Русская журналистика при Александре I-ом, Пятковский Александр Петрович, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДР I.

(Продолженіе).

Англоманская попытка обособить дворянство въ сред другихъ сословій, снабдивъ его ношами привилегіями, представляла только извстную струю, но не господствующее направленіе въ русской журналистик. Одновременно съ нею мы встрчаемъ другое, боле раціональное стремленіе — объединить, путемъ воспитанія, интересы различныхъ классовъ народа, уничтожить вредный эгоизмъ, семейный или сословный, идущій въ разрзъ съ требованіями общенародной пользы. Въ такомъ дух написана статья В. Попугаева, занимающая видное мсто въ ‘Періодическомъ изданіи общества любителей словесности’ на 1804 годъ. Статья состоитъ изъ пяти главъ подъ особыми названіями, въ которыхъ говорится о политическомъ просвщеніи вообще, о необходимости политическаго воспитанія и объ ученыхъ предметахъ, могущихъ служить къ развитію общественнаго духа въ воспитанникахъ. Авторъ, прежде всего, отстаиваетъ общественное воспитаніе въ противоположность семейному. ‘Правда — говоритъ онъ — общественное воспитаніе въ дтств, сколько вндряетъ въ сердце наше изящныхъ добродтелей, сколько способствуетъ къ развитію силъ душевныхъ и тлесныхъ, столько часто, — если пренебреженъ будетъ строгій присмотръ за нравами, — даетъ сильно распространяться порокамъ, кои, подобно пламени, находящему богатую пищу между дтями юными и пылкими, вдругъ пожираютъ множество поколній и распространяютъ оное еще на многія. Сія точка есть одна изъ важнйшихъ, гд око законодателя и его исполнителей должно быть наиболе предвидящее. Добрые нравы въ гражданахъ необходиме самого просвщенія, но безъ просвщенія добрые правы рдки, по крайней мр, оные не имютъ полезнаго направленія. Многіе утверждаютъ, что семейственное воспитаніе сохраняетъ чистоту нравовъ и непорочность юныхъ сердецъ — нтъ ничего истинне, но токмо тогда, когда дти имютъ добродтельныхъ, просвщенныхъ родителей, а сіе столь рдко, что когда дло идетъ о цлости народа (т. е. о цломъ народ) — въ основное положеніе не пріемлется. Но положимъ, еслибъ сему было и противное, то самыя семейственныя предубжденія достаточны исказитъ самую благоразумную нравственность. Даже и тогда, когда бы просвщеніе было удломъ цлости народовъ, семейственное воспитаніе можетъ научить токмо людей быть добрыми отцами, супругами, родственниками, но никогда совершенными гражданами. Эгоизмъ, удлъ всхъ людей, и, можетъ, не токмо необходимый, но и полезный въ нкоторыхъ отношеніяхъ, будетъ ихъ всегда отдалятъ отъ чувства общественности. Ибо люди, воспитанные въ семействахъ, почитаютъ себя обществу, ничмъ не одолженными, привычка къ выгодамъ общественнымъ длаетъ имъ непримтнымъ благо, неоцненной связью гражданскихъ выгодъ на нихъ изливаемое, они видятъ во всемъ одни условія {Т. е. условія, уже данныя временемъ, въ которое они живутъ.} и ни мало не думаютъ: сколько вковъ и сколь напряженія геніевъ стоило природ, дабы образовать связь благодтельную сообщества я потому, какимъ пожертвованіемъ сіе каждаго обязываетъ къ польз онаго. Одно общественное воспитаніе, одно такое воспитаніе, направленное къ моральной цли, даетъ гражданину чувствовать съ самого его младенчества, что государственное общество печется о его благ, что оно ему не мене благодтельствуетъ, но еще боле, какъ самые родители, ибо первые показываютъ ему токмо выгоды семейственныя, кои сами оснуются на выгодахъ общественныхъ. въ то время, когда такое воспитаніе показываетъ ему все назначеніе, коимъ онъ обязанъ къ согражданамъ за т блага, кои соединеніе ихъ на него изливаетъ’. Это общественное воспитаніе кром элемента моральнаго, требуетъ еще направленія политическаго, которое состоитъ въ томъ, чтобы объяснить каждому воспитаннику причину его обязанностей къ обществу, указать благо, соединенное съ исполненіемъ этихъ обязанностей, и научить средствамъ служить обществу съ наибольшею выгодою для гражданъ и себя самого, Такое направленіе можетъ существовать, но понятію автора, только въ томъ случа, когда государство возьметъ на себя обязанность просвтить весь народъ, безъ различія, въ дух одинаковыхъ правилъ общежитія. Противъ односторонности воспитанія, приноровленнаго исключительно къ потребностямъ высшаго класса, авторъ возстаетъ очень сильно и призываетъ себ на помощь наказъ Екатерины II. ‘Сіе влечетъ за собою — говорится во второй глав статьи — ‘предубжденіе знатности, гордость породы и презрніе Въ низкимъ классамъ. Оныя образуютъ духъ дворянства и сютъ въ гражданскихъ классахъ взаимную, такъ сказать, антипатію. Во Франціи, въ старомъ правленіи, презрніе дворянства къ простолюдинамъ возросло до удивительной степени, дворянинъ почиталъ за самый великій стыдъ не токмо входить въ какія либо связи съ простымъ гражданиномъ, но даже быть въ одномъ мст, въ Германіи, во время осифа II, дворянство требовало имть даже особыя гульбища отъ народа. Въ Англіи одинъ знаменитый писатель находилъ, что безсмертный авторскій талантъ и его творенія были предосудительны его знатности. Великая Екатерина, вмст съ Петромъ Великимъ столько содйствовавшая къ утвержденію въ Россіи смшаннаго монархическаго правленія, мудро предвидла и долженствующее необходимо укорениться въ ономъ раздленіе состоянія гражданъ, на основаніи безсмертнаго Монтескье необходимаго, предвидла и предубжденія, впослдствіи содйствовавшія къ разрушенію сильной монархіи Бурбоновъ и предупредила то: безсмертный законъ, лишающій дворянина всхъ правъ на почтеніе и даже голоса въ дворянскомъ обществ, если онъ не заслужилъ дворянское состояніе въ государственной гражданской или военной служб, направилъ умы дворянства не къ чести породы, но къ служб отечеству, а какъ сей путь не загражденъ ни которому состоянію, то дворянство, научась уважать службу, научилось уважать вмст и достоинства во всхъ состояніяхъ. Нын уже не спрашиваютъ въ обществахъ нашихъ, дворянинъ ли онъ, простираются ли его предки до праотца Ноя и проч., но спрашиваютъ, какимъ достоинствомъ уважило отечество его заслуги. Одни провинціалы наши, въ своихъ степныхъ изгородяхъ, гордятся своимъ дворянствомъ передъ крестьянами. Вс образованные, достойные дворяне стыдятся это одно поставить себ въ достоинство. Слава Екатерин, безсмертіе ея имени…. (Тутъ въ подлинник стоятъ въ нсколько рядовъ точки, означающія, вроятно, руку цензора). Итакъ, когда толь счастливое вліяніе геній Екатерины имлъ на наши нравы мудрыми своими уставами, монархи, ея наслдники, сохранятъ ея законы и особенно тотъ, о коемъ говорится, какъ святыню. Но гд средства храненію?— Въ общественномъ воспитаніи. Правда, невозможно всхъ воспитать въ такой обширной имперіи въ единомъ обществ и особенно содержать, ибо положимъ, что просвщеніе дворянства, нын столь распространившееся, попуститъ, чтобъ благородное юношество обучалось вмст съ мщанскимъ, но богачъ никогда не согласится, чтобъ сынъ его довольствовался тою же умренною пищею, которою довольствуется сынъ обыкновеннаго гражданина, а государство для всхъ иногда дать не можетъ, но есть предубжденія въ народахъ и классахъ оныхъ, которыя законодателямъ уважать должно, особенно тогда, когда оныя такого рода, что нарушеніе оныхъ можетъ имть худыя слдствія, а оставленіе не влечетъ за собою примтнаго вреда. Сіе послднее есть одно изъ подобныхъ. Слдственно, не коснувшись онаго, верховная ‘власть мудро сдлаетъ, если, учинивъ просвщеніе необходимымъ, заставитъ всхъ гражданъ жить, какъ имъ угодно, но просвщаться въ однихъ, правленіемъ призванныхъ и утвержденныхъ мстахъ’. Авторъ признаетъ необходимой строгую постепенность въ учебныхъ курсахъ казенныхъ училищъ — высшихъ и низшихъ — но эта постепенность опредляется у него не сословными соображеніями, а степенью развитія и потребностями самихъ воспитанниковъ, онъ очень заботится о томъ, чтобы ‘умы чрезвычайные’, которые могутъ встртиться во всякомъ сословіи, на всякой ступени общественной лстницы, имли свободный доступъ къ высокимъ гражданскимъ должностямъ. ‘Несчастіе — восклицаетъ онъ — ‘если государство, отечество сихъ геніевъ, стоитъ на такой ног, что кругъ ихъ дйствій (на пользу общества) опредленъ состояніями, и гд чрезвычайный умъ со всмъ споимъ напряженіемъ длаетъ тщетныя усилія, дабы взойти на мсто, ему самою природою предназначенное, тогда самый порывъ сей, самый чрезвычайный умъ сей совращается съ пути, ему назначеннаго, и внушаетъ ему желаніе опроверженія того, что препятствуетъ ему въ ход. Если оный таковъ, что силы его достаточны и обстоятельства благоуспшны, то онъ побждаетъ препоны и преобразуетъ погршности. Но если противное, то тщетныя покушенія возбуждаютъ мятежъ и безпокойства въ государств и служитъ къ гибели или перваго, или послдняго’. На этомъ основаніи, чтобы не закрывать ни для кого дороги къ государственной дятельности, авторъ считаетъ нужнымъ ввести но вс училища преподаваніе исторіи и законовднія. ‘Надлежитъ — но его мннію — ‘чтобы курсъ законовъ къ степени училища и нуждъ обучающихся приноровленный, былъ важнйшимъ предметомъ, поелику каждому гражданину необходимо знать свои нрава въ гражданскомъ кругу. Тамъ, гд сіе покрыто неизвстностью, гражданинъ не можетъ наслаждаться гражданскою свободою и спокойствіемъ, не зная: гд, когда и какъ надлежитъ ему дйствовать. Онъ живетъ всегда между страхомъ и надеждою, и потому состояніе его есть состояніе мучительное, онъ всегда трепещетъ, когда дйствуетъ, не зная, сообразны ли дйствія его съ волею законовъ. Самое имя законовъ, которое во всякомъ благоустроенномъ обществ должно быть произносимо гражданами съ сердечнымъ умиленіемъ и гордостью, длается ему ужасно и произносится имъ съ внутреннимъ содроганіемъ, будучи для него покрыто таинственною завсою неизвстности. Самыя мста правительства, коимъ препоручается храненіе законовъ, длаются для него мстомъ, въ которое онъ вступаетъ всегда неохотно и робкимъ шагомъ, ибо ему представляется мысль, что, можетъ быть, въ невдніи онъ преступилъ законы, за кои въ оныхъ готовится ему наказаніе. Тогда граждане въ правленіи не видятъ боле благодтельства, но строгаго судью, котораго мечъ всегда обнаженъ и разитъ прибгнувшихъ къ его справедливости неожидаемо и прежде, нежели ему извстна причина. Въ такомъ гражданскомъ кругу, между такими гражданами, судья, если къ несчастію сіе мсто занято будетъ злодемъ, легко можетъ свирпствовать и угнетать согражданъ, легко можетъ содлать самое правосудіе продажнымъ, и въ то время — гд искать гражданскаго благосостоянія и безопасности? Въ благоустроенномъ правленіи надлежитъ, чтобъ законы всмъ извстны были, чтобъ всякій гражданинъ, впадая въ преступленіе, зналъ, противу какого закона онъ преступилъ, прежде нежели то возвстится ему судьею, чтобъ дло судьи было ему доказать, что онъ преступилъ законъ, уже ему извстный, и чтобъ самая сентенція виновному гражданину была извстна прежде, нежели онъ услышитъ гласъ исполнителя законовъ, его осуждающаго.’ Преподаваніе исторіи должно быть ведено наиболе развивающимъ способомъ, и историческіе факты должны быть сгруппированы такъ, чтобы по нимъ можно было прослдить постепенное созрваніе общественной мысли и измненіе къ лучшему политическихъ формъ. ‘Исторія — такъ развиваетъ авторъ свою мысль — ‘написанная въ философическомъ дух и не какъ лтописи, кои показываютъ только рядъ происшествій и поколній, но предлагающая не токмо чрезвычайные случаи и измненія народовъ, но вмст причины всхъ, примчанія заслуживающихъ, происшествій и побужденія, заставляющія стремиться необыкновенныхъ мужей къ цли ихъ дйствій — есть истинно наука, долженствующая въ общественномъ воспитаніи, во всхъ онаго отдленіяхъ, быть необходимою: не для того, чтобы оная дйствительно была необходима всмъ гражданамъ. Нтъ! если брать вообще, то она полезна для гражданъ единою нравственностью, кою всегда лучше съ нарочно извлеченными правилами преподавать особенно (?). Гражданину, который не назначаетъ себя служить въ правленіи отечеству, оная ненужна, обыкновенный человкъ всегда входитъ въ кругъ, уже предуготовленный, онъ никогда не думаетъ объ измненіи онаго, онъ пользуется только его выгодами, дабы посредствомъ оныхъ обезпечить свое состояніе и доставить то дтямъ. Но оная нужна людямъ чрезвычайнымъ, дабы умрить безпокойный порывъ ихъ, за предлъ возможнаго дйствія стремящійся, который часто губитъ или ихъ самихъ, или народъ, между которымъ они родились, дабы показать имъ примрами самого дла, что одинъ великій умъ всего совершить не можетъ, что весь родъ человческій шествуетъ но однимъ законамъ къ извстной точк, и что все, что природою отъ него требуется, есть давать общему дйствію природы извстное, нужное напряженіе. Оная научитъ его терпливости съ Фабіемъ, мудрой дятельности и вмст покоренію необходимости съ Сократомъ и Катономъ, пожертвованію благу общему съ Деціемъ и лр. Вотъ для кого нужна и даже необходима исторія, но поелику ученію посвящаются лта дтства — то время, когда самые геніи весьма мало отъ. обыкновенныхъ людей отличаются, то требуется необходимо, чтобы сіи пренебрежены не были, содлать науку сію общею всмъ гражданамъ.’ Переходя къ вопросу о томъ, какъ слдуетъ ‘писать подобные учебники, пригодные для политическаго развитія юношей, авторъ говоритъ, что къ исторіи не относятся пышныя генеалогіи, обычаи дворовъ и придворныя сплетни, безпрерывные ряды государственныхъ наслдствъ и пр. и пр., но исторія должна показать: почему и какимъ образомъ процвтали государства, какъ дйствовали правительства и законы на благо общественное, какіе именно законы и какое правительство устроивали благоденствіе людей, какъ распространялось въ государствахъ просвщеніе, какое направленіе давало оно народу и само получало подъ вліяніемъ мстныхъ условій? ‘Обыкновенный образъ писать исторію — прибавляетъ онъ ‘весьма недостаточенъ и для преподаванія въ общественныхъ училищахъ совсмъ неспособенъ. Вс наши исторіи или писаны весьма обширно, или весьма кратко, въ нихъ много выпущено чертъ сильныхъ, много есть такого, что къ воспитанію ни мало не служитъ, и, наконецъ, много даже такого, что мотнетъ дать юношеству или худой примръ, или совратить съ истиннаго пути. Исторія требуетъ для начертанія пера великаго, а, можетъ быть, и героя. Надобно непремнно, чтобъ историкъ чувствовалъ совершенно всю цну великаго дла, надобно, чтобъ перо его пылало сердечнымъ жаромъ, когда онъ описываетъ то, что служило къ возвышенію благоденствія народовъ, чтобъ онъ проливалъ слезы, описывая бдствія человческія. Нсколько образцовъ для исторіи видимъ мы въ конц древнихъ народовъ у Тацита и у нкоторыхъ изъ греческихъ писателей. Изъ новйшихъ писателей можетъ быть упомянутъ едва-ли не одинъ Гиббонъ’. Курсъ исторіи долженъ сообразоваться съ тмъ родомъ занятій, которому намрены посвятить себя ученики, но во всякомъ такомъ курс, но словамъ автора, ‘не должно быть- забыто общее очертаніе всей цлости исторіи, ибо легко можетъ случиться, что тотъ, кто назначаетъ себя быть купцомъ, впослдствіи длается воиномъ, министромъ, что тотъ, кто назначаетъ себя воиномъ, вступаетъ впослдствіи въ состояніе купца, и для сего воспитаніе должно его ко всему приготовить.’

Не смотря на нсколько странную аргументацію (какъ, напр., ‘изученіи исторіи полезно для гражданъ единою нравственностью’ и притомъ полезно только для ‘умовъ чрезвычайныхъ {}, не смотря даже на шаткость надеждъ, возложенныхъ на изученіе законодательства въ томъ вид, въ какомъ оно дйствовало въ нашей стран, статья эта по своей основной иде — сдлать политическое развитіе общимъ достояніемъ всхъ классовъ народа — заслуживаетъ особеннаго вниманія и выгодно отличается не только отъ англоманскихъ затй русскихъ реформаторовъ, но и отъ книги Пнина, въ которой авторъ удляетъ политическое образованіе одному высшему сословію въ государств. Нерасположеніе къ рабству выражается въ ‘Періодическомъ изданіи’ косвеннымъ образомъ — въ переводномъ очерк того же В. Попугаева подъ названіемъ: ‘Негръ.’ Здсь авторъ обращается къ неграмъ съ такимъ увщаніемъ: ‘что длаете вы, продавая собратій вашихъ? увы! сіе путь къ вашему уничиженію. Скоро загремятъ оковы во всемъ отечеств вашемъ, въ сей славной обители праотцевъ вашихъ, въ земл независимости… Кто позволилъ вамъ длать невольниками собратій вашихъ? Негръ не можетъ принадлежать блому ни по какимъ нравамъ. Воля не есть продажная, ‘цна золота всего свта не въ силахъ оной заплатить, и никакой тиранъ ею располагать не долженъ’. Замчательно также стихотвореніе А. Измайлова: ‘Сонетъ одного Ирокойца’ (т. е. ирокеза), въ которомъ, подъ видомъ Канады, представлена очевидно другая, боле знакомая намъ сторонка.

Чтобы усилить намекъ, авторъ (назвавшій себя переводчикомъ съ ирокезскаго) придлалъ къ своимъ стихамъ пояснительное примчаніе: ‘Можетъ быть, карточная игра бостонъ получила свое названіе отъ города сего же имени, который находится въ сверной Америк, гд и Канада, такъ мудрено ли, что она тамъ иметъ великое уваженіе, когда и здсь безъ нея жить не могутъ’. Тоже почтеніе къ наук, двинутой впередъ трудами Галилея, Ньютона, Лавуазье и др. высказано въ стихотвореніи Востокова: ‘Къ строителямъ храма познаній’, но благодушный писатель относился гораздо снисходительне къ успхамъ просвщенія въ Россіи. Онъ воодушевляетъ нашихъ научныхъ дятелей, рисуя имъ въ заманчивой картин результаты ихъ добросовстныхъ трудовъ:

Вы, коихъ дивный умъ, художнически руки

Полезнымъ на земл посвящены трудамъ,

Чтобъ оный воздвигать великолпный храмъ,

Который начали отцы, достроятъ внуки.

До половины днесь уже воздвигнутъ онъ,

Обширенъ и богатъ и свтлъ со всхъ сторонъ.

И вы взираете веселыми очами

На то, что удалось къ концу вамъ привести,

Основа твердая положена подъ вами,

Вершину зданія осталось лишь взнести.

О сколь счастливы т, которы довершенный,

И преукрашенный святить сей будутъ храмъ!

И мы, живущи днесь, и мы стократъ блаженны,

Что столько удалось столповъ поставить намъ.

Въ два вка столько въ немъ переработать камней,

Всему удобную, простую форму дать! и пр.

Политическое направленіе господствовало, какъ мы сказали, въ тогдашней журналистик и пробивалось во всхъ, наиболе замчательныхъ журнальныхъ статьяхъ, хотя бы он помщены были подъ рубриками науки, критики или беллетристики. Но многіе журналы занимались, кром того, текущей политикой., въ 1807 г. основалась въ Петербург исключительно политическая частная газета: ‘Геній временъ’, выходившая два раза въ недлю, сначала подъ редакціей . Шредера и Ив. Делакроа, а въ 1808 и 1809 р. подъ редакціей того же Шредера и Н. Греча, впервые выступившаго на журнальномъ поприщ. Въ этой газет печатались связныя политическія обозрнія и сообщались разныя историческія свденія о тхъ странахъ, которыя выдвигались, по ходу длъ, въ политическомъ отношеніи и, слдовательно, могли возбуждать интересъ — какъ своимъ прошлымъ, такъ и настоящимъ государственнымъ устройствомъ. Стоитъ замтить первое политическое обозрніе въ ‘Геніи временъ’, въ которомъ доказывается, что французскій королевскій домъ палъ оттого, что не умлъ согласовать своихъ законодательныхъ мръ съ духомъ времени, съ требованіями общества. ‘Вся конституція французскаго королевства — разсуждаетъ авторъ — ‘состояла, наконецъ, изъ такихъ узаконеній, которыя почитались священными и ненарушимыми, но которыя, бывъ изданы для предковъ, угнетали потомство. Человколюбивый и благодтельный король Людвигъ XVI старался сіе зло отвратить, ибо онъ въ въ самомъ дл желалъ блаженства своему народу, по, поддерживая одну сторону, онъ оскорблялъ чрезъ то чувствительнйшимъ образомъ другую’. Возникаетъ революція, произведенная нкоторыми злодями, изъ нея рождается власть Наполеона, который ‘поработивъ народъ, сдлался самовластнымъ его деспотомъ’ и устремилъ силы Франціи на завоеваніе разныхъ государствъ. Успху его завоеваній способствовала застарлость учрежденій, которою страдали сосднія державы. ‘Ни одно министерство оныхъ не было одушевляемо дятельностью или, такъ сказать, новою жизнью, ни одна изъ сихъ державъ не старалась преобразовать свое правленіе сообразно духу столтія… Лава революціи, дале и дале разливаясь, сртала на пути своемъ токмо ветхія стны, повсюду сокрушала оныя, но вдругъ достигла она подошвы того истаго гранитнаго утеса, на которомъ покоится орелъ Россіи, здсь она, огуствъ, превратилась въ мертвую окалину. Если кто желаетъ на сіе доказательствъ, тотъ пусть обратитъ взоръ свой на поступки, сдланные Наполеономъ. Въ Швейцаріи возмутилъ онъ поселянъ Цюриха возстать противъ гражданъ, ихъ угнетавшихъ, онъ напомнилъ имъ давно уже забытыя распри нкоторыхъ кантоновъ, въ Германіи старался онъ возбудить мятежъ въ маленькихъ княжествахъ, обольщая ихъ тмъ, что собственная ихъ выгода требуетъ противостать своимъ сосдямъ, онъ приказалъ объявить себя мессіею жидовъ, дабы повсюду имть своихъ лазутчиковъ, онъ возмутилъ въ южной Пруссіи поляковъ, а чтобы въ Бер. лин возжечь пагубный пламенникъ междоусобія и представить жителямъ сей столицы правосуднаго и человколюбиваго ихъ монарха въ ненавистномъ вид, онъ составилъ изъ мщанъ сего города національную гвардію и чрезъ то внушилъ имъ, что они до сего времени лишены были способовъ къ пріобртенію военныхъ чиновъ. Такимъ образомъ, онъ обращаешь въ свою пользу малые и большіе недостатки юсу дарственныхъ постановленій, чтобы разсять повсюду смяна раздора и возмутить мирныхъ подданныхъ противъ законныхъ своихъ монарховъ. Наконецъ, встрченъ онъ былъ такимъ народомъ, который славится духомъ національнаго единомыслія, который, воодушевляясь твердымъ и геройскимъ мужествомъ, начинаетъ шествовать на вышнюю степень совершенства и, слдовательно, не томится еще зломъ, происходящимъ отъ застарлости’. Высказывая мысль, что законы государствъ должны видоизмняться съ развитіемъ политической жизни и не доходить до застарлости, — онъ приближался ко взгляду Гольбаха, уже приведенному нами.

