Между прочимъ.
Сборникъ разсказовъ..
Изданіе книжнаго магазина журнала
‘Артистъ’
въ Москв.
‘SAPHO’.
(Листки изъ дневника).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
Татьяна Щепкина-Куперникъ.
‘Sapho’, Щепкина-Куперник Татьяна Львовна, Год: 1894
Время на прочтение: 11 минут(ы)
‘Нтъ, я не героиня романа. Вс они жестоко ошибаются, находя въ моихъ глазахъ непонятную глубину и какую-то ‘сладостную тайну’, какъ выражается этотъ милый Юрій Андреевичъ. Правда, глаза мои недурны. Я это отлично знаю. Не даромъ же судьба создала меня женщиной. Кстати, какъ я ей за это благодарна! Какіе это восточные народы молятся каждый день: ‘благодарю тебя, о Боже, что ты не сотворилъ меня женщиной’. А вотъ я такъ очень этимъ довольна. Это чувство проснулось во мн… какъ теперь помню… въ тотъ день, когда я въ первый разъ услышала объясненіе въ любви. Мн было 16 лтъ. Я взглянула на себя въ зеркало, увидла вотъ эту граціозную фигурку, эти пушистые волосы, и вотъ эти самые лукавые глаза — и осталась довольна. Но это все пустяки, а главное то, что глаза мои говорятъ совсмъ не то, что имъ всмъ кажется.
Смотрю на нихъ… положимъ, хоть бы на Юрія Андреевича — и глаза мои, сама чувствую, то загорятся страннымъ огонькомъ, то подернутся какой-то дымкой нжности… а сама въ это время соображаю: ‘въ три часа надо прохать къ Роша за перчатками, а оттуда къ Лили. Успю или нтъ?’
И право, всегда мою голову занимаютъ самыя обыкновенныя вещи. Я, вроятно, очень пуста… По крайней мр мн никогда не хочется думать о чемъ нибудь серьезномъ и наоборотъ: вс пустяки кажутся мн ужасно важными и интересными.
Я могу по цлымъ часамъ сидть въ спальн у печки, смотрть какъ тамъ бгаютъ красные и синіе огоньки, и мн начинаетъ чудится, что это не кирпичи, а развалинъ какого-то готическаго аббатства, что эти черныя головешки — средневковые монахи, и воображеніе рисуетъ мн тысячу картинъ, и я способна забыть jour fixe у Гоницыныхъ и остаться дома.
Я не кокетка относительно костюмовъ, и разговаривать съ модисткой для меня мученье, но я могу цлое утро забавляться тмъ, что въ красивыхъ сочетаніяхъ драпирую шелкъ, газъ, набрасываю цвты,— для чего, для какой цли — неизвстно.
И передъ зеркаломъ я долго не засиживаюсь: свернула волосы въ узелъ, заколола толстой шпилькой, каплю духовъ, облачко пудры — и мой туалетъ готовъ, а найдетъ на меня — и я сижу, мняю прическу за прической, la vierge, la Marquise, но разв я въ это время себя вижу въ зеркал? Чужія лица проходятъ передо мной, вереницами скользятъ тни прошлаго — и я уношусь, уношусь такъ далеко, что Паш приходится три раза повторять: ‘барыня, кушать подано’…
Но самая сильная моя страсть, самая большая слабость — это духи. Духи, духи и духи!.. Какъ я ихъ люблю, какъ упиваюсь ими!.. Право, у всякого человка должно быть что нибудь, въ чемъ онъ находитъ забытье, опьяненье: вино, сигары, гашишъ, любовь…— у меня это духи. Ахъ, люди и все, что ихъ окружаетъ, такъ банально, такъ избито… что хоть въ чемъ нибудь разнообразіе — необходимо. А какое разнообразіе, какая тонкость ощущеній, какая неуловимая гамма оттнковъ въ духахъ!
Какъ Донъ Жуанъ въ поискахъ за идеаломъ своей души, я искала духовъ. Я перепробовала вс, выписывала изъ Парижа, Вны, Лондона, заказывала cur de Rose въ Константинопол, смшивала muse съ White rose, Lilas blanc съ Chypr’омъ, и наконецъ я нашла… я нашла духи, носящіе мое имя. Разв это не прелесть?
Сейчасъ я разскажу какъ это было.
Я очень дружна съ Лили.— У насъ мало врятъ въ женскую дружбу. И дйствительно, обыкновенно женщины скучаютъ другъ съ другомъ. Дло въ томъ, что наши женщины берегутъ все для мужчинъ: имъ он стараются показаться въ лучшемъ вид, для нихъ и туалеты, и остроуміе, и блескъ въ глазахъ, и извстное напряженіе нервовъ. Когда же он остаются другъ съ другомъ, то какъ-то сразу выдыхаются, спшатъ сбросить нравственный корсетъ, отдохнуть и приготовиться къ слдующимъ сеансамъ покоренія мужчинъ. Потому конечно он становятся невыносимо скучны. Что-же касается до меня, то я настолько одинаково отношусь къ мужчинамъ, къ женщинамъ, ко всему на свт что не мняюсь ни для кого и, если только могу быть интересна, то одинаково для тхъ и для другихъ.
Такъ вотъ, съ ней мы дружны. Мы видимся не очень часто, но всегда проводимъ съ удовольствіемъ т немногіе часы, которые бываемъ вмст. Всегда есть о чемъ поболтать, всегда пріятно взглянуть другъ на друга.
Такъ, года два тому назадъ, она влетаетъ ко мн, и, посл первыхъ поцлуевъ, еще не снявъ шляпки, объявляетъ:
— Ну-съ, изволь меня поблагодарить.
— Сколько хочешь! Merci! (поцлуй). И еще merci! (и еще поцлуй). А теперь — скажи, за что?
— Je connais ta belle passionette,— говоритъ она мн, но сознайся, что мило съ моей стороны достать духи, которые зовутъ такъ же, какъ и тебя.
— Какъ?! Софья?— спрашиваю я.— Да это нелпо и некрасиво!
— Но позволь — вдь для друзей ты всегда была Сафо! Такъ вотъ теб и духи Sapho!
Я бросилась къ ней на шею отъ восторга… И съ тхъ поръ это мои любимые духи. Такъ вотъ видите ли… Духи играютъ такую важную роль въ моей жизни, что почти съ каждыми изъ нихъ у меня связано какое-нибудь воспоминаніе, какой-нибудь случай.
Violette de Parme — мой первый балъ…
Fleur d’orange — день моей свадьбы…
Ороропах — красавецъ, гвардейскій офицеръ, prince Anatole, и безумное объясненіе въ любви за котильономъ…
Reine de la nuit — дивныя ночи у насъ на дач, гитара и ‘Задремалъ тихій садъ’…
Paris-Caprice — мое путешествіе заграницу.
Essence Mystrieuse — Лили…
И такъ много, много.. и теперь — если у меня вчера была мигрень, и если я сегодня проснулась съ сердцебіеніемъ — то это опять таки только изъ-за духовъ.
Дло въ томъ… только надо это понять какъ слдуетъ! Дло въ томъ, что третьяго дня меня ужасно разстроилъ Юрій Андреевичъ.
Въ сущности мн до него очень мало дла. Мн ршительно все равно, на кого съ восторгомъ будутъ глядть его темные, глубокіе глаза, — кого будутъ обнимать его сильныя руки,— на чьей груди будетъ отдыхать его благородная голова, такъ похожая на голову Ахилла на старой картин… кого?.. кого?.. Ну, конечно, забыла кого, все равно, я ее видла въ галлере Солдатенкова…
Я все отвлекаюсь!
Такъ вотъ, право, я къ нему совершенно равнодушна.
Но… я не знаю почему, третьяго дня я такъ разсердилась, такъ разсердилась, что страхъ.
Сидимъ мы съ Юрій Андреевичемъ у меня въ будуар. Я на кушетк, онъ на низенькомъ пуф рядомъ со мной.
Японскій фонарикъ таинственно освщаетъ комнату, надъ моей головой наклоняются вырзные листья пальмы, и въ воздух чуть слышенъ сладкій ароматъ ‘Sapho’.
— Вамъ нравятся эти духи, Юрій Андреевичъ?— спрашиваю я самымъ нжнымъ тономъ.
— Ничего себ!— отвчаетъ это чудовище.
— Вандалъ! вскрикиваю я.— Какіе-же по вашему лучше?— На его губахъ мелькаетъ загадочная улыбка, я вижу, я чувствую, что его глаза мняются — и онъ говоритъ:
— Мои любимые духи — Karylopsis.
О Боги! Карилопсисъ! Но знаете, карилопсисъ — это хорошо какъ рюмка коньяку, изрдка и въ очень небольшомъ количеств. А когда его много, то просто голова болитъ отъ этого удушливо-приторнаго запаха.
— Karylopsis!— говорю я.— Ну, у васъ дурной вкусъ.
— Позвольте мн знать достоинства моего вкуса, chè,re madame! возражаетъ онъ и улыбается, но какъ улыбается! О, за одну эту улыбку я готова была возненавидть его.
Сама не знаю почему, но я чувствовала что вся кровь отхлынула отъ моихъ щекъ…
Боже мой! Да это понятно, я обидлась за мои духи… только за духи… И я поклялась отомстить за нихъ.
Клянусь памятью Сафо, ихъ чудной патронессы,— они будутъ отмщены!’…
… ‘Прелестно. Я начала свое мщеніе.
Сегодня, не успла я встать съ постели… Положимъ это было не очень рано какъ разъ 12 часовъ.
Это самый лучшій часъ дня, по моему. Если полночь — часъ темныхъ силъ и привидній, то полдень наоборотъ, наврно часъ какихъ-нибудь свтлыхъ духовъ радости… Особенно если онъ такой, какъ былъ сегодня — яркій, голубой, солнечный!
Когда Паша раздвинула тяжелыя портьеры, этотъ полдень такъ весело ворвался алмазными брызгами въ мою спальню, радужными зайчиками заигралъ на стнахъ, столбомъ золотой пыли поднялся до потолка — что сразу развеселилъ и меня. Я встала гораздо бодре чмъ легла, и почему то мн вдругъ показалось, что мщеніе будетъ найдено.
Сижу я, еще не совсмъ одтая, въ кресл, пью кофе и чего то жду.
Растворяется дверь — и появляется Лили, такая свжая, розовая, обворожительная въ своемъ костюм: нжно-лиловый съ темно-зеленымъ. Я не могла бы ршиться надть эти цвта. Теперь не найдешь женщины безъ чего нибудь зеленаго или лиловаго. Но Лили такъ мила, что даже банальность не можетъ ее испортить. Удивительное лицо, которое придаетъ отпечатокъ оригинальности всему, что она ни наднетъ. Я убждена, что надвинь она клоунскій колпакъ на голову, и то о ней даже наши дамы скажутъ только: ‘Лили Брянская всегда по послдней мод!’ и закажутъ себ такіе же колпаки, но на нихъ это будетъ некрасиво.
— Безстыдница!— говоритъ она мн.— Такой день, а ты дома! И не одта!..
— Да, чудный день!— отвчаю я.— Кусочекъ сегодняшняго солнца врно попалъ теб въ глаза, и остался тамъ, потому что они у тебя особенно блестятъ.
— Это отъ радости!— хохочетъ она.
— Отъ радости? Чему-же ты радуешься?
— Чему? всему! Тому, что погода дивная, что мн только двадцать два года, что я блондинка, а не брюнетка, что я вижу свою petite Sapho и сейчасъ утащу ее гулять, ну — всему, всему!
Я была страшно рада, что она въ такомъ настроеніи. Когда Лили безпричинно счастлива и весела, у нея являются удивительно удачныя идеи..
— Я сидла и ждала радости,— говорю я ей.— И вотъ ты пришла.
— Жестокое разочарованіе?
— Наоборотъ, мн тебя нужно. Ты должна мн помочь.
— Въ чемъ угодно, берусь за все! Сегодня я чувствую въ себ столько силы, столько свжести! Ахъ, эта погода!
И она завертлась вальсомъ по комнат, задла юбкой вазонъ съ цвтами, выдрала мимоходомъ моему мопсу Бобику уши, что-то запла и наконецъ бросилась меня цловать за ушкомъ, тамъ, гд кончаются завитки моихъ пепельныхъ волосъ.
Когда этотъ вихрь кончился, я попросила ее посидть спокойно, и, пока она занялась gaufrettes (это наше любимое печенье), я объяснила ей свое затрудненіе Я разсказала ей все, qui, quoi et comment — и она поняла меня именно такъ, какъ я этого хотла.
Она ловила мои слова съ жадностью, закусивъ губки, пристально глядла на меня и повторяла: ‘je saisis… je saisis!..’
Не успла я кончить, какъ она подхватила мои слова:
— Отомстить! И я знаю какъ!
— Знаешь? Прелесть моя, говори!
— Слушай!.. и въ нсколькихъ словахъ она объяснила мн свой планъ, закончивъ свою рчь такъ:
— Помнишь? Въ ‘Прекрасной Елен’ — ‘trop de fleurs’, говоритъ Калхасъ. Ну такъ вотъ, это всегда скучно — ‘trop de fleurs!’
— О, милая, какъ мн тебя благодарить!
— Такъ одвайся же — и за дло!
Черезъ дв минуты я была готова, мы сли въ пролетку и отправились на Кузнецкій. У пассажа мы остановились и прежде всего направились въ А-laToilette.
— Пожалуйста, флаконъ Каrylopsis…
Приказчикъ принесъ намъ флаконъ: зеленая этикетка, и на ней японка подъ зонтикомъ, красный цвтокъ и журавли.
— Вотъ, вотъ! Такъ этого еще!
Онъ принесъ еще флаконъ.
— Нтъ, пожалуйста, все, сколько у васъ есть.
Удивленный, онъ принесъ цлый ящикъ — дюжину флаконовъ:
— Въ данную минуту больше у насъ не имется…
— Такъ вотъ это все.
Мы расплатились и вышли. Оттуда мы прошли по всмъ почти магазинамъ пассажа и нашли еще дв дюжины флаконовъ.
— Еще дюжину и довольно. демъ къ Шанксу! скомандовала Лили.— Такъ мы и сдлали.
Войдя въ магазинъ, первый, кого мы тамъ увидали — это былъ Юрій Андреевичъ.
Онъ выбиралъ записную книжку, но увидвъ насъ, поспшилъ къ намъ навстрчу.
— Какой добрый геній внушилъ вамъ зайти сюда, mesdames?— съ низкимъ поклономъ спросилъ онъ.
— Вроятно, le gnie des Parfums,— улыбнулась я, потому что мы пришли купить духовъ.
— Но здсь, кажется, нтъ ‘Sapho’.
— Пожалуйста,— обратилась я къ приказчику, флаконъ Карилопсиса!
Надо было видть выраженіе лица Юрія Андреевича. Лили такъ ущипнула мою руку, что я чуть не вскрикнула. Но дйствительно… эта торжествующая улыбка была нсколько преждевременна.
Наконецъ, мы закупили послдній транспортъ Карилопсиса и отправились домой.
Мы пошли пшкомъ, и Юрій Андреевичъ съ нами.
Я была въ чудномъ настроеніи, Лили также. Бываетъ такое настроеніе, что вотъ идешь по улиц — и теб хочется остановить всякого ребенка, улыбнуться каждой старушк, услышать благословеніе нищаго за необычно щедрую милостыню… и длать глазки всмъ мужчинамъ, которыхъ встрчаешь.
Вс дамы казались намъ красиве, вс магазины нарядне, вс улицы — чище подъ этими яркими лучами солнца, подъ этимъ голубымъ небомъ, словно вспомнившимъ о далекой Италіи.
Мы такъ хохотали, что это было просто shoking, особенно надъ одной фразой Лили.
Не могу не записать: elle en а de ces reparties parfois!
Зашелъ разговоръ, не помню почему, о Петербург.
— Вы конечно тамъ тоже были?— спрашиваетъ ее Юрій Андреевичъ.
— О, еще бы, два года.
— Весело вамъ тамъ было?
— Весело?— спокойно отвчаетъ она:— О, нтъ. Вдь я тамъ вышла замужъ.
Ахъ, какъ я ее понимаю! Я ни за что не выйду во второй разъ замужъ. Глупость хороша когда ее не повторяешь. Нтъ, я не создана для этого! Мн стоитъ почувствовать надъ собой цпи… хоть бы изъ паутины…и все-таки, мн сейчасъ же захочется ихъ разорвать.
Нтъ, есть что-то высшее въ неудовлетворенной страсти. На ступитъ удовлетвореніе — и стремленію конецъ. Но вчность стремленія… вчность желанія… Какая красота! Какая поэзія!..
Какъ я завидую этимъ двумъ тнямъ, Франческ-да-Римини и Паоло, что какъ сухіе листья кружатся по вол втра, въ вчныхъ объятьяхъ другъ у друга!.. И это — наказаніе? Право, я готова предположить, что Данте ошибся дверью и попалъ вовсе не въ адъ!..
Я опять отвлеклась… Мысли перегоняютъ одна другую, и такъ у меня всегда.
Такъ, вотъ, весь подъ впечатлніемъ Karylopsis’а, Юрій Андреевичъ былъ особенно любезенъ… Онъ даже просилъ позволенія зайти ко мн,— но я сжала локоть Лили и сказала:
— Я общала Лили завтракать у нея… Я такъ давно не видла Сергя Львовича!— Вотъ же ему маленькое наказанье за то, что я переиспытала!
Усаживаясь въ экипажъ, Лили шепнула мн:
— Ты не наказала сама себя?
— Но право-же, нтъ…
‘… Нашъ планъ, кажется, удаченъ.
Вся моя квартира продушена Карилопсисомъ. Мебель, ковры, гардины-залиты имъ. Пульверизаторъ не выходитъ изъ рукъ горничной. Сначала Юрій Андреевичъ былъ очевидно въ восторг отъ этого.
— О, какія сладкія воспоминанія!— сказалъ онъ мн какъ-то.
— И вы довольны?—спросила я. Но помните слова поэта:
… ‘Nessun maggior dolore,
Che ricordarsi del tempo felice
Nellа miseria’…
— Разв это miseria? Быть съ вами, слушать ваши причудливыя рчи, глядть въ ваши русалочьи глаза…
— И вспоминать del tempo felicè,?— перебила я его.— Полноте! Возьмите лучше книгу и почитайте мн вслухъ. Вотъ послдніе разсказы Mendes’а… Это будетъ полезне чмъ даромъ сотрясать воздухъ!
Онъ послушно взялъ книгу… Отъ нея такъ и повяло Карилопсисомъ…
‘… Я почти не отпускаю его отъ себя… Только потому, конечно, чтобъ онъ больше былъ въ этой атмосфер.
Все, его пальто, шляпа, перчатки — давно надушены Карилопсисомъ. Края его стакана вытерты Карилопсисомъ. Его сигары смочены Карилопсисомъ. Я даже живые цвты безжалостно порчу и душу ихъ чашечки Карилопсисомъ. Простятъ ли мн они?..
Но я мщу почти за нихъ — я мщу за Сафо! Я страшно люблю это имя. Я вообще люблю Сафо. Какой-то далекой звздой сіяетъ мн ея образъ изъ тьмы вковъ…
Недавно я прочла книгу одного нмецкаго ученаго… Конечно, я забыла какъ его зовутъ… Но тогда я готова была летть въ Берлинъ, чтобы найти его и расцловать.
Такъ вотъ онъ доказываетъ, что Сафо вовсе не была той некрасивой, мужественной женщиной, какъ ее считаютъ многіе — наоборотъ, что она была небольшаго, роста, стройная, изящная женщина, эта пышноволосая, дивная Сафо’ — какъ говоритъ о ней безумно влюбленный Алкей. О да, да! Только женщина во всемъ значеніи этого слова могла писать такіе гимны Киприд:
‘… Вчно юная, вчно прекрасная,
Я зову тебя съ страстной мольбой.
Не терзай. Афродита всевластная,
Истомленнаго сердца тоской!..’
О, эта канцона Сафо! Сколько силы, сколько страсти въ ней! Какой отзвукъ на неё въ моемъ сердц!…
‘.. Дай мн счастія, дай мн забвенія,
Дай свободною грудью вздохнуть!..’
Но только та Сафо.. и эта…
Какая разница!
Та — великая, свтлая, со своею божественной лирой,— и эта — ничтожная, обыкновенная женщина…
Но нтъ! Пусть не дано мн въ чудныхъ строфахъ изливать свои чувства — и все таки поэзія есть въ моей душ, и даетъ мн незабвенныя минуты…
Сафо! Я не хочу уступать теб… въ умньи любить!..
Что я пишу? Разв я люблю? Разв я хочу, разв я могу любить? Нтъ, меня hl манитъ любить такъ, какъ любятъ люди, съ грубыми порывами, съ ядомъ ревности, съ земною лаской…
Я бы хотла любить такъ, какъ любятъ цвты…
Ну что это? Кажется Кагуlopsis начинаетъ дйствовать на мою голову. Вотъ были бы мило…’
‘…Все лучше и лучше. Онъ начинаетъ морщиться.
На дняхъ я вмсто ликера подлила ему въ кофе Карилопсиса. C’tait le comble.
Плохо одно, что не только на него, но и на меня начинаетъ дйствовать Карилопсисъ.
А онъ вчера уже жаловался на головную боль. Я цлый день не отпускала его отъ себя и каждыя пять минутъ пульверизировала вс комнаты. Онъ начинаетъ что-то подозрвать, по крайней мр сегодня онъ очень удивлялся быстрой перемн моего вкуса…
Нтъ! Я не могу! Голова кружится…
Вс платья продушены этимъ навязчивымъ запахомъ… ахъ, нтъ остался одинъ пенюаръ, crpe Rose-th… уютный и легкій…
Идея! Надну его и уду изъ дома. Я должна отдохнуть отъ Карилопсиса.
Но куда въ пенюар?
Ротонду, платокъ — и къ Лили!’
‘… Я еще не могу опомниться отъ всего этого.
Послдніе три дня мы не разставались съ Юрій Андреевичемъ. Онъ, кажется, вбилъ себ въ голову, что обязанъ этимъ моему желанію быть съ нимъ…
Право, я не стану его разуврять!
И такъ, эти три дня taient tout fait parfums au Karylopsis.
Но чего мн это стоило!
Я шла на вс жертвы. Я позволяла ему цловать свои руки, чтобы только сильне чувствовалъ онъ этотъ запахъ.
Karylopsis былъ повсюду. Боже, какъ это меня утомило! Даже онъ замтилъ голубыя тни у меня подъ глазами… Мудрено ли? Я дв ночи не спала отъ мигрени.
Но и онъ страдалъ не меньше меня. Я это видла. И вотъ, наконецъ, сегодня… о, побда!
Онъ является — въ рукахъ у него громадный флаконъ баккара.
Я смотрю на него.
Вдругъ онъ опускается передо мною на колни и задыхающимся голосомъ говоритъ…
Что бы вы думали?
Une dclaration?
О нтъ!
Онъ только говоритъ:
— Умоляю васъ на колняхъ, перемните духи! Я побжденъ, я отказываюсь отъ Карилопсиса!
— Вы такъ любили его?— лукаво протягиваю я.
— Да, не стану скрывать — любилъ. Но Sapho вытснила изъ моей души вс прежнія воспоминанія! Sapho — царица моя теперь!..
И такъ — я побдила.
То есть нтъ, побдили мои духи, но побжденныхъ несомннно двое:
Карилопсисъ и Юрій Андреевичъ!
Можетъ быть я поступила немного неосторожно…
Но побдителей не судятъ!
Въ то время, какъ я думаю все это, онъ вдругъ принимается цловать мое платье, мои руки, бормочетъ несвязныя слова… я смутно слышу: ‘люблю… обожаю… моя Сафо!..’ Право, онъ былъ какъ безумный.
Ахъ, какъ Карилопсисъ скверно дйствуетъ на голову!
Кстати раздался звонокъ — это была Лили.
Она всегда кстати. Есть же такіе люди!
Въ моихъ глазахъ… нтъ, врне въ его глазахъ она сразу прочла мою побду, потому что улыбнулась и сказала:
— Ну, Сафо, теперь ты можешь дезинфецировать свою квартиру. А ce qui parait, le mauvais esprit de Karylopsis est chass par la force suprme de Sapho!
Я уду къ ней на два дня, а здсь велю растворить вс окна и вывсить все провтриваться.
— Нтъ, Юрій Андреевичъ! Какъ-то вы отплатите мн за все то безпокойство которое вы мн причинили?
— Всей моей жизнью, если она вамъ нужна!
— Только этимъ флакономъ духовъ ‘Sapho’ который, я вижу, вы привезли съ собою! Мн этого довольно!..
Лили приняла торжественную позу и произнесла:
— Сафо! Мы отомстили за тебя!’..
‘… Боже мой! Неужели я опять выхожу замужъ? посл всего, что я говорила?…
Oh, a n’а pas de nom!..’