Нкоторыя черты нравовъ и образа жизни,
семейной и одинокой, русскихъ дворянъ.
‘Une morale sche apporte de l’ennui,
‘Le conte fait passer le prcepte avec lui.
Lafontaine
‘Скучно сухое нравоученіе, но въ сказк
охотно его выслушаютъ.’
Лафонтенъ.
Изданіе третіе,
Вновь разсмотрнное и исправленное,
Съ присовокупленіемъ дополнительныхъ сведній въ біографіи Тимофея Игнатьевича Сундукова и другихъ подробностей.
ВЪ ТИПОГРАФІИ НИКОЛАЯ СТЕПАНОВА.
съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлено было въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ. С. Петербургъ. Мая 27 дня 1838 года.
Печатано съ изданія 2-го 1833 года, съ исправленіями.
Les apparences mmes sonl au nombre des devoirs q’une femme.
Самыя вншности входятъ въ число обязанностей женщины.
На другой день посл прізда въ Москву, Свіяжская позвала Софью къ себ въ комнату. ‘Мы сегодня, посл обда, демъ съ тобою въ Пріютово,’ — сказала она — ‘только, я должна предупредить тебя, другъ мой — совсмъ не на-радость. Аглаевъ былъ здсь для полученія наслдства, посл yмершаго своего дяди, и — все, что ему досталось, проиграль и промоталъ, попалъ въ шайку развратныхъ игроковъ, и вмсть съ ними высланъ изъ Москвы. Все это знала я еще въ Петербург, но, по просьб Дарьи Петровны, скрывала отъ тебя и отъ жениха твоего, чтобы не разстроить васъ обоихъ преждевременною горестью.’
— Боже мой! какое несчастіе! — сказала Софья, залившись слезами. — Я не могу безъ ужаса вспомнить о Катиньк — каково ей бедной!…
‘Она еще ничего не знаетъ,’— продолжала Свіяжская — ‘отъ нея все скрыто, но и теперешнее поведеніе мужа убиваетъ ее. Онъ почти никогда не бываетъ дома, безпрестанно y одного сосда своего, Змйкина — этого изверга, который вовлекъ его во все дурное, обыгралъ, или просто ограбилъ его, и вмст съ нимъ высланъ изъ Москвы. Маменьку твою извстіе о проказахъ и высылк Аглаева изъ Москвы поразило до такой степени, что она занемогла. Теперь, благодаря Бога, все прошло. Я получила здсь отъ нея письмо, которое ты можешь прочесть, и увидть, что она совсмъ выздоровла.’
Письмо Холмской заключало въ себ нсколько строкъ, она увдомляла, что ей, слава Богу, лучше, но что она со всхъ сторонъ убита горестью и всю надежду свою полагаетъ на Свіяжскую и Софью, убждая ихъ поскоре пріхать. Съ тмъ вмст сообщала она еще новую, совсмъ неожиданную непріятность: Князь Рамирскій взялъ въ свое управленіе приданое имніе жены, которое онъ, бывши женихомъ общалъ отдать Катерин. Холмская не умла постигнуть причины такого поступка. Отъ Аглаева ничего она добиться не могла, a Князь Рамирскій на письмо ея отвчалъ, что отъ отобралъ имніе за безчестныя и противозаконныя дйствія Аглаева. Холмская просила Свіяжскую захать къ Князю Рамирскому и объясниться съ нимъ.
‘Подемъ, поскоре подемъ, милая тетушка!’ сказала Софья, заливаясь горькими слезами. ‘Бдная Катинька! что съ нею будетъ! Она не переживетъ этого горя’ Вы скрываете отъ меня — ее врно уже нтъ на свт?’ — Нтъ, милый другъ мой!— отвчала Свіяжская.— Она жива, и, въ доказательство теб, вотъ письмо ея, которое она писала ко мн, по секрету отъ матери и отъ тебя, чтобы въ теперешнемъ, счастливомъ твоемъ положеніи не разстроить тебя извстіемъ о ея горести. Она сообщаетъ имъ о связи ея мужа съ развратнымъ сосдомъ, Змйкинымъ, y котораго онъ бываетъ ежедневно. Аглаевъ совсмъ кинулъ ее и дтей своихъ. Единственное средство спасти его, какъ она пишетъ, состоитъ въ томъ, что-бы отдалить отъ Змйкина. Она убдительнйше проситъ меня опредлить мужа ея къ какому нибудь мсту въ Moскв. Бдная вовсе не знаетъ, что не только никакого мста ему здсь имть нельзя, но что и самый пріздъ сюда запрещенъ.
‘Слава Богу, что она еще жива, поспшимъ къ ней на помощь,’ отвчала Софья. ‘Можетъ быть, Богъ поможетъ намъ спасти ее. Я отдамъ все мое имніе, и подаренные мн Дарьею Петровною брильянты продамъ, для заплаты ихъ долговъ. Маменька такъ добра, что не будетъ сердиться за это на меня, въ Никола Дмитріевич я также уврена. Подемъ, поспшимъ къ ней, милая тетушка!’
— Я послала уже за лошадьми и велла укладываться — отвчала Свіяжская. — Везд и во всякомъ случа ты заставляешь боле и боле любить и уважать тебя, милая, добрая Соничка, дочь сердца моего! — прибавила она, обнимая Софью, со слезами. — Я всегда была уврена, что ты готова всмъ жертвовать для спокойствія и счастія другихъ, но, милый другъ мой, дло теперь не въ денежномъ пособіи: съ этой стороны безпокоиться нчего. У вашей маменьки порядочное имніе. Она, по всей справедливости, должна отдать посл себя все Катерин, потому что другія дочери ея, по милости Божіей, хорошо пристроены. Сверхъ того, и я также имю средства помочь, и нарочно для этого послала, сегодня утромъ, размнять въ Опекунскомъ Совт билетъ. Денегъ возьму съ собою столько, чтобы тотчасъ на первый случай можно было помочь имъ, a тамъ, на мст, придумаетъ, какъ устроить вс дла. Словомъ: съ этой стороны безпокоиться нчего. Но какъ и чмъ возстановить разрушенное супружеское счастіе и душевное спокойствіе Катиньки? Этого никакими деньгами купить нельзя. Однакожъ, унывать и предаваться безполезной горести не должно. Подемъ, посмотримъ, придумаетъ, авось, Богъ дастъ, мы поможемъ бдной Катиньк и въ этомъ важномъ отношеніи. Можетъ быть, сердце мужа ея не совсмъ еще развращено, можетъ быть голосъ разсудка и добродтели будетъ еще ему понятенъ. Esperons! le germe du bonheur croit а l’ombre de l’esprance! (Будемъ надяться! смена счастія произрастаютъ въ тни надежды) — сказалъ, не помню, какой-то авторъ. — Черезъ нсколько часовъ посл этого разговора отправились онъ изъ Москвы. Дорога въ Пріютово была мимо самыхъ воротъ дома Князя Рамирскаго. Он захали къ нему.
Елисавета встртила ее на крыльц съ распростертыми объятіями отъ души цловала она Софью, и поздравляла съ помолвкою, непритворная, истинная радость сіяла на лицъ ея. Князя Рамирскаго не было дома: онъ находился гд-то по хозяйству. Елисавета тотчасъ послала сказать ему о прізд милыхъ гостей. Дочь ея спала въ это время, и на просьбу Софьи показать ее, отвчала Елисавета, что она очень гадка, и смотрть ее нчего, однакожъ повела гостей своихъ въ дтскую, гд безъ всякихъ предосторожностей открыла занавсъ y дочерниной кроватки.
Въ гостиной нашли наши путешественницы Миссъ Клокъ, компаньёнку Елисаветы, и еще какого-то, незнакомаго имъ, мужчину. ‘Рекомендую вамъ сосда нашего, Петра Михайловича Жокондова,’ сказала Елисавета. Свіяжская съ любопытствомъ посмотрла на него. Она не была лично съ нимъ знакома, но слыхала объ немъ очень много. Лтъ десять назадъ славился онъ въ Москв искусствомъ своимъ прельщать женщинъ, лишилъ репутаціи многихъ, разстроилъ нсколько счастливыхъ супружествъ, и вообще извстенъ были франтовствомъ своимъ, хорошимъ тономъ и нсколькими дуелями. Посл многихъ исторій въ Москв, онъ куда-то скрылся, и объ немъ перестали говорить. Такое сосдство весьма опасно для легкомысленной и втренной женщины — подумала Свіяжская, и со вздохомъ посмотрла на Елисавету.
Жокондовъ, молодой человкъ, лтъ за сорокъ, былъ еще довольно молодъ по лтамъ своимъ. Быстрые, умные глаза его и вс черты лица изображали какую-то насмшливость. Въ обращеніи его сохранились еще нкоторые остатки прежней его любезности, но замтно было, что все ему надоло. Онъ провелъ нсколько лтъ въ чужихъ краяхъ, по возвращеніи въ отечество, Московская и Петербургская жизнь, посл Парижа, казались ему несносными. Притомъ-же, дла его были въ большомъ разстройств, и онъ ршился прожить нсколько лтъ въ деревн, которая была въ одной верст отъ Князя Рамирскаго. Сначала долго не здилъ онъ къ Рамирскому, но увидвъ однажды Елисавету, въ приходской церкви, плнился ею, познакомился съ Княземъ, и съ тхъ поръ ежедневно бывалъ y нихъ. Елисавет нравился Жокондовъ хорошимъ тономъ своимъ, онъ жилъ долго въ большомъ свт, зналъ множество анекдотовъ, былъ въ чужихъ краяхъ, словомъ, въ глубокомъ уединеніи, съ грубымъ и сумазброднымъ мужемъ, общество Жокондова было чрезвычайно пріятно Елисавет. Какъ человкъ опытный, постепенно достигалъ онъ до своей цли, и сдлался наконецъ необходимымъ для нея, всякій день она сама приглашала его къ себ. Частыя посщенія сосда были весьма непріятны мужу: онъ дурно обходился съ нимъ, но Жокондовъ показывалъ, какъ будто-бы ничего не замчаетъ и продолжалъ ежедневныя свои посщенія. Елисавет было досадно грубое обращеніе мужа съ Жокондовымъ, это заставляло ее быть еще ласкове, часто вмст съ нимъ, смялась она надъ мужемъ. Но никакая мысль о нарушеніи супружеской врности не входила въ голову Елисаветы, и Жокондовъ, приготовляя постепенно и осторожно торжество свое, еще ни одного слова не говорилъ о любви. Въ этомъ положеніи застали дло Свіяжская и Софья. Чтобы не помщать откровенному разговору сестеръ, которыя давно не видались, Жокондовъ пошелъ въ садъ, вмст съ Миссъ Клокъ.
‘Ты, Соничка, совсмъ не похожа на невсту,’ — сказала Елисавета, садясь подл нея, когда он возвратились изъ дтской въ гостиную. ‘Что съ тобою сдлалось? Ужь не перессорилась-ли ты съ женихомъ своимъ? Еще рано: будетъ довольно времени, когда выйдешь за мужъ. Или не перебранились-ли вы дорогой съ тетушкою? Вы об такъ способны къ этому — разскажи мн, для рдкости, о чемъ дло стало y васъ?’
— Удивляюсь твоему вопросу — отвчала Софья. Ты сама знаешь положеніе сестры Катерины.
‘Знаю, но что-жъ тутъ чрезвычайнаго? Она не очень хороша живетъ съ мужемъ — это очень обыкновенно. Вольно ей принимать все такъ сильно къ сердцу. Не думаешь-ли и ты прожить вкъ въ ладу съ будущимъ твоимъ супругомъ? Ты очень ошибешься.’
— Не обо мн дло. Богу одному извстно будущее, однакожъ, если-бы я не надялась прожить счастливо съ избраннымъ мною человкомъ, то, врно, не ршилась-бы отдать ему моей руки. Но нельзя не удивляться твоему равнодушію, ежели теб вс обстоятельства бдной Катиньки извстны.
‘Какое-жъ чрезвычайное несчастіе съ нею случилось? Я, право, не знаю. Отъ маменьки прізжалъ нарочный къ Князю, съ письмомъ, и порядочно напугалъ меня, но мужъ мой успокоилъ меня на счетъ здоровья маменьки, показавъ надпись на конверт ея руки. Впрочемъ объявилъ онъ мн, что вотъ въ чемъ все дло: Аглаевъ употребилъ во зло довренность Князя, поступилъ безчестно, и обезславилъ нашу фамилію. Приданая моя деревня дана ему была только въ управленіе, по врющему письму, онъ, при теб и при маменьк, обязался честнымъ словомъ никогда не продавать и не закладывать этого имнія. Но вмсто того, тайно отъ насъ, совершилъ закладную, и Князь увидлъ фамилію свою напечатанною въ газетахъ. Посл такого безсовстнаго поступка, Князь потребовалъ отъ него назадъ врющее письмо, уничтожилъ его, и самъ вошелъ въ управленіе имніемъ.— Мн не хочется огорчать добрую старушку, матушку твою, сообщеніемъ ей всхъ подробностей — прибавилъ Князь — но общанное мною имніе твое сохраню я для дтей Аглаева. Посл его смерти, или когда они войдутъ въ совершенный возрастъ, ты можешь передать имъ. — Мн кажется, что Князь поступилъ въ этомъ случа очень справедливо. Лучше сберечь, хотя какой нибудь кусокъ хлба дтямъ, когда отецъ мотъ и способенъ дтей пустить по міру. Можешь сообщить это Катиньк, и она врно одобрить Князя моего.’
— Ежели все это справедливо — сказала Свіяжская — то мужъ твой, въ самомъ дл, поступилъ очень хорошо. Но на счетъ состоянія Катиньки безпокоиться нчего. Это послдняя вещь. Дти ея не останутся безъ куска хлба. Ежели-бы только одно это — бда не велика! Сердечныя ея страданія такъ тягостны, что точно надобно всмъ, любящимъ ее, изыскивать средства, какъ подкрпить и утшить ее.
‘Да что-жъ такое съ нею случилось?’ продолжала Елисавета. ‘Опять повторяю: ежели она не такъ ладно живетъ съ мужемъ, то это вещь весьма обыкновенная.’
— Какъ? Неуже-ли ты не знаешь, что Аглаевъ промоталъ и проигралъ все, что ему досталось посл дяди, что онъ высланъ изъ Москвы, и теперь дурно обходится съ женою своею? — Свіяжская разсказала ей вс подробности. ‘Въ первый разъ слышу! Ахъ, Боже мой! Бдная Катенька!… Да ежели-бы я знала прежде, то десять-бы разъ побывала y нея. Съ чрезвычайною ея чувствительностію и слабостью здоровья, не знаю, какъ она перенесла такое горе, какъ еще она жива? Можно-ли! Какъ-же я ничего не знала? Не удивляюсь, что мужъ мой не говорилъ мн ни слова: онъ ненавидитъ Аглаева. Но какъ отъ другихъ не слыхала я ничего? Мы недавно были y брата Алекся…. И этотъ отвратительный эгоистъ оставилъ сестру безъ помощи! Онъ объ ней не говорилъ мн ни одного слова, даже имя Аглаевыхъ ни разу не было произнесено, во все время, которое мы тамъ пробыли. Поспшите, поспшите, милая тетушка, на помощь къ ней!’ прибавила Елисавета, цлуя руки Свіяжской. ‘Она такъ любитъ и уважаетъ васъ: пріздъ вашъ и Софьи подкрпитъ ее, дастъ ей новую жизнь…. Знаете-ли? И я поду съ вами.’
Въ это время вошелъ Князь Рамирскій, онъ любилъ и уважалъ Софью, былъ радъ ея прізду, и отъ души поздравлялъ съ помолвкою. Вскор посл того и Жокондовъ, съ Миссъ Клокъ, возвратились изъ саду. Очень замтно было, что присутствіе этого гостя непріятно Князю Рамирскому, онъ не смотрлъ на него и не говорилъ съ нимъ ни слова. Продолжать говорить о длахъ семейственныхъ, при постороннемъ человк, было невозможно. Разговоръ начался общій и обыкновенный, о предметахъ ничего незначущихь. Такимъ образомъ прошелъ весь вечеръ.
Оставшись наедин съ Софьею, Свіяжская сообщила ей опасенія свои о послдствіяхъ, угрожающихъ Елисавет, отъ короткаго знакомства съ Жокондовымъ. Софья, по невинности своей, при томъ-же бывъ занята мыслями о несчастной сестр, почти не замтила даже присутствія Жокондова.
‘Какъ жаль’ — сказала Свіяжская — ‘что Елисавета, при всей доброт сердца своего, которую она явно доказала, узнавъ о несчастіи сестры, такъ необдумчива и втрена! Какъ она не видитъ всей неприличности и дурныхъ послдствій знакомства съ Жокондовымъ, человкомъ, извстнымъ по развращенію и безнравственности своей! Завтра-же утромъ буду я имть съ него объясненіе, ы постараюсь предостеречь ее.’
— Вы конечно хорошо сдлаете, и она вамъ будетъ благодарна — отвчала Софья. — Только, воля ваша, тетушка, я не смю спорить, a мн кажется, что вы напрасно опасаетесь: я уврена въ Елисавет, и никакихъ дурныхъ послдствій не ожидаю.
‘Ты, другъ мой, такъ огорчена несчастіемъ сестры, что ни о чемъ другомъ думать не можешь. Какъ не замтила ты, съ какимъ непріятнымъ видомъ смотритъ мужъ ея на этого Жокондова? Я не сомнваюсь въ твердости правилъ Елисаветы, но женщина, не имющая вниманія за собою, можетъ быть нечувствительно совращена со стези добродтели, и постепенно вовлечена въ нарушеніе своихъ обязанностей. Притомъ-же, соблюденіе приличій, и даже самой наружности, есть священный долгъ супруги. Доброе имя, пріобртаемое многими годами, можетъ уничтожиться въ одну несчастную минуту. Кто знаетъ, можетъ быть, уже и теперь мужъ ея подозрваетъ, и есть добрые люди, пользующіеся этимъ случаемъ, чтобы увеличить раздоръ и вражду ихъ между собою?’
— Ахъ, Боже мой! я ничего не сообразила — мн даже въ голову все это не приходило! — отвчала Софья. — Какой важный урокъ лично для меня! — Будьте Ангеломъ хранителемъ Елисаветы, милая тетушка! Вамъ предопредлено быть истинною благодтельницею всего нашего семейства. Самъ Богъ наградитъ васъ. Предостерегите, удержите ее на краю бездны, къ которой она, по неосторожности и втренности своей, такъ близка! Мы пробудемъ здсь недолго. Вы объяснитесь съ Елисаветою, a я буду говоритъ съ мужемъ ея, на счетъ имнія, взятаго имъ отъ Аглаевыхъ.
‘Объясненіе твое съ нимъ, какъ я думаю, должно заключаться въ томъ, что теб надобно одобрить его поступокъ’— сказала Свіяжская. ‘Посл того, что мы знаемъ объ Аглаев, Князь Рамирскій, точно справедливо поступилъ, взявъ y него имніе. Сомнваюсь я, чтобы онъ имлъ въ виду обезпечить будущее благосостояніе дтей Катерины, и врно взялъ онъ имніе, просто, по скупости своей. Но теб должно воспользоваться уваженіемъ и привязанностію Князя, и сообщить ему, что ты слышала отъ Елисаветы, поблагодарить за попеченіе о дтяхъ Катерины, которыхъ ты поручаешь его великодушію. Ежели онъ повторитъ и теб тоже, что говорилъ жен, то посл того совстно ему будетъ противъ тебя не отдать имнія дтямъ. Вотъ какъ, я думаю, надобно дйствовать съ нимъ.’
На другой день, утромъ, расположились он выхать тотчасъ посл чаю, за тмъ, чтобы къ вечеру поспть къ Аглаевымъ. Свіяжская встала нарочно поране, имя въ виду, свободно, наедин, пока не вс соберутся, говорить съ Елисаветою. Софью предупредила она, чтобы въ то время, когда будетъ y нея объясненіе съ Елисаветою, взяла-бы она мужа ея въ садъ, и говорила съ нимъ, о чемъ уже он условились.
Елисавета пришла къ Свіяжской въ дурномъ нрав и съ головною болью. Она съ вечера сообщила мужу желаніе свое хать къ Аглаевымъ, a онъ, по скупости своей, опасаясь, что Елисавета, для пособія имъ, готова будетъ отдать брильянты свои, ршительно не согласился. Слово за слово, вышла жестокая распря. Елисавета настаивала въ намреніи непремнно хать, мужъ объявилъ, что не даетъ ей лошадей. Она говорила, что уйдетъ пшкомъ, a онъ отвчалъ, что велитъ связать ей ноги и руки. Кончилось взаимными упреками. Въ заключеніе сцены сдлалась съ Елисаветою истерика, a мужъ ея ушелъ спать къ себ въ кабинетъ.
Съ нетерпніемъ и явнымъ неудовольствіемъ слушала Свіяжскую Елисавета. Предостереженіе не только не сдлало никакой пользы, но разсердило ее, и она, въ запальчивости, наговорила Свіяжской много грубостей, объявивъ ршительно, что удивляется: по какому праву взялась она длать ей такіе оскорбительные упреки?
‘Впрочемъ, ежели-бы я и въ самомъ дл была виновата, въ чемъ вы, по дружб и по родству, такъ откровенно объясняете мн подозрніе ваше’ — сказала съ досадою Елисавета — ‘то самъ мужъ мой, неврностію и поступками своими противъ меня, далъ мн на это все право, онъ возобновилъ прежнюю связь съ гнусною Лезбосовою, хотя клялся мн никогда не видаться съ нею. Жокондовъ добрый и умный человкъ, онъ рекомендованъ мн самимъ мужемъ моимъ, и я не понимаю, почему мн лишать себя его пріятнаго общества? Это капризъ, и я не уважила-бы такого вздорнаго требованія даже и со стороны самой маменьки, слдовательно, тмъ мене еще прошу вступаться въ мои дла людей постороннихъ.’
Свіяжская хладнокровно выслушала всю эту неприличную и грубую выходку Елисаветы.
‘Послушай, мой другъ: кажется, я совсмъ не посторонняя въ вашемъ семейств, я поставила себ долгомъ предостеречь тебя, говорила отъ души, и очень сожалю, что ты разсердилась за дружескій совтъ. Но я сдлала свое дло, и еще теб повторяю: остерегись — ты готовишь себ большое несчастіе, и посл сама согласишься, что я говорила теб правду.’
‘Благодарю за эту правду. Но, кажется, уже невозможно мн быть несчастливе теперешняго!’ отвчала Елисавета, задыхаясь отъ слезъ. — ‘Что я переношу и какова моя жизнь — одному Богу извстно!’ Свіяжская съ состраданіемъ смотрла на нее, и не говорила ни слова. Утирая свои слезы, одумавшись и раскаяваясь сама въ грубостяхъ, сказанныхъ Свіяжской, Елисавета просила y нея прощенія и цловала ея руки.
Въ это время вошелъ Князь Рамирскій, вмст съ Софьею, изъ сада. Принесли самоваръ, и Миссъ Клокъ приступила къ разливанію чая. Вс были задумчивы и молчали. Одна Свіяжская сохранила хладнокровіе, и чтобы поддержать кое-какъ разговоръ, обратилась къ Князю Рамирскому, съ вопросами о любимомъ его предмет, хозяйств. Вступивъ на эту столь извстную ему стезю, Князь разговорился, разсказывалъ вс подробности о посвъ и урожа въ разныхъ деревняхъ своихъ. Между тмъ карета Свіяжской была подвезена къ крыльцу. Елисавета плакала, и, цлуясь съ нею, просила еще разъ, потихоньку, прощенія въ грубостяхъ своихъ. Обнимая Софью, нарочно говорила она съ нею по Англійски, чтобы мужъ ея не могъ понять. Она умоляла ее, тотчасъ по прізд къ Аглаевымъ, увдомить, въ какомъ положеніи найдетъ она сестру, и что ежели ей нужно пособіе, то она, тайно отъ тирана своего, пришлетъ ей вс свои брильянты. Мужъ и жена проводили такимъ образомъ гостей своихъ до кареты.
Въ близкомъ разстояніи отъ деревни Князя Рамирскаго встртился имъ Жокондовъ, одтый щегольски, дущій въ кабріолет, на пар Англійскихъ, красивыхъ лошадей. Онъ спшилъ, какъ видно было, на обыкновенное дежурство свое къ Елисавет.
‘Всегда, когда вижу я такого необыкновеннаго франта’ — сказала Свіяжская — ‘приходитъ мн въ голову сужденіе, не помню какого-то автора. ‘Надобно вообразить себ,’ говоритъ онъ, ‘самаго отличнйшаго нашего щеголя, одтаго по послднему нумеру Парижскаго моднаго журнала — какимъ шутомъ и уродомъ показался-бы онъ добрымъ Китайцамъ въ Пекин?’ Но франтовство этого обветшалаго волокиты, Жокондова, въ сторону, a я опасаюсь, что онъ довершитъ несчастіе доброй, но весьма втренной и взбалмошной нашей Елизаветы…. и погубитъ ее.’ Свіяжская сообщила Софь разговоръ свой съ Елисаветою, сказанныя ею грубости, и раскаяніе о томъ, что она забылась.
— Къ счастію, что вы такъ добры, разсудительны, отвчала Софья, и такъ равнодушно перенесли ея грубости. Какъ можно было благонамренность вашу и дружескій совтъ принять съ такою непріятностію? Но сколько несчастныхъ супружествъ удалось уже мн видть — въ особенности-же, примръ сестеръ моихъ приводитъ меня въ ужасъ! Какъ тяжела обязанность, которую я на себя принимаю…. Почему мн думать, что для меня будетъ исключеніе изъ общаго правила!
‘Милый другъ мой,’ отвчала Свіяжская, — ты ежедневно читаешь Священное Писаніе. Вспомни слова: царствіе небесное нудится. Это значитъ, что должно трудиться, для пріобртенія душевнаго спокойствія и счастія призывать Бога въ помощь, усердно молиться, имть безпрерывное и внимательнейшее наблюденіе за собою, ничего безъ размышленія не длать, смотрть на послдствія, руководствоваться отличительнымъ преимуществомъ, даннымъ человку — здравымъ разсудкомъ. Поврь, что большая часть несчастій и огорченій нашихъ происходитъ отъ насъ самихъ, и что величайшій врагъ человку — онъ самъ себ!’
Лафатеръ брался узнавать характеръ каждаго человка по почерку его, тмъ съ большею достоврностію можно опредлительно заключить о свойствахъ хозяина и отца семейства по образу его жизни и порядку въ его дом.
Съ стсненнымъ сердцемъ и со слезами на глазахъ приближились путешественницы наши къ Пріютову. Какая противоположность ныншняго прізда ихъ и перваго ихъ посщенія! Прозжая мимо сада, увидли он все въ запущеніи: куртины заросли и заглохли, аллеи были не выметены, везд росли крапива и рпейникъ, прекрасная бесдка, гд он въ первый пріздъ свой пили чай, совсмъ завалилась, листья, спавшіе съ деревъ на столь, бывшій посредин бесдки, не были счищены, дерновыя скамьи заросли, любимый Аглаевымъ храмъ Гименея являлся также въ развалинахъ, и гипсовая статуя, бывшая на пьедестал среди храма, отъ дождей пожелтла и почти совсмъ разсыпалась, заборъ около сада везд обрушился, въ цвтникахъ ходили на свобод телята. Вс строенія, поддержкою которыхъ въ хорошемъ видъ прежде такъ занимался Аглаевъ, увидли он въ совершенномъ упадк. Дождикъ и непріятная сырая погода еще боле усиливали грусть.
Никто не вышелъ къ нимъ на крыльцо. Въ лакейской была отвратительная нечистота и тяжелый воздухъ, недогорвшіе, сальные огарки валялись по столу и по лавками, немытыя тарелки стояли въ углу, большая дворная собака, отыскивая куски хлба и кости, валявшіяся подъ лавками, довершала украшеніе этой комнаты. Изъ служителей нашли тутъ одного только мальчика, въ замаранномъ сюртук, изъ домашняго толстаго сукна: — локти y него были разодраны, лицо неумыто, волосы нерасчесаны, но и этотъ мальчишка преспокойно спалъ на лавк. Залаявшая и бросившаяся въ дверь собака разбудила его. ‘Дома-ли господа?’ — спросила, сквозь слезы, Софья. — Барина нтъ дома — отвчалъ оторопвшій мальчикъ — a барыни, и старая и молодая, дома. — Свіяжская и Софья вошли въ залу. И тутъ были такой-же безпорядокъ и нечистота: оборванные обои висли по стнамъ, и на потолк видны были слды течи, съ полусогнившей тесовой крышки дома, балки нависли до того, что угрожали безпрестанно паденіемъ.
Катерина, предувдомленная нянею, увидвшею изъ дтской, что къ крыльцу подъхала карета, думала, что кто нибудь изъ сосдей пріхалъ навститъ ее. Она спшила надть чепчикъ и платокъ, и встртила гостей въ зал. Со слезами бросились объ сестры въ объятья другъ друга. Катерина до такой степени похудла, была такъ блдна, желта, горесть такъ сильно изнурила ея здоровье, что ее совсмъ узнать было невозможно. — ‘Гд маменька?’ спросила Софья, проливая горькія слезы и смотря на сестру.— Она еще посл болзни своей не совсмъ оправилась. Ныншнюю ночь худо почивала, и теперь, кажется, уснула. — ‘Но гд-же твои дти? Двухъ меньшихъ я совсмъ не знаю.’ — Ихъ сей часъ приведутъ сюда.
Между тмъ, старая Холмская, лежавшая y себя въ комнат, на постел, услышавъ бготню и шопотъ въ двичй, догадалась, что врно пріхали уже давно ожидаемые, любезные ея гости, кое-какъ встала съ постели и спшила къ нимъ. Поддерживаемая служанкою своею, вошла она въ гостиную. Софья бросилась цловать ея руки. Радость матери, при свиданіи съ дочерью, которая одна ей осталась въ утшеніе, была чрезмрна. Старушка упала въ обморокъ. Софья испугалась, вс бросились помогать ей, она скоро опамятовалась.
‘Что вы, маменька? Какъ себя чувствуете?’ спрашивала Софья, цлуя ее. — Ничего, мой другъ, все прошло, радость видть тебя и твою благодтельницу оживила меня, я чувствую себя очень хорошо — отвчала Холмская, цлуя и прижимая Софью въ своихъ объятіяхъ.
— Это ты? Тебя я обнимаю, другъ мой, утшеніе мое, милая, добрая дочь моя? — продолжала Холмская. — Богъ еще былъ столько милостивъ, что далъ мн дожить до радости видть тебя невстою и благословить тебя! Ты врно будешь счастлива. Богъ наградитъ тебя, почтительная дочь и добрая родная! врно будешь ты благополучною женою и счастливою матерью семейства. Дай мн еще разцловать тебя, наглядться на тебя. Мы такъ давно не видались, милая моя Соничка, другъ мой, счастіе, утшеніе мое! — При каждомъ слов она снова цловала Софью, и слезы радости текли изъ глазъ старушки.— A тебя, мой другъ, Прасковья Васильевна, я не знаю, какъ и благодарить. Но Богъ видитъ мое сердце: Онъ наградитъ тебя за все, что ты сдлала для моей Сонички! — сказала Холмская, обращаясь къ Свіяжской и бросившись цловать ее.
‘Полно, полно!’ отвчала Свіяжская. ‘Я, конечно, люблю Соничку выше всего въ мір, но въ сватовств ея и помолвк я нисколько не участвовала. И сынъ и мать, оба страстно въ нее влюбились, и такъ скоро, такъ неожиданно все совершилось, что не дали намъ съ нею опомниться. Я разскажу теб посл вс подробности. Такой страшной, но вмст съ тмъ такой добродтельной женщины, какъ будущая твоя сватья, рдко найдти можно. Съ Николаемъ Дмитріевичемъ ты давно знакома, слдовательно, хвалить его и говорить объ немъ нчего. Но мы, по старинной привычк, ляжемъ спать въ одной комнат, я все теб разскажу, a теперь совтовала-бы я теб принять Гофманскихъ капель и лечь на диван, a мы подл тебя посидимъ. Посмотри на себя, какъ ты перемнилась и похудла!’ — Софья побжала тотчасъ за каплями и за подушками. Въ двичей обступили ее съ поздравленіями, она со всми перецловалась. Между тмъ Катерина послала за мужемъ своимъ къ Змйкину, и велла подавать самоваръ. Дтей ея нянюшка успла нарядить въ праздничное платье, и они введены были въ гостиную.
Крестница Софьи, Соничка, уже давно съ удовольствіемъ ожидала ее. Няня всякій день твердила, что крестная маменька привезетъ гостинцевъ, она очень обрадовалась, когда ей сказали, что на-конецъ эта крестная маменька пріхала, и потому подошла она къ Софь безъ всякаго упрямства и застнчивости. Но двое меньшихъ дтей мальчики, единька и Петруша, очень рдко видавшіе постороннихъ, заревли во все горло, когда Софья подошла цловать ихъ. Насилу могли ихъ унять, и велли поскоре принесть изъ кареты игрушки, привезенныя Софьею изъ Петербурга, всхъ дтей вывели въ залу, но и тамъ ревенье нсколько разъ возобновлялось, старшая сестра обижала братьевъ, отнимала игрушки, не смотря на то, что ей подарила Софья вдвое больше и лучше. Катерина должна была нсколько разъ выходить въ залу, унимать и мирить.
Холмская ожила при свиданіи съ Софьею и Свіяжскою. Еще нсколько разъ принималась она со слезами радости, цловать ихъ. Время нечувствительно шло въ разсказахъ о Петербургской жизни, о помолвк Софьи, о женихъ ея, также и о странностяхъ Дарьи Петровны Пронской. Одна только бдная Катерина не могла принять полнаго участія въ общей радости: она безпрестанно смотрла въ окно, прислушивалась къ каждому стуку, и была въ большомъ безпокойствъ, что мужъ ея не детъ. Такимъ образомъ ожидала она до 10 часовъ. Наконецъ, насилу удерживая слезы свои, сказала: Видно Петръ едоровичъ не будетъ сегодня, что нибудь остановило его, a вы устали съ дороги, я велю подавать ужинать. ‘— Да, видно, что онъ не будетъ — отвчала со вздохомъ Холмская. — Но что твой пьяница поваръ? Въ состояніи-ли былъ онъ изготовить ужинъ? — ‘Я его упрашивала давно, чтобы онъ, по крайней мр, на то время, когда прідутъ тетушка и сестра, удержался отъ пьянства. Онъ отвчалъ, что для доброй барышни Софьи Васильевны готовъ въ огонь и въ воду, и далъ слово не пить въ это время. Онъ приходилъ ко мн спрашивать о кушань, не былъ пьянъ — авось удержится.’ Еще около часа просидли въ гостиной посл ужина, но Аглаевъ не возвращался домой, и вс разошлись спать. Оставшись наедин съ сестрою, Софья начала было откровенно разговаривать съ нею объ ея положеніи, но Аннушка, горничная ея двушка, вошла съ веселымъ видомъ, и подала письма, полученныя съ нарочнымъ изъ Москвы, отъ управляющаго Свіяжской. Аннушка знала, что письма были отъ жениха Софьи, и спшила обрадовать барышню, но они заключали въ себ весьма непріятныя извстія. Пронскій писалъ съ отчаяніемъ, что сильная болзнь мачихи, случившаяся наканун самаго отъзда, остановила ихъ. Жизнь ея была въ опасности: теперь, прибавлялъ опъ, слава Богу, ей получше, и можно надяться черезъ нсколько дней выхать. Сама Пронская, чтобы успокоить Софью, прислала своею рукою нсколько словъ, но по почерку замтно было, что она еще очень слаба. Все это чрезвычайно огорчило Софью. Кром того, что болзнь Пронской отдаляла время свиданія съ женихомъ (а привязанности своей къ нему она уже не находила причинъ скрывать), въ продолженіе сего времени она полюбила и самую Пронскую, какъ мать. Извстіе о болзни ея сильно растревожило Софью, и она не могла удержать слезъ своихъ.
Катерина, вмсто того, чтобы утшать сестру, сама съ нею плакала. Нервы ея до такой степени были разстроены, что малйшее безпокойство, или огорченіе, приводило ее въ слезы и истерику. Съ нею сдлался сильный истерическій припадокъ, и потомъ обморокъ. Софья забыла свое горе. Помогала сестр, насилу, съ пособіемъ горничныхъ, привела ее въ чувство, и тотчасъ посл того, упросивъ ее, чтобы она легла въ постелю и успокоилась, ушла къ себ въ комнату.
Между тмъ, объ старушки, Холмская и Свіяжская, не зная, что происходило въ комнат Катерины, разговаривали между собою. Свіяжской хотлось знать, за что былъ высланъ Аглаевъ изъ Москвы, какъ онъ теперь живетъ съ женою и какое именно пособіе должно имъ сдлать, пока, на первый случай. Похожденія Аглаева мы разскажемъ въ слдующихъ главахъ.
Intrigue, astuce et audace — moyens de succes infaillibles au temps, ou nous vivons.
Пронырство, коварство и наглость — самыя дйствительныя средства успховъ въ наше время.
Вскор посл отъзда Софьи въ Петербургъ, Аглаевъ получилъ извстіе отъ Г-на Фрипоненкова, стряпчаго дяди его, что дядюшка наконецъ умеръ, и что хотя, какъ говорятъ, духовная сдлана точно въ пользу Лукавиной, но это еще неврно, притомъ-же, родовымъ имніемъ покойникъ располагать не имлъ права, и что въ слдствіе всего этого, Аглаевъ долженъ поспшить въ Москву, за тмъ, что — можетъ быть — въ духовной ничего не сказано о большомъ денежномъ капитал, оставшемся посл его дяди, и Лукавина, можетъ быть, не успла всего захватить себ. Пока-же, до прізда, Фрипоненковъ совтовалъ отправить прямо въ судъ, по почт, изъ узднаго города, просьбу, написанную уже набло, приложенную къ письму Фрипоненкова, и состоящую въ томъ, что Аглаевъ настоящій, законный и единственный наслдникъ.
Разумется, получивъ такое извстіе, Аглаевъ въ нсколько часовъ собрался, похалъ, скакалъ день и ночь, и въ самое короткое время явился въ Москв. Дорогою придумывалъ онъ, какія лучшія средства принять ему противъ тетушки Лукавиной? Онъ ршился взять на отвагу, прямо въхать на дворъ къ покойнику, вступить въ управленіе, какъ слдуетъ законному наслднику, и начать тмъ, что выгнать тетушку вонъ изъ дома.
Исполняя намреніе свое, Аглаевъ пріхалъ, прямо отъ заставы, въ домъ покойнаго дяди, явился внезапно, безъ доклада, въ комнату Лукавиной, и началъ было повелительнымъ тономъ говорить ей, что она должна выхать вонъ изъ дома, принадлежащаго ему, какъ наслднику. Но Аглаевъ очень ошибся въ ожиданіи своемъ. Тетушка была уже приготовлена къ такой сцен, ни мало не смшалась, и отвчала ему, чтобы онъ самъ сей часъ вышелъ вонъ изъ ея дома, или она призоветъ Полицію. Къ этому присоединила тетушка, въ утшеніе Аглаева, что дядя ршительно ничего ему не оставилъ, a передалъ ей все движимое и недвижимое имніе свое, по духовному завщаніе, которое уже утверждено законнымъ порядкомъ.
Такое утшительное извстіе, и ршительный тонъ тетушки, поразили Аглаева. Онъ понизилъ голосъ, и, сказавъ сквозь зубы, что будетъ отыскивать право свое и опровергать духовную законнымъ порядкомъ, долженъ былъ отправиться назадъ въ свою дорожную коляску. Денегъ съ нимъ было весьма немного, жить въ трактир не имлъ онъ способа, и, по необходимости, веллъ хать къ дяд своему Аристофанову. Онъ усплъ только спросить о доброжелательномъ ему каммердинер покойнаго дядюшки. Ему сказали, что еще при жизни покойнаго, тетушка Лукавина отправила этого доброжелателя, съ большимъ жалованьемъ, въ прикащики, въ дальную степную деревню.
Аглаевъ не засталъ Аристофанова дома, поскоре переодлся и тотчасъ отправился къ любезному корреспонденту своему, извстившему его о смерти дядюшки, то есть — попалъ прямо въ западню, поставленную симъ мошенникомъ, какъ-то въ послдствіи откроется. Фрипоненковъ принялъ его съ величайшею вжливостію, не зналъ гд лучше и спокойне посадить, тотчасъ предложилъ свои услуги, и просилъ приказывать и распоряжать имъ въ полной мр. Аглаевъ сообщилъ ему разговоръ свой съ тетушкою Лукавиною.
‘Какъ можно!’ вскричалъ Фрипоненковъ, съ негодованіемъ. — ‘Ежели и дйствительно совершена духовная въ ея пользу, то ей еще нкогда было предъявить и взойти въ управленіе. Это вздоръ! Она хотла напугать васъ. Позвольте, я къ ней съзжу, пусть она покажетъ духовную, я все выведу наружу. Усердіе мое и преданность къ вамъ придадутъ мн силы. Поврьте, почтенный Петръ едоровичъ, что я оправдаю вашу довренность, и на самомъ длъ докажу, какъ я васъ уважаю, люблю, и какъ я преданъ вамъ.’ Фрипоненковъ наговорилъ множество подобныхъ словъ, уврялъ, что готовъ въ огонь и въ воду, что онъ человкъ безкорыстный, и проч., что обыкновенно говорятъ плуты обреченной своей жертв.
Аглаевъ всему поврилъ, былъ въ восторг отъ необыкновенныхъ добродтелей Фрипоненкова, уполномочилъ его хлопотать, и обнадежилъ въ своей признательности.
Въ тотъ-же день явился Фрипоненковъ къ Аглаеву, съ печальнымъ лицомъ. — ‘Вообразите, Петръ едоровичъ,’ — сказалъ онъ — ‘вдь духовная сдлана, въ самомъ дл, въ пользу вашей тетушки, она успла предъявить ее, все кончено — она введена во владніе законнымъ порядкомъ.’ — Какъ? Но вы мн сами говорили, что на родовое имніе длать духовной нельзя? — ‘Точно, да открывается, что родоваго имнія очень немного, и y нея векселей на покойнаго вашего дядюшку вдвое боле, чмъ оно стоитъ…. Какое безстыдство!’ продолжалъ Фрипоненковъ — ‘Какая наглость! какое беззаконіе! Совсмъ, можно сказать, посторонней женщин, воспользоваться болзненнымъ состояніемъ старика, выжившаго изъ ума, похитить чужое имніе, ограбить законнаго наслдника! Послднія времена пришли! Поврьте, что я, завлеченный усердіемъ моимъ и преданностію къ вамъ, все это говорилъ ей въ глаза, но она взбсилась, и хотла было позвать людей и выгнать меня изъ дому. Я ей докажу однакожъ — унывать не должно…. Надобно подать просьбу, и начать настоящее тяжебное дло. Еще мы посмотримъ: не подложная-ли духовная! ..’
Аглаевъ не зналъ, какія найдти выраженія, для изъясненія благодарности.
‘Дайте мн врющее письмо, и я тотчасъ начну хлопотать,’ сказалъ Фрипоненковъ.— ‘Но, почтеннйшій Петръ едоровичъ, вы должны это знать — дло весьма важное: слишкомъ три тысячи душъ, и, можетъ быть, боле милліона денегъ. Вы можете вообразить, что она ничего не пожалетъ. Вамъ также надобно приготовиться къ большимъ пожертвованіямъ. Впрочемъ, вся справедливость на вашей сторон, и и наврное отвчаю вамъ головою моею, что вы дло выиграете — жалть нчего!…
— Все такъ, любезный мой Осипъ Гавриловичъ — отвчалъ Аглаевь.— Но откуда мн взять денегъ? имніе y меня небольшое, и я много долженъ, повритъ-ли мн кто нибудь, въ ожиданіи будущихъ благъ, пока я выиграю дло?
‘Ежели такъ,’ отвчалъ Фрипоненковъ, показывая видъ, что онъ увлеченъ усердіемъ своимъ къ Аглаеву — ‘я готовъ послднимъ, что имю, жертвовать для васъ. Беру вс хлопоты и издержки на себя — что будетъ, то будетъ! Мн Богъ поможетъ защитить невиннаго. Притомъ-же я увренъ, что вы не оставите меня, и ежели выиграете дло, то — вознаградите мои убытки.’
Аглаевъ бросился цловать его, и, въ первомъ движеніи, схвативъ перо и бумагу, далъ подписку, что онъ поручаетъ ему имть ходатайство, по длу о наслдствъ посл покойнаго дяди, и, въ случа успха, обязывается заплатить ему двадцать тысячь рублей,
Фрипоненковъ положилъ подписку Аглаева въ карманъ и простился съ нимъ, общаясь съ завтрашняго-же дня приступить къ длу.
Вскор посл того Аристофановъ возвратился домой, по прежнему наговорилъ онъ много привтствій Аглаеву, благодарилъ, что онъ остановился y него въ дом, разсказывалъ о подвигахъ своихъ, также по прежнему часто задыхался, кашлялъ, и Аглаевъ съ горестію уврился, что дядюшка его сдлался еще смшне, чмъ былъ прежде
Оба удивлялись, и были въ восторг отъ поступковъ столь необыкновеннаго чудеснйшаго и добрйшаго Фрипоненкова, который совершилъ свое общаніе. На другой день, утромъ, онъ явился къ Аглаеву-же съ написаннымъ уже набло врющимъ письмомъ и заготовленною имъ просьбою на Лукавину.
‘Я вчера такъ былъ возстановленъ противъ нея’ — сказалъ Фрипоненковъ — ‘что не могъ успокоиться, пока не написалъ просьбы, цлую ночь трудился, и кажется, ничего не упустилъ къ изобличенію въ ложномъ поступк.’ Онъ прочелъ въ слухъ просьбу, въ которой такъ ясно выведены были вс обстоятельства, такъ хорошо изъяснено подозрніе въ подложности духовной, что всякій другой, немного поопытне Аглаева и поразсудительне Аристофанова, долженъ-бы усомниться въ Фрипоненковъ, который не могъ еще, не имя въ рукахъ духовной, знать до такой степени вс подробности.
‘Послушайте однакожъ, почтеннйшій Петръ едоровичъ,’ сказалъ Фрипоненковъ. ‘Не смотря на то, что вся справедливость на вашей сторон, и что подложность духовной очевидна, со всмъ тмъ однакожъ, до благонамренности моей и по усердію къ вамъ, я совтовалъ-бы, ежели тетушка согласится на мировую, то — лучше не начинать дла.’
— И конечно: онъ говоритъ правду — сказалъ Аристофановъ.— Процессъ, Богъ знаетъ сколько времени протянется, и, можетъ бытъ, не въ твою пользу ршится, a ежели тетушка согласна будетъ помириться, то это гораздо лучше.
‘Я во всемъ полагаюсь на васъ, любезный Осипъ Гавриловичъ’ — отвчалъ Аглаевъ.— ‘Вы на самомъ опытъ доказали мн благонамренность вашу. Я имю полную довренность къ вамъ, и какъ вы мн скажете, я на все согласенъ.’
‘О! въ этомъ положитесь на меня, я вашихъ интересовъ не упущу изъ виду, и такъ буду дйствовать, чтобы тетушка сама предложила мировую. Врющее письмо можно будетъ посл сдлать, a теперь вы еще сами прочитайте со вниманіемъ сочиненную мною просьбу, и, ежели одобрите, то и подпишите, a я сегодня-же подамъ. У нея въ суд много знакомыхъ, она черезъ нсколько часовъ будетъ читать и — посмотримъ, что она скажетъ!’ — Аглаевъ прочиталъ и подписалъ просьбу. Фрипоненковъ тотчасъ ухалъ.
Между тмъ Аристофановъ выбрился, умылся, притерся спиртами, одлся, и сталъ молодецъ хоть куда. Онъ приглашалъ Аглаева хать вмст съ нимъ въ Англійскій Клубъ, но тотъ отказался, и похалъ къ Радушину.
Радушинымъ принятъ былъ онъ съ тою-же привтливостію и съ тмъ-же доброжелательствомъ, какъ прежде. Старикъ выслушалъ до конца разсказъ Аглаева о дл его съ Лукавиною и о необыкновенныхъ подвигахъ чудеснаго Фрипоненкова, потомъ, покачавъ головою, сказалъ: ‘Послушайте, любезный Петръ едоровичъ: все это что-то странно, и предложенія и дйствія г. Фрипоненкова весьма двусмысленны. Нтъ-ли во всемъ этомъ какого нибудь утонченнаго плутовства? Будьте осторожны. Какъ — человкъ совсмъ почти вамъ незнакомый, столь усердно и безкорыстно, берется за ваше дло? Это что-то непостижимо! Послушайтесь меня: будьте осторожны, дайте мн время справиться, y меня есть знакомые, и я узнаю, въ какомъ положеніи ваше дло, и что за человкъ этотъ Фрипоненковъ?’
Аглаевъ обдалъ и пробылъ почти весь день y Радушина, возвратясь вечеромъ домой, онъ нашелъ уже y себя Фрипоненкова — ‘Вотъ видите-ли, что я отгадалъ?’ были первыя слова его. — ‘Просьба наша произвела свое дйствіе, и такъ напугала вашу тетушку, что она тотчасъ прислала ко мн своего повреннаго, преестественнаго плута. Онъ началъ мн говорить всякій вздоръ, но видя, что сбить меня нельзя, отважился было подкупать меня, и я такъ взбсился, что выгналъ его взашей. Посл того тетушка ваша прислала звать меня къ себ, и убждала, чтобы я постарался окончить дло, и склонить васъ на мировую. Я прежде, какъ будто нарочно, не соглашался, наконецъ общалъ поговорить вамъ. Ну, теперь, какъ вы хотите! Конечно, — еще повторяю, что вся справедливость на вашей сторон, но, ежели вамъ угодно меня слушаться, то я совтовалъ-бы вамъ лучше помириться, только не вдругъ поддавайтесь, и меньше 300 т. деньгами и родовой вашей подмосковной деревни отнюдь не соглашайтесь.’
Фрипоненковъ распространился въ доказательствахъ, что ежели продолжать дло, то совершенно на успхъ полагаться никакъ нельзя. Онъ объяснялъ, что тетушка можетъ предпринять, и чмъ можетъ утвердить за собою принадлежность — словомъ: такъ убдилъ и разуврилъ онъ Аглаева, что тотъ началъ уже совсмъ въ другомъ вид смотрть на свое дло, и, не взирая на предостереженія Радушина, готовъ былъ тотчасъ помириться, взявъ гораздо мене трехъ сотъ тысячь рублей.
Аристофановъ, возвратясь домой, засталъ велерчиваго Фрипоненкова, и также убжденный его доказательствами, совтовалъ Аглаеву поскоре мириться. По отъзд Фрипоненкова, Аристофановъ сообщилъ Аглаеву, что видлъ въ Клуб Змйкина, который очень обрадовался, узнавъ о прізд его, и хотлъ самъ быть y нихъ завтрашній день. — ‘Знаю, чему онъ обрадовался,’ отвчалъ Аглаевь. ‘Я ему долженъ три тысячи по игр, и онъ нсколько разъ писалъ ко мн объ уплат. Теперь, слава Богу, можетъ быть, я буду имть средства расквитаться, и окончить навсегда связь и знакомство мое съ нимъ!’ — Почему это?— спросилъ Аристофановъ. — Змйкинъ очень добрый малый, онъ нсколько разъ говорилъ мн, что любитъ тебя, и что вы были съ нимъ друзьями еще въ Пансіон.— ‘Да, я совсмъ не охотникъ до такихъ друзей.’ — Какой вздоръ! Какіе предразсудки!— ‘Онъ играетъ въ карты, и, иные говорятъ, наврное.’— Что за бда? Не играй съ нимъ, a впрочемъ поврь, что, право, онъ добрый и прекрасный малый. — Аглаевъ зналъ безполезность дале говорить съ дядей, и замолчалъ.
На другой день получилъ онъ записку отъ тетушки Лукавиной, она приглашала пожаловать къ ней въ 10 часовъ утра.
— Вотъ, видите-ли, что я отгадалъ? — сказалъ Фрипоненковъ, узнавъ объ этомъ.
— Позжайте, но только, смотрите — будьте тверды, и никакъ мене 300 т. и подмосковной не берите. Да, нтъ: я боюсь — она собьетъ васъ, вы поддадитесь ей, лучше я самъ съ вами поду!
Тетушка Лукавина показала видъ, что она недовольна пріздомъ Фрипоненкова. Ея повренный, другой такой-же плутъ, былъ уже y нея.
‘Какъ добрая ваша родня, я не хочу заводить тяжбы и длать непріятной гласности,’ сказала Лукавина. ‘Очень желаю помириться, и предлагаю вамъ 100 т. рублей, съ тмъ, чтобы вы подписали вотъ эту, уже приготовленную мировую.’ Она подала ему бумагу.
— Какъ 100 т.?— вскричалъ съ досадою Фрипоненковъ. — Помилуйте, Матрена Лаврентьевна, какъ вамъ не стыдно длать такое предложеніе? Да вы прочитайте только со вниманіемъ поданную на васъ просьбу. Петръ едоровичъ настоящій и законный наслдникъ, мы опровергаемъ духовную, опорочиваемъ заемныя письма, и все, ршительно все отберемъ y васъ!
‘А вамъ какое дло вмшиваться въ разговоръ родныхъ между собою? Я васъ не знаю M. Г. и говорить съ вами не хочу.’
— Я, сударыня, уполномоченъ отъ Петра едоровича законною довренностію, защищаю его интересы, и не позволю вамъ притснять его.
Лукавина начала говорить дерзскія грубости, Фрипоненковъ отвчалъ тмъ-же, повренный Лукавиной также присоединился къ нимъ, вс кричали, бранились говорили другъ другу колкости, и съ полчаса продолжалась шумная мистификація Аглаева, такъ, что онъ не имлъ времени сказать ни одного слова, и только восхищался необыкновенными добродтелями своего защитника.
Наконецъ шумъ по немногу сталъ утихать. Фрипоненковъ смягчился, и, самовольно, не спросясь Аглаева, въ собственномъ его присутствіи, ршился поми-риться за него съ Лукавиною на 200 т. рублей. Аглаевъ былъ въ восторгъ, онъ и этого благополучія не ожидалъ, посл всего, что наговорилъ ему наканун Фрипоненковъ.
‘Подпишите-же Петръ едоровичъ мировую,’ сказала, Лукавина, подавая бумагу — ‘а я поду за деньгами.’ — Позвольте мн прежде прочитать эту бумагу — сказалъ Фрипоненковъ, и, не ожидая позволенія, взялъ ее. — Ну, это хорошо, дльно, на законномъ основаніи написано, это можете вы подписать — говорилъ онъ, читая бумагу, и потомъ отдалъ ее Аглаеву. Повренный Лукавиной тотчасъ пододвинулъ креслы и подалъ перо. Между тмъ тетушка вошла въ комнату, съ ужасною кипою ассигнацій. Благонамренность Фрипоненкова такъ была явна, притомъ-же взглядъ на деньги былъ столь очарователенъ, что Аглаевъ подписалъ данную ему бумагу, совсмъ не читая.
‘Вотъ деньги, любезный роденька,’ сказала Лукавина. — ‘Я очень рада, что все хорошо между нами кончилось. Вы не можете поврить, какъ мн было грустно и непріятно начинать съ вами процессъ. Я всегда любила васъ, еще съ малолтства вашего.’ При этихъ словахъ она протянуала руку, чтобы взять къ себ бумагу, подписанную Аглаевымъ, Фрипоненковъ очень искусно предупредилъ ее, выхватилъ бумагу y Аглаева, и держалъ ее y себя.
‘Позвольте пересчитать деньги,’ сказалъ онъ. ‘Послушайтесь меня, почтеннйшій Петръ едоровичъ, я опытне васъ, никогда не принимайте и не отдавайте денегъ безъ счета. Садитесь, давайте вмст считать!’ Онъ положилъ мировую подл себя, взялъ нсколько десятитысячныхъ кипъ ассигнацій, отложилъ тоже Аглаеву, и оба начали счетъ. Окончивъ свое дло, Фрипоненковъ подалъ мировую Лукавиной, вынулъ изъ кармана записку, данную ему Аглаевымъ наканун, отложилъ себ дв десяти-тысячныя кипы, завязалъ ихъ въ свой платокъ, и отдалъ Аглаеву записку. Такъ все проворно и искусно сдлалъ онъ, что Аглаевъ не усплъ опомниться. Впрочемъ, 18-ть десятитысячныхъ кипъ, оставшихся въ его владніи, имли большую прелесть, и Аглаевъ смотрлъ на нихъ съ восхищеніемъ.
‘Ну, теперь позвольте поздравить васъ съ благополучнымъ окончаніемъ вашего дла,’ сказалъ Фрипоненковъ. Не худо-бы и выпить за ваше здоровье, почтенная Матрена Лаврентьевна.’
— Сей часъ велю подать. A ты — продолжала Лукавина, обращаясь къ своему повренному — что-жъ мшкаешь? Позжай въ судъ, надобно мировую предъявить. Я не знаю, какъ это водится. Врно, Петру едоровичу надобно еще гд нибудь росписаться или подтвердить, что онъ подписалъ. Вамъ, Осипъ Гавриловичъ, лучше это извстно.
‘Еще время терпитъ,’ отвчалъ Фрипоненковъ. ‘И на что теперь затруднять Петра едоровича, я дамъ ему знать, когда вс бумаги будутъ готовы.’ Повренный Лукавиной ухаль, и вскор посл того подали завтракъ. Фрипоненковъ поздравлялъ съ благополучнымъ окончаніемъ, выпилъ большую рюмку травнику, и принялся сть. Аглаевъ завязалъ свои 180 т. въ платокъ, положилъ драгоцнную связку подл себя, и также придвинулся къ завтраку. Между тмъ Фрипоненковъ продолжалъ сть и разговаривать, разсказывалъ о многихъ подвигахъ своихъ, о томъ, какія тяжебныя дла и какимъ образомъ онъ выигралъ. Подали Шампанскаго, онъ вновь поздравлялъ, и заставилъ соперниковъ поцловаться между собою. Часа два продолжалась эта комедія, наконецъ Лукавина, посмотрвъ на часы, дала знакъ Фрипоненкову, что пора кончить. Аглаевъ не замтилъ этого знака.
Вмст съ Фрипоненковымъ вышелъ онъ изъ комнаты, и на крыльц расцловалъ и вновь благодарилъ мошенника, за успшное окончаніе дла. Съ драгоцнною ношею своею спшилъ онъ домой, тотчасъ отправился въ свою комнату, заперъ деньги въ дорожный портфейль, который положилъ въ шкапъ, и также заперъ, потомъ взялъ оба ключа съ собою, и, приказавъ каммердинеру своему ни куда не отлучаться, спшилъ къ Радушину сообщить ему свою радость, но не засталъ его дома. Между тмъ время шло. Аглаевъ похалъ обдать въ трактиръ. Вечеромъ встртился онъ въ театр съ Змйкинымъ, который бросился къ нему съ распростертыми объятіями, но Аглаевъ холодно поклонился ему и общалъ завтра заплатить свой долгъ. На другой день утромъ, еще прежде нежели Аристофановъ проснулся, отправился Аглаевъ къ Радушину.
‘Поздравляю съ хорошимъ извстіемъ’ — сказалъ ему Радушинъ. ‘Вы кстати пріхали, я хотлъ было посылать къ вамъ, съ запискою, полученною мною вчера вечеромъ по вашему длу.’ — Радушинъ подалъ ему записку слдующаго содержанія.
‘По желанію вашему, почтеннйшій ома Михайловичъ, я веллъ справиться о дл по духовной покойнаго Аглаева, въ пользу Лукавиной. Духовная сія была представлена къ намъ, но мы ее не утвердили, имя многія причины предполагать, что она подложная. Опредлено: вызвать настоящихъ наслдниковъ. Заемныя письма, представленныя Лукавиною, кажутся также сомнительными. Теперь дло остановилось, до тхъ поръ, пока явятся законные наслдники, которыхъ мы вызываемъ чрезъ Вдомости, обыкновеннымъ порядкомъ. Лукавиной-же велно выхать изъ дома, который поступить, впредь до окончанія дла, подъ присмотръ Полиціи. Съ отличнымъ почтеніемъ, и проч. ‘
Какъ громомъ пораженъ былъ Аглаевъ, прочитавъ записку. ‘Ахъ, Боже мой! какъ безсовстно, какъ нагло я обманутъ!’ вскричалъ онъ въ отчаяніи. ‘До какой степени усплъ воспользоваться моею глупостію и неопытностію этотъ мошенникъ!’ — Какъ? Что это значитъ? — спросилъ съ удивленіемъ Радушинъ. Аглаевъ разсказалъ ему все случившееся съ нимъ наканун.— ‘Плохо, очень плохо, любезный Петръ едоровичъ! Какъ это вы были такъ легковрны и неосторожны! Однакожъ, не надобно медлить, не льзя-ли еще какъ нибудь поправить? — Скоре запрягать мн карету!’ сказалъ онъ своему каммердинеру. ‘Подемте вмст къ судь, отъ котораго я получилъ записку.’ Пока запрягали карету, Радушинъ еще разспросилъ о всхъ подробностяхъ. ‘Посл того, что я отъ васъ слышалъ,’ продолжалъ онъ — ‘врядъ-ли мы успемъ что нибудь сдлать. Плутовство преднамренное, и, какъ видно, хорошо ими обдуманное! Отъ того-то они такъ и спшили, и врно еще вчера успли все окончить. Но, посмотримъ, испытаемъ, не найдутся-ли какія нибудь средства!’
По прізд въ Судъ, Радушинъ веллъ доложить о себ, и ихъ тотчасъ впусти-ли въ Судейскую. Судья, писавшій записку къ Радушину, выслушавъ все происшествіе, покачалъ головою, позвонилъ въ колокольчикъ, и веллъ позвать къ себ Секретаря Гладкобралова. ‘У васъ дло по духовной Аглаева, въ пользу Лукавиной?’ — У меня-съ, но оно совсмъ ршено.— ‘Какъ, ршено? Не можетъ быть! Вашъ Повытчикъ третьяго дня сдлалъ справку, и отвчалъ мн, что вызываются законные наслдники, и за тмъ дло остановилось’ — Точно такъ-съ, но единственный и законный наслдникъ, родной племянникъ покойнаго, присланною по почт въ судъ бумагою, подтвердилъ, что дйствительно духовная подписана собственною рукою покойнаго, что ему извстно было объ этомъ еще при жизни дяди, что предъявленныя отъ Лукавиной заемныя письма справедливы, потому, что покойный дядя въ присутствіи его получалъ деньги, и при немъ выдалъ эти заемные акты, словомъ: что онъ въ полной мръ утверждаетъ, за себя и за наслдниковъ своихъ, принадлежность все-го движимаго и недвижимаго имнія, оставшагося посл покойнаго его дяди, за теткою своею Г-жею Лукавиною, отъ которой получилъ онъ, съ совершенною признательностію, 200 т. ассигнащями, въ подарокъ, a не за уступку имнія, законную принадлежность котораго тетки своей Лукавиной онъ еще подтвердилъ, присовокупляя притомъ, что онъ точно единственный наслдникъ, ежели-же, сверхъ чаянія, явится кто либо другой, то онъ, Аглаевъ, обязывается таковаго удовлетворить изъ своей собственности. A какъ собственное сознаніе паче свидтельства всего свта, по сил Воинскихъ процессовъ, 2-й части, 2-й главы, 1-го пункта, и на основаній Указа 1709 года, Апрля 9, то и не нужно было длать никакихъ дальнйшихъ справокъ. Духовная и заемныя письма утверждены, и дло признано заршеннымъ.
‘Какая y васъ память! Какъ кстати приведены законы, и какая поспшность и дятельность въ исполненіи! Но вы напрасно думаете столь легко отдлаться. Кто помтилъ просьбу и далъ резолюцію?’ — Г-нъ Засдатель, Аанасій Ива новичъ Дурындинъ. — ‘Какъ, Г-нъ Дурындинъ? отъ васъ я этого не ожидалъ!’ — Я не помню-съ — не можетъ быть,… я не подписывалъ — отвчалъ Засдатель. — ‘Принесите просьбу и все дло подайте.’ Дло тотчасъ принесли. Задними числами все начисто было отдлано. Просьба Аглаева значилась въ полученіи съ почты, резолюція, начерно написанная рукою Секретаря, которую списывалъ Дурындинъ, найдена была между бумагами. Журналъ и исполненіе сдланы были тми днями, когда судья, за болзнію, не присутствовалъ. Все такъ хорошо и такъ гладко было устроено, что ршительно ни къ чему нельзя было придраться! Судья долго читалъ, разсматривалъ, пожималъ плечами, и, какъ видно было, внутренно бсился, что столь явнаго мошенничества ничмъ изобличить было невозможно. Имя Фрипоненкова нигд не упоминалось, вся форма, также сроки для резолюціи, составленія журнала и выдачи копіи съ производства дла — все было соблюдено. Съ негодованіемъ отбросилъ отъ себя судья вс бумаги. ‘Но какимъ-же образомъ Повытчикъ, не дале, какъ третьяго дня, справлялся, и сказалъ мн, что дло еще не ршено?’ — сказалъ Судья обращаясь къ Секретарю. — Не знаю-съ, видно онъ ошибся. — ‘Ошибся, ошибся!’ повторилъ Судья съ сердцемъ. ‘Но я, безъ всякой ошибки, объявляю вамъ, что вы здсь боле не служите, завтрашній же день извольте подать просьбу объ отставк.’ — Помилуйте-съ! Да чмъ-же я виноватъ? — ‘Чмъ виноватъ?’ вскричалъ Судья, вскочивъ въ запальчивости съ креселъ. — ‘Какая наглость! Вонъ отсюда мер…’ — Но одумавшись и не докончивъ слова: мерзавецъ, онъ слъ въ кресла и продолжалъ, съ возможнымъ хладнокровіемъ, ‘Извольте выйдти вонъ отсюда, и непремнно, не дале, какъ завтрашній день, подайте въ отставку.’ Секретарь поклонился и вышелъ. ‘А вы, Г-нъ Дурындинъ, не стыдно-ли вамъ?’ продолжалъ Судья, обращаясь къ Засдателю. ‘Но что съ вами слова понапрасну терять! Сколько разъ говорилъ я вамъ: не подписывайте ничего безъ меня. Вы, можетъ быть, попадете теперь въ бду, но сами будете виноваты, a я такого наглаго плутовства не оставлю.’ Судья опять, съ величайшимъ вниманіемъ, началъ перебирать и читать дло. ‘Вотъ совершенное несчастіе,’ сказалъ онъ, со вздохомъ, Радушину — ‘видть явное мошенничество, и не имть возможности изобличить. Однакожъ, позвольте, позвольте! Вы говорите, что вчера подписали эту бумагу — продолжалъ судья, обращаясь къ Аглаеву, но какъ-же тутъ, заднимъ числомъ, и какъ будто изъ узднаго вашего города, прислано по почт?’ — Я не знаю, что я подписывалъ — отвчалъ Аглаевъ.— Къ стыду моему, признаться долженъ, что я былъ завлеченъ этимъ бездльникомъ Фрипоненковымъ, и все подписалъ не читавши.— ‘Однакожъ, вы вчера подписали?’ — Точно вчера. — ‘При комъ?’ — Никого больше не было, кром тетушки моей Лукавиной, Фрипоненкова и еще какого-то повреннаго ея, котораго я въ первый разъ сроду видлъ, не знаю, какъ зовутъ, и теперь, я думаю, даже въ лицо не узнаю.— ‘Точно больше никого не было?’ — Точно.— ‘Стало быть это ни къ чему не послужитъ: они отопрутся! Однакожъ, въ уздномъ город вашемъ вы никакой бумаги не подписывали и на почт не посылали?’ — Нтъ, не подписывалъ и не посылалъ — отвчалъ Аглаевь.—‘Вотъ теперь есть возможность изобличить мошенниковъ’ — сказалъ Судья съ радостнымъ видомъ.—‘Я сей часъ велю написать справку въ Уздную почтовую контору: была-ли отъ васъ послана сюда просьба? Попались молодцы! Теперь все можетъ открыться, авось они собьются въ допросахъ. Это такое необыкновенное происшествіе, что я долженъ довести до свднія высшаго начальства, и врно тотчасъ будетъ сдлано слдствіе.’ Судья торжествовалъ, и веллъ позвать къ себ Повытчика Правдина, которому хотлъ приказать немедленно написать донесеніе.— Ахъ, Боже мой! я вспомнилъ — сказалъ Аглаевъ — точно, въ проздъ мой, я подписалъ и послалъ изъ нашего узднаго города, по почт, просьбу сюда, присланную ко мн Фрипоненковымъ, о томъ, что я единственный законный наслдникъ, просьба эта была не большая, въ нсколькихъ строкахъ! — Судья опять бросился перебирать все дло, нсколько разъ перевертывалъ листы, и не нашелъ этой бумаги.— ‘Какое адское злоумышленіе, и какая осторожность!’ вскричалъ онъ.— ‘Во всемъ дл одна только просьба отъ васъ, и та какъ будто написана и послана изъ вашего узднаго города. Какъ все придумано! нтъ никакой возможности ни къ чему придраться!— продолжалъ Судья, съ горестью, кинувъ дло на столъ.
‘Что длать, любезный Павелъ Ивановичъ?’ сказалъ Радушинъ Судь, вставая со стула и пожимая ему руку.— ‘Мы видли всю твою благонамренность и добрую волю. Какъ быть! Не въ первый и не въ послдній разъ торжествуютъ мошенники! Но со всею достоврностію предсказать можно, что это не пойдетъ имъ впрокъ.’ — Онъ еще пожалъ руку Судь, и, вмст съ Аглаевымъ, вышелъ изъ судейской.
‘Подемте съ горя обдать ко мн, любезный Петръ едоровичъ’ — продолжалъ Радушинъ, садясь съ нимъ въ карету.— ‘Вы получили тяжелый урокъ, впередъ будете осторожне, и жаль только, что слишкомъ дорого платите вы за этотъ урокъ! Очень досадно, что вчера не за~ стали вы меня дома, напрасно и вечеромъ не захали, я думаю, еще можно-бъ было тогда предупредить мошенничество. У меня были кое-кто. Нарочно спросилъ я, не извстенъ-ли кому нибудь изъ гостей этотъ Фрипоненковъ. Мн разсказали многіе опыты его утонченнаго плутовства. Напримеръ: онъ служилъ гд-то по контрольной части. Одинъ какой-то молодецъ до такой степени безсовстно и нагло воровалъ, что не было уже никакой возможности оправдать его, но Фрипоненковъ, къ которому отчеты его поступили на ревизію, взялся, за нсколько тысячь рублей, помочь негодяю и избавить его отъ бды. Что-жъ онъ выдумалъ и какія средства употребилъ? Это такая хитрость, которая только одному Асмодею, другу его, могла-бы войдти въ голову. Онъ растопилъ сала, намазалъ листы по всмъ отчетамъ, документамъ и справкамъ, положилъ все дло, подъ предлогомъ, что не достаетъ еще какихъ-то справокъ, въ архивъ, a самъ сказался на нкоторое время больнымъ. Въ продолженіе этого времени, крысы, которыхъ въ архив было великое множество, такъ сосчитали и отработали все дло, что не было никакой возможности ничего разобрать. По выздоровленіи, Фрипоненковъ представилъ о такомъ казусномъ несчастіи своему начальнику. Злоумышленность была очевидна, произшествіе это надлало много шуму, но кончилось тмъ, что воръ избавился отъ взысканія, a Фрипоненковъ, хотя былъ отставленъ и преданъ суду за невниманіе и упущеніе по должности, но въ послдствіе времени быль прощенъ по милостивому Манифесту. Посл того совершилъ онъ много тому подобныхъ подвиговъ, a чтобы войдти въ милость и довренность къ покойному вашему дядюшк, поднялся на чудесную штуку. Покойникъ, не тмъ будь помянутъ, весьма жаловалъ деньги, и отдавалъ ихъ въ займы за самые Еврейскіе проценты, т. е. до 25, и никакъ не мене 15 процентовъ, и то еще съ залогомъ. Одного изъ своихъ должниковъ какъ-то онъ уже слишкомъ притснилъ и вывелъ изъ всякаго терпнія, тотъ ршился непремнно отмстить и обнаружить безсовстныя его дла. Объ этомъ сообщилъ онъ старому знакомому и пріятелю своему Фрипоненкову, который уже давно искалъ средства втереться въ довренность старика и воспользовался этимъ случаемъ, чтобы предупредить его и доставить ему возможность погубить своего соперника. Въ слдствіе напередъ обдуманнаго плана, Фрипоненковъ научилъ своего стараго знакомаго и пріятеля написать къ вашему дядюшк письмо о крайней необходимости въ деньгахъ и просить увдомленія его о томъ, какіе онъ возметъ проценты. A старичку, дядюшк вашему, совтовалъ отвчать, что онъ готовъ ссудить его, что-жъ касается до процентовъ, то ему извстно, что онъ беретъ по шести, но слово: шесть, веллъ онъ ему въ письм выскоблить и вмсто того написать, по выскобленному: двадцать, однакожъ такъ, чтобы подскобленное слово: шесть, при внимательнйшемъ разсмотрніи, можно было разобрать. Соперникъ, получивъ этотъ отвтъ, и бывъ ослпленъ чувствами мщенія и злобы противъ вашего дяди, не сообразилъ, не обдумалъ ничего, тотчасъ послалъ за Фрипоненковымъ, который поспшилъ написать ему формальную просьбу въ судъ, съ приложеніемъ въ подлинник письма, въ доказательство противозаконныхъ процентовъ.
Молодецъ торжествовалъ, везд говорилъ, что наконецъ попался безсовстный ростовщикъ Аглаевъ, но вскор открылся совсмъ другой оборотъ. Дядя вашъ былъ призвань къ суду, не отвергалъ, что письмо его руки, но просилъ обратить вниманіе на то, что имъ было написано: шестъ, что это слово выскоблено, и подъ его руку, фальшиво, помщено двадцать. Онъ самъ посл того подалъ просьбу, обвиняя соперника своего въ злоумышленности. Изъ этого возникло весьма важное дло, и пріятель Фрипоненкова, прежде торжествовавшій, очень былъ радъ, когда вашъ дядя согласился, за значительную сумму, помириться съ нимъ и прекратить дло. Съ тхъ поръ пользовался Фрипоненковъ полною довренностію вашего дяди. Вроятно, онъ впустилъ Лукавину въ домъ къ старику, научилъ ее, какъ дйствовать, и съ нею заодно окончилъ наглымъ мошенничествомъ противъ васъ. Но что длать, любезный Петръ едоровичъ! Еще слава Богу, что такъ великодушно поступили они съ вами, и вмсто трехъ тысячь душъ и милліона денегъ дали вамъ хоть 180 тысячь. И то хорошо, по крайней мр, что не совсмъ васъ ограбили. Поправить дла вашего ничмъ невозможно, и я не совтую вамъ даже входить въ состязаніе съ такими отважными, искусными и опытными ратоборцами. Il faut partir du point, o l’on est (надобно начинать съ той точки, гд мы находимся). Что намрены вы предпринять теперь съ вашимъ капиталомъ?’
‘Я думаю пуститься въ обороты,’ отвчалъ Аглаевь. ‘Деревни теперь дешевы. Со 180 т. наличныхъ можно купить имніе тысячь въ четыреста, заплатить часть, a остальныя въ долгъ, потомъ сдлать какое нибудь заведеніе, и долгъ уплатить доходами.’
— Все это хорошо — сказалъ Радушинъ — только, вотъ что страшно: если покупать имніе въ долгъ и надяться уплатить изъ доходовъ съ заведеній, которыя также устроены будутъ на заемныя деньги, то надобно имть неусыпное вниманіе и дятельность, a къ этому мы Всероссійскіе Дворяне, весьма неспособны. Послушайтесь лучше моего совта. Разумется, что нтъ правила безъ исключенія, но вообще, мн кажется, съ нашими дворянскими склонностями и привычками, не надобно пускаться въ обороты на заемныя деньги. Поврьте, что въ наше время т только Дворяне богатютъ и живутъ спокойно, которые ничего не должны и умютъ такъ расположиться, чтобы не проживать больше получаемаго ими дохода — a это весьма большая рдкость. Примите мой дружескій совтъ: расплатитесь со всми долгами, выкупите ваше имніе, ежели оно въ залог въ казн, a на остальныя за тмъ деньги купите деревню съ аукціоннаго торга. Теперь такъ много продается дворянскихъ имній за долги, и такъ иногда дешево можно купить, что это точно самое лучшее средство употребить съ пользою вашъ капиталъ.
Аглаевъ согласился въ справедливости сужденія Радушина, благодарилъ его, и ршился послдовать его совту. Онъ отыскалъ всхъ, кому былъ долженъ въ Москв, со всми расплатился, выкупилъ изъ залога деревню и отправилъ на первой-же почт 20 т. къ женъ своей, для удовлетворенія тамошнихъ кредиторовъ. Посл всего этого, еще осталось y него слишкомъ 100 т., которыя вознам?рился онъ употребить на покупку имнія. Гораздо-бы лучше онъ сдлалъ, если-бы ухалъ съ остальными деньгами изъ Москвы. Капиталъ сей возбудилъ противъ него мошенниковъ всякаго рода, и онъ сдлался жертвою безхарактерности своей.
On commence par dire dupe et on finit par derenir fripon.
Обманутый часто оканчиваетъ тмъ, что самъ длается обманщикомъ.
Въ ожиданіи сроковъ продажи съ аукціона одного имнія, которое Аглаевъ имлъ въ виду, остался онъ въ Москв, и продолжалъ ежедневно посщать Радушина.
Но дядюшка Аристофановъ надодалъ ему частыми напоминаніями, что онъ ведетъ какой-то странный образъ жизни, и привязался къ извстному въ Москв дураку и оригиналу Радушину, a всхъ прочихъ своихъ знакомыхъ оставилъ. Въ угодность будто-бы этому дяд сталъ Аглаевъ иногда здить въ Англійскій Клубъ, но это было пустое извиненіе: просто, страсть къ игр влекла его туда, и онъ не имлъ душевной силы преодолть себя. Между тмъ Радушинъ ухалъ въ деревню, и тутъ ничто уже не останавливало Аглаева. Съ Змйкинымъ, и наперсникомъ его Вампировымъ, былъ онъ сначала очень холоденъ, и, не смотря на неоднократныя приглашенія ихъ, совсмъ не здилъ къ нимъ, но при частыхъ свиданіяхъ въ Клуб пріязнь между ними постепенно возобновлялась. Аглаевъ началъ играть съ ними въ вистъ по маленькой, и довольно счастливо. Впрочемъ, Аглаевъ самъ былъ увренъ, и другіе утверждали, что онъ отличный мастеръ во вс коммерческія игры.
Въ Клуб встртился онъ, между прочимъ, съ Филипомъ Ивановичемъ Удушьевымъ, который славился прежде удальствомъ своимъ и молодечествомъ, т. е. пивалъ мертвую чашу, игралъ наврное въ карты, извстенъ былъ своимъ буянствомъ, имлъ множество дуэлей, готовъ былъ сдлать всякому дерзость и оскорбленіе, сидлъ нсколько разъ въ крпости, былъ сосланъ въ дальній гарнизонъ, словомъ — имлъ вс качества удалаго Гвардейскаго Сержанта прошедшаго столтія. Аглаевь, въ молодости своей, много слыхалъ объ Удушьевъ: онъ былъ нкогда героемъ молодыхъ людей, и прежде повсюду разсказывали его подвиги, когда кому, и какую именно оказалъ он дерзость, кого прибилъ, кому наговорилъ грубостей, что въ старое время называли остроуміемъ и чему многіе старались тогда подражать.
Но съ лтами, по немногу, Удушьевъ усмирился. Онъ кончилъ знаменитое поприще удальства своего, тмъ, что женился какимъ-то образомъ, и изъ всхъ похвальныхъ качествъ своихъ сохранилъ онъ только одно — продолжалъ часто напиваться до пьяна, однакожъ не простою водкою и ромомъ, какъ-то бывало въ старину, притомъ-же не везд и не со всякимъ, a пилъ y себя въ домъ, Шампанское, съ избранными своими друзьями, или съ тми, которыхъ имлъ въ виду завербовать въ друзья, т. е. завлечь къ себ въ домъ и обыграть наврное.
Прежде, этотъ г. Удушьевъ, былъ весьма равнодушенъ къ Аглаеву, не всегда отвчалъ на поклоны его и ни слова съ нимъ не говаривалъ. Теперь почувствовалъ онъ какое-то особенное, сердечное влеченіе къ Аглаеву, безпрестанно желалъ быть съ нимъ вмст, не отходилъ отъ него, когда онъ игралъ въ вистъ, или въ пикетъ, и восхищался его мастерствомъ, говоря, что такой памяти, такого соображенія и такого искусства, онъ почти не видывалъ. Удушьевъ совтовавъ Аглаеву играть въ большую игру, и вызывался держать за него, съ кмъ угодно, пари. Но самъ съ нимъ никогда не игралъ, пользовался свободнымъ временемъ, когда y Аглаева не было партіи, ходилъ съ нимъ въ это время по комнатамъ, или, сидя вдвоемъ въ углу, разговаривалъ о Словесности. Зная, что Аглаевъ авторъ, нарочно прочиталъ Удушьевъ его сочиненія, и очень кстати, съ большимъ искусствомъ, хвалилъ ихъ. Иногда разсказывалъ онъ о прежнихъ своихъ шалостяхъ, разскаявался, ставилъ себя въ примръ, какъ человкъ необузданный и не руководимый правилами нравственности, можетъ завлечься и съ добрымъ сердцемъ надлать много зла. Словомъ: имя обширный умъ, Удушьевъ плнилъ Аглаева, и постепенно взялъ надъ нимъ такую поверхность, что тотъ сталъ почитать его отличнйшимъ человкомъ, имлъ къ нему полную довренность, и такъ привыкъ къ умной и пріятной его бесдк, что всякой день сталъ здить въ Клубъ, для того только, чтобы имть удовольствіе видться съ Удушьевымъ. Впрочемъ по доброт своей и по дружб къ Аглаеву, Удушьевъ совтовалъ ему отнюдь не играть ни въ банкъ, ни въ штосъ, и продолжать только коммерческія игры, въ которыхъ онъ былъ такой мастеръ. Часто сверхъ того предостерегалъ онъ Аглаева, на счетъ тхъ, кто предлагалъ ему составить партію.
Удушьеву, какъ ветерану Клуба, извстны были нравственныя качества многихъ постителей. Онъ разсказывалъ Аглаеву біографіи нкоторыхъ. ‘Вотъ, видите-ли вы этого несчастнаго, въ замаранномъ сюртук, съ растрепанными волосами, блднаго, худаго, изнеможеннаго? Порокъ и развратъ положили печать какого-то отверженія на лиц его. Это несчастный Князь Продигинъ.’ — Неужели это онъ? — отвчалъ Аглаевъ.— Онъ пріобрлъ большую извстность, хотя не весьма завидную, и я даже слышалъ объ немъ.— ‘Вы видите’ — продолжалъ Удушьевъ — ‘онъ подходитъ ко многимъ, предлагаетъ составить ему партію, но вс отказываются, потому, что ежели онъ проиграетъ, то не только не заплатитъ, но въ состояніи наговорить грубостей, и за это уже нсколько разъ былъ онъ битъ и посрамленъ. Но поврите-ли вы, что не боле, какъ лтъ десять тому назадъ, его почитали здсь героемъ и предметомъ общаго вниманія? У него было большое состояніе, которое почти все раздлилъ онъ между бывшими друзьями своими. Посмотрли-бы вы тогда, какъ около его вс увивались! Онъ готовъ былъ во всякой игръ держать половину, знакомымъ и незнакомымъ, не отказывался ни отъ одного пари, и иногда парировалъ въ пяти, или шести столахъ. Словомъ: такъ спшилъ онъ промотать свое имніе, что въ самое короткое время вступилъ на то поприще, на которомъ теперь вы его видите. Молодъ, богатъ, знатной фамиліи, совсмъ не глупый человкъ, онъ точно могъ-бы быть полезнымъ обществу, и имлъ вс средства прожить спокойно и счастливо, но страсть къ игр и безхарактерность привели его въ бездну, въ которую онъ вовлекъ себя и семейство свое. Онъ можетъ служить разительнымъ доказательствомъ, что точно глупому сыну не въ помощь богатство, и что молодой богатый человкъ, вырвавшійся рано на свою волю, не имя руководителя, не получивъ хорошаго воспитанія, т. е. основаннаго на правилахъ нравственности, есть самое несчастное твореніе. Столько стей разставлено бываетъ неопытности его, что чудо, ежели онъ освободится цлъ и невредимъ!’ — Такимъ образомъ разсказывалъ Удушьевъ и о другихъ.— ‘Многіе’ — говорилъ онъ, ‘такъ привыкли къ Клубу, что имъ тягостно быть въ другомъ мст. Въ 6, или 7 часовъ вечера какая-то непреодолимая сила влечетъ ихъ сюда.’
Однажды Удушьевъ, вмст съ Аглаевымъ, обдалъ въ Клуб. Змйкинъ, другъ его Вампировъ, были тутъ-же, и съ ними еще нкто, подобный имъ, Карлъ Адамовичь Шурке, весьма подозрительной физіогноміи, блдный и худой. Онъ всегда игралъ въ большую игру, и извстенъ былъ своимъ необыкновеннымъ проворствомъ, вс они сидли другъ подл друга. Аглаевъ былъ тогда въ выигрыш, и подчивалъ сосдей своихъ Шампанскимъ, до котораго онъ былъ большой охотникъ. Удушьевь спросилъ себ лучшаго сотерна, Змйкинъ Бургонскаго, вс взаимно начали подчивать другъ друга. Аглаевъ весьма покраснлъ, голова y него кружилась, a въ это время любилъ онъ дружескія, сердечныя изліянія. Онъ объяснялся Удушьеву въ уваженіи своемъ, въ дружб и въ какомъ-то симпатическомъ влеченіи сердца. Разумется, другъ его воспользовался случаемъ и не остался должникомъ въ изъясненіяхъ.
‘Послушайте, любезный Петръ едоровичь,’ сказалъ онъ, ‘что вы никогда меня не постите?’ — Ежели вы позволите, то я за честь и удовольствіе себ поставлю быть y васъ. — ‘Удовольствіе будетъ взаимное, и на что долго откладывать? Прізжайте, запросто, завтра ко мн обдать.’ Онъ нарочно сказалъ эти слова громко, чтобы слышали сидвшіе подл нихъ, Змйкинъ, Вампировъ и Шурке, и чтобы имть посл того благовидную причину пригласить и ихъ къ себ. Посл обда Удушьевъ поспшилъ объяснить это Аглаеву. ‘Мн совстно было не позвать ихъ’ — сказалъ Удушьевъ. ‘Они слышали, какъ я васъ приглашалъ. Впрочемъ, этотъ народъ мн ни на полъ-двора не надобенъ, мн гораздо-бы пріятне было провести время вдвоемъ съ вами.’ Говорятъ, что Змйкинъ и Вампировъ не очень чисто играютъ — сказалъ Аглаевъ.— Я былъ y нихъ въ передл, однакожъ, не замтилъ я, чтобы они играли наврное, самому мн удавалось много y нихъ выигрывать, но потомъ пошло несчастіе, и я проигрался — только именно отъ того, что было необыкновенное несчастіе. — ‘Я не думаю,’ отвчалъ Удушьевъ равнодушно, ‘чтобы они умли играть наврное. Для этого надобны отважность и умъ, a они, кажется, не такъ смотрятъ. Что касается до Шурке, это самый пустой человкъ, и играть съ нимъ находка: онъ понятія не иметъ, a пускается въ большую игру, и пропасть проигрываеть.’
На другой день, въ четыре часа, явился Аглаевъ къ Удушьеву, думая, что опоздалъ, и что его только и ожидаютъ, но никого изъ гостей еще не было, и самъ хозяинъ не возвращался съ утренней прогулки. Аглаева ввели въ кабинетъ, который занималъ боле половины всего дома, и убранъ былъ со вкусомъ и роскощью. На письменномъ стол нашелъ онъ нсколько романовъ Виктора Дюканжа, псни Беранже, Записки Видока, и прочія тому подобныя книги, но за то, въ прекрасныхъ шкафахъ краснаго дерева, за стекломъ, стояли, въ дорогихъ переплетахъ, сочиненія лучшихъ Французскихъ, Англійскихъ и Нмецкихъ Авторовъ. Аглаеву захотлось посмотрть изданіе Бюффона, in folio, которое видно было за стекломъ. Онъ отворилъ шкафъ, но съ удивленіемъ увидлъ, что ни одной книги тамъ не было, a сдланы были фальшивые переплеты, съ одними названіями книгъ, за ними-же, напротивъ, стояло нсколько бутылокъ и штофовъ, съ разными ликерами, настойками и водкою. Въ это время вошелъ каммердинеръ Удушьева, съ трубкою. — ‘Что это y васъ, неужели во всхъ шкафахъ такія книги?’ спросилъ Аглаевъ, показывая на отворенную дверцу шкафа.— Да-съ, здсь барскій гардеробъ — отвчалъ каммердинеръ Удушьева, съ трубкою.— и лучшіе, какъ баринъ изволитъ называть, заповдные ликёры и настойки. — Аглаевъ закурилъ трубку и началъ читать одну изъ книгъ, лежавшихъ на стол.
Въ пять часовъ возвратился хозяинъ и прошелъ прямо къ себ въ кабинетъ, извинился передъ Аглаевымъ, что заставилъ его дожидаться, и замтивъ, что одинъ шкафъ открытъ, сказалъ: ‘Какъ вамъ нравится моя выдумка? Книги свои отправилъ я вс въ деревню, a здсь нарочно веллъ сдлать такіе шкафы. Поврьте, что большая часть имющихъ библіотеки гораздо-бы умне поступили, если-бы сдлали такіе-же шкафы, и не тратили по пустому денегъ на покупку книгъ, которыхъ они никогда не читаютъ!’
Вскор явились и прочіе приглашенные гости. Хозяинъ веллъ давать обдать, a пока составилъ партію въ вистъ, но Г. Шурке ни за что по маленькой не садился. Игра сдлалась большая, съ прибавкою пари, по нскольку сотенъ рублей робертъ. Аглаевъ, увренный въ необыкновенномъ своемъ искусств, и поддержанный въ этомъ мнніи Удушьевымъ, слъ со внутреннимъ удовольствіемъ, въ надежд непремнно выиграть, однакожъ, до обда ycплъ онъ проиграть два большихъ роберта….
Обдъ былъ чудесный какъ обыкновенно y игроковъ водится: немного блюдъ, но все самое лучшее и дорогое. Кром Шампанскаго, никакого другаго вина не подавали, передъ каждымъ приборомъ, въ холодильник, во льду, стояло по особой бутылк. Пили большими стаканами. Сверхъ того, хозяинъ, сидвшій подл Аглаева, подливалъ ему изъ своей бутылки, такъ, что несчастный нашъ герой выпилъ одинъ, по крайней мр, полторы бутылки. Для иного это ничего-бы не значило, но Аглаевъ былъ такъ слабъ, что насилу вышелъ изъ-за стола, весь раскраснлся, голова y него кружилась, ноги подгибались.
Посл обда подали всмъ трубки. Опять нсколько бутылокъ Шампанскаго, съ прибавленіемъ двухъ кувшиновъ Зельцерской воды, явилось на стол въ гостиной. Принялись доигрывать вистъ. Партенёръ Аглаева, Вампировъ, какъ-то все ошибался, сдлалъ ренонсъ, за который должно было заплатить большой шлемъ, и — третій робертъ былъ проигранъ! Аглаевъ отдалъ въ одинъ разъ все, что пріобрлъ въ нсколько дней въ клубъ, т. е. около двухъ тысячь рублей. Хозяинъ предлагалъ составить еще партію.
‘Что за вистъ!’ сказалъ Змйкинъ. ‘Пренесносная игра! Карлъ Адамовичъ!’ продолжалъ онъ, обращаясь къ Шурке, ‘сдлай, братецъ, намъ банкъ!’ — Пожалуй. — Вы, Филиппъ Ивановичъ, будете держать мн половину? — ‘Нтъ, братъ! Ежели на то дло пошло’ — отвчалъ Удушьевъ, ударивъ по столу, и притворяясь пьянымъ, такъ, что будто бы y него языкъ насилу шевелился — ‘я самъ буду понтировать. Ты много выигралъ въ вистъ, подлись съ нами, я теб пущу, по старинному, брандера!’
Шурке вынулъ изъ кармана большую кипу ассигнацій, высыпалъ изъ кошелька множество полуимперіяловъ, и тотчасъ дло пошло на ладъ.
‘А! давай-ка сюда золота! Знаетъ, разбойникъ, чмъ приманить меня!’ — сказалъ Удушьевъ, продолжая играть ролю пьянаго, и поставивъ карту, на которую придвинулъ кучу золота.
— Правду говорятъ, что при банк и въ зайц чортъ сидитъ! — сказалъ Аглаевъ, увлеченный страстію своею къ игр, и тмъ боле еще, что проигралъ такъ много въ вистъ. Вотъ, ни за что не хотлъ я играть въ банкъ, a мочи нтъ — не могу удержаться! Дайте мн карты! — ‘Здсь олухи есть‘ — проплъ пьяный Удушьевъ, и гости его закусили себ губы, чтобы не засмяться.
Шурке подалъ Аглаеву нераспечатанную колоду. Опъ перемшалъ, сдлалъ очередь, и поставилъ большой кушъ. Первую карту ему дали, онъ поставилъ съ транспортомъ, и прибавилъ еще кушъ. ‘Ага, братъ! да ты молодецки понтируешь! Окинься-ка онъ нсколько талій, такъ весь банкъ полетитъ къ верху ногами!’ Но Шурке не окинулся, убилъ, и въ нсколько талій записалъ на Аглаева безъ малаго десять тысячь. Аглаевъ сосчиталъ, поставилъ карту до десяти тысячь, проигралъ, вынулъ Ломбардный билетъ на эту сумму, и пересталъ играть.
Но сердце y него сильно билось, онъ выпилъ еще стаканъ Шампанскаго, съ Зильцерскою водою, спросилъ себ еще трубку, и слъ подл стола. Между тмъ Шурке билъ нещадно Удушьева, тотъ бсился, рвалъ карты, кидалъ ихъ на полъ, и бранилъ, какъ только можно хуже, Шурке, который хладнокровно продолжалъ метать. Змйкинъ и Вампировъ были въ небольшомъ выигрыш. Наконецъ Удушьевъ подмтилъ руте, поставилъ темныя, и началъ отыгрываться. — ‘Ну братъ! ужь отъ руте моего ты не оттасуешься!’ — сказалъ онъ. — ‘Послушайся меня, Петръ едоровичъ, ставь мое руте, и поврь, что мы лихо надуемъ этого дьявола!’ — Аглаевъ взялъ опять карты, и ему начало было рутировать, но вскор злодйка измнила! Спросилъ новую колоду, сдлалъ онъ еще очередь, но также пренесчастную! Голова y него кружилась, и отъ вина и отъ проигрыша. Онъ самъ себя не помнилъ, кинулъ и эту очередь подъ столъ, взялъ еще другую колоду, испытывалъ на мирандоль, на фаску, на окуловку, на ворожбу, на разсчетъ, но все было безполезно — необыкновенное несчастіе преслдовало его неотступно. Нсколько разъ переставалъ онъ играть, и расплачивался, вс ломбардные билеты его были на неизвстнаго, онъ боялся оставлять ихъ дома, потому, что слуги y дяди его были воры и пьяницы. Опять начиналъ играть Аглаевъ — къ свту кончилась игра, и онъ остался въ проигрышъ семьдесятъ тысячь рублей, т. е. большую часть капитала своего….
Въ отчаяніи, въ какомъ-то странномъ положеніи, какъ будто въ помшательств ума, похалъ онъ домой. На другой день, съ сильною головною болью, отъ пьянства, обжорства и проигрыша, едва всталъ онъ съ постели, проклиналъ судьбу свою, рвалъ на себ волосы, и даже мысль о самоубійств сходила ему въ голову. Но постепенно успокоился онъ, и вспомнилъ, что наканун, за обдомъ y Удушьева, звалъ ихъ всхъ въ этотъ день Змйкинъ къ себ, и что онъ сговорился хать къ нему, вмст съ Удушьевымъ, который не зналъ его квартиры. ‘Авось сегодня буду счастливе!’ думалъ Аглаевъ. ‘Неужели Фортуна будетъ вкъ меня преслдовать? Попробую въ послдній разъ, и ежели отыграюсь, то — даю себ клятву: вкъ впередъ картъ въ руки не брать! Нтъ! такое душевное волненіе и страданіе слишкомъ тяжелы, никакое здоровье не можетъ перенесть положенія, въ какомъ былъ я вчера и сегодня! Это, просто, сведетъ меня преждевременно во гробъ.’ Мысль о милой, доброй жен, о дтяхъ, мучила его — онъ не могъ удержаться отъ слезъ, легъ на постелю, и горько плакалъ….
Надежда отыграться, и притомъ твердое, ршительное намреніе вкъ больше никогда не играть, ободрили Аглаева. Онъ одлся, и въ три часа явился къ Удушьеву, чтобъ вмст съ нимъ хать къ Змъйкину, но не засталъ его дома, и отправился одинъ. Удушьева ожидали до пяти часовъ, наконецъ прислалъ онъ сказать, что не будетъ.
Въ этотъ день уже не нужна была примана въ вистъ. Аглаевъ самъ просилъ Шурке дать ему реванжъ. Опять почти до свта продолжалась игра. Аглаевъ проигралъ еще слишкомъ двадцать тысячь, и опять былъ пьянъ. Онъ возвратился домой уже не съ отчаяніемъ, a съ какимъ-то ожесточеніемъ, мысль о ceмейств уже не безпокоила его боле, онъ ршился играть весь вкъ, расположиться остальнымъ капиталомъ, какъ должно игроку, не понтировать, a самому метать банкъ. Однакожъ, все не имлъ онъ въ виду ничего боле, какъ только отыграться, и потомъ ршительно никогда боле не брать картъ въ руки.
Проснувшись утромъ, опять съ головною болью отъ пьянства, Аглаевъ вздумалъ употребить т-же средства, какія употребляютъ другіе въ подобныхъ случаяхъ, съ похмлья. Онъ выпилъ ужасную рюмку ерофеича, нался соленыхъ огурцовъ, и, освжившись нисколько, пошелъ ходить.
На бульваръ встртилъ его Удушьевъ. Къ удивленію Аглаева, довольно холодно поклонился онъ ему, и хотлъ идти мимо, не сказавъ ни слова. ‘Что вы, Филиппъ Ивановичъ, не были вчера y Змйкина?’ спросилъ Аглаевъ, съ нкоторымъ смущеніемъ, посл такого холоднаго пріема.— Потому не былъ, что я не люблю знаться, безъ всякой нужды, съ такими бездльниками, какъ онъ. — ‘Какъ? Что это значитъ? Вы всегда пріятельски обходились съ нимъ?’ — Мн была нужда до него, a теперь, покамстъ до времени, знакомство мое кончилось, и я не веллъ пускать его къ себ. Послушай, любезный Петръ едоровичъ: y тебя жена и дти, ты мн жалокъ, и я хочу спасти тебя. Теперь дло кончено. Совсмъ раззорить и пустить тебя по міру съ семействомъ, было-бы безсовстно, я могъ выиграть все, что ты имешь, но удовольствовался 50 тысячами, a остальныя 20 т. отдалъ мошенникамъ, которые помогали мн. Полно, опомнись, перестань! Ты никакого понятія объ игръ не имешь. Да и какъ можно до такой степени быть легковрнымъ и неосторожнымъ? Съ какой стати могъ ты поврить моей н?жной дружб и привязанности къ себ? Агенты мои, т. е. разбойники, подобные тмъ, съ которыми ты вчера обдалъ, сообщили мн вс твои обстоятельства. Я зналъ, какъ мастерски обманулъ тебя этотъ отъявленный плутъ Фрипоненковъ, мн извстно было, сколько именно осталось y тебя денегъ, и планъ обыграть тебя уже давно былъ мною составленъ. Я старался войдти въ твою дружбу, снискать постепенно твою довренность и завлечь къ себ въ домъ. Ты видишь, какъ все это удачно совершилось — но теперь довольно. Я не люблю мучить и рвать по немногу, какъ длаютъ это другіе. Ежели рзать, такъ и прирзать, a не пилить по кусочкамъ. Вчера планъ мой исполнился, и я уже боле вкъ, ни съ тобою, ни противъ тебя не играю. Удивляюсь, въ какомъ ты былъ ослпленіи, и до какой степени ты никакого понятія не имешь объ игр! Какъ можно было не замтить, что съ тобою длали? Этотъ скотина, Шурке, такъ неискусно передергивалъ, что бсилъ меня. Я только одинъ мастерски игралъ роль пьянаго и отчаяннаго отъ проигрыша. Ну, любезный Петръ едоровичъ! я сказалъ теб все, и ежели ты не послушаешь моего совта, то, право, я не виноватъ. Прощай!— Удушьевъ пожалъ ему руку и пошелъ дале.
Долго не могъ опомниться Аглаевъ посл этаго разговора. Онъ не зналъ — чему приписать такую откровенность Удушьева: безстыдству и наглости, или необыкновенной добродтели? ‘Но,’ думалъ Агласвъ, ‘онъ могъ-бы воспользоваться глупостью и легковріемъ моимъ, могъ-бы вы-играть y меня все до копйки, и вмсто того оставилъ мн еще кусокъ хлба, и такъ дружески предупреждаетъ меня! Это чудесный человкъ!’ Аглаевъ хотлъ было послдовать совту Удушьева, ршительно боле не играть, ухать съ остальными деньгами въ деревню, жить тамъ умренно и спокойно въ кругу своего семейства. Вся возможность предстояла къ тому: долги его были уплачены, и оставалось y него еще боле 20 т. чистыхъ денегъ. Слабость характера помшала ему свершить это благоразумное намреніе. ‘Какъ и чмъ жить съ женою и съ дтьми, при такомъ небольшомъ состояніи?’ думалъ Аглаевъ. Притомъ-же, въ продолженіе послдняго времени, привыкъ онъ къ роскоши, хорошему обденному столу и Шампанскому, до котораго и прежде былъ большой охотникъ. ‘Что за жизнь въ нищет и недостатк? Такъ и быть! Попробую еще счастія, порискую остальными деньгами!’ думалъ Аглаевъ, — ‘ежели проиграюсь — полно! Уду тотчасъ въ деревню, долговъ, слава Богу, нтъ, займусь литтературою, хозяйствомъ, воспитаніемъ дтей, тогда, такъ и быть, ужь по невол буду во всемъ отказывать себ, и жить кое-какъ. Но надобно еще испытать. Moжетъ быть, счастіе мн послужитъ? Однакожъ въ банкъ, ни съ Змйкинымъ, ни съ Шурк, ни съ Вампировымъ, боле не играю! Вообще въ азартныя игры, посл того, какъ меня безсовстно и нагло обокрали, пускаться не стану. Буду играть въ коммерческія игры, но по большой, даже и въ вистъ, не зная своихъ партенёровъ, не сяду. Въ пикетъ, a пуще всего въ дурачки, если-бы нашелся охотникъ, пожалуй, и по большой!’ — Аглаевъ почиталъ себя совершеннымъ мастеромъ въ эту игру, и увренъ былъ, что никто лучше его не играетъ. Между тмъ ршился онъ, чтобъ не быть смшнымъ, не обнаруживать, что его обыграли наврное, обходиться съ ограбившими его разбойниками по прежнему, показывать, что онъ ничего не знаетъ, но только въ банкъ съ ними не садиться, въ надежд, что они сами попадутся ему въ коммерческія игры. Слдуя велемудрому предпріятію своему, въ тотъ-же день явился Аглаевъ въ Клуб, съ намреніемъ — просить великодушнаго Удушьева не объявлять, что онъ ему все открылъ, не посрамлять его, не длать смшнымъ, и не мшать ему поправить дла свои въ коммерческія игры. Но напрасно хотлъ онъ утруждать его такою просьбою. Удушьевъ въ тотъ-же день, ухалъ въ свою подмосковную, пріобртенную имъ отъ одного, подобнаго Аглаеву, друга. Онъ большею частію жилъ въ этой подмосковной, и прізжалъ въ Москву не иначе, какъ по увдомленіямъ агентовъ своихъ, что есть ему надъ кмъ потрудиться и позабавиться.
Въ Клуб Аглаевъ встртилъ опять благодтелей своихъ, Змйкина и Вампирова, но показалъ видъ, что ему подвиги ихъ нисколько неизвстны. Они предлагали ему партію въ вистъ. ‘Нтъ’ — отвчалъ онъ — ‘и въ банкъ, и въ вистъ сталъ я играть очень несчастливо, a ежели-бы нашелся охотникъ въ пикетъ, въ большой или въ дурачки, то я готовъ.’ — Какъ? Ты мастеръ въ дурачки?— сказалъ Змйкинъ.— Досадно, что нтъ здсь Карла Адамовича Шурке, онъ страстный охотникъ до этой игры! Но прізжай завтра ко мн обдать, я приглашу его, и мы посмотримъ, какъ вы сразитесь. — ‘Хорошо, пріду,’ отвчалъ Аглаевъ. ‘А между тмъ не найдешь-ли ты мн здсь партіи въ пикетъ?’ — Какъ не найдти! Вотъ Евграфъ Платоновичъ Ліонскій. Только онъ играетъ не иначе, какъ въ большую.— ‘Такого-то мн и надобно.’— Партія составилась. Аглаевъ предложилъ столь дорогую игру, что Ліонскій не ршился играть одинъ онъ нашелъ охотниковъ держать ему. Всмъ извстно было, что Ліонскій мастеръ. Тотчасъ разнесся слухъ о необыкновенно большой игр въ пикетъ, около стола нашихъ игроковъ сдлался кружокъ. Оба они играли очень хорошо, но счастіе ни тому, ни другому ршительно не благопріятствовало, и игра окончилась почти ничмъ.
На другой день открылось сраженіе Аглаева съ Шурке, въ дурачки, въ домъ Змйкина. Герой нашъ слъ играть съ твердою увренностію на выигрышъ, онъ славился необыкновеннымъ искусствомъ въ кругу своемъ, и не находилъ еще себ сопротивника. Каждая игра назначена была по тысяч рублей, потому что Шурке въ маленькую играть никакъ не соглашался. Потомъ пошли пароли и сетелевы. Аглаевъ нсколько разъ выигрывалъ и проигрывалъ, но онъ, по обыкновенію своему, вышелъ изъ-за стола пьяный, потомъ, въ продолженіе игры, пилъ еще Шампанское и пуншъ, и не замтилъ, что стоявшій подл него Вампировъ длалъ условленные знаки: то поправлялъ галстукъ, или волосы свои, то вынималъ табакерку, и, открывая ее, какъ будто нечаянно, билъ по ней нсколько разъ пальцами, то брался за щетку, или за млъ. Дурачки кончились тмъ, что Аглаевъ остался въ полныхъ, круглыхъ и полновстныхъ дуракахъ, проигралъ безъ малаго десять тысячь, спросилъ новыхъ картъ, и, машинально, на счастіе, перешелъ въ другое мсто, такъ, что Вампирову нгд было помститься подл него. Аглаевъ предложилъ играть на квитъ, но Змйкинъ сдлалъ знакъ Шурке, и тотъ ршительно пересталъ.
‘Нтъ’ — сказалъ Шурке — ‘эта игра слишкомъ утомительна. Надобно безпрерывное вниманіе и память, я готовъ, ежели вамъ угодно, на реванжъ, въ банкъ.’ — И конечно, конечно, лучше въ банкъ — сказалъ Змйкинъ.— И мы будемъ играть, a теперь сидимъ и смотримъ мы на васъ, какъ болваны ! Длай-ка намъ банкъ, Карлъ Адамовичъ!
Шурке, по обыкновенію, вынулъ кипу ассигнацій и множество золота. Змйкинъ и Вампировъ начали понтировать. Одинъ изъ нихъ представлялъ ролю Удушьева: также проигрывалъ, рвалъ карты и кидалъ ихъ, съ досады, подъ столъ, другой также отыскалъ руте, и приглашалъ Аглаева воспользоваться его открытіемъ. Но вс усилія ихъ остались безполезными. Бывъ предупрежденъ Удушьевымъ, Аглаевъ видлъ теперь вс фарсы, и никакъ не могли вовлечь его въ банкъ. Но онъ условился съ Шурке съхаться, на другой день, опять къ Змйкину, и снова играть въ дурачки.
‘Нтъ! теперь не было никакого плутовства,’ думалъ Аглаевъ, ‘а просто злое несчастіе преслдовало меня. Попробую, что будетъ завтра. Неужели, фортуна! ты никогда не улыбнешься мн?’ Даль-нйшее размышленіе привело его къ тому, что надобно ршиться самому схватить фортуну, какъ говорятъ игроки, за тупей, т. е. самому играть наврное. Онъ слышалъ, нсколько лтъ тому назадъ, что одинъ, подобный ему, ограбленный до послдней копйки, отважился поддть извстныхъ и опытныхъ игроковъ на самую простую штуку: стеръ съ шестерки одно боковое очко, поставилъ темную, съ тмъ, что еже-ли выиграетъ четверка, показать карту съ того бока, гд стерто, a ежели шестерка, то перевернувъ проворно карту, показать ее, зажавъ пальцемъ стертое очко. Такой дерзости никто не могъ ожидать, бднякъ воспользовался хитростью, и выигралъ около ста тысячь. Аглаевъ ршился пуститься на эту-же простую штуку, приготовилъ такую карту, и положилъ ее, на всякій случай, въ карманъ. Ему пришли было въ голову извстные стихи, которые прежде часто повторялъ онъ, и говорилъ даже, что это его девизъ:
S’il faut opter, si dans ce tourbillon
Il faut choisir d’tre dpe on fripon:
Mon choix est fait, je bnis mon portage —
Ciel, rends-moi dpe, mais rends moi juite et sage.
(Ежели въ вихр свта должно избирать: чмъ быть — жертвою плутовства, или плутомъ? выборъ мой сдланъ, и я благословляю свой удлъ! Провидніе! пусть буду я обманутъ, но сохраню мою правоту!).
Но Аглаевъ былъ уже слишкомъ завлеченъ. Стихи эти только мелькнули въ его памяти, и никакого дйствія не имли.
Сраженіе опять возобновилось дурачками, и опять Вампировъ производилъ вчерашніе маневры. Аглаевъ не помнилъ самъ себя, отъ Шампанскаго, отъ пунша и отъ проигрыша, проклиналъ фортуну, и послдній ломбардный билетъ его, на неизвстнаго, перешелъ къ Шурке! Осталось y него житья-бытья рублей съ тысячу ассигнаціями и нсколько полуимперіаловъ. Онъ самъ пересталъ играть въ дурачки, и предложилъ банкъ, въ намреніи поддть пріятелей на простую штуку. Весьма неискусно вынулъ онъ изъ кармана приготовленную имъ карту, такъ, что Вампировъ замтилъ это, и сдлалъ знакъ Шурке, который сначала не соглашался было играть на темныя карты, но по новому знаку сталъ метать. ‘Чего ты боишься бить темныя? Неужели ты думаешь, что мы играемъ наврное? сказалъ Вампировъ.— Нтъ — отвчалъ Шурке, закусывая губы, чтобы не смяться — но я не люблю бить темныхъ. A въ самомъ длъ банкомётъ обязанъ сдлать снисхожденіе понтёру! — Посл того началъ онъ метать, но такое было несчастіе Аглаеву, что вс четверки и шестерки ложились непремнно на правую сторону! Онъ снова проклиналъ судьбу свою, забывшись бросилъ въ сердцахъ приготовленную имъ карту на полъ, взялъ цлую колоду — но ничто ему не помогло: онъ проигралъ послднее, все что y него было. Не смотря на это, онъ еще продолжалъ игру, и — тысячь сорокъ было на немъ записано…. Змйкинъ сдлалъ тогда знакъ, и Шурке забастовалъ. ‘Пожалуйте деньги!’ сказалъ онъ Аглаеву.— У меня ничего нтъ!— отвчалъ Аглаевъ, съ воплемъ бшенства и отчаянія. — Вы меня совершенно ограбили — я васъ знаю! Удушьевъ открылъ мн ваше плутовство — ‘Какъ? У тебя нтъ денегъ? За чмъ-же ты игралъ? И въ оправданіе свое осмливаешься обвинять насъ, и ссылаться на такого-же мошенника, какъ ты самъ?’ вскричалъ Шурке, и тотчасъ за этими словами далъ онъ жестокую оплеуху Аглаеву. ‘Какъ? Ты самъ, бывши бездльникомъ, думая обыграть насъ наврное’ — закричалъ Вампировъ, поднявъ съ полу и показывая шестерку съ стертымъ очкомъ — ‘осмливаешься еще на насъ-же клеветать? — И отъ него оплеуха по другой щекъ послдовала Аглаеву… Сначала, какъ можно себ вообразить, Аглаевъ былъ пораженъ, или, лучше сказать, оглушенъ такими разительными доказательствами Шурке и Вампирова. Но безстыдная наглость бездльниковъ, которые, ограбивъ его, еще начали бить, привела Аглаева вдругъ въ такое неистовство, что онъ не вспомнилъ самъ себя, бросился на Шурке, человка щедушнаго и худощаваго, сбилъ его съ ногъ и схватилъ за горло. Но Вампировъ явился на помощь, взялъ Аглаева за воротъ, стащилъ съ Шурке, и далъ этому мерзавцу поправиться. Вдвоемъ повалили они Аглаева, и, не теряя присутствія духа и времени въ дракъ, Вампировъ держалъ его, a Шурке вынималъ y него изъ кармановъ все, что тамъ было. Но — не велика была пожива: вс деньги поступили уже къ нимъ, оставались только старинные часы покойнаго отца Аглаева и золотая его табакерка. Все это вмст не стоило боле 500 рублей, однакожъ и этимъ ршились воспользоваться. Между тмъ Змйкинъ, опасаясь, чтобы не случилось смертоубійства y него въ дом, вступилъ въ посредничество. ‘Полно, полно, господа! Какъ вамъ не стыдно! Я отвчаю вамъ за Петра едоровича, онъ человкъ благородный, и ежели проигралъ, то заплатитъ: y него есть имніе, я вамъ за него отвчаю!’ — Какъ пустить такого мошенника? Вздумалъ было обыграть насъ наврное!— сказалъ Вампировъ.— ‘Что-жъ теб еще надобно, ежели я ручаюсь за него?’ — Да что много толковать!— вскричалъ Шурке. Ежели ты отвчаешь, то мы можемъ тотчасъ сойдтиться. Отдай намъ чистыя деньги, выигранныя y него, также часы и табакерку, мы раздлимъ съ Вампировымъ, a ты возьми на свою часть, пожалуй, хоть съ уступкою, то, что онъ проигралъ въ долгъ, да и раздлывайся съ нимъ, какъ хочешь! Согласенъ-ли ты на это?— ‘Согласенъ.’— Ежели такъ, то мы его выпустимъ.— Между тмъ, высокій, сильный Вампировъ держалъ за горло Аглаева, жизнь его была въ опасности, и онъ умолялъ Змйкина спасти его. ‘Вотъ, видишь ли, что я для тебя длаю?’ сказалъ Змйкинъ. ‘Надюсь, что ты не откажешься дать мн вексель въ проигранныхъ тобою деньгахъ?’ — Не откажусь, не откажусь, и сей часъ подпишу — отвчалъ Аглаевъ, оправясь, насилу отдыхая, и опасаясь еще новыхъ побоевъ, въ случа отреченія дать вексель. ‘Ежели такъ,’ продолжалъ Змйкинъ, ‘то не надобно откладывать того до завтра, что можно сдлать сегодня. Это говорилъ какой-то умный человкъ. Вексельная бумага y меня есть, и мы сей часъ окончимъ все дло. A вы, господа, полно между собою ссориться, выпьемъ Шампанскаго на мировую. Мальчикъ! подай намъ цльную бутылку.’ Шампанское было принесено, вексель тотчасъ посплъ, Аглаевъ подписалъ безъ сопротивленія, и Змйкинъ послалъ привезти Маклера, съ книгою.
‘А что, господа’ — сказалъ Змйкинъ, сохраняя еще нкоторую пріязнь къ старому пансіонскому товарищу — ‘мы свое дло сдлали: обыграли Петра едоровича. Теперь все ршено, и y него ничего не осталось. Не льзя-же такъ его покинуть, возьмемъ его въ часть къ себ, и вы увидите, что онъ намъ пригодится.’ — Пожалуй!— отвчалъ Шурке. — Онъ, въ самомъ дл, можетъ быть намъ полезенъ. Еще никто не знаетъ, что y него ничего уже нтъ, и онъ можетъ служить намъ приманкою. Притомъ-же y него такое благообразное лицо, такое простосердечіе — и ни кому въ голову не придетъ, что онъ съ нами за одно!— И я согласенъ,’ прибавилъ Вампировъ, ‘только надобно его поучить’, какъ быть попроворне и поискусне вынимать изъ кармана поддланныя карты. Давича, онъ такъ неловко вытащилъ свою шестерку и четверку, что я насилу могъ удержаться отъ смха!’ Вс вспомнили этотъ случай, и захохотали. Вампировъ передражнивалъ Аглаева, долго смялись, пили Шампанское, и посл отъзда маклера съ книгою, въ которой Аглаевъ расписался, еще нсколько времени просидли. Тутъ открыты были новому товарищу нкоторыя тайны искусства, дружески разсуждали о предстоящихъ ему подвигахъ, и сулили ему золотыя горы. Шурке разсказалъ, что онъ самъ былъ почти въ такомъ-же положеніи, a теперь очень поправился, и доволенъ. Слдовательно, и Аглаеву того-же можно надяться. Кончилось тмъ, что Аглаевъ, при слабомъ своемъ характеръ, съ помощію Шампанскаго и пунша, развеселился, забылъ вс правила нравственности, забылъ, что безчестіе его распространится на все невинное его семейство, и охотно вступилъ въ сословіе разбойниковъ! По возвращеніи домой, нашелъ онъ всхъ въ смятеніи. Дядюшку его, Аристофанова, привезли безъ чувствъ и безъ языка, съ большаго бала. Посл продолжительнаго вальса въ котильон, утомясь и распотвши, онъ напился холоднаго, и съ нимъ тутъ-же сдлался ударъ. Въ такомъ положеніи старикъ былъ доставленъ домой. Аглаевъ поспшилъ къ нему въ комнату, но не было уже никакой надежды спасти жизнь дяди. Черезъ нсколько минутъ, Аристофановъ окончилъ свое достославное поприще.
Аглаеву извстно было, что y покойнаго больше долговъ, чмъ имнія. Онъ поспшилъ дать знать Полиціи, чтобы запечатали все оставшееся посл его дяди. Нашлось нсколько сотенъ рублей, которые были истрачены на похороны. Совершивъ послдній долгъ, и не имя ни угла, гд жить, и ни копйки денегъ, не только, чтобы возвратиться домой въ деревню, но даже, чтобы какъ нибудь прокормиться, Аглаевъ ршился откровенно сказать Змйкину о бдственномъ своемъ положеніи. Великодушный другъ его тотчасъ далъ ему тысячу рублей, на вексель, для уплаты млочныхъ долговъ, и отвелъ ему, для житья, въ дом своемъ особую комнату.
Такимъ образомъ, несчастный Аглаевъ поступилъ совершенно подъ покровительство Змйкина, и тотъ началъ съ нкоторою пользою употреблять его таланты. Змйкинъ уврялъ, что Аглаевъ большой богачъ, что ему досталось наслдство, и что около его можно потрудиться. Подъ этимъ предлогомъ завлекалъ онъ многихъ къ себ, и начисто обыгрывалъ. Подсылали также Аглаева развдывать, кто изъ знакомыхъ его получаетъ, подъ залогъ, или за проданное имніе, деньги, поручали ему дружиться съ такими людьми и звать ихъ къ себ. Въ такихъ случаяхъ, Аглаевъ представлялъ роль хозяина, a Змйкинъ гостя его, и на эту штуку удалось имъ обыграть многихъ. Нечувствительно привыкъ Аглаевъ къ такому честному ремеслу. При томъ-же, онъ лъ вкусно, и всякій день къ вечеру былъ пьянъ. Ему нкогда было одуматься и вспомнить о несчастномъ своемъ семейств. Наконецъ сдлала эта шайка какое-то, уже слишкомъ гласное плутовство, и всхъ друзей — Змйкина, Шурке, Вампирова и Аглаева, выслали изъ Москвы, взявъ съ нихъ подписки — никогда не возвращаться.
Все пребываніе Аглаева въ Москв продолжалось не боле полугода, и въ теченіи такого краткаго времени усплъ онъ надлать столько хорошихъ и похвальныхъ длъ! Послднія чувства нравственности въ немъ истребились. Онъ сдлался совсмъ уже образованнымъ мошенникомъ и пьяницею. Сначала писалъ онъ всякую почту къ женъ своей, и общалъ ей скоро возвратиться. Но, постепенно, часъ отъ часу сталъ писать рже, и послднія три, или четыре письма ея оставилъ вовсе безъ отвта. Между тмъ несчастная жена его плакала, худла, и здоровье ея совершенно растроивалось. Посл высылки изъ Москвы, Аглаевъ, по необходимости, долженъ былъ возвратиться домой. Онъ выхалъ вмст съ Змйкинымъ, который расположился поселиться въ деревн, по сосдству съ Аглаевымъ. Этотъ покровитель Аглаева сдлалъ планъ, по которому положено было подвизаться въ искусств ихъ на ярмаркахъ и въ губернскихъ городахъ. Аглаевъ, по векселю своему, былъ въ полной зависимости y Змйкина, и согласился везд ему сопутствовать.
Возвращеніе Аглаева домой было прискорбно и ужасно. Жена его, отъ слезъ и отъ горя, потеряла всю прежнюю красоту свою. Блдная, худая, желтая, слабая встртила она его на крыльц, и отъ разстройства нервъ упала въ обморокъ. Дти не узнали своего отца, и, когда онъ хотлъ приласкать и поцловать ихъ, они заревли и прижались къ нянямъ. Старая Холмская не длала никакихъ упрековъ, но лицо ея показывало явное негодованіе и презрніе къ Аглаеву. Въ дом нашелъ онъ совершенный безпорядокъ и большую часть строеній въ упадк. Все это совокупно навело на него такое уныніе и такую тоску, что онъ кое-какъ пробылъ дома одн сутки и ускакалъ къ Змйкину.
Тамъ ожидало его совсмъ противное — вкусный и роскошный столъ, веселое общество (Шурке и Вампировъ вскор туда пріхали), шутки, разнаго рода распутныя увеселенія, и все, что только развращеніе и безнравственность представляютъ привлекательнаго. Аглаевъ проводилъ большую часть времени y Змйкина, домой здилъ изрдка, бранился на жену, которую всегда заставалъ въ слезахъ, и съ мрачнымъ лицомъ возвращался опять къ Змйкину. Это бывало поводомъ къ остроумнымъ шуткамъ и насмшкамъ друзей. Они успли уже совершить нсколько удачныхъ путешествій, на ярмарки, въ близь лежащіе города, работали тамъ со славою и успхомъ, пили, ли, веселились, и не видали, какъ летло время.
Въ такомъ положеніи былъ Аглаева, когда Свіяжская и Софья пріхали въ Пріютово. Въ этотъ день было рожденіе Змйкина. Посланный, съ запискою о прізд ихъ, нашелъ Аглаева въ пьяномъ вид. Онъ только что передъ тмъ окончилъ разсказъ о наставленіяхъ, которыя длала ему Софья, при первомъ отъзд его въ Москву, и передражнивалъ обихъ старухъ, Свіяжскую и тещу свою Холмскую, какъ они ходятъ, говорятъ и изъясняются въ дружб. Вс помирали со смху, и Аглаевъ еще боле отличался посл такого одобренія, лгалъ, выдумывалъ то, чего никогда не бывало. Въ это время подали ему записку отъ жены.
‘Вотъ, что называется, сонъ въ руку!’ сказалъ онъ. ‘Вообразите: сама Минерва и фрейлина Екатерины первой, тетушка Свіяжская, и Профессоръ премудрости Софья, воспитанница ея, пріхали къ намъ!— Хорошъ я буду, когда покажусь имъ въ теперешнемъ моемъ вид!’ прибавилъ онъ, допивая свой стаканъ пуншу!— Нтъ! мы тебя не пустимъ, теб надобно протрезвиться, не прежде, какъ посл ужина, ночью, позжай домой. Ты найдешь всхъ спящими, a къ утру успешь совсмъ поправиться — сказалъ Змйкинъ.— Тогда начинай свою ролю раскаявающагося гршника, Да, смотри: вели вычистить свой фракъ и расчеши волосы. Ты такой сталъ неряха, что ни на что не похоже! Смотри-же: не ударь лицомъ въ грязь, разжалобь старуху и вымани y нея побольше денегъ! Пора, братъ, и давно пора расплатиться теб со мною по твоему векселю!
Однакожъ, весь вечеръ Аглаевъ продолжалъ пить. Въ самое короткое время, онъ до такой степени перемнился и унизился, что не стыдился уже, особенно въ пьяномъ вид, представлять роль шута и забавника въ дом Змйкина. Онъ плъ и плясалъ съ крестьянскими бабами, которыя были въ тотъ вечеръ собраны y добраго своего помщика. Къ довершенію всего, Аглаевъ, уже мертвецки пьяный, вздумалъ позабавить все почтенное общество, и сдлать имъ сюрпризъ, нарядившись въ крестьянское платье. Его дурачили, смялись надъ нимъ, подносили ему безпрестанно пуншъ. Вечеръ кончился тмъ, что онъ упалъ безъ чувствъ на полъ, и его отнесли въ постелю….
Да, будетъ съ неба миръ теб,
Желаньямъ частымъ и мольб
Но возвратимся опять въ Пріютово. Бдная Катерина почти всю ночь проплакала, и посылала нсколько разъ справляться: не пріхалъ-ли ея мужъ? Софья также рано проснулась, и съ горестію услышала, что Аглаевъ еще не прізжалъ. Горничная двушка, одвая ее, успла сообщить, что посланный къ нему возвратился, и разсказывалъ, что засталъ барина пьянымъ, что онъ всю ночь проплясалъ съ бабами, и наконецъ упалъ безъ чувствъ на полъ…. ‘бдная, бдная Катинька!’ думала Софья — ‘нтъ никакой надежды помочь теб! Ты погибла безвозвратно, и одна смерть только можетъ прекратить страдальческую жизнь твою!»
Свіяжская долго проговорила съ другомъ своимъ, Холмскою, о бдственномъ положеніи Катерины. Она узнала, что Аглаевъ, кром того, что никогда почти не бываетъ дома, но и во время кратковременныхъ возвращеній своихъ прізжаетъ не на радость, a на новое горе Катерины, что онъ обходится съ нею весьма дурно, безпрестанно придирается, говоритъ грубости, и увозитъ послднія деньги, которыя она, кое-какъ, собираетъ, для содержанія себя и дтей.
Въ мрачномъ расположеніи, и съ печальными лицами, собрались вс пить чай. Однакожъ каждая изъ присутствовавшихъ по возможности, старалась притвориться и казаться спокойною, чтобы не увеличить горести бдной Катерины. Съ распухшими отъ слезъ глазами, безмолвная, она сидла уже, съ дтьми, въ гостиной.
Софья сдлала еще новое, весьма непріятное открытіе, что впрочемъ было неизбжнымъ слдствіемъ разстройства семейной жизни Аглаевыхъ. Она замтила, что дти были чрезвычайно избалованы, въ особенности-же крестница ея, Соничка, была самая своевольная, капризная двчонка, при малйшемъ противорчіи кричала, ревла во все горло, топала ногами и приходила въ какое-то изступленіе. Мать, по слабости своего здоровья, и чтобы поскоре только унять дочь свою, длала все, что ей хотелось. Въ продолженіе утра Софья видла неоднократные опыты своевольства крестницы своей, и слабости ея матери. Замтивъ все это, она ршилась, во время пребыванія y сестры, заняться особенно исправленіемъ крестницы.
Несчастный Аглаевъ проснулся на другой день утромъ, съ сильною головною болью. Хотя онъ пилъ разсолъ и квасъ, но ничто ему не помогало, всю внутренность жгло y него отъ пунша и ерофеича. Шампанскаго, и другихъ хорошихъ винъ, уже давно не давалъ ему хозяинъ его.
По обыкновенному примру пьяницъ, Аглаевъ просилъ убдительнйше, чтобы ему дали, на похмлье, чаю съ ромомъ. ‘Вотъ еще — давать теб рому!’ сказалъ Вампировъ. ‘Стоишь-ли ты того? Всякая дрянь лзетъ нын въ порядочные люди, всякому давай лучшаго и дорогаго, можешь и съ простою водкою напиться, да и то — ежели дадутъ!’—‘Правда, правда!’ — подтвердилъ Шурке. — ‘Однакожъ, такъ и быть, ежели пропляшешь по вчерашнему, то я выпрошу теб рому.’ — До пляски-ли мн теперь! Такъ болитъ голова, что мочи нтъ! Но, полно шутить, пожалуста, велите дать мн рому! — ‘Вотъ еще! Сталъ умничать! Говорятъ теб попляши, a то и ничего не дадутъ.’ — Что за вздоръ! Эй, человкъ! подай мн рому! — ‘Не подавай!’ сказалъ Вампировъ.— Да что, братецъ, за глупыя шутки? — ‘Нтъ никакихъ шутокъ, a просто ничего не дадутъ, пока не будешь плясать.’— Чортъ васъ возьми! Вдь въ самомъ длъ не дадите ничего, a моей мочи нтъ! — ‘Точно не дадимъ, графинъ съ ромомъ сей часъ сюда принесутъ, но ты будешь смотрть, a не пить, пока не пропляшешь.’ Страсть къ пьянству до такой степени усилилась въ Аглаев, что онъ готовъ былъ на все. — Нчего длать!— сказалъ онъ — отъ васъ видно не отдлаешься!— посл того пустился въ присядку, по вчерашнему. Шурке и Вампировъ снова помирали со смху. Въ это время вошелъ Змйкинъ. ‘Что это? Ужь ты, пьяница, усплъ нарзаться съ позаранку?’ сказалъ онъ.— Какое: нарзаться! Моей мочи нтъ — надобно опохмлиться, a вотъ эти злоди не хотли дать мн рому, пока я не буду плясать. — ‘Да, братецъ, теперь ему можно дать,’ отвчалъ Шурке — ‘онъ выплясалъ, и мы ему общали,’ — Полно, что вы господа! Онъ опять напьется пьянъ, a ему надобно сей часъ хать, представлять комедію. Одвайся, братецъ — продолжалъ Змйкинъ, обращаясь къ Аглаеву. — Дрожки теб готовы. Да смотри-же, поправься, разжалобь старуху, выхлопочи денегъ, для заплаты мн по векселю, a не то, смотри, худо будетъ: я тебя, и съ плаксою, женою твоею, выгоню изъ деревни! И то, кажется, довольно долго жду я. Ты самъ знаешь, что срокъ прошелъ.
Вексель, по счетамъ Змйкнна перешелъ къ Вампирову, и онъ уже давно представилъ его ко взысканію. По личному уваженію Исправника къ Катеринъ и по жалости къ несчастному ея семейству, Пріютово тайно отъ нея было описано, и скоро наступалъ уже послдній срокъ, къ продаж съ аукціона. Но она ничего не знала….
‘Воля твоя,’ отвчалъ Аглаевъ, ‘а моей мочи нтъ: дай опохмлиться, хоть чашки дв выпить съ ромомъ!— Не дамъ, говорятъ теб, не дамъ, ты опять напьешься, a теб давно пора хать!— ‘Да, полно, братецъ, шутить, и такъ чай простылъ!’ — Какая шутка! Я теб серьезно говорю: не дамъ! — ‘Чортъ васъ всхъ возьми! сказалъ съ сердцемъ Аглаевъ, и вышелъ вонъ. Насилу, почти на колняхъ, выпросилъ онъ y буфетчика стаканъ ерофеичу, и потомъ возвратился одваться.
‘Ахъ! пьяница! Ужъ усплъ нарзаться!’ вскричалъ, съ досадою, Змйкинъ. Кто теб поднесъ? Отъ тебя такъ и несетъ простымъ виномъ!’ — Выпилъ, таки выпилъ!— отвчалъ Аглаевъ.— Я говорилъ теб, что моей мочи нтъ, и что мн надобно опохмлиться. — ‘Принесите этому скотин крупы’ — продолжалъ Змйкинъ — ‘чтобы онъ залъ запахъ отъ вина. Экая пьяница! съ глазъ спустить нельзя! Да одвайся, по крайней мр, поскоре — провались ты отсюда!’
Аглаевъ началъ одваться. Плать еего, и безъ того изношенное, было замарано, не вычищено, борода не брита, волосы вс въ пуху, блой галстукъ его былъ запачканъ и жилетъ во многихъ мстахъ изодранъ…. ‘Какъ отпустить его такою чучелою?’ — сказалъ Змйкинъ.— ‘Нчего длать! Принесите ему старый мой фракъ и блое блье! Садись, пьяница, садись уродъ! Надобно тебя выбрить и расчесать волосы!’ Каммердинеръ Змйкина все это сдлалъ. Хотя принесенное платье не совсмъ было впору, но, по крайней мр, Аглаевъ походилъ въ немъ на человка. ‘Посмотри-ка: да онъ препорядочный сдлался молодецъ!’ сказалъ Шурке. — И въ самомъ дл! — прибавилъ Змйкинъ — парень хоть куда! Ну, обернись, пройди по комнат! Какъ-же ты будешь кланяться? Что будешь ты говоришь?
У Аглаева отъ ерофеича опять кружилась голова, онъ забавлялъ почтенныхъ собесдниковъ своихъ, представляя въ лицахъ, какъ будетъ подходить къ ручк дамъ, принимая на себя смиренный видъ. Часа два продолжалась вся эта комедія. Наконецъ Змйкинъ вынулъ часы. ‘Посмотрите, какъ мы заболтались съ этимъ дуракомъ — скоро 11 часовъ! Ну, пошелъ, пошелъ, пора теб хать!— Ахъ, да! Постой-ка, постой, молодецъ — вдь чего добраго! Ты, пожалуй, готовъ дорогою захать въ кабакъ. Надобно освидтельствовать, нтъ-ли y тебя денегъ?’ говорилъ Змйкинъ, осматривая его карманы.— Какія деньги! Ужь я, по милости вашей, давно въ глаза ихъ не видалъ — возразилъ, съ неудовольствіемъ, Аглаевъ, выходя изъ комнаты.—‘Да на что теб дураку деньги? И безъ нихъ ты всякій день сытъ и пьянъ!’ — Постой, постой — закричалъ Вампировъ въ окно, въ то время, когда Аглаевъ садился на дрожки — вернись назадъ — я дамъ теб стаканъ рому! — Аглаевъ слзъ съ дрожекъ. ‘Попробуй-ка вернуться, ежели хочешь быть битымъ!’ закричалъ Змйкинъ. — Однакожъ Аглаевъ вошелъ опять въ комнату, но Змйкинъ вытолкнулъ его въ шею, веллъ посадить его насильно на дрожки и кучеру тотчасъ хать.
Увы! точно справедливо: ce n’est, que le premier pas, qui cote (только первый шагъ труденъ)! Какъ скоро и какъ ужасно усовершенствовался Аглаевъ на поприщ разврата! человкъ хорошаго рода, дворянинъ, мужъ прелестной женщины, отецъ семейства, не глупый и довольно образованный, имя врный кусокъ хлба, какъ быстро прошелъ онъ вс степени порока! Все промоталъ, повергнулъ свое семейство въ самое бдственное положеніе, и къ довершенію всего сдлался пьяницею, поступилъ въ званіе шута — къ разбойникамъ, которые его ограбили!
Всякій близокъ къ паденію, кто не иметъ душевной силы, съ первымъ движеніемъ возникающей страсти, преодолть себя при самомъ началъ.
Аглаевъ образумился дорогою. Дйствіе ерофеича по немногу прошло, и ужасное, во всхъ отношеніяхъ, положеніе его представилось ему въ настоящемъ вид! Слезы невольно потекли изъ глазъ его, онъ не зналъ, какъ показаться домой, что ему длать и чемъ оправдаться въ медленности своей, когда уже безъ малаго сутки зналъ онъ о прізд своей благодтельницы? хотлъ было онъ во всемъ признаться, и ршительно перемнить образъ жизни, но думалъ, что нельзя ему не только надяться, но и желать даже, чтобы заплатили за него около сорока тысячь рублей, должныхъ имъ Змйкину. Разсуждая дале, онъ принялъ ршительное намреніе отдать деревню за долгъ свой, поручить жену и дтей великодушію родныхъ ея, a самому вступить въ службу, хотя въ должность y частныхъ людей, отказывать себ во всемъ, и совершенно исправиться въ своемъ поведеніи. Мысль эта воспламенила его. Въ немъ оставались еще нкоторыя искры добра, и въ это время онъ точно готовъ былъ на всякія пожертвованія и усилія. Но изъ всхъ страстей самая тяжелая къ преодолнію есть пьянство. Страсть эта непреоборимо вкоренилась въ немъ, и самыми быстрыми шагами привела его къ погибели.
Передъ обдомъ пріхалъ онъ домой, засталъ жену и дтей, также и Софью къ гостиной, старушки, об, чувствуя себя не очень здоровыми, ушли въ свою комнату полежать. Съ робостію и весь покраснвъ, подошелъ Аглаевъ къ рук Софьи, потомъ поцловалъ онъ съ нжностію свою жену. ‘Что ты, мой другъ, такъ блдна?’ сказалъ онъ ей. ‘Видно не очень здорова. Я самъ себя не весьма хорошо чувствую, и отъ того вчера никакъ не могъ пріхать.’ Софь извстна была причина его медленности, притомъ-же и самое лицо Аглаева, багровое, развратное, и помутившіеся глаза, изобличали его. Она не могла скрыть своего негодованія, и съ презрніемъ посмотрла на него. Аглаевъ догадался, желая скрыть смущеніе свое, подошелъ онъ къ дтямъ, поцловать и приласкать ихъ, но отвыкнувъ совсмъ отъ него, и видая его очень рдко, они испугались, и заревли во все горло. Катерина велла нян поскоре вынесть ихъ изъ комнаты и отправляться гулять. Въ это время Холмская и Свіяжская вошли въ гостиную. Аглаевъ, опять весь покраснвъ, подошелъ къ нимъ. Холмская съ видомъ упрека, a Свіяжская съ состраданіемъ смотрли на него, и онъ еще боле смшался, нечаянно увидвъ себя въ зеркал. Фракъ Змйкина былъ ему узокъ и коротокъ, вообще прежняго Аглаева узнать было невозможно. Софья, не видавъ его очень давно, смотрла на него съ неописаннымъ отвращеніемъ — такъ пьянство его преобразило. Все лицо Аглаева было покрыто какъ будто какимъ-то багровымъ лакомъ, на лбу и на носу были y него прыщики, передніе зубы выпали, онъ такъ постарлъ и подурнлъ, что самъ ужасался, когда глядлъ на себя въ зеркало.
Передъ обдомъ, по обыкновенію, подавали водку, которой Аглаевъ прежде никогда не пилъ, и слуга прошелъ было мимо его. Онъ хотлъ и теперь, по крайней мр при гостяхъ своихъ, не пить, но никакъ не могъ преодолть себя, воротилъ слугу, и выпилъ большую рюмку. Прежде всегда наблюдалъ онъ вжливость, подавалъ руку дамамъ, и велъ ихъ за столъ, но теперь не отважился подойдти къ Свіяжской, и въ то время, когда вс пошли въ залу садиться за столъ, онъ догналъ слугу и выпилъ еще рюмку водки. Посл этихъ пріемовъ, Аглаевъ нсколько ободрился, и началъ было говорить, но вс замтили послдній его подвигъ, и это всхъ поразило. Жена его насилу удерживала слезы свои, грустно было смотрть на нее, и никто не имлъ духу отвчать на его слова. Разговоръ перервался, и Аглаевъ смшался еще боле. Однакожъ Сантуринское вино, котораго онъ прежде не любилъ и не могъ пить подвинулъ Аглаевъ къ себ и осушилъ цлую бутылку.
Грустный и молчаливый обдъ продолжался недолго, никто почти ничего не лъ, кром Аглаева, который, въ замшательств, не зная самъ что длать, накладывалъ себ полныя тарелки. Общее молчаніе нарушалось иногда крикомъ и своевольствомъ маленькой Сонички, которая просила то того, то другаго, и не слушалась матери, только строгій взглядъ Софьи укрощалъ ее.
‘Дурно, очень дурно!’ сказала Свіяжская, войдя, вмст съ Холмскою, въ свою комнату, посл обда. ‘Плохая надежда на исправленіе его, онъ предался пьянству, и посл этого ничего добраго ожидать нельзя.’ — Злодй! извергъ! — отвчала ей Холмская, заливаясь слезами.— Можно-ли было предвидть такое ужасное несчастіе для бдной моей Катиньки? Она недолго проживетъ, и что будетъ съ несчастными ея сиротами! — ‘Сиротамъ Богъ помощникъ,’ отвчала Свіяжская. ‘Но, другъ мой, не должно отчаяваться, a надобно дйствовать. Ежели мы не успемъ отвратить его совсмъ отъ пьянства, то, можетъ быть, съ помощію Божіею, хотя нсколько удержимъ его отъ гласнаго посрамленія. Можетъ быть, отведемъ его отъ шайки гнусныхъ разбойниковъ, въ которую онъ теперь попалъ. Словомъ — надобно дйствовать до послдней крайности, и не унывать.’ — Нтъ! я не имю никакой надежды, и ничего хорошаго не предвижу — продолжала Холмская. — За что страдаетъ эта невинная мученица? Одна только смерть можетъ прекратить ея несчастія.— ‘Послушай, мой другъ: не надобно гнвить Бога своимъ роптаніемъ. Будемъ ожидать всего хорошаго отъ неизреченной Его милости. Несчастія, въ здшней жизни переносимыя безъ ропота и съ терпніемъ, открываютъ намъ путь къ вчному блаженству. Впрочемъ, ежели говорить всю правду,’ прибавила Свіяжская, ‘то не совсмъ оправдываю я и Катерину. Она завлечена была страстною и слпою привязанностію своею къ ребенку, и забыла, что y нея есть другія обязанности. Разумется, такого страшнаго несчастія я не ожидала, но въ первый пріздъ мой, когда они жили такъ спокойно и благополучно, что сердце радовалось смотря на нихъ, я предупреждала Катерину, говорила что страсть ея къ ребенку, хотя весьма извинительная, будетъ имть дурныя послдствія. Ежели-бы она не предалась совершенно этой привязанности, и не забывала, что мать, въ тоже время и супруга, ежели-бы она умла раздлять чувства и любовь свою уравнительно къ двумъ, равно драгоцннымъ для нея предметамъ, мужу и дочери, то предупредила-бы большія бдствія. Притомъ-же, ежели-бы она была въ полной мр разсудительна, то зная легкомысліе, безхарактерность и втренность своего мужа, не отпустила-бы его одного въ Москву, и сама вошла-бы въ устройство его длъ, слдовательно, не допустила~бы мошенника-стряпчаго такъ нагло обмануть его, отвела-бы отъ шайки другаго рода разбойниковъ, которые такъ безсовстно ограбили его, и довершили тмъ, что споили его съ кругу. Но что длать! Прошедшаго не воротишь, надобно теперь дйствовать, соображаясь съ настоящими обстоятельствами. Сего-же дня, вечеромъ, буду я говорить съ нимъ откровенно. Онъ еще не совсмъ потерялъ стыдъ. Это подаетъ хотя нкоторую надежду на исправленіе его.’
Софья и Катерина остались въ гостинной съ Аглаевымъ. Онъ курилъ трубку, и не зналъ, съ чего начать разговоръ Софья не могла преодолть своего унынія, она вязала, въ подарокъ жениху своему, кошелекъ, нсколько разъ хотла положить работу свою и начать разговоръ, но — никакъ не могла собраться съ духомъ. Слезы Катерины текли крупными каплями на ея шитье въ пяльцахъ. Аглаевъ все это видлъ, тяжело вздыхалъ, и также не находилъ что говорить. Подобное положеніе было слишкомъ тяжело. Катерина сказала наконецъ, что чувствуетъ себя дурно, и отправилась въ спальню. Софья послдовала за нею.
Оставшись одинъ, Аглаевъ не зналъ, что ему длать, съ тоски пошелъ въ чайную, веллъ экономк подать наливки, выпилъ съ горя дв большія рюмки, и отправился къ себ въ кабинетъ, спать.
Въ шесть часовъ разбудилъ его каммердинеръ, объявляя, что тетушка Прасковья Васильевна хочетъ говорить съ нимъ, и ожидаетъ его въ саду, въ бесдк. Онъ поспшилъ одться, и съ трепетомъ, съ сильнымъ біеніемъ сердца, отправился, какъ будто на страшный судъ.
‘Садись, любезный Петръ едоровичъ,’ сказала Свіяжская. ‘Я все знаю, и не буду упрекать тебя. Угрызеніе совсти и раскаяніе твое очень замтны. Но Богъ милосердъ, и прощаетъ тхъ, кто относится къ Нему съ чистымъ покаяніемъ и твердымъ намреніемъ исправиться.’ — Я извергъ, я не заслуживаю милостей Божіихъ — отвчалъ, съ горькими слезами, Аглаевъ,— я погубилъ себя и все невинное мое семейство!— ‘Все это правда, но не должно предаваться отчаянію,’ продолжала Свіяжская. ‘Я съ тмъ пріхала, чтобы помочь вамъ, и устроить по возможности ваши дла. Будь откровененъ со мною, любезный другъ, и разскажи мн все чистосердечно: кому и сколько ты долженъ? Когда сроки уплаты? Словомъ — не скрывай отъ меня ничего.’ — Что заниматься мною! Я человкъ совершенно погибшій — отвчалъ Аглаевъ, рыдая и задыхаясь отъ слезъ.— Но будьте великодушны — продолжалъ онъ, бросаясь передъ Свгяжскою на колни — не покиньте несчастной жены моей и дтей. Мн лично уже ршительно ничмъ помочь нельзя! — ‘Опять говорю теб, любезный другъ: не предавайся отчаянію, и надйся на милость Божію. Будь откровененъ со мною. Можетъ быть, теб тягостно и совстно на словахъ объяснить мн въ настоящемъ вид твое положеніе. Напиши, сдлай реэстръ долгамъ твоимъ, и отдай его мн, завтра утромъ, здсь-же наедин. Но интересъ дло послднее. Положеніе ваше устроить съ этой стороны я беру на себя. Будемъ говорить о другомъ, гораздо важнйшемъ. Вспомни, любезный Петръ едоровичъ, что y тебя жена и дти, и что ты подвергаешься величайшей отвтственности передъ Богомъ въ томъ, что они несчастливы. Сдлай усиліе надъ собою, слдствія котораго будутъ благотворны, собственно для тебя и для всего семейства твоего. Оставь шайку разбойниковъ, которые, кром того, что совсмъ тебя ограбили, но и нравственно ведутъ къ совершенной погибели. Разсмотри самъ хладнокровно, что это за люди, и чмъ должна окончиться безразсудная связь твоя съ ними.’ — Очень чувствую всю справедливость сужденій вашихъ — отвчалъ Аглаевъ, продолжая горько плакать,— самъ вижу, что они погубили меня! — ‘Ежели самъ видишь, то сдлай надъ собою усиліе, оставь общество этихъ мерзавцевъ, возвратись къ своему семейству, и ты оживишь жену свою. Еще ты имешь всю возможность жить спокойно и счастливо. Поврь, мой другъ, что исполненіе обязанностей ведетъ насъ, самымъ ближайшимъ и благонадежнымъ путемъ, къ истинному благополучію, a coвращеніе съ этого пути влечетъ къ непремнной погибели.’ — Клянусь вамъ всмъ, что есть свято — вскричалъ Аглаевъ, тронутый до глубины души, и убжденный кротостію, нжностію и справедливостію сужденій Свіяжской — призываю самаго Бога во свидтели, что вкъ нога моя не будетъ y этихъ злодевъ! Я прерываю навсегда знакомство и всякія сношенія съ ними, и никуда изъ дома отлучаться не буду. Богъ милостивъ Онъ подкрпитъ меня въ твердомъ моемъ намреніи исправиться и заслужить передъ доброю, несчастною женою моею вс сдланныя мною ей огорченія!— ‘Да укрпитъ тебя милосердый Создатель въ благихъ намреніяхъ твоихъ!’ отвчала Свіяжская, утирая слезы свои. ‘Пойдемъ, пойдемъ поскоре всхъ обрадовать твоими хорошими чувствами. Ты распространишь общую радость.’ Она подала ему руку, и повторила, чтобы онъ къ завтрашнему утру приготовилъ реэстръ долгамъ своимъ. ‘А что касается до починокъ въ домъ вашемъ и исправленія прочихъ строеній,’ прибавила Свіяжская, ‘объ этотъ не безпокойся. Я сегодня утромъ уже послала въ городъ за подрядчикомъ, и все это устрою. Словомъ, все будетъ хорошо, ежели только ты твердо исполнишь свое намреніе, и ршительно оставишь шайку этихъ развратныхъ людей.’
При вход въ гостиную, куда собрались вс пить чай, не было надобности разсказывать о слдствіяхъ разговора. На лиц Свіяжской сіяла радость, и она безъ словъ все объяснила. Аглаевъ бросился со слезами цловать руки жены своей, просилъ у нея прощенія, и повторялъ клятву исправиться, оставить общество Змйкина, и посвятить всю жизнь свою на то, чтобы изгладить прежніе проступки свои. Съ тмъ-же обратился онъ къ старой Холмской и Софь, и имъ повторялъ тоже. У него, самого спало тягостное бремя съ сердца. Онъ имлъ точно вс наклонности къ добру, и въ продолженіе жизни своей нсколько разъ уже раскаявался и принималъ ршительное, непоколебимое намреніе быть хорошимъ супругомъ, отцомъ семейства и честнымъ человкомъ. Къ несчастію по безхарактерности и недостатку силы душевной, не могъ онъ преодолть влеченія страстей, и безпрестанно совращался съ истиннаго пути. Но, главнйшее — онъ не имлъ подкрпленія отъ самаго близкаго къ нему человка. Жена его способна была только страстно любить, и не имла никакой твердости душевной. При самомъ малйшемъ неудовольствіи, ничмъ боле она не могла пособить горю своему, кром слезъ. Всякая, иногда самая ничтожная, не стоящая вниманія бездлица, заставляла ее плакать. Притомъ-же она предалась совершенно и исключительно страстной привязанности своей къ старшей дочери, забыла, что y нея есть другія обязанности, и чрезъ то нечувствительно потеряла уваженіе и любовь мужа, который, самъ того не замчая, становился постепенно всякій день къ ней холодне. Заключимъ: Катерина имла доброе, нжное, чувствительное сердце, но весьма мало разсудительности. Впрочемъ, это такое качество, которымъ одарены очень немногія женщины.
Скорое и столь неожиданное раскаяніе Аглаева всхъ оживило и распространило общую радость. Жена, съ восторгомъ и слезами, цловала его, сестра и мать съ неизъяснимымъ удовольствіемъ смотрли на примиреніе ихъ, но всхъ счастливве была Свіяжская. Ей всмъ были обязаны, и Холмская, схвативъ насильно руку ея, цловала со слезами, называя ее благодтельницею и Ангеломъ-хранителемъ всего семейства.
Вечеръ прошелъ нечувствительно, съ большою для всхъ пріятностію, a къ довершенію всего и Соничка не капризничала, и согласилась плясать подъ разстроенное фортепіано, на которомъ кое-какъ играла Софья. Аглаевъ наслаждался-бы въ полной мр счастіемъ своимъ, ежели-бы воспоминаніе прошедшей жизни не отравляло его радости. Онъ горько раскаявался, что не умлъ устроить себя, поддался такъ глупо обману, и лишилъ себя истиннаго, достойнаго человка благополучія въ здшнемъ мір — семейственной, спокойной, независимой жизни. Онъ проклиналъ виновниковъ своего бдствія — Фрипоненкова, Лукавину, Удушьева, Змйкина, и прочихъ, сожаллъ, что не послушался Радушина, и не ухалъ тотчасъ изъ Moсквы съ остававшимся y него капиталомъ. Тяжело вздыхалъ онъ, но — поправить ничмъ уже было невозможно! Передъ ужиномъ слуга подалъ ему водку, и онъ отказался. ‘Напрасно отказываешься,’ сказала Свіяжская,— ‘одна только неумренность пагубна, a передъ обдомъ и ужиномъ выпивать по рюмк, тому, кто привыкъ, не можетъ быть вредно.
На другой день Аглаевъ всталъ рано, чтобы сдлать реэстръ долгамъ своимъ. Онъ написалъ, сколько былъ долженъ въ уздный городъ купцамъ, за взятые y нихъ товары и припасы, помстилъ другіе млочные долги свои, всего тысячь до шести, но не имлъ духу объявить, что онъ долженъ еще Змйкикину около сорока тысячь. Онъ думалъ, что это поразитъ Свіяжскую и опять нарушитъ общую радость. Долго размышлялъ онъ, и наконецъ ршился подождать, не сказывать Свіяжской, въ надежд убдить Змйкина на значительную уступку. Ему неизвстно было, что вексель его перешелъ уже въ руки Вампирова и представленъ ко взысканію. Аглаевъ предполагалъ, уладивъ съ Змйкинымъ письменно, тогда увдомить Свіяжскую и просить ея пособія. Съ сими мыслями одлся онъ и пошелъ въ садъ, гд благодтельница ихъ семейства, по вчерашнему условію, ожидала его.
‘Ну, что? Готова-ли твоя записка?’ спросила она.— ‘Какъ? Только всего ты долженъ?’ — продолжала Свіяжская, прочитавъ реэстръ и бросивъ на Аглаева проницательный взглядъ. ‘Я просила тебя быть откровеннымъ — пожалуста, скажи мн всю правду!’ — Я все написалъ — отвчалъ Аглаевъ, покраснвъ. Свіяжская догадалась, и не желая еще боле усиливать его замшательства, удовольствовалась на первый случай этимъ признаніемъ.
‘Все будетъ заплачено’ — сказала она, положивъ записку въ свой ридикюль. ‘Пойдемъ пить чай — насъ дожидаются.’
У всхъ были спокойныя и веселыя лица, и тмъ боле еще, что Софья получила, съ нарочнымъ изъ Москвы, другое письмо отъ жениха своего, въ которомъ онъ увдомлялъ, что мачиха его, отъ нетерпнія ухать поскоре изъ Петербурга, вновь занемогла, но что теперь ей опять гораздо лучше, и, ршительно, черезъ нсколько дней они вызжаютъ. Письмо это было наполнено изъясненіемъ страстной любви, повтореніемъ прежняго, что нтъ человка счастливе Пронскаго во всемъ мір, и клятвами посвятить Софь всю жизнь. Разумется, такого рода письма пріятно получать невст, a къ довершенію радости, и пламенная Пронская, въ длинномъ письм своемъ къ Софь, называла ее Ангеломъ, милою дочерью, единственнымъ другомъ, описывала ей, что она сначала занемогла очень легко, но болзнь ея усилилась боле отъ нетерпнія поскоре увидть Софью и довершить благополучіе сына. Софья была въ полной мр счастлива, прочитавъ эти письма. Холмская также, съ душевнымъ удовольствіемъ, получила милое и почтительное письмо отъ будущаго своего зятя. Онъ приписывалъ и къ Свіяжской, и къ Аглаевымъ, очень умно, вжливо, и по родственному. Вс были довольны имъ, хвалили его, и поздравляли Софью. Она сердечно благодарила всхъ, въ особенности-же Свіяжскую, со слезами цлуя ея руку.
Вскор посл того подали Аглаеву записку отъ Змйкина. Онъ съ негодованіемъ прочиталъ, и въ первомъ движеніи кинулъ записку на полъ, потомъ поднялъ, и хотлъ разорвать.—‘Постой, любезный Петръ едоровичъ!’ сказала Свіяжская. ‘Поступай съ нами по родственному и будь чистосердеченъ. Ты видишь, что мы тебя любимъ, желаемъ теб добра и принимаемъ истинное въ теб участіе. Имя полную къ намъ довренность, и, для собственнаго твоего блага, ничего безъ совта нашего не длай. Дай сюда полученную тобою записку.’ — Право, тетушка, мн совстно показать вамъ, что эти мерзавцы осмлились написать. Но, я самъ кругомъ виноватъ, войдя въ связь съ ними! Впрочемъ, это такая глупость, что отвчать ничего.— ‘Ежели ты никакой неблагопристойности, то дай — мы прочтемъ въ слухъ.’ — Неблагопристойностей нтъ никакихъ, но, еще повторяю вамъ, въ высшей степени глупость!— отвчалъ Аглаевь, подавъ записку, которую Свіяжская прочитала въ слухъ. Вотъ эта записка: ‘Дьяволъ! долголи ты будешь возиться съ своею старухою? Ты вдь такъ глупъ, что ежели не научишь тебя, то въ вкъ не поймешь, какъ теб надобно говорить съ нею. Просто, подойти къ ней, и скажи: Je vous aime, je vous adore — que voulez vous encore (я люблю, я обожаю васъ — чего-жъ вы еще хотите?). Она отъ роду не слыхивала такого объясненія, и, врно, на первый случай отсчитаетъ теб, по крайней мр, сто тысячь. А ежели она хоть немного заумничаетъ, то знаешь-ли что сдлай? Отступи нсколько шаговъ назадъ, потомъ подойди, съ молодецкою, что называется, закачкою, и воскликни ей: Коли любишь, такъ скажи, a не любишь, откажи! посл этого тотчасъ получишь деньги. Впрочемъ, длай, что хочешь, только прізжай къ намъ поскоре, да, смотри, не съ пустыми руками, a то да будетъ теб стыдно! Одна тетушка надула тебя, какъ пошлаго дурака, отмсти за нашъ полъ, ‘обмани молодецки хоть эту старуху. Мы соскучились безъ тебя, отъ ды насъ всхъ отбило, бражка въ горлышко нейдетъ! На что такъ милымъ быть? Безъ шутокъ: прізжай, братъ, поскоре, a ужъ не буду отказывать теб въ ром — пей, сколько душ угодно! Преданный теб, Змйкинъ съ компаніею.’
‘Мерзавцы! бездльники!’ сказалъ Аглаевъ, съ негодованіемъ. ‘До какой степени унизился я, войдя въ сношенія съ такими людьми!’ онъ изорвалъ записку въ млкіе куски, и отдалъ человку, приказывая возвратить присланному отъ Змйкина, и сказать ему, чтобы онъ впредь никогда не осмливался писать къ нему такихъ гадостей.
‘Это до такой степени глупо,’ сказала Свіяжская, взявъ y человка лоскутки изодранной записки, и бросивъ ихъ въ каминъ, что сердиться невозможно. Скажи просто посланному, что отвта не будетъ. Этотъ случай можетъ и долженъ послужить теб въ пользу’ — прибавила она, обращаясь къ Аглаеву. ‘Онъ доказываетъ теб, что закоренлые развратники неспособны понимать никакого благороднаго и хорошаго чувства — A ты, любезный другъ, ты, мужъ, отецъ семейства — вступилъ съ ними въ такую короткую связь!’…
Въ тотъ-же день, къ вечеру, явился подрядчикъ изъ города. На Аглаева возложено было осмотрть, вмст съ нимъ и записать все, что нужно было гд починить и поправить. Дня два осматривалъ онъ, и торговался съ подрядчикомъ, потомъ, когда приступили къ длу, онъ взялъ на себя надзоръ за работою, былъ занять, и время шло нечувствительно. Пить онъ почти совсмъ пересталъ, прежняя веселость его возвратилась, здоровье жены поправилось, и дти привыкли къ нему. Онъ былъ-бы совершенно счастливь, если-бы долгъ Змйкину и воспоминаніе о прошедшихъ дурныхъ поступкахъ не тяготили его.
Oh! voi, che della natura ottenesie ekortenere, lungi, lungi di questa terra.
О вы, получившіе отъ природы нжное и чувствительное сердце! стремитесь изъ здшняго міра…
Но здоровье старой Холмской было очень разстроено, y нея начиналась весьма опасная, хроническая болзнь: должно было принять самыя скорыя мры, чтобы предупредить дурныя послдствія. Свіяжская чувствовала себя также весьма нехорошо. Софья и Катерина убждали ихъ обихъ поспшить въ Москву, чтобы не дать усилиться болзнямъ. Он похали, съ твердою увренностью, что Аглаевъ уже совсмъ исправился, и бояться за него нчего. Онъ еще повторилъ имъ клятву, что вс сношенія его съ Змйкинымъ и обществомъ его на вки прерваны.
Свіяжская, кром того, что заплатила долги по реэстру Аглаева, оставила еще Катерин, сколько было нужно для разсчета съ подрядчикомъ, и на прожитокъ. Аглаевъ обидился такою недоврчивостію къ нему, однакожъ не показалъ никакого неудовольствія. Вс похали провожать старушекъ до узднаго города.
По возвращеніи домой, Аглаевъ нашелъ записку, присланную отъ Змйкина, который увдомлялъ его, что вся компанія ихъ разрушилась, и что они перессорились, и разстались навкъ съ Шурке и Вампировымъ. Вмст съ тмъ, признавался онъ, что вексель Аглаева перешелъ въ руки Вампирова, который уже давно представилъ его ко взысканію, что имніе Аглаева, тайно отъ жены его, описано, и продастся съ аукціона, что два срока торговъ прошли, и скоро наступаетъ третій, окончательный, то, чтобы въ слдствіе сего Аглаевъ принялъ свои мры. Змйкинъ просилъ извиненія, и крайне совстился, что такъ дурно поступилъ противъ него. Но желая заслужить вину, предлагалъ онъ Аглаеву способъ поправить свои дла, приглашая его хать, вмст съ нимъ, на ярмарку, гд, какъ увдомляли его Московскіе друзья и корреспонденты, будетъ одинъ ремонтёръ, молодой человкъ, богатый и страстный охотникъ играть въ карты. Змйкинъ бралъ на себя потрудиться для Аглаева, и предлагалъ взять въ половину, безъ проигрыша. Наконецъ объяснялъ, что это единственное средство выпутаться Аглаеву изъ бды.
Аглаевъ получилъ эту записку въ присутствіи жены своей и Софьи, поблднлъ, и въ отчаяніи выбжалъ изъ комнаты. Жена съ ужасомъ смотрла въ слдъ за нимъ.— ‘Ахъ! Боже мой! что такое случилось! Такъ было все хорошо уладилось, a теперь новое горе! Что это за записка? Отъ кого?’ — сказала она, залившись горькими слезами. Узнали, что записка была отъ Змйкина. ‘Мы погибли, и нтъ никакой надежды! Отъ Змйкина!… Чему быть тутъ доброму!». Она рыдала, и Софья не знала, что ей длать, хотла было послать поскоре и воротить Свіяжскуіо, но боялась, по слабости здоровья матери, что это убьетъ ее. По возможности, старалась она утшить сестру, успокоивала ее, говорила, что отчаяваться не должно, что она мать семейства, обязана беречь себя для дтей — но все было безполезно! Катерина рыдала, и восклицала: ‘Ахъ, Боже мой! Боже мой! что съ нами будетъ!’
Софья послала отыскивать Аглаева, но его нигд не могли найдти. Люди видли, что онъ скорыми шагами ходилъ по саду, потомъ вышелъ въ калитку и отправился въ лсъ. Послали туда, но и тамъ его не отыскали. Поздно вечеромъ возвратился онъ домой, блдный, съ растрепанными волосами, но довольно спокойный. Видно было, что онъ принялъ какое нибудь отчаянное намреніе. Тщетно Софья убждала его откровенно сказать, какую онъ получилъ записку отъ Змйкина, и отъ чего въ такомъ гор.— ‘Ничего, ничего, сущій вздоръ!’ отвчалъ онъ прерывающимся голосомъ. ‘Мн надобно только отлучиться на нкоторое время изъ дома, я все это дло улажу, и скоро возвращусь къ вамъ.’ Женъ своей онъ повторялъ тоже, прощаясь съ нею съ вечера. Она безпрестанно плакала, и уже ничего говорить не могла. На другой день, рано утромъ, ухалъ Аглаевъ къ Змйкину, и вмст съ нимъ отправился на ярмарку.
Аглаевъ былъ пораженъ извстіемъ, что онъ и семейство его останутся безъ куска хлба. Въ первомъ движеніи хотлъ было онъ откровенно признаться во всемъ Софь, но потомъ, размышляя дале о предложеніи Змйкина, долго колебался. Слабость характера и развратный образъ мыслей, вкоренившійся въ немъ отъ общества разбойниковъ, въ которомъ такъ долго жилъ онъ, ршили его сомннія и заглушили послдній голосъ совсти.
‘Почемужъ,’ думалъ онъ, ‘не воспользоваться мн предложеніемъ Змйкина? Онъ беретъ меня въ половину, безъ проигрыша, обманывать меня нтъ для него никакой выгоды, онъ знаетъ, что я ничего не имю! Да, что-же, въ самомъ длъ? Меня обыграли наврное, что-же я за дуракъ? Почему и мн не поправить себя такими-же средствами? Судьба посылаетъ такого-же глупца, какимъ былъ я самъ прежде. Воспользуюсь совершенно неожиданнымъ случаемъ. Но лишь только выиграю то, что я самъ долженъ по векселю — кончено: вкъ никогда уже больше не стану играть!’ Онъ оправдывалъ себя потомъ философическими правилами, слышанными имъ неоднократно отъ Змйкина и ему подобныхъ, и утвердился въ томъ мнніи, что если его ограбили наврное, то и онъ иметъ все право употребить т же самыя средства для поправленія своихъ обстоятельствъ, т. е., ежели одинъ воръ и мошенникъ, то почему и другому не причислить себя къ тому-же сословію. Такъ ршился Аглаевъ хать съ Змйкинымь на ярмарку, и въ послдній разъ попробовать своего счастія.
Съ самаго полученія записки, Катерина не переставала плакать, и наконецъ такъ ослабла отъ слезъ, что слегла въ постелю. Но на другой день посл отъзда мужа принесли ей письмо отъ него, писанное съ дороги. Онъ увдомлялъ, что, слава Богу, здоровъ и отправляется по одному, не весьма важному длу, на ярмарку, a въ доказательство, что дло не такъ важно, и онъ не очень спшитъ, то, чтобы не тратить по пустому денегъ, отправляется на своихъ лошадяхъ, и надстся черезъ нсколько дней возвратиться къ ней съ весьма пріятнымъ извстіемъ. Письмо это успокоило Катерину. Она встала съ постели и начала выходить въ гостиную. Потомъ, черезъ нсколько дней, еще получила она отъ мужа извстіе, уже съ ярмарки. Онъ сообщалъ ей, что дла его идутъ хорошо, и повторялъ снова общаніе скоро возвратиться. Хотя и непріятно было Катерин, что мужъ ея опять въ обществ съ Змйкинымъ, однакожъ, страстно любя его, она не хотла думать, что онъ способенъ нарушить данную имъ клятву — никогда не участвовать въ плутовствахъ Змйкина. Софья, скрпя сердце, молчала. Черезъ нсколько дней посл письма, вечеромъ, напившись чаю, Софья пошла, съ дтьми и съ нянею, гулять въ садъ, a Катерина осталась одна въ гостиной, доканчивать свою работу: она вышивала по канв экранъ, въ кабинетъ своего мужа, и спшила кончить къ его прізду. Издали увидла ома кучера, похавшаго съ Аглаевымъ. Этотъ кучеръ скакалъ верхомъ, и прямо къ людскимъ избамъ. Сердце y нея сильно забилось, она выскочила на встрчу къ нему. ‘Постой, постой! Куда и зачмъ ты скачешь?’ — спросила y него Катерина, съ торопливостію. — Нечего-съ, такъ-съ: меня послалъ каммердинеръ барскій, Филатъ Карповичъ, съ письмомъ къ своей хозяйк — отвчалъ кучеръ. ‘Съ какимъ письмомъ? Да, гд-же баринъ?’ — Гд баринъ….— ‘Да, отвчай скоре!’ — Баринъ-съ…. Онъ ничего…. такъ-съ. — ‘Говори скоре!’ — вскричала на него Катерина — ‘Гд баринъ?’ — Да, я не смю сказать-съ. — ‘Говори, я теб приказываю,’ повторила съ нетерпніемъ Катерина.— Ежели приказываете, то, длать нчего: барина посадили въ острогъ.— ‘Какъ, въ острогъ?’ вскричала она, оцпенвъ отъ ужаса.— ‘Ты врешь! Подай письмо, съ которымъ ты посланъ!’
Каммердинеръ увдомлялъ жену свою, что баринъ его, вмст съ Змйкинымъ, обыгрывали на врное одного Офицера, что онъ уже много проигралъ, но вдругъ, замтивъ, что его обманываютъ, ударилъ по щек Змйкина. Изъ этого вышла ужасная драка, и кончилась тмъ, что баринъ и Змйкинъ, бывши мертвецки пьяны, убили до смерти этого Офицера, что ихъ потомъ схватили и посадили въ острогъ, и что хоти и его вмст съ ними взяли, но чтобы она объ немъ не безпокоилась, потому, что онъ не виноватъ въ этомъ смертоубійств, и его общаютъ скоро выпустить.
Катерина не дочитала письма до конца. Она упала безъ чувствъ на землю….
Перепугавшійся кучеръ кричалъ во все горло, что барыня умерла. Софья изъ сада, слуги и служанки изъ дома — вс сбжались, подняли ее, и понесли въ постелю. Насилу, насилу могли привесть ее въ чувство. Она открыла глаза, но не узнавала никого, звала къ себ мужа, кричала, что онъ невиненъ, что онъ не можетъ быть смертоубійцею, что Змйкинъ оклеветалъ его. Надобно было полагать, видя все это, что она, или въ сильной горячк, или совсмъ сошла съ ума….
Легко вообразить себ, въ какомъ ужасномъ положеніи была Софья! Однакожъ, она не потеряла присутствія духа. Лошадей господскихъ не было ни одной. Тотчасъ призвала она старосту, и велла ему, какъ можно скоре, нарядить три тройки крестьянскихъ: на одной послала въ городъ за Лекаремъ, a на другихъ отправила къ брату Алексю и къ сестр Елисавет, увдомляя ихъ, короткими записками, о случившемся несчастіи и о болзни Катерины. Потомъ возвратилась она въ комнату къ больной. Изступленіе Катерины продолжалось: она вскакивала съ постели, хотла бжать въ тюрьму къ своему мужу, едва могли удерживать ее.
Въ полночь, пріхалъ Докторъ, тотчасъ пустилъ кровь, сталъ давать лекарства, употребляемыя въ горячкахъ. Но ничто не помогало, изступленіе не уменьшалось. — ‘Что? скажите, ради Бога?’ спросила y Доктора Софья.— ‘Что вы находите? Ежели сильную нервическую горячку, то она еще молода — авось, дастъ Богъ, выдержитъ эту болзнь!’ — Не знаю еще, что отвчать вамъ — сказалъ Докторъ,— кажется, не горячка, a полное разстройство умственныхъ способностей. — ‘Ахъ, Боже мой! неужели она сошла съ ума!’ — Что таить отъ васъ, сударыня: она, кажется, точно помшалась, но ршительно еще ничего сказать нельзя. Подождемъ, что будетъ къ суткамъ.
Софья не выходила всю ночь изъ комнаты сестры. Изступленіе нисколько не уменьшилось, Катерина, то рыдала, то смялась, звала безпрестанно мужа и ни на минуту не умолкала. На другой день, утромъ, посланный къ Алексю возвратился, съ отвтомъ его, что онъ бытъ не можетъ, потому, что Катерина больна горячкою, и онъ боится, чтобы не завезти болзни отъ нихъ къ себ въ домъ, ибо, можетъ быть, что горячка прилипчивая. Софья съ негодованіемъ разорвала письмо его. Но Елсавета, вмсто отвта письменнаго, сама прискакала въ тотъ-же день къ обду. Она со слезами разцловалась съ Софьею, но какую пользу могло принесть ея присутствіе? Она плакала, не впопадъ во все вступалась, и только что мшала Софь.
Уже нсколько дней продолжалась болзнь Катерины. Она была все въ одинаковомъ положеніи. Об сестры почти не выходили изъ ея комнаты. Въ сумерки сидли он подл ея постели. Софья плакала, смотря на Катерину, и не имя никакой надежды на выздоровленіе этой несчастной матери погибшаго семейства. Ей доложили, что какой-то прізжій дожидается ее въ гостиной. Сердце y нея сильно забилось. Она догадывалась кто этотъ прізжій, спшила выйдти, и — Пронскій бросился цловать ея руки!
Посл обыкновенныхъ привтствій, Пронскій сказалъ, что ему уже извстно несчастіе Катерины, что въ Москв происшествіе это сдлалось предметомъ общихъ разговоровъ, но что старая Холмская ничего еще не знаетъ, и мачиха его, не смотря на нетерпніе свое видть Софью, осталась въ Москв, нарочно за тмъ, чтобы, вмст съ Свіяжскою стараться не допустить этого слуха до Холмской, которая, слава Богу, чувствуетъ себя гораздо лучше. Но ежели она, какъ нибудь нечаянно, узнаетъ о случившемся бдствіи, то болзнь ея можетъ усилиться.
‘Однакожъ, по всмъ разсказамъ въ Москв, которые потомъ подтверждались тмъ, что я слышалъ дорогою,’ продолжалъ Пронскій, ‘открывается, что Петръ едоровичъ совсмъ въ этомъ дл не участвовалъ. Не только онъ не убилъ, но и не билъ несчастнаго, обыграннаго Офицера, a ‘виноватъ только въ томъ, что былъ пьянъ, и игралъ на врное въ карты, вмст съ Змйкинымъ. слдовательно, онъ не можетъ быть подвергнутъ наказанію, какъ смертоубійца. Какъ ни тяжело мн разстаться съ вами, милая Софья Васильевна,’ прибавилъ Пронскій, ‘но я уже принадлежу къ вашему семейству, несчастный Аглаевъ братъ мн, жена его сестра моя — я ду къ нему, буду хлопотать — можетъ быть, Богъ дастъ и успю помочь!’
‘Милый, добрый, настоящій родной братъ нашъ!’ вскричала Елисавета, которая, узнавъ о прізд Пронскаго, тому часъ вышла въ гостиную. — ‘Помогите, помогите ему! Мн кажется, единственное средство къ спасенію сестры Катиньки есть возвращеніе ея мужа.’
Пронскій долго просидлъ съ обими сестрами, которыя по очереди выходили провдывать Катерину, онъ разспрашивалъ, и входилъ во вс подробности, не только о болзни ея, но и о длахъ несчастнаго семейства, и со всевозможною деликатностію спросилъ y Софьи: не нужно-ли денежное пособіе? Софья поблагодарила его, умла отдать должную справедливость его заботливости и вниманію, но сказала, что въ деньгахъ недостатка не иметъ. Пронскій простился съ вечера, и на другой день рано утромъ, отправился въ городъ, гд Аглаевъ содержался въ тюрьм.
Of heaven’s protection, vho can be so conffident
To morrow I will pass in bless…
Кто можетъ сказать сегодня, что онъ и завтра будетъ счастливъ!
Пронскій вскор уврился, что не было уже никакой возможности помочь Аглаеву. Слдствіе производилось весьма недолго: преступленіе было явно, никакихъ продолжительныхъ справокъ длать было не нужно, смертоубійцы находились на лицо, и тотчасъ на мст убійства схвачены. Змйкинъ не имлъ никакой возможности запираться: онъ самъ во время драки былъ избитъ и израненъ, ему хотлось взять все на себя, и избавить Аглаева, но свидтели изобличили его, да и самъ Аглаевъ во всемъ признался, и облилъ себя ршительно: Пронскій не имлъ никакой надежды спасти его, и съ стсненнымъ сердцемъ отправился къ нему въ тюрьму.
Онъ нашелъ Змйкина съ подвязаннымъ еще отъ побоевъ лицомь, сидящаго подл стола, съ трубкою. Передъ нимъ стояли стаканъ и бутылка вина, въ глазахъ его замтно было какое-то отвратительное равнодушіе. Напротивъ того, Аглаева нашелъ онъ лежащимъ въ койк, въ мрачной и глубокой задумчивости. Поблекшіе глаза, блдность лица, худоба — все показывало, что онъ былъ сндаемъ внутреннимъ раскаяніемъ и горестію.
‘Великодушный, добрый, почтенный человкъ! вы не погнушались провдать злодя и смертоубійцу!’ — сказалъ Аглаевъ, вскочивъ съ своей койки. И, заливаясь горькими слезами, схватилъ онъ руки Пронскаго, прижимая ихъ къ своему сердцу. ‘Я извергъ, отвергнутый природою! нтъ того ужаснаго наказанія, котораго не былъ-бы я достоинъ — нтъ выраженій для изъясненія злодйства моего! Я вовлекъ въ погибель столько невинныхъ, я….’ Но онъ не могъ продолжать дале, сильныя рыданія захватывали дыханіе его. Слезы градомъ текли изъ глазъ Пронскаго, онъ держалъ Аглаева за руку, и не въ силахъ былъ ничего говорить. — ‘Скажите,’ продолжалъ Аглаевъ, отдыхая нсколько отъ рыданій, ‘что моя жена? Ея уже нтъ боле на свт? Она врно не перенесла моего злодйства?’ — нтъ, она еще жива, но не скрою отъ васъ, что она въ ужасномъ положеніи.— ‘Кто желаетъ ей добра, тотъ долженъ молить Бога, чтобы Онъ скоре прекратилъ ея страданія смертію. Какое существованіе можетъ предстоять ей! Жена смертоубійцы, мать дтей отца-преступника — это неизгладимое пятно для моего семейства, это вчное мученіе, котораго ничмъ облегчить не возможно! И я, извергъ, я, злодй, повергнулъ ихъ въ такое бдственное положеніе!’… Рыданія Аглаева снова возобновились, до такой степени, что съ нимъ сдлались судороги. Пронскій испугался, и просилъ караульнаго офицера послать поскоре за лекаремъ, но Аглаевъ по немногу успокоился, его положили на койку, и Пронскій слъ подл него.
Въ уныніи и въ совершенномъ изнеможеніи, Аглаевъ смотрлъ на Пронскаго, молчалъ, и, какъ видно было собирался съ духомъ продолжать разговоръ. ‘Я догадываюсь,’ сказалъ онъ, прерывающимся слабымъ голосомъ — горесть и душевное волненіе истощили его силы — ‘что если точно еще жена моя жива, то она должна лишиться разсудка, при ея чрезвычайной чувствительности и разстроенномъ здоровьи. Ей невозможно перенести такого удара. Я предвидлъ, что она должна, или внезапно умереть, или сойдти съ ума. Послднее еще ужасне для меня, нежели самая смерть ея. Признаюсь, я познакомился было съ мыслію, что страданія ея прекратились, и что она уже не существуетъ. Мн представлялась она передъ престоломъ Божіимъ, испрашивающею милосердія кающемуся гршнику. Наказаніе мое началось уже въ здшнемъ мір. Весь адъ въ моей душ, и мученія мои неизъяснимы, но, за всмъ тмъ, я боюсь умереть…. Что ожидастъ меня въ будущей жизни? Мысли о вчномъ мученіи на томъ свт удерживаетъ меня отъ самоубійства! Лишить себя жизни всегда можно. Не смотря ни на какой надзоръ, есть множество средствъ къ тому. Но меня останавливаетъ мысль, что, можетъ быть, Богъ, за здшнія мои страданія, умилостивится и простить мое преступленіе!’ Такъ говорилъ Аглаевъ, и тихія слезы раскаянія текли по блдному лицу его.
