САМОЕ СПРАВЕДЛИВОЕ
САМОЕ СПРАВЕДЛИВОЕ
* * *
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Самое справедливое, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1921
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2015.
Ну, хорошо.
Предположим, большевизм провалился, и мы, которые неустанно три с половиной года боролись с ним, одержали верх. Может быть, победили не прямо. Может быть, косвенно. Всё равно.
Предположим, что Ленин, Троцкий, Луначарский, Дзержинский и прочие Чичерины не успели убежать. Их поймали.
Что же вы с ними, господа, будете делать?
Судить? Но согласитесь сами, что это будет комедия суда. Судят людей. Пусть преступник зарезал двадцать человек. Его нужно судить. Люди будут судить человека.
А кого же вы будете судить в данном случае? На суде нужны свидетели.
Как вы можете вытащить из земли десятки тысяч убитых, зарезанных, задушенных? Как вы выставите перед судом тысячи разрушенных фабрик, сто тысяч верст исковерканных железных дорог, миллион умерших от голода младенцев, где вы найдете те 70 миллионов марок, на которые была продана Россия?
Такой грандиозный процесс может устроить только один Господь Бог в Страшном суде.
А вы — люди.
Может быть, вы их просто ‘поставите к стенке’.
Нельзя. Наказание не соответствует размерам преступления.
Другое дело, если бы расстрелянные Троцкие, Дзержинские через пять минут оживали, их снова ставили бы к стенке, снова бы расстреливали — тогда другое дело: может быть, через десять лет такой перманентной смерти они искупили бы одну десятую своих преступлений.
И то — это можно делать с людьми. А если гиена растерзала вашего ребенка — как можно наказывать гиену? Если она в лесу, на воле, если она угрожает жизни других ребят, — ну, тогда пристрелить ее — из соображений общественной безопасности. А если она уже попала вам в руки, если она обезврежена, — не лучше ли просто посадить ее в клетку для наблюдения, на поучение интересующимся зоологией человекам?
Если Троцкие, Чичерины, Ленины и прочие Луначарские попадут вам в руки — вот как вы должны устроить их судьбу:
Огромное, длинное здание в два света, типа грандиозного провинциального зверинца.
Посредине широкий проход для публики, по левой и правой стороне крепкие клетки, забранные толстыми железными прутьями.
На клетках — надписи на четырех-пяти языках (это и будет настоящий Интернационал):
— ‘Ленин, Владимир, хищное. Водится в темных швейцарских кафе. Осторожно. Просят руками не трогать’.
— ‘Луначарский, Анатолий, из семейства хорьковых, так наз. Вонючка Американская. При чьем-нибудь приближении оборачивается задом и из особых желез выбрасывает едкую, зловонную жидкость’.
— ‘Троцкий из семейства Бронштейновых, гиена-гробокопательница. В душные лунные ночи, приканчивая растерзанный труп, иногда разражается хохотом, очень напоминающим человечий’.
А вот огромная общая клетка с четверорукими человекообразными… На табличке подпись:
— Левые эс-эры.
Собраны самые замечательные экземпляры: с одной стороны смотрит — будто обезьяна, зайдешь с другой — будто человек. У всех усеченные лицевые углы и красные зады.
За вход — сто рублей, романовскими.
Публики — несметное количество. Толпятся около клеток, кое-кто на кончике зонтика сует кусок сырого мяса Лацису, кое-кто треплет по гриве кроткого, ставшего на колени Шаляпина.
Около клетки Троцкого наибольшее скопление публики.
— Он один в клетке?
— Нет, что вы! Вон у той стены самка с детенышем. Послушайте! что вы ему палкой в живот тычете? Все-таки живое существо.
— Я хочу, чтобы он Интернационал спел.
— Вот так он тебе и запоет, дураку. Они только на воле ревели, тут, брат, распоешься. Маничка! Бога ради, не суй руку за прутья!
— А что он мне сделает?
— ‘Что, что?’. Хап! И нет руки. Национализирована.
— А я давеча к Нахамкесу пришел и гладил ручкой, стал он плечом о мою руку тереться, мурлычет, каналья, потом я хвать за боковой карман — нет бумажника! Национализирован.
— Хо-хо! Вот тебе и ручной!
— Да-с. Ручная работа.
В самой большой, длинной клетке лежит огромный, спокойный, мудрый крокодил — Ленин.
Около клетки — публике дает объяснения главный сторож при зверинце — бесстрастный Павел Милюков, историограф всего этого зверинца.
— Обратите внимание, — говори он, — на эту гигантскую амфибию. Она совершенно спокойна. Ее нельзя вывести из себя, нельзя разозлить. Вы можете, сколько хотите тыкать палками в этот толстый, лишенный нервов, панцирь, — старый крокодил не пошевельнется, не моргнет крокодильим взглядом. Но просуньте только руку между прутьев — гигантские железные челюсти быстро разомкнутся, молниеносный поворот костистой головы и вот уже ваша рука хрустит на безжалостных, как машина, зубах. А крокодил проглотил руку и — снова спокоен, снова бесстрастен, будто дремлет. О чем он думает?
Все притихли, все с интересом рассматривают страшное пресмыкающееся.
<,Фрагмент не читается. — В.М.>,
Перед пятью часами начинается общий оглушительный вой интернационала — значит, звери голодны, значит, пора устраивать кормление зверей, значит, перерыв до вечера, когда начнется вечернее представление.
Хоть бы раз будущая русская власть приняла мой совет, ей-Богу!
Впервые: Presse du soir, 1921, 17 марта, No 63. Печатается по тексту газеты.
…кое-кто треплет по гриве кроткого, ставшего на колени Шаляпина. — Эпизод с ‘коленопреклонением’, произошедший в 1911 г., — один из самых драматичных в судьбе Ф.И. Шаляпина. Певец стал невольным участником ‘верноподданнической манифестации’, устроенной хором для получения надбавки к пенсии. Этот эпизод был чрезвычайно раздут прессой.
…главный сторож при зверинце — бесстрастный Павел Милюков, историограф всего этого зверинца. — Милюков Павел Николаевич (1859-1943) — ученый, историк, публицист и политический деятель, теоретик и лидер партии кадетов.