Русская стихотворная пародия (XVIII-начало XX в.), Неизвестные Авторы, Год: 1907

Поэзия
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Скачать в PDF
Русская стихотворная пародия (XVIII-начало XX в.)
Библиотека Поэта. Большая серия
Л., ‘Советский Писатель’, 1960

ОДА

Хочу к бессмертью приютиться,
Нанять у славы уголок,
Сквозь кучу рифмачей пробиться,
Связать из мыслей узелок,
Хочу сварганить кой-как оду
И выкинуть такую моду,
Чтоб был ненадобен Пегас,
Ни Аполлон, детина строгой,
Хочу проселочной дорогой
На долгих ехать на Парнас.
Горшки не боги ж обжигают,
А мне кто не велел строчить,
Ну! право, нас не лучше знают,
Как строку рифмой завострить.
Мы также в модах здесь живали
И всяких молодцов видали,
Видали оды на заказ,
На взгляд — так разные в них штуки,
Ан разбери-ка, взявши в руки,
То в ряд поставят чище нас.
Ну что ж? за чем же дело стало!
На приклад кинемся к богам,
Ведь в Пантеоне их немало:
Притараканим-ка их к нам.
Пускай Полимния и Клио
С Евтерпой пропоют нам трио,
Клотона, Лахеза дуэт,
Пусть Вакх царапнет до обеда,
Венера, Марс, Юпитер, Леда
En quatre 1 пусть дернут менуэт.
Велим, поворотя оглобли,
Реке Алфею течь назад,
А чтоб Эака сбросить с кровли,
Велим Ираклу ехать в ад.
Пусть Мом слов острых пять-шесть скажет,
От ветров станет пыль столбом,
Бореи, Аквилоны, Ноды,
Все эти дутики-уроды,
Пускай верх опрокинут дном.
С богами как не будет мочи,
С Олимпа лыжи навострю,
И, вылупя ясные очи,
В историю я посмотрю.
Прильнув на час к Семирамиде,
В Египте окунясь в Мериде,
Скажу, что ест у крымцев хан,
Сочту подушны в Риме сборы,
Потом замечу, как эфоры
Тузили, гладили спартан.
Двойные заплатя прогоны,
Наймем копейных на часок
И, новы вздумав забобоны,
Героев примем за висок.
Сберем их целою толпою.
Чтоб Сципион, явяся к бою,
На Аннибала наплевал,
Помпея Цесарь в ухо хлопнул,
От Александра Дарий лопнул,
Ахилл туза Гектору дал.
Взяв в руки посох и свирелку,
А за пояс заткнув дуду,
Читателя уж на отделку
В Аркадию я поведу,
В луга и средь зимы неснежны,
Где все сердца, как мякиш, нежны,
Узетят сельска простачка,
Как он из Леты тянет кружкой
И пляшет горюна с пастушкой,
Иль голубца, или бычка.
Там пусть читатель мой заметит,
Пускай зарубит на носок,
Что солнышко там ясно светит
И утекает за лесок.
На пастухов смотря, Аврора,
Как сурик, рдеется с задора
На дюжий молодецкий жар,
По пальцам сласти их считает,
Денечки прежни вспоминает
И тужит, что Титон уж стар.
Быть может, не всему я миру,
Набрякав оду, угодил,
Да надо ведать, что ведь лиру
Я у носящего купил.
Иной на рынке лир не купит,
А так же таки оды лупит,
А так же наш брат грамотей,
Пожалуй, не судите строго:
Ведь Ломоносовых немного,
Другие ходят все с жлудей.
<1783>
1 Вчетвером (франц.).— Ред.
Ода (‘Хочу к бессмертью приютиться…’). Впервые — ‘Собеседник любителей российского слова’, ч. 10. СПб., 1783, стр. 165—168. Без подписи. Со следующим ‘Письмом к издателю’: ‘Из Крыма от 1 декабря 1783. Господа издатели ‘Собеседника любителей российского слова’. Некоторый из приятелей и товарищей моих сочинил несколько лет назад оду, которая еще никогда не была напечатана, хотя той чести, по мнению многих, и достойна. Препровождая к вам оную, покорно прошу поместить ее в вашем издании и тем одолжить вашего покорного слугу и читателя, который именуется ‘Молодой служивый». Автор не установлен. Письмо пародирует ‘Письма издателям’ начинающих писателей, подражателей и эпигонов, которые хотят ‘к бессмертью приютиться’, сочиняя нелепые оды, подобные тем, которые высмеиваются в пародии. Семирамида (конец V в. до н э.) — легендарная царица Ассирии. Мерида — озеро в Египте. В пародии перечисляются знаменитые в истории древнего мира ‘пары’ противников: Сципион Публий Корнелий (ок. 235—183 до н. э.) — римский консул, ведший победоносные войны с Карфагеном и разбивший карфагенского полководца Ганнибала (Аннибала) в 202 г. до н. э., Помпеи Гней (106—48 до н. э.) — римский полководец и политический деятель, ведший борьбу за власть с Гаем Юлием Цезарем (100—44 до н. э.), Дарий III Комодан (IV в. до н. э.) — персидский царь из династии Ахменидов, разбитый наголову Александром Македонским (356—323 до н. э.), Ахилл и Гектор — герои Троянской войны, описанной в ‘Илиаде’ Гомера. Горюн, голубец, бычок — старинные народные танцы, названные так по песням, под которые они исполнялись.

ИЗЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ ОДНОГО ПРИКАЗНОГО

О ты, всех прелестей палата
&nbsp, И Президент души моей!
Твой взор — указ мне из Сената,
Понеже в воле я твоей.
Твоей прельщен я красотою,
Спешу в секвестр себя отдать,
Меня ты можешь за собою
Без пошлин, справок отказать.
В Архиве ль я когда бываю
Иль в Канцелярию спешу,
Повсюду образ твой встречаю,
В повытье я бумаг ищу.
Клянусь по чести пред зерцалом,
Что пред тобою сущий вздор
И сам Сенатор в платье алом,
В мундире шитом Прокурор.
Навек твоей я предан власти,
В журнал любви меня впиши,
Прочти экстракт нежнейшей страсти
И выпись пламенной души.
Взгляни хоть раз один умильно
В Контору сердца моего,
Оно трепещет, бьется сильно
И ждет ответа твоего.
Твои мне разговоры сладки,
Я под присягой говорю:
Они приятней мне, чем взятки
Бездушному Секретарю!
Прими ж любви моей прошенье,
Я пред тобою бью челом:
Скрепи о мне определенье
Своей улыбкой, как пером.
И так, как бы процесс безгласный,
Судьбу мою возобнови,
Я буду истец самый страстный
Вышеописанной любви.
Коль место то, которым льщуся,
В твоем я сердце получу,
Сидеть в совете откажуся,
Министром быть не захочу.
Но коль себя, всех зол вдобавок,
В твоей Герольдьи буду зреть,
Мне легче без суда и справок
На лобном месте умереть.
1810-е годы
Изъяснение в любви одного приказного. Впервые — ХД, 1816, март, стр. 35—37. Без подписи. Юмористическая пародия на любовную лирику.
ХД — журнал ‘Харьковский Демокрит’.

ЭЛЕГИЯ

Напрасно изливал я миро пред богами,
Обильный возжигал бессмертным фимиам:
Дым жертвы не достиг ко гневным небесам,
И я, отверженный, я мучусь вс — зубами!
Увы! окуренный ромашкой, камфорой,
Рядами склянок окруженный,
Лежу, недугом злым к постели пригвожденный,
С распухшею, платком обвязанной щекой.
Все средства испытал — нет пользы никакой!
Вот третий день уже одним питаюсь чаем!
Вот третий день уже, страданьем прогоняем,
Не посещал меня благотворитель-сон!
И тщетно жалобный мой стон
Во мраке ночи раздается —
Ему лишь иногда Антон мой отзовется!
Ах! я подчас его от зависти бужу.
Как часто в горести, поднявшись с изголовья,
Я дни прошедшие на память привожу —
Дни улетевшего здоровья!
Как часто их назад желал бы воротить,
По саду Летнему, по дачам побродить,
За лакомым столом с друзьями отобедать,
Шампанским жажду утолить,
Десерта — хоть отведать!
Но что я говорю? Каким вдаюсь мечтам?
О, суета суетствий вечных!
Ах! не в прогулках ли беспечных
По этим дачам и садам
Подстерегла меня лукавая простуда?
Не эти ль лакомые блюда
Предуготовили свершенно ею зло?
Таков-то человек! Так слепо своеволен!
А между тем всегда собою недоволен:
И несчастлив-то он, и часто очень болен,
И уверяет, что прошло
Давным-давно с Сатурновым правленьем
То радостей земных немногое число,
Которое звалось в сей жизни наслажденьем.
Но разве он забыл, что сам всему виной?
Что в век Сатурнов золотой
Не так, как ныне, люди жили:
Не знали гибельных страстей,
И во сто раз теперешних простей
В душе, в обычаях, в своих затеях были,
А что всего важней —
Умереннее ели, пили.
Умеренность ручалась им
За постоянное здоровья сохраненье.
О, лучшее из благ! Что значат перед ним
Все наши выгоды, вс наше просвещенье?..
Я первый то могу собою доказать:
Хотелось бы в театр — зубная боль мешает,
На бал, иль в Общество, ни в церковь не пускает,
Ах! даже не дает мне книжки почитать!
Убийственное положенье!
И хуже выдумать, конечно, мудрено,
Но я утешен тем, что, может быть, оно
Другим послужит в поученье.
Так, с этого одра, преодолев мученье,
Торжественно ко всем теперь взываю я:
Не ешьте сладкого, друзья!
Моею участью казнитесь,
А более всего простуды берегитесь!
&nbsp, Аркадин
<1821>
Элегия (‘Напрасно изливал я миро пред богами…’). Впервые — ‘Благонамеренный’, 1821, No 11—12, стр. 219—222. Автор не установлен. Аркадин — пародийный псевдоним эпигона сентиментализма, поэта-идиллика Владимира Ивановича Панаева (1792—1859), подражавшего немецкому поэту Геснеру. В 1820 г. ‘Идиллии’ B. И. Панаева вышли отдельным изданием с приложением ‘Рассуждения о пастушеской или сельской жизни’ автора. Пушкин называл его ‘идиллическим коллежским асессором’. В начале 1820-х гг. В. И. Панаев и А. Е. Измайлов были завсегдатаями салона С. Д. Пономаревой, где было образовано шуточное общество ‘Сословие друзей просвещения’. В этом обществе Измайлову было дано прозвище ‘Баснин’, Панаеву — ‘Аркадин’ (см. Воспоминания В. И. Панаева ВЕ, 1867, т. 3). ‘Элегия’ может рассматриваться как шуточная пародия.

УВЫ И АХ

ПРОЗАИЧЕСКАЯ ГАЛИМАТЬЯ

(Подражание новейшим элегическим поэтам)

Минутный гость на жизненном пиру, я вяну! — И веселье не веселит меня! И сердце, больное грустию, дремлет.— Увы и ах!
И молодая жизнь — изменила мне! И увяли розы сладострастия! И приветная звезда отуманилась! Увы и ах!
И былое — как пустынная стрела — пролетела! И грядущее — дикий мрак, туманная даль! И в слепой тоске моей я исчезаю, я терзаюсь! Увы и ах!
И мой гений и дружба, сладострастие душ высоких и чувствительных, не внушают мне молитвы радостей! И сердце мое не замирает в неге тайных желаний! Увы и ах!
Чу! кипящая смерть ярится! И ночь сгустилась. И сладкая мечта, чистейший нектар счастия, как аромат веселого вина — исчезли в воздухе! И я жадно пью кручину! Увы и ах!

(Продолжение впредь)

У. и А.

<1822>
Увы и ах. Впервые — ‘Благонамеренный’, 1822, No 37, стр. 439. Автор не установлен. Пародирование прозой элегических мотивов ‘новейшей поэзии’ стремится показать ее общность с ‘чувствительной прозой’ сентименталистов.

К НОВО-ШКОЛЬНЫМ ПИИТАМ

Ура! сыны мечты эфирной,
Певцы таинственных чудес!
Взгремел ваш гений песнью лирной —
И трудный путь на Пинд исчез!
Но что! на Пинд ли вам стремиться
И там полет остановить?..
Восторгов ваших рой промчится,
Где только может мысль парить.
Венцы хвалы, при блеске славы,
Не музы вам — друзья сплетут.
Поприще классиков — уставы,
Пусть вас фанатиками чтут.
Для вас ли критики законы?
Нет, нет, раскол вводить пора!
Хвала вам, русские Гугоны!1
&nbsp, Гилье — романтики, ура!
&nbsp, Не... Рол...
<1824>
1 Новейший французский романтик, которого стихотворения точно такого покроя, какой принят за образец в нашей романтической швальне.
К ново-школьным пиитам. Впервые — ‘Благонамеренный’, 1824, No 13. стр. 43—44. Автор не установлен. Русские Гугоны — подражатели Виктора Гюго. Одно из первых упоминаний о В. Гюго в русской журналистике в статье: ‘О новых одах Виктора Гугона и поэзии романтической’ (ВЕ, 1824, No 13).

ВДОХНОВИТЕЛЬНОСТЬ НОЧИ

ЭЛЕГИЯ

Как сладко на коврах ленивых
Дождаться пламенных часов,
Когда сквозь занавес ревнивых
Луна глядит из облаков
На перси девы полуночи!
169
Ее горячие уста,
Власы, язвительные очи,
Движений робких красота —
Льют в душу жаркое волненье,
Златой привет ночной поры,
И надо мною вдохновенье
Плывет, как над землей пары!..1
&nbsp, Новизнин
<1828>
1 Если читатели потребуют окончания, то сделайте милость, вразумите их, что оно вовсе не нужно.
Вдохновительность ночи. Впервые — ‘Атеней’, ч. 1, 1828, стр. 93. ‘Письмо к издателю незнакомого’ предваряет элегию словами: ‘Робость, происходящая от неопытности, еще не допускает меня подвизаться на поприще эпопеи, но ленивые досуги внушили мне антологическое (буквально — цветочное или пустоцветное) стихотворение, которое вам, м. г., не худо бы напечатать в своем журнале’. Автор не установлен. Пародируются элегические мотивы, в частности Батюшкова, подчеркивается установка на фрагментарность новой лирики.

ПИИТИЧЕСКАЯ ИГРУШКА, ОТЫСКАННАЯ В СУНДУКАХ ПОКОЙНОГО ДЕДУШКИ КЛАССИЦИЗМА. ИЗДАННАЯ H. M.

En faveur du badinage
Faites grce la raison.
Beaumarchais.1

1 Ради шутки будем снисходительны к разуму.
Бомарше (франц.).— Ред.

Последователи новейшей философии признают человека представителем мира физического. В этом двуногом животном, занимающем особою своею не более пятидесяти четырех кубических футов, отыскали гг. любомудры сокращение, или лучше сказать, краткое содержание, оглавление всего мироздания. Мудрено! однако, быть может, это очень справедливо. Но если бесконечность могла уместиться в моей ограниченной корпуленции, то почему вечность не найдет себе представительницы в моем временном бытии? Не пугайтесь, благосклонные читатели! и благоволите дождаться конца. Я отнюдь не намерен утомлять вас философическими трактациями о предметах непостижимых. Сообразно с потребностями нашего просвещенного века, я не мог приступить к делу без предварительного умствования, естественным последствием коего было то, что я зафилософствовался и наконец, говоря просто, заврался. Я думаю, что это простительно смертному. Мимоходом, и никому не в обиду будь сказано, по прочтении иного многотомного Курса любомудрия, здравомыслящий человек невольно изложит свое мнение о сочинителе, повторением коренного русского глагола, выше сего курсивом напечатанного… Со всем тем, я никак не могу отстать от счастливой мысли, что жизнь одного человека заключает в себе целую историю нравственного мира. Это можно доказать: в чем состоит жизнь человека? Сначала он не иное что, как бессильное существо, невнятными криками или ангельскою улыбкою изъявляющее приятные или горестные ощущения, потом делается младенцем и прелестным лепетанием показывает, что он начал уже знакомиться с окружающими его и с потребностями жизни, там — отрок, которого мучат над учением и который беспрестанно озирается, выискивая средства бросить скучное учение и заняться игрушками, за сим следует юноша, начинающий воспламеняться любовию к жизни и стремящийся к деятельности, далее — муж, в полном смысле пользующийся жизнью, и наконец старик, который не в силах сам творить и живет воспоминанием прошедшего. Что же он делает? Судит и рядит, а нередко бранится. У него много опытности, да мало силы. Он хотел бы всех переучить, но не многие его слушаются. Между тем как он ворчит или читает длинные рацеи, младенцы играют, отроки резвятся, юноши что-нибудь затевают, а люди зрелые трудятся и действуют. По мнению старика, все они ошибаются, все они грешат, и проч. и проч. и проч.
Невзирая на все это, мир идет своим чередом, новое поколение заменяет прежнее, и каждый возраст имеет свои занятия, сопряженные с удобствами и недостатками. Надеюсь, что благосклонные читатели сознаются в истине сказанного мною.
Применим теперь это краткое изображение жизни человеческой к которому-нибудь отделению истории мира нравственного. Для примера возьмем словесность, которая неоспоримо есть жизнь драгоценного дара слова. У всех народов ее бытие одинаково. Сначала — простой разговор, едва достаточный для означения главнейших подробностей общежития, за сим — легкие песенки и прибаутки, выражающие веселость, там изучение правил условных и даже скучных, далее первые опыты, отзывающиеся какою-то прелестною свежестию, потом — необычайная деятельность в различных родах, наконец Критика, брюзгливая, бранчливая, ничем не довольная и все порицающая. Сим оканчивается поколение Словесности, долженствующее замениться другим. Не ясно ли, благосклонные читатели, что литература также имеет свои возрасты: младенческий, отроческий, юношеский, мужеский, старческий и, наконец, дряхлый, почти равный с младенческим. Так, почтенные современники! Все имеет свою пору, яко же и человек. Прадедушка умирает, дедушка доживает свой век, а между тем внуки начинают наслаждаться жизнию и, нарядившись для забавы в длинный дедушкин камзол, делают игрушку из почтенного костюма, который, во дни оны, может быть, употреблялся токмо в важнейших и торжественнейших случаях.
Не то ли самое ныне делается у нас в литературном мире? Разберите сами, почтенные читатели, и вы найдете, что у всех просвещенных народов словесность устарела, лишилась прежних сил и не в состоянии довольствовать своими трудами новейшее поколение умов, алчущих пищи, паче волков гладных. Посмотрите, что делают теперь ученейшие общества? За множеством потребителей и за недостатком производителей, они обязаны посылать за литературным товаром в Персию, в Индию и в Китай. Нечего греха таить! Одни переводы с восточных языков кое-как читают европейскую словесность. А дряхлый дедушка Классицизм побранился, поворчал и, как уверяют, изволил скончаться. Есть ли прок в его наследнице, спросят меня? Не знаю, и не мое дело разбирать! Довольно, если я убедил почтенных и снисходительных читателей в том, что классическая литература, при всем уважении, нами питаемом к ее заслугам,— за старостию лет получила увольнение. Следовательно, гардероб почившего деда годится на забаву малолетним внукам. Имею честь представить в сей небольшой книжке первый опыт пиитической игрушки, заимствованной из поношенного убранства, оставшегося после высокопочтенного и вечныя памяти достойного Классицизма, царство ему небесное! Покойник любил меру, точность, определенность и соблюдение правил, им установленных. Насчет мыслей ярких, живости действия и всего, что составляет жизнь поэзии, дедушка не был чрезмеру взыскателен и прощал многое… Были бы стопы и рифмы, и все хорошо!
Правда, злые люди, кощуны, насмешники, зубоскалы и проч. говорят, что нередко внучки, литературные новички, бывают подвержены греху, постигнувшему дедушку на исходе жизни. Утверждают, что нововыезжие рыцари романтизма, часто и очень часто, нанизывают стих за стихом, не заботясь о мыслях, и таковой набор виршей выдают в виде поэтических произведений, плодов отуманенного и глубокомысленного вдохновения, говорят даже… чего не скажут злые люди!.. говорят, что можно составить обильные запасы для романтических поэм, набравши несколько тысяч гладких четырехстопных стихов, что, выбирая оные наудачу и пригоняя рифму к рифме, легко можно состряпать романтическую поэму, а что важнее, приводят даже примеры подобных произведений… Но злословие не мое дело. Романтики могут сочинять, что им угодно, я предлагаю публике игрушку, заимствованную из блаженных времен Классицизма. А в чем оная состоит? Сейчас поясню.
Кому из читателей не известно, что, невзирая на равнодушие прекрасного пола к словесности, дамы и девицы нередко просят кавалеров доставить им стихов? На какое употребление? Неведомо! да и разведывать ненужно, если дамы не сказывают!.. Но мы… так и быть!.. откроем этот невинный секрет! Слушайте, почтенные читатели! Благодаря нашему просвещению девицы, или, когда угодно, барышни древней столицы, стараются украшать себя талантами, которые в мире нравственном суть то же, что телесная красота в мире физическом. Наши дамы и барышни не ездят на курсы химии и экспериментальной физики, по примеру лондонских леди, также не следуют они моде парижских красавиц, которые исправно ездят на лекции восточных языков, у нас прекрасный пол более занимается тем, что для него прилично, а именно цветками образованности: музыкою, рисованием, танцеванием и тому подобным. Естественным образом наши дамы и барышни охотнее знакомятся с теми кавалерами, которые обладают вышеупомянутыми талантами, нежели с учеными-археологами, филологами и всевозможными логами. Учтивый кавалер, имеющий маленький голос (хоть бы такой, как у К. П. И. Ш-ва, о чем и было напечатано), умеющий взять на фортепьяно аккорды in C-dur и in G-dur, {В до-мажор и соль-мажор (франц.).— Ред.} пропоет французский романс или куплетец из нового водевиля. Дамы скажут: comme il est aimable!.. {Как он любезен (франц.).— Ред.} Какая лестная награда! Это естественным образом воспламенит гений нового Орфея, и он, не довольствуясь чужими произведениями, составит новую, собственную чувствительно-трогательную мелодию романса, который и посвятит юной красавице!.. Но вот беда! музыку мы сочиняем мастерски, только стихов не умеем кропать. А романс без cлов — как невеста без жениха!.. Прелестной девушке хотелось бы пропеть дедиированный ей романс, но что же выговаривать? Неужели do, mi, fa, re {До, ми, фа, ре (итал.).— Ред.} и проч., называя неодушевленные ноты? или рыться в русских книгах для приискания стихов? Fi donc! {Фу, как стыдно! (франц.).— Ред.} У наших барышень есть другое средство. Один кавалер поет маленьким голоском и умеет взять на фортепьяно несколько аккордов, другой кавалер занимается литературою и даже напечатал статью в журнале. Сего последнего можно попросить с ласковою улыбкою, чтобы он написал хоть восемь стихов или один куплет для романса. Как тут отказаться? Но, по несчастию, прелестная улыбка не всегда воспламеняет гиперборейский гений наших писателей. А стихи должно написать экспромтом. Что делать в таком случае? Воспользоваться предлагаемою мною книжкою. Вот наставление.
Учтивый, любезный, aimable {Любезный (франц.).— Ред.} кавалер на просьбу красавицы ответит: ‘Я не знаю!.. позвольте… я подумаю…’ — ‘Напишите что-нибудь’,— скажет нетерпеливая Грация.— ‘Я сегодня как-то не в духе, однако, в угодность вашу, я напишу. С тем уговором, чтобы мне никто не мешал!’ И вот красавица поведет кавалера в свой будуар, поставит перед ним миниатюрную бронзовую чернильницу, положит тетрадку атласновидной бумаги и запрет дверь. Кавалер осмотрит, не спрятался ли кто-нибудь в комнате, вынет из бокового кармана предлагаемую книжку и метальные косточки, бросит… число, положим, вышло 10, и вот на листочке, назначенном для первой строки, он находит стих: О ангел кроткий, ангел нежный! Вот и начало! Бросит кости еще раз, на следующем листке готова вторая строка. И так дале, до четырех или восьми стихов. Книжка и косточки спрятаны, куплет написан и подан милой девушке с обыкновенным приветствием: ‘Извините, в такое короткое время я не мог лучше написать!..’ Куплет пропет, слова подходят к музыке, суть одинакового достоинства с мелодиею будуарного Орфея, и красавица от души благодарит учтивого поэта. Какая же мысль заключается в куплете, спросят меня? Никакой, отвечаю я с низким поклоном. Есть мера, стопы, сочетание рифм и страстное изъяснение в любви. Более ничего не нужно. Таким образом писали в классические времена. Но ежели другой учтивый кавалер сочинит сим способом куплет и попадет на те же самые стихи? — Невозможно! Всегда будет разница, читатели могут попробовать и убедиться в истине сказанного мною. Легко станется, что одинаковый стих вкрадется в знаменитое произведение. Но это не беда! Карл Нодье недавно издал книжку на французское языке, {Смотри: Question de littrature lgale par Charles Nodier. 1828. <'Вопросы судебной литературы' Шарля Нодье. (франц.).-- Ред.>.} в коей доказывает, что величайшие писатели заимствовали друг у друга. Итак, сочинитель куплета по моей системе, увидевши другой подобный куплет с одним и тем же стихом, должен только справиться: кто прежде написал? Если он сам написал ранее, то имеет полное право сказать, что его антагонист похитил его мысль.
Если этот первый опыт классического производства будет благосклонно принят публикою, то я не премину издать подобные сему руководства для сочинения классических трагедий, которые вообще не нуждаются в действии. Смело можно будет ручаться, что в трагедиях, сим способом написанных, сохранятся не только три, но даже десять единств. А это самое важное условие!
Спасибо дедушке Классицизму! покойник оставил чем позабавиться внучкам.
Весьма нужное примечание. В сем небольшом собрании читатели найдут четыре куплета или четверостишия. Предуведомляем их, что первые три могут быть посвящены ирисам и хлоям, а последний есть жертва Вакху. По сей причине мы просим гг. кавалеров быть осмотрительными и не вписывать ошибкою четвертого куплета в альбомы дам. Неучтиво было бы объявлять красавице, что ее прелестям предпочитают бутылку вина!..

Для первого куплета

ПЕРВАЯ СТРОКА

No
2 О ангел милый мой, бесценный,
3 Любезный друг нелицемерный,
4 О бог души моей, бесценный,
5 Друг сердца верный, друг примерный,
6 О милый ангел, друг мой верный,
7 О друг единственный, примерный,
8 Любезный, милый друг, бесценный,
9 О друг души, друг драгоценный,
10 О ангел кроткий, ангел нежный,
11 Единственный мой друг, примерный,
12 О ангел сердца, друг бесценный,

ВТОРАЯ СТРОКА

No
2 Могу ль тебя я не любить?
3 Могу ли без тебя я жить?
4 Могу ль тебя я позабыть?
5 Могу ль тебе я изменить?
6 Как без тебя мне в свете жить?
7 Где мне печаль свою сокрыть?
8 Как чувства мне свои таить?
9 Где мне мучение сокрыть?
10 Любовну страсть могу ль таить?
11 Где, где тоску мою сокрыть?
12 Могу ли я тебя забыть?

ТРЕТЬЯ СТРОКА

No
2 Навек с тобою разлученный,
3 Разлукою с тобой сраженный,
4 С тобой навеки разлученный,
5 В стране, в стране ты отдаленной,
6 Разлукой горестной сраженный,
7 Разлукой злобной пораженный,
8 Страдать в разлуке осужденный,
9 Разлукой в сердце пораженный,
10 С тобой разлукой угнетенный,
11 Разлукой злой обремененный,
12 Стенать, томиться осужденный,

ЧЕТВЕРТАЯ СТРОКА

2 Я должен вечно слезы лить.
3 Могу ли слезы я не лить?
4 Могу ли я спокоен быть?
5 Знать, рок судил мне слезы лить?
6 Я вечно буду слезы лить.
7 Злой рок, престань меня томить!
8 Спокойну можно ли мне быть?
9 Могу ль печаль я утолить?
10 Могу ли слезы осушить?
11 Мне суждено слез реки лить.
12 Я не могу покоен быть.

Для второго куплета

СТРОКА ПЕРВАЯ

No
2 Куда я взор ни обращаю,
3 Ни в чем отрады я не знаю,
4 Ни в чем веселия не знаю,
5 Нигде отрады не встречаю,
6 Я мысль куда ни обращаю,
7 Везде лишь горести встречаю,
8 Нигде забав не обретаю,
9 Ничем себя не утешаю,
10 Везде уныние встречаю,
11 Забавы я ни в чем не знаю,
12 Что делать мне в тоске, не знаю,

СТРОКА ВТОРАЯ

No
2 Вс, вс разлуку мне твердит.
3 Вс, вс унылый кажет вид.
4 Печальный вс являет вид.
5 Весь мир унынием покрыт,
6 Разлуку вс с тобой твердит.
7 Печалию весь свет покрыт.
8 Вс, вс являет мрачный вид.
9 Унылый вс являет вид.
10 Разлука сердце мне теснит.
11 Разлука душу тяготит.
12 Вс о разлуке говорит.

СТРОКА ТРЕТЬЯ

No
2 Томлюсь всегда и унываю,
3 С тоски жестокой умираю,
4 Всегда лишь мучусь и страдаю,
5 Всегда тоскую и страдаю,
6 В тоске всечасно пребываю,
7 С печали лютой умираю,
8 Томлюсь, страдаю, умираю,
9 В тоске, в печали унываю,
10 Всегда в мученьи пребываю,
11 Всечасно в горести вздыхаю,
12 Тебя всечасно вспоминаю,

СТРОКА ЧЕТВЕРТАЯ

No
2 Где ангельский твой взор сокрыт?
3 Где взор твой от меня сокрыт?
4 Где образ твой бесценный скрыт?
5 Страданье душу мне томит.
6 Ничто меня не веселит.
7 Вс без тебя меня крушит.
8 Где, милая, твой взор сокрыт?
9 Душа моя к тебе летит.
10 Душа моя тобой горит.
11 Вс без тебя меня томит,
12 Ничто души не озарит.

Романс

СТРОКА ПЕРВАЯ

No
2 Любезная! услышь глас страстный,
3 Услышь стенание всечасно,
4 Любезная, в тоске всечасно,
5 О милая, томясь всечасно,
6 Услышь, любезная, вздох страстный,
7 О милая, услышь стон страстный,
8 В тоске, о милая, ужасной,
9 В отчаяньи своем всечасно,
10 О милая, в тоске всечасно,
11 Услышь, о милая, глас страстный!
12 В печали лютой и ужасной,

СТРОКА ВТОРАЯ

No
2 Твой друг одной тобой живет,
3 Ах, твой любовник слезы льет,
4 Тебя друг верный твой зовет,
5 Ах, друг твой горьки слезы льет,
6 Тебя любовник твой зовет.
7 Услышь, как друг тебя зовет.
8 Тебя друг нежный, страстный ждет.
9 Твой друг, твой друг тебя зовет.
10 Любовник твой ток слезный льет,
11 Узри, как друг твой слезы льет,
12 Тебе друг верный знать дает.

СТРОКА ТРЕТЬЯ

No
2 Не видя образ твой прекрасный,
3 Не видя близ себя прекрасной,
4 Тебя не видя, он, несчастный,
5 Он без тебя, увы! несчастный,
6 Узнай, что без тебя несчастный,
7 Не видя ангела прекрасна,
8 Твой взор не видя он прекрасный,
9 Не зря твой образ, он, несчастный,
10 С тобой расставшися, несчастный,
11 В разлуке горестной с прекрасной,
12 Не видя в горести прекрасной,

СТРОКА ЧЕТВЕРТАЯ

No
2 Ни в чем отрады не найдет.
3 Конечно, без тебя умрет.
4 В отчаяньи он жизнь прервет.
5 Отрады в жизни не найдет.
6 Он от мучения умрет.
7 Плачевну жизнь свою прервет.
8 Жизнь безотрадную прервет.
9 Отрады в мире не найдет.
10 Нить жизненную пресечет.
11 В мученьи бедственном умрет.
12 Свою, свою жизнь пресечет.

Песнь Вакху

ДЛЯ ПЕРВОЙ СТРОКИ

No
2 Не хочу в плен попадаться,
3 Перестану я влюбляться,
4 Не хочу уж я влюбляться,
5 Глуп тот, хочет кто влюбляться,
6 Плохо в плен любви попасться,
7 Брошу о любви стараться,
8 Пользы нет с любовью знаться,
9 Нет приятности влюбляться,
10 Полно охать, сокрушаться,
11 Нету прибыли терзаться,
12 То ли дело не влюбляться,

ВТОРАЯ СТРОКА

2 Нету пользы милым быть,
3 И тоской себя томить,
4 И с ума всегда сходить,
5 И унылым в свете жить,
6 И смешным пред всеми быть,
7 Нету прибыли любить,
8 И украдкой слезы лить,
9 Глуп, кто хочет милым быть,
10 Полно плаксою мне быть,
11 И в уныньи век свой жить,
12 Одному спокойней жить.

CTPOКА ТРЕТЬЯ

No
2 Надо от любви скрываться,
3 Женщин надо удаляться,
4 Чтобы с носом не остаться,
5 Чтоб оленем не казаться,
6 И покоем наслаждаться,
7 Лучше с Бахусом сражаться,
8 Женщин надобно бояться,
9 И чтоб плаксой не считаться,
10 Чтоб красоткам не попасться,
11 Чтоб с покоем не расстаться,
12 Чтобы счастьем наслаждаться,

СТРОКА ЧЕТВЕРТАЯ

2 Лучше вкруговую пить.
3 Надобно любовь забыть.
4 Купидона уморить.
5 Сердце надо усыпить.
6 Модным мужем чтоб не быть.
7 Лучше мизантропом слыть.
8 Лучше пьяницей прослыть.
9 Лучше в погребе прожить.
10 Надо твердость в душу влить.
11 Лучше пить! и пить! и пить!
12 Надо страсть вином залить.
1829

КОММЕНТАРИИ

Пиитическая игрушка, отысканная в сундуках покойного дедушки Классицизма. Изданная Н. М. Впервые — отдельным изданием (М., 1829). Автор не установлен. Воспроизводится полностью. ‘Пиитическая игрушка’ построена по тому же принципу, что и ‘Калейдостихон’, раскрывая его возможности для пародирования других жанров (в данном случае романса и ‘застольной песни’). Принцип этот дожил до нашего времени. В ‘Крокодиле’ (1959, No 36) появилась пародия В. Бахнова и Я. Костюковского — ‘Поэма — 1’, где демонстрируется ‘поэтическая машина’, приспособленная для написания новогодних стихов (приведено по десять вариантов строки для четверостишия). Бомарше Пьер (1732—1799) — французский драматург. Гиперборейский — здесь в значении: присущий уроженцам севера. Нодье Шарль (1780—1844) — французский писатель-романтик, критик и филолог. В начале своей книги ‘Вопросы судебной литературы’ Нодье поясняет ироническое название этого сочинения, посвященного таким вопросам, как плагиат, приписывание авторам не принадлежащих им произведений, литературные подлоги и т. п.

НАСТАВЛЕНИЕ СТИХОТВОРЦУ, КОТОРОМУ ПОРУЧЕНО БЫЛО НАПИСАТЬ НАДГРОБНУЮ ДЛЯ НЕКОТОРОЙ ОСОБЫ

Зачем ты голову ломаешь
Над эпитафией своей!
Помилуй! неужель не знаешь,
Что написать прилично в ней?..
Пиши, любезный, без разбора:
‘Супруга генерал-майора,
На свете столько-то жила,
Пришла к ней смерть,— она без спора
И брани с нею — умерла’.
Прибавь: ‘Покойница была
Весьма добра, благочестива,
Неприхотлива, неспесива,
Давала всем, кому могла,
Сребро, бумажки, даже злато,
Жила открыто и богато’.
А в заключение скажи:
‘Прохожий добрый! потужи:
Вс, вс могилой будет взято,
Надежду на земное кинь.
Аминь’.
<1831>
Наставление стихотворцу, которому поручено было написать надгробную для некоторой особы. Впервые — ‘Северный Меркурий’, 1831, No 15, 4 февраля, стр. 63. Без подписи. Пародия на жанр стихотворных эпитафий.

ДЕВИЦА-ГАСТРОНОМКА

РОМАНС

(На голос: Je vous aime tant etc.)1

Ботвинью я всегда хвалю,
Селянку ем без принужденья,
Уху я также страх люблю:
Зреть не могу без умиленья!
Кишки ко щам, бараний бок,
Крупою с маслом начиненный,
И доброй ветчины кусок —
Суть три предмета несравненны!
Пирог любимый мой есть тот,
С трудом в руках несут что трое,
Когда кладу кусочек в рот,
Насытились бы оным двое.
Про пирожки что вам сказать?
Они пятками исчезают,
Но чем меня б им насыщать,
Они лишь голод возбуждают.
Из рыб осетр меня пленил,
И чту его я всей душою,
Однако ж мне и угорь мил:
Хоть мал, да виден он собою.
Налим, ерш, лосось, лещ, судак,
Как ноль пред важной единицей,
Они ничтожны точно так
Пред стерлядью — своей царицей!
Горох, щавель, редис, шпинат,
Морковь с турецкими бобами,
Капусту, спаржу, кресс-салат —
Вс, вс считаю пустяками.
Черкасский бык! Тебя пою,
В тебе зрю мира совершенство!
Ты услаждаешь жизнь мою!
И мыслить о тебе — блаженство!
В жарком и поросенок мил,
Когда ему второй годочек,
Но тот блаженства не вкусил,
Не кушал кто телячьих почек.
Еще скажу: хоть у меня
Желудок самый уж девичий,
Но каждый день охотно я
Готова съесть штук пять из дичи.
Вы, слыша песнь сию, друзья,
Помыслите, что я здорова?
Нет! разуверьте в том себя:
Судьба ко мне весьма сурова!
Конечно, так я создана,
Что мне обед хороший нужен,
Зато окрошка, ветчина,
Индейка, гусь — вот весь мой ужин!
&nbsp, Аграфена Людоедова
1 Я вас так люблю и т. д. (франц.).— Ред.
Девица-гастрономка. Впервые — ‘Северный Меркурий’, 1831, No 27, 4 марта, стр. 110—111. Псевдоним не раскрыт.

БАЛЛАДА

Замок Альфа чудесами
Был издревле знаменит:
Домовыми и чертями
Снизу доверху набит.
Там в подвалах, в подземелье,
На высоких чердаках
Писк и визг — чертям веселье,
Людям горе, людям страх!
Были рыцари лихие:
Подходили к воротам,
Но не дале: духи злые
На часах стояли там.
Вмиг в бесовский рог ревели,
Поднимался стук и вой…
Так что рыцарь еле-еле
Ноги уносил домой.
Наконец судьба героя
В замок Альфа привела,
Не Ринальд, не Ивангое —
То Филатьевна была!
Витязь дюжий, витязь бравый!
Что за голос? что за вид?
За сто верст гремела славой:
Рот разинет — вс бежит!..
Скрылось солнце за горою,
Вс утихло… полночь бьет,
Вот Филатьевна с метлою
К замку страшному идет.
В эту ночь был в замке праздник,
Ведь недаром говорят:
Сатана большой проказник,
Пляска шла у чертенят.
Вдруг Филатьевна в ворота
Хлоп могучим кулаком!..
Всем чертям пришла работа.
Поднялся по замку гром.
Ворота с крюков слетели
От ужасного туза!
Черти, струся, одурели:
Встали, выпуча глаза.
Тут налево и направо,
И назад, и пред собой
Начал витязь смелый браво,
Как мечом, махать метлой.
Битвы страшная картина:
Здесь бесенок без хвоста,
Там без рог, у этих мина
Так кисла, как бы с поста.
Позабыли черти пляску:
Плохи, плохи их дела,
И Филатьевна им таску
Мастерскую задала.
Замок с той поры в покое,
Тих, в развалинах стоит,
Но там слава о герое,
О Филатьевне, гремит.
Ш.
<1831>
Баллада (‘Замок Альфа чудесами…’). Впервые — ‘Северный Меркурий’, 1831, No 17, 9 февраля, стр. 70—71. Автор не установлен. Пародия на романтическую балладу эпигонов Жуковского. Ринальд — Ринальдо Ринальдини, герой одноименного разбойничьего романа немецкого писателя Христиана Вульпиуса (1762—1827). Ивангое (Айвенго) — герой одноименного романа В. Скотта.

ШАРАДА

‘Шарады трудно сочинять!’ —
Лизета мне вчера сказала.
И что ж? сама же приказала
Как можно поскорей шараду написать.
Однако ж я сказал: ‘Не слушаю ни слова!’
Вот вам, сударыня, шарада и готова.
‘Готова? так извольте прочитать!’
Любимец юга и природы
Уж верно б два мои вам первые сказал,
Поверите ль, что то же на народы,
Карая их, всесильный насылал,
А чтоб конец вам изъяснить скорее:
Когда ложусь я спать, чтоб было мне теплее,
Как чепчик я его изволю надевать.
Теперь лишь целое осталось,
Легко его на карте приискать,
Оно толпа, что в Азии скиталась.
Довольно! думайте — чтоб не пришлось сказать:
А крышка ларчика ведь просто открывалась.
&nbsp, И. Киовский
<1824>
Шарада. Впервые — ‘Дамский журнал’, 1024, No 17, стр. 164—165. Подпись — нераскрытый псевдоним. Шаликов неразборчиво печатал присылавшиеся ему шарады и в результате попался на удочку какого-то мистификатора, приславшего ему ‘шараду-пародию’, вдобавок представляющую собой несколько замаскированный (перестановкой двух строк) акростих, который читается: ‘Шаликов глуп как теленок. Да’. Отгадка шарады: Каракалпак. Уж верно б два мои вам первые сказал. Игра слов: кара и cara (итал.) — дорогая.

<ПЕСЕНКА ЭРАСТА ЧЕРТОПОЛОХОВА>

Клюйте, галки!
Я не сержусь,
Рву фиалки,
Вас не боюсь!
Я поэт сиятельный,
Я поэт утех,
Песенкой вздыхательной
Трогаю я всех.
Я пою, как Филомела,
Я пою красу весны,
Розы, слезы, грезы, сны,
Лира мне не надоела.
Клюйте, галки!
Я не сержусь,
Рву фиалки,
Вас не боюсь!
Журналист взыскательный —
Враг моих стихов,
Всем доброжелательный,
Я люблю врагов.
Не сержусь на эпиграммы,
Я невинен и игрив:
Я доволен, я счастлив,
Коль меня читают дамы!
Клюйте, галки!
Я не сержусь,
Рву фиалки,
Вас не боюсь!
Я стихами, прозою
Утешал сердца,
И дарили розою
Милого певца.
Пусть поэт богатый
Лавров ждет от пиерид,
Жду веночки от харит —
Из калуфера и мяты.
Клюйте, галки!
Я не сержусь,
Рву фиалки,
Вас не боюсь!
<1831>
<Песенка Эраста Чертополохова> (‘Клюйте, галки!..’). Впервые — ‘Молва’, 1831, No 10, стр. 1. Без подписи. Автор не установлен. Пародия-эпиграмма, осмеивающая Шаликова и тематику его ‘вздыхательных’ песенок. Примечание редакции ‘Молвы’: ‘Очень сожалеем, что не имеем теперь под рукою прекрасной музыки, сочиненной на эту песенку’. Является ли это примечание шуткой или существовала пародийная музыка на эту ‘Песенку’, нам неизвестно. Калуфер — растение с сильным бальзамическим запахом, глистогонное средство.

ВОЛШЕБНАЯ ГИТАРА

ПАРОДИЯ ‘ЭОЛОВОЙ АРФЫ’ В. А. ЖУКОВСКОГО

Помещик богатый
Жил в дедовском доме на Чистых Прудах,
Громадой палаты
Казались при прочих соседних домах,
Кругом тротуары
И тумбы кругом,
И дом, хотя старый,
Но вс был богатый и убранный дом.
Сон мирный владельца
Гром дрожек рессорных порой нарушал,
Напев земледельца
Дремать ему часто и думать мешал.
Порой Петр Степаныч
Гулял по Прудам
И только что на ночь
Домой возвращался и ужинал там.
И в дом Бригадира
Сбиралися гости досужней порой,
Там рыцари мира
Всегда веселилися шумной толпой.
Дом убран: портреты
Семьи родовой,
Все в прах разодеты —
Кто в каске, кто в шляпе с высокой тульй.
В тех шумных пирушках
Радушный хозяин рассказы любил
О дочках! — старушках.
Когда-то прекрасен и молод он был,
Езжал к ним он в домы,
На память ему
Хранили альбомы
И песен любовных большую суму.
Наталья Петровна
Во всем околотке царицей слыла
У всех безусловно,
Красавица барышня точно была,
Как шелк золотистый,
Как пышный атлас,
Струею волнистой
Коса под резною гребенкой вилась.
Румянец Авроры
У милой Наташи на щечках блистал,
И страстные взоры
Лель часто слезою любви орошал,
Шнуровкою узкой,
Напевом сонат
И речью французской
Пленялись Басманная, Пресня, Арбат.
Прекрасней девицы
Не знали во всех околотках Москвы.
Свах дружных станицы
Везде про Наташу жужжали молвы.
На брак деве нашей
Не выдан патент,
Но сердцем с Наташей
Жил Киевской лавры кончалый Студент’
Студент одинокой
Петь мастер, красавец был — кровь с молоком.
Но рок — рок жестокой! —
Отцу жизнь окончить судил лишь дьячком.
Наташа забыла
Родительский чин
И страстно любила
Студента, хоть он был не дьяконский сын.
Бьет десять на башне.
По небу гуляет в раздумье луна,
С семьею домашней
Хозяин ложится в объятия сна,
Давным-давно лавки
Уж заперты все,
И прыгают в травке
Бульварных лягушек толпы по росе.
Под липой ветвистой
В тафтяном салопе и в старом чепце
Над влагой струистой
Сидела Наташа, душой о певце
Тоскуя прекрасном,
Его лишь ждала,
В забвении страстном
Она на бульвар его тихо звала.
С гитарою стройной
На лавке под липой садится Студент.
Зефир беспокойный,
Резвяся, порхает над бантами лент.
В аллеях бульвара
Кругом тишина,
И дружная пара
Сидела, любовным восторгом полна.
И долго молчали
Студент и Наташа в счастливых мечтах,
Беспечно все спали
Иль спать собирались на Чистых Прудах.
‘Наталья Петровна!
Как волны в пруде
Текут произвольно,
Так годы с любовью в своей череде!’
— ‘Что в вечности хилой?
Другим, а не нам она гибельный бич.
Вы верны мне, милый,
Вы ангел-хранитель мой, Виктор Фомич!’
— ‘Но, счастие мира,
Я бедный студент,
Вы ж — дочь Бригадира,
И папеньке дорог дворянский патент!’
— ‘Скучать для чего же?
Нет, Виктор, к любви мы на свет рождены.
Кто нам всех дороже,
Того ни унизят, ни сделают выше чины.
Вы мне всех милее,
Дороже мне всех!
Да будь веселее —
С подругой твоею грустить тебе грех’.
— ‘Наталья Петровна!
Не всех же фортуна слепая из нас
Ласкает здесь ровно:
Для всякого день есть особый и час,
Все жертвы кумира,
Кто счастья агент?
Вы дочь Бригадира,
А я — я ничтожный кончалый Студент!’
— ‘Помилуйте, что вы,
Не стыдно ль так думать вам, Виктор Фомич?
Мне с вами оковы
Дороже, чем славы и почестей клич!
Что в чине, что в славе?
Одно мне — любить!
В Сенате, в Управе
Иль в Думе вы будете, милый, служить!’
— ‘Однако, простите,
Наталья Петровна! Сейчас рассвенет.
Чай, спать вы хотите?
Чу! слышите, кажется, три часа бьет!’
— ‘Ох! нет, это дворник
Бьет в доску у нас.
Вы вечный затворник,
Ужель вам так скучен свидания час?’
— ‘Да в доме проснулись,
Поверьте, взгляните-ка в ваше окно’.
— ‘Нет, вы обманулись,
Все спят, осветилось зарею оно’.
— ‘Уж утро-с… смотрите…’
— ‘Ах! Виктор, постой…’
— ‘Простите-с — простите…’
— ‘Когда же, мой милый, еще я увижусь с тобой?’
Гитару печально
Под липой в раздумье Студент привязал:
‘Вот дар мой прощальный,
В нем счастья сокрыт драгоценный фиал.
Звук этой гитары
Напомнит порой
И счастия чары,
И думы, и радость любви неземной.
А если случится,
Что друг ваш, убитый тоскою, умрет
(Чего он страшится),—
То в звуках гитары он вновь оживет.
Пусть грянут перуны,
Он с вами душой —
И звонкие струны
Его воскресят вам из тьмы гробовой!
Внимая их звуки,
Наталья Петровна, знакомую тень
Прижмут ваши руки
К груди — и настанет заветный ваш день!
И знайте тогда вы,
Как Виктор любил,
Как почести славы,
И службу, и вс он для вас позабыл.
Припомните кстати,
Что робость, застенчивость с вами моя
Исчезла: утрате
Бед жизни подлунной обязан тем я.
А ты, моя липка,
Ее осеняй!
И счастья улыбка
Пусть ей приготовит таинственный рай!’
Он смолкнул, но с милой
Натальи Петровны вс глаз не сводил,
Печальный, унылый,
Он что-то такое с собой говорил.
Как будто в припадке,
Ей руку пожал
И вдруг без оглядки
Он зайцем с бульвара домой побежал.
Еще ночь. Наташа
Садится под липу, а Виктора нет!
Ах! барышня наша
Узнала родительский грозный обет!
Узнал Петр Степаныч
Свиданья тропы,
Сменился день на ночь,
И — верст тысяч за пять — певец был отправлен в попы!
От ранней обедни,
От всенощной дева идет на бульвар,
Напрасно соседний
Чиновник и ставил, и снова гасил самовар,
И чаю звал кушать,
Наташа грустит
И ходит вс слушать,
Что голос гитары ей вновь прозвенит.
Нет вещего дара!
И мнится ей сказкой заветная быль:
Ни звука гитара,
Лишь ветер сердитый мчит с улицы пыль.
Весеннего утра
Проснулась краса,
И в блеск перламутра
Оделися воды, поля, небеса.
День минул, и ночи
Над сонной землею разостлан салоп,
Сон жмурит всем очи
И фраки до утра кладет в гардероб.
Спят смехи, спят шутки,
Гром дрожек замолк,
И к будке от будки
Взывает полиции бдительный полк.
Печально сидела
Наташа под липой, в любовных мечтах,
И что-то пропела.
Вдруг, чувствует, вспыхнул румянец в щеках,
Как от поцелуя,
Вдруг лист задрожал,
Без ветра танцуя,
И кто-то гитару настраивать стал.
Вдруг слышит, раздался,
И громко довольно, таинственный звук:
Певец не являлся,
А струны звенели, играли без рук:
‘Наталья Петровна! —
Ей голос сказал,—
Под суд уголовный
Покойный Студент ваш в Иркутске попал’.
Ей сделалось дурно,
Наташа упала без чувств на скамью
И слышит над урной,
Мечтается, песнь гробовую свою.
Наташа очнулась
В четыре часа,
Когда уж проснулась
Заря и сияли над ней небеса.
С тех пор вечер каждый
Наташа, бывало, ходила на пруд,
И днем не однажды
Она посещала заветный приют.
Ей вс еще мнился
Гитарный напев,
Хоть часто сердился
На то Петр Степаныч, но презрен был гнев.
‘Гитара, гитара!
Без умолку песню одну мне играй!
Нас в мире не пара,
Цвет жизни печальной, скорей отцветай!
Нет в мире лекарства
И доктора нет!
За скипетр, за царства
Меня не заманят любить здешний свет!’
Наталья Петровна,
Несчастная, бросилась с берега в пруд…
Отцу полюбовно
Вс дело окончить советовал суд,
Без ссоры, без пени.
С тех пор по ночам
Гуляют две тени
И липы вс ищут по Чистым Прудам.
<1831>
Волшебная гитара. Впервые — ‘Молва’, 1831, No 49, стр. 353—361. Автор не установлен. Адрес пародии указан в подзаголовке. Баллада ‘Эолова арфа’ (‘Амфион’, 1815, No 3) написана Жуковским по мотивам поэм Оссиана. Сюжет ее — трагическая судьба бедного певца, влюбленного в знатную девушку. Пародия является перелицовкой лирико-романтической баллады с перенесением в городскую мещанскую среду типичных балладных мотивов любви и верности до гроба. В балладе Жуковского после долгой разлуки внезапно заиграла арфа певца (в пародии — гитара):
От тяжкия муки
Минвана упала без чувства на прах,
И жалобней звуки
Над ней застенали в смятенных струнах.
‘…О милые струны,
Играйте, играйте… мой час недалек,
Уж клонится юный
Главой недоцветшей ко праху цветок… ‘
и т. д.

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ ‘ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ, ИЛИ НОВЫЙ ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН’

Le vrai peut quelquefois n’tre pas vraisemblable.
Boileau1

1 Истина порой неправдоподобна. Буало (франц.).— Ред.

Глава 1-я
Воспитание

Жил-был я в некотором царстве —
В Российском славном государстве,
Как дали имя мне Иван!
Мне был неславный жребий дан:
Я был воспитан пресурово,
Ко мне от самых нежных дней
Покойной матушкой моей
Приставлен дядька был дворовый.
Умен ли был он или нет,
По мне возможно догадаться,
А впрочем, это, может статься,
В рассказе сам увидит свет.
Там, где о каменные грани
Невы покорной волны бьют,
Где люди весело живут,
Я жертвой старых был преданий,
Что двух за битого дают:
Шесть дней, бывало, не секут,
А по субботам секли в бане.
Резон мне сказывали тот,
Чтоб не проказничал вперед!
Тут отдан в корпус был кадетской,
Учил французской и немецкой,
И стал в языках я счастлив,
На всех равно красноречив.
Потом дошел простым манером,
Что был кадетским офицером,
Смотрел уж, как секут других.
Отзыв приятных дней моих!
И, веря прежнему преданью,
Тут предавался вспоминанью
Первоначальных дней своих!
И. . . . . . . . . . . .
Хоть не был сечен мною в бане,
Но тоже был в моих руках.
Поверьте, мне хвастливость бремя,
Я тем не хвастаюсь ничуть,
А говорю, что было время,
Когда и я был чем-нибудь.
Так средь своей, средь чуждой скуки,
Между дремоты, между муки
Достиг пятидесяти лет
И стал влюбляться, как поэт.
Вот вам глава о воспитаньи.
Она довольно коротка,
Она не слишком глубока,
Но вс тут есть: и о преданьи,
И о других, и обо мне!
Не назовите винегретом,
Читайте далее, а я
Предупреждаю вас, друзья,
Что модным следую поэтам.
Неизвестный
1829
Отрывок из поэмы ‘Иван Алексеевич, или Новый Евгений Онегин’. Впервые — ‘Галатея’, 1829, No 34, стр. 145—146. Подпись не раскрыта. Пародия вызвана появлением первой главы ‘Евгения Онегина’. Пародируется заглавие и содержание пушкинского романа, подчеркивается ‘сумбурность’ (‘винегрет’) изложения.

ANNUS SECUNDUS1

(ОТРЫВОК)

Где вы, красотки молодые,
Полувоздушные, живые,
Богини неги и страстей,
Мои кумиры прежних дней!
Вы рай со мной делили,
Мне ваши очи говорили
И сладкозвучные уста,
Что жизнь и счастье не мечта!
Я помню жар лобзаний нежных
И вздохи персей белоснежных…
И роскошь милой наготы,
И тайных прелестей мечты,
Когда в те ночи золотые
Я с вами, девы молодые,
В немых восторгах утопал
И мир и славу забывал!
О юность! Жертва наслаждений!
И сердцу милых заблуждений!..
Тебе любовь на утре лет
Один божественный предмет!
X. Тростин
<1830>
1 Год второй (лат.).— Ред.
Annus secundus. Впервые — ‘Галатея’, 1830, No 26, стр. 294. Подпись не раскрыта. Пародируются общие мотивы поэзии Пушкина.

* * *

Гляжу я безмолвно на белый султан,
И душу терзает любовь и обман.
Когда еще с куклой играла моей,
В то время не знала печальных я дней.
Мадам Крок и няня ласкали меня,
Но долго ль невесте до черного дня?
Едва миновало семнадцатый год,
Ко мне постучался коварный Эрот.
‘Брось куклу,— шепнул он,— красотка моя,
Тебе приготовил гусара уж я’.
Невинной малютке подал он конфет,
Я кликнула няню к себе на совет.
Мы вышли, я к другу летела пешком,
И щеки пылали невинным огнем.
Вхожу я поспешно на двор роковой
И вижу — коляска стоит четверней.
И тотчас выходит гусар на крыльцо
И смотрит невинной мне прямо в лицо.
И скрылся в коляску, не медлив, из глаз,
Уехал и мчится злодей на Кавказ.
Несчастная шляпа упала с него,
Я шляпу ногами топтала его,
И с гневом исторгла султан роковой,
Безмолвно заткнула за гребень я свой.
Слезами омыла обратный я путь,
И, чаю напившись, легла я заснуть.
Меня разбудила вечерняя мгла.
Несчастную шляпу со стенки сняла,
Гляжу я безмолвно на белый султан,
И душу терзает любовь и обман.
‘Гляжу я безмолвно на белый султан…’ Впервые — альманах ‘Венера, или Собрание стихотворений разных авторов’, ч. 1, М., 1831, стр. 51—53. Подпись не раскрыта. Пародия на стихотворение А. С. Пушкина ‘Черная шаль’.

ЧЕРТОПОЛОX

КАРМАННАЯ КНИЖИЦА ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЕЙ И ЛЮБИТЕЛЬНИЦ ГАЛИМАТЬИ, НА XIX СТОЛЕТИЕ

Всем любителям и творителям галиматьи усерднейше посвящают
Издатели

Вот поэзия

Нестройна Муза в нем, стіхи рыгая клоком,
Стремится возлететь, вверьх прыгая с подскоком.
Тредьяковский

ВОТ ТЕРПЕНИЕ

Во дне, туманною порою,
Когда вс блекло по лугам,
С подпорой слабости — клюкою
Я видел мученика там.
Он взоры к небу устремляет,
Печать страданий на челе,
Никем не видимый во мгле,
Сердечны чувства изливает:
‘Когда пройдет мой рок злосчастный,
Когда услышу правды глас?
Когда узрю, бедняк, день ясный,
Не стану слезы лить из глаз?
К кому с растерзанной душою
Прибегну, сирый, под покров?
Когда невинность из оков
Исторгнется и чьей рукою?
Там мать несчастная в терзаньи
Живет под кровлею чужой!
Я должен дать ей пропитанье,
А сам теснимый и больной!..
От голода изнемогаю,
Дрожу от стужи — в наготе,
И вместо истины в суде
Одни лишь горести встречаю…
Ах, нет отрады!.. люди злобны!..
Им часто в помощь слова жаль!
Неумолимы, непреклонны!
У них сердца — как будто сталь!
Судья от роскоши хладеет,
Беспечно действует умом.
Найдет ли что страдалец в нем,
Когда вздыхать он не умеет?
К тебе, творец мой вседержитель!
К тебе гонимый вопиет!
Один ты — бог и покровитель!
Приди на помощь! — нищь зовет.
В глазах людей ничто тот ближний,
Который бедностью сражен!
Он ими презрен, унижен’.
Коль скоро беден… в свете лишний!
Ничьи уста не отверзались
Сказать: поди, вот на — обед.
И души в них не содрогались,
Смотря на бледно-желтый цвет!
Куда как тягостно, ничтожно
В убожестве в сем мире жить!
Один удел: рабом всех быть
И кланяться рабам их должно!
Итак, от бремя увядая,
Спокойно смерти дожидал.
‘Прости! страна, и мать родная,
И сердцу милая!..’ — сказал.
Вся кровь в нем вдруг остановилась,
Не стало силы у него.
На грудь иссохлую его
Слеза несмытая скатилась!
Настала ночь, он для покою
Зготовил Камень в голова,
С подругой верною — тоскою
Прилег уснуть под дерева.
Питомец скорьбей наслаждался
Не больше час приятным сном.
И в ветхом рубище своем
Пошел. Не знаю, где девался.
А. Щ.
Ноябрь 1826 года
г. Орел

СОЛОВЕЙ

Среди ночи
Из всей мочи,
Как поэт,
Он поет.
Кто же он?
Воробей?
Не тот тон.
Соловей,
Молодец —
Сей певец.

МЕЧТЫ

Спешит уж солнце утопать
В морские волны, и лучами
Оно прощается уж с нами…
Мы с ним увидимся опять.
Вот закатилось… след багровый
Еще на западе горит,—
На черных крыльях ночь спешит
Одеть весь мир одеждой новой.
У моря здесь волна волну
Как быстро гонит за собою,
Кипит… и пеною седою
Вверх брызжет с шумом на скалу.
Я здесь один на берегу,
Ко мне лишь брызга долетает,
Струею влажной орошает
Мою горящую щеку.
Свои мечтанья я вверяю
Лишь только плещущим волнам,
Скале мохнатой, берегам.
Ах, сладко я, мой друг, мечтаю!..
Как берег стонет от волны,
Так сердце стонет от страданий…
Сопутницы очарований —
Мечты, куда умчались вы?
Я знаю, мчитесь вы куда,
Но труд ваш жалок и напрасен,
Он безрассуден, он ужасен,
Не избежите вы суда!
Раздрать завесу вы хотите,
Сорвать с Природы всей печать,
Постигнуть вс.. вас удержать
Не в силах я… куда спешите?
Для вас вс в мире непонятно:
Кто человек? и от кого?
Кто он? кем создан, для чего?
За гробом что?.. Вам знать приятно!
Вы рветесь, силитесь… напрасно!
Пред вами там густая мгла.
Нет брега морю, бездне дна…
Об этом и мечтать ужасно!
Людям сего не доверяю,
Не только плещущим волнам,
Скале мохнатой, берегам.
Ах! сладко я, мой друг, мечтаю!
Одесса, 1830

РОЗА

Увы! блаженство миновалось,
Исчез свет ясных дней моих.
Воспоминанье лишь осталось
Тех для меня минут драгих.
Минут — в которы был я счастлив,
В которы, Роза, зрел тебя,
Но сколько ты, о рок, превратлив,
Давно людьми играть любя.
Поднесь слезами обливаю
Сей памятник, любезный мне!
Тебя теперь лишь обнимаю,
Но что? Мечта иль я во сне?
Ах нет! не сон, я не мечтаю,
Потери уж не возвратить:
Так, верно, тщетно и желаю
Фарфор бездушный сей хранить.
А роза кто б была такое?
Иль дева, или ангел сам,
Которы счастие златое
Дают в сей слабой жизни нам.
В календарях нет имя Розы,
Хоть много раз я в них искал,
А именуются так козы.
Пиит то имя Даме дал.

К ДАШЕ

Говорят, что Даша
Очень хороша,
Очень пригожа,
Общества душа.
И я в том согласен.
Как звезда ясна,
Так она прекрасна,
Приятна, любезна,
Весела, прелестна,
Красота природы.
Говорят, что Даша
и. т. д.
Модна в обхожденьи,
Остра в изреченьи,
Юношей смущенье,
Девиц украшенье,
Честь женского пола.
Говорят, что Даша
и. т. д.
Глаза голубые,
Локоны густые,
Веселые взоры,
Прекрасны уборы
Делают прелестной,
Ни с чем не сравненной.
Я и в том согласен.

Конец

<1830>
Впервые — отдельное издание: ‘Чертополох. Карманная книжица для любителей и любительниц галиматьи, на XIX столетие’. СПб., 1830, 46 стр. Автор не установлен. Приводится только стихотворная часть этого пародийного альманаха. В отличие от пародий на альманахи, написанных Н. Полевым против ‘литературных аристократов’, ‘Чертополох’ направлен против ‘рыночных’ альманахов, которые, при всеобщей моде на этот тип изданий, стали выпускать малокультурные издатели, дилетанты и обыватели. Эти ‘мещанские’ альманахи и пародирует ‘Чертополох’. Включение в него ‘Писни’ (в данном издании не печатается) и других материалов с намеками на Украину и южные города (Орел, Одесса) позволяет думать, что имелось в виду какое-то литературное предприятие в провинции. Одновременно проза альманаха, изобилующая нарочитыми орфографическими ошибками, подчеркивает малограмотность издателей, берущихся выпускать альманах и уснащающих его ‘для пущей важности’ эпиграфами из иностранных писателей.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ РЕПЕЙНИК

БРОШЮРКА, ИЗДАННАЯ НА 1834 ГОД

Ceci est vraiment rare et curieux!
M. Pommier1.

!Восклицание!

?Если, милостивые государи и милостивые государыни, к 1830 году вырос Литературный Чертополох, то, растолкуйте мне, отчего не вырасти в 1834 — Репейнику?2

? ? ?

Поэзия

J’allais vous parler de posie moderne.
Andr Delrlev3.

1. РУССКАЯ ПЕСНЯ

Голос:
‘Как за реченькой слободушка стоит’.
Б<арон> Дельвиг

Как тужила, горевала долго я,
Не смыкая глаз средь утреннего дня.
Нет, не дам я сердцу бедному изныть,
Что меня не хочет милый позабыть.
В зелену пойду я рощу погулять,
Где с утра снег белый начал нападать.
Я послушаю там песни соловья,
Ах! мороз теперь не страшен для меня!
Что мне нужды, что холодный там мороз,
Для венка пойду искать себе я роз!
Я вплету их в косу русую мою,
А вплетая их, я песенку спою.
(!)

2. ЖАЛОБА

Я зову, я зову
Все беды на главу,
И по этому зву
Я явлюсь к тебе радостно.
Что же, милый, ты спишь,
Что со мной говоришь,
Что мне, молча, сулишь,
?Что мне слышать так сладостно?
Злой тоски не буди
Ты в девичьей груди,
Нет! утехи любви
Я в сей жизни не ведала…
Мне любовь — рай земной.
О, восторг! Друг ты мой!
?Что ж, соловушко? Пой!
Я тебе вс поведала.
? ? ? ? ?

3. РОМАНС

Нет! не должно радостно
Мне, младой, тужить,
Что в сей жизни сладостно
Милого любить.
?Отчего ты, знойное,
Солнышко, блестишь,
Отчего ты, кровное,
Сердце говоришь?
Солнце, солнце светлое
С холоду горит,
Сердце же заветное
От любви молчит.
Оторву ж тяжелые
Цепи от себя,
Дни мои веселые,
Радуйте меня!
! ! ! !

Конец не конец, а продолжения не будет.4

<1834>
1 Это поистине редкостно и забавно. М. Помье (франц.).— Ред.
2 Нечего сказать, м. г., логический факт! — Наборщик.
3 Я намеревался вам говорить о современной поэзии. Андре Дельрив (франц.).— Ред.
4 И не нужно! — Корректор.
Впервые — отд. издание: ‘Литературный репейник. Брошюрка, изданная на 1834 год’. СПб., 1834, 31 стр. Автор не установлен. Приводится только стихотворная часть. Пародия на литературные альманахи ‘низкого пошиба’. Предисловие указывает на выход в 1830 г. ‘Чертополоха’ и таким образом устанавливает их ‘преемственность’. В ‘Репейнике’ также нашли место различные орфографические курьезы (употребление перевернутых восклицательного и вопросительного знаков впереди фразы, как в испанском языке, и др.). Не исключена возможность, что ‘Литературный репейник’ был пародией не только на литературные альманахи, но и на пародийные альманахи Н. А. Полевого (‘Литературное зеркало’). Выход ‘Репейника’ вызвал недоброжелательный отклик ‘Северной пчелы’ (1834, No 157, 14 июля): ‘Эта книжка или книжечка, книжонка или книжоночка, вероятно, должна быть пародиею слога каких-то писателей. Вероятно, должна быть, говорим, потому что истинной ее цели, действительного толку и смыслу мы в ней не доискались’. ‘Русская песня’ с эпиграфом из стихотворения А. А. Дельвига (‘Северные цветы’ на 1832 год) пародирует его песни. В МИ указано на близость пародии ‘Жалоба’ к стихотворению Семена Егоровича Раича (1792—1855) ‘Друзьям’:
Я плыву и наплыву
Через мглу
На скалу
И сложу мою голову
Неоплаканную…

<СТИХИ ИВАНА ДЕРЕВЯШКИНА>

К НЕЙ

Везде тебя
Лишь вижу я,
Друг милый мой!
Во сне пред мной
И в день всегда,
Как тень одна,
Следишь за мной,
Мутишь покой.
В тиши ночной,
В глуши лесной,
При ясном дне
И при луне
Одни мечты
Со мной: ты, ты!
К тебе, друг мой,
К тебе одной,
Звезде златой,
Бегу душой!
О, будь моей!
К волне кудрей
Горит любовь,
Клокочет кровь,
Мой тяжек вздох…
О, кто бы мог
Столь хладным быть,
Не полюбить!

ЖАЛОБА

Как быстро пролетело время
Беспечной юности моей!
Я скоро на груди своей
Почувствовал несчастий бремя.
Как лава закипела кровь,
И сердцем заиграли страсти…
Причиной всех моих несчастий —
К тебе, жестокая, любовь!
О, посмотрите ж, для поэта
Едва настало жизни лето,
И где ж, и где ж его тепло?
В очах уж нет любви магнита,
Поблекли юные ланиты,
В усмешке колкой горе скрыто,
И дум перунами чело,
Как море бурное, изрыто,
И жар восторгов молодых
Давно в груди его затих.
Мне вс здесь кажется постылым,
Угрюмым, диким и унылым.
Я не пленяюсь ни луной,
Ни бирюзовою волной,
Забыта нега сладострастья,
Противны ласки юных дев,
Их обольстительный напев
Уж не дарит, как прежде, счастья.
Дождусь ли я блаженства вновь,
Узнаю ль снова я любовь?

К ЛУНЕ

Туманною и мрачной мглою
Оделся вечный небосклон,
И туч громадных пеленою
Весь горизонт загроможден.
И вот луна, как бы ошибкой,
Взошла и мир дарит улыбкой.
Как упоительно светло
Ее роскошное чело!
Она, как дева, в мраке ночи
Свои пронзительные очи
На землю с лаской навела,
И разбросала кудрей волны
На мрачный лес, молчанья полный,
И страсть в груди моей зажгла.
И, будто дева молодая,
Глядит она, восторгом тая.
Ее волшебный дивный свет,
Как обольстительный привет,
Как поцелуй, как тайный трепет
Младой красы, небрежный лепет
И вдохновительный напев
Волшебных и роскошных дев.
Луна, луна! О, как могу я
Тобой прельщаться, не тоскуя!

РАЗОЧАРОВАНИЕ

В пустыне сумрачной и дикой
Стоит угрюмая скала,
Ее высокого чела,
Увенчанного повиликой,
Накрытого грядою туч,
Не озаряет солнца луч,
В груди ее не сердце — камень,
Ее не греет страсти пламень.
Но страшен грозный великан.
Заклокотал в груди волкан,
Потоки льются жаркой лавы,
И мир трепещет. Всюду страх!
Толпа презренная, во прах!
Тебе ль скале давать уставы!
Но смолк волкан, и снова он,
Сокрыв в груди громовый стон,
Стоит угрюм, как призрак хладный,
Как демон, в муке безотрадной…
Таков поэт! Его тоска,
Как дно пучины, глубока,
Его живые вдохновенья
И жар восторгов молодых,
Его гремящий, вольный стих,
Любви волшебной упоенье,
Его бывалые виденья
И славы девственный призыв —
Вс, вс прошло! Страстей порыв
Замолк. Бессмысленной толпою
Огонь волкана позабыт,
Лишь иногда, подчас, порою
Подземный гул его гремит
И чернь презренную страшит.
Но песнь тоскливая поэта
Не встретит братского привета
И не зажечь уж ей любви
В младой девической крови.
Ему несносны люди-братья
И их холодные объятья.

ПОЭТ

Гремящей песни слышен глас:
Стоит поэт, главой склонясь.
Под вечно яркими звездами,
Над взгроможденными скалами
Один он, в грозной вышине,
Стоит, одеянный во мгле!
Поэта лирное бряцанье,
Струп вдохновенных стройный звон —
Как вихря в дебрях завыванье,
Как гром волкана, бури стон
Иль отзыв яростной пучины,
Бегущей с гибельной стремнины
На устрашенные равнины.
Так током яростным кипит,
На мир поэта песнь гремит.
Толпа венцы ему сплетает,
И жадный преклоняет слух,
И лавр бессмертья обвивает
Его чело. Как дивный дух,
Кого в сей мир послали боги,
Он всех влечет в свои чертоги.
И там, объемля сонм веков,
Он раскрывает мир незримый,
И блеском огненных стихов,
Упорно гением водимый,
Он озаряет мглу земли,
И слава ждет его вдали,
Светлей денницы золотистой,
Ярчее молнии огнистой.

МЕЧТА

Бурями бедствий, любовью, мечтами,
На море светлом я в жизни младой
Долго носимый судьбой и страстями,
Мрачно ждал смерти, убитый душой.
Вдруг пред собою я призрак увидел:
Дева, как ангел, стоит на волнах,
Райские звуки речей я услышал,
Мнилось, что звуки родились в мечтах.
Пена лобзала стопы у чудесной,
Буря взвевала ей кудри, власов,
Очи светились лазурью небесной,
Перси белелись снегами холмов…

К ДЕВЕ

Поэта пламенных созданий
Не бойся, дева, сила их
Не отучнит твоих желаний
И не понизит дум твоих.
Когда в воздушные соблазны
И безграничные мечты…

ТОСКА

Летели дни, как облака…
Душа болезненно страдала,
И уж жестокая тоска
Младую грудь мою терзала!
И предо мною дольний мир
Облекся в саван погребальный.
Но сердца пламенный кумир
Не улетел, как вздох печальный,
Как поцелуй любви прощальный!..
И, равнодушен ко всему
И хладною душой тоскуя,
Я не стремлюся ни к чему,
Былых восторгов не пойму я.
Одна любовь, как луч святой,
В моей душе еще пылала
И сердца холод гробовой
Воспоминаньем согревала…
Но вот она... я ожил вновь,
И страстью закипела кровь.
Опять былые сны восстали.
Она моя! — уста шептали.
Я к ней опять стремлюсь душой.
Опять мечтаю я порой,
И вновь восторг меня лелеет,
Крылом эфирным осеня,
Опять мне грудь живит и греет
Светило огненное дня!
В ее лице лилейно-алом
Улыбка, и лазурь в очах,
И под воздушным покрывалом
Лилося золото в кудрях.
Она, казалось, понимала
Земной, нескладный лепет мой,
И, внемля мне, своей главой
Она в молчаньи помавала.
Я погрузился в небеса…
Но изменила мне краса,
И снова я с тоской холодной
Остался в мире одинок.
Зову любовь мольбой бесплодной,
Кляну весь мир, себя и рок…
Иван Иванов сын Деревяшкин
Кяхта
1841
<1842>
Впервые — СО, 1842, No 3, стр. 127—141, в пьесе ‘Луна и стихи. Китайская комедия в одном действии, основанная на истинном происшествии, написанная в Кяхте и доставленная в Петербург в чайном ящике’. С подписью: ‘Писал сию комедию и в действительности события свидетельствует приложением своей руки Иван Иванов сын Деревяшкин’. Автор не установлен. В комедии, действие которой якобы происходит в Китае, выведены три стихотворца — женихи прелестной Юй-Лани, которые соревнуются между собой в поэтическом искусстве. В конце комедии умная девушка Юй-Лань отдает свою руку капитану Минь-Джину, взяв с него торжественное обещание, что он в жизнь свою не станет писать стихов. Стихи, которые наперебой читают поэты-женихи, являются пародиями на русскую эпигонскую и дилетантскую романтическую поэзию конца 30-х — начала 40-х гг. Стихотворение ‘К ней’ читает поэт Кон-Фу-Дзин (см. ниже). ‘Жалобу’ читает поэт Миао-Миао, которого Юй-Лань перебивает репликами и наконец говорит: ‘Фи! фи! что за гадость!’ ‘К луне’ читает поэт Пху-Динь-Динь, пародируя эпигонов пушкинского стиля. ‘Разочарование’ вложено в уста поэта Миао-Миао. Это пародия на ‘бенедиктовщину’ — громкие уподобления и надуманные метафоры. В стихотворении ‘Поэт’, которое читает Пху-Динь-Динь, как и в ‘Разочаровании’, пародируется тривиальное противопоставление поэта и толпы (с намеком на Бенедиктова). Стихотворения ‘Мечта’, ‘К деве’ и ‘Тоска’ читает поэт Кон-Фу-Дзин (от слова ‘конфуз’). Пародируется пристрастие романтических поэтов к отрывкам и неоконченным стихотворениям (как выражению непосредственного чувства). Поэт сперва читает стихотворение ‘Мечта’, не может припомнить конца и конфузится. ‘Перси белелись снегами холмов… Кудри ви лись… Нет, не то!’ (также намек на Бенедиктова). Со стихотворением ‘К деве’ происходит то же самое: ‘Да вы, никак, хотите заставить нас выслушать свои неоконченные сочинения’,— говорит ему его соперник.

СТИХОТВОРЕНИЕ, ЗАИМСТВОВАННОЕ ИЗ ШИЛЛЕРА И ГЕТЕ

Я герой!..
Припеваючи жить
И шампанское пить,
Завираться!
Жребий мой:
Вечеринки давать
И себя восхвалять,
И стишки издавать,
И собой
Восхищаться!
Верить одному
Вкусу своему,
Всех блаженней в мире,
Всех несчастней быть,
Но какое счастье
Так себя любить!..
<1846>
Стихотворение, заимствованное из Шиллера и Гете. Впервые — ‘Первое апреля’. СПб., 1846, стр. 27—28. Автор не установлен. Кукольник Нестор Васильевич—поэт и драматург, представитель реакционного псевдоромантизма. Его драмы, обычно написанные белым стихом, были наполнены ходульными риторическими тирадами. В пародии обычный для Кукольника культ романтического героя и поэта, ‘стоящего над толпой’, показан на фоне ‘богемного’ образа жизни поэта (см. ‘Дневник’ Кукольника в журнале ‘Баян’, 1888, No 9, и ‘Литературные воспоминания’ И. И. Панаева, М.— Л., 1950). Указание на ‘заимствование’ из Шиллера и Гете имеет в виду не этих конкретных писателей, а подражательный характер поэзии Кукольника и его пристрастие к западноевропейским образцам и темам. Ср. также ритмический строй пародии с одним из монологов в драме Кукольника ‘Доменикино в Риме’ (1838):
Я кипящей смолой,
Черной гнусной смолой,
Твой портрет напишу,
На уста положу
Слово хуленья!

ПОЭТИЧЕСКАЯ ЗАДАЧА

Зеркало1

О грядущем ни намека,
О минувшем — ни следа…
Отражается всегда
Лишь обманчиво глубоко
С их зеркальной глубиной
Вс в очах лазурно-чистых:
И созревшей страсти зной,
И мерцанье грез лучистых.
Подношу я этот дар
Ей, холодной и прекрасной,
Не пленив мечтой напрасной,
Мысли свет и сердца жар.
Мысли свет и сердца жар
Не пленив мечтой напрасной,
Ей, холодной и прекрасной,
Подношу я этот дар.
И мерцанье грез лучистых,
И созревшей страсти зной —
Вс в очах лазурно-чистых,
С их зеркальной глубиной,
Лишь обманчиво глубоко
Отражается всегда…
О минувшем — ни следа,
О грядущем ни намека…

Nicolo

<1899>
1 Одно из этих двух стихотворений представляет из себя творческий продукт вдохновения музы высокоталантливого поэта С. Фруга под заглавием ‘Зеркало’. Другое из этих стихотворений представляет из себя тот же самый продукт творческой силы поэта Фруга, но напечатанный ‘сзади наперед’. Требуется узнать, которое из этих двух стихотворений (правое или левое) является действительным произведением г. Фруга au naturel <подлинным>, и которое — извращением. Ответ ищите в ‘Ежемесячных литературных приложениях ‘Нивы» за этот год (No 4).
Поэтическая задача. Впервые — журнал ‘Развлечение’, 1899, No 49, стр. 9. Подпись не раскрыта. Фруг Семен Григорьевич — поэт 1880—1900-х годов. Его ПСС в трех томах вышло в 1913 г. в Одессе. Пародируется лирика Фруга, отличавшаяся некоторой рассудочностью. Фругу принадлежит стихотворение, поставленное в задаче справа: ‘Мысли свет и сердца жар…’

* * *

Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года!..
Я буду ждать тебя мучительно,
Как ждет русалку злая тина,
Но лишь для рифмы исключительно —
Я говорю, что я мужчина.
Собака я, когда с собакою,
Со снегом снег, со зноем зной,
Я Титикака с Титикакою,
Но я не муж, когда с женой.
Гляжу с томительным страданием
В манящий страстностью альков
И размножаюсь почкованием
Под звон седых колоколов.
&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,Иван Рукав-ов
1908 (?)
‘Я буду ждать тебя мучительно…’ Печ. по НП, стр. 8. Подпись Иван Рукав-ов является выпадом против поэта-символиста Ив. Рукавишникова, а не указывает на него как на автора пародии, как это иногда ошибочно утверждалось. Датируется приблизительно концом 1908 г. Титикака — большое озеро в Андах.

КОСМЕТИКА1

День матерел. Мигали небосклону
И набегали тучи вкруг планет,
А Сирий гордый, как привет
Миров, кружащихся вовек без лет,
Улыбчато светил, подобен был Меону,
И се была глубокая картина:
Надзвездный и звездливый царь миров,
Он, что фундамент всех основ,—
Зане ласкнул2 ходящих полных снов
И родилась в поэтах сердцевина.
Необходимое объяснение:
1 Косметика — от Космос, мир, вселенная — не есть намек на Ралле, Брокар и пр.
2 Таково понимание астральной поэтической сердцевины у огнепоклонников, по мнению Готтлоба Гопинфрида Майера (в противовес Иоганну Погару). См. его произведение. ‘Мифотворчество в Пернамбуко’, Тюбинген, 1828, in 8о, т. IX, стр. 567, 17 примечание А. З. IV.

Альвич

<1908>
Косметика. Впервые — ‘Отдых’, 1908, No 3, 30 марта. Подпись не раскрыта. Все библиографические указания в примечании носят пародийный характер.

* * *

Не презирай хозяйственных забот,
Люби труды серпа в просторе нивы,
И пыль под колесом, и скрип ворот,
И благостные кооперативы.
Не говори: ‘Копейки и рубли!
Завязнуть в них душой — какая скука!’
Во мгле морей прекрасны корабли,
Но создает их строгая наука.
Не презирай общественных наук,
Не отрицай теорию Рикардо,
Я верю — труд неутомимых рук
Достоин од хозяйственного барда.
Не говори: копейки и рубли,
Не презирай ‘скотолечебник’ жалкий,
Во мгле морей прекрасны корабли,
Но мне милей теперь сноповязалки…
О сеятель, не сей ржаных хлебов,—
Французских булок лучше нет, пейзане.
Я еду к вам в хозяйственный Тамбов,—
Я с вами вновь, эсквайры из Казани.
Лилит
1915
‘Не презирай общественных наук…’ Впервые — Б, 1915, No 33, стр. 5. Подпись не раскрыта. Пародируется стихотворение ‘Хозяйственные заботы’ (1915), вошедшее впоследствии в книгу Ф. Сологуба ‘Алый мак’. М., 1917. Рикардо Дэвид (1772—1823) — английский экономист, создатель теории трудовой стоимости.

КУРАНТЫ ЛЮБВИ

МУЗЫКА И СЛОВА КУЗМИНА

Пастух: Когда в Аркадии я жил, любил я стричь овец.
Пастушка: Любил ли ты меня?
Пастух: Любил тебя я в ночи лунные…
Пастушка: А в ночи полулунные?
Пастух: И в ночи полулунные.
Пастушка: А в ночи темные?
Пастух: И в ночи темные.
Пастушка: Любил меня у тына?
Пастух: Любил тебя у тына.
Пастушка: А около колодца?
Пастух: И около колодца.
Пастушка: Любил меня на сеновале?
Пастух: Любил и на сеновале.
Пастушка: Любил меня у околицы?
Пастух: Любил и у околицы.
Пастушка: Любил ли у ворот?
Пастух: Любил и у ворот.
Пастушка: Ноет сердце у тебя?
Пастух: Ноет сердце у меня.
Пастушка: Ах, какое счастье!
Пастух: Ах, какое счастье!
Хор пастухов и пастушек: Ах, какое счастье!
Публика: Ах, какое несчастье!
Пастушка: Я скоро кончу песнь свою.
Пастух: Я скоро кончу песнь свою.
Хор пастухов и пастушек: Мы скоро кончим песнь свою!
Публика: Ах, какое счастье!

(На Адмиралтействе куранты бьют двенадцать. Публика от радости, что куранты любви уже пробили, пускается в пляс.)

И. Г—ч
<1907>
Куранты любви. Впервые — БВ, 1907, No 10235, веч. вып., 4 декабря. Подпись не раскрыта. Кузмин Михаил Алексеевич — поэт и прозаик, критик и композитор. Один из теоретиков акмеизма.
В своих стихах стремился к смысловой ясности и живописной конкретности. В то же время прибегал к стилизации, имитируя поэзию и прозу XVIII в. Пародируется стилизация ‘галантной поэзии’ XVIII в. в произведениях Кузмина. Отдельной книгой ‘Куранты любви’ Кузмина вышли в 1910 г. (с нотами).
Неизвестные Авторы
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Лирика, Неизвестные Авторы, Год: 1798
  2. Стихотворная сатира первой русской революции (1905-1907), Неизвестные Авторы, Год: 1907
  3. Стихотворения, Неизвестные Авторы, Год: 1800
  4. Песни неизвестных авторов XVIII — начала XIX века, Неизвестные Авторы, Год: 1770
  5. Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков, Неизвестные Авторы, Год: 1893
  6. Былины, Неизвестные Авторы, Год: 2000
  7. Недра Тэмбердокуки, Неизвестные Авторы, Год: 1887
  8. Песенные переработки стихотворений XVIII — начала XX века, Неизвестные Авторы, Год: 1950
Электронная библиотека