САЛАМБО.
САЛАМБО.
РОМАНЪ
Густава Флобера.
Густава Флобера.
ГЛАВА I.
Празднество.
ГЛАВА I.
Празднество.
ГЛАВА II.
Въ Сикк.
ГЛАВА II.
Въ Сикк.
Саламбо, Флобер Гюстав, Год: 1862
Время на прочтение: 253 минут(ы)
Это было въ Мегар, предмсть Карагена, въ садахъ Гамилькара.
Солдаты, которыми онъ командовалъ въ Сициліи, давали большой праздникъ въ честь годовщины сраженія при Эрикс, а такъ какъ Гамилькаръ былъ въ отсутствіи, а они были многочисленны, то, никмъ не стсняемые, они ли и пили на свобод.
Начальники, въ бронзовыхъ котурнахъ, помщались въ средней алле подъ пурпуровымъ навсомъ, съ золотой бахрамой, который былъ растянутъ отъ стнъ конюшенъ до первой террасы дворца. Простые солдаты разсялись подъ деревьями, гд виднлось множество строеній съ плоскими крышами — погребовъ, магазиновъ, пекаренъ, арсеналовъ. Тамъ же помщался дворъ для слоновъ, рвы для львовъ и другихъ дикихъ зврей и тюрьма для рабовъ. Фиговыя деревья окружали кухни, лсъ смоковницъ шелъ до группъ зелени, гд гранаты виднлись между блыми кустами хлопчатника. Виноградныя лозы, отягченныя кистями винограда, поднимались по ршеткамъ. Подъ платанами разстилалось цлое поле розъ. Тамъ и сямъ, надъ травою, качались лиліи. Дорожки были усыпаны чернымъ пескомъ, перемшаннымъ съ кораловымъ порошкомъ, а, посредин, аллея изъ кипарисовъ казалась двумя рядами зеленыхъ обелисковъ.
Дворецъ, выстроенный изъ нумидійскаго мрамора, съ желтыми пятнами, виднлся вдали, возвышаясь своими четырьмя террасами. Въ своей дикой роскоши, съ большой прямой лстницей изъ чернаго дерева, ступени которой съ боковъ были украшены носами побжденныхъ галеръ, съ красными дверями съ чернымъ крестомъ и мдными ршетками, защищающими ихъ внизу отъ скорпіоновъ, онъ казался солдатамъ такимъ же торжественнымъ и непроницаемымъ, какъ лицо Гамилькара.
Совтъ назначилъ пиръ во дворц Гамилькара. Выздоравливающіе, лежавшіе въ храм Эшмуна, отправившись въ путь съ разсвтомъ солнца, притащились ко дворцу на костыляхъ. Съ каждой минутой прибывали все новые. Они являлись со всхъ сторонъ, точно потокъ, вливающійся въ озеро. Между деревьями бгали испуганные, полуголые рабы.
Газели на лужайкахъ съ испугомъ убгали. Солнце садилось, а сильный запахъ апельсинныхъ деревьевъ, длалъ еще тяжеле испаренія этой потной толпы.
Тутъ были представители всевозможныхъ націй, лигурійцы, лузитанцы и балеарцы, негры и римскіе бглецы. Въ одной сторон слышалась тяжелая дорійская рчь, а рядомъ съ нею кельтскія слова звучали, какъ боевая колесница, тогда какъ іонійскія окончанія сталкивались съ согласными пустыни, рзкими, какъ крикъ шакала. Греки отличались тонкой таліей, египтяне поднятыми плечами, кантабрійцы толстыми икрами, кападокійскіе стрлки нарисовали себ на тл сокомъ травъ цвты. Нкоторые индійцы были одты въ женскія платья, туфли и серьги. Другіе, для торжественнаго случая раскрасившись красной краской, походили на коралловыя статуи. Одни лежали на подушкахъ, другіе ли, сидя на корточкахъ около большихъ блюдъ или же лежа на живот, въ спокойной поз львовъ, раздирающихъ добычу.
Послдніе пришедшіе, стоя между деревьями, смотрли на низкіе столы, до половины исчезавшіе подъ яркими коврами, и ждали своей очереди. Такъ какъ кухни Гамилькара было недостаточно, то Совтъ послалъ своихъ рабовъ, посуду и постели. Посреди сада, какъ на пол битвы, сверкалъ яркій огонь, на которомъ жарились быки, хлбъ, посыпанный анисомъ, чередовался съ большими кругами сыра. Громадные вазы были наполнены виномъ, а въ золотыхъ филигранныхъ корзинкахъ помщались цвты. Радость насытиться наконецъ вдоволь сверкала во всхъ взглядахъ. Тамъ и сямъ затягивали псни.
Сначала подавали птицъ подъ зеленымъ соусомъ, въ красныхъ маленькихъ тарелкахъ, раскрашенныхъ чернымъ рисункомъ. Затмъ всевозможныя раковины, которыя собирались на африканскомъ берегу, на блюдахъ изъ желтой амбры. Потомъ столы были покрыты мясомъ, цлыми антилопами съ рогами, павлинами въ перьяхъ, цлыми баранами, жареными въ сладкомъ вин. Въ деревянныхъ сосудахъ плавали въ шафран куски жира. Громадныя пирамиды фруктовъ возвышались рядомъ съ пирогами изъ меда. Не забыты были также маленькія собачки съ толстыми животами, которыхъ откармливали оливками — спеціально карагенское блюдо, къ которому питали отвращеніе другіе народы.
Обиліе пищи только еще боле возбуждало аппетитъ.
Галлы съ длинными волосами, собранными на затылк, вырывали другъ у друга лимоны, которыели съ кожей. Негры, никогда не видавшіе морскихъ раковъ кололись ихъ красными колючками, а бритые греки, блые, какъ мраморъ, бросали себ чрезъ головы шелуху съ тарелокъ, тогда какъ пастухи Бруціума, одтые въ волчьи шкуры, молча ли, уткнувшись въ тарелки.
Ночь наступала. Навсъ съ кипарисной аллеи былъ снятъ и принесли свтильники. Неврный свтъ нефти, горвшей въ порфировыхъ вазахъ, испугалъ посвященныхъ лун обезьянъ, гнздившихся на кипарисахъ, он начали кричать, что очень забавляло солдатъ. Продолговатое пламя отсвчивалось въ мдныхъ кирассахъ. Блюда, украшенныя драгоцнными каменьями, бросали искры. Громадныя вазы, украшенныя выпуклыми зеркалами, увеличивали отражавшіеся въ нихъ образа. Толпившіеся вокругъ солдаты съ удивленіемъ глядлись въ нихъ и гримасничали, смша другъ друга. Они перебрасывали чрезъ столы табуреты изъ слоновой кости и золотую посуду. Они пили безъ разбора греческое вино въ высокихъ вазахъ, кампанское въ амфорахъ, кантабрійское, которое подаютъ въ боченкахъ.
На земл были розлиты громадныя лужи вина. Запахъ мяса поднимался къ вершинамъ деревьевъ, вмст съ паромъ дыханія. Слышно было въ одно и то же время щелканіе челюстей, шумъ разговоровъ, псни, стукъ кубковъ, тарелокъ, кампанскихъ вазъ, ломавшихся на тысячи кусковъ, или рзкій звонъ большихъ серебряныхъ блюдъ.
По мр того, какъ увеличивалось ихъ опьяненіе, они все боле и боле припоминали несправедливости Карагена. Дйствительно, республика, истощенная войной, допустила собраться въ городъ всмъ возвращающимся войскамъ. Гисконъ, ихъ предводитель, имлъ, однако, благоразуміе отправлять ихъ однихъ за другими, чтобъ облегчить уплату имъ жалованья, а Совтъ думалъ, что они, наконецъ, согласятся сдлать сбавку. Но теперь на нихъ сердились за то, что не могли имъ заплатить. Этотъ долгъ смшивался въ ум народа съ тремя тысячами двумя стами талантами, которыхъ требовалъ Путацій, и они были, также какъ и Римъ, врагами Карагена.
Наемники понимали это, поэтому ихъ негодованіе выражалось угрозами. Наконецъ, они пожелали собраться, чтобъ отпраздновать одну изъ своихъ побдъ, и партія мира уступила ихъ желанію, мстя Гамилькару, который такъ поддерживалъ войну. Она окончилась, не смотря на вс его усилія, такъ что, бросивъ надежду на карагенянъ, онъ передалъ командованіе наемниками Гискону. Указать его дворецъ мстомъ для праздника,— это значило привлечь на него часть ненависти, которую наемники чувствовали къ нимъ. Къ тому же, расходы должны были быть громадны и Гамилькару приходилось сдлать ихъ почти одному.
Гордясь тмъ, что заставили республику повиноваться, наемники думали, что они, наконецъ, возвратятся домой, унося съ собою плату за свою кровь, но ихъ труды, видимые подъ парами опьяненія, казались имъ необычайными и слишкомъ мало вознагражденными, они показывали другъ другу свои раны, разсказывали сраженія, путешествія и охоты на родин. Они подражали крикамъ дикихъ зврей и ихъ прыжкамъ, затмъ начались безстыдныя пари.
Они засовывали головы въ амфоры и пили безостановочно, какъ верблюды.
Одинъ лузитанецъ, громаднаго роста, бгалъ по столамъ, нося по человку на каждой рук и пуская изъ носа огонь, лакедемоняне, не снявшіе своихъ кольчугъ, тяжело прыгали. Нкоторые изображали изъ себя женщинъ, длая неприличные жесты, другіе совершенно раздвались для борьбы между посуды, какъ гладіаторы, нсколько грековъ танцовали вокругъ вазы, на которой была изображена нимфа, тогда какъ негры колотили бычачьей костью въ мдный щитъ.
Вдругъ они услышали жалобную псню, громкую и нжную, которая поднималась и опускалась въ воздух, какъ размахи крыльевъ раненой птицы. Это были голоса рабовъ въ тюрьм.
Солдаты вскочили и бросились освободить ихъ и возвратились съ крикомъ, гоня предъ собою человкъ двадцать, которыхъ можно было узнать по ихъ блднымъ лицамъ. У всхъ на бритыхъ головахъ были надты маленькія, коническія шапки, на всхъ были деревянныя сандаліи, и ихъ цпи производили шумъ дущихъ телегъ.
По приход въ кипарисную аллею они потерялись въ толп распрашивавшихъ ихъ, одинъ только изъ нихъ остался въ сторон. Сквозь дырья его туники виднлись плечи, покрытыя длинными рубцами. Опустивъ голову, онъ недоврчиво глядлъ вокругъ и щурился отъ яркаго свта. Но, убдившись, наконецъ, что никто изъ этихъ вооруженныхъ людей не желаетъ ему зла, онъ вздохнулъ съ облегченіемъ. Онъ что-то шепталъ и смялся сквозь слезы.
Затмъ онъ схватилъ за ручки полную вазу, поднялъ ее кверху своими закованными въ цпи руками и, глядя на небо, сказалъ:
— Слава теб Ваалъ-Эшмунъ, освободитель, котораго люди моей родины зовутъ Эскулапомъ! Слава вамъ, духи фонтановъ, свта и лсовъ! Слава вамъ, боги, скрывающіеся въ горахъ и земныхъ пещерахъ! Слава вамъ, сильные люди въ сверкающихъ доспхахъ, освободившіе меня!
Затмъ онъ опустилъ вазу и разсказалъ свою исторію.
Его звали Спендій. Карагеняне взяли его въ плнъ и онъ на греческомъ, лигурійскомъ и карагенскомъ язык поблагодарилъ еще разъ наемниковъ. Онъ цловалъ ихъ руки. Наконецъ, онъ сталъ поздравлять съ праздникомъ, въ то же время выражая свое удивленіе, что не видитъ кубковъ священнаго Легіона. Эти кубки, на которыхъ, на каждой изъ ихъ восьми золотыхъ сторонъ, было по изумрудной кисти винограда, принадлежали милиціи, преимущественно состоявшей изъ молодыхъ патриціевъ, самыхъ высокихъ по росту. Это была привиллегія, почти священная честь, по тому ничто изъ всхъ сокровищъ республики не возбуждало такой зависти наемниковъ. По этой причин они ненавидли Легіонъ, и бывали такіе, которые рисковали жизнью, чтобъ только доставить себ невыразимое удовольствіе выпить изъ такихъ кубковъ. Поэтому они приказали принести кубки.
Они хранились у Сисситовъ, общества купцовъ, которые ли вмст.
Рабы вернулись говоря, что вс Сисситы спятъ.
— Пусть ихъ разбудятъ, отвчали наемники.
Рабы вернулись вторично и объявили, что кубки заперты въ храм.
— Пусть его откроютъ, отвчали наемники.
Когда же рабы, дрожа, признались, что кубки находятся въ рукахъ Гискона, они закричали:
— Пусть онъ самъ принесетъ ихъ!’
Гисконъ скоро появился въ глубин сада со свитою изъ священнаго Легіона. Его широкая, черная мантія, прикрпленная къ золотой митр, украшенной драгоцнными каменьями, падала до копытъ его лошади, сливаясь вдали съ ночной темнотою.
Видна только была его блая борода, блескъ головнаго убора и тройное ожерелье изъ широкихъ голубыхъ пластинокъ, надтое у него на груди.
Когда онъ появился, солдаты встртили его громкими криками:
— Кубки! кубки!
Онъ началъ съ того, что объявилъ, что если взять въ разсчетъ ихъ храбрость, то наемники достойны пить изъ нихъ.
Толпа заревла отъ радости.
Онъ зналъ ихъ хорошо, такъ какъ командовалъ ими, и вернулся съ послдней когортой на послдней галер.
— Твоя правда!.. Твоя правда!.. кричали наемники.
Однако, продолжалъ Гисконъ, республика всегда уважала ихъ различіе по народамъ, ихъ обычаи и религію, они были совершенно свободны въ Караген. Что же касается кубковъ священнаго Легіона, то они были частной собственностью.
Вдругъ стоявшій рядомъ со Спендіемъ галлъ бросился прямо чрезъ столъ къ Гискону и угрожалъ ему двумя обнаженными мечами.
Гисконъ, не останавливаясь, ударилъ его по голов своей тяжелой палкой изъ слоновой кости. Варваръ упалъ. Галлы закричали и ихъ ярость, сообщившись всмъ, угрожала опасностью легіонерамъ. Гисконъ пожалъ плечами, видя, какъ они поблднли. Онъ думалъ, что его мужество будетъ безполезно противъ этихъ раздраженныхъ зврей, лучше было отомстить имъ поздне какой либо хитростью, поэтому онъ сдлалъ знакъ своей свит и медленно удалился. Затмъ, уже у воротъ, повернувшись къ наемникамъ, онъ крикнулъ, что они раскаются.
Празднество продолжалось, но Гисконъ могъ возвратиться и, окруживъ предмстіе, которое примыкало къ послднимъ укрпленіямъ, могъ раздавить ихъ, прижавъ къ стн. Тогда, не смотря на многочисленность, они почувствовали себя одинокими и большой городъ, спавшій у ихъ ногъ во мрак, вдругъ началъ пугать ихъ своимъ множествомъ лстницъ, высокихъ, черныхъ домовъ, и боговъ еще боле страшныхъ, чмъ ихъ народъ. Вдали, въ гавани, мелькали огни, свтъ былъ также въ храм Канона.
Они вспомнили тогда о Гамилькар. Гд онъ былъ? Почему онъ ихъ бросилъ по заключеніи мира? Его распря съ Совтомъ была, безъ сомннія, только хитростью, чтобъ погубить ихъ. Ихъ неудовлетворенная ненависть обратилась на самого Гамилькара. Они проклинали его, возбуждая другъ друга своимъ собственнымъ гнвомъ.
Въ эту минуту, подъ платанами собралась толпа. Въ средин ее негръ бился на земл въ конвульсіяхъ, съ пною на губахъ. Кто-то крикнулъ, что онъ отравленъ.
Тогда вс вообразили себя отравленными и напали на рабовъ. Поднялся страшный шумъ. Пьяную армію охватила страсть къ уничтоженію. Они ударяли на удачу вокругъ себя, ломали, били, нкоторые бросали въ кусты свтильники, другіе, опершись на балюстраду, отдлявшую львовъ, убивали ихъ стрлами.
Самые смлые бросились къ слонамъ и хотли обрубить имъ хоботы. Между тмъ, балеарскіе пращники, зашедшіе за уголъ дворца, чтобъ удобне грабить, были остановлены высокой ршеткой изъ индійскаго бамбука. Они перерубили ее своими кинжалами и очутились у сада, выходившаго на Карагенъ. Въ этомъ саду, наполненномъ подрзанными деревьями, ряды блыхъ цвтовъ описывали на почв длинныя параболы, какъ пути звздъ. Изъ кустовъ отдлялось благоуханіе. Стволы нкоторыхъ деревьевъ были выкрашены въ красный цвтъ, что длало ихъ похожими на кровавыя колоны. Въ саду, на двнадцати мдныхъ пьедесталахъ помщалось по большому стеклянному шару, въ которыхъ горли красноватые огни, точно громадные зрачки.
Солдаты освщали себ путь факелами, поминутно спотыкаясь на неровной почв. Вдругъ они замтили маленькое озеро, раздленное на нсколько бассейновъ стнками изъ голубаго камня. Вода была такъ прозрачна, что свтъ факеловъ проникалъ до дна, покрытаго блыми камнями и золотымъ порошкомъ. Вдругъ вода закипла и большія рыбы, съ драгоцнными каменьями у рта, появились на поверхности. Солдаты громко смялись, пропуская имъ пальцы подъ жабры, и потащили ихъ на столъ.
Это были рыбы семейства Барка, вс он происходили по прямой линіи отъ первоначальныхъ, священныхъ рыбъ, которыя разбили таинственное яйцо, въ которомъ скрывалась богиня.
Мысль совершитъ святотатство возбудила аппетитъ наемниковъ. Они подложили огонь подъ мдныя вазы и забавлялись, глядя, какъ рыбы бились въ кипятк. Толпа солдатъ толкала другъ друга. Они перестали бояться и снова начали пть. Благоуханія, которыми были смочены ихъ головы, стекали крупными каплями на ихъ разорванныя туники. Опираясь руками о столъ, который, какъ имъ казалось, колебался точно корабль,— они глядли вокругъ пьяными глазами, желая поглотить хоть взглядомъ то, чего не могли състь. Другіе прохаживались по столамъ, среди блюдъ, по пурпуровымъ скатертямъ, ломали ударами ногъ табуреты изъ слоновой кости, и тирскіе стеклянные сосуды.
Псни смшивались съ предсмертнымъ хрипніемъ рабовъ, умиравшихъ среди обломковъ вазъ и кубковъ. Солдаты требовали вина, мяса и золота, они кричали, чтобъ имъ дали женщинъ. Они говорили на ста нарчіяхъ. Нкоторыя воображали себя въ ванн, видя себя окруженными парами, другіе же, глядя на деревья, считали себя на охот и бросались на своихъ товарищей, какъ на дикихъ зврей.
Отъ брошенныхъ свтильниковъ, деревья загорлись, огонь переходилъ съ одного на другое и высокая масса зелени, изъ которой поднимались длинныя, блыя спирали, казалась начинающимъ дымиться вулканомъ. Шумъ все увеличивался. Раненые львы ревли во мрак.
Вдругъ верхняя терраса дворца сразу освтилась. Открылась средняя дверь и на порог появилась женщина въ черномъ костюм, — дочь Гамилькара.
Она спустилась съ верхней лстницы, которая шла вокругъ верхняго этажа, затмъ со второй, съ третьей и остановилась на послдней террас, на вершин лстницы, украшенной носами галеръ. Опустивъ голову, она неподвижно глядла на солдатъ.
Сзади нея стояли два длинныхъ ряда блдныхъ людей, одтыхъ въ блыя платья, съ красной бахрамой, падавшія до земли. У нихъ не было ни бородъ, ни волосъ, ни бровей. Въ рукахъ, сверкавшихъ кольцами, они держали громадныя лиры и пли рзкими голосами гимны карагенскимъ божествамъ.
Это были жрецы-евнухи храма Таниты, которыхъ Саламбо часто призывала къ себ въ домъ.
Наконецъ, она спустилась съ послдней лстницы, жрецы слдовали за нею. Она медленно шла по кипарисной алле, между столами предводителей, которые понемногу отступали, глядя на нее. Ея волосы, напудренные фіолетовымъ порошкомъ и собранные на голов въ форм башни, по мод ханаанскихъ двушекъ, заставляли ее казаться выше. Нитки жемчуга, прикрпленныя къ вискамъ, спускались до угловъ ея рта, розоваго, какъ разрзанная граната. Грудь ея была покрыта сверкающими каменьями, расположенными въ вид зминой чешуи. Ея руки, украшенныя брилліантами, выходили обнаженныя изъ туники безъ рукавовъ, усянной красными цвтами по черному фону. Ея щиколки были соединены золотой, цпочкой для уравненія походки, а ея большая пурпуровая мантія, изъ неизвстной матеріи, везлась за нею по земл и при каждомъ ея шаг казалась слдовавшей за нею широкой волной.
Жрецы время отъ времени брали на лирахъ слабые аккорды и въ промежуткахъ между музыкой слышенъ былъ слабый шумъ золотой цпочки и правильный трескъ папирусныхъ сандалій.
Никто еще не зналъ ее. Извстно было только, что она живетъ очень уединенно, погруженная въ благочестіе. Солдаты видли ее по ночамъ на вершин дворца, на колняхъ предъ звздами, окруженную дымомъ зажженныхъ курильницъ. Это луна сдлала ее такой блдной, казалось, отъ нея, какъ нжное испареніе, отдлалось что-то божественное. Ея глаза глядли вдаль, въ неземныя сферы.
Она шла, наклонивъ голову и держа въ правой рук маленькую лиру изъ чернаго дерева. Наемники слышали, какъ она шептала:
— Мертвы! вс мертвы!.. Вы не придете ко мн боле, повинуясь моему голосу, когда я, сидя на берегу озера, бросала вамъ крошки хлба. Тайны Таниты скрывались въ вашихъ глазахъ, боле прозрачныхъ, чмъ морскія волны.
И она называла ихъ по именамъ, которыя были названіями мсяцевъ.
— Сивъ! Сивонъ! Тамузъ! Элуль! Тишра! Шебаръ! О! Богиня! сжалься надо мною!
Солдаты, не понимая, что такое она говоритъ, молча тснились около нея и удивлялись ея украшеніямъ. Но она оглядывала ихъ всхъ испуганнымъ взглядомъ, затмъ, опустивъ голову и поднявъ руки, она прошептала нсколько разъ:
— Что вы сдлали!.. что вы сдлали… А между тмъ, для вашего развлеченія, у васъ было достаточно хлба, мяса, масла, вина! Я приказала привести для васъ быковъ изъ Гекатомпила, для васъ я посылала охотниковъ въ пустыню!..
Ея голосъ все возвышался. Щеки покрывались краской.
— Гд же вы здсь: въ завоеванномъ ли город, говорила она, или во дворц господина?.. И какого господина — суффета Гамилькара, моего отца, служителя Ваала!.. Знаете ли вы кого нибудь у васъ на родин, кто умлъ бы, какъ онъ, предводительствовать войсками?.. Смотрите: ступени нашего дворца наполнены его побдами, что же, продолжайте ваше дло — сожгите его. Я унесу съ собою генія нашего дома — мою черную змю, которая спитъ на верху, на листьяхъ лотоса. Я свистну и она послдуетъ за мною. И если я сяду на галеру, она поплыветъ за мною въ пн волнъ.
Ея тонкія ноздри вздрагивали. Она ломала ногти о драгоцнные камни, которыми была украшена ея грудь. Затмъ глаза ея сдлались печальны и она продолжала:
— О! бдный Карагенъ! несчастный городъ! У тебя нтъ, чтобъ защитить тебя, сильныхъ людей прежляго времени, которые ходили за океанъ и строили свои храмы на всхъ берегахъ! Вс страны работали на тебя! твои суда бывали всюду!..
Тогда она начала воспвать похожденія Мелькарта, бога сидонянъ и родоначальника ея семейства. Она разсказала поднятіе на горы Эрсифоніи и войну противъ Мезизабали, чтобъ отомстить цариц змй. Онъ преслдовалъ въ лсу чудовище женщину, хвостъ которой вился по сухимъ листьямъ, какъ серебряный ручей. Наконецъ, онъ пришелъ въ долину, гд драконы съ женскими головами сидли вокругъ большаго костра, кровавая луна сверкала на неб и ихъ красные, длинные языки, раздвоенные, какъ жалы, вытягивались до пламени.
Затмъ Саламбо, не останавливаясь, разсказала, какъ Мелькартъ побдилъ Мезизабаль и поставилъ на носу своего корабля ея отрубленную голову, которая при каждомъ напор волнъ покрывалась пною, а солнце такъ высушило ее, что она сдлалась тверже золота. Но глаза не переставали плакать и слезы постоянно капали въ воду.
Она пла все это на старомъ ханаанскомъ нарчіи, котораго варвары не понимали.
Они спрашивали себя, что такое могла говоритъ она имъ съ такими ужасными жестами, которыми она сопровождала свое пніе. Взобравшись вокругъ нея на столы, на втви смоковницъ, разинувъ рты и вытянувъ шеи, они старались понять смыслъ неопредленнаго разсказа, онъ мелькалъ въ ихъ воображеніи, какъ призракъ во мрак.
Одни только безбородые жрецы понимали Саламбо. Ихъ морщинистыя руки, время отъ времени, извлекали изъ арфъ мрачные аккорды. Слабе, чмъ старыя женщины, они дрожали отъ мистическаго волненія и отъ страха, который внушали имъ эти люди.
Варвары не обращали на нихъ вниманія. Они слушали пніе двушки, но никто не глядлъ на нее такъ, какъ молодой нумидійскій начальникъ, сидвшій за столомъ предводителей, среди воиновъ своей націи. За его поясомъ было заткнуто такое множество дротиковъ, что онъ казался горбатымъ, подъ широкимъ плащемъ, прикрпленнымъ къ вискамъ мдными шнурами. Матерія, приподнимавшаяся на плечахъ, закрывала тнью его лицо и виднъ былъ только блескъ его глазъ.
Онъ очутился на праздник совершенно случайно: отецъ его прислалъ жить къ Барка, по обычаю королей, которые посылали своихъ дтей въ разныя семейства, чтобъ приготовить себ союзниковъ. Но въ теченіи полгода Нарр’Авасъ жилъ у Гамилькара и еще не видалъ Саламбо. А теперь, сидя на корточкахъ, опустивъ голову, онъ глядлъ на нее, раздувая ноздри, какъ леопардъ, притаившійся въ камышахъ.
На другой сторон помщался ливіецъ громаднаго роста, съ короткими, черными, вьющимися волосами. Ожерелье изъ серебряныхъ полумсяцевъ было надто на его груди, обросшей волосами. Лицо его было запачкано брызгами крови. Онъ сидлъ, опираясь на лвый локоть, и улыбался, широко раскрывъ ротъ.
Между тмъ, Саламбо уже кончила пніе и говорила на различныхъ варварскихъ нарчіяхъ, стараясь съ изяществомъ женщины смягчить ихъ гнвъ.
Съ греками она говорила по-гречески, затмъ обращалась къ лигурійцамъ, къ кампанцамъ, къ неграмъ и каждый изъ нихъ, слушая ее, наслаждался въ ея голос сладостью роднаго языка.
Увлеченная воспоминаніями о Караген, она снова запла о старинныхъ битвахъ съ Римомъ. Они апплодировали. Она воодушевлялась видомъ обнаженныхъ мечей. Ея лира упала на землю. Она замолкала и прижавъ къ сердцу руки, стояла нсколько минутъ, закрывъ глаза, наслаждаясь волненіемъ этихъ людей.
Мато, ливіецъ, наклонился къ ней.
Она невольно приблизилась къ нему и подъ впечатлніемъ пережитаго волненія, налила въ золотой кубокъ вина, чтобъ примириться съ арміей.
— Пей, сказала она.
Ливіецъ взялъ кубокъ и уже поднесъ его къ губамъ, какъ вдругъ одинъ галлъ, тотъ самый, котораго ранилъ Гисконъ, ударилъ его по плечу, говоря какую-то шутку на своемъ родномъ язык.
Спендій былъ недалеко. Онъ предложилъ перевести слова галла.
— Говори, сказалъ Мато.
— Боги покровительствуютъ теб. Когда свадьба?
— Какая свадьба?
— Твоя, такъ какъ у насъ, сказалъ галлъ, когда женщина подаетъ пить солдату, она предлагаетъ ему раздлить съ нею ея ложе.
Онъ не усплъ еще кончить, какъ Нарр’Авасъ вскочилъ съ мста, вытащилъ изъ-за пояса дротикъ и, опершись правымъ колномъ о столъ, бросилъ его въ Мато.
Дротикъ, просвиствъ между кубками, пронзилъ руку ливійца и такъ сильно пригвоздилъ ее къ столу, что кисть задрожала въ воздух.
Мато поспшно вырвалъ дротикъ, но у него не было оружія. Тогда, схвативъ обими руками уставленный посудою столъ, онъ бросилъ его въ Нарр’Аваса, чрезъ бросившуюся между ними толпу солдатъ.
Нумидійцы такъ столпились, что не могли вынуть мечей. Мато бросился впередъ, опустивъ голову. Когда же онъ ее поднялъ, Нарр’Авасъ исчезъ. Онъ сталъ искать его глазами. Саламбо также удалилась. Тогда взглядъ его, наконецъ, обратился ко дворцу и онъ увидалъ, какъ закрылась наверху красная дверь съ чернымъ крестомъ.
Онъ бросился впередъ.
Вс видли, какъ онъ бжалъ между носами галеръ, затмъ поднялся по тремъ лстницамъ до красной двери, Тутъ, задыхаясь, онъ остановился и оперся о стну, чтобъ не упасть.
Одинъ человкъ послдовалъ за нимъ во мрак, такъ какъ свтъ отъ празднества былъ закрытъ угломъ дворца. Мато узналъ Спендія.
— Ступай отсюда, сказалъ онъ.
Рабъ, ничего не отвчая, началъ зубами разрывать свою тунику. Затмъ, опустившись на колни около Мато, онъ осторожно взялъ его руку и ощупывалъ въ темнот, чтобъ найти рану.
Наконецъ, лучъ луны, проскользнувъ между тучъ, указалъ Спендію глубокую рану. Онъ обернулъ ее кускомъ туники, но Мато съ раздраженіемъ сказалъ.
— Оставь меня!… оставь!
— О! нтъ, отвчалъ рабъ. Ты освободилъ меня изъ тюрьмы, я твой. Ты мой господинъ — приказывай.
Мато, пробираясь вдоль стны, обошелъ вокругъ террасы. На каждомъ шагу онъ прислушивался и въ промежутки золоченныхъ ршетокъ, замнявшихъ двери, глядлъ въ пустынные покои.
Наконецъ, онъ съ отчаяніемъ остановился.
— Выслушай меня, сказалъ ему рабъ. О! не презирай меня за мою слабость!.. Я жилъ во дворц, я могу, какъ змй, пробраться вдоль стнъ, идемъ въ комнату Предковъ, тамъ, подъ каждой плитой, лежатъ слитки золота. Подземный ходъ ведетъ къ ихъ могиламъ.
— О! какое мн дло! сказалъ Мато.
Спендій замолкъ.
Они были на террас, предъ ними разстилалась громадная тнь, казалось, скрывавшая собою громадныя волны чернаго, застывшаго океана.
Но на восток появилась свтлая полоса, налво, каналы Мегары начали выдляться между зеленью садовъ, наконецъ, коническія крыши храмовъ, лстницы, террасы, укрпленія мало-по-малу начали выступать при блдномъ свт зари.
Вокругъ всего Карагенскаго полуострова виднлась полоса блой тни, тогда какъ море, изумруднаго цвта, казалось, замерло въ утренней свжести.
Затмъ, по мр того, какъ свтъ увеличивался, высокіе дубы выдлялись все ясне. Они толпились по склону горъ, какъ спускающіяся стада дикихъ козъ.
Пустынныя улицы города стали ясно видны. Пальмы, тамъ и сямъ виднвшіяся изъ-за стнъ, не шевелились. Цистерны наполнялись водою.
Свтъ маяка Германеума начиналъ блднть. На вершинахъ Акрополя, въ кипарисномъ лсу, лошади Эшмуна, чувствуя приближеніе дня, били копытами о мраморныя плиты и громко ржали, повернувшись къ солнцу.
Наконецъ, оно появилось. Спендій поднялъ руки и вскрикнулъ. Карагенъ освтился золотымъ дождемъ свта, галеры сверкнули, крыша храма Камона казалась залитой пламенемъ, двери храмовъ отворялись и въ глубин виднлся свтъ. На мостовой улицъ появились большія телеги изъ окрестностей. Верблюды, нагруженные багажемъ, спускались съ горъ. Окна лавокъ открывались. Въ лсу Таниты слышались звуки тамбурина священныхъ куртизанокъ, а на вершин Маппаловъ задымились печи, въ которыхъ обжигались глиняные гробы.
Спендій наклонился съ террасы. Его зубы стучали. Онъ повторялъ:
— Да!.. да, господинъ, я понимаю, почему ты сейчасъ пренебрегъ грабежомъ дома.
Мато былъ какъ будто разбуженъ свистящимъ голосомъ грека. Онъ, казалось, не понималъ.
Спендій продолжалъ:
— О! какое богатство!.. А люди, обладающіе имъ, даже не имютъ желза, чтобъ защитить его.
Тогда, указавъ правой рукой на народъ, ползавшій на прибрежномъ песк, отыскивая крупинки золота, онъ прибавилъ:
— Смотри, республика похожа на этихъ несчастныхъ, склонившихся на берегу океана, — она повсюду запускаетъ свои жадныя руки и шумъ волнъ до такой степени звучитъ у нея въ ушахъ, что она не услышала бы шаговъ приближающагося господина..
Онъ увлекъ Мато на другую сторону террасы и, указывая на садъ, въ которомъ сверкали на солнц висвшіе на деревьяхъ мечи солдатъ, продолжалъ:
— Но здсь есть сильные люди, ненависть которыхъ возбуждена до крайности и которыхъ ничто не привязываетъ къ Карагену: ни семейство, ни клятвы, ни боги.
Мато стоялъ, опершись на стну.
Спендій, подойдя къ нему, продолжалъ шепотомъ:
— Понимаешь ли ты меня, солдатъ? Мы стали бы одваться въ пурпуръ, какъ сатрапы, мы купались бы въ благоуханіяхъ, у меня, въ свою очередь, были бы рабы. Неужели ты не утомился спать на жесткой земл, пить уксусъ въ лагеряхъ и вчно слушать трубные звуки? Ты отдохнешь со временемъ, не такъ ли? Да, когда съ тебя сорвутъ кольчугу и бросятъ твой трупъ коршунамъ! Или, можетъ быть, когда, опираясь на палку, слпой, хромой, больной, ты будешь ходить отъ двора ко двору, разсказывая твою молодость дтямъ? Припомни вс несправедливости твоихъ начальниковъ, длинные переходы подъ жгучимъ солнцемъ, тиранію дисциплины и вчную боязнь креста. Посл столькихъ трудовъ теб дали почетное ожерелье, какъ на шею осла вшаютъ бубенчики, чтобъ оглушать его во время хода и заставлять не чувствовать усталости. А между тмъ, ты храбре Пирра и, еслибы только ты захотлъ… О! какъ могъ бы ты быть счастливъ въ большихъ, прохладныхъ залахъ, при звукахъ лиръ, лежа, окруженный цвтами и женщинами!… Не говори мн, что это предпріятіе невозможно, разв наемники не брали сильнйшихъ итальянскихъ крпостей? Кто теб мшаетъ? Гамилькаръ въ отсутствіи, народъ ненавидитъ Богатыхъ, Гисконъ ничего не можетъ сдлать съ окружающими его трусами, но ты храбръ, они будутъ повиноваться теб, приказывай,— и Карагенъ будетъ нашъ.
— Нтъ, сказалъ Мато, надо мною тяготетъ проклятіе Молоха, я почувствовалъ это въ ея глазахъ.
Затмъ, оглянувшись вокругъ, онъ прибавилъ:
— Гд она?
Спендій понялъ, что Мато находится подъ вліяніемъ безграничнаго безпокойства, и не ршился говорить боле.
Деревья за ними дымились, съ ихъ обгорлыхъ втвей время отъ времени на столы падали полуобгорлые скелеты обезьянъ. Пьяные солдаты храпли разинувъ рты, рядомъ съ трупами, а т, которые не спали, опускали головы и щурились отъ яркаго свта. Почва была покрыта красными лужами. Слоны качали между ршетокъ своими окровавленными хоботами. Въ погребахъ видны были раскрытые, разсыпанные мшки овса. Павлины на кедрахъ развертывали хвосты и начинали кричать.
Между тмъ, неподвижность Мато удивила Спендій. Ливіецъ былъ блдне, чмъ прежде, и пристально глядлъ на какую-то точку на горизонт, опершись руками на край террасы.
Спендій, наклонившись, наконецъ, увидалъ, на что тотъ смотритъ. Золотая точка мелькала вдали, въ пыли, на дорог въ Утику. Эта точка была дышломъ колесницы, запряженной двумя мулами, впереди бжалъ рабъ, держа ихъ за повода. Въ колесниц сидли дв женщины. Спендій узналъ ихъ и слегка вскрикнулъ. Сзади, по втру, разввались длинныя покрывала.
Два дня спустя, наемники вышли изъ Карагена, имъ дали каждому по золотой монет, съ тмъ условіемъ, чтобъ они отправились въ Сикку.
— Вы спасители Карагена, говорили имъ, но оставаясь здсь, вы его истощите, онъ не будетъ имть возможности заплатить вамъ, удалитесь, со временемъ республика отблагодаритъ васъ за эту снисходительность. Мы сейчасъ же прикажемъ собрать налоги. Вы получите все сполна. Вамъ дадутъ галеры, которыя отвезутъ васъ на родину.
Они не знали что отвчать. Эти люди, привыкшіе къ войн, скучали пребываніемъ въ город. Они позволили безъ труда убдить себя.
И карагеняне собрались на стнахъ, глядя, какъ они удаляются.
Они шли чрезъ улицу Камона и Сиртскія ворота и двигались въ безпорядк, въ перемежку всадники съ пхотинцами, начальники съ солдатами, лузитанцы съ греками. Они шли смлыми шагами и мостовая громко звенла подъ ихъ тяжелыми котурнами. Ихъ кольчуги были покрыты зарубками отъ ударовъ, а лица почернли отъ загара въ сраженіяхъ. Топоры, пики, войлочныя шапки и мдныя каски — все двигалось и сверкало.
Они до такой степени толпились въ улицахъ, что стны чуть не лопались. Громадныя массы вооруженныхъ солдатъ шли между высокими шести-этажными домами, за желзными ршетками которыхъ женщины, покрытыя покрывалами, молча глядли, какъ проходили варвары. Террасы, укрпленія, стны, исчезали подъ толпою карагенянъ, одтыхъ въ черное. Туники матросовъ казались кровавыми пятнами среди этой мрачной толпы, а почти голыя дти, кожа которыхъ блестла подъ мдными браслетами, жестикулировали между деревьями.
Нкоторые изъ Старйшинъ вышли на платформы башенъ и никто не зналъ, почему тамъ и сямъ стояли эти фигуры, съ длинными, блыми бородами, въ задумчивыхъ позахъ. Между тмъ, всхъ въ одно и тоже время давило одинаковое безпокойство: вс боялись, что варвары, видя свою силу, пожелаютъ остаться.
Но они уходили такъ доврчиво, что карагеняне ободрились и стали вмшиваться въ ряды солдатъ, осыпать ихъ общаніями и пожатіями рукъ, нкоторые даже уговаривали ихъ не оставлять города, дйствуя подъ вліяніемъ преувеличенной политики и лицемрной дерзости.
Солдатамъ бросали духи, цвты и серебряныя монеты, давали амулеты противъ болзней, но предварительно плевали на нихъ три раза, чтобы навлечь смерть, или же скрывали внутри шерсть шакаловъ, которая длаетъ сердце трусливымъ. Вслухъ на наемниковъ призывали милость Мелькарта, а про себя — его проклятіе.
Затмъ послдовалъ обозъ, вьючныя животныя и верховыя. Больныя стонали на верблюдахъ, другіе шли, опираясь на древки пикъ, пьяницы тащили съ собою боченки вина, обжоры — огромные куски мяса, пироги, плоды, масло въ фиговыхъ листьяхъ, снгъ въ полотняныхъ мшкахъ.
Нкоторые шли съ зонтиками въ рукахъ, другіе съ попугаями на плечахъ. Нкоторые брали съ собою собакъ, газелей и пантеръ. Ливійскія женщины, сидя на ослахъ, смялись надъ негритянками, многія кормили грудью дтей, висвшихъ у нихъ на груди на кожаной перевязи, мулы, которыхъ подгоняли остріями мечей, сгибались подъ тяжестью палатокъ.
За арміей слдовало множество слугъ, носильщиковъ воды, совершенно пожелтвшихъ отъ лихорадокъ, подонковъ Карагена, которые привязались къ варварамъ.
Когда вс вышли, ворота были закрыты и народъ сошелъ со стнъ.
Армія разсялась по дорог. Она раздлилась на неравныя части. Вдали сверкали острія пикъ. Затмъ все потерялось въ пыли. Т изъ солдатъ, которые поворачивались къ Карагену, видли только его длинныя, безконечныя стны. Вдругъ варвары услышали громкіе крики. Они подумали, что нкоторые изъ нихъ, оставшись въ город, такъ какъ они не знали сколько ихъ было, забавлялись грабежемъ храмовъ, и много смялись этой идеи, затмъ продолжали путь дале.
Они были рады, идя, какъ прежде, вс вмст, въ открытомъ пол.
Греки пли старинную псню мамертинцевъ: ‘Я обрабатываю поле и собираю жатву моей пикой и моимъ мечемъ. Я хозяинъ въ дом, безоружный человкъ падаетъ предо мною на колни и зоветъ меня господиномъ и повелителемъ.’
Они кричали, прыгали, разсказывали другъ другу исторіи. Время несчастій кончилось.
Придя въ Тунисъ, нкоторые замтили, что не достаетъ цлаго отряда балеарскихъ пращниковъ, но, безъ сомннія, они отстали гд нибудь недалеко и о нихъ скоро забыли.
Нкоторые помстились въ домахъ, другіе расположились лагеремъ у подножія стнъ и городскіе жители приходили разговаривать съ солдатами.
Всю ночь на горизонт виднлись огни. Никто въ арміи не могъ сказать, что тамъ праздновалось.
На другой день варвары проходили по обработанной мстности, поля патриціевъ смняли одно другое. По дорог оливковыя деревья росли длинными, зелеными рядами. Вдали возвышались синеватыя горы. Дулъ горячій втеръ. Хамелеоны ползали по широкимъ листьямъ кактуса.
Варвары замедлили шаги. Они шли отдльными отрядами или же двигались одни за одними на большихъ промежуткахъ. Они ли виноградъ, который срывали по дорог, ложились на траву и съ удивленіемъ глядли на громадные рога быковъ, искуссно загнутые, на овецъ, одтыхъ въ кожи для защиты ихъ шерсти, на правильно расположенныя поля, на плуги, похожіе на корабельные якоря. Это богатство земли и изобртенія мудрости ослпляли ихъ.
Вечеромъ они легли подъ палатками, не развертывая ихъ. Они засыпали подъ открытымъ небомъ, глядя на звзды и съ сожалніемъ вспоминали празднество Гамилькара.
Въ половин слдующаго дня была сдлана остановка на берегу рки, подъ тнью кустовъ.
Вс побросали пики, сняли пояса. Солдаты мылись съ громкими криками, одни черпали воду касками, другіе пили, лежа на живот посреди вьючныхъ животныхъ.
Спендій, сидя на дромадер, украденномъ въ парк Гамилькара, издали замтилъ Мато, который, съ непокрытой головой, поилъ мула, задумчиво глядя на воду. Спендій сейчасъ же бросился къ нему чрезъ толпу, крича:
— Господинъ! господинъ!
Мато едва обратилъ на него вниманія.
Спендій, не смотря на это, пошелъ сзади него и время отъ времени съ безпокойствомъ оборачивался къ Карагену.
Спендій былъ сынъ грека оратора и проститутки изъ Кампаніи. Сначала онъ обогатился, продавая женщинъ, затмъ, разоренный кораблекрушеніемъ, воевалъ противъ римлянъ съ пастухами Самніума. Его взяли въ плнъ, онъ бжалъ, его снова схватили и онъ работалъ въ каменоломняхъ, кричалъ подъ пытками, перебывалъ у множества господъ, познакомился со всевозможными несчастіями. Однажды, съ отчаянія, онъ бросился въ море съ палубы триремы, матросы Гамилькара вытащили его умирающаго и привезли въ Карагенъ, въ мегарскую тюрьму. Но такъ какъ римлянамъ должны были возвратить ихъ бглецовъ, то онъ воспользовался безпорядками, чтобъ убжать съ наемниками.
Всю дорогу онъ не отходилъ отъ Мато, приносилъ ему сть, помогалъ сходить на землю, вечеромъ разстилалъ ему коверъ.
Мато былъ, наконецъ, тронутъ его вниманіемъ и мало-по-малу началъ говорить.
Онъ родился въ Сиртскомъ залив. Отецъ водилъ его на поклоненіе храму Аммона, затмъ онъ охотился на слоновъ и наконецъ поступилъ на службу къ Карагену. Посл взятія Дрепаны его сдлали тетрархомъ. Республика была должна ему четверку лошадей, двадцать три медины овса и жалованье за цлую зиму. Онъ боялся боговъ и желалъ умереть на родин.
Спендій разсказывалъ ему о своихъ путешествіяхъ, о народахъ и храмахъ, которыхъ онъ видлъ. Онъ зналъ многое, умлъ длать сандаліи, пики, сти, приручать дикихъ зврей и жарить рыбу.
По временамъ онъ останавливался и испускалъ рзкій крикъ, тогда мулъ Мато ускорялъ шаги, другіе спшили, чтобъ слдовать за ними, и Спендій снова съ волненіемъ начиналъ свой разсказъ.
Его безпокойство улеглось вечеромъ на четвертый день. Они шли рядомъ на правомъ фланг арміи, по склону холма, у ихъ подножія долина терялась въ ночномъ мрак, ряды солдатъ, шедшихъ впереди, колебались во мрак, какъ волны. Время отъ времени армія проходила по мстамъ, освщеннымъ луною, тогда верхушки пикъ точно звзды сверкали на мгновеніе, затмъ исчезали и на мсто ихъ являлись другія. Вдали кричали разбуженныя стада и надъ землею лежалъ безграничный миръ. Спендій, откинувъ назадъ голову и полузакрывъ глаза, съ жадностью вдыхалъ вечернюю прохладу. Его волновала вернувшаяся къ нему надежда на мщеніе. Забывшись, онъ не правилъ дромадеромъ, который шелъ впередъ правильными, большими шагами.
Мато снова впалъ въ свою печаль. Онъ халъ, спустивъ ноги до земли и трава, по которой скользили его котурны, производила постоянный свистъ.
Между тмъ, дорога тянулась безконечно. Въ концахъ долинъ она постоянно поднималась на крутые холмы, затмъ спускалась въ новыя долины, и горы, которыя, казалось, преграждали дорогу, по мр приближенія какъ будто скользили и перемняли мста.
Время отъ времени появлялась рка, окруженная зеленью тамариндовъ, и снова терялась за поворотомъ холмовъ. По временамъ громадныя скалы, возвышались точно носы кораблей или громадные пьедесталы исчезнувшихъ великановъ.
Чрезъ правильные промежутки были расположены маленькіе храмы, служившіе стоянками для пилигримовъ, отправляющихся въ Сикку, но они были закрыты, какъ могилы. Ливійцы, желая заставить отворить ихъ, громко стучали въ двери. Изнутри никто не отвчалъ.
Затмъ обработанныя поля стали рже.
Наконецъ, началась песчаная мстность, покрытая колючими кустарниками. Стада банановъ бродили между каменьями, пасшія ихъ женщины, опоясанныя голубой шерстью, увидя солдатъ, скрывались между скалами, съ громкимъ крикомъ испуга.
Наемники вступили въ узкій проходъ, въ род длиннаго корридора, образованный двумя цпями красноватыхъ холмовъ, какъ вдругъ отвратительный запахъ поразилъ ихъ обоняніе и на вершин небольшаго холма они увидали что-то необыкновенное, изъ-за листьевъ выглядывала львиная голова. Вс бросились туда. Это былъ левъ, распятый на крест, какъ преступникъ. Его громадная грива падала на грудь, и переднія лапы исчезали подъ нею, он были широко растянуты, какъ крылья птицы, ребра, выступали изъ подъ натянутой кожи. Заднія ноги, прибитыя одна на другую, были немного приподняты и черная кровь, лившаяся по шерсти, скопилась на конц хвоста длинными сталактитами.
Солдаты забавлялись этимъ видомъ, они звали льва консуломъ и римскимъ гражданиномъ и бросали каменья въ глаза, чтобъ разогнать мухъ.
Шаговъ сто дале они увидали еще двухъ другихъ, затмъ появился цлый рядъ крестовъ съ распятыми львами. Многіе умерли уже такъ давно, что на крестахъ были только остатки ихъ скелетовъ. Другіе, до половины ободранные, висли съ искривленными пастями. Нкоторые были такъ громадны, что кресты сгибались подъ ихъ тяжестью и качались отъ втра, тогда какъ надъ ихъ головами вилась цлая стая воронъ.
Такимъ образомъ мстили карагеняне, когда имъ случалось поймать какого нибудь дикаго звря. Они надялись испугать этимъ примромъ другихъ. Варвары перестали смяться, они были поражены: ‘что это за народъ, думали они, который забавляется, распиная львовъ’.
Къ тому же, вс почти наемники, въ особенности жители свера, были смутно взволнованы и уже болли. Они царапали себ руки о колючки алоэ, громадные москиты жужжали у нихъ въ ушахъ, въ арміи началась уже диссентерія. Они начали волноваться, что такъ долго не видно Сикки. Они боялись погибнуть, попавъ въ пустыню. Многіе даже не хотли двигаться дале. Другіе повернули обратно къ Карагену
Наконецъ, на седьмой день, идя довольно долго вокругъ подножія одной горы, они, повернувъ круто направо, вдругъ увидали предъ собою длинный рядъ стнъ, построенныхъ на блыхъ скалахъ и сливавшихся съ ними. Весь городъ неожиданно выросъ предъ ними, голубые, желтые и блые флаги разввались на стнахъ подъ красноватымъ свтомъ вечерняго солнца. Это были жрицы Таниты, явившіяся на встрчу мужчинамъ. Он стояли на укрпленіяхъ, ударяя въ тамбурины, играя на лирахъ, и лучи солнца, заходившаго за ними, въ горахъ Нумидіи, мелькали между струнами арфъ и удлиняли ихъ обнаженныя руки. По временамъ инструменты вдругъ смолкали и раздавался рзкій крикъ, нчто въ род лая, который он издавали, прижимая языкъ къ угламъ рта. Другія стояли неподвижно, опершись подбородкомъ на руки, устремивъ взглядъ своихъ черныхъ глазъ на приближавшуюся армію.
Хотя Сикка была священнымъ городомъ, тмъ не мене, въ ней не могло помститься столько народа, храмъ, съ своими пристройками, занималъ половину города. Поэтому варвары расположились въ долин. Т, которые были дисциплинированы, остановились по отрядамъ, другіе по народностямъ, или смотря по своей фантазіи.
Греки расположили параллельными рядами свои кожанныя палатки, иберійцы разставили въ кругъ свои полотняные шатры, галлы построили деревянные бараки, ливійцы — землянки, негры просто вырыли въ песк ямы, чтобъ спать. Многіе, не зная куда дваться, бродили между багажемъ, а ночью спали на земл, завернувшись въ свои драные плащи.
Вокругъ нихъ растилалась долина, окруженная со всхъ сторонъ горами, тамъ и сямъ, на песчаныхъ холмахъ, возвышались одинокія пальмы. По склонамъ пропастей росли ели и дубы. Иногда полосой проходила гроза, тогда какъ небо вокругъ оставалось лазоревымъ. Затмъ, горячій втеръ поднималъ облака пыли и съ вершинъ Сикки каскадомъ спускался ручей, тогда какъ на вершин возвышался храмъ покровительницы страны — карагенской Венеры, съ золотой кровлею на бронзовыхъ столбахъ. Она, казалось, наполняла храмъ своимъ духомъ. Неровность почвы, перемна температуры и игра свта казались выраженіемъ ея силы и красоты ея вчной улыбки. Вершины горъ имли форму полумсяца или походили на полныя женскія груди и, подъ вліяніемъ окружающаго, измученные варвары чувствовали утомленіе, полное сладости.
Спендій, продавъ дромадера, купилъ себ на эти деньги раба. Онъ спалъ цлые дни, растянувшись предъ палаткою Мато. Онъ часто просыпался, слыша во сн свистъ кнута, тогда, улыбаясь, онъ проводилъ рукою по зажившимъ рубцамъ на ногахъ, на тхъ мстахъ, гд онъ долго носилъ цпи, затмъ снова засыпалъ.
Мато переносилъ его общество, и когда онъ куда нибудь выходилъ, то Спендій, съ длиннымъ мечемъ у бедра, сопровождалъ его, какъ ликторъ, или же Мато небрежно опирался рукою на его плечо, такъ какъ Спендій былъ малъ ростомъ.
Однажды вечеромъ, проходя вмст по лагерю, они увидали кучку людей въ блыхъ плащахъ, между ними былъ Нарр’Авасъ, нумидійскій принцъ, Мато вздрогнулъ.
— Дай мн твой мечъ, вскричалъ онъ, я хочу его убить!
— Еще рано, остановилъ его Спендій, тогда какъ Нарр’Авасъ приближался къ нему.
Онъ поцловалъ свои указательные пальцы въ знакъ союза, извиняя свою гнвную вспышку опьяненіемъ во время празднества, затмъ онъ долго говорилъ противъ карагенянъ, но не сказалъ, что привело его къ варварамъ.
Явился ли онъ для того, чтобъ измнить имъ или же республик? думалъ Синдій. И такъ какъ грекъ разсчитывалъ извлечь выгоду изъ всевозможныхъ безпорядковъ, то былъ благодаренъ Нарр’Авасу за будущія подлости, въ которыхъ подозрвалъ его.
Нумидійскій принцъ остался съ наемниками, казалось, онъ желалъ сблизиться съ Мато, онъ присылалъ ему откормленныхъ козъ, золотаго песку и страусовыхъ перьевъ. Ливіецъ, пораженный этими любезностями, не зналъ отвчать на нихъ или раздражаться ими. Но Спендій успокоивалъ его и Мато подчинялся рабу. Онъ постоянно былъ погруженъ въ какое-то непобдимое оцпніе, какъ люди, принявшіе питье, отъ котораго они должны умереть.
Однажды утромъ они отправились вс трое на охоту за львами. Нарр’Авасъ спряталъ кинжалъ подъ плащъ. Спендій все время слдовалъ за ними и они возвратились обратно безъ всякихъ приключеній.
Въ другой разъ Нарр’Авасъ увлекъ ихъ очень далеко, до границъ своего государства. Когда они вошли въ узкое ущелье Нумидіецъ улыбаясь объявилъ, что сбился съ дороги. Но Спендій сумлъ найти ее.
Но по большей части Мато задумчивый, какъ авгуръ, съ восходомъ солнца уходилъ бродить по окрестностямъ. Онъ ложился на песокъ и до вечера лежалъ неподвижно. Онъ совтовался со всевозможными жрецами въ арміи: съ тми, которые наблюдаютъ за змями, съ тми, которые читаютъ въ звздахъ, съ тми, которые предсказываютъ по пеплу мертвецовъ. Онъ принималъ всевозможныя средства: пилъ галбанъ, укропъ и ядъ змй, который леденитъ сердце, негритянки, распвая по вечерамъ при лунномъ свт варварскія псни, слегка кололи ему лобъ золотымъ кинжаломъ. Онъ навсилъ на себя множество амулетовъ и ожерелій, онъ призывалъ по очереди Ваала, Камона, Молоха, семь Кабировъ, Таниту и греческую Венеру, онъ вырзалъ одно имя на мдной доск и зарылъ ее въ песокъ у входа въ свою палатку. Спендій слышалъ, какъ онъ стоналъ и разговаривалъ самъ съ собою.
Однажды ночью грекъ вошелъ въ палатку.
Мато, обнаженный, какъ трупъ, лежалъ на живот, на львиной шкур, закрывъ лицо руками. Висячая лампа освщала его оружіе, повшенное надъ его головою.
— Ты страдаешь? сказалъ ему рабъ, что теб нужно, скажи мн.
Онъ потрясъ его за плечо и нсколько разъ позвалъ его:
— Господинъ! господинъ!
Наконецъ, Мато поднялъ на него свои большіе, взволнованные глаза.
— Слушай, тихо сказалъ онъ, приложивъ палецъ къ губамъ, надо мною тяготетъ гнвъ боговъ, дочь Гамилькара преслдуетъ меня! Я боюсь ее, Спендій!…
И онъ прижимался къ рабу, какъ ребенокъ, испутанный призракомъ.
— Говори со мною! я боленъ! я хочу вылчиться, я испробовалъ все! но, можетъ быть, ты знаешь какихъ нибудь боле могущественныхъ боговъ?
— Для чего? спросилъ Спендій.
Мато ударилъ себя кулакомъ по голов.
— Чтобъ избавиться отъ нея, отвчалъ онъ.
Затмъ онъ продолжалъ, какъ бы говоря самъ съ собою, останавливаясь по временамъ:
— Безъ сомннія, я жертва какого нибудь общанія, которое она дала богамъ… Она держитъ меня на невидимой цпи. Если я иду, то это потому, что она двигается, когда я останавливаюсь, она отдыхаетъ! Ея глаза жгутъ меня. Я слышу ея голосъ. Она окружаетъ меня, проникаетъ. Мн кажется, она сдлалась моей душой, а между тмъ, насъ раздляютъ какъ будто невидимыя воды безграничнаго океана. Она далека, неуловима. Очарованіе ея красоты окружаетъ ее свтлымъ облакомъ, по временамъ мн кажется, что я никогда не видалъ ее… что она не существуетъ!… и что все это только сонъ!
Такъ жаловался Мато во мрак. Варвары спали. Спендій, глядя на него, припоминалъ молодыхъ людей, которые, съ золотыми вазами въ рукахъ, умоляли его когда-то, когда онъ водилъ по городамъ свои стада куртизанокъ, онъ почувствовалъ состраданіе и сказалъ:
— Будь силенъ, господинъ! призови твою волю и не заклинай боле боговъ, такъ какъ они не оборачиваются на крики людей. Посмотри, ты плачешь, какъ трусъ!… Разв теб не стыдно, что женщина заставляетъ тебя такъ страдать!
— Разв я ребенокъ? сказалъ Мато. Неужели ты думаешь, что ихъ псни и лица могутъ еще растрогивать меня? Въ Дрепан у насъ ихъ было такъ много, что мы заставляли ихъ чистить конюшни, я обладалъ ими среди атакъ, подъ обрушивающимися домами, когда еще не замолкъ громъ сраженія… Но эта, Спендій, эта!…
Грекъ перебилъ его.
— Если бы она не была дочерью Гамилькара…
— Нтъ! вскричалъ Мато, она ничмъ не похожа на другихъ дочерей людей. Замтилъ ли ты ея большіе глаза подъ выгнутыми бровями, какъ два солнца подъ тріумфальными арками? Вспомни, когда она появилась, вс факелы поблднли, между брилліантами, обнаженныя мста ея груди сверкали ярче ихъ! Вокругъ нея разносится благоуханіе храма, все ея существо распространяетъ отъ себя что-то боле опьяняющее, чмъ вино, и боле ужасное, чмъ смерть. Она шла и затмъ остановилась…
Онъ вдругъ замолкъ, опустивъ голову и пристально глядя на одну точку.
— Я хочу ее! Я долженъ ее имть! Я умираю отъ нея! при одной мысли сжать ее въ своихъ объятіяхъ меня охватываетъ безумная радость, а между тмъ, я ее ненавижу. Спендій! я хотлъ бы бить ее! Что мн длать? Мн хочется продать себя, чтобъ сдлаться ея рабомъ. Ты былъ имъ! ты могъ видть ее, говори мн о ней! Не правда ли, каждую ночь она выходитъ на террасу своего дворца? О! камни должны трепетать подъ ея сандаліями и звзды склоняться, чтобъ видть ее!
Онъ снова упалъ на землю, хрипя, какъ раненый быкъ.
Погодя немного, Мато заплъ: ‘Онъ преслдовалъ въ лсу чудовище женскаго рода, хвостъ, котораго извивался по сухимъ листьямъ, какъ серебряный ручей’. Онъ старался подражать голосу Саламбо и вытягивалъ руки, какъ бы играя на лир.
На вс утшенія Спендія онъ повторялъ тже самыя рчи. Ночи проходили въ стонахъ и воспоминаніяхъ. Мато пробовалъ забыться въ вин. Но посл опьяненіи онъ становился еще печальне. Старался разсяться игрою въ кости и проигралъ одну за одною вс золотыя дощечки своего ожерелья. Онъ отправился на гору къ жрицамъ богини, но сошелъ съ холма рыдая, какъ возвращаются съ погребенія.
Спендій, напротивъ того, длался все смле и веселе. Его видли въ наскоро построенныхъ кабакахъ, разговаривающаго съ солдатами. Онъ поправлялъ старыя кирасы, жонглировалъ кинжалами. Для больныхъ онъ умлъ находить цлебныя травы. Онъ былъ ловокъ, изобртателенъ и разговорчивъ. Мало-по-малу варвары привыкли къ его услугамъ и полюбили его.
Между тмъ, они ждали посланниковъ изъ Карагена, которые должны были привести имъ на мулахъ корзины съ золотомъ. Одни и т же разсчеты повторялись постоянно, они писали пальцами цифры на песк. Каждый заране устраивалъ свою жизнь, одни мечтали завести наложницъ, рабовъ, землю, другіе хотли зарыть свое сокровище или же рискнуть имъ на мор. Но отъ бездлья характеры раздражались, между всадниками и пхотинцами происходили постоянные споры. Варвары спорили съ греками и надо всмъ этимъ носились рзкіе звуки женскихъ голосовъ.
Почти каждый день приходила толпа почти голыхъ людей съ листьями на голов, чтобъ защититься отъ жгучихъ лучей солнца. Это были должники богатыхъ карагенянъ, принужденные за долги обрабатывать ихъ земли и бжавшіе отъ нихъ. Въ лагерь прибывали ливійцы, земледльцы, разоренные налогами, изгнанники и преступники, затмъ цлая толпа купцовъ, продавцовъ вина и масла, раздраженные, не получая платы, они бранили республику. Спендій постоянно говорилъ противъ нея. Скоро уменьшилось количество състныхъ припасовъ, Уже начали поговаривать отправиться всей массою на Карагенъ и призвать римлянъ на помощь.
Однажды вечеромъ, во время ужина, вдали послышались приближающіеся тяжелые звуки и на неровной почв появилось что-то красное.
Это были большія, пурпуровыя носилки, украшенныя на углахъ букетами страусовыхъ перьевъ: хрустальныя цпи, съ гирляндами жемчуга, болтались сверхъ спущенной матеріи. За носилками слдовали верблюды, звеня большими колоколами, прившенными у нихъ на груди. Вокругъ нихъ виднлись всадники въ кольчугахъ изъ золотой чешуи, покрывавшихъ ихъ съ плечъ до ногъ.
Они остановились въ трехстахъ шагахъ отъ лагеря, чтобъ вынуть изъ чехловъ, которые были прикрплены на крупахъ лошадей, круглые щиты, широкіе мечи и беотійскіе шлемы. Нкоторые остались около верблюдовъ, другіе продолжали путь. Наконецъ появились знамена республики, то есть синія палки, оканчивавшіяся лошадиными головами или еловыми шишками. Вс варвары поднялись, послышались апплодисменты, женщины бросились къ воинамъ священнаго Легіона и цловали имъ ноги.
Носилки подвигались, несомыя двнадцатью неграми, которые шли мелкими, быстрыми шагами. Они шли неровно, поминутно натыкаясь на веревки палатокъ, бродившій скотъ и треножники, на которыхъ жарилось мясо. По временамъ пухлая рука, украшенная кольцами приподнимала занавски носилокъ, а хриплый голосъ бранился, когда носильщики останавливались, и они снова продолжали путь чрезъ лагеръ.
Наконецъ занавски носилокъ поднялись и вс увидли лежащее на широкой подушк спокойное, одутловатое лицо. Брови шли на немъ, какъ черныя дуги, завитые волосы были посыпаны золотымъ порошкомъ, а лицо было такъ блдно, что казалось напудреннымъ мраморной пудрой. Остальная часть тла исчезала подъ шкурами, наполнявшими носилки.
Солдаты узнали въ лежащемъ человк суффета Ганнона, благодаря медленности котораго было проиграно сраженіе при Эгатскихъ островахъ, когда же, побдивъ ливійцевъ при Гекатомпил, онъ пощадилъ имъ жизнь, то варвары думали, что онъ сдлалъ это изъ жадности, такъ какъ продалъ за свой счетъ всхъ плнниковъ, хотя заявилъ республик о ихъ смерти.
Поискавъ нсколько времени взглядомъ удобнаго мста, чтобъ переговорить съ солдатами, онъ сдлалъ знакъ. Носилки остановились и, поддерживаемый двумя рабами, онъ поставилъ ноги на землю.
На немъ были надты черные суконные сапоги, усянные серебряными полумсяцами, ноги были обвязаны ремнями, какъ у муміи, и мясо виднлось между ихъ скрещенными линіями. Его толстый животъ выступалъ изъ подъ туники, спускавшейся до колнъ, толстый подбородокъ опускался на грудь, какъ бычачій подгрудокъ. На немъ былъ надтъ шарфъ, поясъ и широкій черный плащъ съ двойными рукавами. Это обиліе платья, большое ожерелье изъ голубыхъ камней, золотые аграфы и тяжелыя серги длали еще отвратительне его безобразіе. Онъ былъ похожъ на большаго идола, поставленнаго на гранитномъ обломк, такъ какъ проказа, покрывавшая все его тло, придавало ему безжизненный видъ. Между тмъ его, крючковатый носъ, какъ клювъ коршуна, сильно раздувался, а маленькіе глаза сверкали рзкимъ металическимъ блескомъ. Онъ держалъ въ рукахъ лопаточку изъ алоэ, чтобъ чесать себ кожу.
Наконецъ, два герольда заиграли на серебряныхъ рогахъ, шумъ смолкъ и Ганнонъ заговорилъ.
Онъ началъ съ восхваленія боговъ и республики, варвары должны были считать себя счастливыми, что служили ей. Но надо было быть благоразумными, времена были тяжелыя и ‘если у господина три оливки, не вправ ли онъ оставить дв для себя’.
Старый суффетъ перемшивалъ свою рчь пословицами и сравненіями, качая въ тоже время головою, чтобъ добиться одобренія.
Онъ говорилъ на пуническомъ язык, а окружающіе его были кампанцы, галлы и греки, такъ что въ толп никто не понималъ его. Ганнонъ замтилъ это, остановился и, тяжело переступая съ ноги на ногу, думалъ.
Ему пришло въ голову созвать предводителей. Тогда герольды объявили этотъ приказъ на греческомъ язык, на которомъ со временъ Ксантиппы передавались приказанія въ карагенской арміи.
Свита ударами кнута пробивала дорогу въ толп и вскор начальники фалангъ и варварскихъ когортъ явились, украшенные знаками своего достоинства, въ вооруженіи своихъ странъ. Ночь уже наступила, въ долин былъ слышенъ громкій шумъ, тамъ и сямъ зажигались костры, вс спрашивали въ чемъ дло? и почему суффетъ не раздаетъ деньги?
Между тмъ, онъ разсказывалъ предводителямъ громадныя потери республики, говорилъ, что казна была пуста, что римская дань совершенно подавляетъ ее. Мы не знаемъ, что длать!.. республика достойна сожалнія!.
Время отъ времени онъ почесывался своей лопаточкой изъ алоэ, или же останавливался, чтобы выпить серебряный кубокъ, поданный рабомъ, въ которомъ заключалось питье изъ пепла ласки и спаржи, сваренной въ уксус, затмъ онъ вытиралъ губы красной салфеткой и продолжалъ:
— То, что прежде стоило серебряный сиклъ, стоитъ въ настоящее время три золотыхъ шекеля, а поля, оставленныя невоздланными вовремя войны, не приносятъ ничего. Наши пурпуровыя ловли почти совсмъ погибли, даже жемчугъ сдлался рдокъ. У насъ едва хватаетъ благоуханій для службы богамъ. Что же касается състнаго, то я и не говорю, это настоящее несчастіе, за недостаткомъ галеръ у насъ нтъ никакихъ колоніальныхъ товаровъ. Сицилія, въ которой мы находили столько рабовъ, въ настоящее время для насъ закрыта. Еще вчера за одного купальщика и четырехъ кухонныхъ рабовъ я заплатилъ больше, чмъ прежде платилъ на пару слоновъ.
Развернувъ длинный свертокъ папируса, онъ прочелъ, не пропуская ни одной цифры, вс издержки, сдланныя республикой: на поправку храмовъ, на мощенія улицъ, на постройку кораблей, на каралловыя ловли, на усиленіе Сисситовъ, на мины въ Кантабріи…
Но предводители, такъ же какъ и солдаты, не понимали пуническаго языка, хотя наемники здоровались другъ съ другомъ на этомъ язык. Обыкновенно въ варвавскихъ ярміяхъ бывало нсколько офицеровъ карагенянъ, служившихъ переводчиками, посл войны вс они скрылись изъ боязни мщенія, а Ганнонъ не подумалъ взять ихъ съ собою, кром того, его глухой голосъ совершенно терялся отъ втра.
Греки, въ желзныхъ поясахъ, напрасно вытягивали свои шеи, стараясь угадать слова, тогда какъ горцы, покрытые мхами, точно медвди, недоврчиво глядли на него или звали, опершись на свои палицы съ мдными гвоздями, невнимательные галлы насмшливо встряхивали головами, жители пустыни слушали, неподвижно закутавшись въ свои срые, шерстяные плащи. Задніе ряды все увеличивались. Свита суффета, толкаемая толпою, качалась на лошадяхъ, негры держали въ рукахъ зажженные смоляные факелы, а толстый карагенянинъ продолжалъ свою рчь, стоя на небольшомъ возвышеніи.