Мамка, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1911

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Александръ Амфитеатровъ.

Мамка.

Бабы и дамы.
Складъ изданія: Москва, Моховая. Д. Бенкендорфъ, ‘Книжный магазинъ’ Д. П. Ефимова, ‘Преемница’ А. Д. Друтманъ.
OCR Бычков М. Н.
Странную исторію разсказалъ мн назжій изъ Москвы адвокатъ. Настолько странную, что, выслушавъ, я напрямки сказалъ ему:
— Не врете, такъ правда. А, впрочемъ, спасибо за сюжетъ.
— Помилуйте! Я же самъ вожусь съ этимъ дломъ… мн ли не знать всю подноготную?
Въ одну московскую семью прізжаетъ гостья, пожилая дама изъ провинціи. Въ Москву она прибыла по длу — утверждаться въ правахъ небольшого наслдства, которое нежданно-негаданно свалилось ей отъ брата, холостого чудака и нелюдима, ненавидвшаго свою родню. Старикъ умеръ одиноко, не оставивъ завщанія, и имущество его досталось сестр — весьма кстати, потому что, до тхъ поръ, она жила въ страшной бдности, почти въ нищет. Съ московскою семьею наслдницу свели дловыя отношенія, такъ какъ москвичи тоже приходились покойному какою-то седьмою водою на кисел. Дама была впервые въ дом, ее угощали, занимали, вывели къ ней дтей и, наконецъ, красивая, дородная мамка торжественно вынесла послднее произведеніе хозяевъ — шестимсячнаго младенца.
Дамъ, особенно пожилыхъ и дтныхъ, сахаромъ не корми, но дай повозиться съ ‘ангелочкомъ’, а гостья, вдобавокъ, только что успла предупредить хозяйку, что безумно любить маленькихъ. Но, къ удивленію присутствующихъ, она — чмъ бы смотрть на ребенка — уставилась во вс глаза на мамку, поблднла, задрожала, а та, едва подняла глаза на гостью, тоже стала бле снга.
— Что это, Господи? — глухо сказала гостья, — въ глазахъ рябитъ, что ли? Ольга, это ты?
Мамка пошатнулась, ребенокъ скользнулъ съ ея рукъ, — счастье, что не на полъ, а въ кресла, — а сама она повалилась на коверъ, въ глубокомъ обморок.
Переполохъ поднялся ужаснйшій. Мамка лежитъ, какъ пласть. Гостья надъ нею мечется въ истерик — и хохочетъ, и плачетъ, и бранится. А хозяева ничего не понимаютъ, только чувствуютъ: скандалъ!
— Анна Евграфовна! успокойтесь! что это значитъ? вы знаете нашу Акулину?
— Какая тамъ Акулина?— визжитъ гостья, — это Ольга, наша Ольга!
— Да, помилуйте! откуда вы взяли Ольгу? Акулина! У нея и въ паспорт…
— Покажите паспортъ.
Принесли. Паспортъ правильный: Акулина Ивановна Лаптикова, крестьянка Некормленной губерніи, Терпигорева узда, Пустопорожней волости, деревни Заплатина, Неурожайка тожъ, двица, 28 лтъ, росту выше средняго, лицо чистое, волосы русые, глаза срые, носъ и ротъ обыкновенные, особыхъ примтъ не иметъ, прописка въ порядк, больничный сборъ уплаченъ…
— Гд вы ее достали?
— Акушерка знакомая привела.
Анна Евграфовна повертла паспортъ въ рукахъ, посмотрла на очнувшуюся мамку и ршительно заявила:
— Паспортъ фальшивый.
— Полно вамъ!
— Фальшивый, говорю вамъ. Это — не Акулина, это — Ольга, моя племянница, которая шесть лтъ тому назадъ, — какъ ея мать, а моя сестра Евлампія умерла, — не захотла съ нами оставаться, ухала въ Питеръ работы искать.. Ты — Ольга? Или нтъ! Признавайся! Что ужъ тутъ? Не спрячешься.
— Я, тетенька…— пролепетала мамка.
Исторія разъяснилась въ такомъ вид.
Ольга N., ‘дочь бдныхъ, но благородныхъ родителей’, по смерти матери, осталась восемнадцатилтнею безприданницею, на ше у тетки, которая, сама нищая, ненавидла двушку, какъ лишній ротъ въ семь. Когда Ольга, чувствуя свою неумстность въ теткиномъ дом, запросилась на волю, въ Петербургъ, Анна Евграфовна была рада-радехонька ее сплавить. Сколотивъ нсколько рублей на дорогу, продавъ разныя вещи, Ольга ухала, что называется, въ одномъ платьишк. На прощанье много не горевали, разстались сухо, а затмъ Ольга — какъ въ воду канула, и шесть лтъ о ней не было ни слуха, ни духа — до ея совершенно нечаяннаго, негаданнаго, мало сказать: сценическаго, — сверхъ театральнаго выхода въ роли мамки ребенка господъ Игрековыхъ.
Допрошенная теткою и ‘господами’, Ольга, alias Акулина, разсказала о себ слдующее.
Прибывъ въ Петербургъ, она напрасно обивала пороги въ конторахъ, посредничающихъ по спросу и предложенію труда, напрасно печатала объявленія въ газетахъ: ей не везло. На настоящій интеллигентный трудъ она не годилась — по недостаточности образованія, полученнаго кое-какъ, изъ пятаго въ десятое, въ жалкомъ захолустномъ пансіонишк. Въ бонны не брали: гд языковъ требовали, а ими Ольга не владла, гд спрашивали:
— Платье у васъ приличное есть?
— Вотъ — только, что на мн.
— Такъ васъ — прежде, чмъ въ домъ взять, еще одть придется! Такъ ходить нельзя: у насъ порядочные люди бываютъ, да и дти смяться станутъ, скажутъ — нищая… Нтъ, прощайте: тратиться на туалетъ бонны совсмъ не входитъ въ мои расчеты.
— Вычтите изъ жалованья.
— Да, хорошо, если вы у насъ уживетесь, а — если нтъ? Плакали денежки. Нтъ, прощайте. За пятнадцать цлковыхъ въ мсяцъ вашей сестры сколько угодно, — только свистни… какіе еще! съ туалетцемъ, съ языками.
Впрочемъ, три раза ей удалось пристроиться съ грхомъ пополамъ, но не надолго: рослая, здоровая двушка, Ольга, едва успвала поступать на мста, какъ ее начинали преслдовать мужчины — ухаживаньемъ, а женщины — ревностью, и ей приходилось бжать либо отъ черезчуръ подозрительныхъ Юнонъ, либо отъ черезчуръ назойливыхъ Зевесовъ. А двушка она была чистая, цломудренная, воспитанная въ строгой семь. Окружавшая ее въ столиц, мужская облава мерзила ей глубоко.
Такъ пробилась она, точно рыба объ ледъ, два года, изъ которыхъ добрыхъ полтора — по подваламъ, угламъ, питаясь хлбомъ, лукомъ, да квасомъ. Одичала, огрубла, но упрямо врила, что настанутъ для нея лучшіе дни. Вернуться къ тетк не хотла ни за что, лучше — въ могилу. О московскомъ дяд хорошо знала, что, хоть умри она у него на порог, а онъ ее даже въ домъ не пуститъ, двугривеннаго не вышлетъ. Кругомъ шныряли гадкія твари, торговки и посредницы разврата, — вс въ одинъ голосъ кричали ей: дура, за что ты себя мучишь, когда у тебя есть драгоцнный капиталъ молодости и красоты? Двушка, однако, держалась крпко — и выдержала.
— Хоть бы въ горничныя кто взялъ!— рыдала она.
А подвалъ ей хладнокровно возражалъ:
— Въ горничныя теб нельзя. Ты образованная, дворянка.
— Да какая я образованная? Я и знала-то мало, а теперь забыла все…
— Дворянка!
И, дйствительно, когда выпадали ей мста въ услуженіе, занять ихъ мшалъ Ольг именно ея дворянскій видъ на жительство.
— Нельзя, милая, — объясняли ей, — горничная вещь ходовая. Ее сгоряча и крпкимъ словомъ обзовешь, и по затылку даже если стукнешь, — все должна стерпть… По мировымъ чтобы не шляться… дло житейское… Ну-съ, а вы дворянка, образованная, съ вами такъ нельзя… Стснять же себя ради васъ въ домашнемъ обиход — согласитесь…
Ольга соглашалась и уходила, полная отчаянія. Если что ненавидла она теперь, такъ это именно свой дворянскій паспортъ, по праву рожденія насулившій ей всякихъ житейскихъ привилегій, а теперь не позволявшій ей заработывать жизнь.
Въ одинъ прескверный день, она поняла, что дальнйшая борьба немыслима, что предъ нею остаются на выборъ — либо постылое возвращеніе къ ненавистной тетк, либо — торговля собою. Какъ ни противно было ей первое, а все же лучше разврата. Случилось ей ненарокомъ заработать нсколько рублей поденщиною, шитьемъ, распродала платьишки, которыми обзавелась было на нкоторыхъ кратковременныхъ мстахъ своихъ, и, распростившись съ Питеромъ, тронулась во свояси. хала съ ужасомъ, не вря, что додетъ, и все надясь: вотъ-вотъ случится такое чудо, что спасетъ и выручить.
Въ вагон насупротивъ Ольги помстилась молодая женщина, краснолицая, веселая, вымившая. Едва поздъ тронулся, какъ Ольга и попутчица ея разговорились, а уже за первою станціей были пріятельницами. Замтивъ, что Ольга детъ ужъ очень налегк и голодная, женщина угостила ее баранками, колбасою, чаемъ, водкою. Водки Ольга не пила, а попутчица прихлебывала усердно и вскор стала столь весела, что обратила на себя вниманіе кондуктора и настолько заполонила его сердце, что получила приглашеніе ‘погостить’ у него въ служебномъ отдленіи. Веселая особа согласилась, но — предъ уходомъ — попросила Ольгу припрятать маленькій узелокъ.
— Потому, — шептала она, — я къ вамъ, милая, довріе получила, а кавалеръ этотъ — кто-жъ его знаетъ? Напоитъ, да оберетъ… А тутъ у меня, миленькая, пачпортъ, да двнадцать рублевъ денегъ.
И ушла.
Ольга знала, что спутницу ея зовутъ Акулиной Ивановной, что она крестьянская двица Некормленной губерніи, Пустопорожней волости, деревни Заплатина, Неурожайки тожъ, — что она деть на готовое мсто, выписанная, по рекомендаціи отъ конторы, блою кухаркою, въ незнакомую чиновничью семью въ городокъ К… Препроводительное письмо, по просьб Акулины Ивановны, она сама ей читала: оно лежало тутъ же, съ паспортомъ, съ деньгами. Ей было до боли завидно этой бойкой, сытой, устроенной при мст, женщин, и жаль своихъ собственныхъ неудачъ. Она думала о своей судьб и ея, и готова была помняться съ нею хоть сейчасъ своимъ ненужнымъ ей, нищимъ дворянствомъ, и своимъ забытымъ полуобразованіемъ. Думала, покуда не уснула.
Проснулась отъ внезапной остановки позда. Кругомъ — поле, брезжитъ разсвтъ, люди бгутъ мимо оконъ, по насыпи, машутъ руками, что-то кричатъ.
— Что случилось?
— Женщину убило. Съ позда свалилась. На смерть! Вздумала на ходу изъ вагона въ вагонъ перейти, — ну, а хмельная была. Её и стрясло. Такъ — всю голову въ лепешку.
Женщина эта была веселая Акулина Ивановна.
И вдругъ — точно молніей озарило Ольгу: а узелокъ-то!? Вдь, онъ у нея, у Ольги. Тамъ — паспортъ, тамъ — рекомендація… Вдь это, значитъ, сразу на готовыя харчи?.. Въ позд никто ея, Ольги, не знаетъ, Акулины Ивановой тоже…
И когда, на ближайшей станціи, былъ составленъ протоколъ о происшествіи, и Ольгу, какъ сосдку погибшей по вагону, жандармъ спросилъ:
— Какъ звать?
Она смло отвтила:
— Акулиной Ивановой… Лаптикова — прозвище.
— Покойницу знала?
— Нтъ… Впервые дорогой съхались…
— Говорила съ нею въ дорог?
— Какъ же, господинъ офицеръ! Очень даже много говорили.
— О чемъ?
— О своихъ длахъ. Насчетъ мстовъ больше.
— А какъ ее звали по имени? Не упомнишь?
— А тоже Акулиной, господинъ офицеръ. Съ того у насъ и разговоръ пошелъ, что чудно намъ стало, какъ это мы об, незнакомыя, сошлись, и об Акулины.
— Паспорть?
— Вотъ онъ.
Жандармъ поглядлъ, — все выправлено въ порядк, — записалъ.
— Куда дешь?
Ольга назвала.
— Ожидай: можешь быть вызвана, какъ свидтельница. Грамотная?
— Не обучена…
— Съ Богомъ.
Въ вагонъ Ольга возвратилась уже не дворянкою N., но крестьянкою Акулиною Лаптиковою. Свой собственный паспорть Ольга-Акулина запрятала въ своихъ вещахъ, а по паспорту Лаптиковой явилась въ К… къ обозначеннымъ въ препроводительномъ письм господамъ. Оставаться у нихъ на служб она, конечно, не собиралась: она хала, какъ рекомендованная блая кухарка, а и готовить-то путемъ не умла, — разв самыя простыя кушанья.
— Больше недли меня не продержать, выгонятъ, — разсуждала она.— А мн того и надо. Какъ пріду на мсто, сейчасъ себ сошью шерстяное платье, чтобы сколько-нибудь видъ имть. А потомъ — въ Москву, тамъ меня никто не знаетъ. Съ этимъ видомъ, да съ моею наружностью и ловкостью, я себ хорошее мсто найду. Денегъ тратить не буду, посылать мн некуда, харчи готовыя, одться, обуться простому человку немного надо, — скоплю сто рублей, тогда можно будетъ и опять дворянскій паспортъ вытянуть изъ-подъ спуда, и опять поду въ Петербургъ искать мста подходящаго, приличнаго… Съ одежею, да съ возможностью выжидать, перебиться, — найти мсто можно. А безъ этого нашей сестр, горемык, одно мсто — на панели.
Дйствительно, господа въ К*** продержали Ольгу недолго. Нсколько дней она сказывалась больною, а, когда выздоровла и стала готовить, господа разразились лютою бранью на мошенничество конторы, приславшей имъ, вмсто опытной кухарки, совсмъ первобытную стряпку, и выдали двушк расчетъ и денегъ на обратный билетъ. Какъ и собиралась, она отправилась въ Москву, записалась въ тамошнихъ конторахъ и, благодаря своей симпатичной вншности и представительности, дйствительно, въ самомъ скоромъ времени получила мсто горничной въ богатомъ купеческомъ дом.
Мсто Ольг попалось чудесное: дла мало, денегъ много. Съ подарками, ‘на чаями’ и т. д. она зарабатывала рублей 25 въ мсяцъ. Пятнадцать тратила на себя, десять относила на книжку, въ сберегательную кассу. Въ дом было много женщинъ. И хозяйк и дочерямъ ея очень полюбилась красивая, смышленая, отесанная горничная. Ей много дарили вещами и обращались съ нею настолько хорошо, что Ольга не разъ подумывала, ужъ не признаться ли ей во всемъ? Люди хорошіе, — авось, помогутъ и на ноги поставятъ. Но ложный стыдъ и страхъ, что ей не поврятъ, заподозрятъ за нею какое-нибудь темное дло, ее удержали.
— Еще боялась: за бглую нигилистку почтутъ, — наивно оправдывалась впослдствіи двушка.
Въ скоромъ времени, хозяйка Ольги отправилась въ Крымъ и взяла ее съ собою прислугою. Въ Крыму они оставались недолго: пришла телеграмма, что въ московскомъ дом случился пожаръ, и много погорло. Возвратясь въ Москву, Ольга убдилась, что, въ числ другихъ погорвшихъ вещей, погибъ и ея сундучокъ. Дорогого въ немъ ничего не оставалось, но… между крышкою и обивкою его былъ Ольгсю заклеенъ второй ея паспортъ, на собственное ея имя Ольги N. Такимъ образомъ, она утратила свою настоящую личность и на вки осталась крестьянкою Акулиною Лаптиковою. Поразило ее это страшно, она плакала горькими слезами, не смя никому объяснить, о чемъ такъ горько разливается. Хозяйка, чтобы утшить ее въ пропаж погорлаго имущества, подарила ей нсколько денегъ, но радости оттого Ольг не прибавилось.
Сто рублей она давно накопила, но полагала, что теперь они ей — ни къ чему. Объ ея сбереженіяхъ было извстно въ дом, и Ольг отбоя не было отъ жениховъ, которые сватались къ ней и сами, и черезъ свашекъ чуть не каждый день. Разумется, она всмъ упорно отказывала и сердила тмъ свою хозяйку, которой непремнно хотлось, въ награду за хорошее поведеніе, выдать Ольгу замужъ — ‘покуда не свертлась’. Она даже нашла ей сама жениха, одного изъ приказчиковъ своего мужа, человка не стараго, солиднаго и красиваго. Ольга и ему отказала. Хозяйка очень разгнвалась. Въ этомъ упорств Ольги она видла что-то скверное, безнравственное.
— О красот своей много мечтаешь! — жестоко говорила она, въ содержанки собираешься.
— Помилуйте, барыня! — оправдывалась двушка въ напрасныхъ слезахъ.
— Тогда — какого же ты принца дожидаешься?!
Одна изъ барышенъ по зим была просватана. Женихъ ея, московскій купчикъ ухарь, изъ цивилизованныхъ, женился ради денегъ. Некрасивой и золотушной невст онъ возилъ букеты и конфекты, а хорошенькой горничной, при каждомъ удобномъ случа, подмигивалъ, — то золотой сунетъ въ руку, то ущипнетъ, то поцлуетъ. Двушка была въ отчаяніи. Подъ гнетомъ этого назойливаго ухаживанія, она чувствовала себя чуть не преступницею.
— Совстно ужъ очень! Люди меня обласкали, одли, обули, а выходитъ, точно я, вмсто благодарности, отбиваю.
Пошла и разсказала все хозяйк. Вышелъ скандалъ. Жениху отказали, а ‘Акулину’ — тоже со двора долой, чтобы впередъ застраховать хозяйскихъ дочерей отъ опасной конкурренціи. Исторія огласилась, и въ хорошихъ купеческихъ домахъ ‘Акулина’ мста не нашла, пришлось спуститься пониже, пріютиться въ семь какого-то бухгалтера… Но и отсюда ее выжила злополучная красота! Она начинала Ольг мшать почти столько же, сколько стснялъ ее когда-то дворянскій паспортъ, но отдлаться отъ этой обузы было трудне, чмъ отъ старой.
Такъ, переходя съ мста на мсто, Ольга перемнила нсколькихъ хозяевъ. Замужъ она упорно не шла, все надясь, что какъ-нибудь, хоть чудомъ, да выскочитъ на прежнюю свою колею, вернетъ утраченное званіе, подетъ въ Петербургъ, и тогда начнется для нея жизнь сызнова. Въ прошломъ году случилось ей жить на мст, въ подмосковномъ дачномъ поселк. За нею сталъ сильно ухаживать мстный лавочникъ, человкъ зажиточный, изъ кулаковъ, красивый, властный, грубый. Ольга отвергла его исканія такъ же, какъ и вс другія. Но это былъ хищникъ не изъ тхъ, что упускаютъ полюбившуюся имъ добычу. Однажды Ольга пила чай въ гостяхъ у какой-то сосдки, и та угостила ее вареньемъ, отвдавъ котораго, двушка скоро впала въ глубокій, мертвый сонъ. Пробудилась она въ объятіяхъ своего преслдователя.
Лавочникъ успокоилъ взрывы отчаянія погубленной двушки общаніемъ жениться на ней по осени, и Ольга покорилась своей судьб съ тупымъ фатализмомъ, который, вообще, овладлъ ею съ тхъ поръ, какъ пожаръ уничтожилъ ея подлинный документъ…
— Да неужели вы даже ни разу никого но спросили, какъ вамъ возстановить себя въ утраченныхъ правахъ?— спрашивали ее впослдствіи.
— А кого я спрошу? кому доврюсь? Вдь признаться надо было бы… Страшно! Я законовъ-то не знаю…
Когда осень пришла и господа Ольги, вслдъ за другими дачниками, потянулись въ городъ, — лавочникъ объяснилъ своей невст, что онъ съ удовольствіемъ и въ самомъ дл женился бы на ней, если бы, къ несчастію, не былъ уже женатъ. Ольга, какъ сама выражается, ‘наплевала ему въ глаза’, но — ей оттого лучше не стало. Она была беременна. Господа, сожаля о ея печальной исторіи, держали ее у себя, пока ея положеніе не сдлалось слишкомъ замтнымъ, — затмъ, конечно, уволили… Ольга съхала на квартиру, которую ей посчастливилось найти задешево у какой-то повивальной бабки. Та уговорила молодую женщину, — когда ребенокъ родится, сдать его въ воспитательный домъ, а самой пойти въ кормилицы…
— Выгодне этихъ мстъ, если въ хорошій домъ попасть, нту. Ты красавица, тебя въ любой княжескій или графскій домъ руками оторвуть…
И, дйствительно, когда пришла пора, мсто она нашла Ольг превосходное… Но — на мст этомъ она и встртилась со своею теткою…
— Гд же теперь эта Ольга?— спросилъ я разсказчика.
— У тетки живетъ… Ту страшно поразила ея исторія… Клянетъ себя, что загубила двку, ухаживаетъ за Ольгою, какъ за родною дочерью… Деньжонки-то теперь есть, можно жить не ссорясь.
— Что же? такъ до конца дней своихъ она и останется въ крестьянскихъ двицахъ Акулинахъ?
— Нтъ, устраиваемъ ей возстановленіе въ правахъ. Только — сложная штука.
— Почему?
— Да потому, что и тетка, и господа эти, у которыхъ она въ мамкахъ жила, наглупили, огласили исторію. Проще бы всего — Акулининъ паспортъ сейчасъ же въ клочки, пріхать на родину и заявить о потер вида на жительство. Никакихъ бы хлопотъ… Тамъ вдь ее вс знаютъ. А тутъ — стало извстно, что она по чужому виду проживала…
— Такъ что же?
— Преступленіе же это. Уголовщина. Ну, спросятъ, а какъ достался вамъ этотъ чужой видъ? Присвоила, — опять преступленіе. Отъ кого? Отъ женщины, погибшей при сомнительныхъ обстоятельствахъ… фатальный кругъ уголовныхъ сцпленій. Придется перешагнуть черезъ судъ и публичную огласку, — нечего длать. А она и слышать не хочетъ. Чуть о суд упомянемъ, такъ и затрепещется…
— Знаете что?— сказалъ я.
— Что?
— Посовтуйте-ка тетк этой Ольги поскоре пріискать ей жениха, а Ольг — непремнно и немедленно выйти замужъ.
— Что же будетъ?
— Да очень просто, получится третья фамилія, въ которой утонутъ и Ольга N, и Акулина Лаптикова… Останется новая полноправная Имярекъ тамъ какая-нибудь.
Адвокатъ засмялся.
— Знаете, а вдь это идея. Но Акулина-то останется, все-таки…
— Что за важность? Это уже отъ мужа зависитъ, какимъ уменьшительнымъ именемъ звать свою жену. Можно Акулину Олею кликать, и Ольгу Акулею… дло вкуса и привычки.
Такія-то причуды случаются на свт, господа!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека