Сцены и характеры из нового романа Эллиота, Элиот Джордж, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 91 минут(ы)

СЦЕНЫ И ХАРАКТЕРЫ ИЗЪ НОВАГО РОМАНА ЭЛЛОТА.

Daniel Deronda, by George Elliot

Имя Джорджа Элліота настолько популярно въ Англіи, ню появленіе каждаго новаго произведенія этой писательницы составляетъ крупное событіе, одинаково интересующее какъ міръ присяжныхъ литераторовъ, такъ и публику. Въ этомъ отношеніи, новый ея романъ: ‘Daniel Deronda’, котораго послдній выпускъ появился прошедшею осенью, не составилъ исключенія, а можетъ быть возбудилъ больше толковъ, споровъ за и противъ, чмъ вс шальные ея романы вмст взятые. Не ограничиваясь, по прежнему, набрасываніемъ живыхъ и яркихъ картинъ современныхъ нравовъ Англіи, Джорджъ Элліотъ на этотъ разъ коснулся и еврейскаго вопроса, выражая устами двухъ своихъ героевъ упованіе на соціальное и политическое возрожденіе еврейскаго народа. Какъ художникъ, онъ выразилъ свою основную мысль не въ форм диссертаціи, и живымъ толкованіемъ этой мысли у него является Даніэль Деронда. Въ прежнихъ своихъ романахъ Джорджъ Элліотъ выводилъ на сцену героевъ діаметрально противоположныхъ Даніэлю, возьмемъ для примра двухъ: Феликса Гольта {‘Felix Holt, or the Radical’.} и Адама Бида {Романъ подъ темъ же названіемъ.}, оба — люди изъ ряду вонъ выходящіе, умные, честные, симпатичные, но какъ тотъ, такъ и другой принадлежатъ въ числу такъ-назвываемыхъ практическихъ людей: ихъ внутренній міръ составляетъ одно нераздльное цлое съ ихъ вншней дятельностью, они какъ-бы вырзаны везъ одного куска. Подобные характеры легко поддаются описанію, какъ на страницахъ художественнаго романа, такъ и въ ежедневной жизни, предположите, что въ числ вашихъ знакомыхъ есть человкъ, похожій на Феликса или Адама Бида, и васъ кто-нибудь спросить: — что это за личность? Въ двухъ-трехъ словахъ вы очертите нравственный обливъ такого человка, черты крупныя, рзкія — обозначьте ихъ только поотчетливе — и готово! Деронда — совсмъ иное дло: для обрисовки подобнаго характера нужна тонкая и твердая кисть, такъ какъ весь онъ, вся его суть, вся его сила — въ его внутренней жизни, вншней дятельности у него въ теченіи всего романа нтъ никакой, она впереди — широкая, великая, но все же только впереди, намъ же его показываютъ единственно какъ человка, а отнюдь не какъ дятеля. Можно себ представить, что бы изъ подобной личности сдлалъ мало даровитый писатель, вмсто Деронды, мы бы увидли сухого резонра, громящаго всхъ и каждаго своими никому ненужными приговорами, а подъ перомъ Элліота явился живой человкъ, конечно — человкъ рдкій, но тмъ не мене реальный. Такіе люди существуютъ — сильные, а потому и спокойные,— разумные, а потому и снисходительные, любящіе и всепрощающіе, они полезны уже тмъ, что живутъ.

Деронда — еврей, но происхожденіе его составляетъ тайну для него самого, между тмъ въ душ Деронды живетъ какой-то отравный инстинктъ, не дающій ему покоя, не дозволяющій ему остановиться ни на какой форм общественной дятельности, онъ томится и страдаетъ, пока встрча съ Мордекаемъ, евреемъ, чающимъ возрожденія своего народа, не вызываетъ въ душ пылкаго юноши цлаго роя новыхъ мыслей, и не подготовляетъ его къ извстію, что и онъ — сынъ угнетеннаго племени. Съ минуты же, когда онъ узнаетъ объ этомъ, онъ весь принадлежитъ не себ, а своему длу,— задача жизни найдена.

Наиболе симпатичная черта въ характер Деронды — его способность сочувствовать всмъ и каждому, способность до юто сильная, что замкнутые и гордые по отношенію къ другимь (какъ, напр., Гвендолина), безъ малйшаго стыда раскрываютъ передъ нимъ свои душевныя раны, источникъ этой способности слдуетъ искать въ его личной судьб: при первомъ пробужденіи сознанія онъ уже началъ страдать: съ душой жаждущей привязанностей, семейныхъ узъ — онъ росъ одиноко, не зная ни отца, ни матери, дюжинную натуру подобныя тяжелыя впечатлнія только озлобили бы,— Даніэля они очистили, внушивъ ему живое сочувствіе ко всмъ страдальцамъ, какой бы ни былъ источникъ ихъ страданій. Особенности характера Деронда не позволяютъ намъ, въ нашемъ анализ, исключительно слдить за нимъ однимъ, вся его жизнь, конечно, въ его душ, но его душа станетъ намъ понятна, во всей крас своей, только тогда, когда мы будемъ разсматривать его отношенія къ другимъ, его столкновенія съ ними, его вліяніе на нихъ, вотъ, почему въ нашихъ очеркахъ такое же важное мсто, какъ и самъ Деронда, займутъ три личности, судьба коихъ нераздльно связана съ его судьбой.

Мы говоримъ о Мордека, Мирр и Гвендолин. Мордекай — вдохновенный еврей, энтузіастъ въ лучшемъ значеніи этого слова, какъ его опредляетъ самъ Деронда, человкъ всецло преданный своей великой иде, живущій и дышащій только ею.

Мирра — сестра его, прелестное поэтическое созданіе, одна изъ тхъ рдкихъ женщинъ, на которыхъ самая развращающая, самая ужасная среда не иметъ и не можетъ имть дурного вліянія. Это жемчужина, которую и грязь-то, коснувшись, только омыла — говоритъ о ней Джорджъ Элліотъ устами одного изъ дйствующихъ въ роман лицъ.

На обрисовку характера Гвендолина Гарлеть Джорджъ Элліотъ не пожаллъ труда и самой тщательной отдлки, за то эта женщина стоитъ передъ нами какъ живая, на ней главнымъ образомъ отразилось воспитательное вліяніе Даніэля Деронда, до встрчи съ нимъ Гвендолина — избалована, тщеславна, пуста, но подъ этими непривлекательными качествами таится въ зародыш много хорошаго, при первомъ же столкновеніи съ человкомъ, не преклонившимся передъ ней, а невольно давшимъ ей почувствовать свое превосходство — искра западаетъ ей въ душу, начинается тяжелая переработка, доводящая легкомысленную красавицу путемъ страданія до полнаго нравственнаго перерожденія. Весь этотъ процессъ художественно обрисованъ Элліотомъ: слдя шагъ за шагомъ за Гвендолной, мы во-очію видимъ, до какой степени мы бываемъ безумны, когда надемся узнать счастіе, не заботясь о главномъ — о томъ, чтобы былъ въ мир съ самими собой, вншнія обстоятельства, конечно, имютъ значеніе, но значеніе второстепенное, мы же постоянно отводимъ имъ главное мсто въ жизни, забывая, что въ себ самомъ, въ глубин своего нравственнаго я, человкъ носитъ и своего лучшаго друга, и своего злйшаго врага, это — не азбучная истина, а непреложный законъ нравственнаго міра, и каждый изъ насъ тысячу разъ видлъ примненіе его на самомъ себ.

Въ заключеніе, замтимъ, что одно изъ наиболе выдающихся достоинствъ разсматриваемаго нами романа заключается въ пониманіи той могучей, съ каждымъ днемъ крпнущей связи, какай существуетъ между современнымъ человкомъ и современнымъ обществомъ, между частью и цлымъ, по-истин, каждый изъ насъ можетъ быть вполн удовлетворенъ, лишь сознавая себя звеномъ великой цпи.

I.

Мсто дйствія первой сцены — великолпная, роскошно отдланная зала игорнаго дома въ Лейбронн, вокругъ длинныхъ столовъ толпится множество мужчинъ и женщинъ, принадлежащихъ во всмъ классамъ общества, ко всмъ національностямъ: тутъ вы найдете и знатную чопорную англійскую лэди, и рядомъ съ нею вполн приличнаго на видъ — блокураго лондонскаго торговца, испанцевъ, нмцевъ, итальянцевъ — вс народы, населяющіе Европу, повидимому, прислали сюда своихъ представителей. Общее вниманіе присутствующихъ обращено на молодую, чрезвычайно красивую и эффектную двушку, совершенно, повидимому, поглощенную своей, весьма, впрочемъ, счастливой игрой, миссъ Гвендолину Гарлетъ. Гвендолина Гарлетъ невольно приковываетъ къ себ взоры всхъ находящихся въ зад мужчинъ, и въ томъ числ — молодого красавца Даніаля Деронды, онъ стоитъ въ нсколькихъ шагахъ отъ стола, за которымъ идетъ самая жаркая игра, и не спускаетъ главъ съ молодой англичанки. Наконецъ, Гвендолина, чувствуя на себ чей-то пристальный взглядъ, невольно оглядывается, Деронда все стоитъ на томъ же мст, глаза ихъ встрчаются, и самоувренная миссъ испытываетъ впервые какое-то дотол ей совершенно невдомое и очень непріятное чувство. Ей смутно представляется, что этотъ человкъ смотритъ на нее какъ-бы сверху внизъ, что онъ совсмъ не то, что вс окружающіе ее въ эту минуту, что онъ самъ принадлежитъ къ какой-то высшей сфер, а ее разсматриваетъ какъ существо низшей породы. Чувство это сильно, но мгновенно — Гвендолина тотчасъ овладваетъ собой, и съ поблднвшими губами отворачивается отъ непрошеннаго молчаливаго ментора. Она продолжаетъ игру, но счастье ей измнило, взглядъ незнакомца видно парализовалъ его: карта за картой убита, Гвендолина продолжаетъ свою опасную забаву до той минуты, пока въ кошельк ея остается лишь нсколько золотыхъ монетъ.

Возвратясь въ этотъ вечеръ въ свою комнату, Гвендолина только что было собралась поразмыслить на свобод о мистер Деронд, произведшемъ на нее такое странное впечатлніе (ими его она успла узнать отъ одного изъ тхъ всезнаекъ, какіе всегда имются на водахъ), какъ ей подаютъ письмо матери, давшее совершенно иное и притомъ невеселое направленіе ея мыслямъ. Эта добрая, слабая и страстно любящая свою старшую дочь женщина вынуждена нанести своему ненаглядному сокровищу тяжелый ударъ: состояніе, которымъ она дорожила только потому, что оно было нужно ея Гвендолин — погибло безвозвратно, вслдствіе несостоятельности банкира, въ рукахъ коего находились капиталы какъ самой миссисъ Дэвилоу, такъ и сестры ея, и вообще всего ихъ семейства, разореніе полное, катастрофа страшная.

Въ первую минуту Гвендолина не можетъ ничего сообразить, но какъ только смутное сознаніе въ ней пробуждается, она начинаетъ жалть себя, мать ея, и безъ того всегда какая-то грустная, ей и при средствахъ жилось, кажется, не легко, но она, она — Гвендолина Гарлетъ, что она будетъ длать? ‘Мать зоветъ домой, надо хать,— разумется, я ни слова не скажу ни барону, ни баронесс Лангенъ о причин моего отъзда: что имъ за дло, какое право имю я посвящать неблизкихъ знакомыхъ, съ которыми путешествую, въ семейныя тайны? Да и совстно. Нужно же было мн давеча спустить вс свои деньги, вдь я была въ порядочномъ выигрыш, пригодилось бы, а все этотъ господинъ виноватъ, разв завтра еще, на прощаніе попытать счастья? Да денегъ мало. Ба! вотъ идея: заложу какому-нибудь ювелиру-ростовщику свое бирюзовое ожерелье, я же его кстати не надвала здсь…’ Вс эти мысли быстре вихря проносятся въ хорошенькой головк молодой миссъ, пока она неподвижно садитъ, прижавшись въ уголокъ дивана. Тмъ не мене, такъ какъ предстоящій отъздъ дло ршеное, то Гвендолина употребляетъ ночь на укладку своихъ вещей, занимающееся утро застаетъ ее за этимъ занятіемъ, она очень утомилась, но холодная ванна освжаетъ ее и нсколько успокоиваеть возбужденные нервы, притомъ, изящный дорожный костюмъ, въ который она облекается, такъ идетъ къ ней, срая войлочная шляпа, нахлобученная на самые глаза, такъ эффектно обрамляетъ ея личико, что она, совсмъ было собравшись выдти изъ дому, останавливается передъ зеркаломъ и любуется собой: положительно, утомленное выраженіе главъ длаетъ ее еще интересне.

Свою сдлку съ ростовщикомъ Гвендолина оканчиваетъ очень быстро, и возвращается домой нсколько успокоенная, часъ ранній, никто изъ ея знакомыхъ видть ее не могъ, вс еще спятъ, правда, окна лучшаго отеля во всемъ Лейбронн выходятъ на ту же площадь, какъ и магазинъ услужливаго ювелира, да вдь тамъ, кажется, некому за ней подсматривать? Вс эти соображенія вмст взятыя приводятъ ее въ довольно хорошее настроеніе духа, она сидитъ въ гостиной въ ожиданіи появленія хозяевъ въ раннему завтраку, все еще не зная — сегодня-ли она детъ или нтъ, какъ вошедшій слуга гостинницы подаетъ ей свертокъ, адресованный на ея имя. Смутное предчувствіе заставляетъ Гвендолину отнести свертокъ въ свою комнату, тамъ она раскрываетъ его и видитъ только-что заложенное ею ожерелье, завернутое въ батистовый платокъ съ оторваннымъ угломъ, къ ногамъ ея падаетъ записка — простой клочокъ бумаги, на которомъ быстрымъ, но четкимъ почеркомъ набросано нсколько словъ. Она поднимаетъ ее и читаетъ:

‘Незнакомецъ, нашедшій ожерелье миссъ Гарлетъ, возвращаетъ его ей, выражая при этомъ надежду, что она не захочетъ вторично потерять его’.

Жгучія слезы обиды потекли по щекамъ Гвендолины, никто до той минуты не смлъ относиться въ ней съ насмшкой и презрніемъ, а ей почему-то думается, что это дло Деронды (никто, кром его, не могъ выкупить ожерелья, онъ и живетъ-то въ отел, что противъ ювелира, она еще вчера это слышала). Въ тотъ же день миссъ Гарлетъ, не заглянувши даже въ игорный залъ, вызжаетъ съ вечернимъ поздомъ въ Брюссель, откуда направляется прямо домой, въ Оффендинъ, небольшое мстечко, лежащее въ западной части графства Уэссексъ.

Гвендолина Гарлетъ — единственная дочь у матери отъ перваго брака, и хотя отъ второго своего мужа миссисъ Дэвилоу иметъ еще трехъ дочерей, но первое мсто въ ея сердц и въ ея дом, всегда принадлежало Гвендолин. Съ самаго ранняго дтства она распоряжалась матерью, сестрами, гувернанткой, прислугой, какъ своими вассалами, ея воля — была законъ, сбоямъ комфортомъ она дорожила выше всего.

Случилось, ночью мать, спавшая въ одной комнат съ дочерью, заболла, замтивъ, что горничная забыла поставить на столикъ у кровати лекарство, она попросила дочь встать и сходить за нимъ. Миссъ Гвендолин въ ея мягкой постел было тепло и удобно, зябнуть ей не хотлось, а потому она осталась неподвижной, и только проворчала что-то сквозь зубы. Мать обошлась безъ лекарства, и ни единымъ словомъ не упрекнула дочь, но на другой день Гвендолина живо почувствовала, какъ мать должна быть ею недовольна, и постаралась загладитъ вину свою ласками, которыя ей ничего не стоили. Въ дтскихъ воспоминаніяхъ миссъ Гарлетъ былъ еще одинъ случай, о которомъ она никогда не могла вспомнить безъ нкотораго смущенія: она однажды задушила канарейку своей сестры за то, что несчастная птица своимъ рзкимъ пніемъ заглушала пніе самой Гвендолина, правда, она поспшила взамнъ погибшей канарейки подарить сестр бдую мышку, но память объ этомъ поступк долго-долго преслдовала ее.

Все свое дтство и первую юность Гвендолина провела на континент, и только за годъ до вышеупомянутой катастрофы переселилась, посл смерти отчима, съ матерью и сестрами въ Англію. Оффендинъ ей сразу понравился, домъ у никъ былъ красивый, хорошо меблированный, комфортабельный, ттка — миссисъ Гаскойнъ, мужъ ея, еще очень красивый мужчина, несмотря на свои пятьдесятъ лтъ, образованный, привтливый и величавый, чуждый всякихъ узкихъ и одностороннихъ взглядовъ, составляющихъ слабую сторону большинства его собратій (англиканскаго духовенства), ихъ хорошенькая и кроткая дочка Анна — вс сразу поддались обаянію Гвендолины, и увеличили собой число ея царедворцовъ. Дядя въ особенности былъ очарованъ племянницей, онъ взялъ ее подъ свое крылышко, познакомилъ со всмъ лучшимъ обществомъ Оффендина и окрестныхъ замковъ, будучи увренъ, что Гвена сдлаетъ блестящую партію. Сама молодая двушка мало думала о замужств: драмы, въ которыхъ она воображала себя героиней — не приводили къ этому концу. Слова нтъ, говаривала она себ,— знать, что по теб многіе безнадежно вздыхаютъ — необходимая и пріятная гарантія женскаго могущества, но, съ другой стороны, сдлаться женой, опутать себя цпями, имть кучу дтей — весьма непріятная необходимость. Гвендолина старалась, даже мысленно, не останавливаться на этой необходимости. Впрочемъ, она чувствовала себя хорошо вооруженной, и надялась справиться съ жизнью..

Образованіе ея было такое же, какое получаетъ большинство современныхъ двушекъ: быстрый умъ ея легко усвоилъ себ всю массу необъясненныхъ правилъ и разрозненныхъ фактовъ, которая избавляетъ невждъ отъ непріятнаго сознанія своей безпомощности. Проблы же, какіе оставались, она пополнила при помощи романовъ, театральныхъ пьесъ и стихотвореній. Она была очень самоувренна, да и немудрено: никто никогда не оспаривалъ ея превосходства. Всегда, во всхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, при малйшемъ безпорядк въ дом, при всякой неисправности прислуги — первая мысль всхъ окружающихъ была: что скажетъ Гвендолина?

Понятно, что успхъ такой двушки въ свт былъ несомнненъ. Она произвела фуроръ, поклонниковъ у нея съ-разу явилась масса, старики и молодежь одинаково восхищались остроумной и граціозной красавицей, съ ея роскошными свтло-каштановыми волосами, и съ загадочнымъ взглядомъ въ большихъ, длинныхъ, блестящихъ, какъ ониксъ, главахъ. Женщинамъ она нравилась меньше, но и они превозносили ее, молодыя — изъ боязни прослыть завистливыми, старухи — изъ желанія видать у себя почаще такую привлекательную особу, о которой вс говорятъ. Хозяйки дома, составляя списокъ приглашенныхъ для предстоящаго бала, очень напоминаютъ премьеровъ, образовывающихъ новый кабинетъ: он должны принимать во вниманіе весьма многое, кром своихъ личныхъ симпатій. Всего чаще Гвендолина посщала нкую мистриссъ Арронайнтъ, богачку, она имла одну только дочь, некрасивую, но симпатичную и талантливую, и давала прелестные вечера. На одномъ изъ этихъ вечеровъ самолюбіе Гвендолины нсколько было уязвлено сознаніемъ превосходства передъ ней миссъ Арронайнтъ, какъ музыкантши, впечатлніе это еще усилилось, когда учитель музыки миссъ Арронайнтъ, высоко-талантливый герръ Блезмеръ, совершенно холодно отнесся въ пнію миссъ Гарлетъ, которое она, въ простот душевной, почитала безукоризненнымъ.

Мсяцевъ черезъ восемь по переселеніи Гвендолины въ Оффендинъ начались толки и разговоры о новомъ сосд, молодомъ и богатомъ человк, нкоемъ мистер Гранкур, имющемъ поселиться въ непродолжительномъ времени на весь охотничій сезонъ въ Дипло, имніи своего дяди, сэра Гуго Маллингера, единственнымъ наслдникомъ коего былъ все тотъ же мистеръ Гранкуръ, такъ какъ у сэра Гуго сыновей не имлось. Мать, дядя, ттка, вс только и мечтали, какъ бы хорошо было, еслибъ Гвена понравилась ему, она же, видя, или, врне, угадывая заботы своихъ близкихъ, заране была уврена, что Гранкуръ — это вздоръ, но въ сущности онъ занималъ ее. Встртились они на блестящемъ праздник, устроенномъ въ замк одного изъ окрестныхъ богачей, лорда Бракеншау, весь интересъ праздника заключался въ состязаніи въ стрльб изъ лука, одной изъ любимйшихъ забавъ англичанъ — archery.

Гвендолина и тутъ, какъ всегда, на первомъ план: она только что взяла призъ — золотую звзду, и, вся еще взволнованная сдланною ей оваціей, принимаетъ поздравленія, какъ хозяинъ дома подходить въ ней въ сопровожденіи красиваго блондина, съ апатичнымъ выраженіемъ лица, и торжественно произносить:

— Миссъ Гарлетъ, позвольте вамъ представить мистера Маллингера-Гранкура.

Съ первой же встрчи Гранкурь обнаруживаетъ сильную симпатію въ красивой и эффектной миссъ Гарлетъ,— сильную дли него, такъ какъ этотъ холодный, чопорный, сухой джентльменъ разв по слухамъ знаетъ, что бываютъ у людей сильныя чувства. Онъ и говоритъ-то протяжно, медленно, словно ему лнь произносить слова, вообще эта личность, хотя и второстепенная, мастерски очерчена Джорджемъ Элліотъ. Съ этого дня Гранкурь везд и всюду появляется, гд можно встртить миссъ Гарлетъ: они вмст катаются верхомъ, танцуютъ, участвуютъ въ различныхъ parties de plaisir, словомъ: сближаются съ каждымъ днемъ все больше и больше. Родные Гвендолины, затаивъ дыханіе, слдятъ за этими утшительными для нихъ признаками, какъ вдругъ одно, совершенно неожиданное событіе разсиваетъ, словно дымъ, ихъ пріятныя мечты. Лордъ Бравеншау опять затялъ праздникъ, на этотъ разъ стрльба изъ лука будетъ происходить въ лсу: это не боле какъ предлогъ, чтобы провести прекрасный лтній день подъ открытымъ небомъ. Въ самый разгаръ праздника Гвендолив подаютъ письмо, и вдобавокъ анонимное:

‘Если миссъ Гарлетъ въ нершимости относительно мистера Гранкура, пусть она сегодня, во время прогулки, отстанетъ отъ своихъ спутниковъ и остановится у такъ-называемыхъ ‘Шепчущихся Камней’. Здсь она услышитъ нчто, могущее повліять на ея судьбу: но услышитъ въ такомъ только случа, если сохранитъ настоящее письмо въ тайн отъ всхъ. Если же миссъ Гарлетъ не приметъ этого письма во вниманіе, она раскается, какъ раскаивается женщина, пишущая эти строки’.

Гвендолина идетъ на мсто свиданія, тамъ ея встрчаетъ женщина, на лиц которой видны слды замчательной нкогда красоты, въ нсколькихъ шагахъ отъ нея сидятъ на-право двое дтей, мальчикъ и двочка.

— Миссъ Гарлетъ?— спрашиваетъ незнакомка.

— Да.

— Я общала сообщить вамъ нчто. Общайте и вы сохранить мою тайну. На что бы вы ни ршились, вы не скажете мистеру Гранкуру, что видли меня, не правда-ли?

— Общаю.

— Меня зовутъ Лидія Глэшеръ. Мистеръ Гранкуръ ни на комъ, кром меня, жениться не долженъ. Девять лтъ тому назадъ я, ради него, бросила мужа и ребенка. У насъ четверо дтей. Теперь мужъ мой умеръ, и Гранкуръ обязанъ жениться на мн, этотъ мальчикъ долженъ быть его наслдникомъ.— Она глазами указала на сына, хорошенькій мальчуганъ изо всхъ силъ дулъ въ игрушечную трубу, шляпа его упала съ головы, солнечные лучи отражались на темныхъ кудряхъ. Онъ былъ похожъ на херувима. Глаза обихъ женщинъ встртились, Гвендолина отвтила коротко: — Я не пойду противъ вашихъ желаній.

Она дрожала, губы ея поблли, ей казалось, что въ лиц странной собесдницы передъ ней стоитъ страшный призракъ, говорящій:— Я — цлая жизнь женщины!

— Не имете-ли еще чего сказать мн?

— Ничего, теперь вы все знаете.

Гвендолина присоединяется въ остальному обществу, она грустна, разсянна. Ей все и вс внушаютъ омерзніе, и она умоляетъ мать отпустить ее съ знакомыми прохаться по Европ. Въ теченіи этой поздки судьба забрасываетъ ее въ Лейброннъ, гд ей, какъ мы видли, суждено было встртиться съ человкомъ, которому со-временемъ придется играть первенствующую роль въ ея жизни.

II.

Деронд было всего тринадцать лтъ, когда его нравственное я начало опредляться, подъ вліяніемъ даннаго жизнью толчка. Случилось его такъ: онъ лежалъ на трав, подперевъ кудрявую голову руками, и читалъ: ‘Исторію Итальянскихъ Республикъ’ — Сисмонди, гувернръ его, также съ книгой въ рукахъ, сидлъ въ нсколькихъ шагахъ отъ него. Было чудное іюльское утро, кругомъ цвли розы. Вдругъ мальчикъ поднялъ голову, и, пристально взглянувъ на учителя, спросилъ:

— Мистеръ Фрезеръ, почему у папъ и кардиналовъ всегда бывало такъ много племянниковъ?

— Они своихъ родныхъ дтей называли племянниками.

— Отчего?

— Приличія ряди. Вы вдь знаете, что католическому духовенству браки воспрещены, а потому и дти духовныхъ — незаконныя дти.

Даніэль быстро приподнялся и слъ, повернувшись спиной къ своему ментору. Онъ всегда звалъ сэра Гуго Маллингера, въ дом котораго росъ,— дядей, а когда разъ спросилъ объ отц и матери, баронетъ отвтилъ:— Ты лишился родителей, будучи крошкой, вотъ почему я и забочусь о теб.

Жизнь всегда улыбалась мальчику. Дядя былъ съ нихъ всегда ласковъ и нженъ, имніе, въ которомъ они жили, лежало въ крайне-живописной мстности, самый домъ имлъ историческій и романтическій интересъ: то было картинное въ архитектурномъ отношеніи зданіе, построенное на развалинахъ стариннаго аббатства, главныя части котораго досел сохранились въ своей строгой красот, все прекрасное было дорого Даніэлю.

Въ замк дяди была и картинная галерея, наполненная портретами его предковъ, бородатые воины, улыбающіеся дипломаты въ роскошныхъ парикахъ, красивыя дамы — глядли, улыбаясь, со стнъ на племянника Даніэля, но между нимъ и обще-семейнымъ типомъ не замчалось никакого сходства. Онъ былъ несравненно красиве ихъ, и могъ бы легко служить моделью для живописца.

Теперь же, сидя на трав, посреди розановъ, Даніэль Дероза впервые знакомился съ горемъ. Новая мысль засла у него въ голов. Онъ продолжалъ сидть неподвижно, яркій румянецъ, валившій его щеки въ первую минуту, понемногу исчезалъ, но лицо сохраняло выраженіе подавленнаго волненія. Онъ слишкомъ много читалъ, чтобы не знать, что такое незаконныя дти, но ему никогда на умъ не приходило, чтобы онъ самъ былъ въ числ ихъ,— никогда, до этой роковой минуты, когда у него, какъ молнія, сверкнула въ голов мысль: ‘Вотъ тайна моего рожденія: человкъ, котораго я всегда звалъ дядей, наврное отецъ мой!’ Мальчику казалось, что подл него сидитъ теперь новый для него гость: таинственная фигура, закутанная въ покрывало, имющая открыть ему нчто ужасное. Дядя, котораго онъ горячо любилъ, преобразился въ отца, хранящаго отъ него тайны, а что сталось съ матерью, отъ которой его оторвали? Минутами ему казалось, что, предаваясь этимъ соображеніямъ, онъ оскорбляетъ сэра Гуго, но все же онъ не могъ не сознавать, что этотъ жаркій іюльскій день — эпоха въ его жизни.

Мсяцъ спустя, новый, повидимому, ничтожный, случай встревожилъ его.

Однажды, въ присутствіи нсколькихъ человкъ гостей, его заставили пть, голосовъ у него былъ прелестный, его осыпали похвалами, а дядя, лаская его, спросилъ:

— Не желаешь ли учиться серьезно? сдлаться великимъ артистомъ, какъ Маріо или Тамберликъ?

— Ни за что,— отвтилъ Даніэль со слезами въ голос, и тотчасъ убжалъ къ себ въ комнату.

Сидя на широкомъ подоконник и любуясь разстилавшимся передъ окномъ роскошнымъ паркомъ, съ его величавыми дубами, онъ думалъ горькую думу. До сихъ поръ онъ надялся, что его роль въ жизни ничмъ не будетъ отличаться отъ роли его воспитателя и друга — сэра Гуго, а теперь — сэръ Гуго предлагаетъ ему идти совершенно иной дорогой, да притомъ такой, которая немыслима для англійскаго джентльмена. Его возмущала мысль, что на него станутъ смотрть какъ на дорогую игрушку, да и въ самомъ дл, не таковъ ли взглядъ большинства на талантливаго артиста?

Изъ ощущеній подобнаго рода выработываются основныя черты характера ребенка, пока взрослые пресерьзно разсуждаютъ о томъ, чему слдуетъ отвести первенствующее мсто въ его воспитаніи: наук или литератур?

Вскор посл того, въ жизни Даніэля совершился переворотъ: его послали въ Итонъ. Тамъ ему жилось хорошо, хотя подчасъ разсказы товарищей объ ихъ семьяхъ, о жизни въ дом родительскомъ тревожили его душевную рану. Даніэля вс любили, вс ласкали, во время его пребыванія въ колледж, онъ получилъ извстіе о женитьб сэра Гуго на нкоей миссъ Раймондъ, кроткомъ и миломъ созданіи.

Въ тому времени, какъ Деронд пришла пора поступать въ кэмбриджскій университетъ, у лэди Маллингеръ было уже три дочери, и сэръ Гуго съ грустью помышлялъ, что все имніе достанется такимъ образомъ Гранкуру, до котораго ему не было никакого дла. Даніэль боле чмъ когда-либо былъ увренъ, что сэръ Гуго — его отецъ, но теперь его окрпшій умъ иначе относился къ этому факту, чмъ въ дтств. Натуры холодныя, эгоистическія легко ожесточаются, видя, что имъ приходится нести вару за чужую вяну, въ глазахъ натуръ исключительныхъ неумолимое горе соединяетъ страдальца съ миріадами другихъ такихъ же несчастныхъ, какъ и онъ. Самосознаніе, такъ рано пробудившееся въ душ Деронды, заставило его все боле и боле углубляться въ изслдованіе различныхъ вопросовъ, задаваемыхъ жизнью, и привело его въ заключенію, что онъ — одна изъ многихъ жертвъ безчеловчныхъ предразсудковъ. Въ душ его пробудилась ожесточенная ненависть же всякимъ несправедливостямъ и горячее сочувствіе къ несчастнымъ, обдленнымъ на жизненномъ пиру. И въ Кембридж, какъ въ Итон, о немъ были очень высокаго мннія. Вс профессора говорили въ одинъ голосъ, что этотъ юноша могъ бы быть въ числ первыхъ, еслибъ почиталъ, какъ вс его товарищи, науку — средствомъ для достиженія житейскихъ успховъ, а не держался бы такъ упорно дикаго мннія, будто научныя свднія должны быть разсматриваемы только какъ матеріалъ, изъ котораго человкъ иметъ выработать себ міросозерцаніе. Изъ желанія доставить сэру Гуго удовольствіе, Даніэль усердно занимался высшей математикой, но и она не удовлетворяла его.

О своей будущей карьер онъ думалъ часто, но еще не остановился ни на какомъ опредленномъ ршеніи, въ душ онъ оправдывалъ свою нершительность неопредленностью своего положенія, у другихъ есть мсто на свт, есть и обязанности, говорилъ онъ себ, я же все это долженъ создать искусственно. Въ сущности, ему противно было тянуть лямку въ университет, гд ничто не удовлетворяло его живой любознательности, и хотлось попутешествовать, познакомиться во-очію съ нравами и обычаями другихъ странъ. Это желаніе свое онъ ршился высказать сэру Гуго, и, получивъ его согласіе, покинулъ Англію на продолжительное время.

Былъ прекрасный вечеръ въ конц іюля. Деронда катался въ лодк по Темз. Боле года прошло съ того дня, какъ онъ возвратился въ Англію, съ сознаніемъ, что образованіе его кончено, и что, такъ или иначе, онъ долженъ занять свое мсто въ англійскомъ обществ. Подчиняясь желанію сэра Гуго, онъ началъ-было заниматься юриспруденціей, но эта кажущаяся ршимость не имла другихъ послдствій, какъ увеличеніе его нершительности. Онъ боле чмъ когда-либо любилъ кататься на лодк — оно и понятно: нигд не находилъ онъ такого мирнаго уединенія, какъ на рк. У него была своя лодка, и онъ не гналъ большаго удовольствія, какъ носиться въ ней по волнамъ до поздняго вечера, и возвращаться домой при свт звздъ. Онъ не былъ сентименталенъ, но его мучилъ вопросъ: стоитъ ли вообще принимать участіе въ житейской битв?

Кто бы ни увидалъ теперь этого красиваго мужчину, въ его синей блуз, съ коротко-подстриженными кудрями, съ мягкой и волнистой бородой,— хотя съ трудомъ, но угналъ бы въ немъ прежняго хорошенькаго мальчика, по мало-измнившемуся взгляду, выражавшему по прежнему кроткую вдумчивость. Цвтъ кожи у него блдно-смуглый, лобъ прямой, выраженіе лица мужественное, значительная мускульная сила видна въ длинныхъ, гибкихъ, крпко охватывающихъ весла рукахъ. Онъ вполголоса напваетъ своимъ чистымъ и высокимъ баритономъ пснь гондольера, изъ ‘Отелло’,— музыка которой написана Россини на слова Данте:

Neesun maggior dolore

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria *).

*) Нтъ большаго страданія, какъ вспоминать въ минуты горя о минувшемъ счастія.

Каково же изумленіе Деронды, когда онъ, случайно повернувъ голову, замчаетъ стоящую на берегу рки молоденькую двушку, лтъ восемнадцати, служащую какъ-бы олицетвореніемъ того горя, о которомъ онъ только-что плъ. Она очень стройна, личико ея правильно и миловидно, черные кудри закинуты за уши. Она крпко сжимаетъ свои безнадежно свсившіяся ручки, глаза ея устремлены на рку съ выраженіемъ полнаго отчаянія. Сердце Деронды сжалось, но онъ не счелъ себя въ прав заговорить съ ней и продолжалъ свою прогулку. Возвращаясь позднимъ вечеромъ, онъ опять наткнулся на свою незнакомку, на этотъ разъ она, казалось, приняла роковое ршеніе: она сидла на берегу и съ большимъ усиліемъ вытаскивала изъ воды совершенно мокрый плащъ. Деронд въ одинъ мигъ все стало ясно: несчастная хочетъ утопиться, она завернется въ плащъ, чтобы скорй пойти ко дну, благодаря его тяжести. Времени терять нечего, Деронда причаливаетъ въ берегу, выскакиваетъ изъ лодки, подбгаетъ къ ней:

— Не пугайтесь, ради Бога. Вы несчастливы. Доврьтесь мн. Скажите: чмъ я могу помочь вамъ?

Она поднимаетъ голову и пристально смотритъ на него.

— Это вы давеча пли: ‘Nessun maggior dolore’?

— Да, но вамъ вредно здсь оставаться, позвольте, и я довезу васъ на своей лодк, куда прикажете. Дайте мн этотъ мокрый плащъ.

Въ глазахъ ея отражается недоумніе.

— Вы, кажется, человкъ добрый… Можетъ быть, такъ Богу угодно…

— Доврьтесь мн, позвольте мн помочь вамъ.

Она машинально кладетъ свою маленькую ручку въ его руку, но вдругъ отступаетъ, словно пораженная новой мыслью, и шепчетъ:

— Мн некуда идти, у меня во всей стран этой нтъ ни души знакомой.

— Я васъ отвезу въ одной дам, у которой есть дочери, она прекрасная женщина, вамъ у нея будетъ хорошо, не станемъ терять времени: вы можете захворать, поврьте, жизнь еще улыбнется вамъ, на свт много хорошихъ людей.

Она боле не противится, но спокойно входитъ въ лодку и прислоняется въ подушкамъ. Она не глядитъ на него и молча слдитъ за движеніемъ вселъ. Сумерки сгущаются, на неб одна за другой загораются звзды. Наконецъ, она ршается заговорить.

— Я люблю плескъ вселъ.

— Я также.

— Еслибъ вы не пришли, я бы теперь была мертвая.

— Надюсь, что вы никогда не пожалете, что я пришелъ.

— Не знаю. Maggior dolore и miseria занимаютъ въ моей жизни гораздо боле мста, чмъ tempo felice. Dolore, miseria — эти слова точно живыя!

Деронда молчитъ, не ршаясь ее разспрашивать. Она продолжаетъ съ оттнкомъ задумчивости:

— Мн казалось, что въ моемъ желаніи нтъ ничего дурного. Жизнь и смерть равны передъ Предвчнымъ. Я знаю, что отцы наши убивали дтей своихъ, чтобы соблюсти души ихъ въ чистот. Тоже думала сдлать и я. Теперь мн повелно жить. Не знаю, какъ я жить буду!

— Вы найдете друзей въ моихъ друзьяхъ.

Она съ грустью качаетъ головой.

— Я не найду ни матери, ни брата.

— Вы наврное англичанка, вы такъ хорошо говорите по-англійски.

— Я родилась въ Англіи, но я еврейка, я пріхала изъ-за границы, я убжала, я надялась найти свою мать, искала тщетно, отчаяніе овладло мной, остальное вы знаете!

Деронда успокоиваетъ ее, утшаетъ, и боле чмъ когда-либо утверждается въ своемъ намреніи доврить бдную двушку попеченіямъ нкоей миссиссъ Мейрикъ, матери одного изъ его товарищей по университету, имющей трехъ дочерей, и совершенно способной отнестись сочувственно къ бдной, всми покинутой двушк. Къ тому же, вся семья Мейрикъ душой предана Дероид, за его дружбу къ ихъ Гансу, за серьзныя услуги, какія онъ ему много разъ оказывалъ, и, конечно, рада будетъ помочь ему въ его настоящемъ затруднительномъ положеніи. Въ миссиссъ Мейривъ Деронда привозитъ спасенную имъ отъ смерти молодую незнакомку, и матъ и дочери ласково встрчаютъ ее: они готовы датъ ей пріютъ у себя на первое время, завтра она разскажетъ имъ о себ, что сочтетъ возможнымъ, сегодня ей всего нужне — пища, отдыхъ и спокойствіе.

III.

Разсказъ Мирры Лапидоть о себ и о своемъ печальномъ прошломъ — одно изъ лучшихъ мстъ во всемъ роман. Мы позволимъ себ привести его цликомъ, тмъ боле, что онъ составляетъ самую полную характеристику этой, въ высшей степени поэтически очерченной Джорджомъ Элліотомъ, личности.

— Первое мсто въ моихъ дтскихъ воспоминаніяхъ,— говоритъ она миссиссъ Мейрикъ,— занимаетъ лицо моей матери, хотя меня оторвали отъ нея, когда мн не исполнилось и семи лтъ, а теперь мн — девятнадцать, жизнь моя началась въ ея объятіяхъ, подъ звуки ея псенъ. Она все пла еврейскіе гимны, а такъ какъ я не понимала значенія словъ, то мн казалось, что въ нихъ ни о чемъ не говорилось, кром нашего счастья, нашей любви. Бывало — лежу я въ своей бленькой постельк, а она наклонится надо мной и поетъ тихимъ, нжнымъ голосомъ. Я и теперь часто вижу все это во сн. Еслибъ я увидала мать — я бы наврное узнала ее, ахъ, много-много она горевала обо мн, о, еслибъ мы могли свидться, еслибъ я могла высказать ей, какъ я люблю ее, кажется, все бы мн было нипочемъ, я бы радовалась, что осталась жива! Отчаяніе точно овладло мной вчера, весь міръ казался полнымъ горя и неправды, я чувствовала, что мать умерла, и что смерть единственный путь, который приведетъ меня въ ней. Но въ самую послднюю минуту — милосердіе въ образ человка пришло мн на помощь, и я почувствовала въ душ довріе къ людямъ.

— Тяжело говорить о разлук съ матерью, но я должна сказать вамъ все, меня увезъ отъ нея — отецъ, я думала, что мы узжаемъ не на долго и была очень рада. Но мы взошли на корабль, земля все дальше и дальше оставалась позади насъ. Потомъ я захворала, думала, что путешествіе наше никогда не кончится, наконецъ мы вышли на берегъ. Я ничего не понимала, врила всему, что говорилъ отецъ, онъ успокоивалъ меня, уврялъ, что я скоро вернусь къ матери. Мы были въ Америк, и много лтъ прошло, прежде чмъ мы возвратились въ Европу. Отецъ перемнилъ фамилію, въ Лондон онъ назывался: Богенъ, въ Ньюіорк сталъ именоваться Лапидоть, впрочемъ, онъ уврялъ меня, что это — его настоящее имя, что его носили еще его предки — въ Польш. Сначала я часто спрашивала: скоро-ли мы подемъ? Старалась поскоре научиться писать, чтобы написать письмо въ матери, однажды отецъ, заставъ меня за этимъ занятіемъ, взялъ меня на колни и, приласкавъ, сказалъ, что мать и братъ мой умерли. Я поврила, и долго плакала объ нихъ по вечерамъ, лежа въ постел. Часто, очень часто снилась мн мать. Впрочемъ, и отецъ былъ со мной ласковъ, онъ и училъ и баловалъ меня. Онъ былъ актеръ, зналъ нсколько языковъ, писалъ и переводилъ театральныя пьесы. Съ нами долгое время жила одна итальянка — пвица, она и отецъ занимались со мной, кром того, у меня былъ учитель декламаціи. Я работала усердно, хотя была еще очень мала: мн не исполнилось и девяти лтъ, когда я въ первый разъ выступила на сцену. Я легко заучивала наизусть, и ничего не боялась, но я и тогда уже ненавидла нашъ образъ жизни. У отца водились деньги, насъ окружала безпорядочная роскошь, къ намъ ходило много мужчинъ и женщинъ, они вчно спорили и громко смялись. Многіе изъ нихъ меня ласкали, но мн непріятно было глядть на нихъ, я все вспоминала мать, сначала я инстинктивно сторонилась отъ нихъ, потомъ, когда стала много читать, познакомилась съ Шекспиромъ, съ Шиллеромъ, узнала различіе, существующее между добромъ и зломъ,— начала сторониться уже сознательно. Отецъ надялся, что изъ меня выйдетъ великая пвица, вс находили голосъ мой удивительнымъ для ребенка, у меня были лучшіе учителя, но онъ вчно выставлялъ мое пніе напоказъ, точно я была табакерка съ музыкой: мн это бывало очень тяжело. Вскор я создала себ особый міръ изъ своихъ мыслей и всего, что мн казалось прекраснымъ въ прочитанныхъ книгахъ и пьесахъ, и жила въ немъ. Съ каждымъ годомъ желаніе мое покончить съ этимъ ненавистнымъ образомъ жизни возрастало, но я боялась бросить отца, сознавая, что этотъ дурной поступокъ можетъ лишить меня моего внутренняго міра, въ которомъ посреди свтлыхъ образовъ жила со мною мать. Въ теченіи долгихъ, долгихъ лтъ эта дтская мысль не повидала меня.

— Отецъ былъ равнодушенъ къ дламъ вры, но я помнила, что мать водила меня въ синагогу, и что я, по-долгу сидя у нея на колняхъ, смотрла сквозь ршетку, прислушивалась къ пнію, слдила за службой: мн очень хотлось побывать къ синагог, разъ, во время нашего пребыванія въ Нью-орк, я выскользнула тайкомъ изъ дому, пошла отыскивать нашъ домъ молитвы, но заблудилась и еле нашла дорогу домой. Впослдствіи мы перехали на квартиру къ одной еврейк, она брала меня съ собой въ синагогу, я читала ея молитвенники, ея библію, и такимъ образомъ понемногу ознакомилась съ своей врой, съ исторіей своего народа. По мр того, какъ я подростала, вспоминала прошлое, вдумывалась въ него, мн все ясне и ясне становилось, что отецъ обманывалъ меня вс эти годы, что мать моя жива, я написала ей тайкомъ, я помнила старый лондонскій адресъ, но отвта не получила. Мн было тринадцать лтъ, когда мы съ отцомъ покинули Америку и переселились въ Гамбургъ, я чувствовала себя совершенной старухой, я знала такъ много и вмст съ тмъ такъ мало! Однажды, во время нашего плаванія, я сидла на палуб, и слышала, какъ одинъ джентльменъ сказалъ другому, указывая глазами на отца, пвшаго различныя псенки для развлеченія пассажировъ.

— Очевидно, очень умный еврей и, конечно, мошенникъ. Нтъ такого народа, который бы превосходилъ еврейскій въ двухъ отношеніяхъ: по ловкости мужчинъ, и по красот женщинъ. Желалъ бы я знать на какой рынокъ онъ предназначаетъ свою дочку.

Слова эти объяснили мн многое: вс мои несчастія, думалось мн, происходятъ оттого, что я еврейка, мн пріятно была сознавать, что мои страданія — капля въ мор бдствій моего народа.

— Посл этого мы жили въ разныхъ городахъ, преимущественно въ Гамбург и Вн, гд отецъ надялся видть мой дебютъ на оперной сцен: его ожидало горькое разочарованіе — голосъ мой, по увреніямъ моего учителя, былъ слабъ для сцены. Отецъ по прежнему любилъ меня, но между нами была стна: все, что было дорого и близко моему сердцу, я тщательно скрывала отъ него, онъ ко всему относился легко, точно будто земная жизнь — вчный фарсъ или водевиль, тогда какъ существуютъ же трагедіи и драматическія оперы, въ которыхъ люди, добровольно избираютъ трудные пути, добровольно идутъ на страданіе. По-моему — глупо все обращать въ шутку. Тмъ не мене отецъ мн внушалъ состраданіе, онъ измнился, постарлъ, часто, безо всякой видимой причины, плавалъ по цлымъ часамъ, въ такія минуты я крпко-крпко прижималась къ нему и молилась за него!

— Вскор настало ужасное для меня время, отецъ устроилъ мн ангажементъ на одномъ изъ небольшихъ внскихъ театровъ. Здсь я страдала невыносимо. Меня окружили, со мной разговаривали мужнины, поглядывавшіе на меня съ странной, насмшливой улыбкой. Я была постоянно точно въ пещи огненной, особенно мучило меня вниманіе одного графа. Я ужасно боялась этого человка, не спускавшаго съ меня глазъ: что-то говорило мн, что въ основ его чувства во мн лежитъ презрніе къ еврейк и актрис. Онъ былъ не старъ и не молодъ, часто улыбался, глядя на меня, всегда говорилъ по-французски, называлъ меня mon petit ange, когда графъ приходилъ къ намъ, отецъ всегда выходилъ изъ комнаты. Графъ зналъ, что сцена мн ненавистна, онъ однажды принялся уговаривать меня бросить ее, перехать къ нему въ его великолпный замокъ, гд я буду жить царицей. Въ первую минуту я слова не могла выговорить, гнвъ душилъ меня, наконецъ произнесла:— лучше я вкъ не сойду со сцены, и бросилась вонъ. Отецъ медленно расхаживалъ по корридору, въ двухъ шагахъ отъ комнаты, гд мы сидли съ графомъ. Сердце мое замерло, я молча прошла въ себ и заперлась на ключъ. Ясно — отецъ за-одно съ этимъ человкомъ: что мн было длать? Я желала одного: сохранить себя отъ зла, и молилась о ниспосланіи мн помощи свыше, слишкомъ ужъ хорошо я знала, что такое жизнь женщинъ, которыхъ вс презираютъ. На другой день графъ исчезъ, а вскор отецъ повезъ меня въ Прагу, со времени той страшной сцены, я постоянно была на-сторож, а потому передъ отъздомъ изъ Вны уложила въ небольшой мшокъ самыя необходимыя вещи, и только ждала благопріятной минуты, чтобы бжать отъ всхъ этихъ ужасовъ. Ршимость моя усилилась, когда, възжая въ Прагу, я увидала у дверей одного изъ лучшихъ тамошнихъ отелей слишкомъ знакомую мн фигуру. Тутъ — Богъ послалъ мн свою помощь: въ четыре часа утра я, вмст съ другими путешественниками, отправлявшимися на желзную дорогу, вышла изъ отеля, и солнце еще не взошло, когда я уже сидла въ вагон, а поздъ уносилъ меня въ Дрезденъ, оттуда — черезъ Брюссель и Кльнъ — пробралась я въ Дувръ, а затмъ — въ Лондонъ. Здсь я бросилась искать мать, но, въ ужасу моему, не нашла ни улицы, ни дома, гд мы когда-то жили, все въ старомъ квартал было срыто, передлано, слдовъ прошлаго не оставалось никакихъ. Я вдругъ почувствовала страшное утомленіе, я была одна, безъ гроша денегъ, въ совершенно чуждомъ мн мір. У меня оставалось всего нсколько пенсовъ, я купила на нихъ хлба, чтобы хоть нсколько утолить голодъ, и спокойне ршить вопросъ: жить мн или умереть? Съ того дня, какъ меня разлучили съ матерью, я чувствовала, что я — всми покинутый ребенокъ, окруженный посторонними, равнодушными людьми, не заботящимися о томъ, что такое жизнь этого ребенка въ его собственныхъ глазахъ, а употребляющими эту жизнь для своихъ цлей. Но теперь — было еще хуже. Я всхъ боялась, мн казалось, что мое отчаяніе — голосъ Бога, повелвающаго мн умереть. Съ самыхъ раннихъ лтъ я счастья не знала, каждое утро, просыпаясь, говорила себ: длать нечего, терпть Но прежде у меня была надежда, теперь ея не стало! Чмъ боле я размышляла, тмъ сильне становилась томившая меня усталость, пока я наконецъ не перестала думать, а душу мою не наполнила одна мысль — мысль о Бог предвчномъ. Не все-ли равно — жива я или нтъ? Когда вечеръ насталъ и солнце закатилось, мн показалось, что ждать боле нечего. Я ршилась умереть, остальное вы знаете: м-ръ Деронда вдь сказалъ вамъ, какъ онъ нашелъ меня?

Понятно, что посл этого разсказа въ душ миссиссъ Мейрикъ возникаетъ сильная симпатія въ молодой двушк, столь страннымъ образомъ забредшей подъ ея гостепріимный кровъ: она предлагаетъ Деронд оставить у нея Мирру, прибавляя: пусть сначала отдохнетъ хорошенько, соберется съ силами, а тамъ примется за работу, подобно моимъ дочерямъ, ей будетъ у насъ хорошо, вс мы уже и теперь любимъ ее.

Деронда тмъ охотне принялъ ея предложеніе, что ему какъ разъ въ это время приходилось хать за границу, гд его ожидалъ сэръ Гуго со всей семьей, а ему не хотлось ухать, не устроивъ Мирру наилучшимъ образомъ. Ему казалось, что, уговоривъ ее жить, онъ какъ-бы обязался сдлать ея жизнь сносной, если не счастливой. Мирра смотрла на него какъ на избавителя, посланнаго ей Богомъ, онъ казался ей олицетвореніемъ всего, что есть на земл прекраснаго, она охотно осталась въ пріютившей ее семь, а онъ съ спокойнымъ сердцемъ ухалъ въ Лейброннъ.

Такова была — исторія Даніэля Деронды, до минуты его встрчи съ Гвендолиной Гарлетъ въ игорной зал.

IV.

Съ смутнымъ чувствомъ на сердц возвратились миссъ Гвендолина къ себ въ Оффендинъ, всю дорогу ее мучилъ вопросъ: что мы теперь длать-то будемъ, она представить себ не можетъ, чтобы у нихъ абсолютно ничего не осталось, конечно, это не боле какъ реторическая фигура, врно есть кое-какія крохи, съ которыми можно будетъ ухать за границу. Во время своего продолжительнаго пребыванія на континент, Гвендолина не разъ видала тамъ семьи разорившихся англичанъ, и сердце ея замирало при мысли о тхъ печальныхъ картинахъ, какія рисовало ей услужливое воображеніе. Жить въ захолусть, перебиваться иго дня въ день, давать уроки несноснымъ сестрамъ, глядть на горе и слезы матери, скучать, отцвтать, состариться, не знавши ни счастья, ни истиннаго блеска,— вотъ ея будущность, она съ отвращеніемъ отъ нея отворачивалась.

По мр приближенія къ дому мысли Гвендолины принимаютъ иное, мене эгоистическое направленіе, а когда на порог родного дома показывается мать, съ новыми морщинами на поблднвшемъ лиц и полными слегъ глазами, вс лучшія чувства Гвендолина разомъ вырываются наружу, стремительно выскакиваетъ она изъ экипажа и бросается на шею матери со словами:

— Не горюйте, ради Бога, я — молодцомъ, у меня много плановъ, что-нибудь да надо устроить, предпринять. Вамъ все это показалось такъ ужасно, вслдствіе моего отсутствія, теперь и съ вами,— посмотрите, какъ все хорошо уладится.

— Да благословитъ тебя Богъ, мое ненаглядное сокровище!— мн уже и теперь легче.

Сестры, гувернантка,— вс выбгаютъ на встрчу своей цариц, она, небрежно поздоровавшись съ ними, отсылаетъ ихъ,— ей хочется поскоре остаться наедин съ матерью, чтобы угнать охъ нея о настоящемъ положеніи длъ. Приведя свой туалетъ въ порядокъ, Гвендолина, въ сопровожденіи матери, сходитъ въ гостиную и усаживается на уютный диванчикъ, ее окружаетъ прежняя обстановка: въ богато-убранной комнат ничто не напоминаетъ о недавней катастроф, бдность еще не даетъ чувствовать своихъ острыхъ когтей.

— Что же вы теперь думаете длать, мама?

— Прежде всего, дитя мое, нужно сдать квартиру, намъ немыслимо оставаться въ этомъ дом. къ счастью, управляющій лорда Бракеншоу уже нашелъ жильцовъ.

— Значитъ, мои предположенія оправдываются, я еще дорогой думала, что намъ придется хать за-границу.

— Помилуй, Гвендолина, это невозможно. На какія же средства мы путешествовать будемъ?

— Но вдь надо же куда-нибудь дваться?

Миссиссъ Дэвилоу съ сильнымъ смущеніемъ и глубокимъ состраданіемъ глядитъ на свою дочь.

— Радость моя, ты все-таки не сознаешь всей тягости нашего настоящаго положенія. У насъ ничего нтъ, Гвендолина, понимаешь ли ты: ничего. Мы передемъ въ коттеджъ, принадлежащій м-ру Соэрсу, сестра Гаскойнъ даетъ намъ кое-какую мебель, я съ младшими дочерьми буду искать ручной работы, а теб дядя Гаскойнъ постарается пріискать хорошее мсто, онъ даже теперь иметъ предложить теб нчто весьма приличное: мсто гувернантки въ семейств нашего почтеннаго епископа мистера Мюмперта.

Всю свою длинную рчь бдная мать произноситъ, не глядя на дочь.

Гвендолин кажется, что она видитъ какой-то безобразный сонъ. Перемна квартиры, жизнь въ этомъ отвратительномъ коттедж, рабство, съ которымъ, по ея понятіямъ, неразрывно связано званіе гувернантки,— вс эти представленія, словно страшные призраки, встаютъ передъ ней.

— Мама, это немыслимо!— восклицаетъ она, наконецъ:— вамъ нельзя поселиться въ этой трущоб. Удивляюсь, какъ дяд могла придти подобная мысль,— вдь, конечно, онъ одинъ могъ ршиться посовтовать вамъ перебраться въ эху конуру. Я также не гожусь для смиренно-безцвтной роли Гувернантки, у меня есть другіе планы, другія надежды. Вы не знаете: гд теперь Клезмеръ, все еще въ Кветчам, у миссиссъ Арронайнтъ?

— Да.

— Такъ пошлите туда Джэмса, верхомъ, съ запиской,— я сейчасъ напишу.

— Увы! дитя, ни Джэмса, ни лошадей уже нтъ, но записку можно послать съ кмъ-нибудь изъ работниковъ съ сосдней фермы.

Гвендолина пишетъ Клезмеру записку, въ которой просятъ его пожаловать въ ней н% слдующій день, по очень важному длу.

Со страхомъ и трепетомъ ждетъ Гвендолина строгаго нмца, отъ исхода ея разговора съ нихъ будетъ зависть весьма многое. Настоящая минута — важная минута въ ея жизни, гораздо боле важная, чмъ та, когда ршался вопросъ: быть или не быть ей женой Гранкура, тогда дло шло только о томъ: принять или не принять предложеніе даннаго субъекта,— теперь же ей предстояло угнать: нельзя ли достичь матеріальнаго благосостоянія и блестящаго положенія, не налагая на себя никакихъ цпей?

Клезмеръ застаетъ Гвендолину совершенно одну дома, она выпроводила мать и сестеръ въ церковь, благо — день воскресный, ей хотлось непремнно побесдовать съ профессоромъ съ глазу за-глазъ. Она тотчасъ, безъ обиняковъ, приступаетъ къ длу.

— Herr Klesmer,— говоритъ она, дружески протягивая ему руку,— извините, что обезпокоила васъ. Но съ нами случилось несчастье: мы потеряли все свое состояніе, у насъ положительно ничего не осталось, мое желаніе — завоевать себ независимость, и имть возможность поддерживать мою мать, я бы хотла поступить на сцену въ качеств драматической актрисы, а если вы найдете, что мн эта задача по силамъ,— то и пвицы. Я бы ничего такъ не желала, какъ соединить въ лиц своемъ эти два высокія призванія,— быть драматической пвицей, какъ Гризи. Скажите по-совсти, что вы думаете объ этомъ?

— Дорогая миссъ Гарлеть,— отвчалъ Клезмеръ,— вы, насколько я могу судить, незнакомы совершенно съ жизнью актеровъ, пвцовъ,— вообще артистовъ. Позвольте же мн объяснить вамъ, что это такое. Но прежде всего, извините за вопросъ, повидимому, не идущій къ длу: вдь вамъ около двадцати лтъ,— не правда ли?

— Мн двадцать одинъ годъ,— неужели вы думаете, что я слишкомъ стара?

— Артистическую карьеру надо начинать гораздо раньше.

— Да, если начинать съ начала, но вдь я знаю что-нибудь,

— Да, вы поете и даже декламируете очень мило, съ точки зрнія гостиныхъ, но если смотрть на дло серьзно — вамъ все это нужно позабыть. Вамъ придется взять себя въ руки, не ждать ни похвалъ, ни рукоплесканій, заслуживать похвалы въ пот лица, какъ заработываютъ хлбъ, поучиться быть строгой къ себ, готовиться во всевозможнымъ неудачамъ, а главное работать, работать и работать. Въ состояніи ли вы вынести все это? вы привыкли въ успхамъ, въ всеобщему поклоненію? Прибавьте ко всему сказанному, что ангажемента вамъ долго не дождаться, попробуйте теперь предложить свои услуги любому антрепренеру, онъ скажетъ вамъ: учитесь. Да притомъ голосъ вашъ наврядъ ли подходитъ въ сценическимъ требованіямъ, еще еслибъ вы начали обработывать его нсколько лтъ тому назадъ — вы бы могли чего-нибудь добиться, но теперь — право, я боюсь, что поздно.— Вотъ все, что я имлъ сказать вамъ, извините, если выразился слишкомъ рзко, но я бы презиралъ себя, еслибъ не ршился высказать вамъ всю истину — безъ прикрасъ.

Грозный приговоръ строгаго, но честнаго нмца поражаетъ Гвендолину, словно ударъ грома съ яснаго неба, она пытается еще убдить его, что изъ нея можетъ выдти порядочная драматическая актриса,— неумолимый Клезмеръ доказываетъ ей, какъ дважды-два четыре, всю призрачность ея надеждъ, объясняя, что много времени пройдетъ, прежде чмъ она научится ходить по сцен, прежде чмъ настолько совладаетъ со своимъ голосомъ, чтобы не говорить шопотомъ,— словомъ, разбиваетъ въ прахъ ея дтскія мечты.

— Въ теченіи двадцати слишкомъ лтъ вы привыкли относиться ко всему легко,— говоритъ онъ въ заключеніе,— вамъ будетъ крайне тяжело взяться за серьзный трудъ. Если же вы ршитесь на это, несмотря ни на что, я первый скажу: она задалась высокой цлью, это длаетъ ей честь! Служеніе искусству — великое дло, даже и съ малой надеждой на успхъ. Но прежде чмъ избрать тернистый путь начинающей артистки, подумайте: подъ силу ли онъ вамъ, не благоразумне ли избрать какой-либо другой, мене для васъ тяжелый, въ случа же, еслибъ вы ршились вступить на артистическое поприще, я всегда въ вашимъ услугамъ, готовъ помочь и словомъ, и дломъ, да и не я одинъ, моя невста, миссъ Арронайнтъ, съ которой вы всегда были хороши, конечно почувствуетъ къ вамъ еще большую пріязнь, когда узнаетъ о вашей великодушной ршимости. Располагайте мной, пожалуйста, вотъ моя карточка, по этому адресу вы всегда можете написать мн, я тотчасъ же явлюсь, а теперь, прощайте, дай вамъ Богъ избрать такую дорогу, на которой вы найдете счастье.

Съ этими словами Клезмеръ взялъ руку Гвендолины, поднесъ ее въ губамъ и вышелъ.

Никогда во всю свою жизнь Гвендолина не бывала такъ несчастна, какъ въ эту минуту, ни слезъ, ни рыданій не было, только глаза ея горли, а вс окружающіе предметы, не исключая ея собственнаго изображенія въ зеркал, внушали ей живое чувство отвращенія. Первый разъ въ жизни — увидала себя на одномъ уровн съ другими. До прихода Клезмера она мечтала, что одного года совершенно достаточно, чтобы сдлать изъ нея безукоризненную Джульетту, да и казалось, кто же тутъ удивительнаго? Домашніе, знакомые — вс всегда признавали ея превосходство передъ другими, а тутъ вдругъ: — Поздно, надо было начать нсколько лтъ назадъ, неустанный трудъ, умренныя похвалы, тяжело-достающійся хлбъ,— Господи, того ли она ожидала нсколько часовъ тому назадъ!

Посл этого разочарованія бдной Гвендолин ничего но остается, какъ согласиться на предложеніе дяди, она готовится быть гувернанткой дочерей епископа, старается примириться съ этой мыслью, которая по прежнему возмущаетъ ее до глубины души. Но въ самый разгаръ своихъ печальныхъ размышленій, черезъ нсколько дней посл разговора съ Блезмеромъ, Гвендолина получаетъ записку отъ Гранкура, который проситъ у нея позволенія явиться на другой день, и сообщаетъ, что только-что возвратился изъ Лейбронна, гд надялся-было ее встртить.

Эта записка — талисманъ, мгновенно выводящій нашу героиню изъ ея тяжкаго раздумья, конечно, она и теперь не приметъ его предложенія, не даромъ въ ней еще живо воспоминаніе о встрч съ миссиссъ Глэшеръ: она общала этой несчастной, что не пойдетъ за Гранкура. Но, съ другой стороны, кто знаетъ, быть можетъ она этой самой женщин оказала бы серьзную услугу, выйдя за него: чего не сдлаетъ человкъ для жены, съумвшей пріобрсти надъ нимъ вліяніе, онъ бы обезпечилъ мальчика!.. Но нтъ, нтъ, это немыслимо, конечно, еслибы…— и опять длинной вереницей проходятъ передъ ея мысленнымъ вворомъ различные софизмы, могущіе оправдать ее въ случа, еслибъ она поступила именно такъ, какъ ей въ глубин сердца хочется поступить. При всемъ томъ, она не находила въ душ своей искры любви къ Гранкуру, да, ей всегда казалось, что въ брак любовь для женщины роскошь, это дло мужчины, на долю котораго, по принятому въ свт обычаю, выпадаетъ обязанность длать предложеніе.

Вс колебанія Гвендолины кончаются тмъ, что когда Гранкуръ является, и своимъ обычнымъ флегматичнымъ тономъ проситъ ея руки, она даетъ свое согласіе и сообщаетъ о томъ матери въ слдующихъ характеристическихъ выраженіяхъ:

— Мама, все улажено. Вы не передете въ этотъ противный коттеджъ, я не поду къ миссиссъ Мюмперть, а все будетъ такъ, какъ я того пожелаю.

V.

Съ обычнымъ своимъ умньемъ, съ удивительной мтвостью, составляющей характеристическую черту его таланта, рисуетъ намъ Джорджъ Элліотъ душевное состояніе Гвендолины, съ минуты ея обрученія съ Гранкуромъ, мы также попытаемся, насколько это дозволяютъ предлы нашего анализа, познакомить съ нимъ читателей.

Часу не прошло посл отъзда Гранкура изъ Оффендина, какъ все семейство Гаскойнъ было оповщено о великомъ событіи. Въ тотъ же день вечеромъ они явились принести Гвен свои искреннія поздравленія. Толкамъ, разговорамъ не было конца. Почтенный ректоръ сообщилъ племянниц, что у ея жениха — два богатыхъ имнія: Рейландсъ и Гадсмеръ, причемъ въ Рейландс — обширный паркъ и великолпные лса. Дохода у Гранкура должно быть, приблизительно, двнадцать тысячъ фунтовъ въ годъ.

По мр того какъ она прислушивалась во всмъ этимъ подробностямъ, Гвендолина все сильне и сильне убждалась въ томъ, что ей предстоитъ счастливая будущность.

Отступить теперь — было немыслимо, впереди ея ожидало слишкомъ многое изъ того, что всегда составляло предметъ ея тайныхъ мечтаній. Но посреди пріятныхъ мыслей ее продолжало преслдовать воспоминаніе о той, прежней, казавшейся ей столь твердой ршимости, теперь разлетвшейся какъ дымъ. Ее ужасала мысль, что она готовится совершить именно то, отъ чего еще такъ недавно съ отвращеніемъ отпрянула. Для нея было совершенной новостью ощущать въ себ этотъ страхъ, до сихъ поръ она не знала душевныхъ сомнній, которыхъ бы нельзя было утишить ласками, или подарками. А теперь — эта несчастная женщина и ея дти, Гранкуръ и его отношенія къ этой семь представлялись ея воображенію, постепенно заглушая вс другія мысли, становясь какъ-бы частью ея личной жизни. Она всю ночь промучилась этими и имъ подобными мыслями, и заснула только подъ утро. Ее разбудилъ голосъ матери, звавшей ее по имени. Миссиссъ Дэвилоу стояла у кровати, держа въ рукахъ изящный ящичекъ, украшенный эмалью, и письмо, въ ящичк оказалось великолпное брилліантовое обручальное кольцо, въ письм чэкъ въ пятьсотъ фунтовъ: на мелкіе расходы. Гранкуръ выражалъ надежду, что миссиссъ Дэвилоу останется въ Оффендин по крайней мр на первое время.

— Это очень мило и деликатно съ его стороны,— съ чувствомъ замтила миссиссъ Дэвилоу, но я бы не желала зависть вполн отъ зятя. Мы съ двочками и такъ управимся.

— Мама, если вы это скажете еще разъ, я не пойду за него,— съ досадой воскликнула Гвендолина.

— Дорогое дитя, я надюсь, что ты идешь за него не только ради меня?

Гвендолина, вмсто отвта, только кинулась на постель, лицомъ въ подушки. Ей стало досадно на мать за то, что она отнимаетъ у нея — такой благовидный предлогъ. Въ глубин души она, не безъ раздраженія, сознавала, что выходитъ замужъ вовсе не съ мыслью о матери, что ее къ тому понуждаютъ иныя, чисто личныя, эгоистическія причины. Ночные призраки исчезли при дневномъ свт, и Гвендолина стала одваться съ мыслью, что ей теперь надо настроить себя такъ, чтобы ощущать постоянно то же, что она чувствовала, когда, бывало, несясь во весь духъ на бодромъ кон, просто наслаждалась, не взирая на то, какія мысли бродили у нея въ голов. Теперь ей было легче думать и о миссиссъ Глэшеръ, ей представлялась возможность все уладить наилучшимъ образомъ. ‘Кто знаетъ,— думала она,— быть можетъ у насъ дтей не будетъ, Гранкуръ можетъ сдлать этого хорошенькаго мальчика своимъ наслдникомъ, а когда умретъ сэръ Гуго — тогда на всхъ хватитъ’. Размышляя такимъ образомъ, Гвендолина доканчиваетъ свой туалетъ, и совсмъ готовая, въ амазонк, сходитъ въ гостиную — ждать жениха. Они собираются совершить сегодня хорошую прогулку.

Гранкуръ женихомъ — чрезвычайно приличенъ, хотя съ нкоторымъ оттнкомъ нжности. Гвендолина довольна имъ, она находить его совершеннымъ джентльменомъ, слегка съ нимъ кокетничаетъ, ни на минуту не теряя своего полнаго самообладанія, и благосклонно соглашается исполнить его просьбу: обвнчаться съ нимъ черезъ десять дней, а также вмст съ матерью навстить его въ Дипло, куда онъ ожидаетъ нсколько человкъ гостей.

Въ числ этихъ гостей находятся сэръ Гуго Маллингеръ и Даніэль Деронда. При появленіи послдняго Гвендолина твердо ршается не обращать на него никакого вниманія, и безъ устали слдить за каждымъ его движеніемъ, прислушивается въ каждому его слову. За завтракомъ, Гранкуръ представляетъ Деронду своей невст, выражая удивленіе, что они до сихъ поръ незнакомы, несмотря на то, что видлись въ Лейбронн.

— На врядъ-ли миссъ Гарлетъ помнитъ меня,— скромно замчаетъ Деронда.

— Напротивъ,— отвчаетъ Гвендолина:— я васъ прекрасно помню. Вы очень не одобряли мою игру въ рулетку.

— Изъ чего вы вывели это заключеніе?

— Вы меня сглазили. Какъ только вы приблизились къ столу, я начала проигрывать, до тхъ поръ я постоянно была въ выигрыш.

Принимая участіе въ общемъ разговор, Гвендолина не перестаетъ слдить за Даніэлемъ: — что онъ обо мн думаетъ?— спрашиваетъ она себя: что онъ думаетъ, о моемъ замужств? Что у него за понятія, что онъ такъ серьзно во всему относится? А можетъ просто: много о себ воображаетъ.

По возвращеніи въ гостиную Гвендолина подходитъ къ Деронд, и заговариваетъ съ нимъ о предстоящей, на-завтра, охот.

— Имете вы что-нибудь противъ моего участія въ этой забав?— спрашиваетъ она.

— Помилуйте, съ какого права.

— Вы же сочли себя въ прав осудить меня за игру въ рулетку.

— Я только пожаллъ о васъ, ничмъ, помнится, не выражая моего неодобренія.

— Тмъ не мене, вы мн помшали продолжать игру.

Проговоривъ эти слова, Гвендолина вся вспыхнула, Деронда тоже покраснлъ, сознавая въ душ, что позволилъ себ многое, въ исторіи съ ожерельемъ.

Даніэлю чудилась какая-то перемна въ Гвендолин со времени ихъ первой встрчи, и точно: борьба, всегда сопровождающая сознательныя заблужденія, пробудила въ ней словно новую душу. Замчательно, что при всей сил томящихъ ее сомнній, ей ни разу не пришла въ голову простая мысль: что самая неблаговидная сторона ея брака заключается въ томъ, что она смотритъ на Гранкура — какъ на человка, за котораго ей удобно выдти, совершенно упуская изъ виду свои будущія по отношенію къ нему обязанности.

Посреди душевныхъ волненій и житейскихъ хлопотъ время летитъ очень быстро. Настаетъ день свадьбы, и застаетъ Гвендолину крайне возбужденной и совершенно счастливой. Она и теперь сознаетъ, что поступила дурно, измнивъ своему слову, что миссиссъ Глэшеръ должна относиться въ ней враждебно, что въ будущемъ ее, быть можетъ, ждетъ наказаніе, что Деронда иметъ право презирать ее за ея бракъ съ Гранкуромъ, но вс эти тяжелыя ощущенія заглушаетъ одно могучее, радостно-захватывающее ей дыханіе чувство, чувство полнаго торжества. Она теперь испытываетъ то же, что во время игры въ рулетку, только въ гораздо сильнйшей степени, она знаетъ, что общее вниманіе устремлено на нее, и это гордое сознаніе придаетъ еще больше блеска ея замчательной красот, когда она, опираясь на руку мужа, и окруженная толпой родныхъ и друзей, спокойно и величаво выходить изъ церкви. Она понимаетъ, что ставить на карту все — въ надежд выиграть многое, и эта мысль радостно волнуетъ ее. Вотъ онъ — блескъ, вотъ оно — проявленіе истинной женской силы, свтъ, успхи, все, о чемъ она мечтала съ ранней юности,— стоитъ руку протянуть, чтобы обладать всмъ. Бдная Гвендолина просто опьянла отъ восторга, сомннія, страданія, все, что ее томило за послднее время, потонуло въ лучезарномъ мор ея могущества, ея счастья.

Посл свадьбы молодые узжаютъ на нсколько времени въ Рейландсъ, Гвендолина болтаетъ всю дорогу безъ умолку, она точно въ лихорадк, мысли, наполнявшія ея душу сладкимъ трепетомъ съ самаго утра, становятся еще живе, еще реальне при ихъ възд въ ея будущія владнія.

— Вотъ мы и дома,— говоритъ Гранкуръ, завидвъ освщенныя окна своего замка, и въ первый разъ цлуетъ жену въ губы: она даже не чувствуетъ этого поцлуя, вся душа ея въ ея глазахъ, она любуется огромнымъ домомъ, роскошнымъ наркомъ съ эффектно — разбросанными по лужайкамъ живописными купами старыхъ деревъ.

Молодые выходятъ изъ кареты и, рука объ руку, вступаютъ въ домъ, черезъ ярко освщенную переднюю, наполненную множествомъ слугъ въ ливреяхъ и цлый рядъ роскошно убранныхъ комнатъ, отъ которыхъ въ голов Гвендолины остается только смутное представленіе чего-то огромнаго, полнаго статуй, картинъ, бархата и позолоты, Гранкуръ ведетъ свою жену, и, проводивъ ее до дверей изящнаго будуара, отдланнаго блдно-зеленымъ атласомъ и украшеннаго громадными зеркалами, цлуетъ ея руку и оставляетъ одну, прося переодться поскорй, такъ какъ они сегодня обдаютъ рано.

Гвендолина сбрасываетъ шляпу и плащъ и въ раздумьи садится у камина. Вс пережитыя ею впечатлнія принимаютъ какой-то фантастическій видъ, она задумывается все сильне и сильне, но вдругъ чей-то голосъ выводитъ ее изъ забытья, передъ ней стоитъ экономка, и съ почтительнымъ видомъ, подавая объемистый свертокъ, говоритъ:

— Мн поручено, сударыня, передать это вамъ — въ собственныя руки. Посланный сказалъ, что это подарокъ мистера Гранкура, но что онъ не долженъ знать объ его присылк, пока не увидитъ его на васъ.

Гвендолина отсылаетъ экономку, беретъ свертокъ въ руки, и, не раскрывая его, начинаетъ думать и гадать:

— Чтобы тутъ могло заключаться? Ахъ!— догадывается она,— наврное фамильные брильянты,— тмъ лучше, примрю ихъ, эхо развлечетъ меня.

Она быстро распутываетъ шнурокъ, развертываетъ тонкую бумагу,— такъ: ящикъ, въ ящик футляръ, Гвендолина нажимаетъ пружину, крышка отскакиваетъ, и чудные, крупные брильянты представляются ея восхищеннымъ взорамъ, тысячью огней переливаются они на темномъ бархат футляра, при свт лампъ и люстръ. Но — что это?— изъ-подъ каменьевъ выпадаетъ тонкій листокъ почтовой бумаги, Гвендолина развертываетъ его и съ замирающимъ сердцемъ читаетъ начертанныя крупнымъ, четкимъ и, увы! слишкомъ знакомымъ почеркомъ слова:

‘Эти брильянты, нкогда подаренные Лидіи Глэшеръ горячо любившимъ ее человкомъ, она передаетъ вамъ. Вы не сдержали даннаго ей слова, изъ желанія обладать тмъ, что принадлежало ей. Вы, можетъ быть, надялись узнать счастье, какое знала она, имть такихъ же прелестныхъ дтей, которые лишатъ ея бдныхъ малютокъ послдняго. Справедливый Богъ этого не допуститъ. У человка — женой котораго вы стали, нтъ боле способности любить. Его лучшія, юношескія чувства принадлежали мн,— этого и вы не сможете у меня отнять. Чувства эти умерли: но я — могила, въ которой погребены ваши надежды на счастье, также какъ и мои собственныя. Васъ предупреждали, вы совершенно сознательно наносите вредъ мн и моимъ дтямъ. Онъ думалъ нкогда на мн жениться, въ конц-концовъ онъ бы привелъ это намреніе въ исполненіе, еслибъ вы сдержали свое слово. Вы будете наказаны, я этого желаю изъ глубины души.

‘Неужели вы покажете ему это письмо, чтобы еще боле возстановить его противъ меня и моихъ дтей? Наврядъ-ли, вамъ самимъ будетъ непріятно стоять передъ мужемъ въ этихъ брильянтахъ, и, думая о моихъ настоящихъ словахъ, знать,— что и его мысли заняты тмъ же. Притомъ, узнавъ, что вы гнали, что длали, когда шли за него, онъ не признаетъ за вами права жаловаться — если сдлаетъ васъ несчастной. Зло, которое вы мн сдлали, падетъ проклятіемъ на вашу голову’.

Письмо выпало изъ оледенлыхъ рукъ Гвендолины. Она просидла нсколько минуть неподвижно, потомъ наклонилась, подняла его и бросила въ пылающій каминъ. Долгое время спустя — послышался легкій стукъ въ дверь, и Гранкуръ, веселый, улыбающійся, появился на порог, при вид его Гвендолина разразилась страшными, истерическими криками и рыданіями. Мужъ со страхомъ и недоумніемъ глядлъ на нея, боясь: не сошла ли она съ ума? Онъ ожидалъ застать ее нарядной, сіяющей, а застаетъ блдной, въ слезахъ, возл нея, на ковр сверкали разсыпанные брильянты: неужели, думалось счастливому супругу, эта безумная Лидія привела въ исполненіе свою угрозу? Очевидно было одно — фуріи, подъ тмъ или другимъ видомъ, проникли въ его мирный домъ.

VI.

Встрча съ Миррой навела Даніэля на совершенно новыя мысли о томъ народ, къ которому принадлежала прекрасная молодая двушка, до сихъ поръ онъ считалъ евреевъ чмъ-то въ род исторической окаменлости, нисколько не интересовался ими, предоставляя изслдованіе ихъ нравственнаго міра — ученымъ спеціалистамъ, теперь же, во время своего пребыванія съ сэромъ Гуго заграницей, началъ заглядывать въ синагоги, присматриваться въ книгамъ, трактующимъ объ евреяхъ: ему хотлось дознаться, что такое таится въ врованіяхъ и понятіяхъ этихъ современныхъ парій? Деронда вообще былъ странный человкъ, самая его впечатлительность порождала въ его чувствахъ нкоторую неопредленность, и длала его загадкой — въ глазахъ его лучшихъ друзей. Рано пробудившееся сознаніе развило въ душ его многостороннюю симпатію, грозившую послужить преградой всякому опредленному роду дятельности. Какъ только онъ, хотя-бы мысленно, примыкалъ къ какой-либо партіи, ему начинало казаться, что онъ, подобно воинамъ сабинянъ — обращалъ свое оружіе противъ любимыхъ имъ существъ. Воображеніе его такъ привыкло разсматривать каждый вопросъ подъ тмъ угломъ зрнія, подъ какимъ онъ представлялся противнику, что для него стало немыслимымъ проникнуться тмъ, что называется ‘духомъ’ партіи. Онъ былъ въ силахъ искренно бороться только противъ открытаго гнета. Онъ чувствовалъ, что такого рода нравственное состояніе парализовало въ душ его ненависть ко злу, эту основу нравственной силы, онъ жаждалъ — вншняго толчка или внутренняго откровенія, могущаго указать ему на какую-либо опредленную дятельность, направить надлежащимъ образомъ его безъ толку тратящуюся энергію. Но откуда было ждать благодтельнаго толчка? Даніэль ршительно не съумлъ бы отвтить на этотъ вопросъ, а пока, во время своего пребыванія не Франкфурт съ сэромъ Гуго и его семьей, усердно бродилъ по городу, осматривая вс его достопримчательности. Въ одну изъ такихъ одинокихъ прогуловъ онъ забрелъ въ синагогу, тамъ шла служба, молящихся было много. На одной скамейк съ Дерондой сидлъ старикъ, замчательная наружность котораго обратила не себя вниманіе Даніэля: сдая борода эффектно обрамляла строгое, правильное лицо, черты коего одинаково подходили какъ въ еврейскому, такъ и къ итальянскому типу, онъ нсколько разъ взглядывалъ на Деронду, но послдній, совершенно поглощенный новыми для него ощущеніями, казалось, всецло ушелъ въ самого себя, и ничего не замчалъ изъ того, что кругомъ него длалось. Вслушиваясь въ пніе на незнакомомъ ему язык, Даніэлю казалось, что онъ впервые понимаетъ, что такое молитва, это стремленіе слабаго и конечнаго существа — человка — отдать себя всецло въ руки благой, великой Силы, слиться съ нею, найти въ ней разршеніе всхъ своихъ сомнній, миръ, опору, все, все!

Новыя вянія проносились надъ нимъ. То было какъ-бы предчувствіе великаго, имющаго оснить душу его, откровенія. Тихое пніе, благоговйныя новы молящихся — все окружающее только усиливало это впечатлніе. Служба кончилась, вс стали расходиться, Деронда тоже машинально поднялся съ своего мста и направился къ двери. Вдругъ онъ почувствовалъ на плеч своемъ чью-то руку, и, оглянувшись, увидалъ того самаго старика, чья наружность его поразила.

— Извините,— произнесъ незнакомецъ, но позвольте спросить ваше имя, происхожденіе, а также двичье имя вашей матери?

— Я англичанинъ,— холодно отвтилъ Деронда, уклоняясь отъ боле прямого отвта.

Старикъ съ недовріемъ поглядлъ на него, но, молча приподнявъ шляпу, прошелъ мимо, не прибавивъ боле ни слова.

Встрча эта почему-то поразила Даніэля, но онъ не ршился упомянуть о ней въ разговор съ сэромъ Гуго.

По возвращеніи въ Лондонъ Деронда засталъ Мирру похорошвшей, отдохнувшей, собравшейся съ силами. Добрая миссиссъ Мейрикъ и ея милыя дочери въ ней души не чаяли. Деронду Мирра встртила съ восторгомъ, на этотъ разъ онъ ршился попроситъ ее пть, и былъ пораженъ ея сладкозвучнымъ, обработайянмъ голосомъ. Ничье пнье никогда не доставляло ему такого живого эстетическаго наслажденія, Мирр же, повидимому, нескрываемый восторгъ Деронды доставлялъ истинное удовольствіе, она пла одну за другой лучшія вещи: Шуберта, Бетховена, Гордежіони, сама очевидно наслаждаясь звуками своего голоса. Она теперь совершенно свободно и непринужденно обращалась съ Дерондой, относясь къ нему съ полнйшимъ довріемъ, говорила съ нимъ о матери, которую уже боле не надялась найти въ живыхъ, о брат Эвр, котораго еле помнила, обо всемъ, что ей было дорого и мило, разсказывала ему о своихъ планахъ и намреніяхъ. Уже и теперь миссъ Мейрикъ доставила ей два выгодныхъ урока пнія, можетъ быть, впослдствіи число ученицъ ея еще увеличится, ей-бы этого хотлось, такъ какъ пользоваться милостыней, хотя бы и добрыхъ друзей, все же тяжело. Простодушіе, искренность, душевная чистота этого прелестнаго божьяго созданія поражали Деронду, одну минуту онъ даже испугался мысли, что, пожалуй, готовъ серьбвно увлечься, но тотчасъ же безпощадно осадилъ себя, ршивъ: — Надо держать себя на вояжахъ! къ тому же, онъ въ Мирр пока еще видлъ не только прелестную женщину, но, главнымъ образомъ, бдную, выпавшую изъ гнзда птичку, которую ему удалось подобрать, согрть, пріютить подъ кровомъ прекрасныхъ добрыхъ друзей. Этотъ взглядъ на молодую еврейку не давалъ развиваться его личнымъ эгоистическимъ чувствамъ. Онъ, съ своимъ обычнымъ добродушіемъ, съумлъ войти во вс ея интересы, предложилъ ей похлопотать о томъ, чтобы доставить ей случай познакомить жадную до всякихъ новинокъ лондонскую публику съ ея замчательнымъ талантомъ посредствомъ участія въ концертахъ, устраиваемыхъ въ частныхъ домахъ, онъ надялся успть въ ‘томъ при помощи своей тетки лэди Маллингеръ и многочисленныхъ знакомыхъ, и уврялъ Мирру, что вс лэди, которыя услышать ея пніе, тотчасъ предложатъ ей давать уроки въ ихъ семьяхъ, и тогда — прибавлялъ онъ съ улыбкой — благосостояніе ваше окончательно упрочится.

Въ теченіи этого долгаго разговора съ Миррой, Деронда между прочимъ замтилъ, что, несмотря на свои увренія въ противномъ, Мирра все еще надется если не встртиться съ матерью, то хоть узнать о ней что-нибудь опредленное, ему захотлось и въ этомъ случа помочь ей, и онъ началъ все чаще и чаще заглядывать въ т изъ лондонскихъ кварталовъ, которые исключительно населены евреями. При этихъ поискахъ Даніэль держался очень странной системы: онъ ни къ кому не обращался съ разспросами, не старался добиться какихъ-либо опредленныхъ свдній отъ раввиновъ или другихъ вліятельныхъ лицъ, а просто — бродилъ по улицамъ, заглядывалъ въ окна магазиновъ, присматривался въ лицамъ прохожихъ, словомъ — длалъ все, отъ него зависящее, чтобы не найти тхъ, кого онъ искалъ. Причина тому — очень простая: Даніэль боялся пуще огня найти въ лиц матери Мирры — простую, грязную, обыкновенную еврейку, а въ лиц сына ея Эзры — какого-нибудь мошенника-ростовщика, дтскія воспоминанія Мирры были такъ смутны, что по нимъ нельзя было составить себ никакого понятія о томъ: что такое, въ сущности, эта мать, на которую она до сихъ поръ молилась? А между тмъ трудно было предвидть, какъ можетъ повліять на эту чуткую, воспріимчивую душу столь тяжкое разочарованіе? Деронда былъ-бы очень доволенъ, еслибъ ему положительно заявили, что миссисъ Когенъ и ея сынъ — оба умерли, но это не мшало ему усердно посщать жидовскіе кварталы Лондона, розыскивая въ нихъ какихъ-либо слдовъ тхъ лицъ, положительное извстіе о смерти коихъ сняло бы тяжкое бремя съ души его. Въ одну изъ такихъ прогулокъ Даніэль замтилъ въ окн небольшого вникшаго магазина сочиненіе, которое ему давно хотлось пріобрсти, онъ вошелъ въ лавку и, стоя на порог, обратился въ сидвшему за прилавкомъ человку съ вопросомъ:

— Что стоитъ эта книга?

Продавецъ медленно поднялъ голову отъ газеты, которую читалъ, и взглянулъ на Даніэля страннымъ, вдумчивымъ взглядомъ. Деронда положительно остолбенлъ, до того поразила его наружность этого человка. Передъ нимъ сидлъ плохо-одтый еврей, возрастъ котораго трудно было опредлить, вслдствіе непомрной худобы обтянутаго желтой кожей лица, сильно напоминающаго старинное изваяніе изъ слоновой вести. Лицо это, типичное до крайности, легко могло бы принадлежать древне-еврейскому пророку, напряженное выраженіе говорило о постоянномъ стремленіи въ одной цли, а также о жизни, почты не знавшей, что такое чувство удовлетворенія,— полной, можетъ быть, и физическихъ страданій. Рзкія, но не крупныя черты, низкій и широкій лобъ, курчавые черные волосы дополняли общее впечатлніе, въ этомъ лиц не замчалось красоты, во чувствовалась сила. По задумчивому взгляду черныхъ глазъ и желтоватой блдности лица, рельефно выдававшейся на темномъ фон мрачной лавки, можно было принять этого страннаго человка за узника, брошеннаго въ тюрьмы инквизиціи, двери пять только-что выломаны толпой, врывающейся въ его камеру, съ цлью освободить и его. И точно: пристальный, жадный, вопросительный взглядъ, устремленный имъ на случайнаго покупателя, казалось, видлъ въ немъ встника освобожденія или смерти.

— Что стоитъ эта книга, жизнеописаніе Соломона Моймонъ,— повторилъ Деронда свой вопросъ.

Не поднимаясь съ мста, книгопродавецъ взялъ книгу въ руки, взглянулъ на заглавный листъ, и спокойно ршилъ:

— Цна не обозначена, а мистера Рама нтъ дома. Я стерегу лавку, пока онъ ходитъ обдать. Что вы располагаете дать за эту книгу, сэръ?

— Да разв вы не знаете цны?

— Рыночной не знаю. Осмлюсь спросить: вы эту книгу читали?

— Нтъ, я читалъ о ней рецензію, возбудившую во мн желаніе пріобрсти ее.

— Вы ученый? васъ интересуетъ еврейская исторія?

— Очень интересуетъ,— отвтилъ Деронда.

Странный еврей мгновенно поднялся съ своего мста, и сжимая худощавой рукой руку Деронды, нсколько хриплымъ, громкимъ шопотомъ спросилъ:

— Не принадлежите ли вы сами къ нашему племени?

Деронда вспыхнулъ и молча покачалъ головой.

Возбужденное выраженіе исчезло съ лица незнакомца, онъ отошелъ отъ Деронды, и, протягивая ему книжечку, холодно-вжливымъ тономъ замтилъ:

— Я полагаю, что мистеръ Ражъ удовольствуется полъ-кроной, сэръ.

Даніэль заплатилъ, и молча вышелъ, унося свою покупку.

Онъ уже усталъ бродить безъ особой цли, и только-что собирался кликнуть кэбъ и хать домой, какъ глаза его встртили вывску магазина древностей и рдкостей, онъ остановился и сталъ разсматривать различные выставленные въ окнахъ магазина предметы, но вдругъ пошатнулся, словно его кто толкнулъ: надъ входной дверью крупными буквами было написано:

ЭЗРА КОГЕНЪ.

Деронда толкнулъ дверь и вошелъ. Онъ разговорился съ хозяиномъ лавки, плутоватымъ евреемъ лтъ тридцати, съ его молодой женой и старушкой матерью, стараясь навести разговоръ за интересующій его предметъ. Ничто ему не говорило, чтобы онъ напалъ на слдъ родныхъ Мирры: има Когенъ тамъ часто встрчается между евреями! Тмъ не мене Даніилъ, не желая упускать этихъ людей изъ виду, придумалъ врное средство возбудить въ нихъ сочувствіе въ себ. Онъ сказалъ хозяину, что нуждается въ деньгахъ, и просилъ его снабдить его ими подъ залогъ прекраснаго брилліантоваго кольца. Глава еврея засверкали, онъ разршилъ Даніэлю привезти ему кольцо въ тотъ же вечеръ, хотя день былъ субботній. Каково же было удивленіе Деронды, когда онъ, явясь въ назначенный часъ и заставъ всю семью въ сбор, увидалъ между прочими членами ея и своего недавняго страннаго знакомца — еврея изъ книжной лавки!

— Это родственникъ вашъ?— спросилъ Даніэль, отводя къ сторону хозяина.

— Мордекай-то? Нтъ, онъ прежде работалъ на меня, а потомъ захворалъ, бдняга, мы его и пріютили. Онъ вдь слегка тронулся, но смирный, съ сынишкомъ моимъ занимается, полезенъ и въ торговл, часы хорошо чинитъ, да и надо же бдному человку помочь.

Деронда съ трудомъ воздержался отъ улыбки, видя смсь доброты съ крайней практичностью, какая проглядывала въ словахъ мистера Когена.

Онъ и тутъ, у самой — какъ ему казалось, цли своей, не торопился угнать истину и скорй отдалялъ роковую минуту. Оставивъ кольцо свое въ рукахъ Когена, и пообщавъ выкупить его черезъ мсяцъ, Даніэль сталъ прощаться. Съ Мордекаемъ они только обмнялись поклонами, и нсколькими незначительными фразами.

На слдующій день Деронда выхалъ изъ Лондона, онъ отправился на вс рождественскіе праздники въ имніе сэра Гуго, въ то самое дорогое его сердцу аббатство, гд мирно протекли его дтскіе годы.

VII.

Вотъ что происходило между тмъ въ гостиной сэра Гуго, въ вечеръ 29-го декабря,— день, назначенный для торжественнаго обда въ честь новобрачныхъ. Это была громадная, высокая комната, съ расписнымъ потолкомъ, украшенная по стнамъ фамильными портретами въ натуральную величину, и освщенная красноватымъ пламенемъ ярко пылающаго камина, и безчисленнымъ множествомъ восковыхъ свчъ. Въ настоящую минуту въ ней собралось огромное общество: добродушный сэръ Гуго созвалъ всхъ своихъ и жениныхъ родныхъ къ себ на рождественскіе праздники, тутъ было множество дамъ, мужчинъ и дтей всхъ возрастовъ, что придало необыкновенную живописность группамъ: у камина пріютились старички, дамы и дти, между коими самое видное мсто занималъ прелестный четырехъ-лтній мальчуганъ, единъ изъ безчисленныхъ племянниковъ лэди Маллингеръ, мужчины группировались поодаль, разговаривая между собою съ тмъ казеннымъ выраженіемъ лица, съ какимъ обыкновенно бесдуютъ молодые люди на торжественныхъ обдахъ. Лэди Маллингеръ, въ своемъ длинномъ черномъ бархатомъ плать, расхаживала между гостями, даря всхъ и каждаго ласковымъ словомъ, привтливой улыбкой.

Деронда разговаривалъ съ нкоимъ мистеромъ Вондернутъ, безукоризненно изящнымъ и совершенно безцвтнымъ датчаниномъ, какъ-бы созданнымъ для того только, чтобы ‘давать реплику’ другимъ. Во всхъ присутствующихъ замчалось напряженное состояніе, вс чего-то ждутъ. Деронда также безпрестанно поглядываетъ на дверь, но вотъ, наконецъ она растворяется и на порог показывается замчательно красивая и эффектная чета. Гвендолина еще похорошла, красота ея стала величаве, чешу не мало также способствуетъ роскошный туалетъ: на ней блое шелковое платье, тяжелыми складками падающее до земли, роковые брилліанты сверкаютъ на ше, въ ушахъ, въ волосахъ, но Деронд почему-то кажется, что въ лиц ея появилось новое выраженіе, мене женственное, чмъ прежде. Голосъ звучитъ рзче, улыбка какая-то оффиціальная, холодная, глаза не смются, манеры стали самоувренне.

Гренкуръ не измнился ни мало, разв только сталъ еще апатичне прежняго, если это возможно. Молодую чету окружаютъ тотчасъ вс хозяева и самые почетные изъ гостей. Деронд не удается сказать хотя бы два слова съ Гвендолиной до того момента, какъ все общество переходитъ въ столовую. За обдомъ они обмниваются привтствіями, но разговоръ общій, а потому Даняхъ долженъ по-невол отложить проврку своихъ первыхъ впечатлній до боле удобнаго времени. Вечеромъ онъ однако улучаетъ минуту, чтобы подойти къ ней и заговорить, но она бросаетъ на него взглядъ, полный такой глубокой скорби, что онъ невольно отвчаетъ ей взглядомъ, полнымъ горячаго сочувствія. Затмъ, между ними завязывается пустой, повидимому, разговоръ. Гвендолина, словно шутя, жалуется на скуку, на неудовлетворенность, но подъ шутливымъ тономъ чуткому уху слышится горечь неизъяснимая.

‘Бдная’, думалъ Деронда, сидя вечеромъ одинъ у себя въ комнат: ‘грустно подумать, какъ можетъ страдать эта женщина, эта гордая, улыбающаяся нарядная красавица, и никто ей помочь не можетъ, но всему видно: она уже и теперь поняла свою ошибку! А вдь она существо необыкновенное, есть же такіе люди, которые съ каждымъ днемъ нравственно возвышаются или падаютъ. Всякое впечатлніе на нее сильно дйствуетъ, исторія съ ожерельемъ и сознаніе, что я осудилъ ее въ душ за ея страсть въ игр, врзались въ ея памяти. Но при такой впечатлительности не трудно дойти до отчаянія. Вышла замужъ изъ честолюбія, чтобы спастись отъ бдности, и отдала всю свою молодую жизнь въ руки этого манекена, этой пародіи на человка! Бдная, бдная!’

Догадки Деронды были только близки къ истин.

Гвендолина съ каждымъ днемъ сильне и сильне ощущала въ душ своей страшную переработку, все ея прежнее нравственное я было потрясено до основанія, но она еще чувствовала въ себ силу — отстаивать свои права. Посл каждаго новаго толчка, новаго униженія, она старалась ухватиться за то, что ей нкогда служило опорой, искала утшенія въ гордой скрытности, въ разнообразныхъ удовольствіяхъ, при помощи коихъ можно жить не думая, въ надежд на благодтельное вліяніе привычки, которая, думалось ей, можетъ со временемъ сдлать ее равнодушной въ ея же собственнымъ несчастіямъ.

Да, несчастіямъ! Эта прекрасная, цвтущая, двадцати-двухъ-лтняя женщина сама подчасъ дивилась, глядя въ зеркало на свое печальное лицо. Ея прежняя гордая вра въ ея вліяніе на всхъ окружающихъ исчезла безъ слда. Въ теченіи этихъ короткихъ семи недль, составлявшихъ, какъ ей казалось, половину ея жизни, мужъ пріобрлъ надъ нею такую власть, такъ всецло забралъ ее въ руки, до такой крайности подавилъ ея личность подъ страшной тяжестью своей желзной воли, что Гвендолин ничего не оставалось какъ покоряться.

Письмо миссиссъ Глэшеръ она сожгла, а истерику свою объяснила волненіемъ и утомленіемъ, неизбжными въ подобный день, мужъ ей не поврилъ, онъ очень хорошо понялъ, въ чемъ дло. О разговор Гвендолины съ Лидіей онъ узналъ, въ свое время, отъ одного изъ своихъ клевретовъ, человка, ненавидвшаго миссъ Гарлетъ, и надявшагося при помощи этой махинаціи разстроить ея бракъ съ Гранкуромъ, о прочемъ — догадывался. Когда онъ передъ свадьбой, въ послдній разъ, былъ у Лидіи и требовалъ возвращенія ему его фамильныхъ брилліантовъ, она согласилась возвратить ихъ не ему, а ген его, въ самый день свадьбы. Увидавъ разбросанные по полу драгоцнные каменья, Гранкуръ, хорошо знавшій мстительный характеръ своей бывшей подруги, понялъ, что въ футляр должно заключаться что-нибудь кром брилліантовъ,— вроятно письмо съ добрыми пожеланіями,говорилъ онъ себ мысленно, съ цинической улыбкой.

Онъ чувствовалъ, что Гвендолина отшатнулась отъ него, и ни мало не горевалъ объ этомъ, ему не нужно было ея любви: онъ хотлъ только власти надъ нею. Онъ зналъ, что женился не на простушк, неспособной сознавать всею безповоротность сдланнаго ею шага, а на двушк, достаточно умной и гордой, чтобы дорожить всми выгодами пріобртеннаго ею положенія. Это сознаніе удовлетворяло его вполн.

Страхъ же Гвендолины передъ мыслью, что мужъ можетъ узнать, какъ она, выхода за него, знала, на что шла, и упрекнуть ее этимъ, лишалъ бдную женщину послднихъ нравственныхъ силъ, и предавалъ ее, связанную по рукамъ и ногамъ, въ руки ея законнаго мучителя. Уже и теперь она не знала, какое чувство сильне говоритъ въ душ ея: ненависть къ мужу, или страхъ предъ нимъ?

Одно изъ ихъ первыхъ супружескихъ столкновеній произошло по поводу все тхъ же брилліантовъ.

Гвендолина хала съ мужемъ на обдъ къ лорду Бракеншау, она взошла, совсмъ одтая въ гостиную, на ней было блое платье, небольшія изумрудныя звздочки въ ушахъ, и изумрудное же украшеніе на ше.

— Нравлюсь-ли я вамъ?— весело спросила она, останавливаясь передъ мужемъ въ граціозной поз.

— Нтъ,— холодно отвтилъ онъ.

— Какъ же мн себя измнить прикажете?

— Надньте брилліанты — проговорилъ онъ, пристально глядя на нее.

— Ахъ, нтъ, ради Бога: мн кажется, брилліанты вовсе не идутъ ко мн.

— Совершенно все равно, что вамъ кажется,— вполголоса, но повелительнымъ тономъ проговорилъ мужъ.— Я требую, чтобы вы ихъ надли.

— Мн такъ нравятся мои изумруды…

— Потрудитесь объяснить мн: почему вы не хотите исполнить моего желанія?

Дальше противиться было нельзя, она повернулась, пошла въ свою комнату, достала футляръ изъ туалетнаго ящика. ‘Этотъ человкъ, думала она, нажимая пружину футляра, любитъ, чтобы его собаки и лошади трепетали передъ нимъ. Того-же онъ требуетъ отъ жены, и я буду передъ нимъ трепетать, вдь не скажу же я людямъ: пожалйте‘.

Въ эту минуту дверь отворилась, и Гранкуръ вошелъ въ комнату.

— Позвольте мн помочь вамъ, вжливо проговорилъ онъ, и самъ надлъ на нее эти ненавистныя драгоцнности.

Часто Гвендолина съ ужасомъ помышляла о долгихъ, долгихъ годахъ, которые ей, по всмъ вроятностямъ, предстояло прожить съ ненавистнымъ человкомъ. ‘Какъ я буду время коротать?’ спрашивала она себя, перебирая въ памяти вс занятія и развлеченія богатыхъ женщинъ. Вызды, туалеты, побды,— все разомъ утратило всякое значеніе въ ея главахъ.

А Деронда, между тмъ, продолжалъ со вниманіемъ и сожалніемъ слдить за ней, съ каждымъ днемъ они все боле и боле сближались.

Однажды Деронда хвалилъ при ней голосъ и пніе Мирры, она тотчасъ же замтила:

— Мн бы очень хотлось ее слышать и брать у нея уроки, по прізд въ Лондонъ, такъ какъ вы отъ нея въ такомъ восхищеніи.

— Я бы очень былъ этому радъ,— съ улыбкой отвчалъ Деронда.

— Что, она вообще совершенство?

— Я слишкомъ мало ее знаю, чтобы отвчать на вашъ вопросъ, могу сказать одно: я до сихъ поръ въ ней не замтилъ ничего, что бы можно было желать измнить. Ея жизнь была тяжелая, она много горя знала.

— Желала бы я знать: какого?

— Не сьумю вамъ отвтить. Знаю одно: она уже ршилась-было утопиться.

— И что-жъ ей помшало?— быстро взглянувъ на Деронду спросила Гвендолина.

— Свтъ тснилъ ее, но она поняла, что должна жить,— спокойно отвтилъ Деронда, — она очень набожна, всегда готова преклониться передъ обязанностью.

— Подобныхъ людей жалть нечего,— нетерпливо возразила Гвендолина.— Я не сочувствую женщинамъ, которыя всегда поступаютъ какъ должно. Я не врю въ ихъ великія страданія.

— Ваша правда — отвтилъ ей Даніэль:— самоосужденіе также иметъ свои права. Мы бдные, гршные люди всегда мене сочувствуемъ тому, чье поведенье безукоризненно, чмъ тому, кто изранилъ себя въ борьб со своими слабостями, пороками и недостатками. Притча о заблудшейся овц старая исторія, но она повторяется каждый день.

— Это все только говорится,— съ горечью возразила Гвендолина:— вы восхищаетесь миссъ Лапидотъ, потому что считаете ее совершенствомъ, и конечно стали бы презирать женщину, про которую бы знали, что на ея душ — очень дурной поступокъ.

— Это бы совершенно зависло оттого, какъ она сама относится къ своему поступку.

— Васъ бы удовлетворило, еслибъ она была очень несчастна?

— Это бы не удовлетворило, а глубоко огорчило-бъ меня, знайте одно: люди идутъ различными путями, глаза многихъ открываются лишь отъ толчка, проистекающаго изъ послдствій ихъ собственныхъ дйствій. Такіе люди заслуживаютъ большаго сочувствія, чмъ ихъ самодовольно-счастливые братья.

Вс слова Деронды глубоко западаютъ въ душу Гвендолины она безпрестанно ищетъ случая говорить съ нимъ, а мужъ слдитъ за ней пристально, хотя и незамтно.

Во время пребыванія супруговъ Гранкуръ подъ его гостепріимнымъ кровомъ, сэръ Гуго даетъ балъ. Гвендолина, въ числ прочихъ украшеній, надваетъ въ этотъ вечеръ и знаменитое бирюзовое ожерелье, въ вид браслета. Она проситъ Деронду принести ей стаканъ воды, и протягивая руку къ стакану, указываетъ ему глазами на свой браслетъ.

Мужъ тотчасъ замчаетъ этотъ маневръ.

— Что это за безобразіе?— холодно спрашиваетъ онъ, указывая глазами на простенькую вещь.

— Это старое ожерелье, которое я очень люблю, я его когда-то потеряла, а добрые люди мн его возвратили,— отвчаетъ жена.

Оставшись наедин съ Даніэлемъ, блестящая миссиссъ Гранкуръ спрашиваетъ его:

— Еслибъ я снова стала играть и вторично проиграла свое ожерелье, что бы вы подумали обо мн?

— Я бы былъ о васъ худшаго мннія, чмъ теперь.

— Въ такомъ случа вы заблуждаетесь на мой счетъ. Вы меня просили этого не длать, другими словами: не основывать моего выигрыша на чужомъ проигрыше,— а я поступила несравненно хуже, на бал неудобно говорить объ этомъ — когда нибудь я вамъ все скажу.

Мысль, что мужъ наврное сдлаетъ ей сцену, крпко смущаетъ молодую женщину, предчувствіе ее не обманываетъ: возвратясь къ себ она выслушиваетъ слдующее внушеніе:

— Потрудитесь въ другой разъ вести себя но-приличне. Сегодня вы были точно сумасшедшая. Къ чему вы показывали это безобразное ожерелье Деронд? Что за вульгарные маневры? Если хотли что-нибудь сказать — говорите, но помните, что вы должны вести себя, какъ подобаетъ моей жен.

— Вы можете узнать исторію этого ожерелья.

— Вовсе не желаю, я самъ узнаю все, что мн нужно знать. Васъ же прошу объ одномъ: будьте приличны.

Въ самый день своего отъзда Гвендолина, найдя Деронду одного въ библіотек замка, приступаетъ къ нему съ слдующими словами:

— Научите меня, что мн длать, я поступила очень дурно, и теперь ничего измнить не могу. Скажите, что бы вы чувствовали, что бы вы сдлали на моемъ мст? Повторяю — я ничего не могу измнить.

— Я бы чувствовалъ то же, что и вы чувствуете: глубокую скорбь.

— Да, но что бы вы стали длать?

— Я бы постарался устроить свою жизнь такъ, чтобы отнын никому не наносить вреда.

— Но я не могу, не могу этого сдлать. Я заняла чужое мсто, я основала свой выигрышъ на чужомъ проигрыш, я ничего не въ силахъ измнить.

Деронда зналъ о существованіи миссиссъ Глэшеръ и ея дтей, а потому безсвязный лепетъ Гвендолины былъ ему понятенъ. Его сочувствіе въ ея жертвамъ лишало его всякаго желанія ослаблять томящія ее угрызенія совсти, хотя его сердце было переполнено живого состраданія въ ней. Онъ тотчасъ отвтилъ ей:

— Всего горше человку носить иго, наложенное на его плечи его собственными проступками. Попробуйте покориться неизбжному, какъ люди покоряются неизлечимой болзни, превратите это непоправимое зло въ нравственный стимулъ, стремитесь длать добро — старайтесь уравновсить при помощи этого добра сдланный вами людямъ вредъ. Этому бывало много примровъ. Сознаніе, что мы испортили жизнь одного человка, легко можетъ возбудить въ насъ желаніе украсить жизнь многихъ. Не мшаетъ больше думать о другихъ, и посреди страданій сознавать — что не вы одн мучитесь на свт.

— Вы правы, я эгоистка, но что же мн длать-то? что длать? Моя жизнь течетъ по разъ навсегда установленной коле, мн тошно жить на свт! Вы какъ-то упрекали меня въ томъ, что я ничего не знаю. Но что пользы стремиться къ знанію тому, чья жизнь въ конецъ испорчена?

— Какъ, что пользы? Да истинное знаніе сейчасъ бы создало для васъ новые интересы, вн тснаго мірка вашихъ личныхъ желаній. Новыя идеи, новыя симпатія тотчасъ бы расширили вашъ умственный горизонтъ. Вамъ нужно уйти отъ своего личнаго горя въ высокую сферу умственнаго труда.

Суровый тонъ Деронды благодтельно подйствовалъ на Гвендолину. Ничто такъ не ослабляетъ человка какъ жалобы, вызвать въ душ его самоосужденіе — значитъ возбудить въ немъ относительную энергію. Въ первую минуту она почувствовала себя ребенкомъ, котораго встряхнула сильная рука, и смиренно отвтила:

— Попытаюсь. Подумаю.

— Смотрите на ваши теперешнія страданія, какъ на тяжелое нравственное пробужденіе,— боле мягкимъ тономъ продолжалъ Даніэль. Вы теперь узнали многое, что лежитъ вн тснаго круга вашихъ личныхъ желаній, познакомились съ вліяніемъ, какое ваша жизнь можетъ оказывать на другихъ, и наоборотъ. Трудно избжать этого тяжелаго процесса, въ той или другой форм.

— Но эта форма ужасна,— съ возрастающимъ волненіемъ продолжала Гвендолина.— Я всего боюсь, я боюсь самой себя, когда кровь во мн заходитъ — я способна на страшныя вещи, это-то сознаніе и пугаетъ меня.

— Превратите этотъ страхъ вашу нравственную охрану. Бойтесь увеличить ваше и безъ того горькое раскаяніе. Человкъ не всегда находится подъ вліяніемъ сильнаго волненія, въ спокойныя минуты онъ можетъ относиться объективно къ своимъ ощущеніямъ: пользуйтесь подобными минутами.

— Да, но если въ душ поднимутся гнвъ и ненависть, если я почувствую, что задыхаюсь и не смогу совладать съ собой,— что тогда?

Деронда вдругъ почувствовать, что все, что онъ наговорилъ ей, безсильно передъ ея великимъ, сердечнымъ горемъ. Ему показалось, что эта женщина тонетъ передъ его глазами, а онъ, сказанный по рукамъ и ногамъ, стоитъ на берегу. На выразительномъ лиц его отразилось страданіе. Гвендолина, замтивъ это, стремительно заговорила:

— А васъ огорчила, я неблагодарная. Вы одинъ можете помочь мн. Скажите: вы не сердитесь за то, что я осмлилась говорить съ вами о своемъ личномъ гор? я не причинила вамъ этимъ нравственной боли?

— Нтъ, если бесда наша принесетъ вамъ какую-либо пользу въ будущемъ, въ противномъ случа я вчно буду чувствовать нравственную боль, при воспоминаніи о ней.

— Нтъ, нтъ, этого не случится, я даже порадуюсь тому, что узнала васъ.

Съ этими словами она быстро повернулась и вышла изъ комнаты.

Въ тотъ же день мистеръ и миссиссъ Гранкуръ ухали въ себ въ Рейландсъ.

VIII.

Возвратимся теперь къ тому замчательному еврею, чья необыкновенная наружность такъ сильно поразила Деронду при ихъ первой, случайной встрч. Мордекай — одна изъ самыхъ яркихъ и живыхъ фигуръ, когда-либо создававшихся подъ перомъ талантливаго романиста, но это, вмст съ тмъ, личность совершенно исключительная.

Мысль о Мордека продолжала занимать Деронду, ему хотлось ближе съ нимъ познакомиться, прежде чмъ онъ выкупитъ кольцо и тмъ лишитъ себя предлога къ дальнйшимъ посщеніямъ семейства Когенъ.

— ‘Кто знаетъ’, думалъ нашъ герой, ‘получи я отъ этого человка нужныя мн свднія, я пожалуй удовлетворюсь ими, не буду стремиться узнать: чего онъ отъ меня ожидалъ? и почему во мн разочаровался. Любопытство, которое онъ во мн возбудилъ, пожалуй, замретъ въ душ моей, а между тмъ мы съ нимъ, можетъ быть, встртились, какъ встрчаются два корабля, на каждомъ изъ коихъ томится по узнику, дайте узникамъ возможность взглянуть другъ другу въ лицо — они, можетъ быть, и узнаютъ одинъ другого. Впрочемъ, это все фантазіи: наврядъ-ли существуетъ какая-либо особенная связь между мною и этимъ бднякомъ, чей жизненный путь, повидимому, близится къ концу’.

Размышляя такимъ образомъ, Деронда, въ лодк, приближался въ Blackpriars Bridge, гд думалъ пристать въ берегу. Было половина пятаго, срый до того день великолпно догоралъ. На запад тянулись узкія, синеватыя облака, эффектно рисовавшіяся на застилавшемъ все небо ярко-золотистомъ фон, и на этомъ фон Деронда замтилъ рзко выдлявшуюся фигуру Мордекая, перегнувшуюся къ нему черезъ перилы моста, и представлявшую типъ физическаго истощенія и духовной силы.

Мордекай также глядлъ на западъ, и замтивъ приближавшуюся лодку, сначала машинально слдилъ за ней глазами, а потомъ, узнавъ Деронду и замтя длаемые ему знаки, вздрогнулъ подъ вліяніемъ радостнаго предчувствія. Минуты черезъ три Деронда выскочилъ на берегъ, расплатился съ лодочникомъ, и подошелъ къ Мордекаю, который ожидалъ его, неподвижно стоя на одномъ мст.

— Я очень обрадовался, увидавъ васъ здсь, началъ Даніэль: — я собирался-было идти въ книжную лавку васъ розыскивать.

Я вчера тамъ былъ, вамъ говорили?

— Да,— отвчалъ Мордекай,— вотъ почему я и пришелъ сюда.

Этотъ отвтъ показался Деронд крайне таинственнымъ.

— Какъ могли вы знать, что встртите меня здсь?— спросилъ онъ, спустя минуту.

— Я ждалъ, что вы придете отъ рки. Вотъ уже пять лтъ, какъ я васъ ожидаю.

Впалые глаза Мордекая были устремлены на Даніэля съ выраженіемъ ласковой зависимости, крайне трогательной и вмст съ тмъ торжественной.

— Я буду очень счастливъ, если смогу быть вамъ чмъ-либо полезенъ,— искренно и серьзно отвтилъ Деронда. Непотть-ли намъ кэбъ, и не похать-ли куда вы пожелаете: вы я думаю и то устали отъ ходьбы?

— Подемте въ книжную лавку. Мн скоро пора туда возвращаться.— Но теперь поглядите на рку,— продолжалъ Мордекай, поглощенный своими мыслями и несознававшій существованія преграды между нимъ и Даніэлемъ, ему, напротивъ, казалось, что они отлично понимаютъ другъ друга,— посмотрите на небо: какъ оно медленно блднетъ! Я всегда любилъ этотъ мостъ, я стоялъ на немъ, будучи еще маленькимъ мальчикомъ. Это мсто встрчи для встниковъ духовныхъ.— Правы были древніе учители, говорившіе, что у каждаго предмета въ природ есть свой ангелъ, это значить, что каждый изъ нихъ приносить намъ всть издалека. Здсь я прислушивался къ встямъ, какія шлютъ намъ небо и земля, когда былъ покрпче, оставался до поздняго вечера, и наблюдалъ за звздами, загоравшимися въ глубин небосклона.— Но это время — время солнечнаго заката — я всегда любилъ боле всего остального, оно все глубже и глубже проникало мн въ душу, этотъ медленно догорающій день всегда казался мн первообразомъ моего собственнаго догоранія. И при багряныхъ лучахъ солнечнаго же заката суждено было мн увидать мое второе я, того, кто будетъ жить новой жизнью, когда это тло превратится въ бездыханный трупъ.

Деронда молчалъ, странное волненіе понемногу охватывало и его, онъ начиналъ врить въ существованіе таинственной сваей, о которой съ такимъ непоколебимымъ убжденіемъ говорилъ Мордекай.

Десять минутъ спустя они уже сидли въ лавк мистера Рама и продолжали начатый на мосту разговоръ.

— Вы не можете знать, что привело меня къ вамъ, вы должны быть удивлены,— говорилъ Мордекай.

— Я терпливъ, и готовъ выслушать все, что вы имете открыть мн,— отвчалъ Деронда.

— Часть причинъ, по которымъ я въ васъ нуждаюсь, вы и теперь можете видть,— спокойно, словно желая сберечь свои силы, заговорилъ Мордекай.— Вы видите, что я умираю. Вы видте, что я словно человкъ, отдленный отъ большой дороги загородкой, всякое слово коего встрчается лишь покачиваніемъ головы и выраженіемъ состраданія. День догораетъ, еще немного — и мы бы не могли распознать другъ друга. Но вы пришли во-время.

— Радуюсь, что я пришелъ во-время,— съ чувствомъ отвтилъ Деронда. Онъ не ршался сказать — я надюсь, что вы не ошибаетесь во мн, слова эти, въ такую минуту, просто казались ему жестокими.

— Но сокровенныя причины, заставляющія меня нуждаться въ вашей помощи, имютъ корни свои въ дальнемъ прошедшемъ,— продолжалъ Мордекай:— он возникли въ ранніе годы моей юности. Когда я учился, въ земл чужой, еще въ то время мн начали приходить въ голову мысли, благодатныя мысли. Он оснили меня, потому что я былъ еврей. Он налагали на меня обязанности, он нисходили на главу мн въ вид вдохновенія за то, что я былъ еврей, и чувствовалъ, какъ въ груди моей билось сердце, всецло преданное интересамъ моего племени. Эти мысли стали моей жизнью, я словно родился вновь. Я сталъ почитать это сердце, это дыханіе, эту правую руку, мой сонъ и мое бдніе, работу, при помощи коей поддерживалъ свое тло, зрлища, радовавшія мои взоры,— все это было пищей для божественнаго пламени. Но я поступилъ вамъ странникъ, бродящій между скалъ, и оставляющій на ихъ поверхности слды своихъ думъ, и прежде чмъ, усплъ опомниться и избрать себ мной путь, пришли горе, трудъ, болзнь, и загородили мн дорогу. Тогда я задалъ себ вопросъ: какъ поступить, чтобы помшать гибели моихъ лучшихъ надеждъ, моей жизни, чтобы не дать имъ умереть съ моимъ послднимъ вздохомъ? Не думайте, что съ вами говоритъ невжественный мечтатель, одно тло мое родилось въ Англіи, душа же моя увидла свтъ въ Голландіи, у ногъ брата моей матери, ученаго раввина. Посл его смерти я учился въ Гамбург и Гттинген, чтобы пріобрсти боле врный взглядъ на мой народъ и упиться знаніемъ изъ всхъ источниковъ. Я иного писалъ, я искалъ сочувствія у могучихъ, богатыхъ, знатныхъ братьевъ своихъ: меня называли мечтателемъ, отталкивали, смялись надъ моими грзами о возвращеніи моему возлюбленному народу его прежняго значенія, его прежняго величія. Обыкновенная исторія!— и Мордекай, обезсиленный, поникъ главой.

— Я понимаю, я вполн понимаю васъ — съ волненіемъ заговорилъ Деронда,— но творенія ваши не погибнутъ, я позабочусь…

— Этого мало,— быстро проговорилъ Мордекай:— вы должны стать душой моей души, раздлять мои врованія, мои надежды, видть мои виднія, поставлять славу свою въ томъ, въ чемъ я ее поставляю. Вы получите мое наслдіе, оно накапливалось вжами, это священное наслдіе еврейскаго народа.

— Вы забываете, что я не принадлежу къ вашему племени.

— Это быть не можетъ. Разскажите мн о себ, о своей

— Я никогда не гналъ матери, и ничего не слыхалъ о ней, и равно объ отц моемъ, но я убжденъ, что отецъ мой англичанинъ.

— Все откроется, все разъяснится,— торжественно заключилъ Мордекай,— все придетъ въ свое время.

— Гд-же мы будемъ видться? здсь или у Когенъ?

— Приходите за мной къ нимъ, когда вздумаете, мы можемъ вмст отправиться въ одну таверну, гд намъ представится возможность побесдовать на-един.

Съ этимъ уговоромъ странные друзья разстались.

Бесда съ Мордекаемъ потрясла до основанія впечатлительную душу Деронды, и онъ, не желая дать остыть этимъ новымъ и необыкновенно сильнымъ впечатлніямъ, при первомъ же удобномъ случа является за своимъ страннымъ собесдникомъ. Они вмст отправляются въ таверну, но здсь ихъ ждетъ разочарованіе, общая зала полна народу, невозможно найти свободнаго уголка. Въ числ собравшихся много евреевъ, есть и англичане, вс они принадлежатъ къ рабочему классу. Разговоръ общій, Съ философскимъ оттнкомъ. Мордехай сначала не принимаетъ въ немъ никакого участія, но потомъ, наэлектризованный присутствіемъ Даніэля, начинаетъ говорить, и, мало по-малу увлекаясь, раскрываетъ предъ нимъ всю сущность своей нравственной личности,— все, на что только намекалъ въ ихъ первой бесд.

Эта profession de foi Мордекая принадлежитъ въ числу самыхъ замчательныхъ страницъ романа, а потому мы и приведемъ ее цликомъ.

Одинъ изъ присутствующихъ, нкто Гедеонъ, еврей весьма веселаго нрава, замтилъ, что вся надежда евреевъ должна заключаться въ ихъ объединеніи съ прочими народностями, прибавляя, что онъ, съ своей стороны, придерживается разумныхъ воззрній и не желаетъ залетать въ облака.

— И я также, быстро отвчалъ Мордекай,— я также почитаю себя разумнымъ евреемъ. Но что значитъ быть разумнымъ, какъ не ощущать постепенное распространеніе свта божественнаго разума извн и внутри насъ? Быть разумнымъ значитъ видть тсную связь, существующую между прошедшимъ, настоящимъ и будущимъ. Когда люди начнутъ почитать разумными тхъ изъ среды своей, кто открыто говоритъ: — я ни хочу знать своихъ родителей, пусть мои дти будутъ мн чужіе, пусть молитва моя не почіетъ надъ ихъ главой, тогда можно будетъ считать разумнымъ и еврея говорящаго: я не признаю никакой разницы между мной и иноврными, я не дорожу своей народностью, да исчезнутъ съ лица земли израильтяне, да превратятся ихъ памятники въ антикварскія игрушки. А между тмъ, пусть дти его затверживаютъ наизусть рчь грека, убждающаго своихъ согражданъ не посрамить храбрость сражавшихся при Мараон, пусть съ восторгомъ восклицаютъ: велико благородство грековъ, великъ духъ безсмертнаго народа! У еврея нтъ воспоминаній, побуждающихъ его къ славной дятельности, пусть онъ смется себ на свобод надъ тмъ, что его народъ — уже боле не народъ, пусть онъ почитаетъ, на здоровье, скрижали завта, сохранившія въ столбцахъ своихъ слды перваго дуновенья общественной справедливости, милосердія, первыя основы почитанія святости домашняго очага и семейныхъ узъ, энергію пророковъ, терпливую заботливость учителей, твердость замученныхъ поколній — матеріаломъ, годнымъ для научной обработки, имющихъ значеніе лишь въ глазахъ ученаго профессора. Обязанность еврея во всемъ слиться съ богатыми иноврцами.

Мордекай, утомленный, откинулся на спинку стула, вс молчали, никто съ нимъ не соглашался.

— Какъ бы то ни было,— замтилъ одинъ изъ присутствующихъ,— но надо согласиться, что евреи представляютъ прототипъ приверженности въ отжившимъ формамъ. Отдльныя личности, между ними, обладаютъ хорошими способностями, но — какъ народъ — они лишены залоговъ для будущаго развитія.

— Не правда, съ прежнимъ оживленіемъ воскликнулъ Мордекай.— Наслдуйте ихъ исторію, прослдите произрастаніе зерна, вплоть до корня, посаженнаго въ пустын, и вы воздадите должную справедливость энергіи этого племени. Про какой народъ кром еврейскаго, можно сказать, что онъ охранялъ и обогащалъ свою духовную сокровищницу, въ то самое время, какъ его, словно звря лютаго, съ остервенлой ненавистью выгоняли изъ засады. Существуетъ сказанье о римлянин, который, спасаясь вплавь отъ враговъ, держалъ въ зубахъ свитокъ своихъ твореній, дабы не дат имъ погибнуть въ волнахъ. Народъ еврейскій сдлалъ больше этого. Онъ съ истиннымъ геройствомъ отстаивалъ свое мсто въ сред народовъ, но когда почувствовалъ, наконецъ, всю безполезность борьба, то сказалъ себ:— духъ народа нашего живъ въ насъ, создадимъ ему жилище прочное, хотя и переносное, и станемъ передавать его изъ поколнія въ поколніе, да обогатятся народившіеся нын сыны наши плодами минувшаго, и да обладаютъ они надеждой, зиждущейся на непоколебимомъ основаніи.— Задавшись этой мыслью, онъ привелъ ее въ исполненіе. Гонимый и преслдуемый, какъ собака, еврей своимъ богатствомъ и мудростью возбуждалъ зависть многихъ, онъ поглощалъ знанія и распространялъ ихъ, его разсянное по лицу всей земли племя, словно новйшіе финикіяне, разработывало рудники умственныхъ сокровищъ Греціи, и разносило плоды своихъ изслдованій по всему міру. Народное преданье повелвало намъ не стоять на мст, и пока иноврецъ, ршившій въ своей мудрости: наше, то ею, а уже боле не наше — съ презрніемъ относится въ закону нашему, учители народа еврейскаго, продолжала расширять предлы его, озаряя древній законъ нашъ свтомъ своихъ толкованій. Не забывайте, что разсяны мы были но всему лицу земли, что иго угнетателей заключало въ себ адскую пытку, равно какъ и тяготу непомрную, изгнаннымъ зачастую приходилось жить посреди народа грубаго: не мудрено, что сознаніе своей народности затемнялось въ нихъ, подобно тому, какъ затемнялся солнечный свтъ въ глазахъ нашихъ предковъ, во времена римскаго гоненія, когда они скрывались въ пещерахъ, и только по боле тусклому пламени горвшихъ въ нихъ свтильниковъ могли догадываться о наступленіи дня. Мудрено ли посл этого, что большинство народа нашего заражено невжествомъ, узкостью взгляда, предразсудками? Мудрено.ли? Но создайте органическій центръ: пусть единство Израиля, послужившее источникомъ распространенія религіозныхъ врованій отцовъ нашихъ, станетъ совершившимся фактомъ. Устремивъ на родину взоръ, полный надежды, нашъ бдный, отъ края и до края земли скитающійся народъ, узнаетъ, что такое значитъ — жить жизнью національной, имть голосъ въ совт народовъ,какъ восточныхъ, такъ и западныхъ, и тогда онъ снова насадитъ мудрость племени нашего, и она, какъ древле, станетъ посредницей въ великомъ общеніи человчества. Пусть все это совершится, и тогда органическая теплота проникнетъ до слабыхъ конечностей народа израильскаго, предразсудки исчезнуть,благодаря не отступничеству ренегатовъ, но разъясненію великихъ фактовъ, расширяющихъ предлы народнаго чувства?

Голосъ Мордекая ослабъ, но глаза его сверкали по прежнему. Присутствіе Деронды возбуждало въ немъ желаніе высказаться вполн, переживаемая минута имла въ глазахъ его особое, торжественное значеніе. Исповдь эта была его завщаніемъ.

Даніэль слушалъ и чувствовалъ, какъ въ душу его входило нчто совершенно новое, онъ теперь видлъ воочію то, о чемъ прежде только мечталъ: человка бднаго, неизвстнаго, слабаго, больного, умирающаго и сознающаго близость смерти, но живущаго полной жизнью — въ прошедшемъ и будущемъ, человка, совершенно пренебрегающаго своей личной участью и помышляющаго единственно о томъ великомъ ум, наступленія коего онъ жаждалъ всми силами души, зная въ то же время, что ела? этого дня не видать.

Со всхъ сторонъ слышатся возраженія противъ бредней Мордекая, наэлектризованный ими, онъ пытается доказать своимъ противникамъ, что его надежда гораздо осуществиме, чмъ имъ это кажется.

— Пусть — восклицаетъ онъ — богачи, цари коммерческаго міра, ученые, художники, ораторы, политическіе дятели, въ жилахъ’ коихъ течетъ еврейская кровь, пусть вс они кликнутъ кличъ, пусть скажутъ: мы готовы поднять наше знамя, соединить силы наши на тяжелый, но славный трудъ! Они довольно богаты, чтобы выкупить почву у развращенныхъ и обнищалыхъ завоевателей, они довольно мудры, чтобы дать намъ и политическую организацію въ простой, справедливой, древней форм, въ форм республики, гд бы каждый пользовался равнымъ покровительствомъ закона. Тогда у нашего племени явится органическій центръ — сердце и мозгъ, оскорбленный еврей будетъ пользоваться правомъ защиты въ обще-народномъ судилищ, какъ пользуется имъ оскорбленный англичанинъ или американецъ. Весь міръ выиграетъ при этомъ. На Восток появится государство изъ людей, хранящихъ въ груди своей слды культуры всхъ великихъ націй, и глубокую симпатію къ каждой изъ нихъ, то будетъ страна, гд всякая вражда затихнетъ, страна нейтральная для Востока, какъ Бельгія — страна нейтральная для Запада. Трудности!— говорите вы: я очень хорошо сознаю, что трудности существуютъ. Но пусть духъ великихъ начинаній заговоритъ въ сердц крупныхъ представителей народа нашего, и работа закипитъ.

— Что правда, то правда, Мордекай,— иронически замтилъ одинъ изъ собесдниковъ:— пусть только банкиры и ученые профессора сочувственно отнесутся къ твоему ученію, вс трудности тотчасъ исчезнутъ какъ дымъ.

Благородная натура Деронды возмутилась при этихъ грубыхъ нападкахъ на Мордекая, и онъ горячо замтилъ:

— Отбитъ оглянуться на исторію различныхъ стремленій, вызвавшихъ великія перемны въ жизни народовъ, чтобы убдиться, до какой степени эти стремленія почти всегда казались неосуществимыми тмъ, кто былъ свидтелемъ ихъ возникновенія. Возьмемъ для примра объединеніе Италіи. Прочтите разсказъ Мадзини о томъ, какъ онъ, будучи еще мальчикомъ, мечталъ возвратить Италіи ея прежнее величіе, подаривъ ей и свободу, о томъ, какъ впослдствіи, сдлавшись молодымъ человкомъ — пытался возбудить т же чувства въ сердцахъ молодыхъ людей, и заставить ихъ трудиться надъ общимъ, великимъ дломъ. Все было противъ него: сограждане были невжественны или равнодушны, правительства враждебны, Европа — недоврчива. А между тмъ — онъ оказался хорошимъ пророкомъ. Нтъ, пока въ народ не заглохло въ конецъ самосознаніе, воспоминанія и надежды всегда могутъ вдохновить его на тяжкій трудъ.

— Аминь,— произнесъ Мордекай. Вскор собесдники стали расходиться одинъ за другимъ.

Деронда и Мордекай остались одни. Даніэль невольно придвинулся къ своему товарищу, а Мордекай заговорилъ, нсколько понизилъ голосъ:

— По ученію Каббалы, души много разъ перевоплощаются, до тхъ поръ, пока не очистятся и не усовершенствуются вполн. Душа, освободившаяся отъ тла, можетъ слиться съ нуждающейся въ ней родною душой, он могутъ вмст совершенствоваться, вмст стремиться въ выполненію своей земной задачи. Когда моя душа освободится отъ этого истомленнаго тла, она сольется съ вашей душой.

— Все, что буду въ силахъ для васъ сдлать, я сдлаю,— отвтилъ Деронда.

— Вы будете продолжать мою жизнь съ того дня, какъ она надломится — продолжалъ Мордекай.— Я и теперь словно переживаю этотъ день. Яркое утреннее солнце озаряло набережную, это было въ Тріест, пестрыя одежды представителей всхъ націй міра горли словно драгоцнные камни, лодки неслись по всмъ направленіямъ, греческій фрегатъ, имющій высадить насъ въ Бейрут, долженъ былъ сняться съ якоря черезъ часъ. Я отправлялся съ однимъ купцомъ въ качеств секретаря. Я говорилъ себ: я увижу страны и народы Востока, это — вдохновитъ меня. Въ то время я дышалъ свободно, ступалъ легко, обладалъ выносливостью молодости, могъ по-долгу поститься, могъ и спать на твердой земл. Впервые случилось мн быть на юг, душа моя распускалась подъ вліяніемъ южнаго солнца, я чувствовалъ, какъ моя ничтожная личная жизнь таяла и исчезала въ поток окружающей ее общей жизни, рыданья поднимались въ горл. Я стоялъ на набережной, въ ожиданіи своего спутника, онъ подошелъ во мн со словами:

— Эзра! я былъ на почт, вотъ вамъ письмо.

— Эзра!— воскликнулъ Деронда.

— Да, Эзра,— подтвердилъ Мордекай, очевидно поглощенный своими воспоминаніями:— меня вовуть Эзра Мордекай Когенъ. Я распечаталъ письмо — оно было отъ матери. То было не письмо, а кривъ домученной души, кривъ матери, у которой отняли ея ребенка. Я былъ ея старшій сынъ, посл меня было четверо дтей, вс они умерли одинъ за другимъ. Наконецъ, родилась моя маленькая сестра, она была для матери что свтъ очей ея, и про нее-то мать писала:

— Эзра, сынъ мой! ее у меня украли. Онъ увезъ ее. Они никогда не вернутся!

Здсь Мордекай поднялъ глаза, положилъ руку на руку Деронды и продолжалъ:

— Моя участь была подобна участи Израиля. За грхи отца — душа, моя пошла въ изгнаніе. Я возвратился. Путь свой совершилъ съ лишеніями, чтобы сберечь для матери хотя немного денегъ. Одну ночь провелъ на холод, на снгу, это было начало этой медленной смерти. Я сталъ работать. Мы были въ нищет, все было описано за долги отца. Мать была больна, горе ее сломило. Часто, посреди ночи, слышалъ я, какъ она плавала о дочери, тогда я вставалъ, и мы вмст простирали руки свои и молили Господа избавить Мирру отъ всякаго зла.

— Мирру?— повторилъ Деронда, желая убдиться, что уши его не обманываютъ:— вы сказали — Мирру?

— Такъ ввали мою сестру. Это продолжалось четыре года, въ предсмертныя минуты матери мы повторяли ту же молитву: я вслухъ, она шепотомъ. Душа ея унеслась на крыльяхъ ея. О сестр я досел ничего не знаю.

Деронда былъ твердо убжденъ, что видитъ передъ собой брата двушки, которую полюбилъ, самъ того не сознавая. Это открытіе радовало его несказанно, но онъ не ршился говорить съ Мордекаемъ о сестр, желая не усиливать его и безъ того достаточно возбужденнаго состоянія. Кром того, многое нужно было взвсить и обдумать, прежде чмъ свести брата съ сестрой.

Деронда проводилъ Мордекая до дому, и ушелъ, совершенно пораженный нравственнымъ величіемъ бднаго работника, передъ его глазами открывался новый міръ.

IX.

А Гвендолина между тмъ переселилась съ мужемъ въ Лондонъ: сезонъ былъ въ полномъ разгар, ей приходилось много вызжать, свтскія обязанности отнимали у нея довольно времени, но все же въ теченіи дня оставалось нсколько часовъ, которые она положительно не внала куда двать. Совты Деронды не были забыты ею, она пыталась читать, пыталась, хотя мысленно, оторваться отъ того жалкаго мірка, въ которомъ ежедневно вращалась, и — не могла, во-первыхъ, мужъ постоянно слдилъ за нею, и не допустилъ бы ни до какихъ серьезныхъ уклоненій отъ разъ навсегда начертаннаго женщинамъ въ ея положеніи пути, а потомъ, и сама Гвендолина, несмотря на свое кажущееся презрніе къ свту, слишкомъ дорожила его мнніемъ, чтобы не слдить заботливо за собой: она страшно боялась обнагружить что-либо похожее на нравственную тревогу, вс усилія воли своей напрягала, бдняжка, чтобы казаться людямъ покойной, веселой, счастливой. Это постоянное напряженное состоянія лишало ее того свтлаго спокойствія, которое необходимо для человка, желающаго искать утшенія въ сфер умственнаго труда. Желзную руку мужа миссиссъ Гранкуръ по прежнему чувствовала надъ собой, супругу ея жилось очень пріятно и легко, со дня женитьбы жизнь его была полна живыхъ интересовъ, съ той минуты, какъ онъ отправился въ Лейброннъ въ погоню за капризной миссъ Гарлетъ, у него была одна цль — подчинить волю этой женщины своей собственной, и надо отдать ему справедливость — успхъ соотвтствовалъ настойчивости, съ какой онъ стремился въ достиженію этой цли. Этотъ блдный, флегматичный, красивый господинъ, съ правильнымъ профилемъ, наврное оставилъ бы неизгладимые слды въ памяти признательныхъ современниковъ, еслибъ ему видумали поручить управленіе какой-либо непокорной колоніей.

Въ настоящую минуту у Гранкуръ, кром экспериментовъ, производимыхъ надъ женой, были и другія работы: онъ пріхалъ въ Лондонъ съ цлью привести свои дла въ порядокъ, составить духовное завщаніе, а также получить отъ сэра Гуго значительную сумму денегъ, которую баронетъ предложилъ своему законному наслднику, въ вид вознагражденія за Дипло, такъ-какъ имніе это онъ желалъ оставить, по смерти своей, жен и дтямъ. Непривычка въ веденію какихъ-либо длъ заставила Гранкура прибгнуть къ содйствію своего стараго пріятеля и врнаго фактотума, нкоего Люшь. Человкъ этотъ, привыкшій жить, и очень хорошо жить, на чужой счетъ, былъ тнью Гранкура съ минуты его совершеннолтія и до минуты его женитьбы. Гвендолина его ненавидла, и, сдлавшись невстой, просила Гранкура отнын и на вки избавить ее отъ присутствія этого господина. Женскій инстинктъ ее не обманывалъ. Люшь былъ пріятелемъ миссиссъ Глеширъ, по его иниціатив устроилось ея свиданіе съ миссъ Гарлетъ: каково же было удивленіе и негодованіе Гвендолины, когда она на большомъ музыкальномъ вечер у Маллингеръ увидала ненавистнаго ей мистера Люша, преспокойно разговаривающаго съ ея мужемъ! Недоброе предчувствіе закралось въ сердце Гвендолины, и недаромъ.

Общество, собравшееся въ салонахъ леди Маллингеръ, было многочисленно и блестяще. Гвендолина, какъ только вошла, окинула всю валу долгимъ взглядомъ, ища Деранду: онъ стоялъ у дверей и не спускалъ глазъ съ группы у фортепіано. Клезмеръ, протежировавшій Мирру по просьб Деронды, съ которымъ былъ пріятель, а также потому, что видлъ въ ней истинную артистку, сидлъ за инструментомъ, и готовился акомпанировать молодой еврейк, классическій профиль которой тотъ часъ обратилъ на себя вниманіе миссиссъ Гранкуръ, она также замтила ея прекрасные глаза, черные кудри, изящный туалетъ, и мгновенно ршила: — Да, она очень мила!— Садясь на свое мсто и заботливо оправляя свое бархатное платье, миссиссъ Гранкурь встртилась глазами съ Клезмеромъ, они обмнялись поклономъ и улыбкой. Въ голов Гвендолины сверкнула мысль, что и она нкогда мечтала стоять передъ публикой въ такой поз, въ какой теперь стоитъ Мирра, возвышаясь надъ толпой силою своего таланта: цлая вчность, казалось ей, отдляла ее отъ этой минуты. Клезмеръ безъ сомннія думаетъ, что я заняла приличествующее мн мсто въ обществ, съ горечью подумала она.

Клезмеръ взялъ нсколько аккордовъ, Мирра запла.

Гвендолина пришла въ восторгъ отъ ея голоса, и по окончаніи первой аріи попросила миссиссъ Клезмеръ познакомить ее съ молодой пвицей, съ которой обошлась очень любезно, она съ первыхъ же словъ заговорила съ нею о Деронд, Мирра съ обычной теплотой отозвалась о немъ, а онъ, между тмъ, съ раздраженіемъ слдилъ за всми окружавшими молодую артистку: ему казалось, что эти свтскія барыни снисходятъ къ ней, эта мысль оскорбляла его, ему казалось, что и Гвендолина смотритъ на нее свысока, а потому онъ нсколько холодне обыкновеннаго обошелся съ ней, когда она, наконецъ, подошла къ нему.

Въ отвтъ на ея разсказъ о своихъ неудачныхъ попыткахъ по части самообразованія, онъ сухо замтилъ:

— Вообще, я долженъ сознаться, что въ моихъ проповдяхъ толку не много.

— Не говорите этого,— съ мольбой въ голос прошептала Гвендолина,— не отталкивайте меня, если вы во мн отчаялись, я окончательно погибну. Ваши тогдашнія слова — сильная поддержка: вы говорили, что не теряете надежды, чтобы я когда-либо стада добре и умне, видя васъ подл себя, я можетъ и оправдаю ваше доброе мнніе,— вдали отъ васъ останусь безсильной на всякое добро.

Въ прерывистой рчи бдной женщины звучала такая глубоко-скорбная нота, что Дероида почувствовалъ новый приливъ искренняго состраданія, въ которомъ потонуло всякое постороннее, мелочное чувство.

— Per pi&egrave,ta non dirmi addio!— зазвучалъ въ эту минуту чистый, сильный голосъ Мирры, пвшей извстную Бетховенскую арію. Деронд показалось, что это музыкальная перефразировка только-что вырвавшейся мольбы изъ страдающей души Гвендолины.

Онъ всегда чувствовалъ себя безсильнымъ передъ ея сердечнымъ горемъ, и это сознаніе тяготило его.

На возвратномъ пути домой Гранкуръ, пользуясь темнотой кареты, равнодушнымъ тономъ замтилъ жен:

— Завтра Лютъ у насъ обдаетъ, надюсь, что вы будете съ нимъ любезны.

— Но я же вамъ сказала разъ навсегда, что не желаю видть его у себя,— съ досадой замтила Гвендолина.

— Мало-ли съ какими уродами приходится сталкиваться въ жизни, порядочные люди не должны обращать вниманія на подобные пустяки.

Пока Гвендолина ежеминутно думала о Деронд, стараясь находить въ мысляхъ о немъ защиту отъ всхъ дурныхъ чувствъ, гнздившихся въ ея сердц, она занимала очень ничтожное мсто въ его жизни, онъ былъ всецло поглощенъ заботами о двухъ ему отнын дорогихъ существахъ — Мордека и Мирр. Надо было приготовить обоихъ въ предстоящей встрч, сначала Даніэль ршилъ поговорить съ Мордекаемъ. Онъ засталъ его очень слабымъ, но когда до слуха больного долетли первыя слова гостя:— Я имю сообщить вамъ нчто весьма важное,— онъ весь встрепенулся, и, задыхаясь, пролепеталъ:

— Вы видите, что предчувствіе мое не обмануло меня? мы одной вры, одной…

— Я ничего новаго не узналъ о себ,— прервалъ его Деронда.

Больной со вздохомъ откинулся на спинку кресла и закрылъ глаза.

— Я пришелъ сказать вамъ, что молитва вашей матери услышана: Господь сохранилъ Мирру,— торжественно проговорилъ Даніэль, и, замтивъ, что Мордекай слдитъ за нимъ затаивъ дыханіе, разсказалъ ему все, что зналъ объ его сестр.

Радость бднаго Мордекая была глубока и искренна, и вызвала слезы на глаза его собесдника.

Затмъ Деронд предстояло еще уговорить Мордекая перехать въ хорошенькую уютную квартирку, которую онъ/ при содйствіи миссиссъ Мейрикъ, нанялъ и меблировалъ для него и Мирры, и гд должно было состояться ихъ первое свиданіе. Мордекай всецло отдался въ руки своего молодого друга, а потому и тутъ не противорчиль ему, онъ дружески распростился съ пріютившей его семьей, и послдовалъ за Дерондой въ мирное гнздышко, устроенное для него любящими руками. Сюда миссиссъ Мейрикъ на другой же день привезла Мирру.

Молодая двушка сначала молча остановилась въ дверяхъ, потомъ сдлала три шага впередъ и проговорила:

— Эзра!

— Это голосъ моей матери,— отвчалъ Мордекай.

— Я помню, какъ она звала тебя, а ты ей отвчалъ: матушка, по звуку твоего голоса я чувствовала, что ты ее любишь,— съ этими словами Мирра обвила свои ручки вокругъ шеи брата и осыпала его лицо поцлуями, шляпа ея упала съ головы, кудри разсыпались по плечамъ.

— Милая, милая головка!— прошепталъ Мордекай, наложивъ на нее свою исхудалую руку.

— Ты очень боленъ, Ээра,— заботливо проговорила Мирра, пристально всматриваясь въ него.

— Да, милое дитя, не долго мн быть съ тобой въ этой бренной оболочк,— былъ его спокойный отвтъ.

— О, нтъ, нтъ, мы будемъ жить вмст, ты научишь меня быть доброй еврейкой, такой, какой была мать наша, я стану для тебя работать, мои друзья все мн устроили. Ахъ! милый, еслибъ ты зналъ, какіе у меня друзья!— И она съ дтской улыбкой поглядла на миссиссъ Мейрикъ и Деронду, съ умиленіемъ слдившихъ за этой сценой…

——

Еслибъ кто-нибудь сказалъ Гранкуру, что онъ ревнуетъ свою жену къ Деронд, онъ бы презрительно засмялся, ему въ сущности было все равно, предпочитаетъ-ли она его общество обществу супруга или нтъ, онъ стремился только къ тому, чтобы ежеминутно давать ей чувствовать, что она закована, и что цпей своихъ ей не сбросить, до остального ему не было никакого дла, а между тмъ онъ неустанно слдилъ за нею, хотя и виду не показывалъ, что что-либо, до нее касающееся, можетъ его смущать и волновать. Теперь ему предстояло исполнить непріятную обязанность, онъ чувствовалъ, что долженъ сообщить ей о содержаніи своей духовной, а между тмъ не ршался сказать ей въ глаза, что длаетъ въ ней своимъ наслдникомъ сына Лидіи Глэшеръ въ случа, еслибъ у него не было законныхъ дтей, причемъ передаетъ ему и имя свое. Онъ недавно зналъ отъ Люша, что жен извстны были еще до свадьбы его отношенія къ миссиссъ Глэшеръ, а потому не считалъ нужнымъ стсняться. Да ему, кром того, пріятно било дать ей понять, что тайна, которую она такъ заботливо отъ него хранила, не тайна для него. Въ дл мученій, расточаемыхъ своей жертв, Гранкуръ доходилъ до пониманія психологическихъ тонкостей.

Однажды утромъ онъ, совсмъ одтый для прогулки верхомъ, со шляпой въ рук, вошелъ въ будуаръ жены. Она сидла у камина, съ книгой на колняхъ.

— Гвендолина,— началъ онъ самымъ безмятежнымъ, мирнымъ тономъ,— надо вамъ кое-что узнать тамъ о длахъ, я пришлю Люша, онъ все знаетъ и растолкуетъ вамъ что нужно. Надюсь, вамъ это все равно?

— Вы очень хорошо знаете, что не все равно,— проговорила Гвендолина, вскакивая съ мста: — я не хочу его видть.

— Что за глупая манера поднимать шумъ изъ пустяковъ. Я ему веллъ явиться къ вамъ, примите его и выслушайте.

Гвендолина позволила себ еще какое-то возраженіе противъ ршенія, принятаго ея повелителемъ, но этотъ протестъ вылился въ такую мягкую форму, что не возбудилъ гнва въ сердц мужа, напротивъ, онъ милостиво приподнялъ головку жены за подбородокъ и поцловалъ въ губы. Она и главъ не подняла, а когда онъ вышелъ, поглядла ему _t вслдъ съ выраженіемъ мрачной ненависти.

Когда Лютъ явился, Гвендолина приняла его съ холоднымъ достоинствомъ.

— Надюсь,— низко кланяясь, проговорилъ паразитъ,— что вы извините мое вмшательство въ ваши дла, но мистеръ Гранкуръ поручилъ мн передать вамъ, что онъ бы желалъ знать ваше мнніе о его духовной. Вотъ небольшое извлеченіе изъ этого документа,— продолжалъ онъ, вынимая изъ кармана и кладя на столъ сложенную бумагу,— но прежде чмъ вы ознакомитесь съ нимъ, позвольте коснуться еще одного вопроса, надюсь, что вы простите меня: дло непріятное, очень непріятное.

— Говорите, пожалуйста, что нужно, безъ всякихъ извиненій,— нетерпливо прервала его Гвендолина.

— Я долженъ напомнить вамъ нчто случившееся до вашего обрученія съ мистеромъ Гранкуромъ. Если припомните, вы видлись съ одной дамой, она говорила вамъ о своихъ отношеніяхъ въ мистеру Гранкуру. Съ нею было двое дтей, изъ которыхъ одинъ — красавецъ мальчикъ.

Щеки и губы Гвендолины покрылись мертвенной блдностью, она не въ силахъ была выговорить слова.

— Мистеру Гранкуру было извстно,— продолжалъ Люшъ,— что эта несчастная исторія не составляла для васъ тайны еще до свадьбы, онъ желаетъ, чтобы вы знали и вс его намренія, здсь — онъ указалъ глазами на бумагу — рчь идетъ о распоряженіяхъ по наслдству, если вамъ угодно будетъ сдлать какія-либо возраженія, я весьма охотно передамъ ихъ ему, такъ какъ онъ, естественно, не желалъ бы лично объясняться съ вами о подобныхъ предметахъ.

Съ этими словами онъ протянулъ ей документъ, Гвендолина боялась взять его въ руки, она чувствовала, что он дрожатъ.

— Потрудитесь положить бумагу на столъ, и выйдите въ другую комнату,— проговорила она, какъ могла спокойне.

Лютъ исполнилъ ея желаніе. Оставшись одна, Гвендолина быстро пробжала злополучный документъ. Первое, что ей бросилось въ глаза, это усыновленіе сына миссиссъ Глэшеръ и все до него касающееся, кром того, говорилось о ней, о Гадсмер, о какихъ-то тысячахъ, она уже ничего не понимала, не сознавала, молотомъ стучала въ голов ея одна мысль:— Вотъ оно — послднее униженіе!

Она вложила документъ въ раскрытую книгу, лежавшую на стол, и, взявъ ее въ руки, спокойнымъ, ровнымъ шагомъ прошла въ сосднюю комнату, гд ожидалъ ее Люшъ.

— Потрудитесь передать мистеру Гранкуру, что его желанія вполн согласны съ моими,— проговорила она,— поклонилась и вышла.

Когда мужъ возвратился домой, она встртила его какъ ни въ чемъ не бывало, и даже похала кататься съ нимъ верхомъ. Время истерикъ и сценъ миновало безвозвратно, а между тмъ подъ спокойной оболочкой улыбающейся красавицы таилось цлое море отчаянія.

— Я брошу его, разведусь съ нимъ!— говорила себ несчастная въ т минуты, когда не знала, куда дваться съ тоски.

‘Легко сказать: разведусь, но онъ никогда не согласится, да и что я скажу, какія причины приведу, меня только осмютъ. Хорошо будетъ мое положеніе, если я убгу отъ него, вс отъ меня станутъ отворачиваться, нтъ,— заключала она свои горькія размышленія, ужъ если быть несчастной, то тамъ, чтобы никто не зналъ!’

Съ Дерондой она видалась рдко, а когда встрчалась и говорила съ нимъ, то постоянно чувствовала на себ взглядъ мужа, однажды, на вечер у Клезмеръ, она просто и прямо сказала ему:

— Мистеръ Деронда, прізжайте ко мн завтра въ пять часовъ, мн необходимо поговорить съ вами.

Даніэль молча поклонился, Гранкуръ съ кмъ-то разговаривалъ и, казалось, ничего не слышалъ.

Съ обычнымъ волненіемъ ждала Гвендолина Даніэля, а когда онъ явился, то, не попросивъ его ссть и не садясь сама, прямо заговорила о себ, о своемъ невыносимо-тяжеломъ нравственномъ состояніи, о ненависти, которую она начинаетъ питать ко. всмъ людямъ безъ изъятія, за исключеніемъ его одного, она открывала ему свою душу, просила совта, помощи… Въ самый разгаръ ея пламенной, безсвязной рчи, дверь гостиной тихонько пріотворилась, и Гранкуръ, спокойный и изящный, какъ всегда, вошелъ въ комнату. Онъ, очевидно, только-что возвратился съ прогулки верхомъ, любезно кивнувъ головой Деронд и улыбнувшись жен, онъ опустился въ кресло, стоявшее нсколько поодаль, и, вынувъ изъ кармана батистовый платокъ, преспокойно началъ имъ обмахиваться.

Деронда простился и вышелъ. Гвендолина стояла посреди комнаты точно статуя изумленія.

— Гвендолина,— послышался позади ея голосъ мужа,— посл завтра я узжаю въ Марсель, тамъ меня ждетъ моя яхта, хочу покататься по Средиземному морю.

— Такъ я могу выписать въ себ мать?— съ сердцемъ, переполненнымъ радостной надеждой, промолвила жена.

— Нтъ, вы подете со мной!

X.

Въ утро того самаго дня, когда вечеромъ происходила только-что описанная нами сцена, сэръ Гуго призвалъ въ себ Даніэля и вручилъ ему письмо отъ его матери, о которой до тхъ поръ никогда съ нимъ не говорилъ. Почтенный баронетъ объяснялъ эту странность — нежеланіемъ матери, чтобы сынъ зналъ объ ея существованія.

Даніэль, пораженный и потрясенный до глубины души, спросилъ только:

— А отецъ мой живъ?

— Нтъ, былъ отвтъ.

Деронда развернулъ письмо и прочелъ слдующее:

‘Сыну моему Даніэлю

‘Нашъ общій добрый другъ, сэръ Гуго Маллингеръ, вроятно уже сказалъ теб, что я желаю тебя видть. Здоровье мое потрясено, и я хочу немедленно передать теб все, что такъ долго отъ тебя скрывала. Пусть никто теб не воспрепятствуетъ битъ въ Гену, къ Albergo dell’Itаlia, четырнадцатаго числа текущаго мсяца. Жди меня тамъ. Сіама не знаю, когда мн удастся пріхать изъ Спеціи, гд будетъ мое мстопребываніе. Это будетъ зависть отъ многаго. Жди меня — Гальмъ-Эбериггейнъ, княгиню Гальмъ-Эберштейнъ. Привези съ собой брилліантовое кольцо, врученное теб сэромъ Гуго, я рада буду увидать его.

Твоя мать —
Леонора Гальмъ-Эберштейнъ‘.

Три недли пришлось Деронд прожить въ Гену до прізда матери, наконецъ, однажды, утромъ къ нему въ комнату явился егерь и передалъ, на словахъ, что княгиня пріхала, желаетъ отдохнуть въ теченіи дня, но проситъ мистера Деронда отобдать пораньше, чтобы быть свободнымъ къ семи часамъ,— когда она можетъ принять его.

Входя въ занимаемыя матерью комнаты, Деронда ничего не видлъ, ничего не замчалъ, въ глазахъ у него рябило, онъ очнулся только тогда, когда сопровождавшій его лакей растворимъ настежь двери второй комнаты, и онъ увидалъ высокую фигуру, стоявшую на другомъ конц громадной гостиной, и, очевидно, ожидавшую его приближенія. Вся она была закутана, хром рукъ и лица, въ волны чернаго кружева, спускавшагося съ головы до длиннаго шлейфа. Обнаженныя и покрытыя браслетами руки были сложены на груди, безукоризненный поставъ головы длалъ эту голову красиве, чмъ она была на самомъ **.

Деронда быстро приблизился къ ней, она протянула ему руку, которую онъ поднесъ къ губамъ, Даніэль чувствовалъ, что онъ мняется въ лиц, а она продолжала разсматривать его своими проницательными глазами, причемъ выраженіе лица ея поминутно измнялось.

Наконецъ, она выпустила его руку, и, положивъ об свои ему на плечи, тихимъ, мелодичныхъ голосомъ проговорила по-англійски:

— Ты красавецъ: впрочемъ, я этого ожидала,— и поцловала его, онъ отвчалъ на ея поцлуй.

Она помолчала съ минуту, потомъ проговорила нсколько холодне:

— Я твоя мать, но любить меня та не можешь.

— Я думалъ о васъ боле, чмъ о комъ-либо во всемъ мір,— дрожащимъ голосомъ промолвилъ Деронда.

— Я не оправдала твоихъ ожиданій,— ршительнымъ тономъ проговорила мать, и при этомъ посмотрла на него, какъ-бы приглашая, въ свою очередь, попристальне вглядться въ нее.

Наружность ея была замчательна, но въ ея отцвтшей красот таилось что-то странное, словно она пришла изъ другого міра.

— Я часто думалъ, что вы, можетъ быть, страдаете, и жаждалъ васъ утшить.

— Я и теперь страдаю, но моихъ страданій теб не смягчить,— суровомъ тономъ проговорила княгиня, подходя къ дивану, обложенному подушками, и указывая ему на близъ-стоявшее кресло, потомъ, замтивъ волненіе на лиц сона, прибавила смягченнымъ голосомъ: — въ эту минуту я не страдаю, я могу говорить.

Деронда слъ и ждалъ, чтобы она заговорила.

— Нтъ,— начала она, посл недолгаго молчанія,— я не за тмъ послала за тобой, чтобы ты меня утшалъ. Я не могла знать впередъ, я и теперь незнаю, что ты почувствуешь ко мн. Далека отъ меня дикая мысль, чтобы ты могъ любить меня единственно потому, что я твоя мать, хотя никогда во всю свою жизнь не видалъ меня и не слыхалъ обо мн. Я думала, что избрала для тебя нчто лучшее — чмъ жизнь возл меня. Мн казалось, что все, чего я тебя лишила, не иметъ особой цны.

— Трудно мн поврить, чтобы ваша привязанность могла не имть цны въ моихъ главахъ,— проговорилъ Деронда, замтя, что она пріостановилась, какъ-бы ожидая его отвта.

— Я не хочу дурно говорить о себ,— съ пылкостью продолжала княгиня,— но я къ теб не питала большой привязанности. Мн любви не нужно было, меня ею душили. Я хотла жить, въ то время я не была княгиней, не жила той безцвтной жизнью, какой живу теперь. Я была великая пвица, играла такъ же хорошо, какъ пла. Вс остальныя артистки блднли передо мной. Мужчины слдовали за мной изъ одной страны въ другую, мн не нужно было ребенка. Я не желала выходить замужъ, отецъ принудилъ меня, и кром того — это былъ врнйшій путь въ свобод. Я могла управлять мужемъ, но никогда — отцомъ. Я имла право искать освобожденія отъ ненавистнаго ига, изъ-подъ этого же ига я хотла освободить и тебя. Самая любящая мать не могла бы сдлать большаго. Я спасла тебя отъ рабства, въ которомъ ты родился, какъ и всякій еврей.

— Такъ я еврей!— воскликнулъ Деронда съ такой силой, что мать, въ страх, откинулась на свои подушки.— Отецъ мой былъ еврей, и вы еврейка?

— Да, отецъ твой былъ моихъ двоюроднымъ братомъ,— отвали мать, слдя за мимъ какимъ-то страннымъ, измнившимся взглядомъ.

— Это меня радуетъ!— съ подавленной страстностью въ голос воскликнулъ Деронда.

Мать дрогнула при этихъ словахъ, глаза ея расширились и она рзко проговорила:

— Зачмъ ты говоривъ, что радъ этому? ты — англійскій джентльменъ, я теб это устроила.

— Вы не сознавали, что вы длали. Какъ могли вы такъ располагать моей судьбой.

Даніэлемъ овладла чуждая его натур нетерпимость, но онъ всячески старался овладть собой, боясь сказать что-нибудь слишкомъ жесткое въ подобную минуту, составлявшую эпоху въ ею жизни. Наступило молчаніе, мать первая прервала его:

— Я для тебя избрала то же, что бы избрала для себя,— промолвила она.— Какъ могла я знать, что ты унаслдуешь духъ отца моего? Бакъ могла угадать, что ты полюбишь то, что я ненавидла?

Въ послднихъ словахъ слышалась горечь.

— Простите, если я сказалъ что-нибудь лишнее,— съ почтительной серьезностью проговорилъ Деронда,— и объясните мн, пожалуйста: почему вы теперь ршились открыть мн то, что до ихъ поръ такъ тщательно скрывали?

— Какъ объяснить причины нашихъ дйствій!— воскликнула княгиня, и что-то похожее на насмшку зазвучало въ ея голос.— Когда та доживешь до моихъ лтъ, то поймешь, что вовсе не такъ легко отвтить на вопросъ: почему вы поступили такъ, а не иначе? Предполагается, что каждая женщина должна руководствоваться одними и тми же побужденіями, иначе — она чудовище. Я не чудовище, но не чувствовала того, что чувствуютъ другія женщины. Я была рада отъ тебя отдлаться, но я позаботилась о теб, и сохранила для тебя все состояніе отца твоего’ Теперь я какъ-бы разрушаю все мною созданное, этому много причинъ. Роковая болзнь томить меня вотъ уже цлый годъ, я, вроятно, недолго проживу. Вокругъ меня встаютъ тни, недугъ ихъ создаетъ. Если я оскорбила мертвыхъ — мн остается мало времени совершить то, чмъ я досел пренебрегала.

— Сэръ Гуго много писалъ мн о теб,— быстро продолжала она посл недолгого молчанія.— Онъ говоритъ, что у тебя рдкій умъ, и большій валясь мудрости, чмъ у него, несмотря на его шестьдесятъ лтъ. Ты говорятъ, что радъ узнать, что родился евреемъ, и не благодаришь меня за то, что я для тебя сдлала. Желала ба я знать: поймешь ли ты свою мать, или только обвинишь ее?

— Я жажду понять ее,— торжественно отвтилъ Деронда,— я всегда стремился къ тому, чтобы понимать людей, взгляды которыхъ не сходятся съ моими.

— Въ этомъ ты расходишься со своимъ ддомъ, хотя литомъ похожъ на него какъ дв капли воды,— продолжала мать. Онъ никогда не понималъ меня, требовалъ одной покорности. Онъ хотлъ, чтобы я была истинной еврейкой, чтобы я чувствовала все, чего не могла чувствовать, чтобы врила во все, во что не могла врить, я должна была придерживаться преданій, почтительно выслушивать безконечныя разсужденія отца о нашемъ племени, вчно памятовать прошлое Израиля, а мн до всего этого не было никакого дла. Вчныя наставленія отца были для меня тисками, съ каждымъ годомъ сильне и сильне Снимавшими меня. Я стремилась жить широкой жизнью, пользоваться свободой, плыть по теченію. Ты радуешься при мысли, что родился евреемъ,— не радовался бы, еслибы былъ, какъ я, воспитанъ въ еврейств.

— Вы желали навсегда скрыть отъ меня мое происхожденіе?— порывисто спросилъ Деронда: — въ этомъ отношеніи по крайней мр вы измнили ваши намренія.

— Да, я этого желала, но обстоятельства измнились,— я была вынуждена повиноваться моему покойному отцу, вынуждена открыть теб, что ты еврей, вынуждена вручить теб то, что онъ поручилъ мн передать теб.

— Умоляю васъ сказать, что васъ побудило, во дни вашей молодости, дйствовать такъ, какъ вы дйствовали? Ддъ противился вашему вступленію на артистическое поприще, я понимаю, что вы должны были чувствовать….

— Нтъ,— покачавъ головой, отвчала княгиня,— ты не женщина. Ты не въ силахъ понять, что значить чувствовать въ себ геніальность мужчины, и выносить рабство, выпадающее на долю двушки. Онъ жаждалъ имть сына, на меня смотрлъ только какъ на связующее звено. Вся душа его была — въ его народ и его будущности.

— Ддъ мой былъ человкъ ученый?— Спросилъ Деронда.

— О, да,— нетерпливо проговорила она,— отличный докторъ и добрый человкъ. Я не отрицаю его доброты. Но это — человкъ, которымъ можно восхищаться въ драм, величественная фигура съ желзной волей, въ род старика Фоскари — до прощенія. Такого рода люди — превращаютъ своихъ женъ и дочерей въ рабынь. Но природа иногда играетъ съ ними злыя шутки. У моего отца была одна только дочь, и она — была похожа на него. Твой отецъ совсмъ другое дло, онъ весь былъ — любовь и нжность, насъ обвнчали незадолго до смерти моего отца, одъ уже давно ршилъ, что мн быть женой Ефраима, когда отецъ умеръ — я поступила на сцену. Талантъ мой развился подъ руководствомъ ттки, сестры моей покойной матери, искусной пвицы, она жила въ Гену также какъ и мы, и давала мн уроки тайкомъ отъ отца. Отецъ твой любилъ меня: такъ какъ я любила свое искусство, онъ бросилъ свои дла и послдовалъ за мной. Когда онъ умеръ, я ршила, что не наложу на себя другихъ узъ, я была та самая Алькариви, о которой ты, конечно, слышалъ. Обожателей у меня было бездна, въ числ ихъ былъ и сэръ Гуго Маллиндеръ. Онъ былъ влюбленъ въ меня до безумія, однажды я его спросила: — Неужели нтъ человка способнаго сдлать для меня многое, не ожидая, за то никакого вознагражденія?

— Чего вы желаете?— въ свою очередь спросилъ онъ.

— Возьмите моего сына, воспитайте его какъ англичанина, пусть онъ никогда ничего не узнаетъ о своихъ родителяхъ. Теб въ то время было два года, ты сидлъ у него на колняхъ. Сначала онъ думалъ, что я шучу, но я убдила его. Все это происходило въ Неапол. Впослдствіи я сдлала сэра Гуго твоимъ опекуномъ. Это была моя месть, отецъ только и помышлялъ, что о внук, вс свои надежды возлагалъ на него, но этотъ внукъ былъ мой сынъ, а я ршила, что онъ никогда не узнаетъ, что онъ еврей.

— Теперь я сама не понимаю, что во мн происходить, я не чувствую большей приверженности въ вр отцовъ моихъ, чмъ прежде, вступая вторично въ бракъ, я крестилась, я старалась слиться съ людьми, съ которыми живу, я не скажу даже, чтобы я раскаивалась,— нтъ, но воспоминанія не даютъ мн покоя. Иногда вся моя послдующая жизнь исчезаетъ изъ памяти, я только и вижу передъ собой, что дтство, молодость, день моей свадьбы, день смерти отца. Мной овладваетъ ужасъ. Что я знаю о жизни и смерти? Въ такія минуты я жажду одного — удовлетворить отца. Я утаила его собственность, я хотла сжечь ее, но, слава Богу, не сожгла! Онъ оставилъ мн и мужу ящикъ съ документами, бумагами, изслдованіями, заповдавъ намъ отдать его нашему старшему сыну. Посл смерти мужа я хотла все это бросить въ огонь, но Богъ удержалъ мою руку, а когда осифъ Калонимосъ, старый другъ отца моего, вернулся изъ своихъ долгихъ странствованій по Востоку, и навстилъ меня, чтобы узнать о теб, я сказала ему, что сынъ мой умеръ. Онъ поврилъ мн, бумаги я вс отдала ему на храненіе. Впослдствіи онъ встртилъ тебя въ синагог во Франкфурт, и узналъ на сходству съ ддомъ. Тогда онъ отыскалъ меня въ Россіи, гд я жила съ моимъ вторымъ мужемъ, и горько упрекалъ за то, что я сдлала изъ тебя гордаго англичанина, который съ отвращеніемъ сторонится отъ евреевъ. Онъ засталъ меня слабой, больной, это свиданіе потрясло меня, я ршилась открыть теб все! Можетъ быть, это — Божья воля. Я ничего не знаю, ничего утверждать не могу, угрозы отца раздаются въ ушахъ моихъ въ минуты самыхъ тяжкихъ страданій. Боже! я во всемъ признаюсь, все отдаю, чего еще можно требовать отъ меня! Я не могу заставить себя полюбить народъ, котораго никогда не любила, но довольно ли и того, что отъ меня уходить моя жизнь, жизнь, которую я такъ любила!

Ода съ мольбой протягивала къ нему руки, голосъ ея звучалъ глухо.

Даніэль опустился на колни возл матери, тихонько сжалъ ея руку въ своихъ рукахъ, и тономъ, полнымъ задушевной ласки, проговорилъ:

— Матушка, успокойтесь!

Слезы сверкнули въ глазахъ матери, но она быстро вытерла ихъ, и прижалась щекой къ наклоненной голов сына, какъ-бы желая спрятать отъ него свое лицо.

— Неужели мн нельзя часто быть подл васъ?— спросилъ Даніэль.

— Невозможно,— проговорила она, поднимая голову и отнимая у него руку,— у меня мужъ и пятеро дтей. Никто изъ нихъ не подозрваетъ о твоемъ существованіи. Я не хотла вторично выходить замужъ, но голосъ началъ измнять мн, и я предпочла лучше сдлаться женой русскаго вельможи, чмъ дождаться минуты, когда публика отъ меня отвернется съ равнодушіемъ, этого бы я не пережила.

Она съ минуту задумалась, поникнувъ головой, потомъ вынула изъ кармана небольшой портфель, изъ котораго достала письмо, и, подавая его сыну, промолвила:

— Вотъ письмо осифа Калонимоса, съ которымъ ты можешь отправиться въ его банкирскую контору въ Майнц, еслибъ его не было дома, другіе распорядятся,— ты получила ящикъ, оставленный теб ддомъ. А теперь: простимся, поврь, что все къ лучшему, сынъ мой. Ты осуждаешь меня, сердишься на меня, чувствуешь, что я лишила тебя многаго, ты — на сторон дда.

Деронда молчалъ.

— Скажи мн,— продолжала мать,— что ты намренъ длю, кмъ устроишь свою жизнь?— пойдешь по стопамъ дда? превратишься въ истаго еврея?

— Это невозможно,— отвтилъ ей сынъ.— Слдовъ даннаго мн воспитанія мн не уничтожить, симпатій въ христіанамъ и христіанству не вырвать изъ сердца. Но я сочту своимъ долгамъ слиться, насколько возможно, съ моимъ народомъ, и послужить ему.

Нова онъ говорилъ, мать все внимательне и внимательне всматривалась въ него, и, наконецъ, ршительно проговорила:

— Ты влюбленъ въ еврейку!

Даніалъ покраснлъ, и отвтилъ только:

— Соображенія мои не зависятъ отъ итого.

— Мн это лучше знать,— повелительно проговорила княгиня.— Я знаю мужчинъ. Она наврное еврейка, которая. не выйдетъ замужъ иначе, какъ за еврея. Такія существуютъ. Ты любишь ее, какъ твой отецъ любилъ меня, она увлекаетъ тебя за собой, какъ я увлекала его, ддъ твой мститъ за себя!

— Матушка,— молилъ ее Даніэль,— не станемъ такъ смотрть на вопросъ: я допускаю, что полученное мною воспитаніе принесло мн пользу, оно расширило кругъ моихъ симпатій и сферу моихъ познаній. Вы возвратили мн мое наслдіе, ничто не потеряно, примиритесь же теперь съ памятью дда. Ваша воля была сильна, но то, что вы называете его игомъ,— оказалось сильне, оно иметъ глубокіе, далеко расходящіеся корни, откройте намъ всмъ доступъ въ сердце ваше,— мертвымъ и живымъ.

Махь съ любовью смотрла на него, потомъ вдругъ спросила:

— Хороша она?

— Кто?

— Женщина, которую ты любишь?

— Да.

— Не честолюбива?

— Не думаю, нтъ.

— Не такая?— спросила княгиня, снимая съ кушака и показывая ему миніатюрный портретъ, въ рамк изъ драгоцнныхъ каменьевъ, изображавшій ее въ ея цвтущіе годы. Видя, что сынъ любуется ихъ, она продолжала:

— Голосъ и талантъ соотвтствовала наружности, согласись, что я имла право желать быть артисткой, вопреки вол отца?

— Сознаюсь,— печально отозвался Деронда.

— Хочешь взять этотъ портретъ?— ласково спросила княгиня,— возьми, и, если она добрая женщина, научи ее думать обо мн съ любовью.

— Портретъ я возьму съ радостью, а про нее долженъ сказать, что она и не подозрваетъ о моей любви къ ней, и наврядъ ли любить меня, не думаю, чтобы намъ суждено било соединиться. Да вообще мн всегда вдалось, что лучше пріучать себя къ мысли, что въ жизни придется обходиться безъ счастья.!

— Такъ вотъ ты канешь! Легче бы мн теперь было, если бы ты жилъ возл меня, но что объ этомъ говорить, все прошло, все миновало. Прости, мой сынъ, прости, мы никогда ничего боле другъ о друг не услышимъ. Поцлуй меня.

Даніэль обвилъ ея шею руками, и они поцловались.

Деронда никогда не въ силахъ былъ припомнить: какъ онъ вышелъ изъ этой комнаты, онъ пережилъ такъ много съ той минуты, какъ переступилъ за порогъ ея, что не могъ не чувствовать въ себ страшной перемны.

Ему казалось, что онъ состарлся на десять лтъ.

XI.

Мистеръ и миссиссъ Гранкуръ должны бы были быть очень довольны своей поздкой: все имъ, казалось, благопріятствовало: погода стояла дивная, маленькая, изящная яхта была отдлана какъ игрушка, каюта, съ своими шелковыми драпировками, мягкими подушками, большими зеркалами, напоминала плавучую гостиную, команда не оставляла желать ничего лучшаго: она состояла изъ опытныхъ, искусныхъ, прекрасно обученныхъ матросовъ. Спокойно носились они по голубымъ волнамъ Средиземнаго моря, прошли мимо Балеарскихъ острововъ, мимо цвтущихъ береговъ Сардиніи, и держали путь на сверъ, къ берегамъ Корсики. Гранкуръ, со времени отъзда изъ Англіи, постоянно пользовался отличнымъ расположеніемъ духа, его радовала мысль, что онъ увезъ жену подальше отъ Деронды и всего этою вздора, и, кром того, самая жизнь, которую онъ велъ, была ему но душ, носиться но морю, на яхт, на которой онъ чувствовалъ себя полновластнымъ господиномъ, вдали отъ невыносимыхъ для него условій общественной жизни,— лучше этого онъ ничего не зналъ.

На жену онъ по-прежнему продолжалъ смотрть, какъ на свою неотъемлемую собственность, еслибъ ему сказали, что Гвендолна иметъ что-нибудь противъ него, онъ ба очень удивился, пожалуй, даже не поврилъ. Онъ считалъ, что миссъ Гарлетъ, сдлавшись его женой, заключила условіе, контрактъ, причемъ вс выгода боли на ея сторон, онъ прекрасно сознавалъ, что ее къ тому побудила не привязанность къ нему, а иная соображенія,— жажда почестей, любовь къ богатству, все, чего она желала, она получила даже больше того, такъ какъ онъ счелъ своимъ долгомъ обезпечить ея мать,— большаго она и требовать не могла.

Обращеніе его съ нею было въ высшей степени прилично, онъ всегда приносилъ ей шаль, когда начинало свжть, подавалъ всякую вещь, которая была ей нужна. Часто, расхаживая большими шагами по палуб, онъ останавливался у дивана, на которомъ она лежала, и, съ улыбкой подавая ей морской бинокль, говорилъ:

— Вонъ тамъ, вправо, у подножія скалы, виднется плантація сахарнаго тростника,— не желаете ли взглянуть?

— Какже, какже, непремнно,— отвчала Гвендолина.

За обдомъ они разговаривали, причемъ мужъ замчалъ, что фрукта начинаютъ портиться, пора запастись свжими, или, видя, что она не пьетъ вина, заботливо спрашивалъ: какой сортъ ш предпочитаетъ?

Вс окружающіе, горничная француженка, камердинеръ супруга, матросы — почитали мистера и миссиссь Гранкуръ примрной четой, а между тмъ душа молодой женщины рвалась на части. Для нея чистилище началось еще на земл. Съ каждымъ даемъ она все сильне и сильне чувствовала, что продала себя. Иногда ей, въ вид надежды, представлялась возможность какой-либо катастрофы, по она тотчасъ, усиліемъ воли, старалась разогнать преслдовавшіе ее образы,— ужасъ овладвалъ ея душой, тогда она припоминала слова Деронди:

— Превратите ваiъ страхъ въ свою нравственную охрану,— говаривалъ онъ ей: она цплялась за этотъ совть, какъ утопающій за соломенку.

Нердко, во время безсонныхъ ночей, изъ души ея, подобно крику, вырывалась страстная молитва о помощи, о заступничеств, она билась и страдала, а кругомъ все было такъ мирно: мертвое молчаніе нарушалось разв дыханьемъ мужа, плескомъ волнъ о-бортъ, или скрипомъ мачты.

Обыкновенно эти молитвы, это обращеніе въ Богу, бывали слдствіемъ другихъ порывовъ, являлись на смну мрачныхъ, ужасныхъ мыслей! Посл подобныхъ душевныхъ бурь Гвендолина нердко до утра лежала съ широко-раскрытыми глазами.

Однажды утромъ, посл шквала, свирпствовавшаго всю ночь, мужъ зашелъ къ ней и, не безъ досады, сообщилъ, что имъ придется бросить якорь въ Генуэзской бухт, такъ какъ яхта нуждается въ починк.

Молодая женщина очень обрадовалась этому извстію: ‘хотъ какая-нибудь перемна‘, думала она! Но радость ея возросла до крайнихъ предловъ, когда на лстниц ‘Albergo dell’ Italia’ она совершенно неожиданно встртила Деронду. Даніэль вздрогнулъ, увидавъ ее, но только приподнялъ шляпу и проскользнулъ мимо.

Гвендолина же за завтракомъ была веселе обыкновеннаго, надежда на скорое свиданіе съ дорогимъ ей человкомъ придавала блескъ глазамъ ея, вызывала улыбку на уста. Мужъ молча слдилъ за нею.

— Потрудитесь позвонить,— проговорилъ онъ, наконецъ, своимъ ровнымъ, спокойнымъ тономъ.— Надо сказать, чтобы обдъ былъ поданъ въ тремъ часамъ,— я хочу добыть парусную лодку, самъ буду ею править, а васъ попрошу сидть на рул, это лучшее времяпровожденіе, какое можно придумать,— здсь того-и-гляди задохнешься отъ жары.

Гвендолина помертвла.

— Я не хочу хать кататься,— проговорила она, какъ могла ршительне.

— Не хотите? Какъ угодно, посидимъ и въ духот.

Желаніе ее мучить было такъ очевидно, что бдняжка не выдержала и разрыдалась.

— Что умно, то умно,— спокойно замтилъ мужъ.— Не позвольте васъ спросить: о чемъ вы плачете? Ужъ не о томъ ли, что я нейду со двора, когда вы желаете остаться дома?

— Что-жъ, пожалуй, подемте,— порывисто воскликнула Гвендолина.— Можетъ, Богъ дастъ, утонемъ!

Рыданія возобновились.

Гранкуръ нсколько пододвинулся, и, понизивъ голосъ, сказалъ:

— Потрудитесь успокоиться и выслушать меня.

Гвендолина стихла, она сидла молча, опустивъ глаза и крпко-крпко стиснувъ руки.

— Постараемся понять другъ друга,— продолжалъ Гранкуръ все тмъ же тономъ,— Если вы воображаете, что я позволю вамъ себя дурачить, выкиньте этотъ вздоръ изъ головы. Что васъ можетъ ожидать, кром позора, если вы не съумете вести себя, какъ приличествуетъ моей жен? Съ тому же, Деронда очевидно избгаетъ васъ.

— Все это неправда,— съ горечью отвтила ему Гвендолина,— вы и вообразить не можете, что у меня въ мысляхъ. Съ меня и такъ довольно позора. Вы бы поступили гораздо благоразумне, предоставивъ мн полную свободу говорить съ кмъ я хочу.

— Объ этомъ предоставьте судить мн.

Ровно въ пять часовъ красивая чета англійскихъ аристократовъ садилась въ лодку съ набережной, прохожіе останавливались, чтобы полюбоваться ею.

Спустя нсколько часовъ, Даніэль Деронда, возвращавшійся съ вечерней прогулки, замтилъ на набережной толпу народа. Взоры всхъ были устремлены на виднвшуюся вдали парусную лодку, двое сидвшихъ въ ней матросовъ усердно гребли, держа жъ берегу. Въ толп слышались вопросы, восклицанія, объясненія на всевозможныхъ языкахъ, какой-то французъ уврялъ, что англійскій лордъ, согласно обычаю своей страны, привезъ жену сюда, чтобы утопить ее, другіе спорили, утверждая, что распростертая въ лодк фигура — милэди. Волненіе было всеобщее.

Деронда, томимый мрачными предчувствіями, живо протолкался впередъ, въ эту самую минуту лодка причалила къ берегу и изъ нея, заботливо поддерживаемая матросами, вышла Гвендолина, блдная какъ смерть, съ распущенными волосами.

Совершенно мокрое платье своей тяжестью еще боле затрудняло ея и безъ того слабую походку.

Ея блуждающій взглядъ остановился на Деронд, она протянула къ нему руки и прошептала:

— Совершилось, совершилось! Онъ умеръ!

— Тише, тише, успокойтесь,— повелительнымъ тономъ проговорилъ Деронда, и обратившись въ матросамъ, прибавилъ:

— А родственникъ мужа этой дамы, потрудитесь доставить ее въ ‘Italia’ какъ можно скорй, объ остальномъ я позабочусь.

Вечеромъ слдующаго дня Деронд пришли сказать? что миссиссъ Гранкуръ встала съ постели и желаетъ его видть.

Немедля ни минуты, онъ отправился къ ней. Она сидла въ большомъ кресл, закутавшись въ блую шаль, въ комнат было темно отъ спущенныхъ сторъ и занавсокъ.

— Садитесь поближе,— проговорила она,— я говорю очень тихо.

Онъ молча придвинулъ стулъ въ ея креслу.

Она обратило къ нему свое мраморно-блдное лицо, и чуть слышно прошептала:

— Вы знаете, что я преступница?

— Я ничего не знаю,— проговорилъ Деронда.

— Онъ умеръ.

Слова эти она произнесла тихо, но ршительно.

— Да,— промолвилъ Деронда, не зная, что сказать.

— Лицо его уже боле не покажется надъ водой,— продолжала она,— только я одна вчно буду видть это мертвое лицо, и никуда не уйду отъ него.

Деронда испугался неминуемаго признанія, онъ мысленно пожелалъ, чтобы эта женщина сохранила въ груди своей роковую тайну.

Она поспшно продолжала:

— Вы не скажете, что я должна объявить объ этомъ всему свту? Я не могу, мн этого не вынести, особенно, если мать узнаетъ, нтъ, нтъ… Вамъ я все скажу, не говорите только, что и другимъ надо сказать.

— Ничего не зная, я ничего совтовать не могу,— грустно проговорилъ Деронда.— Я желалъ бы одного — помочь вамъ.

— Я вамъ говорила съ самаго начала, что я боюсь за себя! Я ощущала въ душ страшную ненависть, я пріискивала всякія средства для своего освобожденія, это состояніе становилось все хуже и хуже. Тогда — я попросила васъ пріхать ко мн, помните, въ Лондон, я хотла все высказать вамъ, я пыталась, но не могла, а потомъ онъ вошелъ.

Она остановилась, дрожь пробжала по тлу ея, однако она скоро овладла собой и продолжала:

— Теперь я все скажу вамъ. Неужели женщина, которая плакала, молилась, боролась, можетъ быть убійцей?

— Великій Боже!— простоналъ Деронда:— не мучьте меня понапрасну. Вы не убили его, вы бросились въ воду съ желаніемъ спасти его: это видли съ набережной.

— Будьте терпливы.

Дтская мольба, звучавшая въ этихъ словахъ, заставила Деронду повернутъ голову и взглянуть на нее. Бдныя, дрожащія губы продолжали:

— Вы говорили, что жалете тхъ, кто, совершивъ дурной поступокъ, страдаетъ отъ него. Я помнила ваши слова, они-то и заставили меня… Не повидайте меня, я теперь не хуже, чмъ была, когда вы меня встртили и пожелали исправить.

— Я васъ не покину,— промолвилъ Деронда, взялъ ея руку и пожалъ.

Его прикосновеніе подйствовало, но не успокоительно, она продолжала:

— Я боролась, я боялась, давно, давно уже я стала видть его мертвое лицо, съ тхъ поръ, какъ начала желать его смерти, это меня пугало. Во мн точно было два существа. Я не могла высказаться — я хотла убить его. Это была какая-то жажда. А потомъ я начинала чувствовать, будто совершила нчто ужасное, безвозвратное, нчто такое, что превратило меня въ отверженную душу, и все это сбылось, сбылось. Давно, давно, еще когда мы жили въ Рейландс, я припасла маленькій, но острый, хорошо отточенный кинжалъ, въ серебряныхъ ножнахъ, я нашла его въ шкапик съ равными рдкостями, у себя въ будуар, я заперла его въ одинъ изъ моихъ ящиковъ. У этого ящика былъ особый ключъ, я боялась заглянуть въ него, и, долгое время спустя уже, на яхт, бросила ключъ въ воду. Потомъ — начала думать, какъ бы открыть ящикъ безъ ключа, а когда узнала, что мы остановимся въ Гену, ршила, что поручу раскрыть его кому-нибудь здсь, въ отел. Потомъ, всходя по лстниц, я васъ встртила, и сейчасъ же положила: повидаться съ вами, разсказать вамъ все,— все, чего не успла высказать тогда — въ город, но онъ принудилъ меня хать съ нимъ кататься въ лодк…

Голосъ ея оборвался, послышались глухія рыданія. Деронда, не глядя на нее, спросилъ:

— Но все это, конечно, осталось въ вашемъ воображеніи. Вы устояли до конца?

Молчаніе. Она сидла, выпрямившись, въ кресл, обильныя слезы текли по щекамъ.

Наконецъ, Гвендолина, казалось, собралась съ духомъ, она наклонилась къ Деронд и шопотомъ продолжала.

— Нтъ, нтъ, вамъ я все выскажу, всю правду, какъ передъ Богомъ. Прежде мн казалось, что я никогда не сдлаю ничего дурного, а между тмъ… Я не должна была выходить замужъ, это было начало всего. Я нарушила данное слово, а заняла чужое мсто. Я не думала ни о чемъ, кром собственнаго удовольствія. Я захотла основать свой выигрышъ на чужомъ проигрыш,— какъ тогда при игр въ рулетку — и эти деньги жгли меня! Жаловаться я не могла, я желала выиграть, и выиграла. Часто вовремя нашего плаванія, я, лежа въ кают, ночью, думала, думала и не находила для себя оправданія. Мн казалось, что вы, только вы одни, можете помочь мн, одна эта мысль ужъ облегчала меня. Вы не измнитесь во мн? вы не захотите наказать меня?

— Сохрани меня Богъ,— простоналъ Деронда ей въ отвтъ, продолжая сидть неподвижно.

Посл непродолжительнаго молчанія, она опять заговорила:

— Мн невыносимо тяжело было хать кататься, я такъ жаждала свиданія съ вами, а когда увидала, что этому свиданію не бывать, я почувствовала, что меня словно заперли въ тюрьму, изъ которой мн никогда не вырваться. Мн теперь кажется, что цлая вчность прошла съ тхъ поръ, какъ я сла въ лодку.

Спустя минуту, она продолжала:

— Что бы было со мной, еслибъ онъ былъ здсь теперь? А бы этого не желала, но не могу, не могу я выносить видъ его мертваго лица! Я знаю, что была трусихой, мн слдовало уйти отъ него… Вамъ тяжело меня слушать,— вдругъ оборвала она свою рчь,— я васъ огорчаю?

— Вопросъ не въ томъ: огорчаете вы меня или нтъ,— мягко отвтилъ Деронда.— Говорите мн все, если только это можетъ облегчить васъ.

Она заговорила еще быстре прежняго, еле переводя духъ.

— Сидя въ лодк, я чувствовала, что задыхаюсь отъ бшенства, а между тмъ сидла смирно, какъ раба. Потомъ мы вышли изъ гавани въ открытое море, кругомъ была полная тишина, мы не глядли другъ на друга, онъ заговаривалъ со мной только, чтобы отдать какое-либо приказаніе. Мн пришло на память, что, будучи ребенкомъ, я часто мечтала, какъ бы хорошо было ссть въ лодку и уплыть на ней въ такую страну, гд бы не приходилось жить съ людьми, которыхъ не любишь. Теперь, думалось мн, со мной случилось противное: я сла въ лодку и буду плыть въ ней все дальше и дальше, съ глазу на глазъ съ нимъ. Чувствуя свою безпомощность, я начала изыскивать различные способы избавиться отъ него, я не хотла умереть сама. Мн кажется, въ эту минуту, я была въ состояніи помолиться, чтобы съ нимъ случилось какое-либо несчастіе.

Она заплакала, подавленная воспоминаніями, потомъ продолжала:

— Я чувствовала, что ожесточаюсь. Тутъ мн припомнились ваши слова: насчетъ страха, который я должна была превратятъ въ свою нравственную охрану, но и они не помогли, отчаяніе овладло мной, зло взяло верхъ въ душ моей. Я помню, что въ эту минуту выпустила руль, и проговорила:— Господи, сжалься надо мною.

Потомъ онъ заставилъ меня снова взятъ руль, и злыя желанія, страшныя молитвы опять наполнили душу мою, вс другія впечатлнія изгладились… и тутъ я ужъ ничего не помню хорошенько, онъ переставлялъ парусъ, порывъ втра налетлъ, онъ упалъ въ воду, я ничего не помню, знаю одно: желаніе мое исполнилось.

Я видла, какъ онъ погружался, и сердце билось въ груди, словно хотло выскочить. Я сидла неподвижно, съ крпко сжатыми руками. Я обрадовалась, и тутъ же подумала, что радоваться нечему: онъ выплыветъ. И онъ выплылъ — немного подальше, лодка нсколько подвинулась. Все это произошло въ мгновеніе ока.

— Веревку! закричалъ онъ не своимъ голосомъ, я и теперь слышу этотъ голосъ,— я наклонилась за веревкой. Я гнала, что онъ уметъ плавать, гнала, что онъ вернется, и боялась его. Одна мысль наполняла мою душу: онъ вернется! Онъ опять ушелъ въ воду, я продолжала держать веревку, онъ снова выплылъ, лицо его показалось надъ водой, онъ опять закричалъ, я удержала свою руку, сердце мое ему шепнуло: — Умри! онъ повелъ ко дну, а я сказала себ:— Все, я погибла! Не знаю, что я подумала, мн хотлось уйти отъ самой себя, отъ своего преступленія, я бросилась въ воду, въ эту минуту я бы его спасла. Вотъ что случилось, вотъ что я сдлала, теперь вы все сдаете, и ничего уже измнить нельзя!

Деронда почувствовалъ, что съ души его сняли бремя тяжкое, слово: преступница — заставило его вообразить нчто боле страшное, исповдь Гвендолины убдила его въ томъ, что она боролась до конца, а ея раскаяніе’ — было признакомъ хорошей натуры, оно было внцомъ того самоосужденія, которое, разъ пробудившись въ ней, вызвало ее въ новой жизни.

— Отдохните теперь,— промолвилъ онъ, склоняясь въ ней,— попытайтесь гаснуть. Мы еще увидимся, вамъ надо поберечь себя.

Она заплакала, и отвтила ему только легкимъ наклоненіемъ головы. Деронда вышелъ.

Вечеромъ она снова послала за нимъ, когда онъ вошелъ, она сидла у открытаго окна, пристально глядла на море, и кивать нсколько спокойне.

— Какъ вы думаете,— спросила она,— еслибъ я бросила веревку, спасло-бы это его?

— Нтъ, не думаю,— медленно отвтилъ Дероида.— Если онъ точно умлъ плавать, то съ нимъ вроятно сдлалась судорога. При всемъ желаніи, вамъ бы наврядъ удалось спасти его, ваши чувства — дло вашей совсти, но я увренъ, что вы еще заживете иной, лучшей жизнью. Человкъ только тогда безнадежно погибъ, когда онъ полюбилъ зло, упорствуетъ въ немъ, не длаетъ никакихъ усилій, чтобы уйти отъ него. Вы же боролись и будете бороться.

— Моя борьба началась со времени знакомства съ вами,— проговорила Гвендолина, охвативъ руками ручку кресла, и пристально глядя на Деронду: — не покидайте меня. Еслибъ я всегда могла все говорить вамъ, я бы не такая была. Вы меня не покинете?

— Далека отъ меня эта мысль,— быстро отвтилъ Даніэль, и продолжалъ:— я ожидаю сэра Гуго Маллингера, и телеграфировалъ также миссисъ Давилоу, ея присутствіе облегчитъ васъ, не правда-ли?

— Да, да! Однако,— прибавила она помолчавъ,— надо мн взглянутъ на себя, на что я похожа, а то пожалуй напугаю ее.

Она подошла къ зеркалу, заглянула въ него, и, обернувшись къ Деронд, спросила:

— Узнали ли бы вы меня, еслибъ встртили теперь, въ первый разъ посл встрчи въ Лейбронн?

— Да, я бы узналъ васъ,— печально отвтилъ Деронда. Вншняя перемна незначительна. Я бы сейчасъ сказалъ, что это вы, и что вы прошли черезъ великое испытаніе. А теперь, до свиданія, постарайтесь поправиться и успокоиться до прізда вашей матушки, и прочихъ друзей.

Съ этими словами онъ поднялся, и, молча пожавъ ея протянутую руку — вышелъ. А она упала на колни и разразилась истерическими рыданіями. Разстояніе между ними было слишкомъ велико. Вошедшая въ комнату горничная нашла ее лежащей на полу, подавленной тяжкимъ горемъ.

Такое отчаяніе казалось вполн естественнымъ въ бдной лэди, мужъ которой утонулъ на ея главахъ.

XII.

Узнавъ изъ газетъ о катастроф, жертвою которой былъ Гранкуръ, Мирра Лапидотъ не знала ни минуты покоя, ей и прежде всегда вдалось, что прекрасная герцогиня, какъ въ семь Мейрикъ въ шутку называли Гвендолину, любить Даніэля, и любима имъ, теперь же, когда судьба свела ихъ въ такую ужасную для миссиссъ Гранкуръ минуту, легко можно было предвидть, тмъ все его кончится. Бдная двушка бродила по дому какъ тнь, досадуя на себя за какія-то безумныя надежды, которыя ревность обнаружила въ затаенныхъ изгибахъ ея сердца, но эта досада на само себя только усиливала ея и безъ того тяжкій страданія.

Въ тому же, судьб угодно было, за это время, послать ей новое испытаніе: однажды, возвращаясь изъ частнаго концерта, въ которомъ пла, Мирра встртила на улиц своего отца, она тотчасъ узнала его, хотя онъ сильно измнился и постарлъ. Онъ обошелся съ нею ласково, сообщилъ о своемъ крайне-затруднительномъ положеніи, и тотчасъ замтилъ, что дочь повидимому нашла богатыхъ друзей и вообще не дурно устроилась въ жизни. Мирра, подъ первымъ впечатлніемъ, дала ему немного денегъ, и сообщила, что точно Богъ ее не оставилъ, она иметъ кое-какія средства и живетъ съ братомъ, при имени Эзры отецъ смутился: слишкомъ ужъ онъ былъ передъ нимъ виноватъ.

Эзра же, узнавъ отъ сестры о встрч ея съ отцомъ, сейчасъ ршилъ, что ихъ обязанность пріютить его, и старикъ Лапидоть поселился подъ кровомъ дтей своихъ.

Вс эти обстоятельства, вмст взятыя, совершенно нарушили благодатный миръ, всегда царившій въ чистой душ молодой артистки, грустная, убитая сидла она однажды вечеромъ подл брата. Въ комнат царствовало глубокое молчаніе, нарушаемое лишь мрнымъ стукомъ часового маятника. Мордекай лежалъ въ кресл, откинувшись на подушки, съ закрытыми глазами, и тяжело дышалъ, исхудалая рука его покоилась въ рукахъ сестры.

Мирр было невыносимо тяжело. Вдругъ дверь отворилась и знакомый голосъ произнесъ:

— Даніэль Деронда — можно войти?

— Можно, можно,— воскликнулъ Мордекай, мгновенно приподнявшись съ сіяющимь лицомъ.

Онъ словно не удивился приходу Деронды.

Даніэль вошелъ въ комнату, правую руку протянулъ Мирр, лвую положилъ на плечо ея брата, и такъ простоялъ съ минуту, не спуская съ нихъ глазъ, потомъ, замтивъ грустное выраженіе лица Мирры, быстро спросилъ:

— Случилось что-нибудь? Какое-нибудь горе?

— Не станемъ упоминать о гор,— отвтилъ Мордекай,— на твоемъ лиц сіяетъ радость, пусть она будетъ и нашей радостью.

Вс трое сли.

— Твоя правда, Мордекай,— торжественно заговорилъ Деронда.— У меня радость, которую намъ не утратить среди самаго тяжкаго горя. Я не говорилъ теб, зачмъ я здилъ за границу, я здилъ, ну, да все равно, словомъ, я здилъ, чтобы узнать нчто о своемъ происхожденіи. Ты былъ правъ. Я — еврей.

Глаза Мордекая засверкали, онъ схватилъ и сжалъ въ своихъ рукахъ руку Деронды, послдній продолжалъ, не останавливаясь:

— У насъ одинъ народъ, у нашихъ душъ одно призваніе, насъ не разлучить ни жизнь, ни смерть.

Вмсто отвта, Мордекай только произнесъ по-еврейски:

— Нашъ Богъ — Богъ отцовъ нашихъ!

Мирра упала на колни подл брата, и съ восторгомъ смотрла на его преобразившееся лицо, казавшееся ей, за минуту передъ тмъ, лицомъ мертвеца.

— Я не только еврей,— продолжалъ Деронда,— но потомокъ цлаго ряда дятелей на пользу народа нашего. У меня въ рукахъ нчто — связующее меня съ ними. Ддъ мой, Даніэль Картой, собиралъ различные документы, семейныя бумаги, простирающіяся до временъ отдаленныхъ, въ надежд, что он попадутъ въ руки его внука. Эта надежда осуществилась. Ящикъ въ моихъ рукахъ, я привезъ его сюда, и намренъ оставить у тебя, Мордекай, чтобы ты помогъ мн въ изученіи этихъ манускриптовъ. Нкоторые, написанные по-испански и по-итальянски, я читаю легко, остальные писаны по-еврейски и по-арабски, впрочемъ, кажется, имются переводы на латинскій языкъ. За время моего пребыванія въ Майнц, я только бгло просмотрлъ ихъ, мы вмст займемся ихъ изученіемъ.

— Да,— продолжалъ онъ, съ свтлой, радостной улыбкой, глядя на Мордекая,— ты и Мирра, вы оба были моими учителями. Узнай я тайну моего рожденія до встрчи съ вами, я думаю, что я бы сказалъ: лучше бы мн не быть евреемъ, а теперь вся душа моя радостно соглашается признать этотъ фактъ. Гармонія, постепенно установившаяся между нами, тому причиной.

Съ этого достопамятнаго вечера Деронда былъ неразлученъ съ Мордекаемъ, онъ продолжалъ брать у него уроки еврейскаго языка, и, кром того, оба съ одинаковымъ рвеніемъ предавались лученію рукописей, наполнявшихъ завтный ящикъ Даніэля Карли. Казалось бы, Теперь, когда горячо любимый ею человкъ сталъ лучшимъ другомъ и сотрудникомъ ея брата, Мирра должна была наконецъ успокоиться и съ большей надеждой смотрть впередъ, а между тмъ она со дни на день становилась грустне. Деронда наблюдалъ за нею и совершенно превратно объяснялъ себ причину томившей ее тоски, онъ воображалъ, что Мирра не любитъ его, и, замчая привязанность, какую онъ питаетъ къ ней, смущается, при мысли, что должна будетъ отравить жизнь того, кого всегда считала и теперь считаетъ своимъ благодтелемъ. Тягостное для обоихъ недоразумніе, можетъ быть, не скоро ба разъяснилось, если бы старый товарищъ Даніэля по университету, Гансъ Мейрикъ, не проболтался своему другу о ревности, какую Мирра питала къ Гвендолин. Это открытіе бросила совершенно новый свтъ на грусть Мирры. Съ радостнымъ замираніемъ сердца Даніэль сказалъ себ: она любитъ меня, и твердо ршился открыть ей свою душу, при первомъ удобномъ случа. Этотъ случай представился очень скоро, причемъ Мирра счастіемъ всей своей жизни оказалась обязанной тому, кто досел только мучилъ ее, а именно: своему достойнйшему: отцу.

Старикъ Лапидотъ томился подъ гостепріимнымъ кровомъ родныхъ дтей своихъ, словно узникъ, и немудрено: онъ привыкъ къ веселой и праздной жмени вчнаго богемы, а тутъ его окружала атмосфера серьзнаго труда, высокихъ нравственныхъ идеаловъ, вовсе ему несродная, къ тому же, онъ испытывалъ мучительное чувство, знакомое всмъ игрокамъ, вынужденнымъ отказаться отъ своего любимаго занятія. Мирра заботилась объ удовлетвореніи всхъ его потребностей, но денегъ въ руки не давала, а онъ безъ картъ положительно существовать не могъ. Отчаяніе его достигало крайнихъ предловъ, когда онъ, войди однажды утромъ въ комнату, гд Деронда работалъ съ Мордекаемъ, замтилъ лежавшее на сосднемъ столик брилліантовое кольцо Даніэля, въ ту же секунду ему пришла въ голову мысль стащить его и скрыться куда-нибудь подальше, гд бы онъ могъ зажить той жизнью, какую любилъ. Правда, онъ прежде разсчитывалъ воспользоваться любовью Деронды къ дочери, заставивъ молодого человка откупиться отъ него, Лапидота, боле значительной суммой, чмъ та, которую можно было надяться выручить отъ продажи кольца, но этой благостыни пришлось бы ждать еще долго, а тутъ — стоитъ руку протянуть, и опять свободнымъ человкомъ станешь. Какъ молнія промелькнули вс эти соображенія въ ум стараго негодяя, тихо, тихо подкрался онъ къ столу, взялъ кольцо въ руки, дошелъ до двери, отворилъ ее безъ шума, и — выскользнулъ изъ комнаты.

Друзья мирно продолжали заниматься, Мирра вернулась съ урока, они спокойно разговаривали, какъ вдругъ Деронда, случайно бросивъ взглядъ на столикъ, на которомъ лежало кольцо, замтилъ, что его тамъ нтъ, принялись искать, перевернули всю комнату вверхъ дномъ,— кольца какъ не бывало. Мирра волновалась больше другихъ, дятельно шарила во всхъ углахъ, но вдругъ остановилась посреди комнаты, вся блдная, съ крпко сжатыми руками: страшная мысль оснила ее.

— Отецъ мой былъ здсь?— спросила она у брата.

— Кажется, входилъ,— спокойно отвтилъ тотъ, и вдругъ замолчалъ: онъ только теперь понялъ сестру.

Деронда подошелъ къ молодой двушк:

— Мирра,— сказалъ онъ,— позвольте мн думать, что онъ и мой отецъ, что у насъ все общее, и горе, и позоръ, и радость, я готовъ гораздо охотне длить ваше горе, чмъ радость всякой другой женщины. Скажите: вы не отвергнете меня? Общайте быть моей женой, общайте сейчасъ же. Сомннія такъ долго терзали меня, я такъ долго скрывалъ свою любовь.

Мирра постепенно перешла отъ мучительнаго состоянія, въ которомъ находилась за минуту предъ симъ, къ радостному сознанію, что любима тмъ, кто для нея — все, сначала она приписала слова Деронди состраданію, какое внушалъ ему Эзра, на мало-помалу блаженная увренность овладла ея. душой, лица загорлось яркимъ румянцемъ, хотя но прежнему оставалось серьезнымъ. Когда онъ кончилъ, она ничего отвтить не могла,а только коснулась губами его губъ. Потомъ они молча простояли нсколько минутъ, глядя въ глаза другъ другу, не нарушая своего блаженства ни единымъ словомъ, ни единымъ движеньемъ, наконецъ Мирра прошептала:

— Пойдемъ и успокоимъ Эзру. Деронда былъ счастливъ въ полномъ значеніи этого слова, одно его смущало — мысль о Гвендолин: онъ зналъ, что занимаетъ огромное мсто въ жизни этой женщины, къ которой никогда не питалъ иного чувства кром состраданія, и того глубокаго сожалнія, которое внушаетъ человку съ сердцемъ видъ женщины, по природ своей способной на все доброе, но свернувшей съ прямого пути. Со времени возвращенія изъ Италіи, они видлись нсколько разъ, причемъ она продолжала спрашивать у него совтовъ, которое принимала съ чисто-дтской покорностью. Нелегко было Деронд сознавать, что онъ готовится нанести ей тяжелой ударъ. Съ тяжкимъ чувствомъ на сердц халъ онъ въ Оффендимъ, куда миссиссъ Гранкуръ переселилась съ матерью и сестрами тотчасъ по возвращеніи изъ Генуи.

При первомъ взгляд на Деронду, Гвендолина тотчасъ замтила, что онъ чмъ-то огорченъ, и заботливо спросила о причин его грусти:

— Мн дйствительно нелегко,— отвчалъ онъ, печально глядя на нее:— мн нужно сообщить вамъ многое о себ, о своемъ будущемъ, я боюсь какъ-бы вы не приняли мое долгое молчаніе касательно этихъ вопросовъ за знакъ недоврія, но согласитесь, что наши разговоры всегда касались предметовъ такой важности…

— Вы всегда только и думали о томъ, какъ-бы помочь мн,— перебила его Гвендолина.

— Васъ можетъ быть удивитъ,— продолжалъ Даніилъ,— Что я только недавно узналъ, кто мои родители. Я здилъ на Геную, чтобы повидаться съ матерью, которая разсталась со мной, когда я былъ крошкой, вслдствіе желаніи скрыть отъ маня мое происхожденіе. Оказывается, что я — еврей.

— Еврей!— съ изумленіемъ промолвила Гвендолина, но тотчасъ же прибавила:— что-жъ изъ этого?

— Для меня это открытіе очень важно, судьб угодно было подготовить меня къ нему черезъ посредство одного замчательнаго еврея, съ которымъ я очень сошелся. Его идея — стала моими идеями, я намренъ посвятить жизнь мою ихъ осуществленію. Эта цль заставитъ меня покинуть Англію на долго, на цлые годы. Я уду на востокъ.

Губы Гвендолины задрожали.

— Но вы вернетесь? спросила она.

— Если буду живъ, когда-нибудь.

Оба замолчали.

— Что мы намрены предпринять?— наконецъ, очень робко, спросила она.

— Я отправляюсь на востокъ съ цлью ознакомиться съ состояніемъ моего племени въ различныхъ странахъ. Я жажду превратятъ ему политическую организацію, сдлать изъ него народъ. Эту задачу я почитаю своей обязанностью, я ршился взяться за нее, посвятить ей мою жизнь. Наименьшее, чего я надюсь достигнуть, это — пробудитъ движеніе въ умахъ моихъ единоплеменниковъ.

Наступило продолжительное молчаніе. Гвендолин казалось, что кругомъ нея пустыня. Въ жизни многихъ людей бываютъ такія минуты, когда великія, общечеловческія задачи, подобно землетрясенію, врываются въ ихъ личную жизнь.

Подобную минуту переживала теперь Гвендолина, впервые раскрывалось передъ ея умственнымъ взоромъ широкое поле, въ которомъ она, ея личная жизнь, была не боле какъ ничтожнымъ пятномъ. До сихъ поръ въ душ ея было живо убжденіе, что все окружающее создано для нея,— вотъ почему она никогда не ревновала Деронду.

— Еврей, о которомъ я говорилъ, вроятно вамъ извстенъ, продолжалъ Даніэль,— онъ братъ миссъ Лапидотъ, моей невсты.

Гвендолина задрожала, глядя куда-то далеко впередъ широко-раскрытыми глазами, протянула руки, и глухимъ голосомъ воскликнула:

— Я говорила, что меня вс покинутъ.

Деронда схватилъ ея протянутыя руки и опустился къ ея ногамъ. Онъ былъ вн себя. Передъ нимъ стояла жертва его счастія.

Гвендолина рыдала, и наконецъ промолвила:

— Я… говорила… что буду благословлять…. день… когда…— она не могла кончить.

— Мы не совсмъ разстаемся,— продолжалъ онъ: — я буду писать къ вамъ, вы будете отвчать?

— Постараюсь,— прошептала она.

— Мы тсне еще сблизимся, видайся мы чаще, мы бы живе почувствовали разницу въ нашихъ взглядахъ, теперь, можетъ быть, мы никогда не увидимся, но души наши сблизятся. Гвендолина молча поднялась съ мста.

— Вы были очень добры во мн,— проговорила она,— я постараюсь жить съ мыслью о васъ…

Она наклонилась и молча поцловала его, потомъ они съ минуту поглядли другъ на друга — и онъ вышелъ.

Нсколько дней спустя друзья Мирры и Даніэля отпраздновали ихъ скромную свадьбу. Внчали ихъ по іудейскому обряду.

Шалые глаза Мордекая любовались счастьемъ молодой чета съ ласковой благосклонностью духа, уже оторваннаго отъ земли, и сохранившаго изъ всхъ земныхъ чувствъ только сочувствіе къ радостямъ близкихъ. Мирра получила много роскошныхъ свадебныхъ подарковъ, а Деронда — письмо, которое было для него дороже 80лота и драгоцнныхъ камней.

Вотъ оно:

‘Не думайте обо мн съ грустью въ день вашей свадьбы. Я припоминаю ваши слова — вы говорили, что изъ меня можетъ еще выдти хорошая женщина. Я еще не вижу, какъ это случится, но вамъ лучше знать. Если этому суждено осуществиться — я всмъ буду обязана вашей помощи. Я думала только о себ, и огорчила васъ. Мн больно думать о вашей скорби. Не горюйте боле обо мн. Я радуюсь тому, что угнала васъ.

Гвендолина Гранкуръ‘.

Приготовленія въ отъзду начались тотчасъ посл свадьбы, Эзра собирался на востокъ вмст съ молодыми. Но этому намренію не суждено было осуществиться, въ одно утро онъ сказалъ Деронд:

— Не оставляй меня сегодня, я чувствую, что умру до вечера.

Его одли и посадили въ кресло. Въ сумерки онъ взялъ въ свои руки руки молодыхъ и, глядя на Деронду, тихо произнесъ:

— Смерть не разлучитъ насъ. Куда ты пойдешь, Даніэль, іуда и я пойду. Я вдохнулъ въ тебя мою душу, мы вмст будемъ жить.

Съ этими словами онъ тяжело опустился въ кресла, началъ дышать все рже и рже, и спокойно испустилъ послдній вздохъ на рукахъ Мирры и Даніэля.

О. П—ская.

‘Встникъ Европы’, No 5, 1887

СЦЕНЫ И ХАРАКТЕРЫ ИЗЪ НОВАГО РОМАНА ЭЛЛОТА.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

Читайте также: