Самара во всех отношениях, Горький Максим, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Максим Горький

Самара во всех отношениях

‘Собрание сочинений в тридцати томах’: Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1949

Том 23. Статьи 1895-1906

Письма одного странствующего рыцаря

Говори с людьми откровенно, говори, — они не заслуживают лучшего…
Луиза Аккерман

I

…Прежде всего в Самаре бросается в глаза общий характер её архитектуры. Тяжёлые, без каких-либо украшений, тупые и как бы чем-то приплюснутые дома заставляют предположить, что и люди, живущие в них, тоже тупы, тяжелы и приплюснуты жизнью.

Затем, всматриваясь в прохожих на улице, видишь, что большинство из них представляют собою субъектов, одетых в звериные шкуры, крытые тёмными сукнами, и что они обладают особого устройства носами, сразу останавливающими на себе взгляд внимательного наблюдателя.

Нервная и подвижная конструкция этих носов, преимущественно больших, острых и всегда что-то озабоченно вынюхивающих, заставляет вас предположить, что вы имеете дело с млекопитающими из породы хищников…

Особо алчный блеск глаз и острота взгляда поддерживает ваше предположение, и, присмотревшись к действиям и прислушавшись к разговорам сих субъектов, вы, к сожалению вашему, убеждаетесь в своей правоте. Затем вам предстоит выбрать одно из двух по вашему усмотрению: или возвратиться вспять туда, откуда вас швырнуло в этот до тошноты правильно распланированный город, или же остаться в нём и ожидать, когда его аборигены обратят на вас внимание и сделают вам честь, пожрут вас под пикантными соусами клеветы и сплетни.

Здесь — как и везде, впрочем, — очень любят эти соусы и кушают с ними человека как в том случае, если он не придётся по вкусу, так и в противном.

Пожив некоторое время в этом городе, вы узнаете о нём то же самое, что вы уже знаете о других русских городах: городской бюджет в очень плачевном состоянии, а в думе всем ворочает ‘его степенство’, — ворочает очень сильно, когда дело идёт о его пользе, а если дело идёт о пользе города, то… и тогда не менее сильно ворочает, но тоже в свою пользу.

А иногда ‘его степенство’ вдохновляется честолюбием и начинает ломить уже так, как это делал крыловскмй медведь, который, пожелав заняться кустарным промыслом, изломал целую десятину леса в попытке сделать одну оглоблю.

Затем вы, конечно, узнаете, что в городе не хватает учебных заведений, больниц и всего прочего, чего не хватало во всех тех городах, которые вы имели удовольствие или неприятность посетить ранее Самары. Разница только в том, что Самаре не хватает этого более других поволжских городов.

Она также более грязна, пыльна и пахуча, чем, например, Казань и Астрахань, у неё более скверные мостовые, чем в Нижнем и Ярославле, она более неподвижна и более преисполнена косностью к умственным интересам, чем Симбирск, город удивительно сонный и тихий, точно умирающий от старческого маразма.

Я наскоро перечислил то, чего она имеет более других городов, и весьма возможно, что просмотрел ещё несколько её преимуществ пред ними.

Но это ничего — мы ещё сосчитаемся! А теперь я укажу на то, в чём она равна с другими.

В ней в течение года, до введения винной монополии, выпивалось водки столько же, если не больше, сколько её выпивает за этот срок Нижний с Кунавиным и ярмаркой, и в ней такие же дикие нравы, как и в столице Башкирии — Уфе. А сколько она пьёт водки теперь, я ещё не подсчитал.

Засим — она не имеет ни одного порядочного книжного магазина, в тех же двух, что у неё есть, продавцы предлагают вам заменить требуемую вами книгу гуттаперчевым кольцом, которое покупают детям, когда у них режутся зубы, погремушкой или чем-нибудь другим в этом роде.

У ней есть прекрасная библиотека с каталогом книг, составленным с такой сверхчеловеческой ловкостью, что вы, отыскивая нужную вам книгу, подвергаетесь риску убить на это дело всю вашу молодость, если вы молоды, или проискать книгу до дня вашей смерти, если вам уже лет сорок.

Она не имеет садов, и летом в ней можно вполне свободно задохнуться от пыли и жары, если вы не догадаетесь отправиться за город или в Струковский сад, единственное место в городе, заросшее чем-то действительно весьма похожим на деревья, но что, по мнению одного из аборигенов Самары, высказанному им в заседании думы, от дыхания публики подвергается порче и гибели. Следует предположить, что, так как в летние вечера все 100 тысяч жителей города собираются в этот сад и дышат там, сад этот, — кстати сказать, кто-то с злобной иронией назвал его лучшим на Волге, — сад этот в скором времени от дыхания посещающей его публики погибнет.

