Л. ШАМИССО
Л. ШАМИССО
SALAS Y GOMEZ
SALAS Y GOMEZ
Diro, come colui che piange e dice.
Dante ‘Inferno’1
ПРОЛОГ
ПРОЛОГ
——
ПЕРВАЯ ПЛИТА
ПЕРВАЯ ПЛИТА
ВТОРАЯ ПЛИТА
ВТОРАЯ ПЛИТА
Salas y Gomez, Шамиссо Адельберт, Год: 1829
Время на прочтение: 7 минут(ы)
‘Библиотека поэта’. Большая серия. Второе издание
М.,—Л., ‘Советский писатель’, 1964
Каролина Павлова. Полное собрание стихотворений
1 Говорю, как тот, кто говорит плача. Данте ‘Ад’ (итал.).— Ред.
Рассказ есть об одном несчастном,
Передо мной, как грустный сон,
Тому давно, в сияньи ясном
Моей зари, пронесся он.
Но солнце яркое всходило,
Виднелся дивный мне предел,
И в блеске пышного светила
Зловещий призрак побледнел.
Раз — это было в час угрозы,
В час непогоды роковой —
Опять увидела сквозь слезы
Я этот образ пред собой,
Но было в этот срок тяжелый
Мне, побеждающей недуг
И бравшей верх над дум крамолой,
Им заниматься недосуг.
Под тихим сумрака покровом
Теперь, когда мой гаснет день,
Стоит тот лик, в венце терновом,
Как будто мне родная тень.
Казненного судьбой когда-то
Мне помянуть пришла пора,
Как поминает грустно брата
Обрядом набожным сестра.
Salas y Gomez, тихим океаном
Облитый, высится, утес пустой,
Средь вод безбрежных сумрачным курганом,
Ни мохом не покрытый, ни травой,
Риф, раскаленный жгучими лучами,
Где птиц морских гнездится шумный рой.
Так он, поднявшись темный над волнами,
Стал нам вдали виднеться с корабля,
Когда послышался нежданный нами
Вдруг с мачты крик на ‘Рюрике’: ‘Земля!’
Мы поровнялись с мрачною скалою,
Тогда, две шлюпки снарядить веля,
Отправил несколько людей со мною
В них капитан к тем диким берегам,
В надежде свежей запастись водою’.
Какое горестное там
Открытие мне душу взволновало,
Простыми я словами передам.
Мы поплыли, противясь буйству вала,
И мимо рифов в бухту повернуть
Старания нам стоило не мало.
На берег вышли мы, и в розный путь
Рассыпалась ватага удалая,
Я стал всходить на каменную круть.
Толпилась птиц бесчисленная стая,
Которой неизвестен был испуг,
У ног моих, едва проход давая.
И с высоты взор бросил я вокруг
На голые ущелия, и снова
Его склонил, — и содрогнулся вдруг.
Видна, среди безлюдия немого,
Тут мысли человеческой печать:
На этом камне буквы — два-три слова
Полуистертые — нельзя читать,
И врезаны кресты здесь —десять сряду,
Вот ряд такой же: вырыто их пять.
Вот след шагов… там показались взгляду
Наваленные скорлупы яиц:
Туда, взбираяся на скал громаду,
За пищей приходил он к гнездам птиц.
Кто гость глуши? Свершилася какая
Здесь быль, невероятней небылиц?
Я шел вперед, окрестность озирая:
Вс пусто, видно вс издалека,
И так дошел я до утеса края,
Где снова путь спускается слегка,
И вдруг на аспидном сланце теснины
Простертого увидел старика
Лет до ста: весь нагой, во сне кончины,
Казалося, лежал он, бородой
И волосом до тела половины
Облитый, как серебряной струей,
На камни, раскаленные от зноя,
Тяжелой опираясь головой.
Недвижимостью смертного покоя
Сиял как будто этот бледный лик.
Стоял, остолбенев, пред ним давно я,
Когда раздался наконец мой клик
И с высоты стремнины до залива
К блуждающим товарищам проник.
На громкий зов они ко мне шумливо
Сбежались, — и замолкли, как и я,
Смотря на это горестное диво.
И вздрогнул он. Дыханье притая,
Мы ждали. Тихо приподнял он руки,
От тяжкого очнулся забытья,
Взглянул, — и трепетом внезапной муки
Исполнилось лицо, вперяет в нас
Глаза он, — хочет вымолвить, — но звуки
Затихли — грудь вздохнула — взор погас.
Наш врач промолвил: ‘Умер’. Мы стояли,
Молитвою безгласною молясь.
Тут аспидные три плиты лежали,
Все раковин прибрежных острием
Исписанные, грустные скрижали.
Всмотрелся я: испанским языком
Рассказывал жилец пустыни дикой
О бедствии неслыханном своем.
Пред этой скорбною судьбе уликой
В глубокой думе долго я стоял,
И грудь наполнилась тоской великой.
И выстрела вдруг прогремел сигнал,
Вернуться принося нам повеленье.
Остался он на месте, где лежал.
Скала, где кончилось его мученье,—
И тихий одр, и памятник ему.
Покой тебе, кому здесь провиденье
Ужасную назначило тюрьму.
Твой час пришел, — теперь ты на свободе,
Измученный! мир духу твоему!
Свой легкий прах ты отдаешь природе.
Над плотью безмогильною стоя,
Небесный крест блестит в эфирном своде,
А что терпел ты, скажет песнь моя.
Душой владела радость и отвага.
Казал мне впереди мечты разгар
Земные все сокровища и блага.
Индейских тканей блеск, алмазов жар,
Что любо женскому бывает взгляду,
Из дальних стран ей приносил я в дар,
Отцу изнеможенному в награду,
За жизнь труда и жертв собрать умел
Я золото, лет старческих отраду.
И сам я утолил алканье дел,
Потешил взрывы буйства молодого,
Окрепнул духом и умом созрел,
Прошел через широкий мир и снова,
Отрекшись от причудливых страстей,
Вступил под сень отеческого крова.
И в вечном и святом союзе с ней,
Тревог не зная, не страшась напасти,
Встречал я ряд благословенных дней.
Так предавался дум блажной я власти,
На палубе простершись в час ночной
И глядя на мерцанье звезд сквозь снасти.
Попутный ветр прохладною струей
В лицо мне веял, и волна седая
Бежала мимо. — Вдруг удар… другой…
Корабль потрясся с края и до края,
Крик ужаса раздался, теса треск —
И хлынул вал, погибель довершая.
Я помню вкруг себя пучины плеск,
Упорно бился битвой бесполезной
Я с буйством воли, и звезд я видел блеск,
И, наконец, был поглощен я бездной,
И раз еще, слабеющий, я всплыл,
И раз еще взглянул я к выси звездной —
И более моих не стало сил,
Предался я неистовству стремленья,
И мне затмился луч ночных светил.—
И вот сдалось, что скован без движенья
Я пагубным, тяжелым забытьм,
И что я жду напрасно пробужденья,
Что надо взять мне верх над мертвым сном.
И вс лежал в бессильи я глубоком,
И помнилось, как бы в бреду тупом,
Мне про борьбу свою с свирепым током,
И наконец вновь овладев собой,
На камне я нагом и одиноком
Очнулся, одинокий и нагой.
Взлез на скалу, взглянул я — с морем слитый
Сиял кругом свод неба голубой.
Лишь там, где хлещет волн разлив сердитый
На рифы в нескончаемой войне,—
Как черное пятно, полуразбитый,
Стоял корабль, недостижимый мне.
И годы он еще в пустынном море
Чернел, пока не рушился вполне.
И я подумал: здесь в своем мне горе
Недолго смерти спутников моих
Завидовать, и для меня же вскоре
Вс кончится, как кончилось для них.—
Нет, смерть нейдет с спасительным приветом!
Довольно птичьих мне яиц одних,
Чтоб жизнь продлить, и, позабытый светом,
Пишу я ныне, после долгих лет,
Безвестный мученик, на камне этом:
Мне умереть еще надежды нет.
Сидел, восхода солнца ожидая,
Я на скале: лежала темнота
Еще кругом, спускаясь, неба края
Касалося созвездие Креста.
У берега лишь пенистого вала
Светлел прилив, как яркая черта,
Дня близкого приветствуя начало,
Птиц, как во сне, взносились голоса,
Широкой тьмы редело покрывало,
От моря отделились небеса.
Казался день мне прекращеньем плена.
И поднялась рассвета полоса
На горизонт, волны бледнела пена,
Блеск звезд погас, и синева светло
Раскинулась. Упал я на колена,
И на скалу я преклонил чело.
Зардел восток огнистою струею,
И солнце вдруг сверкнуло и взошло.
Я поднял взор с усердною мольбою, —
Корабль! корабль!.. Нет, это не во сне:
На всем ходу, мелькая над волною,
Несется он, — несется он ко мне! —
Есть Судия! есть мукам исцеленье:
Я оживу, я не погиб вполне!
О бог любви! услышал ты моленье!
Ты не забыл меня в моей глуши,
Послал ты казнь, — послал ты и спасенье!
Корабль несется, донесись!.. спеши!..
Чтоб крепко мог людей обнять я снова,
Их мог любить всей силою души!
И, глядя с высоты хребта крутого,
Я побледнел, стеснилась грудь моя:
Зачем дойти до камня им пустого?
Чего им здесь искать, где нет жилья?
И рос корабль, и с ним невыносимо
Моя боязнь росла — спасен ли я?
Увидят ли? Не пронесутся ль мимо?..
Нет ничего, чем знак дать: ни платка,
Ни ветки зеленеющей, ни дыма,
Лишь голая простертая рука.
И уменьшалась даль меж им и мною,
И вот — звук капитанского свистка!
Грудь вздрогнула всей жизнию былою,—
Так как же слов людских я встречу звук
И им упьюсь трепещущей душою?
Вот — видят!.. повернуть хотят. — На юг?
Как! — здесь корабль ударился б об мели,—
Он обогнет утесов полукруг.
Теперь… Всемилосердный бог!.. Ужели?
Не может быть… <нет,> нет! — он повернет, —
Нельзя, чтобы они не разглядели…