‘Не унывайте, любезный Петръ едоровичъ’ — отвчалъ Пронскій.— ‘Надйтесь на милосердіе Божіе, переносите съ терпніемъ и безъ ропота несчастіе ваше, и будьте спокойны въ разсужденіи вашего семейства.’— Такъ! На васъ, великодушнйшій человкъ, и на вашу Софью Васильевну — этого Ангела во плоти, возлагаю всю мою надежду — сказалъ Аглаевъ, схватилъ руку Пронскаго и противъ воли его сталъ цловать ее.— Вамъ поручаю ихъ! Заступите имъ мсто отца! Эта надежда услаждаетъ мою горесть. Самъ Богъ заплатитъ вамъ за благодянія къ моимъ, совершенно несчастнымъ сиротамъ. Ежели-бы я просто умеръ, не совершивъ столько злодйствъ, то это обыкновенная участь всхъ людей, но судьба сиротъ, дтей преступника, ужасна! Всякій гнушается ими. ‘Вотъ это дти смертоубійцы Аглаева! будутъ говорить многіе. ‘Смотрите, какія y нихъ зврскія лица! Они врно пойдутъ по отц!… Внушите въ нихъ твердость духа и покорность Провиднію, убдите ихъ, чтобы они простили меня — продолжалъ Аглаевъ — и рыданія его опять начались жестоко.— Умоляйте ихъ, почтенный, добродтельнйшій Николай Дмитріевичъ, чтобы они не проклинали памяти моей! Я слишкомъ много, слишкомъ жестоко наказанъ! Мысль о будущей судьб несчастныхъ дтей моихъ есть настоящее адское мученіе. Сердце мое раздирается на части, помышляя о нихъ! О, Боже мой, Боже мой! недостоинъ я твоихъ милостей, но несчастная жена моя, но невинныя мои дти…. Я покрылъ вчнымъ посрамленіемъ всю жизнь ихъ…’ Онъ задыхался отъ рыданій, и не могъ боле говорить ничего.
‘Самъ-же ты во всемъ виноватъ’ — сказалъ равнодушно Змйкинъ, допивая стаканъ вина,—‘я хотлъ взять все на себя. Свидтели не могли представить ясныхъ доказательствъ къ изобличенію твоему, и ты могъ-бы оправдаться. Со временемъ, все было-бы забыто: посидлъ-бы ты, можетъ быть, нсколько времени въ смирительномъ дом за пьянство и буянство. Такъ вотъ нтъ! Какъ дуракъ, все выболталъ, во всемъ признался — теперь самъ на себя пняй!’
Но Аглаевъ ничего уже не могъ ни слышать, ни отвчать ему. Судороги возобновились, и за ними послдовалъ жестокій обморокъ. Лекарь, за которымъ давно посылалъ Пронскій, пришелъ въ это время. Онъ развязалъ Аглаеву галстухъ, теръ ему виски, давалъ нюхать спиртъ, и кое-какъ привелъ его въ чувства. Но Аглаевъ былъ въ такой слабости, что ни рукой, ни ногой не могъ пошевелиться. Съ большимъ усиліемъ, самымъ тихимъ голосомъ, могъ онъ только попросить Пронскаго, чтобы сдлать ему величайшее благодяніе, исходатайствовавъ y Начальства позволеніе — перемстить его куда нибудь отъ Змйкина. ‘Одинъ видъ этого изверга, виновника всхъ бдствій моего семейства, раздираетъ мою душу и приводитъ меня въ отчаяніе!’ говорилъ Аглаевъ.
Лекарь совтовалъ ему успокоиться, a Пронскаго просилъ оставить его, чтобы не произвесть опять новаго душевнаго волненія, которое, въ несчастномъ положеніи Аглаева, могло быть для него пагубно. Лекарь сказалъ Пронскому, что судороги уже нсколько разъ съ нимъ были, и часъ отъ часу усиливаются, что долго выдержать такой болзни ему невозможно, и, наврное, онъ скоро умретъ. ‘Я думаю, не лучше-ли, не легче-ли для него будетъ, если мученія его разомъ прекратятся. Что за жизнь!’ отвчалъ Пронскій, утирая свои слезы. Онъ оставилъ Аглаева, и спшилъ выйдти, но проходя черезъ тюремный дворъ, Пронскій встртился съ человкомъ, лицо котораго, хотя и было въ изнеможеніи отъ горести, a казалось знакомымъ. Пронскій остановился съ ужасомъ. ‘Неужели, ‘ думалъ онъ, ‘это Инфортунатовъ, бывшій мой начальникъ, который записалъ меня въ службу, былъ покровителемъ моей молодости, и потомъ истиннымъ моимъ другомъ?’ Пронскій долго не могъ опомниться. ‘Неужели это вы, Данило Николаевичъ?’ — вскричалъ онъ наконецъ.— Точно я — отвчалъ несчастный.— А это ты, Николай Дмитріевичъ? Мы такъ давно не видались — Я было совсмъ не узналъ тебя. — ‘Какимъ образомъ могли вы попасть сюда?’ — Я тамъ, гд мн должно быть — продолжалъ Инфортунатовъ — въ тюрьм, какъ преступникъ и смертоубіица! — ‘Какъ? Возможно-ли?…. Что съ вами случилось? Неужели вы имли несчастіе на дуэли убить вашего соперника?… Находясь въ служб, въ самую несчастную эпоху, когда бретёрство достигало до высшей степени, вы были примирителемъ многихъ дуэлистовъ, возставали такъ часто и такъ краснорчиво противъ этого пагубнаго предразсудка, оставшагося отъ временъ варварства. И подъ старость лтъ, бывши уже въ отставк, неужели совершили вы преступленіе и убили на поединк соперника вашего? Должно, чтобы необыкновенное что нибудь, и ужасное, ршило васъ на дуэль?’ — Нтъ, любезный другъ! я убилъ человка не на поединк, a просто приставивъ ему къ груди, умышленно и прямо, пистолетъ. — ‘Что все это значитъ? Это какая-то ужасная загадка! Не во сн-ли я вижу?’ отвчалъ Пронскій, протирая себ глаза, всматриваясь въ лицо Инфортунатова, и стараясь замтить — не сошелъ-ли онъ съ ума. — Это значитъ, любезный мой, что самый тихій, самый миролюбивый человкъ отвчать за себя не можетъ, что всякій изъ насъ близокъ къ погибели, и что иногда встрчаются на поприщ жизни такія непредвиднныя, такія ужасныя несчастія, которыхъ никакая человческая премудрость отвратить не можетъ! — продолжалъ Инфортунатовъ, и слезы градомъ полились изъ глазъ его.— Все это совершилось со мною, въ нсколько минутъ лишился я жены, дочери, и сдлался смертоубійцею, т. е. бывши самымъ счастливымъ человкомъ, въ одно мгновеніе, повергнутъ въ бездну погибели!
‘Ахъ, Боже мой! Но какимъ образомъ могло все это съ вами случиться? Вы всегда, и всмъ, были извстны терпніемъ, и кроткимъ, спокойнымъ характеромъ своимъ. Не изъ любопытства, но именно по душевному участію, всегдашней привязанности и благодарности моей къ вамъ, желалъ бы я знать, что такое случилось съ вами? Можетъ быть, я чмъ нибудь, и какъ нибудь, могу быть вамъ полезнымъ,’ сказалъ Пронскій.
Благодарю тебя за участіе, любезный, добрый Николай Дмитріевичъ — отвчалъ Инфортунатовъ, пожимая его руку. — Но помочь мн ничмъ нельзя. Мра несчастій моихъ уже совершилась, дло мое ршительно окончено, и на дняхъ должна быть прислана сентенція. Но я готовъ разсказать теб мою исторію. Случившееся со мною служитъ разительнымъ доказательствомъ, что бываютъ такія внезапныя, нравственныя несчастія, которыя, по всей справедливости, уподобить можно физическимъ бдствіямъ, какъ-то: землетрясенію, бур, наводненію, пожару, кораблекрушенію, т. е. человкъ самый невинный можетъ вдругъ лишиться всего, что есть y него драгоцннаго въ мір. — Пронскій съ нетерпніемъ желалъ знать приключеніе своего друга.
‘Пойдемъ въ мою комнату ‘ сказалъ Инфортунатовъ. ‘Недавно прозжалъ здсь благонамренный и почтенный Государственный Чиновникъ. Во время путешествія своего, онъ везд осматривалъ тюрьмы, и, бывъ вроятно извщенъ о моихъ несчастіяхъ, вступилъ со мною въ разговоръ. Онъ не могъ удержать слезъ состраданія своего, и спросилъ y меня тихимъ голосомъ, пожимая мою руку: не можетъ-ли онъ мн быть чмъ нибудь полезнымъ? Я отвчалъ, что онъ сдлаетъ величайшее благодяніе, ежели прикажетъ дать мн особую комнату, гд могъ-бы я свободно предаваться моей горести и, сверхъ того, если позволитъ привезть изъ деревни моей нсколько, назначенныхъ мною, духовныхъ и философическихъ книгъ. Онъ обратился къ здшнему Начальнику, и приказалъ ему тотчасъ исполнить мое желаніе. Съ тхъ поръ я чувствую величайшее услажденіе въ моей горести. Одинъ, на свобод, могу я предаваться чтенію и размышленію, слдствіемъ чего бываетъ молитва къ Богу. Такъ, любезный другъ, я на опыт, надъ собою испыталъ, что Религія есть единственное и одно благонадежное утшеніе въ бдствіяхъ нашихъ! Вс мірскіе философы говорятъ уму, одно Священное Писаніе дйствуетъ прямо на душу, распространяетъ какую-то неизъяснимую, небесную — такъ сказать — теплоту въ человк, вселяетъ въ него мужество, покорность и довренность къ благости Божіей. Судьбы Провиднія неисповдимы. Я покоряюсь его святой вол, и лобзаю руку, меня карающую!’
Слезы умиленія текли изъ глазъ Инфортунатова. Онъ и Проискій вошли въ его комнату. Постеля, одинъ стулъ, столъ, на которомъ стояло Распятіе, лежалъ Новый Завтъ, и еще нсколько другихъ духовныхъ книгъ, составляли все украшеніе комнаты. На стн, передъ образомъ Спасителя, въ терновомъ внц, теплилась лампада. Инфортунатовъ, отдохнувъ немного, отеръ слезы, и началъ свое повствованіе.
‘Мы уже давно разстались съ тобою, любезный Николай Дмитріевичъ. Теб неизвстны многія обстоятельства моей жизни, но ты врно помнишь, что y насъ въ полку называли меня моралистомъ и философомъ патріархальныхъ временъ. Я всегда убждалъ молодыхъ товарищей моихъ не шутить честію женщинъ, не стараться совращать ихъ съ истиннаго пути обязанностей, поставляя на видъ, что единая минута можетъ разспространить вчное несчастіе, не только на жизнь одной женщины, введенной коварствомъ и хитростію въ мгновенное заблужденіе, но и на все семейство ея, и даже на нсколько поколній! Я всегда былъ увренъ, что всякому честному человку должно жениться, и что семейственная жизнь есть настоящее наше предназначеніе. Слава, почести, богатство, все это доставляетъ намъ временное наслажденіе, душа скоро утомляется ими, но супругъ, и отецъ семейства, исполняющій въ полной мр свои обязанности, есть истинно благополучный человкъ. Руководствуясь этими правилами, долго искалъ я себ подругу, наконецъ, Богу угодно было наградить меня: я нашелъ истиннаго Ангела. Кротость, нжность, безкорыстіе, благородство, возвышенность души, разсудительность — она обладала всми добродтелями, которыя служатъ залогомъ счастливой супружеской жизни. Найдя именно то, чего такъ долго искалъ, думалъ я, что благополучіе мое утверждено навсегда, на прочномъ основаніи, вышель въ отставку, и ограничилъ все честолюбіе мое тмъ, чтобъ быть, сколько возможно, счастливымъ въ маленькомъ кругу моего семейства. Мы страстно любили другъ друга, и Богъ благословилъ нашъ союзъ: три сына и одна дочь увеличили наше счастіе. Намъ открылось новое, неизвстное прежде наслажденіе — чувство любви родительской. Но совершеннаго благополучія нтъ на земл: сыновья наши, одинъ за другимъ, въ самое короткое время, вс умерли. Смерть ихъ поразила насъ, здоровье жены моей совершенно чрезъ то разстроилось, но, какъ Христіанка, она постепенно успокоивалась. Мы обратили всю нжность свою на оставшуюся намъ дочь, которая, достигнувъ пятилтняго возраста, была чрезвычайно слаба здоровьемъ. Мы берегли ее, какъ единственное наше сокровище.
‘Всякій годъ мы праздновали день ея рожденія. Добрые родные наши собирались къ намъ, иные даже довольно издалека. Какъ нарочно, наканун дня ея рожденія, которому предназначено было сдлаться роковымъ днемъ нашей погибели, пріхали родные братья моей жены, также и мой родной братъ, съ семействомъ своимъ. Вс мы были дружны между собою. Я былъ такъ веселъ, такъ счастливъ, что не хотлъ-бы въ тотъ разъ помняться ни съ кмъ въ мір на мое состояніе.
‘Утверждаютъ, будто-бы есть какія-то предчувствія передъ несчастіемъ. Самъ я ничего необыкновеннаго въ себ не ощущалъ, напротивъ, на сердц моемъ было легко и весело, но я замтилъ, что жена моя смотрла на меня съ какимъ-то умиленіемъ, какъ будто-бы прощалась на вкъ со мною. Глаза ея наполнены были слезами. Я приписывалъ это воспоминанію о сыновьяхъ, которыхъ лишились мы, утшалъ ее, говоря, что ей надобно беречь себя, и тмъ боле, что она была беременна — цловалъ ея руки, старался разсять грусть ея. ‘Милый другъ мой!’ сказалъ я ей — ‘вспомни эпитафію, которую, по твоему одобренію, веллъ я вырзать на надгробномъ камн нашихъ дтей:
О милыхъ существахъ, которыя сей свтъ
Собой для насъ животворили,
Не говори съ тоской: ихъ нтъ,
A съ благодарностію: были.
‘Эти стихи Гёте, переведенныя Жуковскимъ, вылившіяся прямо изъ возвышенной, благородной души поэта, принесли мн большую пользу: они подкрпили меня, и внушили мн мысль, что точно съ благодарностью надобно относиться ко Всевышнему Творцу, если, хотя кратковременнымъ пребываніемъ своимъ въ мір, милое существо украсило нашу жизнь. Богъ милостивъ! Вотъ теперь ты еще родишь мн молодца!’ — Она съ нжностію посмотрла на меня, и пожала мн руку. Замтно было, что она старалась преодолть себя. ‘Не знаю, отъ чего мн грустно’ — сказала она, — ‘досадую на самое себя, что видя кругомъ себя добрыхъ, любезныхъ мн людей, я должна-бы радоваться, a вмсто того какая-то непонятная тоска напала на меня!’ — Это отъ того, милый другъ — отвчалъ я — что ты сегодня мало длала движенія, a въ твоемъ положеніи это вредно. — ‘Въ самомъ длъ,’ сказала жена моего брата, ‘теб надобно боле ходить, пойдемъ вмст со мною.’ Онъ отправились, a мы вышли на балконъ. Вечеръ былъ прекрасный, мы курили трубки, шутили, смялись, и я не только не имлъ никакого мрачнаго предчувствія, a напротивъ былъ необыкновенно веселъ. Да! Счастіе осыпаетъ иногда цвтами обреченную жертву свою передъ самою погибелью. Къ ужину возвратились наши дамы. Мы съ женою сдлали вс распоряженія къ завтрашнему празднику. Посл обдни назначено было угощеніе дворовымъ людямъ и крестьянамъ. Нсколько сосдей хотли пріхать къ намъ обдать, потомъ долженъ былъ устроиться дтскій спектакль, составленный гувернанткою нашей дочери. Дв родственницы наши, воспитывавшіяся вмст съ нею, и дочь одного нашего сосда, знали твердо свои роли. Наша малютка должна была также сказать нсколько словъ, выучила, и повторяла ихъ безпрестанно. Вс эти семейныя, млочныя подробности для другихъ, конечно, не интересны, но ты, любезный Николай Дмитріевичъ, поймешь, какъ драгоцнны для меня воспоминанія объ этихъ млочахъ’ — сказалъ Инфортунатовъ, и снова залился слезами. Посл нсколькихъ минутъ молчанія, онъ продолжалъ дале свое повствованіе.
‘На другой день, утромъ, напившись чаю, вс мы пошли одваться, чтобъ хать къ обдн. Я веллъ запрягать экипажи. Жена моя, бывши всегда богомольна, не хотла пропустить начала обдни, т. е. часовъ, притомъ-же она хотла пройтиться, и отправилась, съ дочерью, пшкомъ. Но лишь только, проводивъ ее, усплъ я войдти къ себ въ кабинетъ, вдругъ слышу ужасный шумъ и крикъ — подбгаю къ окну — вижу, что крестьяне мои, и бабы, собравшіяся близь господскаго дома, чтобы идти къ обдн — бгутъ съ воплями и стонами въ разныя стороны! Вижу также скачущихъ на лошадяхъ мужиковъ, съ дубинами, и среди ихъ одного, распоряжающаго этимъ нашествіемъ! Что можно мн было подумать? Кажется, ничего другаго, что разбойники вторгнулись въ мое имніе. Мысль эта тмъ боле казалась вроятною, что въ нашей сторон появилось тогда много бглыхъ, и недалеко отъ меня, въ лсу, ограбили они одного моего сосда. Сказывали даже, что они нападаютъ открыто на нкоторыя деревни. Посл этихъ слуховъ, всегда были y меня въ кабинет, на стн, два заряженныхъ пистолета, и сабля, чтобы въ случа нападенія была какая нибудь защита. Я схватилъ пистолеты, каммердинеру моему приказалъ взять саблю, и выбжалъ на дворъ. Тутъ мн попалась Форрейторская лошадь, которую вели запрягать. Я вскочилъ на нее, и поскакалъ. Между тмъ на шумъ выскочили дворовые мои люди, изъ своихъ избъ. И y меня была, точно такъ-же, какъ и y всхъ Русскихъ помщиковъ, большая дворня — куча лакеевъ, кучеровъ, поваровъ, мастеровыхъ, всего человкъ боле пятидесяти. Вс они бросились, верхами и пшкомъ, съ ружьями, съ дубинами, кто съ чмъ попало: но я, не дожидаясь никого, устремился прямо на Атамана, какъ мн казалось, этой разбойнической шайки, мужика, который распоряжалъ нашествіемъ. ‘Наглый мошенникъ! нападать среди дня!… Сей часъ сдавайся, или я тебя убью!’ кричалъ я, подставивъ къ нему пистолетъ. Онъ быль мертвецки пьянъ, что-то такое началъ мн говорить, и ударилъ меня, бывшею въ рукахъ его, нагайкою, я — спустилъ курокъ, и онъ повалился съ лошади на землю…. Выстрлъ обратилъ вниманіе прочихъ разбойниковъ, которые преслдовали по полю моихъ крестьянъ, и били ихъ. Вс бросились было на меня, но увидвъ, что мои люди приближаются ко мн на помощь, я поскакалъ къ нимъ, a разбойники, окруживъ Атамана своего, взяли его на руки, положили въ близъ стоявшую тлегу, запряженную тройкою, и поскакали въ лсъ. Между тмъ люди мои подоспли ко мн, и просили позволенія преслдовать разбойниковъ въ лсу. Но я почиталъ уже довольно достаточнымъ и то, что отражено нашествіе. Соображая притомъ, что преслдовать и ловить въ лсу, гд разбойники, вроятно, разсыпались, было-бы опасно, веллъ я людямъ воротиться, и хотлъ тотчасъ дать знать въ городъ о такомъ, необыкновенномъ y насъ въ Россіи, происшествіи, a самъ спшилъ скоре домой, чтобы успокоить жену и гостей моихъ.
‘Первый предметъ, поразившій меня при вход въ комнаты, былъ — дочь моя, въ ужасныхъ судорогахъ! Гувернантка, няня, и нкоторые изъ родныхъ, хлопотали около нея. Я спросилъ торопливо: отъ чего сдлались съ нею судороги. ‘Отъ испуга,’ отвчали мн. — Да гд жена? Сохрани Богъ, ежели она увидитъ дочь въ такомъ положеніи — и, не дожидаясь отвта, пошелъ я дале. Въ гостиной вижу всхъ родныхъ моихъ въ большомъ смущеніи. ‘Гд жена?’ спросилъ я, испуганный ихъ видомъ. — Она въ спальн — не очень здорова — сказали мн — подожди, не ходи къ ней, она, кажется, уснула теперь…. Въ это время выбжала жена моего брата, блдная, съ разстроеннымъ лицомъ. Она сказала что-то мужу своему, и тотъ стремглавъ побжалъ изъ комнаты. ‘Что все это значитъ? Гд жена моя?’ вскричалъ я въ отчаяніи. — Ничего, авось, дастъ Богъ пройдетъ: она чрезвычайно растревожилась, въ глазахъ ея было все это нашествіе — отвчала жена моего брата. — Крикъ, вопли, стоны крестьянъ, a боле всего поразила ее Лизанька, съ которою отъ испуга сдлались судороги, ихъ обихъ безъ чувства принесли въ комнаты. Теперь, слава Богу, она опомнилась. Только боимся мы, чтобы она не выкинула, и для того сказала я, чтобы, какъ можно поскоре, послали въ городъ за бабушкою и за лекаремъ. Но, мн кажется, ты хорошо сдлаешь, ежели войдешь къ ней. Увидвъ тебя, она успокоится.
Я нашелъ ее лежащею въ постел, и чрезвычайно слабою. Но при взглядъ на меня, она оживилась, румянецъ покрылъ ея щеки. — ‘Это ты, мой другъ?’ сказала она. ‘Слава Богу, что ты живъ!’ Я бросился на колни передъ ея постелью, и обливалъ слезами руки ея.— ‘Не безпокойся, мой другъ! Мн, слава Богу, лучше — продолжала она слабымъ голосомъ. — ‘Что Лизанька? жива, или уже нтъ ея на свт? Не скрывайте отъ меня, друзья мои: я Христіанка, и, съ Божіею помощію, перенесу и это горе, мн уже не въ первый разъ хоронить дтей.’ — Слезы потекли изъ ея глазъ. Мы призывали Бога во свидтели, что Лиза жива, и что ей лучше. — ‘Врю, врю вамъ,’ сказала она. Между тмъ она чрезвычайно страдала, мученія усиливались. Потихоньку молилась она, и потомъ, когда чувствовала нкоторое облегченіе, просила меня беречься, не предаваться отчаянію, возложить всю надежду на милосердаго нашего Создателя — Но муки ея длались часъ отъ часу нестерпиме. ‘Другъ мой, другъ мой, друзья мои молитесь, молитесь за меня! О Боже! подкрпи меня! Но нтъ, нтъ! силы мои ослабли, я чувствую, что мн недолго жить! Пошлите поскоре за Священникомъ.’ Вс рыдали, суетились, бгали, я былъ въ какомъ-то ужасномъ оцпенніи, ничего не чувствовалъ, ничего не понималъ, и самъ себя не помнилъ. Двери были отворены, домъ наполнился дворовыми, женщинами и слугами, повсюду были слышны плачъ и рыданія. Вс любили ее — да и можно-ли было не любить этого Ангела!’ Инфортунатовъ не могъ дале продолжать: онъ задыхался отъ рыданія, чувствовалъ, что ему длается дурно, и просилъ подать бутылку съ водою, которая стояла на окн. Но и самому Пронскому нужно-было такое же пособіе. Онъ плакалъ до такой степени, что голова его кружилась, и онъ былъ также близокъ къ тому, чтобы упасть въ обморокъ. Вода освжила ихъ. ‘Несчастный, несчастный! лишиться однимъ разомъ всего, что было драгоцнно на свт!’ вскричалъ Пронскій, бросившись въ объятія Инфортунатова. Слезы ихъ смшались.
‘Нтъ, мой другъ!’ продолжалъ Инфортунатовъ, отдохнувъ немного, ‘чувствую, что не въ силахъ разсказать теб всхъ ужасныхъ подробностей, и нсколькими словами все окончу. Жена моя родила преждевременно мертваго младенца, и черезъ нсколько часовъ эта праведница окончила жизнь свою! Съ дочерью моею продолжались безпрерывныя судороги. Къ вечеру пріхалъ Земскій Судъ, домъ мой окружили понятыми, меня, какъ смертоубійцу, схватили, и повезли въ городъ. Но я ничего не помнилъ, и не понималъ, что со мною длаютъ. Вотъ какъ окончился тотъ день, который мы предполагали провесть столь пріятно, въ кругу ближнихъ, родныхъ и друзей нашихъ!’
‘Помилуйте! Да какой-ж е вы смертоубійца?’ — вскричалъ, съ негодованіемъ, Пронскій, вскочивъ со стула. ‘Вы защищали жизнь свою отъ разбойниковъ, которые, внезапно, среди бла дня, напали на ваше имніе!’ — нтъ, другъ мой, все въ послдствіи объяснилось: это были не разбойники. Все произошло отъ несчастнаго недоразумнія. На моемъ имніи почиталась рекрутская недоимка, которой впрочемъ вовсе не было въ существенности. Слдствія ошибки были пагубны для меня, и распространили вчное несчастіе на всю мою жизнь! Чиновникъ на котораго возложено было взыскивать эту недоимку, расположился поступить по обычаю хищныхъ Лезгинцевъ: захватить лучшихъ и богатыхъ моихъ крестьянъ, чтобы получить поболе денегъ за 