Что касается личности Наполеона и отношеній къ ней русской прессы, то мы замтимъ кстати, что тонъ нашихъ печатныхъ отзывовъ о знаменитомъ император часто измнялся, смотря потому, находилась ли Россія въ дружб или во вражд съ Франціей. Въ Встник Европы 1805 г. (No 3), въ отдл политики, высказывалась мысль, что ‘власть Наполеона не утверждена на прочномъ основаніи, и низверженіе его многія государства сочли бы однимъ изъ счастливйшихъ происшествій’. Въ томъ же журнал и въ томъ же году (No 5) къ рчи французскаго министра внутреннихъ длъ въ законодательномъ корпус было сдлано въ выноск слдующее примчаніе, ‘рчь сія, конечно, никого не введетъ въ заблужденіе: опыты доказали, благоденствуетъ ли государство, управляемое одними солдатами. У кого виситъ надъ головою обнаженный мечъ, къ волоску привязанный, тотъ не можетъ искренно радоваться.’ Въ No 7 ‘Генія временъ’ 1807 года напечатана даже цлая статья: ‘Тамерланъ и Бонапарте’, въ которой Тамерланъ, но своему человколюбію, ставится выше Наполеона. Похвалы Наполеону считались въ то время предосудительными въ цензурномъ смысл. Такъ, напримръ, въ начал 1807 года, т. е. во время войны съ Франціей, запрещена было цензурнымъ комитетомъ книга: ‘Histoire de Bonaparte’, и запрещена именно зато, что ‘сочинитель ея отъ начала до конца превозноситъ Бонапарте, какъ нкое божество, расточаетъ ему самыя подлыя ласкательства, представляетъ его властолюбивыя дянія въ самомъ благовидномъ вид и вообще обнаруживаетъ себя поперемнно то почитателемъ революціи и всхъ ея ужасовъ, то подлымъ обожателемъ хищниковъ трона’. (См. истор. свденія о цензур, стр. 17.) Кажется, мудрено было энергичне заклеймитъ всякую попытку восхваленія Бонапарта.. Тмъ не мене, вскор по заключеніи тильзитскаго мира отъ нашей печати потребовалось полнйшее уваженіе къ особ Наполеона, и журналы, недогадавшіеся своевременно измнить сердитый тонъ на другой, прямо противоположный, немедленно получали внушеніе отъ цензурнаго комитета. Въ мартовской книжк ‘Русскаго Встника’ 1808 г. сказано было: ‘Впродолженіе прошедшаго похода, Наполеонъ всегда былъ близокъ къ погибели, и чмъ дале заходилъ, тмъ опасность его становилась ужасне, неизбжне… Если бы миролюбивый Александръ не пожертвовалъ неврною союзницей благоденствію своей имперіи, то по сихъ поръ Богъ знаетъ, гд бы былъ непобдимый Наполеонъ и великая армія великой націи… Теперь поднялась завса, и вс узнали, что прусскимъ кабинетомъ управлялъ Талейранъ, что прусскими силами располагалъ Тадейранъ, что онъ нарочно поссорилъ сіе королевство со всми державами: съ Австріей, Россіей, Швеціею, Англіей, такъ усыпилъ Фридриха Вильгельма надеждою на миръ, что онъ вступилъ въ сраженіе въ твердомъ увреніи, что все кончится дружелюбно. Теперь извстно, что измна генераловъ и комендантовъ — чего, благодаря Бога, въ Россіи еще не случалось и долго не случится — не мене геройскаго мужества и быстроты Наполеона способствовали завоеванію Пруссіи’. Этотъ отзывъ вызвалъ со стороны министерства рзвое замчаніе: ‘Таковыя выраженія неприличны и предосудительны настоящему положенію, въ какомъ находится Россія съ Франціей. Почему строжайшимъ образомъ предписать цензурному комитету, дабы воздержался позволять въ періодическихъ и другихъ сочиненіяхъ оскорбительныя разсужденія и проходилъ бы изданія съ наибольшею строгостью по матеріямъ политическимъ, которыхъ близко видть не могутъ сочинители, и, увлекаясь одною мечтою своихъ воображеній, пишутъ всякую всячину въ терминахъ неприличныхъ’. Всмъ учебнымъ округамъ предписано было, чтобы цензура не пропускала ‘никакихъ артикуловъ, содержащихъ извстія и разсужденія политическія’. (См. матер. для истор. просв., стр. 29.)

Журналисты не заставили долго ждать своего исправленія: подъ вліяніемъ ‘обстоятельствъ, отъ редакцій независящихъ’ они мгновенно убдились въ величіи Наполеона и запли ему самые трогательные диирамбы. Въ 1809 г., мы читаемъ уже въ ‘Гені временъ’ такой отзывъ о Франціи: ‘исполинскими шагами приближается сіе государство къ неожиданной степени величія и силы. Руководимая благоразуміемъ великаго мужа, имющаго во власти своей судьбу многихъ милліоновъ людей, она перерождается и вводитъ совершенно новый порядокъ вещей’ и пр. и пр.

Въ числ журналовъ либеральнаго направленія не послднее мсто занимаетъ ‘С.-Петербургскій Встникъ’, изданный на 1812 г. обществомъ любителей словесности. Журналъ этотъ состоялъ изъ трехъ отдловъ: 1) словесность, 2) наука и художество и 3) критика. Литературный отдлъ не отличается нисколько преднамренною группировкою статей {Кстати исправлю здсь ошибку, вкравшуюся во вторую статью мою въ ‘Современник’ (1866 г. No 4). Стихотвореніе ‘Страшный Судъ’, судя по подписи (А. Пушкинъ) было приписано много Александру Пушкину, тогда какъ оно есть переводъ изъ Жильбера, сдланный Алексемъ Михайл. Пушкинымъ, малоизвстнымъ переводчикомъ Тартюфа. Извстный библіографъ, С. Д. Полторацкій сообщилъ мн, что онъ впалъ печатно въ туже ошибку и потомъ исправилъ ее въ Св. Пчел 1856 г. (No 138), гд любопытные читатели Могутъ найти нсколько свденій объ этомъ двойник Александра Сергевича.}, но въ отдлахъ науки и критики замтенъ однообразный подборъ предметовъ и мнній. За текущей политикой ‘Санктпетербургскій Встникъ’ не слдилъ вовсе, но въ статьяхъ историческихъ, которыхъ довольно много, онъ высказывалъ стремленіе къ свобод и къ расширенію народныхъ нравъ. Въ No 4 этого журнала помщенъ отрывокъ изъ ‘Историческихъ уроковъ Кондильяка герцогу пармскому’, въ которыхъ проводится взглядъ на исторію, какъ на хранительницу полезныхъ уроковъ, какъ на политическій кодексъ, откуда мыслящій человкъ можетъ почерпнуть для себя мудрыя правила и образцы для подражанія. Замчателенъ совтъ, даваемый Кондильякомъ своему ученику: ‘читайте чаще плутарховы житія великихъ людей. Плутарховы герои были большею частію простые граждане, но и самые сильные государи тогда только велики предъ судомъ истины и разума, когда они имли для себя образцами сихъ гражданъ. Изберите себ и вы кого нибудь изъ нихъ для подражанія’. Кондильякъ совтовалъ также правителямъ не стснять народной свободы, дабы не вызвать революціи, которая ‘не должна быть почитаема игрою слпого случая’. Въ той же книжк приведена глава изъ книги Лабрюйера (Les caract&egrave,res): ‘О личномъ достоинств’, гд много говорится о правахъ личности, независимо отъ богатства и знатности, которыя часто достаются въ удлъ лишь негоднымъ и мелкимъ людямъ. Въ стать о римскомъ краснорчіи (No 6) доказывается, что краснорчіе процвтаетъ только въ свободныхъ странахъ, и что оно упало въ Рим при водвореніи деспотизма. Римляне были сначала — ‘вмст подданные и великіе правители, они повиновались начальникамъ и судили ихъ, или лучше: они били природные судьи правителей и повиновались только законамъ…’ Какъ бы въ дополненіе къ этой стать появилась въ слдующей книжк другая — о Юлі Цезар, гд мы находимъ такую мысль: ‘онъ погибъ и заслужилъ погибель, въ правленіи свободномъ тотъ есть величайшій изъ злодевъ, кто покушается даже на остатки свободы’. Подобныя мысли объ отношеніяхъ правителей къ народамъ не казались тогдашней цензур особенно рзкими или зловредными, безъ сомннія он не показались бы такими, если бы стали извстны самому императору Александру I. Въ юности своей государь привыкъ слышать отъ Лагарна весьма строгую оцнку своихъ общественныхъ обязанностей. ‘Весьма было бы желательно для Рима’ — писалъ великій князь въ одной учебной тетрады подъ диктовку учителя — ‘чтобы Помпей отличался столько же гражданскими доблестями, сколько въ качеств великаго полководца и правителя. Объяснимъ подробне нами сказанное. Хорошій гражданинъ уважаетъ законы и управленіе своей страны… чмъ боле онъ преисполняется чувствами обязанностей, связующихъ его съ родною страною, тмъ боле онъ достоишь уваженія. Простительно дикому, неимющему никакой пищи, кром гнилой рыбы, выброшенной волнами на ужасные берега, имъ обитаемые, равнодушіе къ своей родин и къ своимъ соплеменникамъ, но тотъ, кто имлъ счастіе родиться въ сред образованнаго народа, чье дтство сопровождалось заботами его близкихъ, у кого подъ рукою были вс средства образовать умъ, усовершенствовать разсудокъ, тотъ, кого судьба покровительствуетъ законами и гражданскими учрежденіями, тотъ, кто осыпанъ дарами фортуны, не будетъ ли неблагодарнйшимъ изъ людей, если не возлюбитъ страны, давшей ему вс эти блага? Но недовольно того, чтобы любить свою страну, недовольно того, чтобы предпочитать ее всякой другой: необходимо дать тому доказательства. Хорошій гражданинъ не щадитъ ни своего времени, ни своихъ трудовъ, чтобы сдлаться полезнымъ сыномъ отечеству. То самое чувство, повинуясь которому великодушный человкъ жертвуетъ всмъ для спасенія уважаемой, любимой имъ особы, то самое чувство побуждаетъ патріота жертвовать охотно имуществомъ, жизнью и даже самолюбіемъ, какъ только идетъ дло о спасеніи его родины, либо о благ человчества. Какъ цлью всякаго добраго гражданина должно быть благоденствіе общества, къ которому онъ принадлежитъ, то люди себялюбивые, малодушные, либо увлекаемые тщеславіемъ за предлы благоразумія, никогда не могутъ ее достигнуть. Себялюбцемъ называютъ того, кто любитъ одного себя, кто считаетъ всхъ прочихъ людей созданными для него одного, кто смотритъ равнодушно на счастье и несчастье другихъ людей. Желательно было бы для образумленія себялюбцевъ, чтобы общество лишило ихъ своего покровительства, тогда они вполн почувствовали бы необходимость трудиться въ его пользу, тогда выраженіе: отечество, общественное благо для нихъ уже не были бы пустыми словами. Малодушіе, не мене себялюбія, противно любви къ отечеству. Малодушный не можетъ ни на что ршиться, ни что либо привести въ исполненіе. Такой человкъ не посметъ, предпочитая общую пользу своей собственной, ршиться на поступокъ, указываемый ему долгомъ и честью, какъ только это угрожаетъ ему гибелью, не онъ осмлится сказать истину своему государю, либо министрамъ его, не онъ подвергнетъ опасности свою жизнь, подобно Горацію Коклесу, въ защиту отечества, не онъ уклонится отъ участія въ беззаконіи и скажетъ кровожадному тирану то, что сказалъ Папиніанъ Каракалл: ‘гораздо легче совершить братоубійство, нежели оправдать его’. Малодушный пожертвуетъ своей безопасности всмъ: истиною, долгомъ, справедливостью, честью, отечествомъ и прежде всего — своимъ государемъ, какъ только онъ можетъ это сдлать безнаказанно. И потому остерегайтесь себялюбцевъ и малодушныхъ, которые будутъ окружать васъ. Они вамъ могутъ сказать, что государи имютъ происхожденіе отличное отъ другихъ людей, что вы свободны отъ обязанностей, лежащихъ на каждомъ изъ людей въ отношеніи къ человчеству и къ родин, и если вы поддадитесь такимъ внушеніямъ, то станете избгать труда столько же охотно, сколько теперь находите удовольствія въ часы нашего отдыха’. Въ другой тетради, куда вносились подъ диктовкою Лагарпа и переписывались но нскольку разъ самимъ великимъ княземъ замтки на счетъ его прилежанія и поведенія, такая страница: ‘я лнивецъ’ — писалъ самъ о себ великій князь — ‘преданный безпечности, неспособный думать, говорить, дйствовать. Каждый день на меня жалуются, каждый день я общаю исправиться и нарушаю данное мною слово. Какъ во мн нтъ соревнованія и усердія, ни доброй воли,— то изъ меня едва ли можно что либо сдлать. Я ничтоженъ (je suis nul), и еслибъ можно было спуститься ниже нуля, то я послужилъ бы тому примромъ. Впрочемъ зачмъ же мн трудиться? Зачмъ безпокоиться? Зачмъ выходить изъ блаженной лни, которая мн такъ нравится? Готтентоты проводятъ цлые дни, сидя на мст, почему же и мн не длать того же, и въ особенности будучи принцемъ? Зачмъ мн отличаться отъ множества подобныхъ мн? Я никогда не буду терпть недостатка ни въ чемъ, у меня будутъ великолпные экипажи, много денегъ и толпа наушниковъ (flagorneurs), которые ежеминутно станутъ повторять мн, какъ я достоинъ любви, какъ я выше всхъ прочихъ людей. И кто посметъ сомнваться въ томъ? Какая мн нужда въ общемъ мнніи? Я сдлаю, какъ страусъ, который, какъ говорятъ, спрятавъ свою голову, считаетъ себя совершенно безопаснымъ отъ преслдующаго его охотника’ {См. Сборникъ русскаго историческаго общества. T. 1, ст. г. Богдановича, ‘Учебные книги и тетради в. к. Александр Павловича’.}. Этою безпощадною строгостью въ сужденіи о нравственныхъ качествахъ великаго князя Лагарпъ хотлъ внушить ему, что и онъ, несмотря на свое высокое общественное положеніе, долженъ носить въ своей душ сознаніе гражданскаго долга и моральной отвтственности предъ судомъ современниковъ. И Александръ цнилъ и понималъ заботливость честнаго воспитателя: прекрасныя мысли, усвоенныя имъ смолоду, долго служили для него критеріемъ государственной дятельности и хотя заглушались, но никогда не пропадали окончательно подъ напоромъ противоположныхъ вліяній.

О нашихъ внутреннихъ вопросахъ С.-Петербургскій Встникъ не говорилъ прямо, но въ 7 No есть большое извлеченіе изъ книги англичанина Вильсона, рекомендованной А. Н. Оленинымъ: ‘краткія замчанія о свойств и состав русской арміи’. Въ этой книг авторъ защищаетъ русское правительство отъ обвиненій въ деспотизм и удостовряетъ, что оно ‘далеко отъ того, чтобы налагать новыя цни рабства, но что, напротивъ того, оно всми мрами старается распространить благоразумную свободу.’ О русской арміи сказано, что офицеры ‘обходятся съ солдатами весьма ласково и не такъ, какъ съ машинами, а какъ съ разумными существами’, что солдаты ‘хотя родились въ рабств, но духъ ихъ не униженъ’. Самое рабство (т. е. крпостное право), по мннію автора, можно бы уничтожить, но только съ соблюденіемъ нкоторой осторожной постепенности. ‘Съ чувствами и съ правилами, совсмъ противными продавцу невольниковъ’,— пишетъ онъ — ‘я утверждаю, что самое большое несчастіе, могущее постигнуть Россію (!) было бы внезапное и общее истребленіе крпостного права, никакое предпріятіе не могло бы возродить равныхъ бдствій и столь великаго негодованія. Что бы сдлалось съ хворыми и престарлыми, еслибъ они вдругъ лишились прокормленія (примч. переводчика: прокормленія, которое имъ нын обязаны давать помщики)? Что бы сдлалось съ дворовымъ, который, не имя никакой собственности, нигд въ скоромъ времени не нашелъ бы мста для своего промысла? Защитники революціи не устрашатся всхъ сихъ затрудненій, но человкъ государственный, добрый гражданинъ, разсматривая оныя, уважитъ послдствія прежде, нежели приметъ вс сіи умствованія. Отъ многихъ знатныхъ особъ въ Россіи можно удостовриться, сколько людей, отпущенныхъ на волю и пришедшихъ въ старость, просятъ убжища у ихъ прежнихъ помщиковъ’.

Подобныя возраженія противъ окончательной и быстрой развязки крестьянскаго вопроса часто приводились въ то время — и притомъ не только людьми, завдомо враждебными всмъ либеральнымъ реформамъ, но даже ближайшими совтниками государя, которые раздляли повидимому его образъ мыслей и выражали готовность работать въ указанномъ имъ направленіи. Въ числ препятствій къ скорйшему освобожденію крестьянъ особенно выставлялись на видъ: во-первыхъ, опасность революціи, которую могутъ произвести злонамренные люди, пользуясь всеобщимъ возбужденіемъ умовъ, во-вторыхъ, неудобство при выкуп дворовыхъ людей, которые, но общему мннію, никакъ не могли даромъ получить свои отпускныя свидтельства, а въ казн’ не находилось достаточныхъ средствъ для такой огромной операціи. Возраженія эти раздавались въ ‘интимномъ комитет’ 1801 г. и добросовстно записаны гр. Строгоновымъ въ недавно опубликованныхъ протоколахъ. Но въ томъ же коми тет нашлись люди, пожелавшіе откладывать дла въ долгій ящикъ, такимъ образомъ, возникла интересная борьба мнній, изъ которой только слабые отголоски попали въ печать. Мы воспользуемся этимъ случаемъ, чтобы познакомить читателей съ главными аргументами обихъ сторонъ.

‘Съ нкотораго времени’ — сообщаетъ гр. Строгоновъ въ своихъ запискахъ — ‘многія лица и въ особенности гг. Лагарпъ и Мордвиновъ, а особенно послдній, говорили императору о необходимости сдлать что нибудь въ пользу крестьянъ, которые были доведены до самаго плачевнаго состоянія, не имя никакого гражданскаго существованія. Все это не могло быть сдлано иначе, какъ постепенно, нечувствительно, и первый шагъ, который предлагалъ Мордвиновъ, состоялъ въ томъ, чтобы позволить тмъ, которые не были крпостными, покупать земли. Императоръ былъ согласенъ съ ними, но онъ желалъ, чтобы эти люди, которые будутъ имть право покупать только одн земли, могли бы въ тоже время покупать и крестьянъ, и крестьяне, которыми будутъ владть не дворяне, могутъ подчиняться правиламъ боле умреннымъ и не считаться ихъ рабами (esclaves), какъ у дворянъ:— все это будетъ первымъ шагомъ къ ихъ благоденствію. Такимъ образомъ, императоръ опережалъ г. Мордвинова, дозволяя также мщанамъ покупать крестьянъ. Вотъ какія замчанія сдлали мы ему на все это. Прежде всего намъ казалось, что нововведеніе будетъ слишкомъ велико — позволить вдругъ покупать и земли, и крестьянъ, съ другой стороны, крестьяне, купленные мщанами съ меньшей властью надъ ними для новыхъ покупателей, представятъ естественно меньше выгодъ, и потому такіе продажи будутъ рдки особенно со стороны продавцовъ: послдніе не захотятъ никогда продавать по пониженной цн, когда у нихъ будетъ надежда продать крестьянъ полноправнымъ лицамъ (т. е. дворянамъ) за лучшую цну, а потому вся эта мра останется призрачною. Мало этого, масса людей, сдлавшись поземельными собственниками безъ населенія, увеличитъ цну на землю и направитъ дятельность ихъ такимъ образомъ, что они будутъ стараться извлекать выгоды изъ земли независимо отъ крпостныхъ, что будетъ очень хорошо для промышленности и возвыситъ много цну на землю. Повидимому его величество довольно сочувствовалъ этимъ соображеніямъ, заговорили затмъ о личной продаж и о предстоящей необходимости уничтожить этотъ варварскій обычай. Императоръ обратился къ проекту Зубова по этому предмету и прочелъ его въ цлости. Въ этомъ проект Зубовъ отличаетъ дворовыхъ отъ настоящихъ крестьянъ и запрещаетъ продавать крестьянъ безъ земли (дворовыхъ онъ предлагалъ записать въ гильдіи и сдлать расчлененіе), онъ предлагалъ, если собственникамъ угодно, чтобы казна выкупила ихъ (т. е. дворовыхъ), опредлять цну выкупа и способъ, которому должно слдовать при раздач наслдства, чтобы не раздлять членовъ одной и той же семьи. Казалось, что для выкупа Зубовъ указалъ не слишкомъ достаточныя средства, такія средства потребовали бы со стороны казны огромнаго расхода, котораго она не могла бы сдлать безъ большого стсненія для себя. Мра приписки въ гильдію показалась намъ столь же неудобного и несогласною съ духомъ народа, который вслдствіе того получилъ бы слишкомъ ложныя идеи о повиновеніи, которымъ они обязаны своимъ господамъ, подумаютъ, что они ничмъ не обязаны, и это повлечетъ за собою съ одной стороны, весьма опасныя крайности, а въ собственникахъ — слишкомъ большое неудовольствіе для перваго раза. Тмъ не мене его величество принялъ начало запрещенія личной продажи и дозволенія мщанамъ и казеннымъ крестьянамъ покупать недвижимую собственность. Вообще онъ приказалъ гр. Кочубею, на основаніи принциповъ проекта Зубова, за исключеніемъ неудобствъ, представляемыхъ имъ, составить проектъ указа на т два предмета’. Слдующее засданіе комитета было посвящено вопросу о выкуп дворовыхъ. Пренія сосредоточивались на одномъ пункт: что длать съ выкупленными дворовыми людьми, если даже дло не остановится за деньгами? не увеличатъ ли они толпы бродягъ? На предложеніе выселить ихъ отвчали: ‘такое переселеніе требуетъ слишкомъ большихъ средствъ, а, какъ извстно, въ нашей имперіи переселенія совершаются весьма дурно но причин худыхъ чиновниковъ, которымъ вынуждены поврять такого рода предпріятія’. Выслушавъ эти замчанія, государь выразилъ желаніе, чтобы Новосильцовъ посовтывался съ Лагарпомъ и Мордвиновымъ: слдуетъ ли объявить разомъ дв эти мры — выкупъ крестьянъ и дозволеніе мщанамъ пріобртать земли — или раздлить ихъ приличнымъ промежуткомъ времени? Лагарнъ и Мордвиновъ — оба нашли необходимымъ отдлить эти дв мры и послднюю выполнить сейчасъ же, а выкупъ крестьянъ отложить на неопредленное время во избжаніе неудовольствій дворянства и слишкомъ большихъ надеждъ со стороны крестьянъ. Императоръ согласился на это, но графъ Кочубей, Чарторижскій и Строгоновъ были противоположнаго мннія. Первый изъ нихъ доказывалъ, что было бы несправедливо и неблагоразумно дать новыя нрава свободнымъ людямъ и казеннымъ крестьянамъ и ничего не сдлать въ пользу крпостныхъ, которые живутъ бокъ о бокъ съ государственными крестьянами и, видя новыя преимущества сосдей, еще боле почувствуютъ тягость своего положенія. ‘Дворяне, говорилъ Кочубей, будутъ также недовольны, убдившись, что вс отдльныя мры клонятся къ освобожденію крестьянъ, они будутъ находиться въ постоянномъ опасеніи новыхъ мръ, а потому лучше ршить этотъ вопросъ однимъ разомъ’. Князь Чарторижскій замтилъ только, что право помщиковъ на крестьянъ такъ ужасно (si horrible), что не должно ничего опасаться при нарушеніи его. Горяче всхъ отстаивалъ свое мнніе графъ Павелъ Александровичъ Строгоновъ, ревностный почитатель Мирабо, защитникъ конституціонныхъ началъ, назначенный, по учрежденіи министерствъ, товарищемъ министра внутреннихъ длъ. Доводы гр. Строгонова противъ медленности и нершительности преобразованія распадались на дв части: сначала онъ опровергалъ возможность опасныхъ волненій со стороны дворянства, потомъ перешелъ къ крестьянамъ и охарактеризовалъ ихъ отношенія къ правительству:

‘Что можетъ причинить опасное волненіе?’ спрашивалъ онъ:— или партіи, или недовольныя лица. Какіе у насъ къ тому элементы? Народъ и дворянство. Что такое это дворянство, изъ какихъ элементовъ оно составлено, каковъ его духъ? Дворянство составилось у насъ изъ множества людей, которые сдлались дворянами только по служб, которые не получили никакого воспитанія… ни право, ни законъ ничто не можетъ породить въ нихъ идеи о самомалйшемъ сопротивленіи, это классъ самый невжественный, самый ничтожный и въ своемъ дух боле всего неподвижный — вотъ приблизительная картина дворянства, населяющаго деревни. Получившіе воспитаніе, нсколько боле тщательное — во-первыхъ, они въ весьма небольшомъ числ и но большой части проникнуты духомъ, который ни малйше не склоненъ противодйствовать ни одной мр правительства. Т же изъ дворянъ, которые имютъ настоящую идею о справедливости, должны рукоплескать подобной мр, прочіе же, хотя они и въ большинств, не подумаютъ ни о чемъ другомъ, какъ только поболтаютъ. Большая часть дворянства, состоящаго на служб, настроена въ одну сторону, и въ несчастью настроена такъ, чтобы видть въ исполненіи распоряженія правительства свои личныя выгоды… Вотъ приблизительная картина нашего дворянства: одна часть живетъ по деревнямъ и пребываетъ въ непроницаемомъ невжеств, а другая — на служб и проникнута духомъ вовсе неопаснымъ. Значительныхъ собственниковъ нечего бояться’. Устранивъ первое возраженіе насчетъ опасныхъ элементовъ, кроющихся будто бы въ русскомъ дворянств, гр. Строгоновъ изслдуетъ дальше другую сторону вопроса.

‘Эта другая сторона’ — но его мннію — ‘можетъ быть предполагаема въ числ девяти милліоновъ людей, размщенныхъ въ разныхъ концахъ имперіи. Но необходимости они слдуютъ различнымъ обычаямъ и проникнуты въ различныхъ мстахъ различнымъ духомъ. А потому нельзя сказать, чтобы преобладающій духъ этого класса людей былъ повсюду одинъ и тотъ же. Тмъ не мене, они повсюду и одинаково чувствуютъ тяжесть своего рабства, повсюду мысль объ отсутствіи собственности давитъ ихъ способности и производитъ то, что промышленная дятельность этихъ 9 милліоновъ равняется, для народнаго благоденствія, нулю. Различіе одно:— въ нкоторыхъ мстностяхъ эти люди боле мягки, въ другихъ боле грубы, мене чувствуютъ потребности къ промышленности, въ иныхъ дятельность ихъ духа не позволяетъ имъ остановиться, но имъ приходится на каждомъ шагу встрчать препятствія, и ихъ способности не получаютъ того развитія, къ какому они рождены, они остаются подавленными и тмъ боле чувствуютъ свое положеніе. Вс они обладаютъ здравымъ смысломъ, который поражаетъ тхъ, которые видли ихъ вблизи. Они рано исполняются величайшею ненавистью къ классу помщиковъ, своихъ притснителей, между этими классами господствуетъ ненависть. Народъ всегда склоненъ къ правительству, ибо онъ вритъ, что императоръ постоянно стремится къ его защит, такъ что, если является стснительная мра, ее никогда не приписываютъ императору, но его министрамъ, которые, по словамъ народа, злоупотребляютъ волею государя, потому что они изъ дворянъ и тянутъ въ пользу ихъ личныхъ интересовъ. Если бы кто вздумалъ сдлать малйшее покушеніе на преимущество императорской власти, то они первые станутъ за нее, ибо видятъ въ этомъ увеличеніе власти, противной ихъ естественнымъ врагамъ. Во вс времена у насъ именно классъ крестьянъ принималъ участіе во всхъ волненіяхъ, и никогда дворянство’. Изъ послдняго факта гр. Строгоновъ длалъ правильный выводъ, что если можно бояться чьего нибудь неудовольствія, а затмъ возстанія, то, конечно, со стороны крестьянъ, а не дворянъ, что же касается до опасенія, что могутъ найтись предпріимчивые люди, которые злоупотребятъ милостями правительства и будутъ подталкивать народъ впередъ, чтобы произвести смуты, то ораторъ сослался на ближайшее время, которое доказало, что нтъ возможности вооружить народъ противъ правительства. Рчь гр. Строгонова заключилась обстоятельнымъ развитіемъ мысли, — прямо противоположной его оппонентамъ (т. е. Новосильцеву, Лагарпу и Мордвинову), что если во всемъ этомъ вопрос есть опасность, то она заключается никакъ не въ освобожденіи крестьянъ, а въ удержаніи крпостного состоянія. ‘Таково было мое мнніе’ — кончаетъ гр. Строгоновъ. ‘Но тмъ не мене вс господа остались при своемъ и, посл нсколькихъ минутъ молчанія, перешли къ другому предмету, мн показалось, что императоръ уже ршился раздлить т дв мры’ {Встн. Европы 1866 г. т. I, ст. г. Богдановича.}. Доводы гр. Строгонова, основательно соображенные и горячо высказанные, разбились о боязливость партіи, къ которой принадлежали нкоторыя личности, передовыя по своему времени. Это осторожное, умренное мнніе тогдашнихъ либераловъ выражено мимоходомъ въ С. Петербургскомъ Встник.

Въ критическомъ отдл С. Петербургскій Встникъ отстаивалъ реальный взглядъ на вещи и преслдовалъ ‘трансцендентальнаго богослова’ Эккаргсгаузена, котораго сочиненія и, главнымъ образомъ, ‘Ключъ къ таинствамъ природы’ считались, по слонамъ рецензента (No 8), какимъ то оракуломъ просвщенія. За этотъ ‘ключъ’, отпиравшій двери разв только въ сумасшедшій домъ? охотники платили даже по сту рублей. ‘Истинно жать’ — скорбитъ но этому случаю рецензентъ — ‘что сей писатель, по какому-то непонятному предубжденію, уважается многими соотечественниками нашими, несмотря на нелпости и даже на вредъ вздорныхъ сочиненій его, которыя вмсто того, чтобы служить къ просвщенію читателей, подъ маскою какого-то таинственнаго откровенія водятъ только отъ заблужденія къ заблужденію и совращаютъ съ пути истины умъ, нетвердый въ критик’. С. Петербургскій Встникъ не одобрялъ вообще умозрительнаго метода въ философіи, хотя бы онъ и не приводилъ къ такимъ очевиднымъ нелпостямъ, какъ болтовня Эккартсгаузена. Разбирая книгу Велланскаго: ‘Біологическое изслдованіе природы’, написанное по умозрительной философской систем Шеллинга, рецензентъ замчаетъ, что нельзя требовать — ‘отвергнуть вс положенія, происходящія изъ логическихъ заключеній’, какъ хотлъ того авторъ книги. ‘Мы посовтуемъ’ — продолжалъ онъ — ‘нкоторымъ молодымъ людямъ, обыкновенно плняющимся умозрніями, никогда и ни для кого не отвергать правилъ здравой логики, всегда помнить способъ пріобртенія познаній, чтобы умть отличить правильное умозрніе отъ пустыхъ мечтаній. Посовтуемъ имъ читать и знать исторію наукъ, особливо исторію философіи. Тамъ увидятъ они, что умозрительная философія не въ первый уже разъ является на земномъ шар, что науки и самыя художества, сколько получили они отъ наукъ, обязаны ныншнимъ состояніемъ ихъ способу опыта. Предположенія, пустыя умозрнія, водя умъ человческій, чрезъ нсколько вковъ, отъ однихъ заблужденій къ другимъ, не привели его ни къ одной истин… Они, если принесли какую пользу, то разв только ту, что умъ человческій, предавшись имъ, узналъ, кажется, вс пути заблужденія. Это несчастная дань, какъ говоритъ одинъ философъ, которую предки наши невольно платили за драгоцнную истину’ {С. Петерб. Встн. 1812 г. No 1.}. Но роль умозрительной философіи, несмотря на эти нападки, уже начиналась въ русской литератур, и подъ ея знаменемъ пришлось стоять не одному мыслящему человку въ Россіи. Вспомнимъ Веневитинова, Станкевича, Блинскаго, которые съумли нсколько примнить эту философію къ потребностямъ нашей умственной жизни и выжать изъ нея всю ту пользу, какую могла принести она, пріучая людей въ систематическому размышленію и къ критик фактовъ подъ однимъ опредленнымъ угломъ зрнія. Самый матеріализмъ, какъ отрицаніе прежнихъ умозрительныхъ пріемовъ въ мышленіи, занесенъ къ намъ, такъ называемой, лвой фракціей гегелевской школы. Гегелевская діалектика обратилась, наконецъ, на себя самое и разрушила величавое зданіе, построенное на воздух.

Въ томъ же журнал мы встрчаемъ одинъ изъ первыхъ воинственныхъ отголосковъ 1812 г. По поводу высочайшаго манифеста о повсемстномъ вооруженіи противъ французовъ въ С.-Петербургскомъ Встник напечатано было стихотвореніе Милонова ‘къ патріотамъ’, въ которомъ авторъ восклицаетъ:

Цари въ плну, въ цпяхъ народи!

Часъ рабства, гибели присплъ!

Гд вы, гд вы, сыны свободы?

Иль нтъ мечей и острыхъ стрлъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Воспрянь, героевъ русскихъ сила!

Кого и гд, въ какихъ бояхъ

Твоя десница не разила?

Днесь ратуешь въ родныхъ краяхъ ¹) и пр.

¹) С. Петерб. Встн. 1812 г. No 6.

Мы представили читателямъ, въ подробномъ очерк, характеристику либеральнаго движенія, овладвшаго русской прессой въ первую половину александровскаго царствованія. Нетрудно замтить, что этотъ либерализмъ былъ весьма легальный и благонамренный: ничего похожаго на серьезную, организованную оппозицію не пробивалось въ немъ, и если надежды тогдашнихъ либераловъ превышали иногда мру правительственныхъ общаній, то он, во всякомъ случа, были очень скромны и опирались единственно на благія побужденіи самого правительства. Ни къ какой другой поддержк не взывали наши либералы, никакихъ опасныхъ и неосуществимыхъ замысловъ не питали они. Уничтоженіе цензуры, освобожденіе крестьянъ со всми гарантіями порядка и общественнаго спокойствія, гласный судъ съ печатаніемъ судебныхъ ршеній, наконецъ, желаніе регулировать по европейски отправленія административной власти:— вотъ все, чего жаждали наши передовые писатели въ сфер политической жизни. Большинство же образованныхъ людей довольствовалось и мене существенными реформами. Въ своихъ философскихъ взглядахъ журналисты наши тоже не доходили до крайнихъ предловъ логическаго развитія мысли, и, относясь съ уваженіемъ къ французскимъ писателямъ XVII-го столтія, постоянно съуживали и умряли ихъ воззрнія. Тотъ же Сверный Встникъ, который печаталъ цликомъ la politique naturelle, обличалъ но временамъ ‘заблужденія’ Кондорсе и находилъ непристойнымъ высокоуміе Дельфины,— героини романа г-жи Сталь,— проникнутой матеріалистическими понятіями французской философіи. Въ одномъ изъ нумеровъ этого журнала за 1805 г. (No 4) помщено даже стихотвореніе Н. Арцыбышева противъ матеріализма, гд авторъ энергически спрашиваетъ, ‘ужель я тварь слпого рока? ужели случая я сынъ?’ Другіе журналы (какъ это, безъ сомннія, замтили наши читатели) еще чаще ограничивали свои воззрнія и робко оговаривались даже при самыхъ невинныхъ размышленіяхъ. Но и этотъ сдержанный либерализмъ не нравился нашимъ упрямымъ консерваторамъ, которые, но своему всегдашнему обычаю, не погнушались ни косвенными намеками, ни прямыми доносами на политическую неблагонадежность своихъ литературныхъ противниковъ. Въ числ первыхъ лицъ, возставшихъ противъ новаго духа времени, мы находимъ знаменитаго піиту Державина, который, по словамъ барона Корфа, ‘очевидно увлекался старыми поврьями и идеями, ненавидлъ новизну и ея вводителей и нердко, со всею суровостью и строптивостью человка, избалованнаго почестями и славою, совершенно несправедливо клеймилъ тхъ, которые имли несчастіе затронуть его самолюбіе’. (Жизнь гр. Сперанскаго, т. I стр. 103.) Видя въ каждой новой мысли отраженіе ненавистнаго ему ‘польскаго и французскаго конституціоннаго духа’ (ibid. стр. 93), пвецъ Фелицы и словесно и письменно предостерегалъ начальство отъ ужасныхъ послдствій либеральнаго направленія. Но начальство, долгое время, пребывало глухо къ печатнымъ и устнымъ внушеніямъ превосходительнаго піиты, растерявшаго по княжескимъ переднимъ весь свой литературный талантъ. Въ этой же фаланг стоялъ и другой вліятельный литераторъ Шишковъ.

Прежде всего полемика противъ новыхъ нравственныхъ и политическихъ началъ завязалась въ форм спора о язык. Что полемика Шишкова имла преимущественно этотъ смыслъ и только пряталась подъ личину филологическихъ разсужденій — это видно изъ рзкихъ выходокъ, разбросанныхъ въ его отвт на критики Свернаго Встника и Московскаго Меркурія. (См. прибавленіе къ сочиненію: ‘Разсужденіе о старомъ и новомъ слог’, 1804). Шишковъ называетъ своихъ враговъ шайкою писателей, составившихъ заговоръ противъ славянскихъ книгъ въ пользу французскихъ, въ которыхъ можно, какъ ‘въ преисполненномъ опасностью мор, чистоту нравовъ преткнуть о камень’. Онъ злобно нападаетъ на ‘развратные нравы, которымъ новйшіе философы обучили родъ человческій, и которыхъ пагубные плоды, посл толикаго проліянія крови, и понын еще во Франціи гнздятся’. Но его мннію, ‘первая искра стихотворческаго огня загорлась въ душ Ломоносова отъ чтенія псалтыри’, и если онъ не утверждаетъ прямо, что библіотека нравственнаго человка должна состоять только изъ псалтыри и четьи минеи, то весьма близко подходитъ къ этой мысли. О повсти Карамзина: ‘Наталья, боярская дочь’ Шишковъ говоритъ, что онъ ‘вырвалъ бы ее изъ рукъ своей дочери, ибо тлятъ обычаи благи бесды злы’. Московскій Меркурій замтилъ Шишкову: ‘неужели сочинитель, для удобнйшаго возстановленія стариннаго языка, хочетъ возвратить насъ къ обычаямъ и понятіямъ стариннымъ? Мы не смемъ остановиться на сей мысли…’ Но Шишковъ отвчаетъ на это съ полнйшей откровенностью: ‘государь мой! Если вы не смете, такъ я смю остановиться здсь и разсмотрть вашу мысль. Почему обычаи и понятія предковъ нашихъ кажутся вамъ достойными такого презрнія, что вы не можете подумать объ нихъ безъ крайняго отвращенія? Мы видимъ въ предкахъ нашихъ примры многихъ добродтелей: они любили отечество свое, тверды были въ вр, почитали царей и законы (при этомъ подразумвалось, само собою, что защитники новаго слога не тверды въ вр и не почитаютъ царей и законовъ), свидтельствуютъ въ томъ Гермогены, Филареты, Пожарскіе, Трубецкіе и пр. и пр. Храбрость, твердость духа, терпливое повиновеніе законной власти, любовь къ ближнему, родственная связь, врность, гостепріимство и иныя многія достоинства ихъ украшали’. Т же мысли, но еще съ большею опредлительностью высказываетъ Шишковъ въ своей рчи: ‘о любви къ отечеству’. Вра, воспитаніе въ консервативномъ дух, славянскій языкъ — вотъ, но его словамъ, самыя сильныя средства для возбужденія любви къ отечеству. Тутъ не говорится ни о научной сторон воспитанія, какъ напр. въ журнал В. Измайлова ‘Патріотъ’, ни о томъ преобразованіи отечественныхъ учрежденій въ дух времени, которое могло бы, но мннію Свернаго Встника, вдохнуть въ русскихъ сознательный и честный патріотизмъ. О политическомъ значеніи языка Шишковъ говоритъ: ‘языкъ есть душа народа, зеркало нравовъ, врный показатель просвщенія, неумолчный проповдникъ длъ. Возвышается народъ, возвышается языкъ, благонравенъ народъ, благонравенъ и языкъ. Никогда безбожникъ не можетъ говорить языкомъ Давида: слава небесъ никогда не открывается ползающему въ земл червю. Никогда развратный не можетъ говорить языкомъ Соломона, свтъ мудрости не озаряетъ утопающаго въ страстяхъ и порокахъ… Гд нтъ въ сердцахъ вры, тамъ нтъ въ язык благочестія, гд нтъ любви къ отечеству, тамъ языкъ не изъявляетъ чувствъ отечественныхъ. Гд ученіе основано на мрак лжеумствованія, тамъ въ язык не возсіяетъ истина, тамъ въ наглыхъ и невжественныхъ писаніяхъ господствуетъ одинъ только развратъ и ложь. Однимъ словомъ, языкъ есть мрило ума, души и свойствъ народныхъ’. Съ трудомъ врится нын, что все это нелпое, злобное разглагольствованіе о чувствахъ отечественныхъ, объ упадк вры, о разврат и лжи новой литературы, — расточалось по поводу Бдной Лизы, Натальи, боярской дочери и другихъ произведеній сентиментальной школы. Что касается нравственнаго и политическаго состоянія Россіи того времени, то Шишковъ считалъ вредными въ немъ какія бы то ни было измненія. ‘Эпоха послднихъ двадцати пяти лтъ’ — говоритъ онъ — ‘слишкомъ ясно насъ вразумляетъ, что Франція въ тысячу разъ боле иметъ надобности въ нравственныхъ лекціяхъ, нежели мы, русскіе, всегда готовые отдать отчетъ въ сердечныхъ чувствованіяхъ Богу, вселюбезнйшему нашему государю и великой отчизн. Правда, есть у насъ свои слабости, но въ послдніе два года россіяне доказали, что самый модный русскій повса, даже никогда не бывшій въ военной служб, точно съ тмъ же духомъ маршируетъ на бранномъ пол, съ какимъ за три передъ тмъ дня вальсировалъ въ бальной зал. Мышца его столь же крпка и ужасна для враговъ, сколько объятія его пріятны и обольстительны для женщины! Не стыдно ли вамъ не чувствовать высокихъ вашихъ достоинствъ? Взгляните на торжествующую нын Европу, благородный гласъ ея взываетъ къ вамъ: спасители наши, русскіе! Вамъ ли, обезьянствуя, подражать французамъ, которыхъ низложила рука ваша, вамъ ли заимствовать отъ нихъ общежитіе, вамъ ли, которые во всхъ вкахъ и между всми народами славились доброю вашею нравственностью? На французскомъ ли язык должно вспоминать и славить великіе ваши подвиги? Пусть бульварные повсы, втренныя головы Лансамъ своимъ гнусятъ на французскомъ язык комплименты, но вы, именитые юноши, которыхъ природа почтила высокими именами благородства, а заслуги обязали общество питать къ вамъ уваженіе, не мняйте русское слово: здравствуй, братъ на французское: бонъ-журъ монсье, не унижайте природнаго вашего языка, на которомъ потомство будетъ славить дла ваши’. Наивный старецъ полагалъ, что стоитъ только внушить именитымъ юношамъ нею зазорность употребленія французскаго языка, какъ русская литература внезапно процвтетъ, и вс кинутся читать ‘Разсужденіе о старомъ и новомъ слог’. Увы! не однимъ обезьянствомъ объяснялось въ то время господство иностранныхъ языковъ и литературъ,— а сравнительной бдностью нашей собственной литературы и несовершенствомъ нашего книжнаго языка. Обезьянство, безъ сомннія, существовало какъ мода, какъ повтріе, но самая то мода возникла потому, что, со временъ Петра I, изъ западной Европы шли къ намъ вс новыя, лучшія идеи. Чтобы уничтожить это господство, намъ нужно было обработать нашъ книжный языкъ, приблизивъ его къ разговорному (что и сдлалъ Карамзинъ) и выразить на немъ все богатство западныхъ идей — о чемъ хлопотали умные и честные журналисты. Но противъ той и другой половины этой задачи всего боле возставалъ Шишковъ съ компаніей, совершенно непонимая, къ какому противоположному результату направляется ихъ quasi-патріотическая дятельность…. Чтобы докончить характеристику этой консервативно-филологической партіи, мы прибавимъ, что журналъ, взявшій подъ свою особенную защиту разсужденіе Шишкова ‘О любви къ отечеству’, отличался самъ всми качествами ретрограднаго изданія. Этотъ журналъ — Демокритъ (1815 г.). Патріотизмъ этого журнала выражался единственно въ брани на Европу и въ особенности на французовъ, его беззубая сатира, между разными пустяками, пробовала осмивать и вс либеральныя идеи, заносимыя къ вамъ съ запада. Разсужденіе Шишкова Демокритъ считалъ ‘твореніемъ, увковчивающимъ имя сочинителя, поселяющимъ въ душ нашей т же благороднйшія чувствованія, каковыми вдохновенъ великій геній его творца’, онъ нападалъ на всхъ ‘старыхъ и молодыхъ повсъ, въ очкахъ и безъ очковъ, въ парикахъ и безъ париковъ’, которые не читаютъ этого творенія, а гнусятъ по французски и наслаждаются французскими книгами. Взамнъ всхъ иностранныхъ бредней Демокритъ рекомендовалъ своимъ читателямъ, въ стать подъ названіемъ: ‘Надгробная рчь моей собак, Балабаю’ (Демокр. No 2) слдующій, такъ сказать, домашній сводъ понятій:

‘Итакъ, я лишился тебя, врный другъ мой Балабай! Завистливый рокъ, ревнуя маленькому моему утшенію, похитилъ тебя навсегда. Смйтесь, мудрецы просвщеннаго и вмст развратнаго вка, порицайте привязанность мою къ собак. Тщетно въ философіи вашей, блестящей мишурнымъ слогомъ, искалъ я истины, давно съ душевною грустью, среди толпы безчувственныхъ людей, скитаюся одинъ. О врный Балабай! сколько разъ ласки твои — знаки сердечной привязанности — давали мн чувствовать превосходство твое передъ разумными, такъ называемыми, существами, стремящимися ежечасно на пагубу ближняго! Ты, въ воспитаніи котораго ни одинъ университетъ не принималъ никакого участія,— понятія твои машинально образовала мать всещедрая природа. Ты, который никогда не читалъ ни влюбленнаго Петрарка, ни отчаяннаго Вертера, ни сентиментальнаго р—го Стерна (т. е. русскаго Стерна — Карамзина), ни политическаго журнала — ты, безъ всхъ сихъ столъ необходимыхъ познаній, умлъ чувствовать мое къ теб расположеніе и платить истинною, чистою, непритворною признательностью. Ты, при врожденной тихости и умренности въ желаніяхъ твоихъ, никогда не хотлъ быть ни эгоистомъ, ни софистомъ, ни якобинцемъ: слдствіе модной философіи. Ты любилъ душевно грязное твое отечество — Винницу. Ты ложными софизмами никогда не нарушалъ всеобщаго спокойствія. Ты зналъ, что власть единственная есть неоцненное благо, съ небесъ Всевышнимъ намъ ниспосланное. Мечтательное умствованіе твое никогда не дерзало судить законовъ, начертанныхъ мудрою рукою царей. Ты зналъ, что законы сіи суть цпь, связующая всеобщій порядокъ, гармонія, согласующая чувства единоплеменныхъ. Ты гнушался знакомства тхъ собакъ, которыя, бывъ назначены судьбою пресмыкаться у воротъ, хотли, противоборствуя неисповдимымъ предначертаніямъ, водвориться въ счастливыя спальни и знатные кабинеты. Ты вдалъ, что состояніе посредственное есть источникъ, изъ котораго можно почерпнуть душевное спокойствіе. Ты, въ цлый твой вкъ, не растерзалъ ни одной индйки, какъ длаетъ нердко товарищъ твой Орелка, худые примры его никогда не имли вліянія на безмятежную твою душу. Сіе гнусное революціонное право сильнаго (намекъ на Францію) было противно нжной твоей характеристик… Ты не открылъ ни одного созвздія, ты не имлъ переписки ни съ одной академіей, ты не былъ знакомъ съ де-Лаландомъ, ты не издавалъ журнала, ты не вояжировалъ, грязная Винница была твоимъ отечествомъ, предлы оной были предлами твоихъ познаній… Ты не придерживался ни одной философической системы: Лейбницъ, Спиноза, Сенека — вс для тебя были равны. Ты слдовалъ влеченію твоего инстинкта, но врожденный инстинктъ сей никогда не увлекалъ тебя за предлы предопредленной теб участи. Ты не обогащалъ умъ твой политическими познаніями, единственно для того, чтобъ судить кабинеты я дла министровъ, не понимая истинной ихъ цли и дйствія… Ты не читалъ Вольтера… Ты отъ роду не зналъ, что такое Сократъ, Платонъ, Діогенъ, Аристиппъ… Ты не имлъ понятія о древнемъ Ареопаг, чтобъ подъ часъ въ модномъ обществ полу-просвщенныхъ повсъ блеснуть своими познаніями. Ахъ, любезный Балабай! Я съ прискорбіемъ предчувствую, что парящая слава не дотащитъ драгоцнной памяти твоей до позднйшихъ потомковъ. Утшься, дражайшая тнь! Стоны друга твоего на зар утренней смшаются съ хоромъ пернатыхъ, витающихъ надъ мирною твоею могилою. Сребристая луна, свидтель горести моей, застанетъ меня бдящаго надъ прахомъ твоимъ’.— Очевидно, что этотъ Балабай жилъ согласно съ совтами защитниковъ стараго русскаго слога. Можно бы даже принять всю эту похвалу за самую злую иронію (такъ похвальны качества, приписанныя Балабаю), еслибы тому не противорчили другія статьи журнала.

Заговоривъ о патріотическомъ направленіи, на которое претендовали сторонники шишковскаго слога, мы должны указать на журналы, выступившіе прямо подъ этимъ знаменемъ на борьбу съ новымъ направленіемъ умовъ, не маскируясь притомъ никакой филологіей. Первымъ журналомъ, который во имя патріотизма проповдывалъ возвращеніе къ умственной жизни нашихъ предковъ, былъ Русскій Встникъ, выходившій ежемсячно въ Москв съ 1808 г. Правда, патріотическій оттнокъ въ томъ же смысл замтенъ былъ и въ Московскомъ Зрител кн. Шаликова, но тамъ онъ былъ еще очень мягокъ и уступчивъ, и не входилъ въ открытую борьбу съ новымъ европейскимъ вліяніемъ. Вотъ какъ объяснялъ издатель Русскаго Встника, С. Н. Глинка, цль изданія своего журнала: ‘Издавая Русскій Встникъ, намренъ я предлагать читателямъ все то, что непосредственно относится къ русскимъ. Вс наши упражненія, дянія, чувства и мысли должны имть цлью отечество, на семъ единодушномъ стремленіи основано общее благо. Подражая иноземнымъ модамъ и обыкновеніямъ, для чего не перенимать у нихъ полезнаго и похвальнаго… Истинная добродтель не требуетъ похвалъ, но нужно напоминать о ней въ наставленіе другимъ. Издатель и участвующіе въ ‘Встник’ его весьма будутъ признательны за извстія о благодяніяхъ, полезныхъ заведеніяхъ, словомъ, о всемъ томъ, что можетъ услаждать сердца русскія, увдомленія сіи составятъ новую отечественную исторію: исторію о добродтельныхъ дяніяхъ и благотворныхъ заведеніяхъ. Отцы и матери, напечатлвая въ сердцахъ дтей своихъ сохраненныя въ ней преданія, будутъ одушевлять ихъ рвеніемъ къ добродтели и къ общему благу. Въ сихъ листахъ найдутъ многія статьи о древнихъ временахъ Россіи. Бесда съ праотцами, бесда съ героями и друзьями отечества питаетъ душу и, сближая прошедшее съ настоящимъ, умножаетъ бытіе наше, настоящее объясняется прошедшимъ, будущее настоящимъ. Но быстрота мыслей человческихъ рдко на одной вещи останавливается, и такъ отъ древности будемъ возвращаться къ нашимъ временамъ… Одинъ иностранный писатель, обозрвая европейскія государства, говоритъ: ‘въ Австріи мннія противорчивъ законамъ, въ Пруссіи чувства и мысли народныя несогласны съ чувствами и мыслями правительства, въ Россіи лучшіе умы заняты новизною или нововведеніями’. Не объяснивъ, какую онъ примтилъ въ Россіи новизну, можно ли укорять (?) лучшіе умы?.. Философы XVIII столтія никогда по заботились о доказательствахъ: они писали политическіе, историческіе, нравоучительные, метафизическіе, физическіе (?) романы, порицали все, все опровергали, общали безпредльное просвщеніе, неограниченную свободу (курсивъ въ подлин.), не говоря: что такое то и другое, не показывая къ нимъ никакого слда, словомъ, они желали преобразить все по своему. Мы видли, къ чему привели сіи романы, сіи мечты воспаленнаго и тщеславнаго воображенія! Итакъ, замчая ныншніе правы, воспитаніе, обычаи, моды и пр., мы будемъ противополагать имъ — не вымыслы романическіе, но-нравы и добродтели праотцевъ нашихъ… Богъ поможетъ русскимъ! Все истинно полезное, пріобртенное ими втеченіи цлаго столтія, присовокупятъ они въ полезнымъ и похвальнымъ качествамъ предковъ и не чужимъ, не заимствованнымъ, но своимъ роднымъ добромъ будутъ богаты… Въ нкоторыхъ статьяхъ ‘Русскаго Встника’ добрые и попечительные отцы семействъ найдутъ способы ученія для семейственнаго воспитанія, основанные на опыт и утвержденные друзьями блага общаго’ (No 1). Выполняя свою программу, Глинка печаталъ статьи по русской исторіи о боярин Матвев, Александр Невскомъ, Сусанин и др. (иногда съ приложеніемъ портретовъ), приводилъ мннія русскихъ и иностранныхъ писателей о воспитаніи, и ревностно защищалъ Россію отъ обидныхъ отзывовъ европейской литературы. Воспитаніемъ въ патріотическомь дух Глинка особенно дорожилъ, и въ 1816 г. открылъ въ своемъ, журнал два постоянные отдла: 1) ‘Русскій Встникъ’ или отечественныя вдомости о достопамятныхъ европейскихъ происшествіяхъ и 2) ‘Русскій Встникъ’ въ пользу семейственнаго воспитанія. Случаи изъ современной жизни, долженствовавшіе составить, по мннію Главки, ‘исторію о добродтельныхъ дяніяхъ’ были въ такомъ род: ‘ршительность россіянъ’, ‘наслдственное мужество русскихъ’, ‘братская любовь’ и пр. За нравственностью издатель блюлъ строго и сдлалъ замчаніе Москв за то, что въ ней умножается число кабаковъ. Охотно помщалъ онъ разсказы о военной храбрости, и къ одному изъ нихъ добавилъ примчаніе: ‘мечта о вчномъ мир всегда будетъ мечтою, ибо страсти человческія всегда одинаково дйствуютъ’ (1809 г. No 7). Журналъ съ такимъ направленіемъ встртилъ много препятствій во вкусахъ и настроеніи тогдашней образованной публики, но у ‘Русскаго Встника’ нашлись съ перваго же разу и поклонники, которые поддерживали его своимъ сочувствіемъ и давали различные совты. Одинъ изъ этихъ поклонниковъ писалъ къ издателю: ‘хотя я имлъ и самъ человкъ съ десятокъ заморскихъ учителей, звалъ на чужой земл и говорю на нсколькихъ иностранныхъ языкахъ, но со всмъ тмъ Богъ охранилъ меня отъ заразы. И я, узнавъ свою отчизну, помня примры предковъ, поученія священника Петра и слова мамы Герасимовны, остался до сихъ поръ совершенно русскимъ… Увидлъ я обнародованіе ваше о Россійскомъ Встник: хвалю столько же благое намреніе, сколько дивлюся смлости духа вашего. Вы имете въ виду единственно пользу общую и хотите издавать одну русскую старину, ожидая отъ нея исцленія слпыхъ, глухихъ и сумасшедшихъ, но забыли, что неизмнное дйствіе истины есть — колоть глаза и приводить въ изступленіе. Конечно, васъ читать будутъ многіе: вс благомыслящіе и любящіе законы, отечество и государя, отдадутъ справедливость подвигу вашему. Но для сихъ прошедшее ненужно, ибо они сами настоящимъ служатъ примромъ. А какъ заставить любить по русски отечество тхъ, кои его презираютъ, не знаютъ своего языка и но необходимости русскіе? Какъ привлечь вниманіе вольноопредляющихся въ иностранные? Какъ сдлаться терпимымъ у разодтыхъ но мод барынь и барышень? Упрашивайте, убждайте, стыдите — ничто не подйствуетъ. Для сихъ, отпадшихъ отъ своихъ, вы будете проповдникомъ, какъ посреди дикаго народа въ Африк. До сего одни лишь иностранные за наше гостепріимство, терпніе и деньги ругали насъ безъ пощады, а нын уже и русскіе къ мимъ пристаютъ. Я не удивлюсь, если со временемъ найдется какой нибудь безстыдный враль, который станетъ намъ доказывать, что мы не люди и что Богъ создалъ одно наше тло, а души вкладываются иностранными (т. е. иностранцами) но ихъ благоусмотрнію… Мы съ перваго раза вытверживаемъ имя всякаго иностраннаго искидка (sic), а они до сихъ поръ не могутъ правильно писать Суворовъ, а что еще лучше, что симъ великимъ именемъ называютъ въ Лондон благо медвдя, а въ Париж, въ 1785 г., показывали за деньги Француза, одтаго въ звриную кожу подъ вывской: ‘здсь можно видть страшное чудовище, которое говоритъ природнымъ своимъ московскимъ языкомъ’. Принимая живое участіе въ успх вашего сочиненія (т. е. изданія), совтую пріучатъ слегка къ забытой русской были тхъ изъ соотчичей нашихъ, кои тломъ на Руси, а духомъ за-границей, совтую называть подлинныя сочиненія наши переводами, разжаловать всхъ нашихъ именитыхъ людей въ иностранныхъ, украсить каждую книжку французскимъ и англійскимъ эпиграфомъ и картинкой, представляющей невинную въ новомъ вкус насмшку. Напримръ: представьте парикмахера, стригущаго русскаго съ надписью: подстриженный сверный Самсонъ, или обезьяну, которая учитъ медвдя танцовать, съ надписью: сержусь, но поклонюсь, или бса, раздвающаго русскаго, съ надписью: облегчится и просвтится (курсивъ въ подлин.). Вотъ совты, кои русскій старика, почитаетъ нужными для васъ’. Другой поклонникъ сообщилъ Глинк изъ Казани, что его журналъ читается многими съ большимъ удовольствіемъ ‘Старики русскіе’ — говоритъ онъ — ‘благодарятъ васъ, да и раскольники русскіе хвалятъ… только нкоторые молодые повсы читаютъ его со скукою, не находя картинокъ заграничныхъ модъ, маленькаго пустого романа для траты имъ несноснаго времени и острыхъ эпиграммъ и эпитафій для насмшекъ… Недавно съ чрезвычайнымъ удовольствіемъ видлъ я, какъ одинъ старинный русскій маіоръ, читая о боярин Матвев (Р. В. No 1), омочилъ слезами страницы ‘Русскаго Встника’, я самъ плакалъ съ нимъ. Не поврите, какъ онъ благодаритъ васъ! Слава Богу, говорилъ онъ что еще воспоминаютъ старину, а то дти съ французскимъ воспитаніемъ стали умне отцовъ. Дти бранятъ отцовъ по французски, а батюшки, звая на нихъ, удивляются, дти пренебрегаютъ родителей, кои не смютъ сказать имъ слова. Ахъ! смлъ ли бы сперва сынъ не послушаться родителей? смлъ ли быть его мудре? Тогда во всемъ дом былъ порядокъ (по Домострою?) и ко всемъ царств. Царь былъ всхъ мудре, а нын молокососы не успютъ выучиться подписывать свое имя, то зная уже давно болтать по французски и читать Вольтера, думаютъ быть мудре… Нтъ, все пошло вверхъ дномъ съ заморскими учителями’.

Но издатель ‘Русскаго Встника’, какъ человкъ честный, образованный и даже увлекавшійся сочиненіями Руссо,— по педагогической систем котораго онъ самъ былъ воспитанъ въ сухопутномъ кадетскомъ корпус,— неспособенъ былъ къ назойливому, мелочному гоненію противъ всякой свжей мысли, у него замчалась нердко наклонность къ оппозиціи, и произволъ, господствующій въ нашей жизни, находилъ въ немъ подъ часъ упрямаго и горячаго противника. Въ древней русской исторіи онъ видлъ скоре идиллическую картину, чмъ суровый, дисциплинарный бытъ, и стремился, во что бы то ни стало, примирить требованія старины съ новыми европейскими понятіями. Эти новыя понятія перепутывались въ немъ самымъ курьезнымъ и оригинальнымъ образомъ съ неподвижными догматами, усвоенными но преданію, принятыми на вру. Вслдствіе этого, статьи его пестрятъ всевозможныни цитатами: изъ Кормчей книги и изъ сочиненій Кондильяка, изъ поученія Владиміра Мономаха и изъ натуральной исторіи Бюффона. Такъ, напримръ, защищая до петровскую старину, Глинка приводитъ мнніе боярина Матвева о душ: ‘душа есть существо живущее, простое и безплотное, тлесными очами по свойственному естеству недвижимое, безсмертное, словесное и умное’ и прибавляетъ къ этому: ‘бояринъ Матвевъ точно также умствовалъ о душ, какъ Локкъ и Кондильякъ, хотя онъ не могъ читать ни того, ни другого’. Защищая Кормчую книгу (1808 г. No

противъ ‘умствованій, устремившихся къ осмянію сего хранилища божественныхъ и нравственныхъ преданій’, Глинка сопоставляетъ правила этой книги съ мнніями Солона, Шатобріана, Монтескье и г-жи Жанлисъ. Простирая вниманіе свое’ — говоритъ издатель ‘Русскаго Встника’ — ‘на бдныхъ и неимущихъ, добродтельные наставники убждаютъ (въ Кормчей книг), чтобы не мняли человколюбія и милосердія на лихоимство и постыдный прибытокъ, и правило сіе относятъ не только къ единоплеменнымъ, но ко всмъ людямъ вообще: ‘ибо, вщаютъ они, сребролюбіе есть недугъ душевный’. Въ древнемъ Рим, во времена язычества, Катоны, Бруты и прочіе прославляемые герои брали неограниченные проценты, заключали должниковъ своихъ въ темницы и ир. Итакъ, сколь отличествуетъ милосердіе евангелія отъ нравоученія языческаго. Одинъ иноплеменный писатель (Шатобріанъ) очень справедливо сказалъ: ‘простая нравственность пресмыкается, добродтели христіанскія парятъ на крыліяхъ любви и надежды’. Глинка стоитъ на томъ, что ‘вс правила, содержащіяся въ Кормчей книг, согласны съ разсужденіемъ всхъ знаменитыхъ просвтителей всхъ странъ и всхъ вковъ’. Эта способность Глинки связывать между собою самыя разнообразныя и даже прямо противоположныя понятія и пріурочивать все это къ русской старин — прекрасно подмчено Воейковымъ въ его ‘Сумасшедшемъ дом’:

………на лежанк

Истый Глинка возсдитъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Книга кормчая отверста

И уста отворены,

Сложены десной два перста,

Очи вверхъ устремлены!

О Расинъ! Откуда слава?

Я тебя, дружокъ, поймалъ:

Изъ россійскаго Стоглава

Ты Гофолію укралъ.

Чувствъ возвышенныхъ сіяніе,

Выраженій красота

Въ Андромах — подражанье

Погребенію кота!

Честный, но смшной чудакъ,— Глинка хотлъ облагородить и реставрировать древнерусскіе идеалы, въ боярин Матвев ему грезился чуть ли не самъ маркизъ Поза, Наталья Кирилловна напоминала добродтельную мать Марка-Аврелія, какой нибудь малограмотный книжникъ равнялся по глубин мыслей всмъ семи греческимъ мудрецамъ. Всю жизнь свою онъ мечталъ о безкорыстномъ служеніи родин, о широкой дятельности общественной, изобличалъ лжецовъ, ссорился съ начальниками (см. въ его запискахъ объясненіе съ кн. Ливеномъ), — и за все это получалъ прозваніе и репутацію крайне-беспокойнаго человка Сподвижники Глинки, дйствовавшіе по той же узко-патріотической программ, не увлекались никакими мечтаніями, хотли прежде всего дисциплины, — и достоинство старины, полагали не въ, сходств (хотя бы случайномъ и вншнемъ), но въ противорчіи со всми новйшими умствованіями. Таковъ былъ ‘Пантеонъ славныхъ русскихъ мужей,’ издававшійся въ 1816 г. Въ этомъ ‘Пантеон’ доказывается съ неменьшею убдительностью, чмъ въ филологической полемик Шишкова, что ‘высокая мораль французской философіи была первою причиною двадцатипятилтняго въ всемъ мір кровопролитія.’ Издателемъ ‘Пантеона’ былъ тотъ же А. Кронотовъ, который издавалъ ‘Демокрита’.

Особеннымъ усердіемъ въ преслдованіи французскихъ идей отличался ‘Сынъ Отечества’ — еженедльный журналъ, возникшій по иниціатив г. Греча, въ эпоху грозной войны 1812 г. Воинственно-патріотическій тонъ этого журнала {Съ 1823 г. въ немъ принялъ участіе . В. Булгаринъ.} объясняется обстоятельствами. ‘Въ то время’ — говорится въ первомъ номер — ‘когда злобный разрушитель царствъ и престоловъ занесъ дерзкую ногу въ предлы благословенной земли русской и тлетворнымъ дыханіемъ своимъ распространяетъ повсюду ужасъ, боязнь и недоумніе, каждый россіянинъ долженъ употреблять вс силы и способности свои для вящаго одобренія мужественныхъ, для возстановленія малодушныхъ, для изобличенія безстыднаго хищника во лжахъ и кощунствахъ его’. Противъ Наполеона печатались филиппики въ такомъ род: ‘Предчувствуй безсмертіе, тебя достойное! предчувствуй, какъ и когда потомки будутъ клясться твоимъ именемъ! Ты возсдишь на престол своемъ посреди блеска и пламени, какъ сатана въ средоточіи ада, препоясанъ смертью, опустоiеніемъ, яростью и пламенемъ’. ‘Трепещи! трепещи и блднй, да сокрушится желзное сердце твое, да изнеможетъ ужасная твоя душа. Трепещи! возстаютъ отъ гробовъ древнія, почившія фуріи, приближаются къ теб стопами медленными, озираются грозными, дальновидными очами своими страшныя богини ада, мстительницы и карательницы всякаго злого дла, всякаго мрачнаго преступленія, возстаютъ, устрашаютъ, преслдуютъ, смущаютъ тебя, докол не погибнешь, докол не изчезнешь съ лица земли!’ Сподвижники Наполеона называются ‘подлыми и малодушными’, войска его — ‘разбойниками’, самъ предводитель ихъ ‘гнуснымъ тираномъ и убійцею’. Для возбужденія воинственнаго духа примромъ народовъ, противоборствовавшихъ безпредльной власти и несмтнымъ силамъ своихъ враговъ’, помщены были въ журнал: отрывокъ изъ исторіи освобожденія Нидерландовъ (Шиллера) и ‘Осада Сарагосы’ (No 3 и 7). Тамже помщались анекдоты о храбрости русскихъ солдатъ и вооружившихся крестьянъ. Дятельность Наполеона разбирались по частямъ: ему отказывали не только въ искуств управленія, но даже въ искуств вести войну (‘Сужденіе о Бонапарт’, перев. съ англ.) Его упрекали въ томъ, что, укротивъ революцію, онъ не посадилъ на тронъ законнаго царя, въ томъ (No 2), что онъ ‘сдлалъ самого себя государемъ, націей, народнымъ собраніемъ, войскомъ и полководцемъ’, что онъ ‘приказываетъ министру своему читать передъ нимъ донесеніе, которое самъ диктовалъ ему и, но окончаніи обряда, объявляетъ, что онъ доволенъ своимъ сочиненіемъ’. Въ No 1-мъ разсказывается, какъ главнокомандующій въ Каталоніи, Ласси, приказалъ палачамъ носить ордена почетнаго легіона и желзной короны, но палачи отказались, находя это для себя позорнымъ и прося, чтобы впредь этими знаками ‘украшали ведомыхъ на казнь преступниковъ’. ‘Намъ безчестно’ — говорили они — ‘носить знаки, которыми Бонапарте награждаетъ людей, наиболе отличающихся злодяніями… Палачъ лишаетъ жизни только преступниковъ, изобличенныхъ въ порочныхъ длахъ законнымъ судомъ, а французы воруютъ, бьютъ, умерщвляютъ и съ торжествомъ показываютъ одежду свою, обагренную кровью невинныхъ жертвъ’. Замчательно, что все это печаталось въ журнал г. Греча, который въ 1809 г. въ ‘Гені временъ’, называлъ Наполеона великимъ мужемъ, водворившимъ порядокъ въ стран ‘ужаснаго безначалія’. Къ подкупленнымъ воплямъ Коцебу присоединялся въ ‘Сын Отечества’ и честный голосъ А. Куницына (No 6), говорившаго о тираніи Наполеона, о его рабовладльческихъ замыслахъ на Россію. Словомъ, все было въ ажитаціи. Ненависть къ французскому войску, имвшая законное оправданіе, скоро перешла въ ненависть къ французскимъ принципамъ — и прежде всего къ знакомымъ намъ принципамъ освободительной философіи XVIII-го вка, хотя эта философія была виновата не больше самого Н. И. Греча въ поход Наполеона на Россію. Но опытный журналистъ не дремалъ и старался подмнить одно чувство другимъ. ‘Сынъ Отечества’, рядомъ съ воззваніями къ оружію, печаталъ и разные политическіе афоризмы, въ которыхъ ополчался на брань (въ буквальномъ смысл слова) съ идеей свободы. Изъ этихъ афоризмовъ замчательны слдующіе: 1. ‘Платонъ говоритъ: легче построить городъ на воздух, нежели основать гражданство безъ религіи. Французская революція оправдала сію истину: якобинцы, положившіе разрушить правительство, начали тмъ, что изгнали религію. 2. Религія и добрая нравственность свойственны человку: нетлнный корень ихъ насажденъ въ сердц людей отъ самого Творца. Но мудрованіе философіи приличествуетъ только высокомрнымъ безумцамъ, основавшимъ оное на зыбкихъ пескахъ людского мннія. 3. Правительства принимаютъ самыя строгія мры предосторожности въ разсужденіи продажныхъ ядовъ, а развратныя правила, сей ядъ душевный, даютъ намъ свободно глотать изъ книгъ, разговоровъ и школьнаго обученія 4. Указываютъ на Англію, что тамъ свобода книгопечатанія не развращаетъ нравовъ и умовъ. Быть можетъ, и это верхъ похвалы для характера англичанъ. Но вс другіе народы, въ сравненіи съ ними, суть еще дти, отъ которыхъ сіе вредоносное орудіе удалять должно. Тотъ вкъ, въ который свобода мыслить и писать почиталась своевольствомъ, произвелъ Фенелоновъ, Боссюэтовъ, Корнелей, Расиновъ и другихъ свтилъ ума человческаго, но послдующій за нимъ, столь неправильно названный вкомъ просвщенія, покрылъ вселенную мракомъ ложной философіи, въ которомъ Вольтеры, Руссо, Монтескье, Дидероты блистали на подобіе всепожирающихъ молній. G. Французскую революцію можно сравнить съ звринцемъ, въ которомъ дикіе зври съ цпей спущены: — человческія страсти люте самыхъ кровожадныхъ зврей, горе, ежели съ нихъ узду снимешь. 7. Правители народовъ! удаляйте отъ простолюдиновъ зрлище трагедій, выводящихъ на сцену смерть тирановъ и великіе перевороты государствъ: вы изощряете кинжалы противъ васъ самихъ’. За свой воинственный азартъ ‘Сынъ Отечества’ подвергнулся даже разъ непріятности отъ правительства, нашедшаго, вроятно, что нечего подливать масла въ огонь, когда онъ и безъ того горитъ очень сильно. Въ No 1-мъ ‘Сына Отечества’ была напечатана, между прочимъ, ‘Солдатская псня’, за которую цензоръ Тимковскій поплатился выговоромъ, по представленію кн. Адама Чарторыйскаго. Приведемъ эту псню (соч. Ив. Кованько) — для характеристики цензурныхъ порядковъ и тогдашняго настроенія умовъ:

Хотя Москва въ рукахъ французовъ,

Это, право, не бда!—

Нашъ фельдмаршалъ, князь Кутузовъ,

Ихъ на смерть впустилъ туда!

Вспомнимъ братцы, что поляки

Встарь бывали также въ ней,

Но не жирны кулебяки —

ли кошекъ и мышей.

Напослдокъ мертвечину —

Земляковъ пришлось имъ жрать,

А потомъ предъ русскимъ спину

Въ крюкъ по-польски выгибать.

Свту цлому извстно,

Какъ платили мы долги:

И теперь получатъ честно

За Москву платежъ враги.

Побывать въ столиц — слава!

Но умемъ мы отмщать:

Знаетъ крпко то Варшава.

И Парижъ то будетъ знать!

Вслдъ за изгнаннымъ Наполеономъ полетли насмшки и глумленія прессы. Даже солидная ‘Сверная Почта’ допустила на своихъ столбцахъ юмористическую замтку такого содержанія: ‘въ рчахъ и представленіяхъ отъ разныхъ департаментовъ императору съ одной стороны изъясняется вынужденное отступленіе арміи, столь же непобдимой, какъ и ея вождь, съ другой — радуются чудесному спасенію сего самаго непобдимаго вождя, что онъ столь искусно унесъ свою единую особу отъ ужасныхъ бдъ, его окружавшихъ… Французскіе маршалы и генералы, одинъ за другимъ, скачутъ къ Рейну, кажется у нихъ швейцарская болзнь: они, тоскуя по своей земл, опрометью туда кинулись’. (См. ‘Св. Почта’ 1813 г. No 13).

Вскор посл того измнилось у насъ настроеніе высшаго правительства, и русская журналистика была поставлена въ новыя, мене выгодныя условія.

А. Пятковскій.

‘Дло’, No 6, 1868

РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДР I.

Читайте также: