Семейный вопрос в России. Том 2, Розанов Василий Васильевич, Год: 1903

Публицистика
Время на прочтение: 598 минут(ы)
Скачать в PDF
В. В. Розанов

Семейный вопрос в России

Том II

Содержание:
Диалог
Важная забота церкви
Матерьялы к разрешению вопроса
XXI. Письмо в редакцию ‘Нового Времени’ А. Дернова
Евины внучки
Спор об убитом ребенке
Святое чудо бытия
Матерьялы к разрешению вопроса
XXII. Письма О. Иванова, анонима, Де Шансона, NN, А. П-вой, **, Ел. П.
ХХШ. Брак с точки зрения газетной философии. Из Церковного Вестника
XXIV. О равноправности детей незаконных с законными
XXV Дети и ‘дети’. По формуле: Audiatur et altera pars A-ma
Имущество, титулы и дети
Матерьялы к разрешению вопроса
XXVI. Открытое письмо В.В. Розанову А-та
Ответное письмо г. А-ту
Матерьялы к разрешению вопроса
XXVII. В чем дело? (Ответ В.В. Розанову) А-та
Стропила семейного уклада (Ответ г. А-ту)
Матерьялы к разрешению вопроса
XXVIII. Параллельно В.В. Розанову. А-та
XXIX. Тяжелые упреки духовенству. Н. Дроздова
XXX. Открытое письмо г. В. Розанову. Свящ. К. З-кий
Несколько разъяснительных слов
Матерьялы к разрешению вопроса
XXXI. Факты и мнения
XXXII. Христианский брак. М. Сменцовского
XXXIII. Письмо анонима
XXXIV Брак или разврат? По поводу статей г. Розанова о незаконных детях. Отпор на призыв к бесформенному сожитию, или, вернее, к половой разнузданности, и охранение святости брачного союза. Протоиерея Александра Дернова
XXXV Из ‘Риголетто’
XXXVI. Письмо в редакцию ‘Нового Времени’
XXXVII. Письмо г. А. Григорьева
XXXVIII. Из частных писем
XXXIX. Меры к поднятию уровня общественной нравственности. Доктора медицины Ф. Фейгина
XL. ‘Церковные Ведомости’ о брошюре А. Дернова ‘Брак или разврат?..’ К.М.
XLI. Брак или сожительство? А. Киреева
XLII. Идиллия, защищаемая А. Дерновым и А. Киреевым
1. Из ялтинских нравов. Письмо
2. Судебная хроника. Сгоревший муж
3. История в Рязани
4. Мать-убийца
5. Преступная мать
6. Приговор по делу И. Куликова
7. ‘О мрачности тем’
Ответ г. Кирееву
Матерьялы к разрешению вопроса
XLIII. Из писем в редакцию ‘Нового Времени’ о браке и разводе
XLIV Последний ответ г-ну Розанову по вопросу о браке А. Киреева
XLV. Последний ответ его превосходительству г. А. Кирееву на его последнюю декларацию Анонима
XLVI. Еще из суждений о незаконнорожденности
XLVII. Осужденные — о себе
Второй ответ г. А. Кирееву
Матерьялы к разрешению вопроса
XLVIII. По поводу В. Немировича-Данченко
XLIX. Женские паспорта
L. Покровительство злым и беззащитность добрых
Болезни без лечения
Матерьялы к разрешению вопроса
LI. ‘Церковный Вестник’ — о разводе
1. Неудовлетворительность бракоразводного процесса в духовном суде
2. Необходимость участия в бракоразводных делах светского суда
3. Проекты производства бракоразводных дел
4. Мотивы за оставление бракоразводных дел в духовном суде
5. Основания для передачи бракоразводных дел в светский суд
6. Данные к решению вопроса о бракоразводном процессе
7. Исходный пункт в решении вопроса о бракоразводном процессе
LII. Из ‘Дневников’ кн. В.П. Мещерского
Фрагменты о браке
О наказании смертью и еще, сверх этого, чем-нибудь
О древнерусском разводе
Ценные слова
Напрасное обременение (о вторых и третьих браках)
Опыт самозащиты
‘Внеканонические’, а не ‘внебрачные
‘Внебрачные дети’ — contradictio in adjecto
Сколько раз можно было вступать в брак в древней церкви
Матерьялы к разрешению вопроса
LIII. О записи в метрики ‘незаконнорожденных’. Прот. А. Устьинского
LIV. Когда незаконные дети будут законными? А -та
LV. Игра слов. В. Кривенко
LVI. Из писем о ‘незаконнорожденности
LVII. Незаконнорожденные во Франции
LVIII а. О разводе у католиков. Рэджера
Недоговоренные слова
Матерьялы к разрешению вопроса
LVIII б. ‘И не введи нас во искушение’. Б. К. В. К
LIX. О городских думских учительницах. Д
LX. Гнусный промысел. Н. Лендера
LXI. Белые невольницы. Н. Андреева
Еще фрагменты о браке
Об особого рода ‘синдикатах’
Без надежд на замужество
Педагогички-весталки
Сельскохозяйственная колония для девушек-матерей
Современные хананеи (О смешанных с иноверцами браках)
Женский труд и образование
Утилизация главного женского таланта
Кн. В.П. Мещерский о женщинах
Воспитательная и хозяйственная роль женщины
Возможная пионерка
В поисках за трудом и просвещением
Женское медицинское образование в России
Учительницы в коммерческих училищах
Рукоделье в женских гимназиях
О ручных изделиях в гимназиях
Женские пансионы
Новый женский институт
О неурочных занятиях учащихся
Матерьялы к разрешению вопроса
LXII. Утверждение правил об улучшении положения незаконнорожденных детей
LXIII. Из откликов печати и частных лиц
LXIV. Письмо в редакцию
LXV. Кто не обрадовался новому закону
Последние фрагменты о браке
Введение детей в семью
Дети офицеров и солдат
К читателю

Суди меня, Боже, и вступись в тяжбу мою с народом недобрым. От человека лукавого и несправедливого избавь меня.
Псалом 42

Равви Акиба толковал: ‘Кто не занимается размножением, о том Писание говорит так, как если бы он проливал кровь, ибо сказано в Бытии, 9, 6: кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека, а после этого прибавлено: вы же плодитесь и размножайтесь‘. Равви Элеазар, сын Азарии, учил: ‘Кто не занимается размножением, о том Писание говорит так, как бы он уменьшает подобие Божие, ибо сказано в Бытии, 9, 6-7: ибо человек создан по образу Божию, вы же плодитесь и размножайтесь‘. Бен-Азаи говорил: ‘Такой человек и проливает кровь, и уменьшает подобие, по Бытию, 9′. Ему заметил равви Элеазар: ‘Однако слова хороши, когда они выходят из уст исполняющего, иной хорошо толкует и хорошо исполняет, а иной хорошо исполняет, хотя не хорошо толкует, а Бен-Азаи хорошо толкует, но не хорошо исполняет’. Потому что Бен-Азаи был не женат. Тот ответил ему: ‘Что мне делать? душа моя пристрастилась к Торе, пусть уже мир будет поддержан другими’.
Мишна, трактат ‘Иевамот’, VI

Оправданная же перед судом, если она прежде рождала со страданиями — то будет рождать без страдания, если рождала девочек — будет рождать мальчиков, если рождала некрасивых — будет рождать красивых, если рождала смуглых — будет рождать белых, если рождала низких — то будет рождать рослых, если рождала по одному — то будет рождать по два.
Мишна, трактат ‘Coma’, II

Глупый благочестивей, хитрый нечестивец, женщина фарисейка и удары фарисеев губят мир.
Мишна, трактат ‘Coma’, III

ДИАЛОГ

— Непонятно, непонятно и непонятно… Просто уму непостижимо…
— Что вам непонятно?
— Ничего не понятно. Я говорю об области брака. Наивные мои критики думают, что я вот уже два года все возвращаюсь к его теме только для того, чтобы указать некоторое неравенство весов и отклонение их в сторону темного цвета, аскетизма, против белого, брака. ‘Пусть будет больше браков — и все успокоится’. Конечно, это входит в мои соображения, но не единственно. В моей совести вопрос идет гораздо дальше и сомнение простирается… просто я не понимаю, что же такое у теперешних христиан брак? И куда девались или, точнее, куда девали слова Господни о браке — во-первых и о детях — во-вторых?
— Ну, они в Евангелии…
— Я не о том, что они не в Евангелии, а о том, почему они не в жизни?
— Не в жизни?
— Нельзя же, процитировав столь ясные слова, как следующие: ‘Разве вы не читали, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их, и сказал: ‘Посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью‘, так что они уже не двое, а одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает‘ (Матф., 19), — нельзя, говорю я, зная твердо эти слова, задавать вопрос, как г. Полозов в книжке 10 за 1899 год журнала ‘Вера и Церковь’: ‘Но что именно составляет существо брака, и какие его стороны служат отображением союза Христа с церковью — это в богословской науке с достаточной полнотою не разъяснено’…
— Да вы что все беспокоитесь?
— Да как же не беспокоиться, когда слова Господни — только в книге, а не в жизни? Ну, например, эта иррегулярная конница детей…
— Какая конница?
— У Франца Иосифа, положим, есть регулярная кавалерия и иррегулярная кавалерия. Такая фантазия, чтобы одни были регулярны, а другие — иррегулярны… Так это понятно потому — что войско есть его и его предков фантазия, и он его распределяет так и этак, по фантазии.
— Ну, конечно…
— Но разве же можно, не родив детей, распределить их в регулярные и иррегулярные?
— Не понимаю.
— Вопрос слишком серьезен, чтобы вы были невнимательны. Господь о чем в приведенных словах сказал?
— О рождении.
— По-моему, — тоже. Я эти слова, эту самую 19-ю главу от Матфея, можно сказать, насквозь прочитал, наизусть выучил, сжевал бумагу и проглотил. И чем проглоченное сильнее действует во мне, тем менее начинаю что-нибудь понимать в мире.
— Ну уж и ‘в мире’…
— Именно. Это я вспомнил слова старого умершего идеалиста о ‘гармонии мировой’ и вот все ухмыляюсь ей, думая об иррегулярной и, так сказать, не ‘сгармонизованной’ в кавалерийские ряды коннице, и именно — только детей. В ‘гармонию’ все попали, никто не исключен: ни банковский вор, ни тщеславный министр, доведший страну свою до Седана, ни болтающий в парламенте оратор, ни самый презренный журналист. Все они ‘регулярны’, под законом, признаны. Власть не совершит невежливости ни перед одним из них. Но невинный, совершенно никому не мешающий ребенок со своей матерью в эту гармонию не попали. И даже целые полки их, целое казачество. Да что нам казачество?! Все равно — пусть один. Но тогда уже выходит не мировая ‘гармония’, а уличная на месте ее ‘гармоника’…
— Вы острите?
— Самая обыкновенная тульская гармоника, в рубль с четвертаком цена. Ибо гармонические ряды настоящих королевских улан и гусар, состоящие из этих министров, болтунов и писак, никогда даже и не отрицали, что они — грешны, а ребенок безгрешен. Так что я ‘гармонику’ так и определяю: ‘Грешная мировая гармония, отчуравшаяся от безгрешного‘…
— Вы патетичны и философствуете. Говорите проще.
— Ведь вы согласны, что Господь у Матф., 19, сказал о рождении?
— О рождении.
— И никто решительно не отрицает, как, вероятно, не отвергнете и вы, что приведенные слова Его суть единственное основание христианского брака?
— Основание.
— Так что брак есть — брак о ребенке, как ‘Руслан и Людмила’ есть что-то о ‘Руслане’ и о ‘Людмиле’…
— Ну, конечно, смешной человек.
— Смешной вы, а не я: разве же может быть ‘Руслан и Людмила’, напр., об Онегине и Татьяне? То так и называлось бы ‘Евгений Онегин’ или ‘Роман о Евгении и о Татьяне’.
— Ну-ну, все одно и то же… это как в Евангелии трижды повторено: ‘Кто просящему у него хлеба подаст камень и просящему у него рыбы — подаст змею’… и еще что-то.
— Именно камень и змею… Человек просил у Господа детей — и Он дал ему детей, и человек просил у Господа благословить его детей — и Господь благословил его детей, между тем как в ‘гармонике’…
— Выражайтесь почтительнее.
— Между тем как Франц Иосиф, в одно прекрасное утро, объявил: ‘Не хочу играть в солдат, а хочу играть в детей, и тоже — чтобы они были регулярные и иррегулярные’… Но ведь этого нельзя, потому что они ему неподведомственны?
— Неподведомственны. Совсем другая категория.
— Категория — именно. Солдаты — государственная категория, и дети — там по имуществу, по сословию, вообще по одежке бытия — тоже государственная. Но как просто дети, и еще не взрослые, т. е. по близости к рождению — они категория божеская. Неужто станете отрицать? Это даже Эльпе из ‘Нов. Времени’ заступится.
— Почему Эльпе? И как вы странно говорите: ‘Франц Иосиф, Эльпе, божеская категория’. Неужели вы не можете последовательнее?
— Не могу, а главное — не хочу, ибо тут замешаны: Бог, государство и природа, почему и называется ‘мировая гармония’ или, в случае краха, будет названо ‘всемирною ошибкой’. Эльпе есть представитель природы, и в фельетонах, приятных не мне одному, он настаивает, что нет частицы живой — без Божества, так что этот друг природы сделался другом всех теологов, и они усердно его цитируют…
— В самом деле?
— Как же! Проф. Бронзов в актовой речи в С.-Петербургской духовной академии приводит почти целые страницы из его фельетонов: ‘Вот, и естественные науки признают, что органическая материя одушевлена, и, значит, натуралисты тоже с нами соглашаются, что есть Бог’. Да об этом целая богословская литература. Но тогда как же ‘иррегулярная’…
— Какая же связь?
— Как какая связь?! Г. Полозов, в статье более чем серьезной, спрашивает, где центр священства брака…
— Ну?
— Так если все живое — божественно, и этому радуются теологи, опираясь на это как на ‘Нерушимую Стену’ веры, наконец-то ими найденную в науке, то как же сомневаться, что божественное в браке — есть материальный субстрат его, именно и названный Спасителем…
— Ну, конечно.
— А ‘иррегулярные’-то?
— Иррегулярные?..
— Послушайте: ведь это — не Франц Иосиф, ну, тот с конницею — так и сяк, его фантазия, его и затеи: иррегулярным панталоны в сапоги, регулярным — поверх сапог: у одних — кепи, у других — шапки. Но ведь нельзя же шапки, кепи, панталоны и сапоги вносить в Царствие Небесное…
— Вы кощунствуете.
— Кощунствовал бы, если бы я внес, но я запрещаю. Именно я разделяю категорию божеских вещей от земных, и так как мы уже решили, что рождение…
— Ну, конечно, — божеская категория или Небесное Царство.
— Каким же образом не на рожденных только, но на самое рождение вы, выражаясь образно, — то кепи, то — шапки.
— Потому что вне брака.
— Постойте, мне кажется, раньше Спасителя не было брака…
— Был — в Ветхом Завете.
— Но ведь Спаситель только перенес слова из Ветхого в Свой Новый Завет, и содержащееся у Матфея, 19, — читается раньше в ‘Книге Бытия’, 2, без всякого варианта.
— Ну, ну скорее…
— Так ведь там о Руслане и Людмиле, а вы мне подаете книжку ‘О Руслане и Людмиле’, в которой рассказывается о Бове и еще какой-то гадости.
— Не понимаю. Путаете религию и литературу.
— Ведь вы же согласились, что Спаситель сказал о рождении? И никто не отвергает, что Он же тут говорит о браке.
— Ну, конечно.
— Почему же заглавие одно, а сюжет — другой?
— Где?
— Да в европейской семье. Не только г. Полозов сомневается, но г. Полозов потому, — и притом невинно, — сомневается, что иррегулярные давно скачут… и, так сказать, небесная кавалерия…
— Что за жаргон?!
— Именно, но он — не мой. В категорию небесного введен земной кавалерийский строй, и если прежде были ‘херувимы и серафимы’ и даже обычно они изображаются детскими личиками с крылышками и плечиками, то ведь нельзя же оспаривать, что в ‘гармонике’ совершенно грязная плетка хлещет по плечикам детей, которых мы, mutatis mutandis (соответственно с обстоятельствами (лат.)), называем ангелами. Право — так: ангелов изображают детьми, но зато детей называют ангелами, и это не без связи с Эльпе.
— Опять Эльпе?!..
— Опять, потому что — мировой вопрос. Эльпе потому с таким упорством, конечно чистосердечно, настаивает, что каждая живая капля — божественна, что в сущности она не химико-механична, а трансцендентна, мистична и иррациональна. Он это доказывает тем, что никаким скальпелем ее не возьмешь и ни в какой микроскоп не рассмотришь, и это просто от той глупой причины — что она родилась, т. е. идет из вечности, из глубины и прямо… от Бога. Теперь, если теологи этому обрадовались, то как же у них ‘иррегулярные’ капли, да и не только ‘капли’, а целые дети, человеческие капли. По-моему, — это вопрос мистический, и Антихристом пахнет.
— Ну, и вы начитались Соловьева. Слышали, кто-то во время его лекции об Антихристе упал со стула?
— Это — я упал, потому что заснул, и заснул потому, что было очень скучно. Соловьев только казался мудрым человеком, а на самом деле не обладал и остроумием. Он начал рисовать Антихриста с каким-то электричеством и газетами. Между тем, уже теперь можно предвидеть первый вопрос ‘так называемого’ анти-Христа. Заметьте, я говорю ‘так называемого’, и тут главная моя мысль. Рекомый Антихрист, которого будут порицать, порнографить, спросит непременно добродетельных христиан, как поступали они с детьми своими, и, в частности, укажет на ‘иррегулярную’ конницу… Часть ее, как всем известно, попадает в колодцы, проруби, помойные ямы, отхожие места. Не только в сей век, но всегда у христиан было явление, именуемое ‘незаконнорожденным младенцем‘, и это — при обстоятельствах, что ‘брак есть таинство о младенце‘, но очевидно из этого, что — о каком-то ненастоящем, а поддельном, маргариновом младенце. Потому что настоящий-то выпал и, как теперь ищут ему термин юристы, — ‘внебрачный младенец’. Ведь если есть ‘вне-брачный младенец’, то, очевидно, оттого, что есть ‘брак вне-младенческий’, ‘вне-ребячий’, ‘вне-родовой’, т.е., по-моему, маргариновый и ненастоящий. Что-то похоже на фальшивый паспорт.
— Не понимаю.
— Эльпе лучше бы понял. Я вернусь к нему. Капля — трансцендентна. Да и позвольте, не только Эльпе, но Филарет сказал:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога нам дана.
Но он легко мог ошибиться и написать это в патетическом восторге и минутном забвении всех канонов, целого канонического о браке права. Эльпе — внимательнее, ибо он много лет в одну точку работает. Теперь, если капля — трансцендентна, то ведь эта капля еще может быть Христова или анти-Христова, ибо и анти-Христ — тоже трансцендентность, и это — пустяки, что он придет с газетами. Так что младенец, и именно человеческий, может родиться, как обмолвился Филарет,
…от Бога…
но ведь также он может рождаться и от диавола. Вам никогда не случалось читать, что средневековые теологи, вот те, которые определили и выразили весь наш молитвенный и обрядный круг о рождении, называли устье женской матки ‘укусом диавола’, ‘morsus diaboli’? Отречения-то от Сатаны слушали?
— Какие отречения?
— Все это пострашнее Соловьева. Разве вы не замечали, что всякий у нас младенец, родившись и прежде, чем вступить в христианскую общину, должен отречься от Сатаны? И если не он, по бессилию, то за него кто-нибудь, и при словах отречения должен дунуть и плюнуть.
— Ну?
— Мне думается, что этот плевок прямо приходится в лицо родителям, которые, для избежания совсем конфузного вида, и уходят, т. е. выводятся за двери, да и гадливые жесты при этом, и в самом деле совершаемый плевок — все очерчивает какую-то скверну, отречение от какой-то скверны, пакости, и я не могу не думать, да и никто не отвергнет, что это относится к родителям, которые напакостничали, родив… собственно говоря, ‘чертенка’. Как ‘чертенок’ плюнул на родителей — так он становится чист. Так что Филарет поторопился, сказав:
Жизнь — от Бога…
— и это упирается в самый вопрос ‘иррегулярной конницы’ детей. Собственно — ‘иррегулярны’ все, иррегулярно — самое рождение, самая его суть, зачатие — пакостно. Но как нельзя же всех решительно детей назвать ‘иррегулярными’, то именуются, но только именуются или, вернее, переименовываются некоторые в регулярных. ‘Регулярные’ тоже суть переряженные, перекрашенные ‘иррегулярные’, но просто — это для виду, для спасения видимостей… Дело в том, что не ‘незаконнорожденные’ происходят, как некая искусственная часть, из ‘законнорожденных’, — нет! Напротив, из ‘незаконнорожденных’ как основы, фонда, неисчерпаемого моря выходят, и то только снаружи перебеляясь, ‘законнорожденные’, которых было бы правильнее именовать: ‘видимо законнорожденные’, ‘кажущиеся законнорожденными…’. Но это только для избежания лишнего волнения публики… На самом же деле, по сокрытой, тайной философии — закона вовсе в рождении нет. Ни в ком и никакого. Кроме, впрочем, ‘дьявольского’. Все люди суть ‘дети диавола’, т. е. все младенцы, новорожденные. Потом, поступая в банк, в министерство, на железную дорогу, — исправляются, но это уже — потом… Тогда им и почтение, по чину, ордену и жалованью.
— Но почему же вы, несчастный и подозрительный человек, думаете, что отречение от Сатаны, которое действительно на седьмой день делает от имени ребенка его восприемник от купели, падает на родительский акт и состояние родительства?
— Есть подтверждение, это — спор между Западом и Востоком о ‘непорочном зачатии Св. Девы’. Запад стал настаивать, что ну хоть единственная Дево-Матерь зачата была в чистоте, ‘непорочно’, Восток, однако, отмел, т. е. признал, что и Она зачата порочно, обыкновенным человеческим способом, который, — как следует из этой формулы, — вообще и всегда, абсолютно заключает в себе порок. Теперь вопрос, порок он? или — опорочен?
— Вот какой вы придирчивый…
— Да ведь от этого множество детишек и пошло с камнем в воду, так что добраться до сути даже и филантропический интерес есть: все — ‘незаконнорожденные’ пошли в воду, ни одного — ‘законнорожденного’, и, следовательно, мотив детоубийства — самый этот термин. Вот я и разыскиваю, уже не все ли мы незаконнорожденные и есть ли законность вообще в рождении?
— Ну, в честном-то браке… ‘Брак честен, и ложе не скверно’, — разве не читали?
— Как же, умилялся в свое время. Но теперь-то я понимаю, что это -обмолвка, дабы не очень страшно было. Дело в том, что ‘дунь и плюнь на Сатану’ происходит равно в честном браке и вне честного брака, при ‘благословенном’ сожитии и ‘не’ благословенном. Так что еще вопрос, чистосердечно ли благословение, и во всяком случае оно ничего из грязного в чистое не переделывает. Но оставляю вопрос об искренности. Дело в том, что не существует вообще ‘честного брака’, исключая разве маргаринового, в котором ничего не рождается и не зачинается и вообще ничего нет. Я оттого и закричал с самого начала, что ‘ничего не понимаю’… Ибо ‘честен брак’ — если он без-роден, вне-роден и, так сказать, без-брачен, а как только ‘брачен’, ‘роден’ — ео ipso (тем самым (лат.)) и ‘нечестен’. Дева-то Мария, уж конечно, из святейшей семьи, однако ‘зачата — порочно’. Итак, порок или опорочено? Или, как говорит Соловьев, — анти-Христ или Христос?
— Какая же связь?
— Как какая? Ведь теперь все запуталось, и выходит, что Эльпе проповедует в фельетонах ‘черта’, когда цитировавшие его теологи думали, что он проповедует ‘Бога’. Оказывается, значит, теологи не умеют отличить черта от Бога, и…
— И?..
— Мне это решительно все равно, умеют они отличить или не умеют, мне дело до незаконнорожденного ребенка, и что это — термин не Франца Иосифа, а теологов же.
— Да ведь он же внебрачен?
— Да ведь брак-то маргариновый, а младенец — живой, и просто это есть термин и последствие: ‘Не порочен брак вне и без-родный’, а ‘рождающий — порочен’, что более чем сомнительно при словах Господа: ‘Мужчину и женщину сотворил… и будут в плоть едину… что Бог сочетал — человек да не разлучает’. У нас, очевидно, не этот Господень брак…
— Какой же?
— Какое мне дело, какой. Я знаю только — не Господень. Господь основал рождающий брак, половой, а мы имеем внеполый, т. е. так как совершенно не может быть вне пола и брака, то мы иметь-то его имеем, но его половую сторону считаем сатанинской и порочной. Отсюда — ‘дунь, плюнь’. Теперь я об Эльпе…
— Опять об Эльпе?
— Именно: Бог для меня… не сливается, но влит в природу, ибо сама церковь имеет одно таинство, где замешан натуральный, натуралистический элемент. Еще другого такого таинства нет, но в этом — кожа и кости, нервы и мясо, словом, natura, и даже genitrix (природа… мать (лат.)). Теперь вопрос между Эльпе и теологами или, точнее, союз Эльпе с теологами (так как они — пожимают друг другу руки) соскальзывает на вопрос об отношении или, пожалуй, о восстановлении дружбы между этими же теологами, но уже не с Эльпе, а с так называемыми древними ‘натуралистическими религиями’, о которых теологи же столько леты твердили и твердят миру, что они ‘льстили чувственности’ и ‘угождали диаволу’. ‘Весь древний мир поклонялся бесам’, — об этом гремят все ‘апологеты’ первых четырех веков христианства. Но ведь это — ‘поклонялся бесам’ точь-в-точь упирается в ‘Сатану’, от которого должен отрекаться и младенец. Замечаете, есть сходство даже терминов, и уж конечно, гадливости. На них в I — IV веках исторически ‘дунули и плюнули’, но уж я заступлюсь и возглаголю, что ведь в самом деле не без права ‘для эллинов — безумие и для иудеев — соблазн’ считать проклятым, позорным, порочным рождение, началом скверны — младенца, и началом его святости, приятия его в Царство Небесное — отречение его, гадливое отречение от ‘порочных’ своих родителей. ‘Изругай своих родителей за свое зачатие — и будешь наш’. Нет, эта жестокость в самом деле Сатаною пахнет… Но не в этом даже дело, а глубже: там, в древнем ‘бесовском’ мире, — дитя было прославлено, с него начиналась святость… У нас — опорочено, и так часто ‘вводу с камнем на шее…’ В основе-то ведь этого идея, что все ‘матери суть порочны и порочны их дети’. Таким образом, вы видите, в основе этого дела, так сказать, подпочвенные воды всей нашей цивилизации. Намечается целое миросозерцание:
1) Брак в Европе есть только гражданский, как сумма распоряжений о нем взаимно согласных светских и духовных властей. В этих границах и до этого предела он безгрешен.
2) Грех начинается, как только распорядительное о браке слово исполняется. Говоря примером, рыба пачкает невод, в который она попадает, невод, подводимый под рыбу, имеет тенденцию скорее уничтожить ее, нежели наполниться ею.
3) Приказание на брак — свято, исполнение приказания — грешно. Приказывающий — не искренен, приказание — лукаво.
4) В лестнице святого и грешного дитя занимает самое низшее место, он ближе всего к аду, на лице его адское отражение, в фигурке, глазах — сатанинский свет.
Покойник как противоположность новорожденному младенцу — святое, фетиш, в фимиаме курений, среди возженных свеч. Младенца никто не целует, покойника все целуют. Младенцу никто не поклоняется, покойнику все поклоняются. Покойник свят смертью и есть начало ангела. И кто несет на землю смерть — есть Владыко Вселенной, Первый в святости, Стоящий на верху лествицы святого и грешного.
5) В мертвом суть небеса. Живое, поскольку оно противится смерти, — грешно.
6) Свет адский на младенце — от его зачатия, вот — ‘нечистая (грязная, скверная) сила’! Она мощна, поборает даже праведников, вовлекая весь мир в бытие. Орудия (органы) зачатия суть как бы живые члены сатаны, morsus diaboli. Тут диавол ‘укусил мир’, и мир этим укусом болит, с тех пор как существует. Смерть оттого и свята, а покойник — ангел, что только смерть отрезает ‘укус диавола’, и через нее мировая боль — прекращается.
Тексты. Молитва отшельника, отходящего ко сну: ‘Паки князь тьмы и страстных сладостей родитель пленена мя сотвори и яко же раба смиренного, того хотением и желанием плотским работати принуждает мя… Избави от кала и скверны телесныя и страстных помышлений, оскверняющих всегда душу мою окаянную… Господи, Боже наш, даждь нам, ко сну отходящим, ослабу души и тела, и соблюди нас от темныя сласти: устави стремление страстей, угаси разжение восстания телесного’.
7) Мир болеет жизнью, что он живет, длится — это немощь мира, хворь его. Он выздоравливает — когда умирает.
8) Все вообще дети — в погибель, члены погибели. Путь их прохождения в мир должен быть сужен, в жизни личной, общественной, исторической. О, если бы им вовсе не рождаться! Но если невозможно это — пусть рождаются менее, реже, не у всех, у немногих!
9) Когда помимо этого ‘узкого моста’ для детей они все же рождаются — они сталкиваются с моста. Гибель детей — не эмпирична только, а принципиальна. Это — сужение morsus diaboli.
19) Мать, собственными своими руками задушивающая дитя, только несколько поздно, а все же перехватывает горло диаволу, совершает движение к истине, но только запоздавшее, неудачное и от сего одного как бы неблаговидное. Она за это наказуется, но лишь для благовидности, чтобы на нее же свалить и обвинение в инициативе преступления в полном круге его, хотя очевидно: в нем она была лишь с искаженным от страха лицом исполнительницею. ‘Хватай, она преступна’, дабы отвратить глаза судей от подлинного преступника. Как это пишет и Гёте:
Фауст

В нищете! в отчаянии! Страдавшая так долго на земле и, наконец, в заточении, как преступница!..

Мефистофель

Она не первая!

Фауст

Пес! отвратительный изверг! О, Дух Бесконечный, — обрати его в червя, дай ему образ пса, в каком он часто являлся мне по ночам, подкатывался под ноги беззаботному страннику и бросался к нему на шею, когда он плакал*. О, дай ему любимый его образ, да пресмыкается он вечно в прах… ‘Она не первая!’ У каждого содрогнется душа от одной уже мысли, что много найдется подобных ей созданий, потонувших в таком же бедствии, от мысли, для чего страдания первой жертвы не в силах были искупить вины остальных у ‘Всепрощающего’! Одна уж эта мысль гложет сердце, проникает в мозг костей, а ты можешь, чудовище, спокойно смотреть на гибель подобных ей!

Мефистофель

Кажется, мы достигли самой высшей степени остроумия**, т.е. той степени, когда у вас обыкновенно заходит ум за разум. Зачем же ты связываешься с нами***, если тебе наше общество не под силу? Хочешь лететь — и боишься, чтоб голова не закружилась… ****

Фауст

Не скаль свои кровожадные зубы…

Мефистофель

Я не могу разбивать основы правосудия*****. Спасти ее? Я кто был виновником ее гибели, ты или я?

Маргарита, в тюрьме (безумная)
Как развратница — мать,

Извела меня,
Как разбойник — отец,

Съел свое дитя,
А малютка — сестра,

Схоронивши в тени,
Ото всех берегла

В ямке кости мои,
А потом стала птичкою я.

Ну, лети же ты птичка моя!
Идут! Идут! О, страшно умирать.
Кто дал тебе право, палач, надо мной?
Смотри, молода еще я: в эти лета
Мне рано в могилу.

………………………
И дай мне ребенка еще покормить,
Его я всю ночь у груди прокачала.
Его унесли, чтоб я больше страдала!
И что же? все стали теперь говорить,
Что будто его я сама умертвила…******
Нет, мне уж веселой не быть никогда,
И песня у них про меня сложена.
Не правда ль, что злобы их много тут было?
Есть сказка, такой же конец у нее…*******
Зачем же ко мне применили ее.

Фауст

Иль смерти моей тебе надо?..

Маргарита

Нет, надобно жить тебе, милый!
Тебе расскажу я про наши могилы,
А ты позаботься о том.
Дай лучшее место для матери: рядом
Пускай она будет там с братом.
Поодаль могилу ты выроешь мне,
Но только не очень далеко.
С ребенком моим на груди одиноко
Мы ляжем в немой тишине.
Кому же охота лечь рядом со мною?

Фауст

С тобою я остаюсь.

Маргарита

Скорее родного
Ребенка спасай!
Все вдаль, по потоку
Тропинкой ступай:
За маленьким мостом
Налево, в лесу,
У берега пруда
Ты доску найдешь.
Скорее, скорее
Его ты хватай!
Он жив еще, бьется,
Он силится всплыть!..

Фауст

Мой друг, посмотри, рассветает!

Маргарита

Да, небо пылает зарей,
Последнего дня уже свет проникает
Сюда… В этот день нам венчаться с тобой!
Смотри же, мой милый, ни слова.
Что с Гретхен ты виделся снова.
Растоптан, разбит мой венец********
Но все же мы свидимся, друг, наконец,
Но только не в пляске на празднике пышном.
Теснится толпа… ничего в ней не слышно…
Все улицы полны, безмолвен народ…
Повсюду набата разносятся звуки…
Вот хрупнула палка… вот вяжут мне руки
Хватают и тащут — и вот
Меня положили на плаху…
У каждого дрогнуло сердце от взмаха
Секиры над бедной моей головой —
И мир весь, как гроб, стал немой.

Мефистофель

Она осуждена!
С этим судом Мефистофеля согласуется и другой, ранее произнесенный: вот мы читаем его в сценах у колодца и перед Собором.

Лизхен

Да ей пройти нигде мальчишки не дадут,
Они венок венчальный с ней сорвут,
А мы дорогу к двери дома
Замечем рубленой соломой…
…………………………

Маргарита

Склони,
О Всескорбящая!
Божественный взор свой на меня,
Ты, в сердце, пронзенном мечом, все страданья носящая
…………………………..

Куда б ни пошла я —
Тоска все, тоска гробовая —
Везде я встречаю ее.
Одна ль остаюсь я порою,
Так слезы и льются рекою,
Так сердце и рвется мое.
Вот с этими вместе цветами,
Поутру, когда для Тебя их рвала,
Все стекла окна я слезами
В тоске облила.
И первый луч солнца меня
Застал уж не спящей.
Застал на постели сидящей:
Душа тосковала моя:
Спаси же! мне страшен позор!
Ужасна мне смерть предстоящая!
О, Всескорбящая,
Ко мне обрати свой божественный взор
……………………………….

Хор

Judes ergo quum sedebit
Quidquid latet — adparebit
Nil inultum remanebit.
(Когда воссядет судия, откроется все сокровенное, и ничто не останется без возмездия (лат.))

Маргарита

О, задыхаюсь я!
Теснят колонны, словно
Весь свод церковный
Валится на меня…

Злой Дух

Сокройся! Грех и стыд
Быть тайною не могут…

Хор

Quid sum miser tune dicturus?
Quem patronum rogaturus?
Quum vix Justus sit securus?
(Что я скажу тогда несчастной,
Какого покровителя я буду умолять,
Когда и праведник едва спасется (лат.)).

Злой Дух

Свой праведники лик

От грешной отвращают.

______________________
* Намеки. Фауст вообще исполнен намеков, иносказаний, в своем роде ‘мифов’. Здесь говорится о кротком лике и кротких слезах, какими бедных, тоскливых странников человечества обманывает Мефистофель. Смотри сейчас же слова дальше о подлинном виде его — ‘пресмыкающегося на чреве’… В. Р-в.
** Поразительный миф. Нет, Гёте, и особенно его ‘Фауст’, неразгадываемы вовсе иначе, как с точек зрения, устанавливаемых в этой книге и, особенно, в ‘Религии и культуре’ и ‘В мире неясного и нерешенного’. Кто сии книги съест и, так сказать, сожжет ими внутренности свои, — как бы уже родится вновь и в новый мир, тому и созерцания Гёте, первые монологи ‘Фауста’ и вся путаница его непоэтической, но необходимой второй части — станут ясны. И ‘Елена греческая’, и ‘Великие Матери’… Вне моих точек зрения, Фауст — тьма, красивый эпизод, так на него и смотрят, как на красивую историю приключения, европейские ‘Мефистофели’, переодевшиеся к XIX-XX векам из черной сутаны в черный фрак. Все они, за первым Мефистофелем, повторяют: ‘Она не первая’… В. Р-в.
*** Какое иносказание! В. Р-в.
**** Какой опять миф! Ну, как эти слова с обычных точек зрения на ‘Фауста’ объяснить в Мефистофеле?! В. Р-в.
***** Слушайте! Слушайте! Говорит, как господа, длинные рассуждения которых, начиная с Дернова, мы привели в конце первой части этой книги. В. Р-в.
****** Многоточие Гёте. Конечно, Маргарита знает, что не она умертвила дитя, хотя все совершилось через посредство рук ее. Тут, бедная, и запуталась умом, сошла с ума… В. Р-в.
******* Опять многоточие у Гёте: ‘сказка’, что ‘все кончается гробом’, и как уж ‘больше тебя, Маргарита, пострадали, то — пострадай и ты’. Этим объясняется строка следующая: ‘Зачем же они ко мне применили ее?’ В. Р-в.
******** Здесь — ‘ключ’ позиции: и мать ее, и брат были бы живы и счастливы о сестре и дочери, если бы… без претензий на власть, для всей округи, квартала, города, прихода были всем девушкам в 1-й день зрелости 13-14 лет розданы освященные кольца с правом ими и любовью награждать возлюбленного! Что она, бедная мещаночка, понимает в истории: ‘Меня как устроили — так я и устроена, так и буду’. Следовательно, все дело, ‘устроили’ ли ее по течению ее кровей, повинующихся велительному: ‘…и к мужу — влечение твое, и он будет господствовать над тобой’ (во всем человечестве, у всех народов мужчина будет иметь над девушкою обаяние и господство), — или по своему, ни на чем не основанному, соизволению… В. Р-в.
______________________
Таким образом, Гёте весьма недвусмысленно показывает, что Мефистофель согласен или, пожалуй, с Мефистофелем согласны, с ‘Злым Духом’ гармонируют и болтовня уличной девушки, и хоралы средневековые, все, вослед ему, ‘лики от грешной отвращают…’.
Спор с язычеством, которое с дитяти начинало славу мира, не кончен:
Пришел Уранос… кругом Геи,
Желая любви, он лег, вытянувшись
Отовсюду. Из тайника Сын его выходит
Рукою левою, правая же огромную сжимает косу,
Длинную, зазубренную, и вот — genitalia Patris
Торопливо срезает, и бросает их, перекидывая назад через плечо.
Genitalia Урана, когда, срезав их, Хронос
Бросил вниз, — то упали они в многоволнующееся море.
И носились они здесь долго, пока белая
Пена около бессмертного существа их не возникла. От них дева
Произошла. И приплыла к омываемому волнами Кипру.
Здесь вышла на берег, прекрасная,
Кругом ее и под ногами травы
Вырастали: ее Афродитой люди и боги назвали.
Ее назвали ‘amantem genitalia, qui ex genitalibus emersit’*,
Эрос сопровождал ее, а Гермес следовал за прекрасной,
Когда она, только что рожденная, в собрание богов входила.
От начала честь восприяла она: ей выделен
Особый удел среди людей и бессмертных богов:
Это — девичья болтовня, и смехи, и лукавства,
И веселие, и сладость любви, и нежность.
______________________
* Какое объяснение полового влечения! ex quo, ad cum… Ведь мы, в наши времена, ничего о нем не понимаем, никакой его разгадки не имеем. Но древность сказала: из чего мы сделаны, то вошло планом в творение наше и устремило течение мыслей наших и желаний… В. Р-в.
______________________
Смутный этот сон древности, надежда древности, ее вера, рассказанная Гезиодом (Теогония, стихи 176-206) — выражает мысль Эльпе, Гёте и обмолвку Филарета, что бессмертно и небесно происхождение человека. От сего с младенца древность и начинала святость. Поэтому Мефистофелю древние небеса и ответили на его крик: ‘Осуждена’ — возгласом: ‘Спасена’. Теперь, ‘спасена ли’ или ‘осуждена’ Маргарита, согласно или в противоречии с решением земли и Мефистофеля, — об этом конкретно и поднимается спор между, в сущности, тремя небесами:
1) древним,
2) теперешним,
3) грядущим.
‘Нов.Вр.’, 1900 г.

ВАЖНАЯ ЗАБОТА ЦЕРКВИ

Высокопреосвященнейший Антоний, митрополит С.-Петербургский, назначил особую комиссию, под председательством талантливого проповедника и писателя священника Орнатского, для рассмотрения трудного и сложного вопроса о так называемых ‘незаконных сожительствах и незаконнорожденных детях’. Последних в Петербурге, оказывается, одна треть из общего итога всех рождающихся: процент слишком огромный, чтобы он мог оставаться беспризорным, и беспризорным именно со стороны церкви.
‘Незаконные сожития’ суть плод суженности брака или опасения вступить в брак. Первая категория обнимает людей, которые любят друг друга, но им невозможно вступить в брак по причине суженности брачных норм. Самый обычный пример этого — фактически распавшаяся семья, которая умерла во всем своем реальном составе, но юридически продолжает существовать. Так как живой человек живет не с ‘юридическою женою’, а с настоящею и кровною и нуждается не в документе супружества, а в фактическом супружестве, то, чувствуя первую семью для себя лично умершею, — он вступает во вторую. В интересном докладе своем об этом предмете священник Дернов отмечает*, что на исповеди ‘приходится выслушивать множество признаний в незаконных сожитиях’, особенно со стороны офицеров, полная правоспособность которых к браку несомненна с канонической стороны, но уничтожена служебным правилом. Вторая категория, обнимающая лиц, боящихся вступить в брак, вытекает из того, что, брачась, очень трудно быть уверенным, что течение брака будет сколько-нибудь чистым: так как брак не расторгается и в случае прелюбодеяния жены или мужа, хотя известного в семье, но юридически недоказуемого, то ему предпочитается простое ‘сожительство’, которое и длится только до тех пор, пока оно внутренне чисто, т.е. пока муж и жена, или, по юридической квалификации, ‘сожитель’ и ‘сожительница’, обоюдно уверены во взаимной верности и чистоте. Нужно заметить, из ‘юридической чистоты’ шубы не сошьешь, а нужна фактическая чистота. Тщетно Каренин утешал бы себя, что жена его рожает детей от Вронского без свидетелей или не призывая к этому специальных свидетелей. В душе он не мог бы не сознавать, что у него ‘нет жены’, что ‘как его жена — Анна умерла’. — Вообще брак, будучи чрезвычайно интимною и живою вещью, расстраивается, когда нет правды в этой его интимности и жизни. Из расхождения внутренней и внешней правды, из коих одна нужна кровному человеку, а другая требуется законной нормой, и вытекают в сущности все ‘незаконные сожительства’ и ‘незаконнорожденные дети’.
______________________
* Тут — моя ошибка. Мнение это было мне четко сказано священником И.К. Херсонским. В. Р-в.
______________________
Прервать какой бы то ни было властью все ‘незаконные сожительства’, конечно, нельзя, и на это никто не решится: это суть часто долголетние связи, полные семьи, в которых, напр., дети даже не подозревают о судьбе своей, видя вокруг себя всю нежность и заботу попечения родителей. Родители тут у них на глазах, и одни знают, а иногда от давности даже и забыли сами, что в их отношениях есть только любовь и согласие, но нет уз законных. Во-вторых, если беременна девушка, все-таки нельзя же ей помешать разрешиться ребенком. Ее примет Воспитательный дом, ее защитит ‘Мариинский родильный приют’. Таким образом, вопрос может быть не о фактической борьбе с ‘незаконными сожительствами’, которая и непосильна никому, ибо здесь замешаны слишком первоначальные в человеке инстинкты, а об определении своего отношения к этому неподвижному и неизменному факту.
До сих пор практиковалось отношение совершенного игнорирования: долголетние и совершенно счастливые семьи признавались несуществующими, дети, в них рождающиеся, не получали имени родителей своих и считались ‘неизвестно от кого рожденными’. При наличности тут же обоих родителей, нежно заботящихся о своих детях, это игнорирование имело и имеет характер более странности, чем действительного значения. ‘Мы не видим и не смотрим’. Что, однако, меняется от такого ‘несмотрения’? Трудно понять. Притом решительно нельзя упустить из внимания, что ведь во всяком единичном случае, где существует ‘незаконное сожитие’, оно, исчезнув, дало бы место совершенно невозбранно существующей проституции. Проституция узаконена, против нее не борются и не имеют силы бороться ни государство, ни церковь. Есть ли же внутренний смысл или хотя внешнее благоприличие бороться при таком положении дел с ‘незаконными сожитиями’, где есть постоянство и верность друг другу, где есть труд рождения и воспитания детей и которые именно и возникают в силу отвращения к проституции и влечения к правильно и прочно текущей семье? На исповеди, как об этом и говорит* священник Дернов, ни у одного священника не хватит духу присоветовать кающемуся ‘сожителю’, чтобы он оставил детей своих или свою рекомую ‘сожительницу’, в сущности же перед обществом и семьею, конечно, жену. Этого не скажет священник ни покинутому псевдо-женою мужу, ни псевдо-холостому офицеру. А не скажет этого священник, не может этого сказать и священство, не скажут этого на духу, на исповеди, именем Божиим, и нельзя этого говорить ex cathedra (с кафедры (лат.)). Правда Божия одна в алтаре и на площади, в исповедальном и в юридическом синклите. ‘Что делать, грустно, но уже живите, как живете, и не оставляйте друг друга’ — кроме этого нечего сказать.
______________________
* Здесь опять я сделал обмолвку — читал ‘Доклад’ о. Дернова уже год назад и смешал его с впечатлениями от устных бесед, вообще, я как памятен на мысли, так беспамятен на факты, имена, лица и годы. В. Р-в.
______________________
Вопрос этот вообще имеет незамеченную странность. Он до сих пор вращался в понятиях филантропии, между тем как корень его лежит в области очень глубокой метафизики. Есть святость брака, есть святость рождения. Если мы признаем значение и рождение младенца простою ‘говядиною’ бытия человеческого — не может быть вопроса о браке в сакраментальном его значении. Физиология никогда не может быть сакраментальна, ни — получить сакрального освящения. Таким образом, мы пятимся от этого понятия назад. Но куда же мы попадем, отпрянув в страхе? В мистицизм зачатия и рождения, т.е. в совершенное зачеркивание самого понятия и термина ‘незаконнорожденный’. Только на мысли, что рождение человека включает в себе Божию тайну, и основана радость и удивление и до известной степени мистический трепет церкви перед ним, поведший в веках к сложению чина венчания и всей догмы о браке. Но в признании значительности и церковной святости брака, и всей суммы о нем законов, — все имеет объектом своим рождающегося младенца. Мы хотим сказать, и приходится признать, что так как брак есть действительное таинство, то он свят в полной действительности своей, как в наружных сакраментальных формах, так равно и в фактических рождениях, в заботах, в любви и верности текущей жизни. Тут, в мнимо ‘незаконных’ сожительствах, — несчастие, тут — много слез человеческих, тут есть решительный инстинкт благородной и чистой семьи. И, как хотите, приходится идти на соглашения, дабы не ожесточилось сердце человеческое. Нельзя у отца отнимать детей, нельзя у матери отнимать детей, когда они оба тут же и радуются на своих детей, но ведь всякий смыслящий отец и всякая смыслящая мать понимают, что дети, которым не дается имя (фамилия) родителей, конечно, безмолвно отнимаются у них, — семья хоть не фактически, но юридически расторгается, убивается. Убита семья, убито дитя, между тем как они живы, вот тут же, держатся крепко за руки друг друга. Этого нельзя делать, и, повторяем, не по одной филантропии, но и потому, что это глубоко потрясает всю мысль брака.
Комиссии, которая теперь назначена, придется непременно остановиться на этой метафизике человеческого рождения. Духовенство наше — не католическое, с его фанатизмом и, в сущности, очень коротеньким доктринерством. Православие — благостно и мудро. Давно замечено, еще первыми славянофилами, что, тогда как западные церковные доктрины имели политический дух и политические устремления, Восток всегда был мистичен и созерцателен. ‘Он и льна курящегося не загасит’, — предсказывали о Спасителе пророки: вероятна ли гипотеза, что, сойдя в среду людей, Христос погасил бы хотя одно рождающееся дитя?! И отделил бы это дитя — от родителей! Или, взглянув на фактически совершившееся рождение, не благословил бы его. Этому последовать предлежит и комиссии.
‘Нов. Вр.’, 1899, сентябрь.

МАТЕРЬЯЛЫ ДЛЯ РАЗРЕШЕНИЯ ВОПРОСА

XXI. Письмо в редакцию ‘Нового Времени’

Милостивый Государь Господин редактор!
В N 8458 ‘Нового Времени’, 14 сентября сего года, в статье г. Розанова ‘Важная забота церкви’, сделано указание на мой доклад пастырскому собранию 1 декабря 1898 г. ‘Что надобно иметь в виду при изыскании мер к устранению незаконных сожительств?’. В означенном указании дважды приписаны мне такие мысли, каких совершенно я не высказывал и не мог* высказать. Что сделанные на меня в указанной статье ссылки неправильны, всякий может убедиться, прочитавши мой доклад, который тотчас же после вышеназванного пастырского собрания издан отдельною брошюрою. Упомянутой в означенной статье вашей газеты ‘особой комиссии’, будто бы назначенной Высокопреосвященным митрополитом С.-Петербургским Антонием для рассмотрения вопроса ‘о незаконных сожительствах и незаконнорожденных детях’, также нет и не было назначаемо. Прошу Вас, многоуважаемый господин редактор, не отказать напечатать настоящее мое письмо в ближайшем N вашей газеты и принять уверение в совершенном моем к Вам почтении и уважении.
______________________
* Курс. А. Чернова. Относится это к словам моим: ‘На исповеди, как об этом и говорит священник Дернов, ни у одного священника не хватит духу присоветовать кающемуся сожителю, чтобы он оставил детей своих или свою рекомую сожительницу‘ (см. т. 1, с. 252). Как нам известно стало, после напечатания статьи: ‘Важная забота церкви’ — А. Дернов позван был в некоторую высшую инстанцию, ‘ведающую дела рождения’, ‘святость брака’, — и спрошен об этих словах, и, смущенный, потребовал от редакции ‘Нов. Вр.’ напечатания письма с отречением от приписанных ему (действительно неправильно) слов, которых он ‘не мог’ сказать. Этот мелочный повод, таким образом, послужил толчком к формальному и категорическому заявлению священника Дернова, что он желает отторжения отца от детей и мужа от жены — если они живут не венчано. Не знаем, сколько было ‘испразднено’ детей при Ироде: но при исполнении пожелания Дернова, конечно, их больше бы ‘испразднилось’ в Петербурге и России. Но ‘восстает Звезда от Иакова и вождь от чресл его…’. В. Р-в.
______________________
Настоятель Петерб. Петропавловского придворного, что в крепости, собора протоиерей Александр Дернов,
СПб., 18 сентября, 1899 г.

ЕВИНЫ ВНУЧКИ

Не заграждай уста волу молотящему.
Ветхий Завет, ‘Второзаконие’

‘И дурны мы, и дурно нам…’ — сколько, вероятно, женщин произносят это внутреннее о себе суждение! Женщины вовсе не страдают избытком самовосхваления, самовосхищения. Попробуйте поговорить с ними посерьезнее, ‘по душе’, и вы услышите горечь о себе и осуждение себе. Журналисту, позволяющему себе касаться вопросов семьи, ребенка, супружества, приходится иногда получать письма читателей, читательниц. Как серьезен их тон, и какая в общем строгость взгляда на себя. Это лишь снаружи кажется, что женщины как будто только скользят по паркету и шуршат платьями. В душе ее на самом деле — смятение, недоумение, иногда гнев, но более всего, мне кажется, недоумения… ‘Дурны мы, но это оттого, что нам дурно’. Вспомнишь старика Шекспира и его вещее слово:
Все благо и прекрасно на земле,
Когда живет в своем определенье,
Добро — везде, добро найдешь и в зле.
Когда ж предмет пойдет по направленью,
Противному его предназначенью,
По сущности добро — он станет злом.
Так человек: что добродетель в нем,
То может быть пороком…(‘Ромео и Юлия’).
Газеты только что принесли два впечатления о женщинах. Одно из них — письмо студента Каменского относительно поведения астраханской публики, при появлении на сцене местного театра баритона г. Боброва, имевшего печальную историю с девушкою, или, вернее, с которым имела печальную историю с печальным концом одна девушка в Воронеже. Второе впечатление — горячий и неопытный рассказ г. Антропова в N 8809 ‘Нов. Вр.’, под заглавием ‘Обуза’. Обуза — это ребенок для женщины. Но не будем забегать вперед и рассмотрим и посудим несколько оба впечатления по порядку.
‘Был беден, думал принести со временем огромную пользу обществу, для чего действительно имел некоторый талант, выискал совершенно ненужного человека и убил его, чтобы воспользоваться средствами, но тут запутался, размяк как-то, пришел с повинной в полицию и был сослан’: вот краткое resume ‘Преступления и наказания’. Верно оно? Конечно! Но может быть, в этом resume есть и некоторая ложь? Да, есть: ужасная ложь краткости! Можно ведь и всемирную историю так резюмировать: ‘Был Адам и согрешил, потом все жили и грешили, потом пришел Христос и искупил грех, но люди все-таки и потом грешили, потом пришел антихрист, и началось светопреставление’. Тоже истина и тоже ложь, и ложь в том, что очень коротко. Точно так же если сказать: ‘Влюбилась в баритона, но он ее оставил, потом она отравилась’, то ложь тут заключается в какой-то огромной картине, нерассказанной, ненарисованной, но бывшей, но совершившейся. Гений Достоевского сумел краткое resume судебного протокола раздвинуть в истинное и поразительное изображение души человеческой, и общества человеческого, и логики человеческой, и суда Божия: и все ужаснулись, научились, запомнили, не только у нас, но и в Европе: ‘Так вот что значит убить’. До сих пор не нашлось писателя, который с равною истиною и подробностью, тоже приблизительно на два тома разрисовал бы нам одну строчку нередких газетных хроник: ‘Увлеклась, увлеченье было неудачно, покончила с собой’. Пушкин задел эту необозримую тему в известном стихотворении, как-то быстро затаскавшемся: ‘Под вечер осенью ненастной’. Толстой ее же взял в ‘Воскресении’, в ‘Фаусте’ Гёте, в сущности, взята та же тема. Но все это бедно как изображение: тут или много философии, или много морали, но очень мала, очень кратка внутренняя душевная драма, и все-таки в стихотворении Пушкина она наиболее выразительна:
Склонилась, тихо положила
И скрылась в темноте ночной.
Взята минута, срисован образ, точно изображена психология, и затем — занавес. Толстой с его огромным изобразительным талантом и всемирным нравственным авторитетом мог бы поднять огромное множество заключающихся здесь вопросов, но этого не сделал. И мы остаемся при кратком resume: ‘Увлеклась, увлечение было неудачно, и — отравилась вовремя или убила ребенка, если вовремя не отравилась’. И тоже занавес.
— Нет, знаете, в каждом виновном есть искра истины, и я их прощал бы. Но кого я не простил бы никогда — мать-убийцу. Ее бы я засудил…
Так говорил однажды уже пожилой и, очевидно, очень умный и очень добрый ‘судебный человек’. Он сказал решительно, безапелляционно. Помню, я как-то задрожал в душе своей, моментально слив это слово с одним детским своим впечатлением. Отелилась у нас корова, и вот теленочка присудили заколоть, а чтобы корова не билась, привязали ее в саду, далеко. Но корова ужасно все время билась и стонала, чувствуя ли или услышав что-нибудь из телячьего крика. Не знаю, но факт запомнил. Лучше ли корова человека? Больше ли чувствует? Не знаю. Кто это вешал, определил и решил? А если никто это не решил, то никто и не взвесил огромного ужаса, и огромного мистицизма, и огромной метафизики, в одну секунду, или минуту, или час, протекающий в душе матери, которая наскоро своими руками придушивает своего ребенка.
— Но ведь корова этого не делает, ни одна, никакая — скажут. Очевидно, человек хуже коровы, убить такую.
— Но ведь корове не стыдно своего теленка. Она живет об одном впечатлении: ‘жалко’.
— Да.
— Человек живет о двух впечатлениях: жалко и стыдно, и второе впечатление: ‘стыдно’ — поборает первое.
— Так.
— Если никто не взвесил метафизики ужаса — убить своими руками своего ребенка, то никто, кроме испытавших, и не взвесил особенного мистицизма этого стыда, которого, заметьте, почти никто не выносит, и все таких или подобных детей ‘от несчастной и роковой любви’ или убивают, или скрывают как-нибудь. Целомудренные и циники, молодые и старые, мужчины и женщины — все равно.
— Удивительно.
— С удивления начинается философия, как определили еще Платон и Аристотель. Я знал одного чиновника, до 45 лет ловеласа, об историях или ‘соблазнениях’ которого постоянно говорил весь город. Красавец и умница, он успевал с вдовами, замужними, барышнями, любил и коротко, и длинно. Само собою никто и никогда его не осуждал, а уж он сам себя в душе — всего менее. Он был в меру богат, делал много и без кичливости добра, а главное — был очень образован и неустанно в хорошем расположении духа, так что живой сам — всех оживлял. Печаль его началась с серьезного. Он ‘попался’, т. е. влюбился подлинно, горячо в только что окончившую курс институтку, и она в него влюбилась, сбежала, приехала в наш город, и он ее как-то приютил не у себя, а возле себя. Как было между ними, что было -гробовая тайна. Через немного лет она умерла, оставив ему сына, и вот об этом-то мальчике мне и пришлось услышать от старого-старого, семидесятилетнего протоиерея.
— Ну, как живет NN?
— Так же всеми уважаем и любим, как всегда.
— У него был роман? Какая-то девушка? Настоящая любовь?
— Умерла, сына оставила.
— Учится?
Отец протоиерей был наш общий знакомый и потому мог знать все. Он замялся и зашевелил губами. Потом, как бы отдавая честь такту умницы-чиновника, объяснил как-то протяжно и вникновенно:
— Нет. Он его… скромно держит, во внутренних комнатах. Так что, если кто приходит, — мальчик уходит. Нет, не отдал в гимназию, может быть, дома как-нибудь.
Я говорю — с удивления начинается философия: пусть кто-нибудь объяснит, почему этот человек, никогда себя не осуждавший и никем не осужденный никогда за связи в чужих семьях, за связи без глубокой любви и детей, — почувствовал стыд, да какой стыд, за любовь серьезную, с ребенком, и даже, по всему вероятию, с настоящим отцовским чувством к ребенку? Вот вам и метафизика. Прокрасться ночью в окно к девице — ничего, и даже если завтра будет весь город рассказывать о приключении — все-таки ничего. Улыбнется и проговорит: ‘Пустое’. Да и не скроет, что ‘не пустое’, так улыбнется, что очевидно будет собеседнику, что ‘не пустое’. Но открыть дверь детской и сказать: ‘Коля, прокатимся!’ — и посадить его в коляску с собой, и провезти по городу, заехать в лавку и купить игрушку — и назавтра выслушать: ‘Это вы с кем катались?’ — ‘С сыном от девушки одной, умерла, а мальчик остался — преспособный’ — этого он никогда не скажет, и никто не скажет. А никто не скажет из мужчин, образованных, самостоятельных, не можем мы и ожидать, чтобы сказала о себе и вообще открылась ‘с детищем’ хотя бы одна девица. Отсюда — веревка и камень ему на шею или спички, кислота, отрава — себе. Половина на половину бывает. Слова отца протоиерея, так глубоко поразившие меня миною рассказа: ‘Он держит его скромно, никому не показывает’, — эти слова так же мне не давали покоя, как в детстве странный рев коровы о теленке. Долго я не спал потом и все вдумывался в психологию мальчика, что он думает, о чем догадывается, о чем и как — тоже в длинные ночи — недоумевает. Звонок, кто-то идет.
— Коля, иди в свою комнату.
Коля ушел, Коля по тону чувствует, что нужно идти поспешно. Гости ушли.
— Коля, ты там? Поди сюда теперь. Коля вышел.
— Папа, ты едешь? Возьми меня с собой. Папа замялся, смущен:
— Мне, Коля, по делу, когда-нибудь потом…
Все это есть только распространение осторожного протоиерейского:
— Он его скромно держит.
Но какая связь и что общего между протоиереем, семидесятилетним, исполненным действительного такта и благоразумия (он таков был), и между этим чиновником, любителем естествознания, выписывавшим четыре газеты и много журналов, много путешествовавшим, добрым, ласковым? Ничего общего! Но в данном пункте точка зрения одна. Что в этой точке зрения поразительно, так это то, что осуждение внешнее и внутренний стыд относится к серьезному. Шалим, шалим — нет стыда, вдруг серьезное — ужасный стыд! позор! невыносимое! Полюбил настоящим образом — невыносимо стыдно! Родился ребенок — ну, это ни в книгу вписать, ни пером не описать. Да почему? — Никто не понимает.
Отец протоиерей сказал бы:
— Пусть бы повенчался, тогда бы и не стыдно. Тогда и в гимназию мог бы отдать.
— Но ведь, не венчавшись же, он влезал в окно к девице N и жил семь лет, душа в душу, с замужнею М?
— Этого никто не видел.
— Но ведь знали и никто не осуждал. Напротив, все сочувствовали. Все явно знали и явно сочувствовали, как теперь явно все засмеялись бы… Да ведь он и читает Спенсера, любит естествознание, и уж простите, батюшка, но шила в мешке не утаишь: вся церковь и тем паче венчание для него не составляют чего-то особенного. Почему же он сам в душе стыдится — и необоримо? А при венчании действительно не стыдился бы сам и в душе своей? Тут скорей отсутствие какого-то всемирного согласия…
— Какого же?
— Очевидно, он взял бы своего ребенка на руки и не спустил бы его с колен, если бы всемирно услышал: ‘Радуемся тебе и ему и вашей связи’. Но как предчувствует всемирное: ‘Осуждаем тебя, и его, и вашу связь родительства’, — то хоть он и любит Спенсера — а перед этим пасует. Тут — гипноз, а не логика. И давление этого-то гипноза, которого нет для коровы, а есть для женщины, — и объясняет огромную разницу в поступках одной и другой. Женщина не ниже коровы, и г. судья ошибся, но она гораздо несчастнее коровы, неизмеримо. Корову отводят в сторону, когда колют теленка, но женщине дают его в руки и говорят:
— Поди, убей сама.
Через тысячелетие она притупилась, и, может быть (хоть я и не верю), иногда некоторые уже хладнокровно смотрят на смерть детей. Читали вы, года три назад было сделано любопытное наблюдение, что телеграфная проволока по пятницам и субботам менее проводит телеграмм, чем во вторник и особенно в понедельник. Она устает. Проволока устает, утомляется, — так объясняли физики, этими словами. Устала и женщина. Проволока через семь дней действия размагничивается, через тысячу лет все стыда и все детоубийства женщина… разматерела, что ли. Струны материнства ослабли и частью порвались. Это есть.
Когда ж предмет пойдет по направленью,
Противному его предназначенью,
По существу добро — он станет злом…

* * *

Мне кажется, мы живем накануне глубочайшего преобразования воззрений на семью, детей, супружество — потому что в том круге понятий, в котором мы выросли насчет всего этого, нельзя и предвидеть конца детоубийства. Студенты, ошикавшие в Астрахани г. Боброва, стоят на новой точке зрения, сам г. Бобров, заявивший, что роман с девушкою ‘его домашнее дело’, и астраханская публика, желавшая, чтобы он ‘пел’, — стоят на старой точке зрения. Какова она? В чем она состоит?
‘Девушка отдалась, но не обязан же я ее любить, она покончила с собой, но это ее дело, а не мое дело’. — Таково resume над усопшей г. Боброва.
‘Девушка сбежала от родителей и бросилась на шею мужчине. Таковская была и таковскую получила себе смерть. Пойте, г. Бобров’. — Это resume слушателей в театре.
‘Вовсе нет. Девушка как девушка — Евина внучка. И мы такие, и матери наши были такие, и весь род человеческий, и все существо рода человеческого такое же, и из этого существа льется бытие мира. Различны степени и различно состояние горячности или холодности, наивности или опыта, доверчивости или подозрительности. Но вот где начинается дурное — в вероломстве, злодействе, жестокосердии. Эта сторона лежит в вас, г. Бобров, и мы вас судим’. — Таков, я думаю, взгляд шикавших в театре.
— Но кто дал вам право, когда это совершенно частно?..
— Право совести человеческой у нас, право солидарности и слитности всего человечества, по которому погибшую мы признаем сестрою нашею, а вас считаем как бы вроде Каина… Ибо все подобные истории кончаются кровью, чьею-нибудь — но кровью, и вы в ваши зрелые годы и с вашим опытом шли на кровь…
— Но что вы за судьи?..
— Как греческие судьи, которые в некоторые минуты обращали театр в суд, где произносились даже речи, обвинительные и защитительные, и где эллинское общество так же иногда, как и астраханское, кричало: ‘Вон’. У греков, говорят, мертвая была совесть, еще не пробужденная законом христианским, а у нас, христиан, уже совесть проснувшаяся, живая, но у нас, христиан, вот таким артистам, как вы, кричат: ‘Пойте, г. тенор, а что там за вами кровь — нам это не интересно’, а у эллинов таким, как вы, ‘не давали огня и воды’. Так и постановляли в случаях нравственного негодования: ‘Лишить такого-то огня и воды’, т. е. разобщиться с ним глубочайшим образом, как бы изгнать его в пустыню. ‘Ты Каин — иди в пустыню, нет тебе с нами места, нет тебе воды из нашего колодца и огня — от нашего очага. Мы не родня тебе более, ибо ты сам порвал с нами общечеловеческое родство’.
— Но ведь домашнее дело, главное — домашнее…
— Где уже два человека, вы и пришедший со стороны — дело не домашнее, а именно общественное. Мы вас и не судим законом, а судим совестью, и по совести это — общее дело, глубоко общечеловеческое.

* * *

Рассказ ‘Обуза’ горяч и неопытен. Взят факт — чрезвычайной холодности матери к ребенку и чрезвычайной горячности отца к ребенку. Ребенок гибнет, отданный на сторону.
‘Мне неловко было держать его у себя’, — говорит в оправдание себе мать.
‘Ему неловко показывать его другим’, — глубокомысленно и дальновидно объяснял мне о чиновнике-отце отец протоиерей. — Оба прячутся, но в результате — только спрятаны косточки ребенка. Это никогда не прекратится. Не забуду рассказа одной ветхой-ветхой бабушки. Приходит из церкви и говорит: ‘Так я полюбовалась. Оба бедные-пребедные, студент и жена его — с ребенком. Пришли молитву брать. И все-то он нет-нет и осмотрит одеяльце у ребенка или у ней кофту: не дует ли, не холодно ли. Уж такой заботливый.
Кто наблюдателен, не может не заметить кое-каких перемен в юнейшем нашем поколении. Напр., не знаю, обращал ли кто внимание, как теперь много молодых людей некурящих, слишком много, до половины, — когда прежде все и сплошь курили. Не думаю, чтобы это можно было приписать сколько-нибудь проповеди Толстого: ‘не одурманиваться’, потому что между некурящими множество не только не следуют в чем-нибудь Толстому, но прямо не любят и подсмеиваются над его идеями. Тут движение какое-то органическое, и оно принадлежит не Ивану или Петру, а полосе людей. Вообще в истории есть органические перемены. Как много стало умирать от рака, а прежде это была болезнь редкая, исключительная, прежде холера шла как смерч, теперь она входит в город и никто ее не пугается. Следовательно, есть, идет полоса предрасположенности к известной болезни или, напротив, как бы застрахованное? от другой болезни. Причина здесь и там, очевидно, не в самой болезни, в ее объективных данных, а в субъективном преобразовании организма, тонком, неисследимом. В области курения, очевидно, была прежде липкость к никотину, но она прошла, и мы вошли в полосу нерасположения, отталкивания от никотина. Возможно, что произойдут со временем такие же перемены или колебания в отношении к чаю, кофе, алкоголю. Но рассказ ветхой старушки обратил мое внимание вообще на большее внимание, нежность и деликатность юного поколения в отношении к женщине. Какое множество старых холостяков было в прежнее время. Целое сословие, со своим бытом, характером, привычками, забавами. Теперь такое же огромное обилие молодых семей, самых юных, порой, быть может, необдуманных, но семей. Я знал одну мать семьи, чрезвычайно крепкого характера и большого ума, которая в отчаяние пришла от сыновей:
— Едва стукнет 23 года — он женится.
У ней было трое сыновей, и все поступили так, вопреки просьбе матери — подождать, кончить курс, определиться в социальном положении. Советы, угрозы, приказания — все было напрасно. Все трое женились и тотчас встали в тягло упорной, трудной работы, но весело. Я наблюдаю инстинкт и говорю только об инстинкте, и указываю, что как теперь обще и безотчетно отталкивание от никотина, так сделалось обще и неудержимо влечение стать к женщине в близкие и одновременно уважительные отношения. Это носится в воздухе, это есть. И как горячая выходка студентов в Астрахани, так и рассказ г. Антропова — автора-мужчины, может быть, не старого и даже, может быть, юного, — суть показатели одного исторического веяния.
Вот почему, я думаю, Евины внучки, которым действительно долго было ‘дурно и они сами дурны’ были, находятся все-таки накануне несколько лучшей судьбы. Есть много симптомов, что уважение к женщине поднимается, и оно поднимается не в отношении к женщине-даме, даже не к женщине-труженице, но к ней в извечных ее путях, к которым могут быть отнесены слова Шекспира:
Все благо и прекрасно на земле,
Когда живет в своем определенье.
Мне пришлось истекшую зиму выслушать рассказ — очень трогательный и который очень мог кончиться, как у г. Боброва. Девушка, приезжая в Петербург, с целями ученья, очутилась в том же положении, как и жертва г. Боброва, но с другим героем. Мне передавала сестра милосердия, прислуживавшая в родовспомогательном заведении:
— Если бы вы знали, до чего на них смешно было смотреть. Он не отходил от нее, приходил каждый день. Оба были веселы, никакого уныния. Обсуждали время свадьбы и как известят родных.
И сестра милосердия радовалась, передавая о них. Свойство радости — родить радость же, как свойство уныния — родить уныние. Что может быть более унылого, чем повесть г. Боброва? Непонятно, как он мог раскрыть рот и запеть потом. Какие тут песни… Случаи, подобные его, разве что прекратятся перед светопреставлением, но как мир стоит — так с начала мира и эти случаи есть. Смерть победила бы, если бы не побеждалась рождением. Благословенна всякая победа над смертью, т. е. благословенна всякая родившая и все рожденное. Нельзя задавить рожденную мышь, не то что человека. Об этом опять хорошо послушать старых людей. Я вошел раз в комнату, обмахиваясь веточкой яблони.
— Что вы это сделали?
— Что?
— Сорвали?
— Что сорвал?
— Зачем вы сорвали ветку? Она вся обсыпана молодыми яблочками.
Я и недосмотрел. Маленькие были, шел июнь или май. Но с тех пор я запомнил это семь лет назад услышанное восклицание очень почтенной шестидесятилетней старушки. Ей не яблоков было жалко — от кислой, нехорошей яблони, в запущенном саду, куда никто и не ходил. Но как я перервал жизнь — вот это ей не понравилось, и это она осудила. И таким тоном, судящим и строгим, что мне стало стыдно.
Так то яблоня, а это человек.

СПОР ОБ УБИТОМ РЕБЕНКЕ

Не вари козленка в молоке его матери.
‘Ветхий Завет. ‘Второзаконие’

О, друг! ты жизнь влачишь, без пользы увядая,
Пригнутая к земле как тополь молодая,
Поблекла свежая ветвей твоих краса,
И листья кроет пыль и дольняя роса.
О долго ль быть тебе печальной и согнутой!
Смотри, пришла весна, твои не крепки путы —
Воспрянь и подымись трепещущим столбом,
Вершиною шумя в эфире голубом.

Гр. А. Толстой

Публицист не может не отметить с некоторым удовольствием, что число нравственных тем, занимающих общество, расширяется и самый этот интерес к ним жив, длителен, кажется — глубок. Приятно также, что отдельные казусы общественной жизни мысль общества и печати стремится возвести к высшему синтезу, пытается найти ответ на них и успокоение своей совести не в ходячей морали и временных правилах, а в некоторой философской концепции.
Автор, скрывающийся под псевдонимом ‘Серый’, обсуждает в ‘Гражданине’, по поводу моих ‘Евиных внучек’, очень интересный вопрос о так называемых незаконнорожденных детях. Между прочим, он думает, что сама французская революция не совершилась бы, не будь этого понятия и разделения детей на ‘законных’ и, так сказать, ‘беззаконных’. Мысль совершенно новая, но почти верная. Он говорит: ‘Если бы в аристократические семьи вливалось все то, что являлось плодом их шалости и увлечения (автор забывает, сколько тут было настоящей романтической любви!), то очень скоро эти семьи расплывались бы в народной массе, обеднели бы (т.е. в пользу детей народа). Если бы все дети, рождавшиеся от гордых маркизов и князей вне брака, считались законными, я думаю, не было бы французской революции, а у нас крепостное право обрушилось бы лет за 50 до 61-го года. Все неровности в человечестве, созданные рождением и состоянием, без всяких насилий и революций могли бы сгладиться только поднятием этого накрепко спущенного шлюза, отделяющего детей законных от незаконных. Дайте имя и права всякому (его курс.) рожденному ребенку, и через столетие не будет богачей, а титулы сделаются так же распространены, как болезни. Более того: мне кажется, тогда бы не было и такого количества, как теперь, адюльтера: его бы сковывал страх крови, страх за свое имущество и наследство’.
Последняя мысль очень ценна, но остановимся на первой. Действительно, у древнееврейского народа и в современной нам Турции, двух племенах и религиях, столь противоположных во всем, не образовывалось никогда родовой аристократии и имущественного капитализма в силу выпадения понятия: ‘незаконное рождение’, ‘незаконные, бесправные и ненаследующие дети’. Кровь каждого расплывалась в народной массе и расплывалось в бедноте имущество. Вспомним богача Вооза и нищенку Руфь в Библии. И, действительно, тут невозможна революция и классовый антагонизм, потому что тут они означали бы восстание на себя, антагонизм детей против родителей. Удивительно, как эта простая мысль никогда не пришла на ум как историкам, так и социальным реформаторам. Признай закон права решительно каждого ребенка на имя отца и на равную со всеми другими рожденными от него детьми часть имущества, наследства, и, во-первых, каждый отец остерегся бы переходить от романа к роману, от девушки к девушке, но затем, так как все-таки некоторая доля теперешнего кажущегося адюльтера сохранилась бы, — все стали бы немножечко ‘князьями’, как казанские татары, и едва ли бы сохранились оптиматы, как Ротшильды, Струсберг, Корзинкины, Мамонтовы. Все немножко растворилось бы, уравнялось. И, вместе, заметим: чувство породы человеческой, чувство славы рода человеческого — не понизилось бы. ‘Ни один царь не имел иного начала для рождения: один для всех вход в жизнь и одинаковый исход’, — говорит Книга Премудрости Соломоновой (гл. 7, ст. 5-6). Да, могила и материнское чрево — два равные абсолюта. Разве аристократия унижается от того, что она входит в могилу ‘в ногу’ с демократией?!
Статья автора вызвана инцидентом г. Боброва с несчастной воронежской девушкой и уделяет долю внимания моим мыслям об этом же случае в ‘Евиных внучках’. Я указал там, что причина самоубийства девушек ‘от несчастной любви’, как и убийства ими детей своих, кроется в гипнозе стыда, идущем от разделения любви на ‘законную’ и ‘беззаконную’ и самого рождения на ‘законное’ и ‘беззаконное’. Не будь этого деления, убийства не было бы. Нет и, вероятно, от начала мира не было случая, чтобы, родив законного ребенка, женщина задушила его или, законно зачав, — удавилась бы, утопилась, приняла кислоту или спички. Таким образом, эти убийства суть остаток вычитания из любви и рождения вообще — любви и рождения, законом не допущенных. ‘Довольно, не надо более!’ И остаток — убивается. Матери играют здесь совершенно пассивную и едва ли ими отчетливо понимаемую роль. Чтобы несколько поддержать в ‘падающем духе’ матерей, я предложу следующий диалог между ними и законом, в сущности не только возможный, но и действительно происходящий, только безмолвно:
З а к о н. Если бы вы родили в браке — и не вынуждены были бы убивать. Сами виноваты.
М а т е р и. Мы бы и родили в браке, очень бы рады были. Но брака нам не дали, в него не позвали, и вообще этого для нас не сделали. Виноват закон.
Диалог этот очень трудно рассудить, т. е. действительно трудно определить, кто тут виновный: девушки ли порознь и лично каждая, или несколько виновен самый закон. Но никак нельзя отрицать, что от сложения мира и до сих пор едва ли была девушка, которая бы предпочла родить ‘так’ и отказалась бы своею и доброю охотою от супружества. Все легенды и мифы о них ведь, в сущности, укладываются в формулу:
— Развратница. Установлен брак, а она не захотела. Не пошла лошадь в хомут, а предпочла чистое поле. Ну, и родила. А родивши, — испугалась, и сперва сама пыталась отравиться, а когда не удалось — убила ребенка.
Конечно, этого никогда не бывает. Конечно, девушка раньше рождения была глубоко несчастна, что полюбила человека, с которым или невозможен брак, законодательно не установлен, или который ее не захотел взять в полное законное супружество по недостатку в ней суммы им требуемых качеств:
— Я некрасива.
— Я бедна.
— Я уже немолода.
— У меня нет приветливого и милого характера.
В общем:
— Мы не настолько нравились, чтобы нас взять замуж.
Увы! Это вечная история еще с сложения мира. Всегда были девушки некрасивые, бедные, злые, старые: но и одним, и другим, и третьим в их позднем и старом, а может быть юном и неудачном, девичестве мерещилась эта мысль:
— Я горю, как одна свеча, и догораю, как одна свеча. И погасну. И нет у меня племени, и некому будет прийти на могилу мою.
По моему мнению, чувство бесконечной, мировой сиротливости присуще таким девушкам ‘за флагом’. — ‘Мы — одни в мире, у нас нет родства’. Я думаю, это бесконечно глубокое чувство, в психологию которого мы, мужчины, не заглядывали. И вот, в оправдание девушек, я не могу не припомнить строк из вечно святой Библии. Оговорюсь для избежания соблазна. Можем ли мы думать, чтобы написатель Библии что-нибудь включил в нее без смысла и намерения, и если сюжет явно соблазнительный, не очевидно ли, что он включен в Священную Летопись первых людей вовсе не для соблазна, но для какого-нибудь размышления, поучения, которое мы в нем должны уметь прочесть: ‘И вышел Лот из Сигора, и стал жить в горе, и с ним две дочери его: ибо он боялся жить в Сигоре. И жил в пещере, и с ним две дочери его. И сказала старшая младшей: отец наш — стар, и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли, итак, напоим отца вином, и переспим с ним, и восставим от отца нашего племя*… И сделались обе дочери Лотовы беременными от отца своего. И родила старшая сына, и нарекла ему имя: Моав, говоря: это от отца моего. Он отец моавитян доныне. И младшая также родила сына, и нарекла ему имя: Бен-Амми, говоря: вот сын рода моего. Он отец аммонитян доныне’ (Бытия, гл. 19, ст. 30-38). Что же здесь могло быть такого, что побудило бытописателя включить этот, вовсе ненужный для понимания судеб народа Божия, рассказ в скрижали священной истории? Только одна строка: ‘Нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли’. Вот ради этих слов включено все событие в нить устроения народа Божия на земле, и даже в нить устроения человечества на земле. Речь — грустна, тосклива, сестры советуются, должно рождение победить смерть: ведь у них ключи жизни и бытия, за которые они ответственны. И обе как бы в сомнамбулическом сне, во время которого человек проходит над пропастью по тонкой и хрупкой дощечке, прошли и взяли что нужно, что указано вечною природою, с трепещущим сердцем, по всему вероятию, с крайним страхом и… не загасли, как свечка, но имели вечную молитву после себя и о себе в своем потомстве. Вот что хотел сказать бытописатель, и хотел как бы предостеречь родителей, и племена, и закон: что, если они станут на дороге рождения — женщина все-таки станет рождать, рухнет под ней дощечка — и все-таки она будет рождать, даже не останавливаясь перед поступком, описанным в Бытии, или… перед грехом детоубийства, как в наши дни. Словом, — тут абсолют. Но и кроме того: если бы сила рождения в своей непобедимости не доходила до этих вершин, описанных здесь Моисеем, и в случае крайности даже через них не переступала, — конечно, смерть, не знающая для себя законов, одолевающая препоны воли нашей, давно бы одолела рождение и одна царила на земле. Так называемое ‘беззаконное рождение’, — а описанное ли Моисеем не входит в эту рубрику! — и стоит одно несокрушимым и несокрушаемым залогом, что мы мистически и религиозно обеспечены в победе над смертью: это — как радуга, данная Ною, что ‘потопа больше не будет’! Без него каких законов, необдуманных и неосторожных, мог бы натворить, — да и натворил ведь, — человек о роднике своего бытия. Теперь же, когда поток жизни хлещет через всякий неосторожный забор и девушки, даже вынужденные убивать рожденное, все же опять и снова рождают, убиваются сами — и рождают, квиетизм человечества обеспечен. ‘Ключи жизни’ вверены герою и ангелу.
______________________
* Буквальный перевод г. Мандельштама выразительнее (именно — физиологичнее, как и отвечает духу рассказа): ‘И поселился Лот в горах, и обе дочери его с ним… И старшая сказала младшей: отец наш стар, а мушины нет на земле, чтобы сойтись с нами по обыкновению всей земли. Пойдем, напоим отца нашего вином, и ляжем с ним, и оставим от отца нашего живое потомство… Поутру сказала она младшей: ведь вчера я лежала с отцом нашим, напоим его вином и в эту ночь: поди, полежи с ним, и оставим от отца нашего живое племя… И забеременели обе от отца своего’. Именно, нужда крови была здесь — и бытописатель оттенил ее, в не буквальном русском переводе, напр., через незаметную перемену: ‘стали беременны’ (безлично, страдательный залог, как бы ‘поневоле’), вместо личного и энергичного и правдивого ‘забеременела’ вводится некоторое скопчество, рассказ превращается просто в легенду, fabul’y — и смысл его неясен для читателя, как не был никогда комментирован и богословскою наукою. В. Р-в.
______________________
— Но ведь без закона? — закричат мне.
— Но почему же вы думаете, что в иерархии законов, мистических и мировых, тот, которому они повинуются, не есть высший и в силу-то этого более неодолимый, чем другой, и более новый и менее основной, из повиновения которому поэтому единственно они и вышли. Тут два закона. И более первоначальный и иерархически высший — берет перевес. Даже брезжится, что об этом опять есть что-то в вечной Библии: ‘И Господь сказал Змию: так как ты сказал это, то проклят ты более всякого скота и животного полевого… И положу Я вражду между тобою и женщиною, между детенышем твоим и между дитятею ея: оно уязвит тебе голову, а ты уязвишь ему пяту’ (Бытие, гл. 3, буквальный перевод с еврейского Мандельштама. Берлин). Нисколько это не мессианское пророчество, как объясняли в средние века, что очевидно из слова ‘женщина’, а не ‘дева’, от коей имел родиться Спаситель мира. Говорится тут о ‘женщине’, т. е. не о Марии-Деве, и, следовательно, — не о Спасителе, а излагается, показывается, что отныне борьба с злым началом будет происходить у павшего человека на поприще рождения и только рождением одним будет побеждаться имеющий у себя ‘ключи бездны’, ‘врата ада’ начальник Смерти. Древний Змий — вождь смерти! Вот вечный могильщик! Он и принес смерть первому человеку, бессмертно созданному. На другом полюсе — вечная Ева, отпрыски которой — наши бабушки, матери, сестры, дочери, внучки. И они вечно поражают ‘в главу’ врага рода человеческого тем самым, чему мы так напрасно и грешно и бессильно противимся через останавливающее учение о каких-то ‘незаконных рождениях’.
Поразительно, однако, что демоническая ‘вражда к семени жены’ и выражается таким темно-светным фактом, как умерщвление младенцев. Книга Бытия сейчас оправдывается самой психологией явно сатанического здесь ужаса. И все-таки ‘детеныш женщины’ побеждает этого ‘детеныша ехидны’. ‘Убью, уступая, и все-таки, — уступив, опять вдвойне рожу’.
Да, все это — большая мистика. По нашим правилам, как легко судить: ‘Не велят — не послушалась — теперь кайся’. Но правила эти очень недавни, а закон рождения — от Авраама, Лота, от Ноя, Адама, Бога. Тема незаконного рождения — неисследимо глубокая, и богослов, философ найдут здесь обширное поприще для размышления. Было обещано такое ‘благорастворение воздухов’, что и прядь льна курящегося не будет погашена. Это у древних пророков. Какой образ, какое сравнение: случайно и не нужно вы зажгли прядь льна и бросили на землю. И вот она тлеет и только дымит, пророк взял это ненужное как пример бытия ничтожного и предрек, что настанет такое слияние бытия и Божия благословения над бытием, что даже и эту курящуюся прядь льна Бог не допустит никого загасить. Курится — и пусть курится, как растет дерево — и пусть растет, все во славу Господню. Еще вспомним о Ниневии, которой за ее великие грехи Бог послал Иону проповедовать гибель, и Иона проповедовал и потом вышел из города и, сев под куст, стал ждать исполнения пророчества. И сказал ему Господь: ‘Там двести тысяч младенцев, не умеющих отличить правой руки от левой: неужели я их погублю?’ Эта милость была в Ветхом Завете, где, нас научили, уж и нет ничего, кроме ‘око за око’… Но вот мы живем в новые изменившиеся времена, в которые гонимая осуждением девушка с ребенком имеет все основания воскликнуть:
— Не верю я и ‘льну курящемуся непогашаемому’, или по крайней мере — это не для меня. И вот я погашу жизнь своего ребенка, а потом скажу небу: ‘Ей, гряди Господи! И открой истинное царство истинного непогашения льна курящегося. Ибо то, которое было, — не то, которое обещано’.
В самом деле, чрезвычайно странно было бы такой девушке объяснять, что теперь уже ‘все примирены’, и ‘друг друга обымем’, и ‘греха больше не будет’, и ‘смерти больше не будет’, и ‘все любим друг друга’ даже до пресыщения. Она, захохотав в ответ, может только указать на косточки своего ребенка: ‘И льна курящегося не угашаете??!’
У г. Серого есть и сбивчивость понятий, и верные мысли. Он как будто усиливается пробиться к свету, и часто только старая терминология становится между ним и искомою истиною. Старые слова: ‘адюльтер’, ‘наложничество’, ‘любовница’, ‘любовь’, ‘брак’ — все путается у него. Возьму я сосуд с водою. Это — рождение, рождаемость, всемирная. Теперь я опущу кисть руки в воду. Конечно, — образуется правая и левая от нее сторона. Ну, пусть одну назвал он ‘браком’, тогда, конечно, другая будет ‘не брак’, при одном существе рождения, и даже при лучшей полноте условий рождения в смысле верности, целомудрия, любви, согласной жизни супругов (рождающих). Как только брак определился не через рождение, т.е. не через свою сущность, так, очевидно, должны были получиться внебрачные рождения. Их начал тот, кто дал браку неверное определение, как неверно определяются математические задачи, ошибочно произносятся формулы. Я определю человека в древнеэллинском смысле: ‘Человек есть существо свободное’, тогда, конечно, все рабы будут ‘не люди’! Но ведь тут погрешность определения, а не дефект существа. Спаситель определил брак но существу. В единственном случае, когда при вопросе фарисеев о разводном письме Ему пришлось выразиться о браке, Он ответил искушающим Его: ‘Не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их (Бытие, 1)? И сказал Сотворивший: посему оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью (Бытие, 2), так что они уже не двое, а одна плоть. Итак, что Бог сочетал — человек да не разлучает’ (Матф., 19). Не очевидно ли, что это сказано о всей сумме произрастания человеческого, рождаемости человеческой, и в этих единственных словах о браке он определен через рождение, и даже короче и уже — через ‘прилепление’ полов. Что же, проведена ли здесь линия между способами рождения в ‘адюльтере’, ‘наложничестве’, ‘любви’ и прочее? Не сотворено самого понятия этого. Поэтому, начали эру ‘незаконных рождений’ не девушки, но тот, кто, сойдя с этого определения брака по его существу, заменил его другим, не по существу: как бы опустив в бассейн с водою руку, назвал воду вправо от нее похвальным именем, а влево — порицательным. Ну, как назвал, -так и получилось. Но это — по отношению к делителю, а не по существу разделенного, это не на основании слов Спасителя. На самом деле незаконных рождений нет.
То, что зовут пошлым именем ‘адюльтера’, и было создано тем, кто, ‘опустив в воду руку’, — сотворил самое его понятие. Кто первый сказал, что ‘можно женщины касаться законно и внезаконно’, тот и сотворил психологию, способ, метод, скверну и подлость фривольности к женщине. Вы входите в церковь, где все — образа. И вы всем им молитесь с равно благочестивым чувством. Но некто хитрый научает вас: ‘Из этих образов некоторые есть неосвященные’ — и указывает на те-то и те-то. Получилась разница, и вы к некоторым образам научаетесь относиться, как к крашеным доскам. Сущность отношения вашего к образу нарушена, к образу вообще, и ведь придет миг, настанет в истории, что к некоторым и священным образам вы отнесетесь не благочестиво. Молитвенное настроение в вас станет вызывать не его пластика, не его сюжет, а несколько отвлеченное соображение, что он был ‘освящен’. Так, на основании подобного же разделения, и началось вообще недостойное отношение к женщинам. Возьму еще иллюстрацию, ибо предмет необыкновенно важен: вы входите в магазин с изящным фарфором. Любуетесь, боитесь до чего-нибудь дотронуться. Но вам объясняют, что тут есть брак и подделка, цена в 10 копеек и даже вовсе без цены.
Серьезность вашего настроения сейчас падает, вы свободно ведете себя в магазине, небрежно берете вещи и небрежно их ставите назад. Я думаю, моя мысль понятна и убедительна: кто создал, сотворил идею, что можно, что есть способ касаться женщины неосторожно и внебрачно, тот и сотворил действительно неосторожное к ней касание. Фарфоровая посуда разбилась, ‘иконопочитание’ кончилось.
Но храм оставленный — все храм.
Кумир поверженный — все бог.
Исцелить человечество от разврата — великая проблема. И ее исполнение — в объявлении, что нет незаконных касаний, что, как касание произошло, с кем бы то ни было, как бы то ни было, оно по золотой тяжеловесности своего металла есть уже полнота обязанностей, прав, забот, любви, воспитания детей, полного супружества. Всякий образ человека есть образ человека, и всякий образ супружества есть образ супружества: создайте это понятие, утвердите — моментально исчезнет самая психология легких касаний. А в психологии-то и дело. А в психологии-то и начало. Пока в уме моем не искоренена мысль: ‘Я могу и соблазнить’ — и закон говорит, что ‘это точно есть’, что это — ‘возможно’, что это — ‘вне его, закона’, до тех пор я буду вне закона соблазнять. Есть дупеля — есть охота, есть удовольствие -всегда найдется ищущий его. Но есть только долг: а теперь попробуйте поохотиться! Таким образом, кто не начал бы идею незаконности любви, навечно сохранил бы целомудрие человечества. И кто первый сказал: ‘Она (или он) любит незаконно’ — первый тот и развратил человечество.
— Да, этот образ не освящен, плюю на него и ухожу к другому.
Вот начало разврата в истории.

* * *

Может быть, здесь мы впервые подходим к разгадке предостережения — ‘не уклоняться в различение добра и зла’, полученного невинным человеком в Раю Неведения и Сладости. К чему бы оно? Непостижимо!! Ведь сейчас все добро мы полагаем именно в различении добра от зла, ‘чтобы удержаться от зла’. Напрасное усилие — удержаться уже не можем! Бог страшился, чтобы человек что-нибудь не нарек ‘злом’ (худым, плохим) и к этому не почувствовал неуважение, а с ним и не впал в грубость, жестокость! Вот — грех!! Это — потеря благоговения к вещам! Как что-нибудь человек увидел ниже себя, между собою и им увидал дифференцию (‘неосвященный образ’, ‘посуда брак’, ‘любовница’) — мир потерял для него сладость, а он в мире — достоинство. Стены пали, Эдем пропал, горький Адам оплакал себя на горькой земле*.
______________________
* Объяснение термина, что ‘в Адаме согрешила земля’: вкус горький — и вещи стали горьки: соотносительны оба, и через изменение одного соотносящегося изменилось и другое. В. Р-в.
______________________
В замечательном романе Толстого ‘Воскресенье’, как-то недосказанном, есть эта мысль: нельзя соблазнить девушку — не став тотчас же в полноте долга и прав полным ее супругом, не почувствовав глубочайшей, и мистической, и вечно неразрываемой, родной с нею связи. Но Толстой все тут построил на филантропии, на ‘сердобольности’, — и тут-то и провалился в ничтожество финала повести, в протухлые потуги Нехлюдова. Тут — глубже, тут — тайна. ‘Она пошла в Сибирь, и я за ней, потому что она мне родная‘. Представим, что вы ‘благоприобрели’ имущество другого, и тот, дойдя до нищеты и проступков, пошел в Сибирь же: вы или Нехлюдов все-таки не пошел бы за ним. Не та психология. ‘Нет соблазнения — есть только супружество! Нет случайного — есть только вечное! Нет падений — есть только правда!’ Вот новое, чего не договорил Толстой, но что явно брезжило в гении его при писании этого романа. Это путь исцеления, это путь великих приобретений такой взгляд. Вернемся к нашей узкой теме и маленькому спору с г. Серым, приуроченному к казусу с г. Бобровым. Зашикавшие ему стояли на этой же новой точке зрения: нет отношения к женщине иначе, как с вытекающими из этих отношений обязанностями, и опять же — нет соблазнений, а есть только начало супружества. Это — безотчетно, но это носится в воздухе, и на это я указал как на новое и, может быть, специально русское чувство брака. Не забуду воспоминания, много лет назад напечатанного кем-то о покойном хирурге Пирогове. Он жил у себя в имении, и вот неподалеку от него один купец выгнал из своего дома дочь-девушку, разрешившуюся от бремени. Купец захворал и пришел к Пирогову. Что же сделал светило медицины, которому какое бы дело до домашней истории купца? — ‘Тебе, братец, надо сделать операцию, и я сделаю, и даже бесплатно: однако прости дочь и верни ее, и с ребенком, в свой дом. Тогда приходи с болезнью, а без этого и за деньги не сделаю операции’. Вот новый взгляд, не правда ли, русский взгляд? Нельзя представить себе так рассуждающим француза или англичанина: но Пирогов, Толстой, студенты в Астрахани сказали: ‘Мы так понимаем и так чувствуем’.
Г. Серый говорит, указывая на крайнюю горесть, наступающую для любящих вне венчания, когда у них рождается ребенок: ‘Один и тот же акт — величайший из актов природы (а Бога? разве возможно рождение без произволения Божия?) — в одном случае украшает и радует родителей, в другом — марает и наполняет скорбью, в одном — скрепляет любовь, а в другом — надламывает ее, в одном — возвышает душу, а в другом — давит на нее. Кто же будет спорить, что в надломе этой тени или, вернее, сияния, приносимого с собой в мир ребенком, в этом диком, абсурдном делении детей на законных и незаконных — никакой роли не играла природа (и Бог)?! Кто усомнится, что только один эгоистично злой инстинкт человека все здесь напутал?! Принято считать два фактора стоящими поперек признания законности всякого рождения: церковь и стыд. А я думаю, что тут — заблуждение. Не церковь и не стыд раздвоили это сияние новой жизни, обратив его в мрачную темь. Оба эти фактора пошли лишь в помощь себялюбивому расчету людскому. Стыд, о котором столько справедливого сказал г. Розанов, — этот ужасный, вселенную наполняющий смрадом лжи, обманов, компромиссов, позорных ухищрений и даже преступлений, стыд материнства вне закона — есть лишь то свойство человеческой натуры, которая направляет людей плыть по течению жизни, а не против течения ее…’
Замечу здесь: мы любим даже революцию во всем, мы — фрондируем, и с чувством счастья, в законах, модах, в политике, в литературе. Но в рождении мы никнем долу при всякой мысли о фронде. Здесь мы отказываемся от всякой революции. Первый революционер и всякая анархистка становятся здесь кротки, как ягнята: ‘О, как бы родить законно!’ Когда вдумываешься в эти тайны, в эти инстинкты, растериваешься: до чего же святы все эти рождающие, кротки, миролюбивы, законолюбцы! И тем ужаснее, что к этой-то воплощенной простоте и примирению поднесено жало отрицания: ‘Не признаем тебя! Нет тебе закона!’ И тогда, опять через ужасную муку, дитя умерщвляется его кротчайшею матерью, на все бы согласною, на все бы готовою, лишь бы ее признали, и не находящею этого признания…
‘Людской расчет, — продолжает наш автор, — проклявший внебрачное деторождение*, опирается на чувство стыда стадного. Этим стадным стыдом да суровой церковностью прикрылся от выцветения фальшивейший и бездушнейший из всех людских принципов — принцип незаконности рождения. Фальшивость его, помимо других доказательств, свидетельствуется простейшим сопоставлением: установлена ли, в уравновешение законности рождения, — законность смерти? Если есть незаконнорожденные, должны быть незаконно-умершие. Иначе нарушается основная, всюду разлитая в природе, гармония между жизнью и смертью’.
______________________
* Термины ‘незаконное рождение’, ‘внебрачное рождение’ все вытекли из неправильного в законе определения брака и никем не признаются точными. Почему не ввести термин ‘тайно-брачные рождения’, незарегистрированные, нераспубликованные? Или еще — ‘не гражданские рождения’, т.е. родившиеся без соблюдения полноты общепринятых в данной стране гражданами формальностей. В. Р-в.
______________________
Вот где рассуждение автора достигает кульминационного пункта, и поставить так вопрос — значит упразднить его, снять с очередных вопросов истории, быта, государства, церкви. Рождение есть абсолют, на который опираются все слабейшие и низшего порядка явления. Нет рождающихся — нет граждан, нет верующих, нет государства как собрания граждан и самой церкви как собрания верующих. Все это плывет в рождениях, как суденышко в океане. Может ли судно руководить океаном, его кормчий приказывать ветрам и определять течения? Безрассудная попытка. Но я скажу г. Серому: теперь уже поздно это судить. Мы тысячу лет убивали детей и в 1001-й год спросили: почему? Я говорю, судить поздно: потому что, как же вы ответите уже погибшим матерям за их погубленных детей? А нет слез, которые бы не весили, и опять же нет крови, которая бы не весила. Мировой вопрос и может быть решен при свете мировой правды. Судьбы царств решались неправильностью их устроения. Был рабовладельческий Карфаген и пал перед свободным Римом. Но рождение — не факт социального устройства, а член религии. С рождением поднимает голову длинная цепь фактов: материнство, семья, родительство — все это только окружение родившегося ребенка. Пусть только один ребенок, но принципиально, предвиденно, — а уж у нас ли ‘непредвиденно’ это совершается!! — был задушен в невыносимой грусти матерью и мать не была при этом поддержана, утешена, остановлена, — то почему вы думаете, что за одну эту мать не вступится мировое родительское чувство, по ощущению взаимной связанности и родства и близости? Клянусь, нечто подобное уже сейчас несется в воздухе: не об этом ли писали мудрецы и поэты, писал Гёте, пусть и не занимавший штатного места пастора, об этом поднялся — пусть это краткий и маловажный эпизод — свист в Астрахани. ‘Мы — все родные, не обидь никого’, ‘мы имели мать — и все рождающие суть косвенно наши матери’. Спартак, соединив рабов, некогда смутил Рим, рождение как абсолют — может потрясти гораздо глубже очень, казалось бы, абсолютные и стойкие вещи. До сих пор оно уступало, хоронилось, бежало, как относительнейшая вещь, малейшая. Но это — минута, которая может кончиться. И рабы были рабами — и это продолжалось не вечно. Тут именно принцип смерти в сопоставлении с жизнью, мы захварываем, — и кто спрашивает, ‘по закону ли’? Болеет человек, страдает: это — вечерняя заря, которая предваряет собою ночь, смерть. Ей на другом полюсе отвечает любовь, эта радость и утренняя заря бытия человеческого. Первую мы именуем: ‘Великое таинство смерти’* и считаем ее одним столпом мировой религии. Тогда каким образом мы откажем в аналогичном наименовании любви, — и не объявим ли тяготение цветка к цветку, животного к животному и человека к человеку вторым столпом религии же? Вырвите его, погасите кажущуюся вам неважною и капризною дымку любви — и вы покачнете мир. Не качайте его: Фауст покачнул и погиб, отдался дьяволу. Как многозначительно болеть для человека, ровно в этой же мере и даже более — многозначительно для него полюбить. Один шаг в перевесе уважения к болезни — и весы мира упали одною чашкою в ад. Но в то время как к постели болящего мы подходим на цыпочках и бережем его покой, а когда он умер — церковь высылает золотистый покров на бездыханное тело и окружает свечами и фимиамным дымом ‘перст’, ‘красную глину’, — параллельно что делается для ребенка? где фимиамы, молитвы? где торжество всех в отношении к рожденному, рождению и родившей. Как грубо и не благоговейно мы относимся и к заре ребенка, любви? Между тем если в смерти есть ‘рок’ и ‘фатум’ и Провидение, и вечность, но вечность немощи нашей, то все это и в любви есть, но уже как знак нашей силы. Кто же дал перевес ‘обожания’ и почти ‘обожения’ смерти над бытием? И, назвав рождение ‘скверною’, если не выговорил, то подумал: ‘Смерть есть бог’. Все это не было никогда уловлено, и отсюда могут пойти большие споры и очень сомнительные в исходе тяжбы. Вот как прелюдия к этим спорам, в высшем философском и религиозном смысле, понятие ‘незаконного рождения’ и любопытно: ибо тут — весь человек, и ведь нельзя же о человеке рассуждать только в гражданском смысле. Человек есть лицо священное: можно ли же говорить о его появлении на свет, о ниспадении на землю его бессмертной души в порядке ‘Гражданского уложения’?! Религиозное и судите религиозно. Вот почему столь долгие века рок удержал гражданство от разрешения вовсе не гражданского вопроса: дабы, раз уже хотя бы одна ‘прядь льна курящегося’ была погашена, дождаться в линии веков момента, когда будет поднят и может быть поднят общий вопрос об угашении бытия человеческого, о водах горьких, которые вдруг выступили на место вод сладких в самом роднике бытия человеческого. Короче: каким образом сладость рождения перешла в горечь рождения и радость о рождаемом — в уныние о рождаемом? Тут что же могут знать юристы: это — дело философов и богословов, религиозный и философский вопрос и частью судебно-религиозная тяжба.
1900 г.
______________________
* Выражение одного, читаемого над усопшим, церковного стиха. В. Р-в.
______________________

СВЯТОЕ ЧУДО БЫТИЯ

Писатель не был бы внимателен к своему труду, если бы он не прислушивался самым тщательным образом к тем возражениям, недоумениям, вопросам, которые вызываются его статьями в круге читателей. Вообще, я думаю, литература есть настолько же дело читателя, творчество читателя, насколько есть творчество и дело писателя. Тут есть круг интимности, иногда почти телепатической. Известны случаи, что, идя по улице и встретив кого-нибудь, вы оглядываетесь на этого прошедшего мимо вас человека, — и в ту же секунду он на вас оглядывается. Ваши глаза встречаются, — по-видимому, ненужно и беспричинно. То же есть между писателем и читателем. Сочувствием и пониманием, раздражением или негодованием читатели создают пищу для писателя, волнуясь про себя, и иногда волнуясь даже не выходя из кабинета, они каким-то телепатическим способом сообщают свое волнение и пишущему. ‘Вот о чем нужно подумать’, ‘вот что нужно принять во внимание’.
Недавнюю свою статью — ‘Спор об убитом ребенке’ я кончил словами, что понятие ‘незаконнорожденного ребенка’, кроме своей филантропической стороны, интересно как введение к очень длинному религиозно-философскому спору, к спору и, отчасти, к тяжбе. Для меня лично понятие ‘незаконнорожденности’ всегда заключало в себе два вопроса:
1) Вопрос христианской совести. Каким образом в христианском мире, по тезису ‘искупленном, прощеном и примиренном’, — всегда существовало, бежало, скрывалось, обманывало людей такое робкое, смущенное, испуганное, беспросветно унылое существо, как так называемая ‘незаконно родившая девушка’. Почему мы ее не поддерживаем? не поддерживали до сих пор? никогда, никто, ни одну? Итак, я смущаюсь как христианин, нахожу тут упрек для своей совести. По моему мнению, такого уныния в христианском мире не должно бы быть, не предполагалось его программою.
2) Второй вопрос — метафизический и религиозный: от кого же рождаются дети, от Бога или ‘так’?
Немедленно по напечатании статьи я получил два письма, по-видимому оба от священников, хотя именем священника подписано одно только письмо. И из писем ясно, что в данном направлении заработала именно философская мысль. Письма так любопытны, что я приведу из них краткие и вместе центральные места. Один корреспондент пишет:
‘В смысле физиологического акта рождение, конечно, не может разделяться на законное и не законное, и если говорят, что такие-то дети незаконнорожденные, то только по отношению законности сближения между собою их родителей. Другими словами, незаконный ребенок есть плод незаконной любви, а признавать всякую любовь законною — значит низводить человечество на степень животного. Для того, чтобы люди перестали руководиться животным инстинктом и помнили, что они существа высшие, а не животные, был дан через Моисея от Бога закон, в котором между прочим было сказано: ‘Не прелюбодействуй’.
Вот очень связное изложение общепринятых мнений. Прекрасно, что они получили формулу, и критика в формуле этой получает твердый упор для своей мысли. Знают ли многие, что Моисей так именно взглянул на ‘незаконно родившую девушку’, как студенты в Астрахани почувствовали жертву г. Боброва, что и по пророку Божию девушка уже есть потенциальная супруга того, от кого она родила, что она есть полусупруга, а не постороннее ему, как по нашим законам, существо, не выбрасываемая на улицу ‘дрянь’, которую только остается растоптать благочестивому обществу, охраняющему ‘чистоту своих нравов’? Вот слова Боговидца, и я радуюсь, что могу опереться на столь великий авторитет:
‘Если обольстит кто девицу необрученную и преспит с нею — должен дать ей вено и взять ее себе в жену, а если ее отец не согласится, и не захочет выдать ее за него, пусть заплатит отцу столько серебра, сколько полагается на вено девицам’ (Исходит. 22). Увы! от подножия Синая и до стогн Петербурга так называемые ‘обольщения’ имели место, и, очевидно, никогда не умрут. Но из них нужен выход. Мы имеем худший:
— Убей ребенка или отравись.
Но этого в святом законе Божием нет. Там написано: ‘Ты с нею соединился — и она твоя жена. Если ты не хотел ее взять в жену — ты не должен был прикасаться. Ты отвечай как сильнейший и мудрый, как господин, как Адам и вождь супружества’. Тут находим умиротворяющий душу нравственный исход, не заканчивающийся кровью двух невинных. И я, христианин, читая это в книге трехтысячелетнеи давности, думаю: ‘Вот как надо’, ‘вот где правда’. И этой правды, или подобной и приблизительной, я не вижу вокруг, в нашем христианском и, казалось бы, лучшем мире. Моисеево ‘не прелюбодействуй’ нисколько не значит: ‘Не касайся девушки’, что невозможно и противоречило бы им же записанному в ‘Бытии’ плану сотворения человека Богом: ‘Плодитесь, размножайтесь, наполните землю’. Но вот смысл ‘не прелюбодействуй’: ‘не сотвори касания к девушке лукаво, легкомысленно, не чистосердечно’, ‘оприч, кроме, за исключением (=пре) состояний подлинной любви — не сотвори касания’. Предмет этих слов, самое касание, свято, грех начинается с излома в мотиве ‘касания’. Оттого Моисеем были установлены и у евреев до сих пор сохранены сложнейшие и простейшие формы заключения брака: ведь человек покрывает всю поверхность земли, ползет в лесах, пустынях. Возможно ли везде сыскать полный прибор обстоятельств для заключения брака? У нас, в нашей св. церкви, есть правило: когда родившийся младенец очень слаб и грозит немедленно умереть, а поблизости нет священника — его может окрестить, с погружением в воду и чтением крестильных молитв, повивальная бабка или кто бы то ни было из присутствующих. А так вот из этого я вижу, что крещение у нас ценится, что церковь и мысли не допускает о ‘некрещеном человеке’, схватывает таинство какими бы то ни было руками и при каких бы то ни было обстоятельствах — и дает его человеку. То же было бы и с супружеством, если бы оно было в очах религии столь же ценно, нужно. Или, напр., возьмем исповедь, момент покаяния, сознание перед церковью вины: тоже ведь оговорено, что она может быть и глухою, без ответов грешника, перед смертью или в случае тяжкой болезни. И грехи ему прощаются, и он причащается св. тайн, когда сделана только мина, система жестов будто бы покаяния. Такие случаи исповеди вне памяти кающегося (перед смертью) я видал. Но супружество? Совершенно очевидно, что если бы религиею семейная жизнь мирян ценилась и требовалась столь же абсолютно, как ею абсолютно требуется в отношении себя состояние покаянности, и если бы она ни в мысли, ни социально, ни явно, ни тайком не допускала прелюбодеяния как беспорядочной и случайной формы половой связи, без последствий и без обязанностей, — то она установила бы и выработала для моря случайностей, для пустынь и лесов, для одиночества и безлюдства, кроме сложных, и более упрощенные формы заключения брака, но, однако, брака же и именно формы, вплоть до одного благословения родителей, до простой мены кольцами, до взаимного, написанного на бумаге, обета взаимной верности. И тысячи девушек спаслись бы! И мы отделили бы настоящую привязанность от случая, от фривольности, легкомыслия! Моисей как подлинно священный союз ценил супружество и установил три формы для его заключения: полную, с несением шатра (едва ли не символ древней скинии) над женихом и невестою, сокращенную, состоящую в простых словах жениха невесте, с меною колец: ‘Я беру тебя в жены себе по закону Моисея’, и третью, почти описанную в приведенной нами цитате из ‘Исхода’: она заключалась в простом факте супружества. Очевидно, вся сумма девушек, перестающих быть таковыми, в Библии переходила в полный итог брака. Лучше ли это нашего? Пусть судит каждый. Я же скажу, что не было плача девушек там и не было подлого слова: ‘Ты обесчещена’, ‘ты — бесчестная’, за устранением самого этого понятия. Вот что значит круг заповеди: ‘Не прелюбодействуй’, ее иначе нельзя истолковывать. Под нее отнюдь не подходит рождение, а, напр., сюда подходят все случаи предупреждения зачатия, столь распространенные у нас в самых законных семьях, входит всякое истребление плода, половые сношения без возможности зачатия, и, напр., наша страшная проституция, о коей скромно молчат все батюшки, набрасываясь лишь на случаи нарушения разных византийских, нисколько не евангельских и не библейских (в сущности — римских) понятий о семье.

* * *

Остальную часть суждений почтенного корреспондента я разберу ниже, а пока приведу выдержку из другого письма, уже очевидно священника: ‘Законное супружество противополагается незаконному. Но законно, по-моему, всякое, более или менее продолжительное* и верное друг другу сожительство. Потому-то я терпеть не могу, душа моя положительно не выносит этого несчастного слова незаконнорожденный, какое мы, священники, вынуждены в известных случаях прибавлять в метриках при записи крещений. Ведь безусловно все рождаются по закону, установленному Творцом. Вне этого закона (подчеркнуто в письме) никто не может родиться. Какая же может быть речь о незаконнорожденных?’ (опять ‘не’ подчеркнуто автором письма).
______________________
* Ведь и полный наш брак в своем роде ‘с несением шатра над женихом и невестою’ бывает ‘более или менее продолжительным’ и часто — очень кратким, год-два, а иногда несколько месяцев. В. Р-в.
______________________
Вот тоже взгляд довольно полный. Автор, очевидно, не по прочтении моих рассуждений затрепетал, и, следовательно, уже давно, по крайней мере в некоторых наших священниках, есть трепет страха при писании ‘незаконнорожденный’. Откуда это, когда чиновники и писатели довольно равнодушны к термину? Они — богословы, а существо рождения действительно есть тема не чиновническая и не литературная, но высокометафизическая и, следовательно, богословская.
Думают обыкновенно, что вопрос незаконнорожденности состоит в устранении термина и связанного с ним срама, но это не так. Два слова, впрочем, скажем и о сраме: да, посрамляется у человека самое рождение, пуповина бытия. И страшно, что именно при таинстве крещения, перед его совершением, в секунду, как младенца пищащего принять в христианский мир, — ему и пишется этот в своем роде ‘желтый билет’, волчий паспорт. Страшно, что он так ничего об этом не знает. И что в такую минуту. Потом он никогда не сотрет этого ‘желтого существования’ и не переменит на белое и чистое, на обеленное. ‘Мне не надо бы родиться, вот тут написано’, ‘написали перед крещением, и крещение я люблю, а этого — стыжусь, почему-то боюсь, никому об этом не сказываю, краснею’. У нас был директор гимназии, по-видимому незаконнорожденный: так у себя в кабинете, в никогда не раскрываемом ящике, он держал все документы учителей о службе, и с метриками, обычно хранимые в канцелярии, вместе и с директорскими. Это был очень умный, любящий учеников, угрюмый человек, очень гордый и даже высокомерный умственно. Но и он стыдился. Все стыдятся. Почему? Никто не знает. И, главное, никто не знает точной меры и глубины и даже оснований этого стыда, кроме самих незаконнорожденных.
— Вы кто?
— Незаконнорожденный.
— То есть?..
— Мне бы не надо родиться, я не имел права родиться, не по закону…
— Не по закону?
— Есть законное супружество и тогда белое рождение, но… есть незаконное супружество, по желтому билету, и тогда — желтое рождение. Я всем завидую, я хотел бы лучше быть нищим.
— Ну, вот… Вы директор гимназии, вас все уважают.
— Мне указано самому не уважать моих родителей и самому не уважать, даже отрицать, свое рождение. ‘Я’ есть до некоторой степени ‘не я’, не имел права быть ‘я’. Я незаконно ‘проскочил’ в человечество, фуксом. Так под лавкой в вагоне есть безбилетные пассажиры. Я тоже безбилетный, но только не на проезд, а на существование. Вор, — и воровски существую, хоть и директор. На меня плюнуть надо.
— Вам все кажется…
— Вовсе нет, оттого я и держу под замком секрет своего незаконного существования, как беглый с каторги бережет и прячет фальшивый паспорт. Ему не надо бы бежать, а мне не надо бы родиться. Иногда мне кажется, что все на меня указывают пальцем, обо мне шушукаются: ‘Ему бы не надо родиться, а он действует, ломит обстоятельства, сламливает нас — когда мы все как следует’. Я хуже всех, и я всех ненавижу.
Вообще можно заметить, что незаконнорожденные бывают чрезвычайно угрюмы, желчны и нелюдимы, в то же время в тайне души это часто нежнейшие и благороднейшие люди. Но оставим стыд и перейдем к важнейшему.
Суть в том, что вовсе не один термин прикрепляется к такому ребенку при самом рождении. Но что он не усваивается вовсе своим родителям, ни матери, ни отцу. Мне говорил о своем мальчике, уже четырнадцати лет, один отец:
— Я его могу завтра же выпроводить за ворота. И сколько бы он обратно ни стучался, куда бы ни обращался, в полицию, консисторию, даже на Высочайшее имя, — никто меня не принудит его признать, т. е. закон предусматривает и предупреждает, чтобы такой мальчик никуда не стучался, ни даже к своему отцу и матери. Он не носит моей фамилии, ни фамилии матери, хорошей женщины, с которой я прожил восемь лет (по его рассказу, она умерла в чахотке).
Таким образом, вовсе не идет вопрос об устранении клеветнического и необъяснимого термина. Вопрос о ‘незаконнорожденности’ есть вопрос о праве закона и религии отнимать у детей — их родителей, налично существующих, а у родителей — их детей, живых, невинных, реальных. Вопрос о праве закона, гражданского или церковного, порывать связь ex naturae genitricis (мать-природа (лат.)) текущую, или, пожалуй, — так как я хочу немножко грозить — ex Naturae Sanctae Genitricis (из Святой Матери-Природы (лат.))
— У вас нет детей?
— Есть: вот, Ваня.
— Да нет, это Ваня Семенов, по имени Семена, духовного отца, вот того лавочника из зеленой лавки, которого вы второпях позвали в крестные отцы. Ему он и сын, духовный сын, но связи в таинстве крещения, по усыновлению. А вам он никак.
— Да я его родил!
— Да нам наплевать. Это физиологический акт (первое письмо моего корреспондента). Мало ли кого вы родили, всех и считать вашими детьми. По нашим законам позволительно вам родить от каждой девки в номерах: так вы воображаете, что так все эти дети за вами и буду пущены.
— Да если б пустили или особенно если б связали в имени, правах и имуществе — никто бы и не шалил в номерах. Теперь и законных-то избегают рождать, так если бы незаконные все уцеплялись за отца, — очевидно, их не рождали бы вовсе. Кто установил термин ‘незаконнорожденные дети’ — потянул и факт случайного и незаконного рождения, случайной и минутной, в номерах, на кухне, на улице, — связи с девушкой или женщиной.
— Нам наплевать, мы об этом не думали. Очень мудрено.
— Да как же вы, мудрые люди, и законы пишете, а подумать вам трудно?
— Законы пишем, и вы повинуйтесь им.
— Так как же?
— Что ‘как же’?
— Сын-то у меня.
— Нет у вас сына. Он — Семенов, по зеленщику, у которого вы забирали картофель и капусту тогда по осени. Ведь сами-то вы Колотилин!
— Колотилин.
— Колотилин и Семенов — что же общего? Чужие вы. Не родные вы.
— Ну, а если бы не сын, а дочь, и вот ей семнадцать лет, а мне сорок семь: можно бы мне на ней жениться?
— На дочери!
— Да ведь вы говорите, что ‘не дочь’, или вот о сыне — что он ‘не сын’. Вы как-то врете: ‘сын’ и ‘не сын’, ‘дочь’ и ‘не дочь’. Очевидно, вы знаете, что он — мой сын.
— Конечно, знаем.
— Ну?
— Но не признаем.
В этом и сущность дела: что закон и вообще администрация рождений, конечно, знает о факте родительства и родственной связи, но их отрицает. И жало понятия ‘незаконнорождаемости’ падает в кровь человеческую, в семя и кровь — и разрывает их, как лев раздирает в пустыне лошадь. Т.е. тут отвергается святость крови, сила и святость, откуда косвенно проистекло и на наших глазах течет вообще всякое: ‘убий’. Да, если нет и не содержится в крови и семени святого, священного — тогда ‘убий’. Моисей, совершенно устранивший понятие ‘незаконнорожденности’ и предупредивший, мудрою разработкою брака, самую возможность прелюбодеяния, по чувству связанности этих двух фактов и написал около заповеди: ‘не прелюбодействуй’ другую, выше: ‘Не убий’. Мы же, составившие и введшие в кругооборот быта понятие ‘прелюбодействуй’, в глубочайшей с этим связи не пугаемся более и ‘убий’. Ни литераторов, ни чиновников детоубийство не тревожит. Некоторых только священников оно тревожит, — как моего корреспондента, — и они пытаются найти новую формулу брака: как честного, продолжительного, верного друг другу, вообще индивидуально чистого сожития, но с устранением требования других, не всегда, при самом горячем желании, осуществимых подробностей обстановки заключения супружества. Как крестит иногда повивальная бабка — так, увы! вечно будет и некоторая сумма очень чистых и верных друг другу семей нелегальных, и, поверьте, в угоду никакому закону — они не разорвутся. Об этом мальчике вы говорите:
— Он духовно рожден от зеленщика, посему — его сын.
— Но уж позвольте, я в самом деле родил его, он сидел у меня двенадцать лет на коленях, и, что бы вы ни говорили, с какой бы полицией ни входили в мой дом, я скажу:
— Он мой сын.
У вас lex (закон (лат.)), у меня — кровь. До сей минуты lex побеждал кровь. Но ведь и христиане были некогда в катакомбах, а потом вышли и овладели империей. Боюсь, чтобы кровь или родство и родительство не выглянули из катакомб и, убрав ‘зеленщиков’, которых вы подставляете в ‘духовные родители’ на место кровных, принимая к себе младенца,- не подняли тяжбы и ‘при’ с духом и против духа. Мистицизм крови и семени немножко другой, чем ‘духовной дружбы’, и ‘духовной любви’, и ‘духовного рождения’, и всех этих ‘всякую шаташеся’ идеек, коими вы, как увядшими цветами, увили и увиваете мир. Кровь — это живой цветок. И страшно будет, когда он спросит у мертвого цвета: ‘Откуда ты? и на моем месте?’
Центр вопроса, очевидно, сводится к метафизике рождения, ‘от Бога’ оно или ‘так…’ И к священству родственности, крови.
Тютчев в 60-е годы, в эпоху всеобщего нигилизма, ища опор против триумфов Бюхнера, Молешотта, Фохта, Бокля, Спенсера, Дарвина, Геккеля недоуменно и тоскливо спросил:
Не то, что мните вы, природа —
Не слепок, не бездушный лик:
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.

Вы зрите лист и цвет на древе,
Иль их садовник приклеил?
Иль зреет плод в родимом чреве
Игрою внешних, чуждых сил?……..

Столь длинное, до удивительности длинное многоточие (восемь в оригинале точек) поставлено самим Тютчевым. Он продолжает:
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире как впотьмах.
Для них и солнца, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была.

И языками неземными
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза.

Не их вина: пойми, коль может
Органа жизнь глухонемой!
Увы, души в нем не тревожит
И голос матери самой.

Кстати, о ‘матери самой’, голоса которой, т.е. механического звука, не слышит глухонемой. Но ‘глухонемой’ закон, переименовывающий детей по зеленщику, а не по отцу с матерью, слышит ли голос материнский в интимном и мистическом смысле? Закон ли против материнства? Оказывается — да. Но наименования: ‘святость материнского чувства’, ‘уважение к отцовскому чувству’, — неужели риторичны? Увы, читатель, — да! Сущность понятия ‘незаконнорожденности’ и замена зеленщиком отца с матерью, конечно, есть частица вообще не существующего (в самом законе) почтения к материнскому и отцовскому чувству, и знаете ли, знаете ли, мне брезжит, что шалости с девицами в номерах есть только последствия этого же неуважения, заложенного в нашей цивилизации и, может быть, в нашей ‘духовной’ эре: неужели, нападая на девушку, беря ее на минуту, я уважаю в ней возможную, потенциальную мать?! Конечно нет!! И сам в себе я не уважаю потенциального, возможного отца, вступая в минутную и непрочную связь. Закон не уважает некоторых матерей, ну, пусть одну только, какую-нибудь не уважил, хоть, напр., Лотову дочь, рожденных детей которой в правильном имени и точном отчете занес в метрику ‘книги бытия’ Моисей: тогда уж простите, я, частный человек, конечно, несколько расширяю мысль закона и не уважаю вообще реальных и возможных матерей. ‘Эта девушка могла бы быть матерью’, — вот основное мистическое чувство, страх Божий, беспокойство Тютчева. Но я, вместе с автором первого ко мне письма, поправляю: ‘Ну, вот еще, это — физиология, девушка нужна мне сегодня на вечер’. Вот история развращения, — и нельзя же отрицать, что далекое зерно его — в законе, и именно в неуважительном его отношении к крови и семени и к лону материнства. Это Агриппина сказала подосланным Нероном убийцам:
— Бейте в чрево, выносившее такое чудовище.
Они ударили в чрево. Закон ‘духовности’ и у нас ‘ударил в чрево’, и дитя вывалилось из рук матери, дрожащей, испуганной:
— Это не я. Не мой ребенок. Никакого ребенка нет. Виновата. Ищут, разворотили поленницу и нашли ребенка под дровами:
— Ишь, развратница. Сблудила, да и прячется. Убить бы, да мы милосердны, в новом законе живем: иди в каторгу.

* * *

Теперь мне хочется сделать ‘шах и мат королю’ детоубийства. Не знаю, кто он, и не ищу имени, обращаясь только с понятием. Мы привели стихи Тютчева. Ну, хорошо, с одной стороны, Тютчев, с другой — Спенсер, Бокль, Вундт и вообще нигилисты, физиологи-нигилисты. Мы в чью-то веру верим. Но в чью? Берем основной стих Тютчева:
Вы зрите лист и цвет на древе,
Иль их садовник приклеил?
Иль зреет плод в родимом чреве
Игрою внешних, чуждых сил?
Да, это вечно убедительно, материнство есть вечная религия, так я думаю, так думал Тютчев. Кстати, так думал псалмопевец Давид, выразившись именно о рождении дитяти: ‘Иду ли я, отдыхаю ли, Ты (Бог) окружаешь меня, и все пути мои известны Тебе… Сзади и спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на мне руку Твою… Ты соткал меня в чреве матери моей… Не сокрыты были от тебя кости мои, когдая созидаем был в тайне, образуем был в глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои… К Тебе привержен есмь от ложесн‘ (псалом 21, стих 11). Да, так вот как говорит Давид, с какими физиологическими подробностями, в замене которых Тютчев поставил восемь точек. В дополнение к поэту, выразившемуся о ‘дышащих солнцах’, я замечу, что есть действительно некоторое тайное основание принять весь мир, универс, за мистико-материнскую утробу, в которой рождаемся мы, родилось наше солнце и от него — земля. Напр., свет солнца ведь действительно органический. Он не расслабляет, как жар печи, не вызывает головной боли и удушья. Он оживотворяет. Наконец, — он определенно сложенный из разных цветов, и мне хочется сказать: органически сложенный. Удивительно его действие на все живое, и это действие только на одно живое — тайна, чудо. Но вот еще наблюдение: желтый цвет солнца и звезд сходен с цветом желтка в яйце. Скажут — случайно: пусть так! Но я еще добавлю, что пурпур зари, из которого выходит и в которое входит солнце, сходен с пурпуром крови, из которой во всяком случае выходит яйцо, а белый луч солнца, белый, как эта бумага, на которой я пишу, сходен по белизне с молоком матери и с разрезом всякого почти, например, в разрезанном ядре свежего ореха, семени. Солнце не хладеет: только живое не хладеет, и мы рождаемся и умираем при 37 градусах. Все остальное, решительно все, от лучеиспускания, по непреложным законам механики — хладеет. Нет из этого исключения, кроме звезд и солнца, ‘умных очей’ Божества. Живые очи, которые мы так понимаем умными своими очами… Но ребенок! ребенок!
— Как же его тогда убить, когда он животен, жив? И когда жив — Бог? Когда есть, — удлиню термин, разверну мысль его, — ‘Живо-Бог’, Бог ‘животный’, ‘имеяй живот’ в Себе, ‘ключи жизни’ Имеяй?..
— Конечно, нельзя убить ребенка.
— Но, однако, он убивается. И простите, кто ударил отрицанием в кровь и семя, кто первоначально и хотя бы самым легким мановением руки ‘отмел’ кровь, живое, ‘животное’, извел ‘животный принцип’ из религии, — тот и есть подлинный, хотя бы неисследимый и уже невидимый, родоначальник всех детоубийств. — Во всяком случае, не рождающая мать убила. Она ‘животным’ чревом дала жизнь, а не от нее идущее понятие, идея какая-то, логика и дух, отняла жизнь. ‘Незаконнорожденный’, ‘не нужно рожденный’, ‘не нужно бы родиться’, ‘ненужный’… Конечно, такой если умер — то ‘слава Богу’, у нас это и о законных умерших говорят (‘не нагрешит’): так какое надо маленькое прибавление к этому, и содержащееся в укоре стыда, чтобы он умер. Но я кончу о природе и ее мистицизме, и не со своей, но с богословской точки зрения. У нас был прекрасный законоучитель, как теперь помню, — отец Андрей, старенький-престаренький, и с несколько смешными манерами. Он любил нас удивлять, поражать. Как теперь помню, это было в четвертом классе гимназии. И вот раз, объясняя нам на уроке о всемогуществе и беспредельности воли Божией, в которой ‘вся, яже суть’, он быстро обернулся и изрек:
— А что-то есть неподвластное воле Божией? Что-то есть, чего Бог не может сделать?..
Мы раскрыли рот с изумлением. Он торжествовал:
— Догадайтесь. Ищите. Есть.
Он быстро-быстро заходил по классу и, вынув огромный деревянный гребень, трогал им жиденькую свою бородку.
Конечно, мы ничего не могли сказать.
— Всемогущество Божие ограничено непеременяемостъю воли Божией. И Бог все может изменить, но воли Своей, святой и совершенной, Он не может изменить, воли и закона.
Так это мне запало в душу, ибо очень ясно, и в сущности — огромная тут философия. Теперь, 30 лет спустя, я думаю — наш батюшка ошибся: совесть действует по правде и, следовательно, в применении к условиям момента, а Бог есть не только мировой закон, Держатель мира, но и Совесть мира — его нравственный закон. Бога умоляли пророки, и для пророков Он переменял решение: для Моисея — относительно истребления еврейского народа, относительно Ниневии — при Ионе, относительно Содома отступал от своего решения до четырех раз — перед мольбою Авраама. Это — факт, и вообще батюшка ошибся. Но лет двадцать я верил ему и всегда находил его суждение гораздо более понятным и убедительным, чем бесчисленнейшие натурфилософские суждения в наших духовных журналах приблизительно на ту же тему. Тема эта — общеизвестна: что законы природы, leges naturae, суть мысли Божий о природе, что Бог миром управляет, не вмешивая каждую минуту Свою волю в частные случаи, но подчинив Свою тварь — творческим Своим законам. На этом пункте около половины нашего века начался упорный спор между богословами и естествоиспытателями: начиная с Лапласа и его ‘Mecanique celeste’ и кончая Дарвином и его ‘Origine of species’, математики, физики, химики, биологи стали как бы ‘отвоевывать природу у Бога’, отнимать тварь от Творца — в пользу системы своих фактов и дополняющих эти факты механических гипотез. ‘Есть наука, а Бога нет, а главное — не было, и ничего Бог не творил, а все произошло само собою, по своим собственным и нимало не божественным причинам и законам. Causalitas mortua — ecce natural (Причина смерти — в природе! (лат.))’ Богословию пришлось тяжко. Богословы уперлись. В ‘Вере и разуме’, ‘Вере и церкви’, в ‘Богословском Вестнике’, ‘Христианском чтении’, ‘Православном собеседнике’ я читаю, постоянно читаю обширные богословско-физические и богословско-физиологические трактаты, и вот есть один пункт, можно сказать, последняя цитадель, где все они запираются и откуда действительно до сих пор их не могли выгнать математики, физики, химики и физиологи: это — живая капля жизни, творческая капля, всегда рожденная, везде — из двух полов! О рождении и полах уже я договариваю, а богословы осторожно не доводят до этого пункта своих речей. ‘Здесь — Бог, — они восклицают, — ибо это неразрешимо для науки! тут — трансцендентность, это — тайна! Все ваши реторты ничтожны, немощны микроскопы, бессильны пустые догадки и гипотезы: это — капля не от мира сего‘. Но вот тут-то, тут-то несчастный отец, у которого отняты дети и на место его к детям приставлен зеленщик, ‘духовный отец по восприятию от купели’, и скажет, и упрется: ‘Как? вы в одном отделе и для одних целей утверждаете, что это — от Бога и что тут — трансцендентность, а не химия, а в другом отделе вашего же богословия и для других целей, именно для отстаивания разных византийских подробностей, столь же победительно говорите, что жизнь и рождение есть простая наука, и даже худая, омываемая и очищаемая в воде крестильной, и что посему, хотя физиологически, конечно, все дети одинаково произошли и их нельзя делить на законных и незаконных, но как физиология с богословием не совпадают, и первая вторую — не учит, то, с вашей точки зрения и по преданиям ваших учителей, вы одних рожденных объявляете — законными, других — внеза-конными. Против естествоиспытателей вы соединяете тварь с Творцом, говоря о ретортах, что там — ‘Божие’, а против меня, несчастного и бессильного отца, вы разделяете тварь от Творца, отвертываясь от реторт с словами: ‘Там обыкновенное’. В одном случае, с полемическими целями, вы, указуя на мудрость природы и целесообразность ее законов, утверждаете, что законы природы суть мысли Божие, а в другом, именно в отношении детей, — что мыслей Божиих нет в законах природы и рождение дитяти, да и вообще все живое, есть просто — Stoff und Kraft, ‘материя и сила’, в их сочетании, как и учил Бюхнер, а вы почему-то ему возражали. Но теперь зачеркните же всю эту полемику, как неосновательную и недоуменную, или, если вам страшно переплести свои opera omnia (собрание сочинений (лат.)) в один переплет с Дарвином, Молешоттом и Фохтом, — вычеркните меня из состава ‘незаконнорождающих’, а главное — в себе самих, в своем смутном и злом сердце, погасите это чувство и эту мысль ‘незаконнорожденности’. — В самом деле, на двойственности разных отделов богословия покоится учение о ‘незаконнорожденности’ и весь огромный итог уже погубленных детей. О, пусть бы государство учило о ‘незаконнорождаемости’. Оно — не понимает, для него действительно все только есть ‘наука’, оно, наконец, светско, его предания — в Риме. Но государственный взгляд на рождение и не породил бы такого страха перед рождением, испуга, гипноза девушек, не породил бы детоубийства. Тут… идея проклятия над головой, как и выразил Гёте в заключительных словах ‘Фауста’: ‘Проклята!’ — ‘Спасена!’ Спасена-то потом уже, и Гретхен этого не слышит, она только слышит: ‘Проклята’ — и умирает под бурей этого религиозного ‘herem’a’. Через ‘херем’ евреи отлучают от синагоги, но в эпоху бесплотную, разрыва твари и Творца, есть тоже своеобразный ‘херем’ — и он падает на основного выразителя плоти — дитя и женщину, не на всех женщин, а на многих, ибо всех рождающих подвести под ‘херем’ значило бы вскоре потерять вообще самый предмет для ‘благословений’ и ‘стадо для слушания’. Да, термин, может быть, наиболее точный для ‘незаконнорожденных’ детей — это ‘не благословенные дети’! Они — как лилии полевые, как птицы небесные: но уже нет на них, порвана с них слава лучшая, чем Соломонова! Кто же это сорвал? Конечно, — не Евангелие, а те сухие и недомысленные искажения, каким оно подверглось в Византии и Риме. Мечтается иногда, что если ‘незаконное рождение’ есть вечный стыд, то почему столь колоссальное бремя, колоссальное и непереносимо тягостное для человека, который его понесет, — возлагается столь тихо, незаметно и, так сказать, нетрудно. Нужно бы это развить, украсить, раздвинуть в обряд, тогда, и только тогда вдруг подчеркнулся бы его смысл, строка петита — набралась бы аршинными буквами. Вот — помост, на нем ребенок, пусть — девочка или мальчик, полутора года, когда уже могут ощущать вину и стыд. А то что же наказывать чувствуемою болью, но как бы хлороформированного, новорожденного. Проснется — и будет тогда чувствовать, — а когда наказывается — не чувствует. Нужно наоборот. Все торжественно, масса народа, зажженные свечи в храме. Хоть дитя на помосте и ‘приблудное’, но папа с мамой все-таки его любят и одели кой во что: ну, там розовый бантик, чепчик и кружевная рубашечка. Simplex natura, natura peccans (Простая природа, виновная природа (лат.)) приглашается подойти к помосту, дабы уязвиться болезненнее за ‘первородный грех’… И вот лучшая мечта Некрасова, апофеоз некоего алкания, ‘Влас’. О, он уже прошел все ступени подвига, труда, смирения. И мир, благодарный, облек его в мантии, и камни, и золото. Но он все так же, как и тогда
Смуглолиц, высок и прям.
Он поднимается на ступени помоста, где ребенок стоит один: его родители внизу, отделенные, символ вечного будущего отделения. Девочка оглядывается на высокого подходящего к ней ‘дядю’, и как она привыкла у всех целовать руку, — то весело хватается и за сухую длань аскета. Но он отдергивает ее, как от касания гада. Срывает розовую ленточку с шеи. Девочка испугана, хочет закричать: ‘Дядя! Дядя!’, но сильный толчок прерывает голос: ‘Снимай башмаки — они слишком нарядны’. И, разув, он надевает на крошечные ножки стоптанные, жесткие, корявые башмаки. ‘Это — не мои!’ — кричит девочка. ‘Это-то и твои: единственные твои, теперь и до гроба, неснимаемые’. Он рвет на ней кружева, платьице — и накидывает грязную тряпку. В испуге и крайнем недоумении девочка кричит:
— Мама! мама! Где же ты, мама?
Мама все видит, все предвидит и, закоченев в ужасе, пятится назад… назад… к самой далекой стене, хочется ей вдавиться в стену, пройти сквозь стену и, захватив свое дитя, бежать по улице. Но еще не все кончено.
Теперь безобразный, красный и мокрый, в тряпках, кусок человеческого существа, остаток человека, сталкивается ногою с помоста и не то катится кубарем, не то сползает на спинке по ступеням вниз. Толпа говорит: ‘Так и надо’.
Вот, мне кажется, как следовало бы выразить отношение к ‘незаконнорожденности’. Сейчас только один ребенок, беззащитный, принимает удар, но ведь удар очень болен, колоссален, и правдивость психологии и социального строя требует, чтобы так же видны были и бьющий, чтобы посрамление было картинно в деталях своих. Ведь теперь это — укол, болезненный, болящий всю жизнь, наносимый тончайшей и даже вовсе невидимой иглой. Зачем это? к чему лицемерие? к чему все в ущерб, в посрамление болящему: нет, пусть мужественно примет некоторый стыд, стыд за жестокосердие, и тот, кто действительно жестокосерд! Кто имеет жестокую душу, не должен смущаться жестокого лица.

* * *

Да, я не без причины сказал, что вопрос ‘незаконного рождения’ неисследимо глубок:
1) Это — херем, постигающий рожденного культом бесплодия.
2) Это — Stof und Kraft, откровенно признанное.
3) Это — выпавшие цельные отделы богословия.
Наконец, нельзя же не спросить, ибо в глубоком несчастии человек о всем вправе просить: ‘Не понимаю я… У птиц детей не отнимают, у меня отняли. Ну, есть просфора, есть просто хлеб: можно ли же, однако, растаптывать просто хлеб? А детей во множестве, именно всех убиваемых и всех отправляемых в воспитательные дома, — очевидно, растаптывают: и это предвиденно и принципиально. Но тогда я не верю в добротность и ‘освященного хлеба’, ‘просфоры’, ибо и она, очевидно, не имеет хорошего в себе состава, хорошего матерьяла и муки, абсолютно в смысле матерьяла, тожественного у нее с обыкновенным хлебом’. — Тут в самом деле философия таинства. В ‘таинство’, в ‘благословение’, очевидно, можно взять только добротный, уже хороший и благодатный в себе самом, мате-рьял: воск, плоды, муку, масло, вино. Но, напр., можно ли ‘благословить’ чумной бубон? И не подействует благословение, а главное, вовсе нельзя его благословить, т.е. как бы сказать ‘гряди в мир и совершай присущее тебе’. Явно, что молитвенный свет принимает на себя только уже naturaliter светлая вещь, т.е. naturaliter добрая, полезная, нужная. Хлеб мы едим, и только потому из него возможна просфора. Кто же скажет о натуральном хлебе: ‘Его бы не надо’, ‘ему бы не быть’. Но если никто решительно не оспорит, что о рожденном ‘незаконном’ ребенке ‘Власы’ скорбят, что он есть, рожден, и термин ‘незаконнорожденный’ равняется: ‘не долженствовавший бы существовать’, ‘не имевший права родиться’, то совершенно неопровержимо, что ‘благословить’ его рождение вовсе и ни в каком случае нельзя. А всякий раз, когда оно все-таки благословляется (законный брак), — оно благословляется мнимо и недейственно. В связи с тем и находится поражающая всех вещь, что ведь и в законном браке, по термину очистительной над роженицею молитвы, ребенок рождается, в сущности, незаконным, ‘скверным’, рождение его все равно изъявляется грехом, и притом без всякого сглаживания или смягчения вины сравнительно с рождением вне брака. Т.е., что только в утешение людям и какую-то иллюзию им дается будто бы благословение. Но как чумной бубон нельзя благословить, — и рождение благословить нельзя же, и ‘законного брака’ метафизически не может быть. Только духовный брак священника с церковью (при посвящении иерей водится вокруг аналоя, и при этом поется венчальный, свадебный стих) есть единственный ‘законный христианский брак’. Прочие — видимости, сны, навеваемые на мир, но которым ничего в действительности не отвечает, и даже действительность им вполне противоположна.
И вот почему ‘Влас’ укалывает ребенка. В сущности, — он всех укалывает. Но на всех он только кладет пятно, касаясь кожи и не пробуравливая ее. И только некоторых укалывает внутрь, насмерть. Не все из них умирают, но остающиеся в живых болят даже сильнее умерших.

* * *

— Да, но ведь никто же не укалывает. Только дают термин, определяют. Кто нудит девушек убивать детей? К чему столь чрезмерный стыд? Мы, удалившиеся от мира, чисты, как Пилат и как леди Макбет…
— Менее. Если вчера вы знали, что от такого-то термина сегодня произойдет самоубийство, детоубийство, знали по предыдущим случаям, по фактам почти без исключения: то неужели все-таки, положив сегодня термин, — вы не погасили жизнь, только это сделали не своими руками.
— Вольно столь стыдиться, предрассудок, преувеличение.
— Вы бы не теперь и не в книге это сказали, а публично и с кафедры и 1000 лет назад. В этом и весь пункт, что при зрелище детоубийства от стыда незаконного рождения ни один, однако, Влас не сказал: ‘К чему такой стыд? Это — меньше стоит. Это — не так важно, чтобы ребенку или матери не жить. Успокойтесь, такие ли грехи бывают, придите в себя, живите: ибо вы достойны жить’. А если 1000 лет и ни один ‘Влас’ не сказал этого, ни один не указал, не посоветовал ‘меньше стыдиться’, напротив, — все звали еще к увеличению стыда, корили, что недостаточно стыдятся, называли ‘бесстыдницами’: то, стало быть, и уже намеренно вы определили меру наказания, уменьшение которого вам было бы оскорбительно. А мера эта — ‘свари дитя в собственном молоке’.
1900 г.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА*

XXII. Письма

1

24 сентября 1900 г.
Господ. В. Розанов!
Чем больше читаю твое писанье, тем больше тебя презираю. Так и сквозит, что ты чем-то особенно раздосадован священством. Но будь же и во гневе справедлив. Я не духовный, но по делам службы близко соприкасался с правосл. духовенством и тобою возмущен. К чему глумиться над священными и дорогими для нас, православных, верованиями? К чему сочинять для газеты кривотолки на св. Евангелие? К чему передергивать? Лгать?
______________________
* Спор о незаконнорожденности вызвал чрезвычайное напряжение страстей. Без преувеличения могу сказать, что на меня бросались с каменьями и у меня целовали руки. И то и другое — живительное воспоминание и ценный матерьял к решению вопроса. К сожалению, у меня потерялась одна телеграмма, с юга, с подписью, что посылается от нескольких сот (фабричных?!) человек. В. Р-в.
______________________
К чему в одной грязи мешать понятие о браке как таинстве св. Церкви с навязанным духовенству обыском — этой чисто юридической сделке и с порядками дух консисторий?! В них ведь сносится самая ужасная грязь семейных отношений всех сословий общества и, быть может, твоя же собственная. И ты требуешь от мельника, работающего на мельнице, чтобы он не был в муке?..
Впрочем, многие, многие уже убедились, что у тебя нет нравственных устоев, нет критерия справедливости. Видится злоба в суждениях и плохая, если есть, совесть. Всех на свою мерку не обобщай. Не тебе подрывать христианские основы, и твои плевки падают на твою же самообольщенную, к позору русскую, нечестивую голову.
В сегодняшнем фельетоне ты весь сквозишь.
Не слишком ли это?.. При такой злюке, без полицейского, толстого столба и обойтись нельзя. К нему тебя и приковать надо…
Гонорар, г. В. Розанов, за болтовню ты можешь получать, не прочитавши намаранного, но ‘знай край и не падай’. Помни, что пишешь в распространенной газете, — потому имей приличие: себя назвать как хочешь можешь, но мы, читатели, не подлецы, не циники, не свиньи (см. ibidem). Я, по крайней мере, такого зла для России, как ты, в мыслях не имею, а ты проповедуешь.
Я уже старый человек, и с ужасом вижу, как и в печати русской начинает царить озорство и нахальство.
Разве ты не замечаешь, что тебе даже никто не отвечает, считая тебя за ‘газетную шавку’.
Удивляюсь г-ну Суворину, всегда, хотя видимо, благонадежному.
Чисто русский, православный читатель
О. Иванов*.
______________________
* Добрый, видно, человек. Такими Русь держится. Но ‘sancta simplicitas’… [‘святая простота’ (лат.)].
______________________

2

Вот достойный ответ г. В. Розанову на возмутительно-циничный фельетон 4 октября на ‘Новом Времени’ под заглавием ‘Спор об убитом ребенке’: В последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, через лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей*, запрещающих вступать в брак (1 Тим. 4, 1-3)**.
______________________
* Подчеркнуто красным карандашом. В. Р-в.
** Анонимно. Прислано на клоке, оторванном от бланка меняльной лавки. В. Р-в.
______________________

3

Прочтя много Ваших суждений о детях, вне закона рожденных, могу только скорбеть, что не все люди обладают Вашей чудной душой. Между 10 и 20 ноября в Окружном суде слушается дело о ребенке, которого желают поставить вне закона. Защитник
Де Плансон.

4

Милостивый Государь, Василий Васильевич!
На страницах ‘Нового Времени’ вы подали ваш голос в защиту незаконнорожденных детей — за каковую защиту я как отец двух незаконнорожденных детей приношу вам искреннюю благодарность и смею обратить ваше внимание еще на один тип несчастных незакон.-рож. и их несчастных же родителей: я раскольник, поморского согласия, одиннадцать лет тому назад сошелся с девицей вероучения господствующей церкви, последствием нашего сожительства имеем двух детей (крещены в церкви), которых, при всем своем искреннем желании, по существующим законам ни чрез брак, ни какими другими способами я не имел права ни узаконить, ни усыновить, и в то же время не могу и не признать их своими детьми. Единственный дозволенный законом способ усыновления детей своих, чрез присоединение свое к церкви и потом брак в ней со своей сожительницей, для меня невозможен, ибо сопряжен со сделкою со своей совестию, что для меня не легче, чем и видеть детей своих, заклейменных именем незаконнорожденных, и приходится жить связанным естественным родством и разделенным законом. Пока дети еще малы, то подобное ненормальное положение еще не особенно тяготит, но, боюсь, позднее должно вызвать со стороны детей озлобление и на своих родителей, и на власть предержащую, и мне едва ли в детях своих придется видеть честных граждан и верноподданных своего царя.
Правдивое слово печати вызывало не раз новые законоположения и отменяло старые, уже отжившие. Оно, добрейший Василий Васильевич, в ваших руках, и к вам во имя христианского человеколюбия прибегаю от себя, своих несчастных детей и нам подобных с покорнейшей просьбою путем печати сказать и в защиту нас ‘без вины виноватых’ ваше правдивое и горячее слово. ‘Дитя не плачет — мать не разумеет’, и мы плачем и надеемся чрез вас быть услышанными нашей матерью отчизной и отцом Государем.
Простите за беспокойство, не смею надеяться, что просьба моя будет вами услышана и уважена, слишком она смела и назойлива, и позвольте еще раз выразить вам глубокую благодарность за то, что уже вами сделано и сказано.
С истинным почтением и уважением к вам пребываю.
Казань, 17 ноября 1900 г.
N. N.

5

Прочитав фельетон 13 сентября в ‘Нов. Врем.’ в N 8817, подписанный ‘В. Розанов’, ‘Евины внучки’, — не могла отказать себе в удовольствии выразить ему благодарность за доброе слово в защиту женщин. Мне в жизни (прожив 39 л.), к счастью, не пришлось столкнуться с гг. Бобровыми и т.д., но приходилось встречать несчастных жертв своего увлечения, доверия мужчине — и, видя их страдания нравственные, — пожалеть до слез. Слава Богу, что есть еще люди (мужчины), которые говорят против безнравственности и ложного стыда ‘за своих’ детей. Не стыдно им губить девушку — а стыдятся хорошего чувства! Здесь есть безнравственность и невоспитанность.
Ваша подписчица Л. П-ва.

6

М. Г.
В печати обсуждается горячо вопрос неотложной важности ‘О детях, несчастно рожденных’. Кажется, с этим назревшим вопросом пора окончить, тем более что с разумными доводами, приводимыми в защиту ‘ни в чем не повинных детей’, соглашается всякий благоразумный человек. И есть потребность времени, с которою долее медлить нельзя, поэтому печать, как отголосок общественного мнения и будитель дремлющей совести людей, обязана ‘бить тревогу’! Пора проснуться, гг. писатели, ведь жизнь с своими неотложными потребностями не ждет, а несчастно рожденные являются на свет Божий и заявляют о своих претензиях наравне с другими, требуя себе известного положения в обществе и имени своих родителей. Нельзя же их лишать ‘законного права’ по своему недомыслию. И в самом деле, как подчиниться ‘бесправному’ человеку существующим законам, когда ему указывают, что он явился незаконно на свет Божий? и не может пользоваться правами законного, даже носить имя своих кровных родителей, если бы они признавали его.
В пояснение изложенного обсуждения ссылаюсь на один из тысячи примеров:
Я, холостой и уже теперь старый человек, сблизился еще в молодости с чужою женою, нелюбимою и не любившею своего мужа, имею от нее детей, желаю создать свою кровную семью, проживши с нею более 20 лет, но мне не позволено кровных своих детей назвать своими и дать им свое имя, потому что?!. Я обращаюсь к закону, прошу назвать моих детей, рожденных вне брака, моими: нельзя — нужна подписка родителей о полном согласии ни усыновление. Причем мать, конечно, к услугам, а писанный по метрическим записям отец фиктивный — не согласен, и нужно покупать у такого ‘писаного отца’ согласие… Между тем, ведь по нашему закону подлог карается строго. А разве эта фальшивая запись о рождении ‘моего’ ребенка — не подлог, когда записывающему в метрических записях говорят, кто именно родители ребенка, а он пишет другого, бумажного отца. Словом, подобное двусмысленное положение детей и родителей не должно быть терпимо — ибо ложь*.
Один из многих
______________________
* Действительно важно, что, в сущности, все наши метрические книги просто неверны. Т.е., будучи в некоторых местах неверны, но без оговорок — в каких (в рассказываемом случае дети, 20 лет рождаясь от такого-то, записываются законными детьми другого), подают повод заподозривать их верность вообще в каждой данной строке. ‘Книга бытия’ раба Божия Моисея есть первый экземпляр метрики и образец истинного для истинного. Вот отчего и Лот с дочерьми туда вписан без утаивания. Нельзя утаивать в рождениях: ибо это начальный факт, ‘исход’ нашего жития. ‘Книга бытия’ есть метрика рождающегося мира и рожденного человека. И записывать неверно, напр. в наши текущие метрики, есть не только юридический подлог, но и первородный грех. Вот что духовенство должно бы было разъяснить государству и отказаться в том виде, как им ведутся, вести эти метрики. В. Р-в.
______________________

7

Некто остался очень недоволен, по-видимому, статьею г. Розанова ‘Спор об убитом ребенке’, помещ. в N 8839 ‘Нов. Вр.’, и на страницах одной из газет комментирует ее до такой степени странно, что невольно останавливается внимание на этом своеобразном истолковании сказанного г. Розановым.
Не верится даже, что, прочитав хотя бы и не особенно внимательно указанную статью, можно было прийти к таким выводам, тем не менее, факт остается фактом, и если уж представитель печати усмотрел в ней ‘предначертания вроде устройства семьи по примеру четвероногих’ и т.п. бессмыслицы, то что же мудреного, если найдутся и другие читатели, способные к аналогичным умозаключениям. Думается, что на г. Розанове лежит обязанность еще точнее разъяснить преследуемые им задачи, имея в виду и таких комментаторов прочитанного, как упомянутый ‘некто’. Будет очень досадно, если хоть часть читателей не обратит должного внимания на те истинно христианские идеи, которые все чаще и чаще встречаются в нашей прессе. Для него важно выяснить это недоразумение, потому что, отмечая и критикуя социальные вопросы, приходится быть ответственным пред обществом за каждую сказанную в печати фразу.
Многим из нас, в том числе и пишущему эти строки, к сожалению, наверно, не удастся видеть того рассвета, зорька которого все ярче и ярче разгорается в умах и сердцах лучших представителей нашей общественной совести, и потому беспредельно отрадно, что хотя на закате жизни пришлось убедиться, что нашлись смелые люди, которые называют вещи их настоящими именами и призывают следовать заветам Великого Учителя, проповедовавшего идеалы высшей нравственной чистоты, милосердия и уважения к человеческой личности. Да будут же благословенны эти добрые призывы и да хранит Господь юные жизни той молодежи, которая так горячо откликается на них. Надо только поддержать стремление упорядочить отношения к себе самим и к своему ближнему. Это всецело задача тех, кому принадлежит почин в этом святом деле.
Ел. П.

XXIII. Брак с точки зрения газетной философии

Под заглавием: ‘Спор об убитом ребенке’ В. Розанов напечатал в ‘Новом Времени’ статью, в которой, по собственному его выражению, ‘отдельные казусы общественной жизни возводятся к высшему синтезу и отыскивается на них ответ не в ходячей морали и временных правилах, а в некоторой философской концепции’. Отмечаем эту статью, насколько она затрогивает — и притом довольно неосмотрительно — религиозную область. ‘Казус общественной жизни’, который служит исходным пунктом для статьи, — поступок некоего певца Боброва, который соблазнил в Воронеже молодую девушку, бросил ее и тем довел до самоубийства, а когда возмущенная этим поступком астраханская публика, при первом появлении на подмостках, освистала его, то он вломился в амбицию и заявил, что публика должна судить только об его артистических талантах и не имеет права вторгаться в частную жизнь. Автор не только признает возможность уничтожения различий между законно и незаконнорожденными детьми, но и самые основания этих различий считает неправильными, а усвоенную законом терминологию неточною. По его мнению, вся путаница оттого происходит, что для определения б р а к а (и следовательно, рожденных в браке, законно, и вне брака, незаконно) принимается в расчет несущественный признак. Существенный признак брака — рождение или, точнее, — ‘прилепление’ полов. Это ‘абсолют’ такой же значимости, как и противоположная рождению смерть. Где этот признак налицо, там и брак, обычному делению на ‘жен’ и ‘наложниц’ нет места.
‘Как только, — говорит автор, — брак определился не через рождение, т. е. не через свою сущность, так, очевидно, должны были получиться внебрачные рождения. Их начал тот, кто дал браку неверное определение, как неверно определяются математические задачи, неверно произносятся формулы. Я определю человека в древнеэллинском смысле: ‘Человек есть существо свободное’, тогда, конечно, все рабы будут не люди! Но ведь тут погрешность определения, а не дефект существа. Спаситель определил брак по существу. В единственном случае, когда, при вопросе фарисеев о разводном письме, Ему пришлось выразиться о браке, Он ответил искушающим Его: ‘Не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их (Быт. 1)? И сказал Сотворивший: посему оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей и будут два одною плотию (Быт. 2), так что они уже не двое, а одна плоть. Итак, что Бог сочетал — человек да не разлучает’ (Матф. 19). Не очевидно ли, что это сказано о всей сумме произрастания человеческого, рождаемости человеческой, и в этих единственных словах о браке он определен через рождение, и даже короче и уже — через ‘прилепление’ полов. Что же, проведена ли здесь линия между способами рождения в ‘адюльтере’, ‘наложничестве’, ‘любви’ и прочее? Не сотворено самого понятия этого’.
Отсюда у автора естественно вытекает вывод, что один факт сближения полов устанавливает между ними брачное соединение, как только мужчина коснулся женщины — он вступил с нею в полное супружество и принял на себя всю полноту обязанностей, прав и забот как в отношении взаимной любви, так и воспитания детей. Нет ни соблазнений, ни падений, есть только супружество, к которому нужно относиться с величайшим уважением.
‘Болезнь есть вечерняя заря бытия, любовь — утренняя. Смерть — свята, это — один столп мировой религии. Тогда свято рождение, и любовь цветка к цветку, животного к животному и человека к человеку — есть второй столб религии. Любовь и болезнь между собою относятся, как рождение и смерть, как зори, утренняя и вечерняя, священнобытия нашего. Обе абсолютны. Но когда вы соответственным образом благоговеете к болезни, подходите на цыпочках к болящему, помогаете ему, творите слова поддержки и утешения — как вы поступили с Гретхен? Как поступили Фауст, Мефистофель? И вот плод этих поступков — смерть ее, ребенка, чудные последние диалоги драмы и заключительное небесное ‘спасена’! Гёте очень много этим хотел сказать, много — именно введением в земную драму небесного элемента. Ибо, как в смерти небо и земля связываются, связываются они и в рождении, и в блистающих зорях того и другого. Это-то не было никогда уловлено, и отсюда могут пойти большие споры и очень сомнительные в исходе тяжбы. Вот как прелюдия к этим спорам, в высшем философском и религиозном смысле, понятие ‘незаконного рождения’ и любопытно: ибо тут — весь человек, и ведь нельзя же о человеке рассуждать только в гражданском смысле. Человек есть лицо священное: можно ли же говорить о его появлении на свет, о ниспадении на землю его бессмертной души в порядке ‘Гражданского уложения’?! Мы хотим сказать, что вопрос ‘незаконного рождения’ нисколько не есть вопрос гражданского законодательства, а религиозный и философский вопрос и частию судебно-религиозная тяжба’.
С газетно-философской точки зрения рассуждения автора, быть может, не лишены остроумия и последовательности, но напрасно автор, вместе с тем, старается прикрыться и религией. ‘Столп религии’ он усматривает совсем не в том, в чем следует, — в физиологическом акте, а не в духовном начале*. Брак по церковному понятию есть одно из семи таинств, со стороны своей сущности для ума человеческого непостижимых**, а у автора он приобретает смысл более чем реальный***. Образ брачного единения имеет в религии до такой степени высокодуховное значение, что употреблен для обозначения союза между Христом и церковию, а у автора духовность заменена физическим отправлением. Автор пользуется выражением Евангелия: будут два одною плотню — для определения, в чем состоит сочетание, совершенное Богом и не подлежащее разлучению от людей, но при этом он забывает, что Христос Спаситель ясно отличил**** брак от прелюбодеяния, одно разрешил и Своим присутствием освятил, другое осудил и воспретил*****. Как же возможно смешивать эти две вещи и отожествлять****** их? Мало того, что между ними лежит бездна*******, но на пути человеческого совершенствования и брак не может иметь значение непререкаемого ‘абсолюта’, если есть высшая ступень в виде девства********, ни для кого, правда, не обязательного*********, но доступного человеку, ‘могущему вместить’, и имеющего для себя высший образец********** в лице Христа. Сказанного достаточно, чтобы понять, в какое противоречие становится автор с основоположениями христианской религии***********. И нельзя не пожалеть, что распространеннейшая газета содействует затемнению в русском обществе и без того смутных религиозных понятий. Кстати, по поводу склонности автора иллюстрировать свои мысли ветхозаветными примерами, ссылкой на ‘богача Вооза и нищенку Руфь’ и т.п., мы посоветовали бы ему не выпускать из внимания, что с пришествием Христа ветхий закон упразднен************, ветхозаветные нормы потеряли силу и получили иной вид, так что, напр., в Новом Завете признается преступным************* кровосмешением то самое, что в Ветхом считалось закономерным восстановлением семени брату.
(‘Церковный Вестник’, N 41)
______________________
* Вот — корень-то дела. Конечно, я все время, уже много лет, чувствую, что родник ‘незаконного рождения’, и след. детоубийство, лежит не в ‘прелюбодеянии’, не в ‘седьмой заповеди’ и ее отступлениях при рождении: а — в ‘духе’ и ‘духовности’, в ‘духовном браке’ (неуловимая тенденция к ‘духовному супружеству’ хлыстов), которая вовсе вытеснила кровно-семенную сторону и стала на ее место. Алгебра заменила механику, учебник математики — арки и мосты, слово — природу, Логос — книгу Бытия. Ну, конечно, — это религиозно-философский вопрос. Но он уже предрешен в исходе, ибо спорящие стоят над трупиком младенца. Логос и логистика может им подавиться — это не только в смысле пожелания, но и будущего факта ‘грядущих судеб’… В. Р-в.
** Собственно, что же непостижимого в механизме обряда? словах, жестах? Все в высшей степени рационально. В. Р-в.
*** Да ведь реальное-то может быть очень непостижимо. Что Иову Бог говорит в буре? — о непостижимости реальных вещей, и даже, в частности, именно — рождений и зачатий: ‘Знаешь ли ты время, когда рождают дикие козы на скалах, и замечал ли роды ланей? Можешь ли расчислить месяцы беременности их? и знаешь ли время родов их?’ (Иов, 39). А что все это ‘непостижимо’ не только в смысле неизвестности и сокрытости, а и божественности, то вот слова самого Иова: ‘…то что бы я стал делать, когда бы Бог восстал? И когда бы Он взглянул на меня, что мог бы я отвечать Ему? Не Он ли, Который создал меня во чреве, создал и его (друга Иова), и равно образовал нас вутробе‘ (Иов, 31, ст. 14-15). Но это богословие пустынь Азии уже непонятно на болотах Петербурга, где ‘непостижимое’ и ‘божественное’ усматривают только в ‘чиноначалии’. В. Р-в.
**** Ожидалось бы увидеть ссылку на подлинные слова. Я таких не помню. В. Р-в.
***** ‘Кто не оставит жены и детей — не может быть Моим учеником’, Лука, XIV, 26. Это — в отношении к законному браку. ‘Истинно говорю вам (книжникам и фарисеям): блудницы вперед вас идут в Царствие Божие’ (Матф. 21). Так о чем же судит новейший фарисей? В. Р-в.
****** ‘Женщина, когда рождает, то терпит скорбь, а когда родила — то забывает всю боль свою, ибо новый человек через нее вошел в мир’ (Иоанна, 16), это собственно главное в Евангелии о браке место. И здесь просто сказано — ‘женщина’ без всяких разделений. Что касается до посещения брака в Кане Галилейской, то пришествие блудницы перед Тайною Вечерею, возлившей миро на ноги Спасителя, и слова Его о ней — с заключительным: ‘Где не будет проповедано Евангелие, будет упомянуто о ней’ (Луки, 7) — еще разительнее, трогательнее, чем посещение брака в Кане Галилейской. И это бы ‘книжникам’ не мешало помнить. Но они ‘все забыли и ничему не научились’. В. Р-в.
******* Какой вздор и кощунство! ‘Ты имела пять мужей, — сказал Спаситель самарянке, — и которого теперь имеешь — не муж тебе’. И никакого упрека. Зачем бы Спасителю упомянуть о ‘не муже’, как молчат о нем всегда наши метрики, если бы Он не хотел сказать, прямо и упорно, ‘жестоковыйным’: вот она имела и мужей, и не мужа — а Я открываю ей учение о водах Вечной жизни, которого не сказал мудрецам и учителям израилевым. В. Р-в.
******** Это очень важно и вполне верно, что брак перестал быть ‘абсолютом’, как только выявился идеал девства. Т. е. столп рождения, ‘книга Живота’ вся до основания поколеблена была, как только, без всякого отрицания брака, появился около него идеал девства. Они — не умещаются один возле другого, и один в простом присутствии другого — начинает таять и исчезать. Это как луна и солнце, есть солнце — нет луны, есть луна — нет солнца. В. Р-в.
********* Какая уловка, и вечно она повторяется! ‘Ни для кого не обязательного!’ Забыли несчастное состояние молодых вдовых священников! Идеал и закон: да ведь идеал обязательнее закона для доброго, для совестливого!! И вы хоть и ‘не обязали матерей убивать незаконнорожденных детей, а все же, добрые и совестливые, они ‘и без обязательства не рождать’, в страшной муке детей своих умерщвляют. А ‘не обязавшие’ девственники отходят в сторону со словами: ‘В крови сей мы не повинны, мы ей не велели убивать, мы ей не запрещали рождать, мы ей только посоветовали другой идеал, но она не захотела. Однако мы ее и за это не осудили, а только едва заметно поморщились. Но она с чего-то сама испугалась, заметалась, родив, — и покончила, с дитятею или с собой’. В. Р-в.
********** Христос как Бог умер за грехи мира, а профессора духовных академий за грехи мира не умирают. Так же — девство Христа, как и искупление мира, для человечества иначе созданного, — не ‘образец’ вовсе. Каждый поступает по своему закону — и твари нечего и восходить на пути Сотворившего. В. Р-в.
*********** В которой, как я здесь доказал текстами, вы аза не понимаете. Преобразовали христианство в книжничество и фарисейство, выбросив из него природу и совесть. Толкутся на следах фарисеев, только уже в сей час и век не перед Христом, а позади Христа, и не совопросничая с Ним, а будто бы за Ним следуя и Его похваляя. А в себе не изменились, не возродились. О таких и скажет Он: ‘Многие будут говорить: Господи, не Твое ли имя мы призывали, но Я им скажу: идите от Меня в огнь вечный, уготованный Диаволу и ангелам его’. В. Р-в.
************ Вот это-то и главное. Автор, хоть и профессор академии, не помнит: ‘Небо и земля прейдет, а йота из закона (Ветхозаветного, ибо Новый еще только основывался) не прейдет’, и ‘Я не нарушить пришел закон, но исполнить’. Но что уважал Спаситель, зачем то уважать петербургским профессорам? Они просто нигилисты, слов Христа не помнят, Ветхий Завет ‘отмели’ и помнят только ’20-е число’. В. Р-в
************* Где же это в Новом Завете отменен левиратный брак евреев?! Это запрещение взято из языческого римского права византийскими императорами и занесено потом в Номоканон. Но роман Поль-де-Кока в кармане семинариста ничего священного собою не представляет. В. Р-в.
______________________

XXIV. О равноправности детей незаконных с законными. От редакции ‘Нового Времени’

По поводу фельетона В.В. Розанова ‘Святое чудо бытия’ протоиерей А. Устьинский пишет в защиту несчастных так называемых незаконнорожденных детей:
‘Ведь и они принадлежат к тому обществу детей, которых благословлял Христос и относительно которых сказал: ‘Иже аще приимет отроча таково во имя Мое, Мене приемлет’ (Мтф. 18, 5). Входите в дух милосердия Христова, ибо ‘Сын Человеческий пришел взыскати и спасти погибшего’ (ст. 11) и засвидетельствовал нам, что ‘несть воля пред Отцем вашим Небесным, да погибнет един от малых сих’ (ст. 14). Замечательно, что именно этот отдел из Евангелия от Матфея (гл. 18, ст. 10-20) положено Церковью читать за литургией в Духов день’.
Высказанную г. Розановым мысль, что в понятии незаконнорожденности есть религиозно-философский спор и тяжба, автор письма находит совершенно верной:
‘Спор этот, по своему характеру, отчасти напоминает собою великий спор апостольского века об обрезании. Как тогда обрезанные высокомерно и с презрением относились к необрезанным, так теперь законнорожденные с презрением и высокомерно относятся к так называемым незаконнорожденным и не дают последним участия в благах равной общей жизни. Но в апостольском веке необрезанные добились равноправности с обрезанными. И теперь незаконнорожденные должны непременно добиться равноправности с законнорожденными’.
Проект о троякой форме брака, по образцу древнебиблейской жизни, о. протоиерей признает прекрасным и заслуживающим практического осуществления. С своей стороны автор письма дополняет его следующими практическими подробностями, касающимися формы метрических записей:
‘Здесь, прежде всего, необходимо совершенно уничтожить, вычеркнуть слово незаконнорожденный. К чему налагать это позорное клеймо на младенцев, нимало не повинных в своем появлении на свет Божий? Но ни в каком случае не следует и заменять это слово каким-либо другим синонимом. Вообще, в графе, в которой проставляется имя крещаемого, кроме этого имени, никаких прибавочных и пояснительных слов писаться отнюдь не должно. Затем, метрические записи должны быть троякой формы, смотря по тому, как записывать родителей младенца. Первая форма — это та, которая теперь существует для законнорожденных. По этой форме в графе о родителях пишется: такой-то и законная его жена такая-то. Вторая форма должна быть для всех тех многочисленных и разнообразных случаев, когда в наличности является семья, состоящая из не венчавшихся в церкви сожителей, все равно, будут ли это холостой человек и девушка, сошедшиеся и начавшие семейную жизнь без венчания, или муж, покинутый своею женой и нашедший себе новую сожительницу, или жена, покинутая своим мужем и вступившая в связь с новым сожителем. Вообще тут я имею в виду все те случаи невенчанных сожительств, когда отец и мать ребенка налицо, не отпираются от своего детища, а, напротив, признают его своим. Для всех этих случаев должна быть следующая форма метрической записи. В графе о родителях следует писать: такой-то и сожительница его такая-то. Само собой разумеется, что ребенок в этих случаях должен неизбежно носить отчество и фамилию своего фактического отца. Третья форма должна существовать для всех тех случаев, когда отец ребенка прячется, скрывается, утаивается, когда в наличности бывает только мать. В этих случаях в графе о родителях и следует писать только имя, отчество и фамилию матери. Отчество ребенок должен получать или по крестному отцу, или по деду, а фамилию, мне думается, он должен носить материнскую, чтобы не разрывать связи между сыном и матерью.

И пока эти три формы метрических записей не будут узаконены, не будет в общественной жизни никакого порядка’.

XXV. Дети и ‘дети’

(По формуле: Audiatur et altera pars (Да будет выслушана и другая сторона (лат.)))
В последние месяцы, больше всего благодаря метафизическим статьям глубокоуважаемого В. В. Розанова о браке в христианской семье, с точки зрения не только оригинальной, но и справедливой, в печати стали появляться статьи, специально трактующие о положении так называемых (и скверно называемых) ‘незаконнорожденных’ детей.
Да позволено будет и мне, несколько занимавшемуся этим же вопросом, высказать по его поводу несколько мыслей в ином направлении, чем те благородные, но недостаточно продуманные, вообще говоря, предложения и нарекания, какие можно и выгодно у нас высказывать печатно.
Господа, с истинным и живым благородством занятые вопросами о ‘натуральных’ детях (тоже название не ахти какое выгодное, так как при этом законные дети выходят как бы ненатуральными), забывают юридическую аксиому, что все, прибавленное к правам этих натуральных детей, отнимается от прав детей, прижитых в браке*. Нельзя мерить высоту лестницы числом ступеней, хотя это и принято в обыкновенных разговорах, но надо постоянно помнить, что, имея высоту, которую нельзя изменить, мы можем только, увеличивая число ступеней, уменьшать их высоту или, напротив, уменьшать число последних ценою увеличения высоты их подступеньки. Последнее, однако, делает лестницу тяжелее. Совершенно так же и в этом злосчастном вопросе. Затем, путем признания всех детей, прижитых в браке или вне брака, одинаково законными и одинаково натуральными в корне разрушается самый смысл брака как религиозного и государственного учреждения. С разрушением же брачных основ, неминуемо падает много юридических понятий, лежащих ныне в основе современного гражданского общежития. Ни прав на титулы, ни прав наследования, ни прав даже эмеритурного страхования нельзя будет поставить сколько-нибудь прочно, раз самый брачный институт будет уничтожен разрешением отыскивать** отцов детьми, прижитыми вне брака, и пользоваться всеми правами детей, прижитых в браке. Безусловно, при последнем, единственно справедливом решении вопроса по отношению к детям вообще строй общества должен переменить, так сказать, пол и из мужского превратиться в женский, — ибо только мать данного ребенка всегда конкретна, напротив, отец, даже и муж в семье, часто бывает отцом фиктивным и проблематическим. Есть много оснований и много фактов, заставляющих думать, что за последнее время прогресс жизни шибко пошел именно в сторону последнего решения вопроса. В семье следующих веков будет главенствовать женщина, и скоро полигамия явная (мусульманская) или скрытая (христианская) заменится очевидной полиандрией, так как у одной матери будут расти и воспитываться дети стольких отцов, сколько мужчин ей заблагорассудится осчастливить ласками ни к чему не обязывающей любви.
______________________
* Постановка, сходная с вопросом о капитализме: ‘Что дается пролетарию — отнимается у оптимата’. Или у нас, русских: ‘Что будет дано крестьянину — отнимется у помещика’. Конечно. Но пришел Цезарь — и оптиматы спрятались, родился Александр II — и помещики поделились с крестьянами. История оба факта назвала благодетельными. В. Р-в.
** Это очень важно: ребенку запрещено отыскивать своего отца!!! Поистине, счастливее христиан козы и овцы, и сострадательнее их медведи и лисицы! Поразительно. Но все это я ранее знал, и мне надо было не своими устами, а чужим языком и равнодушным посторонним словом написать на стене нашей эры это мене, текел, фарес. В. Р-в.
______________________
Но так как женщина по природе существо жестокое* и в чувствах своих категорична, то возможно и теперь предвидеть, что в те времена торжества прав женщины и матери в мире будут работать оскопленные рабы и рабыни, а хорошие производители рода будут сидеть на цепях, и притом едва ли розовых. Обратите внимание, что уже теперь замечается сильное массовое движение в пользу культа грубой силы. Явились атлеты, явились из высшего общества тореадоры, и потому едва ли нам далеко и до римских гладиаторов, считавших за честь умереть в полной красе мускулатуры, при полнейшем отсутствии интеллигенции. Биологи в утешение нам, мужчинам, пожалуй, скажут не без оснований, что это будет только атавизмом, так как царство амазонок уже существовало в оны времена, и следы феминистского царства в людях ярко намечены во всех сказках и легендах народов земного шара и потому, как всякий атавизм, и этот будет, в свою очередь, непрочен и спорадичен, так что вообще очень-то нам, мужчинам, бояться феминистской семьи с явною полиандриею производителей потомства — нечего. Пусть и так. Однако такая атавия все же виднеется в конце вопроса, уже сегодня настолько разработанного в известном смысле, чтобы на этот ближайший к нам кончик одного и того же прямого пути смотреть без излишней сантиментальности.
______________________
* Главное, это господа кавалеры говорят, без малейшего смущения бросающие девушек и детей их!! В. Р-в.
______________________
С этой точки зрения нет, не было и не будет лучшего и благороднейшего решения вопроса о внебрачных детях, как укрепление чистоты брачных отношений, все равно с точки зрения физиологической, с религиозной и с юридической. Полное же сравнение прав всех без исключения рожденных женщиной детей будет возможно только тогда, когда в обществе исчезнут какие бы то ни было сословные перегородки и имущественные сословные права.
Покуда же последние существуют, конечно, несмотря на все раздуваемые ужасы нравственных мук детей, косвенно рожденных, — на одного идеалиста, который, будучи директором гимназии, завидовал бы законному сыну нищего, найдется полмиллиона законных детей-нищих, ежеминутно готовых продать свое первородство за чечевичную похлебку — места директорского. Да и теперь на одного такого идеально мыслящего директора, о котором сообщает г. Розанов, в одной актерской среде можно найти сотни разных Залихватских-Загорянских, которые, будучи наизаконнейшими детьми по происхождению, афишируют себя детьми, происшедшими от незаконной любви разных высокопоставленных лиц. Если же вы имели дело с воспитанницами воспитательных домов в возрасте совершеннолетия, то должны знать, что едва ли не каждая из них уверена, что по крови происходит от князя. Ах, наивные, хорошие люди, не всегда судите о ближних по себе самим! Мы не ценим только того, что имеем, напротив, чужое достояние, хотя бы бриллианты кокотки, вызывают слезы зависти у тысячи честных девушек и у десятков тысяч небогатых матерей.
Я очень хорошо знаю, что были и нередко происходят такие случаи, когда люди устраивают себе фиктивное подкидывание детей, заставляя своих бесплодных жен подражать внешностью беременным женщинам, и даже с попустительством знакомых врачей, таким образом получающих чужих детей в виде детей законных и тем обеспечивающих жене полную пенсию, которая вдвое, а иной раз и втрое больше вдовьей. Тут мы имеем также гражданское преступление и подлог в правах, то есть значительное преступление с чисто юридической точки зрения, но не имеем служебного подлога, который может быть сделан только путем насилия над подчиненными нам лицами, поставленными в этих случаях или в необходимость донести о покушении на преступление, еще не совершенное, что очень маловыигрышно и вовсе не утешительно, или оставить службу ради высокого принципа и пойти на сторону умирать с голоду.
Не согласен я и с трогательной версией усыновления своего ребенка от чужой жены в передаче г. Энгельгардта. Прежде всего общее правило: от чужих жен не следует иметь своих детей, особенно людям правды! Это первое, но есть и второе. Именно старый закон, признающий всех детей, рожденных неразведенною женой, живущею в одном городе с мужем или пребывавшей в течение времени беременности в этом городе хотя бы в течение только трех ночей, за детей законных, имеет благие цели: удерживать мужей от напрасных и преступных разъездов с порядочными женами и от попущения законного ребенка признавать незаконным и тем уменьшить число незаконно или несчастно рожденных, то есть это закон, идущий в сторону желаемых ныне узаконений.
На практике, однако, последний закон, как идеальный, всего более способствовал детоубийству в среде крестьянской, купеческой и даже дворянской и вообще обусловливал много матримониальных преступлений уголовного характера между супругами.
Лично мне пришлось знать нечто ужасное в этом смысле. В течение семилетнего пребывания человека в столице его ненавистная и много более его старая супруга, познакомившись с этим законом, приезжала в столицу раз пять, аккуратно прописывалась на квартирах, и вот, возвратясь после академии домой, несчастный нашел у себя пять человек собственных детей! Жаловался он всем судам до Сената включительно, но отметки на паспорте и в домовых книгах столицы резко свидетельствовали, что эти никогда не виданные им дети — его собственные, имеющие все права на его состояние, как благоприобретенное, так и родовое*.
______________________
* Надо бы лучше, да некуда! И самое пикантное — что ведь с такой супругой он и развода добиться не мог, ибо чем же была ‘нарушена святость брачного союза’?! В. Р-в.
______________________
И в конце концов история кончилась трагически и для детей, и для супруги, которую разгневанный супруг и по этапу поводил за собой* по России, хладнокровно говоря, что и в этом случае ‘долг платежом красен’. Небольшое состояние свое он развеял** по свету белому не без помощи чужих женщин, конечно, детей уморил, а жена кончила свое бедственное существование в больнице***.
______________________
* Бесчеловечие одного факта уже влечет за собою бесчеловечие другого. ‘Ты меня ножом — так я тебя в бок’. Но не явно ли, что бесчеловечие нравов вытекло из бесчеловечия уставов?! В. Р-в.
** Тоже важно. Расточительность — почти всегда есть последствие несчастия в семени и крови, а бережливость — плод счастья в семье. Умейте наблюдать. В. Р-в.
*** Хороша картина христианского счастья. Некуда лучше. То-то ‘ляжет овца вместе с волком, и лань около льва не получит обиды’. Исполнилось… В. Р-в.
______________________
Вот к каким трагедиям ведут нам идеальнейшие* законы, насильно втиснутые в жизнь, ничего общего с нашими абстрактными идеями не имеющую. И такие примеры, им же и числа нет, должны были бы уже давно приучить нас в области чувства чаще слушаться разума, а в области разума — не совсем забывать наше личное, доброе, специально человеческое чувство.
______________________
* Да почему они ‘най-идеальнейшие’, когда ведут к таким ‘трагедиям’. И таковая-то логика 1000 лет стоит. Философы, подумаешь. В. Р-в.
______________________
В заключение еще два слова. Читая иеремиады и славословия по адресу рождения не в физиологическом, а в гражданском значении слова ‘незаконного’, разве не правы те женщины, которым кажется, что тут за незаконное рождение сильно хлопочут или ‘не ведающие бо, что творят’, или сладострастники, сознательно сладострастию своему расчищающие дорогу. Очень приятно выступать защитником незаконнорожденных старому холостяку, у которого их может быть множество*, это дает ему известное cachet (отпечаток (фр.)) в суждениях общества и в то же время ни к чему серьезному не обязывает. И последнее справедливо, так как нет законов, которые бы помешали честному отцу вне брака рожденного ребенка — без понуждений взять на себя все тяготы и все заботы по устройству его судьбы**. Вот, верно, такой отец и был у розановского директора. Закон холодный и прямой с трудом справляется с нашими чувственными преступлениями: дуэлью, незаконным рождением и всякого вида и рода проституции — половой или гражданской, в смысле взимания мзды нам не принадлежащей — все равно. Но практика жизни, покуда люди живы, недурно с этим справляется и наказывает прелюбодеев мужского и женского пола по мере их вины, наделяя их усиленной любовью к невинным страдальцам их преступления, и тем заставляя особенное внимание обращать на них в степени много более высокой, чем внимание ими же обращаемое на детей законных. В этом и состоит наказание для сластолюбцев внеузаконенных форм, в этом же и освобождение невинно страждущих от их незаслуженных страданий.
А-т
______________________
* Что за наивность! Одинокий эгоист богач вдруг получает 15 человек детей! Да он удавится. И если б знал, что ими его под старость удавят, — и не развратничал бы. В. Р-в.
** Да, но от позора и часто нищенства никакими условиями избавить уже нельзя. В. Р-в.
______________________

ИМУЩЕСТВО, ТИТУЛЫ И ДЕТИ

В своей очень обстоятельной статье: ‘Дети и ‘дети’ г. А-т останавливается на имущественной стороне дела, связанной с вопросом об уравнении законных и ex-законных детей. ‘Это — как ступени лестницы: чем их меньше, тем лестница труднее, и все, что вы прибавите незаконнорожденным детям, вы отнимете у законнорожденных’. Вот аргумент. Отвечаем на него:
1) Кто же препятствует отцу, имеющему законных детей, проиграть свое состояние в карты, или раздарить его танцовщицам, или растратить на художественные затеи? Почему против танцовщиц, карт и художественных вкусов, наконец, против раздачи имения в духовном завещании филантропическим учреждениям и монастырям закон не спорит и от всего этого не гарантирует ‘законных наследников’, а восстает единственно и исключительно против детей завещателя и женщины, все-таки бывшей ему долго ли коротко ли дорогою и которую, отторгнув от себя, он на всяческий взгляд безмерно обидел? Лучше будем думать о своем доме, чем об отвлеченном благотворении, а ведь, кажется, отец имеет долг по отношению к детям, несомненно и неоспариваемо от него рожденным, да от которых он нисколько и не отказывается.
Право распоряжаться моим имуществом принадлежит мне: и заботы ‘закона’ тут излишни и неуместны, они прямо — бесправны. Что касается до государства в общем, то пролетариат ‘незаконнорожденных’, каковых в Петербурге 1/3 всех рождающихся, едва ли для него удобен. Государству — чем меньше бедноты и нищенства, тем лучше, а в ‘latifundiis’ едва ли оно заинтересовано. — Нет, обделение ‘незаконных детей’ есть именно закон в интересах старых и аристократических сластолюбцев, которым выгодно ‘на крыльцо’ своих palazzo не пустить плод молодых своих ‘шашень’. Но поразительно, что личный эгоизм этих сухих и черствых людей ставит в невозможность помочь своим детям и честного пролетария, ибо закон уже для всех один.
2) Автор касается даже эмеритуры и пенсии. Эмеритура и пенсия есть мое откладывание от моего жалованья, которое я сберегаю и до времени храню в казенном сундуке, чтобы передать моим детям. Никто не оспорит, что я мог бы отдать их этим детям (законным), как и то, что я мог бы этих детей (законных) иметь, но никогда не имел. Государство ни малейше не имеет права рассчитывать на мою бездетность, на мое холостое положение, учитывать, как вексель в банке, это мое холостое положение в свою пользу, оно обязано выдать мною отложенные или у меня вычтенные деньги моим детям, которые суть кровные мои потомки, без всякого рассуждения о том, законны они или незаконны. Это есть вопрос канонического права, долгий счет с религией, а вовсе не с казною. Для казны, как для должника (ведь она есть должник своих пенсионеров и уплачивает им за выслугу лет, а не из милости), совершенно достаточно видеть жест указания или какие бы то ни было косвенные доказательства, что такой-то старый чиновник подлинно имеет этих-то детей. Я знал чиновника, умершего 62 лет, редкой доброты и деликатности человека, о последнем сужу потому, что из скудного своего жалованья, что-то около 80 рублей в месяц, он делал ежемесячные взносы в бюро похоронных процессий, дабы, когда умрет, — никому не составить тягости. Так и случилось. Оказалось, по смерти, что он уже имел студента сына, незаконнорожденного, которому, конечно, не досталось его пенсии, как и старушке… жене или не жене, уж не знаю, как назвать. Но вот мотив ‘незаконности’ и ‘внебрачного сожития’: она получала тоже пенсию, что-то около двадцати рублей, и его восемьдесят рублей плюс ее двадцать рублей давали им возможность, с ожидаемыми детьми, жить, тянуть лямку бытия. Они не венчались потому, что с выходом замуж она, но странному пенсионному правилу, теряла право на пенсию, и жизнь их на восемьдесят рублей в столице была бы невыносимо трудна, прямо бедственна. Закон у нас любит рвать гроши с бедняков. Почему казенная пенсионерка не должна выходить замуж? Непонятно. Почему закон предполагает, что она выйдет за богатого? Это тоже непонятно! Вообще ничего тут не понятно, кроме странного предположения, что пенсия есть не долг, а милость, которую ‘хочу — даю, хочу — нет’. Так и жили до старости, не вступая в брак, дабы не потерять пенсии, эти скромные и тихие люди. Вы можете считать это не браком, не семьею, ‘блудом’, как угодно, я же положа руку на сердце скажу: дай Бог, чтобы мои дети жили приблизительно так в смысле чистоты и верности друг другу.
Да подобных явлений множество вокруг. ‘Незаконные’ дети вообще являются от трех причин: 1) Глубокого социального расстройства брака, в силу чего огромный контингент девушек, часто прекрасных, скромных и целомудренных, остается вне брака. Наступают годы, приходят минуты, которые я не могу не назвать мистически таинственными, так они мало рационально объяснимы, — и такие девушки рождают. Поверьте, что рождают вовсе не худшие, — худшие хитры, увертливы и не рождают, а скорее лучшие. 2) От отсутствия развода или и при разводе от запрещения вступать в брак ‘прелюбодею’ (читай: ‘великодушнейшей стороне, принявшей на себя вину’). Развод стоит около 6-7 тысяч. Семья фактически лет 8-10 не существует и не имеет никаких надежд воскреснуть. Вся психология умершего супружества не существует, вся его логика и реальная религия — тоже. Муж, т.е. ‘прелюбодей’, — живет холостяком, годы, пять лет, десять лет и, конечно, — прелюбодействует на этот раз уже в самом деле, потому что принуждается к этому ‘законным’ своим положением, насильственно вдовым. Наконец, когда ему достаточно невыносима станет эта отвратительная жизнь, он вступает в ‘блудное сожитие’, которое, если посмотреть снаружи, — кажется таковым, а войдя в дом, — опять вы видите настоящую и полную семью, в которую человек вырвался из принудительно навязанного ему разврата, в которой он отдыхает и утешается после десяти лет жизни и муки: но, увы! все дети от этой полной и чистой семьи суть тоже ‘незаконнорожденные’. 3) Ограничение прав на брак офицеров и учеников высших учебных заведений. Здесь опять образуется в сущности тайный брак, который вовсе и не разорвался бы, не будь страха и гнета стыда, т.е. был бы счастлив и длителен, если бы не закон. Но длителен он или не длителен, детей, рожденных от такого ‘нераспубликованного’ брака, нельзя отнимать: а) у матери — это во всяком случае, б) у отца и матери — если отец от ребенка не отказывается.
Общее же правило: ни государство, ни религия не вправе становиться между детьми и родителями. Это — нечестие, это — nefas! Это если не теперь, то со временем может повести к большим потрясениям. Мне рассказывал один отец, все надеявшийся усыновить сына, которому особенно ему хотелось передать отчество и фамилию свою, ездивший для этого сюда в Петербург и проч., и все-таки ни в чем не успевший, что он откладывал до пятилетнего возраста крестины сына, и он мне, передавая этот рассказ, улыбнулся: ‘Когда я к тому же священнику через год пришел крестить еще родившуюся дочь, он испугался: ‘Да неужели опять пяти лет?’ Вообще мало ли что может выдумать человек на этой почве раздражительности и мучения, не изобретет один, изобретет другой, и может изобрести очень худое…
Всего же более меня удивляет опасение г. А-та, что устранение деления детей на законных и незаконных ‘в корне разрушит смысл брака как религиозного и государственного учреждения’. Мне всегда казался брак ‘о чем-нибудь’, как словесное предложение есть ‘мысль, выраженная о чем-нибудь’. О чем же? О детях. Дитя и брак — почти тожественны, все остальное — ‘придаточные слова’, определительные, дополнительные, запятые, тире, но ни в каком случае не главные слова предложения, не подлежащее и не сказуемое. Так — в законе Божием, надеюсь, — так и для государства. Теперь, каким же образом дети могли выпасть из брака? Очевидно, оттого, что сам брак отпал от детей, т.е., истолковывая все на грамматическом примере, — предложение потеряло свое подлежащее и сказуемое. Но что же оно такое тогда? ‘Обстоятельственные слова’ — ‘тире’ и проч. Это происходило незаметно, и только от медленности перемен в мысли брака мы этого не заметили. Я думаю, эта незаметная перемена и подточила семью, и сокрушает теперь брак, разъедает его медленным, но верным раковым разъеданием. Дети предохранили бы брак от разложения, но как в ‘священной и государственной’ мысли о браке они выпали как непременное, то пустая оболочка и трещит по всем швам. Самая экономическая забота против незаконных детей — ужасна! ‘Отнимем у них хлеб, чтобы нам осталось больше’. А Бог? Ну, мы все рассудили и сделали, а Бог? Накажет за детей, — и мы наказываемся тем, что именно столь оберегаемый юридически и экономически брак — рассыпается, тает, стал холоден, корыстен, нравственно никому не нужен. Тут Бог, нас наказующий: ‘Вы забыли тех детей, Я вас накажу в этих’. Вот мой ответ г. А-ту.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XXVI. Открытое письмо В.В. Розанову

Дорогой друг, зачем затевать спор не в одной плоскости и опровергать то, что сказано для подвального этажа, указаниями на этажи верхние? Зачем чисто практическое гражданское дело подпирать или критиковать божественным началом в человеке? Тут этому началу уже потому нет места, что еще на горе Синае было написано: ‘Не пожелай жены ближнего твоего’* и ‘Не прелюбодействуй’. Христос же, защищая грешницу от фарисейской ярости пущих грешников, сказал ей: ‘Иди и не греши‘.
______________________
* Мало обращают внимания, что это есть десятая заповедь, последняя, и выше, т.е. грознее ее, поставлено: ‘Не послушествуй на друга твоего свидетельство ложна’, т.е. не оклевещи, и выше же ‘помни день субботний’, т.е. соблюдай праздники. В. Р-в.
______________________
Видите ли, многоуважаемый В. В., если бы на земле люди были совершенны, тогда не надо было бы вовсе никаких законов, не только гражданских, но и религиозных, по крайней мере последних с их обрядовой стороны. Но ведь этого не только нет, но и не предвидится в весьма отдаленном даже будущем. Уж если сам грозный Егова не мог путем жесточайших кар* урезонить человека не грешить, то не нам с вами браться за ту же самую задачу. Грешить будут и завтра точно так же, как грешили вчера, какие бы пророки ни глаголали, какие бы ужасы ни сулили людям.
______________________
* Мысль о жестокости Ветхого Завета весьма укоренена у христиан: но она неосновательна. Словесной грозы много, как и у любящего отца: а на деле — все прощение и милость. Ради семи праведников хотел пощадить Содом, а мы ни одного невинного ребенка не щадим, и если ‘не по-нашему рожден’ — с камнем его в воду. ‘Милостивцы’… В. Р-в.
______________________
По смыслу моей статьи вы должны были видеть, что я в вопросе о призрении детей, вне брака (церковного) рожденных, ни на шаг не отстаю от вас, вполне понимаю всю несправедливость отношения к ним законодательства и нисколько не прочь поддерживать и на практике большую легкость развода, одинаковость имущественных прав и таких детей на состояние родителей и тому подобное.
Но в умилении я не закрываю глаз на то, что из этих великодушнейших и справедливейших предложений сделает мерзость человеческая.
Почему не допустить отыскания отца? С точки зрения правды, права и справедливости — решительно ничего нельзя возразить против этого. Однако не подлежит ни малейшему сомнению, что как только эта правда начнет действовать, сейчас же у богатых людей появятся сотни незаконных младенцев, которые, по показанию их матерей, окажутся их детьми*. Вот и потрудитесь тогда тратить время, средства и нервы, доказывая, что вы тут ни при чем. Да и как докажешь, если не прибегнуть к героическому способу одного из придворных императора Адриана (кажется), сопровождавшего в долгое путешествие его жену и по возвращении обвиненного в прелюбодеянии с нею!
______________________
* Ведите себя осторожнее, как можно осторожнее, с девицами вечерами не засиживайтесь, на ночь не оставайтесь — и никто к вам не привяжется. Таким образом, ‘право девиц отыскивать мужа в любовнике, или отца — ребенку’ будет только лозунгом к чистейшим и осторожнейшим нравам. Вдруг вся общественная атмосфера, теперь вонючая, как задний двор, станет кристально чиста, как голландская торцовая улица. В. Р-в.
______________________
Очевидно, опасения эти очень, очень стары, и потому едва ли предосторожность юристов в этом направлении, будучи по существу громадной несправедливостью и злом, в то же время не отвращает несправедливости еще горшие и зло еще большее.
Подумайте вы, сколько драм сохранила нам история именно в этом направлении. Вспомните зверства удельного периода, где брат брата* резал, терзал и призывал на него силу татарскую с разрешением грабить не только братнину, но и свою землю. А мифы и легенды эллинские, происходившие среди богов на самом Парнасе? Затем семейные нравы Саула, Соломона, Давида и иных библейских старцев, не выключая истории Агари и продажи первородства Исавом Иакову. Все это истории кровавые, вызванные практикой свободного деторождения и от своей, и от не своих жен**. И вот, основываясь на этих примерах, имя же им легион, я глубоко убежден, что практика вашего принципа поведет к образованию женских семей, а следовательно, и к полиандрии.
______________________
* Все — ‘законные’, при полном действии византийского брачного законодательства. Не понятно, о чем пишет А-т. В. Р-в.
** Ну, с историей Агари никак нельзя сравнить историю законного брака, рассказанного г. А-том в конце предыдущей статьи (см. стр. 335-336). В. Р-в.
______________________
Вы часто и справедливо цитируете еврейские свободные брачные условия, но элементы полиандрии сохранились у них и до сих пор, всего более в законах, определяющих положение (физиологическое) вдовы по отношению к братьям ее мужа. Наконец, евреи страшно жестоки и до сих пор к прелюбодейному греху среди евреек*. Но вот странность, для меня необъяснимая. Те же еврейки, очень рано выдаваемые замуж, будучи объявлены невестами, имеют право одни ходить по молодым мужчинам, выпрашивая себе на приданое. И вот тут-то, если еврейку продают уже слишком пархатому жиденку (а это случается сплошь и рядом), то они не всегда являются на этих свиданиях неумолимыми весталками и рогатят будущих супругов своих раньше самого брака. И евреи это превосходно знают и добродушно к этому относятся. Очевидно, там в корне взгляды на женщину иные, чем у нас.
______________________
* Только — к замужеству с христианами, иноплеменниками. Можно догадаться, что смешение кровей еврейки с неевреем или еврея с нееврейкою образует ‘существо Ваала’ (отсюда — смерть за это, бесчеловечная жестокость), как смешение еврея и еврейки образует сладостное и нежное дыхание ‘Сый’ ‘Иеговы’. — Но если вне брака у еврейки от еврея родился сын — то сам Соломон выйдет на суд и сбережет ей ребенка, а теперь раввин подымет его на руках и назовет (обязательное почетное имя) ‘Авраамом’: ‘Этот ребенок — Авраам, потому что он незаконнорожденный’. Так мне передавал крещеный еврей С.К. Ефрон. В. Р-в.
______________________
Не правы вы фактически и по взгляду на пенсии и эмеритуру как на личное достояние пенсионера. Эмеритальное страхование жизни или дожития в частных учреждениях еще далеко не сказало своего последнего слова, но что в этой операции есть много подозрительного с математической стороны, это, кажется, несомненно. Во всяком случае, выморочные страховки и надежда платить пенсию недолго, так как пенсионеры неизбежно люди старые, играют в расчетах этого рода предприятий огромную роль. Но я говорил о казенных пенсиях и эмеритуре. Об этом существует прекрасная монография генерала Соловьева, в которой как дважды два четыре доказано, что наши пенсии и эмеритуры суть именно и только милости, которые даруются за службу, а не взносы. Если бы принять во внимание одни только взносы, то размер эмеритуры по военному ведомству, кажется, не мог бы быть назначен даже в третьей доли тех сумм, которые выплачиваются пенсионеркам нынче.
Если же допустить взгляд, вами проводимый, что это собственное сбережение пенсионера, то никакая касса подобной практики не выдержит.
Шестидесятилетние старцы, выходя в отставку и имея, как быть должно по законам природы, взрослых детей к этому времени, пользуются пенсией, ну, много в среднем, если пять или хотя бы и 10 лет. Ну, а если 58 лет от роду они женятся или, тем более, вступают в связь с молодой девушкой и перед смертью получают детей в возрасте младенческом, затем умирают, то их пенсия должна была бы выдаваться еще лет пятнадцать — двадцать до совершеннолетия сыновей или выхода замуж дочерей, а в половинном размере еще того долее, лет даже сорок, если его сожительнице придется дожить до почтенных лет шестидесяти или тем более 70-летней старухи. Таких страхований не выдержит никакое ни частное, ни тем более казенное страховое учреждение. Между тем ваши великодушные идеи, несомненно, ведут к учреждению у одного пенсионера многих семей. Одна на Литейной, другая на Лиговке, а третья может быть и на Петербургской стороне. Как делить титулы, имущество родовое и эмеритуру* в этих случаях?
______________________
* Конечно, государству не для чего кормить детей более, чем от первой жены. Хотя г. А-т не замечает: 1) что оно кормит и воспитывает теперь всю почти сумму незаконнорожденных, только не из того кармана (Воспитательные дома), и 2) что сейчас старые-престарые чиновники-вдовцы женятся и оставляют потом пенсию молодым вдовам. То, чего боится г. А-т от моего проекта, уже привел как факт Пушкин в ‘Евг. Онег.’ (Татьяна). В. Р-в.
______________________
Еще раз повторю, хорошим людям — не надо законов, они сами всегда знают, что им надо делать и как расплатиться за свои грехи. К примеру директора вы прибавили пример вашего симпатичного старичка, да и я мог бы таких примеров набрать достаточно среди случаев мне лично известных, но все они доказывают только, что у хорошего человека всегда и все хорошо, какие бы льготы на большую или меньшую безнаказанную мерзость ни предоставлял им закон.
Тут, следовательно, по существу, и хлопотать нечего.
Но вот как быть в случае московского инцидента, когда г-жа Г. облила доктора Д. кислотой и доктор Б. облил г-жу Г. тоже купоросом? Очевидно, у них были счеты тоже эмеритальные. Вот вы и поезжайте в Москву и попробуйте привести обоих пострадавших к взаимному полюбовному соглашению, придерживаясь только одних ваших великодушных и благородных пожеланий. Но беда не в конкретном безобразии и не в частном факте. Беда именно в том, что на одного благородного и смирного старичка — целая азбука и А, и Б, и В и т.д. до самой Ф и V великих сластолюбцев-паскудников. Попробуйте-ка их урезонить и образумить? Да нет, лучше и не пробуйте: ничего не выйдет.
А-т.

ОТВЕТНОЕ ПИСЬМО г. А-ТУ

В споре относительно термина и всех последствий ‘незаконнорожденности’ имею указать моему почтенному оппоненту следующее:
1) Термина и его всех последствий, имущественных и правовых, я не стал бы оспаривать, если бы в Европе и у нас существовал только гражданский брак. Термин этот существовал у римлян и существует сейчас у евреев: но у последних заключение брака или вступление в брак не составляет таинства, а чисто и строго юридическое событие. На этой почве, если на нее переносить вопрос, я все свои предложения беру назад, но, не пытаясь никого убедить, я сохраняю тогда про себя и для себя убеждение, что ‘таинства брака’, ‘брака как религиозного таинства’ в Европе не существует. Если есть и пока есть хоть один ребенок, именуемый ‘незаконнорожденным’, — невозможно доказать живость и присутствие у нас этого таинства по следующей второй причине, на которую прошу обратить внимание, ибо она решает всю теорию вопроса.
2) Есть еда, сон и множество еще других физиологических действий или состояний. Конечно, вся жизнь наша таинственна — но в разной мере. Однако Церковь не возвела ни одно состояние или действие, духовное или физиологическое, например науку или вкушение пищи, — в ‘таинство’ и только возвела в него одно половое прилепление: очевидно, по исключительной таинственности самого пола и по важности момента размножения. Но этот момент или, точнее, круг моментов при наличности всякого рождения — тот же, следовательно, как в гражданском браке могут быть дети ‘законные’ и ‘внезаконные’, так в круге учения о таинстве все дети суть равно ‘законные’ (‘в таинстве текущие’). Не могу не сослаться на мнение недавно умершего Т.И. Филиппова, государственного контролера и эпитропа Гроба Господня, человека крайне старого закала и строжайшего ригориста в сфере канонических вопросов. В открытом ‘Письме к Ивану Федоровичу Нильскому’ (‘Сборник Т. Филиппова’, СПб., 1896, стр. 174-240), профессору С.-Петербургской Духовной академии, он делает тончайшее исследование разных сторон брака и высказывается против того, чтобы ‘священнословие’ или венчание составляло абсолютно требуемую органическую часть таинства: ‘Если в истории истинной Христовой церкви действительно было такое время, когда вполне правильные в смысле церковном браки (… греч.) составлялись единым соизволением без священнословия или венчания, а между тем такого времени, когда бы брак в церкви не почитался за таинство, никогда не было, то отсюда вывод ясен и вопрос о безусловной (курсив автора, раньше — мой курсив) невозможности брака как таинства, без священнословия — решается отрицательно’ (стр. 198). Филиппов приводит в длинном ряде историческо-канонических доказательств следующий разительный пример из законодательной практики наших дней: когда еврейская или немецко-лютеранская семья, состоящая из мужа, жены и детей, переходит в православие, то отношения членов этой семьи считаются законным православным браком без требования, чтобы они повенчались в православной церкви. Крещение соделало таковую еврейскую семью православною, но что соделало православно-христианским их брак? Очевидно, не еврейское венчание, а только простой факт супружества, совершенно равно качественный и равно количественный нашим нелегальным семьям, если, оговорюсь, — они честны, верны и чисты.
К рассуждению покойного Филиппова я прибавлю одно указание, которое не замечается, а оно бьет в глаза яркостью. Есть понятие ‘симонии’, или взятие денег за сообщение даров Св. Духа. В Церкви это считается страшным грехом. Поэтому священнику никогда и в голову не может прийти обусловить, и притом в точной сумме, предварительно плату за крещение, причащение или исповедь. Но за венчание плата обусловливается, и это было всегда и везде, не возбуждая вопроса. Совершенно очевидно, что у духовенства самого существует сбивчивость представлений о венчании, и если оно не колебалось брать предварительно и в точности определенной сумме плату за него, и никем никогда в этом сверху, иерархически, не было остановлено, — то ясно, что по всеобщему представлению его самого в венчании не сообщается даров Св. Духа и оно не есть таинство. Между тем догмат о ‘браке-таинстве’ неискореним и ежеминутно ярок в православном, и, не содержась в венчании (иначе — симония), он, очевидно, содержится в тайне фактического рождения и супружества.
3) Совершенно бесспорно, что таинство брака в Бытии, 2, и в Еванг. Матф., 19, основано было реально и дано человеку к реальному вкушению, и сие реальное таинство и реальное его вкушение, очевидно, и составляет ядро его.
4) В словах св. Иоанна Златоуста, авторитета достаточного, центр и существо таинства брака указуется в таинственной половинчатости полов в человеке: ‘Велика единого сила! Премудрость Божия единого разделила на двух вначале и, дабы показать, что и по разделении пребывает един, не предоставила единому быть достаточным к рождению. Итак, не един, кто еще не соединен, на пол-единого. И известно, что не детворит он, как и прежде. Видишь ли существо тайны? Бог сотворил единого из единого и, опять двух таких сотворив единым, творит единого (т.е. ребенка), так что и ныне от единого (т.е. соединенного в половом акте) рождается. Ибо жена и муж не два человека, но един‘ (‘XII Беседа Иоанна Златоуста на 4-ю главу К Колоссянам‘).
5) Даже в Кормчей, где содержатся законы церкви о браке, о форме заключения его и обряде даже не упоминается в определении брака. Но возможно ли, чтобы в определение не вошла существенная часть определяемого? Вот эта формула: ‘Брак есть мужа и жены союз и общий жребий на всю жизнь, общение божественного и человеческого права’ (гл. 48).
6) Самый термин ‘таинство венчания‘ совершенно отсутствует в богословской литературе, и необходимо переделать все определения брака во всех богословских курсах — что в XIX веке уже поздно, — чтобы отождествить ‘таинство брака’, т.е. ‘двух в плоть едину’ с собственно благословением этому браку. Сочетаются муж и жена, но когда и через что (в венчании)? Ведь ничего физиологического в венчании не содержится: а исключать физиологию из брака, кровь, семя и пол, — значит разрушать (раздирать) все Писание о браке, где только о поле, непременно о мужчине и непременно о женщине, и говорится при этом.
7) В некоторых редчайших случаях, когда фатальная причина мешает жениху явиться к венчанию и венчание непременно должно совершиться, посылается и стоит под венцом с невестою заместитель: на кого же при этом сходит Св, Дух и бракосочетает двух? На заместителя? Но не он становится мужем, а тот отсутствующий человек, который станет с невестою жить, ‘познает’ ее.
8) Распространенное в народе и нередкое в устах духовенства, хотя в догматиках нигде не укрепленное мнение, что ‘во время венчания на венчающихся сходит благодать’, есть просто привычный у духовенства оборот речи: ‘Тут благодать’ (о чем-нибудь хорошем, добром), ‘этакая благодать’ (о чем-нибудь приятном). Но это — modus dicendi, неосторожная поговорка, а не догмат, приятие имени благодать всуе.
Государство и церковь обставили заключение брака подробностями и формами, которых мы нисколько не оспариваем. Но тонкий критик легко различит это требование благоразумия и осторожности в отношении столь огненной и стихийной вещи, как сближение полов, и не смешает полезные прибавления с зерном дела, каковым навсегда остается одно: тайна чадородия, протекающая в чистоте, в верности друг другу, в единении духовном и физическом.
Перехожу к практической стороне вопроса. Прежде всего — об отыскании отца ребенка.
Несчастен и позорен тот отец, которого надо отыскивать. Конечно, ни в нравственном и ни в каком смысле это уже не отец. Лично я против подобных отысканий, ибо они породили бы только невыносимую злобу отца к ребенку и матери его, ребенка — к отцу. Нет, кто скрыт — пускай и скрывается. Государство наше требует с таковых пенсии в пользу ребенка. Благая мера, хоть и жестко государственная: ‘Ты родил, ты и корми, а то куда же я дену нищих’. Тут в смысле привлечения отца больше нечего сделать. Общество вправе удлинить мысль государства, проливая жесточайшее нравственное осуждение, как лютое негодование, — на таких отрекающихся ‘папаш’. Но для чего государство отделяет такого ребенка от матери, ввергая его в круглое сиротство? В письме в редакцию ‘Нового Времени’ священника А. У. было правильно указано, что такой ребенок должен получать фамилию матери и отчество деда и, конечно, права (или их часть) имущественного наследования матери. Так как поводом к моим статьям было детоубийство и дево-убийство, то все, на чем я настаиваю, — это на снятии всякого религиозного, государственного и общественного осуждения с таких случаев, на безмолвном: ‘Не разлучаем тебя с ребенком, не разделяйся с ним, и добрым его воспитанием и заботою ты станешь наряду со всеми другими матерями’. Само собою разумеется, что юридический термин ‘девица’ — должен быть снят с таковой, да чуть ли не эта просто фальшь, неверное показание ‘примет’ в паспорте, и порождает детоубийство. Нужно о матери или ничего не писать, или писать — ‘вдова’, и ‘при ней сын — такой-то’, без всяких квалификаций. Вот надежное средство разредить население воспитательных домов и не встречаться с замаскированными притонами детоубийства вроде приснопамятной Скублинской.
Но я пишу об этом ‘отыскании отца’ вскользь, не углубляясь в подробности вопроса. Лично для меня мать ребенка, юридически отыскивающая его отца, — и жалкое и неприятное явление. Ей можно ответить: ‘Ты же знала, с кем сближалась, — и могла высмотреть, надежный ли он человек и любит ли тебя, а без этих признаков тебе не следовало сближаться’. Меня поражают другие случаи: когда разные канонические препятствия мешают вступлению в брак и когда мы имеем налицо прекрасную и полную, иногда стародавнюю семью, и все-таки эта семья религиозно и юридически разрывается, уничтожается. Вот где nefas, вот где — нечестие, уже со стороны закона. Далее, настаивая (в видах очищения семьи, выбрасывания из ящика с смешанными яблоками — яблоков загнивших, порченых) на безусловной свободе развода, и именно на восстановлении древнего разводного письма и вручения права развода мужу, — уже тем самым я не могу настаивать на ‘отыскании отца’. Но если при разводном письме, — как, впрочем, и теперь при фактическом запрещении развода, — муж фактически может оставить жену свою через неделю после вступления в брак, то теперь такая брошенная: 1) если она законная жена — остается без права до самой смерти негодяя вступить в новый брак, 2) если она девушка или вдова — кончает самоубийством или детоубийством, в обоих случаях при полной безнаказанности негодного человека. Напротив, при разводном письме — она честная вдова, честная мать ребенка, способная к труду, честной жизни и новому замужеству.
Мне совершенно непонятно все, что пишет г. А-т о полиандрии как ‘возможной при предложениях’ моих. Да разве Каренина, жена Вронского и еще Каренина, — не полиандристка? Сколько угодно таких сейчас. Разве же возможно не заметить, что недопущение развода у католиков — есть безмолвно допущенная полиандрия, как равно и полигамия. Всего год тому назад, мельком и смеясь, мне юный один литератор на вопрос о довольно известной даме Петербурга сказал: ‘Нет, не с мужем живет: она уже после мужа живет с четвертым, и от всех четырех имеет детей и всех детей записывает на имя мужа, первого и единственного’. Вот ‘наследнички’ титулов и богатств, о которых г. А-т не подумал. И ничего. И терпят. Законы не рвутся, и общество не трещит, говорят. И это не сейчас только, это всегда было, в XVIII, XV вв., ибо так поставлено самое дело устранением развода. Но при допускаемой полиандрии, с записью детей от третьего человека на имя мужа, полигамия в этом же виде не допущена, однако и она возможна и есть, но только ‘на шею женщин’. Опять, пугая меня, г. А-т пишет о сластолюбце, у которого заведется семья ‘и в Гороховой, и на Васильевском острове, и на Петербургской стороне’. Да что мы, дети, что ли? Да сколько угодно есть таких сластолюбцев, у которых ‘одна семья на Васильевском, другая — на Петербургской’. Вообще поразительную и незамечаемую (дышим — как воздухом) сторону теперешней семьи составляет то, что нет худого, что в ней было бы невозможно. Но худо, — и на это я указываю, — что многого положительно хорошего в ней безусловно невозможно (по самой постановке дела). Теперь полиандрия — факт, но при разводе она станет немыслимой, и полигамия тоже теперь факт, но дешевый, ничего мужчине не стоящий. Но при устранении теперешнего деления детей она станет невообразимо трудной (дорогой и беспокойной).
Уверен вполне, что без всякой подражательности евреям (все подражания в истории — бессильны) русская совесть выработает свой тип семьи, уж во всяком случае чистейший и возвышеннейший, чем печальнейшая в смысле чистоты византийская семья и чем наша до сих пор семья русская. Думать о лучшей постановке семьи, и притом с фундамента, — есть причины. Русский народ — исторически свежий и относительно чистый. Совесть в нем не умерла. А с совестливым взглядом на вещи — можно на многое отважиться, даже в такой деликатной и чуткой области. Первый лозунг на этом пути мне думается: ‘Родители — не отлучайтесь от детей’, ‘закон — не разделяй родителей и детей’.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XXVII. В чем дело? (Ответ В.В. Розанову)

Спор наш с вами, многоуважаемый В.В., по вопросу о способах упорядочить и укрепить семью как ячейку каждого гражданского общества и государства, видимо интересуя некоторых, в то же время для многих стал почти невразумительным. По крайней мере, мне лично высказали подобные недоразумения иные из знакомых читателей, да, вероятно, то же самое высказывали и вам. В числе таких недоумевающих позволю себе назвать автора книги ‘Мать-воспитательница’, подписывающегося ‘Другом семьи’. Таким образом, волей-неволей приходится продолжать разговор наш и далее, с целью выяснить, в чем же, собственно, кроется наше с вами разногласие.
И вы, и я хотим укрепления нравственных и целомудренных основ семьи как учреждения, гарантирующего продолжение жизни народа в будущем, притом в условиях гражданского и нравственного существования и при наилучшем сохранении здоровья в молодом его поколении. Таким образом, цель у нас с вами одна. Как средство упорядочения и укрепления семьи вы предлагаете легкие разводы, в форме старозаветных библейских разводов, и так как разводы вообще православной церковью допускаются с большим трудом и сопровождаются множеством грязных подробностей, то вы, разумеется, стараетесь доказать ссылками на священные книги и канонические правила, установленные соборами, что эти затруднения развода двух неудачно повенчанных супругов не суть коренные религиозные постановления, а являются скорее накоплением вековых правил, обычаев и даже недоразумений, не имеющих в Евангелии никаких основ и серьезных подкреплений. И я думаю наравне с вами, что более легкий развод, чем существующий ныне, значительно помог бы прежде всего серьезному отношению сторон, вступающих в семейный союз, и особенно помог бы женской стороне, всегда более молодой, неопытной и легкомысленной, не шутить ни с чувствами, ни с разумом и расчетом и, не уповая на нерасторжимость брака, заключать его с известными обоюдными гарантиями нотариального характера. Насколько это на самом деле укрепит семьи шатающиеся, сказать в точности не умею, но верю, что в этом направлении возможны значительные улучшения в существующем порядке вещей, за последние годы ставшем порядком только в смысле ироническом. Но я более чем слаб в канонах и богословии. Вернее сказать, в этой области я буквально ничего не знаю и если сужу и рассуждаю, то со всеми правами невменяемого профана.
И мне, как многим, странным кажется, что, с одной стороны, таинство брака иным возбраняется, как нечто сугубо плотское и нечистое. Странным кажется отсутствие матери и отца ребенка при его крещении, и даже обидными кажутся все эти очистительные обрядности и временное отлучение от церкви родительницы нового сына человеческого.
Но все же за эти обряды восемнадцать веков незыблемых традиций, авторитет многих святителей, и я поэтому умолкаю с тем большим удовольствием, что из истории знаю, что вопрос именно о браке в каноническом его значении всегда, со времен апостола Павла, являлся великим по трудности богословским вопросом. При венчании и моем собственном, и тех, на которых я присутствовал в качестве гостя или свидетеля, многократно слушая, что тайна сия великая есть, я по-простецкому думал, что на свете в этом направлении все есть не только великая, но и превеличайшая тайна, которую не людям пока разгадывать. И не тайна это, а прямое чудо, повторяющееся в каждом курином яйце, в каждой маковой росинке*. Из сернистого вещества желтка в закрытом твердой оболочкой яйце вырастает птичка с перышками, с ноготками, с кислотами желудочными, с глазами видящими**, способная целесообразно двигаться, находить пищу, понимать опасность и в дальнейшем вырастающая в петуха или курицу, в свою очередь способную нести такие же чудеснке яйца! То же и маковая росинка, то же каждое зернышко и зерно***, производящие всю бесконечно разнообразную, дивно окрашенную или дивно благоухающую растительность нашей планеты. Думалось мне всегда, что именно об этой-то великой тайне и говорит нам текст святой молитвы венчальной. Таким образом, и в этом направлении, хотя наша компетенция в богословских и канонических вопросах далеко не эквивалентна, я близко следую параллельно с вами. Но разногласие наше возникает только тогда, когда вы с той же религиозной и христианской точки зрения, введя в это учение свои поправки, думаете обосновать новую семью и дать ей прочность чисто внешними словесными реформами. Вас особенно беспокоит обидность самого слова ‘незаконнорожденный’, и обидным кажется название ‘девушкой’ уже родившей женщины. И я сам охотно бы отказался от термина ‘незаконнорожденный’, как двусмысленного и неясного по существу, и я охотно бы вотировал предложение священника У. о метрических записях новорожденных по трем формулам, находя их вполне разумными и целесообразными. Но уже, конечно, я не согласен с вашим предложением называть родившую девушку ‘вдовою’, так как это обрекало бы фиктивной смерти живого человека — отца ее ребенка, что могло бы именно в хороших случаях вести к бесчисленным житейским недоразумениям. Ну, подумайте сами, как бы эта вдова могла выйти замуж за своего как бы умершего мужа (незаконного) в случае, если бы развод или смерть законной жены дали ему возможность прикрыть грех с такой вдовою женитьбой. Но ведь это, конечно, с вашей стороны только газетная описка, вызванная спехом при написании мне ответа.
______________________
* То-то. Все, весь мир, со словом ‘таинство брака’ соединяет мысль о жизни таинственно-брачной: о рождении и супружестве (каковые и в случаях внеобрядовых суть те же, как во внутрь-обрядовых). И нужно начать говорить прямо что-то чудовищное, чтобы сказать: ‘Нет — таинство только в форме, в моменте заключения брака’. Но чего не замечали, — что к этой чудовищности и ведет отрицание или порицание неоформленных соединений и факт ‘незаконнорожденных детей’. Тогда о ‘браке’, о ‘супружестве’, о детях — не для чего и говорить, читай только и перечитывай страницы ‘Требника’, комментируй — только их. Теологи только это и делают, но мирские бедные человеки всегда говорят о детях и о супружестве! В. Р-в.
** Чудо, сто раз чудо! великое!! святое!!! За что же меня ругать, когда я все дело и поворачиваю к умиленью и восторгу перед этим чудом, и говорю: ‘Ищите там звезд и солнца — и найдете, ищите Бога — и отыщете’. В. Р-в.
*** Вся природа, весь мир! Да, это древний — ‘пан’ (‘все’). Неразгаданную ‘астарту’ свою финикияне изображали (см. раскопки в Микенах) в форме женщины с голубками (начало кротости) в руках, около плеч. В. Р-в.
______________________
Еще скажу, глубоко согласен я с вами по нравственному взгляду на отыскивание потерпевшей женщиной отца своего ребенка, так как подобное отыскивание кладет некрасивую и даже злую тень на все поступки такой несчастливицы и, кроме того, практически может вести к семейным преступлениям уголовного характера или к такому бесчеловечному и долгому мучительству, о котором я упоминал в моей статье о детях. Следовательно, юридически одобряя возможность разрешения искать в известных случаях отца, практически ни вы, ни я такое искание хорошей женщине не посоветуем. Итак, имея столько пунктов согласномыслия, в чем же мы не согласны и где суть и корень нашего спора? Вы думаете, что вся беда в византийско-суровом взгляде православной церкви на брак, вообще затрудняющем развод донельзя и тем как бы толкающем и хороших людей на путь неизбежного прелюбодеяния и разврата. Нет, я так не думаю, а думаю я, что шаткое состояние нашей сегодняшней семьи всецело лежит в условиях экономических. Пусть церковная власть, принимая во внимание фактическое повсеместное развращение нравов, притом во всех слоях общества, благословит разводы неудачливых супругов без практики лжесвидетельства и иной грязи. Этого и я желаю, но я думаю, что семья наша от этого много не укрепится до тех пор, пока не осядут вновь прочные основы самого бытия человеческого, покуда люди, наскучив вечным движением по железным дорогам, снова прочно не сядут на землю и не будут жить не дальними и общечеловеческими, а ближними и собственными интересами минуты. Отхожие промыслы и кочевая жизнь современного человечества — вот главная язва, истинная гангрена современной семьи. И если во Франции уменьшается народонаселение, если и у нас, а не только в расчетливой Германии, начинает нравиться и пускать корни подлая двухдетная система брака, а параллельно с этим ученые и лаборанты заняты изобретением инкубаторов для младенцев, как изобрели их для кур, — то все это, на мой взгляд, является неопровержимым доказательством, что семья наша не ладит не только с одними канонами, но и со средствами возможного экономического существования.
И вот, устанавливая это коренное различие между нами во взглядах на средства, как упорядочить семью, я с грустью должен сознаться, что если бы правы были вы, то семья имеет более шансов укрепиться и нравственно повыситься, чем по моей схеме, ибо много легче убедить синодальную власть сделать уступку злому времени ради спасения многих чистых душ, да и самого человечества, нежели радикально изменить экономические условия современного быта и убедить человечество, что то самое, что оно считает великим прогрессом и благом для себя, есть только злое издевательство над ним, грозящее неисчислимыми бедами и в конце концов великим и болезненным всеобщим разгромом. В страхе, чисто паническом, от этих мыслей, я ищу успокоительных компромиссов и нахожу их в семье женской, то есть в семье, где бы главою была мать детей, а мужчина являлся бы рабочим и… и рабом. Чего хочется, в то верится, — говорит пословица, и вот, может быть, в оправдание такой формулы я с особенным интересом наблюдаю за нарастанием торжества наших вчерашних рабынь и вижу в этом торжестве довольно логичный путь к моей окончательной цели. Мужчина изо дня в день становится во всех отношениях слабее женщины, падает его энергия, падает талант, падает, прямо сказать, и его петушиная сила. Напротив, женщины начали выделять типы, дышащие незаурядной энергией, на всех поприщах труда и, несмотря на условия, еще весьма стеснительные и неравномерные, шаг за шагом и очень быстро завоевывают себе положение хозяев и распорядительниц и на земле, и в государствах. Даже усиленная защита незаконнорожденных детей, возвращение им прав детей естественных и законных, служит для меня доказательством той же самой идеи. У женщины, даже как гражданки и матери, безусловно все дети законные, так как они ей несомненно свои, у мужчины же и законные дети не всегда свои, между тем полными гражданскими и имущественными правами покуда еще пользуются исключительно мужчины. Кормя своего, все равно какого — законного или незаконного — ребенка, мать-кормилица несомненно кормит свое дитя, рожденное ею по всем установлениям живой природы*, напротив, отец, оставляя сыну или дочери состояние, не ведает — своему или не своему ребенку он все это оставляет, если, конечно, нет явных черт фамильного сходства в лице, в привычках и в характерах его детей. Вот причина, почему все, сделанное для увеличения прав детей незаконных, является в то же время увеличением нравственной и имущественной безнаказанности всякой прелюбодейки и в то же время тяжело ложится в виде нравственной или имущественной кары на прелюбодея**.
______________________
* Вот всем этим святым строкам — ура! В. Р-в.
** И поделом. Тут у А-та путаница мысли. В. Р-в.
______________________
А вот рядом ‘шестьдесят’ бальных платьев от Пакена или от другого парижского портного-художника, поездка на выставку, соперничество честных матрон с отчаянными кокотками — все это усугубляет экономическое бедствие семей не только просто, но и очень даже богатых, создавая великое преимущество женскому негодяйству, любострастию и всем тем скверным и жестоким порокам, которые эти небесно-прекрасные ведьмы унаследовали от праматери своей Евы!
Много сказано дурного о женщинах за все века и у всех народов, но еще недостаточно. Вот когда на земле воцарится царство женщин властных, тогда только мужчина, говоря вульгарно, узнает ‘кузькину мать’! Вот когда он не платонически, а реально раскается в своей современной распущенности, слабости, нечестности, бесхарактерности, жадности и тому подобных добродетелях, являющихся по законам разумной природы естественными, а иной раз даже милыми (мужчине) пороками женщин и только благоприобретенными и привитыми у мужчин.
Вот, многоуважаемый В.В., моя безнадежная точка зрения! Радуюсь за вас, если ваша точка зрения радостнее и вернее моей, но по индивидуальному опыту жизни я не могу разделять ваших радужных надежд на силу реформ словесных, хотя всем сердцем желаю им скорейшего осуществления, как несомненно проектируемых с целью благою и верою непоколебимою в добро и в правду*.
А-т
______________________
* Прекрасная статья, по одушевлению, — с частными ошибками, почти описками. В. Р-в.
______________________

СТРОПИЛА СЕМЕЙНОГО УКЛАДА (Ответ г. А-ту)

I

‘В слишком подвижном обществе, в обществе железных дорог и всевозможной техники, в обществе экономическом и материальном семья неудержимо тает, разлагается, расшатывается: ее словесно (читай: ‘законом’) нельзя поправить’. Так думает г. А-т.
Будто в этом дело! Разве железные дороги не те же для евреев, как и для русских? А у них о падении семейных основ ничего не слышно. Разве техники не больше в Англии и Германии, чем в России и Франции, а между тем пройдитесь по картинным выставкам немецких художников и русских, и вы поразитесь разницею сюжетов в отношении к трактуемой теме у нас и у них. Вот ‘семейная сцена’ не гениального живописца и не гениальная по художеству: сидит бабушка, чуть не столетняя, и вяжет немецкими спицами немецкий чулок, около нее внуки с игрушками, тут же дочь или сын, молодой отец или молодая мать, и непременно на столе Библия, да, непременно этот священный ‘Ветхий Завет’, так мало у нас читаемый, так резко у нас отделенный от ‘Нового Завета’ и отодвинутый из ежедневного и будничного употребления в даль археологических исследований и чтения избранных ‘паремий’ (места из пророков, исключительно ко Христу относящиеся и единственно читаемые у нас в церквах). Таков обычно трактуемый у них сюжет ‘семьи’ в живописи. Кто читал сказки Андерсена, кто знает Диккенса и Вальтер-Скотта, знает, что живопись слова повторяет у них собою рисунок кисти. Воображение русского художника редко касается семьи. Не манит. Да и нельзя не почувствовать, что, возьми он эту тему, он показался бы или приторен, или смешон, как печальный и мужественный автор настоящих статей, очень хорошо сознающий, что он давно стал приторен и противен великому множеству русских читателей, возясь с темой, ни для кого не интересной и всем практически постылой. Семья у нас явление или жестокое, или комическое, — как и у католиков. Не семья у нас, а ‘семейка’. Из семейных сцен в живописи я помню ярко только одну, виденную лет пять назад в Академии художеств: ‘Богатый жених’.
Богатый жених — лысый, во фраке и со звездой, худой, как тощая корова, приснившаяся фараону. Около него — невеста, юная и заплаканная, поодаль — ее бедные родители. Священник меняет кольца: ‘Обручается раб Божий Симеон рабе Божией Марии’… Что сюжет такой не случаен и не сатиричен, что он в духе и в нравах нашей жизни, можно судить из того, что не этот ли в сущности печальный и постыдный сюжет Пушкин в ‘Евгении Онегине’ возвел в chef d’oeuvre (шедевр (фр.)) умиления и поэзии. Да, ‘Татьяны милый идеал’ — один из величайших ложных шагов на пути развития и строительства русской семьи. Взят момент, минута, взвился занавес — и зрителям в бессмертных, но кратких (в этом все дело) строфах явлена необыкновенная красота, от которой замерли партер и ложи в восхищении. Но кто же ‘она’? Бесплодная жена, без надежд материнства, страстотерпица, ‘распявшая плоть свою’ по старопечатной ‘Кормчей’. Ох, уж эти кроткие книги, закапанные воском… Из-под каждой восчинки — слеза, а то и кровь точится… Оставим критику, но вот чего не может не подумать религиозный и социальный строитель: что ведь занавес, эффектно взвитый Пушкиным, упадет, что жизнь — не картина, а — путь, и какова-то будет Татьяна не в картине, а в пути? Прошло пять лет, ну, — десять, двадцать: Татьяна — желчная старуха или — угрюмая. Ей только и осталось, что сплетни и пенсия. Ей-ей, нельзя же о ‘могиле няни’ вспоминать 40 лет, ей теперь 20, а проживет — 60, и, следовательно, в замужестве или вдовой она проживет 40 лет, без детей и внуков, без всякой заботы и работы. О, кто знает жизнь — знает, какие столбы ‘валятся’. Читайте ‘Покаянный канон’ Андрея Критского: подвижник церкви, с которым мы рядом все-таки не поставим пушкинскую Татьяну, как она ни нравится нам, скорбит: ‘Увы мне, окаянная душа… вместо Евы чувственные — мысленная мне бысть Ева, во плоти страстный помысл, показуяй сладкая, — и вкушаяй присно горького напоения’. Какой язык, какие слово-обороты! Но у подвижника, запертого крепкими замками в сырой пещере или общежительном монастыре, — только ‘мысленная Ева’. Только ли это будет у ‘страстотерпицы’ Татьяны, нисколько никакими замками не связанной, свободной и богатой, но уже старой и некрасивой, — уже надорванной в терпении и у которой как бы вырвана тайна и глубина природы женской: ‘…в болезни будешь рождать детей’. Увы, она бессильней все-таки Андрея Критского, и вот в конечных путях своей биографии, не нарисованных Пушкиным, не даст ли она сюжетов, не только некрасивых, но сальных и позорных? Да, тут вечный шекспировский закон:
Когда ж предмет пойдет по направленью
Противному его предназначенью,
По существу добро — он станет злом.
Провидение сильнее наших рассуждений. И идеал семьи может быть построен не на расчете личных сил человеческих, но на повиновении Богу. Я говорю, идеал Татьяны — лжив и лукав, а в исторических путях нашей русской семьи — он был и губителен. Ибо он построен, красиво и минутно, на предположении героических сил у отдельного существа, а не на том общем законе и инстинкте, что вот… ‘дети’, ‘я — бабушка’, вот — ‘мои заботы о замужестве дочери и мои вздыхания о ее болезни’. Идеал Пушкина не органический и живой, а деланный, и даже только… паркетный:
К ней дамы подвигались ближе,
Старушки улыбались ей,
Мужчины кланялися ниже…
Да, хорошо гуляет Татьяна по паркету. Но детей — нет, супружество — прогорьклое, внуков — не будет, и все в общем гибельнейшая иллюстрация нашей гибельной семьи. Вспоминаю я в параллель случай из моей жизни, — грубый и простой случай, но неизгладимо врезавшийся мне в воображение. Служила у нас, лет семь назад, в дому служанка, некрасивая и немолодая, однако не старая и не безобразная. Мы заметили, что каждую ночь она прокрадывается в комнату нашей дочери и долго там зачем-то оставалась. Это показалось нам подозрительно и тревожно. Мы проследили. Как все улягутся спать, она вставала с постели и проходила в комнату девочки, подростка лет 13, где обычно горела перед образами лампадка. При тусклом ее свете она садилась на табурет перед зеркалом и так неподвижно смотрелась на себя почти часы. Бедная, бедная… она искала чего-нибудь занимательного в своем лице или фигуре, но все было безнадежно в смысле привлекательности. В поведении она была очень нервна, горда, безмолвна и трудолюбива. Еще не рассвело, бывало, а она уже двигается бесшумно по комнатам с уборкой. Чтобы не получить какого-нибудь замечания, она, так сказать, шла впереди задач своей работы. Очень поздно мы узнали, что у ней уже было двое детей от безнадежного ‘жениха’, как выражаются здесь в Петербурге. Их она держала в деревне, у семейного брата, выплачивая за каждого по 5 р. в месяц, и себе оставляла из жалованья два рубля. Однажды ранней весной, в бурю и дождь, ей принес какой-то мужик записочку. — ‘Барыня, — говорит она моей жене, — я должна идти в деревню’. — ‘Как? куда? что? невозможно!’ Время было и для нас трудное, шла, кажется, уборка белья. ‘Тогда пожалуйте расчет’. Тут-то из расспросов и оказалось, что у ней — дети и что сейчас один трудно болен, о чем и извещала полученная ею записочка от брата. Конечно, она была немедленно отпущена. В невыразимую грязь она пустилась в далекую дорогу, и дня через два вернулась мокрая и холодная, ‘аки Иона из чрева китова’. Раздулся какой-то ручей по дороге, и она, переходя, искупалась в нем и, не обсушившись, — все шла к ребенку. Великое значение имеет цепкость к жизни, и я думаю, цепкая жизнь, на ‘веки веков’, каковая и нужна нации, зиждется и созиждется не на бесплодных Татьянах, а вот на таких обмокших и усталых, все ‘переступающих’ ради детей, женщинах. Мы их лично корим, но национально от них пользуемся. Право, было бы глубоко страшно их национально погасить и рискнуть остаться при фарфоровой… Лизе Калитиной (‘Дворянское гнездо’) и Татьяне Лариной. Полная получилась бы картина национального вырождения.
Но как же устроить, урегулировать эту мощь и силу и хитрость и лукавство и бешенство рождения?! Очевидно, — не погашая его, что привело бы к вырождению, но — согласуясь с ним. Вспомним Бэкона и его афоризм: ‘ Повелевать природою можно только повинуясь ей’…
Одна любовь укрощает страсти и преобращает могучего льва в послушного ягненка. Страсть (половая) есть сила, совершенно неодолимая, и только есть одна другая сила, которая с нею справляется: сила любви. Вспомним ‘Песнь песней’:
Сильна, как смерть, любовь,
Страшна, как преисподня.
Не с такими силами справляться тощему закону и вялым общественным пожеланиям. Любовь разрывает их, как тигр ягненка, как лев толпу гиен, переступивших ему путь…
За любимого мужа жена пойдет в огонь, и за детей от любимого человека она переплывет реки и океаны, и за любимую жену опять же муж претерпит все унижения на службе, не устанет ни в какой работе, не оборвется в жилах. Да, так вот в чем идеал: в семье, где члены любили бы друг друга. Дайте мне только любящую семью, и я из этой ячейки построю вам вечное социальное здание. Построена ли наша и вообще европейская семья на любви? Увы, разберите примеры Калитиной и Татьяны, т. е. разберите самый идеал, зовущий нас, и вы увидите, что семья наша построена на другом принципе — долга.
О, я не о высоте этого принципа говорю, не идеальность в нем оспариваю, я говорю о прочности. Ибо ведь мы не грезы строим, а жизнь: и тщетно пускать поезд на мост, построенный из приснившихся в сновидении матерьялов! ‘Мы должны’, ‘я должен’, ‘ты должна’. Ну, хорошо, пять лет ‘я должен’, десять лет ‘я должен’, все вспоминаю, или, пожалуй, Татьяна вспоминает о ‘могиле няни’. — ‘И на одиннадцатый год вспоминает?’ — ‘И на одиннадцатый’… — ‘Фу, пропасть: да о чем вспоминает?’ — ‘Да вот о том, что — могила и там — няня. И плачет. Мало кушают и все плачут, о могиле и о няне’. — ‘Ну, ладно, мне некогда, пусть ее посмотрит лет еще через десять какой-нибудь приват-доцент, а я проедусь… нет ли у ней какого родства?’ — ‘Как же, сестричка Ольга, которая тоже плачет по Ленском — выйдя замуж за поседелого предводителя дворянства’. — ‘Ну, вот я к ней’. Теперь к идеям социального строительства я прибавляю точку зрения морального пуриста, и собственно последняя-то точка зрения мне особенно и важна. В усадьбу к Ольге пусть приезжает юный родственник ее мужа, и читатель согласится со мною, что опять тут открывается уголок нравов общественных, о которых скорбят публицисты и ищут их причины, когда единственная причина скрывается в ложном нас манящем идеале и в надежности семейных стропил, построенных из ‘долга’. Дело в том, что, входя в семью, построенную на ‘долге’, ведь я нисколько не знаю, насколько в ней долг выдержан. Terra incognita! И я присматриваюсь, как Колумб в Америке, — ‘где и что плохо лежит’. Где ‘долг’, там могут быть и непременно есть все степени начинающейся измены ему, тогда как где ‘любовь’ — там уже не может быть измены любимому (ведь изменяют без любви, в безлюбовной семье). Татьяна не изменит, но, может быть, Ольга изменит, а впрочем, мне все равно, я ищу не непременно Татьяну или Ольгу, а вообще женщину. И вообще женщину, способную изменить, я нахожу в европейской семье, построенной по ‘долгу’, а не на ‘любви’. — ‘Э, сударушки, кто-то из вас слабнет в долге, не вижу, а носом слышу, да и умом a priori знаю, ибо где же есть гвардия из ста тысяч героев. А я охотник, с тенором, молодостью и богатством’. Ну вот вы тут и читайте мораль.

II

Ясно, что не в ней дело, а в том, что почва под семьею зыбка, в безнадежности ее стропил, в том, что я и каждый, наверно, a priori знаем, что в европейской семье можно ‘охотиться’. Тоже и за мужьями охотятся подруги жен, не слабеет ли кто из них в ‘долге’. И только где долг совпадает с любовью или, устраняя фразы, где закон и нравы признают любовь и семья построена от фундамента до вершины на любви — ‘охота’ прекращается. До сих пор и всегда психология европейской семьи была психология начинающегося похищения, расхищения, особенная психология жадности пришельцев (‘гости’, ‘друзья’, ‘знакомые’) и… скуки матросов корабля по берегу. ‘Берег! берег!’ ‘Любовник! любовник!’ Да, скучно на корабле, берег шире, на корабле все ‘долг’, ‘служба’, а берег — широкое поле, с рощами, гостиницами, лакомыми приманками. Кто о нем не мечтает? Т.е. кто в европейской семье не мечтает о флирте, о флирте на вершок, о флирте на аршин, о флирте на версту! Собственно, что не пошатнулось в европейской семье нисколько? Только правильность, незыблемость и абсолютный авторитет венчания. Это — точь-в-точь сейчас, как при Ярославе Мудром, но под венчанием пошатнулась семья, она разбежалась, наконец, — она сделалась грязна, сальна. Я и говорю, как мыслитель, как пурист: ‘Да перенесите, гг. законодатели и моралисты, эту абсолютность с обряда на факт — и вы получите семью крепкую, как до сих пор было и остается крепко венчание. Переложите абсолютность, святость и авторитет с формы на содержание, со скорлупы — на зерно, с переплета — на книгу: и вместо золоченых переплетов, объемлющих пустую бумагу или неприличный роман, вы получите плохонький переплет, обнимающий бесценную книгу, святую книгу возможной европейской семьи!’ В этом весь узел вопроса. Ведь теперь как рассуждают? ‘Ради Бога, не начните жить без венчания, уж как-нибудь, но его добудьте. Повенчано — и кончено, и все хорошо’. И безмолвное к этому добавление, но непременно из него вытекающее: ‘Как это соблюли — в остальном как хотите: хоть живите на разных половинах одной квартиры, хоть совсем по разным квартирам, хоть даже в разных городах и государствах, пожалуй — ссорьтесь, изменяйте один другому. Пьянствовать? — и выпить можете, человек слаб, а жена стерпит. Жена наряды любит? со скуки, как вы водку? — и наряды ей дайте, жену надо побаловать, мы все слабы’. Кто оспорит, что так абсолютно и движется все по абсолютному закону. И вот меня, любителя жизни и практики, обуяла жажда этой абсолютности для жизни, и, как маленький Колумб, я в мыслях порешил перевернуть загадочное яйцо семейного вопроса: ‘Абсолютное — семья, там как угодно с золочеными скорлупами, но чтобы было здорово и вкусно самое зерно. Живите согласно, при одном ложе и за одним столом, непременно чтобы были дети, и непременно — фактическое супружество, ни соринки, ни грязинки, никогда — разлуки, ни в чем — размолвки. Одно тело и одна душа, и общая кровь в жилах, как и одна мысль в мозгу. Это все — абсолютно! а остальное прочее — как угодно!’ Если таково станет требование от зерна, то, очевидно, абсолютность скорлупы должна податься и гнилая пыль, сгнившая и пахучая пыль худого греха, не должна прикрываться золоченою скорлупою. Здоровая обыкновенная скорлупа на здоровом орехе, и никакого подлога, никакого несоответствия зерна и скорлупы. Тогда я знаю, что раскусываю. Входя в семью, я знаю, что вхожу в здоровую семью, на протяжении всей Европы, и у меня не создается психологии охотника в лесу. Это-то и важно. И теперь есть чудные семьи, но я не знаю, которые, и не уверен, не суть ли чудные семьи — ‘истощающиеся в терпении’ семьи, где, следовательно, можно начать охоту. Таково положение дел в стране, в веках, в цивилизации.

III

Тут и полег гений Моисеева ‘разводного письма’, секрет его бытового действия, его психологии. Секрет этот, пожалуй, мне объяснился лет 14 назад, в первый мой приезд в Петербург: остановился я в гостинице, поблизости Аничкова моста, и готовит мне комнату молодая и миловидная женщина, оказалось, в конце разговора — чухонка. Запомнил это потому — что я первый раз в жизни ‘чухонку’ видел. Тогда, как и сейчас, прислугу или извозчика я всегда спрашивал: ‘Женат или замужем? есть дети или нет? и все ли здоровы?’ Такая разговорная привычка у меня, специально направленная не к душе-спасительному, а к телесно-спасительному. ‘И замужем и не замужем’, — ответила мне миловидная женщина. — Я впал в сердобольный тон, догадавшись, что она ‘так’ живет, — но она мне гордо ответила (как и вообще была горда и как-то счастлива с виду): ‘Он и хотел бы жениться, да я не иду’. На крайнее мое изумление (замужество — почет) она проникновенно сказала (только баба и может об этом догадаться): ‘Что мне обещает замужество? Теперь он меня бережет, за мной ухаживает, слова грубого мне не скажет. Я ему дорога и нужна, ничего в смысле денег не стою — и хороша. И он мне дорог — потому что ласков, потому что мил. А выйду замуж и… может быть, рука его на меня подымется’. Я поразился. Но ведь это так!!! Любящая женщина, конечно, есть сокровище, но его надо сберечь. Абсолютность, перенесенная на обряд, и есть принцип: ‘Не надо беречь, все равно — в кармане’. Снятие абсолютности с обряда и перенесение ее на семью есть в то же время сущность Моисеева ‘разводного письма’, которая заключается в уничтожении этого главного яда семьи, теперешней самодеянности, теперешней ‘законной’ самоуверенности: ‘Какой я ни подлец, а — муж, и ты ноги мои мой — да воду эту пей’, или, с другой стороны: ‘Говоришь, спина ломится от труда, ничего, ведь я законная жена: мне нужно шляпку в восемнадцать рублей, потому что мой любовник любит шляпки не ниже восемнадцати рублей, а ты потрудись и заработай’. Вот вы так связанным в законе людям и читайте мораль:
Кот Васька-плут!
Кот Васька-вор!!
Боже, до чего глупы, до чего горько глупы эти сетования!! Как мудрей моя чухонка в номерах! — ‘Я дорога ему’. Да, конечно, так, какая же жена не дорога, на самую прозаическую оценку, по самому простому счету. Очевидно, есть что-то специально гибельное в условиях нашей семьи, какой-то arsenicum, мышьяк, в нее впрыснутый, что дорогое может превращаться в недорогое. Глупые уверяют: ‘Это от того, что надоедает человек человеку’. Как бы не так! А я скажу: ‘Дорогое должно бы становиться с годами дороже, потому что с каждым днем крепнет привычка’. Почему же старые бриллианты, картины и статуи, долженствовавшие бы ‘приесться глазу’, не продают, не ‘спускают за бесценок, чтобы обменять на новенькое’, а болезненно хранят и в старости любуются ими больше, чем в молодости. ‘Перемен’ в библиотеках и коллекциях не любят. Так то — вещи: какова же привычка — к человеку. И когда его хотят сменить — значит и с самого начала ‘прилепления’ (‘два в плоть едину’) не было, а было простая лежалостъ рядом, механика соседства без тайны взаимоврастания. Французы давно заметили пошлым, но наблюдательным взглядом: ‘Le manage est le tombeau de l’amour’ (Брак — могила любви (фр.)). Они указывают прямо линию, момент, откуда начинается охлаждение. С — венчания! т.е. — с нерасторжимости!! Теперь я обращу внимание наших русских наблюдателей: до какой степени ненасытно длятся и никогда почти не ломаются: 1) тайные связи уже замужних женщин, 2) нелегальная семья. У Гончарова в ‘Обрыве’, у Достоевского в ‘Вечном муже’ есть наблюдение над первыми, я наблюдал вторые, без единой грубости друг другу в течение долгих лет. Все этим и решается. ‘Mariage’ потому есть ‘tombeau de l’amour’, что это есть минута, черта, начиная от которой возможно свинство. Переступил — и попал в хлев. Почему? Да потому, что все вдруг становится возможно! ‘Теперь я свинья — о, советы-то мне даны на праведную жизнь, но ведь то советы, и мне на них наплевать, — а, по закону, какая бы я ни был свинья, все равно законный муж’. Секрет прочности ‘связей’ и ‘нелегальной семьи’ и заключается в том, что принцип: ‘Живите согласно’, есть в них не платоническое правило, а железный — о, какой железный! — закон: ‘Живешь согласно, не обижаешь, не бранишься — о побоях я и думать не начинаю: и я — твоя’ (рассуждение чухонки). Муж (или ‘любовник’) и живет ‘согласно’, да и как же жить ‘не согласно’, когда после первой же грубости — не говоря о привычке и любви — просто в физиологическом смысле придется обратиться, вместо чистой и прекрасной женщины, к ‘улице’, ‘твари’, проститутке. Вот отчего ‘любви’ и ‘сожития’ редко распадаются, а ‘браки’ — очень часто. Психология как 2×2 = 4 простая. Добавлю к ней еще одно тончайшее наблюдение. Все ускользающее — бесконечно дорого, а ‘что имеем — не храним, потерявши — плачем’. ‘Любовь’ или ‘сожительница’ есть вечно ускользающая вещь и которой нельзя ничем (юридически) удержать: именно этим-то бегучим в себе моментом она дразнит, раздражает, манит, родит любовь и ею, как стальною цепью, и держится. Она бесконечно бережется, и бесконечно берегущий ‘муж’ (‘сожитель’), даже без влюбленности женщины, бережется и ею, как верный залог покоя и счастья. Да и просто он мил делается за одну свою деликатность. Мало-помалу образуется такая атмосфера удовлетворенности и покоя, без опасного момента ‘законной скуки’, — что ‘связь’, будучи ничем извне не обеспечена, становится несокрушима. Вставьте же эти счастливейшие условия любви в брак: и вы получите брак прочный, как любовь. Но что это за условие? Не связанность, падение уз, точнее, замена психологическими узами, ‘благодатными’, юридических. Сколько я постигаю, сумму этой психологии и уловил древний еврейский законодатель, построив столь непохожий на наш разводный механизм:
— ‘Я тебя позвал в семью как любящую и верную подругу, мать будущих детей наших, как хозяйку дома. Вот — на столе у меня разводное письмо. Не таись. Будь верна — пока верна, береги имущество мое, будь воспитательница детей. Не притворяйся, ибо ложь есть arsenicum семьи: как только ты внутренно пала, как мать, жена или хозяйка, — без шума, возни и полиции, ты — жена другого, и я буду искать себе лучшую жену’.
В сущности — это логика моей чухонки в номере, и не мудрее, и не глупее. Ведь ‘разводное письмо’ не приходится никогда (за редчайшими исключениями ‘роковой любви’ или уж совершенной негодности, негодяйства жены) приводить в движение. К чему? Оно есть условие такого счастья, покоя, трезвости жизни, что только шальной кинется в омут дальнейших приключений. Так это ‘разводное письмо’ и легло на нравы цельной нации. Оно успокоило кровь (необыкновенно бурную у евреев, см. Библию), выправило нравы, создав одну и самонужнейшую вещь: деликатность, нежность, осторожность. ‘Тут ужасно легко порвать: а поэтому будем осторожны’. Совершенно противоположно нашему: ‘У, канатище — не оборвешь. Попробуем! Наляжем!’
— У меня любовница.
— У меня тоже любовник.
— Идем в консисторию. Пришли.
— У нас по любовнику и по любовнице.
— Худо. Есть свидетели?
— Как же, вся улица знает.
— Нет, особенные, которые чтобы подкуплены были и чтобы врали. Мы только им верим.
— Почем же стоит такой свидетель?
— По три тысячи на рыло. Нужно два свидетеля.
— Отчего так дорого?
— Как же, под присягой ведь. Трудно. Тоже совесть.
— Нет таких денег.
— Ну, а нет, так и живите… согласно, любите друг друга и не оскорбляйте святое таинство брака.
— Это — платонически? или… как?
— Платонически. По закону ты можешь ей рыло свернуть и она может тебя мышьяком отравить, а платонически вы ‘живите согласно, любите друг друга и не нарушайте святого’…
— Хорошо, Матрена, пойдем домой, и теперь ты — меня, а я — тебя, и кто кого скорей до гробовой доски.
Так-то и выходит, что действительно в ‘неисповедимой тайне’ супружества паутинка-ниточка разводного письма не лопается, а наш корабельный канат брака (процедура развода) — трещит.
— У, постылая! убью тебя!
— У, постылый! отравлю тебя! Корреспонденты пишут:
‘Крайняя подвижность общества, железные дороги, новейшая школа и развращающее действие скандальных судебных хроник расшатали благочестивые нравы прошлого века (в котором буквально писали то же самое) и дали еще один скорбный инцидент: в улице NN городка ММ чиновник, или мастеровой, или писатель, бив 12 лет жену, действительно сварливую и негодную, — и все-таки не добив, полоснул ножом по горлу. Осталось пять человек детей, нервнобольных, от отца и матери — пропойц: благотворители, примите участие’.
Вот о чем надо подумать.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XXVIII. Параллельно В.В. Розанову

Итак, милый друг, приходится продолжать, и все в том же роде? Смущает меня только вопрос: да не надоели ли мы с вами читателям? Нет? Ну, пусть будет нет: начнем говорить далее. Страннее всего в нашем споре именно то, что я имел уже случай подчеркнуть и отметить. Мы в основах с вами как будто бы тесно согласны, а между тем спорим. О чем? Ни минуты не сомневаюсь в том, что вы признаете роль долга в семейных отношениях, и, со своей стороны, прошу вас постоянно помнить, что я неспособен отрицать великую первенствующую роль любви* в том же вопросе. Не лучше ли нам помириться на формуле: любовь — созидает брак, долг его поддерживает. Право, ни для кого не будет обидно подписаться под такой формулой, и если бы дело ограничивалось торжеством словесным, формальным, то мы бы с вами имели полное право рука об руку торжествующе проследовать в храм великих моралистов, при ликовании довольной толпы, с благословениями как старых, так и молодых поколений! Ибо — сие древнее мира и незыблемее гор, покуда оные работой времени не обрушатся.
______________________
* Да, все признают любовь… платонически, в стихах, в рассказах и философии. А как до дела коснется, до суда дойдет, до закона — то все любви чураются, все ее обвиняют, и никакое решение о семье не опирается на факт признанной и уважаемой любви. В этом все и дело. В. Р-в.
______________________
Вы, дорогой друг, и частию учитель, с панталыку сбиваете меня цитатами богословского характера, перед которыми я пасую. В этой области пусть спорят с вами лица компетентные, и я на эту арену гладиаторства с вами не пойду. К чему идти туда, где будешь побит в ту же минуту, ибо, когда противник будет фехтовать зрячим, тебе придется отфехтовываться с глазами завязанными?
Я, опять став на почву чисто гражданскую, куда и вам вход вполне доступен, постараюсь еще раз повернуть важный и страстный вопрос в сторону его практического разрешения.
Любовь все объемлет, все зиждет, все приводит к хорошему концу, и там, где она есть, там нам с вами делать нечего.
Ромео, Вертер, Позднышев, Вронский, Онегин, даже Печорин с княжной Мери, все это суть частности любовного отношения к женщине, не все, конечно, но те, какие немедленно и без труда попали мне под перо и пришли на память. Все они любили, хоть каждый и по-своему, и все эти несомненно любившие не годились бы для семейного счастья.
Я уж не цитирую ни Ловеласа, ни Жуана — их любовь, однако столь ценимая женщиной, в счет не входит. Правильно и верно вы указываете для таких случаев плотской любви ее бесплодие, то есть, по-вашему — неблагословение такой любви Богом. До сих пор, как видите, мы двигаемся с вами параллельно, и не далее, чем как двигаются по пути одной и той же дороги. Но являются в результате любви дети, и вот тут-то наши с вами пути немедленно если и пойдут в ту же сторону, то есть в сторону укрепления и утверждения семейных основ, то уже во всяком случае не на полотне одной и той же железной дороги.
Дети? Ах, как много и как трогательно говорим мы о них!
Вам особенно почему-то милы несчастные дети любви несчастной? И вы, в благородном стремлении улучшить их участь в гражданском, а не в духовном смысле, не видите и не замечаете, что легкий развод, неустойчивость семейного уклада ничего в сущности реального не даст плоду любви несчастной и, напротив, все отнимет от плода любви если и тоже несчастной, то во всяком случае заявленной у нотариуса.
Это решение простое и радикальное. Если бы кокоткам и гетерам повелено было носить бриллианты, одеваться у лучших портних за счет государства, но непременно ездить в экипажах на желтых колесах, то я убежден, что явная проституция сейчас бы согнула голову и притушила бы немедленно свою победоносность.
Есть старый рассказ (боюсь соврать, кого, Н. Успенского, кажется), в котором отчаяннейший кнутобой, управляющий над крепостным имением, тиранивший мужиков донельзя, существовал отлично, несмотря на страх, им внушаемый всем и каждому. Но вот с объявлением воли, он однажды нерадивого работника приказал посадить на золотое кресло и привязать к нему обыкновенной ниткой. В ту же ночь этот свирепый кнутобой, которому сходили страшные истязания даром, был бесчеловечно убит человеком и рабом, над которым он себе позволил издеваться. Вдумайтесь-ка в это, и вы увидите, к чему приведет ваша по внешности столь милая схема. Если полноправным гражданином по общему органическому, а не писаному только убеждению может быть человек, рожденный только от брака, благословенного церковью (все равно, какие бы ни были детали этого благословения), то дайте вы не только равные права, но и великие преимущества инакорожденным, все равно их положение в мире не станет ни на волос лучшим. Пусть незаконнорожденные носят висон и золотые бармы, пусть пользуются особым уважением толпы, пусть при их появлении обязательно городовые честь отдают, для чего (заметьте это) им нужно дать какое-либо отличие, ну хотя бриллиантовую звезду на шляпе*, но пусть при этом их не признает церковь за Божиих людей**, положение их не только не станет лучшим, но, напротив, худшим. Теперь незаконная дочь, выходя замуж, совсем теряет все свои особые неправа, выслужившийся директор гимназии до действительного статского советника становится дворянином потомственным, и дети его нисколько не страдают от его незаконнорожденности. Ну, а тогда, извините, явится каста ублюдков привилегированных, может быть и не злобная каста, но во всяком случае человеческого в ней будет мало. Какая же против этого мера?
______________________
* Какое издевательство?! К чему оно? над кем? Вот такие-то ‘мимоходом’ щелчки в затылок и породили детоубийство в христианском мире. Оставьте, гг. писатели, и не смейте ни над одним и ни над каким ребенком издеваться — иначе насмешка полетит в очень дорогие для вас вещи. В. Р-в.
** Вот это — колоссально важно. Все дело в перемене не государственного и общественного, а церковного взгляда на рождение, вообще всякое, а затем уже и ‘незаконное’. Так я и говорил все время, к этому все и веду. Но автор не замечает, что от этого дело становится острее и чреватее последствиями… В. Р-в.
______________________
Одна-единственная только, дорогой друг: ‘Не прелюбодействуй’ и ‘не имей незаконных детей’. Это говорит Бог, а Его слова благоговейно повторяет церковь. Если же, по несчастию, по пылкости натуры или благодаря вмешательству гражданской власти в отправления чисто физиологические, разумея запрещения браков прежде 21 года, явятся тоже дети, — то только за любовью отчей и матерней, в толерантности христианского общества, в заступничестве у Бога и Девы Марии за этих детей и всего более благодаря христианскому всепрощению, эти дети могут получать человеческие права и достигать всего, чего достигают дети законные. Это сторона нравственная. В тех же случаях, когда отец не признает своих детей своими, когда мать кидает младенцев в прорубь, — нам, христианам, лучше всего верить искренно и глубоко, что пути Божий нам неисповедимы*. Не земною только жизнью живет дух человеческий, и, кто знает, может быть, сюда шлет его Бог для испытания и для кары, за единый великий грех — грех непослушания — этот первородный грех, сгубивший всю землю. Думающие по-вашему неминуемо должны верить, что смерть есть наказание, есть ужас**, напротив, верящие в благость Божию должны верить, что смерть есть избавление от мук греха, есть конец, после которого ‘Ныне отпущаеши раба’ есть наивернейшая формула для мысли благочестивой.
______________________
* То-то ‘христианская толерантность’. Тогда и об Ироде надо сказать, что он рассчитывал на ‘неисповедимость путей’ и, пожалуй, предварил не только наши детоубийства, но и нашу religio. В. Р-в.
** Конечно — ужас!! А детоубийство (каково матерям после) — ужас ужасов. И я всегда думал, что идея, и чувство, и насмешки около ‘незаконнорожденности’ суть как бы восковая (из черного воску) свеча в капище сатаны. В. Р-в.
______________________
Поймите точно и строго, что все мы смертны и часу своего никто не знает. Почему же бы в этом направлении надо силиться и стараться дать какие-то особые преимущества детям незаконнорожденным?
Милый мой друг по духу, вам, как человеку не на словах, но и духом верующему, позвольте сказать, что в вопросе о незаконнорожденных я имею некоторую фактическую компетенцию. Мать моя незаконнорожденная дочь одного из лучших людей*, достаточно высокопоставленных (только не королей), времен Александра I. Он был четвертым мужем моей бабушки и нисколько не скрывал своей связи, почему и оставил своим детям свою фамилию, но, конечно, не титул, он же оставил им свое состояние и даже похоронен под мавзолеем рядом со своей четвертой гражданской женой, которую, конечно, любил тою любовью семейной, которую и вы проповедуете. Дочери его, несмотря на свое незаконное происхождение, сделали отличные партии, дети их пошли высоко по службе и все отличались дедовской честностью, прямотою и не обижены были и талантами**. Так хотел, значит, Бог. Затем смолоду я вращался в родственном мире артистов, художников, очень знаменитых поэтов, архитекторов и т. далее. Но эта среда, несмотря на то, что ей приписывают какое-то вообще отрезвляющее значение в жизни, сама отличается замечательною свободою нравов, т.е. половою распущенностью и пьянством. И таких родственников с талантами у меня было очень много, гораздо более, нежели я бы того желал, и от них осталось много вот таких несчастно-рожденных. У многих я был поневоле и опекуном и попечителем. И вот, поверьте мне на слово. Из мальчиков незаконнорожденных вышли идеальнейшие отцы семейства***, несмотря на их, может быть, и невысокие гражданские качества. Из девочек, предварительно прошедших огонь и медные трубы, вышли неплохие жены и матери**** до тех пор, покуда в душах их жил страх Божий. Им сам Бог посылал удивительнейших по душевным качествам мужей, и до тех пор, покуда этот страх Божий сохранялся, — и мир царствовал в их благословенных семьях*****. Много иначе стоит дело там, где в основу был положен обман, взаимное надувательство и собственный разврат. Вот тут были случаи, когда законнорожденный негодяй женился на законнорожденной негодяйке****** и был обманут так же жестоко, как и сам надеялся обмануть свою законную подругу жизни. Но, многоуважаемый, из зла, — кроме зла, никогда ничего не вырастет, из плевел вырастет плевел сугубый, из лжи общей растет ложь злая. И это есть кара Божия, и как таковую ее надо и принимать!*******
______________________
* Как торопится заметить: ‘одного из лучших’, из ‘высокопоставленных’. А раньше смеялся над питомицами Воспитательных домов, говорящими, что ‘они происходят от князей’. Но Бог обратил насмешку на смеющегося. Но каково детям простых? В. Р-в.
** Что же из этого худого вышло? Какое множество добрых последствий! Почему же не разрешен 4-й и 5-й брак: приведенный рассказ — колоссальный довод в пользу мною проповедуемой необходимости открытости и признанности отношений теперешних ‘нелегальных связей’. Ибо в рассказанный факт введите тайну, укрывательство — и вместо добрых плодов вы получите несчастье, злобу, нищенство (детей) или их смерть. Кому это нужно? Зачем? Давид, стыдящийся Вирсавии, дал бы человечеству не Соломона, а лишний детский трупик. О, как вразумительны свидетельства Библии! В. Р-в.
*** Какое признание! А мы таких ‘с камнем на шее — в воду’. Сколько отнимает общество у себя, государство! В. Р-в.
**** То-то, то-то. А вы выше говорили: ‘Не будем рассуждать о смерти таких детей: это есть искупление греха’. Нет, это есть свечка дьяволу. В. Р-в.
***** То-то, то-то. Как я рад, что вызвал все эти признания. Сколько в них важности. Будем же сие беречь, лелеять. И оставим жестокость. В. Р-в.
****** Интересно. О, как все это важно. А вы, настаивая на форме, говорите: ‘Шире дорогу этим негодяям, и сбросьте с путей их те благочестивые семьи!’ Но Бог заворачивает ваши слова иначе, чем вы сами хотите. В. Р-в.
******* Нет, с нею надо бороться. В. Р-в.
______________________
Почему я так пристально слежу за вашими идеями и спорю с вами? Потому, что вы не ведаете, что творите. Вы убиваете этот страх Божий теми послаблениями развода и узаконения детей, которые вытекают у вас из самых лучших побуждений и благодаря только вашей чистоте душевной. Вы проповедуете любовь? Да, любовь бывает на утре семейной жизни. Мужу 25, жене 20 лет: все вокруг них сияет, все благоухает, и любви их, кажется, и конца нет. Но вот прошел год, — явился ребенок. Муки, хлопоты, беспокойства, бессонные ночи, у мужа страх за родильницу? Да, крута горка да забывчива, — говорит пословица. — Еще год — еще дитя и то же самое. Еще год — опять повторение пройденного.
А там еще и еще. Наконец возникает вопрос о сапогах:
— Вы понимаете ли, что значит чиновнику или даже генералу не последнего разбора, получающему хотя бы четыре тысячи в год, купить детям по паре сапог, когда таких детей десять, а жене всего еще 30 лет? — спрашивала меня одна из идеальнейших матерей семейства, шествуя по Гостиному двору, обремененная покупками на лето.
— А ведь надолго ли такая пара сапог этим разбойникам, которые не имеют понятия, что за них заплачено, сколько эти сапоги, которые они рвут, стоят родителям и крови, и пота, и злых забот?
И вот, слушая эти святые, хотя и прозаические речи, не только убежденный холостяк, уповающий на Воспитательный дом, но и холостяк случайный думает: ‘Как хорошо, что я не женился’.
Вот где, следовательно, гнездится червяк, подтачивающий современную лучшую идеальнейшую семью.
Вы иронизируете над моим положением, что семью разрушили железные дороги. Но не все то неверно, что с первого слова кажется странным. Железная дорога дает возможность каждому немедленно бежать оттуда, где ему не нравится. Это в некотором роде тот же чрезмерно легкий развод с тем случайным неудовольствием, которое нас сейчас угнетает. Разве в оны дни не было того же? Ах как было. Да и неудовольствия были много ужаснее нынешних. Но бежать было некуда, и все, — извините, пожалуйста, — обходилось. Кое-что выясняли, иногда прощали с обеих сторон, ибо если уехать было трудно, то и выписать нового слугу было столь же хлопотно и трудно, и потому выгода экономически-нравственная подсказывала и тому и другому мысли миролюбивые. А теперь? Бац, бац, с одной стороны, бац, бац — с другой, и вот один уехал в Китай, а другой — на Парижскую выставку. И само собой понятно, где же тут столковаться, при наилучшей почте, и какие шансы имеет примирение поссорившихся? И эта легкость развода фактического объясняет многое, по внешности необъяснимое. Затем экономка. Каждому провинциалу не элегантно сытому кажется, что в столицах у Яра, у Кюба, у Донона и в Славянском базаре кормят даром за таланты. ‘Ах, вы талантливы, пожалуйста, кушайте у нас. Обед — три рубля с румынами, которые уши дерут, или — пять с цыганами, которые музыкальную тошноту возбуждают, но с вас как с таланта — смеем ли мы брать что-либо? Пейте, кушайте, слушайте и прославляйте нас, как можете и как подскажет вам талант’. Ну, и едут таланты на даровые хлеба, и таких талантов в Петербурге по последней переписи было 8000, а теперь по новой, наверное, окажется уж тысяч 10. Смотря на эти успехи талантов, за ними скачет и провинциальная бесталанность. ‘Жену и детей на время (это для совести) побоку, а там увидим’, и вот проходит полгода, год, и обнищавшая, заголодавшая, покинутая семья получает послание: ‘Душечка, стосковался по тебе в этой подлой столичной сутолоке и прошу выслать мне четвертную. Займи хотя у дяди, пусть меньше пьет, ему пить вредно, я у докторов справлялся. Еду, чтобы успокоиться от пережитых ужасных (три раза подчеркнуто) столичных впечатлений’.
А смотря на это, холостяки — и убежденные, и не убежденные — решают не жениться, а плодить и наполнять землю путем воспитательных домов или вовсе их не плодить, при помощи разных средств и докторов.
При чем тут любовь? При чем тут каноны? При чем тут облегченный развод? Все это было да прошло. Поздно говорить о разводе, когда в столице несколько десятков тысяч разведенных женщин, порядками чисто полицейскими. Кто тяготится ныне — тот разъезжается, кто любит незаконно — продолжает незаконно родить, — и теперь вы требуете избавить этих незаконно любящих, этих разрушителей общественной ячейки*, последнего укора совести, то есть дать права незаконным до степени законных детей, в то же время не признавая семьи — в форме семьи женской? Вот следуя за вами параллельно, вполне соглашаясь, что установленная легкость развода без гнусных и грязных формальностей желательна, до заключения опрометчивых браков, я не желаю, чтобы с негодяйства адюльтерного была снята последняя узда и чтобы прелюбодей, в обществе христианском внесший много горя и досады в жизнь сограждан, мог бы высоко и гордо держать свою грязную голову. Пусть терпит, если согрешил, и, если он пустил в мир невинных страдальцев, пусть сам трудом своим искупает их страдание, стараясь придать и достать им права людей свободных. Говорят же: ‘Любишь кататься, люби и саночки возить’. Вот пусть же и они повозят эти саночки. В заключение беглое замечание. Говорил с умным евреем о разводе, и тот сказал мне**, что вы напрасно так полагаете о безусловной легкости еврейского развода. Для последнего нужны также доказательства бесплодия или прелюбодеяния жены, как у нас, и разрешение на развод раввина синагоги. ‘Иначе, — сказал он мне, — история Леи, подсунутой Иакову, совершенно не была бы понятна по целесообразности своей’.
А-т
______________________
* Хоть бы вспомнил милую бабушку свою! Да чем она ‘разрушала ячейку»? Сама была несокрушимою и святою ячейкою, из которой вылупился птенчик, мой оппонент. В. Р-в.
** Еврей этот или ошибся, или ввел в обман г. А-та, ибо он ничего не мог и не вправе был сказать, кроме того, что содержится в Мишне и Гемаре, а там ‘достаточно мужу заявить, что у жены его дурно пахнет изо рта’ или что ‘она худо ему сварила суп’ — чтобы получить развод. Конечно, тонкие еврейские законодатели понимали, что любящий муж на это не пожалуется, а кто пожаловался — значит, он не любит, и тогда пусть скорей перестает быть мужем. В. Р-в.
______________________

XXIX. Тяжелые упреки духовенству

(Из письма в редакцию ‘Петерб. Листка’)

Довольно знакомый с духовенством, но не знающий его как следует г. Потапенко не так давно набросал смелою кистью тип ‘нового’ иерея в лице от. Семена Маккавеева (‘Новый’, из хроники ю. рус. села, 1899 г.).
Одежда у от. Семена ‘как будто не православная’ (стр. 190), ‘ряска — точно подтыкана’ (104), щиблетики, воротнички (16), в углу маленькая иконка, любит он поиграть в преферанс по маленькой (135), посты считает предрассудком (131), по средам ест индеек (173)… Но это еще все цветочки. Ягодка-то зрелая вот какова: от. Семен с классическим бесстыдством ‘продекламировал’ в первом своем слове с церковной кафедры — о таксе: ‘Дабы избежать постыдных торгов при совершении треб, я составил таксу, в которой обозначено, сколько какая треба стоит. Сия такса находится у причетников, и всякий желающий может ее видеть. Аминь’ (146). Это ли не патриархальная откровенность — не ‘Ровоамовы скорпионы’ (3 Цар. XII, 1)! Таксу эту он носил и лелеял в своем сердце, еще когда был в семинарии (171). Прихожане, естественно, вознегодовали на таксу с высокими ценами за требы. Дошла о ней весть до архиерея. От. Семен, оказалось, восторжествовал: такса его не только не разорвана была владычною рукою, а пошла еще лучше ‘в ход’. И неимущие даже несли ему столько, сколько полагалось! (216)… Вот каковы ‘новые’ иереи! Неужели все? По-видимому, так! Ведь г. Потапенко пишет не газетную заметку об единичном факте: он обобщает как будто свои наблюдения над новыми иереями, группирует около от.
Семена яркие черты, присущие целому поколению ‘детей’, всем новым пастырям. Итак — лейтмотивом пастырской деятельности ‘новых’ является — такса! Пышным цветом цветет у новых — культ мамоны! Архипастырский жезл не бьет сребролюбивой руки пастырей. Совесть у них спокойна, либо и вовсе ее не обретается в новых: сожжена, видно! Идиллия, подумаешь, точно вот при блаженной памяти ‘барщине’: гуляй низкие страстишки не бар только, а новых иереев — на просторе. ‘Вся вам лет и вся на пользу!..’ Надо ли, однако, говорить много, что новые иереи г. Потапенко — уродливая карикатура на действительность, злая, глумливая, тенденциозная. Обидно, право, видеть, как свои-то, православные люди, поют в тон злым недругам церкви и пастырства — каким-либо штундистам и пашковцам. Пусть бы даже и были отцы Семены в каких-либо диких уголках, — но чего же ради и называть таких выродков — ‘новыми’ представителями пастырства? Лучше было бы покрыть срамоту все же отцов духовных покрывалом снисходительности*, а не тащить на свет Божий, на посмеяние миру крещеному и некрещеному — редкостные экземпляры нравственных уродов, как будто и способных вырасти лишь на новой почве. Не грешно смеяться над смешным, но грешно делать смешным несмешное. От. Семен, по нашему мнению, больной человек, психопат. Высмеивать больного, а тем более ставить его типом новых, судите сами, малоталантливая выдумка. Не знаю, что сказали бы, положим, доктора, если бы новому какому Потапенко пришло в голову написать книгу под заглавием: ‘Самый новый’ — ‘из московской хроники’, — в которой откровенными мазками намалевать во весь рост врача Z., прививающего больным и здоровым скверную фр. болезнь, — при молчаливом согласии высших врачебных начальств. Думаем, что в такой хронике нашли бы обиду целому сословию врачей. Не славу нам — теперешним пастырям — несет и ‘Новый’ г. Потапенко. Он брызжет грязью и на невинных в ‘новых’ злохудожествах, созданных фантазией) г. Потапенко — далеко не благодушного юмориста.
______________________
* Вот это — правда. Укором другому сам не очистишься. Духовенство наше если и скупо, то сюда пошел талант, потому что ему некуда деться. Сидит батюшка дома, знает только требы и службу, и растет в детей и в деньги. Ни науки у него, ни широкой исторической деятельности. ‘Матушка’, по способу выбора невест, часто — постыла. В. Р-в.
______________________
В некоторой степени уподобился г-ну Потапенко модный, кажется, теперь писатель-философ г. Розанов. Он очень смело указал в ‘Нов. Времени’ (N 8876 ‘Мал. фел.’) на то, будто духовенство не признает венчание таинством, так как всегда и везде точно определяет и предварительно берет плату за венчание, и никогда никем в этом сверху (от архиереев?) не было остановлено. А плата не взималась никогда за таинства: в таинствах сообщаются дары Св. Духа. Взятие денег за это сообщение всегда считалось страшным грехом. Ясно поэтому, что венчание, совершаемое за плату, не принадлежало никогда к таинствам. Вот суть указаний г. Розанова! С г. Потапенко он сходится во взгляде на плату за требы. Оба очень определенно говорят — о таксе за требы. ‘Точно определенная сумма платы, взимаемая до венчания’ — что это, как не та же такса ‘нового’? Крупная ошибка, г. Розанов! Никогда не дозволялось духовенству ‘учинять торг за дело служения’, а советовалось всегда и советуется теперь — ‘быть довольным подаваемым доброхотным подаянием’ (Дух. регл., ст. 21, пр. прич.). ‘Истязание себе корысти от братии’ — вымогательство платы за требы, — ‘корыстолюбие, домогательство платы, договоры с прихожанами о плате за требы’ — все это влечет за собою строжайшую кару для виновного, начиная от ‘внушения с подпискою’ до монастыря и низведения в причетники. Просмотрите грамоту архиерейскую, уст. д. кон., инстр. благоч-м, резолюции, положим, митр. моск. Филарета, и вы воочию убедитесь, что с таксою шутить нельзя иерею: она приведет его под архипастырский жезл. Церковь — не кочермница, где ‘по прейскуранту’ с prix-fixe — отпустят, чего прикажете. Не омраченный страстью сребролюбия иерей, поверьте, никогда не дерзнет предварительно точно определить и даже будто бы и взять, не сделавши дела, плату за него. А г. Розанов уверяет, что все всегда так вот и делают, как он сказал. Можно думать, что наш философ не разделил точно двух моментов в плате: есть плата за освещение церквей при венчаниях, за певчих, обстановку, — и есть плата за самый обряд венчания, за совершения таинства. Не спорим, что плата певчим и за освещение может быть точно определяема наперед, но нет прав у причта определять и требовать точной платы себе* за венчание. Она — доброхотное даяние и никаким регламентациям не может быть подчинена. А ежели где-либо и бывает иначе, то это — не по праву, а по произволу**. Обобщать же произвол одного или некоторых, до значения закона доводить исключительные случаи — по меньшей мере нелогично. В семьях не без урода, — но обидно же, когда из-за одного урода всех сочтут уродами. В золото речей своих не подобает г. Розанову вплетать паутины… Тяжело выслушивать от нашего немилосердного судии и другой очень тяжелый, как жернов осельский, упрек в непризнавании духовенством ‘венчания’ за таинство. Подумал ли г. Розанов, что не признавать иерею таинства — таинством не иное что значит, как обвинить себя в неправославии. Каждому иерею вменяется в обязанность совершать семь таинств, в том числе — ‘венчание по воле и согласию мужа и жены’ (арх. грамота). Если же иерей станет колебаться в представлении о венчании, если он дерзнет ‘отметать’ св. таинства, то он сам подпишет себе и приговор, отлучающий его от церкви и подвергающий его извержению из сана (‘грам.’ и Послед, в нед. правосл.).
______________________
* Ну, это трудно разделить. Тут-то и начинается софистика газетной статьи или злоупотребления быта. Нам, мирянам, где тут разобраться. В. Р-в.
** Так ведь о нем и говорится. Мы (миряне) видим обычай и по нему констатируем дела. В. Р-в.
______________________
Но ‘как же, скажете, плату-то можно, однако, брать за венчание, если оно таинство? Ни симония ли это?’ — Ничуть! Плата, как мы говорим, предлагается добровольно за труд, а не за благодать. Благодать нельзя оценить, да некому за нее и денег брать: она — от Бога. Цену ей знает один Бог, и цена эта, конечно, не может быть таксирована!.. Господа Иисуса Христа и св. Его апостолов кормили добрые души, приют им давали, служили им от имений своих, в благодарность за обильно даруемую ими благодать учения, исцелений. Но кто же скажет, что Богочеловек и Его св. апостолы ‘торговали благодатию’, в ‘ковчежец’ свой плату брали за израсходованную ‘сумму благодатных даров’? Царь жалует милостию верного слугу, дает ему и вещественные знаки благоволения Своего -награждает орденом. За весть о царской милости, за вручение ордена, за самый орден награжденный платит что может и что даже должен платить по статуту. Неужели же он этою платою окупает царскую милость? Нет, он только за труд платит вестнику о Царской милости, платит за материал — для ордена потребный.
Священнику дано право и власть совершать таинства, быть посредником между Богом и пасомыми в сообщении благодати таинств, и вот паства в благодарность за труды его — поит его и кормит. Кроме полной правды, ничего нет в этом кормлении пастыря — ‘млеком стада’! Молотит вол, хозяин обязан кормить его. И всякий делатель достоин мзды своей. Нельзя жестоко обрекать и пастырей на голодный стол*.
Прот. Н. Дроздов
______________________
* Господь с ними. И в мыслях ничего подобного не имел. Искренно ему желаю прибавления достатков. Цель моя была — не упрекнуть духовенство, но анализом выделить, что в браке есть таинство, дабы сказать: ‘Это — ребенок! супружество!’ Автор вовсе не понял моей мысли. В. Р-в.
______________________

XXX. Открытое письмо г. В. Розанову (Через газету ‘Россия’)

Отнюдь не желая входить с г. В. Розановым в газетную полемику по существу о рождениях и о браке, из благоговения к св. таинствам и к св. прав, церкви, о чем, по моему убеждению, даже крайне неуместно полемизировать в повседневной газете (для этого есть специальные журналы), я спрашиваю г. Розанова: за что он крайне меня обижает, публично меня оскорбляет? Да и не меня одного, а наверно, и тысячи моих неповинных собратий?
В 8876-м N газеты ‘Новое Время’ г. В. Розанов в м. фельетоне пишет следующее: ‘Есть понятие симонии или взятие денег за сообщение даров Св. Духа. В церкви это считается страшным грехом. Поэтому священнику никогда и в голову не может прийти обусловливать предварительно плату за крещение, причащение или исповедь. Но за венчание плата обусловливается (курсив), и это было всегда и везде (курсив), не возбуждая вопроса’.
Я священник, и г. Розанов это на меня клевещет. Никогда у меня этого не было*.
______________________
* Смотрите, как обиделись. Так зачем же вы не взвесили боли тоже в своем роде ‘клеветы’ на сонмы девушек! на тысячи детей!!, ‘клеветы’, к могиле приводящей, содержащейся в термине ‘незаконнорожденный’. Чужим вы подстилаете матрас из гвоздей, а себе требуете пуховик. Но полежите же хоть недолго сами на железном матрасе. В. Р-в.
______________________
Публично предлагаю г. Розанову за 10 лет моей службы списать из книги обысков о всех, мною повенчанных (мой адрес в редакции), с их поручителями (в том числе и его газетных сотрудников) и, под присягою, допросить: ‘Обусловливалась ли с кем-нибудь из них’ мною или моим причтом ‘плата за венчание’? Г. Розанов уверяет, что это было ‘всегда и везде’.
Сильно сомневаюсь, чтобы и сам г. Розанов не понимал, в чем суть этого эффектного, подобно ракете, в стотысячный раз направляемого в вынужденное питаться унижающими его подачками духовенство! — Враги его готовы пользоваться даже и не зависящими от духовенства способами к его пропитанию, дабы обвинять нас даже ‘в симонии’! Это, видите ли, понадобилось для доказательств г. Розанову, что брак не есть таинство?! Еще легче было бы обвинять поголовно духовенство в торговле св. Телом и св. Кровию Христовой*. Это вышло бы эффектнее. Ведь при причастии тоже деньги дают**, и даже не в квартире, как в большинстве случаев, при свадьбах, а в храме.
______________________
* Что за чудовищность. По всей России все знают, что за причащение копейки не берут иереи. Страшно. А за венчание — не страшно, и тут все дело в различии самочувствия священника при настоящем таинстве и при обряде. В. Р-в.
** Где? когда? кто? ‘Теплоту’ выпивая, причетнику (отнюдь не священнику) кладут мелкую серебряную и медную монету. Автор прибегает к софизмам, не зная, как вывернуться. В. Р-в.
______________________
Сомневаюсь, чтобы г. В. Розанов не знал, какое сильное стремление везде обставить венчание возможно для каждого торжественностью.
Кому же не известно, что на торжество при венчании тратят от 30 копеек до многих тысяч рублей?
Виновен ли священник, трепещущий обычно пред венчанием за полность и верность требуемых ‘обыском’ документов, что спросит перед браком, напр., г. Розанова: ‘С каким освещением церкви желаете венчаться? в каких венцах? с диаконом или без него? с певчими или без них? с полным хором или половиною’ и т.п.?
Виновен ли священник, что, быть может, указал заплатить о. диакону или псаломщику за обыск, за этот тяжкий, ответственный, чисто юридический акт, ставящий и без того униженное, забытое православное духовенство, по самому слову ‘обыск’, — на ступень противного ‘сыщика’?
Обыск наделяет причт грудою переписки копий с документов и служит корнем всяких недоразумений и нареканий при браках на духовенство. Не будь обысков, навязанных духовенству, я уверен, были бы изъяты из консисторий и их позорище — разводы*.
______________________
* То-то ‘позорище’. Верно, в первый раз за русскую историю это сорвалось с пера духовного лица. Если бы с начала века и все сто лет вы в каждой книжке всех духовных журналов писали: ‘Развод — это наш позор! нас он позорит! совестно! страдаем!‘ — то этою правдою вы и сами бы спаслись, и тысяч людей не довели бы до отчаяния. Но от ‘позора’ разводов ‘пушок’ оставался на рыльце не одних чиновников. Сам я видел в Нижнем целую систему (с надворными флигелями) деревянных домов у старого-старого протоиерея, много лет заведовавшего в консистории ‘бракоразводным столом’. Кстати, ‘брать за развод’ тоже не есть ли симония, если уж считать весь брак в его целости за таинство? В. Р-в.
______________________
Где же тут симония? Где торговля дарами Св. Духа?
Если бы даже кто-либо из духовных, видя приготовления богатой обстановки для венчания или для свадебных пиршеств, бывающих при всякой почти свадьбе, и зная по горькому опыту, что при самых помпезных обстановках, в подобных случаях, ему, имеющему узаконенное право на получку за труды, ничего не заплатят, или заплатят сравнительно самые ничтожные гроши, или прямо надругаются над его трудом ничтожностью платы (чего знаю факты в С.-Петербурге с людьми состоятельными, в чинах, из хороших фамилий), — и не получая жалованья, и изверившись в заказчиков, спросил бы плату за свой труд вперед или указал бы, сколько обычно платят за венчание (иногда с обручением, с молебном, с проводами — все это цена труда), — и ‘трудивыйся да яст’ (Мф. 10,10), но при чем же тут дары Св. Духа? Или, если бы священно- и церковнослужитель указал, сообразуясь с разными, чисто житейскими соотношениями и соображениями, сколько ему хотелось бы получить за свой труд (и то, надеюсь, по забитости своей, робко и не настойчиво), то где же тут-то симония? при чем же тут-то дары Св. Духа?
‘Святая Святым’, — слышим часто мы. А тут священник ставится далеко не в положение святого, а скорее случайно понадобившегося наемника-рабочего*… На плату духовенству, быть может, и бессознательно, но по нравственному чутью так именно, по-моему, смотрят и почти все православные: тридцать лет живу при требах в духовном мире, но ни разу ни от кого не слыхал: ‘Вот вам за дары Св. Духа’, или ‘за благодать’, но всегда слыхал до г. Розанова и слышу: ‘Вот вам, батюшка, за труды’.
______________________
* Ужасно все поставлено, ужасно горьки эти признания священника. И больно от их учения миру, и больно им самим от мира. В. Р-в.
______________________
Наверно, всякий знает и может судить по себе, что в минуты вышеупомянутого вынужденного спуска в столь жизненные меркантильности ни у одного священника, ни у одного ищущего брака или заказчика* нет и даже не может быть места для мысли о дарах Св. Духа. В эти минуты все поглощает обоюдно-жуткий вопрос: у ищущих венчания — ‘Как бы священник не отказал’, у священника — ‘Как бы его не подвели’. Смотри, да смотри документы: 1) нет ли подчисток, подписок (а положитесь-ка на писарские пометки в паспортах?!), 2) нет ли между женихом и невестою родства или свойства, возбраняющих брак (а узнайте-ка?), 3) в здравом ли уме жених и невеста? (на что же проф. Бехтерев, Мержеевский, Чечотт? — да и они иногда ошибаются). А вырази упорное желание видеть лишний раз жениха или невесту, — сейчас же: ‘Батька придирается’, ‘хочет взятку сорвать’, ‘подороже взять’ и т. п., 4) по доброй ли воле вступают в брак? по каким побуждениям?.. Поисповедуйте-ка ныне вступающих в брак, перед браком. Поговорите-ка со многими откровенно… Ох, г. Розанов! Вы заговорили бы иное…
______________________
* Это хорош термин, добровольный в устах священника: ‘заказчик на венчание‘, ‘заказчик… на таинство‘?? По всем этим терминам и видно, что сам мой оппонент брак, супружество считает таинством, а венчание — только обрядом. В. Р-в.
______________________
Вы думаете ‘разредить население воспитательных домов’ публичным отрицанием брака* как св. Таинства? (см. ibidem).
Не сделаете ли этим обратного?
Свящ. К. З-кий
______________________
* И не думал этого делать. Я тку паутину мысли, а оппонент бросается с топором, принимая ее за канат. Смотрите, канат обрубите, а паутина все же останется. А в паутинах иногда большой узор… В. Р-в.
______________________

НЕСКОЛЬКО РАЗЪЯСНИТЕЛЬНЫХ СЛОВ

Нахожу себя вынужденным дать некоторое объяснение в ответ священнику К. 3-кому и протоиерею Н. Дроздову.
Никогда мне и в голову не приходило (имея в родстве своем священников и по прямой линии происходя от деда-священника) взводить упреки на наше не высокообразованное, но во всяком случае честное и большею частью доброе духовенство, к тому же, безусловно, во всей массе несущее сан свой с чувством чрезвычайного религиозного страха. Повод к этому ‘письму’ и статье подало мое упоминание в одной из статей о симонии (плата за совершение таинства) в связи с разбором венчания, каковую симонию, по словам авторов статей, я приписываю нашему духовенству. Ничего подобного я не говорил. Не знаю, как в Петербурге, но в Москве, венчаясь в 1881 году, я уплатил в точной сумме семьдесят пять руб., а в селах, опять же мне точно известно, не только черствые, но и самые добрые священники никогда не понижают плату за венчание, ссылаясь: ‘Уступи я рубль бедняку, и самый богатый мужик уже не даст выше платы, чем этот самый бедный мужик’, ‘во всем пожалею мужика, и уступлю, и ему помогу, но в плате за венчание не уступлю и не могу уступить’. Да это, мне кажется, общеизвестно, и никогда никем не скрывалось. Но смысл моей статьи именно отрицал здесь симонию, каковую можно было бы предположить, ибо я уравниваю венчание с большими и малыми церковными ‘службами’, каковы: молебен, литургия, всенощная и проч. За всенощную на дому (накануне дня Ангела) плата берется, берется в определенной сумме она и за упокойную литургию, за помин души и проч. Венчание, которое решительно во всех канонических книгах и в народном говоре зовется ‘чином’ (‘чин венчания’) и нигде в книгах и никогда в говоре не называется ‘таинством венчания’, естественно, оплачивается как материальный труд священника. В нем и через него церковью благословляется брак: но благословение и благословляемая вещь — не тожественны, молебен путешествующему и самое путешествие — не тожественны.
Митрополит Филарет, сказав: ‘Не благословенный церковью брак лишает благословения Божия семейство‘, в словах этих выразил, что и без благословения брак есть, однако же, брак, семейство есть семейство, а не скопище животных, которых можно или следует разогнать, в разные стороны и с разными именами и фамилиями, без признания за членами такого семейства какой-либо связи. ‘Связь есть, связи вы не имеете права разорвать или ее отрицать’, — это я высказал, это я доказываю, требую признать эту связь юридически, священно и государственно. Адам и Ева благословлены были ‘плодиться и множиться’ еще в раю и до грехопадения: вот прообраз венчания. Но когда же и где написано, чтобы еще в раю и до грехопадения был между ними ‘брак’: очевидно, он отделен и не слиянен и не тожествен со словом благословляющим. Известны очень редкие, но возможные и бывалые случаи, когда, при необходимости совершить брак в такой-то срок и за невозможностью жениха прибыть в место нахождения невесты, жених посылал за себя ‘заместителя’, каковой с его невестою и становился под венец на место жениха. Но возможно ли, чтобы бракосочетающие дары Св. Духа сошли на заместителя, а подействовали и бракосочетали — отсутствующего жениха?! Возможно ли представить, чтобы причастие проглотил один, а причастился им другой, или если мой ребенок болен — в таинстве крещения погрузили за него в воду другого ребенка? Вот разница между обрядом и таинством, в таинстве, конечно, невозможно замещения, а где оно есть, там нет таинства. Этот круг моих соображений и наблюдений совершенно позволителен, потому что он совершенно нов и не противоречит никакому сложившемуся и установившемуся учению. Этих подробностей никто не разбирал, и я сам не натолкнулся бы на них, если бы не миссия, мною принятая на себя: разыскать права детей, жены и мужа, совершенно затерявшиеся в европейском браке. Теперешнее отождествление брака с формою его заключения отзывается губительно на течении семьи. Прошел час ‘венчания’ — и все священное кончилось. Что следует потом, что теперь предстоит повенчанным, как им жить? Животных наставляет мудрый инстинкт, — берегущий силы их, рассчитывающий детоношение, а не ‘инстинктивный’ более человек не имеет наставления, которое управило бы его. Начинается жизнь двух животных, но потерявших инстинкты свои. Вот отчего половые отношения людей (все равно — в браке) пали ниже и позорнее жизни животных (см. в предисловии к 1-му тому ссылку на старинный требник). Мне кажется, обрядность должна влиться внутрь брака, надо (слегка) обрядно супружествовать, материнствовать, отчествовать. Но и вступительный обряд мог бы выразиться пышнее, мистичнее, учительнее, нежели сейчас. Подумаем кой о чем. Перед венчанием говеют и причащаются, но — иногда за месяц, чтобы только священнику подать ‘свидетельство о говений’. Между тем прекрасная и теперь потерянная мысль говения заключается не в ‘удостоверении’, а в том, что бракосочетающиеся должны быть чисты телесно и духовно, и совершенно было бы возможно сделать говение непосредственно перед венчанием, а причащение Св. Даров, с одной лжицы и даже по полулжице каждому, жениху и невесте, можно бы ввести в чин венчания. Это было бы понятно! Это было бы внушительно! Далее, отчего бы, еще в дали веков, не внести сюда и миропомазания: помазуется чело брачащимся, со словами: ‘Во очищение от дурных мыслей, всякой лжи и лукавства’ (в течение всех лет брака), уста, со словами — ‘да не изрекут мужу (и жене) обмана’, уши — ‘дабы не услышали (от мужа, от жены) злого’, перси — ‘в благословенное питание детей’, чрево — детоношения и лоно — детозачатия, ступни ног — ‘дабы пути хождения были прямы’, ладони рук — ‘да благословится их труд’.
Я думаю, у духовенства слишком много своих скорбей, чтобы не протянуть руку мирянам и не сказать согласно: ‘И у вас, и у нас есть скорби, хоть и различные, и облегчите вы нас, а мы — вас’. Не понимаю совершенно интереса духовенства поддерживать учение о незаконнорожденности, хулить младенцев и хулить рождение. Уверен, что это просто недоразумение, историческая ошибка, хотя тягостно долго затянувшаяся. Отвергая это, не священников я порицаю, но доктрину и взгляд, издревле идущий, в который едва ли они когда-нибудь вникали.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XXXI. Факты и мнения

1

Читая страстную полемику г. В. Розанова и А-та, не могу удержаться, чтобы не вмешать в спор свой голос, — голос не профессионального писателя, а житейского человека. Вполне присоединяюсь ко взглядам г. Розанова, так как, думаю, — невиновных не судят. Надо найти виновного, узнать, ‘кто виноват’, и тогда уже произносить приговор, а не заранее, предполагая лишь факт появления ребенка на свет, произносить осуждение.
Попробуйте подойти к вопросу о ‘виновности’ с какой угодно точки зрения и, если сумеете, ответьте прямо, значит: существующее сейчас преждевременное осуждение справедливо? Ведь незаконнорожденные прежде, чем родятся, уже попадают на скамью подсудимых, и общество заранее знает, что адвокат не возьмется выиграть в пользу несчастных детей процесса, и они будут расти, заклейменные термином ‘незаконнорожденные’ и лишенные всех прав и состояния, принадлежащих им (подобно родным детям) по рождению. За ними признается, в виде снисхождения, право существования ‘из милости’.
Если вдуматься, какие последствия из всего этого вытекают, в какую бездну опускаются беспомощные дети и что они в продолжение своей жизни, особенно в детстве, отрочестве и юности, претерпевают, невольно спросишь: ‘За что?’ — За то, что родители пошли против установившегося обычая, обряда, что они совершили прелюбодеяние? Так судите их. Дети здесь ни при чем, и едва ли за это они подлежат божескому суду. Человеческий суд — другое дело. Он может ошибаться и потому быть несправедливым, но в данном случае, кроме несправедливости, он насквозь пропитан преднамеренным эгоизмом.
Судят только за вину сознательную, сделанную способным отвечать за свои поступки человеком.
Мужчина и женщина, прелюбодействуя, совершают проступок, по современным понятиям наказуемый, но какое злодеяние совершил новорожденный, в чем его вина?
Какой злой иронией отзывается это заранее осуждение. Оно совершенно подобно немыслимому случаю: разбойники убили семью отсутствующего человека и за это его же осудили, а разбойников отпустили с миром.
В данном случае родителям как бы говорится: ‘Идите с миром, и за ваш проступок пострадает ребенок’.
Но посмотрим, насколько виноваты родители незаконнорожденных детей. На первый взгляд, кажется, виноват больше всего отец ребенка, затем мать. Отец — главный виновник нелегальной семьи, но он отвечает только пред своею совестью, мать же терпит гонения общества и чаще всего навсегда портит свою жизнь. Вы, г. Розанов, справедливо заметили, что у дурной женщины дети не родятся, а Дурной отец найдет способ избежать этого последствия. Большинство же подобных отношений возникает по увлечению, по любви вовсе не дурных людей, а скорее напротив, и если не кончается браками, так масса приведенных г. Розановым обстоятельств — достаточные тому причины.
Ввиду иллюстрации приведу один известный мне случай.
Молодого мужчину из хорошей фамилии оставляет жена. Он приезжает в Москву и здесь знакомится с одною только что кончившею институткою. Это было лет тридцать с лишком назад, когда воспитанницы институтов кончали курс, не имея ни малейшего понятия о реальной жизни. Частые встречи постепенно сблизили молодых людей, ими овладевает влечение, любовь, и в результате эта женщина делается матерью. Отец ребенка не мог на ней жениться, помочь деньгами не было возможности, и усыновить ребенка он тоже не имел права.
Впоследствии, когда дела его поправились, он делает попытку чрез своего великодушного брата поправить несчастие хотя бы ценою брака последнего на этой женщине.
Вышло печальное недоразумение, и попытка эта не удалась. У девушки была только одна мать, которая выгнала ее без всяких средств на мостовую.
Чрез одну добрую женщину она знакомится с акушеркой С, у которой и родила 16 сентября 1871 г. С. приняла в ней участие, некоторое время содержала ее и сама была восприемницей ребенка, а в крестные отцы пошел штабс-капитан Я. Акушерка С. постаралась* торжественно отпраздновать крестины ребенка, для чего — какими судьбами, не знаю — привлечен был к участию покойный герой Кавказа Б.
______________________
* Сколько добра, внимания, деликатности! Вот пример для священников. Скажет ли кто, что эта акушерка-труженица, поденщица своей профессии, ‘поощряла блуд’?! Нет, это было благороднейшее существо в лучшем подвиге своей жизни. С торжественного и ликующего отношения священников к подобным фактам должна начаться реформа брака. Кстати, о священниках: они должны быть вечно в ликовании, ликующие священники!! Вот их психология, а не унылая и угрюмая. В. Р-в.
______________________
Мать отдала ребенка в воспитательный дом в надежде, что поступит гувернанткою, соберет кое-какие средства и ребенка возьмет. Она была тогда настолько неопытна, что не знала: в гувернантках денег нажить нельзя. Она была неопытная, но честная женщина и потому жить нелегальным образом не могла. Честность ей помешала даже выйти замуж за очень и очень хороших людей. Все они думали, что она барышня, а она была женщиною-матерью и сказать про это не решилась. Так и осталась бедною труженицею из-за куска хлеба, перебивающеюся изо дня в день. А ведь она могла иметь средства, если бы вышла замуж. Судьба ребенка мучила ее постоянно, но так как она не жила в Москве, то просила справляться С. которая сначала отвечала — ‘жив’, а чрез несколько лет написала, что ребенок умер. Не верить С. после стольких с ее стороны благодеяний она не могла, и так бы никогда и не увидала своего сына, но, спасибо, добрые знакомые надоумили справиться спустя много лет, и оказалось — ребенок жив и получил некоторое образование. А вот и судьба ребенка.
Он попал в деревню к бездетным средней руки крестьянам на воспитание. Последние любили его и, когда ему минуло 8 лет, отдали в школу воспитательного дома, куда питомец обязан был ходить учиться.
Крестьяне поощряли ребенка к ученью, и он действительно учился прекрасно, окруженный отеческою заботою и любовью простых, но добрых воспитателей.
За выдающиеся способности ребенка отправили на счет воспитательного дома в семинарию. О дальнейшей судьбе ребенка, теперь уже взрослого человека, неудобно распространяться. Скажу только, что он не довольствовался полученным с помощию казны образованием и имеет университетский диплом.
Это счастливое исключение, что ребенок попал в благоприятные обстоятельства. Не такова судьба большинства.
Не много найдется крестьян, которым питомцы нужны как сыновья или дочери. За питомцев платят, крестьяне находят плату выгодной, так как вначале выдают достаточное вознаграждение, которое уменьшается с возрастом. Зато они с питомцами ничем не связаны. Кончит он учиться, устроят его в мастерство (в ученики) чрез воспитательный дом, и, в большинстве случаев, на этом и прекращается забота крестьян о 14-летнем мальчике. Девочки, те чаще остаются в деревне до замужества, и в этом отношении счастливее мальчиков.
Я сказал уже, что крестьяне находят плату выгодной и потому очень часто встречаются люди, у которых своих трое-четверо детей, да питомцев наберут столько же. Понятно, равенства у таких крестьян между своими детьми и ‘шпитатами’ (так их крестьяне называют) почти никогда не бывает. Они относятся гораздо хуже тех воспитателей, у которых нет своих детей. Последних очень мало, а потому можно судить, каково положение несчастных детей.
Вообще, можно сказать про крестьян, что одни относятся к питомцам порядочно, другие плоховато, а некоторые очень худо. Особенно резко выступает разница в школьном периоде.
Питомцы все обязаны учиться (это — благодеяние для них), и видим: одни одеты лучше, другие — хуже, у одних — хорошая провизия, у других, часто из более зажиточных домов, кроме ломтя очень черствого хлеба, почти никогда не увидишь ничего другого, некоторые прекрасно или хорошо учатся, другие же — плохо.
Ошибочно думать, что ход ученья зависит только от способностей и прилежания детей. Совсем нет. Многие с средними способностями учатся недурно, а другие не имеют к этому возможности, так как их заставляют веревки вить, пряжу прясть и исполнять разные домашние работы. Так, одна девочка первый месяц училась прекрасно, а потом возьмет книгу — ей говорят: ‘Пряди или ухаживай за ребенком’. На улице в праздничные дни, иногда в дурной семье, питомцы часто слышат, как крестьяне добродушно беседуют между собою, что закон называет ‘шпитат’ ‘незаконнорожденными’ и ‘не равняет последних’ с родными детьми. А ведь среди питомцев немало детей дворян по отцу и матери, немало детей чиновников, вообще людей интеллигентных разных профессий.
Очень многие, несмотря на ужасные условия, бывают честными людьми и хорошими гражданами. Попадаются хорошие мастера, учителя, фельдшера… Не всегда они довольствуются небольшим образованием, а изыскивают способы, учатся и кончают даже университеты без всякой поддержки с чьей-либо стороны. Да если подумаешь, сколько унижений и лишений приходится переносить питомцам (о которых я здесь не сообщаю) потому лишь, что закон не дает им никаких прав, то невольно возникает сомнение в справедливости осуждения и думается, что не худо бы упорядочить положение незаконнорожденных, которые находятся при родителях, и тех других, которых злая судьба отправила в воспитательный дом на попечение казны.
При средствах, затрачиваемых последнею, но при других правовых законоположениях о несчастных детях, цель этих домов — воспитание честных полезных для государства людей — скорее достигнулась бы.
Мнение и закон налагают на родителей никогда не смываемое пятно, и даже если бы деторождение было точно последствием прелюбодеяния, то и тут суд общества относится к ним слишком строго (особенно к женщине). Отец, который теперь ничего не может сделать для ребенка, не имеет никаких на него прав, и мать, поддавшаяся увлечению, которая после неоднократно раскаивалась, виноваты только перед ребенком, и потому дайте им возможность исполнить по отношению к нему свои права и обязанности. Это для хороших, честных людей будет благодеянием, а для дурных — наказанием. И пусть они несут его по заслугам. Бросать же камнем в мать, оставившую при настоящих условиях своего ребенка и которой часто есть нечего, едва ли следует.
Христос даже блудную женщину не осудил, а только сказал: ‘Иди и не греши’. Он был прав, отпуская ей грехи, и совет мог дать — ибо как Спаситель Он безгрешен, но люди, находившиеся при этом, не посмели ни осудить, ни дать совета. И хорошо сделали, так как не найдется такого святого человека, который бы сказал себе: ‘Мне пороки не известны, я последних не понимаю и потому без сожаления навсегда осуждаю’.
Пусть г. А-т не сокрушается, что при увеличении прав ребенка уменьшится наказание для матери и увеличится для отца: мать в настоящее время слишком сильно страдает, а отец не несет почти никаких кар.
Б-в
Москва, 24 ноября 1900 г.

2

Г-ну В. Розанову
М. Г.
Хотя и не имею чести знать вашего имени и отчества, а все-таки позволю обратиться к вам с маленьким письмом, не будучи, впрочем, уверен, что оно дойдет до вас.
Ряд вами написанных статей о браке, разводе и незаконных детях пытается поднять и подготовить к решению один из важнейших общечеловеческих вопросов. Дай Бог вам силы продолжать ваши труды. Вы — ‘рыцарь Духа’, вы имеете ‘помазание от Святого’. Благодарение Богу, что русская земля не перестает производить таких даровитых, честных и смелых людей. Множество наших православных, и очень порядочных, прожили всю жизнь, томясь в оковах неудачной брачной жизни, без всякой надежды на облегчение. Теперь, кажется, есть проблески надежды.
Смотришь на евреев и завидуешь их семейной жизни. Развод у них легкий, не знаю, правда ли, будто бы даже противный запах изо рта (постоянный) может служить поводом к разводу, — тем не менее случаи развода нечасты, и целомудрие супругов у них — факт общеизвестный. Иногда развод происходит по причине бездетности, проходит несколько лет после развода и вторичного брака, — смотришь, у того и другого есть дети, тому и другому хорошо. Брак не пугает их драконовскими законами, молодые люди не боятся вступить в него, вовремя рождаются дети, родители успевают поднять их, старых дев между ними почти нет, о мезальянсах не слыхать, детоубийство — редкость, и силу еврейства, в особенности его быструю размножаемость, надо приписать, между прочим, брачным законам его.
Что у нас, православных? Сколько прекрасных девушек, добрых, умных, с задатками материнства, сидят, заматеревают в ожидании мужа, но тщетно, целые года ждут, нервничают, природа берет свое… А что делаем мы, правоспособные? Боясь взять на себя обязанности мужа и отца — потому что не хотим знать, что в этом вся радость и благо жизни, — довольствуемся суррогатами брака, ищем в нем удовольствий без ответственности и совершаем на самом деле ужасные преступления против своего рода. ‘Ребенок родился — а я чем виноват? Расквитывайся, как хочешь! Я этого не хотел, это не входило в мои планы’. Люди образованные, с чуткой совестью, соль земли, и те сплошь и рядом отправляют в родильные дома или в деревню своих детей, свою плоть и кровь, потому что они незаконные, плод случайной встречи, пусть кое-как на миру вырастут и пусть сидят у околицы. Папеньки их учат юношество, иногда печатают трактаты. Даже ‘бородачи’ наши (как называл черное духовенство Петр), которые держат в своих руках суд над супругами и только отягчают для нас ярмо брачных законов, и те, если по правде сказать, оставляют, в бытность студенчества, в монастырских слободках своих детей, и грязь от карет их брызжет на собственных малюток с сумками чрез плечо, с нищенскими сумками. А если кто из совестливых людей решится на виду у всех, прямо, или с некоторыми обходами, взять свое детище и по-человечески вести его и воспитывать, как другие добрые люди воспитывают, — сколько над ним насмешек, глумления, какой благоприятный случай для шантажа, в особенности по отношению к женщине! Особенно грубо и жестоко это проделывается в провинции. По-видимому, и ‘бородачи’ в глубине своей души не считают таких детей угодными Богу, по крайней мере одинаковыми с законными, помню, один из них, впрочем добрый человек, говорил, что ‘дети освящаются таинством брака и этим благословляются церковью’. Предполагается, что дети натуральные не имеют этого благословения.
Нужно иметь немало мужества, чтобы рассуждать об этом на страницах большой газеты, вы это делаете, и делайте до тех пор, пока не будет стыдно бородачам, и будете увенчаны как борец за малолеток.
Закон 12 марта 1891 г. (об усыновлении) допускает усыновление только по взаимному соглашению супругов. Почему? Разве не бывает таких случаев, что другой супруг, нарочно, по досаде*, не позволяет этого сделать, хотя между ними брака фактически не существует уже много лет, а остался от него, как вы выразились как-то, один консисторский документ, никому не нужный?
______________________
* Это очень важно, необыкновенно важно! М-me Лаврецкая, жившая со всякими альфонсами в Париже, — попробуй Лиза Калитина иметь ребенка от ее несчастного мужа, — задушит, задавит этого ребенка. И — все законы помогут ей, ни один — Лаврецкому и Лизе. Summum jus summa injuria [Высшее право — высшая несправедливость (лат.)]. В. Р-в.
______________________
Еще: если не ошибаюсь, закон этот позволяет усыновить только одного ребенка, ибо сказано: ‘дозволяется усыновлять тем, у кого нет своих или усыновленных детей’. Если у меня нет брачных детей (да хотя бы даже и брачные были?), а я имею возможность и желание усыновить двух-трех, почему же, спрашивается, нельзя этого позволить?
Не можете ли вы и этих вопросов коснуться.
Дай вам Бог здоровья и смелости продолжать вашу работу. Как широко и истинно по-христиански осветили вы это дело, которое до сих пор таилось в затхлых консисторских застенках, — и куда снова хотят его запрятать своими рассуждениями А-ты и друг.
Лучшего пожелания не могу вам высказать, как то, которое мне привелось однажды услыхать от бедной крестьянки, переселявшейся в Сибирь: ‘Дай Бог тебе долго жить, а когда умрешь, то царства небесного’. 11 ноября 1900 г. Пенза.
Один из многих несчастных.

3

Вы устарели, г. Розанов, и стали приходить в детство. Оставьте, пожалуйста, самоуслаждаться писанием благоглупостей. Какой вы, подумаешь*, богослов?!! Сочувствуют же вам, наверное, одни развратники, ныне хотя и корчащие из себя людей хороших. В. Борисов (? подпись не разобрана).
______________________
* По самоуверенности тона почти наверное можно угадать профессора одного из высших духовных училищ. В. Р-в.
______________________

4

Г. Розанову
м. г.
Ваши искренние и убежденные статьи в защиту бесправия обездоленных детей вызывают сочувствие, волнуют умы смыслящих людей и пробуждают заглохшую совесть многих отцов этих детей! Такое индифферентное отношение закона и общества к судьбе несчастнорожденных вопиет о несправедливом и безвыходном положении ни в чем не повинных детей! Единственный выход из двусмысленного положения довольно правильно указывается в вашей заметке (‘Новое Время’, N 8873) ‘Имущество, титулы и дети’, где довольно верно вы подчеркиваете общее правило: ‘Ни государство, ни религия не вправе становиться между детьми и родителями, и нельзя отнимать детей, рожденных от такого тайного, нераспубликованного брака: а) у матери — это во всяком случае, б) у отца и матери — если отец от ребенка не отказывается’. В подтверждение бесправия детей от свободного сожития можно привести массу примеров с ужасающими последствиями не только в городах, бойких местечках, но и в глуши, где бы должны царить патриархальности и строгие нравы, но жизнь прогрессирует, и остановить данный толчок прогрессом на пороге XX века — это абсурд. Поэтому защитники прежних нравов и бесправия, голоса которых слабо раздаются в печати, должны умолкнуть и последовать общему движению впредь и не мешать восторжествовать правде в конце века!
Для убедительности сошлюсь на один из многих примеров такого поистине безвыходного положения родителей и внебрачных (от нераспубликованного брака) детей.
От свободной связи холостого с замужнею (продолжавшейся 20 лет) явились дети и, когда наступил школьный возраст, нужно было подготовить детей в учебные заведения. Во избежание огласки по документам, пришлось пригласить к себе учителей на дом, с надеждою выхлопотать усыновление детей, чтобы дети не знали своего двусмысленного положения, но… по нашим законам, на право усыновления детей требуется согласие родителей. Оказывается, что, без согласия мужа законного, одна мать не вправе передавать усыновление постороннему лицу (хотя бы законному отцу своих детей), но по метрической записи не состоящего законным (писаным) отцом…
Отсюда возникает гамлетовский вопрос: ‘Что же делать?’ Выкупить право согласия писанного в метрической выписи (законного) отца — по существу беззаконие, потому что он не имеет никакого права на детей, происшедших от бывшей его записанной жены, внебрачных детей. К тому же, после процессов уголовного ‘за прелюбодеяние’ и духовного ‘о разводе’ со стороны мужа, потерпевшего фиаско, обозленного неудачными преследованиями, просить согласия, — нет никакой надежды. Оставалось покориться крайней необходимости и открыть детям истину их двусмысленного положения. И вот несчастно рожденные учатся прекрасно: девочка в гимназии, мальчик реалист, по успехам в числе первых — на радость и утешение родителей, растут, называются нашими детьми по рождению, но по документам ‘чужие дети’?! Но ведь по мудрому изречению ‘нужда изменяет законы’, и в данном случае закон должен стать в защиту обездоленных детей.
Один из многих

5

И я позволю себе сказать несколько слов по поводу так называемых ‘незаконнорожденных детей’, по поводу письма о них протоиерея А. У-ского. Протоиерей А.У. предлагает для уничтожения слова ‘незаконнорожденный’ в метрических записях следующие изменения, а именно: располагать записи по трем категориям, первая — которая существует и теперь для законнорожденных, вторая — когда отец ребенка прячется, скрывается, утаивается, когда в наличности только мать, и третья — ‘для детей, рожденных от невенчавшихся пар, будет то холостой человек и девушка, сошедшиеся и начавшие семейную жизнь без венчания, или муж, покинутый своею женою и нашедший себе новую сожительницу, или жена, покинутая своим мужем и вступившая в связь с новым сожителем’. В этой последней категории сделан весьма существенный пропуск в перечислении представляющихся случаев внебрачного сожительства, но который должен быть поставлен во главе всего этого вопроса: ‘Муж, покидающий надоевшую ему жену, хотя бы на другой день брака, и вступающий в сожительство с новою женщиною, и продолжающий идти в этом же направлении, до конца своих дней, так что может стать в один прекрасный день мужем многих жен и отцом во многих семьях’. Ведь надеюсь, что мы говорим не о слове ‘незаконнорожденный’, а о понятии, которое выражается этим словом. Слово это не гадкое, а если так можно выразиться, ‘смешное’, потому что законы рождения физического для всех одинаковы и акта рождения законного и незаконного в природе не существует. Но существуют дети, рожденные от браков, благословенных церковью, что дает всю полноту гражданских прав, выраженных в законах, и существуют дети, рожденные от браков, или лучше сказать, союзов, не благословенных церковью, ограниченные в своих гражданских правах. А так как мы говорим не о детях, в тесном смысле этого слова, но говорим о детях в смысле происхождения, мы Должны столкнуться с разными вопросами, которые разрешить одним почерком пера, как это предполагает протоиерей А. У-ский, решительно невозможно. Рассматривая вопрос со всевозможных сторон, в приложении его к нашей будничной жизни, можно натолкнуться на такие вещи, как казна, лишенная возможности оплачивать семьи пенсионеров, как на это указал ваш уважаемый сотрудник А-т, или — четыре вдовы, претендующие на капитал или движимое имущество после мужа и оставляющие этим способом без всяких средств законных детей, прижитых от этого же мужа. И не у евреев искать нам в этом случае разрешения этого вопроса, если желаем, чтобы все дети, перед законом, носили одно общее название ‘детей’. Его следует искать у мусульман, у восточных народов и у мормонов, т.е. в открытой полигамии, или же в такой же открытой полиандрии, или, другими словами, в полном изменении всего ныне существующего социального строя. Меры весьма решительные. Ну, а покамест будем довольствоваться паллиативами, вроде облегчения разводов и разрешения наследования детьми после матерей*, когда в наличности имеется только мать. Что же касается метрических записей, оставим прежние две категории: детей, рожденных от венчаных пар, и — детей, у которых известна только одна мать, и придумаем им название вроде ‘полнобрачных’ и ‘неполнобрачных’, как уже существует в зоологии название ‘полнозубый’ и ‘неполнозубый’.
Наш
______________________
* Да что же вы сделаете и как лишите наследства матери ребенка, рожденного от солдата или офицера, которым запрещено жениться?! Эти несчастные матери ведь только очищают атмосферу от заражения проституцией, их чистая любовь — это фагоциты, пожирающие болезнетворных микробов цивилизации. А благодетельствуемое ими общество их же казнит! В общем все письмо как-то нагло и цинично. В. Р-в.
______________________

XXXII. Христианский брак

Неблагословенный брак лишает благословения Божия семейство.
Митрополит Филарет. Собрание мнений и отзыв. T.V.4.1, стр. 70

В последнее время в ‘Новом Времени’ помещен ряд статей г. В. Розанова по вопросу о браке. Г. Розанов справедливо сетует на непомерную легкость нравов и расшатанность семейных уз, призывает общество к нравственному оздоровлению и намечает единственный, по его мнению, выход из тех затруднений, которые здесь ставит жизнь. Призыв к нравственному оздоровлению и освежению, конечно, дело хорошее. К сожалению, г. Розанов видит источник оздоровления семьи не там, где должно, и вообще высказывает немало суждений, не только не выясняющих дела, но содействующих еще большему затемнению, большей сбивчивости и без того не всегда ясных взглядов общества по этому весьма важному вопросу.
По мнению г. Розанова, все затруднения в области брачных отношений происходят от того, что неправильно понимается самая сущность брака. Сущность брака, полагает он, — рождение или, точнее, — ‘прилепление’ полов. Это ‘абсолют’ такой же значимости, как и противоположная рождению — смерть. Где есть налицо этот признак, там и брак…
‘Как только, — говорит автор, — брак определился не через рождение, т.е. не через свою сущность, так очевидно должны были получиться внебрачные рождения. Их начал тот, кто дал браку неверное определение, как неверно определяются математические задачи, неверно произносятся формулы. Я определю человека в древнеэллинском смысле: ‘Человек есть существо свободное’, тогда, конечно, все рабы будут не люди! Но ведь тут погрешность определения, а не дефект существа. Спаситель определил брак по существу. В единственном случае, когда при вопросе фарисеев о разводном письме Ему пришлось выразиться о браке, Он ответил искушающим Его: ‘Не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворш их? (Быт. 1). И сказал Сотворивший*: посему оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут два одною плотию (Быт. 2): так что они уже не двое, а одна плоть. Итак, что Бог сочетал, — человек да не разлучает‘ (Матф. 19). Не очевидно ли, что это сказано о всей сумме произрастания человеческого, рождаемости человеческой, и в этих единственных словах о браке он определен через рождение, и даже, короче, уже — через ‘прилепление’ полов. Что же, проведена ли здесь линия между способами рождения в адюльтере, наложничестве, любви и прочее? Не сотворено самого понятия этого’**.
______________________
* Г. Розанов забывает, что нижеприводимые им слова произносит Адам, а не Творец мира. Быт. II, 23. М. Сменцовский. Но их повторяет, как мотив, Спаситель, и через это они становятся Божиими словами. Поэтому я и прибавил в тексте: ‘Сотворивший’, ибо и Христос не напоминает ученикам, что это Адам сказал. В. Розанов.
** ‘Спор об убитом ребенке’. Прим. М. Сменцовский.
______________________
Отсюда у автора естественно вытекает вывод, что один факт сближения полов устанавливает между ними брачное соединение. В этом именно сближении полов, а не в церковном венчании и заключается будто бы таинство брака. Посему, нет ни соблазнений, ни падений, есть только супружество, к которому надо относиться с величайшим уважением. Посему, с другой стороны, общество, устанавливая различие между законным браком и сожительством, повинно в великом грехе: оно создало ‘незаконнорожденных’, каких, по существу дела, нет и быть не может.
‘Фальшивость этого, выдуманного, будто бы, суровой церковностью, принципа незаконности рождения свидетельствуется простейшим сопоставлением: установлена ли в уравновешение законности рождения — законность смерти? Если есть незаконнорожденные, должны быть и незаконноумершие. Иначе нарушается основная, всюду разлитая в природе, гармония между жизнью и смертью’*.
______________________
* ‘Евины внучки’. М. Сменцовский.
______________________
В другой статье, появившейся несколько позднее, — ‘Святое чудо бытия’ — г. Розанов ту же мысль обосновывает соображением, что всякое рождение происходит по законам природы, которые суть мысли Божий о природе, — следовательно, всякое рождение от Бога и в равной мере благословенно. Различение между браком и сожительством, между законными и незаконными детьми, суть будто бы ‘сухие ограничения, каким подверглось Евангелие в Византии и Риме’.
Развивая такие воззрения на сущность брака, автор попутно высказывает ряд соображений о социальных и экономических причинах, заставляющих ныне многих волей-неволей уклоняться от брачной жизни, и указывает ряд желательных изменений в церковно-гражданских законах о браке, см. статью: ‘Имущество, титулы и дети’. Нельзя не признать справедливости некоторых из этих соображений. То же или подобное было высказываемо и на пастырских собраниях столичного духовенства и обсуждалось в докладах протоиереев Горчакова, Дернова и др. Посему мы не будем говорить здесь об этих сторонах дела, а коснемся лишь религиозно-нравственной стороны вопроса.
Обобщая изложенные нами ‘обвинения’ г. Розанова, можно свести их к трем главным пунктам: во-1-х, якобы неправильно определяется богословами сущность брака как таинства, во-2-х, они ввели произвольное, не отвечающее природе деление детей на законно — и незаконнорожденных и, в-3-х, узаконили тягостные для многих формы вступления в брак, в существе своем совершенно лишние, ибо не в них сущность таинства брака, а в самом факте супружеского сожительства.
Коснемся вкратце каждого из этих пунктов.
И, прежде всего, действительно ли сущность таинства* брака — в прилеплении полов? Определять брак с этой именно стороны — не значит ли сводить его к чисто физиологическому отправлению**, забывая, что в человеке, кроме тела, есть дух и что духовная сторона выше телесной. Г. Розанов пользуется выражением Св. Писания: ‘Будут два одною плотию’ — для определения того, в чем состоит установленный Богом и не подлежащий разлучению от людей брачный союз, но он забывает, что при установлении брака Творцом изречено: нехорошо быть человеку (мужу) одному, сотворим ему помощника, соответственного ему (Быт., 2, 18). Ясно, что сущность брака шире, чем простое общение полов: брак предполагает общение мужа и жены не только физическое, но и духовное — в труде и отдохновении, в скорбях и радостях жизни***. Эта полнота не физического только, но и духовного общения мужа и жены в браке настолько очевидна, что отмечена даже языческим законодательством. Римское право определяет брак как ‘conjunctio maris et feminae et consortium omnis vitae, divini et humani juris communicatio’, т. е. как ‘мужа и жены союз и общий жребий на всю жизнь, общение божественного и человеческого права’****, каковое определение, как отвечающее природе брака, удерживает и наша Кормчая (Кормч., законы градск., гр. 4, ст. 1). Посему-то, не всякое общение полов есть брак, но есть и такое общение полов, которое на языке Писания именуется прелюбодеянием, блудом***** и т. п. И Христос ясно отличил брак от прелюбодеяния и освятил Своим присутствием брачное торжество******, а прелюбодеяние осудил и воспретил*******. Есть и еще одна сторона в браке, которую никак нельзя забывать: это благословение Божие. Сам Бог приводит в раю жену первозданному человеку и вручает ее ему, и в церкви Христовой с самых первых времен******** соблюдалось требование, чтобы брак заключался о Господе (1 Коринф. 7,39), т. е. с благословения церкви. Итак, брак есть союз мужа и жены не только физический, но и духовный, союз свободный, нравственно-ответственный и свыше благословенный*********. Этими чертами он отличается как от случайных греховных********** сожительств и связей, так и от того, что мы наблюдаем в мире животных и что также следовало бы назвать браком, если смотреть на него с точки зрения г. Розанова.
______________________
* Считаем нужным заметить, что, говоря о таинстве брака, разумеем таинство в специально-догматическом значении этого слова, как ‘богоучрежденное священнодействие, в котором преподается верующим, в каждом таинстве особый, благодатный дар’. Кроме этого специального значения, ‘таинство’ на языке церковно-богослужебном употребляется в более широком значении, в приложении к предметам и явлениям таинственным, превосходящим силы человеческого понимания. В этом общем смысле в каноне погребения говорится о ‘таинстве’ смерти, а в одной из песней церковных воспевается ‘таинство’ чудесного рождения Сына Божия от Девы: ‘Таинство странное вижду и преславное…’ Сопоставляя ‘таинство’ рождения и смерти, г. Розанов, кажется, был введен в заблуждение именно этим двояким значением слова ‘таинство’. М. Сменцовский.
Ответ. ‘Таинство в специально-догматическом смысле как богоучрежденное священнодействие’ и проч. имеет в себе силу и значение, пропорционально важности благословляемой вещи. Если бы в Свящ. Писании, в Бытии, 1-2, и у Матф., 19, не стояло известных слов о рождении, мужчине и женщине и о прилеплении, — то и ‘догмата о браке’ или ‘таинства в догматическом значении’ не могло бы возникнуть. Этим все и решается. В. Р-в.
** Нет, — и к психологии во время этого отправления. В. Р-в.
*** Да, но все это в ‘незаконном сожитии’ то же самое, что в законном браке. Даже более: что же женщина получает, соединяя судьбу с офицером, с солдатом? Ничего выгодного, значит, действует одна любовь и самопожертвование. В. Р-в.
**** Да, но тут о форме заключения ничего не говорится, определение это обнимает все натуральные хорошие семьи. В. Р-в.
***** Да что это такое? Отчего этого никогда не разберут богословы? В. Р-в.
****** Вот так и пошло отсюда все. Христос посетил в Кане венчание, отсюда заключили, что венчание и отличает брак от блуда. В то же время венчание стали давать как можно реже и труднее (вмешательство идеала девства). Отсюда уже один шаг до объявления десятков тысяч старых и верных семей — блудом. ‘Луна’ стала ‘делаться в Гамбурге’, и бочар получил все, что ему было нужно. Но ‘делатели луны в Гамбурге’ не приняли во внимание двух вещей: 1) венчание еврейское есть пир гостей, в то самое время как жених и невеста введены в опочивальню, в ‘хуппу’ (священный шатер для ‘молодых’). Т. обр., Спаситель посетил не обряд обручения-венчания, а пир во время первого преспания повенчанных, и от этого-то в Евангелии не упоминается, чтобы Он видел или говорил с новобрачными, которых на пире уже не было. Т. е. Спаситель осветил посещением брака в Кане Галилейской самое ‘прилепление’, освятил его и вторично благословил. 2) Христос посещал и блудниц (как мытарей), и если каноническое значение имеет посещение брака в Кане, есть каноническое же значение и в посещении блудниц. В. Р-в.
******* Где? В каких словах? ‘Блудницы впереди книжников и фарисеев (=постников, ханжей) идут в царство небесное’. В. Р-в.
******** Не ранее, как с III века по Рожд. Христове. В. Р-в.
********* Признаю вполне эту формулу. Она — моя. В. Р-в.
********** Да в чем ‘греховных’? чем? Уж не находит ли автор ‘грех’ в ‘случайности’, на которой делает ударение? Но что может быть ‘случайнее’ брака кандидатов в священники, когда они наскоро, в срок 2-3 недель, объезжают округу и женятся на первой сколько-нибудь подходящей невесте? В. Р-в.
______________________
В основу брачного союза христианство полагает взаимную любовь и преданность* супругов (1 Кор. VII, 3, Ефес. III, 18, V, 22, 28). Но что такое эта любовь? Это не та чисто животная страсть, о которой как основе семьи говорит г. Розанов**. Страсть эгоистична, капризна, случайна, изменчива в своих требованиях. Христианская любовь супругов чиста, самоотверженна, постоянна, соединена с кротостию и терпением в перенесении взаимных слабостей*** и недостатков (Еф. IV, 2). Время и годы не ослабляют этой любви****, а укрепляют и возвращают. Высший идеал этой любви указан в любви Христа к Своей церкви (Еф. V, 26-27). Эта христианская любовь супругов родит чувство взаимного долга и облегчает переносить подчас его суровые требования*****. Созидаемая на такой основе христианская семья действительно может быть и бывает союзом святым, незыблемым и неразрывным. Такую семью не разрушит ‘ни скорбь, ни теснота’******, ни старость, которая охлаждает страсти, ни болезнь, которая может поразить одного из супругов, ни другие жизненные испытания. Другое дело, если в основу семьи будет положена физиология — страсть. Тогда не может быть и речи об устойчивости и прочности, — не говорим уже о святости, — брака. Страсть непостоянна и эгоистична. Она не знает верности, не признает обязанностей. Сегодня одно увлечение, завтра другое, послезавтра третье и так без конца. Неудивительно, что проповедник этой любви — г. Розанов — обращается к идеалам древней Греции с ее ‘построенной на фундаменте любви, вечной в своем покое (разводы по произволению любящего или нелюбящего мужа), вечно любящей в каждой данной точке, в каждую данную минуту, семьей’. В самом деле: какой высокий идеал! Муж, сегодня любящий, т.е. желающий обладать женщиной, завтра удовлетворенный и потому охладевший, дает своим женам свободный развод — сегодня одной, завтра другой!.. Напрасно только г. Розанов так настойчиво выдает свой идеал за идеал христианский…
______________________
* Неизвестно, что ‘христианство полагает’, ибо оно голоса индивидуального не имеет, а в Евангелии речей об этом прямых нет. Но, напр., у нас, русских, конечно, ни ‘любовь’, ни ‘преданность’ в основу брака не полагается: ибо семьям ссорящимся, и много лет ссорящимся, развода все же не дается. А мотивы развода суть критериум существа брака: что его кассирует, тому обратное есть сущность брака. Напр., отсутствие венчания кассирует его по закону: ergo присутствие венчания созидает по закону брак. В. Р-в.
** См. ответ г. А-ту. ‘Новое Время’, N 8887. Сравни его же: ‘О непорочной семье и ее главном условии’ (Ibid., 1899 г. N 8481). ‘Страсти, — пишет он здесь, — суть динамическое, зиждущее и вместе материальное условие семьи, порох, без которого не бывает выстрела. Я с улыбкою читаю рассуждения, что причина необыкновенной распущенности семьи в наше время лежит в сильном действии и притом разнузданных страстей… Изъять страсти из семьи — значит не начать семьи’. М. Семенцовский.
*** Читай: ‘В перенесении побоев, издевательства, распутства, пьянства’. О, софисты и притворщики, делают вид, что не знают действительности. В. Р-в.
**** Да почем вы знаете? Да и о чем вы говорите? О том, что есть? что будет? что должно быть? И почему ‘должно’ и как ‘будет’? Просто, это набор слов. В. Р-в.
***** Читай: ‘побои’. В. Р-в.
****** Просто, секретарь консистории не даст развода. В. Р-в.
______________________
Христианская совесть, незатемненная ложными мудрованиями, никогда не примет этого идеала. В ее живом голосе и в законе евангельском дано иное требование, указан иной идеал: ‘…яже Бог сочета, человек да не разлучает‘ (Матф. XIX, 6). Свято и непорочно только это, Богом установленное и церковию благословенное, сочетание мужа и жены в браке. Всякая же иная связь для христиан православных неблагословенна и греховна. Обнаружением этой совести и служит тот стыд, тот даже ужас, который испытывают женщины, имевшие несчастие сделаться матерями вне брака, и который, по единству бытия*, переживают вместе с ними и их несчастные дети. Этот стыд — святое чувство, прочно заложенное в нашей природе, это голос совести, охраняющей нравственное достоинство человеческой личности. Вот почему этот стыд, как свидетельствует сам г. Розанов, переживают и ‘первый революционер и первая анархистка’**. Это голос Божий*** и потому голос властный. Уничтожьте юридически различие между детьми, рожденными в браке и вне брака, выбросьте из обихода ‘нехорошую кличку’ — незаконнорожденный, положение дела изменится мало, и именно потому, что это вопрос не юридический, а вопрос совести христианской, а для христианской совести сожительство вне брака, благословенного церковию, было и останется грехом, нравственным преступлением, тяжесть которого испытывают не только непосредственные виновники этого греха, но и рожденные ими вне брака дети****. В этом случае исполняется слово Законодателя: грехи отцев на чадах их и на чадах чад, до третьего и четвертого рода (Исх. 34, 7). Таков непреложный божественный закон*****. И его не устранить софизмом: ‘Все дети рождаются по законам природы, которые суть мысли Божий, — следовательно, все дети от Бога’. Законы природы, конечно, установлены Богом и сохраняются Его Промыслом. Но Бог и природа — не одно и то же. Мир, по изволению Божию, до некоторой степени самостоятелен****** в своей жизни. Он живет по законам, раз установленным и непрерывно сохраняемым Божественным Промыслом, но живет как отличная от Бога сущность. Что же касается человека, то он живет по законам не физическим только, но, подобно другим духовноразумным существам, еще и по законам нравственным, и пользуется свободою в своих действиях. Злоупотребление этой свободой******* и служит источником нестроений как в мире нравственном, так часто и в мире физическом. Посему, во-первых, не все, что совершается в мире, — ‘от Бога’ (вспомним историю праведного Иова), а, во-вторых, деяния человеческие нельзя оценивать только с точки зрения внешней их естественности. Подобная мерка будет слишком узка для человека. Ведь и убийство и воровство с внешней — физической своей стороны естественны. Нож убийцы вонзился в сердце, произошла смерть. Все таковые процессы вполне понятны с точки зрения физиологии и физики. Однако мы называем это деяние преступлением, поскольку в нем сказывается злая воля… Другое дело, если несчастный случайно наткнулся на нож. Тут только несчастный случай. Так и в деле деторождения. Пусть в смысле физиологического акта рождение не может разделяться на законное и незаконное, ибо то и другое совершаются по одним и тем же законам естества, но они могут и должны быть различаемы с точки зрения нравственно-религиозной значимости, ибо одно совершается согласно с требованиями нравственно-религиозного христианского закона, другое вопреки этим требованиям********.
______________________
* ‘По единству бытия’… Как подкрадывается ‘закваска фарисейская’, чтобы ‘сварить козленка в молоке его матери’. В. Р-в.
** См. ‘Спор об убитом ребенке’. М. См-ский.
*** ‘Божий голос’ один от сотворения мира и до Суда над ним: почему же этого ‘Божьего голоса’ в себе не слышали дочери Лота, так громко наименовавшие, от кого они родили сыновей? ни Рахиль около Лии? ни Агарь около Сарры? Но ведь сам же г. Сменцовский сказал выше, что ‘определение брака’ взято в ‘Кормчую’ из язычества, а церковь венчает и отказывается венчать, руководясь Кормчей, след., девушки, теперь рождающие, часто просто нарушают ‘Кормчую’, т. е. не повинуются ‘язычеству’. Что же, голос Юпитера Капитолийского что ли мучит их в совести? В. Р-в.
**** Вот это все верно, что вопрос в гласном, ex cathedra, и притом своевольно — свободно выражаемом, мнении духовенства о таких девушках. Недаром глубокомысленный Гёте поставил Гретхен перед Собором, а не повел ее за исцелением души в городскую ратушу. Но она услышала там угрожающие ноты, которые звучат здесь и у М. Сменцовского. А вот сейчас, в строках его, и судьба ребенка Гретхен: но как эти строки совпадают с словами Фаусту Мефистофеля. Я говорю, что теолог и черный пудель за печкой Фауста (Мефистофель) до поразительности единомысленны. В. Р-в.
***** А какой же был закон для Авраама, Иоакова? для Вооза, Давида, Соломона? Мне он кажется более ‘непреложно божественным’, чем законы Юпитера Капитолийского. В. Р-в.
****** Вот софизм. До которой же степени самостоятелен? Вспоминаю слово в Неделю Православия: ‘Мир мниша быти без Бога — анафема’. Но ведь автор пишет статейку, а не о Боге думает, Бог у него ‘всуе’ путается на языке. В. Р-в.
******* Читай: ‘Непослушание нам’. В. Р-в.
******** Обращаясь к самому термину ‘незаконнорожденный’, мы должны сказать, что он отнюдь не церковного происхождения. Церковь различает между святым и греховным, но не ставит своею задачею различать, что законно (легально) и что ‘незаконно’ во внешнем отношении и состоянии общества. Это задача государства. Так во всем, так и в вопросе о браке. Церковь осуждает внебрачное сожительство как грех и благословляет супружество в браке, — но она не делает в отношении своих благодатных даров никакого различия между детьми, рожденными в браке и вне брака. Тех и других с одинаковою благопопечительностию она облекает званием христианина и наделяет всеми правами, принадлежащими этому званию. И если в церкви Христовой нет различия национальностей, общественных состояний и пола, но ‘всяческая и во всех Христос’, то в равной мере нет и законнорожденных и незаконнорожденных, а все ‘дети Божий’. В памятниках церковного права вы не найдете даже самого звания — незаконнорожденный. Оно введено в жизнь законодательством гражданским и сравнительно позднего происхождения — во всяком случае послепетровской эпохи. Гражданское законодательство в христианском государстве, действуя в интересах ограждения прав церкви и под влиянием ее нравственных идеалов, ставит разного рода ограничения незаконным сожительствам и свою карающую руку простирает и на детей, рожденных от таких сожительств. То, что в данном случае на языке церкви есть только грех, на языке государственном есть уже преступление, караемое государственным законодательством. Правда, в настоящее время термин ‘незаконнорожденный’ принят в церкЪвном делопроизводстве, в так называемых ‘метрических книгах’ о родившихся, в ‘метрических свидетельствах’ и ‘в метрических выписях’ из этих книг, выдаваемых в различных случаях, напр. при поступлении детей в училище, при вступлении в брак и т.п., но самые эти книги, и тем более выписи из них, имеют значение не столько церковное — служить удостоверением христианского звания, — сколько именно государственное, в качестве актов, удостоверяющих гражданское состояние каждого лица христианского исповедания, — как-то: его возраст, принадлежность к семье, сословию и званию. Подобные же книги ведутся духовными лицами и других христианских и даже нехристианских исповеданий. Государство возложило на духовенство обязанность вести эти акты, и духовенство выполняет эту обязанность, но оно нисколько не потеряет в своих духовных правах и полномочиях, если государство снимет с него эту обязанность. Насколько само государство сознает, что вопрос о законности рождения есть вопрос гражданский, а не церковный, видно из одного того, что оно предоставляет решение этого вопроса исключительно судебным учреждениям, по иску мужа, и слагает его с обязанностей духовенства (Свод, зак., ч. 1, т. X, ст. 120). Посему все дети, рожденные в законном браке, не расторгнутом церковною властию, отмечаются в метрических книгах законными, хотя бы они родились по естественному порядку слишком рано от совершения брака или при отсутствии фактического сожительства мужа и жены. М. Сменцовский.

Все это — так, но плачевно до боли, что 200 лет назад духовенство не заявило твердо: ‘Не читаем ни в Ветхом, ни в Новом Завете о незаконнорожденных, не знаем такого слова, и как оно убивает детей (факты) — то и отказываемся писать его’. И здесь М. Сменцовский в ‘примечании’ пишет, что — на его взгляд и церковный — ‘незаконнорожденности’ нет, а выше сам же написал: ‘В этом случае исполняется слово законодателя (не гражданского): грехи ваши на вас и на детях ваших до третьего и четвертого колена. Т.е. вдохновенье на термин этот идет от духовенства, да и он же сказал: ‘Гражданские перемены ничего не убавят в стыде девушек, а он-то и убивает, и мы его не снимем‘. Само собой, дело не в термине ‘незаконнорожденный’, а в мине, в брезгливости, в презирании, с какою он произносится. И всего этого корень — в идеале оскопления. В. Р-в.

______________________
Отрицая различие между браком, благословляемым церковию, и простым сожительством, г. Розанов энергично восстает и против самого чина венчания, считая его так же ‘произведением Византии и Рима’ и усматривая в нем нечто случайное, не относящееся к существу брака. Взамен этого ‘сложного чина, он желал бы выработать для моря случайностей более упрощенные формы заключения брака, например вплоть до одного благословения родителей или до простой мены кольцами. И тысячи девушек, прибавляет он, спасутся! И мы отделим, — говорит г. Розанов, — настоящую привязанность от случая, фривольности, легкомыслия’.
В доказательство своей мысли г. Розанов ссылается на авторитет недавно умершего Т. И. Филиппова, который в открытом письме к И. Ф. Нильскому указывал, что ‘в истории истинной Христовой церкви было такое время, когда вполне правильные в смысле церковном браки составлялись единым соизволением, без священнословия или венчания, а между тем такого времени, когда бы брак в церкви не почитался за таинство, никогда не было, и что, следовательно, отсюда вывод ясен и вопрос о безусловной невозможности брака как таинства без священнословия — решается отрицательно’*.
______________________
* ‘Открытое письмо г. А-ту’. Г. Розанов выставляет здесь и еще один довод в пользу того, что церковный чин венчания не имеет существенного значения в браке. ‘За венчание берут деньги. Значит, венчание не таинство, ибо тогда получать за него деньги было бы симонией’. Ответ на подобное возражение дан апостолом Павлом в послании к Коринфянам, гл. IX. Как во всех других случаях, так и здесь оплачивается не благодать, непродаваемая и непокупаемая, а труд священника, по немощи плоти имеющего нужду в пище, одежде и прочем. М. Сменцовский.

Все это несколько софистично: за венчание берут довольно высокую плату (я заплатил в 1882 г., в Москве, 75 р. без певчих), и строго оговариваемую. Отчего же за ‘труд’ при крещении не берут? В крещении слишком ясно присутствие ‘таинства’. Взять хоть 5 к. за труд причащения священник просто бы испугался: так яркость таинства бьет здесь в лицо. Напротив, в венчании тусклость присутствия таинства, неясность, сходит ли тут благодать (в какую же минуту? где центр тут?) так очевидно, что и миряне на нем присутствуют без того страха, как на крещении или перед причастием, и у священника руки не дрожат, когда он берет за это деньги. Страха к венчанию ни у кого, ни у мирян, ни у духовенства, нет. А этим и решается все. Ибо где Бог — там страшно, само собою и невольно, всякому. В. Р-в.

______________________
Времени, когда браки заключались бы в церкви единым соизволением брачащихся, без соизволения и освящения церкви, ответим мы, конечно, никогда не было*. Правда, признавались законными, как и ныне признаются, браки, заключенные до обращения в христианство или до присоединения к церкви, но и только. Что же касается лиц, рожденных и воспитанных в церкви или же только вступающих в брак после присоединения к церкви, то для них чин браковенчания всегда считался обязательным. Конечно, в настоящей своей форме этот чин вырабатывался постепенно и претерпевал различные изменения, но зерно его, несомненно, апостольского происхождения. Указание на этот чин можно находить уже в приведенных нами словах апостола, что брак должен быть ‘точию о Господе’** (1 Кор. 7, 39). У святых отцов и учителей церкви первых веков христианства содержатся ясные указания на существование этого чина. Святый Игнатий Богоносец, напр., пишет: ‘Подобает женящимся и выходящим замуж, чтобы союз их совершался по благословению епископа, да будет брак о Господе, а не по вожделению’***. Тертуллиан говорит: ‘Как я могу описать счастие моего брака, который церковь утверждает, жертва скрепляет, благословение запечатлевает, ангелы возвещают, Отец утверждает’****.
______________________
* Ниже автор сам это опровергает. В. Р-в.
** Апостол Павел, ревностный по образованию иудей, в словах ‘точию о Господе’ повторил знаменательные и важные слова Товии и Сарры перед ложем: ‘Я беру ее женою не для удовлетворения желанию, но по истине‘ (во исполнение Божией заповеди о размножении). Вообще, введение молитвы Товии и Сарры в вечный и ежедневный ритуал брачного жития, в ‘молитву на сон грядущий’ брачных, и притом только их исключительно, — вот начало истинного устроения супружества. Приведем ее здесь полностью: ‘Благословен Ты, Боже отцов наших, и благословенно Имя Твое святое и славное во веки! Да благословляют Тебя небеса и все творения Твои! Ты благословил Адама и дал ему помощницею Еву, подпорою — жену его. От них произошел род человеческий. Ты сказал: нехорошо быть человеку одному, сотворил помощника, подобного ему. И ныне, Господи, я беру сию сестру мою не для удовлетворения пожелания, но по истине: благоволи же помиловать меня и дай мне состариться с нею’ (‘Книга Товита’, VIII). Как один писатель некогда сказал: ‘Мы имеем больше, чем конституцию, — мы имеем присягу’, так я о ‘прилеплении’ скажу: ‘Мы имеем более, чем позволение на него, — мы имеем на него приказание’, — и отсюда-то оно есть ‘по истине’ и должно быть ‘точию о Господе’ (должно быть совершаемо с непрерывною мыслию о Нем). В. Р—в.
*** S. Ignat. Epistola ad Polic, cap. V. M. Сменцовский.
**** Tertullian. Ad uxorem, II, cap. 9. M. Сменцовский.
______________________
Тот же Тертуллиан говорит, что брачные союзы, заключенные без ведома и благословения церкви, считаются наравне с прелюбодеянием и блудом (De pudic., с. 4). Долгое время эта в христианской церкви обязательность церковного благословения в браке опиралась исключительно на требованиях нравственного характера и может служить посему прямым доказательством верования церкви, что именно это благословение соделывает христианский брак тем, чем он должен быть по своей природе. Внешнюю, юридическую обязательность церковный чин бракосочетания получил довольно поздно*. В гражданских византийских законах церковное благословение брачного союза признано необходимым условием законности брака в первый раз лишь 89 новеллой императора Льва Философа (около 893 г.), на рабов же это постановление распространено еще позднее — при Алексее Комнине (1095 г.)**. В этом последнем случае сказался взгляд римского законодательства, что в брак может вступать лишь человек свободный, рабы же по римскому праву были лишены этого права: они могли вступать лишь в сожительство (contubernium). Церкви долго пришлось бороться с этим*** языческим взглядом. Признавая и в рабах то же самое человеческое достоинство, как и в свободном гражданине, она предъявляла к тем и другим одинаковые нравственные требования как во всем, так и в вопросе о браке и тем и другим в церковном чине венчания равно преподавала благословение при вступлении в супружеский союз.
______________________
* А, вот то-то. В этом все и дело. Никто не говорит, и я — всего менее: ‘Избегайте благословения пресвитеров’. Не только в брак вступая, но и какое бы дело ни начинал ты — благословись у священника, благословись у родителей, простись с соседями и у них благословись на дело, подвиг, предприятие. Но все это — по любви, а не по принуждению. А когда по несчастию не удалось этого, не ‘голову же с плеч долой’ мирянину, а тем более в браке, не ‘голову же с плеч долой’ детям. А теперь именно так и выходит, и грустно, что богословы настаивают на юридической значимости и принудительности своего благословения. Нельзя не заметить, что, в сущности, мы имеем гражданский по ощущению его брак, но только священником и религиозно-церемониально совершаемый. А нужно бы (и хотелось бы) святой брак (молитва Товии и Сарры). Теперь брак (сожитие) грешен (молитва над родильницей, все равно и в законном браке), а свят (=велик) благословляющий, я же бы хотел великого таинства и святости в самом браке. Вот около чего кружится спор. В. Р-в.
** См. об этом в курсе церк. права профессора Бердникова. Казань. 1888, стр. 63. М. Сменцовский.
*** Итак, ровно десять веков, до самого 1095 г., полные и законные браки в христианском мире, в православной Византии, могли совершаться по соизволению брачащихся то с венчанием, то без венчания. Но в 1096 году уже окончилась эпоха Вселенских соборов, закончился весь канон церкви: и, след., церковь во все время творческого самоустроения не находила поводов и мотивов протестовать против ‘сожительств’ и их нарекала ‘законным браком’, нимало не ‘блудом’. И тогда-то дети от них именовались, конечно, ‘брачными и законными’. В. Р-в.
______________________
Признавая законность брачного союза, заключенного иноверцами до вступления в православную церковь, церковь руководствуется прямою апостольскою заповедию: ‘если какой брат имеет жену неверующую и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее. И жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его. Ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освещается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы. Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится, брат или сестра в таких случаях не связаны. Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены? Только каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как его Господь призвал’ (1 Кор. VII, 12-17). Практика церкви всегда и вполне отвечала этой апостольской заповеди, так, что при переходе в православие одного из супругов нехристианского исповедания, если муж и жена изъявят согласие продолжать супружескую жизнь, сожительство их признается браком в церковном смысле этого слова, без утверждения его венчанием по церковному чину. Церковь верует, что такой брак освящен уже одним совершением чина крещения* над обратившимся или обратившеюся и нравственным изволением Церкви. Действующее ныне церковное законодательство требует, чтобы в таких случаях нехристианская сторона дала письменное обязательство в том: а) что имеющие родиться с этого времени дети будут крещены в православную веру, б) что ни прещениями, ни угрозами и никакими другими способами он или она не будут склонять к измене православию как этих детей, так и обратившегося или обратившуюся в православие своего супруга или супругу и в) что будут продолжать брак в единобрачном сожительстве с обращенным или обращенною в тех случаях, когда обратившийся к церкви муж имел многих жен или обратившаяся состояла одною из многих жен**. Таким образом, видим, что в вопросе о браке, как и в других случаях, церковь наша отличается истинно материнским снисхождением к нуждам человеческим.
______________________
* Ну, это новое учение г. М. Сменцовского. Где же оно выражено, оформулировано в догматиках? в каком апостольском или соборном правиле? Ведь по этому учению и православный, ‘раз уже он крещен и, крещении все прочие таинства воспринял’, может, вступая в ‘сожительство’, думать: ‘Все равно — я повенчался в крещении‘. Ибо если обратное действие имеет крещение относительно евреев, то оно имеет действие и вперед у русских. Отчего нет? В. Р-в.
** Это и разбивает теорию г. Сменцовского. В самом деле, если крестится татарская семья, состоящая из мужа и его трех жен, и крещение входит браковенчанием в крещаемых, то, очевидно, оно вошло, таким образом, во всех трех жен. И для последовательности, надо бы церковно, через св. Синод, расторгнуть брак его с двумя женами, оставляя только с одною. Но этого не делается. Очевидно, просто церковь признает своим браком на выбор сожительство его с которою-нибудь одною женщиною-женою. Не могу, однако, я не скорбеть об участи двух брошенных, и с детьми, жен: тут надо бы оказать снисхождение, особенно для вновь крещенных, только что вступивших в церковь, вступивших с радостью, не для уныния! Случаи подобные так редки! И что значит в многомиллионном христианском мире 5 — 10 — 100 семей, сохраняющих полигамный тип своей древней семьи? Терпим же мы дома терпимости, не ‘раздираем одежд на себе’ при виде их. В. Р-в.
______________________
Нужно ли после этого вводить какие-либо изменения в церковный чин брака и установлять какие-то ‘упрощенные формы’ заключения брачного союза? Без всякого сомнения, нет. Чин этот освящен веками, торжественен, трогателен, умилителен, потрясает сердца. С другой стороны, никакие упрощенные формы не разрешат затруднений и не спасут, как на это надеется г. Розанов, не только тысяч, но и одной девушки. Ибо разве может служить этот чин какою-либо помехою для тех, кто, сближаясь с существом иного пола, ищет именно брачного союза и готов принять все нравственные и иные обязательства, проистекающие от такого сближения, и в ком живо христианское сознание необходимости освящения этого союза благословением свыше?.. Если же нет этого сознания, если, с другой стороны, нет и желания ‘связывать себя обязательствами’, то никакие упрощенные формы брака не помогут: в результате получится случайное сожительство, а не брак.
Г. Розанов любит указывать, в подтверждение своих мыслей, примеры из ветхозаветной истории. Так и в вопросе о браке он с особенным удовольствием отмечает, что ветхозаветное законодательство не знало незаконнорожденных и что будто бы брак по закону Моисееву обставлен был такою свободою, что часто заключался в простом факте сожительства (Исх. гл. 22, 16).
Не спорим. По ‘жестокосердию’* подзаконного человечества (Мф. 19, 8), ветхозаветный брак соединен был с менее строгими нравственными требованиями**, чем ныне. В подзаконном иудействе было терпимо многоженство, практиковался свободный развод, существовало наложничество***. Все это отменено законом Христа**** (Еф. II, 15, 2 Кор. V, 17). Что же касается случаев ‘свободного сожительства’, то закон Моисеев карал их со всею строгостию. Вступивший в сожительство с чужою женою и нарушивший чистоту брака (Лев. 18, 20, 20, 10-17, Втор. 22, 22), опорочивший обрученную другому, девица, не сохранившая своего девства, жена, нарушившая супружескую верность (Втор. 22, 20, 21, 23-25, Числ. 5, 12-31), все подлежали смертной каре*****. Единственное исключение из этого правила в законе Моисеевом допускалось для тех, кто обольстит девицу необрученную: в этом случае обольститель обязан был уплатить отцу девицы 50 сиклей серебра и, если отец изъявлял согласие, обязан был взять ее в жены без права развода (Исх. 22, 16,17, Втор. 22, 28, 29). Очевидно, в этом последнем случае законодательство Моисея выражает собою то именно требование, которое наш простой народ выражает словами — ‘прикрыть грех венцом’. Различие лишь в том одном, что законодательство Моисея вменяет это соблазнителю не в нравственную****** только, но и в юридическую обязанность. Что же касается детей, рожденных от свободных сожительств, то в законе Моисеевом читаем следующее суровое требование: ‘Сын блудницы******* не может войти в общество Господне, и десятое поколение его не может войти в общество Господне’ (Вт. 23, 2). Это равносильно лишению всяких гражданских прав.
______________________
* И вечно это обвинение на библейского человека, и косвенно — на Библию, ибо кто, порицая ‘русского человека’, косвенно этим не порицал бы ‘Россию’. В. Р-в.
** Уж куда у нас ‘нравственные требования в браке’. См. в ‘Матерьялах’ примеры, хотя бы под рубрикой: ‘Как далеко простирается христианское долготерпение’. В. Р-в.
*** Вы все цифры считаете, аршином брак меряете: а ведь в ‘тайне Божией’ значительно качество, а не количество. Неужели же брак Авраама, имевшего Сарру и Агарь, а затем еще Хеттуру и ‘наложниц’, был по тону, по стилю, по колориту низкопробнее трогательной ‘четы’ русских, которая, просыпаясь, дерется и на сон грядущий напивается и дерется же. Где ангелы летают, около русских сапожников или около ‘наложницы’ Агари? Читаем и можем ли не заплакать от умиления: ‘Но Сарра, жена Авраама, не рождала, у ней была служанка египтянка, именем Агарь. И сказала Сарра Аврааму: вот, Господь заключил чрево мое, чтобы мне не рождать (NB: вот от Кого, ‘от Бога’ — рождаются), войди же к служанке моей, может быть, я буду иметь детей от нее. Авраам послушался слов Сарры. И взяла Сарра, жена Авраамова, египтянку Агарь, и дала ее мужу своему в жену (NB: не сказано: ‘в наложницу’, ‘в блуд’). Он вошел к Агари, и она зачала’. — Какой мир! какое отсутствие наших отвратительных ревностей! Какие ‘ревности’ в браке ‘точию о Господе’? Исполняется ‘долг’, и Сарра радуется плодородию Агари, нарекая его ‘своим’, ‘родным себе’ плодородием: ибо они обе как разделившаяся надвое Ева, единые в стремлении и в любви, в напоении пола мужа своего. Вышла ссора, от необдуманной заносчивости Агари: у нас, ‘не жестоковейных’, какими бы палками была выгнана Агарь, при хохоте улицы, законов, всех! Но ‘от начала было не так’, и Агарь, чрево которой расцветил Господь, увидела Ангела Господня: ‘И нашел ее Ангел Господень у источника воды в пустыне. И сказал: Агарь, служанка Саррина, откуда ты пришла и куда идешь? Она сказала: я бегу от лица Сарры, госпожи моей. Ангел Господень сказал ей: возвратись к госпоже своей и покорись ей. И сказал ей Ангел Господень: умножая, умножу потомство твое, так что нельзя будет и счесть его от множества. И еще сказал ей Ангел Господень: вот, ты беременна, и родишь сына, и наречешь имя ему Измаил, ибо услышал Господь страдание твое. Руки его будут на всех и руки всех на него. И нарекла Агарь Господа, который говорил с ней, сим именем: Ты Бог, видящий меня. Ибо сказала она: точно я видела здесь вслед видящего меня‘. Какая история! Что за нежность и глубина! Отчего ее не читают у нас в храмах хотя бы во время ‘внебогослужебных собеседований?!’ Но вот что усмотрим из приведенного: есть жалобы, есть подозрение, что семья соделывает человека ‘эгоистом’, суживая круг забот его, устремляя к центру жены и детям от нее. Обращая внимание, что Сарра становится плодною, лишь приняв ребенка от Агари, а Рахиль бесплодна же, пока не дала Иакову Баллы, не прозреваем ли мы здесь Промысла, разламывающего сухость и черствость моноцентральной семьи, разбивающего семью почти в народ, в народец, в волнующееся малое стадо, где есть разнообразные формы любви и дружбы, различие судеб, обилие событий? Вся эта философия не принята во внимание, и хоть мы имеем над собою Промысл, но вечно боремся против него. Тогда способность и иногда неодолимая потребность ко второй и третьей любви, — не у всех, а у некоторых, — объяснится как именно переход брака в социальное строительство, в народоизведение из себя, во что-то открытое под солнцем, а не замкнувшееся от солнца. Поистине, мы имеем в кармане миллион, а расходуем только гривенник. В. Р-в.
**** Ни в едином месте Христос об этом ничего не упоминал, кроме принципиального: ‘Не нарушать пришел Я закон, но исполнить‘, и еще: ‘Земля и небо прейдут скорее, но ни одна йота из закона’. Что касается указываемых ‘Посланий’ Ап. Павла, то ведь Ап. Павел говорил о своем тесном времени, в ожидании скорой кончины мира, на что он и ссылался, говоря, что ее встретить легче, оставаясь безбрачным. Это не принцип, а совесть на случай. В. Р-в.
***** Какое безобразное невежество в Ветхом Завете! Да что, неужели вовсе не читают Библии в семинариях и академиях? Автор совершенно забывает, что абсолютная легкость развода ео ipso уже заключала в себе позволительность всего, им отмечаемого. Что касается до девиц, то израильтянину достаточно было бросить финик на улице девушке, произнося формулу: ‘Освящаю тебя этим фиником в жену себе’, — чтобы получить ее в обладание. Причем наутро он мог ей выдать гет (‘разводное письмо’). В ‘Мишне’ в одном месте говорится: ‘Если кто освятил себе жену и дал ей развод, и еще освятил и опять дал развод, и так до семи раз в один день‘ и проч., — откуда видно, что ‘обрезание’ (дух всей библейской жизни) бесконечно освящало и благословляло ‘восстания плоти’, не полагая им вовсе никакого предела, — и в этом его смысл. Обрезание — Кронштадт брака, за его твердынями он несокрушим, неупрекаем, вместе — всегда свят, во всем благочестив. Похож на лес и чист, как весталка. Невозможно не отметить, что пророк Нафан не повелел даже Давиду расстаться с Вирсавией (не ‘развел их’, не расторг их незаконного брака), как и Бог благословил чрезмерное вожделение рождением Соломона (из величайшей любви — величайшая мудрость). Давид был наказан только за Урию, несчастного, невинного, но за Вирсавию не был обвинен: у него была ведь возможность взять ее через развод (с Урией). В. Р-в.
****** То-то ‘нравственную обязанность’. Сколько у нас девушек удавилось, потому что обольстившим их молодым людям говорили только ‘нравственно’: ‘Вам бы на обольщенной жениться, а впрочем, — как хотите, мы это только нравственно советуем’. То-то мы ‘не жестоковейны’. В. Р-в.
******* Что за безобразное невежество: да что, Агарь блудница была? А ведь было с нею у Авраама ‘свободное сожительство’. ‘Блудницею’ в Библии называется особая категория женщин, а вовсе не ‘свободная сожительница’, хотя бы кратковременная. Для доказательства, вот закон: ‘Первосвященник перед Днем Очищения проходил краткий пост, время абсолютной телесной чистоты, так как на эти 5-6 дней его жена могла быть ‘не чиста’ (менструозна), а ни на какое, даже самое краткое, время первосвященник не должен был сохранять полового воздержания (что могло бы вести к ‘блуду’, т. е. игре воображения или к худому в ночи поступку, чего Израиль смертельно боялся), то на эти дни поста ему давалась в запасную жену девушка, никогда не старше 12 1/2 лет (не ‘богерет’, ‘перезрелая’), которая после Дня Очищения переставала быть его женою’ (см. ‘Мишна’). До такой степени скопчество до корней было выброшено из древнебиблейской жизни, а наши богословы все еще пытаются привязывать к Библии свои воззрения, опираться на нее. Ищите опор себе в Капитолии, у бесплодного Юпитера, но пути в ‘Iepoo [… греч.] (‘Святыня Солима’ — Соломона) вам ‘заказаны’. Они вами потеряны, и вы их не найдете. В. Р-в.
______________________
В заключение еще несколько строк. Г. Розанов, ратуя за уничтожение различия между браком и сожительством, думает тем самым ‘защитить, поддержать, оздоровить семью’. Насколько призрачно подобное ожидание, легко понять. В результате, несомненно, получится не оздоровление семьи, а полнейшая распущенность нравов: полигамия и полиандрия*, которые в корне подорвут значение брака как религиозного и государственного учреждения. Уничтожьте различие между браком и сожительством, — сожительство не сделается от этого чище и святее**. Правда, быть может, чрез это будет успокоена чья-либо и не очень чуткая совесть, ибо ‘законом познание греха’ (Рим. 3, 20). Нет закона, и по внешности все будет обстоять как будто благоприлично, но внутренняя, нравственная сторона такого сожительства, как некоего гроба повапленного***, по-прежнему будет полна ‘костей мертвых и всякой нечистоты’**** (Мф. 23, 27). Закон тревожит, не дает обмануть свою и чужую совесть. Но ведь такова и цель закона, ибо ‘закон положен***** не для праведника, но для беззаконных… развратных… для блудников’ (1 Тим. 1, 8, 9). Бесспорно, современная семья, особенно в городах, требует обновления и оздоровления. Но это оздоровление может и должно быть достигаемо иными, более действительными средствами: оздоровлением печатного слова, оздоровлением искусств, зрелищ, более строгим нравственным воспитанием юношества в семье и школе. Необходимы и некоторые изменения во внешнем строе жизни, облегчение процессуальной стороны развода, когда семья уже разложилась и фактически не существует и т. п., но обсуждение этих вопросов выходит за пределы нашей задачи******.
______________________
* Ну, а дома терпимости не есть ‘полигамия’ или ‘полиандрия’? Скорей, конечно, ‘единоженство’. А грех Онана? Автор воображает, что Россия чиста, как его ученый кабинет. Дом терпимости есть вот что: ‘У меня — миллион жен, но таких, что у каждой — миллион любовников’. Этот 1 000 000 х 1 000 000 блуда у нас невозбранно и законно допущен всякому. Г. Звягин, посетитель Абессинии, сказывал мне: ‘Абессинцы, приехав в Петербург, были более всего поражены множеством продающихся женщин на улицах и говорили: Бог с ней, с цивилизацией и с Европой: если сближение с нею ведет к этому неизбежно, сохрани Бог нашу страну от всякой цивилизации’. А не так давно издатель ‘Семейного университета’, Ф.С. Комарский, сказал мне: ‘Выйдите в 11 часов вечера на Невский проспект, близ Северной гостиницы: вас обступят девочки-подростки, лет 15-14-13, умоляющие взять их, хватающиеся за пальто ваше, это — голод, а у нас противодействуют всеми мерами образованию семьи, охраняя строгость условий вступления в брак’. Говорившему так было за 60 лет, он судил не как мальчик и видел не случайное. В. Р-в.
** Пусть оно чаще будет! В ‘чаще’ весь секрет. Сам же Апостол сказал: ‘Во избежание блуда (напр., как у Онана) каждый имей свою жену и каждая имей своего мужа’. Конечно, это не к обряду, а к житию относится. Только осуществления этого слова апостольского я и добиваюсь. Брак должен бы быть построен на этом слове (единственно), но этого исторически не случилось. Теперь я говорю: в каждом дому, в каждом дворе, в каждой квартире, комнате, каморке, ‘углу’ да освещает солнце не моно-человека, а чету-человека, ‘во образ Адама и Евы, плана сотворения человека Богом’. Благословение им уже есть: пусть живут ‘точию о Господе’, тихо, безбоязненно, мирно, ласкаясь, с детьми, в работе и верности. И неделя такой жизни — зачтется у Господа, больше счет их на небесах, если жизнь — дольше. Месяц лучше недели, год лучше месяца, вся жизнь вместе. — венец желаний, год хуже лет, месяц хуже года, неделя хуже месяца: а конец и проклятие и гиена — если нет сожития, а вместо этого проституция. Вот моя мысль и план, как лестница. Не убирайте этой лестницы. Не указывайте на небо, говоря: вскочите туда, а кто не может — риньтесь в преисподнюю. Такой идеализм — жесток! В. Р-в.
*** Это надо запомнить. Какая клевета ритора. Да видал ли он хоть одно незаконное сожительство? А пишет о всех. В. Р-в.
**** Вот я ниже, в образцах нашего ‘долготерпения’, покажу, какая ‘чистота’ лежит в ящике обрядового брака. В. Р-в.
***** О Новом Завете Апостол Павел сказал, что уже ‘закон’ прошел в нем, да и сам г. С-ский выше с презрением называл: иудеев ‘подзаконными’, ибо, по Ап. Павлу, ‘где благодать — там умер закон‘. В. Р-в.
****** Так, только две строчечки о такой важной вещи, как развод, для случаев, когда ‘семья уже разложилась и фактически не существует’. А ведь ни Анна Каренина не умерла бы, ни Лаврецкий не поседел бы преждевременно, ни Лиза Калитина в монастырь не пошла бы, если б торопящийся поужинать и заснуть автор не две бы строчки и в 1900 году написал об этом, а 200 или 2000 страниц, и притом в 1875, 1850 годах и еще раньше бы. О, равнодушные, о риторичные: медведь дерет корову, а вы флейту настраиваете. В. Р-в.
______________________

XXXIII. Письмо анонима

Многоуважаемый Василий Васильевич, напечатана и на днях выходит брошюра свящ. Дернова ‘Брак или разврат’, написанная по поручению против Ваших статей в ‘Новом Времени’ о незаконнорожденных детях*.
______________________
* Письмо — анонимное, какого-то друга. ‘По поручению…’ названо важное имя. При личном свидании (со мною, в числе членов-учредителей ‘Религиозно-философских собраний’) высокопреосвященный митрополит Антоний сказал, что он читал брошюру А. Дернова и посоветовал ему ‘писать покороче’. Сам Владыка хорошо и с добротой говорил о ‘незаконнорожденных’ и, когда я упомянул о детоубийстве, выразился, что термин этот вовсе не церковный, а государственный, от государства идет, и что священники, лишь повинуясь гражданскому закону, вписывают его в метрики. В. Р-в.
______________________

XXXIV. Брак или разврат?

По поводу статей г. Розанова о незаконных детях.
Отпор на призыв к бесформенному сожитию,
или, вернее, к половой разнузданности
и охранение святости брачного союза.
Протоиерея Александра Дернова

I. В статьях ‘Евины внучки’, ‘Спор об убитом ребенке’, ‘Святое чудо бытия’, ‘Имущество, титулы и дети’ и ‘Открытое письмо г. А-ту’ г. В. Розановым высказаны своеобразные суждения о чрезвычайно важном вопросе, по самому существу его. Вопрос, трактуемый г. Розановым, касается самого важного закона в порядке земной жизни человечества: отдельных лиц, супружеств, или браков, семейств и детей. Закон этот установлен в самой природе человека и освящен самим Богом* и по существу своему составляет великую тайну**. Посему самому всякая неправильность в суждениях по отношению к этому закону, к этой тайне, должна озабочивать всякого здравомыслящего человека.
______________________
* Это ‘за здравие’, но везде дальше пойдет ‘за упокой’. И поразительно: сколько богословских суждений о браке и семье я ни читал, везде в предисловие — взята похвала, а за нею — сплошное порицание. Точно ‘пассы’ с неба, точно магия мировая действует. В. Р-в.
** Видите, ‘тайною’ называется факт, реальное. Но это все пока ‘за здравие’. В. Р-в.
______________________
Г. Розанов, подкупающий своих читателей своею искренностию, как отзываются о нем его критики, высказывает: ‘Мне кажется, мы живем накануне глубочайшего преобразования воззрений на семью, детей, супружество, потому что в том круге понятий, в котором мы выросли насчет всего этого, нельзя и представить конца детоубийства’ (‘Евины внучки’). И далее, в четырех названных статьях он старается показать верность этих своих слов, допуская, как замечают г. Евгений Марков и г. А-т, суждения рискованные.
Но мало сказать: ‘рискованные’, его суждения извращают самое дело, смущают умы многих читателей, представляя собою смелые и решительные, хотя совсем бездоказательные, нападки на аскетизм и греко-русские брачные установления. Нападая на них, г. Розанов обвиняет их в искажении истинного Христова учения в вопросах о браке и деторождении, косвенно приписывает им детоубийства, не признает брак религиозным* и государственным учреждением, приписывает нам, что мы добровольно принимаем на себя тяжкий грех ‘симонии’, именно: берем плату за венчание, и будто бы только вследствие этого называем его таинством**.
______________________
* Всегда признавал и признаю брак религиозным таинством. В защиту этого мною написана целая книга: ‘В мире неясного и нерешенного’. Но перечтите же всю каноническую литературу, и вы увидите, что центр брака везде или не указан, или указывается, хоть и ненароком, как у меня: ‘Два в плоть едину’, ‘мужа и жены (мужчины и женщины) союз’, ‘по свободному согласию’ соглашению). В. Р-в.
** Какая путаница! Совершенно обратное я говорил: а) за таинства брать деньги есть симония, b) но за венчание деньги берутся, с) следовательно, берущими (духовенством) оно (венчание) таинством (=браком) не признается. В. Р-в.
______________________
Ввиду того, что такие, дышащие страстью и искренностию, взгляды и суждения г. Розанова, являющиеся в распространенных газетах, обольщают не утвержденных в вере своею смелостию, справедливость требует, чтобы высказан был взгляд и тех, по адресу кого г. Розанов высказывает свои нападки, приводя, — по обсуждаемому им и, очевидно, очень близкому его сердцу вопросу, -целый ряд положений и суждений, не соответствующих ни историческим данным, ни существу дела.
Благо Св. Церкви, благо доброго, славного народа нашего, который г. Розанов называет сам ‘исторически свежим и относительно чистым’ — все, что дорого для современных тружеников литературы и печати в глубине их сердца, — все это требует самого осторожного отношения к церковным вопросам, серьезного взгляда на дело, указания действительных недостатков, если они есть*, и целесообразных мер к их устранению, а фразы и дилетантизм могут только сеять смуту и развращать умы, слабые в вере. А ведь г. Розанов все свои суждения направляет, по-видимому, к тому, чтобы убедить людей в зависимости их жизни от Бога, убедить их в необходимости религиозной жизни, ослабить чрез это дальнейший рост вредных общественных явлений, ослабить или уничтожить разврат и, как говорит он, ‘выработать новый и лучший тип русской семьи’.
______________________
* Да, ‘если есть’ — как это осторожно! ‘Себе соломки постелю, а ты хоть о камень разбейся’ (незаконнорожденные). И ни на минуту мысли: ‘Что будет там? Како пойду ко Господу моему’! В. Р-в.
______________________
А что, если г. Розанов избирает для этого ошибочные средства, которые скорее принесут не пользу, а вред?..
Своеобразная способность г. Розанова мыслить и выражаться, его суждения, часто не совсем ясные, его художественно яркая образность, заставляющая его делать необычные скачки от предмета к предмету и выражаться презрительно о таких предметах, о коих в других местах сам же г. Розанов выражается с великим почтением и уважением, — все это представляет большие трудности к тому, чтобы сразу же видеть безосновательность нападок г. Розанова на господствующее учение о браке и детях.
Поэтому есть крайняя необходимость прежде всего систематизировать его воззрения и потом уже противопоставить им правильные канонические воззрения.
Говоря о духовном управлении, г. Розанов постоянно допускает такие выражения, что, по-видимому, отождествляет его с византийским государством*.
______________________
* Да, кто знает каноническое право, знает же, что все в нем законоположения о браке, кроме малых исключений, суть просто эдикты византийских императоров, притом частью прямо черпавшие из языческого законодательства. Какую же они религиозную силу имеют? Неужели Поль-де-Кок, с оторванным заглавным листом, читаемый потихоньку семинаристом под партою, становится в руках его священною книгою?! Давно духовенству следовало отсортировать и выбросить из законов о супружестве все идущее от римского язычества, т.е. 9/10. В. Р-в.
______________________
Все духовные греко-российские порядки, которые ему почему-либо не нравятся, по его выражению, — суть ‘византийские, нисколько не евангельские и не библейские’: таковы, по его выражению, ‘понятия о семье, — на случай нарушения каковых понятий, набрасываются, — говорит г. Розанов, — все батюшки’. Последних г. Розанов также отождествляет с душевным управлением, приписывая именно им неправильный, по его мнению, взгляд на брак, на рождение детей. Затем он все это смешивает с религией и богословием*.
______________________
* Да я не знаю, как тут все разделять. ‘Репка за репку, бабка за бабку — вытащим-потянем’. Пусть уж сами разбираются. В. Р-в.
______________________
И все это: ‘духовенство’, ‘византизм’, ‘религия’, ‘богословие’ — стоят, по неоднократным выражениям г. Розанова, в прямом будто бы ‘противоречии с учением и заветами Спасителя’ в вопросах о браке, о семье, о деторождении. ‘Брак, — говорит г. Розанов, — суровые богословы определяют неправильно’, т.е.* признавая его таинством. ‘Незаконные рождения — выдумка духовенства’… ‘Брак по существу своему и на основании слов Спасителя, — говорит г. Розанов, — есть поло-сочетание, прилепление мужчины к женщине, незаконных рождений нет’… ‘Все рождаются по закону, установленному Творцом’. ‘Существо рождения есть тема богословская. А между тем при таинстве крещения, пред его совершением, младенцу незаконнорожденному пишется этот в своем роде волчий паспорт, ‘желтый лист’, т. е. что он ‘незаконнорожденный’. ‘И суть в том, что вовсе не один термин прикрепляется к такому ребенку при самом рождении, но что законом он вовсе не признается рожденным от тех, от кого рожден, что он — выбрасывается из семьи, хотя бы совершенно добропорядочной и давно существующей’. И в другом месте г. Розанов прибавляет, как бы в пояснение, что это за семьи: ‘Увы! Вечно будет некоторая сумма очень чистых и верных друг другу семей — нелегальных, и, поверьте, никакому закону в угоду они не разорвутся’. ‘Блудное сожитие’, если посмотреть снаружи, кажется таковым, а войдя в дом, вы видите настоящую и полную семью, в которую человек вырвался из принудительно (?) навязанного ему разврата, в которой он отдыхает и утешается после десяти лет жизни и муки: но, увы! все дети от этой полной и чистой семьи суть тоже незаконнорожденные’… ‘Вопрос незаконнорожденности — есть вопрос о праве закона и религии лишать детей их родителей, а у родителей отнимать их детей’… ‘Кто установил термин незаконнорожденные дети — тот создал и факт случайного и незаконного рождения, случайной и минутной связи с девушкой или женщиной’… ‘Богословие, — по словам г. Розанова, — в одном отделе и для одних целей утверждает, что жизнь и рождение от Бога, что это — трансцендентность, а не химия, что это — тайна, а в другом отделе и для других целей, именно для отстаивания разных византийских подробностей, столь же победительно говорит, что жизнь и рождение есть простая наука и что, хотя физиологически, конечно, нельзя делить детей на законных и незаконных, но как физиология пред Богом — ничто, то с божественной стороны, конечно, одни дети законны и другие беззаконны. Против естествоиспытателей богословы соединяют тварь с Творцом, а против несчастного бессильного отца они разделяют тварь от Творца. На двойственности разных отделов богословия покоится учение о незаконнорожденности и весь огромный итог погубленных детей’… ‘Государственный взгляд на рождение как на незаконное не породил бы детоубийства (т.е. государство будто бы не учит** о ‘незаконнорожденности’). Термин этот, который лучше заменить словом ‘неблагословенные дети’, выдумало (будто бы) ‘религиозное отлучение’. ‘Благословения этих детей лишило не Евангелие, а те сухие ограничения, каким оно подвергалось в Византии и Риме’.
______________________
* Вот так ‘т. е.’! Нигде этого я не утверждал. В. Р-в.
** Да вовсе не в этом дело, а в том, что авторитет государства, не будучи священным, не породил бы религиозного ужаса, религиозной робости в незаконно рождающих и не толкнул бы их к детоубийству и самоубийству. Государство запрещает раньше 1 июня стрелять бекасов: но люди стреляют и от тоски не вешаются. А девушки, незаконно рождающие, — вешаются. Пусть бы с церковных кафедр священники назавтра объявили, что нет вины и греха в рождениях девушек и вдов — и послезавтра же во всей стране детоубийства и девоубийства прекратятся. Посмотрите, как твердо, магически-твердо, народ посты содержит: по деревням во всей Руси никто не нарушит, больные, умирающие, как моя покойная мать, — и те страшатся оскверниться скоромным. Так вот равное-то давление мысли, что ‘рожденное вне венчания есть плод разврата’, ‘нарушение VII заповеди’, ‘за каковое в Ветхом Завете побивались девицы камнями (что есть ложь), а мы по милосердию только шпыняем вас, как бл…ей, и детей ваших нарицаем вы…дками’, вот — это ужасное давление в 100-миллионном народе и побудило одиночек-девушек к детоубийству или самоубийству. В. Р-в.
______________________
‘Фальшивость же этого принципа незаконности рождения свидетельствуется простейшим сопоставлением: установлена ли в уравновешение законности рождения — законность смерти? Если есть незаконнорожденные, должны быть и незаконноумершие. Иначе нарушается основная, всюду разлитая в природе, гармония между жизнью и смертию. Понять это — значит упразднить вопрос, снять его с очередных вопросов истории, быта, государства, церкви. Рождение есть абсолют, на который опираются все другие слабейшие и низшего порядка явления. Нет рождающихся — нет граждан, нет верующих, нет государства как собрания граждан и самой церкви как ‘собрания верующих’. И далее: ‘Болезнь есть вечерняя заря бытия, любовь — утренняя. Смерть свята, это один столп мировой религии. Тогда свято рождение, и любовь цветка к цветку, животного к животному и человека к человеку — есть второй столп религии. Любовь и болезнь, как рождение и смерть, обе абсолютны’… ‘Человек есть лицо священное: можно ли говорить о его появлении на свет, о ниспадении на землю его бессмертной души в порядке Гражданского уложения? Мы хотим сказать, что вопрос незаконного рождения нисколько не есть вопрос гражданского законодательства, а религиозный и философский вопрос и частью судебно-религиозная тяжба’… ‘Себялюбивый расчет людской, духовные законы и стыд стоят поперек признания законности всякого рождения’.
‘Всего же более меня удивляет опасение г. А-та, что устранение деления детей на законных и незаконных ‘в корне разрушит смысл брака как религиозного и государственного учреждения’. Мне всегда казался брак ‘о чем-нибудь’, как словесное предложение есть ‘мысль, выраженная о чем-нибудь’. О чем же? О детях. Дитя и брак — почти тожественны, все остальное — ‘придаточные слова’, определительные, дополнительные, запятые, тире, но ни в каком случае не главные слова предложения, не подлежащее и не сказуемое. Так в законе Божием, надеюсь, — так и для государства… Дети предохранили бы брак от разложения, но как в ‘священной и государственной’ мысли о браке они выпали как непременное, то пустая оболочка и трещит по всем швам… Столь оберегаемый юридически брак — нравственно никому не нужен’… ‘Таинства брака’, ‘брака как религиозного таинства’, в Европе не существует. Если есть и пока есть хоть один ребенок, именуемый ‘незаконнорожденным’, невозможно доказать живость и присутствие у нас этого таинства!!’ ‘По всеобщему представлению самого духовенства в венчании не сообщается даров Св. Духа и оно не есть таинство’.
Вот главная сущность воззрений г. Розанова.
Начавши с того, что религия и богословие виноваты в том, что есть ‘незаконнорожденные’ дети, г. Розанов, пожалевши далее о том, что государство не учит* о ‘незаконнорожденности’, и в то же время утверждая, что вопрос этот не есть вопрос гражданского законодательства, что — брак не религиозное и не государственное учреждение**, что он — нравственно никому не нужен, потому что он не есть таинство***, заканчивает тяжкими обвинениями неповинных учреждений и лиц.
______________________
* Что за путаница! Автор не понимает моего изложения. В. Р-в.
** Брак есть не ‘учреждение’, но, как определяет даже Кормчая, ‘мужа и жены союз и жребий на всю жизнь’. Нельзя же сказать, что пути вращения небесных светил суть ‘учреждения астрономов’, — предмет, коим они облагодетельствовали мир. И эти пути, и брак суть факты, вовсе не учрежденные, а до ‘учреждения’ существовавшие. В. Р-в.
*** Что за чепуха! Ничего не узнаю из своих мыслей. В. Р-в.
______________________
Очевидно, г. Розанов находится в каком-то логическом круге, вследствие того что не имеет точного понятия о предметах, им трактуемых*, — не хочет знать точного греко-российского учения об этих предметах. Равно существо Церкви, а особенно отношение ее к человеку, ему не ясно представляется.
______________________
* Ну уж, не поучился у А. Дернова. В. Р-в.
______________________
Это отношение и необходимо нам выяснить прежде всего.
II. Церковь им представляется как что-то внешнее и воздействующее на внешнюю только сторону человека*. Но Церковь имеет в виду не внешний только образ жизни своих членов, согласный с проповедуемым ею учением и моралью, ее задача более высока. Церковь имеет задачу руководить каждого члена своего по пути к вечному спасению, посему власть ее распространяется не только на внешнее поведение, но в равной мере и на все внутреннее настроение, и где это последнее не стоит в согласии с заповедями христианства и Церкви, хотя бы во внешности при этом и не проявлялось оно деяниями, нарушающими общественный порядок или оскорбляющими других лиц, там выступает она со своими определенными средствами и распоряжениями ради спасения одного этого самого лица. Это — учительная** власть Церкви или священная, подразделяющая на три вида: учение, священно служение и пастырство. Эта власть получается хиротониею, — есть дар благодати Св. Духа, сообщаемый рукоположением***.
_____________________
* Ничего не понимаю, здесь и сейчас ниже. В. Р-в.
** Вы все начинаете с ‘учительного’, а перевернешь страницу — смотришь уж ‘приказания’, которым если нет у человека силы последовать, то — ‘о, если бы я взяла детей твоих и разбила их о камень’… И притом всуе здесь упоминается ‘церковь’. Церковь есть храм, молитвы, милость и любовь: а дело идет о метриках и консисториях, о законах греческих царей, по недоразумению и духовной лености пастырей перенесенных в состав juris canonici. Вообще церкви, храму, молитве, священнику служащему службу, — я ни явно, ни в мысли не говорил никогда порицания. Но не могу же я признать святыми и ‘непогрешимыми’ внебогослужебные действия священников, как и их попытки философствования. В. Р-в.
*** Вот это-то всё, соделавшее людей ‘яко богов’ (‘будете яко бози’…), и придало малейшему слову их, мановению руки — авторитет, перед которым трясутся горы. ‘Еретики’ покорно всходили на костер, девушки покорно стали убивать детей, ибо они суть ‘еретички’ в рождении. Давно пора отделить и точно ограничить, что хиротония и благодать священства действует в богослужениях, но в частной жизни и научных мнениях духовенства не действует. В. Р-в.
______________________
На ней основывается и законодательная власть Церкви. Ибо все церковное законодательство есть не что иное, как истолкование закона божественного*.
______________________
* Смотрите, как ‘закруглилось’! ‘Все церковное законодательство есть истолкование закона божественного’. Автор явно не был в духовной академии и кончил только семинарию, ибо, как очевидно, совершенно не ведает, что значительное большинство ‘канонических законов’ суть духовенством к себе зарегистрированные светские законы светских греческих государей, частью языческого происхождения. А, напр., ‘божественные законы’, вошедшие во Второзаконие, содержащиеся в Библии, — вовсе не вошли в jus canonicum, исключены совершенно из церковных законов! Да и потом, разве не помнит автор слов ап. Павла: ‘А если законом оправдание — то Христос напрасно умер’ (К Галатам), т. е. что христианизм и легализация понятия несовмещающиеся. В. Р-в
______________________
Но учительная власть Церкви выступает в свойстве законодательной не только в области вероопределения, но и в области канонической в тесном смысле, или в содержимых Церковью правилах церковного устройства и церковной дисциплины. И в этой области св. апостолы и, по их примеру, отцы церкви являются и сами выдают себя отнюдь не законодателями, а только учителями, истолкователями или даже просто передатчиками и хранителями учреждений и повелений* Господа: Он и здесь, как в области вероучения, в собственном смысле Законодатель**.
______________________
* ‘Могий вместити — да вместит’, — вот слова И. Христа, раз и навсегда предупреждавшие людей от постановления законов. Закон не говорит: ‘Если ты можешь‘, а приказывает: ‘Ты — должен‘. Но, сказав: ‘Если вы можете’, Господь открыл людям свободу. Он ‘в завете’ с людьями, в ‘любви’ заветной, тайной, интимной: неужели не пропасть между этим и между законом?! Вот предмет забвения богословов, ‘первородный грех’ богословствования. В. Р-в.
** Нет-завето-датель! Мы не знаем книг: ‘Ветхий закон’, ‘Новый закон’, а ‘Ветхий Завет‘, ‘Новый Завет‘. И как все софистично: автор уже бесцеремонно пролез под ‘воскрилия’ Господа и объявил свои выдумки и эдикты греческих царей ‘повелениями Законодателя — Бога’. Вот где место вспомнить: ‘Не приимли имени Господа Бога твоего всуе’. В. Р-в.
______________________
Из понятия сущности и происхождения церковно-законодательной власти открывается и особенный характер церковных законов и их сила. В своем действии, в своей силе, они аналогичны законам государственным, но отличны от них. Авторитет их — чисто нравственный*, поддерживаемый не физическою карою и устрашением, а благоговением** к воле Божией, этими законами раскрываемой. Они зиждутся на божественном законе и праве и суть не более, как его толкование, совершаемое просвещеннейшими мужами, призванными Самим Основателем Церкви на это дело, обязанными преимущественно пред всеми прочими христианами поучаться в законе Господнем день и ночь (VII Всел. соб., пр. 2). Там, где они занимаются устройством Церкви и учреждений ее, они имеют в виду сохранить в точности заповеди Господа и предания апостолов***, а там, где занимаются определением образа жизни верующих и способа действования пастырей, имеют в виду дать истинные средства ‘ко исцелению душ и уврачеванию**** страстей’. Их обязательная и принудительная сила — опять чисто духовного свойства: нарушение и противление канонам влечет за собою лишение духовных прав и благ*****, а в крайнем случае и совершенное из общества верующих удаление.
______________________
* Скажите, пожалуйста: ну, а требование, чтобы вне венчания дети даже фамилии родителей не носили и вообще считались неизвестно откуда и от кого родившимися, неужели это отнятие прав на отчество, на материнство, на детство — есть всего только легкое ‘нравственное воздействие’? От ваших ‘дуновений’ горы сыплются, а из людей множество сошло с ума от горя. В. Р-в.
** Вот то-то. Тут гипноз. И он-то и действителен, и он-то и страшен. А посему и распоряжаться им надо бы крайне осторожно. В. Р-в.
*** Проф. А.А. Бронзов очень кстати на стр. ‘Нов. Вр.’ разъяснил, что так называемые ‘Постановления апостольские’ есть апокриф IV века, никакого серьезного значения не имеющий, а в ‘Богословской энциклопедии’ проф. Лопухина указывается апокрифичность и ‘Правил апостольских’, часть которых произошла уже позднее даже Климента Александрийского. Таковы данные современной богословской науки. Но в века более ранние на собраниях духовенства в Никее, Антиохии, Карфагене, Лаодикии и проч. эти ‘правила’ и ‘постановления’, апокрифичность которых не была известна, вписывались в ‘постановления такого-то собрания’ и в этом виде дошли до нас. Но апокриф переписанный, даже хоть семь раз, все же остается апокрифом. В. Р-в.
**** Да, советы ‘по уврачеванию’ давайте, а от приказаний удержитесь. Кто же лечит палкою. Но ‘незаконнорожденность’ есть палка, от которой много подохло человеческих ‘щенков’. В. Р-в.
***** Как тонко. Как все скользко. Змея ползет — и кольца переливаются то золотом, то серебром, то чем-то красным. В. Р-в.
______________________
Понимаемая в таком свойстве законодательная власть духовенства совершенно достаточна для осуществления возложенной на него задачи — спасения рода человеческого*.
______________________
* Да, ‘спасли’. Цело человечество. Но о чем же были хлопоты Дернова в докладе о ‘незаконных сожительствах’? И что за хлопоты медицинского департамента Мин. вн. дел о сплошной коре сифилиса, покрывающей русскую несчастную страну? В. Р-в.
______________________
Но сознание великой пользы наиболее сильного влияния и воздействия церковной власти на общественные и национальные нравы побуждало, нередко, благочестивых христианских государей усиливать значение церковных правил до уравнения их с государственными законами*. Так было в древней греко-римской империи, когда, вскоре по признании Церкви государственною религиею, императоры утверждали за отдельными догматами значение государственных законов, а потом, со времени Юстиниана, долго имело силу высказанное им общее правило, что церковные каноны имеют силу законов, впоследствии же времени сделалось обыкновенным, что император византийский или сам лично участвовал на соборе, издававшем церковные постановления, которые ео ipso получали значение и законов государственных, — или же в отсутствие его изданные утверждал впоследствии в значении государственных законов.
______________________
* Как это все тонко. ‘Не мы! Не мы! А — государство’. Но уже я защищу доброе государство, все же с улицы подобравшее незаконнорожденных детей и воздвигнувшее для них дворцы — воспитательные дома. Нет, частные люди и государство всегда были к незаконнорождающим милостивы. А император Николай I даже раз посетил Воспитательный дом, да чуть ли для питомиц его не открыт один из институтов. Что же аналогичное сделало духовенство? Молчание. И вот это-то молчание и страшно. В. Р-в.
______________________
Сходный с этим порядок издания церковных законов действует и в настоящее время в русском государстве.
В полномочия устроительной или правительственной власти в церкви входит, далее, власть надзора*, соединенного с соответственными административными мероприятиями**. Общая задача его — наблюдение над всем состоянием общества верующих и охранение данного ему устройства.
______________________
* Вот как пробирается все дальше. А началось с смиренного ‘нас тут не было и нет’. В. Р-в.
** Еще дальше. Совсем за пазухой сидит и шелестит холодными кольцами. В. Р-в.
______________________
Столь же существенным, коренным полномочием церковно-правительственной власти, сколько и надзор, служит судебная власть церкви*. Предметы, подлежащие ведению церковного суда, — суть споры о правах, даруемых церковию, и правонарушения церковные. Церковь облекает человека званием христианина и наделяет правами, принадлежащими этому званию. Хотя по существу своему эти права суть духовной природы, но они тем не менее имеют свойства юридических отношений**.
______________________
* Тут везде есть сбивчивость термина. В катехизисе церковь определяется как ‘общество верующих’, а Дернов говорит только об одной администрации, и притом еще об одной монашествующей: но это есть малая дробь церкви, тень в ней, пусть и длинная. В. Р-в.
** То-то вот и дело-то. И как все тонко. Началось с ‘нравственного воздействия’, а кончилось ‘юридическими отношениями’, из коих одно и страшное: от самого рождения лишение дитяти не только гражданских, но и естественных (на отца и мать) прав, притом без всякой с его стороны вины. В. Р-в.
______________________
Законодательство, надзор и суд суть три главных вида полномочий правительственной духовной власти: ими исчерпывается все содержание* последней. Отличительный характер их, по сравнению с полномочиями священной власти, состоит в том, что каждый акт приложения их направлен к внешнему благоустройству церкви как общества и как божественного установления, тогда как приложение полномочий священной власти имеет в виду воздействие исключительно на внутренний мир каждого в отдельности члена церкви. Учение, священнодействие и пастырство имеют в виду исключительно религиозно-нравственную область индивидуальной человеческой личности, сфера же правительственных действий церковной власти — исключительно сфера внешних явлений, почему и каждый акт этой власти имеет правовой** характер.
______________________
* Может быть, этого мало? В. Р-в.
** Ну, вот и добрался. ‘Мы только из уст дуем, а руками не трогаем’. Но оказывается — и ‘руками трогают’, да ведь в этом-то и дело, а то что ‘впустую-то’ дуть. Не столь недальновидны. В. Р-в.
______________________
III. Все вышеприведенные рассуждения о Церкви и церковной власти и об отношении к ней гражданской государственной власти должны привести к решению поставленного г. Розановым вопроса о том, кто прав и кто не прав, давая детям название ‘незаконнорожденные’, т. е. может ли гражданское законодательство решать вопрос о ‘законности и незаконности’ рождения, или это дело церковной власти?
В этом вопросе у нас, в России, инициативы Церкви нет*.
______________________
* Ну, вот с этого бы и следовало начать и этим кончить! Но тогда не для чего бы и писать всю брошюру. А посмотрите, как заглавие ее горит гневом! Странно: ‘инициативы нашей в учении о незаконнорожденности — нет’, а как явился писатель, начавший отрицать ‘незаконнорожденность’ — вдруг ‘наши ряды’ заволновались, при полном спокойствии гражданских рядов, и из них выехали наездники, ‘от них же первый есмь аз’, мог бы воскликнуть А. Дернов. Но как эта характерна его боязливость: ‘это я сражаюсь и — не я’, или ‘я и сражаюсь, а вместе с тем и не сражаюсь’. Удивительно. Где sancta simplicitas?!! В. Р-в.
______________________
По существующим у нас ‘гражданским законам’ (X т., ч. I, ст. 119 св. зак.), все дети, рожденные в законном браке и не расторгнутом судом духовным, признаются законными, рожденные же от девиц, а также от матерей, разведенных по духовному суду с их мужьями, и от вдов, по истечении трехсот шестидесяти дней со времени расторжения брака или смерти мужа, признаются незаконными, т. е. ‘незаконнорожденными’!
Это определение гражданского закона*, но оно имеет значение для Церкви** при записях в метрические книги, кои признаются со стороны государства важнейшими церковно-приходскими документами, так как они служат общими актами состояний***. Имена вступающих в православную Церковь, т. е. крещеных, вместе с именами родителей и восприемников, вносятся в книгу, которая составляет первую часть так называемых метрик или метрических книг.
______________________
* Очень важно, хотя бы даже и не искренно (тон всей брошюры, см. также ниже в письмах священ. Титова, уравнивающего детей незаконнорожденных с сифилитиками, и Ignotus ‘а, нарекающего отцов и матерей таких детей ‘кобелями и суками’, да простит читатель грубость выражений: они сохранятся, как необыкновенно важные). Здесь впервые в официальном почти сочинении признается, что понятие незаконнорожденности не есть такое, на котором церковь и церковная администрация настаивают, что они готовы его и снять. В. Р-в.
** Т.е. как бы церковь пассивно и невольно подчинялась определению государственного закона. В. Р-в.
*** Вот и ‘дуновение’: вся сумма гражданских и имущественных прав определяется ‘почерком пера’ перед таинством крещения. Можно ли удивляться, что это так потрясает людей и что они с записью метрики и характером ее соединили такой стыд, в случае дефекта, что уж лучше спрятать косточки ребенка в могилу. Кто же не стыдится ‘лишения всех прав состояния’, и ведь это с пищащего ребенка назад отбрасывается на мать, которой как бы говорят: ‘Ты родила лишенного всех прав состояния’, ‘ты лишенным всех прав способом родила, как каторжная каторжного родила — и мы только по милосердию прощаем’. Вот узел дела. В. Р-в.
______________________
Первая часть этой книги в значении гражданском составляет главное доказательство вероисповедания, происхождения, имени и лет жизни, принадлежности к семье, к сословию (дворянству, купечеству и проч.). Посему метрическое свидетельство, иначе — выпись из метрической книги записи акта о рождении и крещении, требуется при доказательстве прав на наследство, при поступлении в училище и вступлении в брак, в делах тяжебных и проч.*
______________________
* Словом, это — вид, паспорт, где все определено, и притом на всю жизнь непоправимо. Дивиться ли, что этого пугаются?! Даже когда во Франции королевы имели таких детей — царственные матери не смели признать их своими. Ну, если уже цари пугаются, значит, этот гипноз с неба, тут — ‘Аз еемь Господь Бог твой’ целой нашей эры. Вот где узел вопроса. В. Р-в.
______________________
Первоначальное происхождение метрик имело смысл исключительно церковный. В древнехристианской Церкви существовали диптихи (список) оглашенных, в кои вписывали пресвитеры (иногда даже диаконы) новокрещеных, т. е. звание оглашенных, степень усвоения ими христианской веры и время крещения их, а затем самые списки представлялись епископу. Для последнего эти списки были необходимы для того, чтобы не причислить к клиру людей несвободного состояния (рабов), недостаточно сведущих в вере (крещенных во время болезни клириков), и чтобы новокрещеных не посвятить на иерархические степени (Ап. пр. 82, IV Всел. соб., пр. 4, Ап. пр. 80, I Всел. соб., пр. 2).
Кроме сего, диптихи о новокрещеных, употреблявшиеся в древнехристианской церкви и замененные впоследствии метрическими книгами, назывались у христиан священным памятником и имели и имеют особенное знаменование духовное. Сии книги в смысле церковном свидетельствуют о священных и высоких обетах служения Богу и Господу нашему Иисусу Христу, данных родителями, восприемниками и вступившими в Церковь, и служат утешительным залогом непрестанных молитв Церкви о верных, принятых ею в свое попечение. (Вас. Вел. XIII. Бес. о принятии крещения).
Некогда на Страшном суде книги обетов разгнутся* и, подобно письменам на суде гражданском, будут, как говорит св. Златоуст, служить уликою и обвинением против нарушающих св. обеты завета с Богом.
______________________
* Да, я тоже думаю, что на Страшном суде ‘метрики’ разогнутся, и будет спрошено: ‘А отчего же в них не внесены при рождении умерщвленные, и нет графы: задушенные, утопленные, удавленные’. Ибо документ должен быть точен. ‘Книга Бытия’ и Лота не утаила: все должно быть полно и точно. В. Р-в.
______________________
Иначе: этими записями Церковь удостоверяет, что она облекла человека званием христианина и наделила правами, принадлежащими этому званию. А государство придало этим записям церковным характер гражданского значения государственных законов (актов о состоянии). Для облегчения в достижении собственных целей, государственная власть воспользовалась записями церковными, чтобы чрез эти записи вести точную регистрацию населения. И Церковь — помогает государству. И если бы государство взяло исключительно в свое ведение эту регистрацию населения, Церковь с величайшею охотою уступила бы эту регистрацию, оставивши для своих целей только записи духовного свойства. На Западе мы и видим это разделение.
В руководственных церковных книгах (Кормчей и др.) нигде мы не найдем наименования: ‘незаконнорожденные’ *.
______________________
* Все эти признания очень важны. По всей линии автор чурается термина ‘незаконнорожденный’. Какая несчастная судьба повлекла его в писание брошюры. Как легко было бы тут, при поднявшемся вопросе о незаконнорожденности, духовенству стяжать вечную себе славу и память в потомстве, быстро и сонмом воскликнув: ‘Не хотим так писать, запрещаем и государству, ибо блудница Раав вошла в праматери нашего Господа, и другую блудницу, возлившую Ему миро на ноги, Он указал поминать до скончания века’. Вот правое восклицание. Но один добрый и мудрый священник А. П. Устьинский, мой личный и наставник и друг, сказал это. И, верю, ему сохранится за это историческая память. В. Р-в.
______________________
Это наименование вне компетенции Церкви*. Оно введено государством. Когда?
______________________
* Ну, вот. До чего это все важно. Но какой же вас рок увлек сказать неосторожные слова (эта брошюра), а ‘написанного пером — не вырубишь топором’. В. Р-в.
______________________
Можно сказать, что вообще это наименование вошло в наше гражданское законодательство только в истекающем 19-м столетии, как это можно судить по цитатам к статьям X тома Свода законов.
Название же таковых детей в прежнее время, в России, заимствовалось от зазорной* жизни их матерей и, в особенности, от соблазнителей последних:
______________________
* Вот это-то и есть ‘мешочек с ядом’ над зубом гремучей змеи. Чудные девушки убивают детей своих, п. ч. нет сил им доказать, убедить, что они родили по любви к человеку (‘и он будет господином тебе’, Бытия, 4), по немощи, по потере воли (опять же ‘он будет господином тебе’), — а вовсе не как сальные существа и в сальную минуту. Вот чтобы сохранить видимую невинность, избежать каторги нравственной — дети убиваются. Таким образом, конечно, не в ‘метриках’ дело, это -снаружи (хотя важно), а во внутреннем, скрытом дуновении ‘зазора’, в образовании мнения, что дитя рождается из ‘сала’ и ‘сальною девицею’ от ‘сального господина’ во всех безусловно случаях, когда оно рождено ‘без нашего соизволения’. Иными словами: отождествление человеческой нравственности и особенно женского целомудрия с ‘духовным послушанием’ владыкам, которых сущность и обеты заключаются в совете, в идеале, в завете — ‘лучше не рождать’, ‘не жениться’, ‘не выходить замуж’, это отождествление повиновения и нравственности и есть корень всего дела. В. Р-в.
______________________
В ‘Уложении’ 1649 года, Алексея Михайловича, в главе 10, статье 280 читаем:
‘А будет кто с кем побраняся, назовет выблядком и тот, кого он назовет выблядком, учнет на него Государю бити челом о бесчестье, и с суда сыщется про того челобитчика допряма, что он не выблядок, и ему на том, кто его назовет выблядком, велеть по сыску доправить бесчестие вдвое безо всякия пощады. А будет про того челобитчика с сыску скажут, что он прямой выблядок, прижит он у наложницы до законныя жены, или и при законной жене, или после законной жены, и таким выблядкам в бесчестьях отказывати, и к законным детям того, кто его у наложницы приживет, не причитати, и поместей и вотчин того, кто его беззаконно прижил, ему не давать. А будет тот, кто того выблядка у наложницы прижил, на той наложнице и женится: и ему того выблядка в законные дети не причитати же, и поместей его и вотчин тому его выблядку не давать потому, что он того выблядка прижил у наложницы своей беззаконно до женитьбы’*.
______________________
* Везде у А.А. Дернова: ‘сын блуда’, с оговоркой в примечании под страницей: ‘В подлиннике поставлен термин более резкий‘ (курс. А. Дернова). У меня есть ‘Уложение’ Алексея Михайловича, — и я, уже студентом его читая, был поражен термином ‘выблядок’. Теперь — серия вопросов: неужели Гретхен (ибо в Германии были те же термины, как в Москве) могла сколько-нибудь удержаться от погубления младенца, когда законодательно, как бы с эшафота, ей брошено: ‘Ты — бл…’ Это — во-первых. Во-вторых: а что же ‘Уложение’ при ‘тишайшем’ и богобоязненном Алексее Михайловиче не было ли редактировано с участием духовенства того времени, а в статьях о супружестве и детях и прямо им продиктовано, составлено, обдумано? Итак, ‘выблядок’, — с коим так согласуются термины о. Титова и Ignotus ‘a: ‘сифилитик’, ‘сын кобеля и суки’, — есть собственно формула духовенства, от которой о. Дернов запоздало отступает. Да и отступает ли? Заглавие брошюры его: ‘Брак или разврат, по поводу статей Розанова о незаконнорожденных детях’ — разве не кричит urbi et orbi [городу и миру (лат.)]: ‘Такие дети суть плоды разврата‘, что есть лишь описательная и уклончивая форма наречения: ‘выблядок’. Между тем это такое имя, что он даже не напечатал его, а намекнул на него в примечании: если же имени такого бумага всё терпит, как стерпеть живому человеку? девушке? иногда милой и грациозной, как несчастная Катюша Маслова в ‘Воскресенье’ Толстого? Вот вам и ‘диптихи’, ‘знаменование духовное’, ‘утешительный залог’ и ‘попечение’, с каковыми ласковыми словами он подкрался к несчастному убитому человеку, чтобы закричать: ‘выблядок’, ‘бл…дь’, ‘бл…дун’. — ‘Коварство и любовь’, как озаглавил Шиллер одну свою пьесу. Но тогда зачем говорить о любви? ‘Мы любим мир’, ‘любим людей’. О, как трудно и тяжело человечеству в этом ‘коварстве и любви’. В. Р-в.
______________________
Называя так и ограничивая таких детей в их правах, древние же русские законы грозили страшным наказанием детоубийцам*. Так, в первом полном собрании Свода законов, т. 1-й, N 441 (1669 г.), в статье III читаем:
‘А будет которая жена учнет жить блудно и скверно, и в блуде приживет с кем детей, и тех детей сама или иной кто по ее веленью погубит, а сыщется про то допряма: и таких беззаконных жен, и кто по ее веленью детей ее погубит, казнить смертию безо всякой пощады, чтоб на то смотря, иные такого беззаконного и скверного дела не делали и от блуда унялись. А в градских законах написано: аще жена во чреве имуще, и зло помыслит на свою утробу, яко да извержет младенца, будет биема и от предела да изженется’.
______________________
* Это — остроумно. Чтобы не было детоубийства, надо было не ругаться. Но ругаться хочется. А как от этого происходит детоубийство, то, чтобы вину его на несчастных же свалить, вписали: ‘А будет, которая убьет, — то-то-ей’. И все — ‘ей’. Все — несчастной! Да когда же хоть что-нибудь достанется Иеровоаму с его ‘скорпионами’. Иеровоам так щекотлив, что встал на дыбы при простом указании на тот общеизвестный факт, что за ‘благословение’ берутся деньги. Так если есть у вас гордость, почему ей не быть у девушки? И если вы заволновались, застыдились, все усилия употребляете, чтобы сказать ‘нет симонии’, ‘благословляем бесплатно’, — почему девушка не будет спихивать с себя подозрения? Вы ее представляете какой-то бездушной, каменной. Впрочем, бичу всегда кажется, что он хлещет по обуху, а не по человеку. В. Р-в.
______________________
Значит, все дело и в наименовании, и в ограничении детей зависит от настроения и направления законодательной власти в государстве. И напрасно г. Розанов говорит, что ‘государство ни малейше не имеет права на это, — что рассуждение о том, законны или незаконны дети, есть вопрос канонического права, долгий счет с религией’.
Ниже мы скажем об этом.
Что же касается Св. Церкви, то она, не давая детям сама того или другого наименования, в своем попечении о спасении всех людей, творя волю Божию на земле, призывает в благодатный союз с Богом всех без изъятия, младенцев и взрослых, дабы было, по глаголу Господа, едино стадо и един пастырь.
Попечение матери Св. Церкви о младенцах родителей христианских, независимо от наименования их, согласно закону гражданскому, — законный или незаконный, начинается от самого рождения их: ко всякой решительно родившей христианке Церковь приходит со своими очищающими молитвами*, ко всякому новорожденному младенцу матери христианки, даже и нехристианки (подкидыши) приходит со своими охраняющими молитвами и спешит совершить над ним таинство крещения, т.е. немедленно облекает званием христианина и наделяет всеми правами, принадлежащими этому званию**. Какого-либо различия между ‘законнорожденными и незаконнорожденными’ для Церкви не существует. И в древности, и вообще никогда в истории Церкви христианской, незаконнорожденность не препятствовала достижению высших санов и должностей церковных и ныне не препятствует сему.
______________________
* Поразительно, что запись в метрики, определяющую все права и состояние младенца, священник даже не своею рукою производит, а ‘препоручает’ это псаломщику, — сам же скрепляет только подписью. До того это ‘неинтересно’ и не волнует священника, как бы ни ёжились родители. Все уже раз и навсегда скреплено еще ‘Уложением’: ‘Без венчания рожденный — выблядок’. Это равнодушие отразилось и в том, что не введено различий, о которых говорит А. Дернов. Но и далее: очистительная молитва, если она одна для законной жены и ‘бл.. .ди’ (мать ‘выблядка’), то это не тот смысл имеет, чтобы последняя уравнивалась в глазах духовенства с честною женщиною: ведь молитва-то очистительная, счищающая скверну с родившей, а не прославляющая ее, и, стало быть, обратно, скорее на ‘честную жену’, венчанную, она имеет взгляд как на ‘выблядовавшую’ младенца. Иначе, от чего же очищение? И точь-в-точь в одних словах, как и для матери ‘выблядка’? Отсюда объясняется жестокое, непременное для брака требование обрядовых форм его заключения: одни они и святы, т.е. свято то, что в браке священник делает, а что между супругами происходит, самая их жизнь, т.е. ‘брак’ самый — есть ‘бл…ство’. Все это важно для анализа мысли о браке. В. Р-в.
** Года за два перед тем, как начать полемику в печати о незаконнорожденности, я беседовал об этом с М.П. Соловьевым, бывшим управляющим по делам печати. Ему же первому я сказал о симонии (на что он ответил, растерявшись: ‘Ну… это обычай, а не принцип, факт быта и слабости человеческой, а не учения’). Он мне также сказал: ‘Церковь ведь не отказывает окрестить незаконнорожденного’. Ну, а что как родители такого младенца (см. ниже одно письмо матери) сами откажутся его крестить? Поставят дилемму: ‘Или окрестите законным, или вовсе не крестите, ибо мы (родители) вам дали христианина, овцу в стадо: верните же нам за это сына, сыщите и подайте дитя’. В сущности, этот диалог только не приходит на ум, а идейно ему нельзя отказать в правости. А. А. Дернов забыл, что миссионеры и в Китай, и в Японию спешат крестить: что не есть знак благорасположения к восточным империям, а заботы об увеличении своего стада. Но как печально родителям видеть, что о себе забота излагается и выставляется как акт любви к людям. Вспомнишь формулу осуждения еретиков средневековых: ‘Мы вам (государству) передаем отступника для наказания его с любовью и кротостью, без пролития крови’ (сожжение). В. Р-в.
______________________
Из всего этого можно видеть, что ‘церковь’*, ‘византийские подробности’, ‘суровая церковность’, ‘Византия’, ‘Рим’ нисколько не повинны в ‘незаконнорожденности’, каковой термин так старается приписать именно им г. Розанов.
______________________
* Я уже оговорился, что под ‘церковью’ везде разумею храм, молитву и священника, т.е. момент святости, а не века дел. И А.А. Дернов, говоря, что я ‘церковь’ в чем-то упрекаю, не различает моей мысли. Какая же ‘церковь’ греческие цари Лев VI философ и Юстиниан Великий? Можно ли Наполеона и Людовика XV назвать: ‘Вот католическая церковь’. В. Р-в.
______________________
IV. Г-н же* Розанов, приписывая вину этого термина ненавистным ему предметам и лицам, и не замечает, что уничтожением этого термина, что проповедию своею о том, что брак по существу и будто бы даже на основании слов Спасителя есть только полосочетание, что незаконных рождений нет, что в венчании не сообщается даров Св. Духа и что оно не есть таинство**, — не замечает, что всем этим он разрушает веру и говорит хулу на Св. Духа, и уничтожает всякую опору нравственности. Ведь, проповедуя, что церковь и стыд стоят поперек признания законности всякого рождения, г. Розанов противопоставляет этому полное бесстыдство*** и этим проповедует явный разврат****. Г. Розанов приводит сначала слова г. Серого (из журнала ‘Гражданин’): ‘Стыд — этот ужасный, вселенную наполняющий смрадом лжи, обманов, компромиссов, позорных ухищрений и даже преступлений, стыд материнства вне закона (курсив наш) — есть лишь то свойство человеческой натуры, котороя направляет людей плыть по течению жизни, а не против течения. А после этих слов г. Розанов продолжает:
‘Замечу здесь: мы даже любим революцию во всем, мы фрондируем, и с чувством счастья, в законах, модах, в политике, в литературе. Но в рождении мы никнем долу при всякой мысли о фронде. Здесь мы отказываемся от всякой революции. Первый революционер и всякая анархистка становятся здесь кротки, как ягнята. ‘О, как бы родить законно…’ Когда вдумываешься в эти тайны, в эти инстинкты, растериваешься: до чего же святы — все эти рождающие, кротки, миролюбивы, законнолюбцы!’
______________________
* Ну, вот — начинаются раскаты грома. Автор как будто совсем отступил на предыдущих страницах от понятия и термина ‘незаконнорожденности’, и что трогательно — чистосердечно. Но то было больное отступление, с сжавшимся в груди сердцем, для ‘кроткого вида’. Когда же форма ‘милости хочу, а не жертвы’ соблюдена, автор зажимает сердце, вбирает воздух в грудь и бросается за жертвой. И теперь уже он не только имеет ‘вид искренности’, но слова его горят, и он и в самом деле искренен. Снимем же с него фотографию в этот момент и забудем о предыдущей фотографии. В. Р-в.
** Тут все перепутано. Мое учение, тонко различаемое, не таково. В. Р-в.
*** Ну, вот. В. Р-в.
**** Ну, то же самое, что в ‘Уложении’ Алексея Михайловича. В. Р-в.
______________________
Итак, г. Розанов сожалеет, что у женщин, незаконно рождающих*, остается еще какой-то стыд и нет фронды, нет бравирования своим позором**, нет бесстыдства.
______________________
* Да ведь так их нарекли, и им предлежит клички стыдиться: а по существу-то чего же? В семействе мне знакомом, классическом по тесной и глубокой привязанности всех членов друг к другу, при живых отце и матери, от 7-рых братьев и сестер, ушла 23-летняя девушка, красавица собою, и вступила (без венчания) в супружество с доктором, давшим развод не любившей его жене с принятием на себя вины и прописью в паспорте: ‘Навсегда запрещен к браку за прелюбодеяние’. И муж ее, и она принимались родителями в доме, и, как отец ее мне говорил: ‘Они живут, как голуби, до того нежны друг с другом’. Отец очень любил этого своего зятя, вечно с ним споря по медицинским вопросам. Они и до сих пор живут и счастливы, а случился уход в 1893 году. Почему она совершила худой поступок? в чем? где ее ‘разврат’? Отец ее, чиновник, получал 5000 жалованья, а сама она была писаная красавица, добрая и ласковая и очень простая (не гордая) девушка. Почему же она должна ‘стыдиться’, хотя дети ее суть ‘незаконнорожденные’, ‘дети девицы’, как говорит жестокая пропись метрик и паспорта. Да где же вы найдете еще пример исполнения слов: ‘Да душу свою полагаете за други свои’. Она только спасла человека, духовно и нравственно, — которого погубила каноника и Греция. Много лет спустя отец ездил в Константинополь, думая, что там можно обвенчать при патриархате: но оказались какие-то условия, там с нами (с Россией) заключенные, по которым, если бы обряд там и совершился, у нас он был бы не признан. Конечно, единственное средство побороть всю эту тяжесть условий — это понизить стену стыда: и отделяя честное в зерне от нечестного, признать все первое доблестным, не стыдным, великодушным, нравственным. В. Р-в.
** Есть и должно быть ругательство позора и позорящих, всех этих ‘Мефистофелей’, лающих в виде черного пуделя на женщину и ребенка. В. Р-в.
______________________
И слава, и благодарение Богу, скажем с своей стороны, что у женщин еще сохраняется стыд.
Ведь стыд есть основа нравственности.
‘Чувство стыда есть отличительный признак человека, отличительная его особенность от прочих животных, особенно в половой стыдливости’, — говорит В.С. Соловьев в своей книге ‘Оправдание добра’. Этот основной факт антропологии и истории, незамеченный или намеренно пропущенный в книге современного корифея науки, был за три тысячи лет до него вдохновенными чертами отмечен в книге более авторитетной. ‘И открылись глаза у обоих (в момент грехопадения), и узнали, что наги они, и сорвали листьев смоковницы и сделали себе опоясание. И услышали голос Превечного Бога… и скрылись человек и жена его от лица Превечного Бога среди деревьев сада. И воззвал Превечный Бог к человеку и сказал ему: где ты? — И сказал (человек): голос Твой услышал я в саду и убоялся, ибо наг я, и скрылся*. — И сказал (Бог): кто возвестил тебе, что ты наг?’ В момент грехопадения в глубине человеческой души раздается высший голос, спрашивающий: где ты? где твое нравственное достоинство? Человек, владыка природы и образ Божий, существуешь ли ты еще? — И тут же дается ответ: я услышал божественный голос, я убоялся возбуждения** и обнаружения своей низшей природы***. Я стыжусь, следовательно, существую, не физически только существую, но и нравственно, — я стыжусь своей животности****, следовательно, я еще существую как человек’ (‘Оправдание добра’, 2-е изд., стр. 56 и 57).
______________________
* Соловьев сам не понимает, что он написал: до грехопадения нагота была и ее не стыдились: т.е. не стыдиться есть свойство и преимущество безгрешного. А как согрешили — застыдились, т. е. грешнику присуще стыдиться, в стыде — грех, грех и стыд и есть внутреннее и внешнее одного явления. Теперь, те, кто пристыживают — распространяют грех, ибо грех и стыд одно и то же. Само собою мы тут не о наглости говорим, а о невинности: но ведь девушка, спасающая супружеством своим ‘приговоренного к вечному безбрачию’ страдальца, конечно, невинна, а не нагла, как и истинно любившая девушка, Гретхен или Маслова. Но Соловьев сделал и худшую еще ошибку: застенчивость, сокрытие, жест тайны он отождествил с грешностью в том, что уносится в тайное помещение (половые части). Тогда как человек, согрешивший ‘различием добра от зла’, весь померк: и от грешного его ума и взора убежали в сокрытие части ‘древа жизни’, одни оставшиеся непричастными греху. А безумные скопцы (и им следует В.С. Соловьев) решили: ‘А, их закрывают, — значит, тут грех: режь их’?!! Безумие. Должен заметить, что от Ф.Э. Шперка, вначале горячо сошедшегося с Вл. Соловьевым, я слышал, что будто бы Соловьев говорил ему о себе: ‘Меня томит желание оскопиться, как поступил Ориген’. Характерно (ибо подтверждает всю мою мысль о связи духа скопчества с развратом духовным), — характерно мне передавал известный библиограф Венгеров, очень любивший Соловьева, что он ‘в компании часто любит говорить невообразимые сальности, смешные’. В. Р-в.
** Какое вранье: этого в Библии нигде не сказано. Напротив, для чего же и сотворена была Ева, как не в ответ на возбуждение нисколько не павшего и не согрешившего человека. Да и восклицание Адама: ‘Вот — она жена моя’, — говорит о его восторге при виде ее прелестного телесного очерка. Боже, как все запуталось у людей. Грехи своей теперешней юдоли они переносят в рай, где любовались и не стыдились, были наги и невинны. Да и сейчас муж и жена, обнажаясь, нагие один перед другим, — ну хоть в духовенстве в субботнюю старозаветную баню, или древние наши благочестивые цари, ходя после венчания с царицами в ‘мыльню’ (см. Котошихина), — неужели же стыдятся?! а не стыдясь — неужели грешат!?!! Но у них ‘закрываются’ те очи греха, которые отверзлись после вкушения от древа познания добра и зла. Вновь они невинны, опять — как дети. И супружества главная тайна лежит в снятии, временном и личном (для пары), первородного греха: оттого в Библии и вечный совет: ‘Плодитесь! множитесь’, т.е. через это поборайте в себе черную каплю первородного греха! Боже, как забыл все человек и извратил! В. Р-в.
*** Манихейство. Это манихеи учили, что ‘тело есть низшая природа и создано диаволом’, а по Библии — тело образовал Господь: ‘По образу, по подобию Нашему сотворим его’. В. Р-в.
**** Прямо — кощунство. ‘Ваши тела суть храмы Божий’, — сказал Апостол В. Р-в.
______________________
‘Чувство стыда переходит, в виде совести, на всю область человеческой этики’. ‘Стыд и совесть говорят разным языком и по разным поводам, но смысл того, что они говорят, один и тот же: ‘Это не добро, это не должно, это недостойно’.
‘Такой смысл уже заключается в стыде, совесть прибавляет аналитическое пояснение: сделавши это непозволенное или недолжное, ты виновен во зле, грехе, в преступлении’ (ibid., стр. 67). ‘Когда человек поступает дурно в каком-нибудь отношении — ему бывает потом совестно. Вот настоящее душевное зерно всего человеческого добра и отличительный признак человека как существа нравственного’ (ibid., стр. 183).
Вместе с этим приведем и другой взгляд на значение стыда, на днях только что высказанный:
‘Стыд можно считать средством для предохранения человека от половых излишеств, которые особенно сильны могут быть у юношей, кровь которых кипит, кровь которых неуравновешенна. Стыд и служит уравновешивающим началом. Он и не позволяет юношам до наступления известного возраста, до известной зрелости, вступать даже и в какие бы то ни было половые сношения. У юношей стыд и должен быть особенно силен. Когда же наступает нормальный для половых отношений возраст, стыд как предохраняющее начало, естественно, несколько уже должен отступить на второй план. Это и видим обыкновенно у взрослых мужчин’ (проф. А.А. Бронзов).
Не здесь ли причина, что почти исключительно только в первый раз незаконно родившие девушки умерщвляют своих детей? А при последующих, повторяющихся незаконных рождениях такие девушки уже не умерщвляют детей, и даже бравируют* своим положением.
______________________
* ‘Бравируют’… Автор точно жалеет, что они не убивают и во второй, и в третий раз. Но простим ему: ‘Не ведает бо, что творит’. ‘Только в первый раз убивают, а потом уже не стыдятся’… Прямо страшно читать. В. Р-в.
______________________
Блаженный же Августин ‘чувство стыдливости считает результатом чувствительности к потере и утрате первобытной гармонии между телом и духом, каковая дисгармония ощутительно и рельефно обнаруживается в акте плотского вожделения*, каковые и составляют предмет наибольшего стыда, даже в случае законного пользования похотью в браке. Человеческая душа стыдится того, что приличное по природе совершается так, что его сопровождает нечто постыдное, превзошедшее в природу** человека, как наказание’.
______________________
* ‘Дисгармония… вожделения’. Известны излишества юности, коим ненасытно предавался до принятия христианства бл. Августин: и вот реакция против ‘гноища’ юности оказалась у этой Марии Египетской в мужском образе — излишеством мнений в старости и зрелости. Вообще едва ли не весь аскетизм и все манихейство представляет ‘покаянные слезы’ о ‘былом’. Товия, от отрочества муж, Иаков — в юности почти отец 12 сынов, среди здоровой полевой жизни, среди благополучных стад — не заплакали бы о ‘дисгармонии плотского вожделения’ в супружестве. ‘Ныне я купила тебя (за мадрогоровые яблоки) у сестры моей — иди, преспи со мною’, — говорит некрасивая Лия возвращающемуся со стадами Иакову, дышащему зноем только что спавшего полуденного зноя. Так говорят невинные. Так они желают. Да будет благословенна память их. В. Р-в.
** Все это ужасная ошибка против текста Библии. Вообще Библию мы почти утратили способность бесстрастно читать: до того заражены и обвеяны скопчеством. В. Р-в.
______________________
А у девиц, незаконно родивших, это нечто постыдное, без их желания, проявляется уже пред всеми (плод — ребенок), отсюда желание скрыть ребенка, убить*.
______________________
* Автор почти радуется. Вот вам и ‘диптихи’… В. Р-в.
______________________
Это-то зерно, этот-то благодетельный* для людей стыд г. Розанов и думает уничтожить у женщин и мужчин, рождающих детей не в браке, и очень сожалеет о присутствии его у них.
______________________
* Да и радуется в самом деле: ‘Постыдное, ребенок — проявляется перед всеми, отсюда желание скрыть ребенка, убить: этот благодетельный стыд г. Розанов думает уничтожить’. Да, ‘разогнется’ все это на Страшном Суде, как и предрек автор. В. Р-в.
______________________
‘И тем ужаснее, — говорит он далее, — что к этой-то воплощенной простоте и примирению поднесено жало отрицания. ‘Не признаем тебя! Нет тебе закона!’ ‘И тогда (прибавляет г. Розанов), опять чрез ужасную муку, дитя умерщвляется его кротчайшею матерью, на все бы согласною, на все бы готовою, лишь бы ее признали, и не находящею этого признания’…
Таким образом, по мнению г. Розанова, надобно уничтожить брак, как приводящий к таким печальным последствиям, т. е. уничтожить брак, как что-то низшее, во имя высших нравственных требований.
Но, скажем словами В.С. Соловьева: ‘В нравственности вообще высшие требования не отменяют низшие, а предполагают их и включают в себя. Казалось бы, это само собою разумеется, между тем, многие не понимали и не понимают этой простой и ясной истины. Так, по учению некоторых христианских сект, древних и новых, высшее правило безбрачия отменяет седьмую заповедь, как низшую, вследствие чего эти сектанты, отрицая брак, охотно допускают все виды блуда. Очевидно, они заблуждаются’ (ibid., стр. 128).
Очевидно, заблуждается и г. Розанов.
Заблуждается он и в том, что стремится найти подкрепление своим воззрениям в письмах священнослужителей. Последние, зная хорошо дух Церкви, ее любвеобильное, чисто материнское отношение ко всем, едва ли могли бы высказать то, что напечатано в N ‘Нов. Вр.’ 8868-м, стр. 4, столб. 8, от имени* будто бы некоего протоиерея А.У.
______________________
* Да не ‘от имени’, а от. А.П. Устьинский прислал мне письмо, отрывки коего, а не все оно целиком и не с полною подписью, охраняя автора от злобных наветов, редакция ‘Нов. Вр.’ и поместила. Но позднее, через год, А.П. Устьинский уже за полной подписью поместил в ‘Нов. Вр.’ письмо, ниже сего печатаемое. В. Р-в.
______________________
Выше уже нами было выяснено, как Церковь со своею благодатною помощию приходит решительно ко всем, как она исполняла всегда, исполняет и будет исполнять все заветы Спасителя об отношении к детям, о чем, как будто бы делая какое-то открытие, говорит автор приводимого в ‘Нов. Вр.’ письма.
Странно, почему пр. У. скрыл под инициалами свою фамилию* и не высказал прежде своих мыслей своим собратиям — пастырям, укоряя их теперь** будто бы в их нехристианском отношении к незаконнорожденным детям.
______________________
* Это редакция газеты сделала. Если бы священники у нас не были стеснены аскетическим административным гнетом, то идея и факт аскетизма, противоречащего во всех частях св. Писанию, были бы давно обращены ‘в перст’. Но бедное белое наше духовенство заперто на крепкий замок, и, как позднее апостолу Петру, ‘водившему за собою жену’, — ему надеты оковы на руки. В. Р-в.
** См. выше, т. И, стр. 70, рубрика ‘XIV’ Матерьячов. В. Р-в.
______________________
Еще более странным представляется со стороны А. У. признание прекрасным и заслуживающим практического осуществления проекта г. Розанова о троякой форме брака. Еще светское лицо, как, напр., г. Розанов, может высказать, что будто бы древнебиблейская жизнь (!) допускала троякую форму брака. Моисей вовсе не установлял трех форм для заключения брака*, как это говорит г. Розанов. Эти формы придуманы гораздо позднее времен Моисея раввинами **.
______________________
* Моисей, повелевши девушку, с которою ‘преспал’ мужчина, взять ее в жену ему, тем самым отождествил ‘преспание’ с фактически уже наставшим браком. ‘Уже совершилось — и она жена тебе’. Эта одна форма, в Библии установленная, лишь усложнилась позднее другими, более обрядовыми, ‘принаряженными’ и приближающимися к нашей форме заключения брака. Но основная эта форма дошла до времени И. Христа, и, как пишет ниже же Дернов, вошла даже в ‘Апостольские правила’. Когда и кем она отменена — непостижимо. Но эта-то отмена и разрушила в корне брак, положив в гнездо его ‘кукушку’ разных слов и жестов, отождествив их с браком. В. Р-в.
** Да что тут толковать о ‘раввинах’. Прежде всего к И. Христу народ обращался со словами: ‘Равви! Равви!’ — и это имя должно бы быть для нас священным, а не презрительным. А главное, что я хочу сказать: потрудитесь восстановить все ‘Второзаконие’ Моисеево, с установленными Богом там брачными нормами (степени родства и проч.), или же открыто и смело, прямо и честно отвергните боговдохновенность ‘Второзакония’ и признайте апокрифичность вообще Синайского законодательства. Не двоитесе. Помните, нам запретил Илия Весфитянин ‘падать на два колена’. И ‘наше, и не наше’, ‘признаем, и не признаем’, ‘завет — но ветхий’. Что же, разве устаревший? да разве слово Божие стареет? и в которой книге, пророческой или Моисеевой, сказано: ‘Это все потом отменится, это временно, пока дается, а затем настанут дни и века, когда это будет ветхим‘. Термин ‘ветхий завет’ абсолютно отсутствует во всех книгах Ветхого Завета. И как мы решаемся писать на переплете заглавие, какого книга сама себе не дает?!! Но когда вот теперь идет кровавый спор о детях, отнимаемых у родителей, последним пора воскликнуть: ‘Завет вечный даю тебе, сказал о всем законе Моисею Бог, и об обрезании Аврааму — Бог же’. А ‘обрезание’ и есть ‘sum et fuero’ [‘есть и буду’ (лат.)] детей, родителей, мужей, жен. Из обрезания вытек и глагол Исайи, для наших дней и даже наших споров прогремевший: ‘Будет [время] семь дев ухватятся за полу одного мущины и скажут: свой хлеб будем есть и свою одежду носить: только сними с нас позор девства’. Точно пророк предвидел наши ‘приданые’, — да что несмотря и на них, мущины не хотят жениться. Кстати, по адресу В.С. Соловьева и А.А. Бронзова о происхождении стыда. Да и до сих пор старые девушки стыдятся своего положения, и вот это настоящий стыд греха, уже не застенчивость. А какая же мать и супруга ‘стыдятся’ своей ‘познанности’? Они — цветут гордостью и славой. В. Р-в.
______________________
И для какой это надобности* эти три формы? Разве совершение таинства брака может быть обусловлено случайностию? Разве можно сравнивать заключение брака с крещением повивальною бабкою младенца, родившегося** слабым?
______________________
* Да для того, что вы не венчаете, для того, что вы запрещаете вступать в брак, напр. офицерам, студентам и всему рабочему пришлому в Петербург населению, что вы развили незаметно и постепенно интердикт на семейную жизнь, как в средние века католичество, отказывавшееся ‘отпевать’ покойников. Только католичество в землю зарывать не запрещало, а вы и в землю зарывать запрещаете (борьба с ‘незаконными сожительствами’). Ведь это ужас, среди чего мы живем, и духовенство только оттого, что никогда не выходит из своих квартир и ‘с мытарями и блудницами’ не бывает, не видит, в какое положение оно поставило мир, всовывая на всех путях ‘палку’ в колесницу ‘священной весны’, любви человеческой, ‘и к мужу — влечение твое’ (Бытие, 4). Троякая форма брака вырвала бы нас из ‘черного тела’, из ‘рубища’, в которое семейных людей одел аскетизм. В. Р-в.
** Какие же это аргументы? какое-то бормотанье. В. Р-в.
______________________
И об исповеди нигде не оговорено, как стремится доказать г. Розанов, что ‘она может быть и глухая’.
И если люди не сходятся друг с другом, как звери (что возможно только во время полного упадка нравственности), то может ли быть какое-либо море случайностей в заключении брака?
И может ли какой-либо священник признать верными, а тем более заслуживающими практического осуществления, слова г. Розанова: ‘Если брак стоит у нас на равной степени с другими таинствами и мы ни в мысли, ни социально (еще бы?) не допускаем прелюбодеяния, мы должны установить и выработать, для моря случайностей, кроме сложных и более упрощенные формы заключения брака, например вплоть до одного благословения родителей* или до простой мены кольцами**, даже до простого факта супружества’.
______________________
* Брак Товии с Саррой, Исаака с Ревеккой. Эта форма необыкновенно важна, и я на ней очень настаиваю: ибо необыкновенно возвысила бы авторитет родителей и вместе соделала бы лицо отца и матери чем-то милым, дорогим, ласковым для детей, ибо ничего нет дороже минуты вступления в брак, никогда сердца юных так не раскрыты, не доверчивы, так не благодарны как к благословляющему союз любви. И передача этого благословения, по образу Товита, Лавана, Авраама, — родителю и родительнице — о, какой бы свет и тепло в связь семьи пролило! При этом, получив себе почти иерархическую функцию (‘по чину Мельхиседекову’), как родитель и родительница выросли бы в своих глазах, вошли бы в барство (в хорошем смысле), в сан, в княжество. Наконец, последнее удобство: что ведь только одни родители — по признакам, которых не надо называть, — знают точно срок, когда уже пора ‘деву выдавать в брак’ — ‘юноше давать жену’, и нельзя же об этих признаках на площади кричать. А ‘срок’ этот бывает индивидуально очень разный, и законами для всех один его нельзя предначертать, не ошибившись (тайные пороки). Словом, все стало бы уютно и мило тогда, тепло, превратилась бы в гнездышко семья, которая теперь так похожа на площадь. Это то же самое, что ‘домашнее воспитание’, в его духовных и культурных преимуществах перед ‘казенным’. Тогда бы у нас семья была домашняя, священная, святая, а теперь она — казенная, публичная и театральная. Буди! Буди! В. Р-в.
** Это для редкого (теперь, увы, частого!!) случая суровых и корыстолюбивых родителей, делающих из детей коммерческую аферу: сына женят на богатой не нравящейся невесте, дочь в 16 лет выдают за богатого жениха. Поразительно, что принудительные браки стали вводиться у христиан уже с IV века: именно, еще до сложения чина венчания Василий Великий стал отлучать на 2 года от причащения девиц, которые вопреки воле родительской (очевидно, принуждавшей к браку с нелюбимым богатым человеком), уходя от них, сами выходили замуж. Авторитет родительский велик и свят, но не бесконечен, и он не тогда свят, когда злоупотребляет своим механическим положением. В словах Бытия: ‘того ради оставит отца и мать и прилепится к жене’… (иша по-еврейски — женщина, а мущина — ‘иш’, ‘мущина’ там уже значит ‘муж’, а ‘женщина’ есть в то же время ‘жена’), — в этих словах навсегда утверждена аутокефальность, самостоятельность, свобода взаимного выбора и соединения юных. В. Р-в.
______________________
Ведь это же попрание и отрицание всякого таинства и допущение полного* распутства! И может ли согласиться с этим какой-либо священник? Но далее г. Розанов возводит уже явную клевету на духовенство, что оно из-за денег, из-за корысти выдумало, что брак есть таинство**. Вот его слова: ‘К рассуждению покойного Филиппова я прибавлю одно указание, которое не замечается, а оно бьет в глаза яркостью. Есть понятие ‘симонии’, или взятие денег за сообщение даров Св. Духа. В Церкви это считается страшным грехом. Поэтому священнику никогда и в голову не может прийти обусловить предварительно плату за крещение, причащение или исповедь. Но за венчание плата обусловливается, и это было всегда и везде, не возбуждая вопроса. Совершенно очевидно, что у духовенства самого существует сбивчивость представлений о венчании, и если оно не колебалось брать предварительно и в точно определенной сумме плату за него, и никем никогда в этом сверху не было остановлено, -то ясно, что по всеобщему представлению его самого в венчании не сообщается даров Св. Духа и оно не есть таинство. Между тем догмат о ‘браке — таинстве’ неискореним и ежеминутно ярок в православном, и, не содержась в венчании(иначе — симония), он, очевидно, содержится в тайне фактического рождения и супружества’***.
______________________
* Ну, конечно, если ‘распутством’ считать семейную жизнь. ‘Выблядки’-то ведь суть дети и законных родит., откуда и ‘очищение’ их. Но это точка зрения (манихейская) для нас не обязательна. Евреи, вот видите ли, не имеющие холостых, ‘распутны’, а мы, русские, с ‘Аркадиями’, певичками и проч. плодами ‘воздержания’, не распутны. Не могу не передать разговора моего с извощиком: ‘И откуда, барин, это гг. гвардейцы деньги берут ?’ — ‘А что?’ — ‘Вчерашний день еду по Невскому, вышел от Палкина господин офицер, должно быть выпивши, а тут девицы его с Невского окружили. Он как зыкнет на них: становись все в ширингу. Стало, должно быть, их девиц десять. Он вынул из кармана бумажник, и по красненькой каждой: а потом взял двух, в экипаж к себе посадил и поехал. А наш брат работает-работает, через силу хозяину 3 рубля выработаешь, а когда-то себе четвертак али полтинник али рубль выездишь. А они получили себе десять рублей, и без работы’. — ‘Пороть таких надо’. — ‘Вестимо. Да откуда деньги-то такие?’ — ‘Папашины земли проживает. Из губернии шлют’. Но всего этого о. Дернов не видит. ‘В театре я не бываю, романов не читаю, ночью по улицам не хожу’. Но ведь еще меньше его ‘видит’ все это, а потому и считает все ‘благополучным’ тот, кто отроду не просыпался. Да как же только тогда управлять миром, или браком, и с такими претензиями и самоуверенностью? Тут надо ‘стыд взять в руки’. Тут-то вот о ‘стыде’ из бл. Августина и следовало бы вспомнить. Нет, гордость, а не ‘похоти’ есть первородный грех. В. Р-в.
** Ч. то за чепуха. Никогда такого не говорил. Автор читать не умеет. В. Р-в.
*** Ну, что же? Я говорю только, что за венчание плата берется основательно, ибо оно не таинство, а самый брак есть таинство. Почему же термин ‘таинство венчания‘ не употребителен? Да и в Кормчей даже сказано: ‘Брак есть мужа и жены союз (=союзность, любовь, деторождение) и жребий на всю жизнь’. Просто А. Дернов не анализирует. В. Р-в.
______________________
И для пояснения этого, т.е.* что духовенство даже имело право так делать, он говорит: ‘Есть еда, сон и множество еще других физиологических действий или состояний. Конечно, вся жизнь наша таинственна, — но в разной мере. Однако Церковь не возвела ни одно состояние или действие, духовное или физиологическое, — например, науку или вкушение пищи — в ‘таинство’ и только возвела в него брак, — очевидно, по исключительной таинственности и важности момента размножения. Но этот момент или, точнее, круг моментов при наличности всякого рождения — тот же, следовательно, как в гражданском браке могут быть дети ‘законные’ и ‘внезаконные’, так в круге учения о таинстве все дети суть равно ‘законные’ (‘в таинстве текущие’).
______________________
* Вовсе не ‘т.е.’. Ничего автор не понял в моем изложении. В. Р-в.
______________________
В докладе нашем пастырскому собранию с.-петербургских столичных пастырей, 1 декабря 1898 г.: ‘Что надобно иметь в виду при изыскании мер к устранению незаконных сожительств?’ — мы выяснили (стр. 9), как ‘пастыри озабочены тем, чтобы обставить совершение таинства брака полным благоговением и со стороны совершителей, и со стороны брачащихся, и со стороны присутствующих при бракосочетаниях, для того чтобы устранить причины, которые могли бы внести повреждение в тайну брака при самом совершении этой тайны’.
Тут уже дело идет не о наживе духовенства, не об упрощении формы заключения брака. Итак, ясно, что мы признаем брак таинством*.
______________________
* Совсем ничего не понимаю, что такое и для чего говорит автор. Очевидно, духовенство и светские лица просто говорят разными языками и не умеют читать друг друга. От вековой разделенности у них выросли тропы в мозгу, дорожки, и ни нам по ихним мозговым дорожкам не побежать, ни — им по нашим. В. Р-в
______________________
В том же докладе со скорбию было поведано нами и о причине, нисколько, впрочем, не зависящей от воли пастырей, повреждающей закон о ненарушимости таинства брака после заключения его, — это ‘статья гражданского узаконения нашего, требующая записывать детей законными, хотя бы всем известно было о незаконном происхождении детей’ (Докл., стр. 9). Напрасно, след., и ‘Новое Время’, и г. Энгельгардт, и г. Розанов хотят отнести это на счет духовенства*.
______________________
* Да, но о чем вы плачетесь? Что и этих детей вам не дают записать: ‘незаконнорожденный’. А ведь желание-то общее — это чтобы их писали родившимися от подлинных родителей, но уже как бы вступивших между собою в брак, со всеконечным (хотя и запоздалым) расторжением предыдущего, лишь бумажно существующего, брака. В. Р-в.
______________________
Пастыри заботились всегда и заботятся о сохранении святости брака. Это можно видеть из указанного* же доклада (стр. 8 и 9).
______________________
* Все себя хвалит. В. Р-в.
______________________
Там же (стр. 10) указано на ясное сознание духовенством необходимости отмены ограничения прав на вступление в брак лиц, достигших полной физической зрелости, на что указывает и г. Розанов как на причину происхождения ‘незаконных детей’*. Только г. Розанов несправедливо пользуется этим случаем для защиты так полюбившегося ему тайного (т. е. бесцерковного венчания, вообще бесформенного) брака. ‘Здесь — при ограничении прав на брак офицеров и учеников высших учебных заведений — опять образуется, — говорит г. Розанов, — в сущности, тайный брак, который вовсе и не разорвался бы, не будь страха и гнета стыда, т.е. был бы счастлив и длителен, если бы не закон’.
______________________
* Да что ‘указано’! ‘Соловья баснями не кормят’, и пока вы указываете, а вас не слушают, дети рождаются ‘незаконными’ и выбрасываются в Воспитательный дом или в выгребные ямы. Прямо должны вы твердо сказать: ‘Станем венчать всякого достигшего лет зрелости, не входя ни во что, ибо нам завещал Апостол: во избежание блуда — каждый имей свою жену — каждая имей своего мужа’. Вот, услышав такой мужественный голос в защиту мира, мирян, людей, — государство прониклось бы уважением к духовенству: ‘А, они на святом стоят, а не только отстаивают монастырские богатства’ В. Р-в.
______________________
И немыслимо допустить, чтобы кто-нибудь из священников решился отвергнуть этот ненавистный г. Розанову закон и высказать такие слова, какие будто бы высказал протоиерей А. У, как это напечатано в N 8868 ‘Нового Времени’, по поводу формы метрических записей:
‘Вторая форма должна быть для всех тех многочисленных и разнообразных случаев, когда в наличности является семья, состоящая из не венчавшихся в церкви сожителей, все равно: будут ли это холостой человек и девушка, сошедшиеся и начавшие семейную жизнь без венчания, или муж, покинутый своею женою и нашедший себе новую сожительницу, или жена, покинутая своим мужем и вступившая в связь с новым сожителем. Вообще — все случаи невенчанных сожительств, когда отец и мать ребенка налицо, не отпираются от своего детища, а, напротив, признают его своим’.
И после этого скрывающийся под инициалами автор заключает: ‘Пока эти три формы (о второй из коих мы сказали сейчас) метрических записей не будут узаконены, не будет в общественной жизни никакого порядка’.
Мог ли, и может ли какой-либо священник, по долгу пастырской совести, проповедовать открыто* такой бесформенный брак и говорить, что только при таком браке и будет порядок в общественной жизни?
______________________
* Да он ничего не ‘проповедует’, а говорит, что надо писать верно то, что есть. А вообще, вероятно, он, как и я, желает, чтобы все жили с венчанием, при полноте обряда, благополучно. Но ведь это желание его надо отличать от факта! Что же делать, когда не венчают (офицера, студента, пришедшего на промысл рабочего). А. Дернов скажет: ‘Пускай пребывают в целомудрии’. Но что такое за монашество без пострига и обетов? Тут, и только тут, и начинается наше расхождение. Мы не смеем им советовать ‘целомудрие’, ибо они не суть те, которым ‘дано вместить’ девство. Что же дальше?! А. Дернов молчит, все духовенство молчит, уклоняясь ответить: а ‘дальше’ только и есть два: 1) проститутка, дом терпимости, 2) честная сожительница, ‘сожитие одного с одной’, даже по ‘Кормчей’ правильное. Мы, я и А.П. Устьинский, и выбираем второе, в то же время запрещая писать детей от таких не получивших себе формы браков (интердикт) ‘незаконнорожденными’, ибо они ‘без формы’ родились по отказу духовенства дать форму. Что за дикость и жестокость: ты меня моришь голодной смертью, а когда я умер — уже труп тащишь в суд и обвиняешь по ‘самоубийство’ в нарушении человеческих и божеских законов. Ведь говорится о парах, которых отказались обвенчать, только о них говорится. Но неумолима ‘мачеха’, именующая себя ‘матерью’, в бичах и скорпионах над несчастной падчерицей и пасынком. А еще пишет: ‘Диптихи, диптихи’, ‘наши диптихи’. Забыли Спасителя, извлекавшего овцу из ямы в субботу: вы же эту овцу побиваете камнями за грех впадения в яму именно в ‘субботу’. Просто непостижимо в нравственном смысле. В. Р-в.
______________________
Между тем как во всем мире бесформенные браки признавались всегда и признаются первым злом*, расстраивающим именно всякий порядок** в общественной жизни.
______________________
* Так не доводите до этого зла, не морите голодом. Благословляйте всех, к вам приходящих, во исполнение слова: ‘Солнце светит добрым и злым’. Дело в том, что вы ‘растеряли’ сами брак, а теперь ищете его у других и выворачиваете карманы прохожих: ‘Дай посмотреть, хранишь ли ты то, что я потерял’. Поздние заботы. Уз рождающихся в Петербурге — уже без венчания рождены, сами констатировали. Сперва это были только несчастные офицеры, солдаты, пришлые рабочие, — все получившие отказ в религии, а затем пошло уже и добровольно, и как мне передал об Абессинии г. Леонтьев, ‘там кроме придворных вельмож вообще брачащиеся не венчаются во избежание расходов’. Абессинская церковь — одна из древнейших в христианском мире, и о ней говорил мне Леонтьев: ‘Приезжавшие в Петербург абессинцы были страшно поражены и расстроены зрелищем уличной у нас проституции, там это явление неизвестное, все живут дома, у себя’, — хотя, как мы видим, и без обряда. В. Р-в.
** Ну, а скажите, был бы ‘порядок’ в жизни Иакова, Исаака, Лавана? Да и у Андромахи и Гектора, почти в мифическую пору? Ведь Пенелопа, невенчанная язычница, как и наша Ярославна, плакавшая об Игоре со стены города Путивля (‘Слово о полку Игореве’), дали образцы ‘порядка’, уж не в пример выше нашей семьи под ‘консисторскими ауспициями’. Да нет, это вздор все пишет А.А. Дернов. ‘Порядок’ в браке есть любовь. Вот — ангел, семью оберегающий. Все прочее — золоченые скорлупы ореха. В. Р-в.
______________________
И отчего г. Розанов не обратит внимание на то, что и у животных есть поло-сочетание, но есть ли у них* брак? Ведь только одни существа человеческого рода, во всем мире, прежде чем войти в полосочетание, заявляют в такой или иной форме о своем этом намерении или родителям, или общине, да непременно и требуют, чтобы это заявление было признано, или иначе утверждено, чтобы всякий член общины знал, — по крайней мере родители (представители Бога), — что они муж и жена, что они с сего времени ‘законны’. Для чего это? — Несомненно, тут сказывается не только ‘стыд материнства вне закона‘, но и какое-то непреодолимое сознание, что без какого-то высшего (Божественного, так как всякая власть [родители, община] от Бога — опять-таки, хотя неясное, но везде есть это сознание) утверждения и благословения не могут они сами собою устроить свою семейную жизнь хорошо, счастливо**. И только после такого заявления или утверждения (в такой или иной форме) полосочетающиеся получают внутреннее убеждение, что и всякая власть (в лице ли родителей, общины и т.п.) будет ограждать своим влиянием законные отношения их, их интересы, а также признает и будет ограждать и происшедших от них детей. И только у животных не замечается этого предварительного (пред полосочетанием) заявления*** пред своим ‘стадом’?
______________________
* Всеми решительно слова Бога Адаму и Еве считаются основанием брака, словесною его формулой, но растениям и животным дана такая же, с умилением цитирую: ‘И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер и было утро день пятый’. Быт. I. Таким образом, что основан брак у животных — в этом никакого нет сомнения, или для человека и его брака мы должны выбрать другое основание, нежели Книга Бытия и благословение Божие, но тогда он потеряет религиозную санкцию. Второй вопрос, есть ли у животных брак, т. е. чувствуют ли они связанность, парами или иначе, верность и ревность? История с лебедями, рассказанная г. Энгельгардтом (см. т. I, стр. 85 и след.), устраняет вопрос о связанности. Пример ревности, и горя, и страха я раз наблюдал у петуха, у которого красавец-петух с соседнего двора отбил его маленькое стадо. Нахал водворился в его семье и водил за собою беспечных изменниц. Это было в саду, и вот я видел, по забору, издали, плетется робкий, испуганный старый петух: но куда бы новый куриц ни повел — старый следует за ними. Поразительно, что, когда я раз рассказал это едва ли счастливому мужу, я увидел, что он сжался, жалко и грустно, как тот петух, почувствовав родство свое с ним. Вообще у животных брак есть, так как семья во всяком случае есть, животные вовсе живут не так, что вот бежит-бежит по лесу, увидел самку — и совокупился. Такой человекообразной проституции у животных нет. Наблюдателей смущает, что у них нет едино-женства: но у голубей и у лебедей оно есть, а у рогатого скота есть полигамия. По-видимому, человеку, как микрокосму, даны в отражении все виды животной семьи: от лебединой моногамии, с беззаветной их верностью, до поли-гамии копытных (евреи, китайцы, турки). Теперь, чтобы покончить эту необыкновенно важную сторону вопроса, я замечу, что при чтении Мишны я остановился, пораженный некоторыми подробностями библейского храмоустроения: ‘Четыре печати было в Храме, и на них написано: Телец (эгел), Овен (захар), Козленок (геди) и хоте (слово неизвестного смысла). Печати эти употреблялись при разных видах жертвоприношения’. Едва ли нужно говорить, что печать, как и перстень или медальон, включает в себе что-то дорогое и важное, в храме — священное, существенное, высокое, а не побочное. Так говорится в трактате Шэкалим, гл. V, и там же говорится, что из должностных лиц при Храме одно заведывало (.(гнездами жертвенных животных’. Это и в голову не приходит нам, а между тем это-то и важно, что ‘тельцы’, ‘козлы’, ‘овцы’ и ‘голуби’ не были, а жили при (в?) Храме, и не как продажный и убойный ‘скот’, а парами и с детьми. Отсюда понятны и указания Библии: ‘Возьми годовалого агнца’, т.е. когда после рождения заведующий ‘гнездами’ отсчитает ровно год, или: ‘тельца мужского пола и женского пола’. Но самое поразительное, что я встретил, это — что животным было доступно назорейство: см. трактат Назир, гл. II: ‘Некто сказал себе: ‘Эта корова говорит себе, что она будет назирой (=назорейкою), если встанет’. Наконец, что-то похожее на развод у животных мелькает в следующих вопросах и ответах трактата иевамот (о левиратном браке). ‘Его спросили: дозволяется ли разводить собак, а он ответил: а дозволяется ли разводить свиней?’… ‘Его спросили, дозволяется ли разводить кур, а он ответил: дозволяется ли разводить мелкий скот?’ Сверх этого мы должны заметить, что в соблюдение субботнего покоя введены и животные: ‘Не должен работать ни ты, ни сын, ни раб твой, ни вол твой’. В книге пророка Ионы, в конце, рассказывается, что царь Ниневии, испуганный угрозой разрушения города, велел народу молиться и наложил пост на жителей и скот, велел одеть и последний в траурное. Все это надо принять во внимание при разрешении трудного вопроса, заданного о. Дерновым. Он должен вспомнить и видение Иезекииля с мистическими животными около Престола Господня. В. Р-в.
** Ну, уж о чужом счастье оставьте ваши заботы. В истории всегда так выходило, что ‘забота’ ваша непременно ‘преобращалась’ во власть, и власть суровую, несходительную, беспощадную. В браке особенно это и случилось, сперва вас позвали, вы вошли, долго (см. историю канонического права) сидели как гости, а сейчас дитя, рожденное без гостя, разбивается о камень. И хоть ‘гость’ это знает и видит, но не скажет: ‘Да ничего, что меня не было, Господь с ним’, ‘с ними’. Тяжело все это. В. Р-в.
*** Ну, так и примите ‘заявление’, никто его не откажется дать: это отличная мысль, чтобы священнику прихода заявляли хоть, положим, пришлые чернорабочие, что они ‘вступили в муже-женино’ отношения, а священник бы заносил в метрику бракосочетавшихся. Мысль эта о. Дернова заслуживает разработки. За оформление всякого союза и я стою. В. Р-в.
______________________
Не хочет ли г. Розанов свести существа человеческого рода на степень животных?
Но, очевидно, он и сам находит нужным это оказательство прежде полосочетания.
V. Здесь прежде всего заметим относительно приводимой в письме прот. А.У. ссылки на то, что, по автору, согласно будто бы с г. Розановым, есть в понятии ‘незаконнорожденности’ религиозно-философский спор и тяжба. И далее, очень странным и несообразным с существом дела и историей представляется со стороны священника сравнение вопроса о ‘незаконнорожденности’ с великим спором апостольского века об ‘обрезании’. Эти два предмета никак несравнимы между собою. Да и благоговеющий пред Церковью апостольского века служитель Церкви никак не дерзнет делать таких сопоставлений*.
______________________
* Да почему?! Тогда необрезанные унижались, — но были Апостолом восстановлены в чести. В самом деле, в словах Апостола: ‘В Господе Иисусе Христе несть ни обрезанный, ни необрезанный, ни раб, ни свободный, ни мужский пол, ни женский, ни эллин, ни иудей’ — уже упразднено понятие и чувство и термин ‘незаконнорожденный’, и только от того, что такого чудовищного понятия и не было в апостольский век, ап. Павел не прибавил: ‘ни законнорожденный, ни незаконнорожденный’. Да и не дико ли было бы представить, что при словах Спасителя: ‘Не мешайте детям приходить ко мне’, если бы кто сказал: ‘Господи, неужели и незаконнорожденным?’, то Он ответил бы: ‘Нет, незаконнорожденных не подпускайте’. Этим решается спор о ‘выблядках’ уложения Алексея Михайловича, а с тем вместе упраздняется и этот трактат А. Дернова. В. Р-в.
______________________
Что касается, собственно, так называемой г. Розановым религиозно-философской тяжбы, то его слова: ‘Не пытаясь никого убедить, я сохраняю про себя и для себя убеждение, что ‘таинства брака’, ‘брака как религиозного таинства’, в Европе не существует. Если есть и пока есть хоть один ребенок, именуемый ‘незаконнорожденным’, — невозможно доказать живость и присутствие у нас этого таинства по следующей причине: ‘Есть еда, сон и множество еще других физиологических действий или состояний. Конечно, вся жизнь наша таинственна, — но в разной мере. Однако Церковь не возвела ни одно состояние или действие, духовное или физиологическое, например науку или вкушение пищи, — в ‘таинство’ и только возвела в него брак — очевидно — по исключительной таинственности и важности момента размножения. Но этот момент или, точнее, круг моментов при наличности всякого рождения — тот же, следовательно, как в гражданском браке могут быть дети ‘законные’ и ‘вне-законные’, так в круге учения о таинстве все дети суть равно ‘законные’ (‘в таинстве текущие’) — и далее его вопрос: ‘Можно ли говорить о появлении человека на свет, о ниспадении на землю его бессмертной души в порядке ‘Гражданского уложения’?, т.е. называть рождение ‘незаконным’, так как это вопрос религиозный…’ — имеют себе ответ* в словах св. Писания: ‘Я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя’ (Пс. 50, 7).
______________________
* Ну, вот, это ясно и уже ‘не подает на два колена’: ‘и любим и не любим’. Твердо поставлено: ‘Не любим’, ‘не хотим рождения’, ‘вообще никакого и ни от кого‘. Только напрасна ссылка на Псалом: это лишь применительно к случаю и минуте с Урией и Вирсавией вырвалось у Давида как впечатление воззрения на грех свой. Воображать, что тут универсальный закон сказан, значило бы думать, что Давид не читал никогда Книги Бытия с ‘раститеся, множитеся’. Впрочем, гениальный в подробностях разбор этого места Псалма сделан А.П. Устьинским и помещен мною в книге: ‘В мире неясного и нерешенного’, куда и отсылаем А.А. Дернова и читателей. В. Р-в.
______________________
Религия, Церковь, на основании этих ясных слов священного Писания признает рождение греховно-болезненным, недобротным*. ‘Сквернави ecu есмы** пред Тобою’, — говорится в молитве церковной ‘в первый день, по внегда родити жене отроча’***. Церковь учит, что, происходя от Адама, согрешившего и осужденного, человек зачинается и рождается**** в состоянии греха и осуждения, отчего самое рождение, коим распространяется (Пс. 50, 7, Римл. 5, 12 и 18) прародительский грех и осуждение, сопровождается***** болезнями (Иоан. 16,21, Быт. 3, 16) и отлучением от Церкви [Лев.****** 12-я гл.]. Итак, Церковь признает человека, явившегося в мир, нечистым, несвятым, т.е. делает то же, что и ‘гражданское уложение’, которое наименовывает человека, в известном случае, ‘незаконнорожденным’, т.е. лишенным некоторых прав*******.
______________________
* Ну, вот, это опять ясно: брака, конечно, тогда нет — иначе как если он: а) без детей, Ь) без супружества. Тогда он признается, ‘так как мы его учредили, и тут наша власть’. ‘Хоть и на нечистом месте стоит мой амбар, однако как он мой — то и место чисто: однако пока он мой и насколько мой’. Все подробности учения о браке и отношения к нему, брак ‘хромых’, ‘слепых’, неспособных, старых, коммерческий и врозь на разных квартирах, — все это ‘при соблюдении формальностей’, т.е. ‘если амбар мой’, добротно. А счастливый брак, и юных, и плодородных, но ‘без моего участия’ — херем, и дети от него — херем. В. Р-в.
** Ну, вот, а не то чтобы там ‘брак честен, и ложе не скверно’. Все эти оговорки уже не могут срубить главного: ‘суть скопцы’, каковое изречение, в сущности, покончило с браком. Все — ‘незаконнорожденные, весь род человеческий’, и только чтобы не очень страшно было, некоторые не ‘зарегистровываются’ в ‘незаконнорожденные’. В. Р-в.
*** Раз навсегда следует заметить, что и в Библии была установлена очистительная жертва от роженицы, — через шесть недель после рождения дитяти: но она очищала грех, или, по библейской терминологии, ‘нечистоту’ кровоистечения и к младенцу и к его рождению не относилась. В Библии все истечения из тела, гноя, семени, крови — оскверняли человека: гноя — потому что он уже трупен, семени — потому что быстро умирает и становится трупом, крови — потому что свертывается и тогда мертва. А мертвое есть ‘отец отцов нечистоты’ (первоисточник нечистого или — в переводе на греческие и римские понятия — ‘греха’). От этого во время жертвоприношения, когда кровь жертвенного животного собирали в чаши, то ее быстро всплескивали лопатками в воздух, дабы она окислялась и жила, была живою: тогда она свята и угодна Богу (‘Кровь есть душа животного’, — говорит Моисей в ‘Исходе’). Также семя называется часто в Библии ‘святым’, напр. в конце пророка Исайи. ‘Да льется святое семя твое передо Мною’, — говорит Господь Израилев, и во многих местах ‘Второзакония’. Но чтобы акт рождения и само рожденное, как таковое, было грехом — этого, конечно, мы в Библии нигде не найдем. Это — идея скопцов: ‘Мясо как плод совокупления плотей — проклято’. Тут, конечно, в ‘мясе’ — и растения, и вся жизнь проклята. В. Р-в.
**** Так ведь он и служит, и ходит, и купается, и даже богословствует ‘в состоянии греха’, т. е. ‘будучи грешным, неполным и павшим’ существом. Но кто вам разрешил специально к рождению приурочивать грех? Это — грех. И как можно было осудить рождение ‘с ветра’, не созвав для специального об этом рассуждения первых богословов и мыслителей целого мира? И даже неизвестно, кто и когда и где первым начал его высказывать. Что ‘церковь’ об этом вовсе не учит, а это есть только мнение неумных батюшек — это едва ли надо разъяснять. В. Р-в.
***** ‘Ты (Змий) будешь кусать ее (‘жену’) в пяту, а она поражать тебя в голову’. Змий есть вождь смерти — и бросает болезнью в ‘жену’, как бы яд выплевывает на нее (‘и пустил воду вслед ее’, в Откровении) всякий раз, когда рождением она ‘поразила его в главу’. Это — его бессильная месть и усилие помешать рождению, заставить его бояться, даже — избегать (теперешние женщины, бесплодные, которые ‘сидят на змие и из чаши блудодеяния своего опояют весь мир’). Но вообще говоря, болезнь природах есть противоположное родам: жизнь выходит из женщины, а тьма кидается на нее, пытается ‘заградить уста’, убить ребенка или ее. Но почти всегда ‘поражается в главу’, ибо немногие умирают и рождают мертворожденных. В. Р-в.
****** Уж не ссылались бы лучше на ‘Левит’: ведь все это отменено! А то — восстановите степени родства в браке, установленные в ‘Левите’! В. Р-в.
******* Ну, вот, это все ясно. Источники ‘незаконнорожденности’ налицо. В. Р-в.
______________________
И пред Церковию всякий новорожденный — ‘бесправен’, ‘безблагодатен’, ибо, кто вне церкви, тот и вне благодати*.
______________________
* Нужен бы тут тончайший анализ. Ну, а ‘полевые лилии’, а ‘птицы небесные’, на коих с любовью взирал Спаситель? Если ‘под Богом’ — то и под благодатью, ибо Бог не безблагодатен. Но мир весь под Богом, и стало быть, во всем в нем Дышит благодать. У А. Дернова есть тенденция определить последнюю как почти ранг служебный, передаваемый от начальника служащим, что-то государственное, служивое, слишком антропоморфическое, он привносит сюда. В. Р-в.
______________________
Но, вот, тут-то г. Розанов и ошибочно смотрит на дальнейшее отношение Церкви к этим ‘безблагодатным’. ‘Если, — говорит он, — в своей природе дети и рождение столь неблагодатны, то и благословить, очевидно, вовсе и нисколько нельзя’.
Г. Розанов, постоянно желающий основываться на Евангелии, и забывает в данном случае слова Евангелия: ‘Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы? Ибо я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию* (Map. 9, 12 и 13 и Осии 6, 6).
______________________
* Автор совсем не понимает, о чем я сказал: что если сожитие — скверна, то ‘благословить’ человека на эту скверну нельзя, и тогда как же произошло венчание? Вот моя мысль. В. Р-в.
______________________
Верная заветам и примеру своего Основателя, Православная Церковь, по греховно-болезненном рождении младенца христианских родителей, признавая в то же время рождение и радостным событием (Иоан. XVI, 21), поспешает на помощь родившей и слабому ее младенцу с своими матерними и утешительными молитвами. И те родители, кои верят благодати и молитве Православной Церкви, присоединяются всем сердцем к этой молитве. ‘Без веры не полезна молитва’ (Филарет, м. Моск.). И молитва учреждена в Церкви не как благовидный обряд, но как духовная помощь* и орудие к привлечению благодати** Божией, милующей и спасающей. Своими молитвами у постели родившей и у колыбели новорожденного Церковь умилостивляет*** Вседержителя, исцеляющего всякий недуг, давшего заповедь: ‘Раститеся и множитеся’, просит Самого, благоволившего родиться от Пречистые Девы и бывшего младенцем, помиловать**** родившую, простить ей прегрешения*****, даровать здравие и благоволение душе и телу, очистить от скверны ее и весь дом, в коем родилось отроча******, всех прикоснувшихся ей и всех обретающихся в нем. Это — с древних времен, с первых веков христианства.
______________________
* Да я не вижу, где тут помощь? Очищается ‘от греха и скверны’ роженица. Есть и особый чин и молитва в ‘Требнике’ для очищения колодца, в который попала и там утонула кошка, щенок или мышь. Нельзя же сказать, что и тут оказывается ‘помощь’. В. Р-в.
** Не есть ли и чтение очистительной молитвы над роженицею ‘совершение таинства’, так как тут ‘привлекается благодать’? Ведь венчание по каким признакам и по какому его существу есть и наименовывается иными ‘таинством’? Единственно потому, что ‘привлекается благодать’ на сочетающихся, по участию здесь благодати. Но тогда одно из двух: 1) или и молитва над роженицей — ‘таинство же’, или 2) венчание — не таинство. Дело в том, что у духовенства, когда оно не отвечает курс наук на экзамене, есть ‘употребительные речения’, манеры слововыражения, facons de parler. В них вечно мелькают слова: ‘сила Божия’, ‘благодать’, ‘Дух Святый’, и, кажется, мелькают вопреки: ‘Не приими имени Господа твоего всуе’. Мелькают эти слова не в собственном смысле, а распространительно. О хорошей погоде — ‘какая благодать’, то же и об урожае. Но затем по возникновении спора или нужды эти facons de parler захлестываются в узел, получают упор как определенная и старая мысль, как учение. И, напр., венчание, сложившееся параллельно типам разного благословения, сейчас уже отождествилось с ‘таинством брака’, хотя в нем нет ‘двух в плоть едину’ и вообще ничего физиологически-брачного. Оттого вне венчания дети — ‘выблядки’ (‘Уложение’), внебрачные. Хотя они-то, конечно, и суть подлежащее брака. В. Р-в.
*** Да за что Богу гневаться на родившую? Что исполнила Его заповедь? Нет, Он гневается на А. Дернова, несущего околесицу и приписывающего Богу гнев, когда он наполняет грудь роженицы восторгом (чувство всех рожениц, о котором и Спаситель говорит). Но ‘facons de parlen’ стучат словами о ‘гневе’ и ‘милости’, как бы это были костяшки на счетах. Слишком бесцеремонно, вспомните-ка неосторожного, коснувшегося Ковчега Завета, когда его перевозили. В. Р-в.
**** Да за что?! Околесица. В. Р-в.
***** Какие? что исполнила-то заповедь: ‘Плодитесь, множитесь’. В. Р-в.
****** Ну, вот, — полная аналогия колодцу, в который пала дохлая кошка. Привожу этот пример, как мне лично памятный с детства: бадьею у нас вытащили мышь из него, мать моя покойница позвала священника, и он совершил очистительную над колодцем молитву. Так ведь есть разница между новорожденным ребенком и дохлой мышью. В. Р-в.
______________________
А так как жизнь человека есть, по взгляду Церкви, высочайший дар* Божий, имеющий вечно продолжаться, и самое рождение есть событие всегда радостное**, потому что оно есть знамение творческой силы***, распространение и торжество жизни и славы**** Божией, то православная Церковь руководствует верующих ежегодно воспоминать день своего рождения с благодарением Богу Творцу и Промыслителю и духовною радостию. А благодарение и радость всего приличнее выражать молитвою Богу и благотворением ближним, чтобы они, вспомоществуемые нами, особенно во дни наших рождений, имели сильнейшее для себя побуждение к молитвам о безгрешном и благополучном продолжении дней нашей жизни.
______________________
* Дар и скверна? ‘Facons de parler’… Один сноп (словесный) отмолотил — молотит теперь другой. В. Р-в.
** Что за радость в ‘грехе’? В. Р-в.
*** А грех-то, а грех-то? Все забыл человек. В. Р-в.
**** Вот тебе и раз: так ‘грешила’ ли она, ‘распространяя’ славу Божию? А ведь именно на идее скверны и греха построено угнетение стыдом рождающих, и, след., детоубийство. Вот уж тюремщик, который заключил жертву в тюрьму и сам спит беспечально возле ее двери: ибо все эти слова как бы во сне говорятся. До того они несоображены с предыдущими словами. В. Р-в.
______________________
Согласно с заповедию Господа, внушающею нам любить друг друга, как Он возлюбил нас (Иоан. XIII, 34), и жизнь их и свою беречь как высочайший дар любви Божией и источник благополучия временного и вечного, Церковь издревле постановила налагать эпитимию на жен, извергших зачатого младенца и тем учинивших убийство волею или неволею*. Но, не лишая жен, извергших зачатый плод, своего молитвенного предстательства и утешения, Церковь и к ним поспешает на помощь и умоляет милосердного Господа помиловать их, простить им грехи, исцелить и очистить их и бывших при них**.
______________________
* Ребенок для матери, видите ли, есть только ‘ближний’. Да волею извергнуть младенца — это значит стать детоубийцею, а ‘неволею’ — впасть в ужасное несчастие. Для второй надо утешение, утешительная молитва. Есть особая болезнь, так называемая ‘привычный выкидыш’, дело в том, что матка женская, как бы подобная живому и одушевленному существу, приобретает привычки и, раз выкинув по несчастию, — напр., одна женщина поскользнулась на льду зимою, — затем выкидывает неудержимо, и я знал одну несчастную, которая, несмотря на все медицинские меры, выкинула 6 раз и умерла от истощения, оплакиваемая мужем и матерью. Неужели на таковую несчастную накладывают эпитимию?!! Но ведь тогда и чахоточного следовало бы замучить поклонами за ‘грех простуды’? Да накладывается ли на себя когда-нибудь эпитимия накладывающими ее на других? Что касается до ‘извержения волею’, то в законном браке это развилось на почве учения, что не ребенок — цель брака (нет развода по причине бесплодия), а вне брака — от стыда. В обоих случаях виновен не индивидуум, а течение историческое, свет эпохи, губительный и ложный. В. Р-в.
** Т.е. все то же, что при законном рождении? Значит, ‘законно родить’ (в формальном полном браке) не лучше, чем ‘волею выкинуть’, т.е. вытравить плод? Тяжелые ‘уравнения’… Кто-то разрешит их? В. Р-в.
______________________
Можно ли же после всего сказанного говорить, как это делает г. Розанов, что совершается отлучение детей, что для ‘незаконнорожденных’ детей наиболее точный термин: ‘неблагословенные дети’?
Напротив, мы-то всех решительно и благословляем*.
______________________
* Т.е. очищаете. Это — разница. В. Р-в.
______________________
Но г. Розанов пишет: ‘Вопрос идет вовсе не об устранении неточного и едва ли верного термина, вопрос ‘незаконнорожденности’ есть вопрос о праве закона и религии лишать детей их родителей, а у родителей отнимать их детей’. Фразы в высшей степени темные и дышащие злобою.
Но уже выше сказано, что, даруя, с своей стороны, все блага духовные всякому новорожденному, мы нисколько не повинны в термине ‘незаконнорожденности’, хотя и вносим его в свои списки. Здесь Церковь исполняет требования* государства.
______________________
* Ну, не законные, антиканонические, антирелигиозные требования государства церковь всегда отказывалась исполнять, или — как о монастырских имуществах — исполнила с крайне сжатым сердцем. И писать ‘незаконнорожденными’ детей духовенство согласилось только потому, что оно, конечно, не только разделяет этот взгляд государства, но и внушило ему, еще начиная с ‘Уложения’. ‘Семья без обряда есть блуд’, ‘дети — приблудные‘: вот учение морально-религиозное, проводимое и во всей этой брошюре, каковое государство только пассивно приняло, покорно и даже робко приняло. Наконец, бывали случаи в истории, — как с Бецким, сыном Трубецкого, — что даже государи при всем благожелании не осмеливались передать фамилию и все законное родство рожденному внеканонично и безобрядно. Наконец, как было с французскими королями, — государи сами не имели силы усыновить своих весьма любимых и от любимых женщин детей. Так, кажется, произошла фамилия Конде. Явно, что тут действует не только взгляд церковный, но еще какой-то страшный даже для государей, первоначальный принцип, что-то вроде: ‘Да не будут тебе бози инии разве Мене’ Ветхого Завета. Вдумываясь, мы и действительно находим, что ‘Аз есмь Бог твой’, — т.е. коренное, первое, — в нашей эре есть воздержание, самоограничение, скупость на сладкое, скопчество. Но сладость любви и зачатия — сильнейшая всего. Это как лезвие против лезвия стоит против скопчества: и — ‘первородный грех’, глубочайший, основной. Плод ‘греха’ этого, ‘сладости’, ребенок не по себе сам, но по происхождению из сладостного — враждебен, неприязнен, угрожающ, подозрителен всей эре. Но как же быть и не рождать? ‘Как можно меньше’! Явилась идея ‘духовного брака’, или больного, старого, искалеченного, — даже коммерческого — и то лучше, нежели очень сладкого и очень плодовитого. Но ‘плод любви’, вспыхнувшей как зорька в пустыне, в безмолвии, при случайной встрече, юноши ли с девою или уже женатого человека (случай Трубецкого), есть именно ‘инии бози’, ставшие на место ‘Аз есмь единый, вечный Бог’. И как Рахиль похищенных у Лавана, отца своего, маленьких ‘божков’ спрятала под себя, сокрыла: даже цари скрывают их ‘иных богов’. Кстати, параллель бессильных венценосцев совершенно объясняет всю тягость стыда девушек, как Маслова, как Гретхен, — и до последней степени объясняет детоубийство. Но корень всего этого и лежит в лукавом ‘благопожелании’ рождению как бы с любовью, а в действительности с страшною, первородною ненавистью. С тем вместе это ненависть к первому и изначальному глаголу Бога. Вот тут и разбирайся, кто может. Все темно. В. Р-в.
______________________
Ведь государство как государство не подчинено Церкви, и потому государственная власть может, по своему усмотрению, составить закон и подчинить ему всех подданных, не исключая церковной иерархии.
Государственная власть, сообразно с целями государственного управления, может распространять или ограничивать некоторые гражданские права званий и лиц, принадлежащих Церкви. Как последняя независима в своей сфере и совершенно самостоятельна в раздаянии благодатных, усвоенных ей даров, так и государство самостоятельно и независимо в своей сфере. Но та и другая находятся в союзе и имеют взаимные обязанности по отношению друг к другу. Этот союз не необходим для существования Церкви, хотя и полезен для той и другой стороны. Но не взаимная польза есть первое основание союза их, а самостоятельная истина.
Союз Церкви и государства вполне естественный: христианский государь со своим величеством повергся пред святыней алтаря Христова.
У государя, сделавшегося ‘слугою’ Христа, и у Церкви естественно возникли общие интересы, именно: ‘Вера, благочестие, созидание блага христиан и человеков. Церковь проповедует благочестие*, благочестивый государь мудрым и благодетельным управлением охраняет благочестие и мир Церкви’.
______________________
* Вот ‘благочестие’ в отношении к рождению, заключающееся в девстве, т.е. воздержании от рождения, — и есть корень всего. Оно дохнуло и в гражданские законы. Между тем государство ли, ‘Русь ли Матушка’ за безбрачие? Ну, это такой вол (я говорю о Руси), которому, конечно, ‘лучше жениться’. Незаметно для законодателей этот 1000-летний тур, с рожищами до небес, с копытами в версту и туловищем от океана до океана, ведется, однако, в поводу ‘тощею коровою Фараона’, пожравшего ‘семь тучных коров’, и руками законодателей, через учение о незаконнорожденности, сократило и истощило бурю Богоблагословенного рождения. Тут вовсе не ‘благоустройство’ действует, на которое выше ссылался А. Дернов: какое ‘благоустройство’ в домах терпимости, которые всеми сторонами принципиально допущены, но — вражда именно к сладости, к счастью, к беззаветной любви. В. Р-в.
______________________
Как следствие союза с Церковию, у христианского государства появились следующие обязанности: православное государство должно чтить православную Церковь, уважать ее права, определенные церковными правилами.
Православное правительство не может объявить ‘недействительными’ апостольские и соборные правила, не может также издать закона ‘противоборствующего Церкви и ее правилам’, ибо в этом случае нарушилась бы гармония Церкви и государства. Эта гармония налагает на государство, кроме того, долг охраны и защиты Церкви, покровительства ей в сравнении с другими вероисповеданиями и, наконец, попечительства о внешнем благе ее.
В силу той же гармонии и православная Церковь должна помогать, содействовать православному государству в достижении его целей.
Основное начало, которым руководствуется Церковь в отношении государства, содержится в Евангельской заповеди: ‘Воздадите Кесарева Кесареви и Божия Богови’. Эту заповедь Восточная Православная Церковь никогда не разделяла на две противоположные части и всегда старалась и старается одну другою поддерживать, а не ослаблять. Иерархия Православной Церкви не обязана повиноваться государственной власти только тогда, когда ее принуждают признать то, что противно Закону Божию и ее совести*. В этом случае православная иерархия должна лучше пострадать, нежели подчиниться такому принуждению, по слову апостольскому: ‘Повиноваться больше Богу, нежели людям’ (Деян. 5-я гл., 29-я ст.).
______________________
* Вот как ‘противные Закону Божию и совести’, учение и законы о незаконнорожденности и следовало бы не только отвергнуть, — уже века назад, с самого начала, — но и распространить с кафедры в обществе, что в рождении беззакония и скверны нет: ибо ‘по образу, по подобию Божию’ создан человек, и чем больше на земле ‘подобных’ Образу Божию, т.е. рожденных, тем земля (вся, как планета) святее, цветущее, лучше, чище, что через рождение ‘очищается и побеждается первородный грех’. У немцев есть ‘конфирмация’, трогательный по красоте обряд совершеннолетия девушек. Вот так же следовало бы ‘конфирмовать’, с раздачею священных колец по числу мужей Самарянки, — отроков и отроковиц в стране: дабы каждый и каждая были вместе и собственниками, как выражается Дернов, ‘творческой силы, распространения и торжества жизни и славы Божией’, — и вместе собственниками не беззаконными, ворующими счастие у старых и скупых стражей, а — законными, счастливыми, священными, благословенными. Из шести колец, пяти золотых и одного серебряного (беседа с Самарянкою об ее браках), у 99/100 пять осталось бы никому не врученными: и ушли бы в могилу с счастливою матерью и счастливым отцом, у 1/100 выразились бы те комбинации, какие человеку присущи как микрокосму, в котором отражен мир и его сочетания. Но вообще говоря, все муки и коллизии теперешние — исчезли бы. И как бы все, каждая пара, побежала благословляться к доброму священнику, — как Ромео и Юлия к своему доброму патеру, благословившему их в тиши, в безмолвии, в уединении. Право же, брак должен быть уединенным, все площадное должно быть убрано из него, ибо площадь есть грязь. Как скверны эти теперешние оглядывания жениха и невесты, публика бежит на зрелище, считают годы обоим и соображают, ‘взял’ или ‘не взял’ (приданое), судя по красоте и летам невесты. Прочь все это, прочь весь цинизм, брак должен затвориться, по слову нашего Спасителя: ‘Ты же, когда хочешь молиться, войди в горницу и затвори за собою дверь’. Родители, и священник, и их любящие друг друга дети, — и кольца с меною — и все уютно, дома, как прекрасные наши ‘всенощные на дому’, перед днем Ангела, столь особо умилительные своим уединением, — вот что ‘буди! буди!’ в браке. В. Р-в.
______________________
Россия, заметим здесь, есть единственное государство в Европе, в котором и правительство и народ вполне признают, что ‘несть власть, аще не от Бога’. И Государь всю законность свою получает от церковного помазания, из чего вытекает, что положение Церкви и отношение ее к самодержавной власти не сходно с положением церквей в государствах католических и протестантских.
Будучи самостоятельным и не смешиваясь с гражданским, духовное ведомство находится в тесном соотношении с последним. Очень многие дела смешанного церковно-гражданского характера касаются того и другого ведомства, а потому должны ведаться и решаться вместе церковного и гражданскою властью.
Таковы акты, заносимые в метрические церковные книги, о рождении и бракосочетании.
Поэтому, напрасны восклицания г. Розанова: ‘О, пусть бы государство учило о ‘незаконнорожденности’. Оно не понимает, для него, действительно, все только есть ‘наука’, оно, наконец, светско, его предания — в Риме’.
Государство наше, самостоятельно определяя термин ‘незаконнорожденности’ и узаконяя его для церковных записей, выходит, вероятнее всего, из духовных начал*. Благоговея пред св. Церковью, оно верит в освящающие молитвы св. Церкви, оно верит в святость брака как таинства, и поэтому оно вправе называть детей от бесформенного, неблагословенного Церковию сожития: ‘незаконнорожденными’, — оно вправе и лишать их некоторых гражданских прав. Государство вправе ‘удлинить мысль’ Церкви.
______________________
* Вот в том и дело, что государство, конечно, в этом деле ‘творит волю не свою, а пославшего его’. Нуждаясь в заселенности территории и порядке, в воинах и хлебопашцах, государство оторвало ли бы хоть одного здорового ребенка от здоровой матери? Да не оно ли, с улицы подобрав детей, все же воздвигло им Воспитательные дома, с лекарями, мамками и училищами? Не оно ли всячески препятствует расторжениям уже законченных так называемых ‘неправильных браков’. Но не в силах идти против первой заповеди скопчества: ‘Не плодитесь, не размножайтесь’, которая извилисто и смутно отождествилась, постаралась войти в тожество с VII заповедью: ‘Не прелюбодействуйте’. Размножение отождествилось с прелюбодейством, и государство, не смея покровительствовать второму, не смеет покровительствовать и первому. В. Р-в.
______________________
Но странными и фактически неверными являются следующие слова Розанова: ‘Но для чего государство отделяет такого ребенка от матери, ввергая его в круглое сиротство? В письме в редакцию ‘Нового Времени’ священника А.У. было правильно указано, что такой ребенок должен получать фамилию матери и отчество деда и, конечно, права (или их часть) имущественного наследования матери. Так как поводом к моим статьям было детоубийство и дево-убийство, то все, на чем я настаиваю, — это на снятии всякого религиозного, государственного и общественного клейма с таких случаев, на безмолвном: ‘Не разлучаем тебя с ребенком, не разделяйся с ним, и добрым его воспитанием и заботою ты станешь наряду со всеми другими матерями’.
Когда и где государство отделяет ребенка от матери? Если только сама мать не противится, то всегда ребенок (незаконнорожденный) и получает ее фамилию*.
______________________
* Нет, ребенок получает фамилию по имени крестного отца, и в фамилии его, таким образом, не сохраняется никакого следа ни отца, ни матери. Мне известны случаи рождения девушками детей от мужей, покинутых своими женами: никакими средствами они не могли даже усыновить этих детей, и я знаю, когда сестра такой девушки-матери нарочно не пошла замуж, дабы усыновить себе сына сестры. Ибо девушка у нас может усыновить чужого ребенка (‘милосердие’), а своего — не может (‘прелюбодеяние’). В. Р-в.
______________________
Не ‘мираж’ ли это г. Розанова?
Государство ограничивает рожденных вне законного брака детей в правах?.. Это — его дело*. Но при этом оно, несомненно, имеет в виду** и богословские соображения, вопреки которым г. Розанов говорит, что ‘смерть свята и рождение свято’, и прибавляет также вопреки своим ранее сказанным словам, что вопрос ‘незаконного рождения нисколько не есть вопрос гражданского законодательства, а религиозный и философский вопрос и частью судебно-религиозная тяжба’.
______________________
* ‘Умываем руки’… В. Р-в.
** То-то и дело. Значит, сколько ни ‘мой’ руки, пятнышки останутся. Но чтобы впасть в монологи леди Макбет, на которые так не похожи сии безжизненные страницы, надо почувствовать в себе сердце Шекспира. В. Р-в.
______________________
VII. Вот к этой судебно-религиозной тяжбе, как это хочется г. Розанову, и перейдем, сделавши при этом, по необходимости, экскурсию и в ту ‘двойственность разных отделов богословия, — как говорит г. Розанов, — на которой покоится будто бы учение о незаконнорожденности и весь огромный итог уже погубленных детей’.
Законна ли смерть? — По мнению г. Розанова, ‘смерть не только законна, но она — свята. Поэтому и рождение — свято. Поэтому нет незаконнорожденных, нет и незаконноумерших. Поэтому надобно вычеркнуть и ‘незаконное рождение’. Иначе нарушается основная, всюду разлитая в природе гармония между жизнью и смертью. Уравновешением законности рождения и законности смерти свидетельствуется фальшивость принципа незаконности рождения’.
Спросим же г. Розанова: ‘Есть ли незаконноумершие’? — И ответит он, несомненно, что — есть.
Самоубийцы, не берегущие свое здоровье, расстраивающие его разными излишествами и страстями, вообще умершие от насилия так называемою неестественною смертью: разве они все умирают законно? И разве самая смерть вообще законна? В книге Премудрости Соломона, в I гл., прямо говорится: ‘Бог смерти не сотворил, но все создал для бытия’*. Библия прямо связывает, как причину и следствие, смерть и грех и, следовательно, считает смерть случайностию, обусловливаемою грехом человека. И грех и смерть** Библия прямо называет злом. И первое зарождение или начало зла указывает перенесенным из надземной сферы в мир земной, и здесь указывает место его зарождения в области нравственной человеческой свободы, в свободном уклонении первых людей от указанного им Творцом назначения. В противоположность философии, здесь, по вопросу о происхождении зла, Библия не вдается в какие-либо отвлеченные рассуждения: учение о происхождении зла она дает в конкретных чертах исторического рассказа о грехопадении наших прародителей (Быт., гл. II).
______________________
* Как чудесно. И вообще все наши унылые рассуждения, получая вкрапленную в себя строку из Библии, — как зарею освящаются ею. Я изменил, перепечатывая, отождествление святости рождения со святостью смерти. Нет, как и Соломон, я тоже думаю, что ‘смерти Бог не сотворил’ и, след., смерть всегда грешна. Человек, поскольку грешен — постольку умирает. Это отождествление я сделал, чтобы поднять из ямы рождение. Дело в том, что у нас смерть — на горе, а рождение в яме, рождение очищают, а умершего — прославляют (покров на лицо, свечи, фимиам, чтение псалтиря). Я за это и уцепился: ‘Дайте хоть уравнять со смертью, почтите любящую, как больного, и родильницу — как покойника’. Но когда рождение вынуто из ямы, эта лестница отталкивается в сторону, как ненужная: рождение, конечно, не равно смерти, а выше ее. Поскольку смерть всегда есть грех, рождение всегда есть святость. Посему-то две блудницы и пришли с требованием суда к Соломону, а он, оставив пир, счел нужным удовлетворить их, поэтому-то и две дочери Лотовы вписаны в Книгу Бытия, а не утаены, как позор. В. Р-в.
** Вот это бы надобно помнить, подходя к роженице с очистительною молитвою. В. Р-в.
______________________
Библейский рассказ не есть сказка или вымысел, но подлинная история, на что указывает помещение ее в книге исторической (кн. Бытия) и то, что на этой исторической основе покоятся предания, согласные в мелких подробностях всех древних народов о грехопадении родоначальника человеческого рода, — и вместе с тем глубоко правдивое психологическое изображение той истории, которая должна повторяться в жизни каждого мыслящего человека.
Возникнувшее сначала в наших прародителях, зло должно было отсюда распространяться во всем человеческом роде со всеми следствиями этого зла. А следствия зла или греха есть смерть духовная — удаление души человека от Бога, источника жизни, проявляющееся в уменьшении духовных сил и жизни. При этом человек является не только несчастным существом, но и преступным* пред Богом и недостойным любви Божией, благодати Божественной. Это удаление Бога от человека немедленно отражается в душе человека, в его совести, чувством страха, виновности, нравственной тревоги. Отсюда — стремление заглушить голос совести преданностию чувственным удовольствиям** или же измышлением нелепых религиозных и нравственных идей. Кроме этого, грех образовал в людях наклонность ко злу больше, чем добру, так как грех внес расстройство в область воли, — человеческой нравственной свободы. За нравственным извращением человека, естественно, последовало помрачение ума, способности познавательной, — способности познавания высших, религиозных предметов, а не логической способности мышления, не способности познания внешнего мира. Третье следствие греха простирается дальше души человека, до самого его тела. Оно связывается в болезнях и смерти. Последняя не есть нечто отдельное от болезни, но конец того постоянного тления, разрушения организма, которое продолжается во всю жизнь в человеке. Самая жизнь человека в физическом смысле и есть постепенное умирание, т.е. убыль жизненной энергии в теле, или постоянная борьба со смертью. Так сбывается райская угроза: ‘В который день вкусите, (в тот) смертию умрете’. С христианской точки зрения смерть есть наказание за грех, как явление ненормальное, иначе: ‘незаконное, несвятое’.
______________________
* Да, но связывайте преступление именно со смертию и смертным, а не с живым, не с рождением и младенцем. Но сейчас у автора пойдет, что, ‘влюбляясь’-то, человек и обнаруживает ‘испорченность павшей природы’. В узле учения о незаконнорожденности, конечно, стоит подстановка, подтасовка, — до совершенной обратности — сути первородного греха. Именно он есть смерть, но в веках смерть-то, т. е. первородный грех, и получила санкцию святости, обожение (‘умереть для мира’, ‘хорошо умереть младенцем, потому что не нагрешишь’). В. Р-в.
** Ну, вот: своротил незаметно и уж теперь пойдет колесами по шпалам. В. Р-в.
______________________
В 6-й гл. поел, к Римл. Ап. Павел выражает это словами: ‘Смерть — оброк греха’ (возмездие за грех), — та дань, которую грех берет с человека. Ап. Иаков выражает другой оттенок мысли: ‘Грех, сделанный, рождает смерть’ (Соб. поел. Иак. I, 15). В первом случае выражается та мысль, что смерть есть внешнее наказание правды Божией за грех, а во втором указывается естественная внутренняя связь между смертью и грехом.
Только натуралистическая философия и может говорить, что смерть нормальна и, след., свята, а истинное библейское, христианское учение никогда этого не скажет, оно считает смерть случайностию, обусловливаемою грехом человека*.
______________________
* Вполне исповедую и я это библейское учение. Смерть есть случай и временное. В. Р-в.
______________________
Истинное христианское учение указывает и четвертое следствие греха — так называемое физическое зло, завершением которого служит смерть и все разнообразные виды которого имеют целию духовное совершенствование людей. Смерть, напр.*, справедливо называется учительницею мудрости, она заставляет человека задумываться о самом себе, о своем назначении, и препятствует человеку погружаться в чувственность** и в ней находить удовлетворение. Однако она не называется святою***.
______________________
* Ну, вот: да ведь смерть же есть грех? Какою же грех может быть ‘учительницею’? В. Р-в.
** Откуда это выскочило? Напротив, чувственность упраздняет смерть, рождая второе, третье и т.д. ‘я’. Она -растит, смерть — умаляет. И если в смерти — грех, в чувственности — истина. В. Р-в.
*** Ну, если ‘учительница’, то отчего бы и не назвать ее ‘святою’. Да и называете, только потихоньку, думаете так. Предлагаем А.А. Дернову серьезнейшим образом вдуматься в первородный грех: не произошло ли в самом деле поклонения ему, незаметного, безотчетного? Анализ незаконнорожденности ко многим открытиям поведет. В. Р-в.
______________________
Важнейшее, наконец, из следствий прародительского грехопадения — первородный грех.
Христианское учение о первородном или наследственном грехе, объясняющее происхождение зла в мире, заключает в себе две половины: одна половина учения раскрывает положение о всеобщности, вторая — о прирожденности греха*. Мысль о всеобщности греха, о неизбежности его для всякого человеческого существа, подверженного равно и заблуждениям, и греху, разделяется почти всеми. Зло нравственное так глубоко сидит в нашей душе, что оно примешивается и ко всему доброму в нас. Тщательное наблюдение фактов именно в этом направлении заставляет заключать, что человек рождается** нечистым, что зло прирожденно ему.
______________________
* Важнее было бы определить: с чего начинать in concrete грех? и с чего — святость? Чуть ли смерть, ‘которой Бог не сотворил’, не считается у нас ‘разрешающею узы греха’, а жизнь, бытие — сплошным грехом?! Вообще тут если не сейчас, то со временем, и, я думаю, — скоро, мысль должна войти в глубочайший анализ двух кардинально противоположных моментов: кончины человека и его зарождения (зачатия), и через которое-то одно из них богосвязуимости: тогда другое будет расторгать человека с Богом. В. Р-в.
** Да почему только ‘рождается’? Ну, а ‘служит’ он на железной дороге или в банке ‘чистым’? Но об этом умалчивается, это не замечается: ибо уже молча про себя автор решил: ‘Зачатие — вот morsus diaboli!’ [укус дьявола! (лат.)]. В. Р-в.
______________________
В положении о прирожденности или наследственности греха, в свою очередь, также две половины: одна совершенно понятная, именно учение о переходе греховного состояния или духовно-телесного повреждения, — в смысле расстройства духовной и телесной природы человека, греховного состояния нравственной нечистоты и тления от Адама на его потомство. Это стоит в полном согласии с биологическим законом наследственности, в силу которого родители передают своим детям не только свои физические особенности, родовые и индивидуальные, но и нравственные, притом часто случайные, черты своего характера.
Другая половина учения о наследственности греха может представляться тем, что называется ‘тайною’. Как себе представить возможным с точки зрения нравственной, именно — справедливости, переход вместе с наследственностью и вины, и осуждения за грех на всех потомков Адама, не принимавших лично участия в его греховном акте, — преступлении райской заповеди, как возможно с точки зрения понятия о нравственном вменении сделать людей ответственными за грех, совершенный* Адамом, а не ими лично, — тогда, когда их еще не существовало?** Нет ли здесь противоречия разуму и чувству справедливости?
______________________
* Да мы все ‘адамы’ (с маленькой буквы), дроби большого Адама: ибо размножение есть только раздробление, ‘бесконечная делимость материи’… Нет, впрочем, — лучше и больше, ибо Адам в нас растет и вырос, но все еще грешен. Однако, чем более растет — тем менее грешен (обещанное ‘Древо Жизни’ ‘Апокалипсиса’). В. Р-в.
** В Адаме мы все существовали. Адам есть человечество нераскрытое, человечество — раскрывшийся Адам. Это (да будет прощено вульгарное выражение) как колода карт до сдачи и до игры, — и она же раскинутая, нарядная, широкая, с миллионными выигрышами и горестными проигрышами. В. Р-в.
______________________
Мы стоим здесь пред непостижимою тайной, доступною только вере, а не разуму. Мы обязаны принять эту тайну как непреложную истину веры потому, что она в такой же степени ясно и твердо устанавливается в Библии, как и параллельно раскрываемая с нею тайна искупления людей в Иисусе Христе. Подробное и специальное раскрытие учения о первородном грехе в связи с учением об искуплении чрез Иисуса Христа дает ап. Павел в V гл. послания к Римлянам, 12-21 ст., где он говорит о переходе греха Адамова со всеми его последствиями, именно греховною порчею природы, осуждением и смертью, на все потомство или человечество, причем рассматривает это в связи с обратным явлением перехода оправдания, жизни и праведности, от Нового Адама, Иисуса Христа, на все Его духовное потомство и на верующих в Него.
Кто поэтому верит в оправдание рода человеческого чрез Нового Адама его, Иисуса Христа, тот должен признать тем самым возможным и действительным осуждение всего рода человеческого в ветхом его Адаме… Из этого учения, всесторонне рассмотренного и правильно понятого, явля
ется невольный вывод, что и новорожденные младенцы, наравне со всеми, без всякого отличия от взрослых, осуждены на гибель грехом Адама и виновны пред судом Божественной правды*. Младенцы, как люди, со всеми разделяют общую печальную участь. Можно ли поэтому утверждать, как делает это г. Розанов, что рождение** свято?
______________________
* Да виновны-то они виновны, только не больше чиновников и не больше членов консистории. Что все вы на детей упираете? Так глаз и клонит сюда, точно Авраама к мистическому сну перед обрезанием. Уж и вы не хотите ли ‘вступить в завет’, только с кем тогда? И вот все клонит вас к головке неповинного младенца: ‘Нет, он виновен! Выдайте мне головой этого преступника, прочь, отцы и матери, не заступайтесь, не ваш он, а — мой‘. Страшно это. В. Р-в.
** Ну, а смерть? ‘Смерти Бог не сотворил’, — сами говорите. Тогда свято рождение, ибо уж его-то творческим повелением сотворил Бог. О смерти Бог предупреждает, что она придет, если человек согрешит. Но Бог не наслал на человека смерть, не ‘благословил’ умирать и не повелел. Смерть пришла как третье, пришла откуда-то, не от Бога. А рождение — от Бога, и оно свято. И ничего, что рождающийся — существо слабое, ограниченное, смертное, грешное: медь — не золото, но медник и работа медника оплачивается золотом, как совершенно чистая, святая, золотая работа. То же — о рождении. В. Р-в.
______________________
Ключ к правильному пониманию рождения и смерти, что именно такое они по существу своему, дается в правильном учении об искуплении.
В Адаме все согрешили. Верою в нового Адама получают все оправдание, восстановляют свой союз с Богом. Но для этого потребно не одно только удовлетворение за нас правде в Иисусе Христе, но и личное участие каждого из нас в этом искупительном деле Христовом, в силу чего усвояется нам последнее и делается как бы нашим собственным делом. Плоды искупительного дела Христова делаются нашими по силе нашего участия в искуплении, а потому искупление получает свойственный ему характер нравственного духовного процесса и перестает быть простым актом внешнего юридического оправдания или прощения: оно становится духовным обновлением и возрождением к новой жизни, а это достигается тесным единением верующего со Христом, слиянием его с Личностию и жизнию Христа, как лоза соединена со своими ветвями (Иоак. 15, 5 — 57).
Средством приобщаться Христу и сливаться личностью своею с Ним, вместе с тем и приобщаться и всему, что дано и нам в Нем и что сделано Им для нашего спасения, служат Св. Таинства. И только чрез посредство таинства св. Крещения, — телесное — по существу греховное, — не святое, рождение может стать святым.
К таинствам принадлежит и брак, который так превратно понимается г. Розановым.
VIII. Последний, выходя из тех же данных, на основании которых православная Церковь учит о браке как о Таинстве, коего начало — благословение брака первых человеков, а полнота в христианстве, — учит, что брак есть не что иное по существу своему, как именно ‘прилепление’ полов, что посему нет ни ‘адюльтера’, ни ‘наложничества’, нет и ‘незаконных’ рождений, что нет и падений. Такой взгляд, по мнению г. Розанова, есть путь исцеления человечества от разврата. ‘Нет вовсе, — говорит г. Розанов, — незаконных касаний женщины, а есть только супружество! Нет случайного, есть только вечное! Нет ‘падений’, есть только правда! Нет соблазнений, а есть только начало супружества’. ‘Это, — говорит он далее, — безотчетно, но это носится в воздухе, и на это я указал как на новое и, может быть, специально русское чувство брака’.
‘Уверен вполне, что без всякой подражательности евреям (все подражания в истории — бессильны) русская совесть вырабатывает свой тип семьи, уж во всяком случае чистейший и возвышеннейший, чем печальнейшая в смысле чистоты византийская семья и чем наша до сих пор семья русская. Думать о лучшей постановке семьи, и притом с фундамента, — есть причины. Русский народ исторически свежий и относительно чистый. Совесть в нем не умерла. А совестливым взглядом на вещи — можно на многое отважиться, даже в такой деликатной и чуткой области. Первый лозунг на этом пути, мне думается: ‘Родители — не отлучайтесь от детей’, ‘Закон — не разделяй родителей и детей’.
Таким образом, по воззрениям г. Розанова, плотские движения, положенные в греховной природе человека*, проявляющиеся именно в незаконных касаниях к женщине, в падениях, в соблазнениях**, — суть ‘вечное’, т.е. составляют сущность природы человека.
______________________
* Да откуда вы это взяли? Что за сатанизм?! ‘Не хорошо быть человеку одному, сотворим ему помощницу’… ‘Вот это — плоть от плоти моей, и кость от кости моей: посему наречется женою’. Все это — до грехопадения, в раю, и даже вне предвидения грехопадения, которое было свободным человеческим актом. Что же за бессовестность такая, — не говорю уж о забвении Св. Писания — в вожделении ‘помощницы’ себе видеть ‘плод соблазнения Евы змием’?? Разве змий так соблазнял Еву: ‘Как хорош Адам, зачем ты от него отошла, поди, вернись к нему, ляг головой к нему на плечо’. Он говорил ей какую-то другую чепуху. Право, если что он и мог говорить, то — так как Божий завет был: ‘Плодитесь, множитесь‘ — обратное этому: ‘Отойди от Адама, не возвращайся к нему, останься одна, странствуй и размышляй и вовсе забудь о нем, своей родине‘ (из ребра его). В. Р-в.
** Откуда взяли? Хоть бы текстом доказали? Все это ‘приятие имени Господа Бога всуе’, забвение Божьей заповеди и подстановка на ее место своей. Но я вспоминаю защитительный глагол Апостола: ‘Не надлежит слушать человеков более, нежели Бога’. В. Р-в.
______________________
Ради этой сущности г. Розанов желает установить более упрощенные формы заключения брака (чем сложные церковные), — для моря случайностей, прибавляет он, — напр. вплоть до одного благословения родителей, или до простой мены кольцами, или, наконец, даже до самой простой формы, которая заключается в простом факте супружества, т. е., как он говорит много раз, в ‘прилеплении полов’, в ‘полосочетании’.
И уже ли семья русская до сих пор была печальнейшею?* И печальнейшею потому, что она хотела держаться ‘чистоты византийской семьи’? Далее, ниже, мы покажем, был ли у нас, в России, тип семьи чистейший и возвышеннейший? И если был, вопреки утверждению г. Розанова, то укажем и то, от чего именно зависел этот тип? И надобно ли русской совести стремиться вырабатывать свой тип семьи?
______________________
* Да, уж не красива. В. Р-в.
______________________
А теперь, читая горячие рассуждения г. Розанова, невольно приходишь к мысли, что, по его мнению, стремление человека к истине, к добру, к небесному, к божественному, — это все не существенное, а сущность человека есть стремление к* женщине! Вот до какой крайности может довести неумеренное усилие доказать желаемую мысль во что бы то ни стало, — именно, что ‘незаконных’ рождений нет.
______________________
* За тысячу лет перевес в сторону отторжения ‘ишъ’ от ‘иша’ (‘мужа и мущины’ от ‘жены и женщины’) был так велик и к таким горестным последствиям привел, — что я намеренно накрениваю корабль на другую сторону. Да, только тот, кто видал ужасы проституции (а священники их вовсе не видели), знает, до чего дошло дело с ‘безбрачием’. В. Р-в.
______________________
Стремясь доказать, что незаконных рождений нет, что всякое рождение свято, что посему дело не в форме брака, но в зачатии, г. Розанов, по-видимому, хотел сказать, что, собственно, с точки зрения самого родившегося ребенка, рождение — свято, законно, так как ему — ребенку — дарована чрез рождение — жизнь.
А если рождение произошло от болезненного отца и зараженной матери (сумасшедшие, сифилитики, прокаженные), то назовет ли тогда г. Розанов рождение святым* и законным? Не есть ли это насилие над рожденным, когда родители, сами больные**, произвели и его больным? И не вправе ли родившийся сам сказать, что он рожден незаконно? Не будет ли он проклинать свое*** рождение?
______________________
* Ну, пошли ‘сифилитики’. Незаконные дети, как непременно от любящих родителей рождающиеся, удвоенно здоровы и даровиты. Это была бы краса населения в стране, и она-то выбрасывается в клоаки и в воспитательные дома. В. Р-в.
** Ну-ну! Не повенчанных приравнивать к физически больным и сумасшедшим! Это все одно, как если бы в целой стране сделать абсолютно обязательным пост, аргументируя перед правительством: ‘Послушайте, гг. министры и государственный совет: есть яд, как-то: мышьяк, сулема, фосфор и т.п. Если скушать их, то ведь умрешь? Посему, не всякое вкушение полезно, и мышьяк, молоко и мясо, и даже мясо и молоко преимущественно перед мышьяком, — не должны быть вкушаемы ни малым, ни старым, ни больным и никем в семь недель Великого поста, шесть — Рождественского, 2 — Успенского, и в Петровский пост. А если кто оскоромится — должно давать тому рвотного для изблевания’ (параллель усилию расторгнуть ‘незаконные сожития’ через учение о незаконнорожденных детях). В. Р-в.
*** И до какой мерзости, до какого ужаса мирового вы доводите людей, здоровых, здоровою и нравственною жизнью живущих (см. письма), этими своими подвохами и аналогиями. В. Р-в.
______________________
Да! ‘Незаконные рождения’ есть, и по самой сущности, а не по гражданскому только определению!
И вот к такому-то рождению, всегда греховному, след. незаконному, ибо грех есть нарушение закона*, и приходит на помощь св. Церковь с освящающими молитвами и таинствами, и из незаконного делает законным. ‘Аще кто не родится водою и Духом, не может внити** в царствие Божие’. Таинство крещения примиряет такого несчастного с его несчастным положением: если не тело, зараженное болезнию, то дух спасется, скорбя телом, он при благодатной помощи таинств будет очищаться духом для царствия Божия. Но и тело, облагодатствованное св. тайнами, становится храмом Св. Духа, след., и оно врачуется***, спасается!
______________________
* Божия, и человеческого — если он тавтологичен Божию. Но ведь неужели же А.А. Дернов не слыхал на лекциях канонического права, что нормы брачные в Европе устроены по римскому гражданскому праву, еще языческому, а вовсе не по ‘Второзаконию’ раба Божия Моисея? И что это ‘Второзаконие’, допускающее брак в очень близких степенях родства, не знающее нашего ‘свойства’, не противящееся даже полигамии, о которой, кстати, и Христос ничего запретительного не изрек, хотя в Иудее при Нем она была наличным фактом, — что это ‘Второзаконие’, книга каноническая и боговдохновенная, узаконяет как Слово Божие все формы им порицаемого брака. Весь этот его трактат есть один сплошной грех. В. Р-в.
** Эти слова — неизреченной глубины и тайны, и не на этих страницах изъяснить их. В. Р-в.
*** Это про наследственного сифилитика пишет автор или про плод незаконного сожития? В. Р-в.
______________________
Сверх сего, св. Церковь заботится и о том, чтобы самих родителей сделать такими, чтобы рождаемое от них было ‘законным’, ‘святым’: она освящает тех, кто хотят сделаться родителями, св. таинством брака, с тою именно целию, чтобы в них, при самом зачатии детей, порок, грех был ослаблен благодатию: ‘Брак — честен, ложе — не скверно’*.
______________________
* Кстати об определении сущности брака, ловлю вас на цитате, которая и мне не приходила в голову: ‘Брак честен, ложе не скверно’ — отождествляет брак ложу и как бы говорит: ‘Вот что такое брак, и это (ложе) не скверно, а честно’. Можно ли бы было сказать: ‘Венчание честно и ложе не скверно’ (разделяя)? Самое слово ‘честно’ употреблено с ударением, как бы были у людей сомнения, но разве же могло быть сомнение в честности обряда? Итак, ап. Павел видит центр брака там, где и я. И вся борьба А. А. Дернова просто незаконна, противо-апостолична. В. Р-в.
______________________
Церковь православная, последующая св. Писанию, не знает никакого ‘непорочного’ зачатия: никто из рожденных женами, кроме Богочеловека Иисуса Христа, не зачинался без ‘беззакония’ (Пс. 50, 7). ‘Плотское рождение, — говорит св. Григорий Богослов, — есть дело ночи, рабское и страстное* (Соч., ч. 3, стр. 224).
______________________
* Св. Григорий Богослов канонизован в жизни своей, подвигах дела и правды, борьбы за веру, но не во всяком слове: ибо тогда он был бы не свят, а божествен. Святость всегда есть святость жизни, а не безгрешность мысли. И св. Григорий Богослов не знал ‘непорочного зачатия’ и произошел, как мы, ограниченным, слабым. Иной праведник, напр. Мария Египетская, лишь концом жизни приобрела святость: канонизованность ее прострем ли мы назад и скажем: ‘Вот безгрешная в делах и мысли’. Посему, хотя Григорий Богослов и свят, но, как подверженный закону греха и ошибки, напр., в приведенных словах, порицающих закон размножения, Богом благословенный, он погрешил неосторожностью и порывистостью личного впечатления. Товия и Сарра зачинали, как мы, Авраам и Сарра прямо зачали по повелению Божию: неужели же они согрешили?! Может быть, однако, св. Григорий Богослов хотел сказать, что пошлый род людской уже разучился в праведности зачинать, а зачинает (в его время) в объядении и пьянстве: тогда его глагол и упрек небесно свят!! Но тогда он применим к случаям, к людям, а не есть выражение мирового закона зачатия. В. Р-в.
______________________
‘Того не знает отец, родит ли он любезного сына или дочь, но только восстание плоти угашает на супружеском ложе’ (Соч., ч. 5, стр. 59). ‘Плотское сочетание изобретено веществом, — этою непрестанно текучею природою. Впрочем, Бог и сему положил меру*, узаконив брак’ (Соч., ч. 5, стр. 91).
______________________
* Во ‘Второзаконии’, а не в ‘Кормчей’. В. Р-в.
______________________
‘Плотское супружество удерживается в должных пределах этим Законом Божиим* о браке’ (Соч., ч. 5, стр. 158).
______________________
* Во ‘Второзаконии’ опять же. Вообще против ‘незаконных сожитии’ вы можете бороться, но не ранее, как восстановив ‘Второзаконие’. Но тогда они все подойдут под него, и вы потеряете bete noire [пугало (фр.).], вас пугающее. В. Р-в.
______________________
А относительно безбрачных св. Григорий Богослов говорит: ‘Забавно уверять, что плоти вступают в союз для произведения на свет добрых. Добрыми или худыми — образует время. А кто сеет, тот не иное что делает, как уступает только наглым требованиям плоти*. Но смешно думать о себе в страсти, что содействуешь Божией воле’ (ч. 5, стр. 159).
______________________
* Все это могло относиться к лицам и временам, но не общему закону. Зачинать вообще можно греховно: 1) с нелюбимою женщиною, когда к ней чувствуешь отвращение, равно с нелюбимым мужем, 2) с непримиренною душою, раздраженный, злой в этот миг, 3) в рассеянии и суетности. Это может быть в законном и незаконном браке. Зачатие же святое протекает: 1) в полном мире душевном, 2) любви, 3) радости и, как молились Товия и Сарра, — 4) ‘не как удовлетворение личного и своего страстного вожделения, но как страстное исполнение заповедания Божия’. И опять же это может быть в законном и незаконном браке. И, думается, разность этих тонов и мотивов и образует ‘законность’ и ‘незаконность’ брака. Законно соитие для исполнения закона размножения (в раю данного), незаконно по всем иным мотивам (все виды корыстного, расчетливого брака, не с восклицанием ‘вот кость от кости моей и плоть от плоти моей’). Только ‘нравящиеся’ браки, любовные, с любовью, с ангельским друг к другу доверием, когда бросаются друг к другу (‘вот — кость моя’)! С восклицанием: ‘На всю жизнь! до гроба! только ты один (одна)!’ — суть законные, хотя бы восклицания эти и оказались иллюзионными, и тогда удерживать их, может быть уже полные отвращения и ненависти, было бы опять преступлением закона, ‘браком нечестным и ложем скверным’. Вообще льющиеся минуты брака должны быть чисты, безгрешны, теплы, нежны, бескорыстны, самоотверженны. В. Р-в.
______________________
IX. В каком же противоречии с этими словами* стоят слова г. Розанова!
______________________
* Я спокоен и довольствуюсь, когда согласуюсь со всем пространством св. Писания. В. Р-в.
______________________
‘Исцелить человечество от разврата — великая проблема. И ее исполнение — в объявлении, что нет незаконных касаний, что как касание произошло, с кем бы то ни было, как бы то ни было, оно, по золотой тяжеловесности своего металла, есть уже полнота обязанностей, прав, забот, любви, воспитания детей, полного супружества. Всякий образ человека есть образ человека, и всякий образ супружества есть образ супружества: создайте это понятие, утвердите — моментально и исчезнет самая психология легких касаний’.
Правда ли это? Напротив, не самый ли это легкий путь к тому, чтобы моментально разврат разлился по всему человечеству? чтобы всякий удовлетворял непрестанно ‘наглым требованиям’* плоти?’.
______________________
* Успокойтесь, ничего не будет. Теперь действует только ваша мораль (никем не слушаемая), которая не содержит ни 1) девушки в 30 лет, ни 2) холостого до 40 лет кавалера. О, уже все пути Божий и заповеди Господни нарушены, забыты, перепутаны теперь. Слишком мы поздно разговариваем. Но при моем проекте [‘да бери кого угодно и сколько угодно — но с детьми, от тебя рожденными’] теперешние беспутники закричат: ‘Да на это имущества не хватит, у меня хватает имущества не ее ребенка прокормить, а только ей за любовь заплатить, как это хорошо и устроено в наших законах через термин о незаконнорожденных, я только ее беру, удовольствие от нее, тело ее, а что там родится — то черт с ним, незаконное ведь, ну пусть бросит, ну пусть в Воспитательный дом’. Ведь вот как сейчас рассуждают, и ведь по закону так рассуждают, приученные законом к такой мысли? Ведь вот где корень-то разврата: в легкости и дешевости его. А я говорю: ‘Помножьте на тысячу этот золотник (девушка), дабы он весил сто пудов (дети): и теперь пусть берет сколько угодно золотников, помноженных каждый на пуды’. Это — уж не мораль. Устанут ноженьки, устанут рученьки у кавалеров: ‘Куда! и с одной, с двумя не справиться’. Две познанные в жизни женщины, ну, скажите по совести, видали вы скромников в христианском обществе, которые бы прикоснулись только к двум?! Десятками и сотнями исчисляют все. Развращеннее христианских обществ нет нигде, и все вытекло из идеи: ‘Если ты и коснулся девушки — это еще ничего, и — никаких для тебя последствий, ибо ведь законного брака не было, ничего серьезного не было. Ребенок — что сифилитик и щенок — его можно бросить’. Вот на возможности этого, нравственной и физической и метафизической возможности, a priori и в законе предусмотренной, и держится мировой разврат. В. Р-в.
______________________
Ведь тогда, если ‘всякий образ супружества есть образ супружества’ и, следовательно, ‘законен’: и у несовершеннолетних друг с другом, у взрослых с несовершеннолетними, у состоящих в кровном родстве, у Эдипа, у Коринфского кровосмесника, у сумасшедших, безумных (см. зак. гражд., ст. 5, т. X, ч. 1), — у всех — законные (?!) касания?
Вот до чего договаривается г. Розанов, не замечая* сам.
______________________
* Очень все замечаю. А по-вашему, что же, изнасиловал сумасшедшую, слабоумную, больную — и бросил? Куда? На чьи руки? Теперь без ответственности и последствий — их несчастных и насилуют, а тогда их оставят в покое или возьмут в полное супружество. От этого Фамарь говорит Амнону, сыну Давида: ‘Скажи отцу — и он отдаст меня тебе в жены’, хотя брак был невозможен по родству. Но если и невозможен, а насилие совершилось — пусть будет полный брак, во искупление вины и в уменьшение несчастия. Расторжение брака (in re [фактически (лат.)], ‘прилепления’) есть самый страшный грех против заповеди брака и всегда причина гибели, несчастия и разврата. В. Р-в.
______________________
И не к этим ли ‘требованиям’ сводит дело сам г. Розанов, — не замечая того, впрочем, — когда говорит, что существующие у нас законы о браке являются причиною глубокого социального расстройства брака (т. е. брака в том смысле, как его хочет понимать г. Розанов):
‘Незаконные’ дети вообще являются от трех причин: 1) глубокого социального расстройства брака, в силу чего огромный контингент девушек, часто прекрасных, скромных и целомудренных, остается вне брака. Наступают годы, проходят минуты, которые я не могу не назвать мистически таинственными, так они мало рационально объяснимы (ведь тут-то и есть ‘наглые требования плоти и страсти’*, как объясняет св. Григорий Богослов?), — и такие девушки рождают’ (курсив наш) (N 8873 ‘Нов. Вр.’, стр. 4).
______________________
* Да почему, когда ей 29 лет? Просто она не принадлежит к тем, которые ‘могли бы вместить девство’. А Господь иных и не призывал к нему. Осуждение ее за рождение есть уже насильственное присуждение ее к девству, чего вы не вправе делать. Одумайтесь. В. Р-в.
______________________
Св. таинство брака и есть узда страсти. ‘Да погибнет такой супружеский союз, которого не скрепил брачный закон!’ — восклицает св. Григорий Богослов (Соч., ч. 5, стр. 82).
‘И последний (по словам св. Гр. Бог.) (т.е. супружеский, скрепленный браком, союз) тогда только можно назвать честным (Евр. 13, 4), когда он есть собственно брак и супружеский союз и желание оставить после себя детей: тогда он хорош, ибо умножает число благоугождающих Богу*. Но когда он разжигает грубую плоть, обкладает ее тернием и делается как бы путем к пороку, тогда я скажу: лучше есть не женитися’ (Сочинения, ч. 3, стр. 183).
______________________
* Ну вот: когда в мнимо-‘незаконном’ сожитии рождаются дети (и часто очень много), то и ‘умножается число благоугождающих Богу’. И вам бы радоваться, а вы скорбите. Оставьте горькие слова, и лучше, — как в Светлый праздник, — ‘да друг друга обымем’, ибо сами ведь с презрением именуете человечество до Христа ‘подзаконным’, и Христа до того закону и принципу законности (легализации) противоположили, что сказали: ‘А если законом оправдание (если человек оправдывается внешней регулярностью поступков), — то для чего же Христос умер’ (‘К Галатам’). И я повторю: если Христос умер за грехи, если Павел проповедовал свободу, то для чего писать такие брошюры? А если они пишутся, то где же Савл, преобращенный в Павла? Путешествия в Дамаск как бы не было, и ни воскресения, ни искупления! Но тогда — старый закон! давайте обрезание!! жертвенник, светильники!!! животных в храмы, и старое восклицание: ‘Слово Господне было к Осии пророку: иди и возьми себе жену блудницу и приживи с нею детей блуда’… ‘И пошел он, и взял Гомерь, и она зачала пророку сына’. И Господь сказал ему: ‘Нареки ему имя Изреель’. И зачала еще, и родила дочь. И Бог сказал: нареки ей имя Лорухама. И, откормив ее грудью, она снова зачала и родила пророку еще сына’… (Книга пророка Осии, гл. I). Дело в том, что А.А. Дернов совершенно не понимает, куда он ведет: отец ‘незаконных’ детей может с такой силой ‘ухватиться за рога жертвенника’ еще Моисеевой скинии, что ‘покачнется храм’ (новшеств) и трещина пойдет от Таго до Урала. Тут и папы, и Рим, и Лютер и пр., как горох, посыплются. Дело в том, что уж если говорить о ‘законе’, то только ветхозаветном, с Синая, от Бога ‘в завете вечный’ (несколько раз сказано) данный, отмена которого слишком неясна… Отмена произошла как мена, обмен на благодать и свободу и веру: »Верою спасаемся! благодать веет с небес!! свободны, во Христе!!!’ Свободны — а ‘Кормчая’, благодать, — а консистория, то-то малина!! И ребенок ‘у верующего во Христа’ — отнять, и под ‘благодатным небом’, — как изображает проф. Заозерский в статьях о браке — в ящиках закупоренных детей из Воспитательного дома возят на кладбище, а уж отпевают по бумажке, не распаковывая ящика (гуртом, читатель! не в гробиках!). И, по остроумному и спокойному объяснению сего профессора канонического права, дети эти рождаются от родителей, по недоразумению и жестокости запрещенных к браку (принявшие на себя вину при разводе). То-то малина! Так вы думаете родителям таких вывозимых на кладбище в ящиках детей есть какое-нибудь дело до папства? до соперничества Николая с Фотием? Да, пожалуйста, давайте опять Синай, и обрезание, и субботы: потому что вы нас провалили в помойную яму из закона Божия, закона святого, закона подлинного, чего-то наобещав и ничего, ничего, до позора ничего не исполнив? Что же тут от Дернова останется, когда и от папы туфли не сохранится. Я говорю, что дело идет к полному рассчеплению Европы, сердечному: ибо сердце отцов и матерей возмущено, и это идет до неба. Не Дернову тут путаться и спорить, тут и академии ничего не сделают. Просто они не знают и не могут. И никто не может и не знает. И в этом и опасность, в этом и темнота. В. Р-в.
______________________
Такой чистоты требуют святые отцы Церкви от лиц, принявших таинство брака!
И в самом супружестве, следовательно, могут быть ‘незаконные’ касания: ибо и св. Григорий Богослов (Соч., ч. 5, стр. 85 и 86), и еще ранее его Ориген, а еще ранее св. ап. Павел обращают внимание супругов на особенную заботливость о целомудрии. При этом и Ориген, и св. Григорий Богослов указывают людям на примеры бессловесных*. В 5-й гомилии на книгу Бытия — ‘о Лоте и его дочерях’ — Ориген говорит: ‘Ужасаюсь высказать, что я чувствую, я боюсь, что нецеломудрие дочерей Лота было целомудреннее** целомудрия многих. Пусть жены испытают себя и спросят, для того ли они вышли замуж, чтобы рождать детей, и воздерживаются ли они после зачатия. Те обвиняются в нецеломудрии, но они, после того как зачали, не ищут снова объятий мужа. Между тем, некоторые женщины (мы не на всех указываем, а на некоторых) — я сравню их с бессловесными животными, — подобно зверям, без различия и не переставая, ищут лишь удовлетворения своей похоти. Но даже звери, лишь только они зачали, не совокупляются’ (5-я гомилия).
______________________
* А раньше спрашивал: ‘Неужели брак у животных есть?’ Вот уж оправдалось: ‘Нельзя плевать в колодезь — может, придется из него напиться’. Радуюсь за милых животных. В. Р-в.
** Ну, вот — и спор кончен. Не поверил бы Оригену, но приходится верить Дернову: ‘Нецеломудрие Лотовых дочерей, а тем паче всяких незаконносожительствующих — есть, было и будет целомудреннее, т. е. законнее и святее, целомудрия многих законных жен’. Спор кончен в этом примере самим А.А. Дерновым, и он сам сказал: ‘Пас, проиграно, все написанное — недоразумение’. В. Р-в.
______________________
А св. Григорий Богослов также говорит: ‘В самом безумии страсти животные связаны благовременностию. А если и у неразумных есть некоторая заботливость о целомудрии, то уже ли ты, Божие создание, не свяжешь всех законов плоти, если захочешь? Человек так же уступчив разуму, как и медь огню. Если разум не царь плоти, тогда как образ Божий обожил меня, то в чем преимущество наше, если и мы уступаем таким же движениям? Хотя природа неудержима в большем числе людей, однако же знаем и то, что заповедь часто превозмогает и общую природу’ (Соч. Гр. Бог, ч. 5, стр. 86).
Таким образом, по словам св. Отцов и учителей Церкви, даже и в супружеском союзе, скрепленном брачным законом, могут быть незаконные касания к своей жене. И учители Церкви советуют избегать их.
И только очень чистые, скромные и целомудренные натуры, освященные именно* св. таинством брака, умеют исполнять этот совет св. отцов и учителей Церкви. Так, от старца-протоиерея, хорошо знавшего ‘николаевские’ времена, нам пришлось слышать рассказ об одном солдате, который, несмотря на пожилые уже лета свои, своим бравым видом поражал всех. В том же полку было пять сыновей его — таких же бравых. Это обратило на себя внимание Государя Николая Павловича, который пришел в изумление, услышавши, что у этого солдата есть и еще несколько (до двадцати) человек детей, которые все живы и отличаются таким же крепким здоровьем, равно жива и крепка здоровьем и его жена. Недоумение Государя относительно такой большой и крепкой физически семьи разрешил сам бравый старый служака, сказавши своеобразно, что ‘он относился к жене так, как он наблюдал в обычаях у животных’**, — отчего и дети все здоровы и живы, хотя их и много, и жена-старуха здорова и жива.
______________________
* Да почему ‘именно’? Ведь Ориген говорит, и вы согласились, что венчанные бывают развратнее невенчанных? В. Р-в.
** Вот! А с какой гордостью начинал: ‘Но ведь тогда и у животных придется признать брак’. Теперь же ему придется написать: ‘Согрешил я, ввел животных в храмину богословских рассуждений о тайне супружества’. Кстати, ведь уж животные-то, верно, безобрядно супружатся? Но с них берет пример солдат николаевских времен, а этого солдата в поучение людям и богословам ставит протоиерей. Стало быть, они все сонмом, солдат, протоиерей, Ориген, подняв персты и вперя очи на животных и дочерей Лота, единогласно трубят и учат: ‘Вот — истинный брак, вот — как следует брачиться’. Недаром в Библии сказано, что животные сотворены вперед человека, ближе к ‘солнцу, луне и звездам’. В. Р-в.
______________________
Когда Государь потребовал разъяснения этого, то солдат сказал, что он касался своей жены только столько именно раз, сколько у него детей, а после зачатия он уже не ‘знал’ ее более.
Этот солдат, конечно, исполнял заповедь Св. Церкви, которая требует от всякой находящейся в браке женщины особенного воздержания именно во время чревоношения.
Как высоко Св. Церковь смотрит на брак, видно из того, что древними правилами церковными вменялось даже в обязанность всем желающим сочетаться браком приготовлять себя к принятию этого таинства постом, исповедию и причащением* Св. Тайн (Кормч., часть II, гл. 50). И от брачащихся, имеющих быть родителями и воспитателями будущих детей своих в духе христианской веры православной и христианского благочестия, требовалось и требуется знание того, в чем родители должны наставлять своих детей (ibid.). И ныне эти правила не отменены**.
______________________
* Так и до сих пор следовало бы оставить. В. Р-в.
** Что это за правила, которые не исполняются и о которых никому сами священники не напоминают? В. Р-в.
______________________
Плодом таковых-то браков и такового супружеского воздержания и являлись дети, рождение которых действительно можно назвать святым (напр., препод. Сергий). И вся земная жизнь чад от подобных воздержных супружеств [давших еще во время зачатия и чревоношения* — духовное, святое направление плоду чрева своего] проходила так духовно, свято, что и смерть их была святою, тихою, безболезненною (кроме святых, прославленных и нетлением тела своего, укажем, напр., на кончину Серафима Саровского, митрополита Филарета Московского, Феофана Затворника и др.).
______________________
* Вот это очень важно: забеременев, женщина сейчас же, в целях воспитания плода, должна подвергнуться особым заботам о ней Матери-Церкви. Для беременных женщин следует отвести нескольких ближних приходов и назначить особые чтения всех мест Писания, где им объясняется о рождении или рассказывается история замечательных рождений, семей Адама, Авраама, Исаака, Иакова и Лаваня, Иосифа, Моисея, Самуила, Самсона — Иевфая и других судей израилевых, Давида и детей его, Маттафия, а главное — рождение и судьба Пресвятой Девы, также — места из ‘Откровения’. Это — для слушания. Далее, они сами могли бы петь избранные молитвы и, наконец, конечно, — часто причащаться: и особенно содержать в абсолютной чистоте, через частые религиозные омовения, свое тело, вечно памятуя: ‘Тела ваши суть храмы Бога Живого’. Все это пренебрежено, и с развратом (легкомыслием) матерей уже в утробе развращаются дети. Вот что значит: ‘В беззаконии (вероятно) зачат есмь, во грехах (без омовений и молитв) родила (должно быть) меня мать моя’ (Пс. 50). Это — случай и явление, а не закон, не универс. Универс рождения — святость!! В. Р-в.
______________________
И г-н Евгений Марков, в статье ‘Жестокая чувствительность’ (‘Нов. Вр.’ N 8865, стр. 3, стол. 5), замечает, ‘что при неправильностях (а мы дополним: при греховности) самого зарождения человека трудно встретить вполне правильные, строго нормальные, органические процессы в человеческой жизни’.
Вот где тайна святого рождения и святой смерти, а не в ‘море случайностей’, не в ‘прилсплении полов’*, как утверждает г. Розанов.
______________________
* Так именно ‘в прилеплении’ — как ‘прилепляться’! Ну, послушайте: ведь из ‘гряди, гряди, невеста моя’ никак не выйдут ‘нормальные органические процессы плода’. В. Р-в.
______________________
Да! Забываются нынешними, называющими себя ‘просвещенными’ людьми истины, издревле содержимые Св. Церковию!
То, что высказано св. отцами и учителями Церкви, то, что дано Церковию как заповедь в самые первые времена христианства, — то, что фактически осуществляли и осуществляют христиане, освящаемые таинством брака, — то в наши дни высказывается в литературе как ‘нечто новое’. — Так, в книге Алисы Токгэм ‘Токология, или Учение о рождении’ автор, доктор, высказывает те же самые теоретические положения, какие в христианской православной Церкви требуется проводить и проводятся и в жизни*.
______________________
* Ну, и отлично. Все идет к здоровью, и, поверьте, только к нему поспешая, — само собой придет дело и к святостям! Ибо бытие и святость — одно, и законы их — общие. В. Р-в.
______________________
Хотя, заметим здесь, нашелся и в нашей печати противник, — именно в смысле несогласия с требованием воздержания, — в лице доктора Гориневского, поместившего рецензию на этот труд, кажется, в ‘Русской Мысли’. Были и философы, и древние мыслители, которые поставляли отличительным признаком человека от животных именно то, что половой его инстинкт может всегда проявляться: отсюда недовольство одной женой, а требование, чтобы были: жена, метресса и наложницы, чтобы половой инстинкт не сдерживался временем чревоношения и кормления грудью.
Не поэтому ли в предисловии к русскому переводу книги Токгэм, написанном гр. Л.Н. Толстым, последний, рекомендуя это сочинение русской публике, очевидно, по соответствию воззрений автора с его собственными этическими взглядами, усматривает в труде г-жи Токгэм ‘нечто новое’.
Между тем, те же самые мысли высказывал с силою и образностию знаменитый Ориген, который, указывая именно на пример животных, изрекал, от этого примера исходя, сильное обличение человеку*.
______________________
* Ну вот! Недаром их Соломон и в Храм ввел, как бы говоря: ‘Поучимся у них’. В. Р-в.
______________________
Не доказывается ли этим еще раз справедливость известного изречения: ‘Ничто не ново под луною’, а ново то, что хорошо — забыто.
Так ошибается и г. Розанов, указывая, что он именно нашел в 22-й главе книги ‘Исход’ нравственный исход для ‘незаконно-родившей девушки’ (вернее, как это и сказано у Моисея: ‘обольщенной’), ‘не заканчивающийся ни ее кровию, ни кровию ее ребенка’.
Причем он с пафосом восклицает: ‘Не правда ли? И я, христианин, читая эти строки, успокаиваюсь: ‘Вот как нужно’, ‘вот где правда!’ И этой правды, или подобной и приблизительной, я не вижу вокруг, в нашем христианском и, казалось бы, лучшем мире’.
Увы! Несмотря на весь пафос, г. Розанов ошибается: в христианском мире, с самых апостольских времен, высказано* правило (Ап. пр. 67), которым ‘виновные в насилии дев, еще не обрученных, обязывались к браку с ними, с целию загладить свое преступление’.
______________________
* Знаю, знаю! Вот бы что надо сохранить, применять, и сколько утопленниц девушек осталось бы в живых! Просто страшно касаться нашей темы: до того она преступна в истории и теперешнем сложении. Кто же и когда отменил это 67-е Апостольское правило? Читаю признание священника: ‘Не раз, во время окликов перед венчанием, заявляли о препятствиях к браку, большею частью обольщенные и обманутые девицы [‘которые’, следовало бы добавить, ‘по 67-му Апостольскому правилу, должны были стать и наречься супругами обвиняемому’]. Совесть иерея вправе будет мучить его, если он с закрытыми глазами прошел мимо явного бесчиния, тяжелого преступления [ну, а ведь ‘пройдет’ же ‘мимо’!]. Правда, принудить к браку он не может [как не может? А 67-е правило? взял да и записал в метрики о бракосочетающихся: ‘Жена такого-то по 67-е Ап. правилу’, да и вписал ему ее в паспорт, предъявляемый перед венчанием: ведь это не труднее, чем вписать незаконнорожденного] и обольстителя-обманщика, но понудить — его священный долг [съезжает автор на мораль]. Он обязан разъяснить обольстителю [при незаконности рождения не ‘разъясняют’, а прямо вписывают], что венец, как мзда целомудрия, не может быть возложен на голову нечистого без заглаждения и покрытия греха достойными покаяния плодами. Родные невесты и сама невеста также должны быть осведомлены с заявленным препятствием, дабы и они решались на серьезный шаг, крепко подумавши наперед, что может дать брак с лицом — нагло попирающим торжественные свои обещания’ (‘С.-Петербургский Духовный Вестник’, 1899 г. N 1, статья Н. Дроздова: ‘К вопросам о браковенчании’). Как ‘что может дать’ такой брак? Положение, почет, фамилию, наследство, права пенсии. Ведь сами сделали из брака вечный контракт, исключив любовь (которая была с родившей девушкой: но эта любовь исключена, и девушка выброшена, и с ребенком, за флаг брака). Но я объясню, почему 67-е пр. Св. Апостол не исполняется: ведь оно отождествляет сожитие с браком, говоря о будто бы павшей девушке: ‘Она уже жена’. Вот что авторитет признан за любящим ‘сожитием’ в этом правиле, а флаг формальностей в нем приспущен, — это-то, стоя на пути ‘нашей гордости’, и заставило духовенство отложить 67-е правило в сторону. Между тем, принимая сан, епископы дают обещание ‘сохранять правила Св. Апостол и семи вселенских соборов’, без исключения. В. Р-в.
______________________
Ошибается г. Розанов и в дальнейшем своем выводе из открытой им будто бы ‘новой’ [но не усмотренной* им, хотя и существующей в христианстве] правды: ‘Очевидно, — говорит он, — вся сумма девушек, перестающих быть таковыми, переходила в полный итог брака. Лучше ли это нашего? Пусть судит каждый. Я же скажу, что не было плача девушек там!’
______________________
* Да как же я ‘усмотрю’, когда она отменена, не исполняется? Я знаю одно, что девушки такие бросаются. И ведь им, конечно, мало утешения, что священ. Дроздов втихомолку написал в ‘Духовном Вестнике’: ибо ведь он не закричал об истине этой на площади, не напечатал в ‘Нов. Времени’, не разъяснил на церковной кафедре о правах таких девиц. А в этом все и дело. В. Р-в.
______________________
А побиение* камнями?.. Ведь в законе Моисеевом положены были страшные казни** за ‘любодеяние’ и ‘прелюбодеяние’. Этим казням наравне подвергались девицы и замужние женщины.
______________________
* Надо бы эту безграмотность перестать повторять. Цитирую Мишну, памятник библейской жизни, редактированный в 2-м веке по Р. X.: ‘Какая разница между изнасиловавшим и обольстившим? Изнасиловавший платит за страдание, а обольстивший за страдание не платит. Р. Симон говорит: ни тот, ни другой за страдание не платит, ибо она все равно должна была бы впоследствии испытать это страдание’. Гемара к главе 3-й трактата Кетубот. Таким образом, так назыв. ‘обольщения’ девиц, т.е. любящие ‘падения’ (все — наши термины), никакого о себе вопроса у древних евреев не вызывали, будучи простым исполнением глагола: ‘размножьтесь’. В. Р-в.
** Так бы и хотели вы схватить зубами, да… ‘виноград зелен’: 1) государство не дает в обиду, 2) общественное негодование слишком напряжено, ибо 3) слишком велика разница между библейским еврейством, где не было юношей старше 13 лет неженатых и девушек старше 12 л. незамужних, и между нашим положением, где миллион самого цветущего населения стоит под ружьем без прав жениться и где 1/3 девушек до 30, до 40 лет и до гроба остаются без мужа и детей. Но, кроме того, ‘гробы повапленные’, оглянитесь на себя: вы бы хотели побить камнями здорового солдата и перезрелую девицу ‘за блуд’, но почему же вы записали в книгу для назидательного чтения случай с аскетом, который ‘умирал было’, но ‘воспылал плотию’ и ‘пал’, когда до его ноги только неосторожно дотронулась черничка. Верно, ‘себе соломки подстелю, а тебя на веревке удавлю’. Не разобрали, что в Ветхом Завете ‘любодеянием’ и ‘прелюбодеянием’ зовется вовсе не здоровое размножение, но именно случай отношения к женщине, когда зачатие исключено: напр., соитие с менструирующей (‘ниддой’) хотя бы и в законном браке. В. Р-в.
______________________
А г-н А-т в ‘Нов. Вр.’ N 8874, 9 ноября, в открытом письме г. Розанову говорит, что ‘евреи страшно жестоки и до сих пор к прелюбодейному греху евреек’.
Отсюда-то, несомненно, и в нашем древнерусском законодательстве те строгие законы, которые уже приведены нами выше*.
______________________
* Да вовсе не ‘оттуда’, или ‘оттуда’ при полном безграмотстве. У нас ‘прелюбодеянием’ называется: 1) при 2 свидетелях совокупление мужа с не женою или жены с не мужем, 2) ‘падение’ девицы. В ‘Ветхом Завете’ 2-й случай был вступлением в брак, и никаких там ‘падений’ не было, измен жен не было (случая с Сусанною нет в еврейском тексте книги Даниила, и он невозможен по всему устройству библейского законодательства), ибо достаточно было жене пожаловаться суду на грубое обхождение мужа или что он не пускает ее в гости к родным, чтобы получить развод, измен мужа жене не было же, ибо при полигамии, уничтоженной лишь в XIII веке христианской эры, это были не ‘измены’, а вступления в брак. Но евреи жестоки к вступившим в брак с инородцами (образуется существо ‘ваала’, а не ‘иеговы’, предательство субъективизму иудейскому), хотя бы такое вступление сопровождалось всеми обрядностями ‘Каны Галилейской’. В. Р-в.
______________________
И г. Розанов, требуя установления, на основании будто бы закона Моисеева (о неправильности этого взгляда мы заметили выше), кроме сложных (т. е. совершения таинства брака) ‘и более упрощенных форм заключения брака, напр. вплоть до одного благословения родителей или до простой мены кольцами, так как возможно ли везде сыскать полный прибор обстоятельств для заключения брака?’ напрасно прибавляет: ‘И тысячи девушек спасутся! И мы отделим настоящую привязанность от случая фривольности, легкомыслия’.
Напротив! Тогда-то легкомыслию и дана будет полная возможность, тогда-то тысячи девушек самым легким образом погибнут*.
______________________
* Ну да, т. е. выйдя замуж, ведь для вас замужество-то и ‘гибель’, оттого вы перед вступлением в брак и наставили рогаток, волчьи ямы и западни, но что поп placet [не позволено] сморщенному скопцу, то placet bovi [позволено быку (лат.)] — России. В. Р-в.
______________________
Настоящая же привязанность, напротив, будет, непременно будет искать совершения таинства брака, т.е. никогда не удовольствуется самою упрощенною формою брака*.
______________________
* В 3 строчках разрешил вопрос. Ну, а солдаты? офицеры? студенты? Скажет — ‘потерпят’. Ну, а очень некрасивые девушки, а очень бедные? Ответят: ‘Так Бог велел, верно, не судьба’. Но я отвечу жестокому: ‘Не приимли имени Господа Бога твоего всуе’ и ‘не сотвори себе кумира’ из своего мнения. О, краткословные и жестокие… В. Р-в.
______________________
Несправедливы и заключительные слова г. Розанова.
‘Таким образом, под заповедь ‘не прелюбодействуй’, установленную Богом, подходит вовсе не рождение (незаконно родившая девушка), а, напр., наша страшная проституция, о коей скромно молчат все батюшки, набрасываясь лишь на случаи нарушения разных византийских, нисколько не евангельских и не библейских (в сущности — римских) понятий о семье’.
Что касается указанного ‘скромного умолчания батюшек’, то у последних есть нравственная и вместе благодатная сила воздействия* на это зло, именно в таинстве покаяния. Конечно, о том, как батюшки борются с этим злом во время исповеди, знает только один Бог, да те, кои восстали** из этого страшного падения именно при воздействии пастыря на исповеди и при благодатной помощи свыше, подаваемой в этом таинстве истинно верующему. А спросим г. Розанова, из скольких домов ‘такого рода’ обитательницы их отпускаются содержательницами*** на исповедь?
______________________
* Ха-ха-ха… Уморил. Это неураган-то голода, понуждающего (бывает! бывает!) матерей для прокормления детей самим выходить на улицу и проституировать, и детей туда же посылать (Соня Мармеладова), фарисей, умастив головку елеем, заявляет: ‘Как же, мы помогаем! действуем, стараемся!..’ Да что же я, однако, забыл: в Петербурге действительно в дома терпимости рассылается теперь (по почте?) журнал духовно-нравственного чтения: ‘Паломник’. Между тем: жени ты лишнего, выдай лишнюю замуж, и ты: 1) одну навеки гарантируешь от проституции, как бы привьешь оспу против проституции, и 2) погасишь сотни, а то и тысячу вхождений в дом терпимости этого женатого юноши. Надо бы, ввиду этого, государству, духовенству прямо броситься женить и выдавать замуж. Ну, а посчитайте-ка в своем ведомстве ‘препятствия к браку’ или, еще красивее, прочтите рубрику: ‘О расторжениях уже заключенных браков’, о вдовых священниках. В. Р-в.
** ‘Восстали’ те, которым было чем уплатить ‘хозяйке’, о прочих мотивах ‘восстания’ никто не слыхал. В. Р-в.
*** Да вы бы похлопотали перед начальством, то, может быть, и обязали бы отпускать. Тут что же ‘г. Розанова’ спрашивать. В. Р-в.
______________________
Что же противопоставляет г. Розанов византийским, по его выражению, понятиям о семье, как семью именно будто бы евангельскую, библейскую?
В N 8873, от 8 ноября, мы читаем написанные им строки: ‘Незаконные дети являются 2) от отсутствия развода или и при разводе — от запрещения вступать в брак ‘прелюбодею’ (читай: ‘великодушнейшей стороне, принявшей на себя вину’). Развод стоит около 6-7 тысяч. Семья фактически лет 8-10 не существует и не имеет никаких надежд воскреснуть. Вся психология (?) умершего супружества не существует, вся его логика (?) и реальная религия (?) — тоже*. Муж, т.е. ‘прелюбодей’, — живет холостяком годы, пять лет, десять лет, и, конечно, — прелюбодействует на этот раз уже в самом деле, потому что принуждается (?) к этому законным своим положением, насильственно (?) вдовым. Наконец, когда ему достаточно невыносима станет эта отвратительная жизнь, он вступает в ‘блудное сожитие’, которое, если посмотреть снаружи, кажется таковым, а войдя в дом, опять вы видите настоящую (?) и полную семью, в которую человек вырвался из принудительно навязанного (?) ему разврата, в которой он отдыхает и утешается после десяти лет жизни и муки: но, увы! все дети от этой полной (?) и чистой семьи (?) суть тоже незаконнорожденные’… ‘Общее правило: ни государство, ни религия не вправе становиться между детьми и родителями. Это — нечестие, это — nefas’… ‘Дети предохранили бы брак от разложения, а теперь (т. е. когда ‘незаконнорожденных’ детей не признают ‘законными’) мы наказываемся от Бога тем, что брак рассыпается, тает, стал холоден, корыстен, нравственно никому не нужен’… ‘и — нет ‘адюльтера’, — не признаем, отрицаем: есть только нравственная и ответственная связь супружества’. И я радуюсь, что в этом своем утверждении могу опереться на столь великий авторитет Боговидца’.
______________________
* Чего ставит автор (здесь и ниже везде) знаки вопроса? Неужели он не соглашается с очевидностями? В. Р-в.
______________________
Ужели — таковы библейские и евангельские понятия* о семье, о браке, о детях?
______________________
* Не понимаю, о чем автор пишет. Я говорю о жестокости нашего законодательства о семье и браке, оппонент восклицает: ‘Неужели это черты библейского брака’. Мне остается только пожать плечами. В. Р-в.
______________________
X. Между тем истинно христианское учение о браке совершенно иное. Брак — не договор, не обязательство и не законное рабство, — как это представляет г. Розанов: он есть воспроизведение образа, установленного Божественным Законом, он есть именно св. таинство, совершаемое Церковию чрез венчание. В докладе своем: ‘Что надобно иметь в виду при изыскании мер к устранению незаконных сожитепьств?’ на страницах 5, 6 и 7 мы, по возможности, старались, руководствуясь указаниями наших отечественных богословов, проповедников и писателей, — выяснить сущность ‘тайны’ брака и показать, какое значение брак имел всегда в глазах Церкви, признающей его за таинство иза тайну*.
______________________
* Нужно бы точнее выражаться: ‘Таинством и тайною мы признаем наше участие и власть, и глаголы, прилагаемые к бракосочетающимся и браку, каковые сами в себе порнографичны, не чисты и грешны’. А по неясным выражениям вы подаете повод думать, что что-то доброе мыслите о людях, вступающих в брак. Но, кажется, пора барану начать беречь свое руно для себя: зима идет. В. Р-в.
______________________
Там же и на следующих страницах — 8, 9, 10 и 11 указан нами взгляд церковный (а он — и истинно христианский, библейский, евангельский) на развод, на необходимость целомудрия супругов и не супругов, на причины, повреждающие закон и тайну брака, — между прочим, и на необузданную страсть к плотским наслаждениям, каковой страсти г. Розанов, — своими статьями, которые именно и побудили нас написать сей отпор, — дает ныне такую широкую дорогу, все малейшие затруднения на которой, препятствия и стеснения, ему желательно устранить, даже постановлением (как сильно желает этого г. Розанов!) гражданской и церковной власти. А между тем, обе эти власти всегда утверждали, утверждают и будут утверждать, что супружество имеет важное значение по отношению к Провидению Божию, к семейству и к Государству, что брак как супружество, освященное св. таинством церковным, на вступивших в такой, Богом благословенный, союз налагает полноту обязанностей, пренебрегать которыми уже никто не имеет права.
Бог, сотворив первых человеков, им самим и их потомкам* вверил дальнейшее произведение людей на свет, вверил как бы продолжение Своего творческого действия. Какой великий дар!** И можно ли дерзновенно принимать его без особенного благословения*** Божия? Можно ли вступать без благословения от Бога**** в этот союз, который есть великая тайна, по подобию таинственного соединения***** Христа с Церковию (Еф. V, 29 и 30).
______________________
* Ну, так — им, а не вам? Вам-то откуда взялись? Посылая в мир апостолов, от миссии которых идут все ваши задачи и прерогативы в мире, Спаситель сказал: ‘Идите и благовествуйте царство небесное, хромых исцеляйте, слепым возвращайте зрение, прокаженных очищайте, везде благовествуйте лето Господне прохладное’. Но о браке или расторжениях и заключениях его ничего не прибавил. Вот и ‘исцеляйте слепых’, чем писать бессвязные статейки на тему, до вас вовсе не относящуюся (не передал этого вам Спаситель). Так что вы похожи на ‘посланника’, который забыл ‘верительные грамоты’. Таковых обычно посылают обратно, что здесь и приходится делать мне. ‘Пропуска’ у вас, ‘паспорта’, ‘документа’ нет на все эти дела о ‘незаконнорожденности’, и о ‘расторжении’ браков, и о ‘препятствиях’ к браку. В. Р-в.
** А вы его оспариваете! Порицаете, поносите! Какой ужасный смысл имеет эта брошюра, какой здесь ‘памятник’ лежит отношения к браку! В. Р-в.
*** Да ведь в ‘благословении’-то (в раю еще) и заключается ‘благословение’?!! А вы говорите: ‘Без благословения’. Значит, вы кассируете то первое благословение Бога? Ужасная истина и состоит в том, что это в самом деле произведено вами. И когда то древнее благословение кассировано, затоптано, опозорено бранью — тогда и выдвинулась такая особая необходимость в новом и личном каждому от вас благословении. Кто стал ‘на место Бога’, чувствует ужасную в себе нужду. Вот мотив горячности автора: ибо если бы он не на одной этой 69-й странице брошюры помнил, что ‘Богом великий дар чадородия благословен’, то и в голову ему не пришло бы писать бестолковщину: ‘Дерзость есть без моего повторного благословения самонадеянно исполнять ранее благословенное Богом’. В. Р-в.
**** Да ведь оно было и остается, несчастный вы оппонент! Ведь вы против Бога и его благословения идете во всей этой брошюре! В. Р-в.
***** Вот это давно бы надо заметить, что ‘единения пресвитера венчающего с четою венчаемою’, конечно, не происходит, и никто этого не утверждает, между тем ‘тайною во образ соединения Христа с церковью’ именуется в браке, конечно, какое-то ‘соединение’ же. Кого же? Да мужа и жены, ‘двух в плоть едину’, как определил и Спаситель. Плод ‘единения Христа и церкви’ есть душа возрожденная, и ему уподоблено ‘единение мужа и жены’, рождающее младенца. Но между пресвитером и четою как нет ‘соединения’, так ничего от них и не рождается. Неужели можно сказать: ‘Как Христос соединен с церковью, так пресвитер соединен с венчаемыми’. А если нельзя этого сказать, то, очевидно, ‘тайна’ и ‘таинство’ лежит между мужем и женою, а не между ними и пресвитером. Но, конечно, мы этим не отрицаем венчание как благословение, и какой глупый или безумный станет бегать благословения. Разве в белой горячке. Однако иное отсюда выходит решение о тех, кои по нужде времени или обстоятельств не смогли благословиться. Они все же благословлены Богом и признаны (должны быть) человечеством. Речь и идет не об отрицании, а об ограничении и введении в русло претензий новых и неосновательных, дабы благословенно было благословение и алкалось человечеством, а не то, чтобы насильно навязывалось ему, а не успевшие его принять — дабы наказывались. Есть исповедь: но если бы вы, встретя на Литейном мосту человека, схватили его за горло и сказали: ‘Не слыхал разве слов Иоанна Крестителя: покайтесь? Куда рыло гнешь, куда зенки смотрят, смотри прямо в глаза, отвечай: покаяние установлено? а ты, шельмец, идешь себе, песню напеваешь, пальто на тебе нарядное, когда Иоанн Креститель ходил в рубище. Но изречено: секира лежит при корне дерева, и я тебя, нераскаянную собаку, в тюрьму предварительного заключения, кстати, близко здесь, на самой Литейной’. Конечно, это была бы весьма странная историческая разработка слов Иоанна Крестителя о покаянии. Между тем, точь-в-точь эти грубости мы имеем как разработку заповеди: ‘Плодитесь, множитесь’. Ведь весь этот трактат А. Дернова направлен против детей, грозит им, их родителям. И самым заглавием как бы хватает на улице, обвиняет, требует. Получилось не благословенное благословение, не доброе, жесткое, суровое, гордое. В. Р-в.
______________________
По свидетельству Священного Писания, брак установлен от Бога во взаимную также помощь, ободрение, утешение и благополучие* супругов (Быт. II, 18).
______________________
* Ну, да. Но ‘помощь, ободрение, утешение’ в ритуале не содержится. Оставьте неточности и назовите или одно венчание таинством брака: тогда об ‘утешении, помощи, ободрении’ — ни слова. Или их назовите браком: но тогда им будет всякое ‘незаконное сожитие’, в котором есть ‘ободрение, утешение, помощь, — ‘да, кстати, признайте ‘недействительность всех браков’, где этих ‘утешений’ и ‘помощей’ не оказалось. Но вы загребаете обеими руками: своего не выпускаете и чужое хватаете. Любовь, утешение и проч. между пресвитером и четою в венчании не происходит. В. Р-в.
______________________
Брак служит также в предохранение немощного человека* от соблазнов (поэтому именно св. Церковь и государство дозволяют вдовым или разведенным не по собственной вине — второй и даже третий брак), пороков и болезней (1 Кор. 7, 9, 2 и 5) и залогом благословения Божия для общества семейного, родственного, народного и гражданского (Быт. 1,28). Можно ли думать, что Провидение Божие оставит без внимания злоупотребление** сим даром и что зло-употребителей не постигнет правосудие Божие? А разве не злоупотребляют люди этим даром, когда они приступают к ‘полосочетанию’*** без всякого освящения и благословения? Действие правосудия Божия в этом отношении не всегда явно, не всегда скоро, но для внимательно наблюдающих пути Божий, — несомненно.
______________________
* Подождите, подождите: опять путаница. Что же это, участие пресвитера (=’брак’) предохраняет ‘от соблазнов, пороков и болезней’? Явно, что — самая жизнь в супружестве. Но вы говорите: ‘Брак предохраняет’, значит, ‘брак’ вы определяете как ‘жизнь четою, сочетованная жизнь’. Но весь этот трактат против частоты и повсюдности ее направлен. Но вы упомянули о ‘соблазнах, пороках и болезнях’. Как вы попались? Значит, стремясь разрушить факты сочетания (‘незаконные сожития’) вы ввергаете людей ‘в соблазны, пороки и в болезни’. Какое ужасное признание. О, это есть истинная книга документов, откуда все зло мира идет. В. Р-в.
** Да где же ‘злоупотребление’? Не было жены (женщины ‘в плоть едину’ со мною) — беру ее, мужа не было — берет его. Никто же не берет одновременно жену на жену и мужа на мужа, кроме как кажущимся образом (фактически распавшиеся семьи). В. Р-в.
*** Да что же делать, когда вы не даете венчания солдату, офицеру, разведенному? Вы бы отказались отпевать покойников: неужели люди должны тогда ‘не умирать’, ‘воздерживаться умирать’. Только и можно сказать: ‘Не трясите за шиворот, больно’. В. Р-в.
______________________
Из благословенного супружества образуется благословенное семейство и родство*, из семейств и родства — благословенный народ, отечество и государство**. Если корень общества свят, то и ветви его святы и благословенны. Следовательно, если корень нечист и гнил***, и ветви его не чисты и не прочны.
______________________
* То-то и дело-то, что вы целое семейство и целое родство убиваете в каждой чете, которая благословиться у вас не смогла, а вы в наказание отрицаете, что это ‘брак’, ‘родители и дети’, ‘муж и жена’. Из-за гордости вашей погибли мириады жизней. И еще странность: разве ‘таинство покаяния’ своим бытием порицает случаи раскаяния перед частным человеком? Почему же ‘брак’ порицает ‘незаконные сожительства’? Очевидно, не он порицает, а испуганные за власть свою и доходы. В. Р-в.
** Ну, пожалуй, вы станете отрицать, что ‘отечество, народ и государство’ существовало у эллинов и римлян, ‘так как там не было консисторий, и они жили скорей по Розанову, чем по Дернову’. В. Р-в.
*** То-то хочется вам ‘загноить’ всех, ‘я — свят, а младенец — исчадие сатаны’, вот что мерцает сквозь все ваши слова. Первородный это грех ваш — ваша гордость. В. Р-в.
______________________
Неблагословенный брак лишает благословения Божия семейство. Дети узнают, что их родители не уважали закона*, и легко приходят к мысли, что и им не нужно уважать закона более, нежели их родителям. Упадок нравственности, начатый родителями, продолжается в детях и далее.
______________________
* Скажите, солдаты-хо, которым запрещен брак, тоже, родив, пренебрегли законом? Нет, ведь дело с ‘законом’ так обстоит:
a) Закон был дан (Богом в раю),
b) его — отменили,
c) восстановляют его, даже насильно (солдаты, девушки),
d) herem (отлучение) — восстановляющим.
Всякая девушка, имеющая в утробе младенца и бережно его носящая, имеет семь небес благословляющих над собою. В. Р-в.
______________________
Государство состоит из семейств. Расстроенные составные части расстроят и целое*.
______________________
* Своими недопущениями и расторжениями браков вы и делаете это. Смотрите, вся Россия покрыта заразой болезни и разврата, но метрики в консистории чисто переписаны, и вы кричите ‘Noli tangere eas [‘He трогайте их (лат.)], заявляя всем, будто — тут отечество. В. Р-в.
______________________
Посему, естественно ожидать от нарушения законов брака и целомудрия тех общественных последствий, какие изображает пророк: ‘Прелюбодейство крайне распространилось по земле, и кровопролитие следует за кровопролитием: за то восплачет земля сия, изнемогут все живущие на ней’ (Осии, 4, 2 и 3).
Этого ли желает г. Розанов для нашего дорогого отечества?
Не может ли нужда извинить отступление от брачного закона, например, когда от несчастного супружества ищут другого супружества, ‘которое, — говорит г. Розанов, — может иметь лучшую полноту условий рождения детей, в смысле верности, целомудрия, любви, согласной жизни супругов (рождающих)? Меня поражают другие случаи: когда разные канонические препятствия мешают вступлению в брак и когда мы имеем налицо прекрасную и полную, иногда стародавнюю (?) семью, и все-таки эта семья (?) религиозно и юридически разрывается, уничтожается. Вот где nefas, вот где — нечестие, уже со стороны закона’.
Никак! Что может быть несчастнее мужа, у которого жена безумна до такой степени, что ее нужно держать на цепи*. Но правило церковное говорит, что и в сем случае он не должен оставлять ее и искать другой**. Кого несчастное супружество постигло по неисповедимой судьбе Божией, тот должен терпеть оное, как испытание от Бога***, а кого вследствие нерассудительного выбора, тот должен терпеть оное, как наказание за свою безрассудность. Посему**** 87-е правило VI Вселенского собора говорит решительно: ‘Жена, оставившая мужа, аще посягнет за иного, есть прелюбодейца’. ‘Состав выражений правила позволяет заключать, — говорит В-й митрополит Филарет Московский, — что было бы место извинению некоторому, если бы она только оставила мужа*****, а не посягнула за другого, но в сем последнем случае нет места извинению. Церковь — осуждает’.
______________________
* Какой милый язык. Буквально он к мужьям и женам относится как к собакам. То-то ‘во образ любви Христа к церкви’. Ужасное принятие ‘имени Господа всуе’. В. Р-в.
** Да если она сама убежала! А если жену муж жесточайшим образом прогнал? Ведь это все надо рассудить, а не поверху летать. Кстати, прямой совет: ‘Держать на цепи’ — запомним. В. Р-в.
*** То-то ‘совоздыхающие миру’ инквизиторы… Ну, это ваше распоряжение, а где же объяснение, мотив, доказательство? ‘Моя лапа хочет’… Но уже настало время, когда мир скажет вам: ‘А мое сердце не хочет’, да и скажет так же без мотива, без объяснения, люто и сухо, как вы ему говорили доселе. В. Р-в.
**** Почему ‘посему’? В ‘сем’ ничего не содержится, кроме 2 строчек дерновского рассуждения: ‘Вам Бог послал испытание — терпите’. Как это легко сказать. Вот я безлично и вообще упомянул о ‘плате за труд’, о подозрении ‘мзды’ в таинстве, и как вы забегали, заскрипели перья, полетели жалобы, не всегда гласные. Почему же себе вы не сказали: ‘Потерпим, ибо испытания посылаются нам от Бога’. Явно, что Божие имя вы всуе произносите, употребляя его так же мало подумав, как когда вынимаете из кармана платок. В. Р-в.
***** Какое хитрое выражение, скопческая тенденция к расторжению браков. Так удлиняя мысль Филарета, католические патеры соблазняют невест и жен покидать женихов и мужей и идти к ним. Но я отвечу: лучше оставить (хоть и больно это) жениха для жениха и мужа для мужа, чем для вас, неумолимых ‘врагов семени жены’. В. Р-в.
______________________
Если есть примеры вступивших в незаконные браки и не подвергшихся действию церковного правосудия, то это потому, что духовному начальству не было средства правильно узнать вину и степень ее и призвать виновных к суду. Такие примеры не ведут к тому, чтобы оказать покровительство незаконному сожитию, или полосочетанию, которое открыто подвергнуто суду и действительно осуждено, подобно как примеры людей, похитивших чужие вещи и укрывшихся от суда, не ведут к тому, чтобы уличенного похитителя поставить наряду с невинными*.
______________________
* Скажите, уравнивает с ворами. О, как понятны детоубийства, притоны Скублинских. Куда бежать от осуждения? Осуждающий беспощаден. Но… ‘виноград’ уже ныне ‘зелен’: государство объявило правилами 29 июня 1902 г. равную правоспособность материнской семьи с отцовскою и передачу детям законного наследства и фамилии матери. Примеч. 30 августа 1902 г. В. Р-в.
______________________
Что касается ссылки г. Розанова, стремящегося доказать, что брак не есть таинство, на г. Филиппова, который ‘приводит в длинном ряде историческо-канонических доказательств следующий разительный пример из законодательной практики наших дней: когда еврейская или немецко-лютеранская семья, состоящая из мужа, жены и детей, переходит в православие, то отношения членов семьи считаются законным православным браком без требования, чтобы они повенчались в православной церкви. Крещение соделало таковую еврейскую семью православною, но что соделало православно-христианским их брак? Очевидно, не еврейское венчание, а только простой факт супружества, совершенно равно качественный и равно количественный нашим нелегальным семьям, если, оговорюсь, — они честны, верны и чисты’, — то здесь Церковь, допуская такие браки, держится слов Апостола (1 Кор. 7, 14): ‘Неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы!’ Св. таинство крещения еврейской семьи, очищая ее первородный грех*, очищает вместе с тем и все нечистое и греховное, что было в этой семье до ‘крещения’, что, след., было не чисто и в их плотском сожитии, если только оно заключено было по форме, принятой и утвержденной у данного народа, а не было простое сожительство, бесформенное**. — Кроме того, для тех, принимающих христианство, евреев, или вообще иноверцев, принимающих православие, кои этого пожелают, убедясь в благотворности той помощи, которая дается верующим именно в св. таинствах Церкви, — для тех совершается и самое браковенчание, т. е. преподается им св. таинство брака, для благословенного рождения и воспитания детей, чтобы они были святы.
______________________
* Помешались на ‘первородном грехе’, забыли слова Спасителя: ‘Кто скажет ближнему своему рака (=’глупый человек’), уже подлежит геенне огненной’. В. Р-в.
** У евреев заключение брака считается гражданским договором, контрактом, и притом на временное сожительство. Какое же к этому отношение имеет таинство крещения? С контрактами таинства не связываются. Просто государство признает благоустроенную семью, с детьми. Не разрушает ее. Так следует поступить и с ‘незаконными сожитиями’. Просто надо признать их и оформить, вписав в один паспорт и одну метрику сожительствующих и детей их, ‘в благословение будущему’, а вчерашние истлевшие связи (документы о них) порвать (если, напр., это есть сожительство еще не разведенных супругов). В. Р-в.
______________________
Из всех означенных рассуждений можно видеть*, что у нас наблюдается святость благословенного брака более строго** и более лучшими средствами, чем тот способ, какой разумеет в своих статьях г. Розанов.
______________________
* Ничего не видно. В. Р-в.
** Можно еще ‘строже’: просто запретить всем жениться и выходить замуж. А на просьбу желающих вступить в брак отвечать бы: ‘Э, чего захотели, дорог этот бриллиант. Под семью замками храним, — брак-то. Никто не видит, сами на него не смотрим, только по книгам числится и знаем, что есть. Повенчать? Нельзя! Что вы! Иоким и Анна состояли в браке, так они — святые, ‘богоотцами’ наречены. А вы кто? Мещане? Купцы? — и купцам нельзя дать! Дворяне? Не взыщите — и дворянам не даем. Этого святого таинства можно сподобиться, только став святыми: проживите так жизнь, сподобьтесь канонизации, — и тогда придите и попросите: мы вам тогда дадим брак, а теперь не можем же мы его расточать всякому’. В. Р-в.
______________________
Православная Церковь не знает такой идеализации человека, которая, как говорят его защитники, слышится в словах г. Розанова. Последний напрасно, как говорит и г. А-т, ссылается на Божественное Начало, которое, говорит г. Розанов, ‘определило брак, по существу, чрез рождение, и даже короче и уже — чрез ‘прилепление’ полов. Здесь не проведено линии между способами рождения ‘в адюльтере’, ‘наложничестве’, ‘любви’ и проч. Не сотворено самого понятия этого. Внебрачные рождения начал (?)тот, кто дал браку, существо (?) которого, — на основании слов Спасителя (?), есть полосочетание (?),кто дал браку неверное определение. На самом деле незаконных рождений нет. Прелюбодеяние началось от того, кто создал, сотворил идею, что можно, что есть способ касаться женщины неосторожно и внебрачно: тот и сотворил неосторожное к ней касание. Кто первый сказал: ‘Она (или он) любит незаконно’, — первый тот и развратил человечество’. ‘Исцелить человечество от разврата — великая проблема. И ее исполнение — в объявлении, что нет незаконных касаний’.
Г. Розанов! Что вы говорите! Ведь, по вашим же словам (‘Нов. Вр.’ N 8858, столб. 3), заповедь ‘не прелюбодействуй’* установлена самим Богом. Кто же, таким образом, развратил человечество? Не говорите ли вы здесь хулы** на самого Бога?
______________________
* Да не понимаете вы, в чем она состоит: вот корень всех ваших недоразумений. Вы словом ‘не прелюбодействуй’ ударили по слову ‘плодитесь, множитесь’ и кинули человечеству: ‘Размножающиеся — вот прелюбодеи’. Отсюда у вас ‘незаконные дети’, отсутствующие в Евангелии, в Библии. Кто их там помнит? Где они там? А должны бы быть. Разве Измаил назван ‘незаконным сыном’ Агари и Авраама? или так именуются дети от Иакова и Рахили? от него и Баллы? от него и Зелфы? Послушать вас, семь колен израилевых были ‘незаконнорожденные’. И Соломон, сын Вирсавии, был ‘побочным’ же ‘сыном’. Но заградите уста свои, нечестивцы, и пощадите человечество. Опустите бичи Иероваама, чтобы Бог не вырвал их у вас… В. Р-в.
** Бог меня избавил от этого. В своем уме живу. А вы, уча человечество, что ‘не прелюбодействуй’ запрещает ‘плодиться и множиться’, не делаете ли то, в чем меня обвиняете? Явно. В. Р-в.
______________________
Ведь Сам Божественный Спаситель наш, Господь Иисус Христос, учит, что есть ‘любодеяния’* и ‘прелюбодеяния’ (Матф. 15 гл. 19 ст.), что надобно избегать этих ‘грехов’ (Иоан. 8,11), св. апостолы учат о том же, говоря прямо, что есть и ‘незаконные дети’** (Евр. 12, 8), Иисус Христос признает, что некоторые люди ‘рождаются от любодеяния’ (Иоан. 8, 41). См. также: Иакова, 1, 14 и 15: ‘Похоть рождает грех’. — Апостол Павел говорит, что ‘блудники’, ‘прелюбодеи’*** ‘Царства Божия не наследуют’ (1 Кор. 9 и 10), что, ‘имея обетования о царстве Божием, надобно очищать себя от всякой скверны плоти и духа и совершая святыню (т. е. принимая святые таинства, след., и брак) в страхе Божием’ (2 Кор. 7, 1).
______________________
* Да, напр., половое общение с ниддой (менструирующей), хотя бы то была и законная жена. Таковая считалась ‘нечистой’ и отношение к ней ‘нечистым’, нарушало седьмую заповедь, предписывающую чистоту супружеских отношений. А вы вздумали сюда подвести десятки тысяч чистых и счастливых семей и целую треть всех в Петербурге рождающихся зарегистрировали в ‘незаконнорожденные’. И не только наказали их, родителей их, но и требуете, чтобы их — не было. Страшное это дело, и вспоминаются слова Ионе о Ниневии: ‘Там 200 000 младенцев’… Это о язычниках сказано, чужаках, а о. Дернов требует разрушения для своих, он пишет о христианах. В. Р-в.
** У евреев назывались ‘незаконными’ все дети от браков евреев с язычниками (образуется существо ‘ваала’), хотя бы и правильно заключенных. См. поступок Ездры с женши-вавилонянками. В. Р-в.
*** Таковы суть по преимуществу последователи Онана, убитого Богом. Его примеру, ‘окаянному’, последуют все, ради славы земной оставляющие себя в безбрачии или завистливо других не допускающие до счастливой семейной жизни, напр. несчастных в молодости овдовевших священников. Сюда и относятся слова Спасителя и Апостолов, обращенные к полигамическому даже народу, и без единого упрека полигамии. Ни в Библии, ни в Новом Завете нет упрека ни ‘внебрачному’ так называемому ‘сожительству’ (‘Тот, которого ты имеешь, не муж: тебе, — сказал Иисус самарянке, не прибавив, — не касайся впредь его’), ни вообще любящему рождению детей. Что касается правил ‘Второзакония’, хотя в них и установлена полигамия, — то даже они необязательны в новой эре с точки зрения того принципа новозаветной эпохи, что ‘если законом оправдание — то Христос напрасно умер’ (Ап. Павел — ‘К Галатам’). Вот А. Дернов на всем пространстве этой брошюры и доказывает или усиливается доказать, что ‘Христос напрасно умер’, ибо все время твердит: ‘Одним законом оправдание’. Наивная брошюра. В. Р-в.
______________________
Вот, г. Розанов, где путь исцеления* от разврата! Надобно прочно утвердить брак, а не ослаблять его, не отвергать его. Твердость же брака, поставляющая преграду разгулу** страстей, зависит от религиозного убеждения в святости брака, как именно таинства!
______________________
* Ну и ‘исцелили’. Человечеству ‘исцеленному’ остается только встать на колени и благодарить. Но я вспоминаю, что фактически брак дается в предупреждение ‘соблазнов, пороков и болезней’ (см. выше, слова Дернова), и, находя человечество ‘в соблазнах’ (кафешантаны), ‘пороках’ (вроде Онана) и ‘болезнях’ (сифилис), говорю: ‘Не торопись, человечество, становиться на колени: ты — все в язвах, ибо запрещалось тебе супружество охраняющими (скрывающими, запирающими на замок) таинство брака’. В. Р-в.
** Да как страстям не ‘разгуляться’, когда на всю жизнь, положим, принявшему на себя вину в разводе запрещен брак? Очень тускло у вас воображение, и просто вы ленивы представить, что от этого происходит. Я же только и прилагаю слова Апостола, единственно бы необходимые для законодательства о браке: ‘Во избежание блуда (вроде Онана) каждый имей себе жену и каждая имей себе мужа’. Только это одно я и проповедую, да еще отвергаю, чтобы ‘блуд предупреждался’ единственно пропиской жены в паспорте и совершением обряда: я настаиваю на фактическом супружестве, а не этом фиктивном. В. Р-в.
______________________
Поэтому-то не только церковное правительство, но и православное государственное правительство в нашем отечестве, да и всякое государственное правительство ограждают заключение брачных союзов подробными предписаниями, касающимися, с одной стороны, условий, от которых зависит правильность и беспрепятственность брака, а с другой — форм заключения или совершения, от которых зависит непререкаемость и нерасторжимость его.
Г-н же Розанов, чудовищно извращая факты, поверхностно понимая сущность тайны, горячими статьями своими может достигнуть только полной разнузданности молодежи, которая уже и так обычна стала ныне, ‘образования’, как говорит г. А-т, ‘женских семей, а следовательно, и полиандрии, массы семей у одного мужа, и умножения великих сластолюбцев-паскудников’, а следовательно, и полигамии.
Посему мы скажем вместе с св. Григорием Богословом: ‘Да погибнет* такой супружеский союз, которого не скрепил брачный закон, в святом таинстве брака’.
С.-Петербург, 12 ноября 1900 года.
______________________
* Ну, что же — спасибо за пожелание. Может быть, русская Ниневия затрясется от петербургского Ионы. В. Р-в.
______________________

XXXV <Из 'Риголетто'>*

Риголетто. Джильда!
Джильда. Отец мой!
Риголетто. О, подойти ко мне. Лишь близ тебя
Я знаю счастье, дорогая!
Джильда. Верю, родной, вам.
(Как им любима!)
Но вы вздохнули…
Откройте дочери вы сердце!
Джильде во всем довериться
Можете смело. Узнать ей
Уж давно хотелось.
Свою семью родную…
Риголетто. Ты сирота.
Джильда. Но как зовут вас?
Риголетто. Что пользы в имени!..
Не выходи из дома.
Джильда. Хожу лишь в церковь я.
Риголетто. И хорошо.
Джильда. Но умоляю, отец мой милый,
Мне расскажите хоть о родимой!
Риголетто. О, ран души не растравляй
О ней напоминаньем!
В ней находил отраду я
Невзгодам и страданьям.
Уродлив, беден, жалок был —
И все ж в ней чувство пробудил.
Увы, навеки расстались мы!
Я знал, что с нею теряю все,
Лишь ты одна мне в утешенье
Судьбой дана. Благодаренье
За то Творцу я воссылаю!..
Джильда. (Его печаль, его тоска
Тревожат сердце и томят.)
О, мой отец, я вас молю
Поведать мне печаль свою!
Ее сумею я понять,
За что же так меня терзать?
Откройте ваше имя
И что вас огорчает.
Риголетто. То имя знать что пользы?
Я — твой отец… довольно…
Одним кажуся страшным,
Другие проклинают…
Навряд ли кем любим.
Джильда. Но знали вы отчизну?
Семью, друзей имели?
Риголетто. Вера, семья, отечество
И целый мир земной —
В тебе, в тебе одной!
Джильда. Клянуся, выше нет
Отрады для меня,
Как знать, что вашу скорбь
Могу утешить я…
(Из действия II).
Монтероне (шуту). Ты ж, ехидна,
Смеешься над отца страданьем —
Так будь же проклят!..
(Из действия I).
______________________
*Тон речи — самое замечательное в брошюре священника Дернова, тон его — о детях и родителях. И мы непосредственно сменяем его тоном безвестного и безымянного, конечно, — бездарного (как все либреттисты) написателя слов к распространенному музыкальному произведению. В. Р-в.
______________________

XXXVI. Письмо в редакцию ‘Нового Времени’

Позвольте обратиться через посредство вашей уважаемой газеты к защите ее читателей и также читателей моих последних в ней статей по поводу так называемых незаконнорожденных детей. 18 ноября мне подали с почты брошюру, чтение заглавия которой залило мое лицо краскою стыда: ‘Брак или разврат? По поводу статей г. Розанова о незаконных детях. Отпор на призыв к бесформенному сожитию или, вернее, к половой разнузданности и охранение святости брачного союза. Протоиерея А. Дернова. С.-Пет. 1901’. Стыд во мне сменился удивлением, когда, отвернув обложку, на первом заглавном листе я прочел надпись чернилами автора: ‘Многоуважаемому сотруднику ‘Нового Времени’ В.В. Розанову от автора, 17 ноября’. Каким образом идея ‘разврата’ и ‘многоуважения’ согласуется в уме и сердце автора, — для меня непостижимо, и, очевидно, что эти противоречия сердца и ума сокрыты и в брошюре. Сама собою как-то вспомнилась мне печальная история Валаама, выехавшего проклинать Израиля и против воли благословившего его. — Самое заглавие брошюры, которое читается в витринах книжных магазинов ранее ознакомления, а иногда и вовсе без ознакомления с ее содержанием, я не могу не считать глубоко оскорбительным для себя, как частного человека, как для друга своих друзей и знакомого своих знакомых, так же как и для писателя. Но вот уже общий, а не личный только интерес: если так публично осрамляется и позорно квалифицируется только литературный защитник таких детей, какова же буря ‘словесного побиения камнями’, падающая на голову как их, так и особенно их матерей. Однако, кажется, общество одумывается, во множестве частных получаемых писем я вижу, как сострадательно и деликатно оно начинает относиться к таким детям, и, кажется, все круги людей приходят теперь к соглашению, что термин (и чувство, и понятие) ‘незаконнорожденный’ — не правилен, не ясен, не точен, не согласуется с идеей воли Божией в рождении детей. Но, как заметил я в начале полемики, вопрос этот есть неисследимой глубины и богатства выводов, а не одной филантропии, и касаться его в кратком этом моем протесте — не время и не место.
В. Розанов
23 ноября, 1900 г.

XXXVII. Письмо г. Розанову

Почему же вы, г. Розанов, считаете заглавие брошюры прот. А. Дернова ‘глубоко оскорбительным’ для себя? Ведь оно вполне соответствует содержанию ваших статей. И какой вы, подумаешь, обидчивый! То, что указывает на истинный характер вашего quasi-философствования, вы считаете почему-то оскорблением для себя, а то, что вы осмеливаетесь, не имея никакого основания, оскорблять целые учреждения (как это вы дозволяете себе в отмеченных прот. Дерновым ваших статьях), писать совершенно голословные обвинения, напр. на консистории (письмо ваше в N 8827 ‘Н. Вр.’), — находите с своей стороны не оскорбительным для этих учреждений и согласным с вашими понятиями о справедливости, чести и добросовестности. Но позвольте усомниться, есть ли у вас, г. Розанов, истинные понятия о справедливости, чести и добросовестности. Если и есть, то, вероятно, такие же, какие у ваших клиентов, составляющих сочувствующее вам общество, о котором вы упоминаете в нынешнем письме. А это общество, как надо полагать, общество, по выражению достоуважаемого г. А-та, ‘великих сластолюбцев-паскудников’ и девиц, населяющих пансионы без древних языков, или подобных им.
24 ноября, 1900 г.
Л. Григорьев

XXXVIII. Копия с ответа, посланного отцу протоиерею Александру Дернову

(Посвящается глубокоуважаемому В. В. Розанову) ‘Отпор’ ли?..
Пока я не прочитал книжки вашей, батюшка, я еще сомневался, прав ли г. Розанов. Но, прочтя ее, я вполне убедился в правоте его, потому что в нем говорит искреннее и горячее искание правды не по букве закона хотя бы Божьего, а по духу его.
Разве в постановлении ученых епископов XVII столетия по поводу известного в то время сочинения Галилея о движении Земли не сказано: ‘Утверждать, что Солнце стоит неподвижно в центре мира — мнение нелепое, ложное с философской точки зрения и формально еретическое, так как оно противоречит священному писанию’?
Но разве, дорогой отец, в этом постановлении есть правда?
Правда открывается Всевышним не сразу. Она бы ослепила. Лишь — постепенно, последовательно, чтобы усвоить ее было бы возможно. Лишь тогда, когда к тому стал подготовлен человек, стал он удостоен к восприятию.
И спрошу я вас, духовный отец, есть ли правда в том ныне, что женщина произошла от ребра мужчины, — тогда как сам Сын Божий, наш Иисус Христос, произошел от женщины… знаю, что и от Духа Святого, но все же на свет-то явлен, бывши рожден ею?..
Нельзя неправду, ставшую очевидной, оправдывать… хотя бы ссылкой на предания старины глубокой. Как нельзя утверждать уж ныне, что Земля неподвижна, ссылаясь лишь на священное писание. И не ‘отпор’ давать надо тем, кто будит совесть хотя бы вопреки буквы закона Божьего. ‘Отпор’ надо давать тем, кто, опираясь на эту букву, усыпляет эту совесть, кто — низводит женщину на степень рабыни, чтоб нашей похоти служить в целях ли деторождения или для ради только удовлетворения этой похоти в домах терпимости.
Неправда явная и стыд ужасный в узаконенном просторе и бессовестной свободе, какие предоставлены поныне нам, мужчинам, касаться женщины по произволу своего хотения (правильней — похотения), низводить ее до степени товарного обмена, продажей заниматься ею как живым товаром.
‘Адам библейский тому нам не препятствует’, — думаете ль вы, батюшка?
А новый наш Адам, тот истинный, единственный, который лишь один и может быть руководителем-то нашим, раз христиане мы действительно по духу, а не по званию только, так этот новый-то Адам, наш Иисус Христос, рожденный женщиной, — как думаете вы, батюшка, то ж этому препятствовать не будет?!
Остерегайтесь, а то, видно, настало время Его второго-то пришествия.

________________

Разве существует еще христианство как учение правды, истины и света? Девятнадцать веков тому назад оно существовало. Осталась ныне форма лишь одна, да масса лиц, жизненно заинтересованных в сохранении формы этой во что бы то ни стало…
… ‘признавать всякую любовь законною — значит низводить человека на степень животного’…
Значит, любовь как чувство пола, сама по себе, есть нечто такое, что унижает достоинство человека, как такового? Что же это такое, однако, ‘человек’? Не женщина во всяком случае, что ‘чувство пола’ возбуждает. Очевидно… человек это ‘мы’ с вами, господин писатель и господин читатель, ‘мужчина’ это. Только он. Так как еще не слышно было, чтоб женщина сказала от себя, какое есть такое определение это. Для нее, для женщины, еще и до сих пор ‘человек’ — это есть или отец, или муж, иль брат… Ах, это все так хорошо еще!.. А то еще есть ‘господин’, что жить ей с паспортом лишь разрешает. Еще есть и такой, что желтым паспортом ей место в жизни сей определяет и сам ее потом в беспутствах укоряет. Еще есть ‘тот, который’… пусть Лермонтов за нас кончает. А то ‘коты’ еще, — чего уж Лермонтов не знает… Есть, словом, ‘властелин’ ее и мира этого всего. Все может он и по закону, и вне закона. И лишь она одна не вправе без закона.
Но этот ‘он’, сей властелин самозванный, не ею разве же самой в мучениях-то рожден?!..
…Твое название — женщина. Лишь месяц!
Еще не износились башмаки,
В которых шла она…
И прочее.
— ‘Браво, браво! — кричим восторженно все мы. — Распять ее, распять — негодницу и блудницу’… И это — христиане??
Нет, не ‘от Бога оно’ и не ‘так’, а от женщины. А женщина — от Бога.

______________

Вы изволили, В. В., упомянуть о совести русского народа. А только… в нынешний век огромного и быстрого технического и другого развития, ведущего человечество вперед со скоростью свыше ста километров в час, которая скоро будет скоростью обыкновенной, — вряд ли совесть-то эта самая надолго дома засидится…
Не в укор это вам. Нет! Низко в пояс кланяться высокоуважаемому В. Розанову за его правдивые статьи, что будят эту совесть. Ведь, вопрос о положении женщины — корень всех вопросов…
Но нельзя, думается, предоставить одному полу решать по совести все то, что двух касается. Надо предоставить решение это и другому полу. Но чтобы оно было действительно решением, а не какой-то там полиандрией или полигамией, надо прежде оба пола уравнять во всех правах, как должно быть, по чистой совести. 26 ноября 1900 г.
(Анонимно).

2

Милостивый государь. Примите глубочайшую благодарность за вашу высокогуманную защиту несчастных детей, обездоленных жестоко, за вину их родителей. Если б было побольше таких людей, как вы, то была бы и справедливость. Наша религия вмешалась в такое дело, где ей следовало показать, что св. воля Творца именно доказывается рождением человека и что против этой воли сказать что-либо есть великий грех! А наша религия взяла право решать: законна или незаконна воля Творца!! Это что-то ужасное, смелость судить волю Божию, нашего Творца. Если форма брака так нужна, то должны определить наказание для родителей за внебрачное рождение детей, но дети-то за что же обвиняются? Где эти честные законные браки без измены и обмана? Именно они-то и причиной тому, что столько обездоленных детей родится на свет Божий. Нет между супругами ни любви, ни уважения, ни верности, это уже нравственно разрушенный брак, не лучше ли, не честнее ли прямо сознать это и не прикрываться закон, браком, как ширмами, чтобы жить развратно. И этому помогает именно законный брак, который разрушить законно можно только через ложь, через ложных свидетелей. И такой-то брак о. Дернов защищает! Только иезуиты могут так писать, ничего не желая видеть, лишь бы было все по форме. Это возмутительно. Проходят века, что дети наказываются за вину родителей, но это нисколько не мешает новому и новому рождению их. Зло, вопиющее зло делается без конца несчастному беспомощному ребенку именно потому, что он безгласный в ту минуту, когда совершается этот беззаконный произвол над ним. Без воли Божией волос с головы не упадет, так говорит Евангелие, родится человек по воле нашего Творца, и эту-то св. волю называют незаконной?!
Подумать страшно, что религия восстает против воли Божией, и целые века допускается такой великий грех! Бог дает жизнь, и эту жизнь называют ‘незаконная’. Это воля-то Господа незаконная? Как может рука священника писать такое слово? — Надо говорить и говорить об этой вопиющей несправедливости, несоответствующей нашей св. религии, которая учит поступать справедливо, покоряться воле Творца, а не делать зло беззащитному существу и явно нарушать волю Божию. Если б крестили взрослых, то ни один человек не позволил бы себя записать незаконным, было бы возмущение, и вполне законное. Пользоваться беззащитностью ребенка и сознательно, из-за этого, делать ему зло на всю жизнь! И такую-то несправедливость защищает Дернов, священник. Неужели он воображает, что делать зло такому существу, которое не умеет еще сказать ни слова в свою защиту, есть доблесть и охранение святости брака?! О! какое лицемерие, ложь. За ваше справедливое слово будут молить Бога тысячи матерей, сотни тысяч детей, чтобы Господь дал вам силу бороться с этим страшным злом, которое поддерживают служители церкви, для какой цели — я и понять не могу.
Чем легче был бы развод, тем более дорожили бы верностью в браке и дольше сохранялась бы взаимная любовь, так как взаимно боялись бы потерять любовь. А теперь, какая надобность беречь любовь? Развод по дороговизне своей мало кому доступен, можно и не дорожить любовью жены или мужа, все равно не уйдет, развода вести не на что. И смотрят друг на друга, как на вещь, которая должна стоять на том же месте, куда поставлена, а о любви можно и не думать. Вот и начало безнравственности в браке. Ничто не поддерживает взаимной любви, и начинается или недовольство друг другом, или искание любви вне дома, является вторая семья. И такой-то брак о. Дернов считает святым. Я лично знаю такие семьи, где взаимной любви нет, и много лет уже, и даже детей нет, но законный брак отнимает все права у детей от любимой гражданской жены, где есть самая честная любовь, без измены, доверие, взаимное уважение — все то, чего нет в законном браке. И я в тысячу раз более уважаю эту гражданскую семью без измены, чем законную без любви и верности. Но для таких, как о. Дернов, лишь были бы обвенчаны, а что дальше — до этого дела нет. Вот такие-то люди и создают разврат в браке, потворствуют этому, называя обман святостью брака, а несчастных детей вне брака ‘незаконнорожденными’, забывая, что они сами точно так же родились на свет Божий, т.е. по воле Творца, и процесс рождения для всех людей один. Какая дерзость называть волю Божию незаконной!! До чего возмечтал о себе человек.
С чувством умиления читала я ваши статьи, и вдруг священник пошел против вашего человеколюбия, служитель Божий защищает зло! Это возмутительно. Я думала, что только католические священники способны на такое лицемерие, но что православный священник сам тяготится таким законом относительно невинных детей.
Да поможет вам Господь вести борьбу для пользы обездоленных детей, от всего сердца прошу Бога, чтобы ваши чистые, честные слова нашли доступ к сердцу нашего Монарха, и одно Его слово может все изменить, и тогда замолчит и о. Дернов, и проч.
С глубоким уважением, дек. 1900 г.
Надежда В—на.

3

Monsieur!
De toute mon ame et tout mon Coeur je Vous suis reconnaissante pour tout ce que Vous ecrivez et pour tout ce que Vous pensez au sujet du marriage et des enfants ilegitimes. Quoique mon fils ilegitime, mon unique enfant adore est mort il у a plusieurs annees, mais neamoins je suis bien contente que l’humani te commence a etre moins cruelle envers ces pauvres enfants et leur meres. Ces meres qui pouraient parfois etre tellement heureuses de poseder a elle toute seules leur tresor leur enfants cheris, si elle ne souffriraient pas a la pensee que leur enfant tellement aime pourait parvenir a les mepriser ou a souffrirent eux memes de leur naissance ilegitime. Je viens de lire dans le Nouveau Temps le desagrement que Vous avez eu et je ne sais pas quelles bonnes paroles Vous dire pour Vous faire oublier cette mauvaise impression. Vous avez raison, mille fois raison en tout ce que Vous pensez, seulement des gens mal elevees, qui n’ont ni le Coeur ni l’esprit devepoppe peuvent Vous dormer tort. Pour Vous prouver que Vous avez raison en disant que Г amour est l’essentiel dans la famille je Vous conterai en deux mots mon histoire. Je vis deja la sixieme annees avec le pere de mon fils, n’aynt pas d’autres enfants mais pourtant une famille, j’ai trios fils aussi поп legitimes, les fils legitimes de mon mari elegitime (ce qu’on nomme amant) et nous composons a nons cinq une famille pleine d’amour et de bonheur, et je ne mes sens ni coupable ni meprisable seulement infiniment heureuse, meme la douleur d’avoir perdu mon fils est deja opreseque gueri pence qu’auparavant mon bonheur avait ete tropp grand, le sort ne donne a personne un bonheur complet. Si Vous voulez savoir pourquoi nous ne nous marions pas a l’eglise je Vous dire simplement ‘a quoi bon’ nous nous sentons parfaitement a notre aise aussi sans cette ceremonie, et pour etre franche je ne vais jamais a l’eglise, j’ai mon Dieu en moi et ma religions est ‘aime ton prochain et avis heureuse’.
Merci, encore une fois merci pour tout ce que Vous faite imprimer, je Vous comprends complettement et beaucoup d’autres avec moi. XI, 23/X 1900. Une mere et femme heureuse etant fille. E. M. S*
______________________
* Сударь! Всей душой и всем сердцем я узнаю Вас благодаря тому, что Вы пишете и что Вы думаете по поводу брака и незаконных детей. Хотя мой незаконный сын, мое единственное обожаемое дитя умерло много лет тому назад, тем не менее я весьма рада, что человечество перестает быть столь жестоким к бедным детям и их матерям. Эти матери иногда могли быть столь счастливы, чтобы иметь у себя свое сокровище, своих дорогих детей, если бы каждая не страдала при мысли, что ее ребенок, столь любимый, может оказаться презираемым или страдать от своего незаконного рождения. Недавно я прочла в ‘Новом Времени’ о Ваших неприятностях, и я не знаю, какое доброе слово сказать Вам, чтобы заставить Вас позабыть эти дурные слова. Вы правы, тысячу раз правы в том, что Вы думаете, особенно о плохо воспитанных людях, у которых нет ни сердца, ни разума и которые могут нанести Вам вред. Чтобы доказать Вам, что Вы правы, говоря, что любовь — основа семьи, я расскажу Вам в двух словах свою историю. Я живу уже шестой год с отцом моего сына, не имея других детей, но имея семью. Со мной трое сыновей, незаконных для меня, но законных детей моего незаконного мужа (именуемого любовником), и впятером мы составляем полную любви и счастья семью, и я не чувствую себя ни виновной, ни презираемой, а лишь безмерно счастливой. Горечь потери моего сына почти отступила, прежде чем возникло мое большое счастье, хотя судьба никому не дает полного счастья. Если Вы хотите знать, почему мы не женимся в церкви, я Вам прямо скажу ‘почему’. Мы прекрасно себя чувствуем и без этой церемонии: будучи искренней, я никогда не пойду в церковь, мой Бог во мне, а моя религия это — ‘люби своего близкого и будь счастлив’.

Спасибо, еще раз спасибо за все, что Вы сделали в печати, я Вас совершенно понимаю, и многие другие вместе со мной. 23/Х 1900. Счастливая мать и жена, пребывающая в девицах (фр.).

______________________

XXXIX. Меры к поднятию уровня общественной нравственности (Посвящается высокоуважаемому Василию Васильевичу Розанову*)

I. Громкие голоса давно указывают на необходимость изменения наших законов о брачном и внебрачном сожитии и, в особенности, о детях так называемых ‘незаконнорожденных’.
______________________
* Читатель да не осудит меня, что я сохраняю и это посвящение. Вопрос о семье есть не только ход мысли, но и движение общества: и движения сердца, играющие здесь, должны быть сохранены, как они есть. В. Р-в.
______________________
Законодательство наше не может само не видеть, что наши жестокие законы по отношению к этим ни в чем не повинным детям не только не принесли собою ожидавшейся от них нравственной пользы, но, напротив, в них именно общество наше, все глубже и глубже погрязающее в разврате и до мозга костей проникнутое ложью и фарисейским лицемерием, находит оправдание того усыпления у него священнейших чувств материнской и отцовской любви, которую обретают в их сердцах несчастные дети, рожденные ими вне брака.
Если не подлежит сомнению, что по самой природе своей сила этой любви у родителей честных не способна охлаждаться от точки зрения мертвой буквы закона на условия рождения тех и других детей, то можно ли не согласиться, что, вместо того чтобы рождение детей вне брака и заботливость об них родителей, — ставились первым из них в позор, а вторым в наказание, следовало бы самое выражение ‘незаконнорожденные дети’ не только вычеркнуть из законов гражданских для того, чтобы они удовлетворяли нравственным требованиям высшего порядка, но и признать, безусловно, обязательным для каждого честного отца и для каждой честной матери одинаково свято исполнять долг родителей к своим детям, будут ли они прижиты ими в браке или вне брака.
Что же касается Церкви, то она должна отцам холостым воспретить брак с иною женщиною, кроме как с тою, с которою им прижиты дети.
Более чем вероятно, что, воспитавшись в этих принципах, последующие поколения обрели б в них мотивы, которые были бы способны в значительно большей степени, чем теперь, обуздывать у многих их животные порывы к удовлетворению половых инстинктов, при отсутствии возможности быть готовым к честному исполнению обязанностей отца и матери по отношению к могущим родиться у них детям.
Надежда на такую вероятность едва ли может подлежать сомнению, ввиду той обратной аналогии, которую находим мы в мотивах к детоубийству, почти во всех случаях.
Можно ли отрицать, что для огромного большинства, в особенности девиц, единственным побуждением к убийству рождаемых ими детей служит стыд пред общественным мнением. И в какой мере могуществен этот стыд, красноречивее всего свидетельствует его способность подавлять в сердце молодой и неиспорченной женщины наисильнейший из инстинктов и наиблагороднейшее из ее чувств — любовь матери к своему ребенку.
Источником же для столь страшного ей фарисейского общественного мнения служит, бесспорно, закон, карающий внебрачное сожитие. Нужды нет, что закон этот, никогда не применяющийся, остается мертвою буквою и занимает только лишнее место в нашем ‘Своде’, тем не менее, однако, он оказывается в состоянии подвигнуть молодую женщину на такое страшное преступление, как детоубийство! Удивительно ли, что общественная совесть, в лице суда присяжных заседателей, сплошь и рядом оправдывает этих преступниц, не взирая на отсутствие малейшего посягательства этих последних уклониться от наказания.
Оправдание же это находит себе прямое объяснение в том противоречии, которое обретается здесь в самом принципе наказания.
А противоречием этим является то обстоятельство, что приходится приговорить к наказанию человека за его чрезмерную стыдливость, породившую тяжелое преступление.
Спрашивается: а может ли вообще стыдливость считаться совместимою с преступною безнравственностью, лежащею в основе всех других преступлений, за исключением совершаемых в состоянии аффекта, в котором в наивысшей степени бесспорно находится мать-детоубийца?
Ввиду-то этого, настоит ли еще надобность говорить о степени целесообразности закона, о котором идет речь!
II. Фарисеи станут, конечно, доказывать противное и, чего доброго, усмотрят даже в этом и поощрение блуду, и прелюбодеянию, и даже посягательство на таинство брака.
Отказываясь от критической оценки таких толкований, я, не обинуясь, прямо, однако, выскажу, что существующие ныне условия брака заключают в себе столько лжи и столько порождают собою зла, что усугублять его еще более едва ли уже и возможно. И ввиду-то того, что условия эти являются грубым кощунством над таинством брака, ибо в основе огромного большинства наших браков лежит публичная продажность, обман и лицемерие, давно пора как законам церковным, так и гражданским, ради подъема уровня общественной нравственности, изменить эти условия к лучшему.
Бесспорно, что хотя сознание в необходимости этих изменений и назрело веками и требуются они все настойчивее и настойчивее, тем не менее, решение этого вопроса обставлено такими осложнениями и трудностями, пред которыми всегда останавливалось в нерешительности наше законодательство, и, главным образом, потому, что одновременно с вопросом об упорядочении условий для брака неизбежно возникает вопрос о разводе, встречающий будто бы противоречие в строгих догматах нашей церкви о браке и его нерасторжимости.
Нельзя, конечно, не согласиться, что догматы Церкви иными и быть не должны, как строгими и неизменными, и что Таинства, ею освящаемые, а в том числе и брак, не должны и не могут быть никем расторгаемы. Но вместе с тем самой церкви не только принадлежит бесспорное право, но именно на ней самой и лежит обязанность охранять святость совершаемых ею Таинств. Поэтому-то и строго требуется ее догматами для каждого из Таинств наличность условий, при которых они лишь и могут иметь присущую им важность. Так, например: епископ должен быть непорочен (Послание апост. Павла к Тимофею. 3, 2). Кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли пещись о церкви Божией? Епископы должны быть хранящие Таинство веры в чистой совести. 5 г.
Усмотрев же, что епископ или священник, первоначально вполне удовлетворявшие требованиям своего сана, впали в греховность (пьянство, блуд и др.), Синод лишает их сана и немедленно отлучает от паствы, дабы они своим дурным примером не причинили ей зла и не оскорбляли Церковь своею неприглядною для нее службою.
III. То же самое, несомненно, должно быть применяемо и по отношению к браку, потому что и брак как Таинство должен быть признаваем таковым лишь при действительном существовании требующихся для него Церковью условий, а именно: добровольное, торжественное обещание перед Богом и людьми хранить супружескую верность во имя той взаимной любви, которая только и должна влечь к брачному союзу и лежать в его основе.
И оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью. Еванг. Марка. 10, 8.
Мужья, любите своих жен, как Христос возлюбил Церковь. Поел. ап. Павла к Ефессеям. 5, 25.
Как Церковь повинуется Христу, так и жены должны повиноваться во всем своим мужьям. 5, 24.
Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу. 5, 27.
Жены должны любить мужей, любить детей, быть целомудренными, чистыми, почтительными о долге, добрыми, покорными своим мужьям, да не порицается слово Божие. Ап. Павла к Титу. 2, 25.
Тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога и вы не свои. Послание апост. Павла к Коринфянам. 6, 19.
Если муж умрет, жена свободна выйти за кого хочет, только в Господе. 7,39.
Тайна сия велика по отношению к Христу и Церкви. Поел. ап. Павла к Ефессеям. 5, 37.
Из всех этих учений Св. Апостолов как нельзя более ясно, что брак есть Таинство, в котором тогда только может быть допущено благословение церкви на супружеский союз, когда он может быть уподоблен союзу Христа с Церковью, а одно уже такое уподобление красноречиво свидетельствует, что в Таинстве брака испрашивается церковью благодать на рождение и воспитание детей в христианских началах, а отнюдь не на право лишь половых общений как цели самой по себе, ибо таковая цель была бы только грубым кощунством над Таинством и над Церковью, в которой совершилось бы такое благословение.
К великому стыду нашему, такое кощунство над Таинством брака в такой мере стало для нас явлением обыденным и вошло в наши нравы*, что брак по влечению действительно любовному и бескорыстному, сплошь и рядом, вызывает к себе не сочувствие и одобрение у родных и окружающих, а скорее неприязнь и противодействие.
______________________
* Автор не замечает, что и ‘не могло не войти в нравы’, не могло не ‘стать’. Ибо раз хотя одна семья (повенчанная с любовью, а потом разлюбившая) существует, ссорится, изменяет, то она как микрококк уже заразит собой все общество. ‘А если есть — то и возможно‘. Метафизика всегда лежит в основе физики. В. Р-в.
______________________
Благодаря-то этому браки у нас, за весьма редкими исключениями, представляют собою явный и заведомый для всех обман, а еще вернее, возмутительную куплю и продажу.
Удивительно ли, что такие браки порождают собою одни лишь пороки и разврат и служат неизбежным источником взаимной вражды и ненависти, отравляющих жизнь всего семейства и влекущих за собою ту глубокую степень ожесточения человеческого сердца, когда оно не останавливается пред самыми тягчайшими преступлениями. Нужно ли еще говорить о том гибельном влиянии, которое имеют подобные родители на своих детей? И могут ли такие родители служить для них примером добра, правды, любви? и может ли Церковь испрашивать для них благословение на воспитание ими своих детей в христианских началах? Где нет любви, там нет человека, там нет и места для чувств отца и для чувств матери!
Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. I Послание Иоанна. 4, 8.
Всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. 4, 8. Брак есть, бесспорно, великое Таинство, но только в смысле благодатной почвы, на которой из доброго семени родится человек. И великая задача Церкви должна заключаться в том, чтобы зорко выбирать эту почву и охранять ее от плевел. Как пастуху, оберегающему свое стадо от паршивой овцы, так пастырю Церкви, на глазах которого родятся, живут и умирают пасомые им, подобает знать, кому из них может быть дано благословение на брачный союз и кому не может быть дано право на это Таинство.
Пастырям Церкви следует хорошо помнить предназначаемое для них поучение Св. Евангелистов:
Никто да не обольщает вас пустыми словами, ибо за это приходит гнев Божий на сынов противления. Не будьте сообщниками их. Послание ап. Павла к Ефессеям. V, 6-7.
Рук ни на кого не возлагайте поспешно и не делайтесь участниками в чужих грехах. I Послание к Тимофею. V, 2, 2.
Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня. Ев. Матф. 15, 8.
Согрешающих обличай пред всеми, чтобы и прочие страх имели. I Послание к Тимоф. V, 20.
Браку всех да будет честен и ложо непорочно. Послание к Евреям. XIII, 4. IV. Приняв в основание, что дурное семя дает дурной плод, Церковь так же, как и законы гражданские, не должна давать права на брачный союз людям заведомо порочным и преступным.
Правом на брачный союз, как совмещающим в себе сумму важных гражданских прав по отношению к семье и по отношению к государству, воспитанием из своих детей честных и полезных для него граждан, должны пользоваться только люди свободные от пороков: люди, взаимность которых не подлежит для Церкви сомнению.
Только при таких условиях представилась бы возможность внести в семейную жизнь:
Плод духа: любовь, радость, мир, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание. Послание к Галат. 5, 25, 29.
Не следует же допускать к таинству брака людей порочных и ищущих в брачном сожитии одного лишь грубого, и даже без взаимности, полового влечения, ибо дела плоти известны: прелюбодеяние, блуд, вражда, ссоры, зависть, гнев, распря, ненависть, убийство, пьянство, бесчинство и т.п.
Поступающие так, Царства Божия не наследуют. 5, 19, 21.
Не давайте святыни псам. Ев. Матфея. 7, 6.
Иисус Христос, указав нам в своем высоком учении основы для достижения нами идеального нравственного развития и признавая брак нерасторжимым, допускает развод только вследствие прелюбодеяния.
Кто разведется с женою не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует, и женившийся на разведенной — прелюбодействует. Ев. Марк. 19, 9.
Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. 10, 9.
Но может ли найти себе место и малейшее сомнение в том, что именно с точки зрения христианского учения было бы безусловным кощунством признавать сочетанным Богом даже и такие браки, где благодаря обману испрашивается благословение Церкви на совершение таинства.
Казалось бы, напротив, что все такие браки должны быть признаваемы недействительными и подлежащими расторжению, ‘да не порицается Слово Божие’, и тем более, когда этого сами требуют сочетавшиеся такими браками.
Можно ли не согласиться с тем, что Иисус Христос, допуская как повод к разводу — прелюбодеяние, не только не ограничил тем возможность к разводу, но, напротив, лишь указал на широкий повод к тому — расширением самого понятия о прелюбодеянии:
Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй, а Я вам говорю — кто смотрит на женщину с вожделением — уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Ев. Матф. 5, 27, 28.
Если же мы примем в соображение, что во времена Иисуса Христа прелюбодеев нередко публично побивали камнями, то мешать разводиться с таковыми в наше время, и притом еще на основании учения Христа, является, бесспорно, лишь следствием неверного толкования истинного смысла, лежащего в основе этого учения.
Неужели же возможно признать не противным христианскому учению, что даже и в тех случаях, когда виновные в прелюбодеянии сами сознаются в своей вине, то и тогда, не доверяя им, как чему-то невозможному, наши законы требуют подтверждения таких фактов — свидетельскими показаниями под присягою.
Спрашивается: мыслимо ли такое условие для людей, хотя мало-мальски порядочных, ввиду того что тут требуется наличность такого бесстыдного и грубого цинизма, которым по самому существу своему и не подобало бы исходить от наших пастырей Церкви, тем более что всем нам очень хорошо известно, и в особенности нашему духовенству, ведающему бракоразводные дела, что требующаяся формальность является не более как заведомой фикцией и порождающей собою лишь другое преступление — ложное свидетельство под присягою?
С другой же стороны, спрашивается: чье и какое благо имеется в виду охранить неразрешением развода людям, у которых взаимная любовь сменилась взаимною ненавистью или же отвращением одной стороны к порокам другой?
Обращаясь к поучениям Св. Евангелистов, мы находим в первом послании ап. Павла к Коринфянам, 7,15: что, если неверующий хочет развестись, — пусть разведется, муж: или жена в таких случаях не связаны, к миру призвал нас Господь.
Приняв в соображение, что и язычник может быть прекрасным человеком, а христианин может быть человеком порочным, можно ли допустить, что если с первым дозволяется развестись, то с последним нельзя, только потому, что он христианин. С этим, очевидно, согласиться нельзя, ибо дурной христианин гораздо больше грешен пред Богом, ибо ему заповеди Божий были известны, а неверующий их не знает.
Не сплошь ли и рядом повторяются случаи, когда жена остается верующею в Бога, а муж, ставши атеистом, не признает святости веры, спрашивается: разве к такому мужу, желающему развода с женою, не всецело должны относиться сейчас приведенные слова из I Послания ап. Павла к Коринфянам, VII, 15? Если неверующий хочет развестись — пусть разведется, муж или жена в таких случаях не связаны, к миру призвал нас Господь.
Казалось бы, что раз муж или жена заявляют о желании развестись, то одним уже этим они достаточно наглядно обличают отсутствие в них той степени подчиненности требованиям своей религии, которые присущи людям верующим.
Но дело в том, что желать развода могут супруги или неспособные прибегать к обману и лицемерию по отношению к лицу, в котором разочаровались они, или же желающие положить конец тому заведомому обману, на который решились они при вступлении в брак, или по легкомыслию, или ради желания на то родителей своих. Как то, так и другое положение тем более является возможным, что в брак, в особенности у нас, так нередко вступают молодые люди, в особенности девушки, которые едва лишь переступили порог своего отрочества, когда пробуждающееся у них и взаимно их охмеляющее животное половое влечение побуждает и того и другого к возможно скорейшему обладанию друг другом, и когда та и другая сторона, отрезвившись от иллюзии, убедится, что, кроме отношений самца и самки, между ними ничего общего не существует, — спрашивается: во имя чего супруги эти, ступив на ложный путь по легкомыслию и бессознательно, должны сознательно продолжать этот путь, невзирая на всю его очевидную для них опасность, подвергаться которой они не желают?
Разрешая развод вследствие лишь прелюбодеяния, законы наши воспрещают виновному супругу, а на самом деле (что бывает наичаще) не виновному, но только принявшему на себя вину, вступать в новый брак. Спрашивается: не обрекается ли тем, заведомо, на разврат этот супруг? и не поощряется ли этим проституция?
Не лучше ли было бы, если бы даже и виновный супруг вступал в новый брак, чем вынуждать его коснеть в разврате? Точно в прелюбодеяние не может впасть человек, способный с другою женою быть примерным супругом!
Да и почему, спрашивается: седьмая заповедь в такой мере наказуется строже других, что только против нее провинившемуся не полагается ни покаяния, ни помилования?*
______________________
* Очень важно. В этом смысле (‘почему не применено покаяние и прощение при разводе’) высказывался в устных со мной беседах и петербургский священник от. Городцев. В. Р-в.
______________________
Наконец, можно ли принуждать жить с человеком, ставшим дурным и от которого сам Господь отвращается? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас, отойдите от меня творящие беззаконие. Ев. Матфея. VII, 23.
Если согрешит против тебя брат, — обличи его наедине, если же он не послушает тебя или свидетелей, скажи Церкви, и если и Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь. Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. Ев. Матфея. XVIII, 15, 18.
Дерево, не приносящее плода, срубают и бросают в огонь. Ев. Матфея. VII, 19.
А негодного раба выбросьте в тьму внешнюю. V, 8. Ап. Павел к Ефессеям.
Фарисеи и тут, без сомнения, станут грудью за мертвую букву закона, охраняя ее неприкосновенность и целость, хотя и для них самих воочию ясно, что благодаря ложному ее толкованию оно порождает глубочайшее зло, не принося никому ни малейшей пользы.
Нужно ли говорить о том, что законы таковыми быть не могут и не должны.
Мы знаем, что закон добр, если кто его законно употребляет. I Послание ап. Петра к Тимофею. VIII, 9.
V. Развод, без сомнения, оказался бы одним из могучих средств к подъему нравственного развития женщин, главным образом в том отношении, что он одинаково образумит и тех матерей, и тех дочерей, из которых первые учат, а вторые учатся искусству при помощи обмана, лицемерия и бесстыдного кокетства, чтобы не сказать иначе, поскорее, а главное повыгоднее как для семьи, так и для себя выйти замуж за каждого встречного подходящего жениха, нимало не заботясь о том, в какой мере уровень его нравственного развития может служить надежным ручательством, что он способен быть честным и добрым семьянином и не способен будет ради разврата воспользоваться возможностью развода.
В свою очередь и мужчины будут искать и для себя тех же ручательств, ибо мотивы корыстные, которыми большинство руководствуется теперь, при возможности развода неизбежно должны будут потерять свое значение*.
______________________
* Как только кончится абсолютная связанность в семье юридического характера — так начнется нравственная их связанность, по преднамерению — временная, но которая красотою своею фактически перейдет (почти повсеместно) в вечную. В. Р-в.
______________________
Возможность развода послужила бы, без сомнения, прекрасною школою для развития между супругами той взаимной вежливости и уважения друг к другу, которые так желательны и необходимы как добрый пример для их детей и которые представляют теперь такую великую редкость, благодаря именно тому, что и та и другая сторона смело рассчитывают на безнаказанность, питая надежду на крепость их насильственно связующих брачных цепей. Цепи эти находили бы себе полное оправдание, если бы в пользу их целесообразности свидетельствовал нам жизненный опыт. Но, увы! Именно этот опыт слишком красноречиво убеждает нас, что насильственные брачные узы не только являются фикцией в действительности, но фикция эта постоянно растет все больше и больше, по мере того как, благодаря успехам все той же цивилизации, женщины завоевывают себе все большую и большую свободу и равенство прав с мужчинами.
Если принять в соображение, что за исключением, быть может, одной из ста тысяч, все помыслы у женщин всецело сосредоточены на половой сфере и на старании искушать своими прелестями мужчин и тем привлекать их к себе, что женщины как существа, руководствующиеся исключительно чувствами, именно вследствие этого и не владеют тою силою воли, которая дала бы им возможность сдерживать свои страстные порывы, то нельзя не согласиться, что эти-то присущие природе женщины особенности и служили всегда как для законов церковных, так и гражданских главным основанием к строгим требованиям от жен — полного подчинения своим мужьям. Если, невзирая, однако, на это, женщины, при всем противодействии мужчин, успевают все шире и шире завоевывать себе равноправность с ними, то удивительно ли, что, не сочувствуя этому, молодое поколение мужчин все меньше и меньше проявляет желание вступать в брак, предпочитая внебрачные сожития.
При таком положении дела вопрос о браке является, бесспорно, вопросом огромной важности по отношению к судьбе нравственного развития общества. И задачи законодателей должны, поэтому, заключаться в том, чтобы законы гражданские о браке создавались не для того лишь, чтобы изображать собою недосягаемый идеал для обыкновенных смертных, а вполне отвечали как данному времени, так и уровню нравственного развития данного народа и ни в каком случае не шли вразрез с другими законами, имеющими к ним прямое отношение, так, напр., можно ли, с одной стороны, требовать от жен, чтобы они не только также во всем повиновались своим мужьям, как Церковь повинуется Христу, но, чтобы они боялись своих мужей, а с другой стороны, предоставлять этим же женам равноправность с мужчинами? Наилучшими законами и обычаями должны быть признаны те, которые благотворно влияют на нравы людей. Законы же и обычаи, которые способны действовать благотворно в особенности на характер сво-енравнейшего в мире существа — женщины, должны безусловно считаться идеальнейшими и заслуживающими подражания.
На основании личных наблюдений, во мне давно сложилось убеждение, что между народами Европы первое место по своей чарующей женственности и добросердечию занимают румынские женщины интеллигентного общества, а в Азии еще неизмеримо выше их стоят, в этом отношении, японки. В чем же заключается причина этой особенности? Мне, по крайней мере, кажется, что она объясняется единственно лишь теми особенностями, которые присущи брачным узам в той и другой стране. Что касается Румынии, то в ней, невзирая на православное вероисповедание, развод допускается настолько легко и часто, что нередко в обществе можно встретить интеллигентных дам, которые раз пять или шесть разводились и вновь выходили замуж. Что же касается Японии, то там браки совершаются на условленный срок, после которого, при миролюбивом и согласном сожитии, устанавливается новый срок и т.д. Благодаря-то этим особенностям и тут и там устраняются самые поводы к изменам, обману, лицемерию и ненависти, которые столь глубоко развращают супругов.
VI. Как на одну из важнейших невыгод развода обыкновенно указывают на судьбу детей разводящихся родителей.
Что в основе этого опасения лежит умышленная неправда и преувеличение, свидетельствует тот факт, что в большинстве случаев именно из-за детей возникают споры между отцом и матерью, не желающими уступить их друг другу.
Что же касается людей богатых, то развод, обыкновенно, не причиняет ущерба материальному благосостоянию детей. Во всяком же случае, может ли еще требовать здесь ответа вопрос: потеряют или выиграют дети, которые избавлены будут от гибельного влияния на них порочных или ненавидящих друг друга родителей?
Наконец, ведь разлучающиеся с семьей отец или мать — могли же и совсем умереть!
Возвращаясь к так называемым ‘незаконнорожденным’ детям, можно ли не выразить желания, конечно, огромного большинства между ними, чтобы, делая добро, делать его вполне, ибо в противном случае никакими полумерами строгая справедливость здесь удовлетворена не будет.
Нельзя не согласиться, что одно уже то должно быть признано глубоко несправедливым, что, вопреки основному закону нашего свода, в силу которого каждый сам отвечает за свою вину, — одни лишь ни в чем не повинные дети ‘незаконнорожденные’ обрекаются на тяжелое наказание за грех своих родителей.
Не удовольствуясь лишением этих детей многих гражданских прав, закон наделяет их своего рода волчьим билетом, который на всю жизнь налагает на них клеймо позора, ничем не заслуженное, глубоко оскорбляющее их самолюбие и самоуважение!
Можно ли также признать справедливым, что одним из этих ‘незаконнорожденных’, без малейшей с их стороны заслуги и лишь в награду их родителям за вступление в брак, восстановляются все права, наравне с детьми, в браке рожденными, между тем как 99 из 100, даже в тех случаях, когда их родители — или вследствие невозможности, или вследствие запрещения законом вступить в брак — искренно готовы наделить своих ‘незаконнорожденных’ детей и своим именем, и своими правами, — закон 12 марта в одних случаях, безусловно, этого не дозволяет, а в других, в высокой степени и ко вреду детям, ограничивает права родителей!
Так, например, нельзя узаконять детей, рожденных от прелюбодеяния. И даже в тех случаях, когда их отец или мать пожелали бы усыновить этих детей, то и тогда закон 12 марта, отказывая этим детям во многом, лишает их права даже наследовать не только потомственное дворянство, но и потомственное гражданство.
Давно прошло то время, когда потомственному дворянину присвоено было исключительное право владеть людьми, как своими рабами. Подобное право, понятно, только и могло быть даваемо, по крайней мере в принципе, людям, отличавшимся своим благородством, которое способно было служить для государства надежным ручательством за судьбу людей, отдававшихся им в рабство. Но в настоящее время, когда правом рабовладения пользоваться уже никто не может, когда потомственными дворянами могут стать люди не только ‘неблагородные’ по рождению, но и не получившие ни воспитания, ни образования, а, может быть, даже и ‘незаконнорожденные’, как, напр., чиновники, выслужившиеся из писарей или фельдшеров и награжденные орденом Св. Владимира за усердие к письмоводству и делопроизводству, а, вернее, за холопское подобострастие и уменье угождать начальству, или же потомственное дворянство дается разбогатевшим мужикам за их денежные пожертвования, — ввиду-то всего этого, придавать второстепенным правам, сопряженным с потомственным дворянством, столь важное значение, чтобы званием этим не имели права пользоваться вне брака рожденные дети потомственных дворян, усыновляемые своими родителями, — очевидно, лишено всякого основания!
Не менее суровым является и закон, не дозволяющий родителям, имеющим своих детей, усыновлять чужих (на самом же деле своих, но рожденных от прелюбодеяния), хотя бы и муж, и жена этого желали.
Найдет ли себе строгое оправдание и закон, дозволяющий усыновлять чужих детей (а в действительности и наичаще своих ‘незаконных’) и разрешающий передавать им права потомственного дворянства, — но лишать их права на родовое наследство, даже и тогда, когда отец или мать не имели других детей?
Закон имеет здесь, конечно, своею задачею охрану имущественных прав детей, в браке рожденных, и вообще кровного родства, но подобное вмешательство в права родителей по отношению к детям могло бы иметь основание лишь при предварительном признании их неправоспособности, вследствие ненормальности их рассудка. Если же к тому повода не имеется, то нельзя не согласиться, что не дело законов гражданских вторгаться в имущественные права родителей и усыновителей*. Не дело, потому что закон этот, порождая собою недобрые чувства и у родителей, и у детей, рожденных от прелюбодеяния и которых эти родители желали бы признать равноправными со всеми другими своими детьми, — он порождает и ухищрения к тому, чтобы теми и другими средствами обойти суровый закон, с которым не может примириться чадолюбивое сердце отца и матери.
______________________
* Конечно. Считают в моем кошельке. В сущности, корень всего не в гражданской стороне, а в ‘прелюбодеянии’, но что тут ‘прелюбодей боится прелюбодеяния’, очевидно из того, что из вновь составленного проекта ‘Уложения’ исключена даже статья прежних законов, карающая за скотоложество, — но оставлены все статьи, карающие за бесцерковное сожитие. В. Р-в.
______________________
VII. Невзирая на все мое идолопоклонство перед Л.Н. Толстым и на полное согласие мое с большинством его мнений по вопросу о браке, я, тем не менее, не нахожу возможным согласиться с Л.Н., что вступившие в брак, что бы ни произошло между ними, не только должны оставаться навсегда неразрывно связанными, но даже обязанными один другому всегда давать и удовлетворение физическое…
Согласиться с таким безусловным требованием мне казалось бы совершенно немыслимым как в силу психологических, так и в силу физиологических причин, и притом, все равно, будет ли речь идти здесь о людях с более или менее высоким нравственным развитием или же о таких, которые ищут в браке главным образом удовлетворения полового инстинкта.
Что касается первых, то спрашивается: если, с летами, один из супругов впал в порок, который вызвал к нему заслуженное презрение или отвращение другого супруга, то на какую же иную, как не глубоко оскорбительную и унизительную, роль должен обрекать себя этот последний, если уважение его к своему человеческому достоинству не способно быть подавленным, как у большинства животных, половым влечением? При таких условиях не лучше ли им развестись, чем дать разжигаться взаимной ненависти?
Что же касается второй категории супругов, то и здесь отвращение, и ничем не примиримое, может быть вызвано у супругов и физическими их недостатками, врожденными или приобретенными.
Для того чтобы стало понятным, почему в одних случаях супруги, или любовники, страстно друг к другу привязываются, а в других случаях, напротив, самая горячая страсть угасает у них на первых же порах, следует иметь в виду, что причина здесь заключается единственно лишь в том соответствии или несоответствии двух организмов, которые можно было бы назвать удачным или неудачным половым подбором. Но и удачный подбор может впоследствии пострадать от приобретенного недостатка, обусловленного несчастными родами. При этом недостатке, глядя на его степени, никакая красота не способна искупить его для несчастной женщины.
Отнимать у этого мотива его важное значение по отношению к брачному сожитию — не будет ли прямым противоречием закону, предоставляющему жене право требовать формального развода с мужем, одержимым физическим недостатком, имеющим обратную аналогию с вышеуказанным недостатком у женщины?
Ввиду-то таких обстоятельств, найдет ли себе основательное оправдание требование от людей, чтобы они, вступая в брак, ради наслаждения брачного жизнью, довольствовались ею, и в той ничтожной степени, которая физически неспособна дать им удовлетворение в степени для них потребной и, делая их тем глубоко несчастными, столь часто повергает их в отчаяние, доводящее даже до посягательств на жизнь ненавистного им супруга, чтобы только избавиться от половых общений с ним.
Точно так же находил бы я невозможным согласиться с доводами Льва Николаевича в пользу безбрачия или, вернее, девственности. Иное дело, если бы речь шла исключительно о людях, не только стремящихся к идеалу нравственного совершенства, но и таких из них, для которых философское миросозерцание составляет неисчерпаемый источник наивысшего счастия их жизни. Для таких людей девственность, действительность, совмещает в себе единственное верное условие избавиться в жизни того источника вечных мучений, которыми столь богаты и брачные и внебрачные союзы, ибо как те, так и другие, за весьма редкими счастливыми исключениями, сплошь и рядом отравляют жизнь страданиями, причиняемыми то чувством ревности, то заботами о нуждах семьи, то болезнями детей и всею их дальнейшею судьбою.
Но дело в том, что девственники, за исключением святых отцов, представляют собою такую редкость, что даже между великими учеными, мыслителями, поэтами все они известны наперечет, да и девственностью своею они обязаны были не предвзятому принципу, а исключительным, благоприятствовавшим тому условиям. Оно и понятно, ввиду того что половой инстинкт пробуждается в человеке в том юношеском возрасте, когда ему еще совершенно чуждо философское миросозерцание и та сила воли, которая способна господствовать над страстями.
VIII. В заключение не могу обойти молчанием и того противоречия, которое обличается у Льва Николаевича по отношению к браку вообще.
Дело в том, что, с одной стороны, Лев Николаевич склоняется в пользу безбрачия, и как на мотив, примиряющий с мыслью о прекращении вследствие этого рода человеческого, Лев Николаевич ссылается на учение астрономов, доказывающих неизбежную и без того гибель всего живущего на земле от постоянно возрастающего понижения солнечной теплоты.
Замечу мимоходом, что если предсказанию этому и действительно предстоит осуществиться, то, во всяком случае, оно, по вычислению тех же астрономов, осуществится не раньше как через многие миллионы лет, между тем как если бы из 100 человек у 5 явилось желание остаться девственниками, то род человеческий исчез бы с лица земли лет через 300 или 200, а может быть, и еще скорее.
Во имя же чего, спрашивается, род человеческий отказался бы от возможности многие миллионы лет пользоваться столь дорогими для него благами жизни и совершил над собою самоубийство?
Невзирая на то, что высокомерный царь земли во многих отношениях должен был бы признать большинство людей ниже животных, при одном уже сравнении его с животными возмущается негодованием, между тем, как он же собственным своим опытом над домашними животными давно имел возможность убедиться в тех блестящих результатах, которые дает забота о том, чтобы производители данной породы не имели в себе пороков, казалось бы, что ввиду этого, ничто не могло бы быть более естественным, а в то же время и большим благом для человечества, как руководствоваться ему тем же и относительно своей собственной физической культуры. Но, увы! при всей своей очевидной благотворности, это разумное требование гигиены, вместо того чтобы лечь в основу государственных законов, всегда оставалось в таком пренебрежении, что даже красноречивейшие статистические данные всегда оставались гласом вопиющего в пустыне.
Сводя к короткому итогу все, выше мною высказанное, я находил бы насущно необходимым для подъема все ниже и ниже падающего уровня у нас общественного нравственного развития:
1. Ограничение прав на брачный союз:
Возрастом: для мужчин от 25 до 60 лет и для женщин до 40 лет. Причем жених не должен быть старше более чем на 20 лет, а невеста не должна быть старше жениха более чем на 5 лет. Болезнями: сифилис, чахотка, проказа, рак, болезни мозга, идиотизм.
2. Пороками: пьянство, распутство, тяжкие преступления уголовные.
Расторжение брака (развод) по причинам: прелюбодеяния, пьянства, сифилиса, физических недостатков к супружескому сожитию, болезни мозга, истязания супруга, уголовных преступлений, влекущих за собою ссылку, а равно и наказания за преступления, противные правилам чести.
3. Равноправность детей, как в браке, так и вне брака рожденных.
4. Имущественная равноправность сыновей и дочерей.
Доктор медицины
Ф. Фейгин

XL. ‘Церковные Ведомости’ о брошюре А. Дернова ‘Брак или разврат?

По поводу статей г. Розанова о незаконных детях.
Протоиерея Александра Дернова.
СПб., 1901 г.’

С.-Петербургская газета ‘Новое Время’ за истекшую осень поместила ряд статей г. Розанова по вопросу о браке. Статьи эти, написанные страстно и притом — образным языком, с характером якобы глубокой философии, без сомнения, должны были обратить на себя особое внимание такой большой аудитории, как круг читателей одной из распространеннейших современных газет. Но, к сожалению, по высказанным в них взглядам статьи эти оказались настолько странными, чтобы не сказать более, — что даже в той же самой газете вызвали против себя возражения г. Е. Маркова и лица, пишущего под псевдонимом ‘А-т’. В самом деле, направляя в своих статьях все свои суждения, по-видимому, к тому, чтобы убедить людей в зависимости их жизни от Бога, убедить их в необходимости религиозной жизни, ослабить чрез это дальнейший рост таких вредных общественных явлений, как увеличивающийся разврат, и выработать новый, лучший тип семьи, г. Розанов в то же время не стесняется неосторожно отзываться о наших канонах, установлениях и служителях — духовенстве! Ясное дело, что такие ‘писания’ должны были вызвать отповедь со стороны служителей церкви. Попытку дать такую отповедь — и попытку удачную — и представляет собою брошюра о. А. Дернова с выписанным выше заглавием. В сжатой форме, языком ясным и сдержанным о. Дернов, шаг за шагом, следит за резво скачущею с предмета на предмет мыслию г. Розанова и обстоятельно доказывает неверность и пристрастность большинства из его выводов. Занявшись прежде всего систематизацией взглядов г. Розанова, о. Дернов переходит затем к выяснению вопроса о характере церковных законов, и в частности законов, определяющих союз брачный и отношения родителей и детей. Далее он обращается к вопросу о происхождении термина ‘незаконнорожденный’ по отношению к детям и указывает, что инициатива здесь принадлежит не церкви, никогда не лишающей своих благодатных даров и незаконнорожденных, а государству, пытающемуся некоторыми ограничениями этих последних положить предел возможности полного ниспровержения семьи и всякой нравственности*. В главе IV и V разъясняется истинное значение стыда как начала, сдерживающего половую распущенность, а не источника, как думает г. Розанов, детоубийства и девоубийства, в гл. VI указывается на неверность освещения г. Розановым положения незаконнорожденных по нашим действующим гражданским законам, гл. VII посвящена опровержению мысли г. Розанова, что ‘если допускать незаконнорожденность, то следует допустить и незаконность смерти, а между тем смерть не только законна, но она — свята’, гл. IX излагает неправильный взгляд г. Розанова на брак, а гл. X — истинно христианское учение о браке. Г. Розанов, заключает автор, чудовищно извращая факты, грубо относясь к духовенству, поверхностно понимая сущность тайны спасения во Христе и сущность канонического права, которое он напрасно хочет называть уничижительным, в его глазах, именем ‘византизм’, может достигнуть только полной разнузданности молодежи, а никак не возвышения ее в нравственном отношении.
______________________
* Вот! Это — важное признание!! Напрасно и поздно оно маскируется теперь, но раньше — никакой пощады к ‘выблядкам’ не было и к матерям ‘бл…ям’ исключительно ‘ради охранения семьи и упрочения нравственности‘ (буквальные слова автора). Боже, Боже, как страшно читать: ‘нравственность’ требовала 1000 лет детоубийства! Ради ‘охранения семьи’ надо было заставить матерей бросать ими рождаемых детей в помойные ямы, колодцы, пруды! О, христиане, о, христианский мир, -что о тебе излагается стоятелями твоими. В. Р-в.
______________________
Таково содержание брошюры о. Дернова. Нельзя не пожелать, ввиду ее цели, возможно широкого ее распространения. Н. М.
(Из ‘Прибавлений к Церковным Ведомостям‘, в библиогр. отделе)

XLI. Брак или сожительство?*

(По поводу полемики о. прот. Дернова с г-м Розановым)
Вопрос о браке, о его значении и создаваемых им обязанностях и правах сделался современным, ‘модным’. О нем пишут очень много, критикуют, иногда очень резко, современные формы и условия брака, толкуют о необходимости изменить их и улучшить, отыскивают новый ‘более’ современный критерий для его обоснования, обращаются и к физиологии, и к статистике, и к праву, с завистью наконец указывают даже на Японию как на достойный подражания пример**, а между тем о единственно возможном критерии — о том, который дан нам в слове Божием, — точно забыли! Но ведь о браке говорит Сам Спаситель, и притом с совершенной ясностью и определенностью. Он указывает на его великое значение, на его святость и упоминает даже об условии, при котором, ввиду человеческой порочности и слабости, — допускается его прекращение, казалось бы, что ввиду столь авторитетного свидетельства вопрос мог бы быть решен довольно просто и скоро, по крайней мере для разумения и совести христианства (а ведь мы все-таки христиане), между тем люди толкуют, спорят и препираются и не думают просто обратиться к этому непогрешимому первоисточнику для проверки своих теорий, так, между прочим, поступает и г. Розанов в своих статьях о браке и незаконнорожденных детях, он иногда ссылается на слово Божие, но понимает его так своеобразно, что, с его точки зрения, было бы осторожнее воздержаться от таких ссылок.
______________________
* Что за разделение? Брак и есть ‘сожительство’, по Библии, Евангелию и даже по учению церкви: ‘брак есть мужа и жены (=полосочетанных мущины и женщины) союз и жребий на всю жизнь‘ (=сожительство) определяет ‘Кормчая’. О форме заключения — ни слова в ‘Кормчей’. В. Р-в.
** В Японии, как известно, договорный (гражданский) брак доведен до своего логического совершенства — брак на срок. Запад, запутанный еще в тенета римского права, до этого не дошел… будем надеяться! А.К.
______________________
Серия статей г. Розанова, помещенная в ‘Новом Времени’, вызвала в той же газете критику, хотя облеченную в дружественные формы, однако нещадную. Несмотря на достоинства этой критики, она недостаточно полно и точно следует за развитием аргументации г. Розанова, поэтому я позволю себе познакомить читателей ‘Нового Времени’ еще с другой критикой, только что появившейся, именно с брошюрой о. протоиерея Дернова, рассматривающей статьи г. Розанова специально с точки зрения учения церкви и более подробно. Брошюра эта озаглавлена ‘Брак или разврат’. Заглавие — несколько резкое, но вполне соответствующее серьезности вопроса, ведь колебать брак — значит колебать семейство, а стало быть, и все гражданское общество, все государство! Не знаю, следовало ли вообще разбирать на страницах газеты, попадающей и в детские и в девичьи руки, столь щекотливый вопрос, но, раз это принято, приходится следовать обычному порядку. Молчание в этом случае было бы, может быть, вреднее.
О. Дернов следует шаг за шагом за мыслью г. Розанова, я буду придерживаться принятого им порядка.
Г. Розанов, говорит его критик, направляет свою смелую аргументацию против канон, права и духовенства, обвиняя их в византизме (не объясняя, однако, в чем именно состоит этот византизм и в чем его недостатки), и утверждает, что тлетворное его влияние побудило наши времена исказить Христово учение о браке и деторождении. Византия, говорит г. Розанов, сделала из брака — таинство, когда он таковым никогда не был, и, по словам Самого Спасителя, есть ‘полосочетание’, незаконнорожденность есть выдумка духовенства, ибо все дети рождаются одинаково и одинаково законны. Теперь дается младенцу, рожденному вне брака, ‘волчий вид’, ‘желтый билет’. Незаконнорожденных детей лишило ‘благословения’ не Евангелие, а ‘сухие ограничения Византии и Рима’. Г. Розанов ставит и детоубийства на счет Византии и в некоторых случаях даже дает плотскому сожительству предпочтение перед браком, находя первое настоящей добропорядочной и чистой семьею, в которую человек вступает, вырвавшись из ‘принудительного разврата’. Оберегаемый юридически брак, говорит г. Розанов, никому не нужен! Религиозного таинства брака в Европе не существует. О. Дернов, в подтверждение сказанного, приводит целиком подробные цитаты из статей г. Розанова, которые действительно характерны и доказывают, по словам о. Дернова, что г. Розанов впадает в логический круг. Я не буду их повторять, так как они известны читателям ‘Нового Времени’.
В ответ г. Розанову о. Дернов на основании фактических и документальных данных отвергает обвинения, направленные против нашего духовного религиозного строя. Законы его, говорит он, во многом аналогичны с законами государственными, но отличны от них в том, между прочим, что авторитет их чисто нравственный, поддерживаемый не физической карой или устрашением, а благоговением к воле Божией. Законы эти — суть лишь толкования этой воли. Понимаемая в этом смысле законодательная власть церкви совершенно достаточна для осуществления своей задачи — спасения рода человеческого. Сознание же великой пользы, приносимой влиянием церкви нравам народа, побуждало благочестивых государей придавать церковным законам значение законов гражданских (мирских) и объединять их. Так было в Византии*, те же порядки отчасти перешли и на российскую церковь. Государство российское органически, неразрывно связано с православною церковью — и это великое благо, причем, конечно, не должно смешивать то, что принадлежит Богу и что — кесарю.
______________________
* Римские императоры иногда присутствовали на вселенских и поместных соборах. Так же поступал и царь Алексей Михайлович (Московский собор 1666-1667), относившийся к собору с великим, истинно сыновним почтением. А. К.
______________________
Отвечая на обвинения г. Розанова, что духовенство лишает незаконнорожденного своего благословения, о. Дернов говорит, что церковь облекает званием христианина всякого к ней приносимого или приводимого, независимо от того, кем он рожден. ‘В деле признания детей, рожденных вне брака, — говорит он, — у нашей церкви инициативы нет’. Законность или незаконность детей определяется законами гражданскими, и это определение заносится церковью в ее метрики, которыми государство и пользуется для регистрации своих подданных. В церковных руководственных книгах (Кормчей и др.) нет и наименования ‘незаконнорожденный’. Церковь не делает подобного различия и равнолюбиво присоединяет всех к пастве Христовой. Таким образом, обвинение, направленное против церкви в этом вопросе, падает само собою, никакого византизма, никакой суровости во всем этом нет и не оказывается.
В IV главе своей брошюры о. Дернов разбирает взгляды г. Розанова на брак и на улучшения и упрощения, предлагаемые в нем г. Розановым (‘брак бесформенный’ — ‘полосочетание’),
Г. Розанов, говорит о. Дернов, утверждает, что даже и на основании слов Самого Спасителя брак есть только ‘полосочетание’, что между законным и незаконным браком никакой разницы нет и быть не должно и что брак не таинство. Г. Розанов идет и еще гораздо далее, говорит о. Дернов, он сожалеет, что мы вообще охотники (и охотницы) до ‘фронды’, в деле незаконнорожденности — фрондировать не хотим: мы стыдимся своих незаконнорожденных детей, девушка, родившая ребенка, стыдится!* Г. Розанов жалеет, что у наших женщин сохранился еще стыд: тут, думает г. Розанов, нечего стыдиться! Притом эта излишняя стыдливость порождает детоубийства. (Если бы не было брака, а было бы одно полосочетание, не было бы ни стыда, ни детоубийств — рассуждение вполне последовательное!) На все это, конечно, восстает о. Дернов. Он основательно видит в этом разрушение всякой нравственности**. Правда, г. Розанов тоже говорит о каком-то браке, он находит целесообразным какой-нибудь внешний акт, например обмен кольцами, он даже находит предпочтительным, чтобы брак совершался в церкви, но повторяет, что он не таинство, что этот взгляд лишь плод корыстолюбия священников, что такой брак есть симония, что настоящий брак состоит лишь в тайне физического рождения. Но в чем же, спрашивается, разнится такой брак от полосочетания животных?..
______________________
* В тоне двух дочерей Лота, нарекающих имена сынам своим, есть гордость! ‘Вот — мы все переступили, дабы иметь детей — во исполнение райского заповедания’. Посему теперь, сейчас девушки должны высоко поднять рожденных ими детей и закричать: ‘Трудно нам, задыхаемся — но волю Божию исполнили‘. Да, я ненасытно хочу гордости в рождениях, и не извиняюсь… В. Р-в.
** Родить ребенка — значит ‘разрушить нравственность’!!! Защищать детей — значит ‘поощрять безнравственность’!!! Боже… Боже… где же, у кого твои заповедания? В. Р-в.
______________________
В VI главе своего возражения о. Дернов возвращается к отношениям между церковью и государством. На обвинение г. Розановым духовенства и религии, что они разлучают будто бы родителей и детей, о. Дернов отвечает, что г. Розанов напрасно не делает необходимого разграничения между церковью и государством. Области эти необходимо различать. Православная церковь — установление совершенно самостоятельное и независимое от государства, от мира. Государство не имеет права объявить недействительными апостольские и соборные правила, не может также объявить закона, противоборствующего церкви. В таком случае иерархия церкви не обязана повиноваться государственной власти, которая захотела бы принудить ее признать то, что противно Закону Божию и ее совести (по слову апостольскому — ‘повиноваться Богу более, нежели людям’. Деяния Апост., гл. V, ст. 29).
На обвинение г. Розанова, что существующие законы разлучают незаконнорожденного ребенка от его матери, о. Дернов отвечает, что оно совершенно неосновательно, что никто, никакой закон не мешает матери заботиться о том, чтобы вырастить и воспитать себе незаконнорожденное дитя, сделать из него человека и гражданина. Если же женщина избегает, совестится выводить его напоказ, как бы хвастаться им, подчеркивать его происхождение, то этому мешают не государство и церковь, а просто чувство стыда, присущее всякой женщине, не вконец развращенной, то самое чувство, которое г. Розанов считает столь излишним и в котором, кстати сказать, покойный В. Соловьев видел одну из основ своей этики.
В VIII главе своей брошюры о. Дернов рассматривает предлагаемые г. Розановым улучшения и упрощения в христианском браке. Исходя из своего основного положения, что брак в сущности есть лишь ‘полосочетание’, ‘прилепление полов’, г. Розанов смело утверждает, что с принятием его взглядов сами собою уничтожатся ‘адюльтеры’ (попросту прелюбодеяния), наложничества, незаконнорожденные дети! ‘Ничего этого не будет, — говорит г. Розанов, — не будет ни падений, ни незаконных касаний женщины’ (все будут супружества). Понятно, что при таких основаниях г. Розанов приходит вполне последовательно к необходимости или желательности новых, более упрощенных, форм бракосочетания, напр. к простому благословению родителей, у кого они есть, к размену колец, а то так и к простому ‘полосочетанию’. Конечно, вторая и третья, в особенности третья, форма, ни для кого не окажется слишком стеснительной…* Тогда вот и заведется, по мысли г. Розанова, чистейший тип семьи, не в пример лучший нашего настоящего… Ведь тогда не будет разврата!
______________________
* Да зачем вам ‘стеснять’ (вечная тенденция) брак, который, по Апостолу, установлен ‘во избежание блуда’. Стеснителен брак — свободен блуд, свободен брак — теснее блуду. Поразительно, что все, и Дернов, и Киреев, борются против брака (‘стесняют’), не упоминая о блуде и так. об. молча ему покровительствуя, созидая ему условия. В. Р-в.
______________________
‘Нет, — возражает г. Дернов, — тем, что вы, г. Розанов, узаконите всякие ‘касания’ женщин, уничтожите разницу между браком и сожитием, равно как и между законно — и незаконнорожденными, вы разврата не уничтожите, вы его, напротив, введете, хотя под именем нравственности нового образца, вы, напротив, снимаете этим последнюю узду, сдерживающую страсти. Ведь человек, не сдерживаемый никаким законом, никаким стыдом, стоит ниже животного, которое в проявлении своих страстей сдерживается своим инстинктом, у людей в этом отношении инстинкта нет (то же относится и до питья: животное пьет, когда оно жаждет, пьяница пьет постоянно). При этом о. Дернов делает интересные ссылки на Оригена и отцов церкви.
Совершенно последовательно г. Розанов приходит и к требованию всяких облегчений развода и относится враждебно к запрещению вступления в брак супругу или супруге, уличенным в прелюбодеянии, выходит это у него совершенно последовательно, логично. Раз брак есть не что иное, как полосочетание, нечего его и стеснять в каком бы то ни было отношении, такое стеснение ничем и не обусловливается и не вызывается. Нет более ‘адюльтера’, радостно восклицает г. Розанов, причем он считает себя вправе опереться на столь великий авторитет ‘Боговидца’ (?!)*. Против таких положений весьма основательно ополчается о. Дернов, посвящая X главу своей книжки определению понятия брака с христианской точки зрения. Брак по христианскому учению — не договор, не обязательство и не законное рабство, он — таинство, совершаемое церковью через венчание и налагающее на супругов полноту серьезных обязанностей. К прекращению их разводом церковь относится крайне осторожно. В ответ г. Розанову, убежденно повторяющему (будто бы на основании слов Спасителя!), что существо брака есть полосочетание, что прелюбодеяние началось от того, кто дал браку неверное определение, что тот, кто создал идею, что могут быть ‘незаконные’ касания к женщине, что вообще может существовать любовь незаконная, — тот развратил человечество, о. Дернов восклицает: ‘Что вы говорите, г. Розанов, да ведь заповедь ‘не прелюбы сотвори’ дана Самим Богом (и усилена и разъяснена Самим Спасителем!). Спаситель, развращающий человечество?!!’
______________________
* Эта ссылка уже совершенно непонятна. А. К.
______________________
Такова в кратком изложении сущность возражений о. Дернова г. Розанову, должно сказать, что из проекта г. Розанова не остается камня на камне. Приходится повторить то, что говорит в ‘Нов. Времени’ г. А-т: ‘Г. Розанов, вы не ведаете, что творите!’
К вышесказанному я позволю себе прибавить несколько соображений.
Действительно, как замечает в ‘Новом Времени’ г. А-т, г. Розанов не уяснил себе значения советов и наставлений, которыми он награждает наше общество. Если бы, паче чаяния, предлагаемые им меры были приняты к руководству, они, несомненно, привели бы не к улучшению брачных отношений, а к упразднению брака, а стало быть, к полному одичанию общества*. И тем не менее, читая статьи г. Розанова, чувствуешь, что в них есть некоторая доля правды если не в положительной, то в отрицательной их стороне, в них чувствуется справедливый протест против несомненного зла, против современного положения дел, несомненно неудовлетворительного, требующего радикального лечения. Беда лишь в том, что г. Розанов, второпях, для излечения несомненной и тяжкой болезни, хватается за лекарство никуда не годное, гораздо худшее самой болезни, он бежит, как говорится, ‘из огня да в полымя’.
______________________
* Да что же, евреи и греки были ‘дикие’? без наших норм? с другими? Слишком вы самообольщены с Дерновым. В. Р-в.
______________________
Это бывало и с очень крупными людьми. Возмущенный несправедливым, неравномерным распределением богатств, собственности, Прудон объявляет, что первый, кто выдумал, кто установил собственность, и был первым вором. ‘La propriete est un vol’ (‘Собственность есть кража’ (фр.)), — говорит он в своем сочинении ‘On’est-ce que la propriete?’ (‘Что такое собственность?’ (фр.)). Уничтожьте собственность, не будет на нее посягательств, не будет краж*. В подобном же настроении находился покойный В. Соловьев, когда писал свои необдуманные статьи о католицизме, статьи, в которых, ввиду несомненных недостатков нашего церковного строя, советовал нам перейти в унию и признать господство над нами папы. Разве это не то же ‘из огня да в полымя’? А ведь как глубоко религиозна была мысль Соловьева! Конечно, многое требует исправления, в особенности дела бракоразводные, с их лжесвидетельствами, подкупами, с их непролазною кощунственною грязью, попадающею и на светлые одежды** нашей церкви! Да, все это требует лечения, требует реформ, но, конечно, не тех, которые предлагает г. Розанов.
______________________
* Уничтожьте таинство брака, говорит г. Розанов, — введите простое полосочетание, не будет и нарушений брака, ‘нет адюльтеров’, — нет и незаконнорожденных детей. Уничтожьте закон — не будет и его нарушений, не будет преступлений. Снимите голову — нет и зубной боли! Все решается очень просто! А. К.
** Как-то неясно. ‘Брызги от моей работы падают на мои одежды и марают ее‘. Верно, — работа не чиста, и тогда бы для нее надо одеть не очень чистые одежды. А то что путать, путать — и на зрителей наводить мираж. Одёжа — богатая, а работа -швах. В. Р-в.
______________________
Наши законы о браке основаны на* слове Божием, стало быть, хороши, к несчастию, наша практика гораздо ниже нашей теории, теория прекрасна, практика никуда** не годится! За последние двадцать, тридцать лет в этом отношении произошли такие перемены, которые заставляют серьезно опасаться за будущность нашего общества. Повторяю: законы наши хороши, их самих и нечего и касаться, но необходимо изменить их уродливое применение, и начать нужно с изъятия бракоразводных дел из компетенции консисторий с отстранением от них грязных специалистов-адвокатов, сделавших из них постыдный промысел, но главное не в этом: нам самим, самому обществу нужно относиться к святости брачных уз иначе, нежели мы относимся ныне. Мы сами должны оберегать их как одно из главных условий общественного, а стало быть, и государственного блага, а так ли мы поступаем? Не законы плохи, мы*** плохи! За последнее время, в особенности, взгляды на брак совершенно изменились, и несомненно к худшему. Теперь провинившийся муж не говорит, как прежде, как бы следовало: ‘Я виноват! да простит мне Господь мое прегрешение‘, нет, мы теперь, просвещенные новейшими теориями о браке, наученные житейскою мудростью специалистов и адвокатов, прямо отрицаем самое понятие о грехе: не виновен-де! Никакой в этом вины нет, это устарелые взгляды попа Сильвестра, мы начитались ‘Домостроя’, иногда вторят и дамы, ссылаясь на ‘les droits imprescriptibles de l’amour’ (‘незыблемые законы любви’ (фр.))! У нас перепутаны все понятия: человек проигрался в карты, обещал, как водится, уплатить свой долг в 24 часа, но не исполнил своего обещания и готов с отчаяния застрелиться, и все это понимают. ‘Как же, я торжественно обещал уплатить долг и вот не сдержал своего обещания, а ведь карточные долги — священны!’ И тот же самый человек, торжественно и всенародно обещавший перед Господом Богом своей невесте любить ее**** и оставаться ей верным, не обманывать ее, — считает себя вправе не исполнять данного обещания, вовсе не думая о самоубийстве и прибегая для своего обеления к самым грубым и пошлым изворотам, и все для того, чтобы доказать и себе и другим, что тут нет никакого греха! Все, мол, так делают!
______________________
* …римском праве. А.А. Киреев, должно быть, вовсе не знаком с историей канонического права. Черпали ведрами из Corpus juris civilis. В. Р-в.
** Таких чудес не бывает. В. Р-в.
*** Вечная присказка ленивых и неразумных юристов. ‘Это — они, а — не мы‘. Закон мудрый имеет благодетельнейшее влияние на нравы. Как тихи, незаметны, скромны татары и евреи: ни — пьяниц по улицам, ни — сифилитиков в больнице, ни — расправ финским ножом ‘с изменницей’, ‘надоевшей’ и пр. Неужели же желтая кровь монгола чище, светлее русской?! В. Р-в.
**** Да, если бы любовь, как и деньги, можно было обещать на сроки. А если она не родилась — что вы на это? Ну, делайте вид любви! Это будет лицемерие и грех. Вот если бы при заключении брака давалось выпивать некое магическое священное питье, рождающее из себя любовь, — тогда ее и требовать бы можно. А не изобрели вы такого питья, ‘благопожелание’ ваше любви — не подействовало, ну тогда с ‘нет’ — нечего и спрашивать. В. Р-в.
______________________
По словам Спасителя, брак должен быть святой, неразрывный союз, оберегаемый строгими обоюдообязательными и безусловно равными для обеих сторон нравственными законами (Евангел. от Матфея, гл. V, ст. 31-32), исключение допускается Христом лишь одно, и то с ограничениями крайне мудрыми (Матфея, XIX, ст. 6-10). Так его понимает православная церковь. Впоследствии гражданскою властью были введены еще некоторые поводы к разводу, чисто формального свойства: но все это мы забываем, не хотим всего этого и знать. Я употребляю слово мы, ибо главными виновниками распадения брака должны быть признаваемы мужчины, мужья, жены лишь иногда следуют за нами, следуют нашему дурному примеру, редко первоначальным нарушителем брачной верности является жена, в особенности если она мать! Мать, какая бы она ни была, хотя бы из самых ‘передовых’, хотя бы из нигилисток, домогающихся равноправности в разврате с мужчинами, и та невольно как-то, хоть вначале, бережет чистоту семейного очага, она все-таки стыдливее дурного мужа, происходит это оттого, что молодая мать стоит ближе к детям, нежели отец, нежнее, заботливее их любит. Равноправности же в нарушении брачного союза никакой, конечно, быть не может, ибо ни у кого нет и быть не может никакого права на грех. Высказано это в Евангелии самым положительным образом.
Укреплению брачного союза может содействовать не ослабление его разными ‘облегчениями’, попустительствами и поблажками, не введение в него разных грубо физиологических или юридических понятий. Для укрепления брака нужно, наоборот, чтобы общество смотрело на брачные отношения с точки зрения идеально религиозной, тогда и только тогда будет брак действительно тем, чем он должен быть, по словам Спасителя. Перестановка брака на почву юридическую, о которой многие теперь толкуют, еще вреднее на него подействует, нежели введение в него самого распущенного материализма, ибо, раз будет принято, что брак есть только юридический договор, никаким образом нельзя будет отстоять не только его ненарушимости, но и бессрочности, вечности, раз это только контракт, только юридическая сделка*, я всегда буду считать себя нравственно вправе изыскивать юридические средства для его нарушения, ежели он оказывается для меня почему-либо неудобным, да и на каком основании можно юридически отвергать брак на срок? Как основательно и горячо восставал на гражданский брак И. Аксаков, исходя из оснований не только религиозных, но и психологических, из высокого понятия о любви! И где бы, мне кажется, не быть настоящему святому браку, как не в России, не под охраной русской женщины, этого олицетворения беспредельной любви, беспредельного всепрощения, самопожертвования и непостижимой стойкости** в несчастии! Кажется, г. Розанов — великий ценитель и знаток изящной литературы, я уверен, что, если бы, писавши свои статьи, он бы хотя мельком вспомнил о пушкинской Татьяне, этом благородном, чудном, святом прототипе русской женщины, — он бы, конечно, не написал того, о чем я здесь говорил.
Павловск, 7 декабря.
А. Киреев
______________________
* Теперь-то он именно так и поставлен, только как сделка вечная (=рабство, крепостное право). Как же иначе, когда и состоит он в одном вписании жены в паспорт мужа: а) с предоставлением ссориться, до посягательства на жизнь друг друга (по этой причине нет развода), Ь) изменять один другому (без официальных свидетелей), с) никогда и не начинать жизни вместе, живя хоть в разных полушариях (и это не кассирует брак). Просто он — поставлен и всеми чувствуется как вечное обязательство юридического характера, без дачи способов его исполнить — et rien de plus [и ничего более (фр.)]. В. Р-в.
** Да, выколотили из матушки психологию. ‘Как воск — мягка, как свечка восковая в пальцах гнется’. Но чего это стоило!! и — сейчас еще стоит!!! В. Р-в.
______________________

XLII. Идиллия, защищаемая А. Дерновым и А. Киреевым

Благословение брака споспешествует
благословенному существованию семейства.
М. Филарет

1. Из ялтинских нравов (письмо в редакцию ‘Нов. Вр.’)

М.Г. В Вашей почтенной газете (N 9071) я сегодня прочитала о полемике, которая ведется в ‘Крым. Кур.’ о ялтинских проводниках, коих ялтинская газета так жестоко обозвала ‘кокотками мужского пола’.
Это — несправедливое обвинение милых проводников, которые в течение вот уже пяти лет, ежегодно во время сезона, обновляют мою жизнь, заставляя усиленнее трепетать мое бедное сердце, и воспоминание незабвенных минут, проведенных мною в горах Крыма совместно с проводниками, заставляет меня сказать несколько слов в их защиту.
Я буду откровенна. Состояние мое значительное. Я второй раз замужем. Супруг мой — сановная особа, но очень ветх и древен. Мне 50 лет, но моему физическому сложению завидуют многие. Шевелюра моя уже серебрится, но любви все возрасты покорны, а под снегом не иногда, а очень часто бежит кипучая вода. Остудить эту воду мой супруг возможности не имел, ибо молодость он провел обычно, т.е. крайне бурно, а цепи Гименея надел лишь тогда, когда убедился, что таковые приготовлены из высокопробного золота. Я искала утешения в окружающем меня обществе, но каждый раз убеждалась, что любят меня не как женщину, а как источник доходов и что в окружающем меня обществе найти человека, который не оскорблял бы во мне женщину, невозможно. Счастливая случайность привела меня в Ялту, и проводник Ахметка невольно меня убедил в том, что утешители юга — люди сердца, а утешители севера — люди грубого расчета. Я начала посещать Крым ежегодно. Ахмета заменил Магомет, Магомета Сулейман и т.д., но каждый из них останется светлым воспоминанием до конца моей жизни. Все они любили меня так пламенно, так нежно и так, по-видимому, бескорыстно.
Правда, я им платила деньги, но платила ничтожную часть того, что приходилось платить северным утешителям. Северные требовали денег, а Магометы и Сулейманы каждый раз от таковых отказывались, и мне приходилось упрашивать их взять. Они брали, но говорили, что тратить не будут, а сохранят как воспоминание обо мне. Верить им, конечно, было бы наивно, но это говорили они всегда так нежно, что невольно хочется верить их словам.
Я исключения не составляю, и имя нам легион. Всех нас окружающие в обществе утешители возмущают, ибо откровенность, с которой они себя продают, женщине противна. Неужели мы, женщины с темпераментом, лишены права искать если не истинного чувства, то хотя приличного подобия его, не оскорбляющего в нас человека? Мы ищем, но не находим этого в том кругу, который именуется обществом, и вынуждены стремиться на южный берег Крыма, где проводники относятся к женщине человечнее столичных денди и куда нас гонит не развращенность наша, а желание избегнуть ‘фрачных кокоток мужского пола’.
С истинным почтением
София Ша……екая.

2. Судебная хроника. Сгоревший муж

28 февраля в петербургском окружном суде началось слушаться громкое дело о поджоге в Шувалове дачи. Обвиняемыми явились вдова провизора М. Краевская, 30 лет, и мещанин А. Ведерников, 27 лет.
В 6 часов утра 16 июня 1901 года в дачной местности Шувалово, расположенном по Финляндской дороге, близ Петербурга, случился пожар, истребивший до основания двухэтажную деревянную дачу Константиновой, в которой жил тогда со своим семейством провизор Э.Ф. Краевский, погибший в огне во время пожара.
Покойный в ночь пожара вернулся домой, где уже спали его дочь Мария-Антуанета и мать его жены, Мария-Амалия Брюне, в пятом часу утра с праздника пожарной дружины, происходившего в саду ‘Озерки’, в сопровождении проживавшего вместе с ним арендатора сада ‘Озерки’, мещанина А.А. Ведерникова, своего сына Георгия, гостившего у него гимназиста Карчевского, кассира сада Островского и Бандурова. Жена Краевского, Мария, после праздника поехала кататься с брандмейстером пожарной дружины Лоренцсоном и его помощником Мордуховским и во время пожара в доме не находилась.
Придя на дачу, Краевский, бывший в сильно нетрезвом состоянии, отправился с Бандуровым в верхний этаж и почти тотчас же уснул. Ведерников остался на террасе, Островский же начал в гостиной подсчитывать расходы по празднику по саду ‘Озерки’, будучи тоже в нетрезвом состоянии, он задремал, но вдруг почувствовал жар и, оглянувшись, увидел, что лежавшие в гостиной на полу в большом количестве конфетти горят. Он закричал об этом Ведерникову, который, вбежав с террасы в комнату, хотел потушить пожар, но, увидев, что сделать этого нельзя, бросился будить успевшего заснуть Карчевского и помог выбраться чрез окно Амалии Брюне. В то же время сверху сбежал мальчик Георгий Краевский, сестра его Мария-Антуанета выскочила на крышу и была снята оттуда дворником. Бандуров выпрыгнул из второго этажа и, упав, сломал руку. Краевский один остался в своей спальне, и обгоревший труп его был найден в развалинах уже после того, как дача сгорела.
Сначала причина пожара не могла быть установлена, но 8 августа Ведерников, переехавший с семьей Краевского на дачу Строганова в той же местности, пригласив к себе чрез урядника Людорфа местного станового пристава Недельского, заявил ему, что дача Константиновой была подожжена им, Ведерниковым, по подговору Марии Краевской, для получения страхового вознаграждения за ее движимое имущество, помещавшееся в сгоревшей даче и застрахованное в Русском страховом обществе.
Допрошенный Ведерников показал следующее. Несколько лет назад отец его, привезя его из Киева в Петербург, передал ему приблизительно на 9000 р. разного товара и около 2000 р. деньгами для того, чтобы он мог завести собственное дело. Распродав весь товар за безделицу, он на вырученные деньги начал вести веселую жизнь, предаваясь главным образом игре в карты, и на бегах, и на скачках, причем играл довольно счастливо. Около пяти лет назад знакомый его по Киеву, землевладелец Катежинский, сказал ему, что с ним хочет познакомиться одна дама, жена провизора Мария Краевская. Он согласился быть представленным ей, и Катежинский привез его к Краевским, занимавшим в то время небольшую квартиру по Николаевской ул., за которую они платили 720 р. в год. Недели через две после первого знакомства Ведерников вступил с Краевского в интимную связь. Сперва они видались в разных местах, но затем, когда связь их стала настолько очевидною, что ее не мог не замечать муж Краевской, который, однако, не препятствовал ей, Ведерников переехал в качестве жильца к Краевским. После этого они наняли другую квартиру на той же улице, ценою в 2060 руб., приобрели роскошную обстановку, завели лошадей, все эти расходы производились на счет Ведерникова, продолжавшего играть в карты в Петербурге как в клубах, так и у частных лиц, а равно и в других городах, напр. в Орле, куда он ездил к своему брату. В четыре года Ведерников выиграл около 60 000 руб., из которых проиграл тысяч двадцать, остальные же были им истрачены на Краевскую.
Однако денег этих не хватало, и он должен был делать постоянные займы у своих братьев и сестры А.А. Муравлевой. Так продолжалось до осени 1900 г., когда дворянином Аксюком было возбуждено против него обвинение в том, что он ведет игру краплеными картами.
Хотя дело это и было прекращено, но оно доставило столько неприятностей как ему, Ведерникову, так и его родным, что он решил перестать играть. С тех пор он стал постоянно испытывать нужду в деньгах, а между тем Краевская по-прежнему требовала их и, не получая, — ссорилась с ним и постоянно упрекала его. Весною 1901 года она сообщила ему, что нашла способ добыть денег: способ этот состоял в том, чтобы нанять где-либо дачу, которая бы стояла особняком и в стороне от других, перевезти туда всю их обстановку, застраховать ее и затем поджечь и получить страховое вознаграждение. Подсудимый ужаснулся и не хотел согласиться, но Краевская начала убеждать его, говоря, что он ничем не рискует, если устроят все умно и осторожно, и что она уже раз поджигала свое имущество в Одессе, была под судом и ее оправдали. Страстно любя Краевскую и всецело подчиняясь ее воле, Ведерников согласился на предложение.
Вскоре после этого они наняли дачу Константиновой в Шувалове, перевезли туда всю мебель и застраховали ее в Русском обществе за 12 000 рублей. В Шувалове, для того чтобы сойтись ближе с местной полицией и членами пожарной дружины, Ведерников арендовал от имени велосипедно-атлетического кружка местный сад и театр, причем антреприза была всецело его. Действительно, ему удалось вскоре стать членом пожарной дружины, а когда она стала устраивать свой праздник, Ведерников предложил для этого арендуемый им сад. Предполагая, что праздник этот затянется до поздней ночи и что большинство дружинников напьются допьяна, Краевская избрала для поджога ночь, последующую за днем праздника, он состоялся 15 июля, причем была устроена битва цветов и шествие, в котором участвовала и Краевская в костюме Орлеанской девы. Вечером состоялся в саду ‘Озерки’ ужин, на который Краевские пригласили, между прочим, брандмайора Лоренцсона и его помощника Мордуховского.
Когда все выпили, Краевская стала говорить о том, что будто бы наклеенные в Шувалове и Озерках на заборах и столбах театральные афиши закрыли афиши праздника пожарной дружины, и под предлогом проверить это обстоятельство пригласила с собой Лоренцсона и Мордуховского и увезла их в своем экипаже, взглядом дав понять Ведерникову, чтобы он привел их умысел в исполнение.
Тогда подсудимый отправился домой вместе с Краевским, его сыном и кассиром сада Островским, которого он пригласил под предлогом свести счета, в действительности же для того, чтобы во время пожара на даче находилось постороннее лицо для отвлечения подозрения, с ними пошел и Бандуров, который, опоздав на отходивший в Петербург поезд, просил разрешения ночевать у них. Когда все они пришли на дачу, Краевский с Бандуровым отправились наверх, Островский же сел в гостиной подводить счета, но, будучи выпивши, задремал. Тогда Ведерников поджег спичкой лежавшие в углу гостиной в мешке конфетти и вышел на террасу.
Вскоре послышался крик Островского, и тогда он кинулся будить спавших. Спаслись все, бывшие на даче, кроме Краевского, смерть его была большою неожиданностью как для Ведерникова, так и для вернувшейся в конце пожара Краевской и сильно поразила их. После пожара Ведерников с Краевской, ее матерью Брюне и детьми Краевского переехали на дачу Строганова. Здесь отношения Краевской к нему резко переменились, она стала сторониться от него и в то же время, видимо, сближалась с своим кучером А. Полозом, с которым ходила гулять, покупала ему в Петербурге дорогое белье, ездила с ним по городу на извозчиках. Кроме того, вернувшись раз вечером домой, подсудимый видел чрез стеклянную дверь, как после его звонка из спальни Краевской вышел Полоз в одном белье и прошел к себе наверх. Затем он стал замечать, что Краевская и Полоз что-то умышляют против него и что-то шепчутся между собою, причем до него долетали слова: ‘отравить’, ‘отделаться’, ‘убить’. Это заставило Ведерникова опасаться за свою жизнь, и, не желая быть более игрушкой в руках Краевской, он сделал заявление полиции обо всем происшедшем.
Установлено, что покойный Краевский занимался в лаборатории при аптеке Глокова приготовлением желатиновых капсюль и зарабатывал около 200 р. в месяц, занимая в то же время квартиру, за которую платил 2060 р., держал нескольких лошадей и проживал в год тысяч семь или восемь. Обстановка в его квартире была очень хорошая и все вещи ценные. Вместе с Краевскими проживали сын и дочь его от первого брака и старушка М.А. Брюне, про которую Краевские говорили иногда, что она тетка М. Краевской, иногда же — ее мать и, выдавая ее за очень богатую женщину, рассказывали, что живут на ее счет и квартиру нанимали на ее имя, равным образом на ее же имя было застраховано и имущество при переезде на дачу в Шувалово, между тем как в действительности Брюне заменяла им кухарку.
Несколько комнат в своей квартире Краевские отдавали внаймы, и одну из них занимал Ведерников, он в семье Краевских держал себя на положении как бы хозяина, и ни для родственников его, ни для родных Краевского не было тайной, что Ведерников состоит с женою Краевского в интимной связи. Краевская на братьев своего мужа и на его сестру производила впечатление женщины фальшивой, двуличной и распущенной, но в то же время с сильным и настойчивым характером, муж ее, Краевский, и Ведерников были оба люди слабохарактерные, мягкие и во всем подчинялись Марии Краевской. Ведерников за последние четыре года до пожара в Шувалове жил исключительно карточной игрой. Играл он в клубах в Петербурге и Орле, где в короткое время выиграл около 25 000 рублей, и у себя дома, в квартире Краевских, где с одного лишь Аксюка выиграл 15 000 рублей. Все приобретенные им этим путем деньги он тратил на Краевскую, которую очень любил и ревновал ко всем посещавшим ее мужчинам.
Из-за ревности Ведерникова между Краевской и им часто происходили крупные ссоры и бурные объяснения, кончавшиеся обыкновенно тем, однако, что Ведерников уезжал, привозил вина, фрукт и какие-либо подарки, и они с Краевской мирились. Несмотря на крупные выигрыши, он постоянно нуждался в деньгах, которые занимал у своих братьев, сестер, матери и у посторонних лиц. Весною 1901 года он с Краевскими переехал на дачу в Шувалово, куда перевезли всю мебель, лошадей и экипажи. Конюшня была нанята отдельно от дачи, и рядом с ней снята комната для кучера, где и жил Полоз. В Шувалове Ведерников взял антрепризу сада ‘Озерки’, и сначала дела его шли хорошо, но затем он стал нуждаться в деньгах, задерживать платежи и вынужден был на удовлетворение необходимых расходов прибегать к займам. Перед самым пожаром в саду ‘Озерки’ состоялся ужин, которым закончился праздник пожарной дружины. За ужином Краевская действительно затеяла разговор о том, что будто бы театральные афиши, расклеенные на улицах, закрыли афиши пожарного праздника, и предложила брандмейстеру Лоренцсону и помощнику его Мордуховскому поехать с нею на ее лошадях смотреть афиши. Те согласились, и Краевская уехала с ними. Афиш, однако, они не осматривали, а, заехав в какой-то ресторан, выпили лимонада, поехали обратно и приехали, когда пожар уже кончился.
После пожара Ведерников сильно изменился, сделался рассеянным, грустным и задумчивым. Краевская же заметно стала приближать к себе кучера Полоза, который стал заботиться о своем костюме, носить крахмальные сорочки и ходить с тросточкой. Из комнаты около конюшни, которую занимал ранее Полоз, Краевская перевела его на дачу Строгановой, где она жила сама, и поселила в мезонине. Она ходила с ним гулять, брала его с собою в Петербург и ездила с ним, сидя рядом на извозчике, а также покупала ему в Гостином дворе дорогое, тонкое белье, платки и проч.
Обращение с нею Полоза было таково, что удивляло очевидцев. После арестования ее и Полоза она, через урядника, передала ему два своих новых платка и полотенце и расспрашивала, сильно ли подействовал на него арест…
Судебный отчет ‘Нов. Вр.’.

3. Было или не было?

Обошедший все, кажется, наши газеты рассказ о том, как саврасы без узды в одном городе опоили нескольких дам каким-то наркотиком и заперли в отдельном кабинете гостиницы в костюмах праматери Евы, послав ключ мужьям, в ту пору картежничавшим в клубе, — удостоверен недавно с географической точностью.
По словам ‘Русск. Ведом.’, история произошла в Рязани. Дам увезли кататься на тройках из тамошнего благородного собрания люди, оказавшиеся весьма неблагородными и гнусно отомстившие своим спутницам за какие-то счеты их с другою рязанскою дамою, якобы по их вине не попавшею в то же самое рязанское благородное собрание. Говорят, добавляет московская газета, — один из этих папуасов за свою мерзкую ‘шутку’ вынужден был подать в отставку, а некоторые из потерпевших дам признали для себя более удобным оставить навсегда этот город. И история на том и кончилась? Покладисты, коли так, рязанские мужья.
Только вот в чем вопрос: так ли точно все это было? Хотя рассказывается это в такой не занимающейся враньем газете, как ‘Русские Ведом.’?
Прошло уже довольно времени, чтобы историю могли опровергнуть. Но кто и откуда? Вольные и невольные участники этой скверной истории не имеют понятно особой охоты расписываться в ней. Гласность в Рязани изображается двумя ‘органами’: ‘Губернск. Ведомостями’, в которых печатаются казенные объявления, и иногда выходящим ‘Рязанск. Листком’, в котором печатаются объявления частные. Стало быть, и с этой стороны туго и жидко.
Впрочем, если и случилась среди рязанской обывательщины такая пошлая и скверная история, так не лучше ли ей пропасть в уничижительном молчании, как пропадают же многие и многие скверные и пошлые провинциальные истории? Какой будет толк, если около нее ‘поднять шум’? Разве просветишь ‘папуасов’ и утешишь опозоренных?
Вот все, что я могу ответить на полученные мною запросы по этому поводу.
А. Артемьев

4. Судебная хроника. Мать-убийца

Дела об умерщвлении незаконнорожденных в большинстве случаев оканчиваются оправданием, так как трудно бывает установить сознательность действий рожениц, за которыми сам закон признает смягчающие вину обстоятельства, вызываемые стыдом и страхом.
Дело крестьянки Дарьи Егоровой представляет исключение и по существу своему является отталкивающим*. Двадцативосьмилетняя замужняя женщина, она проживала в усадьбе Бровкина при селе Михаила Архангела, находящемся под Петербургом. Соскучась отсутствием мужа, отбывавшего воинскую повинность, она завела роман, последствия которого не заставили долго ждать себя, и в начале июня 1900 г. Дарья родила дочь, которую окрестила ее квартирная хозяйка Давыдова. Сознавая свое положение и боясь гнева мужа, Егорова с первых же дней появления на свет ребенка тяготилась им, дурно обращалась, плохо кормила и хотела отдать в воспитательный дом, но там детей от замужних не принимают.
______________________
* Ничуть. Она обещалась жить с живущим с нею мужем, а не отсутствующим. Уходя на годы, хотя даже на один, он мог лишь условно удерживать ее за собою или должен был вовсе дать ей развод: ‘Я выхожу (из отчего дома) не за твой паспорт, а за тебя, и нет тебя, не вижу, — то и не спрашивай, где я’. Этот принцип заставил бы гг. кавалеров позаботиться реальным присутствием дома, а не фиктивным счетом, что-де все равно я числюсь господином дома. В. Р-в.
______________________
Прошло недели две, и Егорова пришла домой без дочки. На вопрос, куда она девалась, мать ответила Давыдовой, что какая-то незнакомая девушка взялась за 30 руб. поместить малютку в воспитательный дом от своего имени.
В ночь на 16 июня в усадьбе чистили отхожее место, в котором нашли труп девочки, и Давыдова признала в ней свою крестницу. Судебно-медицинскою экспертизою установлено, что малютка умерла вследствие удушения, будучи брошена в грязные жидкости, найденные в ее гортани и дыхательном горле.
Подсудимая продолжала уверять, что отдала девочку какой-то Аннушке, но нашлась свидетельница, по фамилии Смирнова, показание которой имело решающее значение. ‘Приходит Дарья как-то ко мне и говорит на мой спрос: ‘Перекрестись, что не разболтаешь, что скажу тебе?’ Я перекрестилась. — ‘Я, — продолжала Смирнова, — говорит, дочку задушила и бросила в отхожее место’.
Решением присяжных заседателей Егорова признана виновною и приговорена судом к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на пятнадцать лет*.
______________________
* И справедливо, и не справедливо. Нет органического о разных случаях закона. В. Р-в.
______________________

5. Преступная (?! В.Р.) мать

На этих днях в городе Руане произошел следующий случай: мать, женщина сорока лет, убила своего десятилетнего сына и потом сама бросилась в Сену с моста Боальдьэ.
Женщина эта, г-жа Рульэ, пришла три недели тому назад из Гавра, где муж довел ее до крайней нищеты и бросил совершенно на произвол судьбы, придя в Руан, она рассчитывала найти тут работу и получить возможность к существованию.
Г-жа Рульэ написала письмо к прокурору, прося его содействия и разъясняя свое бедственное положение, она также писала своим родным, что принуждена будет покончить с собою и своим ребенком, если они не придут ей на помощь.
Не получая ниоткуда ответа, доведенная до полного отчаяния, несчастная мать решилась прекратить жизнь своего сына: она положила его на кровать, растопила жаровню и сама легла рядом.
Когда мальчик умер — она выбежала из дома и бросилась в воду.
Труп ее не разыскан до сих пор.
Петербургский Листок N 281

6. Приговор по делу И. Куликова

В четвертом часу утра окруж. суд вынес приговор по делу купца Ивана Куликова, признанного вердиктом присяжных виновным в следующих преступлениях: 1) в нанесении тяжких побоев своей жене, от которых последовала смерть ее, 2) в гнусных преступлениях, совершенных над своими малолетними дочерьми, и 3) в подлоге векселей. Иван Куликов приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на 15 лет.
(С.-Петербург, окружной суд, 13 октября 1894 г.)

7. ‘О мрачности тем’

Нас спрашивают: так ли мрачна провинциальная жизнь, как это рисуется из подбора известий в провинциальных газетах?
Как на пример такого неестественного подбора вам указывают один нумер одной из лучших провинциальных газет, совершенно литературной, издающейся в крупном провинциальном университетском городе. В этом нумере в отделе внутренних известий красуются жирным шрифтом отпечатанные такие заглавия: 1) Семейная драма, 2) Несчастная семья, 3) Зверская месть, 4) Зверское ослепление жены, 5) Убийство ростовщика, 6) Убийство разбойника, 7) Ограбленный доктор. Далее следует судебная хроника, в которой даются отчеты о следующих делах: 1) Истязание прислуги, 2) Убийство. И наконец, нумер заключается назидательным рассказом в ‘смеси’ о пятилетнем убийце.
‘Не весела ты, родная картина’, — только и остается изречь при чтении столь живописно составленной хроники провинциальной жизни…
(‘Нов. Вр.’)

ОТВЕТ г. КИРЕЕВУ

На меня так много нападают, что, кажется, самая элементарная справедливость требует ‘дать последнее слово подсудимому’.
Речи мои смутили критиков, но гораздо раньше моих речей факт проституции и детоубийства их не смущал. Два-три фельетона публициста ‘могут поколебать брак, а стало быть и семейство и все гражданское общество, все государство’, пишет г. Киреев. А гниение огромного тела России, а эти страшные отделения больниц Обуховской и Калинкинской, а эти толпы девушек, высыпающие в холодную зимнюю ночь на залитые электричеством улицы столицы, — все это ‘не колеблет брак, ни семейство, ни государство’? Ответьте, г. Киреев!
Г. Киреев. Я занимаюсь старокатолическим вопросом, а не медициной.
Я. Но вы взялись судить о браке? Вы возражаете мне?
Г. Киреев. Да, потому что вы коснулись канонов, а я тут специалист. Я богослов.
Я. Так гниение-то России, это… не богословский вопрос?
Г. Киреев. Нет, медицинский. Это — в ведении медицинского департамента министерства внутренних дел, и вы перепутали темы и, так сказать, территорию вопросов…
Я. Да, счастливы вы… в наивности или неведении. Не находя в Евангелии текстов против учреждения домов терпимости, вы чистосердечно верите, что учреждением домов терпимости Россия не нарушила Евангелия. Но так как в Евангелии есть текст: ‘а женящийся на разведенной — прелюбодействует’, то, например, если бы хоть одному мужу, давшему жене развод и великодушно принявшему, в силу возмутительного устройства бракоразводного процесса, вину на себя, государство ясно, открыто и честно разрешило вступить в новый брак, то не один, а тысячи гг. Киреевых и оо. Дерновых возмутились бы и завопили, как он грозит в своем фельетоне: ‘Государство не имеет права объявить недействительными апостольские и соборные правила, не может также объявить закона, противоборствующего церкви. В таком случае иерархия церкви не обязана повиноваться государственной власти, которая захотела бы принудить ее признать то, что противно Закону Божию и ее совести’.
И г. Киреев спокоен. Проституция не против текстов: да будет проституция! Но развод с правом новой семьи — против текста: и церковь вправе прямо ‘не послушаться государства’! ‘отказать! запретить’!
О, давно я стал бесконечно любить государство, эту земную светскую власть, этого грубого, по-видимому, часового: ибо грубыми мозольными руками все же он перевязывает раны больному, подбирает, хранит, лечит. Да, в государстве — Христос! — приходится воскликнуть. ‘Истинно, истинно говорю вам: кто из вас принял единого из малых сих (о детях) во имя Мое — Меня принял’: и государство стало нянькою около больных, около рожениц, около детей, оно воистину, как Христос заповедал, открыло двери своих приютов равно всем: ‘Придите — и Я согрею вас!’ Осанна государству, оно ныне как ‘сын Давидов’, в белых одеждах милосердия, в красоте любви и сострадания… И хоть священства одежд на нем нет, но за священство подвигов его, за это удивительное его отношение к детям и женщинам можно положить перед ним земной поклон.
И вот против угроз по его адресу г. Киреева: ‘Не смеет!’, ‘не может!’, ‘не послушаем!’ — мне хочется сказать людям тоги и меча, что г. Киреев или не все тексты знает, или некоторые из них утаивает. Например, есть знаменательный и применимый к нуждам наших дней и принципиальный для всего Евангелия, для всего смысла пришествия Спасителя на землю, текст:
‘И фарисеи говорили Иисусу: смотри, что делают ученики Твои: чего не полагается в субботу’.
Ученики же, идя полем и взалкав, срывали колосья и растирали руками и ели зерна.
Иисус ответил:
‘Неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? Как вошел он в дом Божий, при первосвященнике Авиафаре, и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним?
И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы. Посему Сын Человеческий есть господин и субботы’.
Вот какой основной текст Евангелия забыл или утаивает г. Киреев. И мир теперь алчет. Разве ничего не говорит нашему сердцу и уму Калинкинская и Обуховская больница? Если ничего не говорит — мы умерли для Бога, мы — трупы, хотя и с ‘текстами’. ‘Повапленный гроб, украшенный снаружи, а внутри наполненный костей тления’ — вот наш пресловутый брак, опирающийся одною ногою на погубление сотен тысяч девушек — без детей, без родства, обращенных в клоаку общественного непотребства (ведь будь активная разработка брака в стране и получи они все вовремя замужество, они не попали бы в проституцию), и еще другою ногою упирающийся в детоубийство: ‘Это от стыда, но стыд — для охранения целомудрия, пусть убивают!’
Да, это ‘для охранения целомудрия’.
А дома терпимости — целомудрия не оскорбляют?
А страшная болезнь — не мешает Европе быть целомудренною?
Нельзя разведенному мужу, принявшему на себя вину, жениться: это нарушает освященную древностью Кормчую книгу. Но как дома терпимости в Кормчей книге не упоминаются, то они ее и не нарушают: sunto! (быть по сему! (лат.))
Но так ли исторически осведомлен г. Киреев? Он пишет не колеблясь: ‘Наши законы о браке основаны на слове Божием, стало быть хороши (курсив его)’… ‘Повторяю, законы наши хороши, их самих нечего и касаться’… Самоуверенно. Ведь г. Кирееву известно, что наши законы о браке изложены в так называемой Кормчей книге. Но неужели же ему неизвестно, что Кормчая книга — есть светская византийская компиляция, составленная при императорах Льве и Константине (конца IX и X веков), и в которой, как во всех средневековых компиляциях, вроде ‘Пчелы’, ‘Палеи’, ‘Луцицариуса’, ‘Gesta Romanorum’ и проч., перемешано христианское и языческое, греческое и римское, и всего менее есть евангельского и уж ничего ровно библейского. Есть там, сверх языческой римской основы, еще епархиальные греческие распоряжения о браке, частные мнения о браке аскетов, которые по самым обетам своим относились к браку отрицательно и компетенция мнения которых едва ли может быть универсально принята поэтому. Доказательство — самое определение в ‘Кормчей’ брака. Всякий понимает, что определить вещь — значит построить фундамент, по плану которого расположится и план всего дальнейшего учения или догмы, или закона. Каково же это определение в ‘Кормчей’? Вот оно: гл. 48: ‘Брак есть соединение мужа и жены и общий жребий на всю жизнь, объединение божественного и человеческого права’. Ваше ухо уже слышит в этой форме ‘медь звенящую и кимвал бряцающий’. ‘Corpus juris civilis’. Действительно, это только перевод из Digestae (Дигестот (лат.)), XXIII: ‘Nuptiae sunt conjunctio maris et feminae, cousortium omnis vitae, divini (жреческого, языческого) et humani juris communicatio’. Теперь, из рук императоров Льва и Константинтина перейдя в руки Владимира св. и его сыновей, далее Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, еще далее — к Василиям и Иоаннам Москвы и докатясь ‘неповрежденно’ до нашего времени, эта компиляция перестала ли быть светским и в некоторых частях языческим по происхождению сборником? Сборником, при составлении которого, например в определении брака, не было сделано справки даже с Евангелием. Вот оно (замечательно, что о. прот. Дернов и г. Киреев оба воздержались привести его).
‘И сказал Иисус: не читали ли вы, что сотворивший — в начале мужчину и женщину сотворил их’ (Быт. 1). Т.е. что два пола есть первый абсолют брака. ‘И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью’ (Быт. 2). Т.е. Творческую Волю, сгармонировавшую два пола, любовь приводит в исполнение с такою непременностью, что даже оставляется ради ее отец и мать. Таков второй абсолют брака. ‘Так, что они уже не двое, но одна плоть’. Говорится об едином слитном организме муже-женского слияния, о существе супружества и вытекающего из него родительства. ‘Итак, что Бог сочетал — человек да не разлучает’ (Матф. 19). Т.е. разлучить сопрягшихся, или ребенка от родителей, государственно или священно, в чем бы то ни было: в фамилии, правах или имуществе, в чести или в счастии, грубо физически или косвенно путем осуждения и пристыжения (учение о незаконнорожденных детях) — значит разорвать крови, истребить родство, разрушить в людях Божию тайну.
Что ‘тайна’ здесь есть, присутствует, хотя, казалось бы, дело касается тел, чудно объяснил апостол Павел в послании к Ефесянам (гл. 5): ‘Муж есть глава жены — как и Христос церкви. Должны мужья любить своих жен, как свои тела, любящий свою жену — любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь — церковь. Потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его. Посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть (Быт. 2). Тайна сия велика есть’. Последнее выражение послужило фундаментом для возведения брака в таинство? Т.е. что же это такое? Все, здесь описанное. Читатель может прочесть, вдуматься, судить. Тайна родства человеческого, родного в человеческом, костного и кровного, откуда льется такая необоримая связанность людей и преданность, около которой малою дробью является вся остальная филантропическая и гуманная человеческая любовь. Как же могло и решилось учение о незаконнорожденных детях вмешаться в эту ‘тайну’ и сказать отцу: ‘Эти дети — Семеновы, по духовному отцу зеленщику Семенову, тогда как вы — Петров, совсем другой человек, и не отец и не родной этому дитяти’? Зову Бога во свидетели, что кто так говорит, сказал, повелел считать — богохульствовал.
Это — прямо ужасно, что совершилось. На этом и основано детоубийство.
В заключение маленькое литературное nota-bene: г. Киреев еще более неточно, чем о. Дернов, и от этого совершенно неверно передает главные мои утверждения. Напр., он выражается: ‘Р-в говорит, что таинства брака не существует’. Но, конечно, я признаю таинство брака, не деля детей на законных и незаконных, но оговорился: ‘Так как везде в Европе дети делятся на законных и незаконных, то нельзя доказать живость и присутствие в Европе (в совести Европы, в сердце Европы, в уме Европы) таинства брака’. И объяснил — почему. И г. Киреев, и о. прот. Дернов, оба осторожно обошли этот мой важнейший аргумент (о недоказуемости в Европе таинства брака). Это — маленькая подробность. Но и вообще всего хода моей мысли, как и аргументов в точном их значении, не уловили и г. Киреев, и А. Дернов, и не только что не опровергли, но и не коснулись, не разобрали их. Они играли на арфе неопределенную мелодию, когда я выставил перед ними таблицу умножения.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XLIII. Из писем в редакцию ‘Нового Времени’ о браке и разводе

а

Полемика между гг. Розановым, Киреевым и А-том о сущности и значении брака вызвала ряд писем в редакцию, авторы которых стараются помочь выработке возможно более правильного взгляда на этот вопрос. Как полагает г. А.А. Киреев, ошибочно применяет идеальное определение брака к действительности, торопится осуществить такой брак, — и, конечно, приходит к невозможным выводам. Конечно, если мы за определением брака обратимся к действительной жизни, то он определится не иначе как с помощью понятий религии и права. Если стоять на этой точке зрения, то рассуждения, подобные рассуждениям г. Киреева, несомненно правы.
Г. Киреев возмущается тем, что г. Розанов ‘в некоторых случаях дает плотскому сожительству предпочтение перед браком, находя первое настоящей добропорядочной и чистой семьей, в которую человек вступает, вырвавшись из принудительного разврата’. Но не следует забывать, что предпочтение это оказывается только в некоторых случаях. Эти некоторые случаи имеют место именно тогда, когда плотское сожительство становится истинным браком, а брак переходит в принудительное плотское сожительство. Что это случается, и случается довольно часто, с этим, я думаю, никто спорить не станет. Чем же тут возмущается г. Киреев?

б

А. Добский, также соглашаясь с принципиальным взглядом г. Розанова на брак, признает совершенно неосновательным опасение, что принятие мер, предлагаемых г. Розановым, приведет к упразднению брака. По его опасению меры эти излишни, так как не законы создают нравственность, а кое-что другое. История давно уже доказала, что прямолинейная строгость законов не ведет к улучшению нравов. Строгость нашего бракоразводного законодательства, обрекающего виновную сторону на вечное безбрачие, представляется г. Д-скому поэтому совсем нежелательною.
Что если, — спрашивает он, — эта измена супружескому долгу была явлением случайным, если весь нравственный облик виновного супруга во всех остальных отношениях чист и безупречен и все могут это засвидетельствовать? А если невиновная сторона тоже причастна, так или иначе, к падению супруга? Зачем же карать огулом всех таких вечным безбрачием наряду с лицами, действительно глубоко испорченными? И почему вечным? — Почему не на срок? Или нет надежды на исправление? Каторжных переводят в разряд исправляющихся, а несчастный супруг, может быть однажды по слабости, по внезапной вспышке страсти изменивший супружескому долгу, на всю жизнь лишается законного семейного очага, лишается всякой надежды получить прощение своей мимолетной вины.
Измена супружескому долгу может иметь множество оттенков, может быть обставлена условиями, увеличивающими и уменьшающими вину. Ведь и в убийстве закон признает смягчающие вину обстоятельства! Как же можно подводить все измены под один уровень?!
В этом — большая, роковая ошибка закона, и дай Бог, чтобы она поскорее была устранена. Много несчастных тогда получат возможность обратиться на путь законности, вернуться на который им мешает теперь закон. Злая ирония!*
______________________
* До чего — убедительно. И тысячу лет это нравственнейшее соображение, этот истинно христианский голос ни одному-то, ни одному иерарху на пространстве целой Европы в голову не пришел. Но тогда — не магия ли это? И не виним ли мы загипнотизированных, когда надо винить гипнотизера? Не будем жестоки и к иерархам. Идол девства отрезал им ухо — и они не слышат. В. Р-в.
______________________

в

Г. А. П. вступается за животных, у которых предполагается одно лишь поло-сочетание в самой грубой ‘животной’ форме.
Не следует забывать, — говорит г. А.П., — что среди пернатых, двулапых и бесперых двуногих есть inseparables (неразлучные (фр.)) и есть кукушки, хотя ни те, ни другие не имеют наших человеческих законов, которые г. Киреев признает столь существенными.

г

Один из корреспондентов, г. А-в, доказывает, вопреки мнению г. Киреева, что нумер газеты, в котором напечатана статья о браке и разводе, не только не должен быть скрываем от девиц, но, наоборот, такие статьи следует рекомендовать девицам.
Почему, — спрашивает он, — следует бояться света, почему надо вырвать из рук девушки газету со статьей о браке? Потому что она станет читать ее при посторонних? Ей будет стыдно? Нет, совсем не то! Если девушке и будет стыдно, когда ее застанут читающею статью о вопросах нравственности или брачных отношений, то это стыд ложный, и основа его именно в том, что благодаря современной постановке женского воспитания женщина не имеет, не может и не должна иметь понятия о том, что знать ей необходимо для того, чтобы обладать нравственною устойчивостью, которая немыслима без ясного понимания своего долга и своих прав*.
______________________
* Неужели же матери безнравственнее дочерей? А они — все о браке знают. В. Р-в.
______________________

XLIV. Последний ответ г-ну Розанову по вопросу о браке

Ничуть не сочувствуя полемике личного характера, личным спорам и препирательствам, я с удовольствием предоставляю моему почтенному оппоненту последнее слово, но считаю необходимым, для полного выяснения столь важного вопроса, сделать несколько фактических поправок в том, что говорит г. Розанов в своем ответе мне.
Я весьма далек от мысли, что ‘два-три фельетона публициста могут поколебать брак, семейство и государство’. Фельетонизм, конечно, становится великою силой, — это явление прискорбное, но несомненное. Прежде силою была книга, но читать книги стало утомительно, скучно, на это требуется много времени, да и внимания, перешли к повременным изданиям, к журналу, дающему в сокращенном, ‘конденсированном’ виде содержание всех новых книг, ‘последнее слово науки’, но и это теперь становится чересчур трудным, теперь весь центр тяжести дела перешел в газеты, в фельетоны. Делать нечего!
Нет, я не думаю, чтобы ‘два-три фельетона публициста’, будь он даже гением, могли поколебать брак и государство. Я говорил, что ежели бы мысли и мероприятия, указываемые г. Розановым, были приняты, то это могло бы поколебать брак. Да, но ведь эти мысли были высказаны не одними фельетонистами! Они высказываются давно и многими, они упорно проводятся в печати, и в серьезной и в шутовской, проводятся и на сцене, и в оперетке, где брак осмеивается на все лады и ‘совершенствуется’, ‘упрощается’ с обоюдного согласия супругов, хоть бы, например, в оперетке Оффенбаха — ‘Орфей в аду’*. ‘Прогресс’ в деле упрощения брака очень хорошо ‘иллюстрируется’ именно музыкальной историей Орфея. Сравните брачные отношения и взгляд на них старинный, Орфея греческой легенды (Глука) со взглядами ‘усовершенствованными’ Орфея новейшего образца (Оффенбаха)!.. К несчастию, об этом деле написаны не только одни статьи г. Розанова, но и многое другое. Важнейшим фактором в этом деле является ‘гражданский брак’, мало-помалу вытесняющий на Западе брак церковный. У нас представитель церкви еще не заменен представителем государства, г-м мэром, опоясанным трехцветным шарфом. Не доросли еще!
______________________
* Вот у греков и евреев почему-то Оффенбах не появился. Почему бы? Они свою семью уважали, ибо она давала им счастье, ибо она была хороша, доблестна. А эти качества доблести и приятности все вытканы единственно свободою и самостоятельностью семьи, правами в ней единственно: 1) мужа, 2) жены, 3) ребенка. Там ‘в семью’ не сажали девушку, юношу — как в муравейную кучу, с заветом: ‘Сиди’. Кто отнял свободу развода — отнял самостоятельность у семьи, отнял у семейных людей счастье. Тогда-то и пришел Оффенбах. В. Р-в.
______________________
Не вполне понимаю, для чего г. Розанов примешивает к вопросу о браке вопрос о жертвах проституции. Проституция — последствие распущенности нравов, облегчайте брак сколько и как угодно, вводите в него какие угодно ‘усовершенствования’, брак гражданский, брак на срок, наконец, уничтожьте его совсем, заменив его тайной ‘полосочетания’, — вы этим распущенности не исторгнете из нашего общества, вам удастся заменить слово ‘проституция’ другим, но не устранить самый факт. Кто же сомневается в том, что и дома терпимости, и проституция со всеми их ужасными последствиями противны Евангелию? Это, конечно, не подлежит сомнению, но разве я где-нибудь это утверждал?
Обращаюсь к соображениям г. Розанова. Он восхваляет государство*, он восклицает ему ‘Осанна’, ‘в государстве Христос’, ‘оно в белых одеждах милосердия…’ — уверяет он, а г. Киреев говорит ему: ‘Не сметь’, ‘не может’, ‘не послушаем’! Да, все это я говорю, государство не смеет и не может требовать от подданного действий, противных христианской вере, противных тому, что требует от меня моя вера, моя церковь. Вне этой сферы я готов отдать ‘кесарю’ все, последнюю мою каплю крови и мой последний грош, я их отдам даже и тогда, когда эти требования, по-моему, несправедливы, бесцельны, но когда государство становится во враждебные отношения к моей церкви, я несомненно стану и должен стать на сторону последней. Никакая цензура не может вычеркнуть из Евангелия ни слов Христа: ‘Воздайте Кесарево Кесарю, а Божие — Богу’ (Матф. XXII, 21), ни ответа апостолов начальникам народа и старейшинам: ‘Справедливо ли слушать вас более нежели Бога!’ (Деян., гл. IV, 8-20). У нас, в России, такая борьба трудно мыслима, потому что русское государство органически связано с православной церковью, все мы, от царя до последнего нищего мужика (говорю о православных), сыны нашей родины и вместе с ним сыны нашей церкви. Но в других государствах такой конфликт возможен, да он был возможен и в России, когда вся западная ее часть принадлежала Польше. Живи я в XVI и XVII столетиях, под игом иезуитско-польского государства, я бы, конечно, стоял, заодно с Константином Острожским и Богданом Хмельницким, против государства!
______________________
* Забывая, по-видимому, что он сам высказал справедливое негодование против домов терпимости, устроенных, конечно, не церковью, а именно государством. А.К. ‘Ответ’: да не тот воздвиг проституцию, кто для нее построил дом, а кто поставил людей в условия, что им и пойти некуда, как к проститутке, ибо: 1) жена ему запрещена, 2) с девушкою тайно сходиться — жаль губить своего ребенка (‘незаконнорожденный’). А.А. Киреев понимает проституцию как архитектуру домов терпимости, а не как склад жизни, семьи, брака, до которых государству и касаться не давали, останавливая словом ‘таинство’, ‘наше дело’, ‘наша власть’. В. Р-в.
______________________
До сих пор мне все приходилось слышать обвинения в том, что я недостаточно внимательно отношусь к внешней стороне церковной жизни, не придаю достаточного значения ее (случайной) исторической оболочке, что в особенности я напрасно ищу опоры для моих мыслей и доводов преимущественно в Евангелии или в писаниях древней церкви, а не в новейших руководительных церковных книгах, в позднейших взглядах и мнениях, что я вообще слишком увлекаюсь идеалами древней церкви, забывая современную действительность и ее права, мне даже было прямо указано на то, что считаться должно не с древней церковью, когда-то бывшей, а с настоящей, конкретной нашей современной церковью, современной представительницей древней церкви! Мой почтенный оппонент обвиняет меня в обратном! Г. Розанов говорит, что в данном вопросе я забываю такие евангельские тексты, как, напр.: ‘Суббота для человека, а не человек для субботы, Сын Человеческий есть господин и субботы’, и при решении вопроса о браке опираюсь на ‘Кормчей книге’! Нет! Я о Кормчей книге и не упоминал, а основывал свое рассуждение именно на евангельских текстах. Приведенные г. Розановым слова Христа имеют, конечно, великую важность, они направлены против тех, которые придают внешности, обрядности, форме преувеличенное значение противу тех, которые тщательно ‘отцеживают комара и проглатывают верблюда’. Но я, кажется, во всей моей статье в этом не провинился, ибо, повторяю, основывал свою аргументацию не на ‘Кормчей книге’, а именно на словах Спасителя, на которые, правда, указал лишь ссылкою. Исправляю этот недосмотр и привожу самый текст. Матф., гл. XIX, ст. 5-9. Фарисеи, искушая Христа, спрашивают Его, можно ли разводиться по всякой причине. Спаситель, определяя великое значение брака, отвечает: ‘Оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей… Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает’. Далее, допуская развод по жестокосердию человеческому, Спаситель указывает и на единственную причину для развода — на прелюбодеяние. Спаситель говорит о мужьях, но, несомненно, то же самое относится и до жен, ибо нравственность для обоих полов, конечно, одинакова. Святость, ненарушимость, значение брака ограждаются опять-таки Самим Спасителем. ‘Всякий, кто взглянет на женщину с вожделением, — говорит Он (Матф., гл. V, ст. 28), — уже прелюбодействовал с нею’. Этими текстами все сказано, все решено окончательно и бесповоротно. Но, скажут мне, если, вступив легкомысленно в брак, мы обочлись, если мы друг другу надоели, стали противны, если полюбили других, как же не разводиться? Ведь это жестоко! Да, но что же делать! Терпи!* Из-за того, что некоторые поступают легкомысленно или нерасчетливо, нельзя отменять вечных определений самого Спасителя. Впрочем, в некоторых случаях необходимо допустить для супругов прекращение супружеских отношений, отдельную жизнь (но это совершенно другой вопрос).
______________________
* Драл медведь корову. Она ему: ‘Больно!’ А он: ‘Потерпи’. Ведь так некоторых несчастных из петли вынимали, и это духовные власти знали и знают. Но не вымолвили ничего, кроме медвежьего ‘потерпи’. В. Р-в.
______________________
По-видимому, г. Розанов, утверждая, что и он, несмотря на то что считает всякие ‘касания женщины’ не незаконными, признает таинство брака, отожествляет два очень различные понятия и слова: именно — таинство и тайна. Конечно, если стать на эту точку зрения, всякое ‘полосочетание’ и его последствие — появление детей — можно назвать ‘таинством’, в природе много тайн, в конце концов мы всюду встречаем таинственную причину явлений. Несмотря на все наши открытия в естественных науках, мы можем лишь раздвинуть область наших знаний, раздвинуть ее границы, но не перешагнуть за них. И в зоологии, и в физиологии мы встречаемся с тайною, но это не таинство, у животных таинства нет, в жизни зверей есть тайны, у людей, кроме того, есть таинства, и мне кажется, что отожествление моим почтенным оппонентом тайн зоологии с таинством религии дает мне право сказать, что он таинства брака не признает или по крайней мере совершенно его искажает. Я не вижу никакой ‘святыни’ ни в зоологии, ни в гражданском браке.
А. Киреев.
Павловск, 19 декабря 1900 года

XLV. Последний ответ его превосходительству А. Кирееву

На декларацию, помещенную в N 8917 ‘Нового Времени’
Есть в природе одна великая тайна: это — истина. Истина сегодняшняя, насущная — это тайна, а истина безусловная, пожалуй, лежит в основе таинства. Для человека честного тайна выше таинства со всеми его основами. Люди, по природе склонные ко лжи и обману, обыкновенно стремятся к безусловной истине и к таинству. Этим путем легче всего проводить в жизнь обман и ложь. Люди последнего пошиба хотят уверить, что они ‘не только раздвигают область наших знаний, но и перешагнули за их границы’. Тайна же честного человека, т.е. истина в тесном смысле, остается одна и та же сегодня и в зоологии, и в физиологии, и в психологии, и в жизни людей, и в жизни растений, и в безжизненном камне. Отец Небесный наряжает и лилии в наряды роскошнее царских и прокармливает птиц и зверей, хотя они не сеют и не жнут и жатвенных машин не изобретают. Если люди и придумали пользование паром и электричеством и если они поэтому на свой вкус и лучше птиц и зверей, то ведь духовные лица и генералы вроде А. Киреева признают людей лучшими против зверей не в силу того, что инстинкты людей способны подняться до придумывания велосипедов, электричества, гербов, генеральских эполет, митр и жатвенных машин, а в силу того, поскольку они способны поверить в безусловную истину, в таинство, преподносимые гг. дух. авторами и генералами, — в это святая святых г-д духовных и генералов. Словом, духовные и гг. генералы хотят утверждать свое превосходство и авторитет не только над зверями, цветами и булыжниками, но и над всеми честными людьми. На обыкновенном языке надо было бы сказать: ‘Они стремятся быть бесчестными’, но на их языке это означает: ‘Стремиться к святому святых, жить в Боге’.
Не примеривайте, Ваше Превосходительство, сверх генеральского мундира ризы первосвященника: Вы будете еще более смешны, чем в генеральском мундире. Вы не обладаете самым обыкновенным вкусом, а о тонкости вкуса тут и помину быть не может.
P. S. Мне кажется, что ‘Новое Время’ дискредитирует себя, печатая Ваши милые статейки*.
______________________
* Анонимно. Мне прислана копия. Уважаемый А.А. Киреев да извинит мне, что я для целостности матерьяла не выпускаю и это письмо. Оно свидетельствует о ‘горячей земле’, по которой ступают наши ноги в этой полемике. Ниже печатаемые письма слишком обнаруживают основательность этого ‘горения земли’ в данном случае. Также духовные лица медленно да расхолодят неосторожность слов, их касающихся. В. Р-в.
______________________

XLVI. Еще из суждений о незаконнорожденности

1

М. Г. Слышно, что Вы думаете основать ‘неотеологическое общество’ для оживления христианства и церковности*. Намерение доброе! Но не надо забывать Вам, что лично на Вас археотеологи весьма откровенно налагают густой слой — едва ли не врага церкви и христианства. Обратите внимание на статью о. Филевского** в сентябрьской книжке 1901 г. ‘Странника’ под заголовком ‘Пусто-словствование светского богослова’ — г. Розанова, или на ст. ‘Душеполезн. чт.’ -за 1901 г. ‘Язвы нашего времени’ — в декабр. кн., где Вас величают ‘писакой’, для коего ‘нет ничего святого’.
______________________
* Письмо это, полученное анонимно, судя по слогу, принадлежит одному из почтенных профессоров С.-Петербургск. Дух. Академии. Печатаю я его, равно как и следующее письмо, ради отмеченных курсивом мест — дабы показать, до чего антипатия к незаконнорожденному ребенку неодолима даже в человеке просвещенном, но духовно — просвещенном. Ибо не могу я забыть трогательнейших случаев внимания к таким детям и их матерям обыкновенных людей (напр., одного отставного солдата в вагоне третьего класса, который, разыгравшись с прелестным ребенком на руках женщины, спросил: ‘К мужу, голубушка, едешь?’ — ‘Нет, — ответила та, вся залившись краской стыда, — у меня нет мужа, этот ребенок у меня незаконный’ [удивительный по невинности ответ, он был мучителен, это по лицу было видно, между тем в вагоне, проездом, она не сумела пролепетать такой несложной лжи: ‘К мужу’]. Солдат сконфузился утроенной стыдливостью, весь изменился: и вот бы кто посмотрел, с какой чудной, английской [староаристократической] деликатностью и серьезностью он после слов этих говорил с нею, обходился с нею. Не могу забыть этого праведного солдата. В. Р-в.
** Ныне — друг мне, состоящий со мной в деятельной переписке. Хотя по должности это только преподаватель Закона Божия в Харьковском коммерческом училище, однако — один из основательнейших и, главное, пламеннейших, мне известных, богословов. Нападки на меня как его, так и других дух лиц едва ли не исходят из их непривычки к языку светской литературы. Ибо едва они вступают в приватное ко мне отношение — их недоуменный гнев прекращается. То же было в отношении ко мне и с г. А’. Сильченковым, вступившим после печатного на меня нападения в уважительную частную со мною переписку. Дружелюбный тон как настоящего, так и следующего письма дает, однако, надеяться, что и среди духовенства я имею своих негласных друзей. В. Р-в.
______________________
Вашим почитателям больно это слышать. Не думаем, что и для Вас безразличны отзывы печати, особенно отзывы журнала, руководимого довольно известным профессором академии г. Лопухиным. Да и руководитель ‘Душ. чтения’ тоже профессор, да еще ‘заслуженный’.
Светская печать, насколько она нам известна, тоже не всегда благосклонна к Вам. В ‘Новостях’ не раз Ваши теофилософские суждения подвергались вышучиванию, равно как и в ‘России’. Еще на этой неделе г. Дорошевич зубоскалил по поводу Вашей заметки в ‘Нов. Вр.’ о присвоении некоторым детям названия ‘внеканонические’. А г. Шарапов в своих ‘Сугробах’ прямо-таки причислил Вас к поощрителям распутства. Настоит, нам думается, нужда объясниться Вам с Вашими недругами или назовите их иначе как, дабы и почитатели и друзья Ваши не подумали, что Ваше молчание есть согласие с нелестными для Вашего достоинства аттестациями…
Ignotus Vobis
P. S. Позволим себе не очень кстати, но заодно уже обратить Ваше внимание на книгу г. Страхова ‘Хр. учение о браке’. Полагаем, что в ней найдется нечто в пользу облюбованной Вами теории ‘прилепления полов’. Мы разумеем теорию (конечно, разбиваемую) консенсуалистов. Разбита-то она все же не наголову. Лично мы, впрочем, не на стороне ‘прилепления’ как акта естественно-таинственного, но не всегда священно-таинственного: ибо есть прилепление строжайше запрещаемое: ‘не прелюбы сотвори’ и ‘блудники — вне Иерусалима небесного’ (Апок.). Еще: Вы, по-видимому, желаете легкости разводов. Но не была бы эта легкость развода поводом к еще более легчайшему распутству? И еще — последнее еще: напрасно Вы громите духовенство за термин — ‘незаконнорожденный’. Церковь все даст духовным чадам внебрачным, что и в браке рожденным. Если же лишают их прав на имя и наследство, то это чаще всего сами отцы (начинается мой курсив. В.Р.) — простите за выражение — кобели, и матери — суки, отдающие, и очень с легким сердцем, своих птенцов в воспитательные дома. Если государство найдет возможным дать детям этим имя и права отца (буде найдется), то Церкви тут возражать нечего*. Чем дети обеспеченнее во всяких отношениях, тем лучше… Но пока довольно!.. Может быть, будет случай и побольше поговорить на эти жгучие темы… Idem.
18 ноября 1901 года. С.-Петербург
NB. ‘Новое Время’ несомненно даст Вам место для объяснений с Вашими противниками. Будем ждать на этой неделе слова от Вас.
______________________
* Так об этом надо бы давно, сто лет, тысячу лет назад звонить в колокола. Но духовные люди проспали всю эту свою (возможную) славу. А проспали они ее потому, что предполагали в данном месте не человеков с совестью и сердцем, а ‘щенят’, ‘коб…лей’ и ‘с…ук’, о которых что же заботиться. Но добрый солдат, заигравшийся в вагоне с младенцем, узнав о происхождении его, не сказал: ‘с.ка’, а вдруг начал, как мальчик, как девочка-институтка, служить матери. Ему — и слава! И не на что жаловаться будет, если в веках позовут его ‘скреплять и благословлять супружащихся’, взамен вечных ругателей детей и женщин. ‘Пусть благословит, кто добр, ибо кто благословлял — добр не был’. В. Р-в.
______________________

2 Достоуважаемый N. В-ч. (Извините, не знаю имени и отчества.)

Милостивейший Государь! Книжка моя, очевидно, передана Вам не от меня, но я очень рад познакомиться с Вами, хотя и чрез третье лицо, и, когда буду на Шпалерной, постараюсь завезти к Вам и от себя другие мои книжки.
Честь и слава Вам, что Вы поднимаете вопросы самые жизненные и многозначащие, каков прежде всего вопрос о браке. Ясно, что Вы искренно желаете современные нам отношения между двумя полами очистить от той грязи, которою так глубоко пропитаны эти отношения, но с грязью надобно держать себя еще более осторожно, чем сколько требуется осторожности при обращении с предметами чистыми и нежными, — может завонять…
В Вашем письме мне очень понравилось делаемое Вами сопоставление брака* и венчания с хлебом и благословением последнего. Это сопоставление, думается мне, очень хорошо выясняет существенное различие между семьею легальною и нелегальною. Хлеб как хлеб, и благословенный и неблагословенный, сам в себе есть один и тот же хлеб, но в рассуждении пользования им, иначе — по отношению к его благословенности или неблагословенности — далеко не одинаков: мы на каждом шагу видим, что одни из нас и при питании, по-видимому, непитательною пищею, если только есть Божие благословение, наслаждаются здоровьем и крепостию, бодростию сил тела и души, другие, наоборот, и при пичкании себя одними лишь ростбифами да бифштексами, бульонами и т.п. — выглядывают доска доской** и бледны и даже сини, как зарезанная и ощипанная, старая, худая индейка, или же лоснятся такою несимпатичною откормленностию, которая невольно возбуждает отвращение к себе. И ясти будете, и не насытитеся, говорил Господь Израилю, не слушавшему повелений святых. Так и половое сопряжение, само в себе это сопряжение, и благословенное и неблагословенное, есть одно и то же nuptus, но по своей, так сказать, питательности, по своему применению, по своей качественности, характеру и проч. — различно до противоположности: nuptus с благословением есть брак о Господе (слова ап. Павла), a nuptus без благословения — брак по страсти (тот же ап.), союз брачный благословенный есть союз во образе союза Христа с церковию (у того же ап.), а союз брачный неблагословенный есть союз любодейный, союз растления (в Евангелии и посланиях), словом — союз греха и беззакония. Отсюда и дети второго союза суть плоды греха и беззакония. Возражают: да за что же дети страдают? Ответ: за то же или потому же, за что и почему страдают дети (дальше мой курсив. В.Р.) сифилитики, рахиты, чахоточные, недоноски и проч. и проч.*** Таков уж закон всякого организма, в том числе и великого организма человечества: славится один член, с ним славятся и другие члены, страдает один член, с ним страждут и другие (ап. Павла). Есть и легальные семьи гораздо хуже нелегальных, но такое печальное явление не говорит в пользу последних. Солнце, и прежде и теперь, многими людьми боготворится и боготворилось: чтобы изгнать такое языческое идолопоклонство, следует ли солнце уничтожить, а оставить на небе лишь луну, хотя последняя без солнца и светить не может?.. Так должно относиться и к оценке всякого человеческого злоупотребления.
______________________
* Курсив везде автора. В. Р-в.
** Вот как автор начинает делить. Так, подводя под его параллель (а ведь духовные писатели все витают в небесах, все пускают воздушные ракеты, на землю ноженьками не ступают, в суд, в театры не ходят, литературы не читают) конкретные, приведенные выше случаи, мы и получим чудовищный исторический факт, что и а) сгоревший муж, и b) любовник кучер, и с) ялтинские приключения, и d) в костюме Евы запертые в номер любовниками рязанские дамы, так как они все представляют случай с венчанием, факт из жизни повенчанных супругов — суть ‘хоть и не добротная пища — а во здоровье’, а другие случаи чистейшей нелегальной семьи — ‘хоть и бифштекс, но, как без благословения — то вкушающие его доска доской’. Письмо это важно для объяснения истории семьи. В. Р-в.
*** Ну, вот! А свящ. Дернов чуть не обмолвился: ‘Не от нас идет, мы не учим о незаконнорожденности’. Слишком учите. В. Р-в.
______________________
Всего в письме не выскажешь, а тем паче, моя рука, вот уже три года страдающая от ревматизма и невралгии, не позволяет мне много писать. Свидетельствую Вам мой усердный поклон и почитание, с желанием Вам всякого блага, Ваш покорнейший слуга протоиерей Г. Титов*.
______________________
* Автор книг: ‘История священства и левитства Ветхозаветной церкви, от начала их установления при Моисее до основания церкви Христовой’. Тифлис, 1878, ‘Уроки по пространному христианскому катехизису Православные Кафолические Восточные церкви’. СПб., 1889, два тома, и ‘Три разговора’. СПб., 1894. Из первого труда, едва открыв его, я вычитал драгоценное сведение: первосвященник израильской, даже в старости женясь, не должен был брать невесты старше 12 1/2 лет, ибо по закону израильскому (как аксиома, как принцип) ‘первосвященник должен быть постоянно в цвету’. Прочитав это, я так взволновался, что не мог далее читать книгу св. Титова. Противоречие, пропасть между нами, с иерархией непременно из непвливаемых растений (девство), и между ветхозаветной иерархией в бутонах расцветающих — ударило меня, как молния. Священник же Титов списал это в книгу свою равнодушно, не замечая смысла факта. От сего и в этом письме он проводит жестокие параллели: ибо уже и мозг и сердце его — посохли, а израильские пророки, как Осия, сами и по повелению Божию зачинали детей даже ‘от блудниц’. Все это и подводит нас к логике детоубийства: там всякое дитя и каждая мать по физиологической святости своей приводили в восторг, как цвет, как бутон, пророков, первосвященников и царей. И это-то, такая-то общая психология, а не какой-нибудь коротенький закон, и расцветила Израиля. И в нем уже не могло развиться ни наших диких попреков: ‘сука’, ‘кобель’, ‘дитя сифилиса’, ни последствия их — детоубийства. В. Р-в.
______________________
P. S. Читали ли Вы статью против Вас Заозерского. в ‘Богословском Вестнике’ (изд. Моск. Академии), в ноябрьской книжке?

3 Страшная катастрофа на Эльбе**

У Бланкензе на Эльбе, в ночь с воскресенья на понедельник, произошла катастрофа, о которой берлинские газеты сообщают душу потрясающие подробности. Пароход ‘Primus’, служащий для увеселительных прогулок, слишком рано перешедши с южного фарватера на северный, наскочил на буксирный пароход ‘Hansa’ и, получив сильное повреждение, пошел ко дну. На нем находилось не 120 человек, как сообщил телеграф, на основании первых известий, а 195, причем погибло не меньше 100 человек, среди них много женщин и детей. Из пассажиров, спасшихся на буксире ‘Hansa’ и на двух, к счастию, подошедших пароходах, почти все серьезно ранены осколками взорвавшегося котла. Допрошенный чинами морской полиции капитан буксира ‘Hansa’ тотчас же был отпущен на свободу, так как выяснилось, что, заметив неправильный переход ‘Primus’a’ с одного фарватера на другой, он сделал все от него зависевшее для предотвращения столкновения, и несчастие произошло не по его вине. Капитан погибшего парохода бросился в воду и благополучно добрался вплавь до другого берега Эльбы, ширина которой в этом месте достигает 1800 метров. Несмотря на то что ‘Primus’ пошел ко дну не больше чем через одну минуту после столкновения, многие женщины, как передают очевидцы, успели перебросить детей на ‘Hansa’. Взрослых, вообще, спасено очень мало. На пароходе находились целые семьи, и поэтому на нем было много детей, о которых и заботились главным образом. ‘Primus’ — один из старейших пароходов, плавающих по нижней Эльбе. Он построен в Англии в 1848 году и считался одним из лучших.
______________________
* Не могу ответить лучше священнику Г. Титову, как этой вырезкой из газеты. Вот пример любви материнской, которую они клюют железными носами: ‘бл…ди’, ‘ко…ли’, ‘недоноски’, ‘сифилитики’, ‘рахитики’. Ибо надеюсь, никто не станет спорить, что незаконнорожденное дитя так же мило родителям, как и законное. В. Р-в.
______________________

XLVII. Осужденные — о себе*

1

Покорнейше прошу поместить в вашей уважаемой газете ответ на несправедливое замечание г. Киреева 12 декабря, что только развратная женщина сознается, что незаконный ребенок — ее ребенок.
______________________
* До сих пор мы судили теорию. Никто не взглянул, что же такое факт? На факт неслись громы, и самая теория ‘незаконнорожденности’, ступающая по щиколотки в крови, есть только концентрация этих громов. Между тем громящим и в голову не пришло посмотреть, какая смирная курица лежит под их юпитерством… Но в курице этой невыразимая сила, ибо так-таки Юпитеры со всем капитолием догматов и текстов все же не довели ее до смерти — и только бесполезно измяли ее перышки, искровавили гребешок. Пораженная, поражаемая — все еще она пищит: ее хранят ее дети, а ради них, кажется, хранит и Бог. Я радуюсь, что печатная полемика о незаконнорожденности доставала в руки мои несколько документов — писем, которые окончательно решают вопрос о ‘безнравственности незаконнорождающих’, как письма и сведения о ялтинских и рязанских прелестницах, в сущности, уже решили вопрос о ‘нравственности законнорождающих. В. Р-в.
______________________
Это не развратная женщина, а мученица с минуты своего падения. Рождение ребенка удерживает этих несчастных от самоубийства*. Я должна, я обязана сделать все для маленькой крошки**, я должна любить ее в два раза больше, чем законную, потому что я виновата*** перед ней за свою веру в негодного человека, который обманул меня, который клялся Творцом небесным, что любит меня, что ничего худого мне не сделает, что я самое дорогое для него существо на свете: но что ему нужно и мое доказательство любви, а то он иначе не верит, что я люблю его, а не хочу только выгодно пристроиться****, потому что у него есть средства, а я бедная девушка, и я верю ему не думая, что это низкая ловушка, и вот рождение несчастной крошки***** с ужасной кличкой. Не потеря стыда и не желание разврата заставляет меня оставить ее у себя, а бесконечная жалость! Если бы не только презрение общества, а даже велели бы лечь мне на грязную мостовую и топтали бы мое тело, как топчут теперь мое имя, то и тогда я не рассталась бы, не отдала бы в чужие руки мое бедное дитя, не отказалась бы, что я мать. У ребенка отец и общество отнимают положение и имя и дают ему ужасную кличку, и я, по-вашему, г. Киреев, должна отнять у него самое дорогое и первое слово ‘мама’ — это ложный стыд и ложное понятие! Пусть я несу должное наказание за свою веру в негодного человека, и нравственно — я мученица. Ведь мое чувство втоптали в грязь и отняли мое доброе имя, и только это маленькое существо гладит своей ручонкой по щеке и говорит ‘мама пай’, ведь никто этого мне не скажет больше!****** И я обязана ей за эти дорогие ласки, обязана уберечь ее от ужасной ошибки ее матери. А что же отец? А пока ты, матушка, молила да плакала, я успел хорошо устроиться, женился, взял за женой тысячи, она ничего против меня не имеет и еще больше укрепила мое служебное положение. А ваша совесть, м.г.? А у меня ее нет, да она мне и не нужна, ведь общество ко мне относится симпатично, я везде принят, как приятный гость, я теперь человек женатый, разве меня можно упрекать? А ребенок, брошенный вами без средств и без имя? Ну, имя ребенку дал священник, замечает с насмешкой отец, а воспитание лежит на обязанности матери, ведь и г. Киреев пишет, что никто не мешает матери заботиться о своем ребенке. Но справедливо ли это? Холодным ужасом наполняется сердце при мысли о болезни, что будет с ребенком, ведь сил физических не хватит при этом нравственном гнете. Бедные, несчастные, ни в чем не повинные детки! Не обижайте, г. Киреев, не смешивайте несчастной матери и обманутой женщины с женщиной развратной, между ними большая разница! Развратная стыдится своего ребенка и бросает его на произвол судьбы, наполняет ими помойные ямы и воспитательные дома*******. Но почему вы никаким именем не окрестили гг. соблазнителей, ничем их обязать не хотите? Еще раз — справедливо ли это?
Несчастная мать.
______________________
* Вот! Только это удерживает!! И чуть-чуть поменьше мистической любви к ребенку, чуть-чуть побольше стыда перед соседями, перед соседками — девушка кончает самоубийством. В. Р-в.
** Какой прелестный, невинный язык. В. Р-в.
*** Вот! Как это противоположно духовным, которые никогда-то, никогда не начали речей своих вопросом: ‘Да уж не виноваты ли и мы‘. Их — вечная молитва: ‘Господи, благодарю тебя, что я не таков, как иные, как вон тот мытарь’. В. Р-в.
**** Вот! Действительно, что девушке ответить на подозрение, что она ‘пристроиться только хочет’, когда законный брак и в самом деле есть не ‘чадородия ради’, а только — ‘пристройство себя’. И в порыве девушка дает доказательство подлинной, неподдельной любви. А богословы тотчас переходят на сторону кавалера: ‘Она пала — и ты перед ней ничем не обязан’. В. Р-в.
***** Какой язык, какие чувства. В. Р-в.
****** Удивительно. Вполне удивительное письмо. О, как я благодарен корреспондентке за него, ибо тысячи таких же матерей скажут: ‘Вот наше оправдание’. В. Р-в.
******* Тут — ошибка от неразумия. В пустыне, в малолюдстве, при малом знакомстве — никто не бросит, а если грозящих очей много — самая добродетельная не выдержит, ноги затрясутся, руки ослабнут и выпустят младенца в ‘пасть дракона’ (Апокалипс). В. Р-в.
______________________
Многоуважаемый В.В.! Я всегда читаю ваши статьи о разводе в ‘Нов. Времени’. Я читаю их с мучительной болью… Вот уже 17 лет я живу с человеком, которого люблю и уважаю. Я свободна, а он имел несчастие 20 лет тому назад жениться на особе, которая его через три месяца оставила и ушла с другим, ушла первая — сама*, причинив своему мужу много горя и страдания. Но эта особа о разводе и слышать не хочет, у нее теперь 6 человек детей, которых она по закону крестила законными, а мои несчастные дети совсем некрещеные, хотя старшей дочери 15 л. Его жена, очевидно, ждет выгод после его смерти: хорошую пенсию, а теперь грозит, что она будет требовать на воспитание детей… Боже, за что все это? Ведь в рождении тех детей он невиновен, ведь на самом-то деле те дети — не его дети… И эту ложь прикрывает закон! Его жена знает, что теперь он занимает прекрасное место и получает 6 тысяч в год, а ее милый служит по вольному найму и больше как 150 р. в месяц заработать не может, ибо высшего образования не получил. Я денег на образование своих детей не жалею, сама нигде не бываю, кроме театра, всегда стараюсь быть незамеченной, ибо сослуживцы моего любимого человека и не догадываются, что я не жена ему, т.е. что мы не венчаны в церкви. От детей все старательно скрываю, но когда моей дочери будет 18-19 лет — все скажу ей, знаю заранее, что тяжело мне будет, со слезами, с рыданьями расскажу ей, она поймет меня и простит!.. Я еще написала бы Вам, но слезы льются из глаз и не дают мне писать… Спасибо, спасибо Вам, добрый Василий Васильевич, в своих молитвах я поминаю Вас.
Когда же конец всем страданьям?.. Дети, бедные — несчастные дети мои…**
Мать
______________________
* Какое надо — каменное? львиное? ослиное? — равнодушие семьеустроителей к состоянию семьи, чтобы при ежегодно и повсеместно повторяющихся таких случаях не промямлить хоть краткого: ‘А будет покажут свидетели, что от мужа его жинка ушла своей охотой и без его грубости — и тот муж волен вступить в новый брак’ (мотив): ‘понеже Господь наш Иисус Христос изрек: Иго мое легко и бремя мое удобоносимо‘. Но ничего не промямлили гордые своею праведностью уста, — только (см. выше примечание)… солдат поиграл с ребенком вот такой страстотерпицы, как автор этого письма. В. Р-в.
** Последняя страница письма вся закапана слезами. В. Р-в.
______________________

3

Милостивый Государь В.В.!
Не могу промолчать, чтобы не сказать вам глубокую благодарность, что вы говорите в пользу несчастных женщин, обреченных на самую горькую жизнь, благодаря невозможности развода. Я смело могу сказать, что я нравственно честная женщина, не разврат привел меня к тому, что я мать незаконного ребенка. Это слово ужасное. Человек родится по воле Творца, а его называют незаконным, ведь это богохульство. С отцом моего сына мы прожили честно, без измены, 14 лет! Только его несчастная семейная жизнь не дала ему свободы для нашего брака, который был бы истинным браком. Его брак был неудачный во всех отношениях, верности никогда не было, детей не было, но жена не согласна была на развод — и конец. Не из любви, а из мести, из зависти не желала развода и не дала ему счастья найти хорошую семейную жизнь с любимой женщиной, с матерью его единственного сына, которого даже и усыновить он не мог, — необходимо было согласие жены и на это. Эта законная жена буквально свела его в могилу преждевременно и оставила его сына без имени отца и без средств отца, лично отцом заработанных. Только свобода развода вообще и создала бы прочную семью, тогда больше дорожили бы друг другом и скорее бы взаимно старались дать счастье. А если счастья быть не может, дали бы свободу друг другу тогда, когда еще можно начать новую жизнь. Знаю трех дам, с первыми мужьями жили крайне несчастливо, а со вторыми живут превосходно. Скорее мужчина соглашается дать развод, а женщина, если сама не влюбится, то никогда! Знает, в чем ее сила. Вот эту-то злую волю и должен закон изменить, к счастью ни в чем не повинных детей. Каждая женщина должна быть матерью, исполнить свое назначение. Если б дали больше свободы в браке, то не было бы несчастной семейной жизни, от которой страдают дети. Для кого нужен брак, семья? Только для детей. Теперь же брак оказывается лишь для мужа и жены, только. Интересы детей на втором плане, и этому и помогает закон, не дозволяющий развода даже и тогда, когда права детей требуют этого, а жена из мести не желает развода с мужем, и такой-то брак охраняется законом!!! Это безнравственное сожительство предпочитается законом нравственному сожительству, основанному на взаимной верности, уважении и любви, но из-за злой воли жены, — только по названию, — считается незаконным. Женщина страдает, дети также, и на что, для кого нужен этот пресловутый законный брак без любви, без верности, даже без уважения? Вся моя жизнь погибла из-за этого ужасного предрассудка, мой сын осиротел в 11 лет, когда именно отец необходим для мальчика, мы одиноки*. 6 лет тому назад, в надежде, что будет же наконец свобода от брачной неволи, просили Государя дать сыну отчество и фамилию отца, предполагая нашим законным браком узаконить и сына, испросив Царской милости. Но смерть лишила этой надежды, и мы теперь остались с разными фамилиями: мать и сын. Что огорчает сына и меня ставит в крайне ложное положение. Сын еще мал и не может понять всего, и я не могу сказать ему правду, он вырос в том убеждении, что отец и мать его, как и все, муж и жена были. Но эта разница в фамилиях его возмущает. Я не могу его отдать в школу из-за этого, там дети сейчас поймут его ложное положение и обидят его. Были уже два примера этому, что его вовсе оттолкнуло от детского общества. Моя нелегальная семья оттолкнула всех родных от меня именно тем, зачем я ребенка не отдала в деревню, а стала сама воспитывать. Это неприлично! А отдать свое дитя чужим прилично! Что за дикое понятие, ужасный предрассудок, который должен 20-й век уничтожить. Мать обязана быть при ребенке, и надо считать позором то, когда мать отдает ребенка, бросает его на попечение чужих. За этот мой поступок все родные отвернулись, также и большинство знакомых, и вот теперь мы остались с сыном вполне одинокие, настолько, что мне некого назначить опекуном для сына в случае, если я не доживу до его совершеннолетия. Это огорчает меня до глубины души, мое здоровье утрачено от горя и печали. А та женщина, которая создала такую ужасную жизнь для троих, благоденствует, пользуется уважением, известным общественным положением и при этом окружает себя ореолом примерной жены, что она мужа не оставила до конца его жизни. Она же нравственно и убила его жизнь, его силы не вынесли того ненормального семейного положения, в котором она держала его 32 года!!! Мы уехали за границу, но и туда она приехала, нигде не могли скрыться от ее преследования, т.к. служебное положение не давало возможности мужу уехать, не оставив адреса. Я принесла в жертву все, что имела: молодость, здоровье, спокойствие и мое доброе имя, все свои обязанности исполняю так, как может исполнить только самая верная жена и любящая мать. Последние два года жизни мужа я боялась, чтобы не заболеть душевной болезнью. Он был болен, видеть его я не могла, он не мог быть у нас. Письма к нему не доходили, все его жена вскрывала, и после его кончины все мои письма, которые нашла у него, передала своему воспитаннику балбесу, она взяла на воспитание сына портного, усыновила, и этому молодому человеку отдала мои интимные письма к отцу моего ребенка, и стращает тем, что письма эти отдаст моему сыну, желая возмутить его детское невинное сердце. Оскорбление для меня и то, что мои письма у чужого молодого человека. Вот жизнь, вот результат ложного понятия о нерасторжимости брака, тогда как именно после-то развода и была бы наша семейная жизнь угодная Богу и без злых нареканий в обществе.
К.Д.
P. S. Пошли Вам Господь счастья и радости за Ваше сочувствие, самое высшее христианское чувство, к обездоленным.
______________________
* Курсивы — везде автора письма. В. Р-в.
______________________

* * *

Милостивый Государь В.В.
Письмо ваше было получено в мое отсутствие, потому и не отвечала долго. Моя благодарность вам беспредельна, ваше письмо одобрило меня, оживило мою душу. Все ваши горячие слова в ‘Нов. Вр.’ я читала и перечитывала много раз, с глубокой благодарностью к вам. Вы пионер в этом деле жизни людской, вы первый поставили вопрос ясно, открыто, и тысячи несчастных матерей будут всегда благословлять вас. Ваше письмо лично ко мне невыразимо утешило меня, каждое слово сочувствия в моем положении дорого для меня. Конечно, моя главная забота воспитать*, выучить моего сына, и это дело идет пока хорошо, благодарю Бога.
______________________
* На слова моего письма, что главное надо отдать в гимназию сына, преодолев стыд. В. Р-в.
______________________
До того времени, когда сложилась печально моя жизнь, я занималась педагогическим трудом, и любила этот труд. Некоторый опыт и дал мне возможность понять и наше вообще школьное дело, которое было мне не по душе, потому сын мой воспитывается дома, по программе реального училища кн. Тенишева, где и окончит свое среднее образование, Бог даст, а что дальше, это уже укажет время и его личное желание. У моего сына большие способности к музыке, и для своих лет он очень хорошо знает музыку, и в этом он мой ученик, как и по научным предметам, для некоторых из предметов в этом году был учитель.
Мать моя не то чтобы совсем разошлась со мной, но игнорирует вполне моего мальчика* и, кроме огорчения, ничего не дает мне. Бесконечные упреки, обвинения и проч. сделали то, что мы видеться не можем. Отца моего давно уже нет в живых, 4 старшие брата умерли в последние 10 лет, младший больной, живет с матерью. Больше никого нет. Прочие родные все давно отделились от меня и все равно что чужие. Я писала вам, что мне положительно некого назначить опекуном моего сына, в случае моей смерти, мы очень одиноки и беззащитны во всех случаях. Я написала о. Дернову письмо, полное горячей обиды за его ответ на ваши статьи**. Он знал моего отца, очень уважаемого человека, и я ему написала, что и отец мой всегда возмущался тем, что наказывают детей за поступки родителей, это жестоко! Письмо он получил, т.к. я сама передала в квартиру его. Также у меня был горячий спор с Киреевым, я знаю его лично.
______________________
* Бабушку, игнорирующую внука, пусть незаконного, следует подвергать эпитимье и не допускать до таинства причащения, как повинную против заповеди: ‘Не убий’ и прочих слов Спасителя, напр.: ‘Прежде чем принести жертву Богу — пойди, примирись с ближним твоим’, тем паче — с родственником, с несчастною и одинокою дочерью. Начать спасение незаконнорожденных надо с острастки родителей незаконно рождающих девушек. В. Р-в.
** Я думаю — и не почесался. В. Р-в.
______________________
Вполне доверяю вам мое письмо, если вы находите полезным напечатать его, все ли, или частями, как вам угодно, как найдете удобным, вполне оно в вашем распоряжении. Только одного не желала бы, чтобы мое имя было подписано, это неудобно по многим причинам. Мне могут сделать неприятное родные мужа, т.к. ведь многим, очень многим известно, что я и мой сын его вторая семья. Отец моего сына был известный юрист, и его весь Петербург знал. Затрагивать его память для меня было бы тяжело. Все, что я писала вам, истинная правда, все было так, более или менее это все и известно многим. Многие из друзей моего мужа воображали, что мой дом будет местом сборищ холостой компании, но когда увидели, что я смотрю серьезно на мою семью и что не желаю их видеть иначе как добрых знакомых в семейном доме, то все удалились и после смерти мужа не вспомнили, что остался единственный сын их товарища, и упрекали меня в ‘гордости’ и проч.
Жена, будто бы оскорбленная отцом моего ребенка, старается всеми силами делать мне все неприятное, и я стараюсь ничем не заявлять о себе, лишь бы иметь покой душевный, столь необходимый в моей жизни. Если же появится моя фамилия в письме, она сделает мне неприятность. Это очень злая, мстительная женщина, обладающая большими матерьяльными средствами, которые заработал отец моего сына, исключительно своим трудом, имея в виду вполне обеспечить своего единственного родного сына, но эта женщина сделала так, что все получила она, как законная жена, хотя и фиктивная много лет, и все передала своему воспитаннику, вовсе чужому по крови и духу ее мужу. Вот какое зло делается в жизни благодаря трудности развода, а главное — что без согласия ‘правой’ стороны развод быть не может. В этом и заключается все зло.
Были средства, были связи, были юристы, но не было согласия жены, и ничто в мире не могло разрушить ненавистный брак. Вот что ужасно! И никакими силами, даже на время, не было возможности избавиться от ‘законной’ жены. Когда он был болен при смерти и я пришла навестить его, что пришлось сделать чуть ли не силой, надо было видеть его, измученного, больного, который говорит мне: ‘Я все ждал тебя, зачем ты раньше не пришла? Она все торчит перед глазами, не могу ни на минуту избавиться от нее, отыскиваю дела, прошу ее передать их лично: нет, находит кого-то знакомых и через них передает, а сама сидит безвыходно, нет, одно для меня — только смерть даст мне покой. И зачем мне жить, когда для вас с сыном я не могу сделать то, что есть мой долг, чего желаю, и нет воли исполнить это. Нет смысла в жизни, жить невыносимо тяжело и нет у меня сил больше терпеть эту пытку’.
И вот уже два года и два месяца, что кончились его страдания, нравственные и физические. Нашел ли он покой там, успокоилась ли его больная душа, прострадавшаяся 32 года в цепях Гименея? Моему сыну 13 лет, он еще совсем не знает жизни, хотя и очень развитой мальчик, но чистый, невинный мальчик. И могу ли я рассказать сыну нашу печальную судьбу, он не поймет даже, и только смутится его душа, а душевный мир для ребенка необходим еще более, чем для взрослого. Он знает, что есть церковный и гражданский брак. Я жила с ним полгода в Италии, а там все гражданский брак, и потому его вовсе не смущает то, если говорят у нас о гражданской связи, он смотрит на это как на обыкновенное. Только смущает его то, что у меня с ним разные фамилии. Но в этом мне помогает то, что я была в консерватории, ведь все артистки могут иметь две фамилии и обыкновенно оставляют ту, с которой начали свою музыкальную карьеру. Я хорошо играла на ф-пиано. 15 лет тому назад играла и в концертах, и уроков имела много. И этим объясняю то, что у меня не одна фамилия с моим сыном. Открыть правду очень мудрено, пока еще он мал. В маленьком кругу моих знакомых он видит хорошие отношения ко мне, а новые знакомства я не делаю. Вот одно страшит меня, что мои письма к его отцу остались в руках моих врагов, а они стращают, что отдадут их моему сыну, чего я вовсе не желала бы. Письма были не для сына, а для отца.
Соблаговолите сообщить, в какой именно форме напечатаете мое письмо. Буду очень рада, если мое слово хотя каплю прибавит пользы для дела, о котором вы так горячо пишете. Да поможет вам Господь защитить детей и их матерей от горя и зла.
Будьте здоровы и счастливы вы всегда.
Преданная Вам К.Д.

* * *

Благодарю вас, многоуважаемый Василий Васильевич, за память о нас с Лелей, за ваше доброе письмо, которое очень утешило меня. Леля мой благодарит вас за привет, он помнит вас, конечно. Знаю я, что вы утомлены письменной работой, и не ждала вашего ответа. Написала потому, что слишком тяжелый вопрос был затронут, хотелось высказать свое мнение, по поводу вашей статьи и др. Без вины виноватые долго еще будут страдать, пока не отживут свой век людские предрассудки, пока не поймут все, что каждое рождение есть законное по воле Творца и по закону природы. Только бы это сделалось общим законом, и все изменилось бы радикально. Тогда и матери не страдали бы. Здоровье мое очень пошатнулось в эту зиму. Лет 5 уже, что я чувствую болезнь сердца, а теперь определилось расширение аорты, что часто причиняет мне страдание, боль в груди и в области сердца. Все это глубоко огорчает меня, т.к. я одна у моего мальчика. Без ужаса подумать не могу, что с ним будет, если я не доживу до его совершеннолетия. У него буквально никого нет в мире родных. Нет у меня и такой знакомой, которой бы я могла поручить докончить воспитание. Оно начато не по шаблону, а все ведется согласно индивидуальности мальчика, согласно с его здоровьем и развитием. Каждая ломка может привести к дурному. Как поручить той, которая не отвечает моим принципам? Это ужасная забота, мучительная для сердца матери. У меня знакомые светские дамы, они и о своих-то детях заботятся по рутине, по шаблону воспитывают и считают это лучшим, где же понять им душу чужого мальчика и прийти ему на помощь во всякую минуту жизни в такие годы, когда именно необходима дружеская опора, авторитет, чтобы понять жизнь так, как следует, без всяких превратных идей и понятий. У меня нет истинных друзей, и в настоящее время это очень чувствительно и горько. Молю Бога, чтобы Он дал мне жизнь для пользы моего мальчика, пока он еще так юн и беспомощен. Желая сохранить покой души моего Лели, я стараюсь скрывать от него мое нездоровье, иначе он лишится покоя, столь ему необходимого, при его слабом здоровье. На днях будет консилиум, в квартире нашего доктора, вероятно, чтобы решить вопрос о лечении на лето, куда поехать. Вот результаты всей горькой, безотрадной моей жизни, в лучшие годы, когда здоровье было разрушено горем и нравственными страданиями день и ночь, 17 л. ни минуты покоя душевного!!! Очень может быть, что много и неправильно в воспитании моего сына, т. к. система воспитания выработана мною одной, при помощи книг, но без живого слова участия. Все сделано, что говорило мне мое сердце и мой ум: это были мои единственные помощники и остаются до настоящей минуты. Страшно боюсь, чтобы у Лели не был тот же безвольный характер, что был у отца его, который подчинялся каждому дурному влиянию, а не хорошему. У моего Лели очень мягкий характер и до того послушный, что меня даже пугает это. Несмотря на то, что я никогда ничего от него не требую и даю полную свободу во всем его желаниям, — каждое мое слово он принимает как должное. Если, редко, когда придется отказать ему в чем-либо, всегда есть на это причина, которую и говорю, и прошу его самого понять это и не считать мой отказ за нежелание исполнить его просьбу. Мы с ним друзья, в полном согласии живем. Мое желание было видеть его любящим науки, но у него явился талант к музыке, и я стараюсь все сделать, чтобы развить этот талант, и мне очень трудно вести учебное дело нелюбимых им наук. Держать экзамен при школе Тенишева ежегодно слишком дорого, 150 р. за экзамены, я не могу этого тратить, придется до старших классов заниматься без экз. При домашних занятиях, кто же чужой будет так заботиться об уроках, как я? Все вечера я отдаю Леле, читая ему или повторяя в разговорах все уроки того дня или для другого дня.
Средства к жизни у Лели есть, но кто ими распоряжаться будет без меня? Средства небольшие, надо очень бережливо распоряжаться ими, чтобы сохранить их дольше. Я так страдаю душой, такая у меня забота на душе, что не вижу и выхода из этого положения. Ах, какое лишение в жизни — не иметь ни родных, ни друзей верных. Какое ужасное зло делают мужчины, завлекая девушку на такую дорогу, в которой сами же не могут указать путь спокойный, верный. Всевозможными обещаниями, уверениями заставят поверить всему, а потом и оставят одну отыскивать путь в жизни, когда уже ушло время, те годы, когда человек приобретает друзей навсегда. Наше положение с Лелей очень тяжелое, я предвидела это, и, когда просила его отца, возмущаясь его легкомыслием, о разводе или усыновлении, не нашлось человека, кто бы поддержал мои законные требования для пользы сына, и меня же еще обвиняли, что я не жалею близкого человека. А разве он-то жалел меня?! Вот мы и остались с Лелей так одиноки, что нет человека, кому бы я могла спокойно доверить моего сына. Доверие приобретается в юные годы, когда еще не было разочарований в жизни, а когда жизнь не удалась, тогда и вера в людей исчезла, и найти ее невозможно. Постоянно является анализ, сомнение, и веры нет. Мне больно то, что ни одной женщины я не знаю такой, которой могла бы верить и уважать безусловно. Была я раза два в женском взаимно-благотворительном обществе: что это за пустота там царствует! Точно играют в какую-то игру ученые женщины, что-то неискренное, ложное. Интриги, сплетни, серьезного ровно ничего, и это все интеллигентные женщины! Быть может, каждая женщина сама по себе хороший человек, но когда они все вместе, то это что-то такое неестественное… бесполезное. Рутина и предрассудки, в этом все. Заботит меня и то, что Леля так чист и невинен, что, если вдруг попадет в такую семью, где нет должной нравственности, он погибнет, он воспитан, как девочка, иначе и быть не может при женском воспитании, без отца и брата. Женщина не может воспитать по-мужски, и это не моя вина, что я женщина.
Простите великодушно, что я отнимаю у вас время на чтение этого письма. Ваше братское отношение дает мне смелость поговорить с вами по душе, высказать все мои заботы и горе. Душевно желаю вам здоровья и всех радостей в жизни. Вы счастливы в семейной жизни, и надо благодарить Бога!
Преданная Вам К.Д.

Многоуважаемый В.В.

Моя совесть спокойна: я исполнила нравственно и исполняю свято мои обязанности, данные Богом и природой женщине как человеку, и лично для себя не вижу в этом ни малейшего позора. Мучит лишь то, что мой дорогой сын не может иметь законное имя отца, что так необходимо в жизни, при тех взглядах общества, которые существуют. Я желала бы, и ради моего сына, чтобы мое письмо к вам было в печати, чтобы он знал, что его матери скрывать нечего и что правда выше всего. Бог знает, буду ли я жива, когда он все поймет, но печатное слово для него могло бы иметь силу как удостоверение, что мать его страдала, любя горячо его отца, и всю жизнь отдала ему!
Сообщите мне: кто пишет известия в хронике, и неужели так зря написали 19 дек. 1900 г., что митрополит разослал по церквам предписание священникам, чтобы в метрических свидетельствах не писали слово ‘незаконнорожденный’ для детей внебрачных. Это очень важное предписание и где же оно? Или такое известие было передано непроверенным? С декабря желаю узнать, правда ли это, и ни от кого узнать не могу. Ради Бога, напишите мне об этом. Вам легче узнать: слух ли это или факт, но кому-то угодно не давать хода этому важному распоряжению митрополита. Ваша мысль: создать общий содруж. союз самозащиты для несчастных девушек — превосходная мысль, и было бы жаль не осуществить это. Я с моим сыном уезжаю в этом месяце в Италию, на берег Адриатического моря. Примите мою сердечную, глубокую благодарность за ваше письмо. Повторяю, что именно ваше письмо для меня очень дорого. Такое сочувствие, как ваше, успокаивает душу больную, измученную душу. Я столько страдала нравственно и физически во всю мою жизнь, что эти страдания искупили уже мой ‘грех’, как говорят защитники нравственности показной. Дай Бог, чтобы вы были здоровы и счастливы.
К.Д.
Позвольте мне высказать вам, многоуважаемый Василий Васильевич, мою глубокую, сердечную благодарность за ваши дорогие для меня письма, за ваше снисхождение к моей просьбе, за все ваше редкое, доброе отношение к горю ближнего. Это отношение дорого для меня, как самое высокое из всех чувств, возможных в натуре человека. Хотелось бы мне очень многое сказать вам письменно, высказать все, что смущало и смущает мою душу, все, что пережила, передумала, когда сказать было некому. Есть такие вопросы в жизни, которые мне одной не разрешить. Вы единственный человек, которого я знаю, сказали открыто, прямо то, о чем я думала много лет, и никто не сочувствовал мне, и не понимали даже того, как можно идти против рутины, уменьшать святость брака и т.д. Каждое ваше слово в печати я читала с невыразимой радостью! Когда же ваши слова относятся лично ко мне, это такое утешение для меня, радость, а радости в моей жизни было немного, что потерять эту радость было бы для меня более чем грустно. Я боюсь отнимать у вас время, которого вы имеете так мало свободного. Но вы знаете психологию человека: чем больше хорошего получишь, тем более и хочется его, а так как немного было у меня хорошего в жизни, то ваши письма доставили мне такое глубокое удовольствие, какого я давно не испытывала. Мне думается, что вы не осудите меня за мою полную откровенность, что решаюсь беспокоить вас моими откровенными письмами, что очень эгоистично с моей стороны. Вы простите это?
Прошу вас, искренно скажите мне, могу ли я писать вам все, что тяжелым гнетом лежит на моем сердце, уже много лет. Ужасно сожалею, что не решилась написать вам раньше, когда мне более чем нужна была нравственная помощь друга — человека доброго, в истинном смысле христианской доброты, гуманного, понимающего душу человека, как вы. Нигде и ни от кого я не могла встретить именно того, что может успокоить измученную душу, в моем положении, нелегальном, и никто не помог мне так, чтобы я могла иметь мир душевный. Прилагаю копию с письма гр. Толстого, его ответ на мое письмо, написанное в минуты полного отчаяния. В 97 г. наши отношения с отцом моего ребенка стали изменяться под влиянием гипноза его жены, т.к. он изменил свою профессию присяжного поверенного на место в сенате, и работать пришлось дома, тогда как раньше все дела были вне дома с утра и до вечера, немного было времени для влияния жены, а человек он был такой, что каждое влияние на него сильно действовало, и как нервный человек — поддавался быстро гипнозу окружающих, зло, ведь, сильнее добра всегда. Перед тем как уйти в вечность, он все сам мне рассказал, всю правду, о которой я сердцем знала, еще раньше его рассказа. Надо понять мое положение именно так, как вы понимаете, и, как вы один можете, сказать правду и понять правду. Другому может показаться странным, даже смешным, что женщина в мои годы, уже не молодая, все еще ищет ответа на вопросы жизни? Но я вечно буду искать этих ответов, т.к. жизнь — это такая глубина, такая бездна! Если не ради себя, ибо моя жизнь прошла, то ради воспитания и счастья моего сына я должна узнать многое, чего не могу разрешить без помощи человека, которому могу верить и глубоко уважать. С 87-го года и до 91-го года я боялась людей, считала себя недостойной быть в обществе и жила 4 года в абсолютном уединении, видела только отца моего ребенка и доктора, нигде не бывала и все дни читала и думала горькую думу. В 91 году скончался мой любимый брат, это так повлияло на меня, что я серьезно заболела и почти 3 года страдала я физически, разными болезнями. ‘И кто не берет креста своего, и не следует за Мною, тот не достоин Меня’, как велика должна быть вера в Того, Кто сказал эти слова! Жизнь тяжелый крест, и где найти ту силу и твердость духа, чтобы покорно нести свой крест? Да, те мученики, которые бесстрашно шли в Колизее навстречу смерти, действительно исполнили завет Христа. Когда я была в Колизее, было жутко стоять на том месте, где смерть была удовольствием для зрителей и лилась кровь святых… О! как это ужасно. Несмотря на это жуткое чувство, меня тянуло опять идти в Колизей, и опять я уходила оттуда, обливаясь холодным потом, от жуткого чувства при воспоминании того, что видели эти руины! Рим чудный, дивный — и страшный. Нет, моя вера не дала бы мне силы идти навстречу смерти (т.е. навстречу мученической смерти, и, значит, нет во мне веры?). Естественной смерти я не боюсь, как неизбежного, страшит меня только мысль, что если умру, когда мой сын еще не взрослый, то он может погибнуть, попав под дурное влияние, а у него характер мягкий. Эта мысль ужасно тяготит меня. 8 лет тому назад я была больна без надежды на выздоровление, что я и чувствовала. Три доктора, лечившие меня, прямо говорили моим близким, что надежды нет и надо ждать моей смерти. Я отказалась от всяких лекарств, возбуждающих деятельность сердца, которое уже слабо работало. У меня был перитонит эксудативный и упадок деятельности сердца. Я страдала ужасно! Лежала в больнице графини Орловой-Давыдовой. Она, зная мое опасное положение, спросила: чего я желаю? Я попросила пригласить о. Иоанна Кронштадтского. Я никогда не забуду той минуты, когда он пришел ко мне! Видели ли вы его молитву у постели больного? Вот вера, настоящая, глубокая вера в Бога, святая, о которой сказано: ‘Чего ни попросите от Отца во имя Мое — даст вам’. У меня от болезни была полная апатия, и я смотрела на о. Иоанна, только видела его лице, его выражение глаз, в которых именно горела твердая вера. Смотря на его молитву, я плакала, и эти слезы облегчили мое сердце, стало легче дышать. После молитвы я просила причастить меня св. Тайн, эта исповедь была действительно настоящая. Как он говорил, как утешал меня, как легко было открыть всю душу перед таким служителем Бога. Опасность миновала, но я еще месяц ничего не могла есть, буквально ничего, ежеминутно давали глотать лед, и через полчаса по ложке шампанского, такой режим продолжался 6 недель всего, лекарств никаких. Только через год я могла сказать, что относительно здорова, но после этой болезни мой душевный мир изменился совершенно. Я перестала считать себя грешницей, стала требовать того же, чего требует каждая жена и мать, которая исполняет свой долг честно. Я не скрываю мое нелегальное положение и считаю его моим несчастьем, а не унижением. Сами женщины не подвигают дело вперед, дело защиты своих нравственных прав. Некоторые скрывают все, значит, обман, другие унижают себя, считают за милость каждое внимание, самое простое, ни то ни другое не нужно, когда совесть спокойна и обмана нет. Разве не хуже обманывать общество, прикрываясь браком и не будучи верным мужем или верною женой? В этом и был камень преткновения у меня с мужем. Его семейная жизнь все 32 года была обман и обман, и я удивлялась, как он может терпеть такую жизнь? Как могла терпеть такую жизнь и его жена? Брак — ширмы, а что там было?
Простите великодушно, знаю, что отнимаю ваше время, и прошу, не лишайте меня душевной радости. Искренно уважающая вас и душевно вам преданная.
К.Д.
P. S. От декабря 19-го 1900 г. в ‘Нов. Вр.’ я прочитала в хронике, что будто бы разосланы циркуляры по всем церквам, чтоб священники при выдаче метрич. свид. о рождении внебрачных детей не писали слово ‘незаконнорожденный’. В январе я отправилась в консисторию здесь и просила переписать метрич. свид. моего сына. Получила ответ, что в консистории неизвестно о таком циркуляре. В марте я вторично была в консистории и получила тот же ответ. Неужели это сведение было неверное? Как оно могло попасть в газету?

Приложение к письму. Копия с письма гр. Л.Н. Толстого 1897 г. 23 мая

Получил ваше письмо, когда был уже болен, и вот только теперь собрался ответить вам. Очень сочувствую вашему положению и желал бы быть вам полезен. Два совета смело могу дать вам: 1) тот, чтобы, не нарушая дружеских отношений, которые были же между вами, или стараясь восстановить их, если они утрачены, всеми силами стремиться к наибольшему ограничению плотских отношений, к наибольшему целомудрию в них и к совершенному прекращению их. Стремиться к этому нужно, несмотря ни на какой риск отвержения или гнева с его стороны. Требования эти так важны и святы, что никакой человек не может не подчиниться им, если только они будут выражены не с укоризнами, злобой, а в духе христианского смирения и кротости, 2) тот, чтобы в своих отношениях с ним с самого начала и до последнего времени поискать и отыскать свои грехи, свои ошибки, свои недобрые поступки в отношении его. Такие поступки есть, и чем строже вы отнесетесь вообще к себе, чем больше найдете в себе дурного и осудите его в себе, тем меньше жестока вам покажется его обида, тем легче вам будет простить ее, а чем больше вы простите его, тем больше он почувствует свои вины перед вами и обратится к вам не телом, но духом.
Вот все, что умею вам сказать. Простите, если не удовлетворил вашего желания.
Всей душой жалею вас*
Л. Толстой.
______________________
* Со своей стороны я написал девушке-матери, что, прожив уже несколько лет супружескою жизнью и имея сына, она и не должна была прекращать или сокращать супружеских с ним отношений, нормально текших ранее, соблюдая лишь физическую и духовную мужу верность. На разные ‘само-упреки’ сил не тратить, и вообще быть счастливой — ибо Бог облегчает нас, а не отягощает. В. Р-в.
______________________

* * *

Сейчас получила письмо ваше, и оно для меня особенно дорого именно сегодня — когда день моего рожденья, в этот день мне всегда особенно грустно: отсутствие близких родных еще чувствительнее. И воспоминание, что когда-то этот день был радостный для меня*. Для чего я родилась на свет? Только для своего несчастья, и дала еще жизнь моему сыну, не имея возможности дать ему мое имя, даже не имею права открыто назвать его сыном моим! Паспорт это говорит. Как это больно, обидно! При всей моей горячей любви к мужу — и ему не дала счастья, наша связь дала ему не радость, а много страдания нравственного: он страдал и за свое счастье, и за наше, не имея силы воли справиться с такой ненормальной жизнью. Ему было бы легче жить с такой второй женой, которая не смотрела бы так серьезно на жизнь, как я. Которая бы не огорчалась так его легкомысленными поступками или любила бы его слепо, все считая превосходным. Я могу любить всеми силами души и сердца, и при этом видеть в любимом человеке все дурное и хорошее, не преувеличивая ничего, не умею любить слепо. Муж мой не признавал этого, и, по его убеждению, при любви надо видеть только одно хорошее и все называть белым, и даже черное. У него, как и у всех людей, было хорошее, но много дурного, как результат далеко не нравственного воспитания, что еще увеличивалось от жизни с такой женой, которая, сознавая, что муж ее не любит, желая угодить ему и зная его невыдержанность, готова была устроить гарем дома, лишь бы он чаще был дома, и этим доказать ему свою любовь. Такая семейная жизнь еще более заставила его легкомысленно относиться к женщинам и вовсе не уважать семью. Он любил меня, но его тяготила моя порядочность и мое серьезное отношение в нашей привязанности и желание семьи настоящей. Он был очень добрый, характер мягкий, поддающийся скорее дурному влиянию, чем хорошему, Увлекался скоро, и тогда из него можно было все сделать, но опять-таки скорее дурное.
______________________
* Все вообще письма эти не весьма правильны в лексическом (синтаксическом) отношении. Но я сохраняю их с теми неправильностями, в которых отразилась усталая душа. Письма эти я печатаю как сложный и документальный отпор на слова: ‘разврат’, ‘развратницы’, ‘су…ки’, ‘к…бели’ (см. выше) и проч. Нужно чем-нибудь, не словами, опровергнуть это. В. Р-в.
______________________
Подобное на него влияние случилось как раз в год ожидания моего сына, когда он, видя мои слезы и мою болезнь, хотел, при помощи своего отца, влиятельного и заслуженного чиновника, разойтись с женой и жить вместе со мной, даже если и не получит развода. С этой целью он поехал за границу, оставив меня совершенно одну на 8-м мес. беременности. Мое положение было очень тяжелое, и без него я совсем упала духом и писала ему отчаянные письма, что, конечно, действовало на него и угнетало его совесть сознанием, ‘что он оставил меня одну в такое время’.
Один его друг, Г.*, человек безнравственный, под видом участия, обвинил меня во всем, говоря, что ‘если я не подорожила собою, то, значит, не стою и сожаления, что порядочная девушка никогда не допустит близкие отношения, что мне не 16 л., что я все понимала и знала, что он не свободный человек, и стоит ли огорчать отца такими пустяками (как рождение своего ребенка!), что не только говорить об этом отцу, но и себя беспокоить этим вовсе не следует. Что такие связи у всех есть, и кто же этим беспокоится, это должно быть развлечением, а вовсе не заботой. Стоит ли это того, чтобы разрушать семью свою, для чего это? вовсе не нужно’ и т.д. и т.д. Вдруг я получила письмо от С.А. в таком духе. Я не верила глазам своим, читая такие суждения, и не могла понять причины этому. Я ходила как потерянная, не замечая никого, слезы лились у меня из глаз, меня можно было принять за ненормальную. Мне было тогда 26 л., но по виду казалась я много моложе. Обратил на меня внимание Славянский, проф. Медицинской Академии, акушер, и пожалел меня. Подошел и прямо сказал: ‘Я вижу ваше горе и ваше одиночество, и следовательно, и вашу неопытность, что вы делаете с собой, а главное — с вашим ребенком: ведь, вы или убьете его, или сделаете нервнобольным, успокойтесь, пожалейте свое дитя’. Эти слова участия облегчили мою скорбь, и Славянский стал отечески относиться ко мне, каждый день два раза навещал меня, успокаивал и наконец за месяц до родов заставил уехать в Петербург, поручив своему ассистенту проводить меня до Петербурга. Конечно, я имела возможность выйти замуж много раз. В 17 л. была невестой доктора, его потребовали в 1878 г. на войну, и в Яссах он умер от тифа. Это было первое мое горе. Потом, живя в обществе, я пользовалась всегда большим вниманием, и желающие были получить мою руку и сердце. Но мое-то сердце молчало, я без любви выйти замуж не хотела и считала это нечестным. Увлеклась специальностью С.А. (мужа): ‘защитник невинных, облегчающий участь виновных, защитник прав обиженных’. Какое великое дело! Была молода, совсем не знала жизнь, т.е. ту сторону жизни, которую не показывают, верила в добро, верила людям. С.А. был очень красноречив, говорил речи в суде убедительно, увлекательно, вообще красиво, и я каждое слово принимала за его прочувствованное слово, как отражение его идеального чувства любви к ближнему, христианской любви, защитника угнетения. И я полюбила в нем того человека, которого создало мое воображение, но, может быть, тем бы это и кончилось, — если б не кончина моего отца, этот страшный, неожиданный удар. Когда горе, тогда ласковое слово много значит и очень дорого. С.А. и раньше симпатизировал мне, ухаживая за мной по-светски, уже года три до этого, но я была далека от мысли сойтись с ним. Горе сблизило дружески сначала, а через год я уже полюбила его страстно, он умел заставить полюбить себя. Вообще, не симпатизируя нашему церковному браку, видя столько несчастных браков, я лично для себя предпочитала гражданский брак, лишь была бы взаимная верность, любовь и уважение, никаких обещаний я не требовала, считая за обиду для С.А., если б я усумнилась в его честных намерениях. После мне и это в упрек поставили, что, значит, я настолько непорядочна, что и не требовала ничего, значит, не дорожила собой. Я жестоко ошиблась в моем выборе, но, несмотря на это, любила горячо. За два года до кончины С.А. мое сердце охладело, но дружба, сожаление и верность принадлежали ему до последней минуты его жизни. Но разочарование ужасно. Благодаря внушениям Г., он прямо не дал мне иметь еще сына. Когда я почувствовала ожидание и, плохо себя чувствуя, по желанию С.А. поехала к П-му, акушеру, не зная того, что С.А. дал ему понять, что надо сделать аборт, чего я вовсе не желала. Все было нормально, но П-ий сказал, что надо сделать исследование под хлороформом, т.к. он подозревает не беременность, а какую-то болезнь. Ничего не подозревая, я согласилась. Меня захлороформировали, что сделали, я не знаю, но через несколько дней, при ужасных страданиях, при 4 мес. беременности, я лишилась возможности иметь еще сына. Узнала правду после от ассистента при П-м.
______________________
* Названо имя — принадлежащее знаменитому в Петербурге лицу, и именно знаменитому ‘культурной просвещенностью’. В. Р-в.
______________________
Уезжая из России, шлю вам искренний привет и мою глубокую сердечную благодарность за то утешение, которое доставили мне ваши дорогие для меня письма, и за те часы, которые провела в разговоре с вами, — все это очень ободрило меня и дало мир душе моей. Надеюсь, что ‘вы не откажете мне в этом необходимом для меня утешении и позволите мне считать вас истинным добрым другом? Мое глубокое уважение к вам и полное доверие останутся навсегда в моем сердце. Получили ли вы мое письмо от 28 июля, с описанием несчастной кончины моего брата и того, что было после и чем все кончилось? Письмо оказалось очень длинным. Дай Бог, чтобы ваше здоровье было по возможности хорошо, берегите себя, ради Бога, не утомляйте свои нервы! Ваша жизнь и здоровье принадлежит вашим детям, и для них вы необходимы как бодрый и здоровый отец, а не измученный работой. Вы один работник в семье, и как дорого ваше здоровье! Ужасно, когда отец детей, желая более обеспечить жизнь семьи, убивает свои силы, не обращая внимания на это, и может вдруг семья лишиться всего, когда здоровье не выдержит непосильного труда. Не говорю уже о том, как ваша жизнь, ваше слово живое, понятное всем, ваш талант, необходимы для всех людей. Ваши принципы, перейдя в жизнь общественную, облегчат много горя в жизни людей и дадут более крепкий фундамент для семьи современной.
В настоящем семья — это дом, построенный на песке, и малейший ветерок — и все разрушается быстро. Хорошо, если развод облегчат — и не будет той процедуры с лжесвидетелями, которая унижает церковный брак. Разве таинство может быть разрушено благодаря лжесвидетельству, известному всем, и, зная это, допускается такое страшное зло! Если духовенство откажется от подобных дел, то этим возвысит себя во мнении всех, а теперь, ведь это унижение для представителей церкви Христовой. Одна моя знакомая развелась с мужем, и по этому делу приезжал к ней священник из консистории. Если б вы знали, что он рассказывал! Такие грязные дела, так цинично, что молодая дама с брезгливостью слушала его речи и не попросила его о выходе только потому, что боялась повредить делу.
И это священник! Можно ли после этого считать венчанье таинством и желать его? Возможно ли разрушать Св. Таинство такими способами, как это делается теперь? Гражданский брак, лучший, как связывающий именно ради будущих детей, а нет детей — и разойтись легко, без всякой неприятной процедуры. Целые века связывать супружество одним и тем же способом, несмотря ни на что, не обращая внимания на то, что развитие людей сделало их совсем другими, что ‘варваров’ и необходимо было связывать, а для человека нравственного и развитого подобное насилие есть зло.
Боже мой, когда-то все это изменится? Когда исчезнет ужасный предрассудок, что материнство — позор при отсутствии этого пресловутого венчанья. Сколько преступлений из-за этого, сколько беспредельного горя! И как легко было бы уничтожить это горе, лишь бы не оскорбляли женщину за то, что она исполнила свое назначение, для чего и создана Творцом.

______________________

Тревожит меня в воспитании сына его полная невинность, неведение. И как, и через кого он узнает важнейшую сторону жизни?
Почему о всех науках мы стараемся дать правдивое понятие, а вопрос самый серьезный оставляем на произвол, пусть узнает от кого угодно, хотя бы от самых невежественных людей, все равно! И после этого возможно ли желать, чтобы в юношах было желание иметь настоящую семью, а не флирт или одно физическое удовлетворение. Надо поставить дело так, чтобы все было просто и правдиво, без всего скрытного, неприличного, чтобы дети откровенно обращались к родителям со всеми вопросами, их смущающими в период развития, дочь — к матери, сын — к отцу. Чтобы дети понимали серьезность этих вопросов и обращались бы только к родителям, как к охранителям здоровья их. У вас 5 детей, и старшему может быть около 10 лет? Неужели вас не заинтересовал вопрос и совет директора Бидельской школы, столь необходимый при воспитании будущих отцов и матерей?
К. Д.

* * *

Желаю сказать вам несколько слов о моих родителях. Отец мой был сын дворянина, кончил курс в университете, занимался педагогическим делом около 8 лет, женился и поступил в Духовную Академию, кончил курс ко времени уничтожения крепостного права, сделался священником и уехал в деревню, желая дать нравственную опору освобожденному народу. И до конца жизни был ‘добрый пастырь для своих овец’ и заслужил общее уважение от всех его знавших. Для народа он был и учитель, и доктор, и юрист, и духовный отец. Все шли к нему за советом. В семейной жизни был очень несчастлив, т. к. мама вовсе не понимала его и не сочувствовала его принципам. Взаимная верность, конечно, была полная, но дальше этого все было врозь. Отец мой был добрейшей души человек и очень умный, развитой и серьезный. Я обожала его! И братья мои также любили его и, любя, подчинялись ему безусловно. Отец мой также возмущался участью детей незаконнорожденных, и всегда вписывали в метрические книги и имя отца ребенка, считая несправедливым только имя матери вписывать, обвинять ее одну, а имя отца делая тайной, будто бы покрывая его. За это папу вызывал архиерей, сделал ему выговор, но папа сказал ему, что не может делать против совести и что нет такого духовного закона, против которого он считал бы себя виновным, а закон природы один: без отца не может быть рождения, и запись говорит только правду и уменьшает зло. Так дело этим и кончилось. Уважая отца, при его жизни я не решилась бы на гражданский брак, не потому чтобы он оттолкнул меня, нет, но потому, что это его поразило бы горем, что я несчастна, а он нежно любил меня, и я не дала бы ему печали, зная его нерадостную жизнь. Отец учил меня закону Божию, у него было много книг духовного содержания, и я очень хорошо знаю св. Писание, Библию, разъяснение Библии и проч. Любимая книга папы была Шестоднев св. Василия Великого. Знал он лично Бухарева, в разные периоды его жизни. Знаю, что у папы была большая переписка со многими лицами, но так как я не жила дома и была еще очень юная, то мало интересовалась этим, а после его кончины я и на родине не была ни разу. В 81 г. была последний раз дома, а в 83 г. 1 января скончался мой незабвенный папа, от разрыва сердца, 56 л. Он 25 л. был священником. Мама меня никогда не любила, т.к. у нее были любимые дети и нелюбимые. Нас было 8, 5 сыновей и 3 дочери, остались теперь только двое, я и младший брат, прочие все умерли, сестры в детстве, а братья все взрослые, и все после папы, при его жизни все были живы и здоровы. Маме теперь 68 л., а младшему брату 26 л.
Один из братьев, по желанию папы, учился в семинарии и заменил место отца, очень юным, в 22 г. И его судьба очень печальная. Он очень заботился о церкви, о школе, был также любим прихожанами, за его строгое отношение к церковным службам он нажил себе врага в псаломщике. Через 10 л. его службы однажды в праздник брат сделал замечание псаломщику, т. к. тот был нетрезвый, а на следующий день надо было служить утреню. Разговор происходил в 11 ч. вечера на крыльце, в темную осень, и брат мой не вернулся в дом, исчез.
Полгода мы не знали, что случилось. И только весной уже нашли его тело в реке, но он был убит раньше и опущен в реку за несколько часов, как нашли. Тело все высохло и сохранилось без изменения. Было следствие, виновного не нашли, хотя были свидетели того, что псаломщик ударил брата по голове, а что дальше было — или не видели, или не хотели говорить. Осталась вдова 28 л. и 6 детей, старшему 9 л., а меньшему полгода. Псаломщик, видимо, страдал нравственно, был молодой, здоровый, и через год, ровно в то число, когда нашли моего брата в реке, псаломщика похоронили, он умер от скоротечной чахотки. Брат был убит в 1893 году 20 сент. Это был тяжелый случай, когда полгода нигде не могли найти тело, не знали, что случилось, куда исчез. То было ужасное время для всех нас! Дети брата, 2 старшие, учатся в духовн. семинарии, две девочки в Царском Селе, третья девочка поступила в Смольный инст., уже принята, и дома еще меньшой 8 л. при матери. О девочках моя забота, а мальчики на попечении матери и дедушки, ее отца. Бедная невестка осталась с такой семьей, молодая.
Отец мой скончался в 83-м г., старший брат в 87 г., средний в 91 г., второй (убит) в 93 г., четвертый в 95 г. Тетя, моя воспитательница, в 99 г. и С.А. в 99 г. Вот какие все тяжелые утраты были для меня в конце прошлого века! И при всех этих горях, мое нравственное горе, в последние два года жизни С.А. я боялась, что мои силы не выдержат и я заболею нервной бол., т.к. совсем потеряла сон, плакала до того, что цвет глаз переменился, док. сказал, что я выплакала глаза, которые стали болеть. И в эти же годы мой Леля болел каждую зиму. Все ночи я одна проводила, ухаживая за больным реб., переживала такие ночи, что и вспомнить страшно!
Боже мой, столько пережить горя, сколько выпало на мою долю, только и можно при той твердой вере в Бога, которую дали мне воспитанием, вполне религиозно-нравственным.
От всей души желаю вам здоровья и счастья в жизни. Господь да хранит вас!
К.Д.

* * *

…В продолжение 16 л. я перенесла много болезней очень тяжелых. Три раза лежала в больнице, каждый раз не по одному мес. С 89-го до 93-го г. была постоянно больна, и при этом не переставая быть постоянно при Леле, с трудом ходила по ком., до того была слаба, и эта 4-х лет, болезнь и кончилась перитонитом, когда, по молитве о. Иоанна, Бог возвратил мне здоровье. У меня были два раза неблагополучные роды, два раза аборт, и все это сопровождалось сильнейшими страданиями!! Всему была причина мое тяжелое нравственное состояние. Я не имела спокойствия душевного, ни одной минуты. С.А. был человек страшно нервный, надо было его утешать, успокаивать, когда я сама не имела ни в ком нравственной опоры. Мое нелегальное положение тяжело было мне, привыкшей жить в обществе, и вдруг очутилась одна, жить без обмена мыслей, вечно быть одной, страдая за участь ребенка и значительное разочарование в близком, любимом человеке.
Еще раньше, до Лели, у меня были неблагополучные роды 7 мес. и после рождения Лели через три года также около 6 мес., но это случилось от глубокого, сердечного огорчения. Все 16 л. моей брачной жизни, буквально изо дня в день, я не имела душевного спокойствия ни минуты. Даже и в те дни, когда мы бывали вместе, я не могла быть спокойна. Слишком различны были наши принципы во всем, а главное — нравственные принципы. Вся моя жизнь стоит передо мной, и не могу я ничего забыть. Я испытала все горе, которое только может дать такое семейное положение, как мое. Только нужды не испытала, благодарю Бога! и не дай Бог дожить до матерьяльного лишения. Ради Бога, не думайте, что вы обидели меня, написав предыдущее письмо. Вы обидеть не можете меня при моем безусловном доверии к вам, при моем глубоком уважении к вам! Вы для меня старший брат по душе. Ваши письма для меня дороги, как утешение, нравственная опора и радость для моей наболевшей души. С 97 г. я уже и плакать не могу, у меня нет более слез.
Вы спрашиваете подробностей о смерти брата? Он был священником в том же приходе, где служил папа. В 7 вер. есть крошечная церковь, бывший скит, упраздненный более 100 л. Церковь в лесу, на берегу реки. Вот эту-то церковь перестраивали, и 20 сент. было освящение храма, в 93 г. При церкви есть дом, где живет сторож, и больше никто не живет там, деревни далеко. В день освящения там были еще три свящ., кроме брата, диакон, псаломщик и приезжие. В 11 ч. все уже легли спать, брат вышел на крыльцо покурить, и увидел псаломщика нетрезвого, и стал его уговаривать идти спать, т.к. надо служить утреню. Ночь была темная, холодная. В одной из комнат помещались моя мама и сестра псаломщика. Маму встревожило долгое отсутствие брата, она вышла на крыльцо и, не видя никого, стала прислушиваться и как будто услышала стон и пошла в комнату, чтобы позвать сестру псаломщика и идти дальше. Только что она пришла в комнату, как в окно постучал псаломщик и позвал сестру и на вопрос мамы, где священник, сказал, что будто бы он пошел по дороге к деревне. Маму это удивило и встревожило. Все уже спали, но она разбудила сторожа и тех прихожан, которые остались в сторожке на ночь, и просила их идти узнать, что случилось. Сторож и другой крестьянин взяли фонаря и пошли в деревню, узнав там, что священник не приходил, все испугались, и сейчас же начались поиски, исчез священник. На другой день дали знать полиции, начались энергичные поиски везде: в лесу, в реке, в озере, в полях, и нигде не нашли. Так прошла осень. В феврале назначили нового священника, наступил великий пост, вскрылась река, опять начали искать, все думали, что утонул ночью. 6 апреля всю реку прошли с тралами. Утром рано 7 апр. псаломщик с сестрой поехали, сказав, что едут за сеном. В тот же день утром крестьянин пошел к реке поставить сети и вдруг увидел тело брата, опущенное стоя в реку, привязанное к колу, вбитому для сетей. Тело не успело даже намокнуть, и это оказалось высохшее тело, без всякого тления, сохранившее все выражение лица живого человека, во всей одежде, в которой вышел на крыльцо. Сейчас же дали знать полиции, приехал доктор и нашел рану за ухом и удар по черепу, трещина, и констатировал смерть от кровоизлияния в мозг от удара. Полгода тело лежало на чердаке, над церковью, где стоял старый иконостас, и было спрятано за старыми образами.
Все это рассказывали очевидцы, два крестьянина молодые, они шли к деревне и видели, но не узнали в темноте священника и прошли мимо. Но свидетелями отказались быть, боялись по своей наивности, что ‘засудят’, и у следователя молчали. Убийство было в запальчивости, непреднамеренное, удар был сознательный, данный за выговор. Когда же псаломщик увидал, что сделал, то испугался. Позвал сестру и при ее помощи сначала перенесли к церкви, думая, что еще не все кончено. Мама и слышала стон, когда его тащили по земле, поднять не могли, брат был высокого роста, когда же все кончилось, пользуясь темнотой ночи, отнесли тело на чердак, над церковью, где стоял старый иконостас, и там положили так, что не было видно. И на чердак никто не входил. Скоро наступившие морозы не дали телу разложиться. Оставить же там и на лето боялись, и рано утром 7 апр. псаломщик с сестрой поехали за сеном, взяли тело и в сене перевезли к реке и спустили в реку.
14 апр., в Великий четверг состоялось погребение несчастного моего брата, в 1894 г., почти через 7 мес. После этого псаломщик стал болеть, потерял сон, и силы стали быстро убывать, все ночи он молился и, видимо, душевно страдал. Через год, также на Страстной неделе, уже совсем больной, поехал в монастырь, говел там, соборовался. Приехав домой, на второй день Пасхи опять приобщился и скончался 28 л. Похороны его были 7 апр., в годовой день, когда нашли тело брата.
Вот какой страшный был случай!
Невыразимо тяжелый был год для всех нас, родных, а бедная невестка была в отчаянии от неизвестности и всю зиму, ежедневно, ходила в лес, отыскивая мужа, а о детях заботилась ее сестра.
Через три месяца, после похорон брата, по требованию прокурора назначили новое следствие. Представьте себе наше горе, потревожили многострадальное тело и в могиле, сняли череп, для чего, зачем?
Жена и мы все близкие родные просили не делать этого, т.к. это не укажет убийцы и для правосудия не нужно, но не пожалели никого, череп увезли*. Нового ничего не узнали, только разрыли могилу, пришлось расколоть гроб, т.к. в апреле была еще мерзлая земля, гроб углубился и вынуть не было возможности. Тело и там не разложилось, младший брат видел снова его, и как было ужасно видеть тело священника во всем облачении, с крестом в руке, с Евангелием, закрытое воздухом лицо, и все это снятое дерзкой рукой и потом обезображенное тело**, кое-как прикрытое одеждами, а руки все продолжали держать Св. Крест! — Для чего было это еще новое страдание для близких, сделанное без малейшей пользы для правосудия. Череп был послан за N в медицин, акад. Я желала разыскать, чтобы положить рядом с телом, но нигде не могли отыскать черепа. Так погиб мой бедный брат 32 л. Священствовал 10 лет.
______________________
* Возмутительно. Никакого благовения к ‘храму Духа Живого’, телу. Законом бы надо оградить права и прерогативы над прахом усопшего его родных, родивших это тело, берегших при жизни его. Вообще, относительно могил, смерти следовало бы начать органическое законодательство. В. Р-в.
** Какое кощунство, какое сплошное кощунство! У нас судебное ведомство как архикультурное (оно, правда, имеет свои большие заслуги) чувствует право безапелляционно делать всяческие невежества в отношении к частным людям. В. Р-в.
______________________
Вы пишете на вопрос мой: ‘Как предупредить сообщение моему сыну разных интимностей полового различия, что обыкновенно происходит через прислугу и людей безнравственных’ — что это надо возложить на волю Божию. Как я этого боюсь! Как оставить на произвол случая то, что я считаю самым важным в жизни юноши. Вы согласны с тем, что дети научаются от прислуги всему, вот это необходимо уничтожить и родителям заменять этих опасных учителей, в этом и заключается вся моя забота, что необходимо и для всего молодого поколения. Если у евреев, по вашим словам, говорят раввины или учителя мальчикам все, почему же у нас не взять примера в этом? Если еврейские дети, зная все, нравственно лучше, чем наши многие, то, значит, есть у кого поучиться таким объяснениям, хотя бы и не для той цели, что у меня. Но важна правда в этом вопросе. Да хранит вас Бог*.
К.Д.
______________________
* Очень ее занимал вопрос о правильном, нормальном, здоровом и целомудренном ознакомлении детей с рождающею сферою. Тогда я совершенно не умел сказать об этом ей, а теперь, кажется, могу. Трудность лежит ведь только в неспокойстве объяснений (конфуз, неловкость), происходящем от того, что объяснения, анатомические и физиологические, происходят в возрасте, когда волнения уже начались. Значит, их надо отнести раньше, к совершенно еще наивным годам, когда ребенок так же эти подробности чувствовал бы, как подробности своей куколки. Затем все это покроется, закидается как бы землею забвения, но под покровом сохранится, как важное сведение. Когда пробудятся свои волнения, мальчик или девочка уже сумеют их координировать с лежащими в воспоминании их сведениями. Итак, объяснять нужно не в 13 лет (сын г-жи К. Д.), а в 7 и никак не позже 8, и с тем спокойствием, как объясняют анатомию мухи или устройство куклы. В. Р-в.
______________________

3

Глубокоуважаемый В.В.*
В.В.! Давно собираюсь я поблагодарить вас за письмо из Рима, большое вам спасибо за все. Не писала до сих пор — не знала наверное, вернулись ли вы из-за границы, да и, по правде говоря, так тяжело на душе, что за перо взяться трудно. Часто думается: если б послал мне Господь смерть, хорошо бы было. Жить так тяжело! Долго ведь я все борюсь и устала. Если бы не верила в Бога и в загробную жизнь, я бы, вероятно, покончила с собой, не под силу все терпеть и терпеть, но я, слава Богу, веру не потеряла, нужно, чтобы Господь меня взял из жизни, в которой мне нет как-то места, нет моей доли. Если узнаете, Василий Васильевич, что меня не стало, порадуйтесь за меня. Не пишу много, — только на вас нагонять тоску. Еще раз благодарю вас от души за доброе участие ко мне, редко приходится встретить такое отношение. Для всех на мне клеймо позора, и не только на мне, но и на детях. Горько это.
Дай Бог вам всего, всего хорошего. Все читаю, что попадается вашего в газетах.
Искренно вас уважающая. О. Л.
______________________
* С автором письма этого, девушкою за 30 лет, матерью двух прекрасно воспитанных незаконнорожденных детей, я был два года в переписке. Не привожу ее за сложностью ‘Матерьялов’, ограничиваясь только этим письмом, случайно взятым мною с письменного стола, чтобы показать, что такие девушки суть верующие в Бога и имеющие душу, что всячески у них оспаривается. В. Р-в.
______________________

ВТОРОЙ ОТВЕТ г. А. КИРЕЕВУ

Г. Киреев не заметил некоторые подробности у меня и о. прот. Дернова. У меня он не заметил выражений, всюду выдвигаемых: ‘Слияние двух полов, любящее, нравственное, чадородное, чадолюбивое, исключающее друг другу измену‘. Если устранить эти определители, конечно, — получится ‘разврат’! Если не только сохранить, но их принять за абсолютные моменты брака, его conditio sine qua non (непременное условие (лат.)), — конечно, получится целомудренная жизнь общества.
Обратимся к фактам.
Нехлюдов (в ‘Воскр.’ Т-го) погубил Екатерину Маслову, против какового погубления ничего не имели (по крайней мере не возражали) законы гражданские и духовные. Содержащийся здесь ‘грех’ отпускается не с большими проволочками, как употребление молока во время поста. Моя идея облегченной формы брака через мену колец спасала бы Екатерину. Она честна. Она любит Нехлюдова. В одно из воскресений она приходит к священнику, после литургии, и говорит: ‘Я люблю и, кажется, любима, но я ничего не хочу без благословения моей веры, в предупреждение несчастия — благослови меня, отче, в брак и дай мне кольцо, именное и с днем моего рождения’ (надпись на внутренней стороне ободка). Священник благословляет ее, а после вечерни дает — не от себя, а от лица и имени церкви — церковное обручальное кольцо с надписью: ‘р. б. (раба Божия) Екатерина, рожденная тогда-то’. И вот пришел вечер, настала минута, подробно описанная Толстым, непредвиденно, внезапно, и каковые моменты, увы, были и всегда останутся до конца мира. Тут — транс! тут — самозабвение! тут — потемнение рассудка, слабость ног и рук, парализованных от любви, незащищенность той, о которой и сказано Богом: ‘И он‘ — мужчина, Адам, муж — ‘будет господином над тобою’. Ведь предречение Божие есть закон Божий, и даже есть Господне хотение, повеление. Вот куда восходят источники женской слабости, как благодетельное орудие исполнения: ‘размножьтесь и наполните землю’. Ибо если бы Богом не была вложена в женщину эта слабость и пассивность, — кстати, связанная с прелестнейшей и самой глубокою женской чертой, так наз. ‘женственностью’, — мог бы размножению быть поставлен предел капризом ее, своеволием. Но теперь как мущине дан порывистый напор, так женщине дана нега, привлекательность и слабость сопротивления, коими мы измеряем красоту души ее. Закон должен это предвидеть, и, не парализуя несопротивляемость женщины, не внушая ей грубой и мужской силы отпора, должен дать ей в руки средство, через которое она была бы охранена в слабости, соблюдена в невинной покорности пожеланиям ‘господина своего’. Таково — кольцо церковное. Имея его на пальце, в минуту восторга, от него и ее заражающего, она лепечет простое:
‘Если ты любишь меня, и не для погубления теперь со мною: обручись этим кольцом, надень его с моего на свой палец и дай мне свое такое же церковное кольцо, также именное и с обозначением дня рождения’.
Мы слишком знаем психологию Нехлюдова в этот час, его подлинное и глубокое к ней восхищение, чтобы сомневаться, что он обручил бы ее себе. И она, и младенец ее были бы спасены от нарекания. Но предположим другое, возьмем случай, как описанный у нас в письме матери на стр. 500-501, что действительно происходит соблазнение наивной девушки злым человеком. Он, конечно, не дал бы залогового кольца. Гипноз девушки с этим оскорблением моментально проходит. Он не только не любит ее, но и не уважает. Он в точности — волк, а не агнец законной, около подзаконной овцы. Пыл ее в ту же секунду опал бы до ледяного равнодушия. Она закричала бы, забилась. Ничего бы не произошло.
Т.е. кольцо церковное, вводя благословение церкви, сохраняя все, что и теперь, соблюдая весь авторитет церковный и любящий союз супругов со священником, отпускало бы только на длинной нити, как девушек, так и юношей, для заключения союзов действительно ‘по взаимному согласию’ (формула венчания) и с предоставлением им самим определить момент заключения этого супружества, и деспотизм родителей, жадных к приданому, тоже ограничился бы.
Но возьмем ту сумму данных, какую описал Толстой и каковые, увы, есть сейчас, — и законы им не ставят никакой преграды. Именно, что вскоре Нехлюдов оставляет Катюшу.
У нее кольцо и у нее ребенок. Его тетушки ее не судят. По родству — она мила им, и мило будущее ее дитя. Ей нечего таиться. И их одинокий, скучающий, ненужный миру дом — оживляется криком нового жителя земли, нового христианина, и беззаветно счастливой матери. Бог дал этим старым девам средства — и они ими поделятся с нею. Да ихняя-то собственная жизнь, скучающая и бессмысленная, будет согрета, нальется, как яблоко соком, заботою, трудом, страхом за их обоих здоровье, всяческою поэзиею и смыслом.
Итак, при моем предложении горестный эпизод, рассказанный в ‘Воскресеньи’, с нелепою и тоскливою попыткою Нехлюдова жениться на действительной проститутке трансформировался бы так:
1) Человечество увеличилось бы на одну мать и одного ребенка.
2) Оно уменьшалось бы на одну проститутку и одно детоубийство. Из капель слагается море. Будем беречь капли, и не пересохнет море.

* * *

‘Все — как бы для Бога! Ничего — без Бога!’ Вот круг супружества. Посему-то я и говорю, что вся сумма рождения должна быть открыта, как серьезная сторона жизни, как мы не скрываем наук или искусства. Дети и супружество — выше науки и искусства, и им принадлежит более славы, лучшие венцы. Только в одном Египте еврейки скрывали детей своих, в невыносимом рабстве, а мы христиане, а мы христианки, преемницы св. Ольги, св. Берты, св. Клотильды, приявших в перси свои первые лучи христианской проповеди в Европе, вынуждены делать это не месяцы и не год, не два года, а века и двадцать веков! Поразительно, что они не ропщут, поразительно, что еще не поднято бури против скопчества!!
Всеобщая основа возражений мне: ‘Не прелюбодействуй’.
Никто не обратил внимания здесь на предлог: ‘пре’, а в нем-то вся сила. Ведь понимай эту заповедь так, как обычно мы понимаем и как мне бросают ее в лицо, она выражена была бы иначе:
Не убий
Не любодействуй
Не укради…
Но сказано, в этом единственном случае, с предлогом ‘пре’, т.е. ‘кроме’, ‘опричь’, ‘за исключением’. Что же это значит?! ‘Не действуй’, ‘кроме любви’, ‘дел сей заповеди не твори, кроме, опричь, за исключением любви’, этой мистической утренней зорьки ребенка. Следовательно:
не за плату,
не по корысти,
не по расчету,
не хладно, злобно, равнодушно,
не для физического наслаждения,
но единственно и вечно только во исполнение: ‘и к мужу — влечение твое’ (Бытие, 3), т.е.
по любви
сотвори дела любви, ‘прилепись’, слепитесь ‘два в плоть едину’.
Может быть, я ошибаюсь? Во всяком случае, мы не можем истолковать заповедь Моисея иначе, как ее истолковал сам Моисей. И таковое подробное истолкование вписано иллюстрационно в Библию.
Моисей вел народ через пустыню, у него — брат, сестра Мариам, жена Сепфора и ребенок от нее — тот, обрезанием которого он замедлил в пустыне. Полное родство, насыщенность родством. И какая минута, в смысле ответственности перед народом, перед задачами исторического и законодательного его водительства. Но вот слушайте далее:
‘От Киброт-Гатаавы двинулся народ в Ассироф и остановился в Ассирофе. И начали упрекать Мариам и Аарон Моисея за жену эфиоплянку, которую он взял, — ибо он взял себе эфиоплянку. И сказали: одному ли Моисею говорил Господь? Не говорил ли он и нам?
И услыхал сие Господь. Моисей же был человек, кротчайший из всех людей на земле.
И сказал Господь внезапно Моисею и Аарону и Мариами: войдите вы трое в скинию собрания. И вышли все трое. И сошел Господь в облачном столбе, и стал у входа скинии, позвал Аарона и Мариам, и вышли они оба.
И сказал: слушайте слова Мои: если бывает у вас пророк Господень, то я открываюсь ему в видениях, во сне говорю с ним. Но не так с рабом моим Моисеем — он верен во всем дому Моему.
Устами к устам говорю Я с ним, и явно, а не в гаданиях, и образ Господа он видит, как же вы не убоялись упрекать раба Моего Моисея?
И воспламенился гнев Господа на них, и Он отошел. И облако отошло от скинии, и вот Мариам покрылась проказою, как снегом. Аарон взглянул на Мариам, и вот — она в проказе.
И сказал Аарон Моисею: господин мой! не поставь нам в грех, что мы поступили глупо и согрешили, не попусти, чтобы она была как мертворожденный младенец, у которого, когда он выходит из чрева матери своей, истлела уже половина тела.
И возопил Моисей к Господу, говоря: Боже исцели ее!
И сказал Господь Моисею: если бы отец ее плюнул ей в лицо, то не должна ли была бы она стыдиться семь дней? итак, пусть будет она семь дней вне стана, а после опять возвратится.
И пробыла Мариам в заключении вне стана семь дней, и народ не отправлялся в путь, доколе не возвратилась Мариам’ (‘Книга числ’, гл. 12).
Вот пространство и объем и смысл заповеди: ‘Не прелюбодействуй’. По указанию Божию, заповедь эта вовсе не относится к случаям настоящей и крепкой, плодовитой любви, а к половой деятельности, корыстной или кривой, и к порокам вроде того, какому научил людей Онан. Но может быть, Моисей уже не свят перед ‘святыми’ нашего века? или для них Св. Писание — не богооткровенно?

* * *

Самыми практически важными словами г. Киреева в его ответе мне я считаю касающиеся развода:
‘Если, вступив легкомысленно в брак, мы обочлись, если мы друг другу надоели, стали противны, если полюбили других, как не разводиться? Ведь это жестоко? Да, но что же делать! Терпи! Из-за того, что некоторые поступают легкомысленно или нерасчетливо, нельзя отменять вечных определений Спасителя. Можно допустить в некоторых случаях только прекращение супружеских отношений, — но это совершенно другой вопрос’.
Так истолковали слова о разводе (Матф. 19) аскеты, которым вообще не нужен брак, для себя не нужен, и они бессердечно и поверхностно решили, что и другие могут без семьи обойтись (разъезд без развода) или могут развратничать втихомолку и ‘про себя’, как опять же это делают, предаваясь ‘мысленной Еве’, затворники. Но они обочлись, воображая, что слова Спасителя дают почву для их жестокого решения:
1) Слова о разводе сказаны фарисеям (ученым раввинам) и для евреев и в условиях еврейской семьи. Вообще это есть не принципиальный глагол земле и небу, а ответ в споре с евреями о их браке. Но у них полигамия отменена была в XIII в. нашей эры раввином Герсоном, из страха, что плодородие их еще более ожесточает гонителей их. — ‘Кроме вины прелюбодеяния’ (Мф. 19), конечно, жестоко разводиться в таких условиях с женою, которая всегда должна иметь в дому мужа угол и стол, но, не разводясь и не живя с такою женою, что утрачивал в смысле семьи и супружества еврей-муж в их специальных условиях? Ничего. Но у нас в строго моногамной семье он все утрачивает, он не семьянин более и не супруг. Что же он такое? и что также его брак? — Фикция, фиктивный брак, fata morgana. Но о таком фиктивном браке, у нас при ‘разъезде’ образующемся, я ничего не читаю в Библии и Евангелии и вправе не принять его, как римскую выдумку. Мужу при нашем моногамном положении обязательно должна быть дана другая жена, или он вправе ее себе взять и обыкновенно или часто берет в таком случае, образуя ‘нелегальную семью’, но я говорю, что такая семья должна быть признана и законом.
2) Спаситель, переменяя воззрение на развод, переменил бы инстанцию разводящую, если бы тоже нашел ее неправильно помещенною. У евреев тогда и до сих пор право развода принадлежит мужу, в законах их оговорены и многочисленные условия, по которым жена может потребовать развод и получит его, если бы даже муж и не хотел этого. Таким образом, царями брака у них оставлены супруги, что соделывает их счастливыми и влечет юных к браку, как всякого — к его собственности. Так это и должно остаться, ибо невозражение Спасителя на наличный факт есть признак Его одобрения факту. Таким образом, церковь или священники имеют, по Евангелию, лишь посредствующее значение при разводе, как его свидетели, как передатчики разводного письма, а не как его создатели, творцы. В случае, напр., фактического уезда жены от мужа, или обратно, оставленная сторона через священника или церковные учреждения приглашает оставившую вернуться, в противном случае на обороте этой же бумаги пишется оставленной стороне развод или разрешение к вступлению в новый брак, и священник, пересылающий потерпевшему эту бумагу, с нею посылает ему и свое благословение. Эту форму можно обдумать и разработать, всеми, однако, способами избегая усложнения, громоздкости. Г. Киреев и сам согласился, что ‘первым шагом к улучшению семьи должно быть совершенное изъятие бракоразводного процесса из рук консисторий, с их лжесвидетельством и грязными адвокатами’. Слово это доброе и слово это важное.
3) Спаситель сказал также: ‘Легче верблюду войти в игольные уши, нежели богатому — в царство небесное’, и еще: ‘Не собирайте сокровища вашего на земле, а собирайте на небесах’. Почему же слова о разводе должны быть проведены с кровавою последовательностью (случаи Лаврецкого и Каренина), тогда как неудобные для себя слова о богатстве аскеты по крайней мере обошли, если не совсем ‘положили под сукно’. По крайней мере по смерти почившего митрополита Московского Сергия писали, нимало не скрывая, в газетах, что он, умирая, передал из рук в руки В.К. Саблеру 40 тыс. руб. на церковно-приходские школы, что, конечно, благо, но накоплению сих денег не препятствовали ли слова Спасителя? Да и об убогом и нищенском виде высоких монашеских чинов и наших лавр, конечно, нельзя говорить. А когда так, то и разводиться можно по иным, чем прелюбодеяние, винам.
4) ‘Жестокосердие’, по причине которого Моисей дал право разводиться и о чем упоминает Спаситель, ведь не прошло. Ну, да, если ‘жестокосердия’ нет — и нужно разводиться ‘только по вине прелюбодеяния’. Но когда оно есть, не исчезло в мире и после слов Спасителя, то и разводиться можно по прелюбодеянию ‘и еще по жестокосердию’. Это в особенности важно как полный основательности мотив развода, в случае жестокого обращения мужа с женою.
5) Чрезвычайно странно, что центр, откуда рассматривается чистота семьи — главное условие ее святости, — помещается в консистории или вообще где-то вне семьи. Конечно, что же можно рассмотреть у меня в дому, смотря с Исаакиевской колокольни. Члены консистории и говорят: ‘Вы жалуетесь на разврат или непослушание жены: мы этого не видим’, или: ‘Вы жалуетесь на побои мужа: и этого мы не видим’. Вообще, ‘мы ничего не видим, а только получаем жалованье и иногда взятки’, — а посему и для сохранения нашего спокойного положения ‘живите согласно, блюдите св. таинство брака и не надоедайте нам с вашими слезами и мукою, кровью и терзанием’. Конечно, при таком возмутительном отношении к семье и семейному положению сих ‘дьяков поседелых’, которые
Добру и злу внимают равнодушно, —
семья и стала подкашиваться под корень. В этом не ‘нравы виноваты’, но ‘нравы’ образовались в атмосфере таковой бессудности.
6) Отнятие у мужа права развода лишило его каких-либо средств осуществить главенство свое в доме, авторитет над женою и детьми, кроме средств физических, грубых, жестоких, а жену, если она слабее мужа, лишило всякой защиты от этой жестокости. Получился самый грубый из всех когда-либо существовавших в истории тип семьи, и самый грязный, так наз. ‘христианская семья’. Видя везде разбросанными картины этого типа и понимая, откуда он истекает, читаешь сперва со слезами, а потом и с негодованием рассуждение духовных писателей о ‘христианском браке’, какие-то воздушные размышления о своих воздушных мечтаниях, без желания спуститься на почву и посмотреть, что есть и отчего есть. Они все сваливают на ‘нравы’, но, Боже, европейские народы создали гениальную поэзию, гениальную науку, гениальную технику, и неужели они только специально к семье неспособны? неспособны к ней более, чем желтокожие китайцы и японцы, чем мусульмане и евреи? Не верю. Отвергаю.

* * *

‘Нет зоологических и ботанических таинств, не вижу, не знаю’ — последнее возражение мне А. А. Киреева, не без иронии сказанное. Правда, в синоптических евангелиях их нет, но уже есть признак их в четвертом Иоанновом (‘Аз есмь хлеб животный, сшедый в мир, чтобы грешные спасти’ — Спаситель о Себе ученикам), и они не только показываются, но и заволакивают все небо в Апокалипсисе, т.е. в ‘откровении’, изъяснении грядущих судеб мира и небесного устройства.
‘После сего я взглянул, — и вот дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, сказал: взойди сюда, и я покажу тебе, чему надлежит быть.
И тотчас я был в духе. И вот — Престол стоял на небе, и на Престоле был Сидящий.
И се Сидящий видом был подобен камню яспису и сартису, и радуга вокруг Престола, видом подобная смарагду.
И от Престола исходили молния и громы и гласы, и семь светильников огненных горели перед Престолом.
И перед Престолом море стеклянное, подобное кристаллу, и посреди Престола и вокруг Престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади.
И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лицо как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему.
И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей, и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят Господь Вседержитель, который был, есть и грядет’.
Вот как устроены небеса. Даже ‘человеческого’ здесь — 1/4, 3/4 — прямо ‘животное’! Да и в ‘человеческом’ его лицо лишь ‘как бы человеческое’, а не вполне, не изолированно человеческое, а остальное тело ‘исполнено спереди и сзади, внутри и снаружи очей‘. Как и у остальных трех животных. Что же это за ‘очи’? Весь мир — в очах: былинка — око, гора — око, и все есть око, и все очи — к Богу. Кровинка бежит в человеке, в орле, тельце, льве — она ‘око’, и останавливается, метаморфируется в клеточку: это — ‘светильник’ Богу. И Бог смотрит в свой светильник, а светильник горит перед своим Богом. И все между ними ‘свое’ (интимное), все в ‘своей связи’, вместе и частной, и универсальной, минутной и вместе неугасимой. И все переливается ‘в радуге вокруг престола’, и ‘кристалловидное’ — в связи с ‘кристаллом посреди Престола’ — море, уже ниже животных, под животными.
Неужели тут меньше ‘таинств’, чем в известном нам обряде, который мы совершаем, и знаем конец совершаемого, и видим начало. Да и слишком часто мы видим по судьбе людей, приявших таинство, что действие его было призрачно, ибо судьба, на нем построенная, рухнула.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

XLVIII. По поводу

Мутно… Белёсо и небо, и снег, и дали. Все пропадает в холодной мгле, точно молоко в ней распущено. Ничего определенного. Смотришь в окно — откуда-то вдруг появляются не люди, а неясные, расплывающиеся призраки и медленно исчезают… Из ‘ничто’ в ‘ничто’. Ни резкого контура, ни рельефа. Даже странно, — неужели эти фантомы чувствуют, страдают и радуются, любят и ненавидят, мечтают, разочаровываются, молятся, богохульствуют, великодушничают, подличают? Где сложному миру противоположных ощущений уместиться в тенях, именно в тенях! Глядишь на них и думаешь: если бы существовало бытие второго измерения — оно бы именно являлось такою тенью. Ни верху, ни низу. И, только опустившись в белесую марь, сталкиваешься с настоящею жизнью, — без красок, без солнца, без вдохновенного порыва. С страшною жизнью, где все разлагается, тает, расходится, не оставляя следа ни в добре, ни в зле. В крупном, демоническом зле. Мелкого, подлого, повседневного, натуженного, вымученного, стелющегося — сколько угодно. На нем весь мир стоит. Сотри его — тысячам, миллионам людей, пожалуй, и жить будет не для чего. Если нельзя кого-нибудь давить, заставлять страдать и плакать, корчиться от боли и от унижения и при этом оставаться в своем праве, — для чего же тогда рождаться и рождать, обманывать любовью, венчаться и умирать? Ведь, в сущности, как велика сила обыденного мрака! Добро и свет в нем являются надуманными, а будничное зло — естественным, неизбежным условием того загадочного процесса, который мы называем жизнью. Правда, ‘надуманное’, случается, побеждает его, но как? Тыкай сколько угодно палкой в кисель — он опять сползется и слипнется, точно его и не трогали.

* * *

В скверные дни поневоле приходят тусклые мысли. Душе жутко от них, да ведь и кругом та же муть! И деваться некуда, если под влиянием повседневного зла и в тебе гаснет солнце. Вышел я в ноябре в такую погоду, — на свет бы не глядел, да ведь и дома не радость. А тут еще и доктора: ‘Ходите, непременно ходите’, хотя где же зимою в Петербурге ходить? — Самый для этого неудобный город, для тех, кто не помышляет о самоубийстве. Тот сломал руку, другой разбил голову, третий вывихнул ногу, а четвертый ухитрился обколотиться о скользкий тротуар, как яйцо о тарелку. И тем не менее — все-таки ‘ходите’! Ну и ходят мрачными выходцами с того света и при встрече шипят один на другого. А тут еще оторопелые и одуревшие от террора городовых и околоточных извозчики (какие смышленые были когда-то!) то пробуют дышлом крепость вашей шеи, то знакомят ваши щеки с добродушными мордами ослизлых и усталых коней. В такое время я люблю забираться подальше от больших улиц, за мосты, на Петербургскую или Выборгскую стороны, где точно в тихий засос уездного города попадаешь, и весь он кругом обволакивает тебя своею тиной. Так и в этот раз: брожу я по какой-то не то Зелениной, не то другой такой же, и вдруг впереди, в тумане мерещится пятно. Оттуда, из этого пятна, хохот и глухие удары, будто кто-то утрамбовывает землю. Бух-бух-бух! Должно быть, людям весело, потому что они от души смеются, одобряют. А еще минуту назад я думал: света и радости нигде нет. ‘Ну-ка еще… Ай да мы — поддай, поддай пару’.

* * *

Подошел — в тумане толпа, в толпе — восторг. Посередине лежит баба, над бабой молодец из пропившихся патриотов своего отечества. Козырек раскололся, на лице неистовое вдохновение — точно он на вражий редут лезет. Поза — академическая, хоть сейчас пиши с него Минина или Пожарского, а то и обоих вместе. Баба не стонет, а как-то всхрипывает и вздрагивает, ухает что ли. Пожарский метко в живое мясо вбивает свою монументальную ступню. ‘Вот тебе… Получай… И еще… Сдачи не надо!’… и, видимо, как артист, сам смакует своего рода художественное наслаждение — с толком, с расстановкой. Зрители одобряют — полыхнется баба, встанет на руки и на ноги — смеются: ‘Покорячься, покорячься еще’. Трахнет ее патриот, она опять распластается — публика пожимается от полноты упоения. Я думаю, такой подлой толпы нигде нет. Вот уже именно вместо души — уличную слякоть лопатою в них наложили. Звери-зверями, и ведь ни одного деда Акима для нравоучения! Как уехал с своей бочкой, так, видимо, еще и не возвращался. Да ведь и тот не мешает, а больше по российскому добродушию с печки народ учит, как жить надо… Вмешался я, толпа загалдела, а рядом стоявший — борода козлом, глаза острые, барашковый воротник тарантасом — вдруг возмутился: ‘Вам чего-с… Не полюбовницу правят-с. За полюбовницу точно что вступиться можно. А он — жену. Законная супруга-с. Собственноручная… По всей форме. Он за нее Богу ответит… Не ваше дело, ишь какие выискались! Не так они сошлись… Не по случаю пьяному! Венчались… А уж раз повенчались — терпи…’

* * *

‘Венчались!’… И толпа подхватила: ‘Действительно — жена. Жену он это учит, господин. Проходите дальше. Они венчаны’… И эти слова: ‘венчалась’, ‘венчаны’ — звучали каким-то обвинением, злорадным признанием такого факта, которому уже, разумеется, ни оправданий, ни смягчений не найдешь. ‘Венчалась, дрянь, — терпи теперь. Не полюбовница’. Хороша эта логика: будь она ему не жена — толпа, пожалуй бы, не признала за ним права дубасить бедное, вздрагивавшее, все ушедшее в боль и ужас, тело. Но тут совершилось несомненное преступление: она, видите ли, состоит с ним в законном браке и, следовательно, составляет его вещь. Кому какое дело, что я ломаю свой стул? Трах его ножками о тумбу — ножки летят прочь, спинкой оземь — спинка в щепки — и вся недолга. И не только здесь его право на тиранство, на побои. Вслушайтесь в: ‘По-ве-е-енчалась, так тебе и надо!’ Ведь это так же звучит, как ‘мать зарезала — терпи каторгу… Отца задавила — поделом тебе’. Тут в самой интонации ‘венчалась’ обнаруживается удивительная психология толпы: ‘повенчалась’ — значит совершила такое дело, после которого — как после судебного приговора за страшное преступление — ни срока, ни возврата нет. ‘Иди на каторгу, не жалуйся’. И вступиться за тебя нельзя, потому что ты страдаешь ‘по закону, во всей форме’. — Да, еще бы, ведь ты преступница — и палач имеет над тобою право тешить звериную злость и похоть сколько ему угодно.

* * *

Вы скажете: ‘Безграмотная и невежественная толпа, чего от нее и требовать!’ Ну а мы, грамотные и вежественные, лучше? Вы оглянитесь, что около вас в том обществе, в котором вы живете, творится людьми культурными и, по-видимому, добрыми. Разве вы не слышали то же самое, и сколько раз, даже в печати, — а ведь это уже бесстыдство на весь мир, ведь это не про себя человек думает, а вскочил на забор и, как петух, на всю деревню орет, следовательно, и в других, столь же просвещенных читателях и слушателях, предполагает ту же мозоль вместо сердца и гнилой фарш вместо мозга. Разве вам не приходилось и в газетных, и в журнальных столбцах встречать: ‘Помилуйте, они венчались, таинство брака должно быть поддержано и законом, и обществом, она ему нечужая, он над ней имеет право’. Точно закон должен быть палачом, а право только и заключается в преимуществе одной стороны так или иначе, кулаком или словом, грубо или в бархатной перчатке, назойливым приставанием или супружеским внушением насиловать другую. И опять — ‘они венчались’. Как и у расколовшегося козырька: ‘Она-де совершила такое преступление, после которого возврата нет. Терпи, шельма!’… Другие, впадая в слюняво-чувствительный тон, вспоминают воспетых поэтами и описанных романистами страдалиц прошлого. ‘Вот-де были женщины. Ими и земля держалась. Они не жаловались, не бегали, не уходили. Безмолвно терпели свою муку. Только наедине молились и плакали’. Да, позвольте, что же это за земля, которая должна держаться женским горем? И почему его надо терпеть молча? В крепостнический век насилия, с одной, — и рабства, с другой стороны, запуганные, безответные затворницы, может быть, в синяках, подтеках, шрамах и были идеалом, с фонарями под глазами, ну, а нашему времени нужны такие идеалы или нет? Ведь прежде таких мучениц арапниками стегали, чем же тут уж очень восхищаться? Или и об арапниках вздохнуть: ‘Было-де счастье, а мы его прогадали!’

* * *

Я не говорю — в жестокую пору насильничества — кроткая жертва, мыкающая жизнь от ласки к побоям и от побоев к ласке (вы помните: ‘То колени ее целовал, то хлестал ее плетью казацкой’) и в антрактах воспитывающая в детях чуткую к добру, хотя слабую и безвольную душу, — вся является в нежном сиянии, да нужна ли она, ‘страдалица-мать’, теперь? Новое время скорее просит таких, которые шли в рудники и остроги за мужьями-декабристами, мирских печальниц, следующих за чуждыми им переселенцами в холод и ужас неведомой дали, ‘сестер’, умиравших под боевым огнем за Балканами, бодро и весело, смело и упорно боровшихся с официальным воровством и неофициальным тифом в отвратительных госпиталях… Облезлые и хриплые попугаи в ржавых клетках поют старую песню, но ведь этих облезлых попугаев слушают такие же облезлые и ржавые хозяева, вспоминая счастливые времена, когда и они, и их верные птицы были еще молоды. Но обществу, новому обществу, нуждающемуся в бодрости, силе, энергии, мужестве, в радости, в способности к упорному труду — жизнь-то ведь нынче не на крепостных хлебах, с ней шутить нельзя, -эти вечные ссылки на ‘идеалы’ прошлого страдания надоели. Ему смешно назойливое старческое кряхтение: ‘Повенчалась — терпи, в терпении сила, не разрушай семьи’… И потом сейчас же — почеши головку попочке: ‘В семье — государственная ячейка, разрушь семью — погибнет отечество’ и т.д., вообще, поверь им, у нас так часто отечество гибло, что странно даже, как оно еще значится на географических картах…

* * *

Разрушать семью и вместе с ней ‘государственную ячейку’ — это, видите ли, сладостная привилегия мужчины. Женщина должна вечно восстановлять разрушаемое. Мы — Геростраты, сжигающие храмы, а наши жены — строительницы, так же неустанно их восстановляющие. Точно семья — расползающийся чулок, а жена — бессменная штопальщица. Ведь никто из этих облезлых попочек не шамкает о себе: ‘Повенчался — терпи, тебя не вокруг сосны леший водил: ты законный муж’. А вечно тянет ‘повенчалась’. Мы-де можем делать, что нам угодно, мужу, видите ли, закон не писан, он — клыки вперед, хвост на отлет — объявил всех дам на военном положении, истинный конквистадор! И когда, как усталый кот с крыши, он возвращается под законную печурку с оборванным ухом и исцарапанным носом, ‘государственная Машка’ должна встречать его без кислоты и без упреков. Да это бы еще ничего. А вот если ему вздумается тиранить ее, душить, бить, издеваться над святыней ее души, таскать по грязи ее лучшие чувства, топтать ногами ее бога, заставлять в своих видах и пользах жертвовать и собственным достоинством, и честью — ‘молчи, не смей крикнуть: помогите. Ты венчана, ты жена. На тебе покоится общественное здание’. Подумаешь, какие новоявленные архитекторы! Вы скажете, что подобные явления редки, — оглянитесь. Если не солжете намеренно, вы признаете, что в ужасной сцене, нарисованной мною в начале, для вас нет ничего незнакомого. Вы видите это у себя и около себя. Только другие приемы — бьют в перчатках, а не ногами, издеваются холодно, обдуманно, тонко, вежливо — так что со стороны кажется: все обстоит благополучно. Ведь и на Шибке у Радецкого ‘все было спокойно’, а люди замерзали и умирали.

* * *

Итак, с одной стороны, самозваные, прямолинейные государственники (такие случаются из обрусевших немцев: они ведь, как ослы в шорах, ни ‘права’, ни ‘лева’ не видят) с проповедью: ‘Венчалась — терпи, спасайте то, что мы по нашему паскудству разрушаем’, а с другой — елейные проповедники с текстами из Филаретова катехизиса. Общество потрясено иногда ужасным положением, бесправием женщины, а они сейчас цитату от божественного — и радуйтесь. Да ведь если бы на свете все шло по Писанию, то не надо бы ни суда, ни войска, ни полиции. Была бы не жизнь, а патока. Вот и разбирайтесь. С одной стороны, государственники (‘повенчались — терпи!’), с другой — отцы накладной святости (‘прости и подставь левую!’). Вопрос назрел. Все чувствуют настоятельную нужду так или иначе решить законы о разводе — удовлетворить самые естественные желания человеческого существа, его право на уважение, на счастье, на радость, — а в печати идут споры между этими господами, отуманивая все и сбивая с толку. Вы стонете от боли, а к вам приходит герой Лескова и серьезно спрашивает: ‘А позвольте-ка, почему сие важно в-пятых?..’ — И ведь как не сорваться! Действительно — тексты-то подбираются оттуда, откуда все человечество черпает идеалы добра, красоты духовной, свободы. ‘Так вот и начните сами — живите по катехизису, а потом и от жены требуйте того же. Ведь вы — глава, покажите ей пример. Переделывайте, начиная с себя. Не будьте чертом, проповедующим мораль… Или вы действительно несчастный водевильный муж?..’ Но таких что-то мало, — и все их жалобы по существу подбиты лисьим мехом. Изо всех, в последнее время писавших у нас о женах и детях, — один талантливый г. Розанов говорил дело, и к нему прислушивались. Остальные только отуманивали и путали, забывая, что дело не в вечных идеалах, которыми являются ‘тексты’, и не в старых и потерявших связь с жизнью законах супружеского крепостничества, а в самой жизни и ее запросах.

* * *

В самом деле, отчего же не свалить вину за всю нашу неурядицу на женщину? Но, в таком случае, значит, она, а не мы — краеугольный камень семьи? Какая непоследовательность! Семья разрушается, потому что женщина плоха, ну, а мы хороши? Тоже, я вам скажу, душки! Но претензию быть главою семьи заявляем мы, и если семья рушится и расползается, как ветошь, — кто виноват в этом, неужели не голова? Что за обезглавленные семьи? Мы, видите ли, работаем, а жена нет. Мы кормим, а она ест. Так ли это? Во-первых, она вовсе не желает, чтобы ее обращали в какую-то домашнюю собачку, которую водят в попонке, укладывают спать на подушку и с пальца лакомят сахаром за хорошее поведение. Она сама хочет работать, и не ее вина, если ей все пути к труду заказаны. Редкая нынче желает оставаться содержанкой. Я не ошибусь, если скажу: на девять десятых весь семейный развал объясняется тем, что женщине скучно, ей некуда избыть свои досуги, силы, ум, способности. Разве вы не видели, как в самых лучших семьях, где и муж, если хотите, добр, нежен, предупредителен, — женщину всю изводит томительная, нудная ‘скука жизни’. Что делать? Гаремные затворницы, любившие досуг, — отошли в область преданий, новое поколение выросло при других условиях. Оно хочет труда и чувствует в себе способности для такого. Зависимость от мужа, от чужой воли, хотя бы от воли дорогого или любимого человека, — все-таки зависимость, а жена желает быть сама собою и работать, как и он, быть равной ему не только в любви, но и в труде, и в заботе.

* * *

В самом деле — ну, куда девать ей семнадцать часов в сутки? И из этих семнадцати часов десять она одна: муж на службе, у любовницы, по делам у Кюба, на бирже, на фантастических заседаниях и в неведомых комиссиях, по вечерам в клубе. Да и дома он — несладок, сонный, утомленный, молчаливый. О чем ему разговаривать с ней, — ведь все уже решено, подписано, и с плеч долой. А она в томлении, в жажде заполнить огромную бездну ничегонеделания. Говорят: ‘Читайте!’ Да позвольте, нельзя читать семнадцать часов в сутки! И то у нас, если кто и читает печатное, так только женщины. Мужьям до изобретения Ремингтона — писанное. ‘Работайте по дому, с детьми’. Эти два последних совета особенно любят попочки. Но, во-первых, у многих детей нет, да и притом дети весь день в гимназиях, школах, пансионах, институтах. А работа по дому? Да помилуйте: какая же работа? Эти господа живут старыми крепостными преданиями. Тогда было хозяйство — была работа. А в нашем суженном обиходе средней семьи: купила в обрез — все готовое. Опять, чтобы солить, квасить, мариновать, заготовлять, — какие квартиры нужны! Где уж тут в четырех комнатах хозяйственные горизонты раздвигать. И не в одном Петербурге — в уездных городах то же самое. Хозяйство дорого стоит, маленькой государственной ячейке оно не по карману, и выходит, что с семнадцатью часами в день справиться никак невозможно. А ведь ‘праздность (гг. попугаи — это ваше излюбленное слово, из времен, когда у вас на голове все перья были в наличности!) — мать всех пороков’. Кстати, помню, когда я, ребенком, старательно выписывал это из прописей, меня всегда занимало: а кто ж их отец? Подумайте, и вы сами согласитесь, что эти семнадцать часов — действительно великое и настоящее несчастие, бремя, которого никуда не свалишь, не избудешь.

* * *

‘Помилуйте, мы их холим, изводимся на них!’ — Да они вовсе этой холи не желают. Я уже сказал, что некоторые из них готовы биться головою о стену от скуки жизни. Им некуда девать себя, и это — лучшие. Говорят: ‘Давайте женщинам равный с нами труд, и мы будем получать меньше. Да, я буду зарабатывать минус столько-то и столько-то. Количество общей платы за дело — одно и то же. Оно растет, как растет население. Женщины не создадут новой, а отнимут у нас часть’. Верно, но этот минус возьмет моя жена, дочь, сестра. В семье, значит, останется та же цифра, только она распределится правильнее, нормальнее. Убытка от этого не будет, а польза большая. Все, что томится скукой, бездействием, незнанием, куда приложить свои силы, чувством зависимости от чужого труда, способностей, здоровья, — оживет. Да и мужу при меньшем количестве труда нельзя будет ссылаться на усталь, душить жену страдальческим и почти всегда лживым упреком: ‘Я-де для тебя извелся, потерял силы и здоровье’. Неужели же так мало — влить новую радость, бодрость, надежду и уверенность в затхлое царство вечных будней, в застенки бездельных полурабынь, которые мы по-старому зовем ‘семьей’. Не пуская женщину на труд, мы прикрываемся всем, чем угодно: рыцарством, любовью, заботливостью о ней. Но перестаньте же лицемерить, ‘господа’, ведь вами руководит то же, что заставляет сапожника при найме квартиры заявлять домовладельцу требование, чтобы в тот же дом другого сапожника он бы не пускал. Этак еще, пожалуй, явится и второй претендент на ваши подметки. Бог знает что! Говорят: ‘Отчего же она не работает?.. Ведь ей отведены тоже некоторые области занятий’.

* * *

А вы пробовали когда-нибудь объявлять в газетах: ‘Нужна переписчица, учительница, гувернантка, чтица’, берите что хотите из этой пресловутой ‘области занятий’? Испытайте, и вы увидите то же, что бывает перед кассой Мариинского театра накануне любимых или модных опер. Ваша лестница — хоть живите вы в пятом этаже — площадка, вестибюль и улица у подъезда будут переполнены кандидатками на ‘область занятий’. Тут и молодые, и старые, и матери семейств, которым нечем кормить детей, и вдовы, и девушки только что со школьной скамьи. На каждый грош разинуты сотни голодных ртов, и эти рты готовы сбить цену в отведенной женщинам ‘области занятий’ так же, как запертые в польские маленькие города евреи сбивают цену за всякий ремесленный труд не потому, чтобы там жизнь была дешева, — а от того, что руки ничего не стоят. На моих глазах раз у приятеля, искавшего переписчицу, пожилая, измученная женщина бросилась на колени перед другой: ‘Ради всего святого, уступите мне. Вы не умираете с голоду, вы ищете дела от скуки, а у меня больная дочь и слабоумный сын… Мне, если я не найду ничего здесь, одна дорога — в прорубь’. Та уступила. Голод больше имеет прав, чем скука, но и скука ужасна. Если русские женщины от скуки не топятся и не вешаются, то, право, немало семейных драм объясняется и оправдывается именно ею. Скука — дурной советник и злой руководитель. Вспомните себя: куда она приводила вас, а ведь вы-то скучаете не по необходимости, а так, с жиру. Вам есть куда деваться и чем занять свое время.

* * *

Итак, семьи обратились в тюрьмы с тем различием, что для тюрьмы есть срок, а для жизни в семье — могила. Я не говорю о счастливых исключениях — их немного. И ведь счастливые исключения ни в каких законах о разводе не нуждаются. Не для них ведется по этому поводу полемика, не им мерещится свое 19 февраля. И вот, всякий раз, как подымается вопрос о разводе, выскакивают сейчас же вперед добровольцы от Евангелия с заповедями и добровольцы от государственной и полицейской муштры с визгливыми криками: ‘Ага, венчалась — терпи!..’ Совершено, видите ли, такое преступление, на которое — я уже не говорю об оправдании, — но ‘заслуживает снисхождения’ — нет. Венчалась, так ‘ступай в каторгу’, терпи — ‘ты женщина, следовательно, страдалица и мать. Мы молимся твоей муке, чтим безответную самоотверженную жизнь’… Но позвольте разобраться — за что мука, на что самоотверженность? Для детей? Так эти дети, как по-вашему: слепы и глухи — не видят и не слышат? Для них страдания матери неясны, непонятны? Они не озлобляют молодую душу, не вооружают ребенка ненавистью к отцу и в то же время не обессиливают будущих граждан ранней нервностью, привитым ужасом, малодушием? Разумеется, мы будем говорить о тех семьях, которые нуждаются в разводе, как в корректурной поправке, где счастье — там о разводе никто не думает. И как это глупо: ‘Дайте свободу развода — все разбегутся’. Ведь и крепостные времена грозили: ‘Освободите крестьян, и они мигом уйдут’ — их освободили, и все остались на своих местах и на своей земле. Ведь от того, что за границей отменены паспорта, люди не перестали носить свои имена и звания? А с тех пор, как уничтожены городские заставы, — не обезлюдели же города. Не разрозниваются лютеранские семьи, а ведь там свободе человеческого сердца дан больший простор, и признано, что если муж и жена в выборе друг друга по молодости или по душевной немощи ошиблись, так нельзя их заставлять вечно тянуть эту лямку? Ошибка — не преступление!
В.И. Немирович-Данченко

XLIX. Женские паспорта

Читая отдел ‘происшествий’, как столичных, так и провинциальных, особенно часто натыкаешься на случаи супружеского самосуда: то муж убил жену, то изувечил ее, то надругался каким-нибудь жестоким варварским способом. Все результат, на официальном языке, ‘супружеских несогласий’, разряд дел, на которых ‘суда нет’. Правда, суд по жалобе жены может наказать мужа за дурное обращение, но не может ни предупредить, ни пресечь преступления, так как не вправе отнять у мучителя его жертву, т. е. разлучить супругов.
Таинственная связь, в которой церковь соединяет два существа ‘в плоть едину’, помимо физического единения выражается в ответственных нравственных обязательствах. Если подобного единения нет, то, в сущности, нет и брака. Чувствуя это и сознавая, что для крепости брачного союза недостаточно даже возведение супружеских обязательств в закон, гражданская власть прикрепила жену к мужу посредством паспорта, документа, несущего самые разнообразные функции. ‘Супруги, — гласит закон, — обязаны жить совместно’, и только муж может предоставить жене проживать по отдельному паспорту. И никаким иным путем, по закону, жена получить отдельный паспорт не может, ибо ‘всякие сделки, клонящиеся к разлучению супругов, строго воспрещаются’.
Всякий закон, не считающийся с жизнью, оказывается несостоятельным, и той власти, которая поставлена охранять закон, приходится делать послабления и исключения. Ни для кого не тайна, что масса жен проживают отдельно от мужей и помимо согласия на то последних, но получили они избавление вне-законным порядком.
Замечательно, что в крестьянском мире, где царит полнейшая юридическая темнота, очень прочно вгнездилось сознание о неразлучимости супругов.
— Никто этого сделать не может, чтобы жене от мужа отдельный паспорт дать, — заявляют крестьяне.
Однако практика, особенно за последнее время, должна разубедить их в этом. Мне не раз приходилось присутствовать при разборе семейных дел у земских начальников.
— Даешь отдельный паспорт жене?
— Не для того я закон принял с нею, — обыкновенно с развязностью отвечает супруг.
— Закон? А бить жену закон тебе позволяет?
— Без ученья нельзя.
‘Учитель’ по большей части оказывается горчайший пьяница, а результаты ‘ученья’ мне пришлось видеть на одной бабе: когда она сняла с головы платок, череп ее представлял красную подгнивающую язву, все волосы были выдраны. Другой супруг, мужик лет за 30, женился на 16-летней и, очевидно, применяясь к ее возрасту, ‘наказал’ ее за что-то толстой ременной плеткой по мягким частям, последствием явилось несколько глубоких кровавых рубцов, благодаря которым пострадавшая, действительно настоящий ребенок, не могла ни сесть, ни лечь.
Земские начальники в некоторых губерниях охотно разрешают женам проживать по отдельным паспортам, но в большинстве губерний они не решаются на это. Очевидно, здесь одно из частых явлений: сообразование со взглядами, которых придерживаются в губернском центре. Сенат высказался в пользу такой практики, но, по-видимому, разъяснение Сената наряду с существованием обратного категорического закона породило недоумение. Таким образом, неоспоримой законной инстанцией, ведающей выдачу отдельных паспортов женам, все же остаются их мужья. И крестьяне строго охраняют это право. Не пренебрегают обыкновенно им и интеллигенты из разряда маньяков, пассивистов или ‘опекающих’ женино состояние. Правда и то, что интеллигентным женщинам несомненно легче оказывается покровительство. Наряду с мужьями, которые были эгоистически заинтересованы в охране своих супружеских прав, я знавал супруга, отказывавшегося выдать жене отдельный паспорт ‘по принципу’.
— Разве я паспортное учреждение, чтобы выдавать кому-либо виды на жительство? — говорил он. — И если это мое ‘право’ (не обязанность же, конечно?), то ведь от права своего, полагаю, я могу отказаться? Если нет иного порядка для получения жене моей паспорта, то нужно его учредить, потому что существующий порядок нелеп. Паспорт — установление полицейское, мера государственного порядка, и с таинством брака никак связан быть не может.
Может быть, в этих словах и есть доля парадоксальности, но парадоксальным нам кажется все то, что ведет к уравнению женщины в правах с мужчиною. На самом деле, не поражает ли, напротив, то обстоятельство, что мужчина существует сам по себе, а женщина является лишь собственностью мужчины, в паспорте которого она записана? Так себе, просто одна из формулярных отметок: ‘в боях не бывал’, ‘награждений не получал’, ‘жена такая-то’…
Впрочем, это вопрос слишком широкий, и я не берусь здесь его решать. Как известно, ключи от доли женской рыба сглотнула и
В каких морях та рыбина
Гуляет — Бог забыл!
Достаточно, если женам будет облегчено получение отдельных паспортов хотя бы в видах предупреждения женоубийств, которые так участились в наши дни.
— А для этого, — говорил в многолюдном обществе один почтенный господин, — следует предоставить женам получать паспорта таким же порядком, каким получают их мужья.
— Значит, пришла в волость или в участок, — и получила паспорт?
— Да.
— Помилуйте, да в таком случае в России половина жен побросают мужей! — возражали ему.
— И пускай. Это мужьям будет острастка. Будут лучше обращаться с женами.
— Но разве могут вообще законы воспитывать людей?
— А допускаете же вы, надеюсь, что законы могут предупреждать преступления?
М. Н-ский

L. Покровительство злым и беззащитность добрых

‘Судебная Газета’ отмечает весьма существенный пробел в нашем законодательстве, которое хотя и дает мужу большие права на жену, но в то же время нисколько не ограждает его интересов от притязаний жены.
‘Чтобы оценить по достоинству современную постановку вопроса о разводе, — говорит газета, — следует иметь в виду, что легкомысленная жена в любой момент может по собственному желанию вернуться к мужу, требовать удаления новой семьи его, следовательно, честной его подруги и, главное, невинных его детей, а также предъявлять в случае смерти мужа претензии к его имуществу на правах его законной супруги, хотя она меньше всего соблюдала все это долгое время своих странствований обязанности супруги.
И вот в одно прекрасное утро к мужу, окруженному своей семьей, с которой он сжился за столько лет, возвращается его жена с законными претензиями, требует удаления семьи, приюта и денег, а в случае отказа мужа — предъявляет к нему иск о даче содержания, который суд не медлит признать подлежащим удовлетворению.
В результате — пострадавшая истинная семья мужа и торжествующая законная его жена, которая именно не была для мужа подругой и супругой.
Конечно, бывают и случаи, когда несчастными оказываются жены, а торжествующими беглые мужья, которые внезапно возвращаются к женам и требуют их к себе, опираясь на закон.
Во всех этих случаях закон оказывает поддержку стороне неправой и попирает интересы правой, а так как закон должен делать как раз обратное, то мы и находим, что наш закон о разводе требует коренного преобразования, ибо иначе он достигает прямо противоположной цели’.
История с Лаврецким в ‘Дворянском гнезде’ может служить яркой иллюстрацией к этой заметке! Только закон о разводе здесь совершенно ни при чем. Важно установить законодательным путем порядок, при котором супруги, прекращающие в силу тех или иных обстоятельств совместную жизнь, имели бы возможность точно и навсегда установить свои личные и имущественные отношения. Внесенный года три назад в Государственный Совет проект о раздельном жительстве супругов имел этот вопрос в виду и решил его вполне удовлетворительно. К сожалению, проект этот продолжает оставаться проектом несмотря на то, что уже обсуждается несколько лет. А между тем жизнь не ждет, и вырабатываемые этой жизнью новые требования не укладываются уже в старые рамки. Нужно, впрочем, отдать справедливость суду. За последнее время он начал толковать права и обязанности супругов значительно шире (‘Н. Вр.’, N 8986. ‘Среди газет и журналов’).

БОЛЕЗНИ БЕЗ ЛЕЧЕНИЯ

I

Все живое болеет. Камни не болят, но это потому, что они и не живы. Претендовать на болезни, говорить: ‘Болишь — и боли, сам виноват’ — значит протестовать против самой сущности жизни. Медицина не тем сильна и не потому есть благородное и любимое человеком дело, что наказывала больных или постановляла приговор: ‘Захворавший всегда сам захворал, а потому должен сам и расплачиваться’, а потому что, начиная с Гиппократа и кончая Пастёром, склонялась около ложа больного, думала, вникала, искала средств и наконец воздвигла умственное здание, которому мы удивляемся. Если бы то же было и с семьей… и здесь мы имели бы давно пастеровскую мудрость, а не элементарные приемы Гиппократа, каковыми, в сущности, до сих пор пробавляемся.
В одесском окружном суде только что кончилось дело пожилой крестьянки Анны Колесниченковой, матери нескольких детей, обвинявшейся в нанесении мужу смертельных побоев. Суть его проста, суть его даже часта, обыкновенна, как до известной степени обыкновенна инфлюенца. Она прожила уже с мужем своим тридцать лет, и все эти долгие годы были для нее одним непрерывным мучением и истязанием. Редко муж ее Лаврентий приходил домой трезвым и в пьяном состоянии избивал ее чем попало. Не избавлялись от побоев и дети. Долго терпела Анна и стала наконец жаловаться сельским властям на свою судьбу. Власти оказались хорошими, приняли скорбь женщины во внимание, но, не имея прав административного или юридического вмешательства в распорядок семейной жизни, хотя бы в последней и готовилась уголовщина, применяли к Лаврентию только увещания, которые никакого действия не имели и только еще более раздражали мужа, пьяницу, шатуна и, может быть, из вырождающегося типа неврастеников. 5 июня этого лета он пришел к ночи домой и стал требовать ужина. Жена подала ему кашу, борщ, и Лаврентий стал есть. Ложась спать, Лаврентий стал придираться к жене и заявил ей, что убьет ее. Терпеливая женщина смолчала мужу, но, когда последний стал драться, она схватила лежавшую на столе деревянную скалку и ударила ею по голове мужа, отчего произошло кровоизлияние в мозгу, от которого несчастный умер. Привлеченная к ответственности, Анна все время на суде плакала и указала присяжным заседателям, что все тело ее в синяках, а три ребра и правая рука поломаны. На суде она была оправдана присяжными.
Старо, читатель, как лихорадка. Но против лихорадки поискали и нашли в Чили хину. Есть алкоголики, тоже ‘сами виноватые в слабости’, но и для тех сострадательное человечество придумало какие-то санатории. Вообще, где болеют, там и думают. Одна была у нас несчастная область, семья, которой в утешение и всяческое излечение говорили, и даже с окриком: ‘Не смей хворать!’ А на попытки жалобы отвечали: ‘Не смей, не допускаем и мысли о болезни, до того тебя любим: ходи румяною и показывай нам веселый вид’. После веков маяты придуман наконец был гиппократовский рецепт: пусть губернатор, полицмейстер выдает таким особенно несчастным жертвам семейного ‘домостроя’ вид на отдельное от мужа жительство. Анна Колесниченкова не обратилась к властям за таким отдельным видом. Мне кажется, что мы здесь имеем случай крайней застарелости болезни, запущенности. Прожили тридцать лет, много детей — и Анна уже не хотела уйти, да ей и некуда, может быть, уйти. Может быть, наконец, она не хотела уйти без детей, оставив их на произвол такого драчуна и пьяницы мужа.
Можно порадоваться решению Сената о выдаче паспортов помимо согласия мужа. Будь это тридцать лет назад, Лаврентий, ввиду угрозы лишиться жены, и удержался бы, не распустился до полного безобразия. Безнаказанность великая вещь, и она-то, обеспеченная за мужем (как равно и за женою, в сущности), и дозволила обеим сторонам в супружестве распуститься в семье до такой степени, как не распускаются люди на улице, в кабаке и каторге. В самом деле, поставьте закон, что ни за какое безобразие на улице никто не будет наказан, и вы уличную жизнь превратите в ужас. В ужас превратилась и семейная жизнь: там, где для этого были причины, пала болезнь, упорно нелечимая. Такое брошенное положение, кажется созданное в интересах ‘охранения семейного благополучия’, конечно, не улучшая положения прекрасных и без всякого охранения семей, углубило несчастие несчастных семей до невозможности. Новый закон о раздельном жительстве вовсе не спасет только от несчастий и преступлений столько-то семей в стране: он, сдерживая мужскую сторону, по крайней мере с этой стороны введет внутреннюю душевную дисциплину, укрепит волю и разовьет инстинкты спокойствия, регулярности, терпения и проч. В отношении жен, разумеется, таким дисциплинирующим средством было бы параллельное праву на ‘раздельное жительство’ предоставление мужу более обширных прав на развод, т. е. большего количества нравственных и бытовых мотивов требовать через суд развода.

II

Легенды вырастают там, где нет определенной и твердой почвы. И еще они растут там, где есть ожидания, пожелания и есть для них отпор. Выдача крестьянкам отдельных видов на жительство местными административными властями, помимо согласия их мужей, опирающаяся на известное разъяснение Сената, встретила при самом же своем начале резкую недоброжелательную критику в ‘Моск. Вед.’, которые усмотрели в таком ограничении прав мужа посягание на авторитет и целость семейного старинного уклада. К резкой критике данной меры присоединяется названною газетою довольно естественное удивление, почему крестьянки пользуются привилегиею, которой нет у других, и, прибавим, недостаток которой отражается слезами и иногда кровью в этих других сословиях.
Редкий день газетная хроника не зарегистровывает случаев бесчеловечия в семье. Но в то время как права родителей, в случаях жестокого их обращения с детьми, ограничиваются или даже вовсе кассируются законом и администрациею, и никто не видит в этом посягательств на ‘святость семьи’, — права мужа не ограничиваются ни по каким причинам и никакою мерою жестокости в обращении с женою, грубости, а также беспутства, лени и праздношатайства, т.е. все эти жестокости не выходят из законодательной ‘нормы’ семьи. Однако можно удивиться, почему лишить родителей права на детей не значит ‘потрясти авторитет родительской власти’, а лишить мужа, иногда почти безумного, нравственнобольного, прав на разумную и нравственную женщину — значит ‘потрясти авторитет мужниной власти’. Казалось бы, авторитет родителей никак не ниже авторитета мужа. Но тут явная беззащитность детей, и наконец представление о их невинности пробудило сострадание общества и закона, которое устранило колебания.
Нужно ли одинаково припоминать знаменитые литературные произведения и наконец всем известную будничную практику, что жена в руках мужа, если им случится быть человеку хитрому, жестокому и ненавидящему жену, бывает еще печальнее и беззащитнее положения ребенка? Случаев детоубийства по жестокости почти нет, а женоубийства — часты. Неужели не известны никому случаи, что муж, влюблясь в другую женщину и желая на ней жениться, отделывается от жены, изводит ее, и что побои и истязания есть только замаскированная форма убийства? И неужели мы будем защищать это хроническое и медленное женоубийство как ‘охранение авторитета мужа’?
Между тем закон, давший привилегию крестьянкам — пожаловаться и получить отдельный вид на жительство — и обошедший этим правом другие сословия, и именно городские, наиболее грубые, жестокие, корыстные, нервно-расшатанные, тем самым молчаливо допускает таковые отношения к женщине. Ребенок никогда не может стоять поперек родительского счастья. Убить или извести его никогда не может быть расчета. Между тем жена, стоящая поперек проектированного ‘счастья’ изверга-мужа, есть крайне возможное явление, есть явление действительное. И кто же защитит ее, когда родителей нет, когда они далеко, когда жена запугана до парализованности? Кто не знает случаев, правда редких, многолетнего одиночного заключения жен мужьями в комнату на запор без права выезда и выхода? Все это на глазах у всех, в памяти у всех. И вполне удивительно, что закон как будто не предвидит этих коллизий и судит все post hoc, а не ante hoc (после этого… до этого (лат.)).
Вот почему добрая мера относительно крестьянок-жен должна бы из привилегии превратиться в общий закон, имеющий равно под своим покровительством все сословия. Тогда гипотеза перешла бы в факт и около него не нарастали бы легенды. Взгляд государства ясно бы выразился, что жена дается мужу для любви и уважения, а муж есть покровитель ее, защитник. И что раз эта норма с которой-нибудь стороны нарушается самими супругами, между ними появляется государство, и судят собственно не супругов, — ибо какое же тут остается супружество, — а соквартирантов, предупреждая между ними уголовщину. Можно быть уверенным, что это вмешательство государства заставило бы очнуться наших распущенных мужей и жен и сознать, что семья есть святая территория, имеющая определенные границы.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

LI. ‘Церковный Вестник’ — о разводе

1. Неудовлетворительность бракоразводного процесса в духовном суде

Вопрос о браке и переустройстве семейной жизни, можно сказать, не сходит со столбцов повременных изданий. В рассуждениях по данному вопросу высказывается стремление предложить соображения для лучшего уврачевания недугов в современных отношениях супругов и устранения недочетов в нашем законодательстве по брачному праву. Главная причина и как бы корень всяческих нестроений в супружеской жизни и супружеских отношениях указуются в том, что наше брачное законодательство, рабски подчинившись каноническому праву, заимствовало из него идеи, которые, безусловно требуя благословения церкви, для действительного заключения законного брака, предписывают неразрывность супружеского сожития на всю последующую жизнь. Усматривая в таком требовании стеснительные условия для половых влечений и свободной любви*, долженствующих лежать в основе супружеских отношений, современные публицисты усиливаются предложить гражданский брак, заключаемый при посредстве договора, на место освящаемого таинственным благословением церкви супружества, и узаконить свободный развод по требованию показаний естественного чувства, а не по разуму предписаний положительного закона. При неудержимости своих суждений, публицисты доходят до стадии осуждения церкви и ее предстоятелей, будто бы произвольно и без нужды установивших стеснительные условия заключения брака и возводящих учение о браке до высоты таинственного сопряжения. Они негодуют и на духовные суды за то, что они будто бы, по произволу, держатся строгих воззрений на расторжение брака, устраняя возможность облегчительных в сем отношении приемов. Если действительно христианская церковь, из верности учению Самого Христа Спасителя и Его апостолов, только в благословленном ею браке** видит чистый и беспорочный союз мужа и жены, сопрягающий их в безукоризненное плотское общение, — то она никак не может признать таким же сопряжением основанного на одном страстном ‘прилеплении’ полов бракообщения супругов. Таинственная, подсказываемая учением христианства, сущность церковного брака в том и заключается, что она греховные и вместе страстные вожделения претворяет в чистые и вместе мирные соотношения*** и плотский союз мужа и жены, основанный на половых влечениях, делает союзом духовным, благословляемым Богом****. Посему и все суждения, направленные к отрицанию церковного брака, должны быть признаны неуместными, разрушающими основы христианского супружества. Иначе можно рассуждать по вопросу допускаемого церковию расторжения брака. При допущении возможности расторжения брака, главная сущность сего вопроса заключается в том, чтобы иметь твердые и более верные гарантии для возможно правильного и безошибочного установления причины, которою нарушается брак и которая служит законным основанием для развода. Обследование этой причины, конечно, может и не составлять обязательного действия духовного суда, как суда церкви, имеющей своею санкциею признать брак нарушенным в самой его основе и разрушенным в самой его сущности. Это обстоятельство подает повод к размышлению: не следует ли освободить духовный суд от производства бракоразводных дел?
______________________
* Да вовсе не к этому люди рвутся, напрасно клевещете. Бетси Тверская (‘Анна Кар.’), живя при муже с выездным лакеем, развода не просила и в нем не нуждалась. Напротив, запрещение-то (мужу) развода ее и обеспечивало в свободной любви. В. Р-в.
** Отчего же до начала IV века церковь не ‘благословляла’ их? Очевидно, она вовсе не видела данных для этого в учении И. Христа и апостолов. Да там их и нет, ибо, посылая в мир учеников, Христос нигде не выразился: ‘Шедше — сопрягайте брачные пары’. А не повелел Он этого ученикам — не повелел и церкви, преемнице прав — апостольского посланничества в мир. В. Р-в.
*** Значит, какая бы злоба и гадость после ‘претворения’ ни творилась, все будет ‘чисто и свято’?! Вот и ясная причина семейных настроений — этот взгляд! В. Р-в.
**** Да он в раю благословлен, до грехопадения. Но вы вот это-то благословение и спрятали или обозвали ‘ныне не действующим’. В. Р-в.
______________________
Судопроизводство по делам бракоразводным, до издания Устава духовных консисторий, 27 марта 1841 г., не имело особых определенных правил. Нет этих правил ни в Кормчей книге, ни в постановлениях соборов, посланиях и правилах пастырей нашей русской отечественной церкви. Отсутствие канонических процессуальных правил служило причиною того, что в старину искавшие развода супруги и не обращались к святительскому суду, а, довольствуясь разрешением своего духовного отца, расторгали свои супружества. Следы такого порядка вещей наблюдаются не только до, но и после времен Петра Великого, как видно из указов Св. Синода от 11 декабря 1730 г. и от 10 июля 1767 г. В последнем из сих указов удостоверено: ‘Из производимых в Св. Синоде дел усмотрено, что в епархиях обыватели многие от живых жен, а жены от живых мужей в брак вступают, небезызвестно же, что и распускные письма священно- и церковнослужители им пишут’. Св. Синод решительно возбранил этот непорядок, запретив священно — и церковнослужителям, под опасением суда и лишения их сана, под каким бы то ни было видом и кому бы то ни было, писать разводные письма. Общим же порядком судопроизводства было то, что суждение о наличности законной причины для развода, а вместе и самое расторжение брака принадлежали епархиальному архиерею, каждому в его епархии. Этот же порядок существовал и в начальный синодальный период. В 1805 г. Высочайше было поведено дела о разводе вершить не иначе как с рассмотрения и утверждения Св. Синода.
Доказательствами, на которых консистория должна основывать свое суждение касательно развода, Уставом духовных консисторий (ст. 249) указываются: 1) показания двух или трех очевидных свидетелей и 2) прижитие детей вне законного супружества, доказанное метрическими актами и доводами о незаконной связи с посторонним лицом. Затем прочие доказательства, как-то: письма, обнаруживающие преступную связь ответчика, показания свидетелей, не бывших очевидцами преступления, но знающих о том по достоверным сведениям или по слухам, показания обыскных людей о развратной жизни ответчика и другие — тогда только могут иметь свою силу, когда соединяются с одним из главных доказательств или же в своей совокупности обнаруживают преступление. На основании этого правила, если два или три свидетеля под присягою покажут, что они видели такого-то супруга в самом акте преступления, то суд не имеет права не принять их показания за совершенное доказательство (ст. 1043), хотя бы судьи и были убеждены в лживости свидетельских показаний. Узкость подобного требования была осуждена Государственным Советом, который в одном из своих журналов по преобразованию общей судебной части высказал следующее суждение: ‘Кому неизвестны последствия действующей на суде духовном узкой теории доказательств по делам о прелюбодеянии, действительно виновные признаются не изобличенными потому только, что не были застигнуты на месте преступления несколькими свидетелями, а те, которые никогда не нарушали супружеской верности, признаются прелюбодеями, потому что, потеряв всякое терпение от распутной жизни своих жен, вступили с ними в сделку и приняли на себя вину с подготовкою для того надлежащей свидетельской обстановки’. В отношении к показаниям обыскных людей о развратной жизни ответчика Св. Синод разъяснил, что ‘эти показания, в смысле второстепенного доказательства, могут иметь место на духовном суде в том случае, если об ответчике по производящемуся о нем делу по гражданскому ведомству был уже учинен, по распоряжению надлежащих властей того ведомства, повальный обыск, в таком случае добытые на этом обыске показания могут быть приняты в соображение и духовным судом при рассмотрении бракоразводного дела, но по распоряжению духовного суда не может быть производимо повального обыска’ (цирк. ук. Св. Синода 28 августа 1892, N 8). Таким образом, если принять в соображение сущность процессуальных правил, действующих в духовном суде, при рассмотрении и разрешении исков о разводе по нарушению супружеской верности, то необходимо согласиться, что приговоры сего суда, основываемые в большинстве случаев на показаниях двух или трех свидетелей-очевидцев, постановляются на показаниях, даваемых иногда по предварительной сделке.
Можно усматривать своего рода недочеты в законах о производстве бракоразводных дел по другим причинам. И, прежде всего, по безвестному отсутствию одного из супругов. По требованию этих правил, главными способами для суда к открытию места нахождения безвестно отсутствующего супруга и удостоверения в безвестном его отсутствии служат отзывы о безвестно отсутствующем родителей, родственников и других лиц, на коих укажет проситель и которые могут иметь ближайшие сведения об отсутствующем супруге. Для получения таких отзывов консистория посылает упомянутым лицам повестки чрез полицейские управления. Закон не устанавливает ни срока выполнения сего требования, ни ответственности за неисполнение. При таком положении консистория остается в неизвестности, продолжать ли дело без затребованных отзывов, или приостановить производство. Мало гарантий для успешного розыска безвестного отсутствия представляет и напечатание в ‘Церковных Ведомостях’, издаваемых при Св. Синоде.
В отношении к расторжению браков за ссылкою одного из супругов в Сибирь введено важное изменение тем, что ссыльным предоставлено право просить о расторжении их прежнего брака и о вступлении в новый брак. Условия и порядок сего изложены в Высочайшем повелении 14 декабря 1892 г., вошедшем в подлежащие подразделения Свода Законов. Выраженные в сем законе правила расторжения прежнего и заключения нового брака ссыльными, гармонируя с условиями социального быта ссыльнокаторжных и поселенцев, находятся в некоторой непоследовательности с общими постановлениями о последствиях расторжения брака для разведенных супругов.
При расторжении брака по неспособности одного из супругов к брачному сожитию основанием для развода принимается неспособность природная, засвидетельствованная врачебным отделением губернского правления.
Из сказанного ясно видно, что духовный суд не без основания подвергается нареканиям за неудовлетворительность бракоразводного его процесса. Процесс этот, в главных его частях, будучи основан на правилах ‘Устава духовных консисторий’, оказывается в настоящее время устарелым и беспочвенным. Бракоразводный процесс нуждается в своем улучшении, как и самый ‘Устав духовных консисторий’ требует своего обновления, оказываясь устарелым и отсталым даже при сравнении с вновь начертанными правилами по разным частям духовного управления. Обновление ‘Устава духовных консисторий’ может последовать не иначе, как чрез замену его совершенно новым церковным уложением, имеющим объединить все разрозненные функции церковной власти в единстве их направления и целей деятельности. Что же касается собственно бракоразводного процесса, то относительно его улучшения можно иметь особое суждение, которому и посвятим дальнейшие размышления.

2. Необходимость участия в бракоразводных делах светского суда

Неудовлетворительность бракоразводного процесса, действующего в духовном суде, заставляет поставить вопрос об устранении этого неудобства. Вопрос этот издавна занимал и теперь занимает духовное и светское правительства. Единственно надежною и вместе радикальною в этом отношении мерою издавна и всегда признавалась необходимость участия в бракоразводных делах светского суда. Прошедшее представляет решения поставленного вопроса в указанном направлении.
При составлении в 1809 г. проекта ‘Гражданского уложения’ положения сего проекта о разводе, как объяснил Государственному Совету директор комиссии М.М. Сперанский, были составлены сообразно наказу, который Св. Синод в 1767 г. дал своему депутату для предъявления в ‘Комиссии о сочинении нового уложения’. В проекте Сперанского упомянутые положения гласили следующее: ‘Развода просить могут одни только сами лица, браком сопряженные. Явное и доказанное прелюбодеяние одного из супругов дает другому право просить развода. Вина прелюбодеяния должна быть предварительно исследована и доказана в гражданских судебных местах, а потом уже, по сообщению судебного приговора духовному начальству и по требованию стороны невинной, постановляется приговор о разводе. Примирение супругов во всех случаях пресекает всякий дальнейший иск. Для сего во всех случаях разводу по прелюбодеянию должно предшествовать духовное увещание, которое, если не подействует, то супруги прежде развода разлучаются на год от стола и ложа. По истечении года, если не будет примирения, то развод совершается без нового следствия по единой просьбе лица невинного. Брак не может быть восстановлен между разведенными супругами’.
При обсуждении приведенных правил Св. Синод в своем заключении, представленном Государственному Совету от лица четырех своих членов, признал необходимым, чтобы дела о разводах по вине прелюбодеяния были производимы в духовном суде, как было при патриархах и со времени учреждения Св. Синода. Департамент законов, признавая с своей стороны неудобным допустить, чтобы суд о ничтожности браков начинался и оканчивался в одном духовном управлении, предлагал на уважение следующие затруднения: ‘Все вины, полагаемые к разводу, составляют в существе своем гражданское преступление: таково есть покушение на жизнь, ложный донос в уголовном деле, побег жены и, наконец, самое прелюбодеяние входит в состав преступлений, общим уголовным уложением определяемых’. Сие основание совершенно признано и Святейшим Синодом. В 3-м пункте Наказа его именно сказано: ‘За прелюбодейство по ветхому закону положена смерть, в гражданских же царских законах, вместо смерти, положены другие казни: то и ныне представить оное на Высочайшее соизволение’. Департамент законов порядок производства по делам бракоразводным полагал установить таким образом: 1) все жалобы по прелюбодеянию с иском развода должны быть приносимы вначале духовному начальству, 2) духовное начальство, по рассмотрении дела, предложит способы примирения супругам и надлежащие увещания, 3) если увещания не подействуют, то отсылать их к гражданскому суду, где и рассматривается дело порядком, законами установленным, 4) гражданский суд, исследовав преступление и не постановляя о разводе, представляет дело для вершения в Святейший Синод, 5) по рассмотрении дела в Св. Синоде полагается решительное определение, отвергающее или допускающее развод, 6) в преступлениях другого рода, как-то: в покушении на жизнь и прочее, поелику никакие увещания не были бы уместны, жалобы приносить прямо в гражданский суд и дело производить установленным порядком, 7) когда следствие и суд будут окончены, тогда невинная сторона начинает иск о разводе и приносит прошение по духовному начальству, которое, по сообщении ему судебного приговора, рассмотрев дело, чинит приговор об отвержении развода или допущении. — Установлением настоящего порядка в производстве бракоразводных дел Департамент законов имел в виду проектировать, чтобы гражданское ведомство судило о прелюбодеянии как преступлении уголовном, а духовное — о разводе как последствии преступления.
Нелишне прибавить, что таким же порядком Департамент законов полагал производить и дела о недействительности браков на том основании, что поводы для признания браков недействительными также гражданского характера. Департамент изъяснял:
‘Вины, уничтожающие брак, суть более вины гражданские, нежели духовные. И, например, недостаток положенных лет, несоизволение родителей, обличенное судом прелюбодеяние, самые даже степени близкого родства, — все это суть препятствия, установленные более гражданским, нежели духовным законом. Вины сии были приемлемы основанием к уничтожению браков в самых древних законодательствах и прежде, нежели еще основалось каноническое право. Если же вины сии суть гражданские, то нельзя исключительно рассматривать их в местах духовных и вовсе устранить от них действие гражданской власти’. На сем основании Департамент законов находил, чтобы следствие о причинах ничтожности браков производимо было в гражданских судебных местах, а вершение дела и окончательное определение, должно ли брак считать ничтожным, предоставлены духовной власти, согласно правилам о разводе.
При рассмотрении предначертанных правил о разводе в общем собрании Государственного Совета, большинство его членов, в числе 17, согласилось с предположениями Департамента законов. Но при рассуждениях обер-прокурор Св. Синода, князь Голицын, стал изъяснять, что все статьи о расторжении браков, или о разводе, должны быть исключены из гражданского уложения и что редакция сих статей должна быть установлена согласно только определению Св. Синода. С мнением Голицына согласились 10 членов Государственного Совета. Оставшись в меньшинстве, князь Голицын как обер-прокурор Св. Синода, продолжая поддерживать и защищать свои воззрения, представил Совету особое мнение, в котором между прочим развивал: ‘Так как брак есть таинство нашей церкви, то существующие правила, какими руководствуются при расторжении его, должны быть древние и духовные, равно как для отлучения от прочих таинств. Для уразумения сего нужно обратиться к первым векам христианства, какие церковь принимала причины для разводов брачных’. Сделав засим ссылку на Евангелие и приведя места (Мф. V, 22, XIX, 3-9), Голицын продолжал: ‘Сии два текста суть основания, которыми церковь руководствовалась как в первые века, так и по отделении от нее Западной, что наблюдаемо было в России, по введении в оную христианства как до патриархов, так и во время патриаршего правления церковию. В Св. Синоде также следовали и доныне следуют вышеупомянутым текстам, как коренным законам. Противного же оным постановления Св. Синод не имел права никогда делать’. Изъяснив далее, что настоящее дело не требует спешности, ибо оное много веков производилось на противных новому положению началах, Голицын просил Государственный Совет постановить следующее: ‘Исключить из Гражданского уложения все статьи о разводах, сказав, что они остаются на старых основаниях в духовном ведомстве, предоставить Св. Синоду составить проект правил формы духовного суда для просящих развода и внести в Государственный Совет, по Высочайшем утверждении таковой формы производить по ней разводные дела в одном только духовном ведомстве, оставить основанием для развода одно только прелюбодеяние, все же прочие причины, принимаемые Государственным Советом за основание к разводу, отнести к суду гражданскому и постановить в Уложении правила, как приносить по ним жалобы с тем, чтобы по окончании сих дел в .гражданском ведомстве обиженному лицу было предоставлено право просить в духовном ведомстве, но не о расторжении брака, а о разножитии на основании слов св. апостола Павла: ‘Аще ли же разлучится жена, да пребывает безбрачною, или да смирится с мужем своим’.

3. Проекты производства бракоразводных дел

Св. Синод, настаивая перед Государственным Советом в лице своего обер-прокурора, князя А. Н. Голицына, об исключении из проекта гражданского уложения правил о расторжении брака по прелюбодеянию одного из супругов, принимал на свою обязанность составить таковые правила и внести в Государственный Совет для рассмотрения и утверждения в законодательном порядке. Обязательство это осталось неисполненным обещанием.
Одною из многочисленных в этом роде попыток была предпринятая в 70-х годах, по поводу усмотренных недостатков в духовном суде, действующем на основании ‘Устава духовных консисторий’. 12 января 1870 г. Высочайше был учрежден Комитет, под председательством преосвященного Макария, впоследствии митрополита Московского, из профессоров и юристов — теоретиков и практиков. Комитет пришел к мысли — в видах устранения двойственности — сосредоточить производство по всем брачным делам в светском суде, передав в этот суд и дела о расторжении браков по искам супругов. Желающие расторжения брака как по неспособности одного из супругов к брачной жизни, так и по нарушению святости брака прелюбодеянием обращаются с просьбами к епархиальному архиерею, который делает распоряжение об увещании супругов, чтобы они примирились и оставались в брачном союзе. Если же увещания не достигнут цели и останутся безуспешными, то просившему расторжения брака супругу предоставляется обратиться в светский суд, который и постановляет решение о наличности причины расторжения брака и копию с своего решения сообщает епархиальному архиерею, который вновь делает распоряжение об увещании супругов к примирению, и буде примирения не последует — распоряжается расторжением брака. Предначертывая передачу бракоразводных дел в светский суд, комитет, так. обр., осторожно относится к авторитету духовной санкции в этих делах. Комитет переносит в светский суд исследование факта, как законного повода к разводу, и постановление о наличности этого факта, духовному начальству, именно епархиальному архиерею, и при начале и при окончании дела соответственно духовному характеру воздействия на разводящихся супругов, предоставляется принятие зависящих мер к примирению супругов.
Невзирая на осторожность проектированного Комитетом порядка производства бракоразводных дел, проект Комитета, разосланный епархиальным архиереям и в духовные консистории на предварительное заключение для обсуждения оного в Св. Синоде, встретил возражения большинства епархиальных архиереев и духовных консисторий и относительно передачи бракоразводных дел в светский суд. Возражающие против предположений комитета соглашаются, что ‘факт прелюбодеяния, которое служит законною причиною развода, удобнее может быть обследован светским уголовным судом, которым действительно и судится во всех случаях, когда по этой причине требуют не расторжения брака, а только наказания виновного супруга, но иное дело исследование того же факта для цели расторжения брака, церковного таинства. Церковь, от которой требуют расторжения брака, не может постановить определение на основании исследования, произведенного не ее судом, не может принять за несомненное доказательство прелюбодеяния приговор другого суда, кроме своего собственного’. Св. Синод не выразил своего мнения по проекту Комитета, ибо последний не подвергался рассмотрению Св. Синода, относительно же предположения о передаче бракоразводных дел Св. Синод имел случай высказаться.
В 1876 г. по поводу злоупотреблений в одной из консисторий, допущенных при производстве бракоразводных дел, Государю Императору благоугодно было повелеть в особом совещании сообразить, ‘какие можно принять меры против подобных злоупотреблений’. Состоявшееся во исполнение сего Высочайшего повеления совещание, по внимательном обсуждении предложенного вопроса, нашло, что чрез изменение, согласно начертанному Комитетом по преобразованию духовно-судебной части порядку, из производства по делам брачным могли бы быть в значительной степени устранены те злоупотребления в духовных судах, для пресечения которых Высочайше повелено изыскать меры. Посему совещание полагало, что если Св. Синод признает возможным изменить порядок суда по делам брачным, согласно проекту комитета, — в таком случае той части проекта, которая касается дел брачных, следовало бы дать надлежащее в законодательном порядке дальнейшее движение отдельно от прочих частей проекта. Св. Синод не нашел возможным выразить единодушного мнения по сему предположению. В то время, как одни из членов полагали возможным изменить порядок суда по делам брачным, — другие находили это невозможным. Последние в своем мнении основывались на следующем между прочими соображении: ‘Доколе брак признается таинством церковным, соединяющим брачашихся в одну плоть (Мф. XIX, 5) на всю жизнь, при твердой вере, что еже Бог сочета — человек да не разлучает (ст. 6), дотоле дела о расторжении браков, по каким бы то ни было причинам, не могут быть изъяты из ведомства суда духовного и переданы в ведомство суда светского’.
Таким образом, возникавшие в течение многих лет попытки к улучшению производства бракоразводных дел чрез передачу их в светский суд не имели успеха и не получили осуществления. Вопрос этот и в настоящее время стоит на рубеже, ожидая своего разрешения. Кажется, все уже высказано, что можно было сказать за и против решения поставленного вопроса. Остается подвести итоги этим, одно другое исключающим, суждениям, чтобы получить право и возможность высказать решительное суждение по данному вопросу. Для сего необходимо ознакомиться, с одной стороны, с теми мотивами, по которым передача бракоразводных дел в светский суд представляется невозможною и неосуществимою, с другой — с теми основаниями, по которым такая передача признается необходимою и желательною. К изложению этих мотивов и оснований обратимся в следующих статьях, и прежде всего раскроем мотивы за оставление бракоразводных дел в духовном суде, которые были высказаны и высказываются с мыслью сохранения прав духовного суда в отношении к делам бракоразводным.

4. Мотивы за оставление бракоразводных дел в духовном суде

При рассуждениях о настоящем предмете исходною признается мысль о браке как таинстве православной церкви. Исходя из этой мысли, полагают, что брак как таинство может быть: 1) совершаем, 2) признаваем недействительным и 3) расторгаем только единственно церковною властию, которая одна имеет право как совершать таинства, так и определять — законно или незаконно оно совершено, прекратилось или не прекратилось действие таинства. Посему, как и вообще показалось бы странным, если бы не церковь решала вопрос и производила исследование о том — действительно или недействительно известное таинство и не следует ли вновь повторить его, так и, в частности, было бы неестественно, если бы светский суд производил дело о неправильности и недействительности или о продолжении и прекращении таинства брака. В настоящем случае имеют силу — законы и право церкви, следовательно, должны быть — ее юрисдикция и суд. История всегда следовала этому началу, и брак как таинство церкви всегда был расторгаем не иначе, как по ее суду. На этом основании во всей православной и, в частности, в русской церкви бракоразводные дела всегда составляли предмет ведомства церковного суда.
Когда проект Комитета был разослан на предварительное рассмотрение епархиальным архиереям и духовным консисториям, то они представили свои возражения против передачи бракоразводных дел в светские суды, отстаивая производство их на прежнем основании. В одном из мнений епархиальных преосвященных по сему предмету пишется: ‘Бракоразводные дела неправильно поставлены в совместное ведомство судов — духовного и гражданского. Эти дела с начала до конца должны вестись в суде духовном. Брак как таинство скрепляется церковию, ею же должен быть и расторгнут, причем церковь, сохраняя свое достоинство, не может исполнять только полицейскую должность. Она сама должна знать, что и почему она делает, следовательно, должна рассмотреть и уяснить себе дело во всех его подробностях. Духовный суд с равным удобством может сноситься с другими ведомствами для получения нужных ему сведений, приглашать к себе экспертов и вообще людей специальных, как это сделают в судах гражданских, с тем же приличием может выслушать неприличное, как это сделает и суд гражданский. Зачем же разрушать существующий порядок, и естественный, и законный’. В другом отзыве развивается: ‘Предположение… изъять из ведомства духовного суда все дела касательно браков и подчинить их суду светскому с точки зрения церковного догмата о таинствах и канонического права никак не может быть допущено. Брак есть одно из таинств св. православной церкви. В нем брачащиеся дают священный обет взаимной верности пред алтарем Господнем, и церковь дает свое ручательство* за сию верность, и затем добровольный сердечный союз брачащихся церковь скрепляет совершением таинства браковенчания. Брак есть священный договор**, заключенный при посредстве и ручательстве церкви чрез ее таинство. При таком положении дела расторжение брака помимо церкви и суда ее, или изъятие дел брачных из-под ведомства церковного суда, было бы очевидным нарушением прав церкви, оскорблением таинства, ею совершенного, какового нарушения своих прав не может потерпеть никакое благоустроенное*** общество. В делах брачных юрисдикция может быть только церковная, и суду светскому никоим образом не может принадлежать право уничтожения таинства брака. В отношении дел брачных преобразование, исправление и изменение могут иметь место только в самом ходе и ведении дела с процессуальной стороны’. В третьем отзыве говорится: ‘Во всей православной церкви, и в греческой, и в славянской, и в русской, бракоразводные дела всегда были и ныне есть дела церковного суда. Иначе и быть не может. Церковь, от которой требуют расторжения брака как таинства, не может постановить сего важнейшего определения — на основании исследования, не ею произведенного, без поверки его, не может принять за несомненное доказательство прелюбодеяния — приговор какого-либо суда против своего собственного’… Далее выставляются предположения, что ‘светский суд может состоять из иноверцев и в таком составе рассматривать бракоразводные дела и предписывать епископу православной церкви о расторжении брака’. В четвертом отзыве утверждается: ‘С передачею брачных дел светскому суду деятельность духовного начальства по этим делам была бы только исполнительная, духовное начальство обратилось бы в исполнителя приговоров светского суда, и деятельность его была бы одинаковою с деятельностию полиции при исполнении приговоров светского суда. Такое положение унизительно и вредно для церкви и стеснительно для церковной власти. Церковная, власть, исполняющая приговор светского суда, обязывается в сем случае на собственной ответственности пред Богом и церковью определять три важнейшие наказания и дать одно важное разрешение, именно: определить расторжение брака, наложить церковную епитимию с тяжкими последствиями отлучения от св. причастия, осудить на всегдашнее безбрачие и, сверх того, дать разрешение другому супругу вступать в новый брак, и все это обязывается сделать, не касаясь приговора светского суда и единственно в качестве исполнительной власти… Передача бракоразводных дел из духовных судов в светские неизбежно сопровождалась бы вредными последствиями для семейной жизни православного народа’. Останавливаемся на этих мнениях, заимствованных отчасти из книги ‘Предпол. реформа церков. суда’, с мыслию нагляднее выразить соображения за оставление бракоразводных дел в духовном суде, но воздерживаемся от разбора содержащихся в этих мнениях рассуждений.
______________________
* Это что за прибавка? В которых же словах венчания выражается ‘порука’? А что, если она оказалась не крепка и прелюбодеяние произошло? Ведь ‘поручитель’, коего ‘порука’ оказалась непрочною, чем-то отвечает за поручительство, терпит, наказывается! В чем же ‘ручающийся’ священник наказывается при обнаруженной неверности тех, за кого он ‘поручился’. И такие-то звуковые ‘воздухи’ произносились и были выслушиваемы в кроваво-наболевшем деле. В. Р-в.
** То ‘договор’, то ‘таинство’… Твердо одно только в этой болтовне: ‘Наше оно! не дотрагивайтесь, это наш хлеб и наша власть‘. Вот уж припомнишь: ‘Не приемли имени Господа Бога Твоего всуе‘. В. Р-в.
*** ‘Благоустроенное’… О, Господи! ведь терпит же ‘благоустроенное общество’ 100 лет грабеж несчастных семьянинов. В. Р-в.
______________________
Мнения духовных консисторий хотя и высказываются против передачи бракоразводных дел светскому суду, но совершенно в другом, более умеренном тоне. Так, в одном из мнений пишется: ‘В заключение не можем не высказать мнения на предположение Комитета о передаче бракоразводных дел гражданскому суду. Вопрос сам по себе важный и при своем разрешении требует большой осмотрительности, тем более, что возбужден не с тем, чтобы облегчить церковь от множества дел, подлежащих ее ведению… Как бы то ни было, с своей стороны согласны на уступку гражданской власти следствий по бракоразводным искам при депутате с духовной стороны, но самые суждения о разводе браков и судебные приговоры по делам подобного рода непременно должны принадлежать церкви. Брак есть таинство, которое совершается церковью, а потому и расторжение брачных уз есть прямое, можно сказать, исключительное право церкви… Этого мало. Брак есть дело церкви, а потому при расторжении она должна быть не пассивным орудием .гражданской власти, а самостоятельным судьею. Светская власть, руководясь мирскими, часто плотскими понятиями и взглядами на брак, легко может пренебречь всеми принципами, на основании которых церковь с крайнею осмотрительностию и осторожностию расторгает брачные узы, а это поведет к ослаблению брачных связей, которые и без того в наше время шатки и непрочны, между тем как крепость и святость их составляют главную основу не только счастия семейного, но благоустройства общественного и благоденствия государственного’. В другом консисторском мнении раскрывается: ‘Вопрос о подсудности бракоразводных дел представляет множество сторон, из коих одни вызывают, по-видимому, необходимость передать эти дела в ведение судов гражданских, другие требуют оставить их в ведении судов духовных. Истина и справедливость, очевидно, на стороне тех, которые защищают последнее мнение. При беспристрастном отношении к делу нельзя не признать безусловно верными следующие положения. Брак есть Богом установленное таинство. Оно совершается церковью, посему и расторжение брака должно быть совершаемо судом церковным. Нельзя гражданскому суду лишать священнослужителей сана, по тому же самому он не может расторгать брак. Гражданский суд, конечно, не будет полагать решений о самом расторжении брака, он только будет полагать решения о признании или непризнании фактов, по которым допускается развод, затем распоряжение о самом расторжении брака предоставляется епархиальному архиерею. Но этим сущность дела изменяется. В решении о признании события будет заключаться и решение о расторжении брака, архиерею после этого останется только быть исполнителем этого решения… Вреда от того не было и нет, что дела о расторжении браков производились и производятся духовным судом, а польза для всех очевидна, поэтому было бы прискорбно, если бы русская православная церковь сама отказалась от права, дающего ей возможность поддерживать и укреплять добрые нравы между своими членами. Отказавшись от этого права, русская церковь сама положит начало учреждению гражданских браков’… Подобные же мысли развиваются и в других мнениях. Вообще если обобщить суждения и мысли, высказанные и развитые в мнениях духовных консисторий, то правильно будет сказать, что все они вращаются около общей тенденции, что передача бракоразводных дел в светский суд равносильна отречению духовной власти от своих прав, противна духу нашего законодательства по брачным делам и поведет к ослаблению идеи церковного брака и водворению брака гражданского. Все эти и подобные соображения отзываются как бы предвзятою мыслию более устрашить, чем раскрыть предмет.
Ознакомившись с мотивами, по которым бракоразводные дела требуют оставить в духовном суде, следует принять в соображение и основания, по которым те же дела предполагают передать светскому суду. Изложением этих оснований и займемся в следующей статье, чтобы получить возможность в заключение высказать свое суждение.

5. Основания для передачи бракоразводных дел в светский суд

Департамент законов Государственного Совета, обсуждая в 1810 г. вопрос о порядке суда по делам брачным, находил неудобным, чтобы суд о ничтожности браков и начинался и оканчивался в одном духовном управлении. Вследствие сего признавая необходимым, чтобы следствия о ничтожности браков были производимы в гражданских судебных местах, а вершение дела и окончательное определение о ничтожности брака было предоставлено духовной власти, Департамент законов руководился тем соображением, что консистории всегда обращались и ранее к содействию полиции именно во всех случаях, когда была надобность в производстве каких-нибудь дополнительных расследований по делу. Так. обр., введение светского расследования вины развода даже не представляло бы чего-нибудь нового.
Вместе с тем Департамент законов затруднялся предоставить одному духовному суду производство бракоразводных дел и по неудовлетворительности внутреннего устройства духовного суда и способа решения дел. Департамент рассуждал: ‘Из рассмотрения состава духовных мест открывается, что по самому существу их образования не представляют они в первых их инстанциях тех судебных обрядов, кои делам сим свойственны. Общий судебный порядок, принятый в России в нижних и средних инстанциях, предполагает место, составленное из членов по выбору, имеющих свободные голоса и решающих дела по большинству мнений. Но консистории составляются из членов, коих определение и удаление зависит единственно от усмотрения архиерея. Они по самому составу своему обязаны исполнять его резолюции. Все определения их одним решением его могут быть опровергнуты, так как от одного его утверждения могут они вос-приять силу свою и действие. Таким образом, собственно говоря, в первой духовной инстанции дела решаются не судом, но одним действием духовного лица. Если же в делах собственности, в исках по имениям, самых маловажных, закон ограждает твердость прав судебным порядком и не только не допускает, но даже строго воспрещает самым высшим губернским чиновникам, губернаторам и генерал-губернаторам, вмешиваться личною их властию в решения сих исков, то каким образом можно допустить, чтобы дела толикой важности, как ничтожность браков, разрешаемы были в первой их инстанции действием одного лица?’
Нет надобности доказывать, что то неудобство, ввиду которого Департамент законов настаивал на допущении участия светского суда в делах бракоразводных, имеет всю свою силу и в настоящее время. По ныне действующему Уставу духовных консисторий (ст. 330) епархиальный архиерей пользуется правом, в случае несогласия с мнением консистории, постановить свое решение, которое и приводится в исполнение. Вообще, епархиальный архиерей по ‘Уставу духовных консисторий’ представляется судиею, пользующимся правом утверждать как единогласное, так и особое мнение членов консистории, может возвращать производство к новому дополнению по собственному усмотрению.
Высочайше учрежденный Комитет по преобразованию духовно-судебной части особенно подробно занимался обсуждением вопроса о производстве брачных дел. Полагая за несомненное и неоспоримое, что духовному начальству должно принадлежать право расторжения брака и признания оного незаконным и недействительным, Комитет признавал возможным — всю следственную и судную часть по этим делам отнести в светский суд. Комитет много трудился над разрешением этой задачи. При обсуждении этого вопроса в Комитете были высказаны, обстоятельно и подробно развиты, два взаимно противоположные мнения. По соображении силы и убедительности этих мнений, Комитет основался на следующих мотивах. Касаясь вопроса об участии духовного и светского судов в производстве брачных дел, Комитет категорически выразил мысль, что тот и другой суд не могут действовать с равною самостоятельностью и значением. При рассмотрении почти каждого уголовного дела может встретиться необходимость в разъяснении таких обстоятельств, которых суд или принадлежащие к судебному ведомству лица не могут расследовать сами, а требуется постороннее участие. Так, в преступлениях должности, ведомство, в котором служит обвиняемый, сообщает суду многие, необходимые для дела, справки, в делах, в которых ответственность обвиняемого зависит от медицинского определения свойства нанесенного повреждения, заключение по этому предмету дается медиками, во всех делах, требующих специальных сведений, существенный вопрос, от которого иногда зависит разрешение дела, решается экспертами, в делах о нарушениях уставов казенных управлений, последние сообщают суду составленные ими протоколы, которые служат законным основанием к производству дела, во всех случаях полиция сообщает судебному следователю свои дознания и по отдельным событиям для производства следствия, и по особым обстоятельствам, входящим в состав дела. Во всех подобных случаях начальство обвиняемого, медики, эксперты, казенные управления и полиция производят иногда подробные дознания, представляющие целые следствия, — разрешают вопросы в высшей степени сложные и спорные, имеющие нередко окончательное влияние на исход дела, при всем том эти учреждения и лица действуют не в качестве суда и не исправляют судебной деятельности. Соответственно сему и участие духовного суда в делах бракоразводных может получить значение органа административного. Если отнести это участие к судебным действиям, то пришлось бы допустить двойственность судопроизводства со следующими затруднениями. В таком случае оба суда — духовный и светский, по необходимости, должны были бы сообразоваться с приговорами один другого, чтоб не впасть в противоречие, подобная зависимость решений одного суда от другого в корне подрывала бы их свободу решений и вселяла бы справедливое недоверие к их приговорам. Поэтому в видах самого правосудия, необходимо участие одного из судов ограничить только вспомогательною или дополнительною деятельностью. Такое вспомогательное участие бесспорно должно выпасть на долю суда духовного, которого и наказания, как, напр., расторжение брака, наложение церковной епитимий и запрещение вступать в новый брак, суть взыскания, являющиеся судебными последствиями в отношении к осужденным.
Ограничивая таким образом деятельность духовного суда, Комитет находил более правильным предоставить светскому суду производство бракоразводных дел по искам о разводе. В отношении к расторжению брака по неспособности одного из супругов к супружескому сожитию Комитет рассуждал, что производство этих дел должно принадлежать светскому суду, а не духовному, потому что самая неспособность к брачному сожитию принадлежит к числу явлений, не заключающих в себе духовного элемента, и по существу своему составляет предмет светского законодательства, а потому и исследование о факте неспособности к брачному сожитию более совместно с призванием светского, нежели духовного суда. Деятельность сего суда будет состоять в установлении факта для разрешения вопроса о праве просителя на расторжение брака, самое же расторжение брака должно быть оставлено за духовною властью.
В отношении к расторжению брака по нарушению супружеской верности одним из супругов Комитет основывался на следующих соображениях. Эти дела касаются нарушения супружеских и семейственных прав, имеющих значение в гражданском обществе и охраняемых светским законодательством. Производство этих дел в светском суде не только ручается за больший успех и правильность их исследования, но и представляется более совместным с практикою сего суда. Исследование причины развода нередко сопровождается раскрытием таких подробностей, которые требуют осмотра самых помещений преступления и обязывают слушать и видеть безнравственные и соблазнительные сцены, неприличные для лица духовного сана и монашеского звания. Из того, что брак совершается при участии и по благословению церкви, отнюдь не вытекает, что и нарушения сего союза должны подлежать суду духовному, расторжение брака как прекращение супружеского сожития едва ли можно отожествлять с уничтожением благодатного таинства. Передачею бракоразводных дел в светский суд нимало не колеблется церковный характер брака, не вводится брак гражданский и не узаконяется произвольность развода. С этою передачею в ведении духовной власти остается все, что ей приличествует, и принадлежит по праву и закону. Отойдет от ее подсудности только то, что по существу не относится к церковной сфере и должно быть исследуемо на общих основаниях гражданского права.

6. Данные к решению вопроса о бракоразводном процессе

В настоящее время дела о прелюбодеянии ведаются или в светском, или в духовном суде. В светском суде дела о прелюбодеянии вчиняются и производятся в том случае, когда оскорбленный супруг просит о наказании виновного по церковным законам. Нарушением супружеской верности прежде всего и главным образом причиняется нравственный вред и наносится оскорбление потерпевшему супругу, но нельзя оспаривать, что в этих случаях затрагиваются и общественные интересы, морально страдает и общество. Конечно, общественные интересы парализуются как тем, что после разводов появляется немало расстроенных семейств, так и от того, что во среде общества нарождается как бы особый контингент лиц разведенных мужей и разведенных жен, на которых неизбежно остается некоторая тень нравственного принижения во мнении общества. Посему естественно желать, чтобы разводов по возможности было меньше, в смысле осмотрительности самого вчинания исков.
В прежнем нашем законодательстве имел место следующий порядок.
Святейший Синод в каждом определении, по которому полагалось расторгнуть брак, по причине прелюбодеяния одного из супругов, присовокуплял следующее: ‘Поелику такой-то супруг оказывается виновным в прелюбодеянии, то выписку из настоящего определения Святейшего Синода, на основании I примечания к 1630 ст. Зак. Угол. т. XV Свод. Зак. 1842 г. (по VI продолжению), препроводить в Правительствующий Сенат’. Правительствующий Сенат, получив из Синода сведение, постановлял определение в таком смысле: ‘Копию с определения Святейшего Синода о расторжении брака такого-то с его женою, по причине нарушения им супружеской верности прелюбодеянием, препроводит в такое-то губернское правление, предписав оному, согласно означенному определению Синода, о предании виновного суду, на точном основании примечания к 1630 ст. т. XV Свод. Зак. 1842 г. по VI продолжению, сделать надлежащее распоряжение’. Восстановление настоящего порядка, или другого сему подобного, заключающего в себе угрозу уголовного наказания и в случае расторжения брака по прелюбодеянию, предупредит немало повторяющихся в настоящее время случаев развода по уговору и предварительному соглашению супругов.
Подсудность брачных дел исключительно духовному суду не составляет такой юридической или канонической догмы, которая бы исключала возможность перемены в этом отношении.
Проектированный Комитетом порядок производства бракоразводных дел, с участием суда светского, есть последовательный результат предшествовавших по сему вопросу течений. Надо думать, что этому порядку и в настоящее время отдадут должное. Если бы и в самом деле был принят этот порядок, т. е. передача следственных функций в светский суд, — то этою передачею не только облегчен будет духовный суд, но и производство бракоразводных дел станет на твердую и более легальную почву. Существующий ныне порядок производства бракоразводных дел на духовном суде представляет много недостатков и неудобств, открывающих пути и поводы к разным злоупотреблениям, как, например: нередко супруги ищут и достигают развода по наперед условленному между ними соглашению, нередко выставляются свидетелями-очевидцами такие лица, которые за выговоренную плату дают показания о таких обстоятельствах, очевидцами которых они никак не могли быть, предпринимаются и другие ухищрения в обход неясно и неточно выраженного закона. Св. Синод всякий раз, когда возражал против передачи бракоразводных дел в светский суд, по причине недостатков производства этих дел на суде духовном, давал обещание о переустройстве духовного суда и о начертании новых для производства сих дел правил, но обещания эти оставались и остаются без исполнения и, очевидно, потому, что их трудно выполнить. Правда, по введении в действие Судебных Уставов 20 ноября 1864 г., Св. Синод принимал меры к усовершенствованию законов о судопроизводстве по духовно-судебной части. Для предварительной разработки сего вопроса и для составления основных положений предположенной реформы с Высочайшего соизволения был образован Комитет, который и составил проект таковых положений, в том числе и положения о производстве бракоразводных дел. Проект этот остается нерассмотренным, равным образом и та часть сего проекта, которая касается дел брачных, не получила дальнейшего движения, хотя вопрос об этом и возникал именно с мыслию устранения злоупотреблений в производстве бракоразводных дел, для пресечения которых Высочайше было повелено изыскать надлежащие меры. Безуспешность этого предприятия объясняется тем, что особое совещание, соображавшее меры к пресечению указанных злоупотреблений, остановилось на мысли, что существующие в настоящее время в производстве бракоразводных дел злоупотребления в значительной степени были бы устранены чрез изменение, согласно положениям означенного проекта, порядка производства брачных дел. Св. Синод в большинстве своих членов признал невозможным изменять порядок духовного суда по делам брачным, согласно предначертанному Комитетом проекту, потому что в настоящем случае речь идет о таинстве церкви. На основании этой мысли обыкновенно строятся возражения против передачи в светский суд бракоразводного процесса, т.е. обследования и удостоверения причины развода. Насколько убедительны подобные возражения, позволим себе размыслить в следующей статье, чтобы получить надежный исходный пункт к решению обсуждаемого вопроса.

7. Исходный пункт в решении вопроса о бракоразводном процессе

Главное затруднение в вопросе об изменении порядка производства бракоразводных дел усматривается в том, что при этом изменении всегда предносится и высказывается мысль о необходимости перенесения судебной части по брачным делам из духовного в светский суд. Перенесение это признается неудобным ввиду соображения, что брак есть таинство церкви и что посему дела о расторжении брака должны быть всецело сосредоточены в духовном суде. Проникая трезвою мыслию в глубину вопроса, нельзя не признать поспешным заключения, будто расторжением брака, словом — разводом, уничтожается таинство, совершаемое церковию и состоящее в сообщении особой благодати сочетавающимся. Если бы в самом деле расторжением брака, разводом, разрушалось таинство церкви, разрушалась благодатная стихия, присущая сему таинству, то надо думать, что ни церковь в своих канонах, ни государство в своем законодательстве не допускали и мысли о расторжении брака, по причине невозможности уничтожения какого бы то ни было таинства. Если церковь допускает, хотя бы из снисхождения к человеческой слабости, расторжение брака, — то тем самым она обязывает смотреть на дело и взирать на предмет иначе. Таинственная сущность брака, действительно, связывается с тем благословением, которое преподается церковию чрез браковенчание. Но эта сущность никоим образом не может быть отожествляема с брачным сожительством, а потому и прекращение сего сожития нельзя принимать за уничтожение таинства.
‘Еже Бог сочета, человек да не разлучает’. Во власти человека нет средств посягнуть на то, чтобы уничтожить дары божественной благодати. Если бы сие было возможно, то для падших людей оставалось бы невозможным покаяние. Как нет греха, побеждающего милосердие Божие, так и Господь всех людей призывает к спасению. Не приходят к Господу и не участвуют в дарах Его благодати только те, кто не хочет, не ищет и даже чуждается этого. В таинстве брака, действительно, преподается сочетающимся особая благодать, которая греховный, плотский союз мужа и жены* одухотворяет, возвышает и совершенствует до уподобления его духовному, таинственному союзу Христа с Его церковию, но она не перерождает природы естественных влечений, не уничтожает свободы человека и не ставит его в положение раба для исполнения ее требований и в пользовании ее спасительными средствами.
______________________
* Так и запомним: ‘Греховный, плотский союз мужа и жены’. Очень важно для анализа дела. В. Р-в.
______________________
‘Привязался жене, не ищи разрешения’, — говорит апостол. Этим он научает обуздывать плотские вожделения, чтобы не попасть в плен страсти, отравляющей мирные, супружеские отношения. В таинстве брака преподаются человеку потребные средства, необходимые для препровождения святой и богоугодной жизни в условиях плотских влечений, но всем этим супруги пользуются тогда, когда устрояют свою жизнь и свои супружеские отношения на страхе Божием, с мыслию взаимного доверия, взаимной помощи, взаимного самопожертвования. ‘Жена не властна над своим телом, но муж, равно и муж не властен над своим телом, но жена’. Отожествление интересов, мыслей и чувств до уничтожения раздельности между моим и твоим должно сопровождать истинный супружеский союз. Кто живет и действует по указанию этих начал, тот благодушествует и мирствует под сению благодати, скрепляющей и освящающей супружество. Кто устраняется от сих начал, тот утрачивает и свой благодатный жребий.
Брак есть союз мужа и жены, установленный и благословенный Богом* еще в невинном состоянии** человеков для взаимного удовлетворения половых влечений, для взаимного блага и счастия — словом, для взаимного существования, а вместе и продолжения человеческого рода. Но этот союз, по падении, приобрел еще новое значение: он сделался средством — для ограждения себя человеков от греха любодеяния. ‘Во избежание блуда, — научает апостол, — каждый муж имей свою жену и каждая жена имей своего мужа’. Поставляя брак законною нормою земного существования человека, в параллель девству, апостол и продолжение брака ограничивает пределом смерти. ‘Жена, если умрет ее муж, свободна выйти за другого’. Как параллельная девству норма правильного земного существования человека, брак и его отношения оканчиваются земным пределом. ‘В воскресение ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают как ангелы Божий на небесах’. Если брак есть союз мужа и жены, определенный пределом их земного существования, и назначен для земной жизни человека, — то, следовательно, в условиях этого существования и в требованиях земной жизни должны быть рассматриваемы и уклонения от этого союза, коль скоро они существуют. У нас речь о расторжении брака, иначе говоря — о разводе, и притом не в принципиальном значении сего слова, т.е. допустим или недопустим развод с церковной точки зрения, а в практическом — именно в том, какие можно начертать правила, какой следует принять порядок для правильного применения допущенного церковию развода. Церковь не узаконяет, а лишь допускает развод, и не в угоду произволу супругов*** или в удовлетворение обоюдных их желаний, хотя и не без их законной инициативы. Церковь соглашается на разлучение супругов в том случае, если между ними в корне нарушена связь супружеских отношений, если муж, оставив свою жену, или жена, оставив своего мужа, начали прилепляться телом, которым ни тот ни другая не могут свободно располагать, к другой жене или к другому мужу. В этом случае брак оказывается нарушенным в самой основе супружеских отношений. Нарушающий супружескую верность супруг оказывается оскорбителем чести и прав другого супруга и нарушителем данного им пред людьми, Богом и церковию обещания — пребывать в союзе до конца жизни, но он становится вместе и грешником, ответственным перед благодатию, которая освятила и возвысила его плотский союз до духовного, благословенного Богом сопряжения. Посему, при нежелании обиженного супруга искать развода и при последовавшем примирении супругов, брак остается в силе и действии. При отсутствии сих мотивов наступает вопрос о разводе, которым обиженному супругу предоставляется свобода, но не изглаживается грех обидевшего.
______________________
* Как, ‘Богом установлен’ ‘греховный плотский союз’ (выше слова)?! Не есть ли это богохульство? Нет, это просто бессмыслица невыспавшегося семинариста. В. Р-в.
** Как, ‘в невинном состоянии’, когда он (см. выше) есть ‘греховный’ союз? Но семинарист все еще спит душевно и только машинально водит по бумаге пером, обмакнутым в чернилицу. Из таковых вождений мокрым пером по сухой бумаге образованы не только журнальные статьи, но даже существенные части самых ‘трансцендентных’ рассуждений ученых из Москвы, Питера, Казани и Киева. В. Р-в.
*** Всегда казалось мне удивительным и непонятным: да если жить в супружестве можно принудить насильно, то отчего не допустить насилия в венчании?! Ведь страшно не час под венцом против воли простоять, а страшно — после венца супружествовать против воли! и для предупреждения этого второго страха, — в супружестве, а не при венчании, — и запрещено насильно венчать! Но, не давая развода ‘по произволу супругов’, мы ео ipso [тем самым (лат.)] устанавливаем насильственное супружество, и уж ничего не стоит, пусть отцы духовные не стесняются, объявить позволительным и принуждение к венчанию. Все одно, для нас, мирян, и для самого таинства — одно. Свобода в венчании без свободы в разводе есть просто риторический остаток, потерявший всякое для себя основание предрассудок. В. Р-в.
______________________
В расторжении брака следует различать два предмета: законную причину к разводу и самый развод, или разлучение супругов. Первая требует исследования, удостоверения в том, что действительно обвиняемый супруг виновен в приписываемом ему преступлении, последний нуждается в санкции, объявляющей брак более несуществующим. Можно ли без усилия мысли утверждать, что для расторжения брака должно иметь преимущественное значение то, чтобы прелюбодеяние было исследовано и доказано на духовном, а не на светском суде. Исходный пункт к решению вопроса в том, какой суд имеет более способов и располагает более надежными средствами для раскрытия и исследования причины преступления. Светские суды, при настоящем их устройстве, имеют более способов и средств для разрешения исков о прелюбодеянии, духовные суды, наоборот, ввиду нынешнего неудовлетворительного их состояния, должны быть преобразованы. Преобразование это может и не привести к желательным результатам уже потому, что духовные суды без посторонней помощи не могут управиться. Если же эта помощь будет нужна в некоторых случаях и светскому суду, то последний с большим правом и удобством может ею пользоваться.
Передача бракоразводных дел из духовного в светский суд, кроме обеспечения большей правильности производства этих дел, освободит духовное начальство от множества обременительных для него функций. Производство этих дел бывает иногда сопряжено с крайне неблаговидными действиями. Кроме того, сколько епархиальными преосвященными затрачивается времени на прочтение иногда обширных, полных всякого рода ухищрений, бракоразводных дел, каковое время с большею пользою могло бы быть употреблено преосвященными на другие, более ценные занятия. Позволительно усумниться в том, чтобы чтение консисторских протоколов по бракоразводным делам облегчало пастырскую деятельность для воздействия на паству в духе христианского назидания, еще менее можно утверждать, что материал бракоразводного процесса составляет необходимое приобретение для пастырского понимания недугов общественной среды. Вообще трудно указать стороны, которые бы свидетельствовали, что выслушивание судных речей на бракоразводном процессе требуется именно пастырским служением духовных лиц. Бракоразводные процессы в большинстве случаев касаются таких житейских отношений, которые чужды нравственной стихии, от начала до конца бывают проникнуты одними ухищрениями развращенного чувства и страстию помраченного рассудка. И ужели все это необходимо выслушивать собственным ухом, чтобы быть, как говорится, в курсе дела, дабы увериться в факте преступления и постановить решение? Ничего не потеряет духовная власть и не снизойдет с высоты своего положения в том случае, если она, устранившись от соблазнительных сторон бракоразводного процесса, сохранит за собою пути свойственного ей духовно-нравственного воздействия на страждущих недугом взаимного отчуждения супругов. Не так на суде, при всей торжественной обстановке, при всех искусных, инквизиционных приемах судебного процесса, можно испытать нравственное состояние человека и увериться в его испорченной настроенности, влекущей к падению, как всего этого и с большим успехом возможно достигнуть на домашнем суде, при испытании глаз-на-глаз образа мыслей и настроенности человека, при увещании его сознать и возненавидеть грех, примириться с обидчиком и простить его суетные и страстные увлечения. Формализм суда не столь надежное средство для осязательного убеждения в истине исследуемого, как непосредственность обращения к мыслям и чувствам испытуемого. А потому и гнаться за судебного процедурою, чтобы удержать ее в своих руках, нет резонного основания.
Кто-нибудь, может быть, скажет: светский суд, исследуя факт прелюбодеяния как причину к разводу, будет заниматься анализом таинства церкви? Отвечаем — нет. Светский суд будет исследовать и определять взаимные отношения супругов и, в частности, прикосновенность обвиняемого к приписываемому ему деянию. Благодатная таинственная сущность брака этим не затрагивается. Тяжущиеся виновны и ответственны пред этою сущностью тем, что они не соблюли и не сохранили залога освятившей их плотские греховные вожделения* благодати. Они уклонились из-под сени этой благодати на распутия страсти, нарушив притом общепринятый и общеустановленный порядок супружеской и семейной жизни. Действительность и мера нарушения этого порядка и исследуется на суде, а не потеря и утрата супругами полученной ими в церковном благословении благодати. Действия последней супруги снова могут приобщиться, искренно раскаявшись в своем увлечении и вступив в мирные, супружеские отношения. Брак честен и супружеское ложе не скверно, но лишь при том необходимом условии, если супруги взаимно хранят целомудрие, оберегают чистоту собственного тела от постороннего прикосновения и воздерживаются в мыслях, чувствах и внешних действиях от расслабляющих и отравляющих нравственное чувство порочных вожделений. Если же указанные условия супружеских отношений нарушены супругами, в таком случае вместе с сим они сами устраняются и от действенности благодати. А потому и светский суд, рассматривая и констатируя ненормальность супружеских отношений, тем самым только может подтверждать и то, что супруги пренебрегли полученным ими благодатным даром и не сохранили добровольно данного ими пред людьми, Богом и церковью обета взаимной супружеской верности и неразрывного супружества. При наглядном подтверждении этого судом станет и для духовной власти очевидным то, что супруги утратили залог безмятежного и мирного существования, — а потому могут быть разведены от обязательного по закону церкви и государства купножительства. Развод в таком случае явится необходимым последствием существующего морального разобщения супругов и прекращения их супружеских отношений.
______________________
* Слова, опять важные для теории брака: вся его материальная сторона, т.е., в сущности, весь его субстрат, то — для чего он и чем он отличается от дружбы, союза и пр., квалифицируется, без доказательств и сомнения в истине слов, ‘плотским греховным вожделением’. В. Р-в.
______________________
Высказывают и другие опасения, что передача бракоразводных дел в светский суд поведет к дальнейшему ослаблению брачных уз, которые и без того в наше время шатки и непрочны, и вместе с тем проложит путь к водворению гражданского брака с потемнением идеи брака церковного. Шаткость и непрочность брачных уз в настоящее время достигли крайней степени расслабления. Явления эти возымели силу в последнее время, при сосредоточении бракоразводных дел в духовном суде. Следовательно, для борьбы с этими пагубными для общества явлениями надо призвать других деятелей. На органах гражданской власти не может не лежать обязанности охранения государственного и общественного благоденствия посредством скрепления брачных уз и отвердения семейного счастия. Позволительно питать надежду и быть уверенным в том, что брачные узы окрепнут и погоня за разводами уляжется, если с передачею бракоразводных дел в светский суд получение развода будет обставлено такими условиями, которые повлекут за собою последствия, могущие отрезвляющим образом действовать на произвол и легкомыслие, с которыми в настоящее время ищут и домогаются разводов. Этого надо желать и к этому стремиться, иначе какое же получится улучшение с перенесением бракоразводного процесса из одного суда в другой, если сим делом станут заниматься только новые люди, но без новых идеальных требований, а на старых изветшавших основаниях. Передачею бракоразводных дел в светский суд надо стремиться не только усовершить бракоразводный процесс, но и поднять идею самого брака чрез отрезвление его нарушителей. Идея гражданского брака с потемнением церковного уже предносится в сознании увлекающихся умов, но эта идея требует многого для своего действительного осуществления. Для сего надо перевоспитать народное сознание и довести его до забвения религиозных начал. Но… гражданский брак не сроден русскому народу, как удостоверяют в том наши раскольники, которые чуждаются записи своих браков в установленные для них гражданские метрики, а ищут Для них благословения у своих уставщиков. Посему опасения насчет водворения гражданского брака есть очень отдаленные стадии, а потому об них можно и умолчать…
С осторожностию следует относиться и к заверениям, будто передачею бракоразводных дел в светский суд духовная власть отказывается от своего законного права, нисходит на степень исполнительной, чуть не полицейской официи, и становится в несвойственное ей приниженное положение. Подобные заверения проистекают из предубеждения и могут влиять на нервность, оставляя в стороне сущность дела. Ничего подобного не последует, если за духовною властию останется, как сказано выше, неотъемлемо принадлежащее ей право увещания супругов к примирению и санкция развода, если это право увещания не будет одним официальным в руках епархиального архиерея распоряжением о производстве увещаний, а будет выражаться в действительном архипастырском слове, растворенном любовию и участием к разобщающимся супругам. Вообще все рассеиваемые в мотивах за оставление бракоразводных дел в духовном суде уверения насчет неблагоприятных последствий от передачи этих дел светскому суду следует отнести к преждевременным. Останется нетронутою благодатная сторона таинства, сохранится достоинство духовной власти, имеющей дело с совестию и внутренним настроением человека, не привнесет и светская власть плотских взглядов на брак, если ее деятельность будет ограничена присущею ей сферою. Для сохранения всего этого надо желать, чтобы бракоразводный процесс в его развитии был направлен к тому, чтобы, ограничив произвол и страстность разводящихся супругов, оградить семейное начало от потрясений, поддержать устои общественной нравственности, сохранить церковную дисциплину и дать государственному закону право предупреждать анормальные явления. Со всем этим необходимо считаться, чтобы избежать худших последствий*…
(‘Церковный Вестн.’ за 1901 г. N 22-30).
______________________
* И в этих пространных диссертациях о разводе, весьма нами сокращенных через пропуск духовно-канцелярских подробностей, и в которых, казалось бы, так и иначе трогаются: а) интересы ребенка, Ь) интересы мужа, с) интересы жены, — о первом вовсе не упоминается, а двое последних трактуются как не то прощелыги, не то преступники. Так что перенесенное в Кормчую из Corpur juris civilis еще языческое определение брака: ‘Брак есть мужа и жены союз и жребий на всю жизнь, соединение божественного и человеческого права’, — к концу XIX века стало читаться уже так: ‘Брак есть переписка между канцеляриями духовного и светского ведомства и взаимное их препирательство о том, кому принадлежит священное право и значительные выгоды мучить и разорять единопаспортных мужчин и женщин’. В. Р-в.
______________________

LII. Из ‘Дневников’ кн. В.П. Мещерского

Суббота, 4 августа 1901
С легкой руки ‘Церковного Вестника’, которому почему-то придают значение чуть ли не официозного церковного органа, пошла по всей линии газетной печати пальба по вопросу о разводе!.. Обрадовались наши писаки, так как все решительно вопросы русского ‘быть или не быть’ ими были истрепаны, и не о чем было писать, и вдруг такая находка: брачный развод, да еще с переводом его из-под рясы под фалды чиновничьего виц-мундира судебного ведомства!
Действительно, лакомый кусочек для нашей исхудалой от безвопросицы печати.
Когда-то Прекрасная Елена пела под крики восторгов ее обожателей: ‘Все мы жаждем любви’, теперь газетная толпа орет: ‘Все мы жаждем развода’… И Боже мой, сколько явилось на газетных простынях драматических изображений, сентиментальных излияний, крокодиловых слез, потоками они полились над бедными жертвами затрудненного развода. А главное, какая лафа, вприпрыжку за ‘Церковным Вестником’, доказывать, что развод — дело вовсе не Церкви, а окружного суда!
Все это очень занимательно и пикантно. Но всего интереснее — это вопрос: почему-де вздумалось нынешним рясоносцам* ‘Церковного Вестника’ пустить в печать мысль об отнятии у Церкви ведения дела о брачном разводе и о передаче его светскому суду? Потому ли, что Церковь не может с ним справляться по скудости своих духовных средств, по своей духовной немощи, или потому, что в XX веке приличнее для духа времени дела о расторжении таинства брака передать в ведение светских судей, тем паче что по нынешним временам, вероятно, большая их часть ни в какие таинства не верует?
______________________
* Какой жаргон у кн. Мещерского. Ну, можно ли представить, чтобы, надсмеиваясь над ‘рясою’, т.е. над таинством священства, он уважал ‘таинство брака‘! Ведь равны все таинства. Но, видите ли, консерватизм бы нечто потерпел, если б умалился авторитет церкви, и автор говорит: ‘Не берите брака из ее рук, ибо это — таинство‘. Это показывает, что консерватизм и клерикализм хорошо умещаются на острие одной иглы с атеизмом. В. Р-в.
______________________
Вопрос этот очень интересен и очень серьезен, и серьезнее, чем это может казаться с поверхностного на него взгляда, ибо если ни для кого не тайна, что образ, коим церковь ведает у нас дела о разводе, очень уж устарел, и вследствие этого является мысль о передаче этих дел в светские суда, как об единственном средстве улучшить порядок их ведения, то всякий благочестивый член церкви с душевным смущением должен задать себе вопрос: неужели церковь наша до того духовно немощна, что, сознав недостатки ведения у себя бракоразводных дел, она не в силах их исправить настолько, чтобы довести их до уровня, подобающего таинству, и о своем бессилии свидетельствует, сдавая эти дела светским судам?
Мне кажется, что над этим вопросом стоит призадуматься…
Затем есть другое весьма серьезное соображение, над которым не мешало бы призадуматься, прежде чем увлекаться либеральною затеею, — дела о брачном разводе сдать в ведение светских судов.
Ни для кого тоже не тайна, что благодаря разным причинам, изложение коих составило бы многостраничный том, мы дожили до эпохи, когда в так называемых образованных слоях общества разврат в браке до такой степени умножился, что именно он, а не те трудные и, действительно, безвыходно несчастные положения в отдельных случаях брачного сожития, которые делают развод необходимым, ставит усиленно на очередь вопрос об облегчении брачного развода… В этом для всякого, добросовестно относящегося к вопросу, никакого нет сомнения.
А раз это так, я, признаюсь, никак не могу мириться с мыслью, чтобы в удовлетворение потребностей не жизни, а разврата в браке приняты были меры к облегчению развода, ибо по пути этого облегчения очень легко дойти до такого положения, что церковь будет призвана таинством брака укреплять только временные связи любодеяния, и больше ничего.
Что положение у нас брачного развода с точки зрения нравственности ужасно, в том ни малейшего нет сомнения. Непостижимая чуть ли не вековая апатия* иерархов церкви к этому вопросу довела его до такого низкого положения, что судьба каждого развода, по установившейся в церкви практике, поставлена в исключительную зависимость от двух, так сказать, условий sine qua поп, одинаково для нее позорных: 1) от известной платы, вносимой чиновникам в консисторию, соразмерно состоянию хлопочущего о разводе, и 2) от исполнения в натуре самой грубой сцены разврата… Я говорю о разводе по случаю прелюбодеяния, который издавна практикуется как единственный способ добиться развода по причине нежелания продолжать брачную жизнь. Вследствие этого мы как ни в чем не бывало примирились с толком, повторяемым ежедневно в любой гостиной, что без денег и без гнусной сцены разврата при свидетелях нельзя добиться расторжения брачного союза — от кого же? от церкви!
______________________
* Ради этой одной строчки перепечатываем ‘Дневники’. Да чем же лично и вообще живо иерархи были заинтересованы в постановке развода? Они — девственники, сами в браке не нуждающиеся, и судили чужое дело. Итак, ужасный в Европе вопрос о разводе, определивший весь ужасный уклад семьи, имеет корнем под собой — просто ненужность семьи духовным главам Европы. А это имеет под собою корнем верховенство девства перед супружеством. И все оканчивается бесполостью, внеполостью теизма. Вот куда восходит удивившая кн. Мещерского ‘непостижимая вековая апатия’. Слишком все ‘постижимо’… и до чрезвычайности все опасно — именно если добираться до корней. В. Р-в.
______________________
Но неужели потому, что до такого нравственного падения довела практика вопроса о брачном разводе, в явное оскорбление святыни таинства и церкви, следует поднятия этого уровня для брачного развода искать в отнятии его у церкви и в предоставлении его светским судам?
Вот вопрос, ставящийся сам собою…
Мне кажется, что он требует в интересах и церкви, и общества, и общественной нравственности — глубокого и серьезного размышления.
Неужели все должны узнать, что церковь не имеет средств поставить вопрос о разводе на ту высоту, на какой он должен стоять, как вопрос неотделимый от церковного таинства, неужели церковь не в силах от делопроизводства по брачным делам — устранить все подкупное и все грязное и давать делу быстрое и чистое решение?
Что-то не хочется верить!
Воскресенье, 5 августа
Возвращаюсь к вопросу о брачном разводе.
Так как у нас нет гражданского брака, а есть только брак в силу церковного таинства, то и развод брачный должен быть церковный, а не гражданский. Некоторые полагают, что ведение гражданским судом бракоразводных дел будет иметь последствием ускорение хода этих дел. Я позволяю себе сомневаться, ибо практика нашего гражданского судопроизводства достаточно научила нас не верить в возможность скорого делопроизводства, и два, три года для производства гражданского дела стало обыкновенным явлением… Но, оставаясь в области церковной, бракоразводные дела, очевидно, требуют совсем иного производства, чем теперь. Теперь главное в бракоразводном деле — это формальности, а между тем всякий понимает, что главное в этих делах — это их живая и часто мучительная сущность. Дарение формализма совсем мертвого и совсем безучастного к жизненной сущности в каждом деле произвело то, что весь центр тяжести бракоразводных дел сосредоточивается, как я сказал выше, в двух безнравственных формальностях: 1) в производстве дела в консистории, где дело без денег обходиться не может, и 2) в исполнении формальности прелюбодеяния при свидетелях…
Мне кажется, что если хорошенько призадуматься над вопросом, то явится возможность, оставляя бракоразводное дело в области церкви, устроить его с соблюдением чистоты и интересов нуждающегося в разводе лица.
В то же время мне представляется, что делопроизводство по бракоразводному делу может и не быть делом церкви, вмешательство консистории в эти дела надо обязательно, из уважения к церкви, считать непригодным. Но затем, вряд ли представляется удобным и необходимым приобщить лиц духовной иерархии к производству бракоразводных дел, требующих по отношению к разводам по прелюбодеянию — известного следствия, а в особенности знания светской жизни, которого требовать в достаточной мере от духовенства довольно трудно.
Вот почему мне представляется возможною и целесообразною следующая, например, комбинация. В каждой епархии мог бы существовать особый совет по бракоразводным делам, под председательством епархиального архиерея, в котором присутствовали бы главные должностные лица в губернии, а именно: губернатор, губернский предводитель дворянства, губернский воинский начальник, губернский городской голова, председатель губернской земской управы, председатель окружного суда и прокурор и старший благочинный в губернском городе, — и этому совету были бы подведомственны все бракоразводные дела, причем этот совет все исследования по каждому делу возлагал бы на одного из своих членов. Совет этот решал бы дело о разводе и о судьбе детей, прижитых от расторгаемого брака, окончательно, — за исключением случаев, когда архиерей не соглашается ни с одним из мнений совета, и тогда дело переносится в Синод для окончательного решения.
Сомневаюсь, что при таком составе совета можно было бы не быть уверенным в том, что дело о разводе получать будет всякий раз решение чистое и добросовестное.
Надо помнить, как я вчера говорил, что главными крикунами за облегчение развода являются те, которым это нужно в интересах разврата, а вовсе не те, которым это нужно в интересах жизни и действительно безвыходного положения. Вот почему для первых развод должен быть, елико возможно, затруднен, а для вторых, наоборот, облегчен.
Именно этого такое самостоятельное и состоящее из лучших людей губернии коллегиальное учреждение под председательством главы местной церкви может достигать всегда. При таком совете не возьмешь ни деньгами, ни протекциею: одна правда будет иметь решающую силу.
И сверх того получится огромное благодеяние: быстрота производства дел и отсутствие всякой волокиты.

ФРАГМЕНТЫ О БРАКЕ

О наказании смертью и еще, сверх этого, чем-нибудь…
(Письмо в редакцию ‘Нов. Вр.’)

Позвольте мне опротестовать явно неверную ссылку и могущую иметь вредные законодательные последствия. До сегодняшнего дня я думал, что после смертной казни уже нет наказания. С каким же изумлением я прочел в академическом здешнем органе, ‘Церк. Вестн.’, следующие строки: ‘А как за прелюбодеяние по Ветхому завету положена смерть, в греческих же царских законах вместо смерти положены и другие казни, то и ныне нужно’… и т.д. Очевидно, ‘нужно’ или казнить, или еще как-нибудь расправляться с несчастными разводимыми по консисторскому приговору мужьями и женами. Не знаю, почему же это при таком строгом законе не казнили ‘по Ветхому завету’ Давида и Соломона, которые по нашим законам оказались бы крайними прелюбодеями? А в ‘Книге числ’ написано, что Бог призвал к суду своему и покрыл проказою Мариам за то, что она упрекала брата своего Моисея, взявшего эфиоплянку в жены себе при живой другой жене Сепфоре. И каким образом Соломон не казнил, а рассудил известным мудрым судом двух блудниц, пришедших к нему с мертвым и живым ребенком? Явно, что случаи нашего прелюбодеяния, служащие поводом к разводу, не считались вовсе прелюбодеянием в Ветхом завете, ни по закону, ни практически, и вопрос может идти не о ‘казни’ или ‘наказании’ разводящихся супругов, как предлагает аноним академического журнала, а о том, читал ли он когда-нибудь Ветхий завет, и если читал, то для чего он так искажает его смысл, и притом с практическими, ясно законодательными целями: внушить мысль нашим русским светским судам о необходимости налагать уголовную кару на виновную при разводе сторону. Ни о какой такой каре не может идти речь, потому что указы греческих царей для нас так же малообязательны, как и ‘Litterae obscurorum virorum’ (‘Письма темных людей’ (лат.)), а в Ветхом завете все устройство брака и семьи было иное, и там никогда не было тех чудовищных стеснительностей, какие к нам перешли из этой же Греции и составляют наше историческое несчастие. А не было там такого тесного и жестоко поставленного брака, то, следовательно, нет нужды и ‘наказания’ или их идею переносить к нам. Ведь с точки зрения греческих средневековых законов весь народ израильский, от Авраама, имевшего наложницею Агарь, и до последнего еврея последних времен, всех надо бы предать ‘казни за прелюбодеяние’. Но как же тогда он был ‘народом возлюбленным и избранным’? Об этом, как и о многом другом, не думают беззаботные viri obscuri (темные люди (лат.)) времен греческих и наших. Примите и пр. В. Розанов.

О древнерусском разводе

Худое знание истории едва ли не есть главная причина недвижности нашего бракоразводного процесса. Представляется неопытным, что мы имеем в существующих затруднениях к разводу что-то древнее и уже священное в силу этой древности. Между тем это вовсе не так. М. Руднев в последней книжке ‘Христианского Чтения’, в статье ‘Церковное судопроизводство по делам о расторжении брака по причине супружеской неверности’, указывает, что в старой допетровской Руси, когда, конечно, благочестия было не меньше, чем теперь, и семья не была слабее теперешней, был факт ‘существования добровольных бракоразводных договоров, утверждаемых подписями священнослужителей: порешившие разойтись супруги менялись друг с другом распускными листами’ (ноябрьская книжка, стр. 685). Здесь сохранено было и участие церкви, в лице священника, но супруги не были поставлены в то бесправное парализованное положение, в каком находятся сейчас, когда могучими вершителями дел семейных являются консистории. В процессе об убийстве Комарова, секретаря полтавской духовной консистории (дело братьев Скитских), показывалось очевидцами, что он был принципиальный противник развода и не давал хода или донельзя тормозил бракоразводные дела. Отдельная частность показует общее положение дел, и секретарь Комаров не чинил волю свою, но был исполнителем существующих правил, дававших ему право ‘вязать’ и ‘разрешать’. Впрочем, это и до дела Скитских было довольно известно. Так вот кто, значит, по существу-то дела ‘разводит’ и ‘не разводит’ в Российской империи: секретарь, лицо светское, имеющее так же мало священной санкции, как и мы с вами, читатель. И вот в чью пользу и в рост чьего авторитета изъяты как права у священников, так и права у супругов. Прикажет секретарь — и обязан муж жить с развратною женою, прикажет он же — и будет жена нести побои и увечья от мужа, терпеть его распутную и пьяную жизнь. Только неведение истории, незнание Св. Писания и какая-то овечья запуганность вообще всех несчастных людей сделали то, что ищущие развода люди, уже сломленные и так судьбою, без гордости и без самолюбия несут этот не столько суд над собою, сколько измывательство над собою. Давно пора вернуться здесь к закону, настоящему и древнему: что развод принадлежит тем самым лицам, которые и заключили брак, т.е. благословившему чету священнику и самим сочетавшимся. Написав же ‘распускное письмо’ или ‘разводное письмо’, они могут нотариальную копию с него отправлять в консисторию, вообще в некоторый архив ‘дел’, и одновременно священник, с приложением церковной печати, писал бы в паспортах обоих бывших супругов о новом их состоянии вдовства. Во всяком случае — это почва, которую можно разработать.

Ценные слова

В только что появившейся 10-й книжке ‘Веры и Разума’ напечатана речь высокопреосвященного Амвросия, архиепископа Харьковского ‘О практической борьбе христиан с современными заблуждениями и пороками’. В речи этой, обращенной к ученикам местной семинарии, сделан обширный обзор религиозных и нравственных нестроений в нашем обществе, и будущие священники призываются к практической борьбе с этими нестроениями. Кроме разных сектантских брожений автор указывает и резко порицает так называемую равноправность женщин и стремление их к высшему образованию, светские удовольствия, распущенность семейной жизни и практикуемую в обществе свободу чувств. В речи этой, однако, есть слова, которые поддерживают женщину в самом дорогом ее призвании: ‘Права женщины дарованы ей от Бога при ее сотворении — быть помощницею мужа: Сотворим ему помощницу по нему (Бытия, 2, 18) и нарождение и воспитание детей: Раститеся и множитеся, яко та есть мати всех живущих (стр. 621). Так говорит архипастырь. Мы подчеркиваем в них слово ‘право’, конечно, — право изначальное, основное, не могущее быть отнятым. В длинных прошлогодних спорах о так называемых незаконнорожденных детях мы, в сущности, и основывались на том, что никем и никогда у женщины не могут быть отняты, фактически, идейно или законодательно, два этих коренных ее и богозаветных права, и только мы не сумели в свое время найти термина, формулы. Нужно говорить именно о ‘праве’, каковое, при огромном в обществе развитии старого девства, сведено к нулю, к фикции: о праве каждой женщины и при всяких обстоятельствах становиться ‘помощницею мужа’ и ‘матерью и воспитательницею ею рожденных детей’. Мужчины испорчены и перестают жениться: но это расстройство брака с мужской стороны никак не может кассировать женское призвание, которым поддерживается самое существование рода человеческого. Преосвященный коснулся и этой стороны. ‘Нельзя без скорби слышать от матерей семейств ответ на замечание — пора вам отдавать дочь замуж: ‘За кого ныне отдать? Что за женихи! Отдать на погибель’. С другой стороны, нельзя без глубокого негодования слышать от распущенных молодых людей ответы на совет — пора вам жениться: ‘Это — лотерея’. Т.е. что они свободны вести беспутную жизнь, потому что невесты тоже небезупречны. Они считают себя даже свободными от труда поискать достойную их невесту’ (стр. 637-638). Так говорил оратор. Последние слова попадают прямо в вопрос о разводе: брак стал или, точнее, всегда и был без развода — лотереею, где проигрыш возможен, а выигрыш ничем не обеспечен. Ибо если тщательнейший выбор монархом министра не есть непременное обеспечение удачи выбора, то и жених, сколь бы тщательно ни выбирал невесту, может ужасно просчитаться в оценке ее нравственных качеств, а раз став мужем, навсегда должен остаться с таковым ‘министром’, недобросовестным, не исполняющим никаких обязанностей, беспутным. Равно и жена, без прав развода, не обеспечена ни от жестокости мужа, ни от его беспутства. Это и породило с обеих сторон страх брака, избегание брака и легкомысленный образ жизни одного пола и невольное старое девство другого, поведшее к умножению незаконных рождений. Нужно стараться об умножении браков, о развитии семьи, т.е. надо лотерею с проигрышем заменить лотереею только с выигрышем: к этому-то и сводится вопрос развода, имеющий целью не разрушить хотя бы единую семью, а сохранить, в случае несклеившейся, неудачной, окончательно погибшей семьи, право за человеком (как мужем, так и женою) еще другой раз попытать счастья в семье. У всех на глазах множество примеров, как разведенные и вновь вступившие в брак живут долгою счастливою и прочною семейною жизнью. Но теперь это редкий и страшно дорогой и страшно трудный случай, а он может быть частым. Бросить же жену никто и теперь не мешает мужу, равно никто жене не мешает бросить мужа. Они это и делают без всякого препятствия, но только для чего-то сохраняют ненужные им права на другую ‘половину себя’ и не получают нужного им права на вторичную семейную жизнь и, становясь в холостое положение, беспутничают и растят проституцию. Уголовная хроника богатеет, полиция получает предмет забот, нравственность падает. Семья сокращается, кафешантаны растут. Кому это нужно? И государство, и церковь в проигрыше, как и всегда они в проигрыше, где страдает или где неуклюже поставлена семья. Удержать от фактического разъезда наши законы еще никого не удержали, ибо если мучительно жить в одной квартире с глубоко неприятным человеком, то что сказать о близости мужа и жены на почве уже сложившегося взаимного нравственного отвращения? Это — пытка, от которой и бегут ‘в разъезд’, никаким законом не запрещенный, да и не могущий быть запрещенным, ибо никто не может уследить и расследить, как, почему и для чего муж и жена живут в разных городах. Разъезд меняет муку на равнодушие, на спокойствие, на беспечальный и ‘беспроигрышный’ флирт. Ясно, что здесь одно спасение — в новом браке для обоих, уже испытанных и умудренных страданием людей. Было бы нетрудно собрать статистику вторых, после развода, браков, и их длительности и даже счастья. Впрочем, простые наблюдения обывателя показывают, что именно такие браки бывают длительны и счастливы.
Вот в каких целях, а не в целях разрушения семьи, настаиваем мы на разводе. Достаточно духовенству нашему энергично оценить положение вещей, и оно первое проведет вопрос о реформе процесса развода. Ибо, повторяем, где счастье семьи, там и выгода церкви. Нет у нее лучших и горячейших молельщиков, чем дети, отцы и матери. Посему всякое превращение девушки в матерь должно бы быть радость церкви, и всякое превращение праздно гуляющего мужчины в отца — опять же радость церкви. Это и должно быть фундаментом всех суждений о разводе.

Напрасное обременение (о вторых и третьих браках)

В высокой степени важно, чтобы практические, жизненные шаги людей имели под собою почвою убеждение твердое и последовательное, а не эклектическое и колеблющееся. В видах этого позволю себе высказать некоторое пожелание в связи с недавним распоряжением Св. Синода, о коем сообщено в январской книжке ‘Веры и Разума’, о ненужности впредь испрашивать особое разрешение епархиального архиерея для венчания мирян третьим браком. Пожелание относится к эпитимье, которая, однако, налагается на новобрачного или новобрачную, смотря по тому, который из них вступает в третий брак. Случай третьего брака вообще есть явление крайне редкое, и мне за 47 лет жизни привелось знать только два таких случая. Один — в Петербурге, это был брак 45-летнего, чрезвычайно крепкого, моложавого многосемейного (имел уже несколько внуков) торгового человека. Ныне покойный, это был безукоризненнейший человек во всех отношениях, сохранивший и в третьем браке живую связь со своими многочисленными детьми от первого брака (от второго у него не было детей). Среди бесед, патриотических или религиозных (он был очень религиозен, но без ханжества, а здоровым русским чувством), он нет-нет, бывало, и остановится, вспомнит о своем третьем браке и глубоко кается. Здесь я и вижу действие эпитимьи, налагаемой на троебрачных. Но доскажу о другом известном мне случае троебрачия. Это был инспектор провинциальной гимназии. У этого от первых двух браков не было детей, и кончились оба они рано и скоро. Человек крайне определенный и положительный, любитель хорошего пирога в воскресенье, хорошего винта вечером, артист-регент, отлично организовавший гимназический хор и всегда стоявший сам на клиросе, душа общества и любимец клуба, едва ли он был когда-нибудь романтически и ‘сумасшедше’ влюблен. Он с большим сожалением вспоминал о второй жене, умершей рано в чахотке, и, как помню, не выносил запаха мускуса (цветок), по воспоминанию о мускусе, который ей давали перед смертью. О первой жене воспоминаний я от него не слышал. Дети были у него только от третьего брака, что-то человек пять или шесть, мальчики и девочки, и как одни, так и другие отлично учились, а в домашних играх, как теперь помню, были неистощимо изобретательны. Многодетная и отличная хозяйка, хотя тоже любительница вечерком сесть за карты, третья жена его была отличная барыня. А когда сам он помер, что-то около 55 лет, то его глубоко жалел весь город и вся гимназия, как отличного русского человека. Вот случаи третьего брака, кроме которых я не встречал. Оба брака были, что называется, ‘хозяйственные’ и произошли просто из чувства запустелости, которое образуется в доме без хозяйки. Многие и едва ли худшие люди прямо не переносят мертвенного молчания вокруг себя, вымороченности, не могут жить без детской возни и жениных хлопот. В жизни и смерти Бог волен, и в ранней смерти и вообще неудаче двух первых браков оба мои знакомые были ни при чем.
Оставалось жизни одному и другому еще лет на двадцать: и, конечно, ее прилично было провести семейно, а не кое-как, не в холостом безобразии. Если по каноническим правилам не возбранен брак и не сопровождается эпитимьею в 60-летнем возрасте, хотя именно это есть нравственно сомнительный брак, то какое есть основание для эпитимьи брачащегося, когда ему 40-45 лет? Троебрачный всю жизнь свою прожил честною семейною жизнью, напротив, нужно принудить себя к обману, схитрить, сфальшивить, чтобы сказать и подумать о человеке, 59 лет прожившем холостою жизнью и вступающем 60-ти лет в первый брак, что теперь он впервые готовится узнать женщину, а что до этого времени все 59 лег он находился в состоянии Адамовой невинности. Однако мы замечаем, что на таковых старых женихов-холостяков эпитимья не накладывается. Но эпитимья на троебрачных, которые никогда и никого не погубили и, только вступая в третий брак, показывают, что они нисколько не разочаровались в семейной жизни во время прежних двух браков и, следовательно, прожили в них хорошо и счастливо, какой же она имеет смысл? Очевидно, в эпитимье содержится упрек вступающему в брак и почти нежелание, неохотное желание повенчать его. Очевидно, этот человек, собирающийся третий раз жить семейно, совершенно не переносит внесемейных отношений к женщине, и за это его надо хвалить, а не порицать. Да и похвалы он достоин, ибо, на протяжении всей жизни узнав только трех женщин, — он невиннейший Иосиф сравнительно с толпами, с сонмами пожилых веселящихся холостяков. Ведь напрасно было бы тут прикидываться неведущим и делать вид, что предполагаешь, будто эти холостяки — девствуют. Конечно, они развратничают напропалую, и никакой ответственности, ни даже ‘законному’ упреку не подлежат. Третий брак и есть пример, урок, редчайший и случайный, но поучительный, что нельзя касаться женщины иной, чем своя жена, и иначе как в правильной семье. Обращаясь к основаниям эпитимьи, мы не находим никаких. В Евангелии умолчано, сколько раз можно вступать в брак. Но косвенный ответ на вопрос там есть. Это — беседа Спасителя с самарянкою. На слова Иисуса, вне целей беседы сказанные: ‘Поди и призови своего мужа’, — она сказала: ‘Господи, у меня нет мужа’. — ‘Это правду ты сказала: ибо ты имела пять мужей, и тот, которого теперь имеешь, не муж тебе’. И нет дальше глагола: ‘оставь этого, с которым теперь живешь’ или: ‘ты много грешила в прежней жизни’. Мы этим и воспользоваться можем ввиду отсутствия других текстов. Ибо в Кане Галилейской Спаситель не высказал о браке никакого слова, и, однако, самое Его присутствие здесь принято нами за освящение, за ‘благословение’, за дозволение. Но насколько ярче беседа Его с самарянкою! Если в Кане Галилейской одно присутствие Его освятило, то и здесь Его беседа освящает же. А что Он не упрекал самарянку и не сказал: ‘Ты грешила‘ или ‘не согрешай впредь’, то это, казалось бы, устраняет возможность упрека или эпитимьи и с церковной стороны. Между тем покой и твердая совесть есть важное условие счастья семейной жизни. Ибо не можем мы глагол священника выслушивать без трепета: и этот трепет останавливает, вероятно, многих несчастным образом ранних вдовцов, оставляет вне семьи много почтенных девушек и вообще есть причина разнообразного несчастия и дурных нравов общества. Ибо всякая холостая жизнь человека без монашеского специального призвания (особый глас Божий) невольно бывает грязна и разрушительна для общества.

Опыт самозащиты

Г-н Скальковский, в рождественских шутках за прошлый и за нынешний год, приписывает мне намерение ‘упразднить брак’ и вернуть благочестивых соотечественников к нравам радимичей и вятичей, которые ‘умыкаху жен’, или обитателей Сахалина, которым на время дают казенную жену. Причем дети в том и в другом случае бросаются на руки государства. Так как подобное мнение обо мне и моих взглядах на брак, высказанных на страницах ‘Нов. Вр.’, мне случалось читать и в серьезной форме, в газетах, журналах и даже целых брошюрах, то я нахожу полезным, для восстановления доброго своего имени, сказать несколько слов о той стороне брака, которой вообще специально не касался: именно — о формальной, как юридической, так и обрядовой.
Я не только не хотел бы, как мне приписывают, устранить венчание, но насколько художественное созидание христианства не имеет поставленной около себя точки, хотел бы расширения, углубления и особенно поэтизации обрядовой стороны при вступлении в брак. Она упала сравнительно с первыми веками церкви: новобрачные тогда семь дней ходили в цветочных венках (которые заменились теперешним бронзовым ‘венцом’), и время венчания было сейчас же после литургии, на которой новобрачные причащались. Всякий поймет, насколько это глубже было по значению и художественнее по форме теперешнего ‘представления свидетельства о говеньи’, каковое делается недели за две до венчания, — и трудно понять, какой оно имеет смысл в таком удалении от брака. Вообще потеря смысла и утрата красоты форм, введение на место этого каких-то жестких до непереносимости для деликатного слуха терминов, вроде ‘брачного обыска’ и ‘оглашения’, поразительно и удручает сердце.
Далее я считал бы очень важным приблизительно в течение года между обручением и венчанием изучение женихом и невестою некоторых важнейших текстов Св. Писания, до супружества и семьи относящихся, из ‘Бытия’, ‘Апокалипсиса’, ‘Второзакония’, кн. ‘Руфь’, ‘Товия’ и ‘Иисуса, сына Сирахова’. Но это не для всех, не всегда и не везде возможно. Семьи, по необходимости (заметьте это) начавшиеся без предварительного ритуала, однако, я желал бы все-таки связать с церковью, например, чрез выдачу священником освященных колец. Это есть в церкви: епископ римский утверждается в должности чрез посылку ему папою шерстяной ленты (палиум). Вообще освящение чрез вещь существует в церкви. Путем указываемого мною средства связались бы с церковью и ее священством множество теперь существующих связей, особенно многочисленных в простом народе и которые теперь оставляются законом и церковью абсолютно без всякой формы. Таким образом, я стою за совершенное уничтожение бесформенных сожительств. Но в то время, как другие предлагают их уничтожить и, конечно, никогда этого не в силах будут сделать, я настаиваю на их признании, освящении и оформлении.
Свободное соглашение и теперь есть первый канон брака. Не рассуждаю, а выписываю из ‘Курса православного церковного права’ епископа Никодима (СПб., 1897): ‘В понятии брака как в гражданском отношении, так и в смысле таинства, первое и основное условие есть обоюдное согласие (курс, авт.), cuvcavecic,, consensus: именно, чтобы мужчина и женщина способом, признанным законом, изъявили свою свободную волю вступить в союз, обусловливающий брак. Поэтому брак считается заключенным в тот момент, когда воля мужчины и женщины получит внешнее выражение и сделается обоюдным согласием. А чтобы это обоюдное согласие могло быть существенною основою брачного союза, оно должно соответствовать всем предписаниям закона, вообще существующим по отношению ко всякому законному договору, и главным образом, чтобы договаривающиеся стороны имели все необходимые для этого нравственные качества, равно как в отношении цели брака и все физические качества. Когда есть налицо все эти нравственные и физические качества и когда взаимное согласие было выражено в установленной законом форме, тогда только это взаимное согласие служит основою брака, чем и отвечает первому внутреннему условию его’ (стр. 578). И несколько далее: ‘Обручение, uvnoxera, sponsalia, есть взаимное обещание мужчины и женщины вступить в брак, совершаемое в настоящее время по церковному установлению перед венчанием, оно заимствовано из римского права’ (стр. 579). Вот картина положения дела по ученому канонисту, а не по моей философии. Взаимное жениха и невесты объявление свободного согласия на вступление в брак — что теперь протекает в венчании так незаметно и, к несчастию, стало формальным только опросом, на который дается часто неискренний же ответ, — и составляет собственно момент заключения брака, вступление в супружество. Это хорошо выяснено в известном тонкостью своей казуистики католическом богословии. Передадим его в изложении К.П. Победоносцева (‘Христианские начала семейной жизни’. Москва, 1901, стр. 47): ‘Католическая церковь, по правилу Тридентского собора, требует для совершения брака, чтобы последовало торжественное объявление воли мужчиною и женщиною пред священником и двумя свидетелями, она приглашает брачащихся к церковному благословению, но не ставит это благословение необходимым условием для совершения брака и довольствуется так называемым пассивным присутствием (курс. К.П. Победоносцева) духовного лица’. Таким образом, патер является как бы священным нотариусом, свидетельствующим перед Богом о происшедшем у него на глазах вступлении в брак супругов, но свидетельствует молча (курс. К.П. П-ва), а гласное выраженное согласие на это жениха и невесты и образует самый брак, что довольно отвечает и выписке из еп. Никодима, приведенной нами, о существенном моменте брака.
За исключением особ царского дома, все остальные православные вступают в брак таким образом, что обряд обручения сливается с венчанием (так называемый ‘сговор’ не есть обручение) и совершается в один день, слитно. Через это утратилась искренность браков, вступление в брачный союз по действительному обоюдному жениха и невесты согласию, желанию и влечению. Прежде, когда обручение отделялось годовым сроком от венчания, в этот срок жених и невеста могли хорошо узнать душевные качества друг друга: обручение еще не влекло непременного за собою брака, а уже обусловливало близость и интимность духовного общения, жених и невеста, таким образом, могли вовремя и без потрясений и страдания разойтись друг с другом. С другой стороны, обручение было чистым жениха и невесты соглашением, в присутствии двух свидетелей, и ‘обрученную’ девушку никто, ни даже ее родители и закон, не мог отнять у жениха. Таким образом, любящие друг друга молодые люди, ‘обручившись’ свободно, становились неразлучны, и произвол родителей был устранен. Отделение обручения от венчания, слияние которых у нас есть продукт петровского гражданского законодательства, казалось бы, составляет conditio sine qua поп восстановления чистоты и счастия браков.
Безусловно необходимым я считаю установление предбрачных ‘пунктов соглашения’ (договора, ‘брачного контракта’ — глубоко антипатичный термин) на случай несогласия, ссор и разлучения супругов, где оговаривалось бы: 1) права мужа в случае непослушания, мотовства и измены (хотя бы и незасвидетельствованной) жены, 2) права жены в случае грубости, жестокости, разврата, пьянства или мотовства мужа, 3) некоторая, в виде залога, сумма денег, которая клалась бы в кредитные учреждения на обеспечение детей в случае несчастного брака. Употребить так две-три сотни рублей (или более) было бы полезнее, чем пускать их на ветер — на шитье нарядного приданого, ‘свадебное путешествие’ или блестящий бал. ‘Предбрачный договор’ неприятно звучит ввиду идеальных целей брака и требующейся здесь любви. Но что делать: опыт родителей, общества и государства должен дальше видеть, чем ‘воркующие’ жених и невеста, и именно, в видах их охранения от возможного крушения при неудаче, этот ‘договор’ должен с безусловностью требоваться государственной властью. Он — то же, что пробковый пояс, который на случай кладется в каюту каждого отправляющегося в море пассажира.
Брак во всех отношениях поставлен у нас легкомысленно и несчастно. В нем очень обеспечили себя и ‘свое’ государство и духовенство, но решительно ничего не сделано для обеспечения прочности союза и счастья союзных лиц, вступающих в брак. Как мне с горечью и насмешкой сказал один священник, ‘мы венчаем документы, а не человека, и рассматриваем документы, а на людей нам при браке некогда и взглянуть’.
Повод к дурным мнениям о моей ‘теории брака’ (как выражаются некоторые) подал мой взгляд относительно абсолютной нерасторжимости каждой, так сказать, триады: ‘отец, мать, ребенок’ — каковую триаду я считаю супружеством, хотя и неоформленным, и, требуя для нее скорейшего оформления, однако, и до и вне и без такого оформления прилагаю к ней слова: ‘Яже Бог сочета — человек да не разлучает’. Таковое учение, если бы оно было принято, совершенно избавило бы государство от заботы о детях, тогда как теперь, выражаясь термином г. Скальковского, ‘дети во множестве суть государственные’ (воспитательные дома).
Я радуюсь, что, несмотря на шутки около моих ‘теорий’, они явно распространяются в обществе и наконец пробуждают движение даже в законодательных сферах. Совершенное упразднение понятия незаконнорожденности и преобразование развода, очевидно, уже не за горами. Теперь никто не пугается перед этими вопросами, тогда как еще года два назад и об уравнении детей незаконных и законных, и о разводе не могли говорить без какого-то странного испуга.

‘Внеканонические’, а не ‘внебрачные’

Предполагается название ‘незаконнорожденный’ заменить названием ‘внебрачный’.
Позволю себе предложить вниманию всех размышляющих людей вопрос о положении одной особенной группы незаконнорожденных, которых, если не ошибаюсь, не коснулись никакие общие улучшения судьбы последних. Год назад я получил письмо, не весьма грамотное, от одного петербургского торговца. Он писал, что жена его, от которой у него не было детей, уже несколько лет страдает душевною болезнью, признанною врачами неизлечимою и развившеюся на почве наследственности, что в разводе ему было отказано по невозможности доказать, что она была душевнобольною в момент заключения брака, что он последние три года сблизился с другою женщиною и имеет от нее двоих детей, узаконить которых ему хотелось бы, но он не может. Второе письмо я получил за подписью ‘мать’, в нем бедная женщина, мать уже большого семейства, жалуется, что она восемнадцать лет живет вполне счастливо с одним видным петербургским чиновником, которого вскоре после его брака покинула его жена. Эта жена, имеющая также пять человек детей не от мужа, занесла их всех в метрики, как законных детей своего мужа, ‘а мои несчастные дети, — кончает она письмо, — из которых старшей дочери уже пятнадцать лет, все остаются некрещеными и должны быть записаны незаконнорожденными’. Письмо закапано слезами и очень трогательно. Каждый поймет, что сблизиться с человеком, покинутым женою и, следовательно, без всякой надежды когда-нибудь называться его ‘женою’, представляет для порядочной и совестливой девушки столько муки, пройти через которую может только самое героическое сердце. Мне известен случай, когда отец девушки, так поступившей, девушки из прекрасного и богатого семейства, ездил в Константинополь с целью чего-нибудь добиться в тамошнем греческом патриархате (она сблизилась с разведенным мужем, фиктивно принявшим на себя ‘вину прелюбодеяния’), но не достиг ничего при личной полной готовности (в Петербурге и в Константинополе) духовных особ войти в его положение и чем-нибудь ему помочь. Закон выше личности, и усилия мужа, отца, иерархов церкви разбились о букву закона.
Здесь есть принципиальный вопрос: муж, покинутый своею женою, или жена которого признана неизлечимою душевнобольною, обязан ли в отношении к ней соблюдать супружескую верность? И если обязан, то на каком точном основании помимо буквы новейшего закона, которая может быть и изменена. Казалось бы, такому мужу может быть дан совет верности по слову: ‘Могий вместити — да вместит’. Но дать приказание, переменить ‘ты мог бы’ на ‘ты должен’ едва ли основательно. Наконец, когда у такого мужа уже явились дети, от первого же брака детей нет и не было, представляется ненужной жестокостью лишать их прав на имя отца и его имущество, когда этими правами закон предоставляет пользовать детям того другого мужа или полумужа, к которому убежала его жена. Здесь мы имеем яркий пример, когда беззаветное самопожертвование девушки жестоко наказывается, а поведение жены, ярко бесчестное, как в описанном случае (уход вскоре после венчания от мужа), законом столь же упорно ограждается и защищается.
Термин ‘внебрачные’ возбуждает о себе столько же вопросов, как и термин ‘незаконнорожденный’, о котором в прошлом году велись споры, едва ли с определившимся результатом. И этот термин, по всему вероятию, примет на себя весь тот специальный позор, который составляет главную причину детоубийства и самоубийства девушек, и вообще побуждения к укрывательству детей, которых где же и скрыть полнее, чем в могиле. Совершенно точный термин для детей, именуемых теперь ‘незаконнорожденными’, — термин единственно нужный для отличения их в правах имущественных, пенсионных и пр., — это ‘внеканонические дети’, liberi injure canonico, liberi extra jure canonico (свободны по канону, свободные вне канона (лат.)). И в метрики, если уж нужно вносить какую-нибудь отметку, можно бы вписывать эти латино-римские термины, определяющие, что понятие данное, как это и есть на самом деле, идет из древнего языческого, еще римского законодательства, будучи перенесено оттуда в Corpus juris civillis Юстиниана Великого, и что оно нимало не выражает воззрений евангельских или библейских. Собственно особенный позор, связанный с ‘незаконнорожденностью’ или ‘внебрачностью’, коренится в возможном о каждом таком ребенке предположении, что он есть плод случайной и минутной, даже за деньги, связи, что с матери такого ребенка снимается законом имя честной, порядочной женщины. Между тем думать это о девушке, свободной и юной, соединяющей навсегда судьбу свою с лишенным прав женитьбы человеком, прямо бесчеловечно, да и не только думать, а еще без разбора и документально утверждать. Вот снятие этой моральной диффамации, упрека нравственного с девушки или женщины, которая была только сострадательна (приведенные мною два случая), должно составить важную и непременную заботу законодателя.

‘Внебрачные дети’ — contradictio in adjecto

‘Внебрачные дети’ — это есть contradictio in adjecto, ‘самопротиворечивое определение’. Дитя самым бытием своего показует присутствие брака, ибо ‘брак’, т.е. ‘супружество’, есть связь между полами (nuptiae est maris et feminae conjuctio — по Кормчей), плодом коей является ребенок — всегда законный. Мы можем говорить о тневенчаных‘ детях, но не о ‘внебрачных’. Замечательно, что проститутки, где нет и тени: ‘того ради оставить отца и мать и прилепится‘ — никогда, безусловно никогда не имеют детей. Поразительно: ведь их десятки тысяч, в течение десятилетий, столетий существования проституции — их наберется сотни тысяч: но этого удивительного известия, что вот ‘девица’ такая-то в таком-то доме терпимости ‘разрешилась от бремени’, — нет вовсе, не было никогда! Этот феникс не прилетал. Между тем, тотчас по излечении или начинающая свою профессию проститутка — ведь здоровы же? Явно — Бог проклял таковое явление (проституцию), Бог отступился от людей ‘вне Образа и подобия Своего’ и, как всегда мы читаем в Библии, проклял их именно бесплодием, закрытием чрева. Но затем, вне проституции — вы имеете многобрачие, полиандрию и полигамию, которых не избыл христианский мир: вот в чем горе! Но не закрывайте глаза на реальное бедствие и, указывая на едино-венчание, не утешайте себя: мы — люно-гамисты либо — лоно-андристы. Нет и нет: мы живем в неопределенном и совершенно зыбком многобрачии!
Но я не хочу в вопросе о детях становиться на почву сострадания или жалости: ибо истина здесь так светла, что не нуждается в филантропических подставках. Тысячею текстов из Библии можно было бы показать, что младенец, самое его появление, свет бытия, на него падающего, — не вне и не без преимущественного здесь участия, внимания, благословения Божия. ‘Бог благословил меня детьми’, ‘Бог наказал меня неплодием’ — это альфа и омега, между которыми женщина включает весь смысл бытия своего. Да и как же иначе? если не здесь Бог, то где же? Не это ли самая великая, по неразрешимости, тайна? а с другой стороны, по достоинству завитого в этой тайне — именно души человека, грядущей в мир, никем не судимой, — не есть ли это тайна священная? Блудницам и не дается она: но кому дана — она уже возросла в супружество, пусть несчастная кинута мужем своим, это его грех, его ответ пред Богом, перед людьми позор, но на ней нет ни позора, ни ответа, ни греха: ибо она подпала давлению заповедания Божия: ‘Иметь к мужу — влечение‘. Все это очень серьезно, со всем этим нельзя шутить. Мы расстроили, мы допустили расстроиться браку — до того, что имеем только его осколки: но эти осколки суть в точности ‘брак’, и нужно их собрать в целость, а не регистрировать ‘незаконнорожденных’, в чем упражняется ‘закон’ и куда тянут юридическое пророки. Нужно озаботиться о бессемейных воинах, о быте, и опять семейном, фабричных, нужно дать простор и свободу движения и жизни в браке. Но отрицать, что и те осколки, в которые по небрежности нашей превратился (от тысячи социальных причин) брак, суть, однако, в точности брак, есть религиозное таинство — никто не вправе. Скажут: это ‘безнравственность’, это — ‘беззаконие’. Но я покажу вам, что безнравственность и беззаконие и получили себе начало от слияния ‘венчания’ с ‘браком’, которое позднее перешло в подмену, замену второго первым. Я ‘обвенчан’ единожды — и фактически потом начинаю полигамию, никто не обвинит меня ни в ее ‘незаконности’, ни в ее ‘безнравственности’. Вот на этом фактически и крушится брак. Перенесите же центр значительности именно в супружество, в сопряжение полов: при венчании или без него раз завязалась связь, открылось сопряжение — есть брак во всей его религиозной полноте, и вот об этой-то реальной религиозной связи объявите, что ее нельзя нарушить ‘флиртом’. Вы чувствуете, что здесь и лежит узел поправления семьи, т.е. он лежит в восстановлении ветхо- и новозаветного учения о браке как вещи, а не о браке как nomen. Этой вещи ради человек ‘оставит отца и мать’ и ‘прилепится’ — вот полнота самим Спасителем оставленного нам таинства.

Сколько раз можно было вступать в брак в древней церкви

Позволю себе подтвердить мнение, имеющее важное практическое значение, немалозначащим авторитетом. В прошедшем году, в статье ‘Напрасное обременение’, я высказался, что в необозримом океане случайностей, какие могут встретиться в жизни 140 000 000 людей, бывают редкие случаи быстрой потери в краткий срок времени женою преемственно одного и другого мужа, или мужем одной и другой жены. Господин А-т передал печатно, при споре со мною о незаконнорожденности, что он происходит от бабки, жившей долго и счастливо с четвертым мужем, каковое супружество, как четвертое, не было повенчано, и многочисленные от него дети все были ‘незаконнорожденные’. В вышеназванной статье я поднял вопрос об основаниях, на которые опирается запрещение для таковых редких случаев четвертого брака, и сослался, что в Евангелии таковых оснований — нет. Понятно, однако, было мое желание услышать подтверждение моей мысли со стороны более авторитетной. В только что вышедшей октябрьской книжке ‘Богословского Вестника’, в статье И.М. Громогласова ‘О вторых и третьих браках православной церкви’, я прочел на стр. 26-й следующую удовлетворившую меня в этом отношении ссылку: ‘Выражение снисходительного воззрения на повторяемость христианского брака мы находим у блаженного Иеронима’. В подтверждение автор приводит слова последнего: ‘Церковь не осуждает ни вторых, ни третьих браков и точно так же позволяет выходить замуж за пятого, за шестого и т.д. мужа, как и за второго…’, и в другом месте повторительно тот же учитель церкви выразился: ‘Не осуждаю вторых, ни третьих, даже, если можно сказать, осьмых браков: пусть иная примет и осьмого мужа, только бы перестала любодействовать’. А (цитирую статью) ‘из письма блаженного Феодорита к патриарху Антиохийскому Домну видно, что в восточной церкви бывали случаи поставления второбрачных даже в епископский сан’ (стр. 28). Таков голос и практика древнейшей церкви, которая всячески применяла основание и собственно единственное правило брака, высказанное апостолом Павлом: ‘Во избежание блуда каждый имей свою жену и во избежание блуда каждая имей своего мужа’ (т.е. на протяжении всей жизни всячески избегайте оставаться одинокими, что невольно и непременно повело бы вас к блуду). Сообразно этому, всякий след препятствия к браку должен быть рассматриваем как поощрение и даже как понуждение разврата, как ‘введение во искушение и предание лукавому’. К этим заботливым древним временам надлежит вернуться и XX веку, оставив вовсе вопрос о нумерационной стороне супружества, не подлежащей усмотрению в жизни 140 мил. населения. И тогда только общество и государство получат твердую почву и непререкаемое право начать медленную и последовательную уничтожительную войну против проституции, — о которой пока и вопроса не может быть поднято. Прибавлю к сказанному, что о поставленном вопросе я беседовал неоднократно с компетентными людьми, между прочим, с покойным М.П. Соловьевым и одним очень ученым профессором Петербургской духовной академии. На мое указание о боли для мира, проистекающей от запрещения второго брака вдовым священникам и четвертого вообще всем, они говорили, что серьезных оснований для этого нет, и это есть более обычай, нежели мотивированный и основательный закон. В письме же, мною сохраняемом и которое подписано ‘Русский священник’, я нашел следующее место на данную тему: ‘Собеседница Христа самарянка имела последовательно пять мужей, и Христос не осудил ее. Саддукеи указывают Христу Спасителю на случай, когда одна женщина выходила последовательно замуж за семерых мужей, Мф., 22, ст. 23-26. И замечательно, что нигде духом и тоном Св. Писания на подобные случаи не накидывается ни малейшей тени. Нигде о них нет отзывов в порицательном или пренебрежительном смысле. И Христос Спаситель, многократно разражаясь громами негодования на разные другие порядки и обычаи еврейской жизни, напр., Мф. гл. 23 или Марка гл. 7, нигде и никогда ни полсловом не осудил состояние и формы священной еврейской семьи’. И т. д. — Не станем впадать в фарисейство и пытаться превзойти в целомудрии жизнь древних христиан, современных бл. Иерониму, ни поправлять апостола, ни дополнять Христа. Мы споткнемся и уже споткнулись на этом, ‘запрещая брак и вводя людей в блуд’.
1902 г.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

LIII. О записи в метрики ‘незаконнорожденных’

(Письмо в редакцию ‘Нов. Вр.’)
М. г. В N 9232 ‘Нового Времени’ В. В. Розанов, протестуя против предполагаемой замены слова ‘незаконнорожденный’ словом ‘внебрачный’, с своей стороны предлагает в подлежащих случаях употреблять слово ‘внеканонический’. Конечно, он делает это предложение лишь при том условии, если будет признано необходимым оставить за незаконнорожденными детьми какую-либо специальную кличку. Но есть ли непременная нужда в такой кличке? Нет ли иных способов безобидным образом обозначить различные оттенки в рождениях? Год назад, в письме в редакцию ‘Нового Времени’ я предлагал троякую форму метрических записей как средство, с одной стороны, избежать ненавистного, презренного и обидного слова ‘незаконнорожденный’, а с другой — сохранить указания на различия рождающихся младенцев по способу происхождения их на свет Божий. Считаю благовременным теперь повторить свой проект.
Первая форма метрических записей должна относиться к законным супружествам, когда супруги венчались в церкви и живут вместе. Здесь, при записи факта рождения и крещения младенца, в графе о родителях ребенка следует писать, как и пишется в настоящее время: ‘такой-то и законная его жена такая-то’. Вторая форма должна употребляться в тех весьма многочисленных и распространенных в наши времена случаях, когда сожительствуют мужчина и женщина, невенчанные в церкви, безотносительно к тому, по каким причинам они не венчались, составляя между тем правильную семью. Относительно младенцев, рождающихся в такой семье, в графе о родителях следует писать так: ‘такой-то и сожительница его такая-то’. Третья форма остается для всех тех случаев, когда отец младенца остается в неизвестности или не желает открыть себя. В этих случаях в графе о родителях следует помечать одну только мать младенца, именуя ее так: ‘Девица такая-то’ или ‘вдова такая-то’. Само собой разумеется, что по второй форме метрической записи младенец должен носить фамилию своего действительного — фактического отца, а по третьей форме фамилию своей матери.
Внимательный читатель уже заметил, что при указанном мною различии в метрических записях не остается даже места для слова ‘незаконнорожденный’ или для какого-либо его синонима, ибо все оттенки происхождения младенца со всею ясностью уже обозначены наименованием его матери. Где матерь младенца названа законною женою, там, очевидно, имеется налицо законное супружество, где она названа сожительницею, там выступает на сцену семья, составившаяся из невенчанных сожителей, а где она названа девицею, там, очевидно, младенец есть плод краткой или случайной связи. К чему же тут вводить еще совершенно излишнее слово ‘незаконнорожденный’? Метрическая запись должна быть только изображением действительного наличного факта, без всякой его критики или оценки.
Полагаю, что метрические записи по рекомендуемому мною проекту гораздо лучше и несравненно нравственнее той жалкой и прискорбной фальсификации, какая допускается в случаях, подобных рассказанному В.В. Розановым, когда жена, убежавшая от своего законного мужа и прижившая со своим любовником пять человек детей, всех их в метриках записала на имя своего законного мужа. Не правильнее ли, не законнее ли, не нравственнее ли, не истиннее ли, не более ли согласно с действительностью было бы записать их на имя любовника, с которым означенная жена составляла действительную, хотя и нелегальную, семью? В самом деле, будемте искренни, соотечественники! Кому нужна эта беспросветная ложь, эта чудовищная фальшь? Кого мы думаем ею обманывать и надувать — себя, отечество, Бога? У кого хватит духа и отваги по совести оправдывать и защищать эту жалкую фальсификацию?
Что касается положения детей, появившихся от сожительства или от случайной связи, то вдаваться в разрешение этого вопроса я не считаю себя компетентным. Определить правовое, имущественное и государственное положение таких детей по совести и по Божьи, прислушиваясь к голосу человеческого родительского сердца, есть задача христианского государственного законодательства. Желательно только, чтобы при решении этого вопроса мы не забывали, что мы составляем из себя именно христианское государство и что, следовательно, для нас при рассуждении о каких бы то ни было детях должны быть памятны слова Христовы: ‘Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного’ (Мф. XVIII, 10).
Протоиерей А. Устьинский

LIV. Когда незаконные дети будут законными?

Ввиду нового пересмотра законов о незаконнорожденных и проникшего в печать известия, что им будет присвоено название ‘внебрачных’, уже высказано разными авторами достаточно, чтобы видеть, какой это жгучий и в то же время запутанный и сложный вопрос. Г-жа Лухманова предлагает присвоить таким детям имя ‘государственных’ детей и им же по преимуществу предоставить казенные места в училищах, стипендии в университетах, а следовательно, и все преимущества, доставляемые этим для карьеры служебной и иной. Г. Серенький, полемизируя с кн. Мещерским, стоит за полное уравнение этих детей с законными в правах фамилии и состояния их действительных родителей. Уважаемый В.В. Розанов, много думавший над вопросом, предлагает дать им тоже название ‘внебрачных’*, но только по латыни, и в то же время признать гражданскую связь насильственно обреченных на холостую жизнь мужчин с девушками героического характера за связь легальную и не менее святую, чем самый церковный брак. Кн. Мещерский, называя ту же меру, обещающую расширение прав незаконнорожденных, великодушной и гуманной, не скрывает своей боязни, что право отыскивать родителей и связанные с тем имущественные и сословные права может повести к страшным злоупотреблениям и шантажу.
______________________
* Вовсе нет! В том-то мысль моя и состоит, что брак — есть, но — не канонический: ‘matrimonium extra jure canonico’, однако — ‘matrimonium sacrum‘ [святой брак (лат.)]. В. Р-в.
______________________
Мне кажется, что все эти авторы, каждый по своему и в пределах собственного великодушия, правы. Несомненно также, что лучшее общественное решение этого вопроса лежит в разрешении гражданского брака вообще, а также широкого разрешения каждому мужу и каждой жене права признавать нелегальных детей своими, после чего на этих признанных детей должны распространяться и все сословные и имущественные права, какими пользовались их родители. В старые годы так ведь, в сущности, и было, хотя существовали не дети, а воспитанники, а фамилия таким воспитанникам придавалась чаще по матери, чем по отцу. Свидетелями последнего являются исторически известные бастарды, в числе которых бывали и Шумские, и Жуковские.
Такие постановления отлично решат вопрос относительно детей, у которых есть состоятельные отцы и матери или вообще отец и мать, взаимно преданные настолько, чтобы открыто признавать своих незаконных детей. Но, решая вопрос сравнительно хорошо для высших сословий, эти же законы весьма мало помогут громадному числу детей, рождающихся от проституции, более или менее позорной, т.е. для тех детей, у которых буквально нет отца, ибо им могли быть несколько совершенно ничего общего между собой не имеющих мужчин, или у которых есть мать, умершая от болезни и чрезмерного пьянства в специально для того созданной больнице. Если, по совету г-жи Лухмановой, именно этих детей признать государственными и предоставить им исключительные права по образованию и карьере на общественный счет, то, не будучи пессимистом, можно ждать, что множество бедняков, живущих ныне в честном браке, постараются сбыть своих законнейших чад в воспитательные дома, на общественное привилегированное содержание и попечение. Помилуйте, кто же враг своему младенцу?
Писать же в этом направлении особые законы для лиц привилегированных и для простого народа едва ли в свою очередь будет удобно. Что же касается до наименования в бумагах и метриках этих детей так или иначе, то, как ни назовите, все будет нехорошо. Хоть ‘детьми Божьими’, и то никто добровольно не пожелает носить эту почетную кличку. Как упразднить факт? По-природному — все незаконные Бобчинские родятся совершенно так же, как и законные, но ведь мы живем не по природным законам, а в условиях искусственной и ограниченной гражданственности. Тут само собой упразднение чего-либо стеснительного для одних неминуемо должно отражаться на стеснении других. Здесь все, что будет сделано в пользу детей, нелегально рожденных, отнимется от детей, легально рожденных, все, что будет сделано в интересах свободного сожительства мужчины и женщины, будет во вред семье церковной*. Семья ведь обуза, и пребольшая, особенно к старости. Если ее не поддерживать извне, с некоторым насилием даже, то она неминуемо рассыпется**.
______________________
* Вот это надо очень запомнить: ‘Будет во вред семье церковной, если в чем-нибудь поможем людям невенчавшимся’. След., вся судьба таких девушек, вдов и их детей единственно исходила ‘из забот о семье церковной’. В. Р-в.
** Да во что она рассыпется?! Преспокойно останется все на прежнем месте, — и только семей будет гораздо больше, а сами они — чище и счастливее. Все это объясняется в этой книге с подробностями, каких незачем здесь повторять. В. Р-в.
______________________
Смею думать, что я прав, говоря, что вопрос о незаконнорожденных перестанет существовать только с полным торжеством крайнего феминизма. Когда дети будут носить фамилию матери и наследовать ее права, тогда само собой исчезнет всякое между ними различие и de jure, и de facto. Одна мать достоверна, отец слишком часто сомнителен, а так как ему и убежать легче от ребенка, чем матери, то этим и порожден вопрос о легальных и нелегальных детях. И это одно только безусловно совершенное решение вопроса. Но сколько можно видеть вперед и судить при наличности наших чувств, царство феминизма будет заключать в себе владычествующих неограниченно: ‘гетер’-амазонок, затем ‘маток’-рожающих, существующих наподобие дойных коров, затем производителей-самцов, очень строго и жестоко содержимых, и тому подобных существ и порядков, о которых мечтает крайний феминизм.
На самом же деле будет только то, что может быть.
На этом и утешимся.
А-т

LV. Игра слов

В.В. Розанов, горячий, искренний защитник пасынков ‘семейного права’, вполне основательно опасается, что термин ‘внебрачный’ примет на себя весь тот позор, который до сих пор тяготел над ‘незаконнорожденными’. В.В. предлагает заменить слово ‘внебрачный’ — ‘внеканоническим’.
‘Незаконнорожденный’, ‘внебрачный’, ‘внеканонический’ — все эти термины, приставленные к человеческому имени, звучат неприятно, все три одинаково ярко подчеркивают, что носитель их batard (незаконнорожденный (фр.)).
Кому это нужно? Зачем порочить имя без вины виноватого, отнимать у него при самом рождении право на человеческое существование?
И без того плод любви несчастной обыкновенно подвержен многим чисто материальным невзгодам. В большинстве случаев на их долю выпадает и голод, и холод, а в довершение несчастья — позорное клеймо на всю жизнь.
Дети не могут требовать от родителей богатого наследства, от государства — пенсии и знатных титулов, но можно ли им отказать в праве на лично неопозоренное имя? Ведь отметка в паспорте о недочетах прислуги — и та преследуется законом, который не может потерпеть такого посрамления личности, а по отношению к беззащитному, невинному существу говорит не отеческий голос, а слышится суровый приговор судьбы…*
______________________
* Ну, конечно, понятие и термин ‘незаконнорожденный’ есть внесенная в самый закон, и от закона на частных людей падающая, диффамация гражданская религиозная. В. Р-в.
______________________
Разные сословные привилегии, имущественные права — дело в жизни наживное. Мальчик-крестьянин может достигнуть титула светлейшего князя и звания фельдмаршала (как Меньшиков), разбогатеть, как московские миллионеры, но ‘незаконнорожденный’, ‘внебрачный’, ‘внеканонический’ никогда не может сбросить этого позорного тавра, своей каторжной печати, никогда не может быть просто ‘сыном’, а всегда с гнусной приставкой…
Скажут, упоминание о ‘внебрачности’ рождения необходимо для определения гражданских прав лица, для охранения интересов ‘законных’ детей. Если это так нужно, то неужели другим путем нельзя гарантировать признаваемых законом наследников, что их пай не будет затронут несчастным братом, сестрой или более отдаленным нелегальным родственником? Это не больше как техническая подробность законодательства, которая должна отступить перед ясным принципом невозможности клеймить невинных. Пусть в метрических свидетельствах детей, рожденных вне брака, вместо позорных определений и наименований будет глухое упоминание, что относительно прав наследственных надлежит представить дополнительные документы.
Вопрос о незаконнорожденных назрел, проникли слухи в печать о намерении улучшить их положение. Дело благое, человечное! Не следует же останавливаться на полумере, на игре слов, перемене терминов. Бог с ними с прирожденными качествами. Теория наследственности камнем налегла теперь на человечество. За грехи предков, за былых алкоголиков, сифилитиков, эпилептиков, за больных прапрадедов и прабабушек приходится ждать расчета молодым поколениям. Не сегодня, так завтра наступит расплата. Слава Богу не придумали еще зарегистрировать при рождении таких определений: ‘сын алкоголика’, ‘правнук развратницы’, ‘праправнук сумасшедшего’…
Желательно и черную приставку о рождении ‘вне брака’ совсем стереть и не напоминать о ней людям, имевшим несчастие родиться вне теплого, оберегаемого государством, семейного гнезда.
В. Кривенко

LVI. Из писем о ‘незаконнорожденности’

1

М. Г. В. В.!
Последнее время много пишется о детях ‘незаконнорожденных’, о том, что им на всю жизнь дается позорная кличка. Дело, по-моему, не в названии, а в том, что незаконность рождения отмечается при самом вступлении в свет и остается отмеченной на всю жизнь. Избежать этого, мне кажется, возможно изменением самого порядка записи в метрические книги. Вместо теперешней формы записи принять общую для всех детей: ‘Такого-то числа и года в такой-то церкви крещен младенец (имя), родившийся тогда-то. Восприемниками были’ и пр. Одновременно с этим делать надпись на метрическом свидетельстве о бракосочетании родителей: ‘У означенных в сем свидетельстве супругов такого-то числа родился (сын или дочь), который и занесен в метр, книги о родившихся такой-то церкви такого-то за N ‘ и вменить в обязанность священникам вместе с выдачей свидетельства о крещении выдавать бесплатно копию брачного свидетельства родителей с означенной надписью.
Незаконнорожденные по достижении известного возраста должны приписываться к обществу, — и получатся мещане или крестьяне такие-то (отчество и фамилия по восприемному отцу), и нигде не будет отметки русской или латинской, которую захочется скрыть или которой надо стыдиться. При таком порядке уничтожится и название ‘узаконенный’, которое тоже не очень благозвучно и носящим его вряд ли приятно. Форму записи выработают специалисты, ну а что придется писать и иметь вместо одного метрического — два, это не беда, тем более что копию и надпись можно писать на обороте метр. свид. о крещении. Если найдете мою идею стоящей внимания, поместите в своих статьях, не упоминая моей фамилии, так как это для меня по некоторым причинам неудобно. Простите за неразборчивость письма, но причина этого не небрежность, а болезнь пальца на правой руке.
С полным к Вам уважением остаюсь А. К-в.
P. S. Вместо практикуемой теперь перемены метрических свидетельств придется делать надписи (на основании постановления суда) на метрическом о браке и выдавать копии, и тогда только при внимательном сличении времени брака и рождения можно будет знать о том, что такой-то ‘узаконен’. Кроме этого, проектируемый мною порядок затруднит и запись незаконных детей, прижитых женой, ушедшей от мужа.
Закончив письмо, вспомнил еще одну подробность. Для установления связи между матерью и незаконным ребенком можно матерям выдавать свидетельства:
‘У такой-то, тогда-то родился(ась) (сын — дочь), который(ая) и занесен(а) в метр, книги такой-то церкви, тогда-то за N’.

2

Милостивый Государь, В.В.
В печати много писалось о том, чтобы не клеймить детей, рожденных вне брака, ‘незаконнорожденными’. Предлагали разное: назвать ‘внебрачными’, ‘внеканоническими’ и т.д., но это все делу не помогло бы, кличка осталась бы кличкою. Если бы даже для рожденных вне брака документы составлялись совершенно одинаково, как и для детей законных, но для отличия (имена) фамилии первых только бы подчеркивались — и этого достаточно было бы, чтобы их заклеймили каким-либо словом, ну хоть — ‘подчеркнутыми’.
Мне кажется, чтобы не клеймить ни в чем не повинных детей на всю жизнь, следовало бы изменить запись крещаемых детей в метрические книги, и форму выдаваемых копий из метрических книг тоже немного изменить. В метрические книги записывать имя ребенка и от кого он родился, причем никаких упоминаний, что он законнорожденный или незаконнорожденный, не делать. Если отец незаконнорожденного признает его своим ребенком, то он объявляет об этом (при записи) священнику, предъявляет ему свои документы, и священник записывает: ‘Мать: девица* Анна Ивановна Иванова, отец: дворянин Игнатий Иванов Николаев’. Если же отец не признается, то записывать одну мать.
______________________
* Никто таковую ‘девицей’ не смеет называть. Сам человек должен ответить о себе: ‘Я — жена’, ‘женщина’, ‘девица’, ‘мать’, а полиция должна покорно вписать в паспорт то, что диктует о себе его владетель. Девушка с рождением ребенка получает новый паспорт: ‘Анна Петровна и при ней ребенок такой-то’ (с выпуском прежнего именования: ‘Девица’). В. Р-в.
______________________
При выдаче же выписки из метрической книги помещать только имя, отчество и фамилию отца как для законных, так и для незаконных детей**. При таких условиях никто из окружающих ни в учебном заведении, ни на службе не будут знать о незаконности рождения, потому что метрическая выпись будет указывать только отца, а состоит ли он в браке или не состоит — этого в выписи не значится. Для тех же детей, от которых отцы их отреклись, в выписи проставлять имя матери.
______________________
* Ни под каким видом не обозначая, кто мать, потому что по просьбе законных такие пометки начали бы делать. И. К-тис.
______________________
Если бы нежелательно было уравнять права наследства, то, чтобы не выходило недоразумений по наследованию от отца незаконнорожденного ребенка, следует суду требовать во всех случаях полную выписку из метрических книг, где и видно будет, законный или незаконный ребенок. Такие выписи могут быть выдаваемы только по требованию суда, отца ребенка, матери и самого незаконнорожденного. Посторонним лицам выпись не должна выдаваться.
Будьте любезны развить эту мысль и напечатать в ‘Новом Времени’. Если бы нужно было подробней изъяснить мою мысль, я с удовольствием готов вам ответить на ваши вопросы. Примите уверение в моем к вам почтении.
И. Куртис

3

Многоуважаемый В. В.!
Все, что вы сказали сегодня, в своей заметке, и что писали на днях в газетах по поводу открытия в Киеве нового притона замаскированного детоубийства, есть один вопрос, самый ужасный в жизни. Главные виновники этого: рутина и предрассудки. Строй жизни не может быть тот же, что был даже 100 лет тому назад. Женщина теперь не та раба, которая жила в тереме и была с детства рабой родителей, а потом мужа, или крепостная, которая была в двойном рабстве. Раз не стало этого рабства, женщина свободна, но все ее запросы жизни, по-старому, остаются ‘в общественном’ рабстве. Оттого и весь строй общества и семья страдает. По моему мнению, все изменилось бы к лучшему, лишь исчез бы жестокий предрассудок — считать позором материнство*. Тогда каждая женщина нашла бы свою семью**, т.е. нашла бы цель в жизни, привязанность, все то, что возвышает нравственно человека вообще, к какому бы кругу общества ни принадлежала женщина по своему развитию. Любовь к своему ребенку заставляет каждую мать больше подумать и о своем нравственном воспитании. Это ужасное зло, жестокий приговор людской — покрывать позором материнство вне брака, и оно есть начало ‘фабрик’ Скублинской и проч. и ухода девушек даже в гаремы, о чем вы писали, — лишь бы найти привязанность и покой. Интеллигентные, здоровые матери и сами должны уметь воспитывать детей, это их долг, обязанность, а не сдавать детей на руки бонн и гувернанток. У меня была прислуга, девушка, но имеющая сына, и любовь к этому ребенку спасла ее от всех искушений, она не отдала ребенка в воспитательный дом, а отдала на воспитание в деревню, отец помогал, и сообща они платили за него, ездили к нему: мать старалась жить на одном месте, чтобы не потерять возможности вовремя посылать гонорар. Другая девушка, ее знакомая, также готовилась быть матерью, но, боясь того, что скажут, т.е. людского приговора, плакала, страдала, все скрывая, и должна была отдать ребенка в воспитательный дом. Не могла помириться ‘с позором’ и с горькими слезами отнесла свое дитя туда. Но когда привычка взяла свое, т.е. успокоилась от разлуки с ребенком, и считая себя уже не девушкой, она, ничем не связанная, повела жизнь по избитой дороге, и материнство для нее пропало. А оставила бы она свое первое дитя на своем попечении, она могла бы быть честной, любящей матерью и свою нравственность сохранила бы, любя ребенка. Только бы признали материнство правом каждой женщины, лишь бы она честно относилась к своим обязанностям, не спрашивая, законный или незаконный ребенок, тогда уменьшилось бы много, много зла в жизни. Это единственный выход. Дома трудолюбия не привлекут никогда молодую жизнь, желающую именно жить согласно с тем, чего требует природа, т.е. материнства. Это не разврат, и от этого нечего оберегать женщину, она для этого создана, а ее насильно хотят сделать весталкой*** при доме трудолюбия! Конечно, ей в гареме лучше. Общество ставит на одну ступень материнство вне брака и разврат. А это так же далеко одно от другого, как небо и земля. Лишь бы поняли эту разницу, и тогда легче многим жилось бы на свете. Примите уверение в моем уважении.
С. Чужбойская
______________________
* Возведите его в славу — и все изменится, вся цивилизация. Вот что наделал идеал девства: он подрыл счастье и прочность целой цивилизации. В. Р-в.
** Можно бы преобразование начать с закона о наследовании: дочь, наследующая (теперь) от родителей в размере 1/3 сравнительно с братьями, получает при первой же беременности, заявленной и доказанной суду (вообще — власти, напр., священнику или губернатору), полное уравнение наследственных прав с братьями. Вообще надо не втихомолку, а явно, громко, государственно и религиозно объявить превосходство родительства перед девством. В. Р-в.
*** Письмо это печатается впереди моих двух статей, которыми оно было вызвано, для объединения рубрики ‘незаконнорожденность’. В. Р-в.
______________________

LVII. Незаконнорожденные во Франции

Если один и тот же вопрос начинает одновременно занимать общество и правящие сферы в различных странах, значит, он назрел, и правда, с таким трудом пробивающая себе дорогу в свете, успела сделать относительно его завоевания в сознании людей. Положение незаконнорожденных занимает у нас и печать, и правительство, и о нем же толкуют теперь во Франции, где положение злополучных ‘пасынков судьбы’ едва ли не хуже, чем у нас. Отзвуком этих толков является статья чуткой ‘Revue’ в декабрьском ее выпуске. Курьезно, что для этой небольшой работы два автора, гг. Лагранж и Де-Нувион, соединили свои силы.
‘Все люди родятся и живут, пользуясь одинаковыми правами’, — объявила более века назад ‘Декларация прав человека и гражданина’. И между тем французские законы доселе делят людей по рождению на два разряда, давая одному из них меньше прав, чем другому, хоть и оставляя ему в утешение одинаковое количество обязанностей.
Несправедливость общества к этим безвинно виноватым, количество которых поражает во Франции своею численностью, начинается, так же как и у нас, с минуты их появления на свет. Надо внести ребенка в метрические записи. Собственная семья отталкивает его, в особенности семья отца, всегда склонная сомневаться в действительности отцовской личности или враждебная к нему по имущественным соображениям. В школе, в мастерской, в армии, в чиновничьей канцелярии клеймо незаконности лежит на несчастном, так как и в метрике, и в военном формуляре положение его родителей и его самого обозначено с жестокою точностью. Захочет ли незаконнорожденный вступить в брак, объявления мэра называют имена его отца и матери и обнаруживают ‘неправильность’ его происхождения. Положение незаконнорожденных, одинаковое с тем, каким было оно полтора века назад, поддерживается во всей своей несправедливости статьями французского кодекса.
Все незаконные рождения разделяются на три группы:
1) Дети, рожденные от неженатых мужчин и девушек.
2) Дети от холостого отца и замужней матери или наоборот.
3) Дети от отца и матери, состоящих в браке с другими лицами. Незаконнорожденные, принадлежащие к первому разряду, являются среди других как бы привилегированными. Родители их могут вступить между собою в брак и сделать ребенка законным. Но и здесь коварное законодательство изобрело термин, отпускающий известную долю кары безвинно виноватым. Такие дети зовутся ‘узаконенными’, отметка об этом вносится в их метрики и тайна их рождения рано или поздно разоблачается. Условия в правах наследства таких детей также отличаются некоторыми особенностями, дающими преимущество детям, рожденным в браке, перед узаконенными.
Иным является положение незаконного ребенка женщины, состоящей в браке. Французский закон запрещает замужней женщине признать своим такого ребенка, так как всякий ребенок, рожденный в браке, предполагается ребенком законного мужа. И если он откажется признать этого ребенка своим, то ребенок объявляется ‘прелюбодейным’ (adulterin) и положение его делается ужасным. Незаконные дети родителей, состоящих каждый в законном браке, разумеется, самые несчастные. Французские чиновники, — хотя закон и не дает им на это ясного права, — требуют обыкновенно объявления имени матери. При этом начинаются уловки и увертки. Часто пишут вымышленное имя, что ведет потом к печальнейшим осложнениям, например к невозможности такому лицу вступить в брак, так как для его вступления в брак закон требует согласия матери.
Если два лица, уличенные в прелюбодеянии и разведенные, вследствие смерти прежних своих супругов оказываются свободными и получают возможность вступить между собою в брак, французское законодательство является к тому препятствием, запрещая брак между лицами, уличенными в прелюбодеянии. Если ребенок был записан прежним мужем женщины законным, то теперь, после смерти этого мужа, настоящий отец не может усыновить его, ибо право усыновления относится только к незаконным детям, а этот записан законным. Сами виновные могут обвенчаться за границей и упорядочить свое положение, жертвою же закона остается невинный. Он не может наследовать после своих родителей. Дети, родившиеся от этих родителей впоследствии, могут не признать его своим братом и прогнать.
Как выход из всех этих тяжелых условий французское законодательство допускает, правда, ‘приемных детей’ и идет в этом случае так далеко, что видит возможность дать право приемных родителей одного ребенка в одно и то же время нескольким лицам, так что у ребенка может быть несколько отцов и матерей. Усыновление является иногда единственным спасением детей, в особенности так называемых ‘прелюбодейных’. Но многим ли из этих несчастных выпадает удача найти себе приемных родителей?
Нечего говорить, как мало выигрывают от преследования незаконных детей государство и общество. Доказано бесчисленными примерами, что ненормальность положения этих лиц и связанные с нею житейские невзгоды делают из них людей озлобленных и толкают в ряды недовольных обществом и питающих к нему чувства ненависти и мщения. А количество незаконных рождений не уменьшается, а увеличивается во Франции. Составляя в 1875-78 годах 35 проц. законных рождений, в 1896-99 годах оно поднялось до 41 проц.!
Строгости закона не исправляют в этом случае нисколько современных французов. Молодежь уклоняется от законных браков, налагающих обязанности, принуждающих к усиленному труду и заботам о семье. Примеры свободных союзов становятся все более и более частыми, и возникают жизненные трагедии, примеры которых в литературе дали Додэ в ‘Жаке’, Франсуа Коппе в ‘Сrime’ ‘Преступление’ (фр.)и в ‘Fils naturel’ (‘Незаконный сын’ (фр.)) — А. Дюма, сам незаконнорожденный, подобно нашим Жуковскому, Полежаеву и Костомарову.
Авторы-французы взывают к справедливости и требуют пересмотра законов о незаконнорожденных. Они высказываются при этом со всевозможной осторожностью, сознавая отлично, что главным противником в этом случае будет значительная часть самого общества, именно косная и закоренелая в предрассудках французская буржуазия. В этом деле русские взгляды более гуманны и терпимы. Незаконнорожденные, в особенности в народе, далеко не всегда играют у нас роль отверженцев. Относилось к ним нередко мягко и старое барство, и Лицыны, Бецкие, Панины, потомки Голицыных, Трубецких и Репниных — играли не последнюю роль в обществе, а дети Разумовского — Перовские — принадлежали к высшей знати, так же как и потомки князей Куракиных, носящие три единственные существующие русские баронские фамилии.
Требования французских авторов весьма скромны и сводятся пока к улучшению прав наследства внебрачных детей и уравнению их с другими гражданами в льготах по воинской повинности. Коренная реформа в этом деле кажется им столь трудною, что они называют ее одною из величайших задач наступившего нового века…
(Из иллюстрир. приложения к ‘Нов. Вр.’.)

LVIII а. О разводе у католиков

Западноевропейские государства, даже архикатолические, давно уже решили вопрос о расторжении брака у своего католического населения в смысле изъятия этого населения из-под власти духовенства, ничуть не справляясь в этом отношении с мнением римской курии.
Католическое духовенство признает брак нерасторжимым, оно допускает лишь кассацию брака в тех случаях, когда нарушена какая-либо формальность в смысле обрядовой стороны, как, например, оглашение о брачащихся не в том приходе, где это следовало, или же венчание жениха и невесты священником чужого прихода и т.д.
Что же касается самых существенных вопросов, которые в действительности должны бы служить несокрушимым поводом к расторжению брака, то католическая консистория остается к ним глуха: муж может на глазах жены сожительствовать с другою женщиной, может тиранить и увечить свою жену, может без вести пропадать десятки лет, бросив жену и детей на произвол судьбы, ту же историю может проделать в отношении мужа и жена. Все это, изволите видеть, отнюдь не поводы к расторжению брака, а вот венчание священником чужого прихода или другая пустая формальность вдруг почему-то превращает таинство совсем не в таинство, и, вопреки здравому смыслу, таинство развенчивается в своей святости. Неугодно ли всем и каждому, обретающемуся в здравом уме и твердой памяти, разобраться в этой средневековой схоластике, в этой бессодержательной метафизике!
Мало того, даже при наличности таких более чем странных поводов начатый сторонами развод тянется десятки лет, стоит десятки тысяч, и стороны почти всегда получают развод по достижении глубокой старости. Случалось, что, застрявши в Риме, дело получало разрешение, когда разводящиеся стороны давно уже лежали в могиле.
Далеко не так бывало, когда любой архикатолический король требовал, чтобы римская курия расторгла его брак с нелюбимой или надоевшей ему женщиной, тогда вся схоластика и метафизика летела вверх дном и развод получался моментально. Так бывало и тогда, когда расторжение такого брака почему-либо было в интересах духовенства.
‘Мы значительно облегчили положение неуживающихся супругов, — заявляет католическое духовенство, — мы ведь создали (тоже фикция) разлучение супругов от стола и ложа, — separation des corps’.
Да какая, спрашивается, жена, переехавшая от мужа в квартиру холостого человека, или какой муж, обзаведшийся почему-либо другой семьей, будет просить у вас этого пресловутого separation des corps? Если им закрыты все пути к разводу и вследствие этого к образованию новой законной и доброй семьи, то к чему им пригодится эта ваша фикция?
А если кто-либо и когда-либо и попросит наградить его такою фикциею, то можно будет вперед поручиться, что это будет субъект из породы тех, кто, по выражению одного польского писателя, ‘всю неделю тяжко работает, а по воскресеньям ксендз с амвона пугает его адом’, этой фикциею, пожалуй, воспользуется добрая католичка в том случае, когда ксендз, втершись в семью, сам послужит поводом к такому casus belli (основание для раздора (лат.)).
Принцип нерасторжимости брака, схоластическая фиктивность поводов к расторжению его, медленность производства бракоразводных дел даже при наличности поводов и даже separation des corps — все это создано католическим духовенством исключительно в целях удержания своей власти над населением: раз человек родился католиком, он должен всю жизнь твердо помнить, что любая фикция римской курии всегда станет ему поперек горла и при всяком случае испортит ему жизнь.
Но ведь всему бывает конец, — кончилось и закабаление западноевропейского католического населения. Весь смысл западноевропейских законодательных актов, направленных в защиту не только населения, но и государственной власти от посягательств духовенства, заключается в следующем. Государство заявляет католическому духовенству: ‘Семья — основная клеточка государственного организма’, регулировать ее внутренний быт, ее отношение ко всему государственному организму, лечить ее в случае болезненного состояния или произвести требуемую операцию — все это дело мое, т.е. государства. Только я, государство, могу и обязано разрешить сторонам образовать новую семью, новую клетку в государственном организме, если прежняя оказалась гнилою. Это мое право и моя обязанность вытекает из самого существа моей деятельности и в числе других элементов составляет смысл моего бытия. В области чисто духовной я признаю всю пользу вашей деятельности, я благоволю к вам, но что касается вопросов, составляющих основу моего бытия, то — руки прочь!
Рэджер*.
(‘Нов. Вр.’, N 9596)
______________________
* Под этим псевдонимом скрывается, как мне известно, одно католическое лицо, г. Л-цкий. В. Р-в.
______________________

НЕДОГОВОРЕННЫЕ СЛОВА

Посмотрите каталоги библиотек и книжных магазинов, откройте отдел ‘естественные науки’, вы в нем найдете целую рубрику книг, брошюр, монографий, популярных очерков, относящихся к защите, к опровержению и к выяснению мельчайших деталей теории Дарвина. В немецкой литературе целый отдел естествознания носит название ‘Das Darwinismus’. Чего-чего тут нет! что тут не рассмотрено! Растения и животные, теперь живущие и ископаемые, в диком состоянии и в домашнем, ублюдки, скрещивание, влияние привычек, среды, влияние упражнения на органы — все рассмотрено с поразительною полнотою, тщательностью. Вот это наука! Вот это гордость человеческого ума!
— К чему это? — спросит читатель. — Мы это знаем.
— Для самооправдания, добрый читатель. Теперь возьмите те же каталоги библиотек или книжных магазинов и перелистуйте их с целью найти рубрику: ‘Развод’. Вы засмеетесь: ‘Такая мелочь!’ Хорошо, попробуйте отыскать рубрику ‘Семья’. Вы становитесь более серьезны и догадываетесь, что не вы надо мною смеетесь, а я над вами смеюсь. В самом деле, никому и в голову не придет, чтобы семья была менее важная и интересная для человека вещь, нежели дарвинизм, между тем очевидно, что вовсе не существует рубрики человеческой озабоченности, выраженной в брошюрах, книгах, полемике и очерках, посвященных семье. Вовсе нет таких книг. Вовсе нет такой литературы. О разводе оттого так и спорят, что, собственно, никто и ничего о нем достоверного не знает, не умеет произнести о нем ни одного суждения и опереть его на готовые, заготовленные наукою мотивы или на собранные в науке факты и наблюдения. ‘Мне так кажется’, ‘у наших знакомых был такой случай’: дальше и углубленнее этого детского эмпиризма самые просвещенные умы не идут.
Мы ничего не знаем о семье.
Мы ничего о ней не начали знать.
Мы только входим в ‘азы’ ее ведения.
Вот ряд положений, в которых я нахожу оправдание, когда ко мне обращаются с упреком за частое возвращение к одной теме. ‘Частое’… Но я едва говорю один раз в два месяца о семье, итого шесть раз в год. И только оттого, что я так часто устно о ней заговариваю, моим друзьям кажется, что я извел всю газетную бумагу на тему о семье. Я молчу, а мне говорят: ‘Что вы кричите’.
Ну, вот, напр., сторона развода, которую я два года ношу на кончике языка и еще ни одного слова о ней не вымолвил. Знаете ли вы, читатель, кто в обществе, какая группа людей всего ожесточеннее, суровее, беспощаднее противится разводу? Вы будете растроганы, когда это узнаете, как сам я узнал из множества частных признаний, сделанных мне за последние два года.
Противятся разводу, страстно его оспаривают несчастные семьянины, семья которых с трудом держится. Да, вот кто! Всю сумму семейного идеализма и, так сказать, естественной непотрясаемости семьи и ее невероятной естественной крепости я узнал, только начав деятельно высказываться за развод. ‘О, не настаивайте на нем, не требуйте его’… следует описание безмерной любви к детям, продолжение: ‘Мы уже не живем с женою’, или: ‘Жена изменяла мне, но я ее простил’, ‘муж мой не верен мне, но я закрываю глаза на это’. Общий итог: ‘Не трогайте же наше полусчастье, оно чуть-чуть лепится на ниточке, а вы как тать приходите и хотите перерезать эту нить, почти разорванную’. Да, вот смысл писем, столько возродивших во мне уважения к человеку.
‘Хочу я сказать два слова о малых сих, ради которых делается все великое и между прочим строится семья. Говоря так, я разумею семью не как юридический институт, а как духовный строй. Согласитесь — ведь здесь ключ проблемы о разводе, и, не разыскав его, — проблемы не разрешить. ‘И будут два в плоть едину‘ — вот эта едина плоть, результат единения двух, и есть центр вопроса. Великий фантазер Ж.-Ж. Руссо с легким сердцем разрубил этот гордиев узел, написав: ‘Дети — собственность государства‘. Но у нас, родителей, не легкое, а тяжелое родительское сердце, да и маленькое сердчишко малых сих (детей) — привередливое создание Божие, любит своего пьяного тятьку и свою злую и грязную мамку, а высокогуманных и высокоразвитых воспитателей, как на зло, любить не хочет: с молоком в него эта глупость всосалась, и надо с нею считаться или же кормить этих дурачков в общественном сарае с рожков, накачиваемых общественным молоком с помощью чуть не паровой машины. Укажите же исход из этого. Гражданский брак, равноправность детей законно- и незаконнорожденных, контракт, обеспечивающий потомство, легкая расторжимость брака, утратившего существо брака, — все это только учреждения, узаконения, все это — материальная оболочка сущности духовной, а сама эта сущность? Брак, утративший существо союза брачного, должен быть расторгнут, затхлая атмосфера звериной берлоги должна быть профильтрована, загаженная яма — срыта и засыпана навечно. Так вы пишете — и это правильно. Но ответьте: куда же девать детей? Возьму примеры. Он и она — образцы добродетелей, но… не сошлись характерами и потому расходятся: кому отдать единственного горячо любимого обоими ребенка, который без мамы не уснет? Не посоветовать ли им подождать расходиться, пока ребенок не вырастет и не сделает сознательного выбора?.. Или другой пример: он — добродетелен и трудолюбив, она — ленива, легкомысленна и даже хоть развратна, отнять ли насильно детей от ее материнской груди и ради блага их отдать сухому и нелюбимому ими, хотя и высоконравственному отцу? Этот высоконравственный отец не лучше ли принесет себя в жертву детям, если откажется расторгнуть брак и употребит все усилия, чтобы хотя отчасти дезинфицировать свою берлогу, уподобив ее жилью человеческому? Или: он — мот, пьяница и развратник, но он добрый, любящий и любимый детьми отец. Во всем ли права перед ним и перед детьми его добродетельная супруга, с сухою лепешкою под корсетом вместо сердца в груди? Таким образом, перед нами стоит общий и очень широкий вопрос: одни ли индивидуальные интимности и стремления должны руководить брачною жизнью семьи, или и (курс, автора письма) забота о детях, или же забота о детях по преимуществу? Произведший потомство — ошибочно или с заранее обдуманным намерением, все равно — не совершил ли в пределах земных все земное, или же он имеет право еще на индивидуальную жизнь, и в какой мере?’
Не правда ли, это пламенно? Это умно? Это полный очерк философии против развода, бьющий не из закона, не из фарисейства, но из живых фибр любящего отцовского сердца. Я вступил с автором письма в переписку. Теперь я имею фотографию его 8-летней дочурки, красавицы ребенка, как и самого усталого отца, прошедшего, по словам одного его письма, ‘огонь и трубы 60-х годов’. Но вот что сообщил он о себе во втором письме, которое меня так заинтересовало, что я выпросил у него позволение со временем опубликовать его:
‘Я человек занятой и усталый и не для игры в переписку пишу вам. Поэтому постараюсь быть кратким, лишь бы не в ущерб ясности. Я женат во второй раз, но, Боже, чего это мне стоило! В первый раз я женился по любви внезапной и страстной, на 23-м году жизни. Через 2 года мы разошлись, без детей и без измены. Прошло 5 лет. Я влюбился снова и попросил у жены, жившей в другом городе, развода, она отвечала, что живет уже 4 года с любимым человеком и имеет 2-х детей, она принимает вину на себя, но я должен признать ее детей моими законными. Два года я был в лечебнице душевнобольных, эти два года она безвыездно жила в другом городе, следовательно, факт прелюбодеяния налицо — рождение детей не от мужа. И этих же детей признать законнорожденными! Я принял это условие по совету преосвященного Никанора (Бровковича). Сперва случайно, а потом умышленно я пропускал годовые сроки, установленные на спор о законности рождения, а после того самыми фактами деторождения в отсутствие мужа, удостоверенными метрическими справками и свидетельствами о безвыездном разноместном жительстве супругов, устанавливал факт упорного прелюбодеяния жены, дающего мужу право на развод независимо от сроков на спор о законности рождения. Эту крючкотворскую бессмыслицу, освященную законом, я положил в основание иска. И бессмыслица победила здравый смысл! Но целых девять лет я толок лбом в консисторские стены. В N-ской консистории мне отказали, я переехал в другой город и там возбудил тот же иск, опять отказали, переехал в третий город — отказали же, в четвертый — и снова отказали! Надо мною издевались. Меня считали маньяком, я изучал консисторские уставы и писанные к нему дополнения и инструкции, писал лично к обер-прокурору Синода и в комиссию прошений на Высочайшее имя отчаянные письма. Наконец, когда Никанор был вызван в присутствие Синода, тогда решение консистории, отказавшей мне последний раз, было отменено с надлежащим внушением. Произведено было новое расследование, ни одного свидетеля, ни лжесвидетеля я не выставил: голый факт и признание. Результат: брак расторгнут, а дети, уже целых пятеро, рождение которых послужило основанием к расторжению брака, признаны законнорожденными, и я их внес всех пятерых, как моих законных детей, в родословную книгу дворян N-ской губернии. Поверите ли: я до сих пор горжусь победою над нашим крючкотворством при помощи крючкотворства же! Стоило мне это тысяч семь, не более… и лет 18 жизни с плеч долой. Тогда, наконец, я женился и теперь на 49-м году имею 8-летнюю дочку. Достигнутое с таким ослиным упорством счастье длилось… ровно 8 месяцев, но вот уже 9-й год мы тянем семейную лямку — скучную, тяжелую и мучительную, без просвета и без перспективы. Выхода нет, мы оба души не чаем в дочке, делить ее нельзя и ради ее самим нельзя делиться! Жене нет еще 30 лет, она могла бы еще создать себе семью непорочную, как вы определяете, да и сам-то я ведь тоже к непорочной семье стремился, и столь целомудренно, что целых 9 лет не превышал прав жениха, для того чтобы быть мужем в течение 8 месяцев. Знаю я множество законных семей, которые смердят вонью и мразью, и приведенные вами примеры не пополнили моей коллекции. Знаю и незаконные семьи: иные не лучше законных, а иные чистые и непорочные, в которых я отдыхаю от треволнений жизни, и тихо делается у меня на душе при виде того, что могут же люди жить по-человечески. Расторжимость семьи, утратившей чистоту, я признаю, равноправность всяких детей, раз они дети, как и свободу чувства, не отрицаю, выражение незаконнорожденные дети считаю за неграмотное и бессмысленное, власть теологов и как лиц и как учреждений (т.е. собрания ‘человеков’) над браком, ‘что соединено Богом’, я отрицаю. Но и семью вне религии, т.е. вне Бога, не признаю за человеческую, как не знаю и религии вне семьи. И вот я опять стою одиноко лицом к лицу с тою трагическою коллизиею, которую я вам слегка наметил в первом письме: наше индивидуальное я с его свободою мысли, чувства и воли, я с его страстями, стремлениями и жаждою жизни — это один объект наблюдения, другой — семья, семенной род, порабощающий это я (прототип — жизнь полипов), а третий — социальный строй жизни, порабощающий род и разлагающий семью. Тут, очевидно, какая-то страшная ошибка в человеческом домостроительстве. Но где она, в чем именно?

Я вопрошаю жизнь, к ней простирая руки,
Куда бежать от этой адской муки,
Куда бежать и где приют найти?

Не во мне тут дело: все человечество стоит долгие века пред этим треклятым вопросом и вопрошает. И ответы сыплются за ответами, а вопрос все остается вопросом. Бедное, жалкое, мерзкое, подлое и глубоко несчастное исстрадавшееся человечество, потерявшее чутье Бога! Вашими работами на этом поприще вы уже расчистили некоторые авгиевы стойла нашей семейственности и общественности и потому-то, мне кажется, так и прислушиваются все к нашему слову… Не кажется ли вам иногда, что ныне вновь исполнились времена и сроки и что мы живем снова если не в начале новой эры, то по крайней мере в конце старой? Не чуете разве вы, что уже носится Великое Слово над миром, что уже свет во тьме светит и тьме его не объять? И как некогда восстал Иоанн Предтеча с призывом к покаянию, так и ныне великое покаянное слово уже гремит в сердцах многих. Что есть истина? -Бог есть истина, единый истинный абсолют, и вне его нет абсолюта, и быть не может: всякие другие истины относительны и субъективны. Бог — познаваемый не человеческим произволением, а откровением Божиим. Как древнее язычество, создавшее культ многобожия, от высот Зевса пало до обожествления Нерона, Каракаллы и даже коня Каракаллы, так и ныне псевдонаука, создавшая безбожие, низошла до обожествления протоплазмы, так ныне и философия, поставившая пудом мира свое праздное, ни на чем не обоснованное измышление ‘Ich’ (‘Я’ (нем.)), — пала до шопенгауэровщины, нитцшеанства. Но преходящи все эти неистовства, велик же и вечен Господь Вседержитель, и не Substatia Он для мира, a Instantia Suprema’ (Высшая сущность (лат.))…

Я сделал такую большую выдержку, можно сказать, не умев сдержать пера. Слова так богаты, что невозможно остановиться, выписывая их. Вот как думают ‘в глубине России’, ибо письмо мною получено из далекой провинции, хоть и из университетского города. Но тут — не университета влияние, ибо это выше университета, и наши профессора не умеют кормить учеников такою пищею. Нет — в строках этих отражена мучительная биография, и еще темное и глубокое брожение Руси. Слова о Боге гремят пророческим вдохновением. Но вернемся к нашей узкой, но деловой теме.
За что же 9 лет мучили человека, верующего, благородного? Отняли у него семь тысяч денег только потому, что, имея полное право добиться развода, указав на незаконнорожденных в его отсутствие детей, он не захотел им причинять страдания, а хотел дать им имя, название и честь? И кто его мучил? Консистории, требовавшие хоть подставных лжесвидетелей или требовавшие жестокости наказания детей невинных, а во всяком случае растрясшие кошелек истца на семь тысяч (теперь это — человек бедный). Я был глубоко заинтересован, почему же он ‘8 месяцев только был мужем второй своей жены’, — и умолял его сказать мне истину:
‘Отвечаю вам за искренность искренностью же. Разгадка простая. Любили мы друг друга с невестою не головою, а сердцем, любили пламенно, но за 9 лет, пока длился развод и ходила душа по мытарствам, душа истомилась и сердце угасло, излюбилисъ (курсив письма) платонически, поддерживала настойчивость добиться цели, одушевляло желание дать семя роду. И вот, когда одно и другое достигнуто, — чувство, перегоревшее уже, погасло. Огонь, так долго тлевший, загас в себе. Не гасили, а дотлел сам и погас!.. Мне больно писать лично о себе, и не привык я… я уже разрешил вам воспользоваться материалом, но с соблюдением полнейшей анонимности мест и лиц’…
Вот — жертва, вот прямо труп в итоге консисторских форм развода. Сколько стоит на весах христианского милосердия человек? Пусть кто хочет — говорит что хочет, я же отвечу: ‘Ничего не стоит’. И пока мне не воскресят этого мертвого и задавленного, я буду до второго суда Господня говорить: ‘Человек в христианском обществе ни во что не ценился, а форма — была все’.
Что же предупредило запрещение развода? Жена ушла от мужа и имела 5 человек детей от не мужа. Но, может быть, все-таки это запрещение что-нибудь сделало? Да, уничтожило две семьи, матери пятерых детей так и не дали законно выйти замуж за отца их, а брак другого человека, серьезного, религиозного, сделан горбатым, с перешибленными ногами. Но каков человек? может быть, худ? Да вот и после такой муки он первый и пламенно бросился возражать мне (на фельетон ‘О непорочной семье и главном ее условии’, т.е. разводе): ‘Нет, пусть остается развод запрещенным, ибо мы, отцы и матери, хоть и несчастны, у меня вот 9 лет муки и скуки за плечами, — но ради детей мы разлучаться не хотим’.
Какой урок для человечества и аргумент за необходимость развода! Если и несчастные не хотят расходиться, кто же разойдется, если дать полную свободу развода, если — как я утверждаю — возвратить согласно библейскому установлению право расторжения брака самим мужу и жене, супругам? Да никто и не разойдется, кроме: а) бездетных, b) все равно уже живущих с третьим лицом, с) окончательно несчастных от порочности и злобы одной стороны, которая грозит другой стороне кровью. Все остальные, вся огромная масса счастливых семей или несчастных, но не очень, не мучительно, не до крови — сохранятся ради детей и ради привычки друг к другу, ради воспоминаний о былом — в целости. Противодействие (в законах) разводу прямо есть социальное и религиозное безумие, нечто вроде юридической истерики. Это есть прямо погубление семьи, убивание единичных семейных людей…
Консистории на страже детских интересов!.. Человек семь тысяч тратит и девять лет жизни, чтобы не погубить детей, которых ‘дельцам’ надо зарегистрировать в ‘незаконнорожденных’ и хотелось бы выбросить в Воспитательный дом от любящей их матери, от жалеющего их вотчима. Да оставьте отцам и матерям право распоряжаться детьми своими и вписывать их собственною рукою в собственные документы без посредства гг. юристов, духовных и светских, и завтра же все население воспитательных домов, этого истинного продукта мысли Руссо: ‘Дети должны принадлежать государству’, — разберется обратно родителями, не будет в стране ни одного убитого ребенка, ни одного подкинутого, ни одного брошенного на руки чужих воспитателей. Мой корреспондент хорошо пишет, что ‘суда человеческого над браком он не признает’, и опирает это на слова Спасителя: ‘И будут два одною плотью: что Бог сочетал — человек да не разлучает’. Спаситель сказал о плоти, о младенце и родительстве и запретил строжайше всему человеческому сюда вмешиваться. Непостижимо, как эта мысль могла исказиться, отмениться, подмениться. Посмотрите в рассказанном случае усилие закона оторвать детей от родительницы, усилие оторвать невесту от жениха: ‘Мы перегорели, истлела любовь и — погасла’. Это голос убитого, убитых. Вмешательство кого бы то ни было в ‘два — в плоть едину’ убивает обе плоти, а при детях — три. Такое вмешательство разрушает в самом зерне семью, и она если и держится, то вот такими благородными инстинктами третируемых ‘мужей и жен’, ‘развращенного рода человеческого’.
Пора вернуться к семье как не проницаемому ни для какого внешнего взора, внешнего слова, внешнего воздействия существу. Попробуйте проколоть тонкою иглою кровяной шарик, он погибнет. Все живое и органическое — кругло и замкнуто, завершено в себе. Все органическое субъективно и имеет душу в себе и силами единственно души этой — идеально. С тем вместе все органическое не арифметично, не статистично (не есть предмет статистики), до некоторой степени все оно асимметрично, идет, по-видимому, неправильно, но живо, оно не похоже на шеренгу солдат, а на народную толпу. Но толпа, сравнительно с рациональным эскадроном, поэтична и глубока, она мистична и священна, жива и вечна в существе своем, хотя, по-видимому, двигается, рассеивается, разбегается. Такова же и семья. Конечно, многие семьи будут вечно распадаться. Но в какое время этого не было при всяких строгостях развода? Все живое умирает и рождается, коллективное живое в одних особях умирает, а в других возникает к жизни. Предупредить смерти семьи никто не может. При всяком законе муж и жена, отвернувшись друг от друга, могут разойтись и разъехаться. Не имея средств этому помешать, не мешайте же ожить им, на месте умершего не препятствуйте возникнуть новому. А то вы валежник бережете, палое дерево храните, а молодые поросли затаптываете. Смотрите, огромные части леса уже повалились, затоптанные всходы все же есть, как эта мать пятерых детей, которой вписали в паспорт: ‘Навсегда запрещена к браку за прелюбодеяние’, и около пяти законных братьев она рождает шестого и седьмого ‘незаконными’ уже: ведь нельзя же предполагать, что, достигнув желаемой свободы, она разорвет связь с столь давно и крепко любимым человеком! Что же получилось? к чему стремится закон? К кладбищу брачному. Не воскресит он ни одного умершего. А не дать родиться живому — неужели в этом мудрость? Насколько все несчастные в семье стоят против развода — настолько счастливые семьянины, которым и не нужен он ни для чего, но которые сохраняют спокойствие душевного настроения, высказываются за развод. Они -и еще окончательно несчастные, и уже фактически разошедшиеся, имеющие вместо семьи — нуль. Вот для образца письмо такой несчастной:
‘Простите, что я, не имея чести быть знакомой с вами, позволяю себе обратиться к вам с просьбою. Случайно мне удалось прочесть в ‘Нов. Вр.’ одну вашу статью о разводе, а потому я и решила, описав свое ужасное положение, в которое я поставлена благодаря своему злополучному браку, просить вас оказать мне помощь своим советом. В январе 1896 г. я была обвенчана против своей воли с N, которого я до венчания совсем не знала. На другой день после венчания он уехал к месту своей службы и только через месяц возвратился и тогда же заставил меня быть женой и передал мне дурную болезнь, о чем я узнала через несколько дней после, почувствовавши себя недомогающей, и обратилась сперва к местному врачу, а потом к специалисту здешнего университета (названо известное в России имя). Тогда же муж, для определения правильности течения болезни, заявил, что он заразился этою болезнью после венчания, во время месячного отъезда. Тогда же совместная наша жизнь была воспрещена до полного выздоровления, и я начала лечиться у профессора, муж же лег в госпиталь, но скоро, не вылечившись, его оставил, уехав в N (назван город), где вел крайне дурную жизнь, как я узнала. Мне же все время он писал оскорбительные письма, а в приезды к своим родным, живущим в одном со мною городе, и лично преследовал и оскорблял меня. В один из своих приездов по моей просьбе он выдал расписку в том, что принимает на себя вину и согласен на развод, которую подписали и два свидетеля, бывшие при том. Затем он скоро уехал в N, в Сибири, куда перевелся на службу. Обращалась я к присяжным поверенным с просьбой взяться выхлопотать мне развод, но ни один из них не согласился, так как у меня не было достаточных причин. По совету же одного из них я обратилась с просьбою в Комиссию прошений, на Высочайшее Имя приносимых, о выдаче мне отдельного вида, каковая просьба и удовлетворена ввиду тех доказанных произведенным дознанием причин, которые я указала в прошении. Но оказалось, что и отдельного вида недостаточно для развода. А так как я по закону должна вести бракоразводный процесс по месту жительства мужа в Сибири, то я обратилась с ходатайством к Св. Синоду с просьбой разрешить вести дело по месту моего жительства. Св. Синод, во внимание к особым обстоятельствам моего дела, изложенным подробно в прошении, разрешил не только вести дело в моем родном городе, но и отменил требуемое законом судоговорение, предписав консистории ограничиться истребованием только письменного отзыва мужа на мое прошение, каковое требование и исполнено консисториею 15 июня. В доказательство виновности мужа я представила в консисторию скорбные листы профессора, меня лечившего, и также госпиталя, где лежал мой муж, а также указала на названных N-ской полицией свидетелей, которые знают безнравственную жизнь мужа, кроме того, я намерена представить в консисторию имеющуюся у меня копию постановления N-ского губернского правления по возбужденному полицией преследованию против мужа за одно из столкновений его с полицией в доме терпимости, за что он был предан суду. Из-за этого брака я потеряла около пяти лучших годов жизни, пережила и переживаю тяжелые физические и нравственные страдания, истратила на хлопоты и лечение значительную часть средств своих, больше восьми тысяч рублей, из-за него же пошатнулось значительно здоровье старухи-матери, с которой я живу. И единственным нравственным удовлетворением для меня было бы получение развода, который бы дал мне надежду на лучшее будущее и в получении которого я была до последнего времени вполне уверена. Но к глубокому моему отчаянию я на днях узнала, что муж дал отзыв, но не в пользу развода, желая оттянуть дело и заставить меня вконец разориться. И вот потому-то я и решилась обратиться с убедительной просьбой к вам, не посоветуете ли вы мне из человеколюбия, как мне быть теперь или хотя что мне можно ждать от нового закона о разводе и как скоро он будет. В последнее время узнала, что мне можно было бы просить о признании брака недействительным, как заключенного по принуждению, что положительно многие могут подтвердить. Имею ли я на это право? Ради Бога не оставьте меня без ответа. Софья Ж-ва.

P. S. У меня положительно не с кем посоветоваться, а потому не откажите ради Бога в своих советах. Неужели не будет изменен наш ужасный закон о разводе? Кому нужны мучения и траты денег больших, какие необходимы при разводе, а также кому нужно такое ужасное наказание, как лишение виновного права вступить в новый брак. С. Ж-ва‘. (Подписана небезызвестная в России дворянская фамилия.)

‘Кому нужно?’ — спрашивает именующая еще себя ‘виновною в браке’. На одних дверях поэт надписал: ‘Lasciate ogni speranza voi, qu’entrate’ (‘Оставь всякую надежду, сюда входящий’ (ит.)). Вот эти двери и ведут туда, чему все эти человеческие муки, — да не сей час, а уже десять веков, и в целой Европе, — были ‘нужны’. Иногда мне приходит в голову, что уже сейчас и не нужны ‘облегчения развода’. Ибо почему завтрашние будут столь счастливы, когда вчерашние были столь несчастны, и кто же, и кому, и как ответит за вчерашних? Там, где века стояла такая темень, — не нужно никакого света, дабы поздний судья всего целостного дела не сказал легкомысленно или лукаво: ‘Тут — светло и, вероятно, было всегда, как сегодня же, светло’.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

LVIII б. ‘И не введи нас во искушение’

К сожалению, современный закон о разводах, — препятствуя в тяжелой степени разводам, — цели закона, ‘сохранения семьи’, вовсе не достигает, а, напротив того, благодаря своей строгости, именно ее и разрушает. Тут кроется та же ошибка, которая создается повсюду так называемой ‘научной законностью’, а именно: вместо того чтоб сделать фундаментом закона сами же человеческие слабости, закон пытается насилием (теоретическим) направить грешного человека к достижению, или сохранению того, что закон (правильно) считает идеалом, т.е. закон пытается сделать фундаментом самый же идеал. Между тем в интеллигентной, как и в крестьянской, среде семья есть не только необходимость, но создает и комфорт и удовольствия, которых вне ее нельзя найти и которые человек, при всей своей грешности, любит и отнюдь не желает терять. Но отчего же семья все-таки так часто им теряется? А 1) потому, что в грешном человеке существует тенденция распускаться, т.е. давать волю своим нервам: сначала в мелочах, но которые со временем приводят к охлаждению и разрыву, 2) сознавая, что современный закон о разводе ставит одного супруга в полную зависимость от согласия другого на развод, супруги чувствуют ‘возможность’ распускаться безнаказанно, сколько им угодно. Вот это главная причина современного разложения семьи. А разве это распускание нервов во всяких мелочах было бы возможно, если бы развод зависел только от одностороннего желания одного из супругов (т.е. заявления в полицию, 60-копеечной марки, уложенного чемодана и извозчика)? Очевидно нет. Все удобства и прелести семейной обстановки потеряны, а все обязанности: забота о существовании другого супруга и детей — остаются? И вот это последнее обстоятельство и без того уже затрудняет развод, что закону странно затруднять его еще больше. Всем дурным элементам он дает этим только средство и возможность распускаться, — хорошие элементы он этим от этого не удерживает и вводит их в искушение, — разврату препятствовать не может — и, не строя свой фундамент на человеческой же грешной слабости, — только вредит ‘принципу семьи’, который он желает охранять. Мало того, там, где развод неизбежен, закон мешает созданию новой хорошей семьи, а раз оба супруга согласны (хотя и при эксплуатации и шантаже со стороны одного из супругов), закон препятствовать разводу опять не может и создает явную и недостойную комедию там, где все равно уже нечего ни спасать, ни охранять! И все это несмотря на то, что всякое такое согласие между супругами закон, именно, не признает законной причиной для развода!
Словом, уничтожение семьи создается тем 1) что люди: распускаться любят и 2) тем, что современный закон о разводе — во вред собственному желанию супругов — ‘вводит их в искушение’, облегчая им распускаться. В виде примера скажу, что в Финляндии семейное начало находится в весьма удовлетворительных условиях, в Америке еще лучше, — а между тем в Финляндии требуется лишь ‘представление объявления в газетах со стороны супруга о том, что другой супруг год находился вне Финляндии и на объявление не возвращался’ — и развод готов. В Америке и этого срока даже нет. Дальнейшие подробности мне точно не известны, но из всего предыдущего уже ясно видно, что чем легче развод, тем легче сохранится для общества и государства та семья, которую желательно сохранять. В остальном же ясно, что спасение не в сроках (финляндских и американских), а в ненужности согласия другого супруга, ибо раз это согласие необходимо, то никакие сроки не помогут и всякое безобразие возможно.
Кстати, из всего этого ясно тоже видно, как ошибочно то предположение, что разбор дела в дорогом и бесконечном гражданском суде будет улучшением ‘разводной беды’. К обычной некомпетентности судей духовных в житейских делах, истории и подкладки разных специальностей, могущих иметь отношение к делу, присоединятся те же старый формализм и комедия — только бесконечно дорогие и долгие, взамен теперешней комедии в ‘Духовном суде’, которая за последнее время стала, сравнительно с гражданским судом (и теперь уже),ужасно быстра и гораздо дешевле… если у несчастного мученика необходимые для этого деньги есть, чтоб заплатить адвокату, свидетелям и третьей ‘особе’, как и другому супругу, шантажирующему его за свое согласие на… разводную комедию. Но разве все последнее будет иначе в гражданском суде? Очевидно нет! Обяжите ‘Духовный суд’ вынести решение в 2 недели после того, как просители доставили все требуемые законом доказательства, и последний из недостатков разбора дела в ‘Духовном суде’ отпал. И почему это роняет достоинство Духовного суда рассматривать разводные дела? Изучение грехов согласно с достоинством всякого суда. Уничтожение семьи и ‘разводная беда’ и вытекающие из нее корректная ложь, корректный научный грабеж, разврат и бесконечность — суть естественный плод логики ‘научной законности’, вызывающей необходимость согласия другого супруга, а вовсе не вина ‘Духовного’ только ‘суда’, который при реформе мог бы рассматривать дела ‘духовно’, т.е. по совести, что гражданскому суду прямо запрещено даже тогда, когда он, среди массы других научно-усложненных дел, способен вникнуть в суть и подкладку дела?
‘Горе вам законникам (научникам), что взяли ключ разумения в свои руки, сами не вошли и другим мешаете войти’.
Б. К. В. К. *
(‘Гражданин’, N 38 за 1901 г.)
______________________
* Бестолковая по изложению, но чрезвычайно обстоятельная со стороны содержания статья. Ее resume: ‘Все семейные безобразия, отравившие и сделавшие проклинаемым институт семьи, проистекают исключительно из отнятия права развода у самих супругов и от передачи этого права администрации духовной или светской’. В. Р-в.
______________________

LIX. О городских думских учительницах

14 июня этого года исполнилось 25 лет со времени принятия Петербургом начальных школ под свое ведомство. Судя по собранным к этому времени статистическим сведениям, положение думских городских школ мало оставляет желать лучшего: и общее число учеников, и число оканчивающих курс в мужских и женских училищах, итоги самого преподавания — блестящие работы и отметки на экзаменах — все говорит о процветании школ, т.е. образцовом преподавании и порядках в них. С увеличением числа школ увеличивается и состав учащих: вместо прежних одноклассных училищ — теперь открываются многоклассные, требующие от 6 до 19 человек учительниц. Прием учительниц в думские школы обставляется все большими и большими трудностями. (Говорю только об учительницах, потому что учителя в думские школы теперь не принимаются, остаются на службе 16 чел., служивших уже раньше.) Кроме высшего образовательного ценза (окончания Педагогических или Бестужевских курсов), от городских учительниц требуется практическая подготовка.
Заботясь так много о тщательном подборе учащих, Комиссия по народному образованию мало входит, однако, в духовную жизнь последних. Эти труженицы обставлены рядом стеснительных правил. Во-первых, подающая прошение не должна иметь 30 лет от роду, во-вторых, она не должна иметь никаких физических недостатков или органических болезней, в удостоверение чего ею представляется медицинское свидетельство. В-третьих, она должна быть девицей. При выходе замуж девица, зачисленная в кандидатки или уже состоящая учительницей, обязана заблаговременно заявить о том в думу и подать прошение об отставке.
В настоящее время под ведением Городской думы находятся 451 учительница одноклассных школ, около 50 заместительниц, приблизительно столько же кандидаток.
Итак, чего же требует дума от этих 500 с лишком учительниц?
Образования, педагогической опытности, молодости, здоровья и безбрачия, т.е. иначе требует посвящения всей жизни, всех душевных способностей, сосредоточения всех интересов и духовной жизни только на школьном деле.
Что же дает она взамен этих высоких требований?
К несчастью — немного. Даже материально они едва обеспечены. Только некоторые, сравнительно давно служащие, имеют школу с квартирой, остальные учительницы — приходящие. На разъезды из дома до школы им полагается 10 руб. в месяц. Из общего оклада (600 руб.) и этой суммы (квартирных денег почему-то не выдается) за вычетом эмеритуры получается 58 руб. в месяц и… через 25 лет (так далеко, далеко, но так заманчиво рисуется перед глазами эта грациозная цифра 25!) — скромная пенсия. Из этих 58 руб. девушка должна иметь квартиру, стол, ездить в школу, на остающиеся от трат на необходимые нужды в лучшем случае 15-10 руб. одеться и ими же ограничить свои потребности и желания. Некоторые учительницы имеют возможность устроиться у своих родственников, которым они, конечно, в таком случае помогают материально, а большая часть живет по комнатам (взять квартиру нет средств), питаясь кое-как по кухмистерским и столовым.
Не говоря уже о материальном ограничении, девушка обречена на вечное духовное одиночество. Войти в дом, в семью она стесняется, так как не имеет ни средств, ни возможности принять у себя в своей маленькой скромной келье. Убегает молодость, уходят силы, здоровье, а впереди? Совсем без счастья, навеки без душевной отрады! Да ведь душевное истощение убивает так же мучительно, как и голод… Все — от себя… от себя… Мудрено ли, что и нервы расшатываются, энергия упадает, здоровье портится.
Интересно бы знать: чем руководствовались, на чем основывались, давая это странное предписание безбрачия, и почему оно не существовало раньше, а вдруг вошло в силу с 1896 г. и упрямо существует в настоящее время? Учительницы, вышедшие замуж до 1896-го или в 1896 году, имеют и теперь школы (и квартиру при школе по старым порядкам) и не подчиняются новым правилам. Если при этом постановлении имелось в виду, что в случае замужества заработок не нужен женщине, муж обязан прокормить ее, то не следует забывать, что среди нашей учащейся или служащей, трудящейся молодежи (среда, где по большей части вращаются образованные девушки) мало можно найти людей, вполне обеспеченных материально. Странно требовать, чтобы с замужеством женщина почему-то отрекалась от любимого дела (к которому чувствует себя способной) и хотя небольшого заработка, могущего служить ей подспорьем.
Если согласиться с доводами, что замужняя учительница отвлекается от дела личною жизнью, не может отдаться ему всей душою так, как отдается ему девушка, то тогда и никакая личная жизнь не должна существовать для учительницы, так как всякое проявление индивидуальности, всякое внешнее влияние отвлечет ее от занятий, помешает сосредоточиваться только на работе.
Отчего же не отвлекаются от дела замужние городские учительницы? Напротив, практика говорит, что в их школах дело ведется образцово! Вполне понятно, что только замужняя, только мать способна сродниться с душою ребенка, уметь жить его жизнью, входить во все его желания, понимать его мысли.
А сколько противоречий, сколько непонятного и жестокого в этих вынужденных ложных условиях жизни! Одним почему-то оставлена школа и разрешена брачная жизнь, другим нет. Девушку безжалостно обрекают на тяжелую, безотрадную жизнь, в то же время требуют от нее альтруизма, гуманности, кротости, любви и снисхождения к окружающим. Навеки лишенная возможности иметь семью, быть матерью, она всю жизнь находится в обществе детей, которые точно вечное напоминание, точно немой укор собственной бессемейности. Так много и громко говорят о необходимости чистоты сердца, высокой нравственности учительницы, и тут же закрывают ей дорогу к честной жизни, к законному браку.
А что, если измученная беспросветным одиночеством девушка решится на гражданский брак? Будут ли к ней снисходительны? Не поторопятся ли вычеркнуть ее из списка порядочных женщин, не заклеймят ли позорным именем?.. Но в списках думы она будет значиться не замужем. Что ж это, проповедь гражданского брака? Думские весталки! Как грустно и как обидно звучит это название. Святое неотъемлемое право каждой женщины быть женой и матерью отнято лишь за то, что она отдает всю свою жизнь чужим детям! Казалось бы, кто, как не интеллигентная женщина, имеет несомненное право быть матерью? Кто, как не образованная девушка, близко узнавшая душу ребенка, может умело и умно воспитать своих детей и дать родине полезных граждан?!
Жалко, тяжело бывает видеть людей несчастных, больных, голодных, но еще тяжелее смотреть на людей душевно калечимых с таким тупым безжалостным расчетом.
Уполномочило ли общество своих выборных так безжалостно относиться к судьбе беззащитных интеллигентных девушек!*
Д.
______________________
* Можно сказать — крик сердца! Но где этого положения вещей корень? Аскет, заснувший около ненужного ему брака, коего он есть господин. Сон этот сказал всем, городской думе, военной администрации, ‘приходите и разоряйте мне ненужное сокровище, запрещайте брак, хоть всем запрещайте: я вижу девственные сны и семьей не интересуюсь’. В. Р-в.
______________________

LX. Гнусный промысел

Промысел продажи женщин на Ближний и Дальний Восток в публичные дома и гаремы давно уже обращал на себя внимание одесской администрации, но пресечение этого зла представлялось крайне трудным: дело обставлено большими секретами и поставщицы живого товара, не живя в Одессе, наведываются сюда лишь изредка и на короткое время только для отправки в дорогу завербованных их агентами женщин. Эти своеобразные антрепренерши раскинули сеть по всему Югу России, они оперируют и в Киеве, и в Ростове, совершая периодические переезды из города в город, иногда через большие промежутки времени. ‘Агенты’ этих антрепренерш — не уличные оборванцы, а ловкие и искусные, тонко знающие дело и иногда весьма нарядные, презентабельные джентльмены, сплошь и рядом евреи, имеющие претензию ‘понравиться’ своим жертвам. Несчастные женщины, застигнутые крутыми житейскими обстоятельствами, соблазняются предлагаемыми антрепренершами или их агентами задатками и хранят заключенное обеими сторонами ‘добровольное соглашение’ в великой тайне. На Восток они эмигрируют в качестве туристок, дам, разъезжающих по делам родственников и мужей, спутниц ловких аферистов и компаньонок антрепренерш. С внешней формальной стороны полиции часто не к чему бывает придраться: у эмигранток паспорта в полном порядке, на предлагаемые вопросы женщины дают самые ясные ответы. Антрепренерши иногда увозят и неопытных молодых девушек под видом своих родственниц. Рассказывают, что в турецких гаремах есть смоленская гимназистка, сбежавшая от бездны школьной премудрости, есть покинутые мужьями жены, супругам которых в возмещение понесенной потери дарили кровных арабских жеребцов, а одна француженка-гувернантка, по поводу тайного увоза которой в гарем возникла дипломатическая переписка, откровенно и решительно заявила, что она просит ‘не освобождать’ ее. Торговля живым товаром ведется на золото, и даже на очень крупное золото, антрепренерши и их агенты зарабатывают хорошие куши, а жертвы их, нередко исстрадавшиеся дома в нужде и голоде, увидев в руках первые деньги, не проявляют иногда особого желания вернуться к прежней жизни. Состоявшееся ‘добровольное соглашение’ они берегут в тайне даже от подруг и всячески открещиваются и от полицейского вмешательства, и от непрошеной защиты. Конечно, бывают и грубые тайные увозы женщин, когда защита их полицией — единственное средство для спасения несчастных из рук скверных гешефтмахеров. В последнее время, с оживлением окраин Дальнего Востока, начинается увоз женщин не столько на Ближний Восток, довольствующийся услугами западноевропейских комиссионеров, сколько в Порт-Артур и Владивосток. Ловкие антрепренерши обратили исключительное внимание на эту доходную статью. О поимке одной из них, Алексеевой, вам уже известно. Но их, конечно, много. В Одессе немало сделано уже для несчастных женщин, случайно впавших в разврат. Большое, располагающее достаточными средствами ‘Общество призрения неимущих и помощи нуждающимся’ устроило здесь образцовое убежище для девушек и порочных женщин, графиня А.И. Шувалова привлекла многие десятки тысяч рублей на устройство нового Трудового дома для порочных женщин (‘Одесское общество св. Магдалины’). Этот дом, обставленный превосходно, имеющий прекрасный инвентарь для женского труда (рукоделье, шитье и проч.), широко открыл свои двери для всех нуждающихся в его поддержке. Но много ли нашлось женщин, готовых бросить позорные заработки и вступить на трудовой путь? В первом убежище долгое время призревалась всего одна женщина и заведующее убежищем благотворительное общество жаловалось на то, что все его старания не приводят ни к чему. Какими мерами привлечь обитательниц в пустующее убежище? Не брать же их насильно с улицы. Десяток-полтора женщин, призреваемых в новом убежище, составляют тоже лишь малый процент на тысячи порочных. Невольно думается, что лучше всяких полицейских и благотворительных мер могла бы помочь борьбе с развратом более надежная подготовка женщин к самостоятельному, обеспечивающему женщину труду, а в этом направлении у нас вообще мало сделано. (‘Корреспонденция из Одессы’.)
Н. Лендер.

LXI. Белые невольницы

На прошлой неделе закрыл свои заседания при министерстве иностранных дел международный ‘конгресс’ против торговли белыми женщинами (La Traite des blanhches). He следует думать, судя по этому — довольно-таки нелепому — названию, что речь шла только о торговле белыми, а что торговля черными, желтыми или красными женщинами была оставлена в стороне как предмет, не стоящий внимания. Конгресс имел в виду вообще гнусное ремесло купли-продажи живого мяса женского пола, какого бы цвета кожей это бедное мясо ни было покрыто.
Не знаю, какие будут результаты этого Конгресса. Да и будут ли они вообще! Конгрессисты, как известно, не облечены никакими законодательными полномочиями. Они могут только докладывать, спорить и выражать пожелания, которые ни для кого не обязательны. А все это и без того давным-давно делается, только, к несчастью, толку из этого никакого не выходит. Порядочные люди возмущаются, а проходимцы посмеиваются себе в ус и как ни в чем не бывало продолжают свое прибыльное занятие.
По странному совпадению, в один из дней, когда Конгресс уже заседал, пришлось мне сидеть на террасе кафе против вокзала Северной железной дороги. Рядом со мною сидел толстый немец с красным лицом, а с ним ‘одно из милых, но погибших созданий’. Я думал вначале, что мой сосед находится, как говорят французы, en bonne fortune (завел роман (фр.)). Но нет, оба, по-видимому, куда-то уезжали. Около девицы стоял старенький чемоданчик, обтянутый полотном. Около немца — щегольский кожаный сак со стальной оправой. И в то время, как немец пил кофе и опустошал графинчик с коньяком, девица украдкой глотала слезы, стараясь глядеть в сторону. Она была очень бледная и только кончик носа и глаза ее были красны от сдерживаемого плача.
— Фу сед пед, — сказал немец, который находился в очень благодушном настроении, — фу сед пед, ни фу ди. Дом очень хорошо содержится, хозяйка добрая, а клиенты совсем comme il faut. Блере тонк па!
— Je ne dis pas (Я не говорила (фр.)), — оправдывалась девушка, — но это так далеко. Кроме того, у меня родные…
— Де педиз, — утешал ее провожатый.
Это несомненно была ‘белая невольница’, которую перепродавали в Германию, где французский товар ценится очень высоко. Из докладов, прочитанных на конгрессе, видно, что товар этот не залеживается на месте. Девяносто процентов девиц не остается в том же доме в среднем больше 140 дней. По крайней мере два раза в год ее перепродают, пересылая, как скот, из Киева, напр., в Бразилию и наоборот. В прошлом году одна бретонка, обманным образом завлеченная агентом в дом терпимости, в течение двух месяцев была перепродана, — без ее согласия, разумеется, — три раза. Купленная вначале за 300 фр., она была переуступлена за 1000. Но новый хозяин поспешил от нее отделаться, уступив содержателю вертепа низшего порядка за 40 флоринов, — товар оказался не соответствующим назначению: он утомлял клиентов неуместным плачем.
Для купли-продажи женского мяса существуют многочисленные агентства, разбросанные по всему свету, и которые все находятся между собою в самых деятельных сношениях. В одной Австрии таких агентств известно 180, в них в каждую минуту имеется 1500 женщин, готовых к отправке. В Италии, по словам секретаря Ассоциации против торговли белыми д-ра Гарофоло, ‘число несчастных девушек, которых отправляют из генуэзского порта в Южную Америку, доходит до 1200 в год. Эти бедные существа, почти дети, вербуются главным образом в Венгрии, России, Франции и Швейцарии. Возраст их колеблется между 15-20 годами’. Маркиз Калболи идет еще дальше. ‘Некоторые из наших больших портов, — утверждает он, — напоминают собою рынки невольниц древней Халдеи. Сицилия продает минотавру проституции тысячи молодых итальянок, направляемых в Тунис’. Цены на товар подвержены закону спроса и предложения, но зависят также от моды: иногда спрос больше на блондинок, чем на брюнеток, иногда на девушек со светлыми или, напротив, с темными глазами. Цены меняются постоянно, то поднимаются до очень высоких цифр, то падают почти до нуля. На Суэзском перешейке существует настоящая организованная биржа на этот предмет. Недавно там был случай, что целая ‘партия’ женского товара была выброшена на улицу, отдана на произвол туземцев порта Тевфика, потому что рынок был очень загроможден. В Буэнос-Айресе был подобный же случай с русскими еврейками во время переселения евреев в так называемые колонии барона Гирша в Аргентине. В короткое время ‘кафтены’ (cafteno, так называют там агентов проституции) доставили на рынок и секвестрировали в домах терпимости больше 3000 девушек. Понятно, что товар был обесценен, можно было иметь за 10 фунтов штуку в полную собственность. Всего, по словам аргентинского правительства, было продано в республике в годы ‘исхода’ до 10 000 еврейских девушек!
Как действуют агенты, поставляющие на рынок живой товар, — это достаточно известно. Они даже не очень скрывают свое ремесло. В Париже их генеральный штаб — кафе по соседству с улицами Шатоден, Мортир и Нотр-Дам-де-Лорет. Но они собираются также в одном кафе на больших бульварах. Один из них, русский еврей, бритый, с пенснэ на носу, орудует здесь уже много лет. Его знают очень многие русские как субъекта, которого специальность — женитьба. Это своего рода ‘Вечный муж’. Когда он высмотрел подходящую девушку, которая не соглашается совершать с ним ‘путешествие за границу’, он предлагает ей руку и сердце. Женившись, он увозит ‘супругу’ в Лондон, Нью-Йорк или Константинополь, где продает ее очень выгодно, и возвращается в Париж, чтобы найти новую невесту. И, как видите, это ему удается, потому что до сих пор он еще не попал на каторгу. Главный контингент агентов набирается между левантинцами, галицийскими евреями и гражданами из Южной Америки. Этих последних вот как характеризовали на конгрессе: ‘Это настоящие джентльмены, корректные, развязные, ничем не напоминающие своих вульгарных собратов. Они реализируют свои маклерские барыши по торговле человеческим мясом с таким же изяществом, какое придают каждому своему жесту. Зная несколько языков, часто образованные, они любят широко пожить, и им часто удается проникнуть в самую почетную среду. Они имеют поэтому, понятно, и самую избранную клиентель’. Из русских делегатов на конгрессе кн. С. Волконский представил очень интересную работу, в которой показал, как агенты проституции орудуют в России. В известное время года, зимою особенно, они появляются в Киеве, в Варшаве, т. е. вообще в юго-западных провинциях и в Царстве Польском, и соблазняют бедных девушек перспективой хорошего заработка. Когда дело сделано, они увозят их группами по 15-20 человек в порты Генуи, Бордо, Гавр, Соутгемптон, откуда рассылают в Африку или Южную Америку. Ферреро-де-Роза, из Рио-Жанейро, представил свою недавно изданную, очень оригинальную книгу ‘Дома’ (вы догадываетесь, какие это дома), в которой напечатал трогательную группу агентов проституции, орудующих в Бразилии и братски снявшихся на одной фотографии. Снимаются же группами члены одного и того же сообщества. Отчего и этим не сняться! В той же книге автор дает фотографию одной улицы в Рио, где все дома принадлежат одному богатому монашескому ордену и все они сданы внаем под дома терпимости, конечно за хорошую цену…
Торговля женщинами представляет собою, таким образом, преступление международное, а потому бороться с ним очень трудно. Девушка, которая принимает предложение агента, делает это не из любви к путешествиям, ее гонит из дому нужда. Она ищет места ‘в отъезд или за границу’ — гувернантки, бонны, кафешантанной певицы, продавщицы в магазин, швейки, модистки и т.п. Агент предлагает ей такое место, обещает золотые горы. Она рада и счастлива. Скажите ей, что этот человек имеет на ее счет совсем другие намерения, — она не поверит. Начальник парижской ‘полиции нравов’ Гоннора рассказывал на днях такой пример. Варшава известна как большой центр торговли француженками. Их привлекают туда заманчивыми объявлениями в газетах Парижа и департаментов. Как запретить такие объявления? Бывает ведь и так, что действительно требуются в Россию и гувернантки, и бонны, и продавщицы. Но так как в Россию ехать без паспорта нельзя, то парижская полиция имеет возможность узнать, куда и к кому именно едут девушки, которые приходят за паспортом. И вот когда этим девушкам говорят, что люди, которые им предлагают занятия, содержат публичные дома или агентство для поставки женщин для таких домов, они только смеются: агенты успели их предупредить, что полиция всегда и всем говорит одно и то же! И даже когда девушки несовершеннолетние, родители охотно соглашаются на выдачу им паспорта префектурой. Так умеют агенты обворожить свои жертвы!
Преступление агента с точки зрения существующих законов начинается уже за границею. Но подите тогда доказывайте, что девушки не по своей воле пошли в публичный дом. Впрочем, доказывать ничего не придется. Когда дверь этого ужасного дома захлопнулась за несчастной, она в девяноста случаях на сто провалилась сквозь землю. Если она противится — ее бьют и всячески терзают, пока она не покорится своей участи. Полиция об этом узнает только в крайне редких, исключительных случаях, потому что такие пансионерки, а также несовершеннолетние в списки не вносятся. А когда полиция является, их запрятывают так, что их не откроешь. В Буэнос-Айресе прошлой зимой полиции донесли о похищении и секвестрации в одном из домов терпимости двух несовершеннолетних сестер. Дважды полиция являлась с обыском и дважды ушла ни с чем. В третий раз она тоже собиралась уйти, не найдя ничего, когда слух начальника полиции был поражен стонами, которые неслись из-за стены. Оказалось, что в доме находились потайные комнаты, куда и спрятали сестер.
Торговля женским мясом существует не со вчерашнего дня, разумеется. Уже в сороковых годах против нее принимались меры в Голландии, Англии и Германии. В 1897 г., благодаря депутатам Рейнигеру, Бебелю и Форстеру, в Пруссии к закону об эмиграции была прибавлена статья, по которой наказывается тюремным заключением от 2 до 5 лет и штрафом от 150 до 6000 марок всякий, кто обманным образом заставил эмигрировать женщину с целью предать ее проституции. Тогда же состоялся договор о выдаче между Австрией, Германией, Бельгией, Италией, Испанией, Голландией и Швейцарией.
И все это не дало ровно никаких результатов.
На конгрессе в Лондоне два года назад выражено ‘пожелание’, чтобы состоялось международное соглашение относительно следующих пунктов:
1) Наказание лиц, которые какими бы то ни было способами вовлекают женщин или девушек в разврат.
2) Разыскание такого рода преступлений, когда они касаются нескольких государств сразу.
3) Учреждение компетентного трибунала для избежания конфликтов в юрисдикции.
4) Выдача преступников.
Нынешний конгресс занимался специально изучением такого плана международного соглашения, благодаря которому можно было бы преследовать торговцев белыми невольницами, где бы они ни практиковали.
К чему пришел этот конгресс, я в точности сказать не могу — Конгрессисты — не знаю почему — решили не обнародовать из своих работ ничего, кроме очень неопределенных общих мест. Да это, откровенно говоря, и неинтересно. Улита едет, когда-то будет…
Но если бы даже пожелания конгресса получили силу закона, можно опасаться, что и тогда гнусная торговля от этого не пострадает. Дело вот в чем. Конгресс из соображений якобы либерального свойства не хочет преследовать торгующих в тех случаях, когда товар идет к ним в руки ‘по собственному согласию’. Всякий-де совершеннолетний человек волен делать с собою, что пожелает. В действительности же просто не хотят помешать вербовке персонала для публичных домов. Но если оставить такую лазейку, то под видом собственного согласия можно будет продолжать выгодный гешефт по-прежнему, даже торговать, как теперь, подростками, только фабрикуя для них фальшивые паспорта. Это и до сих пор так делается сплошь и рядом. А полиция… она закрывает в этом случае глаза, чему тоже можно привести множество примеров…* (‘Корреспонденция из Парижа’ в ‘Нов. Вр.’).
Н. Андреев.
______________________
* Рекомендую для прочтения сторонникам девственного идеала. Но они, в чистеньких своих келейках, ‘не печалятся убо на утре’… И все еще дремлют на ветхих листках ‘Кормчей книги’, единственно озабоченные, как бы: 1) разведенный муж вторично не женился, 2) не поженились духовные родители, восприявшие от крещения одного младенца, 3) или состоящие в четвертой степени двухродного свойства. Но позволительно спросить, насколько это ‘сон праведников’? В. Р-в.
______________________

ЕЩЕ ФРАГМЕНТЫ О БРАКЕ

Об особого рода ‘синдикатах’

Мне болезненно хотелось бы прочесть публичную лекцию об одном недостающем у нас виде ‘синдиката’. И обладай я хотя в малейшей степени ораторским искусством, я привел бы это намерение в исполнение. За недостатком красноречия, я прибегаю к перу, но читатель пусть именно смотрит на эти строки как бы на отрывок публичной лекции, во всяком случае как на горячее устное обращение к публике.
Сильные умеют устраивать себе ‘синдикаты’. Властные умеют ‘союзиться’. Вот уже поистине исполнилось слово, что ‘у кого много — тому еще прибавится, а у кого мало — у того и это отымется’. Люди с малым достатком и малою властью сидят пригорюнившись. Они беднеют с каждым днем. Крохи их утекают и, прилипая кроха к крохе, образуют возы хлеба богатых людей.
Когда нужно осветить Россию дорогим керосином, образуется ‘синдикат керосинозаводчиков’. Когда нужно обобрать Россию на сахаре, образуется ‘синдикат сахарозаводчиков’. Хорошо. Допустим. Претерпим. Но отчего не допустить некоторых нравственных и правовых синдикатов? Позвольте, есть же ‘умственные и ученые синдикаты’, каковым прежде всего можно назвать Академию Наук и всякое решительное ученое общество. Есть общества книгоиздателей, книгопродавцев, даже наборщиков типографских. Есть юридические общества. Я говорю о мысли союза и факте союзных, дружелюбных лиц, от союзности выигрывающих в силе. Нет ли у нас области бесконечно прекрасной и бесконечно слабой, которая решительно просится в рубрику ‘униженных и оскорбленных’? Да — это семья. Вот я и хотел бы прочесть лекцию о собрании в некоторый союз лиц семейных, обладающих до известной степени ‘от сложения мира’ огромными правами, но которые к началу XX века крупица за крупицею и крошка за крошкою утратили почти все свои права и теперь нищенствуют то около разных учреждений, то около разных лиц, ‘от сложения мира’ решительно никаких прав не получивших.
Недавно меня посетил приехавший из Соединенных Штатов русский православный священник Н.В. Васильев. Он много рассказывал о тамошней жизни и все возвращался к пункту, и его и меня интересующему, — физического и нравственного здоровья народа. Он ознакомил меня с результатами уже 50-летней деятельности ‘Христианского общества молодых людей в Северной Америке’, полувековой юбилей которого праздновался в Бостоне летом 1901 года. Затем назвал брошюрку русского исследователя о движении населения в России (заглавие ее я забыл), в которой показывается, что население России далеко не так быстро увеличивается, как мы привыкли думать по старым учебникам, и что состояние Франции, где рост населения остановился, — не бесконечно удалено и от нас. Он жалел, что я прекратил писать о разных сторонах брака, и, упомянув о ‘Религиозно-философских собраниях’, последнее заседание которых посетил, указывал, что наибольшую пользу они принесли бы, останавливаясь не на теоретических и догматических вопросах, а на нравственно-жизненных, каков, напр., брак. С последним я не согласился, ибо полное разрешение практических вопросов лежит, так сказать, в обладании узла вопросов догматических. Напр., весь вопрос о браке зависит от вопроса об аскетизме. Пока последний владычествен, он будет обладать браком, как господин. И как бы ни было плачевно это управление, ничего с ним нельзя сделать, не затронув вопроса о сравнительной метафизической и религиозной ценности и опорах самого аскетизма. Пока господин есть господин — он господин. По римскому праву patria potestas (отцовская власть (лат.)) не останавливалась в действии своем, даже когда pater был сумасшедший. А римское право действенно и в Европе. То же и здесь, в применении к идеалам девства и супружества. Так я говорил.
— Да вовсе нет. Самое право аскетов регулировать брак ни на чем не основано, и византийские императоры только по незнанию канонического права предложили в свое время монахам установить правила брака. По ‘Апостольским правилам’, основной у нас канонической книге (происхождении около IV века после Р. X.), монах не должен мешаться в мирские дела. Таким образом, ни законы, аскетами выработанные, ни текущее теперешнее управление ими же семейных дел не имеет под собою почвы канонической.
Это меня поразило, и я позволяю себе под полным именем передать мысль почтенного священника, как я ее услышал. И ранее, в частой переписке, мною сохраняемой, и в устных беседах со священниками, мне случалось неоднократно выслушивать одобрение моим мыслям о браке, разводе, незаконнорожденных детях, где они признавали застарелую неправду. Все эти вопросы они считают бесконечно запущенными, пренебреженными, так сказать, съехавшими с канонического фундамента, потому что с него съехала вообще вся цивилизация, живущая в XIX веке далеко не так, как в IX. И что было применимо и целебно в маленьких епархийках Исаврийской династии или Комненов, что было там исполнимо, — решительно не исполнимо и неприменимо в чудовищных социальных и политических организмах новых времен и становится в них разрушительно. Надвинуть же новую цивилизацию на каноническое право так же невозможно, как надеть Монблан на палец. Да и притом вообще: епархии средневековой Греции работали для себя, ad usum temporis, без права и мысли ‘вязать и разрешать вечность’. Поэтому мы только ломаем себя, пытаясь втиснуть бытие 100-миллионных народов в правила тогдашней жизни, столь миниатюрной и неразвитой. И пришлось нам, напр., завести дома терпимости от полного отсутствия брачных норм, брачных условий, соответственно выработанных в применении к быту постоянных армий и подвижного рабочего населения, в ту древнюю пору вовсе не существовавших, а в наше время выросших до огромных размеров. Ведь нельзя же, для соблюдения правил ‘Кормчей’ о браке, закрыть фабрики и распустить армию. И вот нам пришлось изловчаться, чтобы основание домов терпимости считать канонически позволительным в стране и менее затрагивающим истину и целость церкви, чем сколько бы этой истины и целости осталось, если бы она допустила четвертый брак, временное сожительство (фабричные, солдаты) или женитьбу двух родных братьев на двух родных сестрах. Но историческая подавленность у нас духовного сословия заставляет его говорить золотые слова ‘в уголке’, а на стол (в печати, в публичной речи) класть ‘медь звенящую’…
Продолжая рассказы об Америке, мой гость упомянул, что священник, отказавшийся назавтра же обвенчать вступающую в брак пару, — платит 500 долларов штрафа и что венчания совершаются там все дни года, а не 60 дней в году, как у нас. О последней цифре я переспросил, удивившись, что так мало ‘венчальных дней’. Оказалось, что это не обмолвка. Он высказал удивление, что таинство, т.е. святое, почему-то невозможно в пост. Я более чем согласился с ним, указав на несомненное притворство неведения, будто повенчавшиеся только что только перед семинедельным постом, разорвут супружескую жизнь на все эти семь недель. К чему такая наивность клириков? А если они ее не имеют, то зачем же ‘медовый месяц’ именно помещать в посту? Да и затем, ведь невольно образуется у всего народа представление, что супружеская жизнь есть какая-то масляница, объядение, а не нормальная и постоянно ровно текущая жизнь. Вырождение семьи христианской, малочисленность и особенно болезненность и малоспособность детей, очень вытекает из этих интервалов то полного воздержания, то неумеренной чувственности. Народ без сомнения предается тому и другому, послушно внимая гласу, что ‘супружество есть мясоед, а пост есть девство’. Он все молитвенное и серьезное время воздерживается от супружества, а среди пьянства, объядения и удаления от молитвы начинает жить супружескою жизнью. И вот в такой-то печальнейшей обстановке, истинно языческой, плодит детей не столько как человеческие души, сколько как свинок. Ужасно!
Он согласился со мною, что здесь надо искать причины разрушения и вырождения семьи. Когда я переспросил его, неужели в Соединенных Штатах не требуют от венчающихся документов, он мне ответил, что, конечно, — нет, это — полицейская сторона брака, нимало священника не касающаяся, и за нее венчающийся отвечает сам перед законом и судом. ‘У нас же, — прибавил он, — требуется целая пачка документов, и, напр., здесь в Петербурге совершенно невозможно венчать пришлых на отхожие промыслы крестьян. Именно — они должны сделать оглашение по месту постоянного жительства. В Петербурге о них оглашения сделать нельзя, потому что здесь они временно, хотя бы и давно живут, и требуют от них свидетельства оклика с родины. Они пишут туда. А оттуда отвечает священник, что он не может совершить оклика, ибо парень уже много лет отлучился с родины и, быть может, теперь женат. Получив такое уведомление, мы отказываем в браке — и это огромному множеству холостых и совершенно к браку правоспособных людей. Между тем самый закон об окликах есть католический, установленный Иннокентием III и подтвержденный Тридентским собором, а в русское законодательство он перешел из Польши, очень поздно, не ранее конца XVIII в. Судите, какие от этого последствия. Проституция растет, множество людей вступают в нелегальные связи, а рождающихся от них детей выкидывают в воспитательные дома’.
Да. Осторожность, которая обходится дороже безрассудства. Ну, пусть по ошибке или злоупотреблению повенчают две-три пары на сотню не канонически, нарушив ‘1001 препятствие к браку’. Соглашаемся, худо. Но не хуже ли во избежание двух неправильных браков не дать зародиться 98 совершенно правильным семьям? Заливая головню, мы пускаем потоп, который подмывает дом.
И вспомнил я еще муки нашего бракоразводного процесса, всю канитель о ‘приемышах’, о ‘подкидывании’ самими родителями себе своих же детей в случаях жизни невенчанных пар. (Н.В. Васильев сказал мне, что ‘принудительности обряда в браке не может быть потому, что только некоторые таинства, как крещение, обязательны для всех вообще христиан, а другие таинства, по аналогии таинства священства, от мирян не могут требоваться’.) И, перебрав в уме своем все эти рубрики, спросил себя: да что же это, наконец, за униженная и опозоренная область — область семьи, детей и рождения?
Тут — у всех права, у судьи, у земского начальника, у полицеймейстера, у секретаря консистории. Только у дитяти, у мужа и жены — никаких прав, кроме пассивного и тупого повиновения. Между тем все слова Божий сказаны не только о муже и жене, но прямо — мужу и жене, из уст в ухо прямо им и одним им! И никаких Божиих слов нет ни о секретарях консистории, ни о судье, ни о полицеймейстере, ни о земском начальнике, которые ‘сложены не от сотворения мира’, а кто от 1884 года, кто пораньше, кто попозднее. Но всем им нет века жизни, они — младенцы, а судят великого старика — мужа и жену, родителей и детей!
И мысль о самозащите семейных людей вспыхнула во мне. Вот хоть бы вопрос о католических окликах, к нам зачем-то перенесенных, об ‘обыске’ (что за грубое слово в отношении нежных жениха и невесты? точно они воры), да, кстати, и о 500 долларах штрафа за отказ повенчать накануне фатальной среды, пятницы и семи недель поста? Да, наконец, и бесцеремонность консисторий, где тратятся суммы куда больше 500 долларов, ограничилась бы, если б она встретилась лицом к лицу не с несчастною мокрою курицей, на которую похож каждый и каждая, ищущие себе там ‘милости и правды’ в случае несчастного иногда до бесчеловечия брака, а встретилась бы с союзом взаимно друг друга поддерживающих семейных людей. Позвольте, синдикаты сахара и керосина, торговцы Нижегородской ярмарки добиваются даже новых тарифов, добились охранительной таможенной системы, добиваются отмены неудобных для них одних законов и установления других, нужных и удобных. Почему такой почтенный факт, как семья, как семейные русские люди, сложившись в союз, сперва, пожалуй, интимный, как и сахарозаводчики первоначально слагались интимно же, а потом и в формальный, и открытый, не проведут ряд мер в сфере семьи, брака, детей, развода, который доставил бы государству такие выгоды, как:
1) обилие семей,
2) здоровье нравственное и физическое детей и их во всех случаях юридическую обеспеченность, ибо дитя всегда innocens и наказанию никогда и ни за что не подлежит,
3) развод на почве прелюбодеяния, но отнюдь не публичного, при свидетелях, о которых ни малейше не упоминал Спаситель, и оно совершенно беззаконно теперь требуется, а о котором есть доказательства в письмах, в обстоятельствах жизни (напр., разрешение от бремени или постоянная жизнь жены в квартире постороннего человека), в свидетельствах знакомых и друзей или в личном обоих супругов сознании. Также — на почве нравов и обхождения, где исключена всякая тень человеколюбия и нравственности.
4) В случае основательного развода — обеим сторонам право вступления в брак. Ибо допустим, что брак расторгнут ‘по вине прелюбодеяния’ мужа ли, жены ли. То ведь если они, уже состоя в браке, ‘уклонились в прелюбодеяние’, то что же, неужели теперь, оставшись ‘запрещенною на всю жизнь к браку’, виновная сторона от прелюбодеяния воздержится? Если, уже состоя в первом браке, при страхе глубоких неприятностей, расстройства семьи, при опасности убийства, виновный все же ‘впал в прелюбодеяние’, то теперь, когда брак расторгнут, неужели он будет постничать?! Не помешала семья и дети ‘прелюбодеянию’, то неужели ему помешает консисторская прописка в паспорте! Явно, что ‘прелюбодеяние’ продолжится. Мотивов ему не быть — нет. Нужно, как страус, спрятать под крыло голову или притвориться ничего не ведающею институткою, чтобы отвергнуть, что новый брак такого человека, ‘разведенного по вине прелюбодеяния’, есть единственное средство удержать его от грязных форм блуда и что тут вступает в силу слово ап. Павла: ‘Во избежание блуда каждый имей свою жену и каждая имей своего мужа’. — Слова же Спасителя о том, что ‘женящийся на разведенной — прелюбодействует’, следует, как и слова к богатому юноше, понимать в смысле евангельского совета, а не юридического закона. Всех слов Спасителя — никто не исполнил, даже в монастырях. Почему только муж и жена одни обязаны их исполнять во всей суровой полноте, недоступной самым суровым аскетам? И ‘аще кто возрит на женщину с вожделением — прелюбодействует’. Однако в предупреждение этого консистории не издали же закона о ношении женщинами обязательного покрывала на лице? Да и весьма многие из спасавшихся в пустынях, как рассказано в описаниях их жизни, ‘взирали с вожделением на женщину’. Но что позволительно аскетическому Юпитеру, позволительно и семейной овце.
Вообще, мне кажется, в установке семейных норм забыта эта мягкая и нравственная идея евангельского совета. Забыто вечное прибавление: ‘Да вместит — кто может’. Она не допускает перехода в суровый закон. В противном случае слова богатому юноше пришлось бы выразить и применить как разграбление богатств, как уничтожение роскоши у христиан. Мы этого не делаем. Зачем же мучим мы одну семью?

Без надежд на замужество

Прочли ли вы в N 9362 ‘Нов. Вр.’ длинную корреспонденцию из Одессы г. Лендера о вывозе девушек на Восток? Поразительны некоторые подробности. Вывозимые, ‘исстрадавшись дома в нужде и голоде, не проявляют желания вернуться к прежней жизни’. Они ‘открещиваются от всякого вмешательства полиции и от непрошеной защиты’. Графиня А. И. Шувалова привлекла десятки тыс. руб. на устройство трудового дома для ‘порочных женщин’. Дом устроился. Но он остался пуст. Всего одна пансионерка ‘трудилась’ в нем, и автор растерянно спрашивает, ‘не брать же насильно женщин с улицы’. Там же он сообщает слухи, что в одном из турецких гаремов ‘есть смоленская гимназистка, сбежавшая от школьной премудрости, есть покинутые мужьями жены, а одна француженка-гувернантка, по поводу тайного увоза которой возникла дипломатическая переписка, откровенно и решительно заявила, что она просит не освобождать ее’.
Что же, понимаем ли мы эти факты? Я думаю, нет. Думали ли над ними серьезно? Хлопотливо и суетливо говорили об этом много, но, как ‘публика’ во время пожара, больше ‘ахали’, чем что-нибудь делали и даже чем что-нибудь понимали в нем. Я думаю, в конце концов мы были даже равнодушны к делу. Нужно кому-нибудь ‘благотворить’. Кому же? Нищенок взяли те-то, сироток те-то. А ‘мы’? А есть еще вывозимые в Турцию девушки. ‘Ах, какой пассаж! Вот и дело. Заведем переписку с полицией, с властями. Вы, душечка, возьмите кассу, она переписку, я хлопоты, а моя кузина сборы пожертвований!’ Что все это дело пустое, видно из того, что ‘отмахнулись’ рублем благотворители на много тысяч, а девушек к ним не пришло ни одной или пришло очень мало.
Я помогу разъяснению, приведя два факта. Есть прекрасная, мало оцененная в нашей литературе книга: ‘Из жизни христиан в Турции’ К.Н. Леонтьева. Он был нашим консулом в Турции и последнею звездою славянофильства (‘Восток, Россия и славянство’, 2 т.), В одной из повестей его рассказывается, как из большого сербского дома, из родовитой и богатой семьи (‘большой очаг’, как говорят сербы) девушка, раньше посещавшая подруг-турчанок в гареме, перешла сама туда, ‘потурчилась’, впрочем, не меняя веры, которую турки у своих семейных не притесняют, и по любви. В повести и рассказывается тайный роман христианки и турка. Потом этот турок был убит из мести дядею беглянки, но замечательно, что брат беглянки, бывший приятелем этого турка-юноши, горячо его оплакивает, и только потому не спас его жизни, что пришлось бы иначе убить дядю. А жена его, христианка потурчившаяся, сошла с ума от отчаяния. Это рассказывает христианин, славянофил. Имя Леонтьева все знают, и никто не усомнится, что он передавал факты, очевидно, бывающие.
Другой факт, лет семь назад мною слышанный, наш, туземный. Старый и одинокий домовладелец в Петербурге сделал объявление в газетах, довольно откровенное: ‘Нужна экономка, образованная и молодых лет, к одинокому’. Смысл объявления был прозрачен, и назавтра перед ним потянулась анфилада девушек, образованных, кончивших курс средних заведений. Купец был удивлен:
‘Вы понимаете, для чего я вас беру?’ — ‘Да’. — ‘Что же вас, образованную, молодую, заставляет идти ко мне, старику, может быть, ворчливому, угрюмому, требовательному? Ведь вы, идя, взвесили ли, куда идете?’ — ‘Да’. — ‘Но отчего же вы не идете в гувернантки, в бонны, наконец, в горничные?’ — ‘Вы стары и некрасивы, может быть, вы ворчливы и неуживчивы, но я все перенесу, и это мне легче. Я буду приноровляться к вам одному, и приноровлюсь. Но я буду хозяйка в вашем доме, т.е. спокойна, в тепле, зависима от себя и вас, самостоятельная во всем, кроме опять же вашей воли. Тут нет и тени каторги приноровляться с каждым новым местом к новым людям, выносить двусмысленное ухаживанье хозяина, неосновательную ревность хозяйки, капризы детей — чужих детей, чужого дома, всего чужого! У вас все будет мое, и я сама буду своя, своя и ваша. И это без перемены, на много лет, пока я вам нравлюсь. А я постараюсь понравиться, потому что мне дорог теплый угол’.
Не правда ли, интересное рассуждение? Но чем вы его разобьете? Об удобствах жить в воде позвольте решать рыбе, в воздухе — птице. Не можем же мы, только пользуясь услугами бонн и гувернанток, рассуждать о сладости быть бонною и гувернанткой. Нет, вы попробуйте сами покочевать и, может быть, в заключение попроситесь в гарем в Турцию. ‘Он не христианин. Да ведь и я какая христианка? Только закону Божию выучилась в гимназии. Так ведь это я забыла, как и географию. Будет во всяком случае один господин. Не русский старый купец, а молодой турок. Может быть, будет любить. Может быть, будут дети и я к ним привяжусь. Что-нибудь выйдет, какой-нибудь смысл, а то уж дома очень бессмысленно: подруги сбивают пойти в дом терпимости, это совершенно позволительно, полиция не препятствует, но уж лучше я поеду хоть и в запрещаемую полицией восточную поездку’.
Явно из всей корреспонденции г. Лендера, из всех поразительных подробностей, что за исключением редких обманов, — а ведь обманы бывают даже и при нормальной женитьбе, обманы и принуждение, — девушек вовсе не увозят, а они уходят. Девушки от положения одинокого, бессмысленного, опасного (в случае нужды и риска проституции) уходят в то, что по их оценке, как вода по оценке рыбы, лучше ‘отечественного’ положения. Вот и все, что же вы на это ответите? Замахаете руками? Махайте хоть целое столетие. Все это будет риторично, а дело останется.
Мне недавно рассказывали, что здесь в клиниках Виллие одна чиновница, чтобы родить живым ребенка, согласилась на кесарево сечение. Без него ребенок родился бы мертвым, но и без страдания для нее. Таково неодолимое стремление, вложенное в женщину, иметь детей, иметь смысл своего бытия. А вы ей подсовываете должность ‘гувернантки’ и ‘бонны’. Само собою, бесконечно грустно быть матерью турчонка, в чужой стране, умереть для России. Но ведь что же ей Россия-то предложила, кроме: 1) бонны, 2) дома трудолюбия, 3) звания проститутки. Печально покинуть отечество, но не всякое. Будем искренни и станем немножко на сторону девушек, войдем в грустные счеты по пальцам, за сальным огарком свечки, в нетопленной квартире. ‘Трудовой дом’ тепел, с инвентарем, с швейной машиной (описывает г. Лендер). Но все это ‘не мое’! ‘Не мое все, и я везде не своя, а чужая. А мне хочется своего, хочется дома, угла, где я была бы не пансионеркой на казенном содержании, а все же хозяйкою, женою, пусть даже не единственною, и матерью уж во всяком случае своего ребенка’.
Ведь турки имеют определенное потомство, определенный род, т.е. имеют какой-то, нам только неизвестный, строй семьи. К.Н. Леонтьев описывает, что они влюбляются, любят, бывают нежны. Все это очень странно на нашу оценку, но пусть уж о воде судит рыба, а не ворон. Бесспорно, без семьи татары бы выродились, загнили, были бы на улице невоспитанными и грязными буянами. А посмотрите, как они скромны, трудолюбивы, в драках не участвуют, в пьяном виде не встречаются, неприличных песен не орут. Стало быть, с детства их кто-то воспитывал. Кто же? Не отец, вечно ходящий с мешком за плечами и торгующий халатами. А если не отец, то мать. Какая же мать? Да вот возможная смоленская гимназистка и возможная русская брошенная жена или француженка гувернантка, ибо строй семьи у татар и в Турции один и тот же. А если татарчонки воспитанны, то, значит, во-первых, их матери не что-то вроде девиц в домах терпимости, как мы привычно представляем себе страшное слово ‘гарем’, а во-вторых, что не только матери эти с совестью в себе и с чистоплотностью, но что и вся обстановка дома и семьи не есть хаос, беспорядок, разгильдяйство, распутство, как мы тоже представляем себе, а что-то по крайней мере трудолюбивое и регулярное. Опять прошу всмотреться в татар, как они добропорядочны. А добропорядочным нельзя стать без воспитания. А воспитывается человек дома. Стало быть, по человеку мы заключаем и о том неизвестном х, который зовётся татарскою семьею и в которую ведь ни один европеец не заглядывал.
Бесконечно грустная картина этого ухода, а не увоза девушек на Восток пробуждает старый тысячелетний вопрос: что такое незамужняя девушка? без надежд на замужество? без надежд по некрасивости, бедности, болезненности, даже уродства? Вспомним кесарево сечение. Увы, болезненные, слабые, бедные, очень некрасивые — все равно хотят иметь смысл бытия своего, которым для девушки вековечно останется кормимый ею ребенок. Так от сложения мира и до его ‘светопреставления’. И мне кажется плачущая, точащая из себя слезы картина этого ‘ухода’ девушек есть выразительный, а главное, необоримый и непоправимый ответ на небрежную, сухую разработку в Европе брака и семьи, какая совершилась по указанию и под мотивом: ‘лучше не жениться’, ‘суть скопцы… царства ради небесного’.
Девушки, покидающие нас, как бы говорят:
— Мужчины в России и сама Россия как государство держатся воззрений, что ‘лучше не жениться’. И как нам некуда деться, то за исполнением своего призвания мы и уезжаем туда, где держатся воззрения, что ‘лучше жениться’. В нашем положении дочери Лота поступили еще решительнее и высказали мотив, о котором мы только молчим: ‘Нет человека, который вошел бы к нам по закону всей земли‘ (всего мироздания. ‘Бытие’, XIX).
Вот что мне давно хотелось сказать на эту грустную тему. ‘Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше’. Устелем девушкам лучшую, но на их взгляд и оценку лучшую судьбу, т.е. более полную и округленную, чем до сих пор, судьбу не ремесленную только, не профессиональную, — и они останутся в отечестве, не будут молча и уклоняясь от неудобных ответов уходить от нас. Повторяем, ‘старая, не нужная никому девушка’ есть подлинный и единственный родник явления, именуемого ложно: ‘торговля белым товаром’, и настоящее имя которого: ‘уход девушек, через посредство комиссионеров, из христианских стран в нехристианские’. Ведь ни одна замужняя и счастливая женщина, ни одна мать русских детей этими ‘комиссионерами’ не захвачена, не обманута, не ‘увезена’: наблюдение, которое решает спор. Мы построили узенькую, допустим идеальную, ниточку семьи как ‘союза одного с одной на всю жизнь’ (‘Кормчая’) и сказали: пусть побежит по этой ниточке стомиллионный народ. Но кто на нее не попадает, кто не вступает именно в этот ‘союз единого с единой вечный’, — тот фатально и непременно падает в проституцию, ‘бонны’, внаем к старым купцам. Ибо ничего среднего и промежуточного нет, ничего не изобретено. Между тем этот установленный путь тесен, узок, неудобен, исполнен риска в случае несчастия, болезни, измены жены, и на него не вступают часто и те, кто мог бы, даже обеспеченные и богатые. И ничем никто их к неудобному не принудит. И вследствие этого сколько девушек, даже богатых, даже красивых, умных и добродетельных, засыхает. Точно печальная сухая смоковница Евангелия.
Вывоз из Европы на Восток ‘лишних’ девушек есть одна из многих подробностей, из граней многогранного феномена: гибель европейской семьи.

Педагогички-весталки

Чье сердце болезненно не сжалось при чтении статьи ‘О городских думских учительницах’ (N 9524 ‘Нов. Вр.’). Эта жалоба на положение девушек, отдающих все свои силы воспитанию чужих детей и которые под угрозою лишения места и, следовательно, пропитания сами обречены думским распоряжением на бездетность и бессемейность, — доходит до глубины души. Неужели общество пройдет мимо этого с великорусским успокоением: ‘Моя хата с краю — ничего не знаю’.
Подумаем, порассудим.
Семья есть вовсе не факт только, семья есть дух, поэзия, обстановка, религия, столь же состоящая в мелочах, как и заключающая в себе великое. Кто имеет к ней призвание, это надо рассматривать, как если бы кто имел призвание к учению, к наукам, к размышлению или к искусствам — живописи, музыке. Во всей цивилизации нашей есть ли хоть одно учреждение, хоть один человек, который принципиально запрещал бы: ‘не читать’, ‘не размышлять’, ‘не учиться’, ‘не рисовать’, ‘не музыканить’? Право, если бы какое учреждение выставило требование: ‘Служащим в нашем учреждении не дозволяется ничего читать, а выписка журнала или газеты немедленно ведет к удалению от должности’, — то такое учреждение опозорили бы во всей печати. Человеку или учреждению действительно надо с ума сойти, чтобы выбросить флаг: ‘Не дозволяется читать’. Это первоначальное право, врожденное. Но не думайте, читатель: право это завоевано цивилизацией, это она распространила такое неодолимое уважение к книге, к учению, к учебному свету, которому не смеет противиться ни одна совесть.
Но ведь уже строение организма предназначило человека к семье, ведь это такое первоначальное призвание, оспаривать которое значило бы оспаривать всю природу, бороться с миром. И вместе это не только физиологическое, но духовное: физиология-то здесь и отражается духом, выражается в духе, в поэзии, в цветах, в надеждах, в воспоминаниях. Какой мир примыкает к гробу младенца, которого мать не могла вырвать у смерти, какой другой мир примыкает к рождению младенца, какой еще мир, когда отец ведет своего мальчика первый раз в школу! Отнять это у человека, принципиально, хоть у одного… да, Боже, что значит сравнительно с этим, если самодур-купец говорит талантливому сыну: ‘Не надо учиться, и так проживешь’, ‘не смей читать: есть которые и не читают, а богаты’, и проч. Такому самодуру мы даем и имя самодура, и ненавидим его, и презираем, пишем на него сатиру и комедию. Но опять же, повторяю я, приглашая усердно кого-нибудь ответить мне: да почему же инстинкт и потребность учения выше, неприкосновеннее и святее инстинкта семьи, объемлющего все живое бытие, от муравья до человека?..
Городская петербургская дума, которая постановила бы о своих служащих: ‘Для сосредоточения внимания на служебных обязанностях отнюдь не дозволяется им ничего читать’, была бы проклята печатью и обществом, — ибо ‘ученье — свет, неученье — тьма’.
Та же дума, введшая обязательно безбрачие для своих учительниц, не заставила даже никого оглянуться на себя. ‘Ученье — свет, а семья… не знаем, что это такое. Скорей прихоть, чем потребность. Без нее можно во всяком случае обойтись’.
И никакого ни с чьей стороны протеста. У целого контингента девушек отнято первоначальное человеческое право, изломана жизнь, переломлено все их существование, вынут смысл и дух — и полное со всех сторон молчание. Только какой-то ‘Д’, даже скрывшийся под псевдонимом, спросил: ‘Что это такое? Отчего? Семьянинки учат не хуже, чем девицы, мать, имеющая своего ребенка, деликатно отнесется к ученику’.
Подобных мотивов за семейную учительницу можно бы привести бездну. Неужели же обязательно безбрачные учительницы не переживут втихомолку неудачных оборванных романов, безмолвных увлечений и всей тревоги и рассеянности, с этим связанной, которая отразится на классе, на занятиях, на учениках? Ведь не из папье-маше выделываются учительницы, и это только ленивое, тусклое воображение думцев петербургских ‘думает’, что если девушкам написать в уставе: ‘Не люби и не выходи замуж’, то они вдруг и станут от этого как воск. Тупая гипотеза.
Но не подробности важны. Важен принцип. Нужен органический закон, чтобы положить пределы этому хозяйничанью с судьбою людей, как с своею собственностью, и, в частности, с семейным их положением всевозможных частных лиц и учреждений. Для сжатости я заменю рассуждение наброском такого закона:
1) Право семьи и брака есть врожденное и лично каждому принадлежащее, которое не подлежит отмене или ограничению ни со стороны каких-либо лиц, ни учреждений. Это есть jus privatum (частное право (лат.)) наравне с собственностью, — и на отчуждение такового права всякий отдельный раз должно быть испрашиваемо Высочайшее повеление.
В самом деле, для принудительного отчуждения квадратной сажени земли испрашивается Высочайшее повеление. Этого не может сделать министр или Государственный Совет. Неужели же ‘квадратная сажень земли’ абсолютнее, ценнее, священнее и значащее для счастья человека, чем право семьи? Как же, никого не спросившись, могла городская дума отчудить, конфисковать право замужества, — просто хотя бы говорить о нем в своих правилах, — у пяти сот девушек?
2) Всякое правило, направленное против зарождения семьи, объявляется заранее недействительным, как и аналогичное, направленное к расторжению фактической семьи.
3) Семья есть частный институт, непосягаемый для государства наравне с собственностью и который через простое, на бумаге, заявление о себе государству становится частью (дробью) государственных учреждений.
4) Форма зарождения (созидания) этого частного института, как и собственности, может быть природная и договорная. Договор брачный содержит в себе взаимные обещания и условия, — неисполнение каковых прекращает его силу, — сторон вступающих в супружество. Он может заключаться по аналогии духовных завещаний, т.е. через письменное изложение воли вступающих в семейный союз при трех свидетелях, которые их волю скрепляют подписями. Как для государственных учреждений имеют формальную и законную силу частные духовные завещания, объемлющие величайшие имущественные интересы и определяющие течение и направление сотен миллионов, — так для судебных и административных учреждений имеют всю силу формальных и законных договоров подобные брачные обязательства.
5) Бланк для них, аналогичный гербовой бумаге, может быть государственным, форма их, предусматривающая наибольшее число важнейших пунктов, может быть выработана государством же. Из этих пунктов особенно важны: а) имущественные супругов отношения, например полное слияние или некоторая разграниченность имущества брачащихся, б) имущественные права их детей, например, что сыновья и дочери поровну наследуют, в) оговорки касательно свободы каждого: например, что договор прекращает силу действия при доказанном грубом обращении другого, пьянстве, беспутстве, мотовстве.
Поэзия, религия, теплота, счастливость семьи нисколько не будут затронуты этою простотою и рациональностью заключения союза: ибо всегда они в истории вытекали и вытекают из самого союза, а не способа его заключения.
6) Всякий человек есть столько же единственный и абсолютный обладатель и распорядитель своего пола, как ума, таланта, и еще более, нежели благоприобретенного имущества и своего труда. Этот распорядительный авторитет неограничен и непререкаем.
Вот органический закон, который подвижностью своей, приноравляемостью к условиям положения и чутким соблюдением воли частных лиц, втянул бы в семейную жизнь и развратничающую сейчас мужскую молодежь, и принужденных весталок. Его издание положило бы богатейшее приданое в сундук всякой девушки. Ибо каждой дало бы жениха, всем — детей и мужа.

Сельскохозяйственная колония для девушек-матерей

‘Российское общество защиты женщин’, находящееся под председательством ее императорского высочества принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской, выделило из себя филиальное отделение, устраивающее сельскохозяйственную колонию для девушек-матерей. Для этой колонии Высочайше пожалованы десять десятин земли близ Охтенских пороховых заводов. 20 января 1901 г. высокопреосвященным митрополитом Антонием разрешен был кружечный сбор в церквах С.-Петербурга и была собрана сумма в 1204 руб. на постройку дома на означенном участке. Военный инженер В.Я. Симонов принял на себя безвозмездно труд наблюдения за постройкою деревянного дома для приюта. Однако по его смете возведение фермы обойдется не дешевле 4-5 тысяч. Тем, кто пожелал бы принять близко к сердцу прекраснейшее начинание, следует обращаться к Е.П. Калачевой (Васильевский остров, Большой просп., д. 25).
Общество чрезвычайно хорошо излагает мотивы задуманного предприятия. Помощь с равной заботливостью должна охватывать оба существа, мать и ребенка. Для девушки материнство, если дать ему спокойно развернуться во всей его мощной силе, спасительно само по себе. Отстрадав физическими муками рождение дитяти и продолжая трудом, заботами поддерживать его жизнь, мать проходит трудный процесс, совершенно способный восстановить ее моральные силы, потрясенные идеей ‘падения’. Большею частью девушка, доставленная городу деревней и забеременевшая по подлинной ли любви или (гораздо реже) по нужде, в обоих случаях переживает перелом жизни от девичества к материнству очень трагически. В ней потрясается то самоуважение, которое составляет твердыню души женской. ‘Потеряла себя’ — вот как характерно выражает такая девушка свое самочувствие. И с этой минуты она находится на пути как бы легкого, но всю ее оскверняющего промысла. Еще через некоторое время — ‘она в ряду уже искалеченных, погибших, забитых злом жизни женщин’*. Этот кризис, психологический и экономический, и является моментом, когда девушку вовлекает в свое колесо проституция. ‘Общество покровительства женщин’ мудро рассчитало, что если в такую критическую минуту прийти к девушке-матери на помощь, то в лице ее можно сохранить честную труженицу, нравственного человека, мать семейства. ‘Помощь эту, — пишет общество, — надо предлагать вовремя, когда человек весь еще в пламени горя и сердце его жаждет сострадания’. Сельскохозяйственное убежище, вынесенное за черту города, даст своим обитательницам осмысленные занятия и поднимет их силы напряженною работою около земли. ‘Непосредственное добывание продуктов от домашних животных, огорода, сада и пр. вначале удешевило бы стоимость содержания живущих женщин, а впоследствии не было бы утопией думать, что 20 здоровых женщин, имеющих готовое жилище с живым и мертвым инвентарем, 10 десятин земли, при близости города, трудами рук своих могут доставить себе все необходимые средства к жизни. Три года такого пребывания в бодрой обстановке труда и тщательного обучения грамоте, шитью, домоводству и общему ведению хозяйства создадут прямую возможность уходящим женщинам с подросшими детьми найти себе обеспечивающий их заработок’**.
______________________
* ‘Доклад о сельскохозяйственной колонии для девушек-матерей’ означенного Общества.
** Там же.
______________________
Это есть добрый путь спасения человека. Вне всякого сомнения, момент потери девушкою-матерью ребенка есть момент ее нравственной и социальной гибели. Более не девушка, не мать и не супруга, она находится в том бесконечно неустойчивом положении, в котором почти невозможно удержаться и откуда невольно она опрокидывается в проституцию. Ей не для кого хранить себя: общество ее презирает, родители от нее отказались, ребенка с нею нет и, обессиленная презрением, не имея никого, для кого ее жизнь была бы необходима или полезна, она, наподобие грязной тряпки, сплывает по желобу в яму общественного непотребства. Вместо вполне здоровой жизненной ячейки социального организма, последний получает гнилостный микроб в себя.
Одна колония на двадцать женщин, — конечно, капля в море того, что нужно. Но с первой ласточкой появятся другие — и они сделают весну. Самые высокие авторитеты подошли к делу, взяли заботу на себя, очистили своим присутствием атмосферу угнетенности около таких девушек-женщин: сюда каждый теперь может подойти, помочь, сами матери почувствуют себя бодрее и переживут кризис хотя мучительно, но не смертельно. Движение это неизмеримо здоровее и нравственнее, нежели отдача детей в воспитательные дома. И, Бог даст, может быть, от типа последних, убийственного в отношении детей и развращающего относительно женщин, мы мало-помалу перейдем к типу таких сельскохозяйственных ферм или аналогичных ремесленных заведений, которые каждую мать будут стараться удержать в положении матери, отнюдь не отделяя ее от ребенка. Это так благородно в душевном отношении и так здорово в социальном, что каждый принесенный сюда обществом рубль возвратится ему сторицею. В самом деле, как высчитать пользу, что в обществе будет одною проституткою менее и одною матерью семейства более?

Современные хананеи (О смешанных с иноверцами браках)

Прочел интересную и умную статью г. W. о евреях, где он говорит, что лишь ‘гибридизация’, т.е. смешение их крови с христианскою, может засыпать пропасть между европейцем и семитом. Прочел — и глубоко вздохнул. Знаете ли, когда начался сионизм и кто был его безмолвным изобретателем? Один горячий русский патриот. Дело было вечером. У окна моей комнаты стоял студент-филолог еврей Г-ий. Бог весть с чего привязался ко мне юноша, очень любивший науку, очень любивший историю. Я же знал и гащивал и до сих пор с благодарностью помню всю большую патриархальную его семью (отец, мать и три сына). Не забуду одного утра первого дня Рождества. Я у них ночевал, остановившись в приезд свой в Москву на зимние вакации (я был провинциальным учителем). Спускаюсь утром вниз к чаю. ‘С праздником’, — приветно улыбнулся и пожал мне руку пожилой отец семьи. ‘С праздником!’ Ведь я знал, что в день Рождества Христова строгие евреи не открывают ставен в окнах и не встают с постели, а так-таки и просыпают этот День мимо, как бы в году было не 365, а 364 дня, т.е. все, кроме вот этого черного и ненавистного им дня.
Шел конец моего студенчества и начало учительства, когда я был знаком и дружен с этой еврейской семьей. Сам я был в то время совершенно погружен в раскольничьи рассказы Андрея Печерского, в Хомякова, в Алексея Михайловича и Московский Кремль. Ничего, кроме России и ее дедины, для меня не существовало. Любил ходить я в церковь, особенно ко всенощной. Церковное пение в полумраке, при ярком сверкании издали, перед алтарем свеч, всегда меня трогало. Раз мне и говорит этот студент Г-ий: ‘Я несколько раз бывал в вашей церкви. Мне нравится’. Я промолчал. Я знал, до чего надо быть деликатным в вопросах веры и не кричать, не навязывать даже того, что очень любишь.
Раз собираюсь ко всенощной, заходит ко мне Г-ий. ‘Куда вы?’ — ‘Пожалуй, останусь, а хотел идти в церковь’. — ‘Нет, пойдемте, и я с вами’. Но на этот раз пение ли было дурно, или церковь не так освещена, но как-то молитва прошла холодно.
В то время на юге шли еврейские беспорядки, первые, какие у нас случились. И в Москве евреи очень опасались возникновения беспорядков и сносили золотые дорогие вещи к знакомым русским. Вообще волнения между ними было много. Этот студент Г-ий чрезвычайно страдал. Но мне он почти не говорил об этом, зная, что не найдет во мне сочувствия. Я же, помня старый Кремль, думал: ‘Вы (евреи) к нам пришли, и мучите нас, мучили еще казаков и Тараса Бульбу. Теперь вас бьют — и ништо’. Но Г-ому, конечно, я этого тоже не говорил. Было это около 82-го года. И вот, как теперь, помню этот вечер.
Он стоял отвернувшись к окну. Я сидел на кушетке. В комнате было полутемно, скоро зажигать свечи.
— Что же нам делать? Я молчал.
— Как можно сгонять с земли народ? Народ сидит на земле. Как же можно его, как саранчу, сгребать в ямы и давить.
И опять я молчал. Я помнил о процентщиках, но не хотел его обижать и ничего не сказал.
— Безвыходное положение.
Все его в дому звали ‘Стаха’ (сокращенное из ‘Станислав’), и так звал его я. Был он чрезвычайно нежный и деликатный и одухотворенный юноша.
— Знаете что, Стаха? Вам надо выселиться в Сион. Вот что.
— Что-о-о?!!
— Что же делать? Нам тоже трудно. Наш народ ненавидит вас, и кто тут виновен — не буду разбирать, но факт тот, что ни вы, ни я, никто не может погасить вражды, очевидно имеющей для себя причины, и вы помните, как сказал Лоту Авраам: ‘Если ты пойдешь на восток — я пойду на запад, а если ты на запад — я на восток’. Так и надо сделать.
— Что сделать? Выселиться?
— Вы богаты, у вас есть Ротшильды. Да и здесь в Москве есть богачи, Поляков… Турция бедна. Зачем ей Иерусалим? Она продаст, и вы образуете свое королевство.
Не могу здесь не вспомнить слов матери (мачехи) этого еврея, которую я имел все причины уважать особенно глубоко в этой прекрасной вообще во всем ее составе семье. Как сейчас помню — звали ее Анной Осиповной. Белокурая, полная, добрячка без границы, она казалась истинною христианкою, типом христианки, хотя была строгая еврейка. Она немножко картавила и вот раз говорит мне:
— Евгеи никогда не могли и не могут обгазовать цагства. Они слишком гогды для этого. Где цагство — там и князья и царь. Евгеи все равны. Потому, что они не могут допустить возвышения над собою кого-нибудь, они и не могут иметь государства. От этого мы несчастны.
И я видел, что она гордится своим несчастием, имеющим такое происхождение.
Возвращаюсь к разговору о сионизме.
Я заметил, что своим указанием на Палестину как бы стеснил дух Г-ого. Он ничего не говорил, но ему, видимо, было трудно. Я стал его утешать.
— Разделиться, когда нельзя жить вместе, есть единственная почва примирения. По-че-му вам не жить полною и цельною национальною жизнью? Не понимаю. Вы какой-то обрывок среди европейцев. Ни начала ни конца. Какие-то промежуточные у вас занятия.
— Это трудно, это ужасно трудно.
Не помню, чем кончился этот разговор. Но раз у нас был разговор и о христианстве.
— Стаха, вы так любите нашу церковь, говорите, что вас что-то влечет к ней. И ваш брат Джон — чистый русак по грубости, прямоте и великодушию. Почему вы не перейдете в христианство?
— Мы говорили об этом с отцом. ‘Невозможно, — сказал он, — нам обещаны за это привилегии, права службы, повсеместного передвижения. Это подло — перейти в веру, за переход в которую что-то обещано. Если бы не это препятствие, я вас, дети, не удерживал бы’.
Молодой этот еврей гостил одно лето у меня в Б., и у него произошел чудный двухмесячный роман с прекраснейшею русскою девушкою, хорошею музыкантшею, дочерью священника. И в семье этого священника он был прекрасно принят. Роман по разности вер ничем не кончился. Но как они оба плакали! Прошло с тех пор двадцать лет, но таких Ромео и Юлии, истинных, без прикрасы, без преувеличения, я еще не встречал. Главное, оба они были очень чисты и очень бескорыстны. Я же для обоих их был другом, и тоже почти плакал, и тоже сожалею, что люди и неправильный закон помешал соединиться их судьбе. Трудно даже сказать, кто из них кого больше любил. Я видел, что она вся таяла и сияла, а он с самого возникновения рассказывал мне все чувства. Бедная провинциальная девушка грацией души своей закрыла, затмила, бросила, можно сказать, под ноги всех московских умниц и щеголих, каких он знал. Его любовь именно началась с удивления, с восхищения (он мне говорил) и достигла высшей степени экстаза. Такой еще богомольной преданности друг другу я не помню.
И расстались. И разорвались.
Возвращаюсь к умной заметке г. W. Да, ‘гибридизация’ нужна, но нужна для нее обоюдная скромность. ‘О верующей жене спасается неверующий муж, и о верующем муже спасается неверующая жена’, — сказал апостол (Поел, к Коринф., гл. 7) для всех возможных случаев гибридизации. Мы должны щадить чужую гордость. Начнем сперва сближаться, а потом и ожидать достойных плодов веры, ожидать деликатно, ожидать молчаливо. Ведь еврей, о котором я рассказал, да и даже вся его семья, были почти христианские. Ну, снизойди закон к завязавшемуся роману, не нудя никого сейчас же к перемене веры, и его дети стали бы потом чистейшими и ревностными христианами. Для чего нам подражать ревности и щепетильности самих евреев, которые, придя в Ханаан, не допускали брачных союзов себя с соседями? В чем же высота и универсальность христианства и его долготерпение сравнительно с Ветхим Заветом? даже с его частностями, с его признанно жесткою односторонностью и исключительностью?
Вот на этой почве, я думаю, кое-что можно придумать, кое к чему можно придвинуться. Право, как мы отделяем Синайское законодательство от Талмуда, своевременно и нам подумать об отделении безукорного Евангелия от его средневековой талмудизации, которая ввела столько нетерпимости и разделений между верами, столько перегородок на почве брака.
Между тем какое было бы красивое зрелище, если бы при допущении смешанных браков воскресенье евреи праздновали бы с женою, с невесткою, с матерью-христианкою по-христиански, а в субботу со свекром, с мужем, с деверьями, и эта христианка зажигала бы четыре шабашевые свечки в память праматерей еврейского народа: Сарры, Ревекки, Рахили, Лии. Кстати, отчего эти четыре праведницы Св. Писания не имеют у нас иконообразных изображений? Разве эпизоды Библии менее для нас священны, чем эпизоды из Четьи-Минеи, иконописью запечатленные?
Много вопросов. Тягостные вопросы. Но и на краю их я вижу зарю.

ЖЕНСКИЙ ТРУД И ОБРАЗОВАНИЕ

Утилизация главного женского таланта

Мы разумеем талант сострадания и талант хозяйственности и предлагаем утилизировать два эти женские дара в общественной жизни, как они утилизируются в частной жизни, — и собственно частная, домашняя жизнь и держится этими двумя дарами женщины.
Прежде всего парируем самое главное и самое давнее возражение, которое уже рвется из уст множества читателей: ‘Зачем расширять сферу общественного женского труда, ее мир — это дом, ее призвание — это семья, святыня супружеских и материнских обязанностей’… Так всегда говорят. Это возражение мы парируем как просто бессовестное, ибо ни один из защитников ‘святыни материнских обязанностей’ пальцем о палец не ударил для того, чтобы за каждою девушкою нашего времени и общества было обеспечено ‘святое материнство’, и это уже так давно, а теперь так непоправимо, что и глупо и бессовестно о девушке, которая оставлена ‘за штатом’, говорить с укором: ‘Она не исполняет святейших обязанностей’. За все время, как женщина вступила в сферу общественного труда и потребовала себе образования, не было, вероятно, ни одного случая, чтобы которая-нибудь девушка отказалась стать женою и семьянинкою ради того, что ей нужно кончить курс или что нужно поступить на такую-то службу. Множество прекраснейших, добрейших, умнейших девушек отведены ‘за флаг’, выведены из семьи, и наконец, видя, что они никому не нужны как семьянинки, пробовали стать нужными или хоть пригодными, как члены общества и гражданки. ‘Ну, не нужна я как жена — буду стучать на телеграфе’, ‘не нужны обществу матери — что делать, пойду переписывать бумаги в канцелярию’. Семья сократилась и все более сокращается, и женский общественный труд есть выжимки, отделяющиеся в этом процессе, где первою страдает женщина и в первую же ее бросают камень фарисеи. Но оставим фарисеев и будем говорить о деле.
Теперь куда ни войдешь — в департамент, в контору, на телеграф, — увидишь чистенькую и аккуратную женщину, которая ‘стучит’, т. е. пишет на ремингтоне или на аппарате Морзе. Женщина скромнее в своей домашней обстановке, чем мужчина, ей не нужны загородные удовольствия, без которых дышать не могут защитники ‘святых обязанностей жены и матери’, и она как девушка, как вдова, и иногда с детьми, может пробиваться на меньшее жалованье. Женский труд в Европе — это китайский, дешевый труд. И как китайцам в Америке дают только физический труд, механический труд, так и женщинам в Европе дают мелкие, почти детские формы труда. Она играет роль ‘малого’, ‘подростка’ при большом заведении, где всем важным орудуют взрослые, т.е. орудуют мужчины. Но есть одна сфера, где женщина могла бы быть поставлена как мужчина.
Это — администрация интендантства и администрация всевозможных лечебных заведений. Мы не говорим, конечно, о главных постах, мы имеем в виду лишь промежуточные административные должности, однако ответственные и притом отчасти начальнические. До сих пор женщина была только сестрой милосердия, и прошла этот курс приготовительного класса с похвалою от всех. За много лет — ни одного порицания, а покойный Боткин в ‘Письмах из Болгарии’ свидетельствовал, что если кто был безупречен и был героем на войне, то это скромная русская девушка с нашивкой Красного Креста на рукаве. Кто наблюдал наши больницы, кто наблюдал в особенности психиатрические лечебницы, знает, что 50% недочета в них происходят не от бессилия медицины, а от жестокосердия или равнодушия медиков и также вообще прислуживающего, большею частью мужского, персонала. Устранение этого равнодушия, невнимания, грубости, а подчас и жестокости можно возложить только на сердце, в котором обеспечено сострадание. И никто не станет оспаривать, что эти инстинкты вообще богаче развиты в женщине, нежели в мужчине. Женщины превосходно администрируют все в России женские институты, т. е. они способны к столь широкому заведыванию, к столь сложным функциям. Вполне они могут быть и директрисами лечебниц, приемных покоев, родовспомогательных заведений. Все пойдет здесь мягче и деликатнее, и даже пойдет все требовательнее и строже по отношению к лечащему врачебному персоналу. По крайней мере вполне можно здесь начать опыты.
Вторая область — это интендантство. Вот область всемирного хворания, и, как все соглашаются, какого-то неисцелимого хворания. Кажется, потеряна надежда превосходно поставить это дело, и уже считается великим успехом, если оно идет сносно. Солдаты наши на той же Турецкой войне и по записям того же Боткина оставались по два дня без сухарей, оставались без пищи, без горячего варева и чая — больные. Здесь были жиды-поставщики, но почему здесь не были женщины? Именно в смысле заботливости, опять какой-то природной, инстинктивной заботливости, они аттестовали себя безупречно, и главная прореха поставщика-еврея — обрезать солдата и обогатиться самому — опять очень мало известна в женщине. В самом деле, нельзя не обратить внимания, как вообще мало, ничтожно, почти отсутствует вовсе в женщине этот печальный инстинкт — ‘хапнуть’. Женщина, ‘хапнувшая несколько тысяч через такую-то хитрую махинацию’, ‘через такой-то необыкновенный прием’, кажется, вещь неизвестная. ‘Махинации’ при закупках, неверные счеты, поддельные и двойные счеты — для представления по начальству и для оставления у себя в секрете, наконец, закупка гнилого дешевого товара есть какой-то специальный грех мужчины, но на котором никогда не попадалась женщина. Трудно сказать, почему не попадалась, но что не попадалась — это факт. Он имеет даже знаменитую, хотя и смешную иллюстрацию: известно, как добросовестно торговалась Коробочка о мертвых душах, тогда как Собакевич сразу понял мысль Чичикова и подсунул ему Елизаветъ Воробей, сошедшую за мужика в силу поставленного на конце твердого знака. Кажется, здесь причина лежит в том, что женщина менее изобретательна, чем мужчина, между тем как таланты ‘махинаций воровских’ суть именно таланты изобретательности. Женщина проще, аккуратнее и менее выдумывает… Обеспечение армии, устроение, чтобы солдаты не голодали, чтобы на зиму у них были теплые полушубки… как хотите, а сходнее это доверить женщине, чем жиду. Можно попробовать почву. Что же касается положительных талантов отыскивания, счетоводства и, наконец, распоряжения и организации в хозяйстве, то все эти таланты, нужные в интендантстве, не только есть у женщины, но часто виртуозны у женщины.
История русского хозяйства может представить примеры гениальной хозяйственной распорядительности женщины, и если Костанджогло Гоголя был выдуманным лицом, то совершенно не мифом была г-жа Бенардаки, ныне покойная (природная русская женщина), о которой в действительности рассказывали все то, что Гоголь выдумывал о Костанджогло. Разыскать материал, скупить материал, сберечь материал — и все это для того, чтобы обеспечить солдата в трудную минуту, — к этому высоко способна вообще женщина, в частности русская женщина.
На женщин давно нужно перестать смотреть как на детей. Она выросла, и она серьезна. Она доказала свои способности на самом для нее рискованном поприще — в теоретической науке, но ее главные таланты — практические, женщина — природный практик, и в особенности она может быть гениальна как практик-покровитель, как практик-защитник, дающий воспособление, охрану. Тут, кажется, происходит своеобразная трансформация инстинктов материнства и домоводства в инстинкты ухода и хозяйского уклада. Сюда и должна она двинуться, сюда нужно ее двинуть, по крайней мере попытаться двинуть. Это — не для нее, но для общества, для государства, которое нужный талант должно брать там, где он лежит.

Кн. В.П. Мещерский о женщинах

Можно ли бросаться с бешенством в открытую дверь? Пожалуй, упадешь и разобьешься. Так упал и разбился в своем ‘Дневнике’ кн. В.П. Мещерский. Почти невероятно то, что он написал, прочтя в этот день статью нашу: ‘Утилизация главного женского таланта’. ‘Сегодня один из публицистов ‘Нов. Вр.’, с развязностью почти военного человека, решил один из важнейших всемирных вопросов (значит, все-таки ‘вопрос’ есть. В.Р.)-вопрос женский. Всемирная заслуга этого решения заключается в том, что новый Колумб в области женского вопроса одновременно решил две важнейших задачи: он упразднил старую женщину, а для новой, снабдив ее талантами, нашел необъятно широкое поприще деятельности. Под старою женщиною, очевидно, разумеется женщина-супруга и женщина-мать. То и другое Александр Македонский женского вопроса признал отжившими свой век предрассудками, с которыми женщина без вреда для общества может расстаться. По его мнению, главное призвание современной женщины не семья, как это думают некоторые староверы, а необъятное мировое поприще’, и т.д.
Просто невероятно читать. Как будто в начальных словах своего рассуждения мы не указывали с болью, что семья у нас, да и в Европе вообще, есть полуразрушенное явление, и как будто не мы же, утверждая религиозный и трансцендентный характер семьи, все силы употребляли, чтобы вызвать не колеблющееся и двоящееся, но настоящее, непоколебимое, твердое к ней участие церкви, государства, всякого частного и честного человека. Что путает кн. Мещерский, что мы проповедуем бессемейность женщины! Но женщина в огромном проценте вытолкнута из семьи, и к этой вытолкнутой женщине, во все долгие годы ее бесприютности, не было ничьего участия. Что же по данному больному пункту кн. Мещерский сказал за все годы публицистики, кроме пошлейшего трюизма: ‘Призвание женщины — семья’. Да его можно сейчас же обуздать на этой фразе: по чьему мнению призвание женщины -семья? По-нашему — о, да, да и да, семья! По мнению страстного консерватора кн. Мещерского — тоже! Но вот нас только два, бессильных и смешных человека. Мы можем найти многих приятелей, которые, сидя у нас в гостиной, будут тоже гуторить: ‘Семья’, ‘семья’, ‘семья’. Но ведь это все частные и бессильнейшие мнения, и, кроме того, это мнения новые и оригинальные. Посмотрите, в разных газетах нашей прессы ведется вот уже два года защита религиозного призвания не одной женщины, но и мужчины в семье. И нашла она сочувствие, распространение? Увы! струйка этой мысли едва пробивается, едва живет, и против нее стеной стоит каменный тезис: ‘Семья — не безусловна в своем спасительном значении для человека’, и что, конечно, ‘можно жениться’, но отнюдь не необходимо и во всяком случае ‘лучше не жениться’. А когда так, то маски прочь, когда игра ведется двусмысленно, то позвольте к экспертизе ваши карты. Тут не спор слов, — тут спор фактов, и кровавых фактов, спор слез, и опять-таки горьких слез. Мы не видели и не видим ни законодательной, ни религиозной, да и вообще никакой определенной и сколько-нибудь властительной заботы о падающей и разрушающейся семье. Падает — ‘и пусть падает’, рушится — ‘и пусть рушится’. Мы имеем в утешение бессемейной женщине глагол: ‘Терпите!’ ‘Ступай, матушка, в монастырь!’ — ‘Да я не в монастырь хочу, а в семью и, — как вы же формулируете, — к исполнению святых обязанностей супруги и матери’. — ‘Ну, матушка, поздно хватилась, где же для каждой взять семьи, теперь и семейные люди по Аркадиям разъехались, а холостых вовсе не сыщешь’. Таким образом, семья нашим небрежением есть упавшая с воза драгоценность, которую найдем ли мы опять или нет — неизвестно. Но во всяком случае мы сперва должны восстановить целостную, прочную, чистую и универсально развитую семью, — семью как нравственное правило и религиозный закон для всех: и тогда позвать в нее женщину. А пока звать ее на пустое место — ведь это немножечко бессовестно. Ну, пришла она: ‘Дайте мне священные обязанности жены и матери’. — ‘Подождите, вакансии нет!’ — ‘Ах, нет? Ну, так я пока поищу места фельдшерицы, доктора, учительницы, конторщицы, да и попрошусь в интендантство, как это вас ни пугает’.
Стыдно говорить пустые слова тоном серьезной деловитости, и особенно стыдно говорить кн. Мещерскому.
Женского вопроса как мирового вопроса (умные слова кн. Мещерского) не существовало бы, если бы семья была бесспорна. Но она спорна, она имеет очень авторитетные (религиозные) оспаривания, против которых мы и кн. Мещерский совершенно бессильны. А когда так, то повозитесь с женским вопросом. Кто плел веревочку, тому нечего отнекиваться от петельки. Женщина не по вашему внушению, а по собственному инстинкту, конечно, может быть вполне счастлива только в чистой семье. Но полного счастья нет, и, как вы рекомендуете: ‘Будьте, сестрицы, долготерпеливы’, — ну, тогда она берет, да и с силой, со страстью возьмет полсчастья: она возьмет заработок и уважаемое общественное положение. ‘Не дадим!’ — скажете вы, скажете жестокосердно. Ну, это бабушка надвое сказала, кто кого переломит. Отступления женщин от своих требований хотя бы на шаг нигде нет, а осуществление ее требований — это суть маленькие, но прочные факты то там, то здесь. И, — повторяем, — вспомните о веревочке и петельке. Ибо и мы хорошо понимаем, что появление женщины около общественных обязанностей, а затем и около власти совершится ‘на падение многим’, в частности — на падение множества принципов, охраняемых кн. Мещерским.

Воспитательная и хозяйственная роль женщины

Не излишни, конечно, ссылки на мнения Д.С. Милля и на примеры великих государынь в истории, какие начинают делаться публицистами при обсуждении роли женщины. Но, слава Богу, в деле применения женских способностей мы сами сделали небольшой опыт, и этот опыт имеет свои туземные, необыкновенно привлекательные черты. Женщина как доктор, как фельдшерица, как учительница никогда не была уличена в неряшливости. Трудолюбие, исполнительность, необыкновенная выносливость засвидетельствованы в ней самыми компетентными наблюдателями. Не можем не указать на желательность призыва женщин к деятельности инспектрис народных училищ. Сельская школа почти вся вынесена у нас на плечах русской девушки. Это есть никуда не вписанный подвиг, — подвиг, не получивший себе ни пенсий, ни орденов, и который в личном существовании каждой девушки был часто трудным, истомляющим походом по безводным пустыням. Нам случалось наблюдать иногда сельскую учительницу, скромную, религиозную девушку, преданную народу, и которая за много лет терпения имела только ту награду, что вот когда-то, когда-то выслушали и поверили печальной истории о том, как из пренебрежения вообще к самому существу школы крестьяне не отпускали ей дров зимою, или давали ей комнату при ‘обчественном кабаке’, в соседстве своих сладких разговоров. Мужик умен, мужик бывает гениален, но мужик и хитер, и если захочет ‘доехать’ неприятного ему человека или вот ‘ненужную ему школу’, то сделает это с виртуозною безжалостностью. Да, это — мартиролог, никуда еще не вписанный. Оставим воспоминания и обратимся к возможному. Нужно иметь чисто тюлевое представление о женщине или девушке, чтобы сказать, что ей ‘холодно ездить зимою’ или что в ‘весеннюю грязь как же она поедет на ревизию школ’. Ездят с мужьями и отцами по всякому морозу и решительно не случалось видеть или слышать, чтобы ‘вот нужно было ехать на лошадях, но по случаю мороза или грязи отец или муж поехали, а дочь или жена решили переждать холодок’. Что за небылицы. Да разве на рождественские каникулы не разъезжаются по усадьбам, по селам, по уездным городам даже девочки-гимназистки 13-14 лет, без всяких последствий и без всякого неудовольствия. Поэтому о физической затруднительности в исполнении обязанностей инспектрисы народных училищ не может быть и речи. Остается образовательный ценз. Но если русская женщина занимает профессорские кафедры, если в самой России перед каждою девушкою открыт теперь диплом доктора медицины, какой может быть вопрос о том, что и должность инспектрисы народных училищ ждет только самой маленькой административно-законодательной ‘отдвижки’, чтобы совершенно подготовленная и созревшая для этих обязанностей женщина ли, девушка ли двинулась на новый труд, ее любимый труд — воспитательницы.
Софья Ковалевская, которая была вынуждена понести свой талант и знания на чужестранную почву, была бы, верно, лично счастливее, трудясь на родине, да и родина была бы несколько богаче, не растеривай она даровитых детей своих. ‘Ковалевская была исключением, а инспекция училищ есть правило’, — скажут нам, но мы ответим, что и образовательный ценз инспекции неизмеримо ниже профессорских требований. Добавим, что организация сельской школы и надзор за нею требуют, по самому существу соприкасания и взаимодействия нераспаханной народной почвы с образовательным зерном, чрезвычайно много такта, приспособляемости к обстоятельствам и чужому умственному складу, и именно эти дары приспособляемости богаче выражены у женщины, чем у мужчины. Не нужно для доказательства этого ни углубленных размышлений, ни ухищренных наблюдений. Так это ясно и вытекает из самой организации женщины, могущественно отражающейся на ее психике. Инспектриса заговорила бы как близкий и родной человек с учительницею, не напугала бы детей на экзамене, как пугает их до остолбенения чиновник с орденом. Тут же в классе, да и в разговорах с учительницею и ученицами, она выведала бы настоящее положение школы в селе, и, может быть, отчеты ее по начальству не были бы написаны таким хорошим слогом, но содержали бы более правды и более нужных указаний. Но мы настойчиво, сверх педагогических функций, указываем на хозяйственные способности женщины. Вот пример. Известна печальная фигура ‘эконома’ в наших пансионах, при закрытых и полузакрытых средних учебных заведениях. ‘Домик на краю города’ обычно выстраивается из обрезков говядины, из недочетов в картофеле и зелени. И у учеников на всю жизнь остается горькое и иногда озлобленное воспоминание об учебном заведении, где его хорошо учили, но очень плохо кормили. Отчего на место эконома не поставить экономки? Кто наблюдал рачительность женщин-квартиро-держательниц к своим нахлебникам, тот не усомнится, что опыты и здесь более чем вероятно будут успешны.

Возможная пионерка

Нельзя не наблюдать с большою печалью, как туго у нас распространяется ремесленный труд, как много сфер этого труда находится всецело в руках иностранцев или инородцев, особенно евреев, и не попадает в русские руки. Только грубые и громоздкие ремесла, в то же время скуднее всего оплачиваемые, находятся издавна и прочно в русских руках, до известной степени национализировались. Сапожник, столяр и портной суть классические фигуры русского ремесленника, но и здесь с сожалением приходится добавить, что, как только дело заходит о художественной мебели, об изящном покрое платья и даже обуви, — приходится обращаться к фирмам, носящим не русское имя. Также есть целые ремесла, особенно выгодные, слегка уже научные, требующие тонкой техники, от которых почти безусловно устранились русские. Таковы часовое ремесло и аптечное. В какую бы вы аптеку ни зашли и в какой бы часовой магазин ни обратились, вы встретите там или еврея или немца. Все петербургские аптеки и вслед за ними аптеки по целой России распределены между этими двумя племенами, без всякого участия здесь русских. Положение мало выгодное для нас и отчасти позорное.
Мы заметили, что хорошо идут в русских руках громоздкие ремесла. Там, где требуется сила, русский хорошо работает, там, где требуется ловкость, он хуже работает, и еще хуже работает там, где требуется вкус, сноровка, приспособляемость и, наконец, мелкая и мелочная, скрупулезная техника. Просто русские мужские руки и русский мужской глаз слишком крупно устроены для мельчайших колесиков и штифтиков карманных и даже стенных часов, как и для развешивания лекарственных доз. Опыт женской аптеки, открытой г-жою Лесневскою в Петербурге и, как слышно, вызвавшей множество предложения труда со стороны бывших воспитанниц гимназий и институтов, пробуждает мысль о том, что вообще женский труд может проложить первую дорожку русским в такие ремесла, от которых до сих пор русские уклонялись. Уже одно то, что женщина и девушка есть вековая рукодельница на Руси, исполнительница мельчайших и иногда изящных работ, что она века обращалась с иглою, а не с топором, сидела за пяльцами и кружевом, — одно это заставляет предполагать в ней, так сказать, историческую и бытовую приспособленность и подготовленность к такой ручной технике, на которую до сих пор не отважился русский мужчина. Мы указали на часовое и аптечное ремесло, как бросающиеся в глаза, но есть, конечно, и множество подобных же ремесел, менее заметных и не выходящих до сих пор из рук немцев и евреев. Вот куда хотелось бы, чтобы направилась русская женщина. Вот где она могла бы сослужить роль пионера. Водворившись здесь, она распространила бы уменье и искусство на младших братьев, на детей, вообще родных. И промысел, еще вчера бывший немецко-еврейским, станет русским.
Об этом вовремя напомнить теперь, когда женщина ищет приложения своей трудоспособности. Мы вправе надеяться и ожидать, что и частная предприимчивость, и правительственная заботливость откроет училища или курсы для теоретического и практического подготовления к ремеслам и откроет их именно для девушек и женщин. И может быть, эти ветви труда, никогда не бывшие у нас туземными, станут повсеместно распространены и дадут русскому хороший кусок хлеба.

В поисках за трудом и просвещением

От тягостных вопросов можно отмахиваться. Ставить их в рубрику неразрешенных тем, злословить около них, острить и, в конце концов, отталкивать их от себя. И сколько мучительных вопросов, оттолкнутых небрежением общественным, у нас в своем роде дожидается или ‘честного погребения’ себе, или хоть кой-какого разрешения.
В минувшую зиму, по поводу открытия первой женской аптеки в Петербурге и еще по случаю одного инцидента, рыцари с претензиями на благовоспитанность облили русскую трудящуюся женщину и русскую учащуюся женщину самою невозможною грязью. Ни труда, ни просвещения будто бы женщине не нужно, ‘ибо ее призвание — семья’. Писавшие это не знали, напр., того поразительного факта, что в Петербурге, по данным статистики 1898 года, в возрасте брачном было 193 497 незамужних женщин, а замужних 136 249, т. е. более половины возможных жен — женами не были, и что не могут же эти женщины без семейного приюта сами делать предложение мужчинам. Мы любим звенеть фразами, не справляясь с делом. Вполне можно удивляться не развращенности женщин, как сделали обвинители их в газетной полемике, но выдержанности, скромности и твердости их и тому, что, лишенные в таком числе удовлетворения главного своего призвания и инстинкта, они не перевернули до сих пор вверх дном все наши понятия о браке, семье, супружестве, деторождении, понятия, выросшие в законодательные нормы, крайне неуклюжие и не благоприятствующие нормальному течению семьи в стране. С желанием обратить на это внимание, я недавно поместил в ‘Новом Времени’ статью ‘Без надежд на замужество’, указав в ней даже на такой факт, как вывоз девушек-христианок в южные и восточные страны, который при ближайшем рассмотрении оказывается добровольным их туда уходом. Дальше идти некуда, и наш квиетизм и равнодушие при виде бессемейного положения более чем половины женщин в столице, к каковому положению приближается более или менее и вообще положение их в стране, — должен рассеяться. Мне кажется, забота эта должна разделиться на две. Первое — на облегчение условий вступления в брак, на благоприятствование этому-законодательное, юридическое, экономическое, служебное и всяческое. Напр., что за странность в законе, что женщина, получающая пенсию за службу свою, лишается ее, как только выходит замуж. С пенсией жены муж чиновник, получавший маленькое жалованье, еще мог бы существовать, а на одно свое жалованье в какие-нибудь 50, 75 руб. он семейно существовать не может. Здесь закон, к которому никакого мотива найти нельзя, прямо враждебен семье, завязыванию семьи, семейному состоянию человека. Поискав, мы нашли бы множество и других подобных мелочных, придирчивых законов о браке. И заметьте, законы эти царствуют и господствуют при полном и всеобщем признании, что ‘всякое государство держится семьею’. Тут начала и концы государственного мышления не совпадают. Вторая половина забот должна быть направлена на расширение сфер женского труда. Или семья, или — труд: все остальное женщину развращает. Мне по понятному чувству хотелось услышать отклик на эту мысль, и вот письмо одной девушки, к которому, мне кажется, не может не прислушаться общество, дорожащее своею судьбою: ‘Прочтя вашу статью ‘Без надежд на замужество’, я от лица всех девушек не могу не поблагодарить вас за то, что вы заговорили на эту тему. Грустную, безотрадную картину представляют факты, вами приведенные, но еще грустнее, еще безотраднее станет она, если вникнуть в эти факты. Какую массу лишений, унижений, собственного презрения к себе нужно было испытать девушке, чтобы ухватиться как за единственное спасение за место двусмысленной экономки у старика-купца. А между тем, по вашему рассказу, этих девушек, молодых, образованных, явилось к нему очень много, стало быть, это не были случайные исключения, не были испорченные субъекты, готовые ради ничегонеделания пойти на позор, — это было тупое отчаяние, презрение к себе, как к человеку, — и ни луча надежды на более честную, более лучшую жизнь. И тем ужаснее, что это все были образованные личности, которым идти на этот позор было еще тяжелее, чем не интеллигентным. Спасибо за то, что вопрос этот вы подняли в печати, но вы не во всем правы. Не правы вы в том, будто бы нет ничего промежуточного или среднего между ‘союзом единого с единой вечным’ и совершенно грязным пороком, напрасно вы говорите, что ничего среднего не изобретено, изобретено-то изобретено, да только не дается хода этому изобретению. Сколько времени рвутся девушки в здания университета, сколько времени добиваются они напрасно высшего образования ради очень скромной цели — трудиться наравне с мужчиной на общественном поприще, хотя бы с вдвое меньшим окладом, и до сих пор все это тщетно. Боятся, чтобы из совместного обучения не вышло разврата и, как писал ‘Гражданин’, чтобы студентки не слушали лекций на коленях студентов, а того, что общественная безнравственность и общее положение вещей бросает девушек в дома терпимости и двусмысленные экономки к старым купцам, наконец, даже в гаремы на Востоке, этого не боятся и как будто даже не видят. Право, страшно за униженную, поруганную личность девушки и женщины. А между тем совместное обучение, дарование права служить наравне с мужчинами подняли бы в женщине упавшую веру в себя, не заставили бы смотреть на ее тело, как на товар, и повысили бы также уровень семьи, так как тогда выходили бы замуж более обдуманно, с сознанием той нешуточной обязанности, что берет на себя девушка, делая этот шаг: зная, что ей придется отвечать перед детьми за свою жизнь, зная, что ей придется воспитать в них истинных людей, тогда как теперь в большинстве случаев, за неимением другого выхода, они смотрят на брак как на возможность добиться разных благ жизни. Да и не думаю, чтобы мужчины много потеряли от вновь явившихся конкурентов, наконец, можно было бы ограничить число служащих женщин известным процентом, чтобы на службу попадали наиболее даровитые личности. Мне лично приходилось слышать и читать, что совместное обучение способствовало бы улучшению нравов, так как заставляет мужчин с большим уважением смотреть на своих соучениц и видеть в них не только ‘женщин’, но и человека. Дайте хоть небольшие права женщинам, дайте им возможность высшего образования, хотя с половиною тех привилегий, что оно дает мужчинам, и вы устраните уход девушек из стран христианских в нехристианские, дадите более серьезно относящихся к своим обязанностям жен и матерей и, наконец, получите за половинные оклады служащих на всех поприщах, и (судя по фактам в некоторых областях Америки, где женщины допущены на государственную службу) эти новые конкурентки принесут более добросовестное исполнение своих обязанностей, чем служащие мужчины. И это будет великое дело. Женщины ждут от представителей печатного слова защиты своих прав, как человеческих, так и женских, и дай Бог, чтобы они не ошиблись в своих ожиданиях’.
Так кончается письмо. И еще раз напомним, что это голос и просьба без немногого 193 497 в одном Петербурге взрослых девушек и вдов. Никто не откажет этому письму в признании спокойствия его тона, достоинства самой просьбы, глубокой горести, основательности доводов. Припоминаю я служащих женщин в женских гимназиях и в двух полуфинансовых учреждениях, где я ранее служил. Невозможно представить себе более кропотливых и, так сказать, переполненных ответственностью служащих, чем женщины там. Да и достаточно вспомнить нам благороднейший Красный Крест, ведомство Императрицы Марии и множество всевозможных частных человеколюбивых обществ и комитетов, где трудятся или преимущественно, или в большом проценте женщины, чтобы сознаться и признать ту до последней степени очевидную истину, что все сферы технического, письменного, административного, счетного, распорядительного, организационного труда доступны женщине в такой же мере, как и мужчине. И всюду женщина вносит мягкий дух и деликатность в службу, женственность. Да, мое личное впечатление, мои личные наблюдения, не обширные, но внимательные, говорят мне, что служащая женщина отнюдь не приобретает мужиковатости, грубых и резких манер и тона мужчины — словом, что она ровно ничего не утрачивает из прекрасного своего женского облика. А сколько ее мягкость и деликатность, ее поспешная деловитость, ее непременная сострадательность к чужому горю или затруднению даст удовлетворения всяческим клиентам, стучащимся в двери наших учреждений, начиная от школы и кончая банком, — об этом трудно говорить! Помню я, в бедном уездном городке, начальницу женской прогимназии, вдову и уже мать двух взрослых дочерей, имевшую от них внуков. Она напрягла все свои усилия, чтобы не допустить ни одну ученицу до исключения за невзнос платы, обивала пороги купцов, чтобы собирать беднейшим крошечные стипендии или на форменное платье. Она не вмешивалась в ученье, не будучи в нем очень компетентною. И так как она в него не вмешивалась, то есть педагогически не раздражалась, то все сплошь ученицы казались ей восхитительнейшими существами, и она безустанно с утра до ночи хлопотала, чтобы они были сыты, одеты, согреты и никогда, никто и ни за что не исключен из прогимназии. Имея ‘должность’ весьма официальную и ответственную она совершенно поглотила и затушевала ее сухие черты в трансформированном материнстве. Не знаю, жива ли она сейчас, но эту маленькую, добрую и толстую старушку я помню как прекраснейшее явление нашей общественной деятельности. Всякий ‘инспектор’ на ее месте был бы хуже, жестче, не говоря о том, что попросил бы вчетверо большее жалованье за свои ‘мужские таланты’. Нет, решительно нужно признать, что во множестве случаев женские таланты действуют не хуже мужских, и для клиентов, просителей, ‘нуждающихся и обремененных’ они положительно удобнее. С точки зрения народа, публики, общества, ‘просителей’ — разлитие в стране женской работы можно рассматривать как огромный выигрыш, из которого получена пока самая малая доля.
Именно в интересах семьи, о которой хлопочут часто бессемейные консерваторы, нужно пожелать торжества женщин на поприще труда и полного им равенства с нами в юридическом и экономическом положении. Только тогда прочно и надежно может быть поставлена и семья, когда подадут в ней свой ‘votum’ заинтересованнейшие существа, матери, жены, дочери, девушки и женщины. Муж и отец всегда немножко ‘прогуливается’ в семье, отдыхает в ней, но подлинная его сфера, сфера труда и настоящего внимания — это служба, улица, площадь, фабрика, контора, учреждение. Женщина изводит из себя семью, буквально ткет ее из своих внутренностей и физиологически и духовно. Муж на 1/10 живет семьею, женщина на 9/10. В силу же сострадательности женщина никогда не отнеслась бы столь квиетично к таким чудовищным фактам, как проституция, детоубийство, как вывоз девушек на Восток. Она сперва по несообразительности боролась бы с этим паллиативно, торопливо, нервно, страстно, а затем эту нервность и страстность и благородство души своей приложила бы к тому, чтобы победить зло, и не паллиативно, а радикально, действуя не на симптомы, а на причины. И победила бы, и победит. Торжество женщин, как главного и страдальчески в семье заинтересованного существа, будет непременно и торжеством семьи. А как бесспорно же женщина стыдливее и нравственнее мужчины, сдержаннее и целомудреннее, то это передвижение, так сказать, от патерната к матернату будет торжеством хорошей семьи. И теперь ведь почти без прав в семье, кроме права быть вписанной в мужнин паспорт и получить от него ‘билет’ на поездку в соседний город, женщина силою и интенсивностью своего духа, столь родственного к Матери-Земле, столь близкого к природе, столь одновременно и наивного и мудрого, является в каждой единичной семье царицею, хозяйкою, матерью, установительницею обычаев и законов и всего ‘духа дома’. А муж именно только ‘бывает’ в семье, ‘проходит’ в ней, есть ‘гость’ у подлинной его хозяйки. Так природа вещей одолевает гипотезы законов.

Женское медицинское образование в России

Очень трудно сказать, кто более, врач-мужчина или врач-женщина, может оказать пользу окружающему населению, если их медицинское образование и искусство практики стоят, как говорится на бирже, al pari (на уровне (ит.)). Детские и женские болезни есть законная собственность женщины-врача, а это половина существующих болезней. Заметим, что заболевание ребенка и молодой матери более несет в себе, так сказать, отдаленных последствий, нежели всякое иное, резко локализованное заболевание, и обращение к врачу вовремя особенно важно здесь. Вот почему рост женского медицинского образования в стране есть огромное условие поддержания и улучшения здоровья целой страны. Особенно это нужно сказать про Россию с ее темными далекими уголками, куда так неохотно едет мужчина-врач и куда женщина пойдет как пионер, как колонист образования. Уже и теперь можно наблюдать в качестве земских врачей женщин, неустанно работающих в уезде на врачебных пунктах, являясь так же самоотверженными, как и женщины-фельдшерицы, женщины-учительницы, женщины-сестры милосердия. Против мужчины у женщины есть большое преимущество в ее сердце и самоотвержении, и эти качества не менее ценны во враче, как и в сестре милосердия.
Петербургский Медицинский институт есть, очевидно, первый этапный пункт на том длинном пути, которым предстоит идти женскому образованию в России. В Москве получено утверждение устава общества для учреждения и там Медицинского института, и до сих пор успехи женского образования у нас шли так прочно и быстро, что нет сомнения, в ближайшие пять лет мы увидим и там медицинский институт, а затем, Бог даст, в недалеком будущем и все остальные университетские города обогатятся у нас вполне солидными и необходимыми для страны женскими высшими образовательными учреждениями. Уставом разрешены только способы собирания средств, нужных для обеспечения материальной стороны будущего института: это -пожертвования, членские взносы, устройство всяких чтений, концертов и т. п. рубрик обычных у нас сборов ‘с миру по нитке’ на ‘рубаху бедному’. Тут есть та хорошая сторона, что общество шевелится и хлопочет около доброго дела, но женщина-врач есть такое серьезное государственное дело, что на помощь ему может тронуться и казначейство. Ибо здоровое население — это такое же условие бодрости и труда в стране, как и упорядоченность его нравственного состояния. Нигде ‘посев’ денег не обещает такого ‘всхода’ и обильной осенней ‘жатвы’, как здесь, где имеется главное: огромный контингент рвущихся к труду и даже рвущихся к самопожертвованию русских женщин, так вообще зарекомендовавших себя на всех практическо-человеколюбивых поприщах.

Учительницы в коммерческих училищах

Медленно, но с постоянным успехом русская образованная женщина отвоевывает больший и больший район для своего труда. В этом отношении допущение преподавательниц в коммерческие училища министерства финансов составит крупный шаг. Кажется, ни одного нельзя указать поприща, где женский труд, будучи допущен, вызвал бы потом горькие сетования на его неудачу. Везде женщина является труженицею скромной и прилежною. Везде она исполнительна и вносит в дело ту мелкую аккуратность и чистоплотность, которая, кажется, вытекает из особенностей ее душевной организации. Люди частной предприимчивости хорошо умеют соблюдать свои выгоды и берут в дело только людей, действительно могущих принести ему пользу. Они уже давно и на всевозможные поприща позвали женщину, и это есть общее доказательство, что государство не просчитается, открыв для женской службы свои учреждения. Давно следовало бы подумать о более резком, чем теперь, отделении прогимназий от гимназий и передать роль надзора в первых образованным женщинам. Переходя к преподавательской службе в коммерческих училищах, заметим, что именно преподавание в младших классах особенно удобно передавать женщинам. Здесь преподавание неудержимо сливается с воспитанием. Спрашивая урок, наказывая леность или шалость, предупреждая шалости, везде учитель является воспитателем, хотя бы и не носил соответственного звания. И вот вполне разумно, чтобы женщины-учительницы служили посредствующим звеном между семьею, в которой исключительно проводил свое время мальчик до поступления в школу, и между старшими классами школы, где он подвергается серьезным и сухим требованиям учения и дисциплинарной выправки.
Жалобы на отсутствие воспитания в училищах, на сухой формализм в них, давно должны бы пробудить искание: а кто по природе своей менее всего склонен к педантизму, суровости и беспощадности, кто гибок и эластичен не по задачам службы, т.е. требованиям регламента, а по природе своей? Задай лишь этот вопрос вовремя, и мы избегнули бы немаловажных ошибок. Если во всех семьях около детей стоит мать, а не отец, если всемирный инстинкт ищет им няньку, а не дядьку, то, очевидно, тысячелетняя наблюдательность давно отметила педагогические дары женщины, и школе предстояло только не поправлять этого всемирного выбора. К сожалению, мы не сделали этого своевременно, а между тем воспитательница вместо надзирателя, воспитательница образованная, т.е. с знанием курса младших классов гимназии, предохранила бы сотни и сотни гимназистов от исключения за шалости и неуспешность. Ибо всякий легко поймет, что как тяжеловесны, неуклюжи и бесплодно-приказательны бывают переговоры надзирателя с родителями учеников, так легки будут подобные же переговоры воспитательницы с матерью ученика первого, второго или третьего классов. Ни классные наставники, ни надзиратели никогда не умели настоящим образом завязать живых сношений с семьями учеников, послужить соединительным звеном между школою и семьей, а между тем не нужно и разъяснять, что любящий инстинкт и природный такт женщины выполнил бы эту функцию великолепно. Однако старые ошибки никогда не поздно поправлять, и допущение преподавательниц в коммерческие училища, мы уверены, проложит путь вообще к распространению учебного и воспитательного труда женщин в мужских средних учебных заведениях.
Вполне правильным представляется сравнение их по жалованью с преподавателями. Давно пора перестать смотреть на женщин как на каких-то малорослых существ или как смотрят на желтолицых китайцев и их дешевый труд в Америке. Это решительно без всякой нужды обижает женщин. Напротив, нужно все сделать, чтобы она смотрела на свой труд, как на нормальный, а не как на труд малорослого. Прежде всего это не расшатает ее привычного чувства ответственности, тогда как отношение к ней, как к вечному несовершеннолетку, может подорвать в ней внутреннюю дисциплину.
‘Мне меньше платят, потому что я недоросток, и, может быть, мне и ошибки простят, как тоже недоростку’. Это — вредное рассуждение, для которого не нужно давать никакого повода.

Рукоделье в женских гимназиях

В то время как все усилия и отдельных министерств, и общества, и предприимчивых людей направлены к тому, чтобы насадить всевозможные практические учебные заведения, могущие дать приложение не одному уму русскому, но и русским рукам, — ремесленная и рукодельная сторона в общеобразовательных учебных заведениях нисколько не поднялась над тем ничтожным уровнем, на котором стояла в ту пору, когда ремесленное и практическое образование не возбуждало о себе много вопросов в России. Практические интересы мощно вошли в школу с конца 80-х и начала 90-х годов, потребовали к себе внимания теоретиков-педагогов. Но женские гимназии как имели в себе рукоделье в качестве какого-то занятия пустых часов чем-нибудь, так и остались в этом положении чего-то бесформенного, необязательного, почти шутливого. Это предмет, едва научающий молодых девушек держать в руках иголку, и только виртуозы-ученицы расшивают себе нелепыми узорами рубашечки и фартуки. Никакой серьезной задачи сюда не положено. Можно идти первой ученицей гимназии, едва умея заштопать дыру и не умея сшить решительно ни одной цельной вещи из собственного белья. Даже чистописание поставлено выше и строже рукоделья, и всякий отдел второстепенного предмета ответственнее шитья, кройки и вязанья, которые стоят в курсе женского общего образования не на последнем месте, а вне всякого места.
Конечно, тут никакой нет вины учениц: они не учатся, чему их не учат. Собственное желание достигнуть практических умений у русских девушек достаточно сказывается в том, что специальные школы, обучающие разным рукодельным мастерствам, не пустуют, и туда часто поступают окончившие курс гимназий. Но совершенно своевременно подумать о том, чтобы поставить в самих гимназиях ручные изделия на более высокий уровень, чем они поставлены. А несчастная гимназистка, проучившись семь-восемь лет, потом ни к чему лучше не может приспособить себя, кроме как к неусыпному стучанью на аппарате Морзе. Ни начать что-нибудь делать, ни примкнуть к чужому мастерству она не может.
Нам думается, для этого необходимо:
1) поставить мастерство в женских гимназиях как ответственный и самостоятельный предмет,
2) развить его в определенную программу, по годам учения, совершенно наравне с теоретическими предметами,
3) поставить под контроль экзаменов,
4) программу рукоделия усложнить, не оставляя на степени шаблонного шитья и кройки (теперь кройке очень немногие выучиваются в гимназиях), но введя сюда всевозможного вида вязания, рисование по фарфору, выжигание по дереву, лепку из гипса и фарфора.
Вообще рукоделию следует в гимназиях сообщить художественный оттенок, но утилитарно-художественный и применимый к делу. Нужно, чтобы это отнюдь не было щегольством и баловством, а как-нибудь связать это с рынком и с существующими в каждой данной губернии народными художественными особенностями. Навсегда мечтою и целью рукоделья в главной губернской школе должно быть то, чтобы будущая хозяйка могла приложить свой вкус, образование, знание книжной стороны ремесла к темным и инстинктивным ремеслам и художествам своей местности, чтобы она могла стать руководительницею и помощницей темных людей.
Такие роскошно поставленные учебные заведения, как школа барона Штиглица в Петербурге, могли бы выпускать роскошно приготовленных учительниц в женские гимназии, разумеется, при условии, что место учительницы рукоделий будет уравнено по вознаграждению с должностями других предметов, теоретических. Нам кажется, различным ведомствам, которым подчинены женские гимназии, следует внимательно и совместно обсудить эту важную сторону не только педагогики русской, но и культуры русской, и, что опаснее всего, не ограничиваться словесными поощрениями, циркулярными наставлениями и вообще общими и разговорными тенденциями, а именно организовать постановку совершенно заново этого предмета, считая (что довольно близко к истине), что его вовсе не было до сих пор. Нужно не поощрять или развить теперешнее рукоделие, а отменить его, как скорее вредящее детям баловство. Ибо где есть какой-то ‘предмет’, но без всякой ответственности за полное им пренебрежение со стороны учеников или полную в нем неумелость самого учащего лица, там, конечно, есть только деморализующее баловство.
Ремесло художественное, да еще с обещаниями быть выгодным, несомненно сделается любимейшим предметом учениц, а если приобретенные здесь знания они сумеют применять к жизни, что и не так было бы трудно, то и польза получилась бы действительная.

О ручных изделиях в гимназиях

Рассказывая о своих педагогических опытах в Ясно-Полянской школе и приводя некоторые из ученических рассказов, гр. Л.Н. Толстой утверждает, что крестьянские подростки проявляют иногда столько художественного вкуса и чутья, что даже ему трудно бывало иногда следить за быстрым движением в них правильного творческого воображения. Если даже устранить из этого отзыва возможное преувеличение учителя в оценке способностей учеников, все же останется наблюдение, что художественно творить может не один взрослый, а и подросток, юноша, формирующаяся девушка. Этот отзыв во всяком случае гениального по наблюдательности и прозорливости человека небесполезен в теме, к которой мы хотели бы привлечь возможно больше внимания. Это ручной труд подрастающих девушек.
Если они рвутся в настоящее время и проникают в служебные канцелярии, в департамент, на почту и телеграф, вообще к формам труда, исстари мужским, то это в значительной степени объясняется тем, что совершенно у нас не развиты и не получили педагогической себе помощи издревле женские формы труда. Гонимая нуждою, девушка становится за конторку, садится за ремингтон, переписывает непонятную ей и глубоко поэтому антипатичную служебную бумагу, потому что она ничего не умеет, окончив полный курс нормально-положенных наук, кроме как: 1) переписать непонятное чужое или 2) изложить от себя какую-нибудь теорему по геометрии, Пунические войны или о различии прозы Пушкина и Гоголя. Наука наукою, но нужно бы что-нибудь и для корма. Девушки у нас буквально повторяют, только в несколько ослабленной форме, программу мужских учебных заведений. Между тем есть прекрасные и обширные области, где мужчина не может повторить женщину, которые имеют высочайшую цену в жизни народной и в культурном движении вперед страны, — и эти области остаются в забросе и забвении только оттого, что женщина обучается так же отвлеченно и научно, как мужчина, а не более практическим и художественным способом, как это отвечает ее вкусам, навыкам и, кажется, природе. Со временем она становится или чиновницею около чиновника, или товарищем около мужа, входящим в подробности его мужской службы, и без своего особого дела, забот и маленькой домашней культуры.
Способности женщины гораздо более, чем мужские, приноровлены к конкретному и вещественному. Женщина более, чем мужчина, и девушка более, чем юноша, наблюдает, лучше видит и, может быть, лучше соображает в мелочах, рука ее меньше, подвижнее и живее. Все эти заложенные в душу и организм задатки возможно культивировать и следует культивировать. Мы, например, почти не имеем в женских школах живописи, — и традиционное бренчанье на фортепиано и танцы составляют единственное там проходимое ‘искусство’. Праздное воспитание и научно отвлеченная муштровка составляют печальный образ женских наших гимназий. Точно ученицы готовятся или. жарко спорить потом с товарищами-мужчинами о каком-нибудь биноме Ньютона, или, при другом жребии жизни, плясать вечную польку. Между тем ни того, ни другого в жизни им не выпадает, за скверными исключениями, а к тому, что им выпадает — к труду и заботе около себя, около дома, около хозяйства, около сада, огорода и домашнего убранства, — у них нет никакой подготовки.
Мы упомянули о живописи, которая вместе с черчением составляет основание всех технических и материальных ремесел и искусств. Живопись вместо шуточных опытов танцев, музыки и пения должна быть поставлена основным предметом женских учебных заведений, особенно гимназий. Глаз или слух — из этих способностей которая-нибудь одна бывает природно даровита у каждого индивидуума, по крайней мере до возможности обширных и успешных восприятий. Как мы имеем серьезную постановку новых языков, с возможностью выбора немецкого или французского, так пластическое или тоническое искусство должно быть обязательно выбрано каждою ученицею, приблизительно со второго или третьего класса, и стать затем предметом самого серьезного преподавания. Живопись открывает собою мир ремесел. Узор, краски, тона их — все это может стать таким же превосходным материалом педагогики, как у гр. Толстого в Ясно-Полянской школе легкий беллетристический рассказ. В высшей степени полезно и вполне возможно при каждой женской гимназии иметь мастерскую, где бы ученицы учились составлять краски, окрашивать материи, плести, ткать, разрисовывать. Вполне возможно, как мы говорили ранее, установить для ремесел программу и экзамен, напр., требовать, чтобы перед выпуском каждая ученица представила полную изготовленную ею художественно-ремесленную вещь, вытканный кусок материи, связанную серию кружев по собственному рисунку, сшитое полное платье, изготовленный ковер, фарфоровую группу, выжженный по дереву шкаф, разрисованные стекла и фаянс, выведенные из семян и взрощенные растения и цветы. Школа потеряла бы свой теперешний уныло-однообразный тон и превратилась бы на 1/3 на 1/4 в веселую мастерскую. Сюда можно было бы употреблять и часть послеобеденного времени, некоторые части ремесла выполнялись бы в гимназии, другие — дома. Все могло бы быть поставлено столь же практично, умело и научно, как на наших медицинских факультетах прохождение анатомии. За зиму каждый будущий врач ‘препарирует’ какую-нибудь часть трупа, так будущая хозяйка, потрудившись дома зиму, к весне и весеннему экзамену представляла бы изготовленную ею художественную вещь и по ней, говоря и показывая, ‘отвечала’ бы изучаемое ею избранное ремесло.
И как это могло бы украсить не только жизнь школы, но и вид школы. По окнам классов могли бы стоять цветы собственного вывода и ухода, а стены быть украшены бюстами и портретами родных поэтов и писателей — собственной ученической лепки и рисунка. И, словом, класс-казарма, в каких девушки наравне с мальчиками проводят главное свое время от 9 до 19 лет, мог бы превратиться в класс уютный и художественный. Тут выиграл бы не один вкус, но и сердце. Ибо внешность не только действует на органы чувств, но в конце концов и на душу.

Женские пансионы

Нельзя не назвать странностью, что в то время как питомцы мужских учебных заведений находят для себя благоустроенные интернаты, ничего почти не сделано у нас для питомиц женских учебных заведений, и самого вопроса об этом не существует. При очень многих мужских гимназиях существуют пансионы, где надежно и без страха дурного влияния могут быть помещены на все учебное время, на годы всего курса учения, сыновья местных землевладельцев, между тем как подобных пансионов совершенно нет при женских гимназиях и прогимназиях. Такое различие едва ли не объясняется тем, что возникновение мужских пансионов у нас очень старое и относится к давнему времени, когда дочери ограничивались домашним воспитанием, за теми редкими исключениями, для которых давали достаточное помещение немногочисленные женские институты столиц и некоторых провинциальных городов. В настоящее время женское образование почти вполне сравнялось с мужским, особенно в отношении числа воспитывающихся, и нет семьи дворянина, чиновника, купца, священника, которая, проводя сыновей через мужскую гимназию, не проводила бы дочерей через женскую гимназию. Между тем очень большой процент, доходящий до половины, родителей этих учениц не живет в том городе, где находится учебное заведение, в котором проходят курс их дочери. Сюда относятся все землевладельцы, класс которых ныне включает в себя и купцов, и разбогатевших мещан, и, наконец, чиновники мелких уездных городов, дети которых отвозятся учиться в губернский город, за неимением в уездном другого заведения, кроме трехклассной или четырехклассной прогимназии.
Наконец, лица, занимающие значительные службы на больших заводах и всяческих технических сооружениях, находящихся вне черты города, также привозят своих дочерей в столицу или губернский город, где им дается школою обучение, а собственно жизнь их и воспитание протекают вне ведения и руководства как школы, так и родителей. Между тем учение в гимназии обнимает годы от 10-11 лет до 18-20 лет, т.е. весь возраст формирования девушки. Где и как проводят они внеклассное время, на что его тратят, как обставлено их физическое здоровье, что они читают, среди какого общества живут, — на все это могут быть даны только проблематические ответы. Не сомневаемся, что часть девушек попадает в очень хорошую семейную обстановку удачных квартиросодержательниц, но они именно ‘попадают’ и именно к ‘удачным’ людям, а надежного и твердого и особенно обобщенного здесь не решится сказать самый смелый оптимист. Вне всякого сомнения большой контингент девочек-подростков из очень хороших провинциальных семей попадают к людям не только посредственным, но в некоторых случаях даже и худым. Для родителей нет здесь другого обеспечения, кроме расспросов, слухов, сведений знакомых и вообще средств осведомления, крайне поверхностных и ненадежных. Между тем нужда учения так велика, что, едва подходит девочке возраст серьезной грамоты, ее наряду с братьями везут в ‘губернию’. Если и в родительской семье воспитание не всегда удается, то можно представить трудности и случайности, которым оно подвергается на частных квартирах.
Недавно мы говорили о художественном и техническом элементе в женском образовании, и вот сюда мог бы быть отлично направлен внеклассный досуг учениц, а лучшее место для этого и обстановка могли бы быть даны хорошо организованными пансионами при женских гимназиях. В устройстве таких пансионов могли бы принять участие средствами и заботою и местное дворянство, и городское управление, и земство, и дума города, и губернии. Дело это могло бы стать высококультурным и полезным не только в смысле охраны учениц от случайных воздействий, но и в смысле развития в уезде и губернии полезных женских знаний и умений. Для этого нужно только избегать старого шаблона и не рассматривать пансион, как местонахождение ничего не делающих и запертых девиц, а скорее, как соединение сада и целой системы мастерских, где они работают и отдыхают, где имеют свои удовольствия и радости, вообще полную жизнь, могущую быть приближенною к семейной. Нужна не пассивная постановка пансиона, как ‘ограды’ от жизни и действительности, а активная, как распределение времени на другие переменные занятия, не учебные, но тоже высоко необходимые для девушки и женщины. При такой активной постановке пансионы приобретут симпатии общества и родителей, может быть несколько чуждающихся пансионов в прежнем идиллическом и наивном смысле. Но о воскресении их нет и речи, ибо со всех сторон и на всех поприщах суровая действительность дает себя чувствовать и частному человеку, и государству. Пансион должен не отгораживать от жизни девицу в 15-18 лет, но вводить ее в жизнь как будущую труженицу, научно и всесторонне.

Новый женский институт

Высочайший указ об основании в Воронеже Ольгинского женского института вызовет живое чувство радости не в одних воронежцах и вообще южнорусских людях, но и в целой России. Двести пятьдесят девушек получают полное казенное воспитание без платы и шестьдесят воспитанниц — за плату. Государство всегда с любовью и нежностью и охотою принимало на свои заботы воспитание детей-сирот, как мальчиков, так и девочек, в военные корпуса и в институты. Женские институты имеют длинную и славную свою историю и представляют один из самых старых и твердо установившихся типов среднего женского образования. Воспитательная сторона в них выдвинута вперед учебной, и это сообщает им чрезвычайную устойчивость и вместе дает хорошие плоды, на которые родителям воспитывающихся девиц не приходится жаловаться. С понятием об институте связано понятие о чем-то деликатном прежде всего. Деликатность есть такое качество души и жизни, которое вырабатывается очень трудно, представляет собою высшую цену и крайне необходимо на всех поприщах. Страны мы называем грубыми или цивилизованными по отсутствию или присутствию в их жителях деликатности. В учебниках истории это отмечается терминами: ‘мягкие нравы’, ‘смягчение нравов’. Вот эту историческую роль и выполняют женские институты. Такова была первоначальная мысль Екатерины Великой, основательницы институтского у нас воспитания, и мысль эта сохранилась до нашего времени.
Воспитание деликатное и вместе историческое создает из воспитанниц будущих добрых семьянинок и лучших членов русского общества. Мы имеем уже обширную литературу мемуаров, написанных институтками разных институтов об их учебной и последующей неучебной жизни, и в этих мемуарах, порою подымающихся до высоты исторической интересности, освещена внутренняя жизнь институтов разных эпох и царствований. Таким образом, каждое из этих учебных заведений выходит из рамок шаблона и получает свою индивидуальность. Это еще более возвышает их воспитывающую силу.
В Высочайшем указе оговорено, что в программу нового Ольгинского института будут введены ‘сверх законченного общего образования в объеме институтского курса такие практические знания, которые могли бы обеспечить питомицам института честный заработок, если им выпадет жребий жить собственным трудом’. Это прибавление очень важно. Аристократический тип нашего женского образования нисколько не обходит возможности практических занятий будущих русских женщин и старается подготовить их к этому с малолетства. Указ не видит в честном труде женщин на поприще общественных служб и занятий ничего порицаемого, как продолжают еще видеть многие слепцы, отстаивающие для женщин какую-то тюлевую ‘женственность’, которую может измять труд. Указ в высокой заботе своей предвидит, как много кандидаток на семью остаются без собственной семьи, и обеспечивает им умелый и полезный труд, который свят для женщины, как и для мужчины.

О неурочных занятиях учащихся

Циркуляром от 15 августа 1902 г. управляющий министерством народного просвещения предоставил семь учебных дней в году в распоряжение педагогических советов мужских и женских гимназий, каковые дни могут быть сделаны рекреационными, но с тем, чтобы использование их не было предоставляемо произволу или капризу отдельных учеников и учениц, а чтобы дни эти посвящались ‘экскурсиям, чтениям, осмотру музеев и т.п. разумным развлечениям, смотря по времени года и местным условиям’.
Эта благотворнейшая мера имеет в себе не одну, а несколько сторон, на которые следует обратить внимание, дабы наилучшим образом использовать самую меру. Прежде всего, педагогические советы выводятся из того летаргического состояния, в каком они находились и к которому привыкли благодаря исключительно пассивному своему положению, сводившемуся к формуле: ‘Выслушал и исполнил’. Отныне они призываются к роли зорких наблюдателей за здоровьем учеников и за текущими моментами повышающегося или понижающегося состояния нервной энергии. Семь дней предложены им на выбор, и они могут их распределить так и этак, лучше и хуже, целесообразно и совсем бесцельно. Прогулка в августе или сентябре, сейчас после летнего отдыха, когда учеников вовсе и не тянет на прогулку, или осмотр музеев в декабре, когда темно, — вовсе не то, что день отдыха в октябре — ноябре или в апреле — мае, среди интенсивных занятий. В гимназии есть месяцы нетрудных занятий и есть до известной степени ‘страдная пора’, в которую лишь редкие ученики не бывают изнеможены. Здесь мы встречаемся с одною из труднейших педагогических проблем, пока не решенных вовсе, но в решении которой будет со временем состоять истинная честь педагогической изобретательности учебного ведомства. Мы говорим о времени экзаменов. Самая ‘страдная пора’, положительно пожирающая здоровье и нервы учеников, есть предэкзаменационная и экзаменационная, и она падает как раз на самые цветущие месяцы года. В августе, сентябре и начале октября, когда льют дожди и из дому выйти не хочется, да и нельзя почти, у учеников много свободного времени и легко на сердце, но вот апрель и май: на сердце ученика тоска, беспокойство, он закупорен в своей комнатке, и хоть вы его гоните, он и сам не выйдет в лес, в поле, на улицу, между тем как теперь один час на воздухе больше поднял бы здоровье, чем целые сутки на воздухе в сентябре. Это все видят, и все знают, едва ли кто-нибудь об этом не болеет душою. Но ничего не придумано и очень трудно что-нибудь придумать для врачевания этого недуга школы, для возвращения детям и юношам весны.
Вторая важная сторона рассматриваемого пункта циркуляра состоит в следующем. До сих пор у нас в гимназиях не столько совершались образование и воспитание, сколько производилась ‘учеба’ в самом дурном, застарелом смысле. Гимназия просто была место, учреждение, дом, контора, где мальчики разных возрастов учили учебники разных форматов, учитель был приставлен больше в качестве наблюдателя или дозорщика за этой процедурою, чем в значении руководителя, наставника и просветителя. Классный журнал и отметка были ‘скорпионом’ в его руках, которым он подгонял упражняющееся в учебе юношество-отрочество, спрашивание заданного почти исчерпывало содержание урока, это спрашиванье определяло качество учителя (строг или не строг) и характер предмета (трудный или не трудный), причем почти и не поднималось вопросов о таланте учителя, о занимательности предмета. Никакой ‘занимательности’ и никакого ‘таланта’ в гимназии не было, это — совершенно неизвестная сторона в русской педагогике.
Введение посещений музеев, экскурсий и чтения хотя бы только в семь экстраординарных дней в году разрушает эту слежавшуюся и затхлую ‘учебу’. В самом деле, неужели научиться можно только из учебника, и приобрести что-нибудь в душу можно не иначе как со страницы которой-нибудь из девяти фатальных книжек: 1) Соколова, 2) Кирпичникова, 3) Кюнера, 4) Давидова, 5) Смирнова, 6) Иловайского и пр.? Вся природа и вся история, как и все богатство национальных сокровищ и картинности родной страны, были выброшены из школы. Сын мещан новгородских или псковских знал о Новгороде и Пскове ровно столько же, сколько о них знал ученик Бакинской гимназии, это были географические и исторические термины куда меньшего значения, чем Манчестер или Спарта, и ученик Новгородской гимназии больше знал о пеласгах, чем о кривичах, и о Тарквинии Гордом, чем о Гостомысле. Никаких оттенков по местностям не было в постановке наших гимназий, и это оттого, что учебник — один на всю Россию, а вне учебника не было света и просвещения. Теперь каждая гимназия и ученики ее увидят местность, в которой живут, и ее приблизительное значение. Прежде ученики ничего вокруг себя занимательного не видели, ничего интересного. Образование было вполне отвлеченным, абстрактным. Между тем нет местности без огромной в ней занимательности, если только взглянуть на нее знающим взглядом. Руководителям учебных заведений и учительскому персоналу и нужно создать для питомцев этот ‘знающий взгляд’. Экскурсию или посещение музея можно, при лености и непредприимчивости руководителей, превратить в ротозейство, особенно в музее легко приучиться к верхоглядству. Нужно учеников приучить к занятиям здесь: сперва к легким описаниям, затем к изучению частностей, к классификациям, к группировкам и пр. В этом скромном занятии появится незаметный росток науки, любознательности, который школа будет или может поливать, культивировать, выращивать.
И все это будет воспитание и учение. Но уже не сухое, не по учебнику, а с некоторой инициативой самого ученика. Ученье — любимое, и от этого — действенное, творческое.

МАТЕРЬЯЛЫ К РАЗРЕШЕНИЮ ВОПРОСА

LXII. Утверждение правил об улучшении положения незаконнорожденных детей

Его Императорское Величество сего 27 июня 1902 г. воспоследовавшее мнение в общем собрании Государственного Совета, по проекту правил об улучшении положения незаконнорожденных детей, Высочайше утвердить соизволил и повелел исполнить.
Подписал: Председатель Государственного Совета Михаил.

МНЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО СОВЕТА

Государственный Совет, в соединенных департаментах гражданских и духовных дел, законов, государственной экономии и промышленности, наук и торговли и в общем собрании, рассмотрев дело по проекту правил об улучшении положения незаконнорожденных детей, мнением положил:
I. В изменение, дополнение и отмену постановлений законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900), а также других подлежащих узаконений, установить следующие правила о детях от браков недействительных и о детях внебрачных (незаконных):

О детях от браков недействительных

1311. Дети от брака, признанного недействительным, сохраняют права детей законных.
1312. От соглашения родителей зависит определить, у кого из них, после признания брака недействительным, должны оставаться несовершеннолетние дети.
Если со стороны одного из родителей вступление в брак было недобросовестно, то другой родитель имеет право требовать оставления у него всех детей.
В случае отсутствия соглашения родителей, равно как необходимости отступления от упомянутых правил для блага детей, подлежащее опекунское установление определяет, у кого из родителей должны оставаться несовершеннолетние дети.
1313. Родительская власть над детьми принадлежит родителю, у которого они оставлены.
1314. Родитель имеет право свидания с детьми, находящимися у другого родителя. Способ и время осуществления этого права, в случае разногласия родителей, определяются местным мировым либо городским судьею или земским начальником.
1315. Каждый из родителей обязан, сообразно своим средствам, участвовать в издержках на содержание и тех детей, которые оставлены у другого родителя.
1316. По смерти родителя, у которого оставлены были дети, а также в случаях лишения его родительской власти или невозможности осуществления им этой власти, находившиеся при нем дети поступают под родительскую власть другого родителя, разве бы подлежащее опекунское установление ради блага детей сочло необходимым назначить особого над ними опекуна.

О детях внебрачных

132. Внебрачные дети суть: 1) рожденные незамужнею, 2) происшедшие от прелюбодеяния и 3) рожденные по смерти мужа матери, или по расторжении брака разводом, или же после признания брака недействительным, когда со дня смерти мужа матери, или расторжения брака, или же признания его недействительным до дня рождения ребенка протекло более трехсот шести дней.
1321. Мать внебрачного ребенка подчиняется обязанностям, определенным в постановлениях о власти родительской, и пользуется по отношению к своему ребенку правами, в сих постановлениях указанными.
1322. Внебрачный ребенок, если ему не было присвоено отчества при совершении метрической о его рождении записи, именуется по отчеству сообразно имени своего восприемника.
1323. Внебрачный ребенок именуется фамилиею, одинаковою с отчеством, но с согласия матери и ее отца, если он находится в живых, может именоваться фамилиею матери, принадлежащею ей по рождению.
1324. Отец внебрачного ребенка обязан, сообразно своим имущественным средствам и общественному положению матери ребенка, нести издержки на его содержание, если он в том нуждается, до его совершеннолетия, мать ребенка участвует в издержках на его содержание соответственно своим имущественным средствам, которые вообще принимаются во внимание при определении ребенку содержания, следующего с его отца. В случае требования означенного содержания за прошедшее время отец ребенка обязан возместить оное не более чем за год до предъявления такого требования.
1325. Обязанность отца и матери доставлять содержание внебрачному ребенку прекращается и ранее достижения им совершеннолетия в случае замужества внебрачной дочери или когда ребенок, будучи уже приготовлен к предназначенной ему деятельности, в состоянии сам себя содержать.
1326. В состав следующего с отца внебрачного ребенка содержания последнего включается и содержание нуждающейся в том матери ребенка, если уход за ним лишает ее возможности снискать себе средства к жизни.
1327. Отец внебрачного ребенка, в случае недостаточности средств его матери, обязан оплатить необходимые расходы, вызванные разрешением ее от бремени, и доставить ей насущное содержание впредь до ее выздоровления. Требование о возмещении таких расходов и содержании может быть заявлено лишь до истечения года со дня разрешения от бремени.
1328. Размер содержания внебрачного ребенка, однажды определенный, может быть увеличиваем или уменьшаем в зависимости от изменившихся обстоятельств.
1329. Повременные выдачи на содержание внебрачного ребенка, по соглашению сторон и с утверждения опекунского установления, могут быть заменены единовременно уплачиваемою отцом ребенка суммою, с принятием надлежащих мер к охранению расходования этой суммы по ее назначению.
13210. Отец, доставляющий средства на содержание внебрачного ребенка, имеет право надзора за содержанием и воспитанием ребенка. Разногласия по этим предметам между отцом и матерью или опекуном ребенка разрешаются подлежащим опекунским установлением.
13211. Отец внебрачного ребенка, доставляющий средства на его содержание, в случаях учреждения над ребенком опеки, может быть назначен, по желанию, опекуном предпочтительно пред другими лицами.
13212. Внебрачные дети и законные их нисходящие наследуют по закону лишь в благоприобретенном имуществе матери на основаниях, установленных для детей законных, с тем, однако, что наследуемое имущество матери, не имеющей законных сыновей, но имеющей лишь законных дочерей, делится между сими последними и внебрачными детьми по равным между всеми сонаследниками долям. На законное наследование в имуществе отца и его родственников, а также родственников матери, равно как на наследовании в родовом ее имении, внебрачные дети прав не имеют.
13213. Мать внебрачного ребенка наследует после него по правилам о порядке наследования в линии восходящей.
13214. После внебрачных детей, не оставивших призываемых к наследованию нисходящих, наследуют другие, происшедшие от одной с ними матери, внебрачные дети и законные их нисходящие.
13215. При требовании от матери содержания внебрачному ее ребенку, а также при предъявлении его наследственных либо иных прав, доказательством происхождения ребенка от матери служит метрическая запись о его рождении. Если в этой записи не поименована мать или если невозможно представить метрическую запись о рождении внебрачного ребенка, то в доказательство происхождения его от матери принимают только исходящие от нее самой письменные о сем удостоверения.
II. В статье 3 приложения к статье 55 устава о службе гражданской (Свод, зак., т. III, изд. 1896 г.) исключить, в конце слова: ‘за исключением однако воспитанников из незаконнорожденных или неизвестного происхождения’.
III. Статью 133 законов гражданских (Свод, зак., т. Х,ч. 1,изд. 1900г.) изложить следующим образом:
133. Если брак признан недействительным и если один из супругов вовлечен был в такой брак обманом или насилием, то подлежащий гражданский суд, который рассматривает дело после суда духовного (Уст. угол, суд., ст. 1014 и 1015), может во внимание к обстоятельствам, заслуживающим снисхождения, повергать на милостивое воззрение Императорского Величества участь невинного супруга, вступившего по неведению или принуждению в недействительный брак. Просьбы о сем могут быть заявляемы подлежащему гражданскому суду и в тех случаях, когда решение духовного суда об уничтожении брака постановляется после окончания суда уголовного (Уст. угол, суд., ст. 1012 и 1013). Просьбы подаются и рассматриваются в порядке, установленном статьями 1337-1345 Устава гражданского судопроизводства.
IV. Взамен статьи 140 и примечания к ней законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900 г.) постановить следующее правило:
‘Внебрачные дети казачьих вдов, жен и девиц зачисляются в казачье сословие. В казачьих войсках Восточной Сибири тех из внебрачных детей казачьих вдов, жен и девиц, которые прежде достижения семилетнего возраста останутся круглыми сиротами, а между тем никто из лиц войскового сословия не изъявит согласия взять их на воспитание, дозволяется принимать на воспитание лицам мещанского и крестьянского состояний, с припискою к своим семействам, с разрешения генерал-губернаторов военного Иркутского и Приамурского, по принадлежности’.
V. Взамен пункта 1 статьи 1441 законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900 г.) постановить следующее правило:
‘Внебрачные дети узаконяются браком их родителей’.
VI. Статью 145 законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900 г.) заменить следующими двумя статьями:
145. Усыновление дозволяется лицам всех состояний, без различия пола, кроме тех, кои по сану своему обречены на безбрачие.
Примечание к сей статье остается в силе.
1451. Усыновление чужих детей не допускается, если у лица усыновляющего есть собственные законные или узаконенные дети.
VII. Отделение IV главы I раздела II книги I законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900 г.) дополнить следующею статьею:
1501. Для усыновления собственных внебрачных детей допускаются следующие изъятия: 1) усыновлять может совершеннолетний и ранее достижения им тридцатилетнего возраста и не будучи восемнадцатью годами старше усыновляемого (146), 2) усыновление допускается и в том случае, если у лица усыновляющего есть собственные законные или узаконенные дети, такое усыновление допускается, по достижении сими детьми совершеннолетия, с их согласия, выраженного в письменном акте с засвидетельствованием их подписи нотариальным порядком, а до достижения означенными детьми совершеннолетия — только при жизни другого их родителя и с его согласия, удостоверенного в том же порядке, и 3) при усыновлении отцом внебрачного ребенка требуется согласие матери ребенка (ст. 149) в том лишь случае, если она значится в метрической о его рождении записи или если происхождение от нее ребенка удостоверено судом (ст. 13215).
VIII. Статью 179 законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900 г.) дополнить следующим примечанием:
‘В отношении питомцев воспитательных домов соблюдаются правила, в уставах сих домов постановленные’.
IX. Статьи 663 и 666 законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900 г.) изложить следующим образом:
663. Если подвергшаяся изнасилованию девица не имеет средств к существованию, то из имения лица, виновного в изнасиловании, должно быть по требованию ее или ее родителей, или опекунов, обеспечено приличное ее состоянию, соразмерное с имуществом виновного содержание до выхода ее в замужество и возвращены все употребленные на ее излечение и попечение о ней во время лечения издержки, если последствием преступления была болезнь изнасилованной.
666. Когда брак признан недействительным, как совершенный по принуждению или обману, то виновный в сем обязан по усмотрению суда и соразмерно с его собственным состоянием доставить насильно или по обману обвенчанной с ним средства приличного ее состоянию существования до вступления ее в другое супружество. На сем же основании определяется вознаграждение и женщине, вступившей в брак с лицом, состоящим уже в брачном союзе, если она о том не знала.
X. В главу VI раздела I книги II устава гражданского судопроизводства (Свод, зак., т. XVI, ч. 1, изд. 1892 г.) включить следующую новую статью:
3251. Судебные заседания по делам о содержании внебрачных детей происходят при закрытых дверях.
XI. Статьею 14602 устава гражданского судопроизводства (Свод, зак., т. XVI, ч. 1, изд. 1892 г.) изложить следующим образом:
14602. При просьбе должны быть представлены: письменное заявление отца и матери о том, что ребенок происходит от них, и метрические свидетельства: о рождении ребенка и о браке родителей.
XII. Статью 136 законов гражданских (Свод, зак., т. X, ч. 1, изд. 1900 г.), а также статью 994 уложения о наказаниях уголовных и исправительных (Свод, зак., т. XV, ч. 1, изд. 1885 г.) — отменить, а статьи 132 и 137 законов гражданских — исключить.
Подлинное мнение подписано в журналах председателями и членами.

LXIII. Из откликов печати и частных лиц

1

Обыкновенно иностранную печать мало интересуют вопросы нашего внутреннего законодательства, не имеющие экономического или специально-политического характера. Однако обнародованное на днях Высочайшее повеление об улучшении участи незаконнорожденных детей произвело на европейскую печать сильное впечатление, так как и западные законодательства, как верно замечают ‘их органы’, сильно отстали в этом отношении.
Отовсюду, даже из тех сфер, где нападки на Россию составляют обязательную часть программы, раздается восторженная хвала этому высокому акту христианского милосердия и государственной мудрости. Немецкие филистеры вынуждены теперь признаться, что сохранившееся по сие время жестокое положение невинных жертв общественной деморализации составляет печальное наследие средневековых порядков и что ни в одной области законодательства суровый эгоизм не выразился так рельефно, как в законах о внебрачных детях.
Британское ханжество, так ревниво охраняющее существующий в Англии общественный порядок, теперь тоже вынуждено считаться с новым воззрением на положение внебрачных детей. Английская печать, хотя и нехотя, вынуждена заниматься этим вопросом и сознаться в том, что нигде, ни в какой стране, общественные нравы не были улучшены жестокими законодательными мерами* и что процент рождаемости внебрачных детей нисколько не умаляется от строгости законов. Английские газеты теперь сознают, что внезапно из ‘darkest Russia’ пришел луч света, луч истины…
______________________
* Интересно мельком это признание, конечно, основательное, что ‘участь внебрачных детей’ (сводившаяся многие века к смерти позднее и разрозненно — к нищенству и отчаянию) проистекала единственно из надежд через это ‘улучшить общественные нравы’. Иначе говоря, что ‘нравственное чувство’ общества побуждало таких детей погублять. Откуда уже ясно, что ‘нравственность’ и ‘добрые нравы’ в Европе не расходились с пожеланием добрых нравственных людей заставить постороннюю всем женщину, — не человека, а фотографию человека, — убить свое дитя, но это нравственное чувство решительно было бы оскорблено, все общество было бы нервно расстроено и раздражено, если бы эта в общем никому не нужная женщина заступилась за своего ребенка и сказала: ‘Да ну вас к ч…ту, ребенок мне ближе вас, и не желаю я вовсе ни убивать его, ни расставаться с ним’. Таковая мать, твердая ну по крайней мере, как курица, и чадолюбивая вровень с собакою, — была бы объявлена ‘безнравственной’. Она должна быть нравственная, как камень, как крестик на шее каждого из осуждающих ее нравственных людей. В. Р-в.
______________________
Но особенно искренно новый русский закон приветствуется во Франции, где действующий кодекс Наполеона отрицает за внебрачными детьми всякое право на гражданскую жизнь, воспрещая им даже разыскание отцовства (‘Нов. Вр.’).

2

Ни один из законодательных актов последнего времени не вызывал в печати таких шумных ликований, как опубликованный недавно закон о внебрачных детях.
Чем же, однако, объяснить эти ликования? Что породило газетный шум?
В законе о внебрачных детях некоторые органы нашей печати поспешили прозреть ‘новую эру’, эру расшатывания законной семьи, этой основной ячейки государственного строя. В нем увидели ‘первый шаг’, за которым должны последовать другие, уничтожающие самое различие между законными и незаконными детьми, освящающие беспорядочное сожитие полов, подрывающие прочность брака чрезмерным облегчением разводов и дозволением раздельного жительства супругов чуть ли не по простой прихоти их.
Действующее законодательство еще очень недавно с неумолимою строгостью относилось к незаконным детям. В наших законах не установлялось гражданских прав этих детей в отношении родителей. Ст. 136 X т., 1 ч., например, отрицает право незаконных детей именоваться по фамилии отца и наследовать по закону после отца или матери. Но, совершенно основательно рассматривая прижитие детей лицами, не состоящими между собою в браке, как преступление и карая церковным покаянием незаконное сожительство неженатого с незамужней, уголовный закон все же принял до известной степени под свое покровительство незаконных детей, установив обязательство для отцов обеспечивать, сообразно с его средствами, содержание младенца и его матери. Вот все, что было раньше сделано для облегчения участи незаконных детей.
Цель этого законодательства состояла в том, чтоб удержать людей от внебрачного сожительства. Цель эта отчасти достигалась, но зато сами незаконные дети оказывались лишенными семьи.
Вот мнение Государственного Совета, высказанное по этому поводу еще в 1880 году:
‘Между родителями и детьми, хотя бы прижитыми в незаконном сожитии, существует тесная кровная связь, самый факт прижития ребенка возлагает на каждого важные обязанности, и незаконнорожденные, будучи лишены не только всех преимуществ, которые могли бы перейти к ним от родителей, но не имея даже семьи и родного крова и сохраняя на всю жизнь неизгладимое пятно своего происхождения, должны с особою силой чувствовать всю горечь отчужденного от всех положения своего, нисколько ими самими не заслуженного. Тяготясь своею участью, они естественно способны умножить число недовольных существующим общественным строем, а следовательно, и Правительством’*.
______________________
* Замечательно: 1) что только опасение ‘беспокойного элемента’, а не любовь и не справедливость, не какое-нибудь понимание сущности рождаемости, заставило ‘снизойти’ к детям, сумма коих в Петербурге = 1/3 общей суммы рождающихся, 2) и ‘снизойдя’ согласиться: что ‘ведь родство все же между родителями и незаконными детьми есть, 3) до 1880 г., когда были особые причины тяготиться ‘недовольными’, незаконнорожденные были поставлены, ‘в интересах охранения нравов’, вовсе вне закона, и их, как безвестно кем потерянную вещь, как беглого каторжника в сибирской тайге, как отсталую от хозяина собаку, — буквально опасно было ‘пристанодержательствовать’, надо было от них ‘отделаться’, явно оставалось и нужно было убить их. Цепочки на крестиках от этого ни у кого не качались. В. Р-в.
______________________
Развитием этих взглядов и является новый закон о внебрачных детях. Согласно ему внебрачные дети узаконяются браком их родителей. Усыновление внебрачных детей значительно облегчается, так как по новому закону усыновление их допускается лицами моложе тридцати лет и менее чем на 18 лет старше усыновляемого. Имение собственных законных или усыновленных детей не считается препятствием для усыновления своего внебрачного ребенка. Последний приобретает право на содержание от отца до совершеннолетия или до тех пор, пока он подготовится к предназначенной ему деятельности, в содержании его посильное участие должна принимать и мать. Наследовать внебрачный ребенок может только после матери, а не после отца, и притом исключительно лишь в благоприобретенном, а не в родовом имуществе матери.
Новый гуманный закон улучшает положение внебрачных детей, но он не уравнивает их с детьми, рожденными в браке, он не ставит на одну доску семьи законную и незаконную, лишь облегчая легализацию последней.
Вот этого-то и не следует забывать тем органам нашей печати, которые прозревают в новом законе наступление какой-то эры разрушения законной семьи. Такая эра наступила бы только тогда, если бы Правительство вняло требованиям наших религиозных декадентов об ‘облегчении разводов’ (‘Москов. Ведом.’).

3

Многоуважаемый В. В.
Мне очень хочется написать вам хоть несколько слов сочувствия и благодарности по поводу ваших статей о семейных делах и стоящего, предполагаю, в связи с этими статьями нового закона о внебрачных детях. В эту пору года мне, по занимаемой мною должности инспектора училища, приходится ежегодно иметь дело с бумагами нескольких десятков мальчиков, желающих поступить в училище. Среди них всегда попадаются и внебрачные дети, и первые же шаги их в училище бывали довольно мучительны и для меня, и для них. Надо было заносить их в списки под фамилией по имени крестного отца, а многие из них привыкли чувствовать себя детьми своих родителей, своей матери по крайней мере, и непризнание за ними материной фамилии* их поражало чрезвычайно и больно. Положим, по просьбам матерей многих вносили в списки и под фамилией матери, — но ведь все равно в аттестате, выдаваемом при окончании курса, необходимо было писать ту фамилию, которая соответствовала требованию закона, — ведь иначе и аттестат становился сомнительным и не дающим никаких прав. Теперь это мучительное неудобство устраняется, одна из бесчисленных жестокостей жизни смягчена. Конечно, этот человеколюбивый закон вас весьма радует, как некоторая победа, большая победа. Позвольте же и мне поздравить вас с этою и пожелать много новых, столь же прекрасных побед.
Искренно уважающий вас Федор Т-ков.
______________________
* Просто ч.. .т знает что делалось. И все терпели! Подлинно — ‘беглый в тайге’, который и сказать не смеет: ‘Я — такой-то‘. В. Р-в.
______________________
Милостивый Государь, В.В.! Встречаются произведения как в литературе, так и в музыке, прочитав или прослушав которые остаешься в невольном недоумении: что хотел выразить автор в своем произведении? Причиной этому — их неоконченность и необработанность, дающие вместо художественного наслаждения лишь один вопросительный знак. Нечто подобное приходится наблюдать и в решении вопроса о внебрачных детях, или байструках, в посильном освещении которого Вы сами принимаете такое горячее участие.
Новый закон очень мало улучшил положение этих детей, потому что одно предоставлять и тут же в другом ограничивать и вообще останавливаться только исключительно на правах детей, не улучшая в то же время положения самих родителей, это, сознаюсь, похоже на хождение вокруг да около главного предмета, ведение, так сказать, речи о ледниках на луне, где, как известно, нет ни воздуха, ни водяных паров. Очевидно, следовало бы начинать речь с причины образования ледников — с воды, а потом уж говорить об осадках, т.е. главным образом об образователях семьи, а не о детях, насильно теперь отделяемых от этой семьи и тем лишаемых естественной законной почвы.
Чего, казалось бы, проще допустить, что раз у молодой пары появился ребенок, то взять да и назвать их мужем и женой, как самых естественных родителей этого ребенка, обязанных уже в силу самого факта рождения заботиться о воспитании своего дитяти. Введите только это простое и вполне нормальное условие в жизнь, и всякие хитросплетения о правах каких-то случайных детей исчезнут сами собою, так как положение законных детей известно, а эти тоже будут самые наизаконнейшие.
Женщина прекрасна и дорога только с ребенком на руках, так дайте же ей возможность не прятаться с этим ребенком, точно преступнице пред Богом и людьми, а напротив — открыто заявить пред обществом и самой церковью, что она выполнила свое предназначение сделаться матерью и тем приобрела неотъемлемое право иметь мужа, отца этого ребенка, с которым она готова образовать новую прочную и здоровую семью.
Для этого не нужно и ломки подлежащего закона, а вполне достаточно ввести лишь такое условие:
‘Молодые люди (свободные, разумеется), состоящие во внебрачном сожительстве, признаются супругами (или состоящими в законном браке) с возникновением первого метрического свидетельства о рождении у них ребенка‘.
И только!
И не было бы больше несчастных девиц-матерей, ни еще более несчастных байструков, а главное — не было бы убийств малюток, этих поистине искупительных жертв человеческого недомыслия.
Узаконивая подобный союз простым актом рождения первого ребенка, церковь только благословила бы и, так сказать, упрочивала бы более ценный союз Божий, — союз несомненной любви сроднившихся душ, налагая на них этим и священные обязанности родителей по воспитанию ребенка.
Разве это было бы хуже, чем теперешнее отрицание таких союзов и обречение поэтому на вечный позор и слезы как самой матери-девушки, так и се потомства?
Добро бы этим достигалась хотя бы общественная нравственность, — а то ведь и того нет!
— Просто несоблюдение установленной формы.
И в жертву форме приносятся наивысшие стремления человека, его счастье, честь и имя!
Кто скажет, что перечувствует, как исстрадается бедная девушка, доходящая до решимости поднять свои слабые трепетные руки на своего первенца и, быть может, не обидевшая никогда и мухи?
Первая самая чистая и бескорыстная любовь — и тут же клеймо преступницы с вечным позором и угрызениями совести!* Это способно сломить и искалечить и не такие хрупкие создания, как молодые девушки.
______________________
* Поразительно все это, все эти указания в последних шести строках: просто ч…т знает что делается. Какая-то ‘черная месса’ в зерне цивилизации, и — открыто, на площади, при диком гоготании толпы. Для ‘охранения нравственности’ отпускается, ‘не запримеченным’ по требованию закона, застегивающийся самец (есть и прекрасные юноши-родители, но те от дитяти своего и матери его не отходят, и за это закон и их — в ту же муку, как мать). Остается одинокая, покинутая девушка, перед рогами устремленных на нее: 1) гогочущего в удовольствии общества, 2) застегнутых в форменные фраки юристов, 3) одетых в кроткие епитрахили священников. И вот ее беременность, девять месяцев, уже на пятом торгается ножками младенец в утробе матери. Проклясть его? ‘Рога’ говорят: ‘Он уже проклят от всех, прокляни и ты, тогда останешься наша‘. Груди милой девушки к девятому месяцу наполняются молоком: готовит природа и, наконец (да! да!), святая Venus Genitrix корм дитяти. Как все устроено! какая мудрость!! святость!!! Но физиологии — как холмик, а общество — как гора перед ним. И вот гора готова обвалиться и задавить холмик. Холмик трепещет: родилась малютка, — и ‘никогда не задавившая мухи’ 18-летняя девушка душит своего первенца. ‘Все разверзающее ложесна — Мое, говорит Господь’ (‘Исход’, ‘Второзаконие’). Нет — разрушен Ветхий Завет — вот где узел вопроса. Бог отогнан от детей, дети отогнаны от Бога — вот корень всего. Распаялось кольцо обрезания, символ вечный, символ реальный Завета Вечного и Единственного, вовсе не ‘ветхого’, ничуть не ‘обветшавшего’, а ежедневно нужного, практически необходимого. ‘Введите меня в Завет Вечный! Куда вы меня из него вывели’ — вот восклицание девушки, восклицание на конце всех этих фактов. ‘Я имею ребенка от обрезанного (genital’ий): не смейте восставать против него — вы через это отступаете от Бога!‘ ‘И ребенок у меня родился, ибо я не имела силы противиться обрезанному, и самое обрезание дано, сюда положена печать Завета -дабы не было fallus’y сопротивления, дабы заклясть затвор перед рождением. И когда ворота перед ним хотят захлопнуться — дабы петли задерживали их, створки не поворачивались: и все раскрывалось, что fallus’y должно быть открыто’. В. Р-в.
______________________
А между тем с каким сладостным ожиданием, с какой радостью те же девушки могли бы приветствовать появление в свет своего первого ребенка.
Ведь этот первенец даст ей мужа!
Она будет иметь неопозоренного ребенка, потому что она уже законная жена отца этого дитяти, который с этого момента становится таким же семьянином, как и стоявший под венцом.
И вместо позора, слез и проклятий — здоровая и счастливая семья!
Но, к сожалению, человечество не любит жить по законам, прямо указываемым природою, а предпочитает искажать их различными условностями и формами собственного изобретения и пристегивать к ним даже такую непокорную силу, как любовь.
Для спасения ни в чем не повинного ребенка закон, наконец, решается дать ему отца (отыскивание отца!), но никак не решается дать его матери — мужа, потому что это противоречит другому закону — таинству брака.
— Не соблюдена формальность!
И обществу приходится признавать одно — отца, но отвергать другое — мужа. Признавать за человеком право родить и ‘содержать’, но лишать права воспитывать и назвать свою семью законною.
— О времена, о нравы!
Вникая в эти глубоко укоренившиеся удивительные противоречия, просто диву даешься, до чего человечество остается закоснелым и неподвижным в вопросах даже самых незначительных реформ, предпочитая упрямо исполнять и отстаивать обычаи и заветы хотя бы и до очевидности отжившей старины — наперекор стихиям и здравому рассудку.
Эх, если бы сила да право, — взмахнул бы пером да и разрубил бы раз навсегда этот пережиток дореформенных времен, чем, без сомнения, осушил бы не одну тысячу заплаканных прекрасных глаз!
Глубоко Вас уважающий Ксенофонт Лозинский.

LXIV. Письмо в редакцию

М. г. Не откажите через посредство настоящего письма ознакомить множество заинтересованных лиц с распоряжением, для них важным и имеющим до некоторой степени законодательное значение. Мною только что получено письмо от священника А.П. Устьинского, принимавшего на страницах ‘Нов. Вр.’ участие в обсуждении и косвенно в выработке формы метрической записи внебрачных детей, следующего содержания:
‘Благие результаты споров о незаконнорожденности с каждым днем сказываются. Так, по разъяснению редакции Синодальных ‘Церковных Ведомостей’, N 31, стр. 1071, под рубрикой Ответ священнику П. В-му, нового закона о незаконнорожденных, — священники впредь должны записывать внебрачных детей в метрики, отнюдь не прибавляя к имени ребенка означения его незаконнорожденным (курс. А.П. У-ского). Итак, не тщетны были Ваши старания снять с невинных этот позорящий термин. Преданный вам протоиерей А. Устьинский, 7 августа 1902 года’.
Запрос священника П. В-го в редакцию ‘Церковных Ведомостей’, без сомнения, вытек из недоумения его, как впредь писать таких детей, и в таком же недоумении находится и еще множество и других священников. Разъяснение официального органа нашего духовного ведомства, получаемого во всех благочиниях и, может быть, во всех приходах Империи, предупредит ошибки и колебания священников при метрических записях. Я же позволю себе спросить и напомнить, что чем несчастнее такие дети, родившиеся в апреле, мае, июне этого года, тех других подобных же детей, которые рождаются начиная с 30 июня, дня опубликования нового благодетельного закона, да и потом, может быть, многие уже священники раньше разъяснения ‘Церковных Ведомостей’ — в течение всего июля месяца — записывали, вследствие сомнения и незнания, детей по прежней форме, которая навсегда для них останется пятном. Как известно, пропись этого слова в документе удерживает стыдящихся матерей отдавать подрастающих внебрачных детей своих в училища и принуждает их обходиться домашними средствами учения и воспитания, очень мало надежными. Ввиду того что законодательное благорасположение к этим детям так явно теперь выразилось, позволяю себе напомнить и, насколько позволительно публицисту, попросить, дабы в единственном этом, но вполне основательном случае изданный закон возымел ‘силу обратного действия’, т. е. чтобы ранее рожденные такие дети получили право обратиться куда следует с просьбою о выдаче им взамен прежних — других метрик, без прописи ‘незаконнорожденный’, т.е. чтобы они сравнялись вполне с детьми, рождающимися после 30 июня. Это никого не обидит, никому вреда не принесет, а счастья и успокоения прибавит много.
В. Розанов

LXV. Кто не обрадовался новому закону

На днях мы не без удивления привели сообщение одной провинциальной газеты о том, что термин ‘незаконнорожденный’ до сих пор продолжает употребляться провинциальными духовными консисториями, да еще подчеркивается.
Оказывается, это еще не так удивительно. По поводу нашей заметки один из столичных священников пишет нам, что новый закон не дошел не только до медвежьих углов, но он не известен и в столице.
‘Ни в одном из духовных официальных органов, — пишет он нам, — о новом законе нет никакого упоминания, а без опубликования его в официальном органе Св. Синода духовенство его не знает, да и не будет знать, — и этой клички не изменит. Я лично не пишу ‘незаконнорожденный’, но не ручаюсь, что за это не придется отвечать перед духовным начальством. А рядом, священники соседних церквей, пишут ‘незаконнорожденный’…
Как медленно проводится даже вполне ясно выраженный определенный закон в жизнь. Скептицизм лиц, которым приходится проводить этот закон в жизнь, положительно не знает пределов. ‘Мы не читали нового закона, — пишет наш автор, — и не знаем его, но сомневаемся, есть ли там что-нибудь гласящее об уничтожении слова незаконнорожденный. Оно, быть может, там не употребляется и вместо него стоит слово ‘внебрачный’, но это еще не говорит об уничтожении ранее существовавшего слова’…
Автор письма совершенно забывает, что никто не может отговариваться незнанием закона. Он, впрочем, и не отговаривается. Он знает о нем из газет, но газетам не верит.
‘Светской печати, — говорит он, — мы не имеем права верить’. Ну а духовной? Духовной, оказывается, тоже нет. Ответ редакции ‘Церковн. Вед.’ одному из сомневавшихся, по его мнению, ни более ни менее как ‘частное мнение’ официального органа. Словом, священники ждут ‘циркулярного предложения’. Казалось бы, в таких случаях естественнее всего было спросить, особенно удобно это сделать столичному духовенству, которое в Синоде могло бы получить самые авторитетные указания. Из того, однако, что одни из священников ‘боятся’ и продолжают писать ‘незаконнорожденный’, а другие еще с большим страхом, все время опасаясь ответственности, изгоняют это слово, — видно, что самый простой, на наш взгляд, способ почему-либо не прост и трудно осуществим. Необходим, следовательно, общий авторитетный циркуляр, который бы положил конец недоразумению тягостному как для священников, так особенно для бедных незаконнорожденных детей, которые остаются вне закона 29 июня 1902 г. (‘Нов. Вр.’, 25 сентября 1902 г.)

ПОСЛЕДНИЕ ФРАГМЕНТЫ О БРАКЕ

Введение детей в семью

Правила об улучшении положения вне брака рожденных детей, недавно опубликованные, обнимают огромное число рождающихся. В России по данным переписи 1897 года на каждые сто рождений приходится внебрачных: в городах 11, в селах и деревнях немного менее 2-х. В Петербурге из 1000 женщин, разрешающихся в данный год первым ребенком, 437 рождают вне брака, и эта последняя цифра остается неизменяющеюся в течение последних десяти лет. Вообще цифра ‘незаконных’ рождений представляет чрезвычайную устойчивость, чуть-чуть колеблясь в зависимости от улучшения или ухудшения экономического положения страны. Бедность затрудняет заключение законных браков, достаток облегчает, но вообще всякая местность с большим подвижным, приходящим на заработки населением и с постоем войск дает большой процент незаконных рождений. По-видимому, число вообще рождений представляет абсолютную процентную величину в отношении к численности населения. Известно, что после войн, уносящих особенно много мужских жизней, начинает рождаться особенно много мальчиков, чем восстановляется в стране равенство мужской и женской половины населения. К подобным же неисследимым причинам неодолимого действия относится, по всему вероятию, и рождение, — из которого если закон зачерпнет в себя более, то останется менее их ‘вне закона’, а если закон менее зачерпнет, то ‘вне закона’ останется более, без всякой перемены собственно в абсолютной общей величине. Так, у евреев в Петербурге рождается незаконными 0,6 проц., у магометан -0,3 проц., у католиков -13 проц., у протестантов — 9 проц. Допущение четвертого брака и отсутствие затруднений в разводе уменьшает, как видно из этих данных, процент незаконнорожденности.
Можно думать, что наши воспитательные дома, благородная инициатива которых принадлежит сподвижнику Екатерины II И.И. Бецкому (незаконный сын Трубецкого, получивший только окончание фамилии своего отца), уже окончили свою историческую службу, и факт незаконнорожденности будет урегулировать иначе и лучше, нежели через прием на государственное вскормление и отчасти воспитание едва ли не всех в Империи незаконнорожденных детей. Если принять во внимание, что воспитательные дома выдают небольшую плату незаконно родившим матерям, отдавшим сюда детей своих, если они приходят сами первые месяцы кормить их, если далее обратить внимание, что в настоящее время строится колония-приют для таких матерей, дающая им полное содержание на ферме во время беременности и после родов, — то законодательное отделение ребенка от матери, ввиду этой заботливости о таких детях и таких матерях самого же закона и законодательствующей администрации, представится очевидным архаизмом, деланием одною рукою того, что другая рука разделывает. Очевидно, законодательствующая мысль вполне дозрела до сознания, что разделять ребенка и матерь так же не следует, если рождение произошло вне закона, как и тогда, когда оно произошло в законе, и что, напротив, обоюдность и соединение их оберегает здоровье и жизнь ребенка, а мать во всяком случае предохранит более всего другого от легкомысленного поведения. Незаконно родившая девушка, сдавшая куда-нибудь ребенка своего на воспитание, чаще всего затем и попадает в реестр сперва девушек окончательно дурного поведения, а наконец и проституток. Ибо она не имеет якоря нравственного воздержания, чистоты своего дома или комнатки — как только из нее вынесена колыбель ребенка. Труды кормления и воспитания суть самое верное средство обеззаражения духовной атмосферы около такой неудачливой девушки, и очень вероятно, что огромный их процент после первого ребенка и не имел бы вовсе потом детей, найдя достаточную цель жизни в одном. Новые правила о незаконных детях, все значение которых сейчас трудно даже обнять мыслью, и устраняют в самом законе лежавшее разделение ребенка и матери, вносят новорожденного под кров его собственной матери, юридически устанавливают между ними связь, очищают, соскребают нечистоту от ребенка и вводят его в семью как признанного члена. С передачею ему фамилии матери и нормального наследования ей в ее личной, не родовой собственности ‘Правила’ узаконяют ребенка, и самый термин ‘незаконнорожденный’ отныне становится совершенно призрачным. Потому что если ребенок родился в формах, установленных для его рождения, то никакой строжайший юрист уже не назовет его ‘незаконным’, т.е. как бы ‘в противоречии с законом’ родившимся, или ‘без закона’ родившимся. Поэтому самый термин этот, вероятно, скоро исчезнет, и особенно исчезнет в разговорном языке общества. Дети эти перестают быть ‘незнаемо’ чьими, и главная мука родителей, прежде происходившая во время отдачи их в учебные заведения, теперь не имеет более для себя оснований. Мы, впрочем, не нашли в ‘Правилах’ одного добавления или ‘примечания’: это чтобы матерям таких детей не писали более в паспорте ‘девица’. Отдача в учебное заведение своего ребенка девицею и становилась всегда на пороге желания воспитывать таких детей нормально в общегражданских заведениях. Государству никакой нет выгоды или интереса, чтобы в паспорте матери стояло ‘девица’. И маленькое административное распоряжение, чтобы при рождении ребенка переменялся матери ее паспорт, с прописью в нем имени, отечества и фамилии, без обозначения ‘замужняя’ или ‘девица’, с припискою: ‘При ней дети такие-то’ (одни имена, конечно, без прибавления слова ‘незаконнорожденные’), успокоит чрезвычайно много тревог. Нужно заметить, вся эта область чрезвычайно наболела. Общество и население уже до того привыкли мучить таких матерей, что закон, неизмеримо вознесшийся воззрением своим над уровнем грубых и распространенных воззрений, спасет взятых им под свою защиту от всяких маленьких неловкостей, неудобств, всю муку которых не в силах оценить посторонний и знают подлинно только эти матери. Закон сдвинул скалу. Остается ее полировать. Мы убеждены, что реформы касательно детей и женщин у русских станут одним из лучших со временем украшений нашего законодательства.
Говоря о ‘полировке’ скалы, мы говорим не о пустом. Нужно закону повести за собою общество, нужно, чтобы закон привился в населении и начал спасительно, в отношении женщин и детей, действовать. Только тогда население воспитательных домов разредится и наконец исчезнет, а притоны, как Скублинской, будут воспоминанием прошлого без возможности в настоящем. Вот почему к ране ‘незаконного рождения’, которую века разъедала насмешка, придется еще годы прикладывать вату, лечить ее осторожно, пока она совсем не закроется. Ужасная эта рана выкидывала из себя в одну сторону детоубийство, в другую — проституцию. Девушки гибли сами и губили детей, не в силах будучи бороться с осуждением. Чашка воды, брошенная на землю, только расплещется, но брошенная на раскаленную плиту — она брызнет парами и кипятком. Таким образом, незаметное для закона и для общества осуждение, по степени возбужденности в этой точке совести, будет способно производить все еще прежнее ужасное и роковое действие, гибель юных существ.

Дети офицеров и солдат

Все помнят, что Санчо-Пансо, остроумный и верный оруженосец Дон-Кихота, на некоторое время был сделан губернатором острова и что в краткие дни воображаемой власти он проектировал многие меры улучшения. Между ними не было распоряжения, но могло бы быть, чтобы и имущество верноподданных не спускалось ниже миллиона: ‘А у кого меньше окажется, у того конфисковать то, что есть’. На такой необыкновенно благожелательный закон капля в каплю походит семейное право целой Европы, сводящееся к допущению единственной и наилучшей формы брачных отношений: ‘Союз единого с единою на всю жизнь, счастливый’. Я прибавил бы к этому пожеланию только еще следующее: ‘Чтобы до старости брачащиеся, вставая от ложа, находили перед утренним самоваром пшеничный свежий хлеб с надписью: поздравляем‘. Но как в поздравлении этом, так и в благожелательном законе есть один почти незаметный недостаток: он не указывает, каким же образом вступить в такой брак: 1) кому это запрещено законом же, 2) кому это нельзя по тысяче частных могущественных причин.
Между тем, в порыве благодеяний, закон не допускал ни компромиссов, ни дробей счастья. Он сурово обрекал ‘на слом’ всякую семью, которая не походила полнотою форм на идиллию Авраама и Сарры. Ничего половинчатого, ничего неполного, ничего временного в отношениях мужчины и женщины он не допускал. Кроме, впрочем, голого нуля — проституции. ‘Или миллион, или нищенская сума’. Проституция и кафешантанное загрязнение улиц явились ответом на это. Правила о детях, вне церковного брака рожденных, которые имущественно и фамильно усваиваются матери и образуют материнскую семью, важны не гуманною своею стороною, или не одною ею, а тем, что вносят порядок и закон туда, где ранее не было ни порядка, ни закона (иначе как отрицательного). Они устанавливают и санкционируют семейное состояние ‘ниже миллиона ценою’, которое на весах государства и общества составляет положительное богатство. Правил этих собственно давно и вопиюще требовало распоряжение, отодвинувшее брак офицеров до позднего возраста и запретившее солдатам вступать в брак ранее отбывания воинской повинности. Государство могло запретить брак воинам, но запретить семью женщинам, которые, спасая этих воинов от грязи и болезней проституции, имели и имеют от них детей, этого не только не может и не вправе государство, но оно всячески должно бы облегчать их положение. Военному министерству нужен воин подвижный, готовый каждую минуту сняться с места, не привязанный, не прикрепленный ни к чему, кроме службы. Но в ‘девственности’ этих воинов начальство не заинтересовано, да и не предполагает ее. Государству предстояло громко о них произнести: ‘Пусть эти довольствуются проституцией, в случае же к ней отвращения, пусть пользуются слабостью девушек’. Государство, однако, упиралось, и хотя очевидно, что ничего третьего произвести тут нельзя, оно не пачкало своих законов подобным указанием. Но что же получилось? Через это государство перелагало всю невыносимую тяжесть со своих могучих и безличных плеч на слабые и личные, отвечающие плечи частных людей, именно женщин. Государство молчало, а частный человек должен был выбирать. Государству трудно было выговорить слово. А каково же крестьянке, мещанке, чиновнице, дворянке (мы знаем таких, имеющих детей именно от военных) было сделать то, о чем стыдно сказать в законе слово? Можно сказать, государство слишком себя берегло и слишком не берегло частных людей. Его renomme было сохранено, законы были чисты, как весталка, но лицо частных людей именно в меру этого замарывалось самым невозможным образом, — замарывалось тем обременительнее, чем полнее было молчание закона о всяких случаях семьи, кроме единственной допущенной: ‘Полного церковного брака, единого на всю жизнь’. И вот рождались и рождаются дети от солдат, от офицеров и выбрасывались кто куда, в помойную яму или в воспитательный дом, не только без вины своей, но и без всякой решительно вины родителей, которым некуда деваться.
Дети умирали, в сущности, от того, что закон сам их стыдился. ‘Ну, стыдятся меня — тогда я умру’. Пусть застыдится муж своей жены (законной) — она удавится, то же муж, если жена будет стыдиться его как мужа. Человеческая деликатность, это благородное и нежное качество, не выносит, когда человека человек стыдится, и деликатный человек предпочитает умереть, нежели стыдить ближнего своим существованием. Но незаконного ребенка и его родителей все стыдились. Как же им было не умереть?! А если принять во внимание, что они родились ‘вне закона’ ради службы отечеству своих отцов, которое эти отцы любят, которое они защищают, умрут за него если не завтра, то послезавтра, то как определить и выразить ужас того, что дети таких служилых людей — кто с камнем на шее в воду, кто в воспитательный дом? Закон о материнстве дает этому выход. Он обнимает вовсе не одни случаи ‘соблазненных девиц’, а главным образом утаиваемые связи, во главе всего офицеров и солдат, а затем и других дробей населения в аналогичном или близком положении. Передача детям фамилии матери и наследства после нее разламывает своды катакомб брака (давно пора произнести это слово) и выводит на воздух и свет задыхавшихся там людей, — задыхавшихся отцов, матерей и детей.
Позволим себе маленькое историческое припоминание. В сфере семьи всегда надо искать прецедентов, — для покоя и, так сказать, счастья совести. В библейские времена (см. ‘Мишна’, отдел ‘Жены’) было установлено, что, становясь женою, невеста иногда давала жениху запись, что не только не будет от него требовать содержания, одежды и прокормления, но сама будет трудом своим кормить его. Это относилось к молодым людям, ‘идеалистам’, всецело преданным изучению Писания. У нас это перекинуто на воинов. Юридические крючки семьи зацепливаются за плечи матери, когда отцу почему-либо юридически, а не физиологически семья невозможна.
С тем вместе, раз с новыми правилами рождение детей таких входит ‘в закон’, урегулировано ‘законом’, они, конечно, становятся ‘законными’. Собственно неясный и неверный термин ‘незаконные дети’ проистекал от того, что вовсе никакого не было закона о их рождении. Дети предполагались рождающимися единственно при наличности полных обстоятельств церковного брака, вне его никаких детей вовсе не предполагалось, хотя государство хорошо знало, что они есть (воспитательные дома). Рождение их входило в такую же хронику случайностей, как уличный дебош, разбитые стекла в трактире или кража со взломом. Итак, это было ‘вне закона’. Это собственно более полицейский термин, нежели юридический. Теперь не сохраняется никаких более причин для его удержания, ибо все так рождаемые суть ‘рождающиеся по правилам Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета’.

К ЧИТАТЕЛЮ

Вопрос о супружестве, о детях, семье, — конечно, не только не кончен здесь, но он едва продвинулся на вершок (в темах незаконнорожденности и развода), когда ему предстоит пройти еще версты, и, во-первых — пройти теоретически, а во-вторых — законодательно. Прощаясь с добрым читателем, я хотел бы найти в нем друга своим мыслям, изложенным в этих томах, изложенным робко, первоначально, как бывают неуверенны шаги дитяти, приучающегося ходить. Но едва кладя перо редактора этих томов, я беру его как писатель, чтобы продолжать вопрос, особенно неизмеримый в своей теоретической части, на страницах повременной печати. Открытие журнала ‘Новый Путь’, обещавшего мне значительный простор для тем о семье, дозволяет надеяться, что я доведу там вопрос до требуемой закругленности: но это — уже матерьял для третьего и последующих томов ‘Семейного вопроса в России’. Боткин некогда издавал ‘Архив клиники внутренних болезней’. Мой ‘Семейный вопрос в России’, в мечтаемых размерах и границах, есть именно начало подобного же обширного, сложного и разнообразного издания: как бы создание новой отрасли философских исканий и практической озабоченности. Я верю, что кто любит — в конце концов побеждает и кто заботится — опять же в конце концов побеждает. Мне выпало на долю, или, может быть, указано было Богом, сказать так пространно и так многолетне о всех сторонах супружества (см. книги: ‘Религия и культура’, в ее второй половине, и особенно: ‘В мире неясного и нерешенного’), что самая любовь моя и пристальность к теме внушают надежду, что, если при жизни я был чернорабочим этой темы, может быть, загробно возьму скипетр в ней. В конце концов — я даю серию решений вопроса, выраженных в условной форме: ‘Возьмешь то — получишь это‘, ‘возьмешь другое — найдешь третье‘. И уже по обширному арсеналу заготовленных решений в настоящем как бы ‘Архиве семейных болестей русского народа’, — всякий, даже и законодатель, раньше чем подумать вновь о семье и какой-нибудь ее детали, поищет, не заготовлено ли уже чего-нибудь об этой детали в ‘Сем. вопр. в России’. Итак, до будущих надежд, до будущих успехов, читатель, не смею сказать, по зрелости возраста, до следующих томов…
В. Р.
Двухтомник В.В. Розанова ‘Семейный вопрос в России’ вышел в свет в марте 1903 г. в Петербурге.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_sem_vop2.html.
Розанов Василий Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Люди лунного света, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911
  2. Семейный вопрос в России. Том I, Розанов Василий Васильевич, Год: 1903
  3. Опыт исследования вопроса о связи между животной и духовной природою человека, Шиллер Фридрих, Год: 1780
  4. Современная эстетика, Гюйо Жан-Мари, Год: 1884
  5. Курс эстетики, или Наука изящного. Первая часть, Гегель Георг-Вильгельм-Фридрих, Год: 1835
  6. Непостижимое, Франк Семен Людвигович, Год: 1939
  7. Социализм как положительное учение, Туган-Барановский Михаил Иванович, Год: 1918
  8. Прогулки по Флоренции, Рёскин Джон, Год: 1877
Электронная библиотека