Полное собраніе сочиненій
В. Г. Короленко.
Томъ девятый
Изданіе Т-ва А. Ф. Марксъ въ Петроград. 1914
Русская пытка въ старину.
(Историческій очеркъ).
Русская пытка въ старину.
(Историческій очеркъ).
I.
II.
III.
IV.
V.
Русская пытка в старину, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1912
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Современникъ Алекся Михайловича, русскій человкъ и эмигрантъ семнадцатаго вка, Григорій Карповичъ Кошихинъ, среди другихъ учрежденій допетровской Руси, такъ описываетъ простые пріемы тогдашняго ‘изслдованія истины’ по уголовнымъ дламъ:
‘Разбойный приказъ. А въ немъ сидитъ бояринъ или окольничій да стольникъ, да два дьяка. И въ томъ приказ вдомы всего московскаго государства разбойные, татинные и приводные дла и мастеры заплечные… Также и въ городахъ для разбойныхъ и татинныхъ длъ устроены приказныя и губныя избы, и вдаютъ такія дла выборные дворяне за врою и крестнымъ цлованіемъ, которые за старостью полковыхъ службъ служити не могутъ… И кто будетъ былъ на разбо и учинилъ убійство или поджогъ и татьбу, а товарищи ихъ разбжались и не пойманы, и такихъ злочинцовъ въ праздники (!) и въ иные дни пытаютъ и мучатъ безъ милосердія, для того, что воръ и самъ, не разбирая дней, воровства свои и убійства длаетъ, да и для того, чтобъ по ихъ сказк сыскать и товарищей ихъ. Также и иныхъ злочиній, онъ потому-жъ пытаютъ смотря по длу, однажды и дважды, и трижды и посл пытокъ указъ чинятъ къ чему доведется’… …’И будетъ съ пытокъ не повинятся (были, значитъ, такіе терпливые люди), и такихъ сажаютъ въ тюрьму, докол на нихъ поруки будутъ… А какъ они отсидятъ въ тюрьм года два и больше, а порукъ не будетъ, и такихъ изъ тюремъ освобождаютъ и ссылаютъ въ дальніе городы, въ Сибирь и въ Астрахань на вчное житье’.
Самые пріемы пытки Григорій Карповичъ описываетъ съ такимъ же эпическимъ спокойствіемъ:
‘А устроены для всякихъ воровъ пытки: сымутъ съ вора рубашку, и руки его назадъ завяжутъ подл кисти веревкою, обшита та веревка войлокомъ, и подымутъ его кверху, учинено мсто что и вислица, а ноги его свяжутъ ремнемъ. И одинъ человкъ, палачъ, вступитъ ему въ ноги на ремень своею ногою и тмъ его стягиваетъ, и у того вора руки станутъ противъ головы его, а изъ суставовъ выйдутъ вонъ, и потомъ сзади палачъ начнетъ бити по спин кнутомъ изрдка: въ часъ боевой ударовъ бываетъ тридцать или сорокъ… А учиненъ тотъ кнутъ ременной, толстой, на конц ввязанъ ремень толстой, шириною на палецъ, а длиною будетъ въ 5 локтей…’
‘…И будетъ съ первыхъ пытокъ не винятся, и ихъ, спустя недлю времени, пытаютъ вдругорядь и втретіе. И жгутъ огнемъ, свяжутъ руки и ноги, и вложатъ межъ рукъ и межъ ногъ бревно, и подымутъ на огонь, а инымъ, разжегши желзные клещи накрасно, — ломаютъ ребра…’
‘…Женскому полу бываютъ пытки противъ того же, что и мужскому полу, окром того, что на огн (не) жгутъ и ребра (не) ломаютъ…’ {Исторія Кошихина: ‘О Россіи въ царствованіе Алекся Михайловича’. Спб. 1810. Гл. VII, 31.}
Впослдствіи, черезъ сто лтъ посл временъ Алекся Михайловича и его историка, императрица Екатерина II пожелала узнать, что такое россійская пытка, и сдлала по этому предмету запросъ. Ей были доставлены любопытныя свднія, озаглавленныя:
‘обрядь како обвиненный (sic) пытается’ {‘Русская Старина’, іюль 1873 г.— Цликомъ приведенъ г. Мережковскимъ въ роман ‘Петръ’. Къ петровскому времени, пожалуй, боле подошло бы описаніе Кошихина.}. ‘Въ застнк, — говорится, между прочимъ, въ этомъ ‘обряд’, — для пытки сдлана дыба, состоящая въ трехъ столбахъ, изъ которыхъ два вкопаны въ землю, а третій сверху, поперекъ’… …’Палачъ долгую веревку перекинетъ черезъ поперечной къ дыб столбъ и, взявъ подлежащаго къ пытк, руки назадъ заворотитъ и, положа ихъ въ хомутъ черезъ приставленныхъ для того людей, вытягивается, дабы пытаемой на земл не стоялъ, у котораго и руки выворотитъ совсмъ назадъ, и онъ на нихъ виситъ, потомъ свяжетъ показаннымъ выше ремнемъ поги и привязываетъ къ сдланному нарочно впереди дыбы столбу. И растянувши симъ образомъ, бьетъ кнутомъ, гд и спрашивается о злодйствахъ, и все записывается, что таковой сказывать будетъ’.
По сравненію съ тмъ, что разсказываетъ Кошихинъ, нельзя не замтить нкотораго прогресса: во времена Григорія Карповича была та же дыба, но руки пытаемаго связывали простой веревкой (‘обшита та веревка войлокомъ’). Ко временамъ Екатерины пыточная техника уже придумала хомутъ.
Въ обоихъ случаяхъ, однако, — прежде всего пытаемаго поднимали на воздухъ, эту подробность не мшаетъ запомнить: она, — увы!— встрчается еще и въ наше время.
Подвшиваніе и сченіе составляли первый актъ розыска. Если обвиняемый посл него не сознавался, то, по словамъ ‘обряда’, для дальнйшаго ‘изысканія истины’ употреблялись еще:
1) ‘Тиски, сдланныя изъ желза въ трехъ полосахъ съ винтами, въ которые кладутся злодя персты сверху большіе два изъ рукъ, а внизу ножные два и свинчиваются отъ палача до тхъ поръ, пока или повинится, или не можно будетъ больше жать перстовъ, и винтъ не будетъ дйствовать’.
2) ‘Положа на голову веревку и просунувъ кляпъ, вертятъ такъ, что оный изумленнымъ бываетъ. Потомъ простригаютъ волосы до тла и на то мсто льютъ холодную воду, отчего также въ изумленіе приходитъ’.
3) ‘Для изысканія истины пытанному, когда виситъ на дыб, кладутъ между ногъ на ремень, которымъ он связаны, бревно и на оное палачъ становится затмъ, дабы боле истязанія чувствовалъ’… Если пытаемый упорствуетъ, — его снимаютъ съ дыбы, ‘правятъ руки, а потомъ опять на дыбу такимъ же образомъ поднимаютъ для того, что и черезъ то боли бываетъ больше’.
Снгиревъ въ своей работ о пыткахъ, приводимой г. П. Б. въ ‘Русскомъ Архив’ {‘Русскій Архивъ’, 1877 г., кн. 7, статья ‘Русскія пытки’.}, прибавляетъ, что ‘висящаго на виск не только били кнутомъ, но еще водили по спин зажженнымъ вникомъ, стряхивая искры. Кром того пытали ‘шиною’, т. е. разожженнымъ желзомъ, водимымъ ‘съ тихостію по тламъ человческимъ, которыя отъ того кипли, шкварились и вздымались’. Пыточныя рчи, по словамъ того же автора, записывались въ три пріема: первый — съ подъему, когда пытаемый поднятъ съ вывихнутыми суставами, второй — съ ‘пытки’, когда подвшеннаго били кнутами, и третій — ‘съ огня’, когда его снимали и жгли огнемъ (какъ описано въ ‘обряд’).
‘Маловажныхъ преступниковъ, — говоритъ Снгиревъ о позднйшихъ временахъ, — допрашивали въ полиціяхъ подъ кошками (?) или плетьми или кормили селедкой и не давали пить’. Тутъ ужъ, конечно, никакихъ особыхъ обрядовъ не полагалось, и все сводилось къ личной изобртательности полицейскихъ. Сомнительно, чтобы при этомъ употреблялись кошки. По словамъ М. М. Пыляева, кошка, это — кнутъ съ желзными лапами. Для ‘изысканія истины’ онъ не годился, такъ какъ убивалъ слишкомъ быстро. ‘Батожьемъ’ назывались простыя палки, которыми били по голой спин, самымъ примитивнымъ образомъ растянувъ человка на земл и свъ на ноги и на голову. Шелепы были длинные узкіе мшки, наполненные мокрымъ пескомъ. Признаются ‘удобными’ (еще и въ наши дни), потому что оставляютъ мало наружныхъ слдовъ.
Такъ дтски-наивная и варварская сдая старина ‘обыкла розыскивать самую правду’ въ уголовныхъ длахъ. Впрочемъ, на пыточное дло наши предки XVI и XVII вковъ смотрли очень просто. Сохранился, напримръ, документъ, рисующій слдующую яркую картинку бюрократическихъ нравовъ. Въ 1641 году, мая въ двадцатый день, на Москв, въ Трубницахъ, во двор Сибирскаго приказа приставъ Яковъ Китаевъ вопилъ во всю голову… Когда на оный неистовый крикъ сбжался народъ, то приставъ разсказалъ, ‘что-до онъ Яковъ сейчасъ привезенъ изъ застнка пытанъ. А пыталъ-де его Большаго приказу дьякъ Иванъ Дмитріевъ въ томъ, что у Сибирскаго приказу они, приставы, въ Господскіе праздники и въ воскресные дни на правеж государевы долговые и исцовые иски правятъ ли?’ Такимъ образомъ дьякъ Иванъ Дмитріевъ примнилъ къ Якову Китаеву пытку единственно для снятія съ него достоврнаго показанія: достаточно ли ревностно Сибирскій приказъ взыскиваетъ казенные и частные долги. А между тмъ, — на той пытк ‘его Якова испортили, руки ему на дыб вывертли, и палачи-де у него шапку и опоясь кумачную сняли’ {H. Н. Оглоблинъ: ‘Бытовыя черты XVII вка’, ‘Русская Старина’, 1892 г. Октябрь. Стр. 1721.}.
Въ ‘обряд’, который мы приводили выше, очень характерно, что пытаемый называется уже ‘обвиненнымъ’ (‘како обвиненный пытается’). Старинное производство плохо различало понятія: подозрваемый, обвиняемый и обвиненный. Въ старину ‘всякая вина была виновата’, и разъ человкъ ‘доводился пытк’, то само собой разумется, что вина почти неизбжно подтверждалась вынужденнымъ признаніемъ. Хорошо ли различаетъ эти понятія практика нашего пореформеннаго дознанія и слдствія, — это мы постараемся указать въ другомъ мст, какъ и то, насколько наши обычные слдственные порядки въ самое мирное и тихое время свободны отъ пытокъ. А пока скажемъ, что опасная сторона и вредъ послднихъ теоретически сознавались уже давно.
Ужо Петръ Великій, одержанный лично странной, вроятно, болзненной склонностью присутствовать при самыхъ страшныхъ истязаніяхъ, а иногда и принимавшій въ нихъ участіе — все же своимъ яснымъ умомъ оцнивалъ недостатки пытокъ, какъ средства ‘изысканія истины’, и стремился ихъ ограничить. Онъ первый воспретилъ пытки въ малыхъ длахъ, страшныя своей многочисленностью и тмъ, что пыткой распоряжались мелкіе приказные ярыги.
Нкоторые изъ сподвижниковъ Петра раздляли эти взгляды и, въ свою очередъ, стремились ограничить судебныя истязанія. Такъ, извстный В. И. Татищевъ во время своего управленія сибирскими заводами запретилъ земскимъ людямъ (иначе ‘земскимъ ярыжкамъ’) производить пытки безъ согласія главнаго заводскаго управленія {Соловьевъ, XX, 203 (1-е изданіе).}, что, конечно, вело къ значительному сокращенію истязаній уже вслдствіе связанной съ этой процедурой проволочки. То же встрчалось и въ другихъ мстахъ. Между прочимъ, до насъ дошло интересное предписаніе архіепископа холмогорскаго Афанасія (ум. въ 1702 г.), увщавшаго иноковъ Соловецкой обители, въ лиц архимандрита — не производить у себя въ монастыр пытокъ {‘Русская Старина’, LV, 338 (1887 г.).}, къ коимъ эта обитель, какъ увидимъ, питала склонность, неискоренимую ни увщаніями, ни даже указами.
Но мры эти имли характеръ частичный. Каждая изъ нихъ была лишь попыткой изъять изъ пыточнаго производства ту или другую категорію длъ, запретить пытки въ низшихъ учрежденіяхъ. Наступало другое время, и кровавыя истязанія возвращались съ прежней силой. Реакціонная бироновщина была вмст и страшнымъ рецидивомъ жестокости. Людей жгли живьемъ за волшебство и поджоги, а пытка принимала ужасающія формы. Въ начал царствованія Екатерины Н. И. Панинъ однажды замтилъ, что онъ ‘недавно читалъ дло Волынскаго, и чуть его параличъ не убилъ. Такія мученія претерплъ несчастный Волынскій и такъ очевидна его невинность’ {‘Записки Порошина’. Изд. ‘Русск. Стар.’ 69, 70.}. Тотъ же Панинъ говорилъ Порошину, что онъ ‘съ удивленіемъ видлъ, что люди за такія вины кнутьями счены и въ ссылки посланы были, за которыя бы только выговоромъ строгимъ наказать было достаточно, и что по тому нкоторымъ образомъ можно было разсуждать о нравахъ тхъ временъ’ {Ib. 428-429.}.
Въ 1742 году новгородскій архіепископъ Амвросій вновь вынужденъ былъ обратиться къ архангельскому архіепископу Варсонофію съ увщаніями относительно все той же святой Соловецкой обители {Чтеніе въ Моск. Общ. Ист. и Древе. 1880, кн. I, стр. 7—10. }.
Нравы XVIII вка подъ вліяніемъ европейскихъ идей постепенно мнялись, уже елизаветинцамъ казались дикими пріемы бироновскаго времени. Извстный публицистъ и историкъ кн. Щербатовъ разсказываетъ, между прочимъ, что составители уложенія елизаветинскихъ временъ ‘свой проектъ наполнили неслыханными жестокостями пытокъ и истязаній’… ‘Когда, по сочиненіи, оное было, безъ чтенія сенатомъ и другими государственными чинами, поднесено къ подписанію государыни, и уже готова была сія добросердечная монархиня, не читая (!), подписать, — перебирая листы, — вдругъ попала на главу пытокъ, взглянула на нее, ужаснулась тиранству и, не подписавъ, велла передлывать’…
Собственныя мры Елизаветы въ направленіи ограниченія ужаснувшаго ее тиранства были благожелательны, но не особенно выдержаны, такъ какъ ‘сія добросердечная монархиня’, при всемъ благодушіи, была лнива и безпечна. Впрочемъ, противъ бироновскихъ временъ чувствовалось значительное облегченіе. Въ 1742 году отмнена пытка для провинившихся… въ описк императорскаго титула. До этого указа злополучныхъ пищиковъ и канцеляристовъ, повинныхъ въ этомъ ужасномъ посягательств на самодержавіе, пытали, чтобы узнать: ‘не съ вымыслу ли и не по чьему ли наученію они сдлали таковую описку, дабы нанести высочайшему титулу умаленіе и чести великой государыни поруху’. При Елизавет сенатъ ограничилъ также ‘розыски’ надъ крестьянами, причастными къ самовольнымъ порубкамъ лса и къ бунтамъ, а въ проект комиссіи по составленію уложенія предполагалось постановить, что ‘дворянство иметъ надъ людьми и крестьянами своими… полную власть безъ изъятія, кром отнятія живота, наказанія кнутомъ и произведенія надъ оными пытокъ’.
Въ это же царствованіе отмнена пытка для малолтнихъ. Впрочемъ, — по настоянію святйшаго синода, малолтними постановлено считать только дтей до 12 лт. Тринадцатилтнихъ въ царствованіе сей добросердечной монархини продолжали пытать, какъ взрослыхъ. Въ 1751 году пытку отмнили въ длахъ корчемныхъ. Историкъ С. М. Соловьевъ, питавшій вообще нкоторую слабость къ Елизавет, ставитъ ей въ заслугу, что съ ея царствованія ‘Россія уже не знала пытокъ въ длахъ политическихъ’. Это не совсмъ врно. Не говоря уже о нашихъ счастливыхъ временахъ, когда запросы о рижскихъ и иныхъ застнкахъ доходили до Государственной Думы, — Россія знала пытки по дламъ политическимъ и при Елизавет, и при Екатерин.
Наконецъ, можно ли говорить о томъ, что Россія съ Елизаветы не знала пытокъ по дламъ политическимъ, когда въ теченіи всего ея царствованія свирпствовало еще ‘ненавистное израженіе слово и дло’ и Тайная Канцелярія. Произнесеніе этой волшебной государственной формулы сопровождалось немедленнымъ закованіемъ въ кандалы, какъ произнесшаго, такъ и обвиняемаго, а иногда и свидтелей, и отправленіемъ всхъ присутствующихъ для слдствія въ высшія инстанціи. Изъ разсмотрнныхъ мною когда-то старинныхъ длъ балахнинскаго магистрата видно, что вс такіе случаи ‘розыскивались’ съ примненіемъ кнута и истязаній.
Вообще, съ добросердечной Елизаветой повторялась обычная исторія многихъ самодержавныхъ царствованій. Вначал провозглашались гуманныя идеи, потомъ он ослаблялись, урзывались и пускались въ забытіе. Благодушіе Елизаветы, напримръ, совершенно ее покинуло, когда былъ открытъ бестужевскій заговоръ. По окончаніи этого дла Петербургъ видлъ на эшафот изящнйшихъ фрейлинъ Елизаветинскаго двора, обнаженными до пояса, палачи грубо схватывали ихъ за руки, вскидывали себ за плечи, и кнутъ полосовалъ нжное тло придворныхъ красавицъ, вырзывая, точь въ точь какъ разсказывалъ когда-то Кошихинъ: ‘ремни чутъ не до самыхъ костей’. Посл этого палачъ хваталъ рукой языки, вытягивалъ ихъ и рзалъ ножомъ, дабы впредь никому не повадно было злословить ‘добросердечную монархиню’. Въ застнкахъ съ ‘сообщниками’ тоже не церемонились. Относя извстную долю этихъ жестокостей за счетъ того времени, нужно все-таки сказать, что значительная часть остается и на долю мстительности и мелкаго женскаго тщеславія самой Елизаветы… Кажется, что эти свирпыя казни въ угоду самодержиц не соотвтствовали уровню взглядовъ и понятій тогдашняго общества. Въ елизаветинское время были уже люди, далеко опередившіе ее въ своихъ взглядахъ на пытку. Такъ, извстенъ случай, когда новгородскій губернаторъ Орловъ, — отецъ будущаго екатерининскаго фаворита, — запретилъ примнить пытку въ уголовномъ дл, высказавъ принципіальное осужденіе этого ‘весьма ненадежнаго способа для открытія истины’ {Чтеніе въ О-в Нестора Лтописца, 1891, кн. V.}.
Начало царствованія Петра III-го, подъ вліяніемъ нкоторыхъ его совтниковъ (главнымъ образомъ, Волкова), ознаменовалось нсколькими прогрессивными указами, въ томъ числ и въ интересующей насъ области. Первой изъ этихъ мръ было уничтоженіе Тайной Канцеляріи и ‘ненавистнаго израженія слово и дло’, изъ-за котораго лилось столько крови. Кром того, сенату было повелно снабдить вс присутственныя мста — особенно отдаленныя — приказомъ, чтобы допросы, какъ свидтелей, такъ и доносителей, производились сколь возможно безъ пытки {‘Полное собраніе законовъ’, т. XV, NoNo 114-15.}. Пожеланіе очень скромное, если принять въ соображеніе, что это сколь возможно относилось даже не къ обвиняемымъ, а къ доносителямъ (‘доказчику первый кнутъ’) и… къ свидтелямъ, ни мало уже ни въ чемъ не повиннымъ! И, конечно, указъ, сопровождаемый словомъ ‘по возможности’, имлъ характеръ чисто платоническаго пожеланія, къ исполненію необязательнаго’ {Въ 1761 году обнаружилось, что въ город Шацк, въ частномъ дом канцеляриста Петаковскаго, существуетъ застнокъ. Его велно сломать (изъ ‘Чт. въ О-в Нестора Лт.’ 1891, кн. V).}.
Царствованіе Екатерины сразу отразилось замтными смягченіями противъ временъ Елизаветы. На русскомъ престол была молодая государыня, не имвшая на него никакихъ законныхъ правъ и считавшая, что можетъ удержаться только ‘любовью народа’. Личные взгляды ея были тоже прогрессивны. Въ свое время она дала Вольтеру разршеніе, въ его протест противъ инквизиціонныхъ пріемовъ въ длахъ Калласа и Сирвена, поставить ея имя ‘во глав тхъ, кто помогалъ ему раздавить фанатизмъ и сдлать людей боле снисходительными и человчными’. Она вела переписку съ энциклопедистами и звала въ Россію Беккаріа, знаменитаго автора ‘Преступленія и наказанія’. Взгляды эти раздлялись уже многими изъ ея приближенныхъ (начиная съ Григорія Орлова, унаслдовавшаго традиціи своего отца), проникали въ науку, въ литературу, въ общество. 28 іюня 1767 г. въ Москв профессоръ естественнаго народнаго права К. I. Лангеръ произнесъ рчь, въ которой открыто нападалъ на институтъ судебныхъ пытокъ.
Въ 1769 году нкто Каринъ издалъ основанную на идяхъ Беккаріа книгу ‘Разсужденіе о добродтеляхъ и награжденіяхъ, служащее послдованіемъ разсужденія о преступленіяхъ и наказаніяхъ, переводъ съ французскаго языка’. Появленіе такой книги въ то время имло относительное значеніе гораздо большее, чмъ мы можемъ объ этомъ судить въ наши времена. 23 іюня 1777 года директоръ Академіи наукъ, Домашневъ, говорилъ на торжественномъ акт: ‘Наша эпоха почтена прекраснымъ названіемъ философской не потому, чтобы многіе имли право на званіе философовъ или чтобы увеличилось количество познаній, а потому, что философскій духъ сдлался духомъ времени, священнымъ началомъ законовъ и нравовъ. Онъ освятилъ правосудіе человколюбіемъ, обычаи — чувствомъ. Онъ легъ въ основаніе двухъ важныхъ предметовъ — законодательства и нравственноcти’ {‘Акты Акад. Наукъ’ за 1777. С. 12-20.}. Люди, которые покровительствовали такимъ ученымъ, какъ Лангеръ, участвовали сами въ созданіи новыхъ законовъ. Книга Карина была посвящена А. И. Бибикову, просвщенному маршалу комиссіи по составленію уложенія. Идеи Монтескье и Беккаріа, которыя владли умомъ императрицы, отразились очень замтно въ наказ. Такъ, въ глав X этого наказа впервые еще въ Россіи оффиціально высказанъ принципъ, что ‘человка не можно считать виновнымъ прежде приговора судей, и законы не могутъ лишать его защиты своей прежде, нежели доказано будетъ, что онъ нарушилъ оные’.
Этимъ пытка была безповоротно осуждена въ иде, и это осужденіе высказывалось съ высоты престола. Практика приглашалась слдовать этимъ общимъ указаніямъ.
Первые практическіе шаги Екатерины въ направленіи полнаго упраздненія пытокъ были, однако, нершительны. Присутствуя однажды въ сенат въ 1763 году, она произнесла рчь, въ которой еще не отрицала пытки цликомъ, а повелла только ‘стараться какъ возможно уменьшить кровопролитіе, если же вс средства будутъ истощены, тогда уже пытать {Чтеніе въ историч. О-в Нестора Лтоп. Кн. V (1891). Ст. Б. С. Иконникова: ‘Страница изъ исторіи Екатер. Наказа’.}. Такимъ образомъ, пытка еще признавалась принципіально (‘если вс средства будутъ истощены’), но тутъ же Екатерина вводила и важное практическое ограниченіе, указомъ 15 января 1765 г. повелвалось: ‘въ приписныхъ городахъ пытокъ не производить, а отсылать преступниковъ въ провинціальныя и губернскія канцеляріи, чтобы какъ-нибудь съ виновными и невинные не понесли напраснаго истязанія’ {Соловьевъ, XXV, 273 (цит. по 1-му изд.).}. Застнки же и заплечныхъ мастеровъ въ этихъ’ городахъ упразднить. Въ томъ же году, когда вновь возникъ вопросъ, съ какого возраста считать совершеннолтіе для пытки, возрастъ этотъ опредленъ уже въ 17 лтъ. Черезъ два года Екатерина длаетъ шагъ уже въ направленіи полной отмны пытки: указомъ отъ 13 ноября 1767 года повелно всмъ губернаторамъ послать по одному экземпляру наказа, съ тмъ, чтобы они, впредь до новаго указа, ‘въ длахъ, доходящихъ до пытки, основывали свои резолюціи и изысканія доказательствъ и облики на правилахъ X главы упомянутаго наказа’. Иначе сказать, губернаторамъ во всхъ длахъ, которыя имъ будутъ присылаться изъ ‘приписныхъ городовъ’, предписывалось совсмъ устранить пытки.
Это была новая побда ‘духа времени’. Повидимому, такія побды доставались не безъ борьбы разныхъ вліяній. Одинъ изъ видныхъ екатерининскихъ дятелей, Сиверсъ, принципіальный и горячій противникъ пытокъ, принялъ изъ рукъ императрицы эту инструкцію съ восторгомъ, ставъ на колни. Но, по свидтельству современника, въ придворныхъ кругахъ говорили съ неудовольствіемъ, что теперь, ложась спать, никто не можетъ до утра ручаться за свою жизнь {В. С. Иконниковъ. Чт. въ Общ. Нестора Лтоп., 1891, кн. V.}… Придворнымъ господамъ не трудно было осуждать ‘смлое’ новшество. Грубыя времена, когда (какъ, напримръ, при Петр Великомъ) сенатъ грозилъ даже вицъ-губернаторамъ за служебныя упущенія ‘черевы на кнутьяхъ вымотать’, уже прошли. По отношенію къ дворянству и чиновничеству, вообще къ лицамъ привилегировашшмъ, пытка на практик уже вышла изъ употребленія. Еще въ феврал 1763 года, вскор по вступленіи на престолъ, Екатерина, признававшая еще пытку въ случаяхъ, когда другія средства будутъ истощены, приказала все-таки длать и въ этомъ различіе между людьми ‘подлаго и неподлаго званія’ {С. М. Соловьевъ, XXII, 273 (цит. по старому изданію).}. Это сказалось очень оригинальнымъ образомъ въ дл кровожадной Салтычихи, замучившей самымъ зврскимъ образомъ десятки своихъ крпостныхъ. Когда ‘по длу она довелась до пытки’, то ее, въ виду ея дворянскаго званія, не пытали, а только ‘для устрашенія показывали жестокость розыска надъ приговореннымъ (!) преступникомъ’ {‘Русск. Старина’, окт. 1871, 500—511.}. То есть, въ поученіе злодйк дворянскаго сословія производили примрный розыскъ надъ приговореннымъ преступникомъ ‘подлаго званія’, хотя, казалось бы, Салтычиха была отлично знакома съ истязаніями всякаго рода, и едва ли даже приговоренный преступникъ могъ сравняться съ нею въ зврской жестокости.
Такимъ образомъ нкоторые ‘придворные круги’ вполн безопасно для себя и близкихъ могли роптать на смлыя новшества императрицы. Въ широкихъ слояхъ тогдашняго общества указъ 1767 года вызвалъ, однако, живйшую радость. Впрочемъ, этотъ указъ былъ еще составленъ въ слишкомъ общихъ выраженіяхъ (предписывалось руководствоваться идеями X главы наказа, т. е. давалось общее руководство, изъ котораго лишь вытекали извстныя заключенія). И при томъ указъ этотъ оставался строго секретнымъ. Еще семь лтъ спустя, 15 ноября 1774 года (наканун пугачовщины!) послдовалъ общанный еще въ сиверсовской инструкціи новый указъ ‘о недланіи въ присутственныхъ мстахъ ни по какимъ дламъ, ни подъ какимъ видомъ, никому, никакихъ на допросахъ тлесныхъ истязаній для познанія въ дйствіяхъ истины’ {‘Русск. Старина’, 1871, окт.}.
Собственно говоря, съ этого указа слдовало бы, повидимому, считать отмну пытокъ въ Россіи. Здсь не было уже ни оговорки Петра III (‘по возможности’), ни екатерининской формулы: ‘когда вс средства истощены’, ни разршенія пытокъ губернаторскою властью. Здсь говорилось просто и категорично, что пытки нигд и ни подъ какимъ видомъ примняться не должны.
Но и этотъ указъ былъ изданъ ‘весьма секретно’. Это было нчто врод щедринскаго ‘подметнаго закона’, тайно кинутаго по губернаторскимъ канцеляріямъ. Правящему чиновничеству предписывалось прекратить въ судахъ пролитіе крови, но такъ, чтобы народъ этого не могъ замтить. Если бы губернаторъ не захотлъ исполнить гуманнаго указа, то заинтересованный обыватель не имлъ законной точки опоры для борьбы съ этимъ злоупотребленіемъ: нельзя ссылаться на тайный законъ…
И, однако, уже эти общія идеи, пущенныя въ обращеніе съ высоты престола въ прогрессивные годы царствованія Екатерины, — оказали свое вліяніе. Фраза ‘сколь возможно уменьшить пролитіе крови’ — стала часто попадаться въ бумагахъ и мотивахъ даже уздныхъ учрежденій.
Я имлъ случай, работая въ нижегородской архивной комиссіи, просмотрть нсколько сотъ архивныхъ длъ балахнинскаго городового магистрата, разыскивая тамъ не крупные историческіе факты, которые, конечно, отражались въ центральныхъ учрежденіяхъ, а т мелкія черточки, которыя являются характерными для самой глубины народной жизни. При этомъ мн попадались также и дла, въ которыхъ отмчалось производство пытокъ при ‘разспросахъ’ и ‘розыскахъ’. Пытка еще во времена Елизаветы была явленіемъ широко распространеннымъ. Заплечные мастера жили въ малыхъ городахъ и при переписи такъ и отмчалось ихъ званіе: ‘заплечный мастеръ’. Въ одномъ дл 1756 года есть смутное указаніе на личную драму одного изъ этихъ ‘мастеровъ’. Можетъ быть, тяготясь жестокимъ и гнуснымъ занятіемъ, заплечный мастеръ Петръ Ивановъ сынъ Животовскій сбжалъ изъ Балахны въ Унженскіе Рымовскіе починки, гд ‘жилъ въ дикихъ лсахъ’. Съ нимъ вмст удалилась въ дикіе лса посадская женка Авдотья Иванова. Попытка эта уйти отъ жестокой жизни въ дремучіе лса, заселенные только бглыми да раскольничьими скитами, не увнчалась успхомъ: оба были пойманы и биты плетьми. Злополучному заплечному мастеру пришлось на себ испытать искусство какого-нибудь изъ своихъ сотоварищей {Дла балахонскаго гор. магистрата, No 327.}.
Еще въ 1763 году, при поиск фискаломъ въ Балахн порубленнаго казеннаго лса, отмченъ также обыскъ во двор палача Петра Волкова {Ib. No 488.}.
Но уже въ 1767 году (посл цитированнаго указа Екатерины) мстные заплечные мастера и палачи въ Балахн не встрчаются, и когда въ этомъ году пришлось привести въ исполненіе приговоръ магистрата о наказаніи кнутомъ преступника, то магистрату пришлось просить о присылк въ Балахну заплечнаго мастера отъ нижегородской губернской канцеляріи. На этотъ разъ требованіе было исполнено, и въ Балахну присланъ заплечный мастеръ Коноваловъ…
Вообще есть не мало указаній на довольно замтный переломъ въ пыточной практик, происшедшій вслдствіе указовъ Екатерины. Въ Елизаветинское время пытка производилась съ удивительной простотой и какой-то прямо простодушной свирпостью. Благодаря тому, что при воеводской канцеляріи былъ свой палачъ, — даже частныя лица пользовались услужливымъ ‘пристрастіемъ’ этой канцеляріи для взысканія своихъ партикулярныхъ и при томъ часто неосновательныхъ исковъ. Сохранилась, напримръ, жалоба вдовы посадскаго человка Ульяны Якимовой, которую купецъ Лоушкинъ дважды ‘усиліемъ’ водилъ въ воеводскую канцелярію, гд ее скли и ‘пристрастіемъ’ вынуждали платить деньги, которыя ей ‘платить весьма не надлежало’ {Ib. No 400.}. Точно также частныя лица, приводя въ магистратъ заподозрнныхъ въ воровств людей, простодушно заявляли, что они уже до привода чинили имъ допросъ съ ‘пристрастіемъ’. Такъ, въ 1758 году посадскій человкъ Баташевъ заявилъ, что онъ ‘допрашивалъ съ пристрастіемъ’ свою дворовую двку, которая отъ отого пристрастія зарзалась, заявивъ передъ смертію, что ее мучили невинно. Магистратъ не обратилъ на это дло особаго выиманія и запросилъ только, есть ли у Баташева на оную двку купчая (No 377).
Въ одномъ дл, относящемся къ началу царствованія Екатерины, этотъ старый елизаветинскій порядокъ встрчается лицомъ къ лицу съ новыми теченіями. Въ ма 1764 года былъ пойманъ съ вещами, покраденными у посадскаго человка Мизгирева, — нкій Трубниковъ. Онъ чистосердечно во всемъ сознался, но въ его показаніи вышло нкоторое разногласіе съ показаніями потерпвшаго: по словамъ Мизгирева у него пропало денегъ серебромъ 5 рублей и мдью 15 копекъ, а Трубниковъ утверждалъ, что онъ взялъ 4 рубля серебромъ, а мдью одинъ рубль 10 копекъ. Показанія не сошлись въ пятак и въ род монеты. Магистратъ сначала примнилъ ‘пристрастіе’. Потомъ призывали ‘ученаго попа’ для увщанія. Трубниковъ стоялъ на прежнемъ показаніи. Магистратъ нашелъ, что теперь его ‘надлежало бы пытать’, но, принимая во вниманіе новые указы, — пытки Трубникову не чинили. Очевидно, до этихъ новыхъ указовъ человка вздернули бы на дыбу и вывернули бы суставы для точнйшаго удостовренія — мдью или серебромъ онъ укралъ одинъ рубль десять копекъ (No 515).
Любопытно, что въ первую (прогрессивную) половину екатерининскаго царствованія, у мстныхъ губернскихъ властей является стремленіе толковать ея указы въ расширительномъ гуманномъ смысл. Такъ, 5 марта 1772 года балахнинскій магистратъ приговорилъ нкоего Латышева за покражу двухъ кулей пшеницы къ наказанію кнутомъ. Такъ какъ въ то время собственнаго заплечнаго мастера въ Балахн уже не было, — то магистратъ препроводилъ приговоръ въ нижегородскую губернскую канцелярію, прося прислать палача. Отвтъ этой канцеляріи, подписанный Макшеевымъ, очень интересенъ: такъ какъ-де, въ силу указовъ, ‘въ приписныхъ городахъ пытокъ производить не велно и потому заплечныхъ мастеровъ не опредлено, то означенному магистрату, яко городовому, и къ наказанію кнутомъ приступать не должно’. Этотъ скромный Макшеевъ, ничмъ въ исторіи не отмченный, являлся, очевидно, однимъ изъ маленькихъ маяковъ, свтившихъ въ суровыя и темныя времена свтомъ своей личной человчности. Онъ, очевидно, жертвовалъ буквой указовъ ихъ гуманному смыслу, находя совершенію справедливо, что наказаніе кнутомъ, по своей жестокости, ничмъ не уступаетъ жестокостямъ пытки (д. No 704). Отсюда онъ заключалъ уже къ отмн жестокихъ наказаній. На этотъ разъ подсудимый отдлался плетьми. Однако, жизнь не всюду и не такъ ужъ податливо слдовала за гуманными указами. Палачи въ приписныхъ городахъ упразднены, орудія пытки предписано было уничтожить. Но самая пытка еще притаилась подъ видомъ ‘пристрастія’. Подъ этимъ словомъ этимологически слдовало бы разумть угрозу: допрашиваемому показывали, что его ожидаетъ въ случа запирательства. Однако, изъ многихъ длъ видно, что на практик ‘пристрастіе’ не ограничивалось угрозами, а состояло въ предварительномъ примненій въ боле легкихъ формахъ предстоящей пытки. Мы видли уже, каково оказалось ‘пристрастіе’ для дворовой двки Баташева. И до указовъ Екатерины, и посл нихъ въ длахъ часто упоминается объ этихъ допросахъ съ пристрастіемъ, сила и жестокость которыхъ зависла совершенно отъ усмотрнія людей, привыкшихъ къ истязательной практик. Порой, конечно, они переходили даже за предлы форменныхъ пытокъ. Нужно было продолжительное и неослабное напряженіе власти, чтобы поощреніемъ гуманныхъ Сиверсовъ и Макшеевыхъ, обузданіемъ рутинеровъ-истязателей выводить изъ практики закоренлыя истязательскія привычки. Макшеевы и Сиверсы были далеко не всюду, а благожелательныя реформы Екатерины, не опиравшіяся на признанное содйствіе широкихъ общественныхъ слоевъ, висли въ воздух. Многіе губернаторы, — самодержцы въ своихъ губерніяхъ, — смотрли на гуманные указы, какъ на нкую ‘невмстимую’ странность слишкомъ любвеобильной монархини, — странность, которую имъ, практикамъ, приходится исправлять, ограничивать или просто оставлять втун. Поэтому во многихъ мстахъ пытки продолжались по старому и даже наивно отмчались въ длахъ, доходившихъ до сената. Такъ, въ 1774 году, то есть, семь лтъ спустя посл указа 1767 года, въ дл о поджогахъ въ Луганской станиц сенатъ усмотрлъ, что обличаемые жестоко пытаны, почему ‘виновные’ (?) совсмъ освобождены отъ дальнйшаго наказанія. А въ 1778 году, т. е. четыре года спустя посл ршительнаго указа 1774 года, воронежскій губернаторъ навлекъ на себя взысканіе сената за то, что примнялъ жестокія истязанія ‘для отысканія паспортовъ и денегъ убитыхъ людей’. Но все это, конечно, открывалось только случайно и рдко. Въ сущности же благожелательные, но секретные указы скоре давали возможность гуманнымъ губернаторамъ избгать у себя пытокъ, чмъ удерживали отъ нихъ губернаторовъ жестокихъ. И когда какое-нибудь дло обращало на себя вниманіе Екатерины, особенно же если оно могло стать ‘извстно въ Европ’, то государын приходилось еще сепаратно требовать, чтобы оно производилось безъ пытокъ.
Такія требованія она предъявляла въ дл о попытк Мировича освободить бднаго Иванушку, законнаго наслдника россійскаго престола, заключеннаго въ Шлиссельбургскую крпость. Въ дл о Яицкомъ бунт и о возстаніи Пугачова (1773 и 1775 годы) эта настойчивость уже измнила напуганной Екатерин. Комиссія генерала Фреймана, производившая за два года до появленія Пугачова разслдованіе о бунт яицкихъ казаковъ ‘войсковой сторону’, производила вс свои допросы ‘съ пристрастіемъ’, и около 130 человкъ умерло среди страшныхъ истязаній {Вигевскій. ‘Яицкое войско’.— ‘Р. Архивъ’, 1879 г., III—455.}. Во время самой пугачовщины, вызвавшей большой интересъ въ Европ (гд газеты называли Пугачова ‘Prince Pougacheff’), Екатерина особенно опасалась, что Европа ‘причтетъ насъ ко временамъ Ивана Васильевича’ {Записки А. И. Бибикова. }. Поэтому, назначая гр. Н. И. Павина начальникомъ войскъ для подавленія бунта (посл Бибикова, которому такія напоминанія были излишни), — императрица требовала, ‘чтобы суровыя казни нигд мста не имли, а прочія нигд, кром крайности, употреблены не были’. Она запретила также производить пристрастные допросы’ {‘ХІІІ-й вкъ’, изд. Бартенева, 1—129.}. Все это, однако, боле назначалось для Европы, чмъ для внутренняго употребленія. Въ Москв, гд на казни Пугачова и его сообщниковъ присутствовали иностранные корреспонденты, — даже самозванцу палачъ (яко-бы по ошибк) сразу отрубилъ голову, не прибгая къ предварительному четвертованію (т. е. ему учинена казнь простая и не суровая). Но въ глубин уфимскихъ и оренбургскихъ степей даже второстепенныхъ пугачовцевъ (въ томъ числ несчастнаго башкирскаго поэта Салавата) казнили мучительною смертью. Назначенный для производства слдствія въ Казани, низкій и бездарный кузенъ временщика Павелъ Потемкинъ, несомннно, примнялъ пытки и къ Пугачову, и его сообщникамъ. При всхъ его допросахъ присутствовали палачи и по временамъ (по свидтельству Рунича) онъ удалялъ изъ присутствія всхъ чиновниковъ. Онъ не скрывалъ этого даже отъ самой Екатерины, конечно, смягчая дйствительность. Въ одномъ изъ писемъ къ государын онъ говоритъ прямо, что для открытія тайны ‘учинено ему было малое наказаніе, и по доводамъ тмъ (!) убждаемъ былъ злодй и открылся противъ вопросительныхъ пунктовъ’ {‘Чтенія въ Моск. О-в исторіи’, 1858 г., II (стр. 39). В. С. Иконниковъ (20).}.
Легко представить, что въ дйствительности скрывалось за этими ‘доводами’ и ‘малыми наказаніями’ еще до суда. На всемъ пугачовскомъ дл лежитъ несомннная печать пыточнаго производства, и, если исторія останавливается въ недоумніи передъ нкоторыми недомолвками и ‘тайнами’ пугачовскаго бунта, то, конечно, потому, что показанія диктовались бездарнымъ родственникомъ временщика изъ-подъ кнута. Тотъ же Ротемкинъ создалъ совершенно небывалое преступленіе казанскаго епископа Веніамина, на котораго показали ‘съ разспросу’ и нкоторые мелкіе участники бунта. Веніамину долгое время было очень трудно опровергнуть эту пыточную клевету.
Пыточныя привычки были до такой степени въ нравахъ тогдашней чиновничьей среды, что даже служитель музъ, пвецъ Фелицы, Гаврила Романовичъ Державинъ не былъ чуждъ этой ‘слабости’ своего вка. Будучи командированъ въ Мочетную слободу ‘для сыску и поимки воровскихъ самозванцевой партій людей’, выбгавшихъ на Волгу съ Яика и отъ Узеней, — онъ тоже прибгалъ къ допросу съ нкоторымъ ‘пристрастіемъ’. Самъ поэтъ, не безъ нкотораго даже юмора, разсказываетъ въ своихъ запискахъ о томъ, какъ, поймавъ одного бглаго солдата и заподозривъ въ немъ виднаго сообщника самозванца, вынудилъ у него побоями признаніе, будто онъ есть ‘первый секретарь онаго государственнаго злодя, Емельки Пугачова’. Поэтъ уже радовался своей удач, строя въ воображеніи воздушные замки насчетъ отличій и наградъ за поимку столь важной уголовной персоны, пока прізжіе яицкіе купцы не разрушили уголовно-фантастическую поэму, которую Гаврила Романовичъ сочинилъ при помощи суковатой трости, ударяя оною по голов и спин злополучнаго бглаго солдата. ‘Первый секретарь’ оказался довольно безобиднымъ пьяницей и балагуромъ.
Дворянство тоже примняло пытки по отношенію къ своимъ крпостнымъ и кое-гд по усадьбамъ бывали настоящіе застнки. Такъ, въ сел Рузаевк, Саранскаго узда, по словамъ проф. Ключевскаго, жилъ ‘просвщенный’ помщикъ, поклонникъ великія Екатерины и даже поэтъ, у котораго въ усадьб была ‘судебная изба’. Въ ней онъ лично производилъ ‘судъ по форм суда’ и если дло доводилось до пытки, то истязанія въ этомъ застнк производились по всмъ правиламъ заплечнаго мастерства. Объ этомъ отлично знали мстныя губернскія власти, но никто не смлъ вмшаться въ ‘патріархальныя отношенія’ между помщикомъ и крестьянами. Этотъ помщикъ-истязатель былъ человкъ просвщенный, имлъ въ своемъ имніи вольную типографію, въ которой, впрочемъ, печаталъ только собственныя весьма нелпыя стихотворенія, и умеръ, какъ говорили, отъ горести, узнавъ о смерти ‘великія Екатерины’. Другую фигуру въ томъ же род рисуетъ г. Грибовскій {‘Встникъ Всемірной исторіи’, февр. 1900 года.}. Это — орловскій помщикъ Шеншинъ, владлецъ с. Шумова, гд у него тоже былъ устроенъ застнокъ ‘со всми новйшими усовершенствованіями’. Впрочемъ, по описанію, застнокъ этотъ ничмъ не отличался отъ того, какъ онъ изображенъ еще у Кошихина. Это была дыба или ‘виска’. Къ ногамъ пытаемаго прившивалось бревно, палачъ нажималъ его, постепенно усиливая давленіе, и встряхивалъ. Допросы производились часто по вымышленнымъ преступленіямъ! Это была своего рода ‘игра въ пытки’. Надъ женщинами производились утонченныя истязанія, соединенныя съ садизмомъ.
Безъ сомннія, такихъ помщиковъ и такихъ застнковъ было не мало въ крпостной Руси. Имя Салтычихи осталось въ народ мрачнымъ символомъ крпостного самовластія и, конечно, маленькихъ Салтычихъ въ то время насчитывалось сотнями. Быть можетъ, ярче всхъ этихъ разсказовъ небольшой эпизодъ чисто бытового характера, который рисуетъ въ своихъ замчательныхъ мемуарахъ Андрей Тимофеевичъ Болотовъ. Въ дом одного и:въ его сосдей долгое время и завдомо всмъ истязали молодую двушку-кружевницу, которая пыталась убжать въ Москву. Ее заставляли цлые дни работать въ особомъ ошейник съ щипцами, вонзавшимися въ тло, когда усталая голова наклонялась… Бдная кружевница, мечтавшая, подобно чеховскимъ сестрамъ, о тогдашней Москв, — такъ и умерла отъ этихъ истязаній, безъ всякихъ послдствій для мучителей. И только самъ Андрей Тимофеевичъ, человкъ по тому времени исключительно гуманный, выразилъ свой протестъ тмъ, что пересталъ здить въ гости въ семью сихъ варваровъ…
Можно бы ожидать, такъ сказать, а priori, что церковь во имя христіанской любви станетъ смягчать эти жестокости. Исторія говоритъ другое: самыя жестокія пытки на Запад примняла именно духовная монашеская инквизиція. Греческіе епископы требовали у своихъ духовныхъ дтей, кіевскихъ князей, примненія смертной казни, которая не была въ нравахъ славянъ (Ключевскій). Въ вопрос о постепенномъ смягченіи судебныхъ пытокъ оффиціальная церковь наша шла даже позади свтской власти. Въ монастыряхъ были и казематы, и застнки. Я уже приводилъ выше указаніе на грамоту холмогорскаго архіепископа Аанасія соловецкому архимандриту, въ которой онъ увщаетъ не производить пытокъ {Колчинъ. ‘Русск. Стар.’ 1887 г. Ноябрь.}. Кроткіе иноки не спшили подчиняться увщаніямъ, и въ 1742 году мы встрчаемъ новое увщаніе такого же рода: новгородскій епископъ Амвросій Юшкевичъ увщеваетъ архангельскаго епископа Варсонофія (дло касается опять Соловецкой обители) {Чт. въ общ. Нестора лтоп. ‘Страница изъ исторіи Екат. Нак.’, 1891, кн. V. Ссылка въ ‘Чт. въ Моск. О-в Ист.’ 1880, кн. І, 7—10.}. Очевидно, и это увщаніе осталось безъ результатовъ. Надо думать, что даже на екатерининскій указъ объ упраздненіи мелкихъ застнковъ и о передач пыточныхъ длъ въ губернскія и провинціальныя канцеляріи — соловецкіе иноки обратили не больше вниманія. По крайней мр, въ 1774 году, посл указа, запрещающаго производить пытки гд бы то ни было, архангельскій губернаторъ счелъ необходимымъ извстить объ этомъ и соловецкаго настоятеля: ‘Во исполненіе сего всевысочайшаго повелнія, — писалъ свтскій чиновникъ кроткому монаху, — предписавъ во вс вдомства моего присутственныя мста, — за должное нашелъ, въ разсужденіи могущихъ иногда быть. и въ Соловецкомъ монастыр такихъ длъ, сообщить о томъ вашему высокопреподобію, прося содержать оное въ строжайшемъ секрет’. Губернатору, разумется, хорошо было извстно существованіе въ Соловецкомъ монастыр застнка, который впослдствіи краснорчиво описанъ Снгиревымъ. ‘Въ 184… году, — писалъ г. П. Б. въ цитированной уже выше стать, — я два раза былъ въ Соловецкомъ монастыр и видлъ тюрьмы, описанныя Снгиревымъ. Въ сверо-западномъ углу находится башня, называемая ‘Корожня’, въ которой въ прежнее время содержались узники. Въ нижнемъ этаж былъ застнокъ: сохранился еще крюкъ въ свод, служившій, вроятно, для подъема на дыбу’ {‘Р. Архивъ’, 1867, кн. 7-я.}. Тотъ же Снгиревъ осматривалъ въ башняхъ Прилуцкаго монастыря въ Вологд ужасные ‘каменные мшки’, куда сажались арестанты. Снгиревъ (едва ли основательно) относитъ это сажаніе ко временамъ еще Іоанна Грознаго.
Всего лучше, быть можетъ, роль оффиціальной россійской церкви въ вопрос о пыточномъ варварств обрисована покойнымъ К. П. Побдоносцевымъ. Въ своей книг ‘Историческія изслдованія и другія статьи’ онъ разсказываетъ, между прочимъ, что въ 1742 г. состоялось соединенное собраніе сената и синода по вопросу о смягченіи судебнаго ‘розыска’. Рчь шла объ опредленіи возраста, съ котораго можно подвергать пытк. Свтскіе сенаторы предлагали признавать малолтними всхъ, недостигшихъ еще семнадцати лтъ. Но представители правящаго россійскою церковію чернаго духовенства находили, что сенаторы слишкомъ снисходительны. Ссылаясь на то, что церковь въ нкоторыхъ случаяхъ дозволяетъ вступать въ бракъ (!) и ране 17 лтъ, православные іерархи сдлали выводъ, что, значитъ, и съ пыткой незачмъ дожидаться этого возраста. Мнніе это взяло верхъ {К. П. Побдоносцевъ. ‘Историч. исслдов. и статьи’. Стр. 288.} и… хотя тринадцатилтнихъ дтей ни въ какихъ уже случаяхъ женить не дозволялось, но относительно пытокъ они до 1765 года приравнивались къ женихамъ и пытались наравн съ совершеннолтними.
Такимъ образомъ, если въ теченіи почти четверти вка посл этого знаменательнаго собранія сената и синода въ русскихъ застнкахъ все еще лилась порой кровь тринадцати и четырнадцатилтнихъ дтей, то этимъ наше отечество, по компетентному указанію К. П. Побдоносцева, — обязано было суровой непреклонности монашествующихъ вождей оффиціальной Россійской церкви…
Екатерина умерла. Короткое царствованіе Павла пронеслось нелпымъ ураганомъ — среди истязаній въ рядахъ близкой къ царю гвардіи, но мало отразившись на остальной Россіи. На престолъ вступилъ молодой императоръ Александръ I, окружившій себя на первое время молодежью, раздлявшей его восторженныя и ‘свободолюбивыя’ стремленія.
Въ это время, въ Казани вспыхнула эпидемія пожаровъ, вызвавшая сильное волненіе въ народ. Администрація, повидимому, тоже потеряла спокойствіе, и вотъ — къ одному изъ заподозрнныхъ въ поджогахъ была примнена ‘тайно запрещенная’ Екатериной пытка. Подсудимый, не выдержавъ мученій, призналъ себя виновнымъ, но затмъ взялъ это сознаніе обратно. Тмъ не мене, пыточное дознаніе было признано достаточнымъ, и приговоръ состоялся. Несчастнаго подвергли ‘торговой казни’ и онъ умеръ подъ кнутомъ.
Повидимому, случай произвелъ глубокое впечатлніе, и о нимъ стало извстно въ Петербург. 27 ноября 1801 г. послдовалъ замчательный указъ сенату, который приводимъ полностью:
‘Съ крайнимъ огорченіемъ дошло до свднія моего, что, по случаю частыхъ пожаровъ въ город Казани, взятъ былъ, по подозрнію въ поджигательств, одинъ тамошній гражданинъ подъ стражу, былъ допрошенъ и не сознался, но пытками и мученіями исторгнуто у него признаніе, и онъ преданъ суду. Въ теченіи суда везд, гд было можно, онъ, отрицаясь отъ вынужденнаго признанія, утверждалъ свою невинность, но жестокость и предубжденіе не вняли его гласу — осудили на казнь {Рчь идетъ ‘о торговой казни’, т. е. били кнутомъ или плетьми на эшафот.}. Въ середин казни и даже по совершеній оной, тогда, какъ не имлъ уже онъ причины искать во лжи спасенія, онъ призвалъ всенародно Бога въ свидтели своей невинности и въ семъ призываніи умеръ. Жестокость толико вопіющая, злоупотребленіе власти столь притснительное и нарушеніе законовъ въ предмет толико существенно важномъ, заставили меня во всей подробности удостовриться на самомъ мст сего происшествія въ истин онаго, и на сей конецъ отправилъ я въ Казань флигелъ-адьютанта моего, подполковника Альбедиля, чтобъ съ извстнымъ мн безпристрастіемъ обнаружилъ онъ вс дла сего обстоятельства. Донесеніе его, на очевидныхъ обстоятельствахъ основанное, къ истинному сожалнію моему, не только утвердило свднія, до меня дошедшія, но и удостоврило, что не въ первый разъ допущены тамошнимъ правительствомъ таковыя безчеловчныя и противозаконныя мры. Препровождая при семъ въ оригинал донесеніе сіе и вс доказательства, на коихъ оно основано, повелваю Правительствующему Сенату, немедленно войдя въ разсмотрніе его, всхъ, кои окажутся виновными въ. семъ дл по злоупотребленію власти, какъ въ главномъ управленіи, такъ и въ исполненіи онаго, по отступленію отъ порядка въ производств и ревизіи слдствія и суда и по неуваженію его гласности и явныхъ слдовъ пристрастія,— судить по всей строгости и нелицепріятности закона и по отршеніи подсудимыхъ отъ должности поступая по точной сил онаго, — на мста, зависящія отъ утвержденія моего, представить кандидатовъ, прочія же наполнить достойными чиновниками по установленному порядку. Правительствующій сенатъ, зная всю важность сего злоупотребленія и до какой степени оно противно самымъ первымъ основаніямъ правосудія и притснительно всмъ правамъ гражданскимъ, не оставитъ при семъ случа сдлать повсемстно по всей имперіи строжайшія подтвержденія, чтобы нигд, ни подъ какимъ видомъ, ни въ высшихъ, ни въ низшихъ правительствахъ и судахъ, — никто не дерзалъ ни длать, ни допущать, ни исполнять никакихъ истязаній, подъ страхомъ неминуемаго и строгаго наказанія, чтобъ присутственныя мста, коимъ закономъ предоставляется ревизія длъ уголовныхъ, во основаніе своихъ сужденій и приговоровъ полагали личное обвиняемыхъ передъ судомъ сознаніе, что въ теченіи слдствія не были они подвержены какимъ-либо пристрастнымъ допросамъ, и чтобъ, наконецъ, самое названіе пытка, стыдъ и укоризну человчеству наносящее, — изглажено было навсегда изъ памяти народной’ {‘Р. Архивъ’, 1887 г., кн. IV. Полное Собр. Зак. 20222.}.
Трудно, бытъ можетъ, найти другой актъ, въ которомъ чувства, одушевлявшія ‘дней александровыхъ прекрасное начало’, сказались бы съ большей выразительностью и силой. Каждое слово какъ будто проникнуто одушевленіемъ, негодованіемъ и печалью. Юный монархъ, еще до глубины души потрясенный своимъ воцареніемъ посл насильственной смерти отца, — искалъ нравственной опоры въ стремленіяхъ къ высшей правд, человчности и счастію своего народа. Это была короткая, но прекрасная идиллія просвщеннаго и благожелательнаго самодержавія. Ни противорчія въ самомъ характер Александра І-го, ни утопизмъ его стремленій, ни трезвая проза управленія огромнымъ полу-азіатскимъ государствомъ — еще не успли вскрыться, — и казанское варварство стало лицомъ къ лицу съ гуманнымъ одушевленіемъ царя и его приближенныхъ. Флигель-адьютантъ Альбедиль, вроятно, тоже раздлялъ прогрессивныя идеи тогдашняго общества, — и въ его доклад кровавая нелпость всей этой исторіи встала въ ея настоящемъ неприкрашенномъ вид. Пыточная рутина была поставлена на очную ставку съ просвщенными взглядами вка.
Въ указ прямо говорится, что провинціальнымъ ‘правительствомъ не въ первый разъ допущены таковыя безчеловчныя и противозаконныя мры’… Самое явленіе было, значитъ, не ново. Ново и свжо было отношеніе къ нему молодого правительства. Тайный указъ Екатерины выдохся, и жизнь притерплась къ тому, что власти вновь пытаютъ, какъ въ старинныхъ приказахъ, не скрывая этого даже въ оффиціальныхъ отчетахъ. И вдругъ съ высоты престола заявляется всенародно, что пытка есть злоупотребленіе, ‘противное самымъ основаніямъ правосудія и притснительное правамъ гражданскимъ’. Еще робкіе и ‘весьма секретно’ издававшіеся указы Екатерины, покрытые пылью въ архивахъ, — теперь встаютъ изъ забвенія, окруженные грозой закона: казанская администрація отдана подъ судъ и разсяна, мста истязателей ‘наполнены достойными чиновниками’, готовыми слдовать новымъ началамъ правосудія. Передъ подсудимыми не только не скрываютъ, что пытка запрещена, но отъ нихъ требуютъ удостовренія, что слдствіе производилось безъ истязаній.
Все это направляется къ тому, ‘чтобы самое слово пытка, позоръ и укоризну человчеству наносящее, изглажено было изъ памяти народной’.
Со времени этого указа прошло сто десять лтъ… Въ какой мр это пожеланіе Александра І-го, высказанное на зар XIX вка, осуществилось къ началу ХХ-го, — это мы, быть можетъ, увидимъ въ слдующихъ очеркахъ.
1912 г.