Перейти к контенту
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: ‘Искусство—СПБ’, 2001.
Нет, дедушка, недаром я на остров
Средь непогоды грозовой добрался.
Теперь я вижу, что тебя мне нужно.
А сколько раз сомненье начинало
Моей душой овладевать. Напрасны
Казались мне исканья и усилья.
Доверился я, будто мальчик, сказкам,
Ищу неведомо какого клада,
Иду в неведомо какое место,
Разузнаю неведомо о чем.
Я уж отчаялся. Хотел обратно
При первой же возможности вернуться.
Теперь все изменилось. Не уйду я,
Пока не выгонишь.
Зачем мне гнать,
Я рад тебе. Живи да слушай море,
Следи за облаками в небе синем,
Молись и думай.
Ты не все сказал мне.
То, что тебя особенно пленяет,
Не перечислил ты.
А я не знаю,
Чем ты на острове займешь досуги.
Тут кроме облаков да моря нету
Ни одного занятного предмета.
Еще ты молод. Для забавы время
Не отошло.
Нет, не в забавах дело,
Я их на дальнем берегу оставил.
Подсказывает разум неспокойный,
Что речь твоя — вот клад, искомый мною.
Ты много знаешь. Много видел в жизни…
Но и не в этом дело. Не напрасно
Сидишь на острове пустынном годы:
Уверен я, — ты голоса здесь слышишь,
Тебя виденья посещают тайно,
И лестницу священную от неба
До волн зеленых ангелы спускают.
Ты их полночный верный собеседник.
Так повтори мне их слова святые:
Изголодалось сердце. В мире жить —
Одно лишь значит: непонятным мерить
Такое ж непонятное.
О сердце,
О чистоты нетронутый источник,
И ты увидишь то, что вижу я.
Смотри на запад. Что перед тобою?
Над морем золотятся облака,
Как корабли, напрягшие ветрила,
Плывут, плывут среди лазури бледной.
Семь облаков. Семь тучек легкокрылых.
Семь ангелов, одетых в одеянья
Из солнечных лучей. Ты видишь, — чаши
В своих прозрачных дланях подымают,
Возносят их все выше, в дали неба.
И первый ангел, тот, что ближе к солнцу,
Огнем и золотом сейчас пронизан.
Гляди, гляди, — вот он расправил крылья,
И пламенные волосы струятся
Вдоль лика светозарного. Прозрачны
Его спокойные глаза. Вот чаша
Возносится к престолу Божьей Славы.
Господь благослови! Он опрокинет
Напиток страшный. Он зальет им землю.
Ты видишь, видишь?
Страшно мне смотреть.
Все кончено. Вот влага золотая,
Как водопад, низверглась с высоты.
Остановись, мой мальчик, будем вместе
О разуменьи тайн молиться Богу.
Открой глаза нам. Изощри наш слух.
Куда упала ярости стрела.
Кого ты покарал своей десницей.
Обнажены какие корни жизни.
Помилуй, Господи, и вразуми нас.
Помилуй, Господи, открой нам зренье.
Да, древний дуб подсекла влага злая.
Труд, труд — благословенье и проклятье,
Труд — наказанье грешного Адама.
Труд творческий — его Богоподобье…
Извечно выходил на ниву пахарь.
Рука ткача полотна ткала. Молот
По воле кузнеца ковал железо.
В поту трудился человек извечно.
И часто познавал он Божью тайну:
Проклятье становилось благодатью
И не был труженик рабом наемным, —
Сотрудником он делался Господним.
Учитель говорил нам: ‘Как Отец Мой
Доныне трудится, тружусь и Я’.
И по Его стопам мы с сетью вышли,
И неустанно тянем невод полный,
На нивах трудимся, жнецы Господни.
Так было от начала мира. Ныне
Упала чаша ярости на землю,
И влага гнева отравила труд.
Все изменилось ныне. Будь свидетель
Переносись от берега глухого
На площадь города, в толпу людскую
Найди, где гневная струя излилась
Увидь, пойми.
Отец мой, что со мною?
Отец мой, где ты? Или это сон?
Иль ангел смерти ослепил мне очи?
Я безработный. Я шагаю в ногу
С законами, с их духом и с их смыслом.
Закон меня как будто умоляет:
Что хочешь делай, только не работай.
Я оплачу твои часы безделья,
За комнату внесу. Жене и детям
На годы я определю пособье.
Велик твой выбор: нищенствуй, иль пьянствуй
Иль не вставай неделями с постели,
Сбирай побор с бездельников богатых, —
Все можно, все оправдано законом.
Но если ты возмешься за работу
И донесет какой-нибудь завистник,
Что ты четвертый день таскаешь камни,
Поленья колешь или красишь стены, —
То берегись, — закон — он беспощаден:
С позором будешь вычеркнут из списка
Нуждающихся в помощи. С работой
Ты тоже распростишься, — и надолго.
Сам дьявол выдумал машинку эту:
Закрутит колесо, — без остановки
Крутиться будет. Говорят, когда-то
Ученые изобрести хотели
Непрекращающееся движенье,
И ничего у них не выходило,
Как ни хитрили, — тренья побороть
Механика ученая не может.
Но жизнь искуснее их оказалась:
Из нас любой без остановки будет
В проклятом колесе крутиться.
Нам бы
Хоть ямы выгребные чистить дали,
Хотя бы нас полезными признали
И нужными в каком угодно деле, —
Почувствовали б мы себя спокойней, —
Не хлам ненужный, — человеки тоже, —
Коль человек, то жить имею право.
Да, мышц рабочих перепроизводство —
Вот время наше чем известно будет.
Коль мышцы не нужны, — душа подавно:
Она всегда недорого ценилась.
При хорошо трудящейся машине
Ее терпели.
Лишняя душа
Находит, что сейчас не лишним было б
В компаньи лишнего хватить.
И дело.
Кто хочет? В складчину. Я ставлю первый.
Приятель мой блаженной смертью умер.
Напился с вечера. Едва дополз
До конуры своей. Спать завалился.
А утром в дверь не достучались. Смотрим,
Уже успел похолодеть. Блаженство!
Вот за блаженную кончину выпьем.
Бутылочка, бутылочка без дна.
Деньки мои, деньки мои без смысла.
Дорога под ногами не видна,
Со всех сторон густая мгла нависла.
Налево — яма, напрямик — ухаб,
Направо — невылазная грязища.
А все же как бы ни был пьян и слаб,
А доползу, наверно, до кладбища.
Там складывают весь ненужный лом
Средь скользкой и промозглой глины.
Бутылочка, с тобою напролом,
С тобой ничто не страшно, друг единый.
А матушка-покойница, качая
Меня, младенца, думала о счастье,
О том, как вырасту, разбогатею,
Как буду торговать в своей лавчонке,
Женюсь на раскрасавице…
Бутылка
Не очень-то вместительной была.
Повторим, братцы.
Я плачу вторую.
Какой тяжелый сон смущал мне душу:
Жизнь без надежды, без просвета снилась.
Живым я был в тяжелый гроб положен,
И слышал, — ударяли глухо комья
По крыше гробовой. Уж хоронили
Меня живого… Снова воздух вольный,
И легкий ветер, по морю скользящий,
И рядом ты, мой мудрый Тайнозритель.
Ты спал недолго.
Вечность, вечность спал я.
Как радостно, что можно просыпаться.
Когда ты засыпал, то в небе солнце
Лишь начинало к западу склоняться
И все топило в золотом потоке.
Теперь оно приблизилось к пучине
И золото сменяется багрянцем.
Но ангелов священную седмицу
Ты видишь ли по-прежнему, отец мой?
Смотри, как уголь раскаленный, чаша
Подъята тонкими перстами в небо.
Лучами рыжими метутся крылья,
И волосы расплавлены огнем,
Суровый взор мне прожигает душу.
Как копие летучее, струя
С высот низринулась из чаши пенной.
Кого пронзит? Кто ныне жертвой будет?
Закрой глаза, с вниманьем тихим слушай, —
Разлился гул в неведомых долинах,
Звучат там песни, слышны голоса,
И празднуют невидимые люди,
Толпа невидимая торжествует.
