ВАС. НЕМИРОВИЧЪ-ДАНЧЕНКО.
РАЗСКАЗЫ О БОЖЬЕЙ ПРАВД
Изданіе книжнаго склада Д. П. Ефимова.
Москва, Б. Дмитровка, д. Бахрушиныхъ.
Счастливая страна.
(Недля въ Санъ-Марино).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
Счастливая страна, Немирович-Данченко Василий Иванович, Год: 1902
Время на прочтение: 42 минут(ы)
Ужъ мн надолъ Римини! Мрачный, скучный, грязный. Только всего и есть, что поэтическое имя, да легенды, отъ которыхъ до сихъ поръ пахнетъ желзомъ и кровью. Даже голубая улыбка Адріатическаго моря не бросаетъ на этотъ средневковой уголокъ кроткаго отсвта. Онъ заслонился отъ полувоздушной дали лазурныхъ водъ паркомъ и виллами для купающихся, только отъ неба не могъ прикрыться. Бродя по этимъ мрачнымъ и грязнымъ улицамъ, такъ странно видть надъ ними благоговйную и нжную синеву.
Я искалъ отдыха, природы, тепла и свта, а тутъ повсюду грязь и вонь. Дти ободраны и не мыты со дня своего появленія на свтъ. Я скучалъ въ отел ‘Золотого Орла’, здилъ по окрестностямъ, но и это здсь не утшеніе. Современная Италія съ ея гоньбой за величіемъ не мать, а мачеха мужику и мелкому ремесленнику. Нищета кругомъ, цлыя деревни обезлюдли, — народъ бжитъ всюду, куда только ни направляютъ его переселенческія общества: въ Бразилію, въ Аргентину, въ Африку.
Въ одну изъ такихъ поздокъ я познакомился со священникомъ изъ Санъ-Марино.
— А у насъ вы будете?
— Гд?
— Въ малйшей, но едва ли не въ счастливйшей изъ республикъ — въ С.-Марино?
— Непремнно, я давно собираюсь туда.
— Будете удивлены, — въ конц девятнадцатаго вка встртите настоящую идиллію. А главное, рядомъ съ такими нищими городами, какъ Римини, Пизаро… Насъ немного, — десяти тысячъ не насчитаете, а у насъ не знаютъ нищеты. Вс работаютъ, и какъ! Вдь, мы — республика каменщиковъ. Буквально димъ хлбъ въ пот лица. И нашъ святой основатель Марино былъ каменщикомъ, да и я тоже. У насъ никто не презираетъ труда. Недаромъ французскій поэтъ Пьеръ Дюпонъ называлъ насъ ‘могучимъ родомъ’. Вы помните его стихи ‘Каменоломъ?..’ Стихи эти, какъ нельзя лучше, могутъ служить эпиграфомъ къ этому горному гнзду вольныхъ и по-своему счастливыхъ людей
И львовъ пріютъ оспаривая съ бою,
Когда-то жилъ въ пещерахъ человкъ,
Довольствуясь водою дождевою
Изъ выбоинъ… Насталъ великій вкъ, —
Умъ управлялъ рукой, среди пустыни
Колодцы рылъ, и поднимались тутъ
Рядъ пирамидъ, и храмы, и твердыни, —
Прославимъ же каменоломовъ трудъ!…
Могучій родъ! твоей рукой
Владетъ духъ любви святой,
Сумлъ ты гордо добывать
Гранитъ изъ ндръ земли скупой,
Чтобъ человка укрывать.
Везд ихъ слдъ: во время фараона
Путь Моисею черезъ море осушилъ
Ихъ тяжкій трудъ. Для храма Соломона
Громады скалъ на скалы громоздилъ.
Дворцы Аинъ и монументы Рима,
Созданія обширнйшихъ умовъ,
Соборъ, гд Богъ присутствуетъ незримо, —
Когда бъ безъ ихъ явилися трудовъ?
Могучій родъ! твоей рукой
Владетъ духъ любви святой,
Сумлъ ты гордо добывать
Гранитъ изъ ндръ земли скупой,
Чтобъ человка укрывать.
О, мраморы Пароса и Каррары,
Вы дали намъ героевъ и боговъ!
Земля мертва, — труда всесильны чары:
Онъ вырвалъ васъ изъ каменныхъ оковъ.
Пусть Фидіасъ, пускай Микель-Анджело
Юпитеровъ и Моисеевъ создаютъ,
Вдь, глыбы имъ каменоломы смло
Изъ сердца горъ великихъ достаютъ.
Могучій родъ! твоей рукой
Владетъ духъ любви святой,
Сумлъ ты гордо добывать
Гранитъ изъ ндръ земли скупой
Чтобъ человка укрывать.
Мн помнится, въ дни дтства золотые
Я въ даль глядлъ, но гордою стной
Передо мной шли горы голубыя,
Гд человкъ ломалъ гранитъ нмой.
Зайдя туда, стукъ кирокъ я услышалъ,
И гордо мн каменоломъ сказалъ:
—‘Дитя! Ліонъ изъ этихъ камней вышелъ’.
И этотъ стукъ мн душу взволновалъ.
Могучій родъ! твоей рукой
Владетъ духъ любви святой,
Сумлъ ты гордо добывать
Гранитъ изъ ндръ земли скупой,
Чтобъ человка укрывать.
Работникъ тотъ, мн помнится досел, —
Весь рыжій онъ, — типъ галла представлялъ,
Его глаза отвагою блестли,
И голосъ золотомъ въ груди его звучалъ,
Скалу бы могъ пробить своей рукою,
И ею же слабйшаго спасти.
Какъ счастливо всю жизнь свою съ тобою
Твоя жена должна бы провести!
Могучій родъ! твоей рукой
Владетъ духъ любви святой,
Сумлъ ты гордо добывать
Гранитъ изъ ндръ земли скупой,
Чтобъ человка укрывать.
Онъ каждый день, урочный трудъ кончая,
Къ своимъ веселымъ дтямъ приходилъ,
Я старшихъ зналъ: ихъ жизнь была иная,
Въ глазахъ ихъ мракъ отцовскій блескъ смнилъ.
Въ Монруж т копались подъ землею,
Кончая трудъ, какъ солнышко зашло…
Ахъ! мужества имъ нужно было вдвое,
Чтобъ одолть такое ремесло!
Могучій родъ! твоей рукой
Владетъ духъ любви святой,
Сумлъ ты гордо добывать
Гранитъ изъ ндръ земли скупой,
Чтобъ человка укрывать.
Пусть видятъ васъ лишь птицы надъ скалами,
Нетопыри во мрак подъ землей, —
Мы будемъ знать, что тяжкими трудами
Вашъ скудный хлбъ дается вамъ судьбой.
Т арки что такъ гордо, величаво
Взвились въ лазурь надъ безднами въ скалахъ,
Прославивъ трудъ, ему даруютъ право
На вчный міръ и царство… въ небесахъ.
Такимъ-то именно ‘царствомъ въ небесахъ’ является республика С.-Марино. И вчный миръ ея не нарушается вотъ уже нсколько сотъ лтъ!
Не усплъ я отъхать и одной версты отъ Римини, какъ все вокругъ меня круто измнилось, точно по щучьему велнью. Отъ мрачнаго средневкового призрака забытаго исторіей города не осталось и слда. По сторонамъ — сады и виноградники. Тяжелые, черносиніе гроздья лежатъ чуть не на земл, отгибая тонкія лозы. Фиговыя деревья засыпаны крупными, грузно налитыми плодами. Рдющіе шары гранатъ дразнятъ въ эту жару сквозь черную зелень своихъ деревьевъ. Громадныя тыквы точно кмъ-то разбросаны по черной, рыхлой почв и горятъ, какъ золото. Заслонившись отъ всего свта листвой, чуть-чуть сквозятся каменные крестьянскіе дома. Кое-какіе выбгаютъ на дорогу, и тутъ вы видите ихъ стны, точно коралловыми ожерельями обвшанныя гирляндами краснаго перцу. Подъ самыми окнами, въ большихъ сткахъ, покоятся дыни, — все это сорвано рано и дозрваетъ на солнц. Сютъ кукурузу, кипятъ трудъ и суета не знающаго и дня отдыха работника, кое-гд втромъ принесетъ обрывокъ псни, и, — будьте уврены, — гд только жилье, оттуда непремнно выскочутъ дти, грязныя, со струпьями на голов, въ однхъ рубашонкахъ. Отбиться отъ нихъ нтъ возможности. Они перегоняютъ вашихъ лошадей, чуть не подъ колеса кидаются, вскакиваютъ на подножки. На спускахъ они, какъ синицы за телеграфную проволоку, ухитряются уцпиться за задокъ вашего экипажа, вмст съ нимъ скатятся внизъ, — и только что онъ начнетъ всползать на крутизну, опять крики: — ‘Умираемъ съ голоду’, ‘ни отца, ни матери’, ‘помогите ради Мадонны и св. Франческо’. Совершенныя мухи! Зато дороги, какъ везд въ Италіи, великолпны. Вообще въ этомъ отношеніи надо отдать ей справедливость, — отъ Альпъ до Тирренскаго моря весь полуостровъ не только вдоль и поперекъ изрзанъ рельсовыми путями, трамваями, конками, — но рядомъ съ ними повсюду извиваются чудесныя и превосходно содержимыя шоссе. Вы можете везд прохать въ экипаж за самую малость и такимъ образомъ не изъ окна вагона, а какъ слдуетъ познакомиться со страною. Въ самыхъ крошечныхъ городкахъ — скромные, но безукоризненно-чистые отели. Въ тосканскихъ деревняхъ, а также въ Апуліи, остановитесь въ любомъ крестьянскомъ дом, и васъ поразитъ его чистота. Не совтую только длать это въ Романьи: тутъ существуетъ поврье, что мыться очень вредно. Есть даже пословица: ‘земля грязна, потому хорошо и раститъ’. Если бы не дти-нищіе, то поздка эта была бы очаровательна. Такъ уже привыкъ народъ. Цлые вка жилъ нищенствомъ. Я зналъ въ Италіи семьи, разумется, деревенскія, обладающія хорошимъ достаткомъ, — полями, садами, скотомъ, воспитывающія шелковичныхъ червей, торгующія, — которыя все-таки высылаютъ ребятъ на дорогу. ‘Все-де не даромъ болтаются дома, — что-нибудь да и принесутъ. Путешественнику-де ничего не стоитъ, а въ семь каждая копейка дорога’. Нищенство здсь считается опредленнымъ промысломъ, нисколько не унижающимъ человка. Въ Римини офиціально записано въ эту почтенную профессію до трехъ тысячъ человкъ горожанъ, что касается поселянъ, то ихъ поголовно можно зачесть въ нее, потому что при случа каждый изъ нихъ, протянувъ руку, будетъ васъ уврять, что онъ ‘умираетъ отъ голоду’, хотя природа наградила его физіономіей, подходящей какъ разъ на выставку обжорной лавки.
Зато что здсь прелестно — такъ это дали.
Въ самомъ дл, какія изумительныя красоты передъ вами. Апеннины близко подходятъ сюда, и на чистомъ неб ихъ синія вершины рисуются такъ мягко и нжно, такъ прозрачно, воздушно, изъ-за нихъ намчиваются другія, и позади этихъ то проступятъ или исчезнутъ третьи, — что нтъ силъ оторвать глазъ отъ горнаго края. Какимъ-то поэтическимъ сномъ мерещится онъ вамъ впослдствіи — очаровательный, свободный, волшебный по своей легкости… вотъ-вотъ дунетъ втеръ и унесетъ отъ васъ весь этотъ миражъ, съ его блыми городками, таинственными замками, полузабытыми башнями, одиноко умирающими на своихъ вершинахъ. При этомъ освщеніи вс тни ложатся синью или лиловыми тонами, захватываютъ сизую дымку мирныхъ долинъ, скалы, точно прозрачныя, пронизаны солнцемъ, бархатные скаты горъ ласкаютъ глазъ, а что поближе, то расцвчено такой эмалью, что, кажется, бросилъ бы все и ушелъ въ это захолустье. Остановите экипажъ, пойдите пшкомъ. Васъ сразу обветъ отовсюду свжестью и прохладой, тихимъ шелестомъ изумрудной листвы, говоромъ водъ, бгущихъ къ отдаленному морю, пніемъ птицъ, которыя, кажется, одн понимаютъ, что значитъ счастье жизни, ея долгій праздникъ среди этой нерукотворной и кроткой красоты. Дорога идетъ все вверхъ и вверхъ. Опоясываетъ одну гору за другой, изъ тни сизаго ущелья выбгаетъ въ сонную долину и снова лпится на крутизну и вдругъ вдали, едва различимая, точно старое золото, потускнвшее, но сохранившее свой благородный колоритъ, — чудится вамъ цлая гряда утесовъ, освшихъ на большую гору, точно на пьедесталъ поднявшуюся на всхъ этихъ холмахъ и вершинахъ. На утес — трудно сообразить сначала, что это — мечта, или дйствительно выросли три замка? Но время идетъ, и они не пропадаютъ. Напротивъ, опредляются, сбрасываютъ внизъ стны, поднимаютъ свои башни, а направо крайній раздвигается въ цлую цитадель.
— Что это?— спрашиваете вы.
— Санъ-Марино!..
Такъ вотъ эта республика каменоломовъ, пережившая сотни другихъ итальянскихъ республикъ. Любуясь этимъ государственнымъ ‘мальчикомъ съ пальчикъ’, я невольно задавался вопросомъ: что же этому географическому лиллипуту дало такую силу?
У Далматинскихъ береговъ есть островъ Арбе, глыба камней, едва подернутый вверху зеленью и только у морского берега представляющій нкоторыя удобства для жизни. И до сихъ поръ это рай для каменщиковъ. Дв тысячи лтъ они работаютъ надъ его уничтоженіемъ, — и точно это не люди, а муравьи, — слдовъ отъ ихъ разрушительнаго труда на очертаніяхъ острова незамтно. Т же скалы висятъ на голубомъ фон неба, тою же причудливою каймой рисуется онъ издали рдкому путешественнику. Въ половин четвертаго вка жилъ да былъ здсь нкто Марино каменоломъ, котораго солнце заставало за работой, и только ночь возвращала домой. Помимо этого онъ славился большимъ умомъ и глубокою врой, длавшей его особенно ненавистнымъ ‘еретикамъ и язычникамъ’, которые такъ вооружились противъ него, что онъ, дабы избжать ‘не только поношеній, но и самыя жестокія смерти’, разъ собралъ все, что у него было, — а это составило всего одинъ узелъ, — добылъ себ лодку и на ней, ведомый ‘чудодйственною силою Божьей’, ухитрился переплыть Адріатику въ самую бурную погоду. Лодка была даже безъ мачты, но на ея носу все время стоялъ ангелъ, распростирая крылья, а самъ Марино — въ ндрахъ самой отчаянной непогоды читалъ молитвы. Время, употребленное имъ на это мореплаваніе, оказалось поистин чудесно. Самому быстроходному пароходу нын понадобилось бы на это двнадцать часовъ, а лодка перескла Адріатику въ десять, при чемъ, когда Марино разъ заснулъ, то у руля оказался другой ангелъ, исполнявшій за него это трудное дло. Само Провидніе, такимъ образомъ, давало знать своему избраннику, что оно предназначило ему не совсмъ обыкновенный жребій. Въ сущности, если обнажить настоящій историческій фактъ отъ легендарной шелухи, то въ основаніи его окажется дйствительное событіе бгства скромнаго каменщика изъ своей суровой и негостепріимной родины въ Римини, гд онъ тотчасъ же нашелъ подходящія ему занятія. Тамъ строился въ это время портъ, и далматійскіе каменщики очень цнились подрядчиками работъ. Марино началъ здсь зарабатывать много, но… ‘прелестный міръ’ былъ ему противенъ. Ему хотлось труда среди тишины и уединенія пустыни, лицомъ къ лицу съ природой, только анахорету {Анахоретъ — человкъ, живущій одиноко въ одной и той же мстности.} открывающей свои великія тайны. Онъ вспомнилъ годы, проведенные на гор родного острова, гд около не было никого, но зато и скалы, и деревья, и облака говорили тамъ понятнымъ ему языкомъ. Убдясь, что въ Римини ему не спастись, онъ взялъ съ собою пару голубей и ушелъ на близлежащую гору Титанъ, гд были цлыя залежи великолпнаго камня, — слдовательно, недостатка въ работ не оказывалось. Тутъ онъ велъ святую жизнь, лъ мало и плохо, спалъ на лож, выдолбленномъ имъ изъ камня, и все время молился и работалъ, работалъ и молился. Легенда и тутъ скромнаго человка не хотла оставить въ поко. Когда онъ уставалъ, то ангелы длали для него камень мягче воска, а засыпая на краткое время, онъ зналъ впередъ, что т же небесные покровители окончутъ за него взятое имъ на срокъ дло. Въ сущности, Марино работалъ, не покладая рукъ и надясь на самого себя больше всего. Онъ очень рдко ходилъ въ Римини, разв въ большіе праздники въ церковь. Человкъ онъ былъ сосредоточенный, созерцательный и, какъ вс любящіе уединеніе и природу, — поэтъ въ душ. Ложе онъ устроилъ себ на скал, откуда открывается дивный видъ на восемьдесятъ верстъ по радіусу. Цлое море Апеннинъ, гряда за грядою волнующихся на запад и на юг. На свер — идиллическія долины Тосканы, на восток — лазурь Адріатики, такъ нжно и мягко сливающаяся съ синевой небесъ. Ему гремли грозы, часто внизу подъ нимъ сверкали молніи, и онъ, какъ одинокій морякъ на оставленномъ корабл, одинъ плылъ со своею вершиною въ цломъ океан зловще клубившихся и невдомо куда бжавшихъ тучъ…
Ересь, изгнавшая его изъ Далмаціи, не оставила бднаго Марино въ поко и здсь. Въ Римини забрались ея послдователи, и бдному риминійскому епископу Гауденціо надлали столько хлопотъ, что онъ везд сталъ искать себ союзниковъ и помощниковъ. О Марино онъ зналъ столько хорошаго, что этотъ каменщикъ показался ему въ данныхъ обстоятельствахъ подходящимъ человкомъ. Онъ послалъ его просить сойти со своего своеобразнаго Патмоса для борьбы съ врагами вры. Тотъ не заставилъ повторять приглашенія и, спустившись въ Римини, повелъ такую отчаянную войну съ ересью, что въ благодарность Гауденціо назначилъ его… діакономъ. Такимъ образомъ онъ думалъ оставить Марино внизу навсегда, но, очевидно, разсчитывалъ безъ своего гостя. Городской шумъ былъ ему не по душ, да и, кром того, руки просили работы. Неудобно было въ Римини діакону бить камень, что въ горной пустын ждало его и неотразимо манило къ себ. Каждое утро, выходя на площадь и не слушая громкой и суетной болтовни, онъ любовался вершиною Титана, такъ могуче поднимавшагося вдали. Его тянуло туда, въ поднебесье, на чистый воздухъ и къ скаламъ, гд были имъ оставлены его кирка, его каменное ложе, откуда звзды казались такъ близко, а земля такъ далеко… Наконецъ, онъ не выдержалъ. Откланялся Гауденціо и на его убжденія отвчалъ только одно:— ‘Я простой работникъ, оставьте меня моимъ утесамъ и забудьте обо мн’. Взялъ посохъ и весело пошелъ къ горамъ, уже заране ощущая бодрящій втерокъ ихъ ущелій, освжающее дыханіе цвтовъ, поднявшихся изъ каменныхъ трещинъ, и все обаяніе открывающагося ему простора…
Строгость жизни каменолома Марино казалась въ эту эпоху религіознаго фанатизма и нравственной распущенности — поразительной. Его вжив уже почитали святымъ, и изъ Равенны, Римини, Пезаро и Фано съ одной стороны, Имолы, Фаонцы и Форли съ другой — сотни пилигримовъ поднимались на вершины Титана поклониться отшельнику и услышать его поученіе. На простые умы онъ дйствовалъ неотразимо. Марино говорилъ языкомъ рабочихъ, бралъ сравненія и примры изъ жизни, которую вели его слушатели, и, что всегда привлекаетъ къ себ неотразимо толпу, вмст съ нею разбиралъ, какъ быть, чему врить, чего добиваться, какъ устроить свое существованіе такъ, чтобъ оно и себ и другимъ было не въ обиду. Многіе изъ его поклонниковъ оставались на вершинахъ Титана, сначала временно, а потомъ выдолбили себ въ скал пещеры и основались навсегда въ этомъ поднебесьи, откуда люди кажутся такими маленькими, по созданію ничтожными, а вселенная — необъятною, божественною въ величіи своей царственной красоты. Риминійская патриціанка, которой принадлежала гора Титанъ, тоже явилась послушать премудраго каменщика и такъ увлеклась его бесдой, что, не сходя съ мста, подарила ему все, что вокругъ могло окинуть его око. Насколько подарокъ былъ значителенъ, видно изъ того, что привыкшій къ обширнымъ горизонтамъ Марино былъ очень дальнозорокъ.
Марино какъ жилъ, такъ и умеръ простымъ рабочимъ. Смерть застала его за киркою. Онъ только-что, было, принялся за растеску новаго утеса, какъ почувствовалъ, что конецъ близокъ. Мигомъ онъ собралъ вокругъ всхъ своихъ, передалъ имъ во владніе Титанъ съ округомъ, завщалъ жить въ полномъ равенств, братств и общеніи имущества. Разъ навсегда приказалъ, чтобы тамъ, гд будетъ лежать его тло, не было ни высшихъ, ни низшихъ. Вс одинаковы, и одинъ Богъ надъ всми! Посовтовалъ не отступать отъ артельнаго труда, потому что только при немъ вс будутъ сыты и довольны. Затмъ онъ пожелалъ, чтобъ его перенесли на каменное ложе, къ которому онъ такъ привыкъ. И оттуда, любуясь дивными далями горъ, лсовъ, долинъ, ущелій, синевою моря и лазурью неба, — онъ передавалъ своимъ поклонникамъ послдніе завты любви, общенія и милости: ‘Не отказывайте никому, кто прибгнетъ къ вамъ за помощью и пожелаетъ поселиться между вами, не уподобляйтесь тмъ риминійцамъ, которыхъ нужда научила скупости, жестокости, стяжанію. Оставьте камень быть твердымъ, сердца ваши должны умягчаться отъ зрлища людского горя. Помните, нтъ въ Евангеліи правила, которое бы исполнялось чаще, какъ — ‘рука дающаго не оскудваетъ’.
Умирая, Марино простиралъ руки, какъ будто желалъ весь міръ заключить въ свои объятія. Заходящее солнце обливало своимъ золотомъ утесъ Титана, въ сизую дымку уходили долины, море все горло на горизонт, и красными, яркими точками мелькали на немъ паруса рыболововъ.
Похоронивъ своего наставника, горные каменоломы не знали, чмъ бы имъ лучше почтить его память. Наконецъ, остановились на мысли воздвигнуть церковь. Кстати, ея здсь не было, и только въ одной изъ пещеръ стоялъ простой алтарь. Храмъ выросъ быстро, — и руки, и матеріалъ были даровые. Работали не за плату, значитъ, дло спорилось вдвое скоре. Вмст съ церковью сюда явился и священникъ. До сихъ поръ у алтаря, въ потемкахъ грота, служилъ самъ Марино, теперь титанцы отыскали въ Фано простенькаго, немудрящаго священника. ‘Ты молись и управляй нами, а мы будемъ тебя содержать, только денегъ не дадимъ, потому что ихъ и у насъ самихъ нтъ!’ Священникъ достался въ самомъ дл безъ лукавства и безъ претензій. Ему наслдовалъ другой такой же, но уже населеніе Титана при этомъ нсколько измнилось. Внизу, у моря и въ долинахъ множились и усиливались религіозныя гоненія, варвары наступали отовсюду, и подъ этимъ двойнымъ напоромъ враждебныхъ теченій многія семейства спасались на Титанъ. Каменоломы принимали всхъ, никому не отказывали, помня великій завтъ своего учителя. Они ставили новымъ согражданамъ одно условіе — трудиться и вести жизнь такую же простую, какую вела община до нихъ. Когда такимъ образомъ число жителей на Титан значительно умножилось, священникъ нсколько разъ превысилъ свою власть. Но каменщики недаромъ привыкли имть дло съ жесткими и твердыми скалами. Они живо усмирили своего ‘патера’: не отняли отъ него державы, но ограничили ее совтомъ ‘отцовъ’, безъ которыхъ ему нельзя уже было предпринять ничего. Такъ продолжалось до десятаго вка. Существовала на горной вершин дйствительно республика, безъ имени только.
Республика каменоломовъ, рабочихъ, отлично управлявшихся мстнымъ священникомъ и отцами семей, разъ въ годъ, на общихъ собраніяхъ всего наличнаго населенія, поврявшихся всми вмст и каждымъ по желанію. Не было при этомъ никакихъ различій, — даже женщины имли право голоса въ этомъ оригинальномъ вчевомъ собор. Отъ участвовавшихъ требовалось соблюденіе только одного условія: они должны были имть цензъ работы.
Въ десятомъ вк общее движеніе итальянскихъ муниципій не обошло и горы Титана. Вс города кругомъ мало-по-малу сбрасывали владычество духовенства и отдляли церковь отъ государства.
Каменщики устранили своего священника спокойно, безъ всякихъ потрясеній. У него была отнята и законодательная и исполнительная власть. Создали государственный совтъ, куда избирались каждые три года правители большинствомъ трехъ пятыхъ голосовъ всхъ республиканцевъ. Въ это же самое время является уже и имя республики Санъ-Марино. Безыменное существованіе великой державы такимъ образомъ прекратилось, она была, соотвтственно желанію всхъ ея гражданъ, окрещена въ честь ея основателя. Дла подъ руководствомъ государственнаго совта пошли такъ хорошо, что касса республики была переполнена деньгами. Кругомъ все въ нихъ нуждалось, а тутъ не знали, куда двать золото. Потребности оставались просты, какъ и прежде. Каждый гражданинъ долженъ былъ работать и — работалъ, доходовъ некуда было расходовать, и они копились. Поэтому въ двнадцатомъ вк Санъ-Марино уже прикупалъ землицу за землицей у вчно нуждавшихся ‘великолпныхъ’ графовъ Монтрефельтро, синьоровъ ди-Урбино. Горная община внушала къ себ такое уваженіе, что вс окрестные властители вмняли себ въ великую честь ея дружбу и всми мрами старались оказывать ей всякое вниманіе. Это, впрочемъ, продолжалось недолго. Сынъ Пандольфо, Сигизмундъ, уже нападалъ на С.-Марино, да и другіе подбирались къ нему. Такъ маленькая республика просуществовала пятнадцать вковъ, защищаясь и показывая когти однимъ и дружа съ другими. Она и до сихъ поръ является столь же жизнеспособною, дятельною и нравственно сильною, какою ее оставилъ въ свое время ея основатель, святой каменоломъ Марино. Это служитъ лучшимъ опроверженіемъ того, что установилось по отношенію къ ней, будто республика обязана существованіемъ своимъ слабости.
Чмъ выше я поднимался, тмъ окрестности длались лучше и лучше. Какимъ ни обладай мастерствомъ въ живописи природы, — слово будетъ мертво въ изображеніи этого неистощимаго разнообразія красокъ, тоновъ, переходовъ, этой дивной свтотни, которою щеголяли С.-Марино и его округи. Какъ будто нарочно съ свера набжали тучи, торопливыя, изодравшіяся въ слпомъ, полномъ ужаса стремленіи на югъ, лохматыя, то и дло обнажавшія чудную синеву бездонной бездны за ними… То одна, то другая проливались гд-то въ сторон дождемъ… Все сдлалось такъ отчетливо, такъ близко. Рзче обрисовались капризныя вершины, ярче заблестли эмали горныхъ луговъ подъ косыми лучами солнца… Вонъ грозный замокъ Леоне, онъ, какъ часовой, всталъ на крутизну и зорко глядитъ оттуда на цлое море кряжей — этихъ каменныхъ волнъ, точно завороженныхъ въ моментъ самаго отчаяннаго хаоса. Башни С.-Леоне кажутся отсюда мрачными. Такъ и чудится, что тамъ по какому-то колдовству еще живутъ средніе вка съ ихъ пытками и гранитными мшками, съ подземельями и западнями ощетинившихся ножами колодцевъ, съ нежданными провалами въ пропасть и дыбами, на которыхъ еще не запеклась кровь вчерашняго мученика. И все выше и выше ползетъ путь, все гуще зелень садовъ, тяжеле гроздья виноградниковъ, выше трава луговъ и пахучіе цвты, прислонившіеся къ нагртымъ лтнимъ зноемъ утесамъ. Чу!.. Что это?.. дв тучи протянулись одна къ другой, раскинули длинныя, лохматыя лапы, сцпились, и вдругъ оттуда брызнуло огнемъ, и надъ горами торжественно и гулко загремло, повторяясь въ ущельяхъ, отражаясь отъ каменныхъ скрижалей скалъ, точно поднятыхъ къ самому небу исполинскими руками ‘великой матери’, какъ называли землю древніе. Грянуло въ другой сторон… Молніи скрестились… точно мечи ангеловъ, начавшихъ битву съ духами тьмы… Казалось, вершины затрепетали на своихъ вчныхъ основаніяхъ отъ новаго удара, а въ промежуткахъ между срыми, зловщими массами, то сливавшимися, то разрывавшимися, голубла ласковая, нжная, святая лазурь, та именно, которую такъ любили старые итальянскіе художники, въ которой именно рождались переданные ими полотну божественныя виднія и дивные призраки. Она все та же, эта чистота недосягаемой бездны, въ нее такъ же, какъ и тогда, уходитъ благоговйный взоръ, но — увы! — ангелы и мадонны уже не являются людямъ. ‘Сегодня’ съ его заботой заслонило поэтическій міръ фантазіи. Она уже не можетъ осилить тяжелыхъ потемокъ человческаго горя.
Чмъ выше, тмъ дали раздвигаются все шире… Изъ-за прежнихъ кряжей выступаютъ новые, за ними мерещутся т, которыхъ снизу и не видать, а за этими еще однимъ только намекомъ чудятся мягкія очертанія высотъ, ставшихъ насторож мраморной Пизы, суетливаго и шумнаго Ливорно, умирающей въ тни царственныхъ дворцовъ Генуи… Вся Тоскана своими рельефами раскидывается передъ вами… Кажется, неровности ея, всякая складка точно на карт намчены синью. Назло непогод, міръ здсь остался голубымъ. Много другихъ красокъ и оттнковъ. Вы не различаете, любуетесь ими, ищете на человческомъ язык выраженія для нихъ, но закройте глаза, или вспомните все это потомъ, и у васъ все-таки остается впечатлніе какой-то сплошной лазури.
Что за странность! Встрчаете деревушки, — и точно въ другой міръ попалъ. Каменные дома чисты, дворы убраны, дти вымыты и нарядны, и рожицы ихъ смотрятъ весело. Сытыя, пухлыя, какъ раскормленные мопсы, и главное — никто не бжитъ за вашимъ экипажемъ и не ‘умираетъ отъ голоду’. Рука, опустившаяся быловъ карманъ за sol do {Солъ до — мелкая монета.}, оставляетъ его въ поко.
— Что это значитъ?— спрашиваю у кучера.
— Э!.. Разв eccelenza {Ваша свтлость.} не знаетъ? Мы уже въ С.-Марино.
— И тутъ нтъ нищихъ?
— Кому же… Разв они тратятся на войско, на подати… Имъ съ полгоря, санъ-маринцамъ. И вонъ у нихъ какъ земля обработана, небось не чета нашей. У насъ еще виноградъ зеленъ, — а тутъ уже сняли его. Слышите, виномъ пахнетъ: кругомъ сотни давилокъ въ работ. С.-маринецъ самъ стъ свой хлбъ и пьетъ свое вино. У него нтъ, какъ у насъ, въ Италіи, цлой арміи чиновниковъ, которые толстютъ насчетъ голодающихъ contadini (крестьянъ)… Была бы моя воля, я бы и самъ ушелъ въ С. -Марино. Вы знаете, — изъ республики до сихъ поръ никто не ухалъ въ Америку, а у насъ изъ одного Риминійскаго округа туда переселилось за десять лтъ боле восемнадцати тысячъ человкъ на нужду, на лютую борьбу съ жизнью, на вчное горе.
Должно быть, дйствительно, не сладко въ этой благословенной небомъ Италіи, если изъ-подъ ея солнца сотнями тысячъ каждый годъ бгутъ эмигранты за океанъ, за тридевять земель, въ тридесятыя царства, лишь бы развязаться съ вчными поборами потерявшей послдній свой разумъ родины.
Вонъ, вдали, подъ самыми скалами, на которыхъ камнемъ изъ камня выросла маленькая столица республики, въ зеленомъ пояс садовъ какой-то изящный городокъ, весь прислонившійся къ стройнымъ колокольнямъ церкви. Это Борго Маджіоре, вотъ еще дальше, блымъ гнздомъ, прицпилось къ утесу Айваноло — третій городокъ республики… ихъ у нея около шести, и вс они поражаютъ васъ чистотой, довольствомъ простой жизни. ‘У насъ нтъ никого, кто бы обладалъ даже сто тысячью лиръ (35,000 p.), но зато если встртите нищаго, такъ и знайте, онъ пришелъ къ намъ ‘изъ-за границы’. Это ‘изъ-за границы’ только на первый взглядъ смшно. С.-Марино незачмъ отдлять отъ Италіи часовыми, кордонами, столбами съ надписями и безъ оныхъ. Сравнительное счастье народа, трудящагося здсь на самого себя, опредляетъ границы республики отъ королевства ощутительне всякихъ установленныхъ на сей предметъ вещественныхъ знаковъ.
Мы въхали въ улицу небольшого городка.
Чистенькіе домики, замокъ наверху со щитомъ, на которомъ изображены три башни — гербъ республики, дв-три лавки, веселая, сытая толпа и опять т же раскормленныя и вымытыя дти. И, вдь, значитъ, можно же обойтись безъ отрепьевъ на голов, грязи на лиц и впалыхъ щекъ, безъ этого вчнаго крика: ‘умираемъ отъ голоду…’ Вонъ карабинеръ — здшняя жандармерія. Другой такой же. Щеголи первой руки. Какъ я узналъ потомъ, это единственные представители постоянной военной силы С.-Марино. Кром нихъ, есть еще военная banda musicala, но вс ея обязанности заключаются въ томъ, чтобъ по праздникамъ давать концерты по очереди въ городкахъ республики. Есть еще милиція, но она на своемъ мст. Она собирается только въ день избранія регентовъ, торжественно сопровождая ихъ въ palazzo del oonsiglio, и спокойно расходится по домамъ.
Какъ ни легка здсь служба карабинеровъ, или, по нашему, жандармеріи, какъ ни пестръ и красивъ ихъ мундиръ, но санъ-маринцы между собой никакъ не могутъ найти охотниковъ итти въ ‘попугаи’. Народъ простой и рабочій считаетъ позоромъ службу, гд ‘нечего длать’, и вотъ посему генеральный совтъ нашелъ исходъ: онъ нанимаетъ ихъ въ Италіи.
— Тамъ все равно людямъ сть нечего, — пусть у насъ откормятся.
— Да что же у васъ длаютъ жандармы?
— Какъ видите, — ничего.
Вышелъ я изъ экипажа. Хотлъ познакомиться съ этимъ первымъ с.-маринскимъ городкомъ. Дйствительно, какая простая жизнь! Ни одного дома побогаче, но зато нтъ и жалкихъ хлвовъ, гд въ грязи и всякой скверн гніетъ нищета… Вонъ франтъ въ модномъ, лтнемъ костюм за однимъ столомъ съ потнымъ рабочимъ распиваютъ общую бутылку вина. Подошелъ я спросить что-то, — невдомо откуда является третій стаканъ, и меня радушно приглашаютъ: — Попробуйте-ка новаго Сіеравалле. Внизу вы ничего не получите. Это кровь нашихъ скалъ.— Внизу, — значитъ въ Италіи, какъ-то сама природа пріучила с.-маринцевъ смотрть на королевство сверху… Попробовалъ, — дйствительно, ‘вино справедливое’. Истинная кровь земли. Съ каждою каплей новое здоровье прибываетъ…
— Что это за замокъ у васъ?— спрашиваю у рабочаго.
— Вверху?
— Да.
— Въ свое время онъ сыгралъ большую историческую роль.
Однако, думаю, какъ выражаются санъ-маринскіе каменщики.
— Какую же?
— Онъ принадлежалъ Малатест. Тотъ вздумалъ было повздорить съ нами, мы отняли Castello и сдлали изъ него нашъ передовой оплотъ. Этотъ здсь, т три на Титан, — указалъ онъ на утесы, тонувшіе въ небесахъ: республика ими отгородилась такимъ образомъ отъ всхъ кондотьери. Нашъ Сіеравалльскій замокъ, впрочемъ, прославился и другимъ: здсь родился Fra Ciovanni di Sieravalle въ 1425 году.
— Никогда не слышалъ о существованіи этого великаго человка.
— Великимъ онъ не былъ, зато полезнымъ — да. Онъ написалъ великолпный комментарій къ ‘Божественной Комедіи’… его цнятъ до сихъ поръ, потому что его святйшество Леонъ XIII еще недавно приказалъ вновь издать его. Фра Джіакомо изъ Болоньи пробовалъ было оспаривать нашего Джіованни, но его попытка осталась только попыткой…
Впослдствіи я познакомился со многими рабочими въ С.-Марино, и моя первая встрча уже перестала меня удивлять… Между прочимъ, тотъ же каменщикъ мн разсказалъ прелестную легенду. Малатеста, въ одну изъ немногихъ попытокъ сцапать республику, приказалъ своей опричин добыть ‘языка’. Ему хотлось узнать, какъ подступиться къ главной высот республики Santa Rocca, такъ какъ онъ слышалъ, что къ ней существуетъ довольно безопасная тропинка.— Валента Карлано, любимецъ Пандольфо Малатесты, съ первой попавшейся каменоломни сорвалъ чернорабочаго и привелъ сюда, въ этотъ замокъ. Какъ ни ‘улещалъ’ его Пандольфо, рабочій оставался нмъ. Заперли его въ каменный мшокъ и начали морить голодомъ, — тотъ же результатъ. Ни слова, — да и только. Наконецъ, Малатеста во двор замка веллъ разложить костеръ, а каменщика ввести къ себ на башню.
— Посмотри кругомъ. Все, что ты видишь, — я дамъ теб въ управленіе. Ты будешь моимъ намстникомъ. Теперь взгляни внизъ, какъ пылаетъ костеръ! Знай, я сожгу тебя въ немъ, если ты откажешься отвчать. Выбирай!..
Каменщикъ, опершись на зубцы башни, любовался чуднымъ зрлищемъ горнаго края, въ этотъ часъ заката, горвшаго передъ нимъ всми своими красками. Вонъ вверху Санъ-Марино, дальше — вершины Тосканы и Романьи. Вонъ въ голубомъ воздух сливающееся съ нимъ лазурное море.
— Ну, выбирай!..
— Да!.. Я могъ бы броситься съ этой башни и такимъ образомъ найти смерть мене мучительную. Но это было бы трусостью. Я хочу показать теб, какъ способенъ умереть каждый с.-маринецъ за свою свободную родину.
Онъ повернулся къ костру. Черный дымъ его уже высоко поднимался въ розоввшемъ воздух. Красные языки пламени шипли, пожирая сухое дерево.
Не ожидая, чтобъ его повела туда стража, каменщикъ однимъ прыжкомъ перескочилъ черезъ парапетъ башни и, упавъ въ огонь, сгорлъ въ немъ очистительною жертвой за независимость своего маленькаго, но героическаго отечества.
Малатеста немедленно вернулся въ Римини.
Лучше всего, что даже имя этого рабочаго осталось неизвстнымъ. Такимъ образомъ вышло гораздо сильне. Оно слилось съ цлымъ народомъ.
Герой говоритъ вамъ съ пожелтвшихъ страницъ старой исторіи не отъ себя, а въ немъ весь С.-Марино свидтельствуетъ свою готовность скоре умереть, чмъ подчиниться сил.
Отъ Сіеравалле къ Борго путь круто, зигзагами взбирается въ высоты. Когда снизу смотришь на С.-Марино, такъ даже страшно длается. Подъ самую крышку, что называется. Какъ туда попасть съ этимъ тяжелымъ экипажемъ?
Но дороги, какъ вс въ Италіи, превосходны. Лучше и придумать нельзя. Хотли было с.-маринцы строить зубчатую желзную, да раздумали. Во-первыхъ, пока такой расходъ республик тяжелъ, во-вторыхъ, не безъ основанія она нашего брата боится. Теперь на лошадяхъ когда кого-то занесетъ въ орлиное гнздо, и потому жизнь въ немъ остается простою, не требовательною, и сношенія еще несложными, братство, разумется, не прежнее, но равенство полное. Трудъ въ полномъ почет и такъ подчасъ невыносимъ, что люди въ немъ закаляются. А тутъ сейчасъ наберутся туристы, зваки, имющіе возможность безъ толку разбрасывать деньги направо и налво. Явятся легкій заработокъ, большія гостиницы съ ихъ праздностью, моды, роскошь, и С.-Марино испортится въ конецъ. Нтъ, ужъ если, по теченію длъ человческихъ, все это неизбжно, такъ пусть придетъ попозже, впослдствіи, а пока республика желаетъ оставаться въ сторон отъ ‘большого свта’. И она живетъ еще своею прежней, весьма поучительною стариной. Если это міръ призраковъ и выходцевъ изъ могилы, какъ кто то его назвалъ, такъ вдь эти выходцы когда-то обладали и плотью, и кровью. Надо пользоваться возможностью изучить столь наглядно, что въ нихъ было хорошаго, и нельзя ли кое-что изъ этого воскресить. Извозчикъ, разумется, сошелъ съ козелъ. Лошади едва плелись. Езда въ Италіи хороша только на ровномъ мст. Малйшій наклонъ, — тормозъ въ ходъ, и колесо своимъ скрипомъ ржетъ вамъ ухо и безцльно утомляетъ коней. Самый ничтожный подъемъ, — и царапаешься тише идушаго въ гору пшехода. При нашей русской нетерпливости, жизнь проклянешь, пока доберешься до одного изъ этихъ орлиныхъ гнздъ, то показывающагося надъ самой вашей головой, — шапкой, кажется, докинешь, — то прячущагося за скалы, сообразно извивамъ дороги. Шапкой докинешь, — а между тмъ проходятъ часы, а гнздо все тамъ же, надъ вами, и все такъ же дразнитъ васъ обманчивою близостью. Еще недавно тутъ не было никакихъ путей. С.-маринцы спускались по козьимъ тропинкамъ. Теперь глядишь на эти выбитыя въ утесахъ ступени надъ безднами, и голова кружится, А имъ было сполагоря. Не только сами сбгали и вбгали, но ухитрялись еще громадные камни доставлять внизъ, въ Римини, въ Пизаро, въ Фаэнцу, въ Форли, въ Чезену! Какъ это они длали, я ршительно отказываюсь понять. Тутъ, въ самомъ дл, ищешь у людей, гд же ихъ крылья. И теперь с.-маринецъ зачастую презрительно относится къ большой дорог, а просто летитъ себ стремглавъ долиною, какъ камешекъ, сбрасываясь съ горы. Всего тяжеле смотрть въ этомъ отношеніи на дтей. Отцы и матери любуются, какъ т, свсивъ ноги, точно съ края тарелки, висятъ надъ пропастью. Сядутъ рядомъ, какъ сойки на телеграфной проволок, и болтаютъ ногами въ воздух, хотя подъ ними нсколько тысячъ метровъ пустоты. И никто не останавливаетъ ихъ, — привычка! Постороннему жутко глядть на эти сытенькія, выхоленныя мордашки, съ живыми глазами и пухлыми, какъ у рафаэлевскихъ ангеловъ, губками.
— Неужели у васъ не падаютъ?
— Куда?
— А въ бездны!
— Зачмъ?
— Да разв падаютъ ‘зачмъ’? Сорвется, — и вся недолга.
С.-маринцы только смялись на это.
— Его силой не сорветъ въ бездну, онъ и ходить не умлъ, а уже ползалъ надъ нею.
Недалеко отъ Борго по пути скала, точно ладонь, впередъ выдвинулась. Сначала мн показалось, что она сглажена искусственно. Спросилъ у своего спутника.
— Нтъ. Отъ природы такъ. У насъ это называется ‘смерть измнника’.
— Странное имя!
— Историческое. Въ тринадцатомъ вк, когда епископы Монтрефельтро хотли, во что бы то ни стало, захватить С.-Марино, и между нашими гражданами нашелся предатель — Джакоммо Пелиццаро, — его уличили въ томъ, что онъ вступилъ въ соглашеніе съ епископомъ Кларо-Перуцци, и ‘капитаны’, какъ тогда называли ныншнихъ регентовъ, осудили измнника на смерть. Пелиццаро привели сюда. Вс скалы кругомъ были покрыты народомъ. Собственная мать прокляла Джакоммо. Палача заняли у подесты Монтефельтро. Хоть онъ и задумалъ овладть республикой, но за хорошія деньги уступилъ его для того, чтобы обезглавить своего же соучастника. Съ тхъ поръ было постановлено, чтобы здсь никто не селился.
— Значитъ, вовсе не такъ уже была спокойна исторія С.-Марино?
— Да разв свобода дается даромъ? Сигизмундъ Малатеста одинъ чего стоилъ! Разъ ему чуть-чуть не удалось захватить насъ врасплохъ. Ночью онъ подобрался къ главному замку и бросился со своими. Хорошо, что стража на башняхъ бодрствовала. Это онъ среди полнаго мира, а придворные называютъ его благороднымъ и великодушнымъ. Одному Чезаре Борджіа удалось наложить на республику оковы, въ 1503 году! Но не надолго. Черезъ нсколько мсяцевъ онъ умеръ, и С.-Марино освободилось отъ тирана, перебивъ оставленные имъ въ нашихъ замкахъ гарнизоны. Въ 1542 г. новый кондотьери Фабіано да-Монте подступилъ къ той, вонъ, крпости, — указалъ онъ на стны вверху.— Съ нимъ было воиновъ въ пять разъ боле всего наличнаго населенія С.-Марино. Но республиканцы не растерялись. Это случилось 4 іюня, въ день, который у насъ празднуется до сихъ поръ. Съ утра до ночи на стнахъ и за стнами дрались вс, кто могъ держать оружіе въ рукахъ: старики, дти, даже женщины. Катарина Риччи во глав подростковъ и женщинъ длала вылазку изъ тхъ, вонъ, воротъ. Кондотьери отступилъ, потерявъ здсь половину своего отряда. Черезъ семь лтъ другому авантюристу захотлось попытать счастья у нашихъ стнъ. Леонардо Піо, синьоръ Веруккіо, сунулся было сюда и тоже разбился о нихъ. Но всего героически защищалось С.-Марино отъ воиновъ папы. Его святйшеству нсколько разъ хотлось овладть нами. Онъ даже отлучилъ насъ отъ церкви, но наши ‘капитаны’ дали ему гордый отвтъ: ‘Мы къ Богу ближе, чмъ ты. Онъ насъ видитъ и знаетъ, чтимъ ли мы Его заповди’. Климентъ XII прислалъ сюда кардинала Альберони съ войсками.
Они захватили Сіеравалле, Борго и другіе наши города внизу. Въ плнъ къ нимъ попали именитйшіе граждане С.-Марино. Сила, наконецъ, сломила и наше сопротивленіе. Впрочемъ, на помощь ей явилась измна. Падре Саллюстіо отворилъ ворота верхняго города кардиналу. Тотъ приказалъ взять Лодовико Белуцци, Альфонсо Джіоджи, капитана-регента, доктора Джіузеппе Онофри и Джироламмо Гоцци. Окруживъ ихъ солдатами и палачами, онъ вывелъ ихъ на площадь, гд теперь стоитъ ‘памятникъ Свободы’. Кардиналъ Альберони приказалъ имъ принести присягу въ врности пап, иначе общалъ замучить ихъ въ инквизиціонныхъ тюрьмахъ, но они, какъ одинъ человкъ, въ виду собравшагося народа, крикнули:
— Viva la respublical Viva la libertа! {Да здравствуетъ республика! да здравствуетъ свобода!}.
Потомъ капитанъ-регентъ, точно не чувствуя сыпавшихся на него ударовъ, обратился къ народу:
— Санъ-маринцы! По домамъ, защищайте каждый домъ, какъ крпость. Лучше умереть свободными, чмъ жить рабами!
Поднялась неописуемая свалка,
Папскія войска осаждали каждый домъ, каждую хижину. С.-Марино былъ опустошенъ и разграбленъ, но не подчинился, и 5 февраля 1740 года папа нашелъ, что это ‘горное гнздо отверженныхъ каменщиковъ’ слишкомъ дорого стоитъ. Народу были возвращены его правленіе и свобода. Зато Наполеонъ Бонапарте не только не поднялъ руки на С.-Марино, но явился сюда какъ равный къ равнымъ, подарилъ республик пушки, которыя вы и теперь увидите у насъ, и предложилъ даже расширить границы республики, но получилъ на это отвтъ, достойный честныхъ каменоломовъ. ‘Намъ чужого не надо. Мы бережемъ и защищаемъ только свое!’ Послдняя опасность грозила республик сравнительно недавно. Въ 1825 г. образовался обширный заговоръ съ цлью предать С.-Марино пап Льву XII, но Антоніо Онофри, тогдашній капитанъ-регентъ, такъ энергично и смло повелъ защиту ‘отечества’, что измнники частію бжали, частію были заключены въ тюрьмы, народъ еще разъ поклялся хранить свою свободу, и правителю данъ былъ титулъ Padre della Patria. Посл того С.-Марино являлся врнымъ убжищемъ для всхъ патріотовъ, гонимыхъ въ разобщенной и подавленной Италіи. Чуждые властители напрасно требовали ихъ выдачи. Въ 1845 году здсь спасся риминійскій патріотъ Пьетро Ренци. Тосканскій герцогъ потребовалъ его выдачи, и на собраніи с.-маринскихъ гражданъ былъ принятъ гордый и краткій отвтъ: ‘Приди и возьми!’ При чемъ республика тотчасъ же вооружилась.
— Васъ раздавятъ! — предупреждали ихъ.
— Не сила даетъ побду, а Богъ!
Наконецъ, въ 1849 году, когда отправившійся изъ Рима въ Венецію съ двумя тысячами добровольцевъ Гарибальди былъ отраженъ въ двадцать разъ сильнйшимъ австрійскимъ отрядомъ и почти охваченъ имъ отовсюду, онъ бросился въ С.-Марино. Крохотная республика не испугалась могущественной и мстительной Австріи. Она немедленно приняла славнаго вождя подъ свою защиту, оказала ему всевозможную помощь, укрыла и спасла его отрядъ. На вс угрозы швабскихъ генераловъ капитанъ-регентъ отвчалъ одно: ‘Республика можетъ умереть, потому что на земл нтъ ничего вчнаго, но поступать иначе она не должна, ибо тогда самое ея существованіе было бы и нелпо, и безцльно. Мы врны своимъ принципамъ ради которыхъ С.-Марино прожило 1400 лтъ.
Въ 1851 году австрійцы ворвались было сюда съ громадными силами, требуя выдачи политическихъ бглецовъ и нашедшихъ здсь убжище итальянскихъ патріотовъ. С.-Марино опять рискнуло всмъ, но ни одной головы не отдало подъ обухъ австрійцамъ. Въ 1853 году великій герцогъ Тосканскій и папа соединились общими силами, чтобы покончить съ этимъ ‘осинымъ гнздомъ’. С.-Марино готовилось къ гибели. Нечего было и думать бороться съ надвигавшеюся грозой, но тутъ ему на помощь великодушно явилась Франція, и республика еще разъ была спасена. Съ тхъ поръ гордые и смлые республиканцы С.-Марино свято и благоговйно блюдутъ три дара, оставленныхъ имъ основателемъ маленькаго, но счастливаго народца каменоломовъ: честь, миръ и свободу. Борго все кипло народомъ, когда мы възжали въ него. На главной площади играли въ мячъ, и кругомъ, подъ арками толпились с.-маринцы, любуясь ловкостью и силой своихъ юношей. Съ балконовъ свшивались гирлянды цвтовъ, слегка колеблемыхъ втромъ. За желзною паутиной перилъ съ видимымъ любопытствомъ за нами слдили красивые глаза здшнихъ двушекъ и женщинъ. Путешественники здсь рдки, особенно осенью. Вдали звучали колокола, и изъ портала церкви, за которымъ во мрак блестли сотни огоньковъ, шла медленно и торжественно процессія съ крестами, хоругвями и статуей какого-то разодтаго въ шелкъ и бархатъ святого. Борго — средоточіе с.-маринской торговли. Это нкоторымъ образомъ банкъ и гостиный дворъ республики, и если бъ вы видли, какъ скромны и крошечны ихъ магазины! ‘Намъ большого не надо, роскошь здсь не въ ходу, щеголять незачмъ, да и не для кого. Наши женщины пока, къ счастью, украшаютъ себя цвтами, — и только. А цвты на здшнихъ поляхъ и зимою не переводятся!’ Зная, что вверху, въ столиц, лавокъ мало, я искалъ здсь какой-либо книги о республик. Кром многотомной ея исторіи, нтъ ничего.
— Чмъ же довольствуются с.-маринцы?
— Каждый въ дтств выноситъ изъ школы полное знаніе своего прошлаго… Ну, а объ турист мы пока не подумали.
И въ тон отвта такъ и звучало: чмъ васъ меньше будетъ прізжать, тмъ лучше.
Чистенькіе дома вс настежь. Входи, куда хочешь, и смотри. Крошечный отель Микетти. Стучусь, — не отпираютъ. Толкаю дверь, — оказалось, не замкнута. Въ столовой въ гостиной — никого… Номера откровенно показываютъ всмъ чистыя постели… Крикнулъ, — откуда-то появилась кошка, потянулась, заласкалась у моихъ ногъ, замяукала. И только. Я невольно разсмялся. Вспомнилъ сосдніе итальянскіе города. Попробуйте-ка тамъ не запереться, — и самого съ чемоданомъ вытащатъ. Впрочемъ, это еще и прежніе путешественники свидтельствовали о высокой честности с.-маринцевъ… Всякій сытъ, и у каждаго есть работа. Адамсъ писалъ нкогда: ‘Народъ здсь славится своею нравственностью и благоговйнымъ отношеніемъ къ справедливости’. Адвилъ говоритъ: ‘Это крохотное государство является великимъ по духу и добродтелямъ своихъ гражданъ’. Ботта заносилъ въ свой дневникъ: ‘Тутъ достоинство обходится безъ тщеславія и показа, спокойствіе и благочиніе — безъ тиранніи и притсненій, благополучіе — безъ зависти: народъ занятъ и производителенъ, благорожденные скромны и непритязательны. Обычаи и бдность с.-маринцевъ, ихъ трезвость и строгость — лучшій щитъ противъ заносимой чужестранцами порчи нравовъ. Никто не хочетъ чужого, всякій довольствуется тмъ, что имъ заработано. Нтъ соблазна видть лнивое самодовольство, праздную гордость и роскошь, достающуюся безъ труда. Потребности малы и съ избыткомъ удовлетворяются у себя дома’. Эти характеристики стараго писателя можно смло привести и о настоящемъ С.-Марино. Оно нисколько не измнилось, чмъ было, тмъ и осталось до сихъ поръ, представляя слишкомъ малую приманку для охотниковъ до чужого добра. Вс кончили школу, и потому всякій знаетъ свои права и обязанности, не поступится первыми, не станетъ сбрасывать на чужія плечи вторыя. Короче, священникъ въ Римини нисколько не преувеличиваетъ, рисуя мн въ конц суетливаго, жаднаго и добычливаго XIX вка эту удивительную государственную идиллію, осуществленную общиной каменоломовъ на своихъ скалистыхъ вершинахъ!..
Странный городъ, разв во сн увидишь такой!.. Его стны, башни, грозныя, защищенныя контрфорсами, ворота, его высокіе дома, церкви — все это, дйствительно, почти-что выросло изъ утесовъ, внчающихъ вершины Титана. Смотришь — и глазамъ не вришь, куда это тебя занесла фантазія. Узкія улицы, по сторонамъ фасады, отъ которыхъ ветъ средневковою легендой. Эти дома, похожіе на замки, точно висятъ надъ головою. А подъ ними, Богъ знаетъ какъ, на высот возносятся другіе, и все это сбито въ кучу, скомкано, слплено, все это смотритъ на васъ сотнями мрачныхъ оконъ, переулки изгибаются полипами, суживаются въ щели, щели расходятся, давая мсто площадямъ въ ладонь. Идешь, идешь по С.-Марино и вдругъ прямо лбомъ упираешься въ срыя, грозныя скалы, — он опять уходятъ въ выси, и на нихъ еще грандіозне и смле осли башни древнихъ крпостей… точно каменныя руки, эти башни протянули внизъ зубчатыя стны и крпко держатся ими за свои утесы. Крытые ходы къ воротамъ, защищеннымъ бойницами, такъ и ждешь, — тяжело откроются желзомъ кованныя двери, и на плиты этого узкаго коридора выдутъ въ стали и кольчугахъ, съ опущенными забралами черныхъ шишаковъ, воины полузабытыхъ романическихъ сказокъ. И вдругъ чудесный, небольшой соборъ, весь блый, свтлый, радостный, съ двумя рядами коринскихъ колоннъ, такой же блый, художественно-стильный Palazzo del Principi, похожій на этотъ дворецъ, которымъ такъ гордится Флоренція на своей Piazza degli Signori… Смотришь, любуешься, невольно улыбаешься счастливо и ясно этому недавнему сооруженію и переводишь съ него глаза на памятникъ ‘Свобод’: незатйливый, маленькій, но какъ къ лицу этой крошечной площади, этому дворцу, всей этой республик каменоломовъ. У него, у этого памятника, своя исторія, и смшная, и трогательная, но о ней посл… Отсюда ступени внизъ, опять улица, такая же, какъ и вверху… добрая половина ея занята громаднымъ домомъ. Даже и не ожидаешь встртить такой въ С.-Марино. Спрашиваю: что это? Оказывается, мстный лицей. Да неужели здсь столько найдется учениковъ, чтобы наполнить его обширныя аудиторіи? Нтъ. Сюда идутъ учиться со всхъ концовъ Италіи… Зачмъ, къ чему? Вдь, королевство полнымъ-полно всякихъ университетовъ, школъ, коллегій, лицеевъ, институтовъ… ‘Да, но здсь молодежь растетъ въ здоровомъ горномъ воздух и въ здоровыхъ человческихъ понятіяхъ. Отсюда она выходитъ и чище, и лучше, чмъ изъ чиновничьихъ центровъ’.
Дйствительно, странный городъ. Нкоторые называли его орлинымъ гнздомъ, но оно слишкомъ разрослось для этого. Я пріхалъ сюда, когда въ сторон, за Тосканскими Апеннинами, гремла гроза, и заходило солнце, а надъ С.-Марино бжали куда-то изорванныя и испуганныя тучи. Прощальные лучи зажигали ихъ, он горли всми цвтами радуги на зеленоватомъ неб, которое такъ любили Корреджіо и Гверинно. Мирное и кроткое, оно спокойно смотрло на хаосъ разбушевавшейся стихіи… Кругомъ передо мною былъ такой видъ, какого я не запомню. Я любовался Босфоромъ съ горы надъ Скутари, лазурью и тишиной Средиземнаго моря и бшенствомъ океана со скалъ Гибралтара, безчисленными вершинами Швейцаріи съ Монте-Бисбино, долинами Кавказа съ Аварскаго Койсу, но чудная панорама, разстилающаяся въ безконечную даль съ С.-Марино, заставляетъ забывать все. У васъ точно вырастаютъ крылья за плечами. Вамъ хочется ринуться въ просторъ, блещущій тысячами красокъ, ласкающій и манящій несчетными очертаніями. Сколько тутъ долинъ, и каждая дразнитъ васъ своимъ особымъ колоритомъ. Одн, какъ подставленныя пригоршни, видимы вамъ до послдней черточки ютящихся въ ихъ глубин крестьянскихъ домовъ, до малйшаго извива золотыхъ дорожекъ и быстро текущихъ ручьевъ, съ ихъ садами, полями, виноградниками, съ цпкою ползучею зеленью, точно бархатная мантія, прикрывшая каменныя плечи утесовъ, другія курятся сроватымъ паромъ, и въ его таинственной дымк мерещится вамъ до такой степени прекрасный, поэтическій миражъ, что вы колеблетесь и перестаете врить глазамъ на этомъ рубеж обмана волшебной свто-тни и настоящей правды южной природы. Трещинами, щелями легли тснины и ущелья. Густо упали на нихъ лиловыя тни, и въ нихъ почти черною синью намтились выступы горъ, тусклымъ золотомъ — массивы скалъ и какими-то брезжащимися, колеблющимися пятнами (вотъ-вотъ пропадетъ изъ глазъ) — провалы безднъ. Холмы кружатся подъ вами перекрещенные, опоясанные дорогами, повитые сладкою дремой зелени, будто нарочно выросшіе для того, чтобы приподнять поближе къ небу то старую, разъ навсегда задумавшуюся башню, то гнздо слпившихся каменныхъ лачугъ, то блистающій навстрчу закату огненными очами своихъ оконъ крошечный городокъ… А надъ всмъ этимъ торжественно и царственно плывутъ несчетными грядами одна за другою въ какую-то божественную даль Апеннины, — не отдльными вершинами, нтъ, а именно какъ спокойный втеръ гонитъ по океану чудовищныя складки непрерывающихся во всю свою длину волнъ. Одна гряда подбжала къ самому морю, другая догоняетъ ее, сливаясь съ нею подножіями, заплескивая ее, точно пною, рощами и лсами, третья, могуче изогнувшись, подымается подъ моими ногами, четвертая ужъ торопится сюда отъ заката, а тамъ пятая, шестая, и Богъ знаетъ сколько ихъ, и за послдними, въ черноватомъ золот небеснаго огня, за долгій день заласканное солнцемъ, утомленное и жаждущее прохлады. Чу! вотъ надъ тою грядой разорвались тучи, сверкнула молнія, — гремитъ… срою, неясною занавсью волнуется дождь… изсохшая безъ него долина жадно пьетъ спасительную влагу… но втеръ все сильне и сильне.
Тутъ, надъ С.-Марино, онъ подлинно точно сорвать хочетъ все съ его утесовъ, — и дома, и людей, и башни, и руины. Одно за другимъ передъ нимъ уносятся надо мной облака цвта стынущей мди и еще глубже зеленоватое, благоговйное это небо, небо старыхъ итальянскихъ художниковъ и поэтовъ. А тамъ, вдали — полувоздушная Адріатика. Она припала къ земл и ласкается къ ней. Вонъ въ складкахъ прибрежныхъ рельефовъ Римини… За нимъ къ сверу мягко, нжно, чуть тронутые кистью геніальнаго художника, легли широкіе, спокойные заливы. Ихъ мысы глубоко врзались въ затишье морскихъ водъ, точно и земля хочетъ обнять ихъ своими могучими руками. Тамъ уже нтъ горъ. Тамъ зеленая, вся теперь мерцающая въ золотистой фат, равнина древней и монументальной Равенны, задыхающаяся отъ изобилія плодовъ земныхъ. Тамъ все растетъ и рвется вонъ изъ мры, и за ней, хоть и знаешь, что это невозможно, но все-таки пристально и упорно отыскиваешь глазами марево {Марево — зной, при мутной близн воздуха. Въ южныхъ и восточныхъ странахъ, особенно въ степяхъ знойное лто рождаетъ марево, гд нижніе слои воздуха — чистые и прозрачные — отражаютъ разные предметы, — озера, замки, зданія, или картины природы, которыя при приближеніи или исчезаютъ разомъ, или удаляются отъ путника.} тихой Падуи и августйшей Венеціи, этой развнчанной королевы, но все-таки королевы Адріатическаго моря… А ближе между Равенискою гладью и Апеннинами — неужели это блое пятнышко — Фаэнца, а праве Форли и еще Чезена. Обойдите скалы С.-Марино и съ другой стороны вы увидите родину Россини, идиллически свтлое Пезаро, еще задыхающееся въ своихъ средневковыхъ стнахъ, какъ растолствшій рыцарь въ латахъ Фано, и веселую Синигалію. Вонъ громадами своими глубоко ворвался въ море и давитъ его могучею пятой тяжелый массивъ. Тамъ Анкона, хотя вамъ ее не увидть отсюда. Зоркіе люди отыскиваютъ на горизонт къ югу и Gran Sasso d’Italia, но я его не различалъ.
Втеръ все сильне и сильне рветъ съ утеса, невольно хватаешься за его выступы, и вдругъ меня опять охватываетъ недавній ужасъ. Всюду скалы точно выпускаютъ свои каменные побги надъ провалами въ эту общую бездну вселенной, застывшей въ своей красот подъ гордымъ С.-Марино. Он висятъ надъ пропастями гранитными скрижалями, карнизами, опрокидываются внизъ тысячами расщелившихся капризныхъ отлетовъ, и на нихъ, свсивъ ноги, сотни все такъ же сытенькихъ, выхоленныхъ и вымытыхъ, краснолицыхъ дтишекъ. Что у нихъ здсь нтъ другого дла что ли? Нкоторыя лежатъ себ на животахъ и болтаютъ надъ провалами ручонками и кудлатыми головенками. Встрчаются и такія, что беззавтно взапуски бгаютъ по этимъ головокружительнымъ рубчикамъ. Оказывается, сегодня внизу въ Кіезануово, одномъ изъ с.-маринскихъ городковъ — республиканская ‘banda musicale’ даетъ обязательный очередной концертъ. Звуки его хорошо слышатся съ этихъ утесовъ, и дти наслаждаются незатйливыми маршами и отрывками изъ оперъ съ столь неудобныхъ и опасныхъ позицій.
Когда я пріхалъ въ С.-Марино, коляска остановилась у городскихъ монументальныхъ воротъ. По городу здить нельзя, улицы идутъ слишкомъ круто и притомъ иногда ступенями. Вышелъ спокойно носильщикъ, взялъ мои вещи, вскинулъ ихъ себ на плечи и поплелся.
— Въ какой отель вы меня ведете?
— Въ лучшій и… единственный: Albergo del Titano.
Всползли изъ одной улицы въ другую, — уморительная гостиница. Чистенькая, ясная, еще недостроенная. Ее оканчиваютъ, по мр того, какъ собираютъ мзду съ туристовъ. Комнаты — опрятности поразительной, но точно ячейки въ толщ камня. Отъ одной къ другой вверхъ — смшная лсенка безъ перилъ. И вс вразбродъ, а еще выше только что сложенныя стны, точно колодезь. Тутъ еще не приладили клтушекъ для нашего брата.
— Что стоитъ эта комната?
И хозяинъ, и носильщикъ на меня удивленно взглянули. Вотъ-де невжа, чмъ интересуется. Наконецъ, первый нехотя отвтилъ:
— Сколько дней останетесь?
— Не знаю, какъ поживется.
— Ну, столько лиръ и заплатите.
А лира ровняется по курсу нашимъ тридцати пяти копейкамъ. Согласитесь сами, что для столицы великой державы это немного!
Сложили мои вещи. Спросили, не надо ли мн чего. Носильщикъ получилъ свою мелочь и вдругъ заторопился.
— Я бы васъ охотно провелъ по городу и познакомилъ съ нимъ, но… сейчасъ у насъ, несмотря на праздникъ, засданіе consiglio gnrale…
— А вамъ что до этого?
— Мн?… вотъ теб и на! Да я-то, вдь, тоже членъ государственнаго совта.
Оказался одинъ изъ совтниковъ. Спокойно пожалъ мн руку и заторопился въ Palazzo del Principe.
Palazzo del Principe очень красивъ, и С.-Марино имъ гордится по праву. Во-первыхъ, чтобъ его воздвигнуть, надо было маленькой республик напрячь вс свои силы и пустить въ дло всякіе рессурсы. Онъ покоится величественнымъ переднимъ фасадомъ на трехъ аркахъ, производящихъ довольно сильное впечатлніе, когда впервые попадаешь сюда на этотъ форумъ горнаго гнзда свободныхъ и хорошихъ людей… За арками, въ глубин — входъ, сквозь который вы видите монументальную мраморную лстницу, ведущую въ великолпное зало совта, гд теперь, между прочимъ, засдалъ мой носильщикъ. Надъ дворцомъ выросла чудная башня, легкая, стройная, художественная, какъ и весь онъ… Посреди площади, на темномъ цокол — свтлая статуя свободы держитъ въ рук знамя республики. Памятникъ милый, изящный, какъ и весь этотъ форумъ со своимъ палаццо… Обхожу ‘Свободу’, и вдругъ позади, въ ея пьедестал вдланъ медальонъ съ почтеннымъ дамскимъ профилемъ, ничего не имющимъ общаго съ аллегорическимъ изображеніемъ ‘Liberta’. Зачмъ онъ тутъ, и чмъ эта барыня могла прославиться? Всматриваюсь, — профиль общенмецкій. На мое счастье, Богъ послалъ мн воспитанника мстнаго лицея, и нмка во-первыхъ, оказалась американкой, а во-вторыхъ — республика ей именно обязана этимъ памятникомъ. У С.-Марино хватило денегъ на дворецъ, ну, а на монументъ — увы! Казначейство было уже пусто. Тогда нкоторая Оттилія Гейротъ Вагенеръ заказала знаменитому скульптору Галети эту статую и подарила ее республик. Благодарный С.-Марино вдлалъ медальонъ съ ея профилемъ въ цоколь памятника и выгравировалъ внизу подходящую надпись. А на торжественномъ собраніи генеральнаго или государственнаго совта, — называйте его какъ хотите, — правители республики подъ предсдательствомъ своихъ капитановъ-регентовъ возвели счастливую Оттилію (Аделаида тожъ) въ высокое достоинство герцогини Аквавива и патриціанки С.-Марино.
— Намъ это, знаете, ничего не стоило, ну а ей все-таки пріятно, — объяснилъ мн на слдующій день мой носильщикъ, членъ государственнаго совта.
Небольшой, весь въ блыхъ мраморахъ, изящный, свтлый и радостный соборъ С.-Марино отдланъ только недавно. Теперь онъ является славнымъ памятникомъ республики, которая хоронитъ здсь всхъ своихъ выдающихся людей. Соборъ, какъ и дворецъ — общественное достояніе. Какъ-то черезъ нсколько дней зашелъ я сюда и былъ невольно пораженъ представившимся мн зрлищемъ. На плитахъ сидла сотня-другая мстныхъ двушекъ, очевидно сошедшихся снизу изъ ‘городовъ’ республики — изъ Монджіардино, Фіорентино, Казало, Фаэтано и Кіезануово. Мужчинъ не было. На меня удивленно взглянули — и только. Смотрю, — священника нтъ, что бы это значило? Никто не молится, — напротивъ, идетъ общая болтовня. Потомъ вдругъ веселая и стройная поселянка встала, подошла къ одной изъ капеллъ, гд похороненъ ‘отецъ отечества’, Антоніо Онофри, и, опираясь о мраморную доску, на которой начертано его имя, начала говорить съ большимъ жаромъ, убдительностью и даже не безъ нкоторыхъ ораторскихъ пріемовъ. Я вслушался. Мстное нарчіе все-таки понятно знающимъ итальянскій языкъ. Оказывается, что вся милая и здоровая молодежь, выросшая на полевомъ труд, собралась подать въ Совтъ просьбу объ открытіи въ Борго, внизу, высшей женской школы, которая соотвтствовала бы такой же имющейся тамъ мужской. Мстныя двушки уже не удовлетворяются четырехклассными училищами и требуютъ боле широкаго образованія. Синьорина Біанка Каструччіо въ очень сильныхъ выраженіяхъ проводила ту мысль, что ‘между нами-де блоручекъ нтъ. Всмъ извстно, — мы работаемъ теперь, какъ наши отцы, братья и женихи. Въ семью мы вносимъ не меньше ихъ. Даже на ломкахъ камня разв, напримръ, Франческина Савелли добываетъ мене ея Піетро? Почему же мужчины устроили для себя все, что въ средствахъ ‘республики’, а o насъ не подумали?.. Но если о насъ не заботятся они (и хорошо длаютъ), то мы не должны забывать правила: самъ себ помогай. Нечего разсчитывать на другихъ. Мы достаточно сильны, здоровы и неутомимы, чтобы не разсчитывать на чужія плечи и руки. Возьмемся сами за это дло и доведемъ его до конца. Испытаемъ сначала все, что можно, постараемся добывать себ права на образованіе и возможность его мирными и кроткими путями… а если это не подйствуетъ, если Совтъ и регенты не дадутъ намъ законнаго удовлетворенія, то мы объявимъ войну. Ршимъ, что пока не будетъ осуществлена наша мысль, — ни одна изъ насъ не выйдетъ замужъ…’
Я ожидалъ грома рукоплесканій, но вмсто того послышался общій ропотъ. С.-Маринки возстали противъ такого крутого оборота. Он всмъ могли рискнуть, только… не замужествомъ.
— Мы найдемъ способы заставить насъ слушать. Наши женихи не виноваты будутъ, если Совтъ заупрямится. Мы вс явимся въ палаццо. Посмотримъ, какъ старики устоятъ.
Он говорили еще долго. Поднялся было вопросъ, зачмъ тутъ посторонній, — очевидно, дло касалось моей нескромной особы. Но очень живая и бойкая блондинка съ черными глазами и вздернутымъ носомъ остановила протестантокъ:
— Чего вы раскудахтались. Пусть онъ вернется и разскажетъ у себя, гд-нибудь тамъ, знаете, далеко, что мы не такъ глупы, какъ другія итальянки. Мы здсь ничего постыднаго не говоримъ и не предлагаемъ!..
Такимъ образомъ меня оставили въ поко.
Въ этомъ маленькомъ собор крохотнйшей изъ республикъ прекрасная статуя св. Марино, которому и посвящена базилика {Базилика — въ древнемъ Рим — общественное зданіе для суда, въ христіанское время — зданіе церкви.}. Тутъ же Лоретская мадонна Гверчино и дв милыхъ картины Тоничини. Но величайшею святыней считается все-таки гробница благо мрамора, въ которой покоится Антоніо Онофри. Въ самомъ дл, онъ не только умлъ наносить смертельные удары врагамъ республики, но и обнаружилъ глубокую государственную мудрость, отказавшись отъ предложеннаго Наполеономъ Бонапарте округленія ея владній насчетъ Тосканы и Папской области. Прими онъ этотъ даръ, потомъ, когда императора заперли на св. Елену, самое С.-Марино было бы уничтожено и включено въ предлы той же Тосканы.
Рядомъ съ соборомъ — капелла {Капелла — небольшое зданіе — для церковной службы, для чествованія какой-либо святыни, иногда пристройка къ церкви.}, выстроенная Антоніо Серра. Для нея — увы!— уничтожили одну изъ величайшихъ древностей, храмъ, просуществовавшій тутъ тысячу двсти лтъ. Изъ капеллы лстница ведетъ васъ въ жилище С.-Марино, къ его каменному ложу, гд отдыхалъ этотъ скромный труженикъ, положившій начало республик горно-рабочихъ.
Учрежденія республики оригинальны. Первый ея статутъ утраченъ безслдно, существующій теперь остался почти безъ измненій съ тринадцатаго вка. Время и иныя общественныя условія внесли въ нее только нсколько смягченій, но не коснулись его по существу. Со времени Констанцкаго мира, когда большинство итальянскихъ свободныхъ городовъ вырабатывали себ т или другія демократическія учрежденія, С.-Марино оставалось врно своимъ. Попрежнему и теперь исполнительная власть здсь вврена двумъ консуламъ, называемымъ капитанами-регентами, избираемыми съ величайшею торжественностью: одинъ изъ числа ‘патриціевъ’ и другой непремнно изъ крестьянства на шесть мсяцевъ, съ 1-го апрля по 30 сентября и съ 1 октября по 30 марта. Одно и то же лицо можетъ вновь занимать этотъ почетный постъ только черезъ три года, т. — е. по смн шести паръ капитановъ-регентовъ. На ихъ отвтственности все теченіе длъ. Жалованья отъ республики они не получаютъ никакого, — только въ день выборовъ имъ вручается подарокъ по сту франковъ каждому капитану, — пируй во-всю! Возрастъ не служитъ препятствіемъ. Избираютъ недостигшихъ и тридцати лтъ. Государственный совтъ состоитъ изъ двадцати нобилей, двадцати горожанъ и двадцати крестьянъ, непремнно земледльцевъ. Эти избираются пожизненно, и каждый родъ, или большая ‘фамилія’, не можетъ дать боле одного члена въ совтъ. Ему принадлежитъ власть законодательная. Онъ замнилъ собой прежній совтъ, составлявшійся до тринадцатаго вка изъ всхъ отцовъ семействъ. Умирающіе пополняются по указанію самого совта. Двнадцать членовъ государственнаго совта составляютъ постоянную управу. Она называется здсь ‘собраніе XII’. Восемь членовъ ХІІ-ти ежегодно переизбираются, такъ что составъ этой вчно-бодрствующей комиссіи обновляется очень часто. Они изъ своей среды избираютъ двухъ секретарей, одного по дламъ внутреннимъ, другого по вншнимъ. Сверхъ того, въ длахъ правленія принимаетъ участіе ‘правительственный конгрессъ’ изъ девяти гражданъ, онъ занятъ экономическими длами республики и конгресса по сношеніямъ съ границей. Трое судей, избираемыхъ каждые три года, вдаютъ мстную юстицію. Одинъ изъ нихъ судитъ дла гражданскія и производитъ слдствіе по уголовнымъ. Второй является первою инстанціей для этой уголовщины. Третій ршаетъ апелляціонныя жалобы на первыхъ двухъ. Совтъ XII-ти является послдней и уже верховной инстанціей. Его постановленія являются закономъ и указаніемъ. Въ то время, когда вся Европа руководствовалась еще варварскимъ и жестокимъ законодательствомъ, отразившимъ на себ духъ средневковой нетерпимости и мстительности, — уголовный кодексъ республики С.-Марино уже являлся большимъ шагомъ впередъ къ усовершенствованію правосудія и смягченію нравовъ. Мстные итальянскіе авторитеты въ этомъ отношеніи отдаютъ ему преимущество передъ своимъ законодательствомъ. Въ то время, какъ всюду въ Европ смертная казнь существуетъ подъ тмъ или другимъ видомъ, 26-го августа 1864 года государственный совтъ С.-Марино объявилъ ее уничтоженною на вки вковъ въ республик, какъ остатокъ жестокаго варварства.
Позволяю себ удлить нсколько строкъ моего бглаго очерка воспоминаніямъ с.-маринцевъ о Гарибальди. Оны еще тутъ живы и ярки, и такъ какъ республика событіями бдна, то разсказы объ этомъ возбуждаютъ и теперь такое же впечатлніе, какъ и на первыхъ порахъ. Маленькая страна ими, такъ сказать, связала и самое себя съ общимъ героическимъ движеніемъ Италіи въ 1849 г. Разумется, для нея было бы безопасне отказать великому народному вождю въ убжищ. Этимъ самымъ она угодила бы и всемогущимъ тогда австрійцамъ — и сыграла бы въ руку герцогу Тосканскому. Но С.-Марино въ самые рискованные моменты своего прошлаго мало сообразовалось съ скоропреходящею выгодой. Оно, дйствительно, служило принципамъ и, благодаря имъ, существуетъ и до сихъ поръ, нисколько не угрожаемое моремъ объедименной Италіи, волнующимся вокругъ этого маленькаго и спокойнаго островка. С.-Марино въ этомъ эпизод съ Гарибальди ставило на карту все. Я не говорю уже о непосильныхъ для республики расходахъ, но австрійскій главнокомандующій уже обсуждалъ планъ занятія горы Титано съ ея ‘столицей’ и готовилъ манифестъ объ уничтоженіи статута. Разумется, С.-Марино дралось бы отчаянно, но что могла сдлать горсть храбрыхъ и убжденныхъ людей противъ десятковъ тысячъ кроатовъ, гонведовъ, тирольскихъ стрлковъ, швабской пхоты и внской гвардіи?— Умереть только.
— И наши отцы умерли бы! — разсказывалъ мн, сверкая глазами, юноша, сынъ одного изъ ‘совтниковъ’ того времени.
— Титанъ сталъ бы великою могилой маленькаго народа!
Въ ночь на 29 іюля 1849 года капитанъ-регентъ Доменико-Маріа-Белщони былъ разбуженъ неожиданнымъ постителемъ. Ему доложили, что ‘офицеръ въ красной рубашк’, квартирмейстеръ генерала Гарибальди, проситъ его выслушать.
Съ утра внизу гремли выстрлы. Тамъ, въ глубокихъ долинахъ шелъ отчаянный бой, и, прислушиваясь къ его отголоскамъ, с.-маринцы уже знали, что это отступающіе защитники Рима отражаютъ нападеніе превосходныхъ непріятельскихъ силъ.
— ‘Съ бьющимся сердцемъ и со слезами на глазахъ мы слдили за этой трагедіей внизу. Что мы могли сдлать на нашихъ скалахъ для этихъ героевъ?’ — разсказывалъ очевидецъ.
Бельцони приказалъ ввести посланнаго. Тотъ, войдя, упалъ, какъ подкошенный, — такъ онъ былъ истомленъ. Давъ ему отдышаться, регентъ спросилъ:
— Чмъ могу служить вашему доблестному генералу?
— Гарибальди, именемъ нашего общаго отечества, проситъ разршенія пройти черезъ территорію республики съ остатками своего отряда. Это единственная дорога къ морю. Другого пути къ спасенію намъ не остается!
Бельцони колебался. Въ самомъ дл, на немъ одномъ лежала теперь отвтственность за существованіе республики.
— Сколько вы еще можете продержаться?
— До послзавтра.
Регентъ написалъ генералу, что во имя принциповъ, которымъ онъ служитъ, онъ, Бельцони, умоляетъ его не доводить до гибели ‘старое убжище мира и свободы’.
Прошли еще сутки. С.-маринцы, сами изнемогая отъ жалости и тоски, слышали опять въ теченіе дня отголоски битвы въ голубыхъ долинахъ внизу. Ружейные залпы то разгорались, то разсыпались и дробились въ трескотню перестрлки. Грохотали австрійскія орудія. Порою вспыхивали возгласы ‘да живетъ Италія’, и наверху знали, что тамъ внизу, съ остатками храбрыхъ, Гарибальди, истощая послднія усилія, кидается, какъ отступающій левъ, въ атаку на швабовъ. Наконецъ, къ капитану-регенту опять явился второй посолъ отъ народнаго вождя. Это оказался знаменитый отецъ Уго-Басси. На немъ лица не было. Глаза его блуждали, ноги едва двигались, платье его въ лохмотьяхъ и залито кровью. Голосомъ, дрожавшимъ отъ глубокой печали, онъ только и могъ выговорить:
— Послднія силы истощены. Мы деремся голодные второй день. У насъ ничего не осталось. Наши раненые умираютъ въ мучительной агоніи, — безпомощные и брошенные на произволъ судьбы. Намъ можетъ помочь только гостепріимная республика. Пошлите намъ хлба и воды.
Бельцони былъ тронутъ до слезъ. Онъ понялъ, что есть моменты, когда личный эгоизмъ, спокойствіе цлой страны должны быть приносимы въ жертву величія чужого несчастья. Онъ оставилъ Уго-Басси у себя, а самъ сбжалъ со скалъ внизъ, будя жителей республики, и приказывалъ имъ сносить къ гарибальдійцамъ състные припасы, платья, одяла, поднялъ мстныхъ аптекарей и врачей и послалъ ихъ оказать немедленную помощь раненымъ, которымъ открыли дома на границ.
Везд зажгли огни, с.-маринцы варили пищу, чтобы тотчасъ же отправить ее дальше. Открыли погреба со старымъ виномъ. Никто и ничего не жаллъ для ‘братій’, какими они считали гарибальдійцевъ. Агентъ австрійскаго правительства, жившій здсь, горячо протестовалъ, но Бельцони отвтилъ ему, что никакая сила въ мір не можетъ помшать ему накормить голодныхъ, напоить жаждущихъ и пріютить раненыхъ.
На зар 30 іюля австрійцы, къ которымъ за ночь подошли еще свжіе полки, уже чуть не сто на одного, кинулись на гарибальдійскій отрядъ. Они сверху открыли по нимъ страшный огонь въ то время, какъ пхота остановила его въ долин. Полковникъ Форбасъ хотлъ еще держаться, но его солдаты стремительнымъ натискомъ швабовъ были опрокинуты на территорію республики. Дв тысячи человкъ пшихъ и конныхъ изнемогали отъ истощенія и ранъ, изодранные, окровавленные поднялись къ Титану съ знаменами и оружіемъ. Австрійцы кинулись было за ними, но на границ вдругъ живою стной выросли с.-маринцы.
— Пропустите!— кричали имъ нмцы.
— Здсь республика С.-Марино. Тутъ нтъ мста ни бойнямъ, ни преслдованіямъ.
Спокойствіе и ршимость маленькаго народца были таковы, что швабскіе полки остановились, какъ заколдованные. Никто изъ австрійскихъ солдатъ не смлъ войти въ Сіеравалле.
Усталый Бельцони самъ сходилъ уже внизъ, какъ передъ нимъ, окруженный своимъ штабомъ, точно изъ земли выросъ Гарибальди, верхомъ въ красной рубашк. Хоть и спокойный, онъ былъ страшно блденъ и измученъ, каждая черта его лица говорила о томъ, что онъ вынесъ за послднее время. не сходя съ лошади, онъ обратился къ регенту:
— Гражданинъ-президентъ! Я являюсь къ вамъ, какъ бглецъ, ищущій убжища, и какъ такого — примите меня. Мои солдаты умираютъ отъ усталости и изнеможенія, перешли ваши границы ради хлба и отдыха. Они здсь сложатъ оружіе и тутъ, на священной земл свободы и мира, я прекращаю войну за независимость моей Италіи. Вамъ предоставляю переговоры съ врагомъ о спасеніи тхъ, кто послдовалъ за мной.
— Милости просимъ ‘ищущихъ убжища’, — отвчалъ Бельцони.— Ваши солдаты будутъ накормлены и одты, вашимъ раненымъ оказана всевозможная помощь. Ихъ уже переносятъ въ наскоро устроенные госпитали. Ни въ лкарствахъ, ни во врачебной помощи не будетъ недостатка. Я уже позаботился разослать людей въ Римини, Пезаро и Чезену, призывалъ сюда медиковъ… Отъ всей души принимаю на себя порученіе ваше начать переговоры съ австрійцами. Вы такимъ образомъ избавляете нашу республику отъ потрясеній и гибели войны не по силамъ.
— А разв вы были готовы на нее?
— Неужели мы остались бы спокойными и равнодушно смотрли бы, какъ враги передъ нашею границей начали-бы убивать лучшихъ сыновъ Италіи?
— Быть можетъ, гражданинъ-президентъ, настанетъ пора, когда эти золотыя слова будутъ лучшимъ щитомъ для доблестнаго С.-Марино отъ всякихъ покушеній на его свободу и независимость!
Гарибальди пожалъ ему руку и отправился со своимъ штабомъ въ монастырь капуциновъ, на пути въ одинъ изъ городковъ республики — Фіорентино. Въ обители его съ распростертыми объятіями приняли отецъ Бенедетто де-Фано и отецъ Рафаэль, въ молодости самъ дравшійся за свободу Италіи. Кстати, объединенное и безопасное отъ всякихъ покушеній извн ‘королевство’ отблагодарило какъ слдуетъ монаховъ. Оно закрыло около Пезаро монастырь, куда впослдствіи перешли оба эти инока, и отецъ Бенедетто, чтобъ не умереть отъ голода, просилъ милостыню, бродя по Адріатическому побережью. Отецъ Рафаэль, къ счастью для себя, скоро умеръ.
Монастырь, какъ этотъ, такъ и францисканцевъ, были широко открыты для раненыхъ. Тутъ было больше простору и сюда перенесли ихъ всхъ снизу. Гарибальди, хотя и самъ чуть не умиралъ отъ голода, распоряжался этимъ, не отходя отъ своихъ солдатъ. Прежде всего надо было водворить порядокъ между ними. Онъ запретилъ имъ подыматься въ городъ вверху и объявилъ, что всякая непріятность, сдланная ими гостепріимнымъ хозяевамъ, повлечетъ за собою строжайшія наказанія. Уложилъ раненыхъ и, только убдясь, что имъ доставлено все необходимое, отправился въ С.-Марино. Въ его ворота онъ въхалъ въ сопровожденіи своей Анниты, Уго-Басси, полковника Марокетти, майора Ченни и другихъ. Вс они направились къ хозяину скромной кофейной Симончини, звавшему ихъ къ себ, и тутъ, наконецъ, могли хоть немного передохнуть. Я видлъ эту маленькую и простенькую кофейную. Въ ней при мн крестьяне снизу вели бесду о цнахъ на вино и на поленту. Въ окна сіяло такое нжное, такое лазурное небо, и все кругомъ было такъ спокойно, тихо и кротко, что даже странно было вспомнить о недавнемъ времени героическихъ битвъ и великихъ страданій. Вонъ въ томъ углу сидлъ, опрокинувъ усталую голову на руки, народный вождь. Рядомъ съ нимъ едва отводила душу красавица-жена, и кругомъ въ мертвомъ молчаніи отдыхали измученные бойцы, имена которыхъ теперь съ восторгомъ повторяетъ освобожденное отечество. Знали ли они тогда, что вся Италія черезъ какихъ-нибудь сорокъ лтъ покроется мраморными и бронзовыми памятниками въ честь ихъ великаго подвига? Молчаніе царило здсь, тяжелое, зловщее… Вс знали, что посланный отъ республики ведетъ теперь переговоры съ эрцгерцогомъ Эрнестомъ, пододвинувшимся къ Фіорентино. Его высочество, выслушавъ Джіамбатиста Бонелли (впослдствіи тоже регентъ С.-Марино), объявилъ: ‘Передайте имъ, что я не принимаю никакихъ условій, кром неограниченной покорности. Остального они могутъ ждать отъ моего милосердія, если… я увижу ихъ раскаяніе’.
Милосердіе австрійцевъ было хорошо извстно въ т времена. Не даромъ шварценберговскія крпости были полнымъ-полны узниками, носившими тамъ вмсто именъ нумера и забытыми всми. Впрочемъ, это было еще счастьемъ, потому что о нихъ вспоминали только для того, чтобы разстрливать внизу, во рвахъ. Для этого не нужно было даже императорскихъ распоряженій. Этимъ страшнымъ правомъ жизни и смерти облечены были сами коменданты, избиравшіеся между людьми жестокими и безжалостными, но пользовавшіеся репутаціей безусловной преданности.
— Я никогда не приму такого безчестнаго предложенія! — воскликнулъ Гарибальди, когда ему передали ршеніе австрійскаго эрцгерцога.
Положеніе было трагическимъ. Измученные солдаты колебались. С.-маринцы знали, что завтра австрійцы наводнятъ республику… но ни одинъ изъ нихъ не предложилъ Гарибальди покориться судьб. Напротивъ, старикъ Симончини, хозяинъ кофейни, служившій ему въ этотъ моментъ, проговорилъ сквозь зубы: