Александръ Амфитеатровъ.
Семейство Ченчи.
Семейство Ченчи, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1911
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Бабы и дамы.
Складъ изданія: Москва, Моховая. Д. Бенкендорфъ, ‘Книжный магазинъ’ Д. П. Ефимова, ‘Преемница’ А. Д. Друтманъ.
OCR Бычков М. Н.
Дло было доврено мн при слдующихъ обстоятельствахъ.
Является ко мн прилично одтая, среднихъ лтъ дама, заплаканная, со слдами еще недавней красоты:
— Мн надо говорить съ вами.
— Что угодно?
Мнется. Потомъ:
— А у васъ есть три свободныхъ часа, чтобы меня выслушать?
— Три часа?!
Признаюсь, я пришелъ въ ужасъ: дама, собирающаяся говорить три часа безъ умолка!…
— Я знаю, что это очень долго, но, право, дло мое стоитъ того, чтобы его прослушать. А я не умю разсказывать иначе, какъ съ самаго начала. Ужъ потерпите…
— Хорошо-съ…
— Къ тому же — меня къ вамъ направилъ графъ Левъ Николаевичъ Толстой…
Это мняло дло. Я весь превратился во вниманіе и вотъ что услышалъ.
Но сперва — маленькое отступленіе. Общество, куда я сейчасъ поведу за собою читателя, — средняя купеческая среда: та самая среда, которую сорокъ лтъ тому назадъ, подъ впечатлніемъ первыхъ драмъ Островскаго, прозвали ‘темнымъ царствомъ’ и въ которую съ тхъ поръ будто бы лились и льются злоисцляющіе ‘свтлые лучи’. Въ послднее время русскій литераторъ какъ-то откачнулся отъ этой среды. Думаетъ ли онъ, что ужъ слишкомъ много сдлано въ ея области Островскимъ и что заниматься ею посл знаменитаго драматурга, значитъ — затягивать старыя псни на новый современный ладъ? Очень ли ужъ ярко и соблазнительно сверкаютъ новые типы милліоннаго молодого купечества, такъ что избалованному ихъ обиліемъ автору нтъ охоты спускаться съ эффектныхъ верхушекъ денежнаго міра въ темноватыя норки, гд живутъ, наживаются и проживаются тысячники? Мірокъ этотъ забытъ, и скажу больше: забыты и прощены, за давностью, самые пороки, кипвшіе въ ‘пучин’ московской, когда А. H. Островскій навелъ на нее свой обличительный фонарь. Безобразія, развратъ, хамство такъ-называемой ‘коммерческой аристократіи’ вызвали въ московскомъ общественномъ мнніи даже нкоторую реакцію въ пользу стариннаго купца съ Таганки и Якиманки. Онъ-де былъ Китъ Китычъ, но — семьянинъ. Являясь домой въ пьяномъ вид, онъ увчилъ чадъ и домочадцевъ, но не привозилъ съ собою француженокъ отъ Омона. Онъ запиралъ свою дочь въ теремъ, чтобы она не перемигивалась съ офицерами, но разв это не лучше, чмъ предоставить свою дочь ad libitum, всмъ офицерамъ всхъ видовъ оружія? Онъ билъ благороднйшаго мздоимца Василиска Перцова и платилъ за побои воздаяніе. Но, вдь, и это безобразіе не хуже чмъ самому получать пощечины отъ Василисковъ Перцовыхъ и въ воздаяніе имть лишь удовольствіе видть, какъ авторъ пощочины, въ присутствіи благоговющихъ лакеевъ ‘Эрмитажа’, аристократически моетъ свои блыя руки, оскверненныя ‘прикосновеніемъ къ купеческой морд’… Все это боле или мене справедливо. Но мн думается, что снисходительная пословица ‘не такъ скверенъ чоргъ, какъ его малюютъ’ еще не исключаетъ того положенія, что чортъ все-таки скверенъ. И если порокъ средне-купеческаго общества померкъ въ сіяніи пороковъ коммерческой аристократіи, я не нахожу въ этомъ резона ставить первое въ примръ второй: въ разномъ вид, но другъ друга стоютъ. А что до семейственной и патріархальной простоты, которую ставятъ этому обществу въ главную заслугу его защитники, то — гд же вы найдете боле упрощенныя семейныя формы и отношенія, чмъ во ‘Власти тьмы’ Л. Н. Толстого? Однако, врядъ ли кто такимъ формамъ и отношеніямъ позавидуетъ. И вотъ всякій разъ, какъ случай забрасывалъ меня въ глубину московскаго средне-купеческаго общества, мн приходилось на первомъ же шагу вступать либо въ старую отрыжку Китъ Китычей — съ одной стороны Большовы, Коршуновы, Горди Торцовы, съ другой угнетенные Митеньки, сумасшедшіе Купидоши, трепещущее чувство во образ Любови Гордевны и жалкая пьяная правда по слдамъ Любима Торцова, либо — прямымъ путемъ — именно во ‘Власть тьмы’. Такова и настоящая исторія.
Доврительница моя — дочь человка, дйствительно, весьма почтеннаго. Я наводилъ точныя справки. Никто не сказалъ мн дурного слова ни о семейной, ни о торговой, порядочности этого купца: ‘стараго завта папаша’ — кремешокъ, но съ теплою искоркой внутри, подъ суровою личиной судьи-патріарха. Уступая вянію прогресса, онъ отдалъ дочь въ пансіонъ русской мадамъ на французскій манеръ, гд, подобно Лидочк Большовой, двочка ‘проявила способности’ — обучилась играть на фортепіано и танцовать. Когда двушка заневстилась, ее взяли изъ пансіона, въ ожиданіи, какой да ея долю достанется Подхалюзинъ. Является женихъ — старшій приказчикъ большой серебряныхъ длъ фирмы. Сватовство это такъ типично, что я разскажу о немъ, хотя оно и не иметъ прямого отношенія къ дальнйшимъ событіямъ. Двушку заставили играть для жениха на фортепіано. Едва она сла къ инструменту, подъ нею сломался табуретъ и она упала…
‘Свадьб не бывать’, думаетъ она и видитъ, что блденъ женихъ, блденъ отецъ, блдны вс — у нихъ та же мысль:
‘Не къ добру это… разойдется свадьба’.
Однако, ударили до рукамъ.
— Поцлуйте меня, — проситъ женихъ, оставшись съ невстой наедин.
— Хорошо, что я его тогда не поцловала! На третій день пріхалъ онъ къ намъ, заперся съ папашей въ кабинет и выходить потомъ — весь въ слезахъ… разошлась свадьба. Такъ бы я и осталась ‘оцлованная’!..
Разошлась же свадьба такимъ случаемъ. Когда женихъ сказалъ своему хозяину, что намревается жениться, тогъ воскликнулъ, даже не дослушавъ:
— Жениться хочешь? И отлично. Только женишься ты не на этой тамъ своей, — какъ бишь ее?— а у меня для тебя давно припасена невста.
И выводитъ за руку свою старшую дочь. Противъ хозяйской воли приказчикъ не посмлъ итти, къ тому же за прежнею невстой ему давали десять тысячъ, а хозяйская дочка приносила съ собою стотысячное приданое, да еще богатыя перспективы въ будущемъ, — женился, хоть и сквозь слезы… И такъ все это было ясно, понятно, въ порядк вещей, что на измнившаго жениха даже не обидлись ни брошенная невста, ни ея семья: что же длать? хозяинъ не веллъ, — значитъ, не судьба. Невста (женихъ ей не очень нравился) плакала лишь объ одномъ:
— Господи! какая пройдетъ обо мн слава по купечеству, что отъ меня женихъ отказался…
Нашелся другой искатель ея руки — настоящій герой нашей исторіи, тоже старшій приказчикъ очень крупной фирмы, торгующей мховымъ товаромъ. Хватилъ немножко образованія. На невсту произвелъ впечатлніе тмъ, что ‘вс смются, зубы скалятъ, а онъ смотритъ этакъ серьезно, пристально, даже съ суровостью’. Могъ говорить по-умному. Однако — изъ-за приданаго торговался, какъ жидъ, прося накинуть дв тысячи на общанныя десять: а то разойдется дло.
— Папаша, дайте ему двнадцать тысячъ! — молитъ дочь.
— Голубушка, мн не денегъ жаль, а тебя: какой же онъ будетъ теб мужъ, если: способенъ отказаться отъ тебя изъ-за двухъ тысячъ?
— Дайте, папаша, все равно — видно, ужъ такая моя судьба. А мн будетъ очень срамно, если разойдется и вторая моя свадьба!
Внезапно женихъ подался на великодушіе: согласился на десятитысячное приданое. Приписали это его влюбленности, но впослдствіи ларчикъ открылся иначе: изобртательный молодой человкъ сватался разомъ къ тремъ невстамъ и, когда его драгоцнную особу нигд не оцнили дороже восьми тысячъ, женился на той, за которою давали десять.
Стали жить — и довольно ладно. Торговая репутація молодого была хороша: онъ славился знатокомъ мха, человкомъ честнымъ, энергичнымъ, исполнительнымъ. Тесть — не слишкомъ довольный, что зять его — человкъ подвластный, да еще служитъ конкурирующей фирм, — далъ ему средства устроить самостоятельный магазинъ на деньги жены и ссуду подъ вексель. Кром того, выдавалъ дочери ежемсячно сто рублей на булавки. Кром скупости, молодая не примчала за мужемъ особыхъ недостатковъ: деньги у нея онъ отбиралъ, а выдавалъ на содержаніе дома по рублю въ день и требовалъ, чтобы столъ былъ перваго сорта.
— Если, бывало, бифштексъ не по вкусу, заберетъ его съ тарелки, да и пуститъ мн въ лицо черезъ столъ. Супъ не понравится — супомъ плюется…
— Вы называете это — ‘не было особыхъ недостатковъ’?
— Что же? у другихъ хуже бываетъ… Тогда онъ меня, по крайней мр, не билъ…
Съ теченіемъ времени къ скупости прибавилась странная жестокость — сперва по отношенію къ постороннимъ: мальчиковъ въ своемъ магазин молодой купецъ билъ за каждую, даже самую ничтожную вину съ такою свирпостью, что они убгали одинъ за другимъ, а жена трепетала:
— Не миновать намъ бды — попадемъ подъ судъ.
— Эка важность, что бью! — оправдывался мужъ:— меня самого били… и не такъ еще! вотъ и вышелъ человкомъ…
Пугала окружающихъ не самая наклонность купца къ бойлу — ‘всхъ ихъ били и вс вышли людьми’ — но, что онъ билъ не спокойно, — не для наказанія, — зврлъ, нанося удары… Въ полномъ своемъ ужас развернулась его разнузданность на руку, когда подросли и стали учиться дти. Не зная по-латыни ни одного слова, отецъ вздумалъ репетировать сынишку-гимназиста.
— Какъ же это онъ ухитрялся?
— А онъ когда-то начиналъ учиться по-французски, — такъ буквы помнилъ. Спрашиваетъ, бывало, у Коли слова и смотритъ, на первую букву, такъ ли начинается слово, какъ Колька отвтитъ. Столъ?.. Если Колька ошибается, скажетъ вмсто ‘mensa’, положимъ ‘mensis’ — отецъ не замчаеть: хорошо! молодецъ!.. Но, если бы онъ ошибся въ первой букв — ну, обмолвился бы хоть tensa или pensa, — у отца сейчасъ же наливаются кровью глаза: такъ-то ты учишься, мерзавецъ? Ремень въ руки — и пошло живодерство.
А мы еще смемся надъ горбуновскимъ анекдотомъ, какъ купецъ выдралъ сынишку за ‘Софонизбу’, почитая ее за неприличное слово! Впрочемъ, я зналъ барышню, которая на вопросъ, что подлываетъ ея сестра-курсистка, важно отвчала:
— Изучаетъ какую-то Спинозу… должно-быть, очень мудреная болзнь, потому что давно уже изучаетъ…
‘Дтоубійство по мелочамъ’ вызывало рзкія сцены между родителями, кончавшіяся тмъ, что освирплый мужъ колотилъ и жену. Но у жены были защитники — братья, жившіе въ томъ же дом, черезъ лстницу, и ради нихъ семейный палачъ немного сдерживался. Чтобы ускользнуть отъ вмшательства жены и необходимости колотить ее, а потомъ имть непріятныя объясненія съ шурьями, жалкій, одичалый человкъ придумалъ систему келейныхъ наказаній. Запрется въ кабинет и поретъ мальчишку:
— Я съ тебя шкуру спущу, а если крикнешь, спущу и другую, и третью, — не безпокой маму.
Однажды, на шестой день посл родовъ, лежа въ постели, жена слышитъ далекое мычаніе, отчаянное, но ничего общаго не имющее съ человческимъ голосомъ.
— Что это?— въ испуг спрашиваетъ она дочь, сидящую у ея кровати.
— Ничего, мамаша… такъ что-то на улиц…
Но потомъ ей пришлось сознаться:
— Коля принесъ изъ гимназіи двойку, и папаша его третій день поретъ…
Родильница вскочила съ постели и босикомъ побжала выручать сына, забывая, какой опасности себя подвергаетъ… Произошла страшная сцена… Одинъ изъ братьевъ пришелъ на крикъ… И такова сила традиціонной боязни ‘не пущать на домъ ‘марали’, что несчастная женщина, въ эту ужасную минуту, напустилась на своего же защитника:
— Зачмъ ты суешься между мужемъ и женою? Столкуемся и сами…
— Помилуй: ты можешь умереть отъ его безобразія.
— Это мое дло.
Послдовала болзнь, жестокая и долгая, какъ вс женскія болзни, изнурительная и ведущая за собою цлый circulus vitiosus нервныхъ разстройствъ, малокровія и другихъ недомоганій. Пошли лекарства, доктора, скитанія по медицинскимъ звздамъ всхъ величинъ… Клейнъ, Шервинскій, Остроумовъ, поздка въ Крымъ, житье въ санитарной колоніи Ограновича… Кажется, за это время доврительница моя сама немножко отстала отъ дтей и, какъ говорится, запустила ихъ…
Отношенія мужа къ жениной семь, къ тестю и шурьямъ были нехороши. Свой магазинъ онъ прикрылъ во время торговой заминки и, продавъ его тестю, самъ пошелъ къ нему же въ приказчики, на трехтысячное жалованье. Сдлка была выгодная, но зять считалъ себя обиженнымъ и въ особенности тмъ, что тесть потребовалъ уплаты по векселю десяти тысячъ, данныхъ имъ на открытіе магазина.
— Папаша, какъ вамъ не стыдно, въ самомъ дл?— набросилась на старика и дочь.
— Не хочешь ли хоть сейчасъ получить отъ меня эти деньги?
— Зачмъ же вы ихъ съ насъ требовали?
— Затмъ, чтобы, когда мужъ тебя броситъ, ты имла свой кусокъ хлба.
Лечилась моя доврительница и въ Крымъ създила на счетъ отца. Мужъ не далъ ни копейки.
Дома продолжалось все то же: глупая скупость и безчеловчное битье смертнымъ боемъ жены, дтей, прислуги. Иногда на безобразника находили какъ будто минуты просвтлнія — и онъ смирялся предъ женою, каялся, что и самъ не знаетъ, какъ это вскипаетъ въ немъ сердце, затихалъ немножко, а затмъ устраивалъ скандалъ, горшій прежняго… Надо замтить, что мы имемъ дло не только не съ пьяницею, но даже съ вовсе непьющимъ человкомъ.
Все это были, однако, цвточки — ягодки ждали впереди.
Распространяться дале о подробностяхъ этого семейнаго ада — трудная по своей щекотливости тема. Достаточно назвать ея послднюю, заключительную точку: супругъ окончательно разнуздался и, посл психопатической скупости и жестокости, впалъ въ психопатическій развратъ — окружный судъ увидлъ его обвиняемымъ въ попыткахъ къ развращенію своей старшей дочери…
Глухая мірская молва обличаетъ гораздо больше половыхъ преступленій, совершающихся въ мирныхъ, повидимому, ндрахъ буржуазныхъ семействъ, чмъ доходитъ ихъ до свта правосудія, а горькій опытъ убждаетъ въ томъ, что мірская молва, въ данномъ случа, рдко сплетничаетъ попусту, видя дымъ тамъ, гд нтъ огня. Укрывателями преступленій являются обыкновенно т самыя лица, которыя больше всего отъ нихъ терпятъ, т.-е. семья преступника. Мотивы укрывательства — стыдъ, что такая гнусная ‘мараль’ падетъ на домъ, жалость выдать тюрьм и каторг близкаго, родного человка, съ кмъ сживались многими и многими годами, кого привыкли уважать и бояться, кому привыкли повиноваться, человка одного имени и одной крови, наконецъ, — и весьма часто, — паническій страхъ, внушаемый семь самимъ преступникомъ, дянія котораго такъ необычны и ужасны, что семья теряется, съ кмъ она иметъ дло — съ безудержнымъ ли въ разврат деспотомъ, или просто съ сумасшедшимъ. Запуганныя семьи терпятъ безобразія своихъ психопатовъ, не вынося сора изъ избы, предпочитая терпть стыдъ и позоръ дйствительный, но тайный, стыду ложному, но открытому — стыду гласной обороны противъ постыдныхъ посягательствъ ошаллаго эротомана. Грубый и нескладный по форм, но мткій анализъ такого скрытаго въ семь полового преступленія, далъ А. . Писемскій въ драм ‘Бывые соколы’.
Вс указанные мотивы и соображенія имлись на лицо и въ настоящемъ случа. Жертвы распущеннаго психопата ограничивались пассивнымъ сопротивленіемъ, заботясь лишь объ одномъ, чтобы намренія его не переходили въ дйствія. Но расходившагося скота быле мудрено унять. Онъ зврлъ со дня на день все больше и больше: билъ семейныхъ походя и довелъ свою наглость до того, что мать, не въ силахъ дале защищать свою дочь, удалила ее сперва къ роднымъ, а потомъ въ закрытое учебное заведеніе, наперекоръ вол нжнаго родителя, который, въ отмщеніе за отпоръ, оказанный ему честною двочкой, ршилъ не давать дочери никакого образованія:— коли она была мн не покорна, пусть будетъ не барышнею, но прачкою!
Семейный совтъ, обезопасивъ двочку, ршилъ приняться за безобразника въ серьезъ и, на первыхъ порахъ, будучи не въ силахъ уговорить мою доврительницу поднять руку на мужа, т.-е. дйствовать уголовнымъ порядкомъ, попробовалъ домашнія респрессаліи. Въ послднее время психопатъ манкировалъ службою въ магазин, хотя она была единственнымъ источникомъ его доходовъ. Ему фиктивно отказали.
— Наплевать!
Равнодушіе это скоро объяснилось: скупясь въ грошахъ для жены и дтей, чуть не моря семью съ голода, нжный супругъ и родитель накопилъ на собственныя удовольствія капиталецъ въ 40,000 рублей, да прибралъ къ рукамъ лучшія женины вещи.
Супруги разъхались. Черезъ нсколько дней мужъ требуетъ, чтобы жена уступила ему младшаго сына, ея любимца.
— Ни за что.
Тогда онъ выкралъ мальчика обманомъ. Жена подала въ сыскное отдленіе просьбу — найти исчезнувшаго супруга и украденнаго ребенка.
По отъзд мужа, жена осмотрла шкапы и сундуки съ своимъ приданымъ: пусто, все, что было получше, выбрано. Въ одинъ прекрасный день, въ отсутствіе жены, хозяинъ-воръ возвратился — подобрать остальное. Когда онъ сходилъ съ набитымъ саквояжемъ до лстниц, его настигла возвратившаяся жена.
— Гд сынъ?
— Это моя печаль.
— Я не отстану отъ тебя, пока ты не покажешь мн его.
— Не отставай: ищи втра въ пол…
— Бери все, да сына отдай.
— Не отдамъ.
— Коли такъ, демъ въ участокъ.
— демъ.
Пріхали.
— Вотъ мой мужъ: я о немъ объявляла, что онъ пропалъ и увезъ у меня сына… а теперь нашелся, прошу его задержать.
— Помилуйте, господа, — говоритъ мужъ:— она совсмъ сумасшедшая! Я просто собрался къ Сергію-Троиц и сынишку захватилъ съ собою, а ей представляется Богъ всть что…
Въ участк жену пристыдили неумстною ревностью, поздравили, что мужъ нашелся, и… тмъ дло кончилось. По выход изъ участка, супругъ, со своимъ саквояжемъ, вспрыгнулъ на извозчика — и былъ таковъ. Жена помчалась за нимъ въ погоню. Оглядываясь онъ не узнавалъ ея, потому что она сняла шляпу и повязалась, какъ горничная, платочкомъ. Такъ прослдила она бглеца до одной изъ московскихъ окраинныхъ улицъ, гд онъ нырнулъ въ ворота дома, показавшагося жен какъ будто знакомымъ… Прочитавъ да воротахъ фамилію домовладльца, она вспомнила, что была здсь, лтъ пятнадцать тому назадъ, посл своей свадьбы, съ визитомъ, мужъ привозилъ ее сюда нарочно, чтобы похвастаться, какую онъ добылъ себ красивую и воспитанную жену, старшая дочь купца-домовладльца была одною изъ трехъ невстъ, отказавшихъ жениху-авантюристу… Естественно, что знакомство, начатое такою враждебною демонстраціей, боле не продолжалось. Но мужъ потихоньку поддерживалъ связи съ семьею своей бывшей невсты и, быть можетъ, даже подъ вліяніемъ ея и затялъ похищеніе ребенка: по крайней мр, мальчикъ былъ спрятанъ именно въ этомъ дом.
Милая семейка ужинала и наслаждалась повстью героя о дневныхъ приключеніяхъ, когда предъ всею этою небольшою, но честною компаніей выросла, какъ изъ-подъ земли, моя доврительница, въ сопровожденіи околоточнаго. Ребенокъ спалъ на диван… Началась глупая и подлая сцена. Взволнованную до полубезумія мать стыдили ея безпокойствомъ за сына:
— Можно ли такъ гоняться за мужемъ? Что про васъ люди скажутъ? Мужъ отъ того и ушелъ, что вы его замучили, чтобы немножко отдохнуть отъ васъ…
— Богъ съ нимъ… мн его не надо… мн сына…
— Вотъ онъ вашъ сынъ, не пропалъ. Не съ чужимъ онъ, а съ отцомъ.
— Я его возьму съ собою.
— Что это вы? какъ можно везти ребенка въ такую позднюю пору черезъ весь городъ? Вонъ и дождикъ пошелъ… Лучше сами оставайтесь ночевать у насъ.
— Нельзя: обо мн безпокоятся дома.
Поршили на томъ, что мальчикъ переночуетъ въ гостепріимной семь, а завтра утромъ мать за нимъ прідетъ. Потомъ принялись мирить. мужа съ женою.
— Это все родители, братцы да сестрицы васъ ссорятъ. Бросили бы вы папашинъ домъ, наняли бы квартирку… вотъ хоть у насъ есть свободная.
— Это врно, — подтверждалъ мужъ, — клянусь: я ничего не имю противъ тебя, а только не терплю твоихъ родныхъ. Поселимся отдльно, и вотъ увидишь, какъ хорошо заживемъ. Я много виноватъ предъ тобою, но все заглажу…
Миражъ счастья соблазнилъ давно не видавшую его женщину. Она согласилась разойтись съ родными… Но, когда на другое утро она пріхала за сыномъ, гостепріимная семья встртила ее, какъ незнакомую:
— Что вамъ угодно?
— Гд мой сынъ? мой мужъ?
— Почему мы знаемъ, гд они скитаются? Пожалуйста, оставьте насъ въ поко съ вашими грязными исторіями.
Одураченная ловкимъ заговоромъ, женщина стала грозить, шумть — ей засмялись въ лицо и вытолкали ее вонъ.
Она приходила еще и еще: одинъ разъ даже поймала мужа въ ндрахъ его новаго семейства — даже вцпилась въ него руками, на нее набросились всею семьею, оторвали ее отъ мужнина сюртука и вышвырнули на улицу, а мужъ тмъ временемъ улизнулъ, куда глаза глядли.
— Я буду караулъ кричать, стекла бить стану!— грозитъ несчастная, въ безуміи отчаянія.
Ей хладнокровно возражаютъ:
— Ахъ, сдлайте ваше одолженіе! По крайней мр, тогда будетъ улика на лицо, что къ намъ въ домъ ворвалась сумасшедшая и скандалитъ.
Только посл этой долгой, но безполезной погони за украденнымъ сыномъ, пришелъ конецъ долготерпнію бдной женщины. Скрпя сердце, она отреклась отъ мужа и подала прокурору жалобу, обвиняя семейнаго тирана въ безнравственныхъ покушеніяхъ на дочь и въ похищеніи ребенка.
Родитель продолжалъ скрываться и отличаться. Не зная о жалоб, но предполагая, что жена ведетъ противъ него какую-нибудь законную мину, онъ, во избжаніе розысковъ и повстокъ, жилъ непрописаннымъ. Нсколько времени спустя, онъ выкралъ у жены и другого сына — четырехъ-лтняго… Но эта покража оказалась мене удачною: сестренка похищеннаго мальчика выслдила отца до Рязанскаго вокзала и видла, какъ онъ слъ въ дачный поздъ, — значитъ, живетъ гд-нибудь на подмосковной дистанціи. Нашли его близъ полустанка Малаховки: выдаетъ себя за вдовца и жуируеть въ свое удовольствіе. Дтей отдать отказался: закономъ къ тому не обязанъ, — а жены не желаетъ знать.
Моя доврительница, — по собственному ея признанію, отъ всхъ этихъ издвательствъ она была одною ногою въ сумасшедшемъ дом, похала въ Петербургъ и подала на Высочайшее имя прошеніе объ отдльномъ вид и возвращеніи ей дтей. Въ комиссіи прошеній пришли въ ужасъ, прочитавъ мотивировку просьбы, обычно продолжительныя въ такихъ случаяхъ справки на этотъ разъ были наведены съ рдкою быстротою, и черезъ мсяцъ злополучная семья вздохнула свободно, выйдя изъ-подъ кошмара отцовскихъ уродствъ…
Мать получила возможность распорядиться судьбою дтей и воспитывать ихъ прилично, безъ трепета и за ихъ будущее, и за ихъ честь. Добиться такой самостоятельности и законныхъ правъ на самозащиту было единственною цлью моей доврительницы, когда она подавала жалобу. О кар преступнику она не думала. Напротивъ, теперь, когда высшее правосудіе дало ей искомыя права, она взяла на себя новую и не легкую задачу — спасти виновнаго мужа отъ позорнаго наказанія, а семью — отъ ‘марали’. Съ этою цлью, когда дло разбиралось на суд, и мать, и дочь воспользовались предоставленнымъ имъ правомъ отказаться отъ показанія. Родственники потерпвшихъ давали показанія сдержанныя и осторожно-двусмысленныя. Ни одинъ опасный свидтель не былъ вызванъ. Словомъ, счастливаго психопата вытащили за уши изъ омута т самыя овцы, среди которыхъ онъ всю жизнь былъ волкомъ. Великодушіе, очень дурно понятое и оплаченное: повренный подсудимаго, попросивъ судъ объ удаленіи свидтельницъ изъ залы засданія, безцеремонно облилъ ихъ помоями безпутнйшихъ выдумокъ, натолкованныхъ ему полусумасшедшимъ кліентомъ… Представитель обвинительной власти, усматривая недочеты въ слдствіи, обжаловалъ оправдательный приговоръ, и дло перешло въ судебную палату.
Моя доврительница радовалась, что удалось спасти мужа, пока ей не выяснили послдствій оправданія: мужъ опять получаетъ право на дтей, а она остается посмшищемъ, облитая помоями адвокатскаго краснобайства… За что?
Подъ впечатлніемъ этого удручающаго ‘за что?’, потерявъ вру въ правосудіе, съ ненавистью къ людямъ, полная слезъ, проклятій, истерическихъ выкриковъ, бродила она по улицамъ, какъ пьяная, не помня себя — и сама не могла мн объяснить толкомъ, какъ зашла она, что повлекло ее къ Толстому, котораго она до тхъ поръ никогда не видала и даже читала мало… И Левъ Николаевичъ разговорилъ ее…
Соображая всю разсказанную мною трагедію, я не полагаю, чтобы въ ея весьма отвратительномъ геро работала исключительно злая воля, какъ думаетъ моя доврительница, настойчиво доказывая, что мужъ ея въ здравомъ разсудк:
— Помилуйте! какой онъ былъ умница въ торговомъ дл!
Воля не столько злая, сколько больная. Очевидно, мы имемъ дло съ рзкимъ типомъ послдовательнаго помшательства: moral insanity, какъ классифицировалъ Маудсли.
Морализировать мой разсказъ незачмъ: онъ ясно говоритъ самъ за себя, безъ комментаріевъ. Я только снова подчеркну сказанное мною въ начал о темномъ царств и его обманной патріархальности, строенной не на нравственномъ самосознаніи, но на лицемрныхъ вншнихъ отношеніяхъ. Ахъ, не вынести бы соръ изъ избы! что люди скажутъ! ахъ, не принять бы намъ на себя ‘марали!’ И вотъ — во имя накопленія въ изб кучи вонючаго, заразительнаго сора — нсколько лтъ подрядъ держатъ на свобод злого и вреднаго сумасшедшаго, способнаго и на убійство и на изнасилованіе — на всякую мерзость, какую подскажетъ ему искаженная дятельность больного мозга. Еще боле разительная подробность: держать на свобод — не жаля его, какъ больнаго, но, наоборотъ, считая безобразника за вполн здороваго, въ твердой увренности, что онъ не сумасшедшій, но извергъ по природ. Самодурство домовладыки санкціонировано семейнымъ безмолвнымъ соглашеніемъ, самозащита противъ самодура упразднена и воспрещена. Его пороки, его грязь, расплывающаяся въ семь, не ‘мараль’, для послдней, но станетъ ‘маралью’, когда выплыветъ наружу, къ обществу, на его правый и строгій судъ. Пошлая и безнравственная логика! Какимъ язычникомъ надо быть, какого кумира надо создавать изъ молвы двухъ десятковъ злыхъ языковъ, чтобы, избгая ихъ нахальной сплетни, терпть надъ собою иго завдомаго безумца, бшенаго и развратнаго, и трепетавъ не предъ мыслью, что безумецъ этотъ, не дай, Богъ, убьетъ кого-нибудь, или опозоритъ родную дочь, но предъ стыдомъ, какъ бы этого ‘своего’ безумца не убрали, куда слдуетъ, — въ тюрьму или сумасшедшій домъ!… Я слышалъ отъ многихъ коммерческихъ людей совершенно серьезный упрекъ потерпвшей: ‘какъ это она все-таки довела до огласки? Какъ бы нибудь обошлась — смягчить бы, скрыть бы, замять бы. Жаль: хорошая семья — и вдругъ скандалъ!’
Этотъ паническій ужасъ скандала диктуетъ русскимъ людямъ половину мелкихъ и трусливыхъ подлостей, какими полна столичная жизнь. И никогда-то никого-то ни отъ чего-то онъ не спасъ, — даже отъ огласки, противъ которой выставляется панацеею, потому что факты, укрытые отъ суда, слдствія, психіатра и газеты, все же оповщаются городскими слухами, да еще разукрашенные, съ пестрыми прибавленіями и небылицами досужихъ салопницъ. А портилъ и портитъ всегда, всмъ и во всемъ…
Отъ автора. Вскор по напечатаніи этого фельетона изложенное въ немъ дло разобрано московскою судебною палатою, обвинившею преступнаго мужа. Попавъ подъ манифестъ, онъ избавился отъ наказанія, но, какъ лишенный правъ состоянія, потерялъ возможность отнимать у матери дтей, чего доврительница моя только и добивалась.