—————-
—————-
—————
—————
—————
—————
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Русский братец и заморский проповедник, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
Время на прочтение: 7 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014.
———————
Пока ‘шалуны’ занимаются своими ‘религиозными шалостями’, ‘эволюционируют’ от Иванова-Вознесенска до Троицко-Сергиевской лавры и от ‘мистического анархизма’ до католического папства, пока они читают ‘рефераты’ и участвуют в ‘оживлённых прениях’, встают в час дня, а до трёх часов ночи придумывают новые ‘религиозные системы’, — в народе всё интенсивнее пробуждается религиозная жизнь.
В Петербург приехал мой близкий друг И. А. Беневский 1, человек, обладающий удивительной способностью пробуждать во мне ‘общественные’ инстинкты.
Говорит он мало. Пишет редко. Занят переселенческим делом и земельными общинами. Но когда является в столицу из своей Семиреченской области — прощай, моё одиночество.
Точно ‘наваждение’ какое-то.
Выхожу из своей кельи и ‘общаюсь’ с людьми…
Пошли к баптистам 2.
Я никогда не бывал на баптистских молитвенных собраниях. В этот день выступал лучший их проповедник Фетлер 3.
Мы опоздали: богослужение уже началось.
— Сестра просит возблагодарить Господа, — говорит проповедник на кафедре, — за исцеление ребёнка, о котором мы молились прошлое собрание. Господи! благодарим Тебя за то, что Ты услышал нас.
Несколько секунд глубокого молчания, наклонённые головы и какой-то всеобщий вздох или шёпот, или просто так ‘кажется’.
В руках проповедника новая записочка. И он читает:
— Брат просит помолиться о его грешной душе, которую мучат сомненья.
— Чья-то измученная душа, просит помолиться о ней. Господи, дай ей силы в борьбе с сомненьями. Помоги очиститься от грехов, Господи!
Ещё записочка, ещё, ещё. Головы наклоняются. По зале несётся неясный вздох. Молчат, и только голос проповедника Фетлера, на распев с сильным иностранным акцентом, время от времени раздаётся с кафедры:
— Господи, сестра просит… Господи, брат просит… Помолимся об этой грешной душе… Возблагодарим Господа…
Спели несколько молитв. Началась проповедь.
Проповедник говорил хорошо. Горячо, с темпераментом. Когда говорил о любви, то понижал голос, когда о вере — повышал его. Мысли были хорошие: не надо думать, что внешнее крещение спасает человека, нет, — внутренняя его жизнь. Надо давать для питания не ‘оболочку’, а сущность.
— У вас есть дочка, — говорит оратор, — вы зовете её: ‘Настя! хочешь, я дам тебе конфект?’ Она подходит, вы даёте ей одни бумажки… Но ведь это же величайший курьёз!..
Снова проповедник говорит о любви. Голос его дрожит, точно вот-вот сейчас он ‘разрыдается’. Но ничего, обошлось, перешёл к ‘вере’ и опять твёрдо.
Кончил. Спели молитвы и, после крещения нескольких новых членов, приступили к евхаристии. Проповедник поднял чашу и сказал:
— Вот самая чудесная из чаш!
И улыбнулся почему-то.
Вспомнил слова Христа ‘пиите от нея все’… Ещё несколько слов проповеди и пение молитв.
Собрание кончилось.
Я стоял и думал: ну, а что, если бы привести сюда толстовского Акима из ‘Власти тьмы’? Небось, покрутил бы, покрутил бы головой и сказал:
— Не тае это вы, братцы, не тае…4
Действительно, не тае…
Уж очень что-то нерусское. Мало простоты. Видимо, люди ушли от Церкви, холодно им там. Хочется живой творческой общей молитвы. Да как научиться-то такой молитве! Чтобы самим, — надо великую религиозную силу иметь, тогда — да, ‘от избытка сердца уста глаголали’ бы. А тут как раз приезжает ‘заморский’ проповедник. Хороший человек. Любящий. Смешной немножко, да ничего: русские любят иностранцев. И вот, начинает ‘молиться’. Чужие это рамки, неловко в них, да всё лучше, чем в одиночку.
А в общем — тяжёлое впечатление. Тяжёлое потому, что видите, как искреннее, хорошее чувство обесценивается своеобразной театральностью. Приёмами. Техникой. И такой глубоко нерусской.
Я уж не говорю о таком типе русских ‘учителей’, как Амвросий Оптинский или Зосима у Достоевского, нет, взять простого русского крестьянина. Акима того же:
— Не тае, братцы, не тае!
Баптизм распространяется в простом народе? Пусть так. Но его питает не положительное религиозное творчество, а только то, что в нём есть оппозиционного к современному православию. Баптизм никогда не может стать национальной русской религией, а потому лишён будущего.
Он пытается ‘опростить’ религию, но ‘опрощенство’ и ‘простота’ — не одно и то же. Простоты-то здесь как раз и нет.
Простота — у братца Иванушки.
Братец Иванушка — этот ‘настоящий’ 5.
Вошёл на кафедру, точно солнышко.
Смотрю на собравшихся, переродились все: лица счастливые, добрые, сияют хорошей, детской какой-то радостью.
— Здравствуйте, дорогой братец! Спасибо, дорогой! За всё спасибо…
Так и гудят кругом.
Никакой ‘задумчивой’ молитвы. Свободно, даже весело как-то. Ещё бы не весело, когда такой удивительный ‘братец’ пришёл. Такой маленький, с такой большой-большой бородой. Говорит так понятно, а глаза добрые-добрые и часто улыбается.
— Хороший братец. Спасибо, братец!
Только вот тесно. Так тесно, что теряешь грань: не знаешь, где ты и где твой ‘ближний’.
— В тесноте, да не в обиде, — говорит добродушно мой сосед и кладёт мне ‘дружески’ на плечо руку: чтобы ловчее стоять, поясняет он, а я чуть не к земле пригибаюсь!
Ничего ‘чинного’, заученного, надуманного. Никаких приёмов. Ни дрожи в голосе, ни слёз на глазах. Ни одного высокопарного слова. Ни одного выражения ‘для красоты слога’. Где там! К чему это. Лишь бы поняли-то его как следует. Ему не ‘впечатление’ надо произвести, ему бы истину-то как-нибудь передать попроще. Иванушка — простой мужик и знает, как трудно эта самая истина-то достаётся. Да вот осилил он её. А теперь бы только другим-то получше передать…
— Не спросили Христа, — говорит Иванушка, — кто Ты, да сколько зарабатываешь, да много ли у Тебя денег, нет: где, говорят, Ты живёшь? Живёшь где? Им надо узнать, где Христос живёт. Так и мы теперь должны больше всего о том думать: где нам бы Христа найти.
— Верно, верно, дорогой братец, — кричат со всех сторон. Рады, что поняли и что он так хорошо всё это подвёл.
Зашумят, зашумят и сейчас же стихнут: хочется узнать, что дальше-то он им скажет.
И чем дальше говорит братец, тем радостней и как-то чище становятся все в собрании. Точно одна за другой улетают тёмные тени какие-то. Светло делается.
Поражают лица: ни малейшего ‘нервного’ напряжения, ничего ‘вымученного’, никакой ‘подавленности’. Самое основное чувство — всеобщая радость. И главное, все ‘живут’, не застывают в ‘молитвенных’, красивых позах. Не склоняют голов. Не вздыхают. Какой там! Шумно:
— Так, братец, верно.
— Я вам напомню сегодняшнее Евангелие, — говорит братец.
— Напомни, напомни, дорогой.
Радуются: значит, мол, не конец, ещё говорить будет. Нет ни одного человека, который бы думал: скоро ли кончится. Кажется, всю ночь можно слушать.
— Нет такой души, — говорит братец, — которую добром нельзя было бы тронуть: разве уж душа попадётся такой адамант…
И братец рукой показывает этот ‘адамант’. Чувствуешь, что, действительно, что-то ‘твёрдое’. А братец даже брови немножко сдвинул. Неприятно ему, что такие ‘адаманты’ попадаются. Но сейчас же лицо делается по-прежнему светлым, и он говорит.
— Если бы души не гибли от этого, я бы ничего не сказал, — а то ведь гибнут, как гибнут-то ещё. Проваливаются!
— Верно, верно, братец!
И так до конца. Ничего притворно-сантиментального. Ни одного слова о том, что он ‘всех любит’. И в то же время такая олицетворённая любовь ко всем, кто стоит вокруг его кафедры, — и такая же глубокая, нежная, задушевная любовь слушателей. На которую, кажется, способно только измученное сердце простого русского человека.
Хороший братец. Спасибо, братец!..
Заморский ‘проповедник’ Фетлер тоже, вероятно, хороший человек.
Но русский ‘братец Иванушка’ ближе моему сердцу.
Красивые слова мы и сами умеем говорить не хуже Фетлера. А вот у кого научиться простоте?
Все эти ‘приёмы’, слёзы, дрожание голоса, подымание к небу глаз и рук — всё это пустышка.
‘Не тае это’…
А глаза, улыбка, простые слова братца Иванушки — это не пустышка. Это ‘настоящее’ 6.
