САМОПОЖЕРТВОВАНІЕ.
САМОПОЖЕРТВОВАНІЕ.
Разсказъ.
‘Другъ мой!
‘Елизавета Коффманъ’.
Самопожертвование, Неизвестные_французы, Год: 1848
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Въ долин подулъ вечерній втеръ, лучи заходящаго солнца проникали сквозь цвтныя стекла соборной церкви, отдаленнйшія вершины Вогезскихъ Горъ начали покрываться мракомъ. Предмстія Таня, безмолвныя во время дня, теперь оживились, работники, возвратясь съ фабрикъ, разговаривали между собою, а молодыя двушки,— приготовляя ужинъ, пли, сидя въ хижинахъ веселыя псни.
Изъ небольшаго домика, на которомъ была надпись: ‘садовникъ-флёристъ’, выходитъ изувченный солдатъ, за нимъ старая, больная женщина.
— Францъ, говорила послдняя, обращаясь къ мужу: хорошо ли ты обдумалъ свое намреніе? Сосдъ нашъ, Коффманъ, предлагаетъ теб тысячу франковъ за нашъ домъ съ садомъ, и ты ему отказываешь?
— Да, я отказываю, грубо отвчалъ Францъ, садясь на каменную скамейку: — я привыкъ… Къ-тому же, ты видла, что и сынъ нашъ не хочетъ разстаться съ этимъ мстомъ.
— Это правда, сказала со вздохомъ жена его: — я тутъ ничего не понимаю: Вильямсъ, всегда разсудительный, говоритъ также, что надобно остаться здсь. Богъ-знаетъ, до какой степени это можетъ раздражить Коффмана.
— А намъ какое дло?
— Намъ какое дло!… Да, разв онъ мало еще сдлалъ намъ зла?… Кто изъискивалъ случаи выгнать тебя изъ Таня? Кто обезславилъ Вильямса во всемъ нашемъ околодк? Если бы нашъ сынъ не былъ такъ трудолюбивъ и искусенъ въ своемъ ремесл, то мы давно бы бродили по дорогамъ, выпрашивая себ подаянія.
— И все это, ты, старуха, напоминаешь мн для-того, чтобъ убдить меня согласиться на предложеніе Коффмана.
— Да, исполнивъ его желаніе, мы останемся покойны. Разумется, онъ золъ на насъ за то, что ты длаешь ему все наперекоръ. Ты поступилъ съ нимъ, Францъ, вовсе не такъ, какъ должно доброму сосду, напримръ, что теб была за необходимость принуждать его срубить акаціи, потому только, что втви ихъ склонились на нашъ садъ? Это насъ нисколько не безпокоило.
— А сосда, бдняка Шуберта, разв не онъ заставилъ срубить фиговое дерево, вдь оно еще мене безпокоило его?
— Согласись, Францъ, что ты очень-радъ случаю оскорблять Коффмана, котораго ты не любишь.
— Кто же сказалъ теб, чтобъ я любилъ его? Надобно имть продажную дружбу, чтобъ любить подобнаго человка.
— Молчи, Францъ, насъ могутъ услышать!…
— Велика важность! Отступникъ, который, при появленіи другой правительственной власти, смылъ свою трехцвтную кокарду, и который поступилъ со мною, какъ съ разбойникомъ, когда я возвратился сюда безъ руки и безъ ноги! Скажу торжественно, я его ненавижу, не смотря на его богатство, на званіе мера и на то, что онъ иметъ крестъ, доставшійся ему, конечно, по наслдству. Короче, — я не совтую ему сть изъ моей деревянной чашки, а иначе береги онъ свои пальцы!
Старуха, пожимая плечами и покачивая головою, говорила что-то про себя, но мужъ ея, казалось, мало обращалъ на то вниманія, наконецъ, она замолчала, — и потомъ вдругъ вскрикнула:
— Смотри, по тропинк идетъ Вильямсъ.
— Что съ нимъ сдлалось, онъ идетъ, повся голову.
— Создатель, ты, мой! подумаешь, что онъ въ страшномъ гор, прибавила старуха.
— Что это значитъ? сказалъ инвалидъ.
Въ эту минуту, Вильямсъ подошелъ къ своимъ родителямъ.
— Что съ тобою, Вильямсъ? закричала Мара, взявъ его за руку.
— Со мною, матушка? ничего, отвчалъ молодой человкъ, смшавшись.
И, инстинктивно, онъ приложилъ руку къ своимъ глазамъ, какъ-будтобы хотлъ отереть скатившуюся слезу, но, посовстись отца, замтившаго это движеніе, онъ покраснлъ и намревался уйдти. Францъ удержалъ его.
— Ты, малый, не имешь боле къ намъ довренности.
— Вы очень-хорошо знаете, батюшка, что это неправда.
— Въ такомъ случа, ты намъ разскажешь о твоемъ гор.
Вс трое вошли въ домъ и дверь заперли на-крпко. Вильямсъ наедин съ родителями, не удерживалъ боле слёзъ своихъ.
— Говори, что съ тобою, повторяла изумленная Мара.
— Оставь, жена, ты видишь, что онъ иметъ на сердц что-то непріятное, оставь его, пусть онъ напередъ успокоится.
Но смущеніе останавливало Вильямса столько же, сколько и скорбь его: онъ не могъ удержать слёзъ своихъ — и даже объяснить причины ихъ. Но, чмъ боле стыдъ заставлялъ его длить это молчаніе, тмъ боле оно увеличивало стыдъ его.
Долго былъ онъ въ такомъ положеніи, наконецъ, рыданія его стали утихать. На вс вопросы отца, отвчалъ онъ одними лишь отрицательными знаками.
— Онъ, должно-быть, или боленъ, или немножко подгулялъ, закричалъ нетерпливый солдатъ.
— Вильямсъ подгулялъ! Да когда ты видалъ его въ таверн?
Говоря это, Мара, съ свойственнымъ женщин инстинктомъ, приблизилась къ своему сыну, обняла его и сказала ему почти на ухо:
— Не влюбленъ ли ты, дитя мое?
Вильямсъ скрылъ лицо свое на груди матери.
— Влюбленъ, возразилъ Францъ: — ну, такъ что жь? Отъ этого разв нужно заливаться слезами? Разв будутъ за это бранить тебя, рекрутъ? Кто влюблёнъ, тотъ и женится.
— Нельзя этого!
— Разв ты любишь замужнюю женщину?
Онъ сдлалъ отрицательный знакъ.
— Ну, скажи, кого же, и выведи насъ изъ недоумнія.
— Милое дитя, повторила Мара, приглаживая волосы молодаго человка, — не бойся, и знай, что мы боле, нежели ты самъ, желаемъ теб счастія.
— О, матушка! матушка! если бы вы знали!
— Скажи намъ только ея имя, Вильямсъ.
Онъ хотлъ освободиться изъ объятій своей матери, но она сильне сжала его.
— Имя ея! имя ея! повторяла она умоляющимъ голосомъ.
— Итакъ! прошепталъ молодой человкъ.
— Итакъ?
— Это племянница Коффмана.
Два восклицанія удивленія и досады раздались въ одно время. Мара, сложа руки, отошла назадъ, Францъ уронилъ свою трубку.
— Племянница Коффмана!… Да ты съ ума сошелъ!
— Елизавета! Да ты, вдь, съ нею незнакомъ!
— Виноватъ, матушка, она приходила всякій вечеръ на террассу.
— И ты съ нею говорилъ?
— Говорилъ.
— Боже мой! если бы это узналъ Коффманъ.
— Онъ это знаетъ, поэтому и отправилъ отсюда Елизавету.
— Что ты говоришь?
— И я не увижу ея боле!… Я даже не знаю, куда ее отправили.
— Чортъ возьми и Коффмана и всю семью его! закричалъ Францъ, отодвигая съ досадою свой стулъ.— Вотъ несчастное для насъ сосдство! Какъ я не подозрвалъ ничего, когда ты оставался въ саду такъ поздно. Но какъ все это случилось? Кто тебя познакомилъ съ Елизаветою?…
— Объ этомъ надобно долго разсказывать, батюшка.
— Посмотримъ, разскажи же намъ все, сказала Мара.
Съ минуту еще молчалъ Вильямсъ, и потомъ началъ:
— Извольте, лучше, если вы будете знать все теперь же, не понимаю, почему я стыжусь васъ, моихъ родителей, когда вы такъ добры ко мн.
Старики сли.
— Съ того времени, какъ мы поселились здсь, минуло шесть лтъ, вы знаете, что Коффманъ въ то уже время былъ къ вамъ несправедливъ, и это меня досадовало: я очень-радъ былъ, если имлъ случай чмъ-нибудь оскорбить его и старался показать ему, что не имю къ нему уваженія. Всякій разъ, когда онъ приходилъ со своими сыновьями на террассу, я не говорилъ съ ними ни слова, а если они подзывали меня къ себ, то отвчалъ имъ холодно, не снимая шляпы. Это невниманіе не только меня не безпокоило, но, напротивъ, доставляло мн удовольствіе. Но когда пришла Елизавета, другія чувства начали волновать меня. Я зналъ, что она несчастна, — это могъ я видть изъ ея взоровъ и обращенія.
‘Однажды я подстригаю виноградныя лозы, он были на равн съ террассою, и я скрывшись за втвями винограда, слышу, какъ Коффманъ напоминаетъ своей племянниц, что воспиталъ ее изъ милости, какъ онъ укоряетъ ее даже за т ничтожныя средства существованія, которыя она получала отъ него. Бдное, несчастное созданіе заливалось слезами, но дядя не обращалъ на то вниманія. Въ эту минуту, все, чти я чувствовалъ прежде непріятнаго при встрч съ Елизаветою, исчезло въ глазахъ моихъ: мн казалось, что сна не принадлежитъ больше къ семейству Коффмана, потому-что несчастна, и съ этого дня я сдлался преданъ ей.
‘Не знаю, замтила ли она эту перемну, только стала ко мн благосклонне. Часто, когда бывала одна, разспрашивала меня о цвтахъ, и разговоры наши мало-по-малу длались продолжительне, она говорила о васъ, о матушк и дядюшк-пастор, у котораго въ дтств и воспитывался. Во время разговоровъ, пла иногда нмецкія аріи.
‘Елизавета приходила всякій день на террассу, куда и я являлся въ то же время для свиданія. Наступаетъ вечеръ, и я ищу случая, чтобъ побесдовать съ нею — это было необходимо для меня такъ же, какъ необходимо каждому дышать и спать. Нельзя было не замтить, что и она раздляла эти самыя чувства. Однажды, въ отсутствіе семейства Коффмана, она приходитъ ране обыкновеннаго. Нашъ прекрасный кактусъ расцвлъ въ то же утро, и лишь-только показалась Елизавета, я передаю ей эту пріятную повость.
‘— Какъ бы я желала его видть.
‘— А что же мшаетъ вамъ: родители мои, конечно, пріймутъ васъ съ радостію.
‘— Меня могутъ замтить, когда я пріиду къ вамъ, и если дядяшка мой узнаетъ, онъ ни за что но проститъ мн этого.
‘Вдругъ мелькнула у меня мысль: подставить къ террасс садовую лстницу.
‘— Сойдите по ней, сказалъ я Елизавет: — васъ никто не увидитъ, и вы полюбуетесь нашимъ кактусомъ.
‘Она долго-было отказывалась, но наконецъ ршилась.
‘Чрезъ нсколько времени распустились въ оранжере и другія рдкія растенія, Елизавета приходила смотрть ихъ. Наконецъ это обратилось ей въ привычку. Я училъ ее узнавать цвты, и мы часто оставались вдвоемъ до поздняго времени подъ тнью молодыхъ грабовъ. Разговоры наши доставляли мн неизъяснимое блаженство! Мн въ голову не приходило спросить себя, почему присутствіе Елизаветы было для меня такъ драгоцнно, я наслаждался этимъ такъ же, какъ дти радуются солнцу, скучалъ, когда не видлъ Елизаветы и былъ веселъ, какъ только она показывалась. Она чувствовала тоже самое, и мы часто признавались, какъ мы необходимы другъ для друга.
‘Въ одинъ вечеръ, Елизавета, разсказывая мн о жалкомъ своемъ положеніи у дяди, пробыла въ саду доле обыкновеннаго и вдругъ слышитъ голоса на террасс: звали Елизавету.
‘— Боже мой! это мой дядюшка, сказала испуганная Елизавета.
‘Голосъ сталъ слышне и сопровождался угрозами.
‘— Если онъ увидитъ меня здсь, я пропала. Куда мн спрятаться, Вильямсъ?
‘Едва я скрылъ Елизавету въ виноградную бесдку, какъ показался на террасс Коффманъ съ однимъ изъ сыновей своихъ.
‘— Туда она спряталась? закричалъ Фабрикантъ:-ея нтъ здсь, однакожь, рабочій ящичекъ оставленъ на дерн.
‘— Она, можетъ-быть, у сосда, отвчалъ молодой человкъ.
‘Елизавета вздрогнула и почти бросилась ко мн на руки.
‘— Коффманъ, пожавъ плечами, сказалъ сердито:— Это худая шутка, посмотри, нтъ ли Елизаветы въ кіоск, а я поищу ее въ саду.
‘Сказавъ это, они удалились.
‘— Они ушли, сказалъ я молодой двушк.
‘Но она не слушала меня, склонила голову свою на плечо мое и стала рыдать.
‘— Ради Бога, Елизавета, не предавайтесь такому отчаянію.
‘— Какъ я покажусь теперь дядюшк! прошептала Елизавета.
‘— Ступайте сейчасъ, дядя вашъ ничего не узнаетъ.
‘— Я никакъ не ршусь на это. Подумайте, если онъ тамъ… Если онъ увидитъ меня.
‘— Ну, что жь за бда, еслибъ и увидлъ, разв можетъ быть въ нашемъ саду преступленіе?
— Онъ не повритъ мн, я знаю его, Вильямсъ, онъ выгонитъ меня изъ дома.
‘Мысль, что Коффманъ можетъ выгнать отъ себя племянницу свою, вмсто испуга, меня обрадовала. Не знаю, что мн представилось въ эту минуту, но я, нисколько не думая, отвчалъ Елизавет:
‘— Тмъ лучше!
‘Елизавета удивилась.
‘— Родители мои люди добрые и вы можете жить счастливе съ нами, нежели въ вашемъ семейств.
‘Не знаю, какъ показалось ей это предложеніе, въ смущеніи она удалилась отъ меня, а я, думая, что обидлъ ее, горько заплакалъ.
‘— Простите меня, мадмуазель, я очень-хорошо знаю, что это невозможно, и что вы не согласитесь жить у такихъ бдныхъ людей, какъ мы.
‘— Ахъ! навсегда! вскрикнула она, и упала въ мои объятія.
‘Эти слова проникли до глубины моего сердца.
‘— Возможно ли? и вы хотите жить съ нами?
‘— Всегда и везд съ тобою, Вильямсъ!
‘У меня въ глазахъ потемнло, восторгъ мой невозможно выразить.
‘Елизавета нсколько времени не могла видться со мною, потому-что дядя сталъ наблюдать за нею. При слдующемъ свиданіи со мною, она казалась робкою и смущенною, но не отрекалась отъ сдланнаго признанія, я снова уврился, что она любила меня.
‘Прошелъ мсяцъ. Мы видались довольно-часто, переписку вели постоянно и прятали свои письма подъ одинъ изъ горшковъ съ цвтами на террасс. Вчера, я только-что усплъ положить письмо на условное мсто, какъ вдругъ показался Коффманъ, я поспшно удалился, чтобъ не подать подозрнія, и, спустя нсколько времени, возвратился, но — уже не нашелъ письма. Думая, что Елизавета взяла его, я ожидалъ отъ нея отвта, иду на извстное мсто, и вижу, что ничего нтъ подъ цвточнымъ горшкомъ. Потерявъ терпніе, я опять вышелъ и хотлъ спросить кого-либо изъ слугъ Коффмана, встрчаю Іеронима, и узнаю отъ него, что Елизавета съ своимъ дядею ухала сегодня изъ Таня.
— И ты не знаешь, куда она ухала? спросила Мара.
— Объ этомъ никто ничего не знаетъ, знаютъ только, что она не возвратится боле, но я буду ее искать повсюду до-тхъ-поръ, пока не открою мста ея заточенія.
— А если ты не отъищешь?
— Если не отъищу ея! повторилъ Вильямсъ.
— Ну, такъ что жь, ты забудешь ее, сказалъ Францъ.
— О, нтъ! батюшка.
— Что жь ты тогда сдлаешь?
Молодой человкъ ничего не отвчалъ, но бросилъ на стараго солдата взглядъ, который заставилъ послдняго содрогнуться, и тотчасъ вышелъ.
Вс старанія Вильямса открыть убжище Елизаветы остались безполезными и принудили его отложить поиски. Два мсяца протекло безъ послдствій. Молодой флёристъ не говорилъ ни о своей любви, ни о своемъ гор, но съ каждымъ днемъ длался задумчиве и блдне. Родители, безпокоясь объ немъ, старались напрасно разсять его. На вс ихъ утшенія, онъ печально покачивалъ головою, и если они продолжали его утшать, то уходилъ, не отвчая ни слова. Это было нмое, и, по-видимому, покорное року отчаяніе, котораго избгнуть никакъ нельзя. Францъ зналъ своего сына, какъ одного изъ тхъ людей, которые, при всей ихъ скромности, никогда не отстаютъ отъ своего намренія. Онъ понялъ, что излечить это растерзанное сердце невозможно и что ему должно или жениться на племянниц Коффмана, или умереть.
Убдившись въ этой мысли, старый солдатъ немедленно ршился идти на другой же день къ своему сосду.
Онъ убждалъ самъ-себя такъ основательно, опровергалъ такъ сильно вс возраженія, которыя Коффманъ могъ сдлать ему, что не сомнвался уже боле въ своемъ успх. Каждый изъ насъ предавался иногда такой дтской довренности, которая въ сущности не что иное, какъ плодъ слишкомъ пылкаго воображенія. Наше убжденіе бываетъ въ то время такъ сильно, что оно кажется намъ неоспоримымъ, и мы такъ уврены въ предполагаемой нами истин, что не допускаемъ даже, будто другой можетъ отрицать ее. Мысль, долго насъ занимавшая, переходитъ тогда въ дйствительность.
Францъ былъ, впрочемъ, справедливъ, но простосердеченъ. Онъ держался той логики, которая идетъ прямо къ цли, не обращая вниманія на мелочныя обстоятельства, и потому думалъ, что все то, что справедливо, должно непремнно имть успхъ. Онъ всегда жилъ по-солдатски, зналъ одни лагерные пороки и не имлъ понятія о парадоксахъ, — уверткахъ, изобртенныхъ просвщеніемъ, посредствомъ которыхъ сомнительная добродтель скрываетъ свою слабую сторону. Думая простосердечно, что справедливость везд и всегда должна быть справедливостью, старикъ не зналъ того, что у людей находчивыхъ логика перемняется точно такъ же, какъ мебель, смотря по мсту, времени года и богатству.
На другой день, онъ явился къ Коффману, но фабрикантъ былъ занятъ, и его просили подождать. Это первое затрудненіе нсколько уменьшило смлость Франца. Находясь посреди красиваго зала, слыша въ сторон звукъ серебряной посуды и смхъ многочисленной прислуги сосда, онъ невольно взглянулъ на свою бдную одежду и началъ бояться послдней своей выходки. Желая воодушевить себя, онъ припоминалъ прежнія свои разсужденія, но не находилъ въ нихъ уже силы, какая-то робость, увеличиваемая ожиданіемъ, овладвала имъ съ каждою минутою. Потомъ, другое обстоятельство, по-видимому ничтожное, лишило его присутствія духа. Приготовляясь къ этому свиданію, онъ думалъ, что Коффмэнъ прійметъ его въ кабинет, первый приступъ, движенія и разсужденія, все въ его голов было расположено согласно съ этимъ мстомъ, но перемна театра для предстоявшаго пренія разрушила его планы. Онъ надялся увидть фабриканта наедин, а вмсто того, долженъ былъ говорить съ нимъ въ зал, чрезъ которую проходили слуги. Къ тому же, инстинктивно чувствовалъ онъ, что на этой новой сцен имлъ мене бодрости и непринужденности. Францъ походилъ на полководца, который шелъ на назначенное мсто съ полною увренностью побдить непріятеля, но который прійдя, находилъ, что непріятель перемнилъ позицію и, слдовательно, заставлялъ придумывать новые планы кампаніи.
Вс эти причины отняли непримтно у стараго солдата ршимость, и онъ разсуждалъ уже о средствахъ избавиться отъ свиданія, но въ это время вышелъ къ нему Коффманъ.
Увидя Франца, онъ нахмурился и грубо спросилъ его, что ему надобно.
— Я хотлъ бы съ вами поговорить, отвчалъ заикаясь Францъ.
— Говорите, но скоре, я дорожу временемъ.
— Я желалъ бы, чтобъ насъ не слышали, прибавилъ инвалидъ, думая все о кабинет.
— Здсь никого нтъ.
Солдатъ бросилъ взглядъ вокругъ и уврился въ этомъ, но въ смущеніи вертлъ свою армейскую фуражку, онъ, очевидно, употреблялъ вс усилія, чтобъ начать разговоръ, но напрасно, онъ забылъ совершенно съ чего начать.
Подождавъ съ минуту, Коффманъ сдлалъ движеніе, намреваясь уйдти.
— Вы пріидете, когда вспомните, о чемъ хотли мн говорить, проворчалъ онъ съ негодованіемъ.
Францъ покраснлъ.
— Я хорошо знаю то, о чемъ хочу говорить, но обдумываю, какъ бы вамъ выразить это повжливе.
— Вы вжливы! имете какую-либо надобность во мн?
— Ни въ васъ, ни въ комъ либо другомъ.
— Такъ прощайте.
— Потише! вскричалъ Францъ, который, по мр того, какъ слова Коффмана волновали его кровь, становился смле:— потише, г-нъ меръ, я вамъ все объясню безъ околичностей. Вы отправили вашу племянницу не знаю куда, не можете ли вы мн сказать за что именно?
Фабрикантъ покраснлъ до ушей.
— Кто вамъ позволилъ обращаться ко мн съ такимъ вопросомъ?
— Если вы не хотите мн сказать, то я вамъ скажу. Вы отправили отсюда Елизавету потому-что она полюбила моего сына Вильямса.
— Молчите!
— Сейчасъ же вы заставляли меня говорить…
Коффмэнъ сдлалъ движеніе гнва.
— Чего вы хотите?
— Этотъ вопросъ я хотлъ сдлать вамъ, г. меръ. Чего вы хотите? Разлучить Вильямса съ Елизаветою, но не-уже-ли вы думаете, что это можетъ помшать имъ любить другъ друга? Вы ихъ убьете, вотъ и все. Вильямсъ не переживетъ разлуки съ Елизаветою, и я бьюсь объ закладъ, что и ей не лучше отъ этого.
— Что мн за дло.
— Очень можетъ быть, что вамъ нтъ дла, я знаю, что вы очень-грубо обращались съ вашею племянницею. Вы не огорчились бы, еслибъ она отправилась и на тотъ свтъ: это самое удобное средство избавляться отъ племянницъ, ввренныхъ нашему попеченію… но я хочу предложить вамъ другое средство… Эта бдная двушка очень-много безпокоитъ васъ, такъ позвольте ей выйдти замужъ за моего Вильямса.
Коффманъ сдлалъ шагъ назадъ.
— Это насмшка? Моей племянниц выйдти замужъ за садовника! да вы, кажется, съ ума сошли!
— Вовсе нтъ, г. Коффманъ: она съ этимъ садовникомъ будетъ счастлива, а у васъ угрожаетъ ей смерть. Наши истинные родственники т, которые насъ любятъ, а вы въ этомъ отношеніи ни мало не похожи на дядю вашей племянницы… Я знаю, что вамъ кажется унизительнымъ, если кто-нибудь изъ фамиліи Коффманъ станетъ поливать гряды и продавать цвты.
— Я лучше соглашусь бросить ее въ рку, надвъ камень на шею, вскрикнулъ Коффмэнъ, раздраженный до крайности послднею фразою.
— Я вамъ врю, очень врю, сказалъ инвалидъ:— вы человкъ порядочный, исполняющій приличія, но Елизавета носитъ уже и безъ того камень на ше — это фамилія Коффманъ, фамилія очень тяжелая для бдной двушки безъ приданаго и безъ добрыхъ родныхъ… Посмотрите, однакожь, что такое люди, вы отдали бы вашу племянницу за разбогатвшаго банкрота, за какого-нибудь негодяя, но за добраго малаго, который не боле, какъ садовникъ, помилуйте, какъ можно, отъ этого пострадала бы честь вашего имени! Впрочемъ, я думалъ объ этомъ дл прежде, нежели пошелъ къ вамъ, и нашелъ средство все уладить: отдайте вашу племянницу за моего сына и мы на другой же день посл свадьбы оставляемъ Тань, съ условіемъ никогда боле сюда не возвращаться. У меня есть родные въ Швейцаріи, мы поселимся въ Базел и вы не услышите боле о насъ.
— Довольно! довольно! закричалъ Коффманъ.— Какая дерзость! Просить руки моей племянницы! Пошелъ вонъ.
— Итакъ, вы отказываете?
— Выйдешь ли ты отсюда, презрнный!
Францъ поблднлъ, вытянулся на своей деревянной ног, и, надвъ армейскую фуражку, сталъ въ оборонительное положеніе.
— Презрнный! это правда, что здсь есть одинъ презрнный, но это ты, Коффмэнъ, ты, который подставлялъ стремя казакамъ, и который снялъ бы имъ сапоги, еслибъ они показали теб нагайку? Смешь ли ты поднять даже глаза передъ старымъ солдатомъ, пролившимъ кровь свою за отечество, ты трусъ, ты купилъ сына у вдовы, чтобъ поставить вмсто себя на войну! А! я презрнный! а знаешь ли ты, что такіе презрнные какъ я, защищали тебя въ-теченіе двадцати, лтъ, и что они изрублены въ куски, — а зачмъ? чтобъ теб дать свободу обогатиться и сдлаться дерзкимъ! Ты презираешь меня, потому-что я бденъ, а я презираю тебя за то, что ты трусъ. Ты не согласился отдать твоей племянницы за моего сына, поберегись: въ старой гвардіи, мы длали дда гораздо потрудне… а что такое обвнчать двухъ любовниковъ? Больше я теб не скажу ни слова.
Посл этого, Францъ вышелъ, бросивъ на изумленнаго Коффмана взглядъ, полный презрнія.
Въ то время, какъ онъ уходилъ, доложили меру, что почтмейстерша желаетъ съ нимъ говорить.
Г-жа Дюваль была женщина уже въ лтахъ, она славилась нкогда своею красотою, и считала свою фамилію очень благородною, она хорошо доказывала свое происхожденіе неотступною настойчивостію въ просьбахъ и искусствомъ испрашивать милости. Принужденная дйствовать такимъ образомъ на небольшомъ поприщ, она, можетъ-быть, имла боле случаевъ показать вс способы изобртательнаго ума своего. Никто не умлъ лучше ея приготовить постепенно успха предпріятія, подвесть случай оказать услугу той особ, отъ которой должно было что-нибудь исходатайствовать, вывдать слабую сторону тщеславнаго человка. Добродтелью она мало занималась, зная, что это качество рдкое, но она изучала слабости каждаго изъ своихъ знакомыхъ, и пользовалась ими при нужд. Равнодушная къ добру и злу, единственно занятая успхомъ своего предпріятія, она вела себя, въ-отношеніи къ порокамъ, такъ же, какъ нкогда вербовщики въ-отношеніи молодыхъ рекрутъ, леля и ублажая ихъ, чтобъ врне потомъ завербовать.
Коффманъ, смущенный сценою съ Францемъ, принялъ почтмейстершу съ разстроеннымъ видомъ. Г-жа Дюваль притворилась, будто ничего не замчаетъ. Сперва она говорила о разныхъ постороннихъ длахъ, потомъ сказала о причин своего посщенія. Оно касалось опредленія на службу ея племянника, молодаго человка, извстнаго въ околодк искусствомъ играть на бильярд. Коффманъ, занятый въ это время собственными длами, не въ состояніи былъ разсуждать о постороннихъ. Онъ отвчалъ общими выраженіями, что желалъ бы услужить племяннику г-жи Дюваль, но что много есть соперниковъ для поступленія на службу.
— Я это знаю, сказала почтмейстерша: — однакожъ, по вашей рекомендаціи, племянникъ мой, вроятно, будетъ имть успхъ.
— Напрасно, сударыня, вы такъ думаете, я весьма-мало имю власти и не хочу льстить васъ пустою надеждою.
— Однакожь, вы дружны съ префектомъ.
— Дружба форменная и основанная за приличіи, вотъ и все.
— Но генеральный сборщикъ женатъ на одной изъ вашихъ кузинъ?
— Дйствительно, на кузин въ десятомъ колн, но мы очень-давно не видались другъ съ другомъ.
— Но вашъ братъ, какъ депутатъ, иметъ большое вліяніе, еслибъ вы сдлали милость написали къ нему…
— Ахъ, Боже мой, да это будетъ безполезно, онъ теперь не въ ладахъ съ министерствомъ и закономъ себ поставилъ ни о чемъ не просить.
— Вотъ это досадно, сказала г-жа Дюваль, нисколько не смутясь.— Я надюсь, что г. меръ согласится по-крайней-мр сдлать приписку на прошеніи моего племянника.
— Охотно, сударыня.
Почтмейстерша вынула нсколько бумагъ изъ своего ридикюля и начала искать прошеніе.
— Документъ о служб г-на Дюваля,— это не то. Посмотримъ, это что? Письмо, которое вы написали ко мн, что племянникъ мой будетъ наименованъ сборщиковъ податей… Я не знаю, зачмъ я принесла все это… Еще письмо… А! я знаю… это я позабыла отдать фактору… Это письмо къ сыну Франца, который живетъ здсь подл васъ, значитъ, онъ знаетъ кого-нибудь въ Гунинг.
— Въ Гунинг, вы говорите?
— Да, посмотрите штемпель.
Коффмэнъ взялъ письмо и не могъ удержаться отъ восклицанія.
— А вамъ знакомъ этотъ почеркъ? спросила г-жа Дюваль.
Фабрикантъ не отвчалъ.
— А! вотъ и прошеніе, сказала г-жа Дюваль, подавая ему бумагу.
Коффманъ подошелъ къ столу.
— Сдлайте одолженіе, напишите по сильне, сказала почтмейстерша тихимъ голосомъ, наклонясь къ фабриканту: — вы всегда были ко мн такъ добры… Я желала бы также найдти случай доказать вамъ мою благодарность.
— Посмотрите, сказалъ Коффмэнъ, показывая ей прошеніе, я испрашиваю этого наименованія именемъ всхъ друзей религіи и короля.
— Я весьма благодарна вамъ. Жаль только, что вы не могли насъ рекомендовать префекту.
Говоря это, почтмейстерша протянула руку къ столу, намреваясь взять письмо изъ Гунинга.
— Погодите, быстро сказалъ Коффманъ: — я хочу написать къ нему.
Онъ слъ и началъ писать къ префекту. Когда онъ надписывалъ уже адресъ, г-жа Дюваль сказала: я сейчасъ же отправлю все это, какъ только отдамъ Францу письмо, адресованное на имя его сына.
— Виноватъ, прервалъ Коффманъ:— я также хочу написать о васъ словечко къ общему сборщику. Мы съ нимъ двоюродные братья. Онъ пріиметъ въ васъ живйшее участіе.
Онъ началъ писать во второй разъ.
Г-жа Дюваль приняла эту новую рекомендацію съ величайшею благодарностію: но взоры ея постоянно обращались на письмо изъ Гунинга.
— Не желаете ли вы еще чего-нибудь? спросилъ мэръ.
— Боже мой… я не смю…
— А! я догадываюсь, нсколько строкъ къ моему брату, не такъ ли? Извольте. Я теперь вспомнилъ, что онъ опять поладилъ съ министерствомъ. Я буду его просить объ этомъ наименованіи, какъ объ услуг собственно для меня. Довольны ли вы?
— Я такъ довольна, что не знаю какъ васъ и благодарить.
— Это не составляетъ никакого для меня труда, я почитаю за счастіе, если могу что-нибудь сдлать для друзей своихъ.
Говоря это, Коффманъ проводилъ почтмейстершу до дверей
Едва дверь была заперта, онъ поспшно возвратился, схватилъ письмо, которое г-жа Дюваль забыла взять съ собою и началъ читать:
‘Дядя мой все открылъ. Онъ принудилъ меня отправиться внезапно, и я теперь въ Гунинг, окружена людьми, которыхъ никогда не видала и которые со мною обращаются, какъ съ преступницей. Со времени моего прізда, я все думала, какъ бы къ теб написать. Теперь только нашла слу чай. Не горюй о моемъ отсутствіи, Вильямсъ, оно будетъ причиною скораго нашего соединенія. Никогда, можетъ-быть, я не была бы въ состояніи признаться дяд въ нашей любви, но теперь, когда онъ уже все знаетъ, не хочу ничего скрывать отъ него боле. Отнын мои родные — мои враги. Я для нихъ не только предметъ презрнія, но даже и ненависти. У меня остался только ты, Вильямсъ, одинъ ты ршишь судьбу мою. Я совершеннолтняя и свободна въ моемъ выбор. Если нужно, я обращусь объ этомъ къ правосудію. Итакъ, если ты хочешь назвать меня своею, то прізжай ко мн съ твоей матушкою, я буду васъ дожидаться и съ вами отправлюсь.
Фабрикантъ, прочитавъ это письмо, задумался. Онъ началъ бояться, чтобъ вс его усилія къ воспрепятствованію этого брака не оставались напрасными. Онъ зналъ Елизавету: она имла характеръ тихій, но непреклонный, и никогда не отмняла своего желанія. Онъ не могъ надяться скрыть навсегда отъ Вильямса мсто ея удаленія. Одно какое-нибудь обстоятельство могло ему все открыть, и тогда соединеніе двухъ взаимно-любящихся сдлалось бы неизбжнымъ. Озабоченный этими непріятными мыслями, онъ отправился къ своей должности.
Подписавъ уже нсколько паспортовъ и свидтельствъ, онъ увидлъ списокъ молодыхъ людей, состоявшихъ на очереди въ рекруты. Вдругъ имя Вильямса Гауффера бросилось ему въ глаза.
— Это сынъ Франца, инвалида? спросилъ онъ секретаря.
— Точно такъ.
— Теперь мы спасены, прошепталъ онъ.
Спустя дв недли, около ста молодыхъ людей, собранныхъ предъ правленіемъ таньскаго мера, ожидали минуты тиража. Видъ этой толпы былъ и страненъ и любопытенъ, лица и пріемы показывали боле состояніе ихъ, нежели характеръ. Богатые вообще казались безпокойными, бдные, напротивъ, ожидали съ веселою безпечностью ршенія своей участи, потому-что для первыхъ нужны были деньги на покупку вмсто себя рекрута, а для послднихъ только восемь лтъ жизни. И что значатъ восемь лтъ, когда человкъ еще молодъ? нсколько листковъ, оторванныхъ отъ зеленющаго дерева, нсколько цвтковъ, истоптанныхъ въ великолпномъ цвтник. Ничего боле. Да и зачмъ дорожить временемъ, которое мы опережаемъ своими желаніями? Золото умютъ цнить, потому-что знаютъ, какъ трудно добывать его, работа и терпніе служатъ единицею мры его, но жизнь! Богъ даетъ ее намъ безвозмездно.
Однакожь, между этими молодыми людьми, ожидавшими спокойно своего жребія, находился человкъ, черты и движенія котораго выражали безпокойство. Это былъ — Вильямсъ Гауфферъ.
Его боле всхъ страшилъ приговоръ, зависящій отъ одного случая. Первые годы его протекли въ дом пастората берегу Рейна, а потомъ у ботаника, который училъ его искусству Флёриста. Такимъ образомъ, привыкнувъ съ-дтства къ впечатлніямъ пріятнымъ и примрамъ тихимъ, онъ всегда чувствовалъ отвращеніе къ солдатской жизни. Мара знала его, и какъ мать, хотла приготовить своему сыну средство избавиться отъ рекрутства, но болзнь и неожиданныя потери разстроили ея виды: Францъ не соглашался съ этимъ намреніемъ, называя его женскою трусостью. Онъ, какъ солдатъ, прослужившій двадцать лтъ, сохранилъ вс лагерные предразсудки, и по его мннію, тотъ, кто не заплатилъ своему отечеству подать кровью, былъ безполезный членъ общества. Воспитанный въ строгой школ 93-го года, когда всякій старался удивлять собою, Францъ пятнадцати лтъ пошелъ защищать свою отчизну, онъ обошелъ часть Европы со штыкомъ впереди, и остановился только въ 1815 году на послднемъ сраженіи, гд оставилъ половину своихъ членовъ и дорогую свою кокарду. Инвалидъ не понималъ, что съ-тхъ-поръ все перемнилось и что армія не была боле живою границей Франціи, что это была праздная сила…
Прежде, онъ мало безпокоился о невозможности выкупить Вильямса, если судьба назначитъ его въ солдаты, можетъ-статься, были даже минуты, въ которыя, вспоминая старину, онъ желалъ видть сына своего въ мундир, но когда онъ узналъ о любви Вильямса къ Елизавет, любви пламенной и неугасимой, безпокойство заступило мсто прежнихъ его желаній: онъ хотлъ прежде всего счастія Вильямсу, а отправя его въ армію, предвидлъ, что уничтожитъ послднюю его надежду.
Коффмэнъ приказалъ все приготовить въ большой зал правленія мера и самъ поврилъ билеты, находившіеся въ роковой урн. Наконецъ, двери отворились и начался тиражъ.
Для многихъ выпалъ уже жребій и до Вильямса приближалась очередь, какъ вдругъ изъ толпы зоветъ его присланная отъ г-жи Дюваль служанка и проситъ повидаться съ ея господнею.
— Не получила ли она письма на мое имя? спросилъ молодой человкъ, вспомнивъ тотчасъ Елизавету.
— Я не знаю, но барыня приказала мн не возвращаться безъ васъ.
— Иду, иду, сказалъ Вильямсъ, бросаясь изъ зала.
Г-жа Дюваль приняла его съ таинственнымъ видомъ, что еще боле утвердило его въ надежд,’она попросила его изъ конторы въ свою гостиную и заперла за собою дверь.
— Любезный мой Вильямсъ, сказала она:— я знаю, что вы порядочный молодой человкъ, добрый сынъ, и по этому я желала вамъ быть полезною.
Молодой садовникъ прошепталъ благодарность.
— Я кое-что хочу сказать вамъ, но прежде общайте мн сохранить это въ тайн.
— Клянусь вамъ, сударыня.
— Особенно, чтобъ Коффманъ не зналъ, что я намъ говорила.
— Заклинаю васъ честью, что онъ не узнаетъ.
— Вотъ что: у васъ есть прекрасная коллекція кактусовъ, которые вы хотите продать, Коффманъ желаетъ ихъ пріобрсть во что бы то ни стало, и поручилъ уже тремъ лицамъ купить ихъ.
Вильямсъ смотрлъ на г-жу Дюваль съ удивленіемъ.
— Понимаете ли вы, что такой богатый человкъ, какъ вашъ сосдъ, не пожалетъ дать сто франковъ лишнихъ, если вы не вдругъ согласитесь ему уступить кактусы. Я хотла васъ увдомить объ этомъ для того, чтобъ вы приготовились. Извстно, чего не платятъ богатые поди зя свои фантазіи. Но вы не благодарите меня, Вильямсъ?
— Виноватъ, пробормоталъ молодой человкъ. Обманутый въ своей надежд, онъ растерялся.
Г-жа Дюваль, казалось, не замтила его смущенія, и позволила ему удалиться, взглянувъ напередъ на столовые часы свои.
Вильямсъ пошелъ опять въ правленіе мера, вдругъ слышитъ, что его зовутъ: это была мать, она бжала къ нему, показывая на письмо. Вильямсъ, встревоженный, бросился къ ней на встрчу.
— Письмо доставлено купцомъ, пріхавшимъ изъ Гунинга, сказала Мара.
Флёристъ взглянулъ на адресъ и узналъ, что оно было отъ Елизаветы.
Онъ распечаталъ дрожащею рукою дорогое пцсьмо и пробжалъ его. Черты лица его оживились, и онъ вскрикнулъ радостно.
— Должно быть пріятныя новости? спросила Мара.
— Магушка! матушка! еслибъ вы знала… она въ Гунинг… она все еще любитъ меня… она писала ко мн уже нсколько разъ.
— Можетъ ли быть?
— И она пишетъ, что хочетъ быть ко мн, не смотря на препятствія, она проситъ меня пріхать съ вами за нею… О, Боже мой! Понимаете ли вы? Я женюсь на Елизавет… обоймите же меня, дорогая матушка… мы отправимся сейчасъ… сейчасъ, не правда ли? она ожидаетъ насъ… подемте. О! я теперь ничего боле не боюсь на свт!
— Даже и несчастнаго нумера? спросилъ задыхающійся голосъ.
Мара и Вильямсъ обернулись. Францъ, блдный какъ полотно, стоялъ позади ихъ съ билетомъ, на которомъ находилась цифра 3. Мать и сынъ отступили.
— Я не вынималъ! вскричалъ молодой человкъ.
— Меръ нарочно такъ распорядился, что во время твоего отсутствія дошла очередь до тебя, онъ вынулъ самъ и у него, какъ ты видишь, счастливая рука!
Мать чуть-чуть не вскрикнула.
— Тише! сказалъ Францъ строгимъ голосомъ:— что ты, хочешь хвастаться горестью? Отри слезы, ты можешь плакать и дома.
Говоря это, инвалидъ продолжалъ идти, Мара и Вильямсъ слдовали за нимъ, первая едва удерживалась отъ рыданія, а послдній молчалъ. Новость, которую объявилъ ему отецъ такъ неожиданно, разстроила его до того, что онъ походилъ на человка, пораженнаго громомъ. Казалось, жизнь и мысли остановились въ немъ, онъ шелъ какъ призракъ, не слыша ничего, кром общаго говора. Францъ шелъ впереди съ видомъ отчаянной ршимости, тло его, согбенное отъ ранъ, выпрямилось, деревянная нога стучала о землю сильне, рука по временамъ сжимала палку изъ остролиста. Они приходятъ въ свой домикъ. Мара падаетъ на каменную скамью и утопаетъ въ слезахъ, Вильямсъ стоитъ передъ нею, а Францъ вынулъ машинально свою погасшую трубку и всунулъ ее въ ротъ.
Вдругъ рыданія матери увеличились, она бросила взглядъ на роковой нумеръ, который, въ забытьи, оставила у себя.
— Что мы сдлали, чмъ заслужили этотъ ударъ, и въ какое время? Не будь я больна, мы могли бы купить рекрута… О! зачмъ я не умерла тремя годами раньше.
— Ахъ! не говорите этого, матушка, пожалуйста, не говорите.
— Ты удешь… О, Боже! ты удешь! возразила старушка, сжимая Вильямса въ своихъ объятіяхъ: — но мы не можемъ тебя выкупить. Продавъ все, что у насъ есть: наши цвты… нашу мебель… все… ты останешься съ нами и не будешь разлученъ съ Елизаветою.
— И онъ предложитъ ей соломенную постель въ подарокъ къ свадьб, не правда ли, старуха? возразилъ Францъ, пожимая плечами.
— Помолчите немного, сказалъ Вильямсъ: — вотъ Коффманъ возвращается домой, не плачьте при немъ, матушка.
— Ахъ! вскрикнула Мара, вставая: — Коффмэнъ! онъ можетъ насъ спасти, онъ…
И она побжала на встрчу меру.
Увидя ее, онъ отсторонился, желая избгнуть встрчи, но Мара остановилась передъ нимъ на дорог.