СЕМАНТИКА ЗАГЛАВИЯ В РАССКАЗЕ В. СВЕНЦИЦКОГО ‘НАЗНАЧЕНИЕ’:
СЕМАНТИКА ЗАГЛАВИЯ В РАССКАЗЕ В. СВЕНЦИЦКОГО ‘НАЗНАЧЕНИЕ’:
КАК ЖАНР ‘ПОБЕДИЛ’ ТЕМУ
КАК ЖАНР ‘ПОБЕДИЛ’ ТЕМУ
Семантика заглавия, Попова О.И., Год: 2021
Время на прочтение: 9 минут(ы)
———————
Публикуется по: Православие и русская литература: сб. статей участников VII Всероссийской научно-практической конференции (27-28 мая 2021 г.). Арзамас, 2021. С. 213-220.
———————
Заглавие текста репрезентирует его в пространстве культуры и устанавливает первоначальные, наиболее широкие границы его интерпретации [16, с. 101]. Оно оказывается ‘…центром порождения разнонаправленных связей в художественном произведении, а композиционные и смысловые связи предстают как центростремительные по отношению к заглавию. Многочисленные сцепления, которыми обрастает заглавие в ходе чтения текста, перерождают семантическую структуру его восприятия. Происходит наращение смысла заглавной конструкции: она наполняется содержанием всего произведения’ [23, с. 176].
Заглавие художественного произведения многофункционально: во-первых, соотносит текст с его главными героями, пространственно-временными координатами, во-вторых, устанавливает контакт с адресатом текста, в-третьих, отражает авторское видение изображаемого [15, с. 84].
Заглавие способствует основному становлению ‘предпонимания’ текста и ведёт к началу его толкования. Заглавия показывают основную тему, идею и проблематику текста, представляют возможную сюжетную развязку произведения [10, с. 87].
Вместе с тем художественный текст устроен таким образом, что наряду со сведениями, которые в нём сообщаются в явной форме, он содержит и такую информацию, которую читатель должен извлечь, пройдя через цепочку умозаключений. Эта неэксплицитность составляет художественный приём [22, с. 162.].
В рассказе В. Свенцицкого ‘Назначение’ (1903) очевидно основное функциональное значение слова ‘назначение’ в заглавии, оно связано с административной сферой жизнедеятельности, и начало рассказа открывается как ‘бытописание бедного чиновника’ [21].
Согласно Словарю русского языка XVIII в. ‘назначе ние, я, ср. 1. Действ. по гл. назначить — назначать, установление, определение чего-л.’ [14], в Толковом словаре живого великорусского языка Владимира Даля: ‘назначе нье ср. об. действ. по сост. гл. на ть и на ся’, ‘назнача ть, назна чить что, означать, намечать, отмечать, давать место, отпускать на какую потребу’ [13]. Исходя из заглавия, таким образом, можно предположить, что сюжет рассказа будет связан с мотивами статуса, должности, карьеры. Действительно, герой произведения — Николай Николаевич, мелкий служащий полиции, чиновник, в течение семнадцати лет переписывающий бумаги и не передвигающийся по карьерной лестнице [19, с. 491]. Тусклая картина будней главного героя описывается Свенцицким эпитетами ‘серенькая жизнь’, ‘серенькие дни’, ‘тысячи повторяющихся мелочей’ [19, с. 491]. В какой-то мере таков же и ‘цвет’ души героя, не стремящейся ни к добру, ни ко злу, ни к другим людям, ни вглубь себя. Быт героя также скуден и сер: увлечений и интересов, помимо службы, он не имеет, его друзья — сослуживцы. Семьи у Николая Николаевича нет, десять лет он живёт на одной и той же съёмной квартире, у одной и той же хозяйки, живёт весьма скромно, никому не завидует, спокоен, беззлобен, самодостаточен.
Николай Николаевич — ‘маленький человек’ русской литературы, тип которого Литературная энциклопедия терминов и понятий определяет как ‘…обозначение довольно разнородных героев, объединённых тем, что они занимают одно из низших мест социальной иерархии и что это обстоятельство определяет их психологию и общественное поведение (приниженность, соединённая с ощущением несправедливости, уязвлённой гордостью). <,…>, развитие сюжета строится главным образом как история обиды, оскорбления, несчастья’ [11, с. 494—495]. Тема ‘маленького человека’ актуальна и в настоящее время [25, 12, 5], можно отметить, что это ‘вечный герой’ русской литературы [18].
‘История несчастья’ Николая Николаевича начинается весной, на фоне зазеленевших нежной листвой деревьев, со случайной встречи в городском переулке с влюблёнными гимназистом и гимназисткой, радующихся взаимному чувству. Незамеченный ими Николай Николаевич восхищён парой, любуется ими, неожиданно для себя разделяет их эмоции. Когда влюблённые оставляют его, он впервые в жизни испытывает одиночество в толпе. Ощущение чужой жизни и как бы участие в ней было для героя ново и непривычно, оно преобразило его. Его поражает мысль, ‘…как живут все те тысячи людей, которых он повстречал на своих прогулках, и что такое его жизнь у Аграфены Ивановны в сравнении с их жизнью? Так ли они живут? И зачем <,…>, нужна его маленькая жизнь, когда кругом никто не знает о ней и все живут по-своему, не обращая на него никакого внимания?’ Николай Николаевич начинает догадываться, что у его жизни должна быть некая цель, говоря иначе, — предназначение. И здесь начинает раскрываться новый — сокровенный — смысл заглавия рассказа. Ведь назначение — это ‘2. Предназначение’ [14], ‘Назначенье человека — жить духом’ [13].
Вопрос о его назначении ошеломляет Николая Николаевича. ‘Маленькому человеку’ нужно решить, что с ним случилось и что он узнал. Он покидает город и оказывается в городском саду, наполненном пробуждающейся жизнью, ароматом цветов и щебетаньем птиц. В этот момент он встречает сослуживца — Кривцова, направляющегося в кабак (‘встретить весну’, ‘Сверхъестественный день’), от которого герой узнает новость о повышении в должности и переводе на новое место службы их коллеги Фирсова. С Николаем Николаевичем происходит что-то странное, он чувствует некую связь между назначением Фирсова и влюблённой парой. Ему становится очень страшно, он чувствует, что ‘вот-вот должно что-то случиться невероятное, нелепое, против чего он… ничего не может сделать’. Герой как бы погружается в некую ‘альтернативную реальность’, осмыслить которую он не в состоянии. Он остается в одиночестве и гуляет по саду, впервые в жизни погружаясь в мечты. Ему грезится его несуществующая семья, дочь в образе повстречавшейся на улице гимназистки, неизвестный уютный городок, куда его будто бы назначили на службу. Картины из вымышленной жизни захватывают его воображение полностью, ему чудится, что всё это происходит наяву. Он уверяется в своём ‘назначении’, будущей любви, ‘новой жизни’, где он нужен и не одинок. Необходимо только дождаться этого ‘назначения’, идея которого надежно вселилась в самое существо героя. В таком взбудораженном состоянии его вновь обнаруживает ставший еще более нетрезвым Кривцов. Николай Николаевич сообщает о своём ‘назначении’ другу, который не подвергает новость сомнению, и оба они отмечают это событие обильными возлияниями.
Следующие три дня Николай Николаевич проводит в наваждении. Словно совершая ритуал, он съезжает со старой квартиры, как бы навсегда прощается с хозяйкой и её семьёй. Эта сцена производит тягостное впечатление: что-то трагическое чувствуется в происходящем, Николай Николаевич не совсем трезв, неряшливо одет, улыбается и плачет, в конце — навзрыд, при этом объясняя своё прощание с хозяйкой ‘переводом в другой город’, он прощается навсегда. Для хозяйки, Аграфены Ивановны, это потрясение по силе такое же, как и смерть её мужа. Горе наполнило душу женщины, она ощутила беспомощность перед судьбой.
Наваждение неумолимо движет героя к гибели, но, в отличие от Башмачкина и Беликова, Николай Николаевич выживает и даже не сходит с ума, как Евгений из ‘Медного всадника’ или Аксентий Поприщин из ‘Записок сумасшедшего’. Герой Свенцицкого возвращается к прежней жизни, старой хозяйке и на прежнее место службы через месяц после происшествия. Ничто и никто (даже Кривцов) не напоминают о случившемся, но иногда качающаяся ветка липы за окном вызывает у чиновника ‘странное, тревожное чувство’: ‘Как-то фантастически всё является’, — заключает Николай Николаевич и с головой уходит в работу. Зыбкая граница между реальностью и грёзами навсегда отпечаталась в его душе, пугающая и близкая.
Нечто удерживает героя повествования от безвозвратного падения, от следования парадигме судьбы ‘маленького человека’. Он застревает в рамках между иллюзорным назначением-повышением и неосознанным и нереализованным назначением-предназначением.
Приуроченность описываемого происшествия к пасхальному периоду, о чём мы можем судить косвенно по картинам весенней торжествующей природы, по реплике Кривцова, приобщает героя к чудесному, ко времени, когда возможным становится преображение души, ее воскрешение [6]. В целом, произведение может быть отнесено к жанру ‘пасхального рассказа’ со всеми характерными жанровыми признаками (приуроченность к Пасхе, внутренние духовные перемены в главном герое, назидательность) [4, 6, 9]. Главный герой оказывается на пороге новой жизни, но беда его в том, что он не может ни вместить, ни осознать, ни прожить её. Николай Николаевич погружается в ставшие опасными для него мечты, ‘сбегает’ в пьянство в ожидании мифического ‘назначения’, ‘спасается’ от жизни, от её правды, для принятия которой нужно мужество. Назначение ‘жить духом’ — смыслообразующее для человека — стало неподъёмной ношей для главного героя, в этом и заключается драматизм рассказа.
Открывшаяся перед героем бессмысленность его существования, не соответствующего подлинному назначению, бытию-в-мире, стала для него поводом ухода в ‘назначение’ формальное — в имитацию ‘назначения на должность пристава’, к уходу в мир грёз, граничащий с безумием или псевдобезумием, во всяком случае, с некоторым юродством [26]. Ведь не случайно Кривцов именует героя то ‘Николаем-угодником’, то ‘Николаем-чудотворцем’, но, скорее всего, жизненная ситуация сближает героя с двумя другими русскими святыми, тоже Николаями, несшими подвиг юродства: св. блаженным Николаем Новгородским (Кочановым) [1] и св. блаженным Николаем Псковским [2]. Причём, последний был запечатлен Пушкиным в ‘Борисе Годунове’ в образе юродивого Николки [17] (эта форма имени героя Свенцицкого симптоматично возникает в тексте). Юродивые, ‘божьи люди’, зачастую совершали непонятные окружающим поступки со скрытым до времени смыслом, таким образом выражая Божий Промысел или обличая нечестивцев. Юродство Николая Николаевича бессмысленное, оно выражает его мечтательные ожидания, пустые надежды, оно ближе к безумию, чем к проявлению подлинной духовности. Попытка ожидания ‘назначения’ так, чтобы ‘не мучиться’ [19, с. 503], превращается в псевдоюродство. Но, в отличие от гоголевского Поприщина [3], влюбившегося в дочку директора и страстно возжелавшего генеральского мундира, Николай Николаевич не самоутверждается в своей страсти ‘по назначению’, ‘по эполетам и ленте’, тоска его не о должности и не о статусе, а о новой, осмысленной жизни. Это еще одна возможная причина завершения бесплодного ожидания ‘назначения’ и, соответственно, псевдосумасшествия благоприятным для героя образом.
Вопрос ‘что произойдёт с этим ‘маленьким человеком’ дальше?’ остается открытым [19, с. 508]. Сумеет ли он преодолеть возможные соблазны? Будет ли их преодолевать? Возможно, такие черты характера героя, как добродушие, незлобивость, простота, скромность, дают всё же надежду на воскрешение его души, а глубокая привязанность к семье и детям Аграфены Ивановны станет чем-то большим, чем просто привычка. Душа Николая Николаевича не погибла в выпавших на его долю испытаниях во многом благодаря ‘пасхальному пространству’, сопровождавшему появление истории, и почти незримому ‘пасхальному’ фону в ней. Писатель не лишил надежды ‘маленького человека’ на преображение и воскрешение и вопреки ‘канону’ оставил в живых, не отнял разум. Сюжет ‘назначения’ — служебного — Николая Николаевича завершился возвратом в исходную ‘нулевую’ позицию, ‘назначения’ человеческого — констатацией иррационального элемента в реальной жизни, возможно, это и есть допущение героем нематериальности, т. е. духовности человеческого бытия, отблеск надежды на жизнь в духе. Говоря иначе — малая победа над духовной смертью, т. е. ещё одно доказательство пасхального контекста произведения. Но что помешало полной реализации мотива воскрешения души? Выражаясь языком психологии, экзистенциальный кризис героя не был им преодолён, и душевный отклик на настоящую любовь, на искренность и открывшаяся жажда перемен не обрели основы в окружающем героя мире — подлинный человек оказался не востребованным этим миром.
Излюбленной темой размышлений философов и темой художественного творчества рубежа XIX—XX вв. становятся одиночество, сумрак, ужас [7, с. 197]. Современниками В. С. Соловьёва, последователем которого являлся и В. П. Свенцицкий, в точном соответствии с идеями философа, убыль души современников воспринимается как непосредственное проявление кризиса и катастрофы, как источник ужаса [7, с. 197]. Вместо ожидаемой гармонии реальная жизнь привносит разрушение, чаемый миропорядок опровергается не только тоской и разочарованием, но и грядущими катастрофами, предчувствие которых уже витает в воздухе. Мир ещё не пережил Мировую войну, и Россия ещё не вступила в чреду катастрофических событий. Но задолго до манифестирования европейскими экзистенциалистами умозаключений о том, что человеку необходимо постоянно делать себя человеком, что его бытие есть постоянная постановка себя под вопрос, и он ‘должен быть тем, что он есть’, а не ‘просто быть’, то есть постоянно рефлексировать бытие сквозь призму вечных ценностей, самоопределяться в экзистенциальных смысловых контекстах и пространствах [8, с. 2], автором ‘Назначения’ была поставлена перед героем проблема выбора бытия-в-мире.
Таким образом, каноны пасхального жанра, смысл заглавия выводят рассказ В. Свенцицкого ‘Назначение’ за рамки традиционной околобюрократической ‘истории о маленьком человеке’ в сферу экзистенциальных вопросов, вопросов о подлинном человеческом бытии.
Литература
1. Блаженный Николай Кочанов // Православный Церковный календарь. — URL: https://days.pravoslavie.ru/Life/life4315.htm (дата обращения: 16.03.2021).
2. Блаженный Николай Псковский // Православный Церковный календарь. — URL: https://days.pravoslavie.ru/Life/life525.htm (дата обращения: 16.03.2021).
3. Гоголь Н. В. Петербургские повести / авт. предислов. С. Бочаров. — М.: Правда, 1981. — 206 с.
4. Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: становление жанра. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995. — 258 с.
5. Емец Е. В. Развитие темы ‘маленького человека’ в произведениях русских классиков XIX века / Е. В. Емец, С. И. Якимова // Ученые заметки ТОГУ. — Т. 7. — 2016. — 3(2). — С. 27—32.
6. Захаров В. Н. Пасхальный рассказ как жанр русской литературы // Проблемы исторической поэтики. — 1994. — 3. — С. 249—261.
7. Злотникова Т. С. Ожидание и страх: философско-антропологические предвестия российских трансформаций ХХ века // Верхневолжский филологический вестник. — 2020. — 3 (22). — С. 195—202.
8. Киреева Н. Н. Осмысление горизонта возможностей атеистического экзистенциализма в приближении к пониманию сущности человека // Аналитика культурологии. — 2007. — 3 (9). — С. 39—42.
9. Козина Т. Н. Эволюция пасхального архетипа: монография. — Тамбов: Консалтинговая компания Юком, 2019. — 80 с.
10. Козьма М. П. Заглавие как способ декодирования художественного текста // Филологические науки. Вопросы теории и практики. — 2016. — 10—1 (64). — С. 85—87.
11. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина, Институт научн. информации по общественным наукам РАН. — М.: НПК ‘Интелвак’, 2001. — С. 494—495.
12. Манн Ю. В. Апология Башмачкина // Литература в школе. — 2013. — 8. — С. 11—13.
13. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. — Изд. 2-е, испр. и доп. — СПб., М.: Издание книгопродавца-типографа М.О. Вольфа, 1881. — Т. 2. — С. 426. — URL: https://runivers.ru/bookreader/ book10118/#page/2/mode/1up (дата обращения: 16.03.2021).
14. Словарь русского языка XVIII века. — Л.: Наука, 1984—… — Вып. 13. Молдавский-Напрокудить. — С. 198—199. — URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slovabc/14/sld19802.htm (дата обращения: 30.03.2021).
15. Николина Н. А. Семантика заглавия романа Е. Водолазкина ‘Авиатор’ / Н. А. Николина, З. Ю. Петрова // Русская речь. — 2019. — 6. — С. 82—91.
16. Подковырин Ю. В. Заглавие // Новый филологический вестник. — 2011. — 2 (17). — С. 101—110.
17. Пушкин А. С. Борис Годунов // Полн. собр. соч.: в 10 т. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977—1979. — Т. 5. Евгений Онегин. Драматические произведения. — 1978. — С. 187—285.
18. Расторгуева В. С. Старое и новое в ‘маленьком человеке’ // Вестник КГПУ им. В.П. Астафьева, Филология. — 2012. — 4. — С. 310—315.
19. Свенцицкий В. Назначение. Собр. соч. — М.: Даръ, 2008. — Т. 1. — С. 486—508.
20. Сокол Е. М. ‘Маленький человек’ в творчестве русских писателей 1840-х годов в свете христианской традиции: От Гоголя — к Достоевскому: автореф. дис. … канд. филол. наук. — М., 2003. — 24 с.
21. Сокол Е. М. ‘Маленький человек’ в творчестве русских писателей 1840-х годов в свете христианской традиции: От Гоголя — к Достоевскому. — URL: https://www.dissercat.com/content/malenkii-chelovek-v-tvorchestve-russkikh-pisatelei1840-kh-godov-v-svete-khristianskoi-tradi (дата обращения: 16.03.2021).
22. Столярова И. В. Многозначность ‘сильных позиций’ текста (на материале рассказов Т. Толстой) // Вестник Новосибирского государственного педагогического университета. — 2014. — 3 (19). — С. 162—170.
23. Фатеева Н. А. Семантические трансформации слов заголовочного комплекса в современной прозе / Н. А. Фатеева, Н. А. Николина, З. Ю. Петрова // Семантика и прагматика языковых единиц: материалы Международной научной конференции. — Калуга: Издательство Калужского государственного университета им. К. Э. Циолковского, 2019. — С. 175—182.
24. Чехов А. П. Человек в футляре: повести и рассказы. — М.: Художественная литература, 1979. — 126 с.
25. Эпштейн М. Н. Маленький человек в футляре: cиндром БашмачкинаБеликова // Ирония идеала. Парадоксы русской литературы. — URL: https://culture.wikireading.ru/67166 (дата обращения: 16.03.2021).
26. Юродивый // Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. — 2-е изд., испр. и доп. — СПб., М.: Издание книгопродавцатипографа М.О. Вольфа, 1882. — Т. 4. — С. 690. — URL: https://runivers.ru/bookreader/ book10120/#page/2/mode/1up (дата обращения: 16.03.2021).