смотрла на нее Елисавета, воображая, что малютка Наташа ея выростетъ, будеть прекрасно воспитана, богата, выйдетъ за хорошаго жениха, и она подъ старость найдетъ спокойствіе и утшеніе въ будущемъ ея семейств. Все это, при пылкости воображенія Елисаветы, уже мечталось ей, и она относилась съ признательностію къ Богу, что угрожавшее ей бдствіе миновалось такъ благополучно. Нсколько разъ, со слезами, благодарила она Пронскаго, и однажды, въ сердечномъ изліяніи, насильно схватила и поцловала его руку. Софья не могла равнодушно видть сего душевнаго движенія Елисаветы, она сама называла мужа своего ангеломъ, и, не удерживая слезъ радости своей, цловала его въ глаза, губы, щеки, приговаривая: ‘А этотъ ангелъ — мой мужъ, мои собственный Николинька, мой другъ, мое сокровище! Вотъ такъ-то мн досталось отъ маменьки, въ Петербург, при нашей помолвк. Терпи и ты! Я свое взяла — отмстила ей, и непремнно напишу къ ней объ этомъ. Однакожъ, еще мы не квиты. Ты такъ изволишь вести себя, что еще часто будетъ теб доставаться тоже.’ Пронскій былъ счастливъ въ полной мр. — Постой-же, голубушка, — сказалъ онъ — Да, ежели ты со мною такъ поступаешь, то и я не буду въ долгу!— Онъ началъ также цловать Софью, приговаривая: A вотъ это мой ангелъ, моя собственная Соничка, мой другъ, мое сокровище!… Что взяла? Видишь-ли, что y меня мстительный характеръ? Не думай, чтобы и я также не написалъ къ маменьк объ этомъ.— Елисавета, бывшая свидтельницею истинной, супружеской любви, тяжело вздохнула, думая, что она не умла быть также счастливою, какъ Софья, вспомнивъ при томъ, что въ первое время супружества своего точно также могла-бы она пріобрсть и утвердитъ на вкъ привязанность къ себ мужа. Онъ страстно былъ влюбленъ въ нее, a она, напротивъ, часто отвергала ласки его, съ неудовольствіемъ….
Князь Рамирскій повторялъ также нсколько разъ благодарность свою Пронскому. По многимъ причинамъ былъ онъ чрезвычайно радъ примиренію съ женою. Гласный разводъ съ нею, за неврность ея, былъ слишкомъ тяжелъ для его самолюбія потому, что мужъ-рогоносецъ, во всякомъ случа, и смшенъ и жалокъ. При томъ-же, исторія его могла-бъ быть поводомъ къ разнымъ толкамъ, не въ его пользу. Чувство привязанности къ женъ точно таилось въ его сердц, a всего вроятне, что и эгоизмъ много дйствовалъ въ этомъ случа. Оставшись одинъ, посл ссоры съ женою, онъ съ ужасомъ представилъ себ, какая несносная тоска будетъ ему въ обширномъ его дом! Взять къ себ любовницу свою, Лезбосову, было противно не только благоприлично, но и нравственнымъ его чувствамъ. Что касается до малютки дочери, ему только въ то время, когда онъ ршился разстаться съ нею, открылось, въ какой степени былъ онъ къ ней привязанъ. Прежде и въ голову не приходило ему, что онъ такъ сильно любитъ этого ребенка. Сверхъ того, взятая имъ на себя обязанность — давать жен 10 т. въ годъ, по скупости его, была ему также весьма тягостна.
Наканун дня, назначеннаго Пронскими для ихъ отъзда, получили они съ нарочнымъ письма изъ деревни своей. Мачиха увдомляла ихъ, что она, и вс въ дом, здоровы, и прислала письма, полученныя въ ихъ отсутствіе. Распечатавъ первый пакетъ, Пронскій, къ общему удивленію, перекрестился, и сказалъ: ‘Слава Богу!’ — Начальникъ города, гд содержался Аглаевъ въ тюрьм, увдомлялъ его, что онъ скончался, исполнивъ вс обязанности Христіянина, приобщаясь Св. Таинъ, соборовался масломъ, и умеръ съ чистымъ покаяніемъ.— Изъ тысячи рублей, оставленныхъ ему Пронскимъ, около 200 рублей истрачено было на содержаніе его во время болзни и на похороны, остальныя за тмъ присланы были обратно. Вс согласились, что смерть его, особенно-же съ чистымъ покаяніемъ, есть истинное милосердіе Божіе.
Прочитавъ другое письмо, Пронскій улыбнулся, и подалъ его женъ своей. Молчалинъ, компаньонъ Графа Клешнина, ‘имлъ честь увдомить Его Превосходительство Николая Дмитріевича, и Ея Превосходительство супругу его, Софью Васильевну, что сестрица ихъ, Ея Сіятельство, Графиня Наталья Васильевна изволила благополучно разршиться отъ бремени, и что новорожденный Графъ едоръ едоровичъ, благодаря Всевышняго, находится въ вожделнномъ здравіи.’ Молчалинъ сообщалъ однакожъ, что Графъ едоръ Стпановичъ въ отлучк, въ отъзжемъ полъ, съ собаками, и что онъ пишетъ по приказанію Графини, которая разршилась отъ бремени въ отсутствіе своего супруга, и что ‘хотя Ея Сіятельство, посл родовъ, еще очень слаба, и сама писать не можетъ, но желая сообщить скоре свою радость, возложила на него столь пріятное порученіе.’ Сама Наталья приписывала слабою рукою, что маленькій ея Графъ единька очень миль, и, по возвращеніи мужа ея, будутъ крестить его Князь Антонъ Александровичь Чванкинъ и Графиня Вра Степановна старшая ея золовка.
Пронскій смялся такому церемоніяльному извщенію, о прибытіи въ здшній свтъ важной особы, сына Графа Клешнина. Софья оскорбилась холодностію и поступкомъ совсмъ не родственнымъ, a Елисавета не шутя разсердилась. ‘Такъ-ли должна писать родная сестра?’ сказала она. — ‘И какъ имть духъ поручить увдомленіе, о такомъ пріятномъ событіи, постороннему человку? И кому-же? Какому-то Молчалину! Ежели она была въ силахъ написать: маленькій Графъ единька, крестить его будутъ Кн. Ан. Ал. Чванкинъ, и прочій вздоръ, то, кажется, гораздо-бы легче ей было написать прямо отъ сердца: ‘Милая Сестра! я родила благополучно сына единьку.’ Ей меньше-бъ было труда написать эти пять, или шесть словъ и она поступила бы какъ должно родной сестр. Я на вашемъ мст’ — прибавила Елисавета — ‘посл этого, просто, не похала-бы къ нимъ никогда. Что за чванство? И чмъ вы хуже ея?’ — Почему-жъ намъ не хать?— отвчалъ Пронскій. — Какъ вы находите ея поступокъ? Очень гадкимъ и не родственнымъ? За чмъ-же вы намъ совтуете поступить и съ нею также, не по родственному? Ежели одинъ не хорошо сдлалъ, то почему и другой обязанъ быть противъ него также дуренъ? Мы поступимъ какъ должно роднымъ: подемъ провдать, поздравить и насладиться лицезрніемъ Его Сіятельства, Графа едора едоровича.
На другой день отправились Пронскіе въ Москву, съ тмъ, чтобы пробыть нсколько дней y Свіяжской, и потомъ хать къ Клешнинымъ.

ГЛАВА V.

Liebe un d’Tugend, miteimander zu verbinden. Sie beide zugleich zu genieseen. O! das wurde erst vollqommene Glckseligkeit seyn.

Wieland.

Соединить вмст любовь и добродтель, и обими вмст наслаждаться — вотъ совершенное счастіе.

Виландъ

Они пріхали прямо въ домъ къ Свіяжской. Описывать взаимную радость и пріемъ, сдланный хозяйкою, было-бы безполезно. Намъ извстно, что Пронскіе уважали и любили ее, какъ родную мать, а она всегда говорила, что не знаетъ, могла-ли-бы она любить собственныхъ дтей своихъ такъ сильно, какъ Софью, потому, что ежели бы y нея была дочь, то все имла-бы она хотя какое-нибудь безпокойство и непріятность, иди въ совершенныхъ лтахъ, или при ея воспитаніи. Но отъ Софьи, во всю жизнь свою, ничего, кром утшенія и радости, она не чувствовала. Она называла ее душевною своею дочерью, и со слезами ее цловала, мужа ея называла Свіяжская своимъ собственнымъ красавцемъ, и теперь находила, что онъ еще больше похорошлъ.
Воспитанницу Свіяжской, Княгиню Фольгину, нашли Пронскіе въ самомъ жалкомъ положеніи. Ея здоровье совершенно разстроилось. Доктора, на консиліумахъ, ршительно объявили, что ей надобно хать въ чужіе края, пользоваться минеральными водами, то есть, какъ обыкновенно водится, желали сбыть ее съ рукъ, и отпустить умереть гд-нибудь въ другомъ мст, a не въ Moскв.
‘Я не знаю, что и длать съ нею!’ сказала Свіяжская Софь, оставшись съ нею наедин. ‘Она совсмъ меня измучила. Въ чужіе края хать не соглашается, говоритъ, что ей тяжело разстаться надолго съ дтьми, но мн извстна настоящая причина: она деликатится, боится, что ея путешествіе и содержаніе въ чужихъ краяхъ будутъ мн дорого стоить, но, вы меня знаете: неужели я что-нибудь пожалю для нея? Я хотла тебя допросить, милая Соничка, поговорить съ нею, чтобы она не дурачилась, и оставила неумстную свою щекотливость. Можно-бы употреблять и здшнія, искуственныя минеральныя воды, но онъ, вмсто пользы, должны сдлать ей большой вредъ: она ежедневно встрчалась-бы на нихъ съ своимъ мужемъ. Совсмъ здоровый, онъ здитъ на воды всякій день, любезничать и волочиться за больными женщинами. На Кавказъ далеко, она не вынесетъ такой дальней дороги. Право, ума не приложу, что мн съ нею, бдною, длать!’ — Да какія воды совтуютъ ей: не укрпительныя-ли, имющія желзныя частицы? — спросила торопливо Софья. ‘Именно такія воды и такія ванны велно ей употреблять,’ отвчала Свіяжская. — Такъ, знаете-ли, тетушка…. Но вдругъ, Софья остановилась. ‘Что такое?’ — ничего, тетушка! Я хотла только спросить y васъ, какія воды должно ей пить — отвчала Софья, покраснла, и начала разговоръ о другомъ. Свіяжская догадывалась, что она хотла предложить, но не настаивала и не требовала дальнйшаго объясненія.
‘Я давича сдлала было, безъ тебя, большую втренность,’ сказала Софья, оставшись наедин съ своимъ мужемъ. ‘Княгин Фольгиной должно употреблять минеральныя воды. Тетушка въ большомъ затрудненіи, я хотла предложить ей пріхать къ намъ весною. Липецкъ отъ насъ такъ близко, тамошнія воды имютъ именно т качества, которыя Княгин надобны. Мы могли-бы тамъ все приготовить для нихъ. Мн очень-бы этого хотлось, и я уврена, что тетушка и Княгиня, врно, съ удовольствіемъ приняли-бы мое преложеніе — пріхать прежде къ намъ, при началъ весны, и отъ насъ переселиться на лто въ Липецкъ, мы имли-бы удовольствіе часто видаться съ ними. Все это сорвалось было y меня съ языка, въ разговор съ тетушкою, но вспомнивъ, что безъ совта твоего не имю я права и не должна ничего длать, и что, можетъ быть, теб этого не захочется, вдругъ остановилась и смшалась. Къ счастію, тетушка не замтила моего смущенія. A ты, какъ думаешь объ этомъ, милый другъ мой?’ прибавила Софья.
— Какъ теб, въ голову пришло сомнваться, чтобы я не одобрилъ такого предложенія? Да, ежели-бы мн это и не такъ было пріятно, то для того, чтобы сдлать теб удовольствіе — ты сама знаешь — я на все готовъ. A въ этомъ случа, ты и придумала очень хорошо — отвчалъ Пронскій.— Такъ, постой-же, голубушка! Ежели ты во мн осмлилась сомнваться, такъ я теб отплачу — прибавилъ онъ. ‘Что-же ты хочешь сдлать?’ — Ничего, ничего! Вотъ ты увидишь.—‘Сдлай милость, скажи!’ — Ага! и женское любопытство появилось на сцену! Такъ, вотъ нть! не скажу! — ‘Я давно теб объявила, что имю вс женскія слабости, и просила о снисхожденіи, теперь о томъ-же упрашиваю моего отца и командира. Скажи, сдлай милость, что ты думаешь?’ — Ну, такъ знай-же, мать и командирша: ты хотла предложить тетушк и Княгин, чтобы он весною, на прозд въ Липецкъ, захали къ намъ, а я буду просить ихъ, чтобы он теперь-же, по возвращеніи нашемъ отъ сестры Натальи Васильевны, похали-бы, вмст съ нами, въ Петровское, пробыли-бы y насъ всю осень и зиму, a весною мы вс вмст отправимся въ Липецкъ. А? что ты на это скажешь? — ‘Злой, мстительный, упрямый, своенравный человкъ! Вотъ, что я теб скажу,’ отвчала Софья, бросившись цловать его.
Свіяжская и Княгиня Фольгина, съ удовольствіемъ, согласились на предложеніе Пронскихъ. Свіяжская потому, что, кром привязанности ея къ молодымъ, ей пріятно было общество мачихи Пронскаго, да и старый другъ ея, мать Софьи, была тамъ-же, a Княгиня Фольгина съ радостію желала куда нибудь ухать изъ Москвы, гд она претерпла столько непріятностей, и гд, по необходимости, должна была иногда встрчаться съ мужемъ своимъ, виновникомъ ея несчастія. Пронскіе просили, чтобы она взяла съ собою и дтей своихъ, съ гувернанткою, увряя что домъ y нихъ большой, и безъ всякаго стсненія всмъ мсто будетъ, a притомъ по сосдству ихъ есть хорошіе учители музыки и рисованья, которые будутъ и безъ того здить для дтей покойной сестры Катерины.
Посщеніе Клешнинымъ было весьма непродолжительное. Они нашли стараго Графа въ подагр, которая весьма усилилась отъ простуды на охот. Наталья, нсколько оправившаяся посл родовъ, была, по обыкновенію, наряжена какъ кукла, сохраняла всю важность и всю принужденность свою. Замтно было, что съ Молчалинымъ обращалась она нсколько ласкове. Впрочемъ, пріемъ ея, при входи сестры въ комнату, при всхъ былъ по прежнему холоденъ, даже и оставшись наедин она не была нжне. Разсказывала, какимъ образомъ крестили ея сына, и о томъ, что она ошиблась къ разсчет своемъ, когда ей родить, почему не могла поспть въ Москву, и насилу успли привезть оттуда бабушку.
Знаменитый новорожденный былъ въ вожделнномъ здравіи, но не смотря на то, что онъ былъ Графъ едорь едоровичъ Клешнинъ, подобго сыну какой нибудь простой крестьянки, онъ еще не держалъ головы, и такъ-же плакалъ и былъ слабъ, какъ и всякій недавно родившійся ребенокъ. Явная ошибка природы! Какъ это, для Принцевъ, Князей, Графовъ, и ежели не для всхъ уже Дворянъ, то, по крайней мр, хотя для знатныхъ, нтъ y нея никакого отличительнаго преимущества противъ простаго народа? — Старушки, золовки Натальи, такъ-же ежедневно румянились, блились, сурмили брови, и по прежнему были молчаливы и церемонны. Словомъ: такая-же была во всемъ дом нестерпимая тоска, такое-же единообразіе, какъ прежде. Пронскіе поспшили поскоре ухать. Впрочемъ, никто ихъ и не удерживалъ.
Еще передъ отъздомъ изъ Москвы, и въ бытность y Клешниныхъ, Софья чувствовала себя не очень здоровою. Какіе-то странные и неизвстные до того времени припадки, происходили съ нею: голова часто кружилась, длалась иногда тошнота и отвращеніе отъ пищи. Она думала, что какъ нибудь простудилась, и не говорила ни слова мужу, въ надежд, что все это такъ пройдетъ. Но по возвращеніи въ Москву, сообщила она о припадкахъ своихъ Свіяжской и Княгин Фольгиной, въ то время, когда y ней былъ Докторъ, приглашенный для совта, по случаю отъзда ея изъ Москвы. Княгиня Фольгина, выслушавъ Софью, отвчала съ улыбкою, что болзнь ея очень благополучно окончится чрезъ девять мсяцовъ. Докторъ, пощупавъ пульсъ, также подтвердилъ, что она беременна. Софья была въ полной радости, ей хотлось быть матерью, и тмъ боле потому, что мужъ ея нсколько разъ повторялъ, что къ совершенному его благополучію не достаетъ только быть отцемъ. Свіяжская, съ удовольствіемъ, смшаннымъ однакожъ съ нкоторою боязнію, цловала и крестила Софью. Въ это время вошелъ Пронскій въ комнату. ‘Что ты, Соничка, такъ блдна?’ сказалъ онъ, подходя къ ней ближе. ‘Я уже давно замчаю по лицу твоему, что ты нездорова.’ Софья смотрла на него съ радостною улыбкою, и молчала. — Нездорова? Ну, да, нездорова — отвчала, съ усмшкою, Свіяжская. — Но это такого рода болзнь, которая пройдетъ съ прибытіемъ въ здшній свтъ новаго, такого-же моего красавца, какъ ты. Что ты на это скажешь? — Пронскій не дослушалъ послднихъ словъ Свіяжской, онъ, со слезами, уже цловалъ Софью. Мысль, что онъ будетъ отцомъ, привела его въ восхищеніе. Однакожь, успокоясь немного отъ восторга, просилъ онъ Софью заняться своимъ положеніемъ, хотлъ тотчасъ самъ сказать, и привезть Аккушера и бабушку, и посовтоваться съ ними. ‘Напрасныя хлопоты!’ сказала Княгиня Фольгина. ‘Она молода, здороваго сложенія, счастлива и разсудительна: вотъ самыя главныя условія для благополучныхъ родовъ. будьте спокойны, Николай Дмитріевичъ, черезъ девять мсяцовъ вы сдлаетесь отцомъ здороваго, полнаго херувимчика. Чего вамъ больше хочется — сына, или дочь?’ — Сына, сына! — вскричалъ Пронскій. — Мн кажется, что я отъ радости съ ума сойду, когда y меня родится сынъ. — ‘А ежели такъ, то я рожу теб дочь,’ отвчала, со смхомъ, Софья. — Роди хоть сына, хоть дочь, да только счастливо — прибавила Свіяжская, утирая свои слезы.
Чрезъ нсколько дней выхали друзья наши, вс вмст, изъ Москвы, посовтовались напередъ съ нсколькими бабушками и аккушерами, которыхъ Пронскій приглашалъ не всхъ вдругъ, вмст, a по-одиначк, вс успокоили его на счетъ положенія Софьи. Дорогою былъ онъ внимателенъ и заботливъ, до самой малйшій бездлицы. Посадилъ каммердинера своего на козлы кареты, и убдительньйше упрашивалъ объзжать всякій толчокъ, или, ежели не льзя уже объхать, то сдерживать лошадей и спускать какъ можно тише. На вяякомъ мосту, и на горахъ, выводилъ онъ Софью изъ кареты, на ночлегахъ осматривалъ самъ везд, чтобы нигд не дуло, устилалъ полъ войлоками и коврами, чтобы не было шуму, когда она спитъ, и давалъ большія деньги хозяевамъ на квартирахъ, чтобы они выносили ребятъ своихъ, для того, чтобы ночью, крикомъ своимъ, не испугали и не растревожили они Софьи. Съ чувствомъ принимала она услуги и такое вниманіе къ ней, и нсколько разъ, со слезами, благодарила и цловала своего мужа: ‘Ты меня со-всмъ избалуешь, другъ мой!’ говорила она. ‘Вотъ посмотри, ежели я не начну длать такихъ-же фарсовъ, какъ Любинька!’ прибавила онъ, съ усмшкою. — Въ самомъ дл, мн можно бояться этого — отвчалъ Пронскій. — Ты такъ на нее во всемъ похожа! — Они разсказали Свіяжской и Княгин Фольгиной проказы Любиньки, произведенныя ею при нихъ.
По возвращеніи въ Петровское, была новая сцена y Софьи съ мачихою Пронскаго. Въ восхищеніи цловала ее Пронская, крестила, называла Ангеломъ, ниспосланнымъ съ небесъ на радость и умиленіе ея. Добрая старушка не могла безъ восторга вообразить, что Николушка ея, котораго она сама носила на рукахъ, будетъ отцомъ! Мать Софьи также со слезами радости узнала о ея состояніи. Она положила себ обтъ — всякой день, въ продолженіе ея беременности, класть по 50-ти земныхъ поклоновъ, a посл родовъ Софьи хать молиться въ Ростовъ, Угоднику Божію Дмитрію Ростовскому, тмъ боле, что предложено было, ежели Софья родитъ сына, дать ему имя: Дмитрій, въ честь отца Пронскаго, при томъ-же это имя было фамильное въ родъ Пронскихъ.

ГЛАВА VI.

Eclairer les hommes, c’est beaucoup, mais ou fait encore plus,

Lersqu’on fait aimer et rgner les vertuw.

Delille.

Просвщать людей — важное дло, но еще боле заставить ихъ повиноваться добродтели и любить ее…

Делиль.

Осень и зима прошли почти непримтно. Многочисленное семейство, составленное изъ добрыхъ людей, которые вс безъ памяти любили хозяина и хозяйку, не видало, какъ мчалось время. Елисавета, съ мужемъ своимъ и съ дочерью, узнавъ о беременности Софьи, тотчасъ пріхала провдать благодтелей своихъ: такъ она и мужъ ея называли, въ глаза Пронскихъ. Они пробыли очень долго. Пріятно было смотрть на нихъ, какъ они перемнились, были внимательны, снисходительны, и какъ старались угодить другъ другу. Старая Холмская, цлуя Елисавету, со слезами благодарила Бога, что наконецъ видитъ ее счастливою. ‘А всмъ этимъ обязана я Ангеламъ, здшнимъ хозяевамъ,’ отвчала Елисавета. ‘Самъ Богъ можетъ только заплатить имъ за все, что они для меня сдлали!’ Свтланина, съ мужемъ и дтьми, также пріхала погостить къ Пронскимъ. Посл перваго, неудачнаго опыта, она не возобновляла уже никакихъ штукъ противъ Софьи. Впрочемъ, она была умная, образованная женщина, бесда съ нею была очень пріятна, и узнавъ покороче Софью, она сама отъ души полюбила ее.
Прізжалъ на короткое время и Алексй, съ своею женою, но она скоро всмъ надола, и ей самой было скучно. Она опять была беременна, съ нею опять, по прежнему, часто длались дурноты — она падала въ обморокъ, рисуясь и сохраняя привлекательныя аттитюды, но мужъ ея не былъ уже такъ милъ и заботливъ въ эту беременность, какъ въ первый разъ. У него былъ уже наслдникъ, слдовательно, была надежда пересчитать милліонъ посл смерти Фамусовыхъ. Изъ чего-же ему много хлопотать теперь? Интересные разсказы Любиньки, о припадкахъ беременности ея, о странномъ вкус, то къ той, то къ другой пищ, и о прочихъ ея фантазіяхъ, весьма мало интересовали. Вс слушали ее безъ вниманія, и она вскор отправилась въ родительскій домъ, обработывать свою милую маменьку.
Пребываніе Любиньки тмъ боле всмъ надоло, что она нарушала обыкновенный образъ жизни въ Петровскомъ. По слабости нервъ, не могла она слышать музыки, бганье и игра дтей ее безпокоили, курить трубки, до которыхъ Свтланинъ и Пронскій были большіе охотники, при ней не позволялось — надлежало уходить въ дальнія комнаты, чтобы табачный запахъ не досттгаль до деликатнаго носа этой милой причудницы. Вс чрезвычайно были рады, когда Любинька ухала, и все пошло прежнимъ порядкомъ.
Утромъ собирались вс вмст пить чай, потомъ всякій занимался, чмъ хотлъ. Мужчины, или уходили въ свои комнаты читать или отправлялись гулять и осматривать хозяйство. Въ Петровскомъ была большая суконная фабрика, и вс нужныя къ ней машины и заведенія, много было кой-чего посмотрть. Свтланинъ имлъ самъ такую-же фабрику, и былъ опытенъ по этой части, при томъ-же долго путешествовалъ онъ въ чужихъ краяхъ, и обозрвалъ лучшія тамошнія заведенія. Онъ совтовалъ Пронскому иное перемнить, другое улучшить, длали всему этому опыты, и время шло нечувствительно. Князю Рамирскому особенно былъ занимателенъ разговоръ съ Свтланинымъ. У него было множество дворовыхъ людей, которыхъ онъ кормилъ даромъ, ему давно хотлось употребить ихъ на какое нибудь полезное заведеніе, и тмъ боле съ тхъ поръ, какъ винокуренный заводъ его, по малымъ поставкамъ вина, сталъ давать доходу годъ отъ году мене.
Дарья Петровна Пронская, Княгиня Фольгина, Свтланнна и Княгиня Рамирская, утромъ, посл чая, садились въ своихъ комнатахъ, за работы. Старая Холмская уходила къ себ молиться Богу, и не прежде обда возвращалась въ гостиную. Свіяжская любила читать, и никто не мшалъ ей. Софья или занималась все утро хозяйствомъ, или была y дтей въ класс, она вела дятельную жизнь, столь необходимую въ ея положеніи. Словомъ, всякій имлъ свободу длать, что угодно, и заниматься, чмъ кому хотлось.
Для дтей, и по привычк старой Холмской, обдали всегда рано, потомъ, кто хотлъ, ложился отдыхать, a для другихъ всегда, черезъ часъ, или два посл обда, стояла уже y крыльца нсколько саней, тройками. Княгиня Рамирская какъ-то сказала однажды, что она любитъ, когда звенятъ колокольчики, на другой-же день, y каждой тройки было по колокольчику. здили желающіе, въ числ которыхъ, разумется, были вс дти, кататься верстъ пять, или шесть. Свтланина и Княгиня Фольгина, разговаривая между собою, сказали, что он любятъ Русскія, ямскія псни. Софья услышала ихъ разговоръ, и съ тхъ поръ, ежедневно, на двухъ, или трехъ особыхъ тройкахъ, садилось нсколько кучеровъ и фабрикантовъ. Они очень согласно пли: Не одна-то одна во пол дороженька пролегала, или: Не блы-то снга во чистомъ пол, и прочія, заунывныя псни. Только часто Княгиня Фольгина невольно плакала подъ эти псни, вспоминая о своемъ положеніи, но она старалась скрывать слезы и находила въ нихъ облегченіе своей горести. Софь гулянье, на свжемъ, чистомъ воздух, было очень полезно, и подкрпляло ея здоровье, но мужъ никогда безъ себя не отпускалъ ее, садился самъ на облучк, въ ея саняхъ, сдерживалъ лошадей въ ухабахъ, на раскатахъ всегда соскакивалъ съ облучка, и держалъ сани, a жена, видя такую пріятную для нея заботливость, пользовалась всякою возможностью, во время катанья, цловать его.
Съ раскраснвшимися отъ мороза щеками и съ свжею головою, возвращались съ катанья. Самоваръ ожидалъ уже на стол, въ зал, и чай согрвалъ гулявшихъ. Вечеромъ, старушки, и изъ молодыхъ дамъ, кто хотлъ, садились въ вистъ, или въ мушку, по маленькой. Брани никогда за игрою не бывало, и часто все оканчивалось общимъ хохотомъ, потому что старая Пронская непремнно, на смхъ, кого нибудь обсчитывала, или обманывала въ картахъ, и потомъ сама объявляла объ этомъ. Чаще всего доставалось отъ нея Пронскому, онъ былъ подставной, садился иногда играть за другихъ, не понималъ ни одной игры, безпрестанно ошибался, и маменька отъ всей души забавлялась надъ нимъ. ‘Да, вдь вы сами виноваты’ — говорилъ онъ. ‘Зачмъ вы меня остановили при первыхъ моихъ опытахъ въ картежной игр? Я усовершенствовался-бы, и самъ обманывалъ васъ, еще почище, нежели вы меня теперь!’
Князь Рамирскій, съ Свланинымъ, играли каждый вечеръ въ шахматы, они оба были страстные охотники и большіе мастера, иногда вечера два, или три, продолжалась y нихъ одна игра. Софья, Елисавета, Свтланина, Княгиня Фольгина, или которая нибудь изъ гувернантокъ, играли для дтей на фортепіано. Дти отъ всей души танцовали Французскія кадрили, мазурки, вальсы, Русскія пляски. Во время отдыха отъ танцевъ, Софья придумывала и предлагала разныя игры, для развитія понятія дтей: или отгадывать подъ музыку, что надобно длать, или отыскивать спрятанныя вещи, и проч. Натанцовавшись и напрыгавшись до сыта, дти ужинали рано, и спокойно засыпали. Всегда были они веселы, здоровы, и охотно учились, потому что видли желаніе тетиньки Софьи Васильевны, которую вс они страстно любили. Одно слово, одинъ строгій взглядъ ея, были уже для нихъ самымъ большимъ наказаніемъ.
Къ 6-му Декабря, дню именинъ Пронскаго, приготовила для него Софья разные дтскіе сюрпризы. Княгиня Фольгина и Свтланина, узнавъ о ея намреніи, просили употребить и ихъ дтей. День начался тмъ, что посл обдни и молебна въ церкви, во время которыхъ Софья возсылала сердчное моленіе и благодареніе къ Богу, за неизрченныя Его милости, по возвращеніи домой вс дти вошли въ одно время въ гостиную. Двочки присли, a мальчики поклонились, и поочередно, какъ было напередъ назначено, подходя къ Пронскому, произнесли, сообразные съ актами ихъ и положеніемъ каждаго, поздравительные стихи, на Французскомъ и на Русскомъ языкахъ. Когда дошла очередь до бдныхъ сиротъ, дтей несчастной Катерины, какое-то общее чувство унынія распространилось между всми. Старшая дочь, Соничка, была настоящій портретъ покойной матери своей, она, не по ямамъ, была необыкновенно умна, смышлена, чувствительна, и начинала уже понимать, что y нея нтъ ни отца, ни матери, и что всмъ обязана она благодтелямъ своимъ, дяд и тетк. Впрочемъ, и бабушка часто ей объ этомъ твердила. Сказавши, въ выученныхъ ею стихахъ: Notre bienfaiteur, notre Ange tutlaire (Благодтель нашъ, ангелъ хранитель), она не могла говорить боле, зарыдала, и бросилась цловать руки Пронскаго. Онъ самъ заплакалъ, схватилъ ее въ свои объятія, и началъ цловать, потомъ взяла ее бабушка, и также заплакала. Никто не могъ быть равнодушнымъ при этой сцен. Но развеселила всхъ маленькая Наташа, дочь Елисаветы. Она только что начала немного лепетать, очень долго учила ее Елисавета, и предполагала большое для себя удовольствіе, когда дочь ея, при всхъ, скажеть: Je vous flicite et je vous arme, mon oncle, bienfaiteur de mes parens (Поздравляю, и люблю васъ, дядинька, благодтель моихъ родителей), но никакъ не могла добиться Елисавета, чтобы дочь ея запомнила слова. Не имя успха, ршилась она, по крайней мр, разсмшить, сзади всхъ дтей, принесла Наташу, на рукахъ, въ гостиную. ‘Послушайте, послушайте, какую рчь произнесетъ моя дочь!’ сказала она — ‘вы удивитесь.’ Вс собрались кругомъ ея, бабушка встала съ своего мста, въ особенности-же дти ожидали съ нетерпніемъ, что Наташа будетъ говорить. ‘Ну, скажи-же, Наташа, чему я тебя научила,’ напомнила ей Елисавета, и шепнула на ухо. Малютка протянула къ Пронскому ручонки, и сказала, что говорила ему всякій день: Bon jour, mon oncle (здравствуйте, дядинька!). Вс захохотали, и боле всхъ дти, ожидавшія, по словамъ Елисаветы, что и Наташа будетъ говорить стихи, какъ они. Это распространило общую веселость, дти передражнивали ее, разсказывали другъ другу, какъ говорила Наташа, и помирали со смху. ‘Неправда-ли, маменька,’ сказала Елисавета, передавая малютку свою на ея руки, ‘что y васъ внучка очень смыслена, и большая затйница?’ Между тмъ взяла она своего мужа за руку, и вмст съ нимъ, подошла къ Пронскому. ‘Мы хотли, чтобы Наташа объяснила, что мы чувствуемъ’ — сказала Елисавета — ‘и что мы постараемся внушить ей, когда она выростетъ, то, что ты истинный благодтель ея родителей!’ Пронскій расцловалъ ихъ обоихъ, и отвчалъ, что они слишкомъ много даютъ ему цны, что ему не стоило почти никакого труда объяснить имъ и показать въ настоящемъ вид все дло, то есть, что они оба добры, оба взаимно другъ друга всегда любили, и что все было, такъ сказать, одно недоразумніе между ними. ‘Впрочемъ,’ прибавилъ Пронскій, ‘ежели-бы я и въ самомъ дл что нибудь усплъ сдлать для васъ, то уже слишкомъ вознагражденъ, видя ваше согласіе!’ — Да, ежели-бы и въ прежнее время нашего супружества мы пріхали къ вамъ и пожили y васъ, какъ теперь — отвчала Елисавета — то примръ вашъ сильно-бы подйствовалъ на насъ, и мы возвратились-бы домой съ истиннымъ желаніемъ подражать вамъ и быть также счастливыми. — ‘Точно, справедливо,’ сказалъ Князь Рамирскій,— ‘всякій добрый, благомыслящій человкъ, уже однимъ примромъ своимъ, способствуетъ общему благу. A y васъ съ Софьею Васильевною есть и кром того чему поучиться. Я чрезвычайно радъ, что пріхалъ сюда. Дастъ Богъ, и мы съ тобою, милая Лизанька, заживемъ такъ-же, какъ они,’ прибавилъ Князь Рамирскій, цлуя свою жену. — Авось, Богъ поможетъ истинному, душевному желанію моему походить, хотя немного, на сестру Соничку — отвчала Елисавета.
Посл того Священникъ, съ причетомъ, пришли поздравить именинника, и пропли многая лта Болярину Николаю, и супруг его, Болярын Софіи. ‘Черезъ годъ, въ это время, авось Богъ дастъ, прибавятъ къ этому: и съ чадомъ ихъ!‘ сказала потихоньку Софья мужу своему. ‘Ты не можешь вообразить, какъ я была счастлива, уча дтей говорить теб поздравленія, и думая, что черезъ нсколько лтъ я также буду учить…. Кого: дочь или сына?’ прибавила она, съ улыбкою. — Ахъ, нтъ! пожалуста сына, сына!— отвчалъ Пронскій. ‘Ну, хорошо, хорошо! Стало быть: нашего Митиньку? Мн представилось уже, что онъ, какъ дв капли воды, похожъ на тебя, подходитъ къ теб, шаркаетъ ноженкою, и говоритъ поздравленіе.’ — A я цлую его и тебя! — прибавилъ Пронскій, обнимая ее и отирая глаза.
Въ это время доложили имъ, что дворовые люди, фабриканты и крестьяне, собрались поздравитъ ихъ, въ лакейской и въ сняхъ. Пронскій вышелъ къ нимъ. ‘Благодарствуйте, благодарствуйте, братцы, за поздравленіе ваше! Выкушайте винца. Я хотлъ было поподчивать васъ, какъ должно, но теперь зимняя пора, многіе изъ васъ въ отлучкахъ. Въ день моего рожденія весною, милости просимъ, тогда мы и подимъ и выпьемъ съ вами!’ — Много довольны твоею милостію — говорили ему старики крестьяне. — Да, покажи намъ молодую твою Енаральшу! — вскричалъ одинъ пожилой мужичекъ, выпивъ большой стаканъ. — Я ее, матушку нашу, еще не видалъ, здилъ въ это время съ рядою, въ Одесту (Одессу), a она безъ меня вылечила старуху мою’ Позволь ей, матушк нашей, сказать: спасибо, за милость ея! — ‘Изволь, изволь’ — отвчалъ Пронскій, и веллъ слуг позвать Софью. — Ну, вотъ теб, пріятель, моя Генеральша!’ — А! такъ, вотъ она! — И вс дворовые и крестьяне поклонились ей. ‘Благодарствуйте, благодарствуйте, любезные друзья,’ сказала Софья, ‘за то, что пришли насъ поздравить.’ — A вамъ, кормильцы, спасибо за вашу ласку! — отвчали имъ вс, съ новыми поклонами. — Благодарствуй, матушка, что вылечила мою старуху — прибавилъ крестьянинъ, вызвавшій Софью. — Она денно и нощью молитъ за тебя Богу! — Экая здоровая, экая добрая и ласковая! — говорили между собою крестьяне, расходясь по до-мамъ. — Ну, малой! Настоящая Енаральша! — прибавляли другіе.
‘Пойдемъ теперь, мой другъ, по моему департаменту,’ сказала Софья. ‘Въ двичей собрался здшній прекрасный полъ, он хотятъ также тебя поздравить. Сверхъ того, пріхала моя кормилица, изъ дальней деревни, которая досталась брату Алексю, и она очень хочетъ тебя видть.’ — Пойдемъ, пойдемъ — отвчалъ Пронскій. — Да, чмъ-же ты будешь ихъ подчивать? Неужели также простымъ виномъ? — ‘Иныя, пожалуй, не откажутся, но я знаю приличія, и y меня приготовлено для нихъ виноградное, Сантуринское. Пожалуста замть, какъ иныя будутъ морщиться, отказываться, и какъ будто насильно пить — a онъ-то и настоящія пьяницы!’ прибавила, со смхомъ, Софья. Въ двичей именно все то происходило, что она предсказывала. Кормилица ея была въ восторг отъ Пронскаго, особенно-же, когда онъ, вынувъ изъ книжника 50 рублей, подарилъ ей ‘Экого ангела, экого красавица да притомъ же еще и Ендарала, Богъ теб послалъ!’ говорила она Софь. ‘Не даромъ ты была богомольна: вымолила ты себ муженька!’
Къ обду собралось много сосдей, съ женами и съ дтьми. За столомъ не подавали ужаснаго осетра, музыка не играла, пвчіе не пли: Прославимъ, прославимъ, немного было и блюдъ, но все было вкусно, сытно и хорошо. Вина не подавали по различію, кому лучшаго, кому похуже — всмъ было одинаковое угощеніе, и вс были довольны ласкою и вниманіемъ добрыхъ хозяевъ. Въ то время, когда пили за здоровье именинника, опять растрогали всхъ малютки, сироты Аглаева. Софья, вставъ изъ-за стола, подошла съ ними къ мужу своему поздравлять его. Она выучила было Соничку еще сказать ему нсколько привтствій, но Пронскій, вспомнивъ утреннюю сцену, не могъ равнодушно слушать ее, не далъ докончить, схватилъ опять на руки и съ чувствомъ цловалъ ее. Потомъ, вмст съ женою, подошелъ онъ благодарить старушекъ своихъ, за ихъ поздравленіе. ‘Думала-ли я, годъ тому назадъ,’ сказала Пронская, отирая свои слезы, ‘что здсь, въ Петровскомъ, буду я такъ счастлива, увижу моего Николушку женатаго на такомъ ангел, и буду сидть въ день его именинъ за большимъ столомъ, съ такимъ множествомъ добрыхъ и милыхъ мн людей? А всмъ этимъ мы теб обязаны!’ — прибавила Пронская, обращаясь къ Свіяжской, сидвшей подлъ нея, и пожавъ съ чувствомъ y нея руку.
Тотчасъ посл обда, Софья отправилась съ дтьми въ нижній этажъ, гд, потихоньку отъ мужа, уже давно многое готовилось. Пронскій догадывался, но показывалъ видъ, что ничего не замчаетъ. Онъ пригласилъ мужчинъ, кто любитъ курить трубку, къ себ въ кабинетъ. Дамы, иныя сли играть въ карты, другія разговаривали между собою о хозяйств и о длахъ своихъ, не было никакого злорчія и насмшекъ другъ надъ другомъ, потому что ни хозяинъ, ни хозяйка, не подавали сами никакого повода къ этому. При томъ-же, обыкновенно, всякій гость соображается съ манеромъ и тономъ, господствующими въ томъ дом, куда онъ приглашенъ. Разумется, что въ числ гостей были нкоторые, не очень дружно жившіе между собою, отдалялись и не разговаривали другъ съ другомъ, но, по крайней мр, соблюдена была ими вся вжливая наружность.
Въ 5-ть часовъ всхъ пригласили внизъ. Въ большой комнат, гд была дтская классная, готовились сюрпризы. Началось тмъ, что жена и вс дамы, родныя Пронскаго, поднесли ему подарки своей работы: иная бисерный чубукъ, другая кошелекъ, и проч. Даже сами старушки хлопотали и трудились для него втайн: Пронская связала и подарила пасынку шерстяную фуфайку, Свіяжская шейный платокъ, изъ разноцтнаго гаруса, старая Холмская козьи перчатки. Пронскій былъ тронутъ до глубины души такимъ вниманіемъ, онъ съ благодарностію цловалъ руки всхъ. Потомъ дти поднесли ему, чисто и хорошо написанные ими стихи, говоренные каждымъ изъ нихъ поутру. Нкоторые представили рисунки своей работы, тайно отъ него (и, вроятно, съ пособіемъ учителя) приготовленные. Другіе играли довольно пріятно на фортепіано. Но всего боле утшилъ и отличился племянникъ Пронскаго, 12-ти лтній сынъ Свтланиныхъ. У него была необыкновенная способность къ музык, онъ прелестно сыгралъ трудный концертъ Шпора, особенно-же адажіо всхъ тронуло. Вс хвалили его, и можно вообразить, въ какомъ восторг были отецъ и мать его! Потомъ начались опыты въ декламаціи. Театра устроивать Софья не хотла, первое потому, что она не нашла, кром нкоторыхъ пьесъ сочиненія Жанлисъ, ршительно ни одной хорошей дтской комедіи, принаровленной къ понятіямъ дтей и сообразной съ ихъ лтами. При томъ-же, всхъ дтей употребить было невозможно, слдовательно, могла-бы возродиться между ими нкоторая зависть, самолюбіе маменекъ могло-бы также оскорбиться, почему ихъ дти не избраны, или почему даны имъ роли хуже и не столь интересныя, какъ другимъ. Ей также, по многимъ опытамъ, извстно было, что растолкованіе каждому роли его весьма затруднительно, и одн только репетиціи и слаживаніе пьесы занимаютъ много времени, пріучаютъ дтей къ разсянію, отвлекаютъ ихъ отъ ученія, такъ, что посл того очень трудно бываетъ поставить ихъ въ прежнее положеніе. Вообще, думала она, вс дтскіе спектакли похожи, просто, на кукольныя комедіи: восхищаются ими только родители, взирающіе, съ свойственною имъ снисходительностію, на юныя дарованія чадъ своихъ, a постороннимъ, хладнокровнымъ зрителямъ, спектакли эти несносно скучны, да и въ дтей вселяютъ они суетность и тщеславіе. ‘На что обращать вниманіе ихъ,’ думала Софья, ‘на игранье чужихъ ролей, когда вся обязанность родителей — стараться внушить въ нихъ охоту представлять, какъ можно лучше, собственную свою ролю, на поприщ предстоящей имъ жизни? Напротивъ того, вытверживаніе наизусть лучшихъ стиховъ великихъ поэтовъ и правильное произношеніе изощряетъ память ребенка, открываетъ ему, нкоторымъ образомъ, даръ слова и способность изъясняться, и — самое главное — оставляетъ въ сердц его хотя нсколько высокихъ чувствъ и безсмертныхъ мыслей поэта.’ Слдуя этому мннію своему, Софья все устроила, и сама, въ вид суфлёра, стала съ тетрадью, чтобы подсказывать тому, кто забудетъ. Вс сли по мстамъ. Выступила первая на сцену крестница ея, Соничка, одтая пастушкою, и произнесла, очень хорошо, оду Державина: Богъ. Потомъ братъ ея, единька, въ одеждъ генія, сказалъ нсколько строфъ изъ оды Ломоносова: Царей и царствъ земныхъ отрада! За нимъ, очень мило, меньшой ихъ братъ, Петруша, въ Русской рубашечк, обстриженный въ кружокъ, прочиталъ басню Крылова: Попрыгунья стрекоза. Но всхъ восхитилъ и заслужилъ общую похвалу, сынъ Княгини Фольгиной, прекрасный собою, стройный мальчикъ, представшій въ костюм Фингала. Онъ, вмст съ сестрою, одною въ костюмъ Моины, отлично хорошо сыгралъ цлую сцену изъ трагедіи Озерова. Мать, смотря на него, плакала, только не отъ радости, a съ горестію вспоминая, что отецъ его такой-же чудесный актеръ. Она боялась, чтобы со временемъ не былъ сынъ ея во всемъ похожъ на отца. Свіяжская отгадала причину слезъ ея, съ состраданіемъ на нее поглядла, но не сказала ни слова, чтобы еще боле не разстроить ее разговоромъ о такомъ тягостномъ предмет. Дти Свтланиныхъ, также въ костюмахъ, говорили нкоторые монологи, по-французски, изъ трагедій Расина Эсирь и Гоолія. Словомъ: вс дти читали стихи, никто не былъ обиженъ, ни чье самолюбіе не было оскорблено, и никто другъ другу не завидовалъ. Въ заключеніе спектакля, чтобы посл важнаго развеселить зрителей, сама Софья, по желанію мужа, сла за фортепіано, и пропла нсколько любимыхъ его куплетовъ, изъ водевилей, слова Князя Шаховскаго, Хмльницкаго и Писарева, съ прелестною музыкою Верстовскаго и Алябьева. Наконецъ, по общей просьбъ, спла Софья нсколько Русскихъ псенъ. Вс были въ восхищеніи, потому что кром необыкновенно пріятной мелодіи этихъ псенъ, y насъ, въ деревняхъ, еще многіе любятъ національное Русское пніе. Старая Пронская, не умя и не хотя удерживатъ душевнаго движенія, бросилась цловать Софью, называя ее ангеломъ. Вс были довольны, и говорили, что никакой дскій спектакль не могъ-бы принесть подобнаго удовольствія. Въ 7 часовъ кончился сюрпризъ, но готовилось еще новое, въ большой зал, въ верху, которая была вся иллюминована разноцвтными шкаликами, по средин, на стн, горлъ вензель Пронскаго, украшенный цвтами. Между тмъ, пока еще въ зал все приготовлялось, просили всхъ въ гостиную пить чай.
‘Какова моя Соничка?’ сказала старая Пронская Свіяжской, идя вмст съ нею по лстниц. — ‘Настоящая колдунья! Какъ все хорошо она уладила!’ — A посмотри, какъ милъ будетъ дтскій маскерадъ и разныя кадрили въ большой зал!— отвчала Свіяжская.— ‘Послушай, Прасковья Васильевна: давай мы сами, съ тобою вдвоемъ, сдлаемъ сюрпризъ этой колдунь!’ — сказала Пронская, довольная и въ душ своей счастливая, бывъ при томъ увлечена веселымъ своимъ характеромъ. ‘Только ты не согласишься! Ты слишкомъ умна, слишкомъ разсудительна, то есть, просто, глупа, моя мать!’ — Да, что такое?— отвчала Свіяжская, помирая со смха.— ‘Нтъ, ты слишкомъ глупа: все y тебя ходи по ниточк, все y тебя размряно циркулемъ! A по моему, ежели веселиться, такъ веселиться, ты-же все умничаешь, везд y тебя приличія, то есть, просто — ты набитая дура!’ — Да скажи, пожалуста: за что ты мн говоришь такія нжности, и чего ты отъ меня требуешь?— спросила Свіяжская, продолжая хохотать отъ всего сердца. Въ это время подошла къ нимъ Софья, и, цлуя руки y свекрови своей, спрашивала, о чемъ он смются. ‘Поди, поди, матушка! не твое дло. Хоть ты и колдунья, a не отгадаешь, за что я сей часъ разбранила вотъ эту дуру, твою тетушку.’ Софья отъ души стала смяться съ ними. Въ это время ее позвали, и она занялась гостями, изъ которыхъ нкоторые собирались хать домой.— Да, чего-же теб, умниц, отъ меня дуры хочется?— продолжала Свіяжская. ‘Да, ты не согласишься!’ — Ну! право, соглашусь, скажи только.— ‘Даешь-ли ты честное слово?’ — Даю.— ‘Ежели такъ, то пойдемъ поскоре, въ мою комнату.’ — Пронская схватила Свіяжскую за руку, и скорыми шагами пошли онъ изъ гостиной. ‘Эй, Василиса! Василиса!’ кричала Пронская, войдя въ свою комнату. ‘Гд эта старая дура? вкъ ея нтъ, когда надобно! — Чего, матушка, заглазлась? гд ты была?’ — Въ зал, сударыня, смотрла, какъ тамъ хорошо все освщено.— ‘Еще успешь наглядться. Вдь y тебя ключъ отъ кладовой?’ — У меня-съ.— ‘А ключъ отъ сундука, гд лежатъ старинныя театральныя платья?’ — Также y меня. — ‘Ну, сей часъ, возьми фонарь, ступай туда, вынь, какой теб первый попадется, мужской сюртукъ, парикъ, трехъугольную шляпу и старинный робронъ, съ фижмами, и принеси все это сюда. Да, смотри, ходи скоре, a то, вдь y тебя вотъ какіе крошечные шаги, по вершочку!’ — прибавила Пронская, передражнивая, какъ она ходитъ, Свіяжская, и сама Василиса, хохотали, смотря на нее. ‘И она-же, старая дура, смется! Разв я неправду говорю? Ну, ступай-же, ступай, и мигомъ назадъ! — Вотъ видишь, г-жа умница — дурою я тебя не стану уже называть, потому что ты очень мила — вотъ, что я вздумала — продолжала Пронская, обращаясь къ Свіяжской.— Я надну старинный мужской сюртукъ, a ты однься старинною дамою, мы явимся, въ залу, и протанцуемъ менуэтъ. Какъ удивится Софья!… Особенно-же, отъ тебя она никакъ не ожидаетъ такихъ проказъ! — Прекрасно, прекрасно!— отвчала Свіяжская, продолжая хохотать — авось я вспомню нсколько старинныхъ па менуэтныхъ! Да, послушай, голубушка, кто-жъ намъ сыграетъ? Вдь безъ музыки не льзя. Надобно еще кого нибудь пригласить въ нашъ заговоръ. — ‘Въ самомъ дл! Да, чего-же лучше? Николушку! Ему жена длала сюрпризы, онъ также долженъ сдлать сюрпризъ для нея. Эй, Маша! позови сюда Николушку! Постой, позови сюда еще кого нибудь. Да ходите попроворне — съ мста ни одна не можетъ сдвинуться! Бги сей часъ въ кладовую: скажи Василис, чтобы принесла еще старинный кафтанъ, парикъ и трехъугольную шляпу. Покойный батюшка жилъ открыто: y него быль свой театръ, и всхъ этхъ глупостей осталось множество.’ — Пронскій пришелъ, хохоталъ отъ всего сердца, и съ радостію согласился участвовать въ новомъ сюрприз. Между тмъ изъ кладовой принесено было все, что надобно. Пронская спшила одваться, и отъ нетерпнія ворчала на Василису за ея мшкотность. ‘Ахъ! какъ ты мн надола своею неповоротливостію! Да отвяжись ты отъ меня — выдь, пожалуста, замужъ — я теб дамъ хорошее приданое. Николушка! поищи Василис жениха.’ — Да кто, сударыня, возьметъ меня? Разв отъ лихорадки, или, чтобы, вмсто чучелы, поставить на огородъ — отвчала Василиса, со смхомъ. ‘Ну, вдь я теб дамъ приданое. Какъ-же осмлится мужъ твой поставить тебя вмсто чучелы?’ — продолжала Пронская, смясь. — Вс хохотали, при мысли отдать старую, 60-ти-лтнюю Василису за-мужъ.
Туалетъ скоро былъ готовъ, Пронскій надлъ, сверхъ фрака, широкій французскій кафтанъ, мачиха его, также сверхъ своего платья, надла какой-то старый бархатный сюртукъ. ‘Парики довольно гадки’ — сказала она, — ‘но, такъ и быть! Сюрпризъ продолжится недолго, вся наша цль только заставить смяться!’ За Свіяжскою было больше всхъ хлопотъ. По небольшому ея росту и худоб, робронъ быль слишкомъ длиненъ и широкъ, но, кое-какъ, все ушили на скорую руку. ‘Постойте, постойте!’ — сказалъ Пронскій. — Менуэтъ, авось, я какъ нибудь спиликаю, но, самое главное — y меня нтъ скрыпки!’ — Вотъ бда, въ самомъ дл! Слона то мы и не примтили — сказала, со смхомъ, Свіяжская. — ‘Василиса! сей часъ бги, достань намъ скоре скрыпку!’ — кричала Пронская, толкая ее въ дверь. ‘Того и гляжу, что Софья, осмотрвъ, какъ одты дти, хватится насъ и придетъ сюда. Вотъ теб и вс хлопоты наши даромъ пропадутъ!’ — Всего-бы легче было Василисъ взять скрыпку y музыкантовъ, которые привезены были для маскерада отъ одного сосда, но ей это и въ голову не пришло. Она отправилась прямо къ Васиньк Свтланину, который, во время сюрприза, игралъ концертъ. ‘Пожалуйте бабушк вашу скрыпку.’ — Какую скрыпку? на что ей?— отвчалъ Васинька, съ удивленіемъ. Онъ былъ уже одтъ по Тирольски, и готовился идти въ залу, танцовать, вмст съ сестрою. ‘Да, пожалуйте, сударь, поскоре!’ повторила Василиса. ‘И дядинька Николай Дмитріевичъ приказаль.’ Съ нкоторымъ неудовольствіемъ, Васинька понесъ самъ, въ комнату къ бабушк, свою скрыпку, но отворивъ дверь и увидвъ старушекъ такимъ образомъ одтыхъ, захохоталъ во все горло и побжалъ въ залу объявить. Насилу усплъ Пронскій взять изъ рукъ его скрыпку. ‘Ахъ! что я видлъ!’ кричалъ Васинька матери своей. Вс, въ особенности-же дти, обступили его, но онъ отъ смха ничего не могъ выговорить.
Въ слдъ за нимъ и уморительная кадриль вступила въ залу. Пронскій, во Французскомъ кафтан, въ парик, со скрыпкою, шелъ впереди почтенныхъ старушекъ. Онъ хотли было становиться танцовать менуэтъ, но вс, и он сами, до такой степени расхохотались, что не до танцевъ было. ‘Ахъ! Боже мой! Да это Дарья Петровна?… Но кто-жъ другая? Неужели Прасковья Васильевна?’ говорили вс, окруживъ гостей и смясь отъ души. ‘Это вы, милая, добрая маменька?’ говорила Софья, цлуя ее и утирая свои слезы, катившіяся отъ смха и внутренняго удовольствія. ‘И вы, тетушка, и вы ршились? Ну, ужъ это подлинно чудеснйшій сюрпризъ.’ — Эта интригантка хоть кого съ ногъ собьетъ — отвчала, со смхомъ, Свіяжская. ‘А каковъ мой-то? Посмотрите, посмотрите!’ продолжала Софья, бросившись цловать своего мужа.— Ага! что взяла, госпожа колдунья?— сказала Пронская, снимая съ себя сюртукъ и парикъ, и надвая чепчикъ, который подала ей Василиса.— Я вдь теб сказала, что не отгадаешь! Прасковь Васильевн не льзя было не согласиться на мои проказы. Я такъ краснорчиво убждала ее, называя глупою и набитою дурою — прибавила она, цлуя Свіяжскую. Вс долго хохотали, потомъ начались дтскіе, характерные танцы: по Русски, по Венгерски, по Тирольски, матлотъ, и проч. Среди этихъ танцевъ, вошли въ залу дв сгорбившіяся старушки, съ костылями. Софья и Свтланина успли, не бывъ никмъ замчены, переодться.. ‘Кто это? Кто это?’ кричали дти, окруживши ихъ. Старушки обратили общее вниманіе, вс ихъ обступили. ‘А! да, это маменька! Это тетинька!’ кричали дти, съ громкимъ смхомъ. Опять возобновился общій хохотъ. Примръ, поданный двумя почтенными старушками первыми въ семейств, распространилъ общее веселье и охоту подражать имъ. Свтланинъ — человкъ уже пожилой и весьма серьезный — вдругъ явился въ старинномъ гусарскомъ мундиръ, въ сапогахъ со шпорами, съ саблею, ташкою и въ кивер. Онъ невзначай подошелъ къ жен своей, и гремя шпорами, ударивъ саблю объ полъ, вскричалъ ей по Венгерски: Кудри на главу, басама лельки! Можно вообразить себ ея удивленіе и послдовавшій потомъ общій смхъ! Даже и самъ Князь Рамирскій, по предварительному соглашенію съ женою своею, вошелъ вмст съ нею. Онъ, одтый въ ямской кафтанъ, въ рукавицахъ и въ шапк, a она въ бархатномъ сарафан, привезенномъ Софьею изъ Москвы, въ подарокъ кормилиц, бывшей y ея Наташи. посл смха, который былъ обыкновеннымъ слдствіемъ всякаго такого появленія, Свіяжская и Софья убждали Елисавету вспомнить старину — проплясать по Русски. Она, въ молодости своей, славилась необыкновеннымъ искуствомъ, и часто на балахъ, по общей просьб, самъ отецъ заставлялъ ее. Елисавета была такъ счастлива, такъ довольна, что не поколебалась ни на минуту исполнить общее желаніе. Оркестръ заигралъ: Я по цвтикамъ ходила, и она, съ большою пріятностію, проплясала, самую граціозную въ мір, Русскую пляску. Дти, поощренные примромъ старшихъ, просили, чтобы и имъ позволено было также переодваться. Тогда началось истинное, чистосердечное веселье: они блаженствовали, безпрестанно переодвались, и думали, что никто ихъ не узнаетъ. Однакожъ вс боялись наконецъ, чтобы Софья не слишкомъ утомилась. Въ 11-ть часовъ шумъ и маскерадъ кончились, но долго, долго, вспоминали вс объ этомъ вечер.
Общее удовольствіе и согласіе, сначала, не много-было нарушилось Свтланиною. Она всмъ надола и задержала другихъ, своею излишнею и даже несносною разборчивостію и млочнымъ вниманіемъ въ туалет маленькихъ своихъ дочерей, одвая ихъ въ маскерадныя характерныя платья. То ей казалось не приколотъ бантикъ, то не такъ завязана была ленточка, иное надобно было распороть, другое подшить. Нсколько разъ заставляла она дочерей своихъ перемнять башмаки, перчатки, ленты, пояса. Вдругъ думала, что такой-то цвтъ лучше къ лицу, потомъ что другой, y всхъ спрашивала она безпрестанно совта, и такъ наскучила, что Елисавета вышла изъ терпнія, и начала прямо говорить, что очень смшно, въ дом y родныхъ, въ деревн, простирать до такой степени вниманіе на подобный вздоръ, и что она чрезъ это длаетъ вредъ самымъ дтямъ, пріучаетъ ихъ къ тщеславію и внушаетъ въ нихъ привязанность къ нарядамъ. Свтланиной не понравилась нравоучительная выходка Елисаветы, и y нихъ открылась было весьма непріятная сцена между собою. Но Софья, кое-какъ, все уладила, и не дала слишкомъ усилиться перепалк, хотя, внутренно, и соглашалась въ справедливости замчанія Елисаветы. Ей пришла на память любимая сентенція ея мужа, которую онъ часто повторялъ: И умные люди бываютъ не безъ глупости!
Время проходило такимъ образомъ нечувствительно. Не только мужъ, свекровь и мать заботились о томъ, чтобы угодить Софь и успокоить ее, но и вс живущіе въ дом и прізжавшіе къ ней, даже мадамы, гувернантки дтей, вообще старались доставить ей удовольствіе, и предупреждали вс ея желанія. Съ душевною благодарностію видла она такое общее вниманіе, но не допускала себя успокоиться на лаврахъ, безпрерывно наблюдала за собою, не позволяла себ никакихъ фантазій, и, къ общему удивленію, не имла никакого страннаго вкуса и привязанности къ какой нибудь вредной пищ. Сначала, нсколько дней, ей хотлось сть все соленое и кислое, однакожъ и отъ этого постепенно отучила она себя. Впрочемъ, привязанность къ соленому и кислому, по замчанію опытныхъ женщинъ, предвщала, что она родитъ сына, и мужу ея было нсколько досадно, что вкусъ ея перемнился. Софья отнюдь не нжилась, длала много движенія, и вообще вела ceбя, какъ должно умной и разсудительной женщин, пекущейся не только о собственномъ своемъ здоровьи, но и о будущемъ своемъ ребенк, на котораго образъ жизни матери, во время ея беременности, иметъ сильное вліянія и отзывается весь вкъ.
Часто въ продолженіе этого времени, Софья, бывъ въ полной мр и во всхъ отношеніяхъ благополучна, видя любовь и привязанность къ себ мужа, родныхъ и всхъ окружавшихъ ее, бесдуя наедин съ Свіяжскою, говорила, что она право сама не понимаетъ, за что ее вс такъ любятъ, и что это должно приписать ни чему другому, какъ только необыкновенному ея счастію. ‘Другъ мой! по благости Провиднія, вообще вс люди, отъ Царя до пастуха, имютъ одинаковое право на счастіе, но оно даромъ не дается и безъ заслугъ не пріобртается. Ты трудилась всю свою жизнь, и ежели теб труды эти не казались тягостными, то ты на самой себ доказываешь всю истину божественныхъ словъ Спасителя нашего: Иго мое благо и бремя мое легко есть, ты доказываешь также на опыт, какъ сладко, какъ легко Творцу повиноваться! Ты, другъ мой, старалась весь вкъ ему повиноваться, и за то пользуешься счастіемъ, на которое пріобрла все право. Только помни еще Его же, Спасителя нашего, слова: Бдите и молитеся, да не внидете въ напасть, то есть: стремись постоянно къ одной цли, и неутомимо трудитесь!’ Такъ говорила добрая Свіяжская. Со слезами, Софья поцловала руку ея, повторяя: Точно, точно! Иго мое благо и бремя мое легко есть!’ Она внутренно поклялась весь вкъ Ему повиноваться, и возвратилась въ дружеское общество своего семейства еще веселе, еще миле.

ГЛАВА VII.

‘Autour de toi lve les yeux,

‘Hereuse mre, et connait ton empire,

‘Et tu diras dans un tendre dlire:

‘Non, celles, qni n’oul pas gout

‘L’ivresse et les douceurs de la maternit,

‘Ne concevront jamais, ce qu’on vodra dire.

Dumoustue.

‘…Обрати взоры на окружающее тебя,

‘счастливая мать, узнай свое владычество, и

‘ты, съ душевнымъ умиленіемъ: ‘Нтъ! кто

‘сама не испытала упоенія и сладости быть

‘матерію, никогда не пойметъ, что будутъ ей

‘говорить объ этомъ’.

Дюмутье.

Но по мръ приближенія срока къ родамъ, Пронскій сталъ сильно безпокоиться. ‘Не лучше-ли, другъ мой, хать намъ съ тобою родить въ Москву?’ говорилъ онъ Софь. ‘Тамъ, въ случа, сохрани Богъ, какого нибудь несчастія — скоре найдти можно пособіе. Я говорю: намъ, именно потому, что, можетъ быть, мн еще тяжеле будетъ, чмъ теб въ это время. У меня волосы становятся дыбомъ! Безъ ужаса не могу вообразить себ, что со мною будетъ!’ — Милый другъ мой! — отвчала Софья. — Ты самъ знаешь, что для спокойствія твоего, я готова хать, не только въ Москву, но хотя на край свта. Позволь мн однакожъ сказать мое мнніе. Я чувствую себя, благодаря Бога, очень хорошо, и никакихъ необыкновенныхъ и непріятныхъ признаковъ несчастныхъ родовъ не предвижу. Сынишка твой молодецъ, хоть куда. Мы съ тобою, по милости Божіей, Христіане, a Богъ везд! Въ здшнемъ узд отличная, ученая бабушка, я слышала не только отъ едосьи Алексевны Бразильской, которая уже нсколько разъ съ нею рожала, но и отъ многихъ, что она мастерица своего дла, и въ нсколькихъ несчастныхъ родахъ показала необыкновенное искуство. Притомъ-же она веселаго и добраго характера: ты это самъ знаешь, она уже нсколько разъ была y насъ. Впрочемъ — сохрани Богъ какого нибудь несчастія — Губернскій городъ отъ насъ близко, тамъ извстный Аккушеръ. A самое главное — ты самъ согласишься что душевное спокойствіе нужне всего въ моемъ положеніи. Мн здсь такъ хорошо, такъ весело, и, признаюсь, мн тяжело было-бы разстаться съ почтенными нашими старушками. Я безпрестанно буду мучиться, думая объ нихъ, что он обо мн безпокоятся. Еще также весьма важный предметъ: зима приходитъ къ концу, дороги везд испортились, зда въ Москву можетъ сдлать мн боле вреда, нежели пользы. Одинъ несчастный толчокъ можетъ имть послдствія на весь вкъ. Самъ все это сообрази и обдумай. Впрочемъ, еще теб повторяю: ежели ты хочешь, я сей часъ готова хать.
‘Ты говоришь правду,’ отвчалъ Пронскій, подумавъ нсколько минутъ. ‘Мн и самому жаль добрыхъ нашихъ старушекъ. Маменька изстрадается безъ тебя, a ей самой хать съ вами, по теперешней дурной дорог, вредно, она можетъ совсмъ разстроиться. Притомъ-же, въ самомъ дл, теперь везд большіе ухабы, въ особенности-же около Москвы всегда дурна дорога’. И такъ, благословясь и поручивъ себя въ милость Божію, останемся здсь, прибавилъ Пронскій. — Я очень радъ, что ты имешь довренность къ здшней бабушк. Я приговорю ее и заплачу все, что она захочетъ, только никуда не отпущу отъ себя. A Аккушера приглашу я для собственнаго моего успокоенія. Авось, дастъ Богъ, не будетъ въ немъ нужды, но должно заблаговременно принять вс мры предосторожности.
Зима прошла. Наступилъ Май мсяцъ, въ половин котораго, по разсчету Софьи, должно было ей родить. Бабушка, уже за нсколько недль передъ тмъ, совсмъ къ ней переселилась. Аккушеръ даже былъ приглашенъ. Вс въ Петровскомъ, со страхомъ, ожидали критической минуты. Но Софья, благодаря Бога, чувствовала себя хорошо, и сама успокоивала и развеселяла мужа своего. Рамирскіе и Свтланины ухали посл Новаго года домой, но общались быть непремнно къ родамъ Софьи.
Въ самый тотъ день, когда начала она чувствовать муки, пріхали Свтланины. По объявленію бабушки, что наступило ршительное время, Софья нисколько не смшалась, не потеряла присутствія духа, сама всмъ распорядилась, и, желая отдалить мужа, чтобы онъ не былъ свидтелемъ предстоящихъ ей страданій, вызвала она тайно Свтлнину въ свою комнату, и объявя, что минута развязки приближается, просила, чтобы она уговорила мужа своего увести Пронскаго на фабрику, и тамъ заговорить его, и удержать, какъ можно доле. ‘Добрый, милый братъ,’ прибавила Софья, ‘пойметъ, что это значитъ, и, врно, сыграетъ свою ролю искусно, a меня облегчитъ чрезвычайно, тмъ, что я не увижу безпокойства моего мужа въ это время.’ Свтланинъ отдалъ всю справедливость нжности и благоразумной предосторожности Софьи, и взялся исполнить ея желаніе.
Ршительно — никому въ дом ничего не было извстно. Софья и Свтланина, которая была опытна, и имла притомъ твердость духа, заперлись въ спальн, вмст съ бабушкою. Аннушка призвана была для прислугъ. Впрочемъ, все нужное заблаговременно было приготовлено, по приказанію самой Софьи. Аккушера посадили подл спальни, въ ея кабинет. Муки были сильныя и трудныя, какъ обыкновенно при первыхъ родахъ, но Софья мужественно все переносила, не произнесла ни одной жалобы, и, къ удивленію Свтланиной, ни разу не закричала. Часа черезъ два благополучно все окончилось. Здоровенькій, прекрасный мальчикъ, какъ дв капли воды похожій на отца, явился въ здшній міръ… Радость Софьи, что желаніе мужа ея исполнилось, и что она родила сына, была столь велика, что Софья упала въ обморокъ, но Аккушеръ скоро привелъ ее въ чувство.
Первый крикъ ребенка услышали въ двичей. Василиса вбжала въ гостиную, гд вс сидли, и, ничего не подозрвая, преспокойно играли въ карты. ‘Что это, матушка Дарья Петровна,’ сказала она своей барыни, — ‘ужь не поздравить-ли васъ съ чмъ нибудь? Какъ будто ребеночекъ кричитъ въ спальн y молодой барыни Софьи Васильевны!’ — Вотъ какой вздоръ! Все теб чудится! Она недавно была здсь съ Варинькою, и вмст съ нею пошли, кажется, къ дтямъ въ классную. — Но въ это самое время вбжала Свтланина въ гостиную. ‘Поздравляю васъ, маменька, со внучкомъ Дмитріемъ Николаевичемъ!’ — Какъ! — вскричала Пронская. И столъ, на которомъ играли, полетлъ къ верху ногами, и карты, бывшія y нея въ рукахъ, попали прямо въ носъ старой Холмской. — Можно-ли? Соничка родила? — Въ нсколько секундъ была она y постели Софьи и со слезами цловала ея руки. Вс за нею послдовали. ‘Да, покажите-же мн внучка! Ахъ, Боже мой! Да гд-же Николушка?’ — Онъ на фабрик —отвчала Свтланина — и пресерьёзно слушаетъ разсказы моего мужа. — ‘Да, пошлите-же къ нему!’ И въ одно мгновеніе была уже она сама на дорогъ къ фабрик. Но Аннушка выбжала прежде ея и бросилась туда-же. Еще отъ самаго крыльца начала она кричать: ‘Николай Дмитріевичъ! Николай Дмитріевичъ!’ Когда подбжала она ближе къ фабрик, то голосъ ея услышалъ Управляющій и поспшилъ сообщить Пронскому, что Аннушка бжитъ, и что-то такое кричитъ во все горло. Онъ въ торопяхъ толкнулъ Свтланина, стоявшаго передъ нимъ, зацпилъ сюртукомъ за крючокъ у двери и оторвалъ всю полу, уронилъ свою шляпу, и выбжалъ на встрчу Аннушк. ‘Поздравляю, поздравляю!’ — кричала она, задыхаясь, и бросившись, со слезами, цловать его руки. ‘Богъ далъ вамъ сынка!’ Пронскій, не слушая уже боле, при первомъ слов, поздравляю, обнялъ, расцловалъ ее, потомъ вырвался отъ нея такъ неосторожно, что она упала на землю, и стремглавъ побжалъ домой. На половин дороги встртилъ онъ мачиху свою, которая, со слезами, бросилась цловать и поздравлять его. Онъ былъ въ какомъ-то изступленіи, самъ себя не помнилъ, говорить ничего не могъ, вырвался изъ ея объятій и побжалъ дале. Усердная Василиса и нсколько слугъ, которые слдовали за Пронскою, изъ дома, взяли ее подъ руки и повели назадъ, почти безъ чувствъ.
Въ гостиной, подбжавъ уже къ спальн, Пронскій опомнился, и подумалъ, что внезапное его появленіе можетъ быть вредно женъ, при ея слабости, онъ остановился, и первое движеніе его было броситься передъ Образомъ на колни и со слезами благодарить Бога. Въ это время вышли къ нему Свіяжская и Свтланина, поздравляли его отцомъ семейства, и звали къ жен, которая, слава Богу, чувствовала себя довольно хорошо, и уже давно ждетъ его. Потихоньку вошелъ онъ въ спальню.
‘Это ты, другъ мой?’ сказала слабымъ голосомъ Софья. ‘Поздравляю тебя!’ Пронскій плакалъ, цловалъ ея руки, и ни-чего отъ радости говорить не могъ. Какъ я рада, что твое желаніе исполнилось, я родила теб молодца! Говорятъ, онъ на тебя похожъ, какъ дв капли воды. Да, подайте его сюда, я еще сама не видала сынишка своего,’ прибавила Софья, по нкоторомъ отдохновеніи. — Потише, и немного говори — напомнила ей Свтланина. Въ это время старая Холмская, которая уже успла расцловать Софью, потомъ, вышедши въ другую комнату, упасть въ обморокъ, опомниться, и присутствовать при томъ, какъ ребенка мыли и пеленали, взяла его отъ бабушки и поднесла къ постель Софьи. ‘Дайте, дайте мн посмотрть на давно ожиданнаго гостя!’ сказала Софья, взявъ его къ себ, и цлуя y матери своей руки. Улыбка радости сіяла на лиц Софьи, когда она увидла сына своего. — Посмотри, посмотри, мои другъ! твой носъ, твои губы! Глазенокъ его теперь еще не видать, но я вдвое больше буду любить его за то, что онъ такъ уменъ, и родился въ тебя!’ Пронскій, стоя на колняхъ передъ кроватью жены своей, смотрлъ съ какимъ-то неизъяснимымъ чувствомъ душевнаго умиленія на все и на сына своего. Въ это время вошла старая Пронская въ спальню, и громко закричала: ‘Да, дайте-же мн посмотрть на моего внучка!’ Свіяжская тотчасъ остановила ее, прося, чтобы она говорила тише. ‘Благодарствую, голубушка, что остерегла, я вкъ свой длаю глупости…’ — Милая, милая маменька! — сказала Софья — пожалуйте сюда, посмотрите, какой умный y насъ сынишка: какъ онъ похожъ на отца! — Пронскаи поцловала родильницу, перекрестила ее, и взявъ съ рукъ ея ребенка, съ восторгомъ смотрла на него, и такъ сильно начала цловать, что онъ закричалъ, и она, испугавшись, поспшила отдать его бабушк. Между тмъ Аккушеру уже давно было непріятно, что родильница много говоритъ, и что y нея такъ много народу въ комнат. ‘Сдлайте одолженіе, Софья Васильевна,’ сказалъ онъ, ‘послушайтесь меня: поменьше говорите, и успокоитесь.’ — Да мн ничего, любезный Петръ Егоровичь — отвчала она. — Я, слава Богу, хорошо себя чувствую, мн такъ легко, такъ спокойно! — ‘Все это прекрасно,’ продолжалъ Аккушерь — ‘и обыкновенно такъ бываетъ посл счастливыхъ родовъ, только тутъ-то и надобно беречь себя, и быть осторожною. Сдлайте одолженіе, Милостивыя Государыни’ — прибавилъ онъ, обращаясь къ дамамъ — дайте ей успокоиться.’ — Вс потихоньку встали, и отправились въ дтскую, въ слдъ за ребенкомъ. — Мн, любезный Петръ Егоровичь, позвольте остаться — сказалъ Пронскій. — Даю вамъ слово, что я не буду ничего говорить съ нею, и останусь только для прислугъ. — ‘Милый, милый другъ мой!’ произнесла слабымъ голосомъ Софья. Она въ самомъ дл очень ослабла, и вскор крпко заснула. Пронскій, снявъ съ себя осторожно сапоги, вышелъ на цыпочкахъ изъ спальни, подтвердить, чтобы не длали шуму, и ходили какъ можно тише. Но все уже напередъ было обдумано и приготовлено Аннушкою, везд разостлала она ковры, петли въ дверяхъ смазала масломъ, чтобы не было скрыпа, когда ихъ отворяютъ, и сама стояла на часахъ y спальни. Она первая попалась Пронскому, когда онъ вышелъ отъ жены. Онъ опять расцловалъ ее, и отдалъ ей вс деньги, бывшія y него въ карман, рублей до двухъ сотъ. Потомъ, бывъ успокоенъ, что она не допуститъ никакого шуму и крику, возвратился потихоньку къ постели жены своей, слъ на стоявшія подл креслы, и съ восхищеніемъ смотрлъ на нее. Блдность и какое то небесное спокойствіе, начертанныя на лиц Софьи, длали ее еще прелестне. Аннушка принесла ему сафьянные спальные сапоги его, и, по сдланному имъ знаку, возвратилась по прежнему къ притину своему. Слезы радости текли изъ глазъ Пронскаго, и онъ, невольно упавъ опять на колни, молился, возсылая пламенныя чувства благодарности къ Богу. Въ этомъ положеніи увидала его Софьи, посл кратковременнаго отдохновенія. »Другъ мой! другъ мой’ сказала она, со слезами умиленія — ‘за что и такъ счастлива?’ — Ты спрашиваешь y меня, за что ты счастлива, когда по сту разъ въ день длаю себ такіе-же вопросы! но, пожалуста, успокойся и усни. — Софья посмотрла на него съ радостною улыбкою, и перекрестилась. ‘О Боже милосердный! какъ и чмъ возблагодарить за неизрченныя Твои милости!’ сказала она, и опять закрыла глаза.
Въ продолженіе этого времени, въ дтской была сцена другаго рода. Старая Пронская не отводила отъ своего внучка. Она уже нсколько разъ твердила всмъ, что сходство его съ отцомъ, во всхъ чертахъ, разительно. ‘Да, открой глазенки твои, глупенькій мальчишка!’ говорила она. ‘Мн-бы очень хотлось, чтобы y него были Соничкины прелестные глаза!’ прибавила она. — И въ этомъ исполнилось твое желаніе — отвчала Свіяжская. — У него, именно, большіе чудесные глаза Софьи, я давича съ удовольствіемъ это замтила. Но что-жъ ты имъ совсмъ завладла? Экая интересанка!— продолжала Свіяжская, со смхомъ.— Дай и намъ посмотрть на него, вдь онъ и намъ такой же внучекъ, какъ теб!
Будто нарочно, въ это время вошла и Елисавета, съ мужемъ своимъ, въ дтскую. Еще въ деревн, когда они подъзжали къ господскому дому, Прикащикъ остановилъ ихъ, съ поздравленіемъ, что Богъ далъ Ихъ Сіятельствамъ племянничка. Елисавета кричала посл того кучеру, чтобы он скакали во весь опоръ, и, выскочивъ y крыльца изъ кареты, бжала прямо въ спальню къ Софь. Насилу, уже у самыхъ дверей, остановила ее Аннушка, сказавъ, что сестрица започивала, и вс теперь въ дтской у новорожденнаго. Она, съ мужемъ своимъ, поспшила туда. Можно вообразить себ радость ея, взаимныя поздравленія, разсказы, сужденія сходств ребенка. Между тмъ, Дворецкій уже нсколько разъ приходилъ докладывать, что обдъ готовъ, никто его не слушалъ, и онъ веллъ отнести кушанье въ кухню. Въ 5-ть часовъ наконецъ вспомнили, что никто еще не обдалъ. Мы сказали, что благополучное разршеніе Софьи было слдствіемъ разсудительности ея, и вниманія за собою во время беременности. Посл родовъ она скоро оправилась, обыкновенной молочной лихорадки y нея не было, потому что она, съ согласія и одобренія мужа своего, сама стала кормить ребенка. Черезъ нсколько дней она могла уже вставать съ постели, но мужъ ея, по совту Аккушера, котораго слова считалъ онъ врне оракула Калхаса, просилъ ее до девяти дней не вставать, и изрдка, на самое короткое время, позволялъ ей садиться на Вольтеровскія кресла, которыя перенесъ изъ своего кабинета, положивъ притомъ на нихъ множество мягкихъ подушекъ. Софь было довольно скучно подобное положеніе, потому что она чувствовала себя совсмъ здоровою, но, въ угожденіе мужу, она исполнила его желаніе.
Черезъ девять дней было, такъ называемое, размытіе рукъ, то есть, подарки Аккушеру и бабушк. Онъ и она такъ были довольны щедростью Пронскаго, мачихи его и Свіяжской, что отъ души желали Софьи — какъ можно чаще родить. Посл того Аккушеръ ухалъ въ городъ, a бабушка осталась на крестины, которыя назначены были на другой день.
По желанію Софьи, приглашены были крестить: свекровь ея съ Княземъ Рамирскимъ, старая Холмская съ Свтланинымъ, и Свіяжская съ братомъ Алексемъ, который, получивъ столь лестное приглашеніе отъ Его Превосходительства, Николая Дмитріевича, съ гордостію объявилъ объ этомъ тещ своей и жен, и въ тотъ-же день отправился въ Петровское. Софья была уврена, что избранныя ею крестныя матери будутъ любить и не оставятъ въ молитвахъ своихъ ея Митиньку.
Описаніе дальнйшихъ подробностей жизни счастливыхъ супруговъ было-бы безполезно. Мы надемся, что слабыя черты характера, образа мыслей и поступковъ Софьи, представленныя нами, въ продолженіе всей ея жизни послужатъ врнымъ и благонадежнымъ доказательствомъ, что она совершитъ благополучно поприще свое въ здшнемъ мір, и не совратится со стези счастія и добродтели. Мы видли ее въ разныхъ состояніяхъ. Послушная и покорная дочь, добрая родная, врный другъ, внимательная супруга — она, врно, будетъ нжная и попечительная мать. Мы видли обращеніе и искусство воспитанія Софьи съ другими дтьми, сиротами ея сестры. Добрый, почтенный мужъ ея умлъ отдать ей всю справедливость, и оцнить необыкновенныя душевныя свойства ея. Онъ понималъ ее, и былъ достоинъ ея въ полной мр. Совершеннаго счастія существовать въ мір не можетъ: чмъ нибудь и какъ нибудь бываетъ оно нарушено. Но мы, по всмъ вроятіямъ имемъ право надяться, что Софья и мужъ ея достигнутъ возможнаго благополучія въ здшней жизни и будутъ умть поддержать его.

ГЛАВА VIII.

The proper study of man is man.

Настоящая наука для человка — человкъ.

Пора кончитъ. Разсказать все не достанетъ ни силы, ни терпнія, ни дарованія, ни времени. Мы представили нкоторыя черты, иные характеры обрисовали слегка, о другихъ только намкнули, и многія оставили совсмъ безъ описанія, напримръ: характеръ вельможъ.
‘Которые собою сами
‘Умли титла заслужить
‘Похвальными себ длами,
‘Кого ни знатный родъ, ни санъ,
‘Ни счастіе не украшали,
‘Но кои доблестью снискали
‘Себ почтенье отъ граждань.
Сколько великаго, сколько утшительнаго для человчества представитъ такой характеръ! И, къ счастію, есть извстные и очень извстные намъ образцы, съ которыхъ можно-бы срисовать для подкрпленія благомыслящихъ, и въ доказательство имъ, что прямая дорога чести, труды на пользу общую, и постоянное, непоколебимое шествіе этою дорогою, гораздо ближе и благонадежне приведутъ насъ къ настоящему предназначенію настоящему предназначенію нашему въ здшней жизни.
Въ противоположность тому, характеръ, со всми оттнками, описанный въ слдующихъ стихахъ Державина:
‘Оселъ останется осломъ,
‘Хотя осыпь его звздами
‘Гд должно дйствовать умомъ,
‘Онъ только хлопаетъ ушами.
‘О, тщетно счастія рука,
‘Противъ естественнаго чина,
‘Безумца рядитъ въ господина,
‘Или въ шумиху дурака!
Сколько истинно комическаго въ такомъ характер! Изобразить его надменную ничтожность, глупое самодовольство, смшную самоувренность, что все онъ длаетъ, въ томъ мст, гд, или слпое счастіе или знатный родъ его поставили, когда, напротивъ, первый изъ окружающихъ его мошенниковъ (а при такихъ людяхъ всегда ихъ изобиліе), взявшій на себя трудъ водить его за носъ, безпрестанно посвящаетъ — или, просто, возвращаетъ его въ настоящую ролю — въ полновсные дураки! И въ образцахъ такого рода, къ несчастію, недостатка нтъ. Есть съ чего заимствовать многое! Весьма-бы занимательно было описаніе такихъ характеровъ, въ то время, когда они сойдутъ со сцены и поступятъ въ званіе частныхъ людей.
Вообще, мы почти не коснулись сословія знатнаго и богатаго Дворянства. A какое обширное поле! Развратные, безнравственные, безпутные старики и старухи, вроломные супруги, безчестные родители, филантропки и раскольщицы нашего времени, молящіеся по Католическимъ книгамъ, и имющія Аббатовъ отцами-наставниками, молодые, полу-выучившіеся люди, толкующіе о Философіи, Метафизик, Статистик, Юриспрюденціи, Правахъ народовъ! Весьма-бы любопытно было описать общество этихъ великихъ мудрецовъ, которые, за стаканомъ Шампанскаго, съ трубкою въ зубахъ и съ очками на глазахъ, то есть, со всми признаками глубокой учености, судятъ и рядятъ о своемъ отечеств, не видавъ его и ничего не зная объ немъ — Петербургскіе дале Царскаго Села, или Петергофа, a Московскіе дале Тверской заставы, Воробьевыхъ горъ, Нескучнаго сада, или — много, много — дале подмосковной маменьки своей, верстахъ въ 20-ти.
Потомъ могъ-бы слдовать характеръ истиннаго героя, на пол бранномъ и въ суд, ибо по весьма справедливому мннію Фонъ-Визина, ‘неустрашимость есть добродтель, слдовательно она принадлежитъ всмъ состояніямъ’. И дйствительно, ежели разобрать съ безпристрастіемъ, то, можетъ быть, нелицепріятный, справедливый судья долженъ еще боле имть величія и твердости духа, нежели воинъ, подвизающійся противъ вншнихъ враговъ отечества. Подвиги воина явны, и вознаграждаются славою, почестьми, общимъ хорошимъ мнніемъ, когда, напротивъ, безпристрастный судья, ратоборствующій противъ внутреннихъ, гораздо опаснйшихъ враговъ, долженъ безпрерывно бороться съ коварными непріятелями, дйствующими противъ него тайно, въ непроницаемомъ мрак козней, ухищреній и клеветы — a чмъ награждается?
Сколько любопытныхъ подробностей можетъ представить такой неустрашимый герой добродтели, имющій скромное и никому неизвстное возмездіе, за свое тягостное противоборство, въ глубин возвышенной души своей и въ спокойной совсти! что касается до неправедныхъ и пристрастныхъ судей, преклоняющихъ всы Правосудія на сторону знатнаго, могущественнаго, a всего чаще богатаго, или для удовлетворенія какимъ либо другимъ постыднымъ страстямъ своимъ, то — безполезны будутъ вс усилія вразумить ихъ! Сколько тяжелыхъ истинъ говорили и говорятъ имъ на сцен, въ журналахъ, въ книгахъ! Ихъ мдные лбы отражаютъ вс пущенныя на нихъ стрлы! Никто изъ нихъ на свой счетъ ничего не принимаетъ!
‘Про взятки Климычу читаютъ,
‘А онъ, украдкою, киваетъ на Петра,
сказалъ — и какъ справедливо! И. А. Крыловъ. A полу? Вотъ отличительная черта нравовъ нашего вка! И, дйствительно: сколько есть y насъ полу-героевъ, полу-ученыхъ, полу-Русскихъ, полу-невждъ, полу-подлецовъ? Характеры на поприщ службы, также въ частной, домашней жизни, откроютъ весьма много новаго и занимательнаго, для наблюдательныхъ взоровъ.
Еще какую обильною жатву представятъ писателю съ дарованіемъ характеры и домашняя жизнь интригановъ, или пройдохъ — Придворныхъ, Министерскихъ, Губернскихъ, Уздныхъ, и даже деревенскихъ! Потомъ паразитовъ, или, употребляя старинное Русское названіе, прихлбателей, начиная также съ Придворныхъ, продолжая потомъ наблюденія свои въ чертогахъ вельможъ и знатнаго дворянства, и оканчивая въ смиренномъ, крытомъ соломою домик небогатаго помщика. Везд они есть, везд, подобно мух И. А. Крылова. Они пролзутъ, везд съ равнымъ образомъ дйствуютъ, и y всхъ, съ нкоторыми, маловажными оттнками, y нихъ одинаковыя свойства душевныя. A Купечество? и проч. и проч. — Какое пространное поле! Есть гд разгуляться воображенію! Есть надъ чмъ позабавиться! Мы ограничили себя, и удовольствовались, представивъ только нкоторыя черты нравовъ и образа жизни, семейной и одинокой, Русскихъ Дворянъ, большею частію средняго состоянія, въ городахъ и деревняхъ.
Теперь, оканчивая нашъ опытъ, можемъ мы, имя y себя въ рукахъ полныя записки (Memoires) семейства Холмскихъ, ежели угодно читателямъ, удовлетворить любопытство ихъ на счетъ всхъ дйствующихъ лицъ, о коихъ упомянули мы сообщая собственно исторію одного семейства.
Надлежало-бы начать съ самой знатной особы, съ Его высокопревосходительства, которому Сундуковь давалъ праздникъ, или, по крайней мр, съ Его Превосходительства, и притомъ еще Сіятельства Графа едора Степановича Клешнина. Но мы признали удобне слдовать хронологическому порядку, разсказывая о каждомъ, лиц по мр вступленія его на сцену, въ нашемъ повствованіи.
Картины наши начались знаменитымъ Сундуковомъ. Сообщимъ о немъ самомъ и о его семейств, нсколько подробностей, и потомъ скажемъ имъ на вкъ: прости, прибавимъ притомъ, что невольно вырвется у всякаго, при встрч съ такими людьми хоть-бы вкъ съ вами не видаться!
Тимей Игнатьевичъ Сунудковъ продолжаетъ подвизаться со славою на избранномъ имъ поприщ, то есть, самымъ вроломнымъ образомъ обманывать и обкрадывать всхъ, кто ему попадется подъ руку, не исключая даже и родныхъ дочерей. Мы знаемъ, какъ онъ поступилъ съ своимъ зятемъ, Чадскимъ, точно также выдалъ онъ и другихъ дочерей, и равномрно поступилъ съ прочими зятьями. И дльно! На что, какъ говорится, класть охулку на свою руку? Зачмъ оставлять похвальныя привычки? Продолжайте, продолжайте, господа, подобные Сундукову! Не внимайте голосу совсти, и утвердитесь въ томъ мнніи, что честь, добродтель, справедливость — предразсудки, просто одни только слова, не заключающія въ себ никакого смысла. Подвизайтесь подобно ему, и вы будете счастливы въ здшнемъ и будущемъ свт!!… Между тмъ, Тимоей Игнатьевичъ достигнулъ уже до званія Губернскаго Предводителя, и надется, какъ утверждаютъ, получить мсто, на которое ныншнее его званіе дастъ ему нкоторое право. Но общая повсюду молва, будто въ наше время жирные, большіе осетры, поздравительные куплеты, прославленіе въ звучныхъ стихахъ добродтелей, спектакли, иллюминаціи, и даже напоминанія Секретаря, потеряли свою цну и ни къ чему не ведутъ. Слдовательно, со всею достоврностію заключить можно, что Тимоей Игнатьевичъ ошибается, и надежда его не совершится. Жаль, очень жаль — но для немногихъ.
Предсказаніе, что врядъ ли Тимофей Игнатьевичъ Сундукоиь получитъ то мсто, на которое онъ имлъ виды, достигнувъ до званія Губернскаго предводителя, оправдалось самымъ событіемъ. Чудеса совершились въ нашихъ глазахъ. Мощная рука истиннаго Благодтеля нашего Николая I-го, подвинула насъ впередъ на цлое столтіе. Ежели вспомнимъ, что было не дале какъ пять или шесть лтъ тому назадъ, и сравнимъ, что теперь, то нельзя не притти въ изумленіе чудесному преобразованію и улучшенію общественной нравственности. Многія изданныя въ царствованіе Николая I-го новыя законоположенія, въ особенности же о Дворянскихъ выборахъ, рекрутскій уставъ, увеличенное жалованье гражданскимъ чиновникамъ, всего же боле незабвенный памятникъ правленія его — Сводъ Законовъ и данное сообразно духу настоящаго времени направленіе образованію и воспитанію юношества, имли такое благотворное вліяніе на общественную нравственность, что описанныя въ нашей книг злоупотребленія, безстыдное и наглое лихоимство, ябедничество, своевольство, развратъ содлались уже теперь не своевременнымъ изображеніемъ нравовъ, a историческими фактами.
Не осмлятся теперь дворяне, подобно Тимоею Сундукову, являться на выборы и употреблять прежнія козни и интриги для наполненія судовъ безнравственными и развратными кліентами своими. Теперь всякій благомыслящій дворянинъ иметъ возможность принять участіе въ общемъ дл и воспользоваться Всемилостивйше предоставленнымъ намъ драгоцннйшимъ правомъ избирать изъ среды себя судей, коимъ ввряемъ мы спокойствіе и благосостояніе свое и имній нашихъ. Не будетъ уже теперь стыдно, какъ бывало прежде, всякому образованному и хорошей нравственности молодому дворянину, принимать на себя званіе узднаго Судьи, Исправника и Засдателя, при увеличенномъ-же оклад жалованья, которое открываетъ средства содержать безъ нужды себя съ семействомъ и въ должности секретарей, повытчиковъ и канцелярскихъ чиновниковъ, пойдутъ честные и хорошіе люди.
Словомъ, Тимоей Игнатьевичъ, прочитавъ со вниманіемъ новыя постановленія о дворянскихъ выборахъ, долженъ былъ внутренно согласиться, что все и навсегда уже окончилось для него. Онъ призналъ за благо, сколь возможно поспшилъ удалиться съ поприща, на которомъ съ компаніею своею столь долго подвизался, и не дослуживъ еще трехлтія, Тимоей Игнатьевичъ вышелъ въ отставку.
Мы знакомы съ двумя его дочерьми, Ея Сіятельствомъ Княгинею Прасковьею Тимоеевною Буасековою и Полковницею Глафирою Тимоеевною Чадскою. Такъ всегда называетъ ихъ папенька, и мы изъ уваженія къ нему, сохранили полный ихъ титулъ.
Княгиня часто гнвается на своего супруга и насмхается надъ нимъ, иногда и папенька ея, бывъ въ дурномъ нрав, не спускаетъ Сіятельному: изволитъ называть его обветшалымъ волокитою, пустымъ человкомъ, нищимъ, и прочее. Его Сіятельство, Князь Буасековъ, сноситъ все съ примрнымъ великодушіемъ, по самой простои причин — потому, что ежели онъ вздумаетъ разсориться, ухать отъ тестя и оставить свою супругу, то ему, ршительно, нигд будетъ преклонить сіятельной головы своей. Впрочемъ, въ утшеніе свое, иметъ онъ счастіе часто слышать на праздникахъ Сундукова, или когда y него бываетъ много гостей: ‘Ваше Сіятельство, Князь Борисъ Ильичь! гд твоя жена, дочь моя, Княгиня Прасковья Тимоеевна?’ Или: ‘Да, подайте, Ваше Сіятельство, руку такой-то дам.’ Притомъ-же онъ всегда за большими обдами иметъ честь идти во второй пар, непосредственно за своимъ тестемъ. Впрочемъ, Сіятельныя фигуры кое-какъ произрастаютъ въ здшнемъ мір, и имютъ довольно много дтей.
Что касается до Глафиры Тимоеевны, то общая молва была (однакожъ не всему врить можно — люди такъ теперь злорчивы), что еще прежде замужства своего имла она съ однимъ молодымъ французомъ, гувернёромъ въ дом близкихъ сосдей ихъ, нкоторыя совщанія и дружескую переписку — разумется — о литтератур. Теперь, на свобод, бывши ни замужняя женщина, ни вдова, иметъ она всю возможность, отъ скуки, предаваться страсти своей къ литттератур. Носится слухъ, что она расположилась получивъ слдующее ей посл смерти отца имніе, отправиться съ однимъ юнымъ литтераторомъ въ Парижъ, для дальнйшаго усовершенствованія. Говорятъ, что ея маменьк, урожденной Княжн Развратовой, извстно было намреніе Глафиры, что она одобряла такое стремленіе къ познаніямъ, и даже сама хотла сопутствовать ей, для пріобртенія въ Париж новыхъ свдній въ словесности,
Утверждаютъ даже, что Г-жа Сундукова предпринимала было никоторыя, ближайшія мры къ предускоренію путешествія своего въ Парижъ. Мужъ ея, какъ-то внезапно очень занемогъ, такъ, что долженъ былъ пить парное молоко. Много виноватыхъ въ его болзни поступило, какъ въ деревняхъ говорятъ, подъ красную шапку, другіе водворились на всегдашнее жительство въ отдаленныхъ, и весьма любопытныхъ, странамъ Сибири. Однакожъ, въ послдствіи времени открылось, что супруга его (еще упомянемъ урожденная Княжна Развратова) хотла употребить съ пользою корешокъ, данный ей извстною въ ихъ сторон колдуньею, за тмъ, чтобы боле приворожить къ себ своего мужа. Но колдунья, вроятно, ошиблась корешкомъ, и дйствіе было противное ожиданію нжной супруги. Сундуковъ, отдавая всю справедливость опыту столь чрезмрной любви жены своей, хотлъ выгнать ее изъ дома, но мысль, что такое распоряженіе, можетъ быть, не понравится знатнымъ ея роднымъ, и обратитъ гнвъ ихъ на него, способствовала къ возстановленію прежней счастливой супружеской жизни.— Однакожъ это было не на долго. Сундукова вскор посл того, внезапно, кончила полезную и достохвальную жизнь свою. слдовательно, намреніе Графиры Тимоеевны — хать въ Парижъ, для усовершенствованія своего, подъ руководствомъ юнаго литтератора — можетъ совершиться еще не скоро. — Какая потеря для Просвщенія! Вотъ, можно сказать, примрное несчастіе! Число Русскихъ Кориннъ, возвращающихся столь образованными, столь благовоспитанными изъ чужихъ краевъ, должно-бы увеличиваться. Вмсто того, Глафира Тимоеевна, со всею доброю волею, со всмъ расположеніемъ къ просвщенію, должна влачить безполезно жизнь свою въ углу отдаленной провинціи.
Княгиня Рамирская, посл примиренія съ мужемъ, чрезъ посредничество Пронскихъ, провела нсколько лтъ спокойно и счастливо. Бывали иногда кой-какіе, маловажныя перепалки, но воспоминаніе, въ какое ужасное положеніе были поставлены мужъ ея и она сама, со стороны мужа грубостью, невжливостью, скупостью и запальчивостію, a со стороны жены втренностью, легкомысліемъ, необдумчивостью, и также неумстною горячностью, заставляло супругомъ смиряться другъ передъ другомъ, и переносить съ терпніемъ взаимные недостатки. Притомъ-же, Князь и Княгиня до такой степени были привязаны къ дочери своей, что одинъ взглядъ на нее укрощалъ бунтующія ихъ страсти. Но, увы! никакія проказы даромъ съ рукъ не сходятъ! Елисавета, въ продолженіе всего времени супружества своего, до самаго примиренія, такъ усердно старалась разрушить счастіе свое, во всхъ отношеніяхъ, что здоровье ея совершенно разстроилось, и она преждевременно кончила жизнь. Однакожъ, она умерла спокойно, поручивъ дочь свою сестр Софь, которая, съ согласія своего мужа, взяла малютку къ себ въ домъ, и занимается ею, какъ собственною дочерью.
Князь Рамирскій плакалъ искренно, провожая бренные остатки жены своей къ послднему пристанищу. Посл похоронъ, онъ самъ привезъ свою Наташу къ Пронскимъ, и подводя ее, съ горькими слезами, къ Софь, говорилъ, что онъ вручаетъ ей все, что есть для него драгоцннаго въ мір, послднее свое утшеніе, и что онъ длаетъ весьма большое усиліе надъ собою, разставаясь съ дочерью, но исполняетъ священную волю покойницы. Посл того, въ обширномъ его дом, преслдуетъ его повсюду пренесноснйшая тоска, ничто не веселитъ и не занимаетъ его: ни хозяйство, ни лошади, ни винокуренный заводъ, ни суконная фабрика, которую завелъ онъ подъ руководствомъ Свтланина. Часто, совсмъ неожиданно для людей своихъ, вдругъ велитъ Князь запрягать скоре и подавать коляску свою, садится въ нее, не говоря ни слова, но кучеру не не нужно спрашивать — онъ везетъ его прямо къ Пронскимъ. Тамъ отдыхаетъ сердце Князя и показывается иногда улыбка на блдномъ его лиц, когда выбгаетъ на встрчу и бросается ему на шею милая Наташа. Двочка эта ростетъ, хорошетъ, свжа и румяна, какъ роза, и чрезвычайно привязана къ отцу. Со слезами радости, и съ полнымъ сердцемъ, внимаетъ онъ разсказамъ ея о томъ, что она выучила, слушаетъ, какъ она играетъ на фортепіано, смотритъ на ея рисунки, или, сидя въ углу, взираетъ съ радостью, какъ она ловко и пріятно танцуетъ. Видя быстрые успхи дочери, Князь Рамирскій часто, не говоря ни слова, подходитъ къ Софь, и со слезами цлуетъ ея руки. Такое краснорчивое изъясненіе благодарности сильне всхъ словъ! Впрочемъ, умренная жизнь Князя Рамирскаго, при большомъ его богатств, конечно, сдлаетъ то, что Наташа будетъ одна изъ первыхъ и лучшихъ невстъ въ Москв, куда, разумется, она должна будетъ со временемъ явиться. Много, много предстанетъ обожателей! Но воспитанная Софьею, имя примръ ея руководствомъ, она, конечно, безъ всякаго оправданія будетъ виновата, ежели неудачно выйдетъ за мужъ.
Добрая старушка, Холмская, перенесла много горя въ продолженіе жизни своей. Часто, съ горькими слезами, она внутренно укоряла себя, что во всемъ сама кругомъ виновата. Впрочемъ, со времени замужства Софьи постепенно успокоилась Холмская, и по немногу забываетъ все прежнее, ознаменованное треволненіями и бурями земное поприще свое. Теперь старость ея проходитъ очень тихо, медленными и непримтными шагами приближается она ко гробу. Милыя дти ея, зять и дочь, употребляютъ вс попеченія, чтобы утшить, успокоитъ, украсить остатокъ дней доброй старушки. Впрочемъ, и угодить ей очень легко, она не иметъ никакихъ прихотей, и всемъ довольна, особенно-же съ тхъ поръ счастлива она въ полной мр, когда внимательный зять ея устроилъ y себя въ дом церковь, и она ежедневно можетъ быть y службы Божіей. Посл того возвращается она въ свою теплую, спокойную комнату, вяжетъ для внучковъ чулки, или раскладываетъ гранъ-пасьянсъ, и слушаетъ разсказы старой попадьи, компаньенки своей. По вечерамъ, ея любимое занятіе играть съ внучками въ дурачки, когда они, посл классовъ, напрыгаются до сыта, и должны, передъ ужиномъ и спаньемъ, отдыхать. Бабушка пользуется этимъ отдыхомъ, и внучки, чтобы угодить ей, безпрестанно проигрываютъ. Старушка уврена, что она большая мастерица, и выигрываетъ y нихъ по своему искуству.
Намъ извстно, какъ несчастливо окончили Аглаевы. Примръ мужа служитъ разительнымъ доказательствомъ, что человкъ, съ самымъ лучшимъ расположеніемъ, и со всми наклонностями къ добру, не имя характера и твердости правилъ, словомъ: безъ воспитанія, основаннаго на истинныхъ началахъ Религіи, близокъ къ безпрестанному паденію и бездн погибели, въ которую влечетъ за собою и все семейство свое. И, надобно правду сказать, въ нашемъ дворянскомъ быту довольно Аглаевыхъ. Характеръ его заслуживаетъ вниманіе. Должно во всхъ отношеніяхъ разсмотрть, и съ безпристрастіемъ хладнокровно вникнуть въ самихъ себя: мы увримся въ той непреложной истин, что нерадніе къ точному и непремнному исполненію обязанностей нашихъ, въ томъ состояніи, гд мы, по вол Провиднія, поставлены, и самое малйшее отступленіе съ прямой стези, особенно-же въ семейной жизни, приближаетъ насъ къ погибели, въ которую Аглаевъ повергнулъ себя, и самыхъ близкихъ, самыхъ драгоцнныхъ для него людей — жену и дтей своихъ. Милые, добрые Аглаевы, которыхъ, повторимъ еще, встрчаемъ мы безпрестанно въ нашемъ дворянскомъ сословіи! остановитесь, одумайтесь, и поврьте:
Той земли не сыщете вы краше,
Гд ваша милая, и гд живетъ вашъ другъ!
Обратите все попеченіе ваше на то, чтобъ быть сколько возможно счастливе въ тсномъ кругу вашего семейства. Вспомните, что отъ васъ, именно отъ васъ, зависитъ благополучіе безпомощныхъ, слабыхъ подругъ вашихъ. Вспомните, что есть невинныя существа, обязанныя вамъ бытіемъ своимъ, и что вы должны быть для нихъ примромъ и руководствомъ на тернистомъ пути жизни! Ограничьте ваши прихоти, живите сообразно съ вашимъ состояніемъ, не длайте долговъ, и, поврьте, что не только предосудительно, но и весьма обидно, ежели о супруг и объ отц семейства станутъ говорить: ‘Аглаевъ не много мотоватъ, не много втренъ, любитъ разсянную жизнь, не откажется поиграть въ карты, любитъ хорошо покушать, иногда не прочь и отъ того, чтобы съ другими выпить и погулять, однакожъ, за всмъ тмъ, онъ премилый и предобрый малый! Но, кажется, мы проповдуемъ въ пустын. По крайней мр, мы сказали Гг-мъ Аглаевымъ все, что было y насъ на душ.
Съ другой стороны, примръ бдной Катерины служитъ урокомъ для васъ, добрыя женщины…. совстно прибавить, да нельзя не сказать правды — неразсудительныя, пустыя женщины, число которыхъ въ нашемъ дворянскомъ быту также весьма велико! Излишняя чувствительность, безхарактерность, способность обо всемъ плакать и унывать, приходить въ отчаяніе, a не дйствовать, какъ должно подруг своего мужа, приводить въ ослабленіе умственныя и тлесныя силы, разстроивать здоровье, и преждевременно сокращать вашу жизнь, которая принадлежитъ уже не вамъ, a вашему семейству — скажите, не вашего-ли портрета черты высказали мы? Каковъ онъ?— Притомъ-же, и это, кажется, боле всего должно убдить васъ: спросите y всхъ мужчинъ, и всякій съ безпристрастіемъ долженъ сказать вамъ, что вы не только не интересны, по весьма безобразны и отвратительны во время вашихъ болзней и слезъ. Какія-же еще ужасныя послдствія бываютъ посл: необыкновенная худоба, желтый цвтъ лица, потухшіе, безъ всякаго выраженія глаза, морщины ни лиц, и прочія, тому подобныя злополучія. Напротивъ того, счастливая, здоровая, свжая, румяная женщина есть краса природы. Это мы говоримъ не отъ себя: прочитайте Бюффона.— Но, кажется, и черезъ эту моральную выходку мы не только ничего не пріобртемъ, a потеряемъ. Насъ назовутъ грубіянами и пустомелями…. Такъ и быть! Не мы первые, и не мы послдніе. Потерпимъ за правду.
Впрочемъ, судьба сиротъ Аглаевыхъ, по милости Божіей, теперь, въ полной мръ и на всхъ отношеніяхъ обезпечена. Нравственное образованіе ихъ, и физическое воспитаніе, отлично хороши. Состояніе будетъ y нихъ порядочное. Имніе посл матери осталось неприкосновеннымъ. Елисавета, еще при жизни своей, упросила мужа исполнить общаніе, данное имъ при помолвк Катерины, и онъ передалъ формальнымъ актомъ сиротамъ Аглаева приданую ея деревню. Пронскій также утвердилъ за ними то, что принадлежало Софь. Вс три сестры получили на части свои имніе въ одномъ мст, и теперь все ихъ имніе принадлежитъ сиротамъ Аглаевымъ. Старая Холмская также, по настоянію зятя своего, отдаетъ имъ же, что посл нея останется. Опекунъ ихъ, Пронскій, войдя въ управленіе имніемъ, здилъ самъ нарочно осматривать деревню, и хотя нашелъ все, чего надлежало ожидать, въ большомъ безпорядк, но распорядился на мст, устроилъ и увеличилъ доходы, изъ которыхъ не тратитъ онъ на сиротъ ни копйки, a все отсылаетъ, для приращенія процнтами, въ Опекунскій Совтъ. Мачиха его ежегодно отдляетъ для Аглаевыхъ, отъ доходовъ своихъ, по нскольку тысячь рублей, тайно отъ Софьи. Добрая Свіяжская, вроятно, также не забудетъ ихъ въ своей духовной. Даже самъ Князь Рамирскій, поощренный примромъ общаго желанія способствовать будущему благосостоянію бдныхъ сиротъ, общался отдлить въ пользу ихъ половину барыша, который надется получать съ суконной своей фабрики. Одинъ только дядюшка, Алексй Васильевичь Холмскій, ни копйкою не участвуетъ въ доброхотной складк для сиротъ, и даже, когда прізжаетъ онъ къ Пронскимъ (что случается съ нимъ довольно рдко, потому, что жена его безпрестанно беременна, и никуда его отъ себя не отпускаетъ), то цлуетъ ихъ, если они сами подойдутъ здороваться и прощаться, a впрочемъ весьма равнодушенъ онъ къ сиротамъ сестры. Но Богъ съ нимъ! И безъ него, дла ихъ такъ устроились, что врядъ-ли при отц и матери могли-бъ быть лучше. Со всею достоврностію предполагать должно, что Аглаевы проживутъ жизнь свою гораздо счастливе, нежели покойные ихъ родители.
Добродтельная, во всемъ пространств и во всей сил этого слова, Свіяжская, потому, что она во всю жизнь готова была на услуги и пособіе людямъ, не только деньгами, но временемъ своимъ и здоровьемъ, получила уже должное возмездіе и въ здшнемъ мір, въ ожиданіи того блаженства, которое ожидаетъ сію праведницу въ вчности. Она всми любима, уважаема, и счастлива въ полной мр. По лтамъ своимъ она довольно еще свжа, только не можетъ уже такъ часто здить, какъ бывало прежде. Она совсмъ переселилась на житье въ Москву, потому, что старая столица наша, по всей справедливости, называется дворянскимъ гробомъ. Кто гд ни бываетъ, a умирать почти вс являются въ Москву. Пронскіе, ея душевныя дти, какъ она всегда ихъ называетъ, видаются съ нею очень часто. Когда Свіяжская не въ силахъ сама быть y нихъ въ Петровскомъ, то они, нарочно для нея, прізжаютъ въ Москву, провдать ее, погостить y нея недлю, или дв.
Недавно были они y Свіяжской съ мачихою, и съ сыномъ своимъ, ея крестникомъ. Они нашли ее не очень здоровою, и даже въ постел, но пріздъ ихъ оживилъ и подкрпилъ добрую старушку. Она встала, говоря съ улыбкою, что не сметъ принимать лежа такую церемонную и капризную гостью, какова Дарья Петровна. ‘А ежели такъ’ — отвчала Пронская, цлуя ее, и смясь отъ всего сердца — ‘то я повалю тебя на постелю, закрою одяломъ, и сяду на ноги, чтобы ты не могла встать!’ Общество и бесда Свіяжской, не смотря на слабость и старость ея, еще до такой степени пріятны и занимательны, что не видать, какъ идетъ время. Пронскіе, во всю послднюю бытность свою въ Москв, никуда отъ нея не вызжали. ‘Ахъ, вы, милые, настоящіе собственные мои красавцы! — сказала Свіяжская, смотря съ умиленіемъ на Софью, сидвшую подлъ мужа, съ сыномъ на рукахъ.— ‘Да знаете-ли, что вы оба еще похорошли, особенно съ этимъ херувимчикомъ? Какъ ты одолжила меня, Соничка, что привезла мн показать его! Признаюсь въ моей слабости: мн страхъ какъ хотлось его видть, но совстно было написать къ вамъ. Впрочемъ, ты давнишняя колдунья, и напередъ отгадала мои мысли!’ — прибавила старушка, обнимая и цлуя Софью. Послушай, голубушка — сказала тогда старая Пронская — ты не можешь поврить, какъ справедлива система твоя о красот, чмъ боле смотрю я на тебя, тмъ боле нахожу, что и ты совершенная красавица.— ‘А ты сама, разв не красавица?— отвчала Свіяжская, съ улыбкою. ‘Ты счастлива и спокойна, лицо твое служитъ тому доказательствомъ, слдовательно ты красавица. Поврь мн, какъ Профессору этой системы!’ — Полно, голубушка! куда мн съ тобою равняться! Я худая, блдная, желтая, изсохшая старуха, настоящая Кіевская вдьма, a ты, напротивъ, прелестная, хорошенькая старушечка — возразила Пронская. — ‘Ахъ! нтъ, нтъ, милая маменька! не говорите этого!’ прервала Софья, цлуя свекровь — и вы настоящая красавица.’ — Добрая, милая маменька! — прибавилъ Пронскій, обнимая ее — да кто въ мір можетъ быть прелестне васъ?
Свіяжская располагаетъ, при смерти своей, завщать деревни свои Софь, но скрываетъ еще намреніе свое, за тмъ, что боится сопротивленія со стороны ея самой и мужа ея. Она говорила нсколько разъ другу своему, Кирбитовой: ‘Не съ тмъ хочу я передать имъ мои деревни, чтобы обогатить ихъ. Слава Богу! У нихъ хорошее состояніе, но я тогда спокойно умру, съ увренностію, что крестьяне мои не станутъ роптать на меня, и будутъ спокойны и счастливы подъ ихъ управленіемъ.’ Деньги, и все движимое имущество свое, расположилась она раздлись по поламъ, между дтьми Княгини Фольгиной и сиротами Аглаевыми.
Теперь по хронологическому порядку, слдуетъ Алексю Холмскому явиться на сцену. Судьба соединила его съ семействомъ Фамусовыхъ. Мы не будемъ разлучать ихъ.
Фамусовъ, какъ намъ извстно, сидлъ постоянно, въ продолженіе нсколькихъ лтъ, y одного окна и на однихъ креслахъ, пилъ въ свое время чай, водку, курилъ трубку, нюхалъ табакъ, завтракалъ, обдалъ, ужиналъ и ложился стать. Такимъ образомъ продолжалась пріятная и полезная его жизнь. Впрочемъ, ему не о чемъ было заботиться. Попечительная его супруга всмъ управляла, имя притомъ внимательнйшее наблюденіе чтобы y него не было недостатка въ табак, ча и водк, ежегодно шила она ему по одному новому сюртуку, которые приказывала подавать ему въ большіе праздники. Однажды, выпивъ нсколько рюмокъ водки передъ обдомъ, Фамусовъ почувствовалъ, что голова его кружится, и что ему длается дурно. Онъ не усплъ даже позвать камердинера своего, чтобы пособили ему дойдти до спальни. Принесли его въ постелю безъ памяти, послали за священникомъ, исповдали глухою исповдью, и черезъ нсколько часовъ окончилась жизнь почтеннаго мужа.
Фамусова очень была огорчена, и, въ самомъ дл, справедливо говорила, что привыкнувъ, въ теченіе пятидесяти лтъ, не только къ человку, но къ какой нибудь кошк, или собак, тяжело разстаться, и что ей теперь трудно войдти въ гостиную, гд привыкла она столько времени видть на одномъ мст фигуру своего мужа. Но добрая Каролина Карловна не предчувствовала, что и ей самой предназначено было вскор соединиться съ супругомъ своимъ въ вчности.
Первая мысль достопочтеннаго Алекся Васильевича, зятя ихъ, когда узналъ онъ о смерти тестя, была та, что напрасно y насъ нтъ обычая, какъ въ Индіи, женамъ сжигаться на костр, вмст съ умершими мужьями. Среди размышленій, столь доброжелательныхъ для Каролины Карловны, начала она говорить съ нимъ что-то вразсужденіи похоронъ покойника. Дло шло о деньгахъ, и Алексй Васильевичъ, съ свойственною ему деликатностію, отвчалъ, что она не иметъ никакого права вступаться въ это, потому, что имніе Любиньки все отцовское, что y нея, Каролины Карловны, нтъ никакой собственности, и, начиная съ ныншняго-же дня, онъ беретъ на себя все управленіе, и что онъ самъ сдлаетъ распоряженія о похоронахъ.
Можно вообразить себ изумленіе Каролины Карловны!… Она была такъ твердо уврена въ доброт, кротости, благодарности милаго Алекся Васильевича! Онъ, во время сватовства и посл сватьбы, много разъ повторялъ, что любитъ ее, привязанъ къ ней какъ къ родной матери, и что пока онъ будетъ живъ, то никогда не забудетъ милости ея, потому, что она способствовала его женитьб. И вдругъ такой непредвиднный сюрпризъ!… Ей было слишкомъ 70-ть лтъ. Испугъ, отъ внезапной смерти мужа, разстроенное издавна здоровье, a боле всего такая неожиданная выходка зятя — все это вмст было причиною, что самой Фамусовой сдлался ударъ, прямо въ голову, и она скончалась черезъ нсколько часовъ посл мужа.
Любинька была огорчена до глубины души смертію родителей, особенно-же матери. Никто такъ не угождалъ ей, и не баловалъ ее во время беременности, какъ мать. Съ нею сдлалась настоящая дурнота и продолжительный обморокъ, посл котораго она ослабла и легла въ постелю.
‘Какой случай! Какое примрное несчастіе!’ говорилъ Алексй Васильевичъ сосдямъ своимъ, пріхавшимъ провдать его. ‘Можно-ли? Обоихъ, столь почтенныхъ, столь драгоцнныхъ для меня людей, потерять въ одинъ день!’ Но еже-ли-бы онъ предался внутреннему чувству радости, то прыгалъ-бы, можетъ быть, выше, чмъ во время прибытія въ здшній свтъ наслдника, обезпечившаго ему принадлежность всего имнія драгоцнныхъ и почтенныхъ для него людей! A теперь, уже и свершилась мечта его! Велико дло милліонъ. ‘При томъ-же,’ думалъ Холмскій, ‘какъ кстати умерли вмст — одн хлопоты и одни убытки на похороны!’ Но среди глубокой грусти своей, онъ не потерялъ присутствія духа, отобралъ тотчасъ изъ ридикюля покойницы вс ключи, самъ все осмотрлъ, и все запечаталъ. Потомъ нашилъ плёрезы на черный фракъ свой, и веллъ немедленно заняться шитьемъ траурныхъ платьевъ, для жены и дтей. Гробы, и покровы на покойникахъ, были великолпные. Холмскій самъ подводилъ жену свою, одтую въ глубокой трауръ, и повязанную блымъ платкомъ, въ послдній разъ прощаться съ родителями. Ей сдлалось дурно, онъ отдалъ ее на руки женщинъ, и пошелъ пшкомъ за покойниками. Выходя изъ дома, онъ замтилъ, что позабылъ блыя, лайковыя перчатки, и два блыхъ платка утиранья слезъ, послалъ тотчасъ каммердинера своего, и коль скоро все было принесено, то имлъ уже возможность предаться въ полной мр своей горести. Идя за гробами, онъ закрылъ глаза платкомъ, и, такъ сказать, вытаскивалъ слезы, но он — упрямыя! — не хотли являться, Холмскій желалъ казаться печальнымъ, да мысль о милльон безпрестанно была въ голов его и невольно распространяла какую-то веселость на его лиц. Однакожъ, онъ теръ безпрестанно глаза, чтобы они показывали, какъ онъ горько плакалъ. Посл обдни и отпванія, которыя совершалъ Архимандритъ, съ множествомъ Священниковъ и пвчими, Холмскій пошелъ на кладьбище и бросилъ горсть земли на опущенные въ могилу гробы. Словомъ: похороны были великрлпныя, и все, что слдовало къ обнаруженію истинной, сердечной печали Холмскаго, потерявшаго столь почтенныхъ и драгоцнныхъ для него людей, соблюдено было въ точности. Но чего-уже другаго и можно было ожидать отъ столь милаго, добраго, внимательнаго, примрнаго роднаго?
Вс приличія были сохранены. Алексй Васильевичь преодоллъ нетерпніе свое. Не прежде шести недль, посл поминовенія, возвратясь изъ церкви, приступилъ онъ къ обозрнію того, что было предметомъ сладостныхъ мечтаній его, въ продолженіе столькихъ лтъ. Но, увы!— открылось капитала вдвое мене, нежели онъ ожидалъ, и то нкоторая часть въ пустыхъ векселяхъ! Весьма сильно негодовалъ онъ, и внутренно бранилъ покойную маменьку, которая, вроятно, подражая, почти общему обыкновенію, распространила нарочно слухъ о милліон, для привлеченія жениховъ приданымъ вдвое боле, нежели въ самомъ дл было. Это непріятное открытіе весьма охладило любовь Холмскаго къ жен. Потомъ, разсматривая счеты о доходахъ и описи имнія, онъ обнаружилъ новое злополучіе. Деревни были въ разныхъ, невыгодныхъ губерніяхъ, небольшими клочками, малоземельныя, черезполосныя, приносили самый ничтожный доходъ, и, какъ видно было, находились въ большомъ безпорядк. Это обратило уже привязанность Холмскаго къ прелестямъ жены въ совершенное равнодушіе. Однакожъ, обозрвая дале, нашелъ онъ много брильянтовъ, золота и серебра, и вообще всего было довольно для поддержанія его благополучія и нкоторой привязанности къ супруг.
Занявшись устройствомъ доставшагося ему имнія и присоединивъ капиталъ жены къ собственнымъ своимъ деньгамъ, которыя онъ самъ усплъ накопить (хотя все еще не доставало немного до милльона, мысль о коемъ составляла все его блаженство), Холмскій постепенно успокоился. Въ это время демонъ честолюбія, призвавши на помощь внушеніе Любиньки, внезапно овладлъ имъ. Однажды, подписывая бумаги, по доставшемуся ей имнію, съ горестію сказала она мужу своему, какъ ей тяжело писать: Губернская Секретарша, когда сестры его, одна Генеральша, другая Княгиня, третья Графиня, когда — даже самыя бдныя сосдки ея, Прямикова Надворная Совтница, Храбренкова Маіорша, a Честонова, не имя куска хлба, Полковница! ‘Я была-бы счастлива,’ сказала она, цлуя своего мужа, ‘ежели-бы ты, Алеша, добился и попалъ, хоть не въ заправскіе Генералы, то есть, хотя въ Камеръ-Юнкеры. Право, стыдно теб, съ такимъ богатствомъ, имть такъ мало амбиціи!’ Скупость Алекся должна была выдержатъ весьма сильное бореніе съ новою страстію, воспламененною въ немъ словами жены, однакожъ — демонъ честолюбія восторжествовалъ! Алексй хотлъ было подняться на штуки, чтобы, не вызжая изъ деревни и съ малыми усиліями, достигнуть своей цли. Онъ нашелъ себ мсто Почетнаго Смотрителя узднаго училища, и сдлалъ весьма важное пожертвованіе купилъ за дв тысячи домъ и отдалъ подъ училище, убралъ его, обязался содержать на свой счетъ двухъ учениковъ, и употребилъ всего навсе тысячь пять, съ тмъ, чтобы пожертвованіе сіе было описано краснорчиво, и представлено Начальству въ блистательномъ вид. Онъ получилъ награжденіе, но не то, которое было предметомъ мечтанія Любиньки, и которое потомъ сдлалось собственнымъ его непреодолимымъ желаніемъ.
Тогда ршился Холмскій перехать въ Москву, и опредлился къ такой должности, которая удобне и скоре могла доставить ему незаправское Генеральство. Онъ убралъ и прекрасно отдлалъ обширный домъ, отцовское наслдіе свое, и теперь живетъ въ Москв, служитъ, даетъ часто большіе обды, вечера, балы. Вс знатные старички здятъ къ нему играть въ вистъ, молодые собираются за тмъ, чтобы посмяться надъ тщеславіемъ Губернскаго Секретаря, и тмъ еще боле, что среди желанія блистать, всегда замтны разсчетливость и скупость. Сверхъ того, чтобы пріобрсть большую извстность, Холмскій завелъ прекрасныхъ рысаковъ и отличный экипажъ. Часто слышитъ онъ похвалы, что рысаки его лучшіе на бгу, a чудесная четверка его первая на гуляньяхъ подъ Новинскимъ, на Пречистенк, въ Сокольникахъ 1-го Маія, и на горахъ, о Масляниц. Все это льститъ немножко его самолюбію, и утшаетъ его въ издержкахъ. Онъ сталъ еще играть въ вистъ, въ большую, не отказывается отъ лоттерей въ знатныхъ домахъ, постарался попасть въ Члены Земледльческаго Общества, также и компаніи искусственныхъ минеральныхъ водъ, иметъ абонированную ложу во Французскомъ Театр, подписывается на отдльные маскерады и балы Благороднаго Собранія, участвуетъ во всхъ пожертвованіяхъ, предлагаемыхъ знатными. Словомъ: Холмскій употребляетъ вс средства, чтобы достать себ незаправское Генеральство, и вроятно, въ скоромъ времени желаніе его совершится. Державинъ восклицалъ нкогда: Весь свтъ сталь Бригадиръ!— Въ наше время можно также воскликнуть: Весь свтъ сталь Камеръ-Юнкеръ! А Алексй Васильевичъ Холмскій именно принадлежитъ къ этому свту, слдовательно, авось и онъ будетъ скоро сопричисленъ къ многочисленному сословію себ подобныхъ.
Между тмъ, супруга его, Любовь Максимовна, ни чаще, ни рже, какъ ршительно всякій годъ, раждаетъ дтокъ, и два раза разршилась даже двойнями. Такимъ образомъ, за исключеніемъ умершихъ, поступило уже въ здшній міръ девять штукъ блоголовыхъ, пухленькихъ, упитанныхъ Холмскихъ, мужескаго и женскаго пола. Они почти вс на одно лицо, и все предвщаетъ, по физіогноміямъ ихъ, что они будутъ дтьми, достойными своихъ родителей. Мы повторимъ, вмст съ Богдановичемъ:
Пусть судитъ весь народъ,
Каковъ быть долженъ плодъ
Отъ Душеньки и отъ Амура!
Любинька вся предалась материнской нжности. Она разсказываетъ весьма охотно всемъ, кто ей попадется, чудесные опыты необыкновеннаго ума, понятливости, пытливости и остроумія дтей своихъ, ‘Ахъ! знаете-ли вы?— восклицаетъ она, при первой встрч съ своими знакомыми.— Я разскажу вамъ анекдотъ о моемъ Макс (Максимъ). Онъ сдлалъ вотъ что. Слдуетъ разсказъ, Меньшой его братъ, Нико (Никита), вообразите, какъ нашелся отвчать — вотъ что. Слдуетъ повсть. Надобно правду сказать, хотя и стыдно матери хвалить, что y него необыкновенная догадливость и остроуміе. Вотъ еще Коко (Николай), хотя не такъ остеръ какъ Нико, но и теперь, не смотря на то, что ему 6-ть лтъ, уже замтно большое глубокомысліе. Самъ гувернёръ его, Профессоръ, M. Bent, говоритъ, что онъ такого чудеснаго ребенка отродясь не видывалъ. Это будетъ y меня ученый. A Пипушка (Петръ) славный воинъ, ему только четыре года, но какія хотите дайте ему игрушки, онъ всему предпочитаетъ свое деревянное ружье. Анета моя (Анна) стала славно разбирать ноты, y нея удивительныя способности къ музык! Зизи (Зинаида) будетъ отлично рисовать, учитель ее очень хвалитъ. Мими (Марья) непонятно скоро поняла па во Французской кадрили! Ахъ! какъ мило смотрть на нее, когда она танцуетъ! — Бдныя mes enfans, послднія двойни, Фашета (едосья) и Бабета (Варвара), какъ тяжело он длаютъ зубы! Я измучилась съ ними, цлыя ночи провожу y ихъ кроватокъ!’ Такимъ образомъ всхъ осыпаетъ Любинька интересными разсказами, или о болзняхъ, или о необыкновенныхъ способностяхъ дтей своихъ. Вс y нея геніи, она въ глаза безпрестанно ихъ хвалитъ, ни о чемъ другомъ, кром дтей своихъ, говорить не уметъ, лжетъ на нихъ безсовстно, въ собственномъ ихъ присутствіи, выдумываетъ разныя небылицы объ остроуміи, ихъ познаніяхъ, успхахъ, въ такихъ наукахъ, о которыхъ они и не слыхали! Словомъ: она употребляетъ вс средства къ пріобртенію уваженія и довренности дтей. Въ ожиданіи будущихъ благъ, когда они подростутъ, и за вс попеченія достойно вознаградятъ ее, и теперь уже труды ея увнчаны успхомъ. Недавно, въ присутствіи 20-ти, или 30-ти человкъ гостей, когда она разсказывала о какомъ-то чудесномъ подвиг сына своего Коко, грубымъ голосомъ и дурнымъ Французскимъ языкомъ, сказалъ онъ ей: Maman! vous mentes toujours, jamais je ne pas fais cela. (Вы всегда лжете, маменька, я никогда этого не длалъ)! ‘Какой забавникъ! Совсмъ не застнчивъ!’ вскричала маменька. A первенецъ ея, разумется, великій геній, Максимъ, уже и теперь, при первомъ случа, когда вздумаетъ разгнваться, бьетъ и кусаетъ маменьку! Какія послдствія будутъ отъ такого рода воспитанія, и отъ такого нравственнаго образованія дтей Алекся Васильевича и Любови Максимовны Холмскихъ, можетъ быть, потомство наше узнаетъ отъ будущаго Исторіографа этаго семейства.
Почтенный и добрый Свтланинъ долженъ былъ употребить большія усилія и перенесть немало горя, пока убдилъ жену свою, хотя и то, можетъ быть, по наружности, что хитрость, коварство и другія тому подобныя штуки, отравляютъ семейную жизнь и ведутъ все семейство, самыми быстрыми шагами, къ совершенному несчастію, и что напротивъ, прямодушіе и откровенность, сутъ самыя ближайшія средства къ пріобртенію довренности и уваженія мужа и дтей. Онъ старался также доказать жен своей, что если женщина, къ несчастію, иметъ врожденное чувство властолюбія, то оно должно быть такъ скрытно, чтобы мужъ никакъ не замтилъ, потому что и въ мужчинахъ есть также врожденное чувство самолюбія, упрямства и желанія свергнуть съ себя, непремнно, иго властолюбивой жены, и заставить ее длать по его разуму, a не по своему, и что наконецъ, вообще мужъ, а тмъ боле жена, должны стараться обращать узы супружества въ цвточныя цпи, a не длать ихъ желзными оковами.
Графиня Хлевтова, въ продолженіе долговременнаго прохожденія своей жизни, такъ усердно старалась ссорить, интриговать, клеветать, выдумывать на всхъ самыя невроятныя небылицы, что наконецъ достигла своей цли — снискала всеобщее презрніе. Вс знакомые разстались съ нею. Ежели гд покажется она въ обществ, то всякій старается удалиться отъ нея. Присутствіе Графини всмъ непріятно. Она прозвана: чугунныя вериги. Боятся говорить при ней, чтобы она не подслушала и не разсказала по своему, опасаются подходить другъ къ другу, чтобы она не выдумала чего нибудь предосудительнаго, и тогда только отдыхаютъ, когда она узжаетъ. Но Графиня не видитъ общаго пренебреженія, на которое пріобрла все право, и продолжаетъ клеветать по прежнему: вс y нея мерзавцы, воры, безъ всякой нравственности люди, всмъ готова она приписать качества, коими преисполнена ея собственная душа. Вовсе не видитъ и не замчаетъ она, что никто ее не слушаетъ и никто ей не вритъ. Она была злымъ геніемъ для втренной и легкомысленной Елисаветы, и много способствовала ея несчастію. Получивъ извстіе, что Елисавета родила дочь, Графиня занемогла съ досады, потому что лишилась надежды на большое наслдство посл брата. Но вскор успокоилась, узнавъ о невниманіи Елисаветы къ дочери, при томъ-же ей сообщено было, что двочка слаба, и, по видимому, недолговчна. Намъ извстно, что по ненависти къ Софь, Графиня много хлопотала, стараясь повредить ей и отвлечь отъ нея жениховъ, и что вс козни ея и клеветы остались безуспшны, до старинной, весьма справедливой пословиц: Черное, къ блому не пристанетъ. Узнавъ, что посл смерти Елисаветы, дочь Рамирскаго живетъ y Софьи, которая печется о сохраненіи здоровья малютки, Графиня еще боле возненавидла Софью, не можетъ слышать равнодушно ея имени, повсюду ругаетъ ее, и выдумываетъ самыя отвратительныя клеветы на ея счетъ. Уже нсколько разъ разсказывала она, что мужъ Софьи изобличилъ ее въ неврности и выгналъ изъ дома, увряла также, что Софья перессорилась съ свекровью своею, которая будто-бы ухала отъ сына, и какъ имніе все принадлежитъ старой Пронской, то Софья, съ мужемъ, оставшись безъ куска хлба, живутъ на счетъ Князя Рамирскаго, и прочее, то есть, все, что злобной женщин можетъ придти въ голову. А это не шутка: воображеніе и сердце такой женщины, по всей справедливости, можно уподобить морю пространному, въ немъ-же гадовъ нсть числа.
Знакомая намъ дочь Графини, Софья, кончила тмъ, что вышла наконецъ замужъ, за Угарова. Слдствія этого супружества были т, которыхъ ожидать надлежало. Супругъ ея промоталъ все приданое имніе жены, длалъ безпрестанныя неврности, пьянствовалъ, игралъ въ карты, буянилъ, и наконецъ, весьма справедливо, поступилъ въ солдаты, въ Отдльный Кавказскій Корпусъ, a Г-жа Угарова, по необходимости, должна была явиться обратно въ родительскій домъ, гд ожидали ее безпрерывные упреки, ругательства, язвительныя насмшки, то есть настоящая каторга.
Чадскій, старинный знакомецъ и сослуживецъ Пронскаго, встртился съ нимъ въ Липецкой галлере, въ то время, когда Пронскій прізжалъ туда провдать Княгиню Фольгину и Свіяжскую, которыя, по прежнему расположенію, вскор посл родинъ Софьи отправились въ Липецкъ. Чадскій пользовался также водами, и до такой степени перемнился и похудлъ, что Пронскій не скоро узналъ его. Посл первыхъ привтствій начали они разсказывать другъ другу о жить-быть своемъ. ‘Поздравляю тебя, любезный Николай Дмитріевичъ,’ сказалъ Чадскій. ‘Ты обладаешь Ангеломъ. Отъ мерзскаго моего характера, я лишился своего счастія. Раскаяваюсь, но не завидую теб: ты боле меня достоинъ обладать ею! Но за то, жестоко смирила меня судьба. Ты, врно, слышалъ, что я также — увы! — женатъ!’ — Слышалъ, братецъ, и удивлялся тому, какимъ образомъ могъ ты попасть въ семейство Сундуковыхъ?— ‘Я за дло наказанъ, только, правду сказать, весьма тягостно мое наказаніе. Вотъ какъ все это случилось. Я почти совсмъ прожился, хотлъ поправиться выгодною женитьбою, и мое желаніе исполнилось очень удачно: я нашелъ жену — изверга, и тестя — мошенника, который безсовстно обманулъ и обокралъ даже собственную свою дочь!’ — Все это мн извстно, общій нашъ съ тобою знакомый, молодой Графъ Честоновъ, разсказывалъ мн.— ‘Ну, такъ дослушай-же конецъ моей исторіи. У меня еще оставалось много долговъ, и я узналъ, что добрый мой тесть опять скупаетъ мои векселя, за годъ, чтобы пріобрсть послднюю мою деревню, гд жилъ покойный отецъ мой, и гд, на прелестномъ мстоположеніи, выстроилъ онъ огромный домъ, и множество каменныхъ зданій. Я былъ въ большомъ затрудненіи, и не зналъ, что мн длать. Мшкать было нкогда, надобно было поспшить продажею, пока тесть мой не усплъ еще скупить и представить ко взысканію всхъ моихъ векселей. Мн присовтовали добрые его пріятели адресоваться къ извстному его антагонисту и открытому врагу, откупщику Бражкину, который вышелъ изъ одного состоянія съ нимъ, разбогатлъ одинакими средствами, иметъ множество съ нимъ процессовъ, до такой степени любитъ его и желаетъ ему добра, что готовъ на вс пожертвованія, лишь-бы только имть удовольствіе сдлать ему непріятность. Только меня предупредили, что Бражкинъ величайшій пьяница, и ежели я не ршусь пить съ нимъ, то врядъ-ли буду имть успхъ. Такое извстіе очень меня растревожило, я совсмъ почти не могу пить — такъ разстроено мое здоровье. Но я вспомнилъ, что y меня есть по сосдству двое дядюшекъ, которые съ честію могутъ поддержать себя и помочь мн въ этомъ случа. Я отправился къ Бражкину, разсказалъ ему все, что уже сдлалъ со мною тесть мой, сообщилъ о намреніи его завладть остальнымъ моимъ имніемъ, прибавивъ при томъ, что на перекоръ, для того только, чтобы не доставалась моя деревня этому мошеннику, я готовъ продать ее съ большою уступкою. Бражкинъ зналъ мое имніе, онъ прежде былъ цловальникомъ въ сел, по близости оттуда. Возможность купить дешево, a всего боле случай взбсить Сундукова и сдлать на перекоръ этому другу своему, распространили на лиц Бражкина какую-то, весьма замтную, явную радость. Однакожъ, онъ по своему обыкновенію, отнкивался, говорилъ, что нтъ денегъ, и что надобно осмотрть имніе. Я совтовалъ ему не мшкать, и мы въ тотъ-же день отправились вмст въ мою деревню. Однакожъ передъ отъздомъ обязанъ я былъ завтракать съ покупщикомъ, и, чтобы не разсердить его, должно мн было выпить нсколько рюмокъ разныхъ простыхъ и заповдныхъ наливокъ. Но за то имлъ я удовольствіе слышать множество разсказовъ о плутовствах и злодйствахъ моего тестя, и отъ души могъ самъ ругать его.
По прізд ко мн, пока Бражкинъ осматривалъ домъ и службы, усплъ я написать записку къ одному изъ дядюшекъ, жившему ближе, что мн крайняя, кровная надобность съ нимъ видться, и потому посылаю я къ нему дорожную мою коляску, которую не успли еще и отпрячь. Дядюшка былъ уже на-весел, когда получилъ мою записку, и тотчасъ явился въ обыкновенномъ своемъ костюм, въ трехъ халатахъ, одинъ другаго короче, и въ козьемъ колпак, другаго платья дома онъ не надвалъ. Я усплъ предупредить его, что Бражкинъ пріхалъ покупать мое имніе, что я человкъ неопытный, и прошу вступиться въ мое спасеніе. ‘Хорошо, хорошо, братецъ! положись на меня. Ты увидишь, какъ славно улажу я все это дло!’ сказалъ дядюшка. ‘Бражкинъ человкъ мн знакомый и старый пріятель. Только не мшкай: вели давать обдать и подносить водку.’ Проворный каммердинеръ мой тотчасъ все приготовилъ. Нсколько штофовъ ерофеича привезено было изъ ближняго кабака, въ подвал отыскалось много старинныхъ наливокъ, оставшихся посл покойнаго моего отца. Дядюшка въ полной мр оправдалъ хорошее мнніе объ немъ. Къ вечеру до такой степени онъ напился самъ и на поилъ Бражкина, что они цловались съ нимъ, изъяснялись въ дружб, общались быть крестовыми братьями, и, чтобы имть сосдомъ такого истиннаго друга, самъ Бражкинъ предложилъ мн за мою деревню гораздо боле, нежели я хотлъ просить съ него. ‘Да, что долго думать!’ восклицалъ онъ, на силу говоря отъ хмля.— ‘Денегъ что-ли y меня нтъ? Подайте сюда мою дорожную шкатулку!’ онъ вынулъ изъ нея всю полную мни уплату, a съ меня взялъ только росписку, что я продалъ ему мою деревню, и вс деньги получилъ сполна. ‘Ай, да братъ крестный! Ай, да другъ любезный!’ вскричалъ дядюшка, бросившись обнимать его. ‘Давай намъ еще, поздравить новаго сосда!… Еще давай, поздравить его съ покупкою!… Ну! ужь послднюю!’— продолжалъ дядюшка. ‘Поздравимъ его съ продажею, a могарычи запивать — милости просимъ завтра ко мн!’ вскор посл того Бражкинъ такъ опьянлъ, что его безъ чувствъ положили въ постелю, a дядюшку, который мн уже ни на что боле не былъ надобенъ, веллъ я положить, также безъ памяти, въ коляску, и отвезти домой. На другой день, условясь съ Бражкинымъ, на чье имя дать мн довренность, для совершенія купчей, ухалъ я для этого въ городъ, общаясь явиться обдать къ дядюшк, но прислалъ съ человкомъ довренность, a самъ отозвался болзнію. Я не былъ свидтелемъ дальнйшихъ подвиговъ дяди и Бражкина, слышалъ только что и другой мой дядюшка явился на сцену, что вс трое друзей пили другъ y друга мертвую чашу нсколько дней. Однакожъ, Бражкинъ всякій день собирался домой. Начинали пить въ гостиной — на прощань, въ лакейской — на проводы, на крыльц пили уже послднюю. Потомъ, вс шли, весьма пошатываясь, подъ гору, провожать новаго сосда, и на полу-гор выпивали еще послднюю — что нибудь заповдное. Пройда чрезъ мостъ, самъ Бражкинъ, благодаря за угощеніе, подчивалъ друзей своимъ дорожнымъ. Оканчивалось тмъ, что онъ уже не могъ ссть въ коляску, и откладывалъ отъздъ свой до завтра. Такимъ образомъ подвизались весельчаки цлую недлю. Не понимаю, какъ они остались живы! Но за всмъ тмъ, я много обязанъ пьяниц, моему дядюшк. Онъ мн очень помогъ. Я заплатилъ вс долги, на остальныя деньги купилъ, недалеко отсюда, небольшую деревню, гд кое-какъ живу лто и зиму, въ смертельной тоск и въ безполезномъ раскаяніи о проказахъ прежней моей жизни.’
Пронскій еще нсколько разъ видлся съ нимъ въ Липецк. Часто, съ удивленіемъ, смотрлъ онъ на Чадскаго, и самъ себя спрашивалъ: ‘Неужели это тотъ отважный, неустрашимый Чадскій, съ которымъ онъ служилъ нсколько кампаній, котораго видалъ въ пылу сраженій презирающимъ вс опасности, и всегда молодцомъ, на лихомъ кон, впереди всхъ? Неужели это былъ тотъ храбрый, извстный въ арміи офицеръ котораго называли рыцаремъ Баярдомъ?‘ думалъ Пронскій. ‘Можно-ли до такой степени, и во всхъ отношеніяхъ, перемниться?’ Разсказавъ о плутовств тестя и о подвигахъ пьяницъ, дядюшекъ своихъ, ни о чемъ боле не говорилъ Чадскій, какъ только о болзняхъ, о лекарствахъ, о лекаряхъ, разсказывалъ подробно, какіе онъ чувствуетъ припадки, и кто, чмъ, когда его лечилъ, дале разсуждалъ онъ о кушаньяхъ, которыя ему вредны, и боялся малйшаго сквознаго втра. Наконецъ Пронскій не выдержалъ. ‘Помилуй, Александръ Андреевичъ! Тебя узнать не льзя?’ сказалъ онъ. ‘Что съ тобою сдлалось? Да, вспомни только кампанію 1812 года, вспомни нашу партизанскую жизнь: боялись-ли мы простуды? Разсуждали-ли мы тогда, какое кушанье вредно? ли, бывало, что попадется, и всегда были здоровы.’ — Что длать, братъ! Что было, то прошло — отвчалъ Чадскій. A теперь, вообрази себ, недавно, не боле минуты просидлъ я на сквозномъ втр, и какую болзнь выдержалъ! Чуть было не умеръ. — Онъ немедленно сообщилъ, какъ началась болзнь, что онъ чувствовалъ, какъ его лечили, и проч. Разсказъ продолжался съ полчаса. Потомъ, съ такою-же подробностію, объявилъ онъ Пронскому, какъ страдалъ, съвши небольшой кусокъ жирной кулебяки. Пронскій съ состраданіемъ посмотрлъ на него, пожалъ ему руку, и отошелъ отъ него.
Связь Его Сіятельства, Г-на отставнаго Каммергера, Князя Бориса Ильича Фольгина, съ кокеткою Юліею Станиславовною Лелевою, урожденною Польскою Графинею Сморудницкою, продолжалась недолго, потому, что Его Сіятельство попалъ въ ея передлъ почти уже промотавшись. Юлія Станиславовна сдлала свое дло: развела его съ женою, взяла y него все, что могла, и оставила его. Теперь, Князь Фольгинъ добираетъ послднее. Онъ ведетъ слдующій образъ жизни: зимою играетъ, первое и главное дйствующее лицо на всхъ балахъ, распоряжаетъ танцами, и самъ, не смотря на то, что ему за 50-ть лтъ, часто отличается въ первой пар. При томъ устроиваетъ онъ домашніе спектакли, сюрпризы, шарады въ дйствіяхъ, живыя картины, и также не отказывается самъ выходить на сцену. Дале, участвуетъ онъ во всхъ знатныхъ или заказныхъ обдахъ, гд собираются извстные, старые и молодые объдалы, славно пьетъ съ ними Шампанское, и куритъ трубку. Иногда принимаетъ онъ на себя званіе свата, и даже ролю забавника въ обществ, хотя въ наше время это большая рдкость. Но Его Сіятельство принадлежитъ не къ ныншнему столтію. Весною всегда выдумываетъ и слаживаетъ онъ пикники и прогулки за городъ. Лтомъ онъ присутствуетъ ежедневно на искусственныхъ минеральныхъ водахъ, любезничаетъ и моритъ со смха нкоторыхъ большихъ, милыхъ дамъ, по вечерамъ всегда бываетъ онъ на гуляньяхъ, и записывается въ лтніе члены Нмецкаго мщанскаго Клуба, гд, по совтамъ его, бываетъ много чудесныхъ продлокъ. Осенью, Князь отправляется здить по подмосковнымъ своимъ знакомымъ, которые присылаютъ за нимъ экипажи, или для устройства праздниковъ, или для того, чтобы онъ забавлялъ ихъ, въ то время, когда они здятъ съ собаками въ отъзжемъ пол. Такимъ образомъ Князь Фольгинъ проводить полезную жизнь свою, забывъ, что y него жена и дти, которыхъ сдлалъ онъ несчастными. Но финансы его постепенно истощаются. Говорятъ, будто для поправленія себя, недавно вошелъ онъ въ дружественную связь съ Графинею Хлестовою. Об эти особы другъ друга стоятъ, об равныхъ достоинствъ, хотя и въ разнообразныхъ видахъ.
Добрая, несчастная Княгиня Фольгина получила тлесное облегченіе на Липецкихъ водахъ. Тамошній образъ жизни, хорошая погода и движеніе, много способствовали возстановленію ея здоровья, но никакія лекарства, никакія минеральныя воды не могутъ исцлить душевнаго недуга! По возвращеніи въ Москву, въ ту-же зиму, она скончалась. Многіе замтили странное стеченіе обстоятельствъ и разсказывали объ этомъ: Княгиня Фольгина умерла не только въ тотъ самый день, но почти въ тотъ самый часъ, когда мужъ ея, настоящій ея убійца, былъ на сцен въ благородномъ спектакл, y Князя Мериносова, и игралъ ролю хорошаго супруга и добраго отца семейства…. Состояніе, уже довольно взрослыхъ, дтей Князя обезпечено: по совту Свіяжской, не смотря на неоднократныя настоянія мужа и большія непріятности, мать оставила въ пользу дтей капиталъ свой неприкосновеннымъ въ Опекунскомъ Совт. Сверхъ того, и Свіяжская, какъ намъ извстно, не забыла ихъ въ своей духовной. Но кажется, ничего путнаго ожидать не льзя отъ дтей Князя Фольгина. Яблочко недалеко ложится отъ яблони.
Евпраксія Іоновна, или, какъ вс почти называли ее, Апельсина Лимоновна Фрындина, подвизавшаяся съ такою славою на бал y Князя Фольгина, наконецъ, съ горестію должна была сознаться сама себ, что время танцовъ, любезничанья и помышленія о женихахъ — ршительно и навсегда прошло для нея. Но она нашла другія, весьма пріятныя занятія: на всхъ сердится, всхъ злословитъ, и дозволяетъ себ говорить многимъ въ глаза самыя оскорбительныя колкости. Вс отдаляются отъ нея, однакожъ, и она встрчаетъ иногда сопротивницъ. Въ домъ Графини Рогдаевой, которая жила долго въ Париж, совершаются иногда необыкновенныя въ Moскв чудеса. Къ ней собираются, не за тмъ только чтобы играть въ карты, но pour faire la causerie (для разговоровъ). Вс садятся около большаго круглаго стола, и нсколько извстныхъ кумушекъ, въ соединеніи съ нкоторыми любезниками мужескаго пола, подвизаются со славою и успхомъ. Въ этхъ бесдахъ иногда сильно достается нашей Апельсин Лимоновн. Правда, она, почти всегда, сама первая кидаетъ перчатку, и начинаетъ бой ума (assaut d’esprit), но, тснимая и атакуемая со всхъ сторонъ, тремя, или четырмя, досужими язычками, она отгрызается, отвчаетъ на вс стороны, ратоборствуетъ съ мужествомъ противъ соединенныхъ на нее силъ, наконецъ стрлы ея остроумія притупляются — она выходитъ изъ терпнія, и начинаетъ просто ругаться. Но этого именно и хотятъ. Еще боле подгорячаютъ ее, она бсится, и вс помираютъ со смху. Словомъ: Графиня Рогдаева иногда нарочно приглашаетъ къ себ гостей на сіи состязанія, или, лучше сказать, на настоящія комическія сцены изъ Мольеровыхъ твореній. Многіе собираются наслаждаться такимь спектаклемъ.
Мы упомянули о двухъ сестрахъ Весталковыхъ, y которыхъ провела Софья нсколько дней, во время отсутствія Свіяжской изъ Москвы. Одна изъ нихъ вскор умерла, оставшаяся въ живыхъ получила въ свою собственность домъ, и капиталъ, принадлежавшій обимъ, и наконецъ успла тронуть драгунское сердце Капитана Кохтина. Онъ женился на ней, но вскор супруга его весьма раскаялась въ упорномъ домогательств своемъ выйдти изъ двическаго состоянія, и быть Капитаншею Кохтиною. Мужъ ея, человкъ брюзгливаго и нетерпливаго характера, въ горячахъ и въ пьянств, что съ нимъ бываетъ всякій день, бьетъ ее по щекамъ и таскаетъ за волосы. Сверхъ того, онъ пропилъ большую часть ея капитала. Со слезами Г-жа Кохтина вспоминаетъ прошедшее время. Хотя прежде ежедневно бранилась она съ милою сестрицею, но все прежняя жизнь ея была рай въ сравненіи съ ныншнею. Тартюфовь ходитъ иногда къ ней, по вечерамъ, пить чай, злословить всхъ по прежнему, но чаще всего бранитъ вмст съ нею, на досуг, мужа ея — разумется, когда Капитана нтъ дома, a то — онъ шутить не любитъ! У него недолго и самому Г. Тартюфову полетть прямо въ окошко.
Кирбитова чрезвычайно полюбила Свіяжскую, и, по ея приглашенію, совсмъ перехала къ ней жить. Примръ этой старой двушки можетъ служить доказательствомъ, что не выходя замужъ, и имя весьма ограниченное состояніе, можно прожить спокойно и благополучно, потому, что счастіе зависитъ именно отъ насъ самихъ.
Рубакинъ, посл двухъ, или трехъ попоекъ, въ род описанной нами, окончилъ достопамятную жизнь свою, a сынъ его, Боринька, котораго онъ, какъ-то въ пьянств неосторожно ударилъ, зачахъ, еще при жизни отца умеръ. Жена Рубакина, молодая, прекрасная собою женщина, отдохнула посл его смерти, здоровье ея поправилось, свжесть и хорошій цвтъ лица ея возвратились. Супругъ ея, раскаяваясь передъ смертію въ дурныхъ поступкахъ своихъ противъ нея, отдалъ ей, по духовной, большую часть имнія, и она вскор вышла замужъ за одного добраго, небогатаго дворянина, однакожъ напередъ уврившись, что онъ не пьетъ не только водки и пуншу, но даже никакого вина, наливокъ и пива, a употребляетъ только квасъ. Они живутъ до сихъ поръ очень счастливо.
Храбренко, въ послднюю кампанію съ Турками, отличался нсколько разъ съ своимъ эскадрономъ. Онъ былъ уже Подполковникомъ, имлъ Георгіевскій крестъ, и въ одномъ сраженіи кончилъ жизнь, такъ, какъ ему всегда хотлось. Непріятельская пуля, попавшая ему прямо въ сердце, исключила его изъ списковъ.
Варвара Осиповна Столицына, о которой мимоходомъ упомянули мы, пріобрла всеобщую извстность въ Москв — необыкновенною методою воспитанія дтей своихъ. У нея человкъ 14-ть обоего пола. Она не держитъ y себя ни гувернантокъ, ни учителей, ни дядекъ, но — вотъ какъ распоряжается: съ 10-ти часовъ утра сажаетъ нсколько дтей въ карету, и отправляется по знакомымъ домамъ, оставляетъ, гд двухъ, гд трехъ, и возвращается домой за новымъ транспортомъ, съ которымъ детъ куда нибудь обдать, покидаетъ ихъ тамъ, и вновь, на вечеръ или на балъ, беретъ съ собою еще нсколько. Иные подумаютъ, что все это длается за тмъ, чтобы доставить дтямъ удовольствіе потанцовать и побыть въ обществ. Совсмъ напротивъ, и, врно, никто не отгадаетъ. Столицина беретъ дтей своихъ за тмъ, чтобы они сидли и мерзли въ карет, пока она веселится, поетъ, играетъ въ мушку, или отличается на фортепіано. Т, кому извстенъ обычаи ея, велятъ бдныхъ малютокъ выносить изъ кареты, кормить и класть спать. Часто попечительная маменька забываетъ сама, гд котораго изъ дтей оставила, и на другой день, утромъ, разсылаетъ людей отыскивать ихъ. Многіе спросятъ можетъ быть: ‘Да что-же мужъ ея?’… но такой нескромный вопросъ способны сдлать только т, кому неизвстно, что Г-нъ Столицынъ иметъ свои собственныя, весьма нешуточныя занятія: бываетъ всякій день въ Театр, въ Англійскомъ Клуб, знакомъ съ Актрисами, Русскими, Французскими, Нмецкими. Именно, по такимъ важнымъ причинамъ, ему точно нкогда заняться вздоромъ — семействомъ своимъ, и супруга его продолжаетъ съ успхомъ необыкновенный, собственной ея выдумки, курсъ воспитанія дтей въ карет. Но самъ Богъ помощникъ этимъ, можно сказать, сиротамъ! Не смотря на кочевую жизнь, они очень милы, скромны, и сами собою пріобрли нкоторыя познанія, пользуясь уроками, при которыхъ присутствуютъ въ домахъ, гд оставляетъ ихъ маменька.
Фіона Павловна Фіалкина, показавшая столь удачно необыкновенныя дарованія свои, въ разсказъ сцены Княгини Рамирской съ дворянкою Простодушиною, хотя имла счастливую способность замчать смшное, очень кстати надъ всми подшучивать и искусно всхъ передражнивать, но кончила тмъ, что состарлась въ двкахъ. Вс женихи отдалялись отъ нея, потому, что въ семейной жизни вс милыя способности Фіалкиной совсмъ безполезны. ‘Нтъ! она слишкомъ ловка и остра,’ говорили женихи, и искали себ женъ въ другихъ семействахъ. Бдная Фіона Павловна постарла, подурнла, пожелтла, злилась на всхъ, отъ слабости нервъ и разстроеннаго здоровья перессорилась съ больными, возстановила противъ себя пріятельницъ и знакомыхъ, прежде невинными и остроумными шутками, обратившимися, въ послдствіи времени, въ настоящее злословіе. Посл смерти матери, продала она доставшуюся ей часть имнія и переселилась въ Москву. Но и тутъ ей несносная скука, которая распространяется на всхъ, съ кмъ она иногда видается. Говорятъ, что теперь, собирается она въ Кіевъ, съ намреніемъ вступить въ монастырь и посвятить дни свои Богу. Можетъ быть, наконецъ примирится она сама съ собою и успокоится.
Предсказаніе въ разсужденіи Недосчетова совершилось. Чудесными своими разсчетами и оборотами, онъ обратилъ все большое свое имніе, въ самое короткое время, почти въ ничто! Теперь, съ большою ловкостію, онъ въ Тришкиномъ кафтан щеголяетъ (Басня Крылова). Ему также весьма способствовалъ нарядиться въ кафтанъ этотъ одинъ знаменитый шарлатанъ, который гласно всмъ возвщалъ о познаніяхъ своихъ въ Земледліи и необыкновенныхъ доходахъ отъ плодоперемннаго посва, который, какъ онъ утверждалъ, по сдланнымъ имъ опытамъ, надобно раздлить на число полей даже вдвое боле, нежели въ чужихъ краяхъ. Недосчетовъ, вмст съ другими, попался въ передлъ шарлатана. Онъ поврилъ несообразнымъ ни съ чмъ общаніямъ его, далъ значительную сумму на заведеніе какого-то мнимаго Опытнаго Хутора, чтобы черезъ то распространить въ общее употребленіе систему плодоперемннаго хозяйства. Кончилось тмъ, что шарлатанъ воспользовался легковріемъ Недосчетова и ему подобныхъ, ничего не завелъ, по присвоилъ себ данныя ему деньги. Потомъ вздумалось Недосчетову поправить дла свои винными откупами. Не имя понятія о мстномъ положеніи Россіи, далъ онъ значительную наддачу на невыгодные города. Это довершило не только собственное его раззореніе, но онъ вовлекъ еще въ убытки многихъ родныхъ, которые, желая помочь ему, давали свои залоги.
Заживинъ торжествуетъ, ставить Недосчетова въ примръ вреда отъ нововведеній въ хозяйств, и ршительно не хочетъ длать никакихъ перемнъ въ своихъ деревняхъ. Но онъ не уметъ обратить вниманія на то, отъ чего мужики его пришли въ нищету, не размыслитъ, что во всякомъ случа должно избгать крайностей, и что ежели не все прелестно новое, то также и не все превосходно старое.
Атуевъ нашелъ наконецъ то, до чего давно добивался. Въ отъзжемъ пол, верстъ за 200-ти отъ своего дома, скакалъ онъ во весь опоръ за лисицею, лошадь его споткнулась, и онъ сломилъ себ шею, и вскор потомъ кончилъ жизнь. Жена прежде любила его, но удостоврившись въ послдствіи времени, что онъ гораздо боле привязанъ къ собакамъ, нежели къ ней, и къ дтямъ, весьма равнодушно перенесла извстіе о смерти мужа, вступила въ управленіе имніемъ, и привела все въ порядокъ. Но она чувствуетъ какое-то невольное отвращеніе и ужасъ къ собакамъ, не можетъ видть ихъ равнодушно, и полагаютъ, что это останется y нея на весь вкъ.
Тріумвиратъ братьевъ Князей Старовковыхъ представленъ нами въ доказательство, что еще не совсмъ истребились слды нравовъ и злоупотребленій, противъ коихъ возставали, и которые предавали посмянію — лтъ за 50-тъ тому назадъ. До сихъ поръ продолжаютъ Старовковы поступать, какъ прежде, и вести тотъ-же образъ жизни, какой нами описанъ. Къ этимъ тремъ братьямъ примнить можно, хотя и не совсмъ, но въ миніатюр, и въ нкоторыхъ отношеніяхъ, извстный стихъ: Oh Fortune! quels monstres as-tu livr la terre (o Счастіе! какимъ чудовищамъ предало ты вселенную)!
Маргарита Савишна Розочкина къ несчастію, нарушила клятву, данную ею Музамъ — никогда боле не сочинять стиховъ! Она пошла писать по прежнему. Охота ея читать свои произведенія усилилась въ высшей степени, такъ, что она отвадила отъ себя всхъ сосдей, надодая имъ своимъ чтеніемъ. Къ ней перестали здить, но она сама преслдовала всхъ, путешествовала по гостямъ, и читала встрчному и поперечному. Всхъ тетрадей возить съ собою ей было невозможно, но, къ несчастію ея слушателей, y нея была большая памлть, и она наизусть могла читать часа два свои стихи. Наконецъ отъ нея стали бгать, какъ отъ чумы. Кто-то ей сказалъ въ это время, что Мольеръ читывалъ свои сочиненія кухарк, желая по грубой ея физіономіи судить, какое сдлаютъ они впечатлніе. Съ тхъ поръ, Розочкина призываетъ ежедневно свою ключницу, Улиту, читаетъ ей стихи свои, смотритъ ей въ лицо, хотя и ничего не замчаетъ, кром сонныхъ глазъ. Впрочемъ, всякій разъ, когда она спрашиваетъ y Улиты: ‘Хорошо-ли?’ Улита отвчаетъ: ‘Ужъ такъ-то хорошо, матушка, что н поди! — Ободренная такою похвалою, Розочкина посылала нсколько своихъ стихотвореній къ Журналистамъ, и очень сердилась, не видя ихъ напечатанными, потомъ писала она къ нкоторымъ изъ Журналистовъ бранныя письма, которыя оставались безъ всякаго отвта.
Праволовъ (сынъ) проигралъ много процессовъ въ высшихъ инстанціяхъ, но и за тмъ, по всмъ почти деревнямъ, оставленнымъ ему покойнымъ папенькою, идутъ y него тяжбы, и ему предстоитъ много дла, прекращать-же миролюбиво онъ никакъ не хочетъ.
Судьба Змйкина, который былъ первымъ виновникомъ бдствій несчастнаго Аглаева, намъ извстна. Достойный его сподвижникъ, Вампировъ, воспользовавшись письмомъ Аглаева, хотлъ было, пораженный примромъ Змйкина, остановить подвиги свои, и поселиться въ благопріобртенномъ Приютове, но какъ-то тяжело было ему жить въ дом двухъ покойниковъ, и совсть что-то напоминала ему. Фамильная картина, поступившая къ нему, вмст съ прочимъ имуществомъ, и на которой были представлены оба, мужъ и жена, держащіе на рукахъ малютку дочь, казалась несносною Вампирову. Лица супруговъ оживотворены были молодостію, свжестію, здоровьемъ, счастіемъ…..Онъ всякій разъ отворачивался отъ этой картины, наконецъ веллъ снять ее со стны и отнести въ кладовую. Долго оставаться въ Пріютовъ онъ не могъ, ухалъ оттуда, и принялся за прежнее ремесло. Въ Москв жить было ему запрещено, но онъ поднялся на штуки: нанялъ гд-то по близости дачу въ Московскомъ узд, не въ черт города, и являлся въ Москву въ дорожномъ экипажъ, въ коляск, четвернею рядомъ, чтобъ имть оправданіе, что онъ не живетъ, a только проздомъ въ город. Впрочемъ, ему еще удобне трудиться на дач, и агенты его привозятъ ему много охотниковъ. Taut va la cruche Peau, qu’enfin elle se brise…. Pas si bte. Повадился кувшинъ по воду ходитъ, тамъ ему и голову сломить. — ‘Не совсмъ глупо!’ отвчалъ Фигаро. И очень-бы не глупо было, ежели-бы вс кувшины такого рода ломали себ головы, но, нтъ: еще много видимъ мы ихъ въ добромъ здоровь и благоденствіи…
Репейкинъ, отъ нестерпимой скуки въ Москв, ухалъ въ чужіе края, но пишетъ оттуда, что и тамъ ему смертельная тоска. Что-жъ ему длать, бдному?
Наконецъ, среди толпы бездушныхъ, безсовстныхъ, глупыхъ и сумасбродныхъ людей, отдыхаетъ сердце при воспоминаніи о Радушин. Онъ продолжаетъ постоянно стремиться къ избранной имъ цли — быть полезнымъ человчеству. Не смотря на глубокую старость, онъ сохранилъ разсудокъ, память и веселость того рода, о которой написалъ цлую книгу Каракчіоли. (De la gait. Garacciolli).
Когда Софья пріхала къ нему съ своимъ мужемъ, онъ, цлуя руки ея и смотря на нее съ удовольствіемъ, сказалъ: ‘Неврная! вроломная! измнила своему старинному жениху, и какому-же? Такому молодцу, какъ я! — Такъ это мой соперникъ? это мой врагъ? прибавилъ онъ, обнимая Пронскаго. — ‘И его ты предпочла мн?…. Но, что съ вами длать! Такъ и быть.’
Chrissons le rival, qui peut nous surpasser.
‘Moutrez — moi mon vainquer, el je cours l’embrasser.
(Полюбимъ соперника, который можетъ превзойдти насъ. — Укажите мн побдителя моего, и я поспшу его обнять).— Прошу васъ полюбить меня, любезный Николай Дмитріевичъ! Хотя супруга ваша измнница, но за всмъ тмъ отъ души можно васъ поздравить. Да, и объ васъ самихъ, такъ много слышалъ я дурнаго…. Сердце радуется, когда увидишь подобную парочку негодныхъ людей, вамъ подобныхъ. Слухомъ земля полнится. Дай Богъ, чтобы побольше было такихъ недостойныхъ и несчастныхъ супружествъ, каково ваше! Какъ много я вамъ благодаренъ, что вы не забыли старика, и дали посмотрть на себя!— прибавилъ онъ.— ‘Надолго-ли явились вы къ намъ въ Москву?’ — Мы пріхали сюда провдать тетушку Прасковью Васильевну — отвчалъ Пронскій.— ‘Свіяжскую?’ сказалъ Радушинъ. ‘Какъ мни досадно, что я давно не видалъ этой почтенной женщины! Мы, въ молодости нашей были съ нею знакомы. Я часто зжалъ въ домъ къ ея добродтельному отцу.’ — Тетушка очень часто объ васъ вспоминаетъ — сказала Софья — и очень-бы желала возобновить прежнее знакомство съ вами.— ‘Я самъ буду этому очень радъ…. Вы y нея остановились?’ — У нея. — ‘Ну, такъ завтра-же я вашъ гость.’ — На другой день Радушинъ пріхалъ къ Свіяжской. Такого рода люди тотчасъ понимаютъ другъ друга, и способны скоро сблизиться. Съ тхъ поръ они почти всякій день видаются.
Графъ едоръ Степановичъ Клешнинъ часто страдалъ подагрою, однакожъ, она не препятствовала ему хорошо кушать, и, не смотря на напоминанія сестрицъ своихъ, онъ часто объдался. Однажды, великій геній, поваръ его, Французь, M. einpoissonneur, торжественно представилъ къ обду Графскому вновь изобртенный имъ соусъ, въ составъ котораго входили устрицы, анчоусы, трюфели, Лимбургскій сыръ, и проч. Графъ Клешнинъ былъ въ полномъ восторг, хвалилъ геній изобртателя, и находилъ очень несправедливымъ, что поварамъ не даютъ такихъ-же привиллегій, какъ на другія новыя изобртенія. Онъ скушалъ дв полныхъ тарелки соуса, и запилъ бутылкою С. Пере, присланнаго ему на славу, потомъ, посл кофе, выпилъ три рюмки разныхъ Французскихъ ликеровъ, для пробы. Все это вмст имло такое дйствіе, что не нужно было боле повару его изощрять воображеніе свое на новыя изобртенія. Графъ Клешнинъ, войдя въ кабинетъ свой, упалъ на полъ, и ни разу не вздохнулъ — ударъ былъ прямо въ голову, и въ одно мгновеніе все кончилось! Но душа его должна была успокоиться на томъ свтъ. Посл его смерти все шло своимъ порядкомъ, и вс церемоніи сохранены были въ точности. Похороны его были великолпныя, множество билетовъ было разослано по Москв. Ордена его несли на бархатныхъ подушкахъ. Жена и сестры, въ должныхъ костюмахъ, хали въ каретъ за Графскимъ гробомъ. Трауръ носили он, какъ по обычаю предназначено. Словомъ: ничего не было упущено изъ вида для чести Графа едора Степановича Клешнина.
Наконецъ, давнишнее желаніе и мечты супруги его свершились. Она была вдова и законная опекунша надъ сыномъ своимъ, y котораго посл отца, какъ полагала она, осталось большое имніе. Она сдлала уже планы о томъ, какъ ей выгнать, или какъ нибудь выжить изъ дома несносныхъ старухъ, золовокъ своихъ. Но, чтобы сохранить приличіе, ршилась она до шести недль ни во что не вступаться, и оставить домашнее хозяйство, по прежнему, въ ихъ распоряженіи.
По прошествіи этого времени, объявила она въ Газетахъ, съ душевнымъ прискорбіемъ, о кончин супруга своего, Г. Генералъ-Лейтенанта и разныхъ Орденовъ Кавалера, Графа едора Степановича Клешнина, съ тмъ, чтобы вс т, кто ему должны, или кому онъ состоитъ долженъ, явились-бы, первые съ уплатою, a послдніе для полученія слдующаго имъ удовлетворенія. Посл публикаціи, желая постепенно привесть въ исполненіе планъ свой, выжить изъ дома золовокъ, начала она обходиться съ ними съ нкоторымъ высокомріемъ. Но, къ счастію, добрыя старушки ничего не замтили, да имъ, впрочемъ, и въ голову не могла войдти такая дерзость, потому, что имъ было извстно, что въ скоромъ времени — увы! — обнаружилось и самой неутшной вдовушк, покойному Графу никто не былъ долженъ, a его долги простирались до такой степени, что превышали, можетъ быть, вчетверо то, чего стоило все его имніе. Бдная, обманутая въ надеждахъ своихъ Графиня, по совту многихъ дловыхъ людей, ршилась отказаться отъ всего имнія Графскаго и предоставить кредиторамъ. Все пошло въ конкурсъ, и продано съ аукціоннаго торга. Кредиторы получили удовлетворенія — мене 20-ти копекъ на рубль. Однакожъ, Молчалинъ, какъ главный кредиторъ, скупивъ, еще при жизни Графа, много векселей его за безцнокъ, имлъ возможность благопріобрсть лучшую его деревню, 500 душъ въ одномъ мст. Съ тхъ поръ Молчалинъ сталъ казаться Графин совсмъ не столь безобразнымъ, какъ прежде. Мысль, что онъ совсмъ не дуренъ собою, утвердилась въ ней еще сильне при новомъ открытіи. Домъ въ Москв, подмосковная, и довольно значительное имніе остались неприкосновенными, потому, что все принадлежало старушкамъ, ея золовкамъ. Узнавъ объ этомъ, она совершенно перемнила обращеніе свое съ ними, была ласкова, предупреждала вс желанія ихъ, услуживала имъ, и даже пользовалась всякимъ случаемъ цловать ихъ ручки. Но вскор за ними опять чувства душевной привязанности и уваженія къ нимъ нсколько охладли. Старушки объявили, что по смерти ихъ, хотя все имніе достанется сыну Графа, но он сдлали духовную, въ которой, по убдительной просьб покойнаго своего брата, отстранили Ея Сіятельство отъ управленія, a назначили душеприкащикомъ своимъ и попечителемъ надъ ея сыномъ, крестнаго отца его, Князя Антона Александровича Чванкина, a опекуномъ, по вол и настоянію покойнаго братца, истиннаго друга его, извстнаго ему преданностію и познаніями въ длахъ, Захара Петровича Молчалина. Самъ онъ подтвердилъ Графин сію роковую всть, и показалъ черновую духовную, писанную собственною его рукою. Посл того Молчалинъ показался Графин совершеннымъ красавцемъ. Она употребила все свое искусство, стараясь плнить его, и — достигла своей цли. Отложила бракосочетаніе до смерти старухъ, которымъ, вроятно, союзъ Молчалина и Графини не могъ-бы понравиться. Добрыя старушки были милосерды, и не заставили долго томиться. Въ продолженіе одного года, об он отправились на тотъ свтъ, и вскор посл ихъ похоронъ, Ея Сіятельство, Г-жа Генералъ-Лейтенантша, Графиня Наталья Васильевна Клешнина, обратилась въ Титулярную Совтницу Молчалину. Но молодой супругъ ея вступилъ уже въ службу, и, со всею достоврностію предполагать должно, что онъ будетъ вс ползть, да ползть, да бить челомъ, и, наконецъ, такимъ невиннымъ ремесломъ доползетъ до степени извстнаго человка. Примровъ такихъ много.
Видостановъ, посл смерти отца своей жены, получилъ слдовавшее ей наслдство, деревню, назначенную еще при ея помолвк. Онъ уплатилъ долги свои, и хорошо устроилъ себя, но потеряннаго здоровья жены уже ничмъ возвратить онъ не могъ. Часто говоритъ онъ, что ‘пора уже ввести въ употребленіе въ Россіи, такъ, какъ въ чужихъ краяхъ — писать контракты прежде совершенія брака.— Ежели-бы это было y насъ заведено, то не претерплъ-бы я столько горя, и жена моя сохранила-бы свое здоровье!’ прибавляетъ Видостановъ.
Графиня Ладрони, поручивъ сыновей своихъ великодушію Свіяжской, не долго жила посл того. Дти ея скоро были произведены въ офицеры. Меньшій убитъ въ послднюю кампанію съ Турками, a старшій, видный, прекрасный собою молодой человкъ, украшенный знаками отличія, прізжалъ недавно въ отпускъ къ благодтельниц своей Свіяжской. Онъ очень понравился старушк, и даже входило было ей въ голову женить его на сирот, молодой Княжнъ Фольгиной. Но данное ею самой себ честное слово, не вмшиваться въ такія дла, удержало ее. При томъ-же, и происхожденіе Италіано-Россійское Графа Ландрони, соединеннаго съ дочерью отца, по роду хотя Рускаго, но по нравственности принадлежащаго къ Французамъ прошедшаго столтія, не предвщало ничего хорошаго. Впрочемъ, по всмъ вроятностямъ, дло и безъ Свіяжской обойдется. Молодые люди очень умильно посматриваютъ другъ на друга.
Оба Риіфейскіе, дядюшки Софьи, продолжаютъ жить по прежнему. Одинъ находится во враждебномъ и мятежномъ отношеніи съ своею супругою, другой во всепокорнйшемъ и всепослушнйшемъ положеніи y милой своей половины. Оба жалуются на судьбу свою, оба почитаютъ себя несчастливыми! Но что-жъ имъ длать? Терпть, и въ утшеніе свое повторять, вмст съ Мольеромъ: ‘Ah! que je…. Vous l’avez voulu, vous l’avez voulu, George Dandin, vous l’avez voulu, cela vous sied fort bien, et vous voil ajust comme il faut, vous avez justemens ce, que vous mritez. (Ахъ! если-бы я…. Теб хотлось этого, теб хотлось этого, Жоржъ Данденъ, теб этого хотлось, и теб это очень пристало, ты отдланъ какъ надобно, и ты стоишь того, что получилъ)!
Шиканенковъ выгнанъ изъ Петербурга за необыкновенный, хотя и весьма выгодный, лично для него, способъ ходатайства по тяжебнымъ дламъ. Слдовательно: эта отрасль промышленности пока уничтожилась въ самомъ началъ. Но тщетны вс усилія остановить ходъ изобртательнаго ума людей этого рода! Пока общая нравственность останется въ ныншнемъ положеніи, промышленность Шиканенковыхъ найдетъ себ пути и каналы.
Эльмиринъ продолжаетъ службу, съ усердіемъ и честію. Онъ получаетъ, по всей справедливости, частыя награжденія, и вроятно, будетъ наконецъ занимать важное мсто. Для насъ, частныхъ людей, всть о возвышеніи чиновниковъ, подобныхъ Ельмирину, длаетъ большое удовольствіе. Мы, отставные, совершивъ долгъ нашъ, послуживъ Царю и отечеству, и сойдя со сцены, желаемъ единственно только того, чтобы провесть мирно и спокойно, подъ покровительствомъ законовъ, остатокъ дней нашихъ. Мы отъ всей души говоримъ: ‘Дай Богъ счастія добрымъ и благонамреннымъ людямъ! Дай Богъ, чтобы они сдлались скоре извстными Царю нашему!’ Къ этому присоединяемъ мы еще желаніе, чтобы помощь Божія подкрпила такихъ людей шествовать неизмнно и непоколебимо стезею чести и добродтели, и чтобы при томъ всегда имли они въ виду непостоянство и неблагонадежность Фортуны, слдовательно, чтобы они не забывали, ежели имъ самимъ должно будетъ когда нибудь вступить въ наше сословіе, частныхъ людей, что, право, тяжело тогда встртиться съ тми, кого нкогда притснили, или кому оказали мы несправедливость, но что, напротивъ, ежели мы исполнили обязанность свою, какъ должно, то спокойная совсть и общее уваженіе людей благомыслящихъ ожидаетъ насъ въ нашемъ, частномъ кругу.
Велькаровъ ршился, для поправленія длъ своихъ и уплаты долговъ, построить большой свекловичный заводъ, но сдлалъ прежде опыты надъ свекловицею, и уврился, что грунтъ земли y него для этого способенъ. Притомъ, обозрлъ онъ, лично самъ, лучшіе, существующіе y насъ въ Россіи свекловичные заводы. Но не удовольствовавшись и симъ, длалъ опыты, прежде въ маленькомъ вид, и по пріобртеніи познаній и личной опытности, предпринялъ устроить у себя свекло-сахарный заводъ, въ твердой увренности, что заведеніе такого рода, въ ныншнее время, весьма выгодно. Дай Бо успха честному человку, который хочетъ трудиться, чтобы свергнуть съ себя тягостное бремя долговъ! Только что-то сомнительно: надобно вспомнить, сколько предметовъ y насъ возвышалось, и потомъ скоро упадало: кунжутное масло, селитра, суконныя фабрики, паровые винокуренные заводы, мериносы, винные откуп… Теперь свекловичные заводы и бумагопрядильныя фабрики процвтаютъ. Посмотримъ, что дальше будетъ.
Графъ Галганскій, по отъзд Софьи изъ Петербурга, усплъ уже въ четырехъ влюбиться, но не получено еще извстія, чтобы онъ женился. Впрочемъ, сомнваться нчего: онъ соединится законнымъ бракомъ, наживетъ дтей и будетъ благоденствовать Хемницеръ сказалъ:
Ты къ счастью, кажется, на свт не рожденъ,
Ты честенъ и уменъ!
Но это восклицаніе не относится къ Графамъ Галганскимъ. Они — счастливы…
Жокондовъ чрезвычайно скучаетъ y ceбя въ деревн. Разумется, бывъ предупрежденъ Миссъ Клокъ о неудач своей, онъ боле не осмливался прізжатъ въ домъ Князя Рамирскаго. По ея-же предостереженію, онъ старается избгать свиданія съ Княземъ, и даже, когда въ прогулкахъ своихъ издали увидитъ его, тотчасъ отправляется въ сторону и спшитъ домой. Прошлое лто былъ онъ въ Липецк, гд, можетъ быть, съигралъ-бы ролю не хуже Барона Вольмара, но Графини Лелевы (все это дйствующія лица въ комедіи: Липецкія воды соч. Князя A. A. Шаховскаго, a не живые портреты — просимъ припомнить) не имютъ теперь надобности предпринимать столь дальнія путешествія. Жокондовъ собирается на будущее, лто въ Москву, къ тамошнимъ, искусственнымъ, минеральнымъ водамъ.
Лукавина, которая, вмст съ тонкимъ плутомъ Фрипоненковымъ, сдлала заговоръ обокрасть легковрнаго, несчастнаго Аглаева, и такъ удачно при-вела въ исполненіе планъ свой, была въ душ уврена, и всмъ говорила, что она трудится, во всемъ себ отказываетъ, хлопочетъ, для дтей, и совершенно посвящаетъ себя дтямъ, которыя составляютъ все ея блаженство въ здшнемъ мір. Для нея самой — прибавляла она — надобно очень немного, и ежели она старается присовокуплять, то именно для дтей, чтобы имъ оставить кусокъ хлба. Хотя кусокъ, доставшійся трудами ея отъ стараго Аглаева, былъ такъ великъ и тяжелъ, что она могла имъ подавиться, при томъ-же, и средства, употребленныя ею для пріобртенія этаго куска, были не весьма благонадежны, и успхъ оправдался только тмъ, что ей попался въ передлъ безсчетный простакъ, неопытный Аглаевъ. Она очень многимъ рисковала, но родительская нжность можетъ подвигнуть ко всмъ возможнымъ пожертвованіямъ. Добрые, пекущіеся о благ дтей своихъ родители, способны подвергнуться величайшимъ опасностямъ — безславію, подавленію въ себ всхъ чувствъ хорошей нравственности, нарушенію обязанности Христіанина, и забвенію того, что всякій долженъ нкогда предстать предъ престоломъ Божіимъ и отдать отчетъ въ дяніяхъ своихъ. Въ примръ и доказательство тому могутъ быть представлены лихоимцы, ябедники, ростовщики, и множество такого рода разбойниковъ, плутовъ и нравственныхъ душегубцевъ, подъ разными наименованіями и въ различныхъ видахъ. Почти вс они трудятся именно для дтей, отказываютъ себ во всемъ, цлую жизнь, можетъ быть, дятъ одн пустыя щи и пьютъ кислый квасъ, за тмъ, чтобы дти ихъ кушали стерлядей и запивали Шампанскимъ.
Еще повторимъ: Лукавина ограбила Аглаева для дтей, и они съ отличною признательностію вознаградили ея хлопоты. Бывъ безпрестанно озабочена самою главною потребностію для благополучія дтей, т. е. составленіемъ для нихъ куска хлба, она не занималась вздоромъ — воспитаніемъ и нравственнымъ ихъ образованіемъ. Къ единственной дочери своей, Лелиньк, взяла она матушку-мадамъ, прибывшую изъ Парижа, можетъ быть, прямо изъ Пале-Рояля. ‘Это не мадамъ, a чудо,’ говорила Лукавина всмъ своимъ знакомымъ. ‘За нею не смотри. Самъ Богъ послалъ мн такое сокровище. Ей можно двушку поврить — такъ она внимательна, такъ заботится о Лелиньк!’ И въ самомъ длъ, Мадамъ ежедневно, въ присутствіи маменьки, хвалила необыкновенную способность дочери къ ученью, быстрые успхи въ наукахъ, кротость нрава, доброту сердца. Съ восторгомъ цловала маменька чудесную дочку. Разныя бездлицы скрывала отъ нея Мадамъ для собственныхъ своихъ выгодъ, a всего боле для того, чтобы не обезпокоить и не оскорбить чувствительнаго сердца нжной маменьки. Она не сказывала, что милая Лелинька упряма, своевольна, капризна, лнива, и ршительно ни къ чему, кром танцевъ, не способна. Но, по несчастію, не долго оставались сокровенными достоинства Лелиньки, самый опытъ обнаружилъ ихъ въ полномъ блеск. На одномъ дтскомъ бал, Лелинька, дввочка лтъ 15-ти (а въ наше время и съ нашимъ воспитаніемъ, двушки рано формируются) въ котильон перебрала нсколько молодыхъ людей, приглашенныхъ хозяйкою, такъ, изъ любопытства только, чтобы посмотрть на танцы дтей. Она имла право выбирать, почти со всми перевальсировала, и въ усталости, вся въ поту, подошла къ столу въ гостинной, гд была приготовлена большая кружка лимонада со льдомъ, для одной пожилой дамы, которая ничего иначе пить не могла. Лелинька схватила эту кружку. Тщетно уговаривала ее Мадамъ, и выхватила y нея питье. Лелинька взбсилась, наговорила ей при всхъ грубостей, и даже съ досады заплакала. Мадамъ угрожала ей, что пожалуется маменьк, которая играла въ вистъ въ другой комнат. Allez, diablesse, allez, folle que vous etes, dites maman tout ce, que vous voulez, je ne vous coute pas, je veux boire (Поди, чертовка, поди, дура! Говори маменьк, что хочешь, я тебя не слушаю, и хочу пить) кричала въ изступленіи Лелинька. Маменька, призванная на помощь Мадам, прибжала уговаривать, но — уже было поздно. Не помня себя, Лелинька выпила полную кружку лимонада со льдомъ! Тотчасъ посл того сдлалась ей дурнота, безъ, чувствъ привезли ее домой, послали за Докторомъ, длали консиліумы, ставили ей боле 200-тъ піявокъ, но — все было безполезно. Въ конвульсіяхъ и въ ужасныхъ страданіяхъ она окончила жизнь свою….
Это было первымъ возмездіемъ Лукавиной, за труды ея къ составленію куска хлба милымъ дтямъ. Ей еще предстояло много опытовъ признательности отъ двухъ сыновей — Колиньки и Бориньки. Къ нимъ также приставленъ былъ чудесный гувернёръ, который, сорвавшись, какъ то посл открылось, съ галерной цпи, прямо изъ Тулона явился въ Россію, и взялся воспитывать и просвщать Русское Дворянство. Подъ руководствомъ такого наставника, получавшаго по пяти тысячь рублей въ годъ, потому, что маменька ничего не жалла для дтей, можно вообразить, какіе быстрые успхи сдлали воспитанники! Они пріобрли много, очень много познаній. Онъ всему научилъ ихъ, мой батюшка, какъ говоритъ Простакова, въ Недоросл. Между прочимъ, въ 12-ть лтъ они уже славно пили Шампанское и курили трубки. Лучшіе учители, во всхъ наукахъ, къ нимъ здили. Колинька и Боринька, съ большимъ успхомъ, отдавали имъ билеты, a маменька въ свое время весьма исправно разсчитывалась, платя инымъ, съ глубокимъ вздохомъ, по бленькой ассигнаціи за каждый урокъ. Наконецъ, когда старшій сынокъ достигнулъ до 17-ти, a меньшой до 16-ти лтняго возраста, надлежало имъ, для дальнйшаго усовершенствованія и полученія аттестата, здить на лекціи въ Университетъ. Въ это время они совершенно усовершенствовались, и, совсмъ приготовленные и образованные, отправились въ Петербургъ для поступленія въ службу. Маменька сама похала съ ними, и ршилась прожить тамъ нсколько лтъ, для ближайшаго за ними надзора. При томъ-же, потерявъ Лелиньку, единственнымъ для себя утшеніемъ въ здшней жизни почитала она сыновей. Съ восхищеніемъ воображала Лукавина, какъ они пойдутъ въ чины, получатъ множество крестовъ, и какъ, подъ старость свою, будетъ она радоваться на нихъ, a они, изъ благодарности и привязанности къ ней, будутъ ее успокоивать. Увидимъ, сбылись-ли надежды Лукавиной.
Колинька и Боринька опредлились въ полкъ, въ Юнкера. Въ этомъ званіи издержки и потребности для молодыхъ людей весьма ограниченны. Надобно имъ было подыматься на разныя хитрости, чтобы поболе выманивать денегъ отъ маменьки. Но они сформировались подъ руководствомъ знаменитаго наставника. Для блеска и для показа, само собою разумется, гувернёръ читалъ съ ними дтскія Энциклопедіи и Лексиконъ Буаста, но для образованія ума и сердца снабжалъ онъ ихъ отличными, нравственными Французскими Романами, и кончилъ воспитаніе ихъ, давъ имъ прочитать: Mmoires de Vidocq (Записки Видока), и возраженія на нихъ, подъ названіемъ: Mmoires d’un forat, ou Vidocq dvoil (записки каторжнаго или изобличенный Видокъ). Изъ этихъ нравоучительныхъ книгъ извлекли они множество полезныхъ свдній о томъ, какія хитрости употреблять должно, чтобы обманывать родителей, какъ искусно можно плутовать, красть и мошенничать, и какъ потомъ проживать деньги и распутствовать. Однимъ словомъ: изъ этого полнаго курса разврата, безстыдства и совершенной безнравственности заимствовали Лукавины много для себя нужнаго. Подкрпленные примрами молодцовъ, которые въ этомъ курс поставлены въ виду, они открыли много средствъ выманивать боле денегъ y маменьки. Ловкій Колинька даже иногда, весьма искусно, путешествовалъ и въ ея шкатулку, при чемъ оба сынка равнодушно смотрли на то, что слуги и служанки, подозрваемые въ воровств, были жестоко наказываемы. Вырученныя такимъ образомъ деньги употреблялись на то, чтобы въ нанимаемой особо квартир, тайно отъ маменьки и отъ начальниковъ своихъ, пить, гулять и предаваться разнообразнымъ увеселеніямъ, съ подобными себ, стольже хорошо образованными, молодыми людьми. Но дло не ограничивалось однимъ только этимъ. Часто, переодтые во фраки, Лукавины здили въ Театръ, или бывъ мертвецки пьяны, предприниали путешествіе на Красный Кабачокъ, на Среднюю Рогатку, или на Крестовскій Островъ, и заводили тамъ ссоры и драки съ пьяными Нмцами ремесленниками. Многое сходило имъ съ рукъ счастливо, но однажды совершили они свое странствованіе весьма неудачно. Пьяный Колинька какъ-то задралъ одного неугомоннаго Нмца, столярнаго подмастерья, и этому грубіяну не понравилось, что Колинька вздумалъ его бить. Нмецъ самъ началъ съ нимъ драться, и вскор возгорлось настоящее сраженіе Нмцевъ съ Рускими, въ которомъ всякій заступался за честь своей націи. Но число Нмцевъ было превосходне, и они одержали поверхность. Боринька, и товарищи его, предались бгству, a избитый Колинька, оставленный на мст сраженія, какъ трофей побдителей, былъ связанъ и торжественно представленъ на съзжую. Слдствіемъ такого произведенія было то, что Колинька, возвышенный въ знаніе солдата безъ выслуги, отправился далеко на сверъ, на Аландскіе острова, a храбрые сподвижники его просидли нсколько мсяцевъ подъ арестомъ, на хлб и вод.
Можно представить себ отчаяніе Лукавиной! Она слегла съ горя въ постелю, и жизнь ея была въ опасности. По выздоровленіи ея, и по выпуск Бориньки изъ-подъ ареста, она, со слезами бросясь на кольни, умоляла его сжалиться надъ нею, перемнить свое поведеніе, поставляя ему на видъ, что онъ только одинъ остался ей утшеніемъ въ жизни, Боринька былъ тронутъ до глубины души слезами матери, раскаявался, и далъ ей честное слово совсмъ перемниться, исправиться, заняться службою и больше не проказничать. Съ восторгомъ обнимала его маменька, и вскор на самомъ опыт уврилась, какъ чистосердечно было раскаяніе милаго Бориньки. Въ непродолжительномъ времени, посл отправленія брата его, Колиньки, на Аландскіе острова, онъ признанъ былъ способнымъ, за похвальные подвиги свои, поступить, также солдатомъ, въ Кавказскій Отдльный корпусъ. A къ довершенію всего, маменька получила извстіе, что ея сыновья, изнженные воспитаніемъ, сдлались жертвами климата: Колинька не могъ перенесть чрезмрнаго холода, a Боринька необыкновенныхъ жаровъ. Оба они, вскор по прибытіи къ мстамъ назначенія своего, умерли.
Такимъ образомъ, Лукавина была вознаграждена отъ возлюбленныхъ и благодарныхъ дтей за труды и попеченія свои, о составленіи имъ куска хлба. Съ большимъ богатствомъ осталась она одна въ мір. Горесть ея, увеличенная угрызеніями совсти, при воспоминаніи, какія средства употребляла она для пріобртенія богатства, быстрыми шагами приближаетъ ее ко гробу. Говорятъ, будто она иметъ намреніе возвратить сиротамъ Аглаева все, что получила столь честными средствами отъ ихъ ддушки. Ежели она это сдлаетъ, то, по крайней мр, хоть нсколько успокоится, и совсть не такъ часто будетъ докладывать ей o себ. Но сдлаетъ-ли она это?
Да послужитъ Лукавина разительнымъ примромъ родителямъ, которые позволяютъ себ всякіе способы для составленія куска хлба дтямъ, почитая его главнйшей для нихъ потребностію, и оставляя вс другія бездлицы, нужныя для ихъ счастія, безъ вниманія. Такимъ образомъ, какъ сыновья Лукавиной, почти всегда изъявляютъ благодарность свою дти такимъ родителямъ.
Фрипоненковъ, другъ и соумышленникъ Лукавиной, похитивъ мошеннически 20 т. отъ Аглаева, и получивъ въ знакъ благодарности отъ Лукавиной вдвое больше, пріобрлъ чрезъ то средства распространить кругъ дйствій своихъ, и явиться на сцен гораздо боле блистательной. Онъ усплъ получить мсто того Предсдателя Палаты, который, какъ извстно по Комедіи Капниста: Ябеда, былъ отдаленъ отъ должности и преданъ суду. По прежнимъ подвигамъ его предполагать, со всею достоврностію, должно, что ежели онъ не превзойдетъ своего предшественника, то, конечно, не хуже его будетъ дйствовать.
Г. Шурке всегда называлъ себя дворяниномъ Нмецкаго происхожденія, но открылось, что онъ просто перекрестъ, Польскій Жидъ, и употребленъ былъ во многихъ мстахъ въ почтенную должность шпіона. Не имя возможности возвратиться въ Москву, гд прежде подвизался съ такою славою, отправился онъ на свою родину, и на послднихъ Кіевскихъ Контрактахъ совершилъ что-то необыкновенно отличное. Посл того предпринялъ онъ изъ Кіева путешествіе, пріятнйшимъ трактомъ, по этапамъ, въ Сибирь. Хемницеръ сказалъ о Метафзикахъ, что ежели-бы всхъ ихъ собрать въ яму, то яма должна быть большая. Ну, a ежели-бы всхъ подобныхъ Шурке собрать и отправить въ Сибирь? Тамъ еще много мста!
Филипъ Ивановичъ Удушевъ совершилъ съ успхомъ еще нсколько такихъ-же опытовъ, какъ съ Аглаевымъ. Однакожъ, одинъ изъ такихъ опытовъ навлекъ было на него много хлопотъ. Впрочемъ, и мры, принятыя имъ противъ жертвы своей, были уже слишкомъ необыкновенны. Посл долговременнаго старанія сблизиться и подружиться съ однимъ молодцомъ, подобнымъ Аглаеву, наконецъ усплъ онъ завлечь его къ себ обдать. Вс т-же военныя хитрости и маневры употреблены были противъ новаго знакомца, какіе употреблялись противъ Аглаева, но обреченный на жертву былъ крпокъ, никакъ споить его не могли, и самъ Удушьевъ скоре его напился пьянъ. A въ такомъ положеніи, еще изстари, бывалъ онъ всегда большимъ озорникомъ и буяномъ. Тщетно длали ему знаки сподвижники его, чтобы онъ не горячился. Удушьевъ не могъ удержаться, такъ, что наконецъ одинъ изъ нихъ отвелъ въ сторону Удушьева, и шепталъ ему на ухо, чтобы онъ хотя не много потерплъ, потому, что сей часъ явится, для врнйшаго увнчанія успхомъ предпріятія ихъ, Шампанское съ дурманомъ: это было y нихъ всегда ршительнымъ ударомъ, къ концу сраженія, для довершенія побды. Но Удушьевъ ничему не внималъ. Ему страхъ какъ хотлось побить гостя своего, который сказалъ что-то непріятное на его счетъ. Онъ приближился къ столу, и, по пьяной откровенности своей, прямо объявилъ, что все проигранное принадлежитъ ему, и что эти вс канальи (Удушьевъ показалъ на другихъ гостей) ничто боле, какъ только его орудія, и потому, что-бы 30 т., которыя записаны, или сей часъ-бы другъ его заплатилъ прямо ему, или далъ-бы вексель на его имя, a не то — будетъ бить на смерть! Голова друга еще не была помрачена дурманомъ, онъ отвчалъ, что не позволитъ такъ мошеннически себя обворовывать, денегъ не заплатитъ и векселя не дастъ. За тмъ тотчасъ послдовала отъ Удушьева оплеуха, готовилась и другая, но другъ не расположенъ былъ хладнокровно сносить пощечины, и самъ ударилъ Удушьева кулакомъ, прямо въ носъ. Изъ этого произошла драка, которая могла-бы кончиться смертоубійствомъ, ежели-бы агенты Удушьева не розняли героевъ. Не желая потерять изъ виду и лишить патрона своего благопріобртенныхъ имъ 30 т., a съ тмъ вмст стараясь спасти отъ смерти друга, котораго Удушьевъ, взбшенный до неистовства, клялся убить на повалъ, они вытащили изъ дома, и велли запереть на ледникъ неугомоннаго друга, которому не нравилось, что его обыграли на врное и который не хотлъ снести пріятельскихъ пощечинъ. Самаго Удушьева кое-какъ уговорили, успокоили, уняли кровь, текущую изъ его носа, и положили спать. Цлую ночь несчастный обыгранный провелъ на ледник. На другой день, утромъ, Удушьевъ послалъ къ нему парламентера, съ извстіемъ, что до тхъ поръ его не выпуститъ, пока онъ не подпишетъ векселя въ проигранныхъ имъ деньгахъ. Чуть не замерзнувшій на ледник, другъ на все согласился. Предусмотрительный Удушьевъ устроилъ такъ, что вексель былъ написанъ и засвидтельствованъ заднимъ числомъ, для того, чтобы семидневный срокъ прошелъ. Посл того отпустилъ онъ друга на вс четыре стороны.
Обыгранный, прибитый, чуть не замерзнувшій другъ Удушьева тотчасъ по-далъ просьбу о безденежности векселя, не упоминая о побояхъ и насиліи, потому что онъ и самъ дрался. Началось слдствіе: призванъ былъ Удушьевъ для допроса и очныхъ ставокъ. Слдователь сдлалъ ему вжливость, просилъ его садиться, но Удушьевъ, съ обыкновенною наглостію своею, чтобы показать, что доносъ на него ложный, и онъ ничего не боится, не теряя присутствія духа, отвчалъ на сдланное ему предложеніе: ‘Покорно васъ благодарю: я лучше постою, a то скажутъ, что я сидлъ въ Полиціи‘ Такой забавный отвтъ разсмшилъ слдователя и всхъ присутствующихъ, и уже нкоторымъ образомъ склонилъ ихъ въ пользу Удушьева, потому, что кто чувствуетъ себя виновнымъ, тотъ не станетъ равнодушно шутить. Начался допросъ. ‘Знакомы-ли вы съ нимъ?’ — Не очень хорошо, помню, кажется, что гд-то я его видалъ.— ‘Онъ показываетъ, что вы имете на него безденежный вексель, въ 30-т.’ — Ахъ! да, теперь я вспомнилъ! Помилуйте! Какъ безденежный? Онъ получилъ отъ меня чистыми деньгами 30 т. — При допросъ въ полиціи надобно говорить всю правду. Вы, извините меня, я разскажу, М. Г., какъ все дло было. Teперь я вспомнилъ, что привозилъ его ко мн N. N. (тутъ Удушьевъ показалъ на одного дворянина, который, какъ всмъ было извстно, нсколько дней тому назадъ, скоропостижно умеръ). Онъ просилъ меня, чтобы я далъ въ займы 30 т. этому господину, котораго отъ роду въ первый разъ я тогда увидлъ. Я сказалъ, что не знаю его, но готовъ дать, ежели N. N. поручится въ исправной уплат. N. N., хорошій мн пріятель, отвчалъ, что этотъ господинъ ему извстенъ, какъ большой дуракъ и скотина. Извините, М. Г., это не я говорилъ, a тотъ, кто васъ привозилъ ко мн — продолжалъ Удушьевь, и опятъ вся засмялись. — ‘Но я знаю, продолжалъ N, N., что y него значительное состояніе, и онъ врно заплатитъ. Что касается до поручительства, то письменно я ни за кого не ручаюсь, a на словахъ отвчаю за него. Мн однихъ словъ его было достаточно, я далъ деньги, и получилъ отъ этого господина вексель. Вотъ, какъ все дло было.’ Тщетно тотъ утверждалъ, и доказывалъ, что никогда денегъ не получалъ, и ссылался на свидтелей, обдавшихъ вмст съ нимъ въ тотъ день y Удушьева, свидтели эти были призваны, но, разумется, отперлись, и показывали, что никто изъ нихъ не обдалъ y Удушьева. Нкоторые утверждали даже, что ихъ и въ Москв въ тотъ день не было. И дйствительно: по справкамъ на заставахъ, и по допросамъ ихъ служителей, открылось, что они точно вызжали въ подмосковныя. Такимъ образомъ умный разбойникъ принимаетъ на вс случаи свои мры. Безденежность векселя ничмъ не была доказана, и дло пошло своимъ порядкомъ, по инстанціямъ. Однакожъ посл этого происшествія, Удушьевъ, имя боле милліона рублей капитала, пріобртеннаго столь честными и благородными средствами, ршился прекратить свои дйствія, и думалъ было отдыхать на лаврахъ, но не совсмъ исполнилъ онъ сіе намреніе, вступивъ въ другое ремесло. Онъ сдлался ростовщикомь, даетъ деньги въ займы, за ужасные проценты, людямъ, находящимся въ совершенной крайности, но не иначе, какъ подъ залогъ, и при малйшей неисправности предъявляетъ закладныя, и присвоиваетъ себ заложенное имніе. Сверхъ того, кто въ необходимости продать деревню, онъ отвлекаетъ разными средствами покупщиковъ, притсняетъ продавца, пользуется стсненнымъ его положеніемъ, и покупаетъ за безцнокъ. Любопытно знать, чмъ и какъ рштся жизнь Удушьева? Озеровъ сказалъ:
‘Богъ допускаетъ злымъ мгновенно возвышенье,
‘Чтобъ тмъ ужасние содлать ихъ паденье!
Эпизодъ о примрномъ несчастіи Инфортунатова можно-бы, въ нкоторыхъ отношеніяхъ, пояснить боле. Есть также много кой-чего разсказать о свойствахъ и подвигахъ Гг. Репетилова и Подлякова, но — всего не должно высказывать, чтобы гусей не раздразнитъ. Это объявилъ, во всеобщее предостереженіе, И. A. Крыловъ.— Богъ съ ними! совсть неумытный судія! Слышали мы, гд-то и отъ кого-то, не упомнимъ, что земное Правосудіе можетъ ошибаться, можетъ быть вовлечено въ заблужденіе, но — есть Всевидящій Судія, и отъ Него нтъ ничего сокровеннаго! Будетъ, будетъ всемірная перекличка. И какъ-бы, кажется, не подумать Г. Г. Репетиловымъ и Подляковымъ, что и имъ должно предстать на эту перекличку? Въ утшеніе и подкрпленіе невинно-пострадавшихъ, повторимъ, въ плохой проз, т мысли, которыя Державинъ выразилъ въ прелестныхъ стихахъ: ‘Ежели злоди торжествуютъ, и, какъ кажется, благоденствуютъ въ здшнемъ мір, то это самое и есть ясное, убдительное доказательство будущей жизни и безсмертія души’…. Распространяться дале о такой непреложной и весьма понятной истин было-бы безполезно.
Теперь дошла очередь до Его Высокопревосходительства, вельможи, который обходился такъ вжливо съ своими подкомандуемыми, и съ такою пріятностью и ловкостью изволилъ пускать табачный дымъ, прямо въ носъ дамамъ, на праздник Сундукова. Память Его Высокопревосходительства часъ отъ часу боле ослабвала. Кончилось тмъ, что безъ напамятованія Правителя Канцеляріи, Секретарей, Чиновниковъ по особымъ порученіямъ и камердинера его, ршительно ничего не длалось. Посл того, со всею достоврностію предсказать было можно, что здоровье его разстроится, и что онъ будетъ убдительнйше просить и настаивать объ увольненіи. И дйствительно: Его Высокопревосходительство заблаговременно принялъ свои мры: началъ всмъ говорить, что чувствуетъ себя весьма не хорошо, что отъ сидячей жизни бьетъ его безпрестанно въ голову, и что хотя онъ безъ лести преданъ и посвятилъ себя общему благу, но надобно-же когда нибудь отдохнуть и пожить для себя. Вс, кому онъ по пріязни сообщалъ о желаніи своемъ оставить службу, старались прямо отъ души отклонять и уговаривать его, a Тимоей Игнатьевичъ Сундуковъ, человкъ, также безъ лести, всмъ сердцемъ преданный Его Высокопревосходительству, осмлился доложить, въ полнот чувствъ своихъ, даже и то, что Его Высокопревосходительство беретъ на себя тяжкій грхъ, намреваясь оставить благодтельствованный имъ край. Однакожъ Тимоей Игнатьевичъ, прежде нежели предался этому сердечному изліянію, имлъ предосторожность предварительно испросить прощеніе, что осмливается говорить столь чистосердечно. Вельможа пожалъ съ чувствомъ руку Сундукова, но продолжалъ утверждать, что ему надобно непремнно отдохнуть, и что онъ будетъ почитать себя совершенно счастливымъ, получивъ увольненіе. Вмст съ тмъ распространился онъ о пріятностяхъ частной, спокойной жизни, о свжести деревенскаго воздуха, о намреніи посвятить жизнь свою для благоденствія своихъ крестьянъ, и проч.— Сундуковъ, съ компаніею, тяжело вздыхалъ, и со слезами на глазахъ внималъ краснорчію Его Высокопревосходительства.
Вскор Его Высокопревосходительство содлался совершенно счастливъ: желаніе его исполнилось — онъ былъ уволенъ. Надвъ фракъ, и снявъ съ себя вс ордена, говорилъ онъ, съ непритворнымъ восторгомъ, что теперь только началъ онъ дышать, и почувствовалъ всю цну свободной, независимой жизни. Нсколько дней сряду, гостиная его была наполнена людьми, приверженными къ нему, умющими быть благодарными и чувствовать оказанныя имъ благодянія, но число ихъ однакожъ постепенно уменшалось. Пріхалъ преемникъ его — и вс благодарные, одолженные, облагодтельствованные люди спшили посвятить новому гостю свою преданность и благонамренность, a нкоторые изъ самыхъ приверженныхъ, въ томъ числ и Тимоей Игнатьевичъ Сундуковъ, даже поставили себ долгомъ открыть новому начальнику злоупотребленія своего благотворителя. Однакожъ, оставалось еще нсколько дальновидныхъ и разсчетливыхъ людей, которые, во время пребыванія Его Высокопревосходительства въ С. Петербург, и потомъ, какъ обыкновенно водится, во время путешествія его въ чужіе края, хотя не прославляли гласно великихъ его добродтелей, но, по крайней мр, не ругали его. Когда-же Его Высокопревосходительство изволилъ возвратиться ни съ чмъ къ своимъ Пенатамъ, и поселился на всегдашнее житье въ деревн, то и сіи дальновидные люди, удостоврясь, что все на вкъ кончилось для Его Высокопревосходительства, присоединились къ прочимъ, стали везд ругать его.
Теперь его Высокопревосходительство изволитъ наслаждаться въ полной мръ частною, спокойною жизнью потому, что ршительно никто къ нему не здитъ, и не нарушаетъ его мирнаго уединенія. Онъ дышитъ свжимъ воздухомъ, во всемъ y него изобиліе, денегъ такая куча, что онъ не знаетъ куда ихъ двать. Но за всмъ этимъ, здоровье его не поправляется, отъ того, какъ утверждаютъ, что моральный недугъ, называемый: безпокойство совсти, усиливается въ уединеніи, и обращается въ хроническую, неизлечимую болзнь.
‘The present joys of life we double taste,
‘By looking back with pleasure on the past.
(Мы наслаждаемся вдвойн настоящими радостями въ жизни, обращаясь назадъ, и вспоминая съ удовольствіемъ прошедшее) сказалъ Аддисонъ. A Его Высокопревосходительству не очень радостно обернуться назадъ, и вспомнить минувшую жизнь свою!
Мы оставили въ заключеніе, или, какъ говорятъ Французы, poure la bonne bouche, милое, доброе, почтенное, и, слдовательно, счастливое семейство Пронскихъ. Въ то время, когда мы оканчиваемъ наше повствованіе, Софья, къ совершенной радости мужа, родила уже трехъ сыновей. ‘Одинъ сынъ не сынъ, два сына полъ-сына, три сына сынъ!’ — восклицалъ Пронскій. ‘Ты, милая Соничка, сдлала меня отцомъ полнаго сына. Наши предки говаривали: не умаль, a прибавь, Господи! чмъ боле дтей, тмъ лучше. Они составляютъ истинное наше богатство и радость на земли. Родительская любовь не иметъ предловъ: ежели y меня будетъ 20-ть сыновей и столько-же дочерей, то для всякаго найдется въ моемъ сердц особое мстечко. Пусть буду я едуль съ дтьми (извстная опера, сочиненіе Императрицы Екатерины II-й). Мн скажутъ: ежели ихъ много родится, то они не такъ будутъ богаты. Что за бда? Дай только имъ Богъ любовь, согласіе, дружбу и миролюбіе между собою, то они превзойдутъ всхъ богачей въ мір. A что мои дти будутъ добры и станутъ любить другъ друга, въ этомъ я не сомнваюсь, потому, что y нихъ мать Ангелъ!’ прибавилъ онъ, цлуя свою жену.
Однакожъ, Софья замчала, что мужъ ея, страстно любя, отдалъ все преимущество старшему сыну, Митиньк. Не вдругъ, но постепенно, издалека и со всю осторожностію, привела она однажды разговоръ на этотъ предметъ. ‘Я прежде критиковала родителей, имющихъ фаваритовъ между дтьми, т. е. дтей, которыхъ они предпочтительно передъ другими любятъ, балуютъ, и для которыхъ готовы все длать,’ сказала Софья, ‘но теперь, сама на опыт уврилась, что есть какое-то невольное чувство влеченія къ одному больше, нежели къ другому. Не умешь самъ себ отдать отчета въ этомъ случа! Замтилъ-ли ты во мн эту слабость?’ — Нтъ, не замтилъ — отвчалъ Пронскій.— Мн кажется, что ты всхъ дтей равно любишь, и ни одному преимущества противъ другаго не длаешь. — ‘Ну, такъ знай-же, что я страстно люблю тезку твоего, Николиньку. Не умю разсказать теб, какое неизъяснимое удовольствіе чувствую я, когда смотрю на него, какъ будто какое-то непостижимое, электрическое потрясеніе происходитъ внутри моего сердца, когда онъ улыбается, или протягиваетъ рученки свои ко мн.’ — Ты искусно скрываешь это, и никогда, даже ни малйшей перемны не замтилъ я на твоемъ лиц. Долженъ и я теб признаться въ моей слабости — прибавилъ Пронскій — и я, самъ не понимая за что, люблю Митиньку боле другихъ. Со мною точно тоже происходитъ, что ты разсказывала, когда я смотрю на него!— ‘Милый другъ мой! я именно замтила это, и хотла не шутя поговорить съ тобою. Постараемся соединенными силами побдить въ себ чувство предпочтенія, я къ Николиньк, a ты къ Митиньк! Ты самъ согласишься, что намъ вс дти должны быть равны, и что такая несправедливость, врно, непріятна Богу. Но если уже никакъ не успемъ мы преодолть въ себ невольнаго и непостижимаго движенія души, то, для собственнаго счастія дтей, обратимъ все вниманіе наше на то, чтобы они не замчали слабости и пристрастія нашего. Теперь они еще малы, и ничего не понимаютъ, но, посмотри на слдствія, когда они выростутъ, a слабость наша усилится, и мы возбудимъ въ нихъ чувства зависти и вражды другъ противъ друга. Притомъ-же, какое уваженіе могутъ они имть къ несправедливымъ и пристрастнымъ родителямъ? Самъ разсуди обо всемъ этомъ, милый другъ мои!’ прибавила Софья, цлуя мужа. Онъ согласился въ справедливости ея сужденія, и общалъ, ежели не будетъ въ силахъ преодолть въ себ чувство предпочтенія къ старшему сыну, то, по крайней мръ, стараться скрывать при другихъ его братьяхъ.
Гораздо трудне было Софь хлопотать съ старушкою, свекровью своею, которая еще страстнее любила Митиньку, нежели самъ отецъ. Она мучилась, когда его отнимали отъ кормилицы, и при всякомъ, выходившемъ y него зуб, страдала, можетъ быть, не мене самаго ребенка, плакала и нсколько разъ занемогала отъ безпокойства. ‘Нтъ, мн ужъ досадно, что я до такой степени люблю этого мальчишку!’ говорила она. ‘Мочи нтъ! Такъ онъ меня измучилъ!’ — Милая маменька! — отвчала Софья. — Скажите сами: справедливо-ли ваше предпочтеніе къ нему противъ другихъ братьевъ. Чемъ они хуже его? — ‘Разумется ничмъ не хуже, да какъ-то не такъ милы. Что-жъ длать!’ продолжала старушка. ‘Нельзя сердцу своему велть. Я и сама не знаю, за что я его такъ страстно люблю!’ Словомъ сказать: бабушка не только безотчетно любила, но и славно баловала дитя. Къ счастію, что ребенокъ отъ природы былъ благонравный, кроткій, и чрезвычайно привязанный къ матери, одно слово ея, одинъ взглядъ — и онъ безпрекословно повиновался ей. Однажды бабушка хотла кормить его чмъ-то запрещеннымъ. Софья кинула на него взглядъ, и покачала головою — ребенокъ ни за что не хотлъ сть. ‘Такъ это ты изволишь умничать, и не позволяешь ему сть?’ сказала Пронская, со смхомъ, ‘Экая плутовка! ты думаешь, что я не замтила твоего знака? Но, не слушайся ея, Митинька, плюнь на маменьку, она дура.’ — Ахъ, нтъ! маменька миленькая, хорошенькая! — сказалъ онъ, и бросился къ ней на руки, цлуя ее.— ‘Не даромъ-же тебя называютъ колдуньею’ — продолжала Пронская, смясь. ‘Однимъ знакомъ умла остановить ребенка…. Да, не слушайся ея, Митинька, поди ко мн, покушай!’ — Merci grande maman! Маменька мн не приказала — отвчалъ онъ, цлуя и обнимая свою мать. ‘Вотъ видите? A кажется, я не балую его!’ сказала Софья, цлуя руки старушки. — Да, что я ему хотла дать? Вдь это такъ, бездлица, полакомиться! — Согласитесь, милая маменька’ — продолжала Софья — на что приучать ребенка къ лакомству? Вы знаете, что все сладкое вредно дтямъ, портитъ ихъ желудки, и можетъ быть причиною важныхъ болзней.’ — Все правда, и ты говоришь дльно. Я сама вижу, что порядочно балую его. Да, что-жъ мн длать, другъ мой Соничка? Ну, вотъ такъ страстно хочется побаловать его, что это свыше меня! — отвчала Пронская. Тутъ вошелъ ея пасынокъ, она разсказала ему, помирая со смху, всю сцену съ Митинькою. ‘Однакожъ, за всмъ тмъ,’ продолжала она, утирая слезы отъ смха, ‘ты не вели такъ умничать свой жен. Что это въ самомъ дл? Нельзя ребенку дать немного полакомиться! Все y васъ на нмецкій манеръ: то вредно, другое нездорово, все взвшено на вски, а не то, какъ бывало y насъ въ старину — шь ребенокъ все, что хочешь. Какъ я вспомню, чмъ меня нянюшка кормила: щи, ветчина, ватрушки, блины, перепеченыя яица, сметана — словомъ: такіе ужасы, отъ которыхъ y ныншнихъ модныхъ маменекъ волосы дыбомъ станутъ! Но все, что я говорила, еще ничего въ сравненіи съ тмъ, что бывало дали мы съ покойною моею тетушкою, Княжною Дарьею Осиповною Стародумовою. Потихоньку отъ матушки, рано утромъ, уйдемъ въ ея комнату, и начнемъ тмъ, что принесутъ намъ прямо изъ печи горячій хлбъ, мы разржемъ его, положнмъ въ средину множество сливочнаго масла, и димъ ложками. Посл того явятся на столъ нсколько банокъ разнаго варенья, постила, финики, винныя ягоды, до которыхъ покойница была большая охотница. Все это кушали мы вмсто завтрака, a потомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, такъ-же обдали, какъ и прочіе, и все съ рукъ сходило! Осмлься-ка кто сдлать такіе опыты надъ своимъ желудкомъ при вашемъ модномъ воспитаніи!’ — Все это прекрасно…. Ну, а, позвольте спросить, милая маменька, отъ чего такъ часто бываютъ y васъ спазмы? И отъ чего вообще вы такого слабаго здоровья? — ‘Отъ чего? Отъ чего?’ — отвчала старушка, смясь. ‘Да и ты сталъ ныньче что-то много умничать, потакаешь своей глупой супруг! И сына своего, вотъ этого мальчишку, сдлаете вы такимъ-же негоднымъ, какъ и сами!’ прибавила она, схвативъ его къ себ на руки, и осыпая поцлуями.
Софья была настоятельна и терплива, безъ горячности, безъ всякихъ непріятностей, достигла она до того, что и бабушка длалась часъ отъ часу разсудительне, и перестала баловать фаворита, внучка своего. Вообще добрая, милая старушка умла отдать всю цну Софь. Она видла заботливое стараніе Софьи развеселить ее, успокоить, отдалить отъ нея всякую непріятность, и усладить остатокъ дней ея. Въ полной мр, все это она чувствовала, и отъ души была благодарна Софь. Часто, со слезами, говорила она, что нтъ во всемъ мір никого ея счастливе.— ‘Чего не достаетъ мн?’ восклицала она, относясь къ старой Холмской, матери Софьи. ‘Добрый, почтительный сынъ, невстка Ангелъ, милые внучки — все Богъ послалъ мн! Живи себ, какъ говорятъ, припваючи. Я и во сн не видала, что проведу такъ спокойно и благополучно мою старость!’ Старая Холмская, со слезами умиленія, внимала ей, и об он возсылали пламенныя молитвы къ Богу, чтобы Онъ наградилъ милыхъ дтей ихъ, за уваженіе къ нимъ и успокоеніе ихъ старости.
Пронскій любилъ жену свою страстно, и она, вниманіемъ, угодливостію, снисхожденіемъ, предупрежденіемъ желаній его, всегда одинаковымъ расположеніемъ нрава, разсудительностью, нжностью — словомъ: Ангельскимъ характеромъ своимъ поддержквала въ полной мръ привязанность къ себ мужа. У него было доброе, чадолюбивое сердце, и съ тхъ поръ, какъ онъ вступилъ въ званіе отца семейства, мать дтей его, на которыхъ, по свойственнымъ родителю чувствамъ, основывалъ онъ всю надежду будущаго своего счастія, содлалась ему еще гораздо миле и дороже. Любовь къ дтямъ открыла ему новый источникъ, неизвстныхъ прежде наслажденій. Онъ говоритъ всмъ, и въ глубин души своей чувствуетъ, что нтъ человка счастливе его во всемъ мір. Впрочемъ, по доброт сердца своего, по чувству справедливости, и по привычк, съ самой пылкой молодости, имть внимательнйшее наблюденіе за собою, и отдавать самому себ отчетъ, не только въ поступкахъ, но и въ мысляхъ своихъ — и онъ не дремлетъ въ сладкой нг — a также, взаимною угодливостію и вниманіемъ къ жен своей, длаетъ ее счастливою.
Шествуя постоянно и непоколебимо избраннымъ путемъ, слдуя обдуманнымъ и принятымъ правиламъ (о коихъ упомянули мы въ своемъ мст, въ нашемъ повствованіи), зная, въ чемъ состоятъ истинныя обязанности супруги и матери семейства, трудясь безпрерывно быть счастливою, Софья достигла своей цли. Обожаемая мужемъ и дтьми, любимая родными, знакомыми и окружающими ее, она часто, со слезами, благодаритъ Бога, и съ чувствомъ повторяетъ: Отецъ! какъ сладко, какъ легко Теб повиноваться!
Въ послдній пріздъ благодтельницы ея, Свіяжской, въ Петровское, сидя въ своемъ кабинет, подл мужа, и смотря на милыхъ, свжихъ, здоровыхъ дтей своихъ, которыя играли между собою на ковр, Софья сказала, съ чувствомъ обнимая мужа своего: ‘Если есть рай на земл, то это именно счастливое супружество.’ — Точно, точно справедливо! — отвчалъ Пронскій, цлуя Софью. ‘Сущая истина!’ прибавила Свіяжская. И y всхъ троихъ навернулись слезы на глазахъ. Вскор посл того, мужа вызвали куда-то по хозяйству, и Свіяжская, оставшись на един съ Софьею, имла съ нею слдующій разговоръ:
‘Помнишь-ли, Соничка: ты утверждала, что нтъ на свт счастливыхъ супружествъ, и что двическое, независимое, свободное состояніе должно всегда предпочесть самому выгодному замужству? Я спорила съ тобою, и доказывала, что, можетъ быть, теб самой предназначено служить примромъ, что супружество есть счастіе истинно достойное опредленія человка въ здшнемъ міръ.’ — Очень помню разговоръ нашъ — отвчала Софья. — Хотя, конечно, теперь образъ мыслей моихъ во многомъ перемнился, но согласитесь, милая тетушка, что я не могу служить примромъ. Для меня, по благости Провиднія, сдлано исключеніе изъ общаго правила: я нашла мужа, необыкновеннаго во всхъ отношеніяхъ, сущаго Ангела. — ‘Нтъ, другъ мой! для тебя не было никакого исключенія изъ общаго правила. Ты нашла потому, что искала. Ежели-бы ты была неразсудительна, то какого-бы лучше жениха въ твоемъ положеніи, какъ молодой, богатый, хорошаго чина, извстной фамиліи — Чадскій, потомъ знатный, большой богачъ, и прекрасный собою, Графъ Галганскій, наконецъ, прелестной наружности, лучшаго тона, образованный молодой человкъ, каковъ Ельмиринъ? Обыкновенная двушка, каждому изъ самыхъ троихъ, влюбленныхъ въ нее жениховъ, при первомъ предложеніи, не колеблясь ни минуты, отдала-бы руку свою. Но еще повторяю: ты искала и нашла. Ежели ты скажешь, что чувствовала прежде предпочтеніе къ теперешнему твоему мужу, то и это признакъ необыкновенной женщины, чтобы умть оцнить достоинства человка, и, предавъ себя всемогущей десниц Божіей, съ терпніемъ ожидать его, когда ты, при томъ, имла мало надежды, и когда, по обстоятельствамъ, поступки его противъ тебя были довольно странны.’
‘Но что съ тобою церемониться’ — продолжала Свіяжская. ‘Теб можно говорить всю правду. Нчего бояться: тебя не испортишь похвалою. Я твердо уврена, что ты была-бы счастлива и съ Чадскимъ, и съ Графомъ Галганскимъ, и съ Ельмиринымъ, и даже, бывши на мст сестеръ твоихъ, была-бы ты благополучна съ Княземъ Рамирскимъ, и съ Аглаевымъ, словомъ — со всякимъ, какого-бы кто характера ни былъ, потому, что ты хотла быть счастливою, и умомъ и разсудительностію своею врно достигла-бы своей цли. Не спорю, съ однимъ трудне, съ другимъ легче, но все ты была-бы счастлива. Запальчивость и пылкость Чадскаго укротила-бы ты своимъ терпніемъ, кротостью и угодливостью. Признаюсь: съ хвастуномъ, фанфарономъ и глупцомъ, каковъ Графъ Галганскій, было-бы теб тяжело, но съ настоятельнымъ желаніемъ быть счастливою, ты успла-бы въ своемъ намреніи, умла-бы доказать ему постепенно, что фанфаронство и хвастовство обнаруживаютъ недостатокъ дальновидности. Разумется, ты не сказала-бы ему прямо, что это явный признакъ глупости, a умла-бы прикрыть и украсить необыкновеннымъ умомъ своимъ благонамренные твои совты. Съ Ельмиринымъ, и говорить нчего, ты наврное была-бы счастлива. Онъ небогатъ, но ты умла-бы прожить хорошо и спокойно въ бдномъ состояніи. Грубый и суровый нравъ Князя Рамирскаго умла-бы ты смягчить своею нжностію и кротостію. Втреннаго, легкомысленнаго Аглаева, нечувствительно, вела-бы ты именно такъ, какъ хотла, и не допустила-бы плутамъ столь нагло ограбить и погубить его. Повторю ршительно, ты со всякимъ была-бы непремнно счастлива, потому, что трудилась-бы и настоятельно шла къ своей цли, преодолвая вс препятствія на пути своемъ. Ce n’est que l’opinitre qui gagne (только упрямый выигрываетъ), a я знаю, что ты упряма, и непремнно дойдешь до того, чего теб хочется.’
— Вы много отдаете мн чести, милая тетушка — отвчала Софья. — Поврьте, что ни терпнія, ни здоровья моего не достало-бы, и, можетъ быть, жизнь моя прекратилась-бы преждевременно.
‘Э! нтъ, голубушка! предоставь судить объ этомъ другимъ,’ возразила Свіяжская. ‘Ты далеко, какъ говорятъ, потянешь, потому, что везд и всегда призываешь Бога на помощь, a Онъ, милосердый нашъ Отецъ, не оставляетъ милостію своею тхъ, кто съ чистымъ сердцемъ относится къ Нему! Но, обратимся къ вашему разговору. Я теперь въ дух. Ты, какъ-то, живою картиною семейнаго твоего благополучія воспламенила меня! мн кажется, ежели я не ошибаюсь, что мужъ твой ни съ какою женщиною не могъ-бы быть такъ счастливъ, какъ съ тобою. На что намъ далеко ходить: возмемъ въ примръ обихъ твоихъ родныхъ сестрицъ. О Наталь, Титулярной совтниц Молчалиной, и говорить нчего: это какое-то холодное, надмнное, пустое существо, которое, право не знаю, можно-ли назвать человкомъ. Но твой мужъ, ежели-бы, напримръ, женатъ былъ на Елисавет, то она безпрестанно бсила-бы его своею необдумчивостью, втренностью, своевольствомъ, и склонностями къ насмшк и властолюбію, чего ГГ. мужчины весьма не любятъ. Онъ, конечно, не сталъ-бы поступать съ нею, какъ Князь Рамирскій, но былъ-бы очень несчастливъ. Катерина надодала-бы ему своею излишнею чувствительностью, романическимъ воображеніемъ, безразсудною страстью къ дочери, готовностію безпрестанно плакать, унывать, приходить въ отчаяніе — словомъ: совершеннымъ малодушіемъ своимъ. Вроятно, онъ не надлалъ-бы такихъ глупостей, какъ покойникъ, добрый, но пустой и слабый Аглаевъ, a былъ-бы несчастливъ съ нею! Да и ты сама, ежели-бы не имла безпрерывнаго вниманія за собою, ежели-бы ты дала себ хоть немного задремать, то и съ тобою былъ-бы онъ несчастливъ. Какъ хладнокровная зрительница, взирала я на твои подвиги, съ самаго начала твоего супружества, съ тмъ, чтобы, въ случа нужды, явиться къ теб тотчасъ на подкрпленіе. Я знаю, что ты любишь меня, имешь ко мн довренность, и, конечно, приняла-бы въ уваженіе мои совты, но, благодаря Бога, я совершенно уврилась съ самаго начала, что ты пошла прямою дорогою, чего впрочемъ и ожидала я отъ тебя. Однакожъ ежели-бы ты поддалась, послушалась, напримръ, коварныхъ совтовъ Свтланиной, ежели-бы ты не умла такъ угождать, и заставлять любить себя твою свекровь, которая, при всей необыкновенной доброт, иметъ свои слабости, ежели-бы ты была завлечена самолюбіемъ, и употребила во зло поверхность, которую страстная любовь мужа твоего дала теб надъ нимъ, ежели-бы ты была — скажу, въ заключеніе — обыкновенная женщина, или уснула-бы на лаврахъ своихъ, то, и ты, и мужъ твой, вы оба были-бы несчастливы, непремнно несчастливы!’
— Еще повторяю вамъ, милая тетушка — отвчала Софья — вы даете мн такую цну, которой я, право, не стою. И мужъ мой, и свекровь, и сама Свтланина, такъ необыкновенно добры, что мн совсмъ не трудно было пріобрсть любовь ихъ. Такъ легко угодить имъ…—
‘Другъ мой! что теб было легко, то для другихъ показалось-бы очень тягостно,’ продолжала Свіяжская. ‘Теб казалось легко потому, что ты имешь помощниками истинно Евангельскую простоту, доброе сердце и религію. Но окончимъ прежній нашъ разговоръ, вообще о супружеств. Напрасно думаютъ мнимые наши властелины, ГГ. мужчины, что они всмъ повелваютъ. Никакъ не видятъ они, что жена именно все длаетъ, и, всмъ распоряжаетъ въ своемъ семействъ. Умная, дйствуя искусно, не показывая своей власти, ведетъ все хорошо, и составляетъ счастіе всхъ, окружающихъ ее, a дура, поступая глупо, приводитъ все въ разстройство. Мн кажется, что въ воспитаніи двушекъ большая ошибка. Имъ не объясняютъ и не внушаютъ того, что все спокойствіе и благоденствіе будущаго ихъ семейства, именно отъ нихъ зависитъ. Твое супружество еще боле утверждаетъ меня въ той истин, которую я, не помню гд, читала, что мужъ есть царь въ своемъ семейств, a жена первый министръ его. Государю, премудрому и твердому, добрый министръ есть врный другъ, помощникъ, правая рука его, a y слабаго Государя онъ всмъ управляетъ, длаетъ все, что хочетъ, и слдствіемъ того бываетъ несчастіе подданныхъ Государя. Теб, другъ мой, предоставлено быть хорошимъ Министромъ y добраго Царя. Подкрпляй благонамренность и доброту его совтами своими и примромъ, дйствуй такъ, какъ дйствовала ты до сихъ поръ, не ослабвай, иди постоянно и неизмнно избранною тобою стезею — и мужъ твой, и сама ты, и дти ваши будете непремнно счастливы.’

——

Виландъ сказалъ:
Dir Selbstzufriedenheit, dir ssse Seelenrahe,
Eilt jedes Menschen Wunsch, eilt jede Handlung zu….
Doch wer erreichet dich?
‘Къ теб, внутреннее довольствіе собою, къ теб, душевное спокойствіе, стремятся вс желанія и дйствія людей… Но кто достигаетъ?’ Мы желали доказать, что достигаетъ тотъ, кто въ простот сердца своего повинуется, въ полной мр, общему нашему Отцу. Такой человкъ, на самомъ опытъ, уврится, что Спаситель нашъ кротокъ и смиренъ сердцемъ есть. Тому точно будетъ иго Его благо, и бремя Его легко. Вотъ мысль, подвигнувшая насъ передать читателямъ наше повствованіе.
Впрочемъ, ежели кто въ нашемъ описаніи слабостей, недостатковъ, пороковъ, заблужденій, предразсудковъ, злоупотребленій, и проч. будетъ находить личность, или оскорбится сходствомъ съ собою, тому мы желаемъ всякаго благополучія, оправдываться не будемъ, и отсылаемъ его къ Предисловію нашему, гд мы имли честь объясниться обо всемъ, что показалось намъ необходимо объяснить.

КОНЕЦЪ.

Бегичев Дмитрий Никитич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Волынщики, Санд Жорж, Год: 1853
  2. Марион Фай, Троллоп Энтони, Год: 1882
  3. Красный цветок, Орци Эмма, Год: 1905
  4. Клеопатра, Эберс Георг, Год: 1893
  5. Волчье логово, Уаймен Стенли Джон, Год: 1890
  6. Весенние морозы, Васильева М., Год: 1873
  7. С престола в монастырь, Крашевский Иосиф Игнатий, Год: 1865
  8. Английские письма, или история кавалера Грандисона (Часть пятая), Ричардсон Сэмюэл, Год: 1754
Электронная библиотека