У ней есть каменная набережная, построенная для защиты города от надвигающейся на него песчаной косы.

Эта здоровая стена из камня достаточно тверда, и я уверен, что она неподвижно будет стоять на своём месте и тогда, когда пароходные общества, убегая от налагаемой на них городом береговой контрибуции, переведут свои пристани в Рождествено… и тогда, когда сама Волга удерёт от Самары…

Ещё в городе есть театр, красное здание очень занимательного архитектурного стиля, напоминающего о тех игрушечных картонных домиках, которые делают бедные вдовы для продажи детям.

В этом театре в узаконенное время играет труппа людей, более или менее смело называющих себя артистами. В истекший сезон некоторые монстры, никому не известные как артисты, но вполне обладавшие смелостью, достаточной для того, чтобы изображать из себя артистов, переряжаясь в разнообразные костюмы и в них выступая перед публикой, произносили разные слова, из чего самарская публика несколько поспешно и с большим добродушием заключила, что это они ‘играют’. Они благополучно играли с публикой и авторами пьес почти весь сезон, затем один из них поссорился с антрепренёршей, не уступившей его желанию дважды получить с неё одни и те же деньги, и потом они скрылись, не особенно надоевши городу, что вышло только потому, что сезон был очень краток. Когда они уезжали, никто не плакал о них, кроме нескольких психопаток и, быть может, ещё квартирохозяев этих господ, если эти господа не заплатили им денег…

Театром заведует театральная комиссия, которую дума выбрала не столько для этой именно цели, сколько для своего развлечения, как кажется. Ей, думе, очень нравится самый факт существования комиссии, ей нравится комиссия, так сказать, как субстанция.

И некто так объяснял мне причины возникновения комиссии:

Большинство думы — ‘их степенства’. В массе их торчат несколько интеллигентов и весьма часто очень ощутительно заявляют о своём существовании. Это не может нравиться действительным отцам города, потому что не может не мешать им в городском хозяйстве. И вот, желая локализовать деятельность интеллигентов, решили их как-нибудь утихомирить, а для сего и рассовали в разные премудрые комиссии, желая отягчить их трудом настолько, чтобы они потеряли охоту к разным выспренным мечтам. Пусть они утомятся и несколько ослабеют…

Тогда будут покойнее.

В сих якобы видах основана и театральная комиссия.

Как человек, недавно сюда прибывший и ещё не принюхавшийся к тутошним делишкам, не рассмотревши их тайных пружин, я, конечно, не могу утверждать только со слов господина ‘некто’, что всё сказанное о комиссиях — настоящая правда.

Но я ничего не имею против того, если бы это было правдой. Это — умно, если это правда, а я всегда с большим любопытством отношусь ко всевозможным проявлениям человеческого ума — от индусской философии до клеветы из-за угла включительно.

Затем, в Самаре не хватает… полиции. Я бы не решился ни слова оказать об этом, но чувствую себя не вправе смолчать, ибо слышал от обывателей очень много горьких и искренних жалоб на этот, по их словам, самый существенный недостаток города. Они находят, что существование их при данном объёме штата полиции — очень дрянное существование. По их мнению, они чувствуют себя совсем необеспеченными как в смысле ограждения частной собственности, так и в смысле охраны личной неприкосновенности.

Без опёки будочников они не считают себя способными разобраться в том, что моё и что твоё, а также не могут устоять против искушения дубасить друг друга чем и по чему попало. В городе в силу недостатка полиции образовался даже некоторый военный орден, нечто вроде ассасинов, действовавших в Сирии во времена крестовых походов.

Члены этого ордена или секты именуют себя ‘горчишниками’ и, как ассасины, очень любят калечить и увечить христиан, если таковые попадают им в руки. Чем вызвано такое отношение сих еретиков к православному населению Самары — мне неизвестно.

Существует также в Самаре дом трудолюбия, и, как везде, лица, желающие труда, не находят себе в нём места, ибо он слишком скромен по своим размерам. Известно, что всё хорошее может прививаться у нас только в скромных размерах.

Ночлежный дом в Самаре есть, но он так мал, что его будто бы и нет. Сие весьма нехорошо ввиду того, что летом в этот город съезжается масса рабочего народа и много его остаётся зимовать. Летом все эти люди с большим удобством спят в грязи на набережной, но я не думаю, чтобы зимой они с таким же удобством могли спать в снегу, который, как известно, несмотря на его преимущества пред грязью в смысле чистоты, во многом уступает ей в смысле тепла…

В то же время в городе существует очень много людей, обладающих миллионными состояниями, нажитыми от трудов праведных, от которых, по пословице, нельзя нажить именно и только домов каменных. Пословица ничего не говорит о невозможности нажить от трудов праведных миллионы, и таким образом я могу думать, что самарские богачи нажили сначала миллионы, а потом уже стали строить неуклюжие каменные дома, и, думая так, я совершенно уничтожаю возможное подозрение местных богачей в том, что их каменные дома есть результат их неправедных трудов.

Но я не могу уничтожить собственного моего недоумения при виде некоторых несообразностей в бытии богачей и их богатств. Я не хочу, конечно, говорить о том, что, если б миллионеры были добрыми христианами, они бы выстроили городу и ночлежный дом, и дали бы ему несколько школ, и озаботились бы расширением деятельности дома трудолюбии — одним словом, сделали бы всё то, что повелевает делать человеку долг христианина и гражданина, любящего свою родину. Я не говорю обо всём этом, ‘камень стрелять — только стрелы терять’.

Я также ничего не упомяну и о смерти, одинаково равнодушно собирающей с земли и отправляющей в землю и миллионеров, и богачей, и фельетонистов. Я не распространяюсь и на тему о том, куда денутся эти миллионы после смерти их обладателя.

Я знаю, что они при жизни его никому не приносят пользы и ему самому ничего, кроме забот, не дают, знаю, что наследники миллионера растранжирят его денежки самым глупым образом, и знаю, что всё это в порядке вещей.

Деньги сами по себе глупы, они только тогда имеют смысл, когда на них приобретаешь что-либо — кусок хлеба или почёт и славу филантропа, всё равно. И меня повергает в недоумение миллионер, восседающий на своём сундуке с деньгами. И он и деньги совершенно бесполезны для жизни: он умрёт, они растратятся, и ни о нём, ни о них не останется никакого воспоминания, лестного для него или облагораживающего их.

И в то же время жизнь во многом нуждается…

Бесполезные миллионы могли бы дать ей много полезного — все эти школы, ночлежные дома и так далее.

Я не боюсь показаться наивным и спрашиваю в пространство:

‘Какой смысл и цель нажить кучу денег и умирать над ними с тоски, безвестно, одиноко, глупо умирать, имея возможность жить и жить давать другим?’

…Но я, кажется, уклонился от своей главной темы — описания Самары и её прозябания.

Извиняюсь. Это уж такая, знаете, образовалась привычка дрянная у человека — уклоняться от главного.

И если бы каждый из нас посмотрел на самого себя очами своей совести, он увидал бы, что весь его жизненный путь, со дня рождения и до сего дня, есть сплошное уклонение от главного.

А если раз человек уклонился от истинного пути своего, ему грозит опасность заплутаться и погибнуть на ложном пути…

Я не хочу этого и откладываю до следующего раза моё описание.

II

Жителей в Самаре намного более 100 тысяч, из них около 8 тысяч грамотных, а остальные ещё не имеют желания знать таковую.

Грамотные люди читают две местные газеты и даже пишут в них… опровержения, некоторые, впрочем, ещё не написали, но уже собираются. Вообще местный обыватель очень капризно, а иногда и подозрительно относится к газетам.

Сообразно с своим настроением он то требует, чтобы газеты были серьёзны, то ищет в них весёлой игривости, то хочет, чтобы они его научили чему-нибудь хорошему и полезному, — но крайне трудно определить его взгляд на хорошее и полезное.

Так, например, с точки зрения многих обывателей, фабрикация фальшивых кредитных билетов очень полезное дело, но развитие его не входит в задачи прессы. Не менее полезна и заливка резиновых калош, — но газета не считает себя компетентной в этой отрасли труда и не может преподать никаких указаний по этому поводу.

Полезного на свете очень много, можно даже сказать, что, за исключением самого человека, на свете всё более или менее полезно, но, к сожалению, человек в Самаре — как и везде, впрочем, — до сей поры ещё не успел определить, что именно прежде всего полезно ему? И его запросы к газете в этом отношении носят всё ещё детски капризный характер.

Не лучше обстоит дело и с его спросом на хорошее: сегодня сей полагает, что хорошее — это теория марксистов и оперетка, а завтра он стоит за возрождение идеализма и за необходимость снова разрешить Портнову открытие ‘Москвы’, в это же время другой сегодня полагает, что хорошее — это проповедь гуманизма в отношениях ко всем людям, кроме евреев, тогда как вчера он говорил о необходимости бичевать людей за их пороки. с тем однако, чтобы самого его не подвергать такой операции.

И вообще помимо того, что понятия о хорошем и полезном у всех очень спутаны и непримиримы, каждый понимает хорошее и полезное как нечто различное и ежедневно меняет свой взгляд на эти понятия.

За невозможностью удовлетворить сразу все вкусы всех своих читателей местные газеты стоят, по отношению к грамотному люду, в оборонительном положении, всегда ожидая, что на них со всех сторон посыплется целый фейерверк возражений, опровержений и ‘нескольких слов по поводу’, — где автор этих слов обыкновенно без всякого повода превосходно перевирает сообщение газеты, вызвавшее его слова, и кстати уж называет всех газетчиков клеветниками, убийцами его чести и прочими, не менее сладкозвучными эпитетами.

Читает обыватель также и книги из библиотеки и даже делает на них разные мудрые и краткие пометки карандашом, что должно свидетельствовать о полноте интереса к книге со стороны читателя. Книги читаются все, какие есть налицо, — и, очевидно, никто не подозревает, что в России существует очень много книг, которых нет в Самаре, и что количество их — ежедневно увеличивается. Раньше дело выписки новых книг для пополнения библиотеки лежало на особом комитете, в состав которого — если не ошибаюсь — входил один рыболов. Рыболов любил выуживать из каталогов книги с длинными заголовками, полагая, что они-то и есть самые икряные, салоторговцы говорили, что нужен Поль де Кок, Боло и другие писатели по сальной части, а мукомолы совершенно отрицали выписку книг, находя, что в них мелют одну только чушь. Ныне состав этого комитета несколько изменён, вошли новые члены, и можно надеяться… хотя я не могу не заметить, что привычка человека всегда на что-нибудь надеяться очень дурно влияет на его жизнедеятельность и что, если б положение людей было безнадёжно, это, наверное, пробудило бы их энергию. Ибо ничто так не возбуждает энергию человека, как страх за целость его шкуры, на что указывает тот факт, что страх увеличивает силы человека, придаёт ему крылья, что в моменты опасности человек становится очень изобретательным и т. д.

Кстати сказать, что меня всегда удивляет, так это то, что человек, утопая в чистой воде реки, борется с нею более энергично, чем с грязью, в которой он утопает всю жизнь изо дня в день.

Единственно, чем я могу объяснить этот странный факт, — так это только привычкой человека к грязи, которую он, очевидно, уже считает своей родной стихией, и, может быть, тем ещё, что в грязи он утопает слишком медленно и поэтому, должно быть, не замечая своей гибели, остаётся пассивным, тогда как в воде он погибает в несколько минут. Для проверки моего предположения не мешало бы произвести такой опыт: взять человека и постепенно, помаленьку в течение, например, трёх дней опускать его в реку — будет ли он протестовать против этого?

Если будет, то ему следует поставить вопрос: почему он не хочет утонуть в чистой воде, а предпочитает без всякого протеста быть засосанным грязью?

Но я отвлёкся…

Читают местные грамотные люди книги самого разнообразного содержания, и единственный результат их любви к чтению, замеченный мною до сей поры, был тот, что однажды в местной газете я прочитал заметку, в которой с торжеством объявлялось, что в течение года из библиотеки Толстой был взят 5 раз, Достоевский 6 раз, а Болеслав Маркевич или кто-то другой в этом роде — 20 раз и Монтепен 99 раз. Больше мне неизвестно никаких результатов, проистекающих от чтения книг самарской публикой…

Здесь есть также несколько клубов. Первенствует дворянское собрание — в нём почтенные отцы семейств играют в винт и безик с девяти вечера до четырёх и пяти утра, причём иногда ругаются.

За ним следует коммерческий клуб, где не только играют и ругаются, но иногда даже и дерутся.

Самым же живым клубом является клуб канцеляристов, в котором и играют, и ругаются, и дерутся, и пьют одновременно и с удивительной энергией, что объясняется, конечно, тем, что это клуб ещё людей и члены его — люди тоже, преимущественно молодые.

Следует, впрочем, заметить, что с некоторых пор клуб канцеляристов вступает на стезю благолепия и благочиния. В нём образовалось стремление к просвещению и течения к развлечениям радушным и воспитывающим. Среди членов клуба большинство людей женатых, и это обстоятельство повело к образованию кружка любителей драматического искусства. К делу привлечены и дамы, и дело это, говорят, сильно способствует упрочению семейных уз. Вместо того чтобы, как прежде, устраивать друг другу сцены дома, ныне супруги, по взаимному между собой соглашению, устраивают сцены клубской публике. Публика смотрит и поучается.

Затем, в Самаре есть несколько обществ, преследующих самые разнообразные цели, — от развития трезвости до поощрения высшего образования. Председателем всех местных обществ состоит человек, который видит своё земное назначение именно в председательстве, и с этой целью он устраивает ежегодно по три и по четыре новых общества. Ввиду громадности его деятельности таковая может быть оценена по заслугам только после его смерти, и мне говорили, что в городе есть масса людей, готовых с полным удовольствием и хоть сейчас написать хвалебный некролог этого деятеля.

Что же касается до деятельности самих обществ, то она мне неизвестна ввиду малого времени моего пребывания в сём городе. Говорят, что более других продуктивно действует общество трезвости, сильно сокращающее потребление водки в Самарской губернии. По данным казённого винного склада видно, что в течение 1895 года выпито водки на 6 миллионов.

Материальные средства всех обществ составляются из членских взносов, пожертвований и доходов от вечеров с танцами — как и везде… Танцуют здесь преимущественно в трезвом виде, почему тяжёлых увечий дамам во время танцев не наносят, а на лёгкие повреждения дамы, вследствие долголетней привычки, не обращают внимания.

Существует в городе конно-железная дорога, в чём можно убедиться даже и не въезжая в город, ибо кондуктора вагонов во время рейса до такой степени усердно звонят в колокола, что это слышно даже в Симбирской губернии, хотя столь оглушительный звон и не мешает попадать под колёса вагонов тем из обывателей, которые находят в этом удовольствие.

Конка даёт некоторым именитым гражданам привилегию бесплатного проезда по ней во все концы России, по воде и суше вплоть до успокоения граждан в лоне Авраамлем. Кажется, именно за это она пользуется привилегией не платить ни гроша за место, занятое ею под свой парк, но, как говорят, обязана брать себе лошадей у известного лица и по известной цене, не ниже 1 рубля 15 копеек и не выше 2 рублей 70 копеек за голову.

Само собою разумеется, что при такой цене лошади не отличаются особенной красотой, резвостью и силой, так что был случай, когда поставщик их, видя, что проданная им кобылка, ста семи лет от роду, вагона везти не в состоянии, — вылез из своей коляски и сам впрягся в помощь ей и, не смущаясь тем, что он хорошо известен городу, вёз вагон от Панской улицы до думы, куда и ушёл, выпрягшись из упряжи.

С удовольствием отмечаю факт такого гуманизма, ибо твёрдо помню: ‘Блажен, иже и скоты милует’. Помню это и больше не скажу ни слова о поставщике лошадок для конно-железной дороги.

По установившемуся в стране нашей обычаю в каждом из городов её есть так называемая интеллигенция, и изображение того, какова она в Самаре, я незлобиво и кратко дам в следующей за сим главе повести моей.

Прошу читателя моего не сердиться на меня за штрихи неясные, буде таковые я сделаю, и за портреты верные, буде таковые я нарисую…

И прошу не заподозрить меня в неискренности писания моего, нет у меня здесь врагов, которым я хотел бы мстить, и друзей, которым мог бы я мирволить, не имею здесь.

‘Пишу, не мудрствуя лукаво’… И не столько ради чьего-либо поучения пишу, сколько ради того, что сие есть потребность бродячей натуры моей.

А также и потому ещё пишу, что люблю иметь дело с бумагой, потому что она всегда чище людей.

Впервые напечатано в ‘Самарской газете’, 1896, номер 47 от 28 февраля и номер 59 от 13 марта. Подпись: ‘Дон-Кихот’. Принадлежность М. Горькому этого псевдонима подтверждается Е.П. Пешковой (Архив А.М. Горького)

…именуют себя ‘горчишниками’… — см. примечание к серии ‘Между прочим’.

…дам в следующей за сим главе повести моей — Глава об интеллигенции в ‘Самарской газете’ напечатана не была.

Максим Горький

Самара во всех отношениях

Письма одного странствующего рыцаря

I

II

Комментарии

Читайте также: