СЕКРЕТНАЯ 1)
СЕКРЕТНАЯ 1)
(Изъ записокъ подслдственнаго арестанта).
Pereat mundus, fiat justicia!
Семилужинскій.
‘Дло’, No 5, 1869
Секретная, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1869
Время на прочтение: 11 минут(ы)
1) Эти отрывочныя записки случайно пріобртены мною отъ наслдниковъ несчастнаго арестанта, долгіе мсяцы томившагося въ тюрьм во время производства надъ нимъ слдствія. При прежнемъ судопроизводств такіе случаи бывали особенно часты. Слдствія тянулись не только мсяцы, но иногда и годы.
Помню, началась весна. Широко разлившіяся рки спокойно и ровно легли по равнинамъ, отразивъ свтлое весеннее небо, деревья зазеленли и покрылись пушистыми серьгами, молодая черемуха какъ невста убралась блыми гирляндами, кругомъ переливались нжныя и мягкія травы, головки веселыхъ цвтовъ закивали на солнце, свободныя птицы ряли въ голубомъ и прозрачномъ воздух моей родины, юная верба опустила свои зеленыя руки въ озеро, зашумли тростники на зеленыхъ островахъ, молодой соловей началъ свою весеннюю псню и солнце обдало эту разцвтающую и ликующую природу своимъ жгучимъ и яркимъ свтомъ. Все звало къ жизни, къ любви, къ счастью!..
Въ такое то время меня подвезли къ большому каменному зданію О…скаго острога. Предо мною стоялъ извстный всмъ, вчно потрясающій фасадъ ‘мертваго дома’, ‘дома плача и скорби’, съ своими темными какъ впадины черепа окнами, съ гладко-форменнымъ видомъ, съ холодными и безсердечными каменными стнами, съ декорумомъ запоровъ, штыковъ, ршетокъ и блдно-зеленыхъ лицъ. Болзненно завизжала калитка желтыхъ форменныхъ воротъ, въ которую вошли мы, засовъ стукнулъ, быстро задвинутый за нами часовымъ. Изчезъ уличный шумъ и насъ окружило мертвое молчаніе тюрьмы. У меня какъ будто что-то оторвалось отъ сердца. Я чувствовалъ, что за этою калиткою остались вольный міръ, моя свобода, жизнь. Я отрывался отъ нихъ. На долго ли!?..
Мы вошли въ мрачную кордегардію острога съ какими-то готическими окнами и средневковой мебелью, тяжелыя, неуклюжія скамьи, оружіе около стнъ, толпа надзирателей и солдатъ — все это тснилось среди мрака и грязи. Усатый и форменный народъ съ тупымъ любопытствомъ стснился около меня, толстенькій и круглый какъ шаръ смотритель суетился съ бумагами, росписывался, употребляя усилія, чтобы макнуть перо въ чернильницу, заплывшую тиной и грязью, таялъ отъ жары и отиралъ крупно льющійся потъ съ озабоченнаго и пухлаго лица, въ тоже время одинъ изъ надзирателей уже лзъ въ мой чемоданъ, а красный, съ рыжими усами и бойкимъ взглядомъ ключникъ безцеремонно началъ меня ощупывать съ видомъ такой ловкости, какой не достигнетъ никакой акушеръ. Я невольно отшатнулся, но онъ, даже не взглянувъ, упорно ползъ въ голенища моихъ сапогъ и затмъ погрузилъ красныя клешни свои въ мои карманы, даже съ большею развязностью, чмъ въ свои собственныя. Какое-то непріятное чувство охватило меня, горькое чувство обиды, униженія. Непріятно было быть въ положеніи какого-то мазурика. Я насилу совладалъ съ своимъ смущеніемъ, и даже не обратилъ особаго вниманія, какъ мой перочинный ножичекъ съ какимъ-то завалявшимся гривенникомъ перешелъ въ карманъ ревизора.— ‘Извините, это у насъ ужь такъ заведено,’ успокоивалъ меня въ тоже время на счетъ обыска вжливый смотритель. Кончились эти пытки. Я отдалъ деньги, табакъ, при чемъ однако смотритель сдлалъ мн компромисъ на десятокъ папиросъ, какъ арестанту изъ благородныхъ. Скоро смотритель изчезъ и затмъ отданъ былъ закулисный приказъ вести меня внутрь острога. Мы пошли по извилистымъ и темнымъ корридорамъ, изрывшимъ какъ жилы внутренность этого мрачнаго жилища. Мы шли по каменному полу, везд висли каменные своды, придавая суровый и таинственный видъ зданію. Сзади гремла сабля и приклады, слышался топотъ конвоя, впереди бжалъ толстенькій и лысый ключникъ съ ключами. По сторонамъ виднлись выкрашенныя черной краской двери съ маленькими окошечками. За одной изъ нихъ слышался шумъ.— ‘Наручнями его, наручнями!’ кричала какая-то хриплая глотка. Затмъ кто-то завозился и тяжело грянулся на нары. Все это пронеслись быстро и мы очутились въ пустынномъ закоулк корридора. Ключникъ вжливо остановился у отворенной двери въ маленькую, мрачную комнатку, изъ которой обдавало затхлымъ, стоячимъ воздухомъ. Я взглянулъ на моего харона: поза его была такая выжидающая и приглашающая въ тоже время, что я поспшилъ войти сюда. Прежде всего мн кинулись въ глаза, въ этой комнат закупоренныя, двойныя, страшно засаленныя рамы. Я обратился было, чтобы сдлать вопросъ на счетъ ихъ, но уже не нашелъ никого. Ключникъ зналъ свое дло, и лишь только я сдлалъ шагъ, какъ дверь захлопнулась, глухо стукнулъ тяжелый засовъ и уже визжалъ раздирающій ухо старый, экономическій острожный замокъ. Конвой удалялся, оставивъ у дверей камеры браваго часоваго, который стоялъ все еще вытянувшись. Я осмотрлъ комнату. Это была обыкновенная секретная камера, шаговъ 6 въ длину и шага 3 въ ширину. Свтъ тускло пробивался въ запыленныя и загаженныя мухами рамы, ршетка длала окно еще темне. Стны комнаты были покрыты красными пятнами — слдъ ожесточенной борьбы кого-то съ клопами, въ сторон стояла занимающая полкомнаты кровать съ арестантскимъ тюфякомъ, толстымъ какъ рогожа, покрытымъ тоже кровавыми пятнами. Подъ кроватью, въ сло пыли, валялась портянка и деревянный обрубокъ, залитый саломъ — слдъ прежняго жильца. Кто онъ былъ? убійца, воръ или разбойникъ? Какъ онъ проводилъ здсь время, какъ онъ ожидалъ наказанія, какъ онъ мучился ночи? болзненно зашевелилось въ голов моей. Но что придавало боле всего мрачный и узничный видъ секретной, это — большая черная дверь съ маленькимъ стекломъ, въ которую то и дло заглядывалъ часовой и за которой въ антрактахъ онъ брякалъ ружьемъ. Странно, эта комната, хотя я ее въ первый разъ видлъ, показалась мн знакомою. И вдругъ моя память стала рисовать мн далекое прошлое. И оно встало озаренное солнцемъ моей весны, моего дтства. Я вижу праздничный веселый день. Богатая свтская дама, моя мать, детъ со мною къ обдни въ острожную церковь нашего родного города. Тогда я былъ веселымъ и балованнымъ ребенкомъ. Съ удивленіемъ смотрлъ я любопытными дтскими глазами на блдныхъ людей, въ срыхъ халатахъ, съ унылой, убитой наружностью стоявшихъ противъ насъ за ршеткой. ‘Это все несчастные, несчастные, мой другъ,’ говоритъ мать моя. Посл обдни мы съ смотрителемъ замка пошли посмотрть несчастныхъ. Я не помню, много ли мы обходили камеръ, но одна изъ нихъ въ особенности врзалась въ памяти. Въ низенькомъ корридор нижняго этажа смотритель отперъ намъ черную дверь съ надписью на верху: ‘за грабежъ и убійство.’ Тогда мы увидли одиночнаго арестанта, онъ былъ молодъ, съ худымъ и блднымъ тюремнымъ лицомъ, волосы его висли въ безпорядк на лбу, глаза его были красны и какъ-то безумно блуждали, онъ всталъ и поволочилъ за собою цпь, на которой былъ прикованъ къ стн. Но главное — онъ сидлъ въ такой же точь въ точь комнат, въ которой очутился теперь я. ‘Боже мой, мать моя, мать моя! что, если бы ты увидла здсь своего сына!’ мелькнуло въ голов моей. У меня что-то стиснуло подъ сердцемъ и начало душить меня… Все дтство, полное ласки и любви, вся юность, полная живыхъ и чарующихъ впечатлній жизни, вспыхнули передо мною, старыя свтлыя картины нахлынули на меня сотнями образовъ… Зашевелилось въ сердц и недавнее прошлое, озаренное яркимъ свтомъ весны и надежды… А закатывающееся солнце, какъ нарочно въ это время, ударило въ тусклое окно и мутнымъ пятномъ отразилось на стн моего темнаго гроба. Я понялъ, какъ теперь за стнами свтло, какъ ласково тамъ смотрла природа, какъ ликовала тамъ жизнь, и жажда чего-то навсегда погибшаго закипла въ моемъ сердц. Я былъ тогда очень молодъ, друзья мои, я еще жить хотлъ, я любить хотлъ… А секретная становилась все темне и темне, стны ея какъ будто сжимались, какъ будто давили меня. ‘Проклятіе! Да какая же это могила!’ шевельнулось въ ум моемъ…
Вотъ каково было первое впечатлніе моего новаго жилища. Много прошло времени, пока я не сталъ страшиться его, долго еще пришлось бороться съ воспоминаніями и картинами другой жизни, съ влеченіемъ къ свобод. Много нужно было времени, чтобы отршиться отъ прошлаго, не смотрть въ будущее, и стать хладнокровнымъ зрителемъ и наблюдателемъ окружающаго. До тхъ поръ мн пришлось вынести всю тяжесть одиночнаго подслдственнаго заключенія и самую суровую тюремную обстановку.
Тяжело свжему человку пріучаться къ мысли, что находишься въ тюрьм. ‘Воля’ — какое это потрясающее слово въ острог, я долго не могъ пріучиться къ его значенію здсь. ‘Нашъ ключникъ пришелъ съ воли’, говорятъ арестанты. ‘Еще, братцы, одного съ воли привели’, грустно звучитъ гд-то. ‘Когда-то, ахъ! когда-то на волю!’ слышится постоянно кругомъ. Тяжело пріучиться къ тюремнымъ ограниченіямъ, приходится ограничить себя шагами, воздухомъ, свтомъ, словомъ всмъ, чмъ такъ привыкъ дорожить человкъ, особенно когда этого лишается. Въ моей секретной комнат былъ полусвтъ, и это составляло тяжелый контрастъ съ свтлымъ лтнимъ воздухомъ и залитымъ свтомъ дворомъ, виднвшимся изъ моего окна, эта яркая картина для меня была вчно за отвратительнымъ сальнымъ стекломъ и всегда возбуждала во мн узническую зависть. Затхлый воздухъ камеры съ непривычки душилъ меня, кром того онъ отравлялся постоянно сосдними ретирадами, которые въ провинціальныхъ острогахъ содержатся невообразимо грязно и небрежно. Иногда задыхаясь, я съ жадностью приникалъ къ вентилятору съ вершковымъ отверстіемъ, и то на половину загороженнымъ ршеткою, чтобы дохнуть свжимъ воздухомъ, взглянуть на чистую краску неба. Чрезъ эту форточку я получалъ довольно казенную порцію того и другого. Движеніе — необходимость для человка, но оно невыносимо въ клтк въ 6 шаговъ. Тмъ не мене, я то ходилъ по цлымъ часамъ до круженія головы, то ложился и также по цлымъ часамъ лежалъ на койк. Усталые однообразіемъ глаза лниво бродятъ по испещреннымъ клопами стнамъ, по потолку, по черной двери и снова падаютъ на тже предметы. Слухъ въ одиночной тюрьм длается чуткимъ, среди молчанія васъ тревожитъ малйшій звукъ или шорохъ, вы подозрительно въ него вслушиваетесь, нервы напряжены до чрезвычайности. Я помню, какъ во мн безпокойно и болзненно отзывался каждый стукъ ружья у часоваго, а онъ какъ нарочно играетъ ружьемъ. Ночью въ особенности вслушивается одиночный арестантъ. Мрно ходитъ часовой и звукъ шаговъ его отдается медленно, монотонно и невыносимо томительно. Глаза арестанта не смыкаетъ сонъ, что понятно при недостатк движенія, при спертомъ воздух, при постоянно выжидательномъ настроеніи. Кто-то щелкнулъ…. гд-то раздались шаги. Откуда-то донесся невнятный, глухой, задушенный стонъ Что это?! Такъ больныя и раздражительныя дти вслушиваются ночью.
Утро. Стучитъ тяжелый засовъ, скриптъ замокъ, прерванъ вашъ сонъ, которымъ вы едва забылись передъ утромъ, а съ нимъ изчезла и вольная греза, испуганная этой желзной дйствительностью. Входитъ ключникъ съ казенными щами, онъ смотритъ заискивающими, плутовскими глазами и лебезитъ около васъ. Вы думали что-то спросить его, но остановились. Эта фигура тюремщика вамъ становится противной. Дверь однако предупредительно и быстро затворилась, ключникъ таинственно пошептался съ часовымъ насчетъ досмотра и удалился. Недовольные, раздраженные, вы проснулись и въ томъ же расположеніи духа продолжается день. Васъ бситъ и одиночество, и заглядываніе въ форточку двери караульнаго начальства, и тупое, безъ выраженія, лицо часоваго, и скрипъ замковъ, одиночный арестантъ длается невольно болзненно-раздражительнымъ. Это перечувствуетъ почти каждый человкъ въ одиночеств ‘секретной.’ Злоба на все и на всхъ охватываетъ душу арестанта, онъ порывисто ходитъ по своей клтк, грудь бушуетъ и вздымается, бшенство начинаетъ душить его. Но что тяжеле всего, — это то, что одиночный арестантъ долженъ нести свое горе и досаду въ себ, ему нельзя высказаться, у него нтъ облегчающаго рефлекса для разряженія своего чувства. И чмъ молчаливе, чмъ скрытне долженъ держать себя арестантъ, тмъ сильне и яростне развивается его злоба. Въ этомъ безмолвномъ, мучительномъ гнв арестантъ проводитъ дни, мсяцы, а то и годы. Онъ издаетъ безмолвные вопли, онъ молчаливо клянется въ мести и часто въ немъ вырабатывается грозный характеръ, который современемъ, конечно, проявится въ жизни и въ отношеніяхъ къ людямъ, — самымъ злымъ, самымъ опаснымъ образомъ. Преступники грубые и неразвитые, сидвшіе долго въ уединеніи на цпи, являлись впослдствіи еще озлобленне и безпощадне, изъ нихъ выходили самые страшные мстители и убійцы. Это можно видть изъ жизни многихъ нашихъ каторжныхъ, сиживавшихъ на цпи. Долгое уединеніе воспитывало желчными и озлобленными даже людей развитыхъ, у которыхъ довольно силенъ интеллектъ, чтобы обладать страстью и хладнокровно обсуждать свое положеніе. Примръ воспитанныхъ такимъ путемъ озлобленія и мстительности, можно видть въ характер Бланки Младшаго, предводителя демократіи въ 1848 году. Въ европейскихъ пенитенціаріяхъ извстно по наблюденіямъ, что съ келейно-заключенными вслдствіе злобы являются такъ называемые ‘взрывы’ или порывы бшенства въ вид сильнйшихъ аффектовъ. Въ русской тюрьм я видлъ, какъ терпливые и выносливые каторжные, не разъ спокойно ходившіе подъ плети, посаженные на долго въ секретныя, худли, бились съ досады головой объ полъ, а иногда плакали, другіе арестанты, часто скромные по натур, били стекла, разбивали двери и кидались съ шайками на ключниковъ. Въ острогахъ ключникамъ и надзирателямъ баталіи и ссоры приходится боле всего имть съ секретными арестантами. Это болзненное, раздраженное состояніе секретнаго арестанта обнаруживается какъ при самомъ незначительномъ повод въ острог, такъ часто и на допросахъ предъ судьями и слдователями. Иногда ‘упорство’ и ‘грубость’, столь многознаменательные признаки преступности въ глазахъ слдователя, есть просто болзненное раздраженіе организма у уединенно-заключеннаго, фактъ, объясняющійся не ‘злою волею’, а патологическимъ разстройствомъ организма, явившимся какъ результатъ тюремныхъ ограниченій и стсненій свободной, нормальной жизни человка.
Но бываютъ у уединеннаго арестанта минуты и другого свойства. Это минуты реакціи посл сильнаго неестественнаго раздраженія организма, минуты безсилія, гнетущей тоски, когда весь организмъ ослабваетъ подъ вліяніемъ отчаянія и безвыходности, человкъ тогда падаетъ духомъ и энергіей. Въ такія минуты секретный лежитъ какъ трупъ въ какой-то тупой безнадежности, съ ноющимъ сердцемъ, съ безмолвными рыданіями въ груди. Затмъ мало-по-малу это состояніе переходитъ къ постоянной тихой грусти и къ какому-то безжизненному и апатическому прозябанію, обозначающему упадокъ всхъ силъ. Если при кратковременномъ уединеніи такое состояніе организма является временнымъ припадкомъ, то при долгомъ одиночномъ заключеніи оно переходитъ въ постоянное и хроническое. Въ долгосрочномъ уединенномъ заключеніи тоска и мысль о безвыходности можетъ довести человка до положительнаго изнеможенія, до потери всякой нравственной силы, до животной покорности и отупнія. Это называется, на язык экспериментаторовъ одиночнаго заключенія, ‘усмиреніемъ и приведеніемъ къ раскаянію’ личности. Въ этомъ состоялъ апофеозъ одиночнаго исправленія, до котораго старались довести преступника европейскіе и американскіе тюремщики-теоретики, творцы филадельфійской системы. Но легко замтить, что это, такъ называемое, исправленіе есть, на самомъ дл, просто результатъ физическаго ослабленія человка и доведеніе его до болзненнаго изнуреннаго состоянія. Разъ доведенный до такой покорности субъектъ, потерявшій всякую силу и энергію, становится на самую жалкую степень существованія, онъ теряетъ самую лучшую изъ чертъ человческаго характера — свою самобытность, наклонность къ независимости, къ иниціатив, и длается забитымъ, безсмысленнымъ рабомъ, неспособнымъ ни къ какой энергической дятельности. Такихъ опустившихся, забитыхъ, вчно унылыхъ и больныхъ личностей можно видть во всхъ европейскихъ пенитенціаріяхъ: это блдный, худой и измозженный народъ, дошедшій до животной покорности и идіотизма, онъ машинально живетъ и машинально повинуется взгляду тюремщика съ плетью въ рук. Таковъ новоизобртенный способъ приведенія личности изъ ненормальнаго состоянія въ нормальное. Только не на оборотъ ли, не приведеніе ли это изъ нормальнаго состоянія въ ненормальное? Не убійство ли это духа?! Не обезчеловченіе ли это скоре личности? Надъ этимъ-бы еще не мшало пенитенціаристамъ задуматься.
Но если тяжело положеніе уединеннаго узника, мучающагося отъ стсненія его свободы, то оно во сто кратъ тяжеле для арестанта подслдственнаго, терзаемаго наедин мыслью о слдствіи, подсудности и находящагося въ загадочномъ положеніи относительно судьбы своей. Поэтому подслдственное уединеніе должно строго отличаться отъ срочнаго пенитенціарнаго по приговору суда. Срочный арестантъ терпитъ лишь отъ ограниченія его свободы, но онъ можетъ спокойно ожидать срока, если заключеніе не черезчуръ долго и если ему дозволено заниматься въ это время трудомъ, а не быть въ праздности, но подслдственный можетъ испытать въ самый короткій срокъ самыя мучительныя ощущенія и нравственныя пытки. Подслдственному не до работы, срока заключенія онъ не предвидитъ, и это составляетъ самую тяжелую сторону его ареста.
Я помню свои подслдственныя испытанія. Посл допросовъ для меня наступили самые мучительные часы. Атакуемый подозрніями и обвиненіями, особенно въ сильномъ преступленіи, человкъ въ это время чувствуетъ себя на краю гибели. Что страшне всего — это то, что судьба обвиняемаго въ эту минуту зависитъ отъ него же самого. Если онъ невиненъ, онъ долженъ измышлять аргументы въ свое оправданіе и опровергать подозрнія, виновный измышляетъ средства опровергнуть улики, скрыть слды и т. д. Въ томъ и другомъ случа обвиняемый постоянно борется за свою жизнь. Онъ чувствуетъ, что одно неосторожное слово, и онъ погибъ. Въ это-то время наступаетъ та психическая борьба, та напряженная головная работа, которая ни на секунду не дастъ покоя, изсушаетъ мозгъ, доводитъ до изнеможенія и безсилія организмъ. Въ это время утомляешься, какъ будто исполнялъ страшную физическую работу. Мысли въ голов толпятся въ безпорядк, вереницей встаютъ мучительныя предположенія, самые изворотливые проекты вьются какъ зми одинъ за другимъ, одно ршеніе смняется другимъ, и что ужасне всего, что ни на одномъ не останавливаешься. Ряды идей пробгаютъ съ неимоврной быстротой, то поспваютъ и необыкновенно широко развертываются въ одну минуту, какъ сказочные дворцы, то также быстро и безслдно рушатся. Такъ проходятъ часы и дни. А ночи! Боже мой, что это за ночи! Вечеромъ у человка фантазія обыкновенно усиливается, въ спертомъ и душномъ воздух секретной, кром того, являются приливы крови къ голов, поэтому воображеніе сильне работаетъ и фантазія становится чудовищной и болзненной. Въ это время начинается самая адская пляска мыслей. Тутъ возникаютъ самыя загадочныя идеи и предположенія, переростая одни другихъ чудовищностью, напуганная фантазія строитъ уродливыя и страшныя картины, создаются самые неосуществимые планы, надъ которыми приходится смяться на утро, приходятъ нелпыя, но, тмъ немене, самыя ршительныя мысли, и все жжетъ мозгъ и заставляетъ болзненно пугаться сердце. Наконецъ, утомившагося, васъ охватываетъ полузабытье, но голова работаетъ въ данномъ направленіи, только мысли смняются бредомъ. Грозные, фантастическіе призраки, а то изъ дйствительнаго міра не мене страшные образы, вмст съ потрясающими эшафотными сценами, толпятся въ разстроенной фантазіи. Еще сильный приливъ крови къ голов — и въ глазахъ покатились мертвыя, окровавленныя головы, человкъ погрузился въ міръ галлюцинацій. Еще шагъ, и онъ будетъ доведенъ до сумасшествія. Подъ вліяніемъ такихъ фантасмагорій, бывали случаи, что люди лишались разсудка навсегда. Я помню какъ разъ стны нашего острога, среди ночи, потряслись воплями сходившаго съ ума подслдственнаго. Цлыя ночи онъ бгалъ въ изступленіи по своей секретной. Онъ то звалъ жену и дтей, то неистово рыдалъ, то молился, то безумно вскрикивалъ, какъ будто разбивали ему грудь желзными молотами… Ни медицинская помощь, а впослдствіи и самая свобода не помогли ему. Онъ остался въ состояніи какого-то духовиднія, ему казалось, что его преслдовали дьяволы. Такъ отъ одного удара терпятъ навсегда несчастное крушеніе вс способности, уже не говоря объ извращеніи убжденій, привитыхъ образованіемъ. Въ этомъ же болзненномъ состояніи помшательства, люди кидаются иногда въ самое ужасное отчаяніе и безнадежность и лишаютъ себя жизни. Иногда преувеличенный страхъ грознаго слдствія или боязнь выдать тайну, при ослабвающихъ силахъ, еще боле располагаетъ къ этому.
Но если и не кончилось дло катастрофами, то сколько мукъ перенесетъ такой подслдственный секретный, которыя отразятся и на его физической организаціи, на его силахъ, способностяхъ и на годахъ жизни. Если приговаримые къ смерти сдютъ въ одну ночь, какъ Марія-Антуанета, если другіе впадаютъ въ чахотку и умираютъ въ нсколько дней, предвидя свой смертный приговоръ, то у подслдственнаго, подъ вліяніемъ загадочности судьбы его, при ожиданіи часто преувеличеннаго наказанія, сдетъ за то изо дня въ день волосъ за волосомъ, а драгоцнныя капли жизни точатся по часамъ и уносятся безслдно навсегда, только впослдствіи обнаружится этотъ горькій дефицитъ въ недожитыхъ годахъ и въ убитыхъ силахъ.
Я пережилъ подслдственныя тяжкія минуты. Благодаря небо, прошли для меня эти дни и ночи, прошло слдствіе. Мое окно было открыто. Нжащій воздухъ пахнулъ на меня и освжилъ блдное какъ стна лицо. Я пощупалъ свою голову, прислушался къ сердцу. Слава Богу, мысль моя пережила тяжкія испытанія, робкое дитя мое бьется ровно, успокоилось и не измнилось. А кажется многое ли, многое ли получилъ я. Но что до этого! Свтъ и солнце опять доступны мн. Я слышу, какъ поцлуй весны коснулся моего сердца и кровь заиграла и покатилась быстро и весело по молодому тлу, затрепетавшему жизнью и любовно. Безумные мечты и надежды опять охватили меня, угнетенная мысль вырвалась и вольно понеслась въ даль за эти виднющіяся зеленыя поля, къ теб, моя дорогая… Я упалъ своей истомленной головой на окно. О жизнь, подкупающая, вчно прекрасная, вчно влекущая, я былъ опять твой!..