Если бы баптистскому проповеднику противоставить не православного миссионера, которому не верят ни баптисты, ни православные, ни он сам себе, наконец, — а вот такого ‘хорошего братца’, то заморскому проповеднику скоро бы пришлось уезжать на родину!
Хороший он человек…
Только он стал бы здесь совсем не нужен.
1 Беневский Иван Аркадьевич (1880—1922) — участник Христианского братства борьбы, многократный посетитель и корреспондент Л. Н. Толстого, который говорил о ‘его глубокой религиозности, милой доброте, особенности: придаёт значение крестному знамению’ (Маковицкий Д. У Толстого. 1904-1910. М., 1979) и 25 июля 1905 г. отмечал: ‘Беневский писал… во-первых, что Иисус — Бог, второе — что рад, что я молюсь. Я ему ответил: ‘Если бы Иисус был Бог, то для меня разрушилось бы понятие о Боге. И что хотя я молюсь каждый день, но считаю, что это слабость» (Толстой Л. Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 75). Считал, что ‘обладание землёй как собственностью несогласно с евангельским учением’ (Новая Земля. 1912. 13/14, Жизнь для всех. 1912. 2. С. 349-351). В 1910 г. отказался от прав на полученное по наследству имение (пос. Дубровка, Орловская губ.), передал землю 2-му Немерскому сельскому обществу и организовал на ней толстовскую сельскохозяйственную общину, где работали все члены семьи Беневских, с 1915 г. там действовала колония для детей-сирот. В Семиреченской обл. искал свободной земли для земледельческой общины вегетарианцев (дневник путешествия см.: Государственный музей Толстого. Ф. 4. Оп. 2. 22).
2 Беневский тоже записал свои впечатления: ‘В воскресенье 7 марта, ‘в неделю православия’… мне пришлось побывать на молитвенном собрании евангельских христиан-баптистов. Сверх обычного порядка призывных молитв, состоящего в пении религиозных псалмов, чтении и разъяснении Св. Писания — в виде проповеди и сердечной молитвы, — на этот раз совершалось ‘преломление хлеба’ — т. е. причащение, перед началом которого пастор Фетлер прочёл несколько стихов из 11-й гл. 1-го послания Апостола Павла к Коринфянам, в котором говорится о ‘вечери Господней’, установленной в воспоминание Тайной вечери’ (Государственный музей Толстого. Ф. 4. Оп. 2. 187).
3 Фетлер Вильгельм Андреевич (1883—1957) — баптист, с 1907 г. проповедовал в России, в 1911 г. основал в Санкт-Петербурге Дом Евангелия (24-я линия Васильевского о-ва, д. 11), арестован в 1914 г. и выслан из страны.
4 Присказка персонажа пьесы Л. Толстого ‘Власть тьмы, или ‘Коготок увяз, всей птичке пропасть» (1886): ‘Опять ты, значит, старуха, не тае, и всё ты не тае, всё, значит, не тае… Это, значит, не тае. Обманывают они’. Автор рекомендовал произносить ‘тае, а не таё’ (Толстой Л. Полное собрание сочинений: В 90 т. М., Л., 1928-1958. Т. 26. С. 137, 181, Т. 81. С. 276).
5 Чуриков Иван Алексеевич (1861—1933) — крестьянин, основатель Общества духовных христиан-трезвенников (существует и поныне). Раздал своё имущество и стал странником (1889), проповедовал Слово Божие городской бедноте Петербурга, в результате несколько тысяч человек бросили пить и курить (1900-е), по настоянию Самарского епископа заключён в Суздальскую крепость при Спасо-Евфимьевском монастыре (1900). Высокую оценку трудам братца дал св. прав. Иоанн Кронштадтский (1904), а всесторонне исследовавший его проповеди и деятельность Д. И. Боголюбов пришёл к выводу, что в нём ‘нет духа противодействия Церкви Православной’ (Приходский священник. 1911. 16. С. 10). С 1909 г. каждое воскресенье по вечерам проводил проповеднические собрания в д. 1 по Петровскому пр. и специально построенном двухэтажном каменном доме в Обухове. После допроса 15 апреля 1910 г. миссионерами под председательством еп. Никандра (Феноменова) сочтён православным, но в 1914 г. отлучён от Святого Причастия. В 1929 г. снова арестован, скончался в тюрьме.
6 ‘Чуриков был представителем подлинного народного религиозного обновления… В рабочих кварталах, среди простого люда, у питерских кухарок и прачек, сапожников и дворников, это имя было окружено любовью, лаской, глубоким почитанием’ (Краснов-Левитин А. Лихие годы, 1925-1941: Воспоминания. Париж, 1977. С. 155, 152).